Из широких дверей в самом центре фасада длиннющей конюшни вышел невысокий мужичок – конюх маточного отделения. Он вёл в поводу карликовую лошадку.
– Да пускай бегает. Кому помешает… – бросил он невидимому собеседнику в темноту за спиной. – Может, ещё хоть чуток подрастёт на свободе-то…
Маленькая кобылка светло-песочной масти старательно поспешала за мужичком. Росту она была, ну дай Бог, сантиметров сто сорок, хотя была уже практически взрослой. Ей шёл четвёртый годок.
Так уж случается иногда в природе. Один какой-то непутёвый ген позабыл своё место в загадочной спирали ДНК… и на тебе – от великолепных чистокровных мамы и папы вместо такой же статной красавицы лошади родилась кроха. Карлица. Хотя… «карлица» – теперь так не говорят. Людей со сходной генной проблемой вежливо именуют «маленькими». Вот и про эту лошадку лучше сказать: «За конюхом поспешала, стараясь от него не отстать, маленькая, но очень изящная лошадка»…
И правда, при всей дефектности роста она была удивительно красива и пропорциональна. И к тому же привязчива и добра. Если ещё добавить яркую, очень светлую песочную масть… Удивительно ли, что серьёзные люди, занятые важным делом – выращиванием скаковых лошадей, – смышлёную малышку баловали и любили.
В два года она прошла заездку вместе с прочим молодняком. И даже заводской тренинг. Правда, ездить на ней мог только один пацан – одиннадцатилетний сорвиголова, горе школьных учителей, на совхозной конюшне времени проводивший значительно больше, чем в классе. Парнишка был несомненно талантлив: на лошадях сидел цепко, как клещ. Редкая могла высадить его из седла. Вот он-то малявку и заезжал, а потом тренировал. Но не потому, что брыкливая. Просто – кому ещё на такой крохе?
Ипподромных качеств кобылка не показала. Не ей состязаться с рослыми, могучими, длинноногими скакунами. Стала просто жить на маточной конюшне как местная достопримечательность. Добрая, ласковая, маленькая, необычайно красивая…
Здесь прямо у дверей начинались левады. Они тянулись во всю длину конюшни и были разделены лишь проездом, ведущим к выводной площадке кончасти и с обеих сторон в цветущем шиповнике. Мужик подвёл кобылку к распахнутой калитке и выдернул из кольца недоуздка тонкий шнурок, служивший чёмбуром. Кобылка мотнула головой, взвизгнула и помчалась по леваде галопом, от избытка энергии часто-часто перебирая ножками на ходу. Потом резко толкнулась передом, взвилась в воздух и сильно бросила задом…
– Вот шалава, – беззлобно бросил вслед конюх. Сдёрнул пониже на глаза козырёк застиранной и полинялой кепчонки, закурил и ещё несколько минут с улыбкой смотрел, как скачет и носится по леваде песочно-жёлтая пигалица: «Ну, шило в заду…»
А чего вы хотите? Чистокровная как-никак…
Остальные кобылы с самого раннего утра уже были в табуне. Рыженькую оставили дома: скоро должен был явиться тот самый тренер-сорвиголова. Весь тренмолодняк ещё весной развезли по ипподромам, и не на ком ему было бы ездить, если бы не кроха. А так и ей, и ему – всё в пользу…
Мужичок докурил. Последний раз хмыкнул, глядючи на полную сил маленькую веселушку. Очередной раз мотнул головой, развернулся и заспешил обратно к конюшне, вслух бросив:
– Красива же, чертяка…
Кобылка словно услышала его реплику и звонко заржала вслед человеку.
На пороге конюшни, приложив к глазам руку, стояла полнотелая женщина.
– Ну вот кто просил Фасолину выводить!.. – с неодобрением сказала она конюху. – Её ж через час под седло! Кто ловить и заводить будет? Вишь, каких чертей вытворяет?.
Она была определённо чем-то взволнована и готова придираться к любой мелочи.
– Да сам и поймает. – Мужик имел в виду одиннадцатилетнего двоечника. – Ручная она…
– Василь Никифорыч через полчаса будет, – продолжала ворчать женщина. – Работы невпроворот – всё вычистить, вылизать! С козявкой возишься, ровно других дел нет, а у самого ещё и конь не валялся. Пошли давай!..
И они торопливо скрылись в полумраке конюшни.
Фасолька по-прежнему резвилась в леваде, выдумывая себе всё новые и новые лошадиные игрушки.
На самом деле её звали Нота. Вполне подходящая кличка для солидной нормальной лошади. Она и родилась, как все жеребята, совершенно нормальной. Стандартного веса и роста. Только мастью и выделялась… А клички лошадям присваивал сам Цыбуля. У него имелась специальная тетрадка, в которую он с удовольствием вписывал предполагаемые клички будущих жеребят, надеясь, что даёт имена будущим знаменитостям. И потому к делу относился необычайно серьёзно. Напротив клички каждой заводской кобылы стояли у него в тетрадке два имени. Чтобы не оплошать, кого бы ни родила!
Здесь надо сказать, что кличка для скаковой лошади – дело далеко не простое. Особенно когда у тебя каждый год по шестьдесят с гаком жеребят прибывает. Поди придумай на всех! А сколько разного надо учесть: и как звучать будет, и чтобы заглавные буквы имён отца с матерью в слово попали… и ещё многое, одним лошадникам ведомое. Кличка, между прочим, как бы и визитная карточка хозяйства, где лошадь росла…
Был в конном мире один чудак. Шутник большой. Назло всем, наперекор правилам и традициям называл лошадей с этаким юморком. Были у него жеребцы Слепень, Лодырь, Дундук. А кобыл он, видно, за что-то совсем не любил. Куча, Заноза, Жила, Слякоть, Орва… Кони, надо сказать, неплохие, но почему-то никто из наездников их к себе брать на ипподром в тренотделение не хотел… Назвал он как-то одного жеребца английским словом «Peace»[37]. Наверное, решил за мир побороться. Так и в племсвидетельстве записал латинскими буквами. Купили жеребца в спорт… Спустя несколько лет выезжает он на старт, а судья-информатор и оповещает публику: «На старт приглашается мастер спорта такой-то… на Писе!» Трибуны, говорят, чуть не развалились от хохота. Судья сам в микрофон поперхнулся, когда понял, что выговорил. Вот ведь как бывает. А петербургские конники помнят почти крылатое: «На старт приглашается Жук на Воле…»
В общем, серьёзное дело – кличка!
Подойдя к деннику только что родившей кобылы, Василий Никифорович Цыбуля внимательно заглянул сквозь решётку. Тёмно-жёлтый комочек порывисто бил ноздрями, лёжа в пушистой соломе. Жеребёнок был ещё мокрый, со слипшейся от утробной сырости шёрсткой…
«Кобылка, Василий Никифорович! – радостно провозгласил ветврач, возившийся на корточках возле матери. – Вполне здоровенькая. Нормальная!»
Цыбуля довольно закряхтел и полез в портфель за заветной тетрадкой. На всякий случай глянул на табличку с кличкой кобылы, будто бы не помнил на память, и торжественно провозгласил:
«Нотой звать будем!»
Бригадир маточной конюшни тут же достал из кармана заранее приготовленный мелок и крупными печатными буквами написал на двери рядом с кличкой матери: НОТА. Чуть подумал… и поставил между ними жирный знак «плюс».
«Нота… А ничего… – подал голос хромой парень, тоже стоявший у денника. Летом он работал табунщиком – гонял на пастбище маточный табун, – а зимой, когда наступала горячая пора выжеребки, помогал на конюшне. – Славненько даже. Коротко и солидно. Нотка… До, ре, ми, фа, соль, ля…»
«Как-как? Фасоля? – включилась в общее весёлое балагурство рослая полнотелая женщина, негласная хозяйка маточной конюшни. – И точно, фасолина! Высохнет, совсем светлая будет. Ну как есть зрелая фасолина. Хорошую кличку ты, Василь Никифорыч, сочинил…»
Она приникла к решётке денника и с умилением посмотрела на новорождённую:
«Слышь, Фасолька, вставай! Пора уже!»
Кобылка оказалась понятливой. Высоко подняла угловатую мордочку, покачала ею вправо-влево, привыкая к простору и неведомому прежде пространству… напрягла шею, выпростала из-под тела сначала одну, а через некоторое время и другую переднюю ногу… Полежала так. Потом сосредоточилась и приподнялась. Чуть посидела по-собачьи. Собралась с силами, бодро вскочила на ноги… и едва не упала. Ветврач её поддержал.
«Ну вот! Молодцом! – заулыбался Цыбуля. – Ишь, шустренькая… Фасолька…»
Он снова приник к решётке. Там, в глубине денника, пошатывалась на неуверенных, непропорционально длинных ножках будущая ипподромная надежда. Которой, как потом выяснилось, никогда не суждено было сбыться…
Нота так и осталась для всех в «Свободе» маленькой жёлтой Фасолинкой.
На втором году она вдруг перестала расти. Перестала, и всё. Не помогли ни прикормки, ни всякие принудительные витаминизации. Стало понятно – кобылка больше не вырастет. Заводской брак.
Судьба её решалась тяжело… Зоотехники настаивали на выбраковке. В племя нельзя – а вдруг ген малого роста начнёт по наследству передаваться?.. Тренерам на ипподромах такие тоже без надобности… На горизонте явственно замаячил призрак мясокомбината, и вот тут грудью встали рабочие маточной конюшни – уж больно милой, ласковой и красивой была малышка! Целой делегацией пришли в директорский кабинет – оставь! Василий Никифорович подумал и решил: «Одна голова не объест, хозяйство не разорит. Пусть живёт людям на радость. Может, ещё и сложится всё в её жизни как надо…»
И вот Фасолька резвилась и прыгала в леваде, понятия не имея, что в «Свободе» ожидали приезда гостей. Ожидание сопровождали неизбежные хлопоты, но без панической суеты, как когда-то. Последнее время в Цыбулино хозяйство (одно из немногих, ещё не умерших и не развалившихся) различные важные персоны наезжали частенько. Кто за чем! Начальство различных уровней и коллеги – посмотреть, поучиться, позавидовать. Местные политики – доказывать, что «так жить нельзя», и настаивать на срочном переименовании хозяйства. Приватизаторы – пропагандировать новые экономические идеи… У вас, мол, хорошо, но вот дайте нам похозяйствовать – мы вам ужо такое устроим! Однажды бандиты явились «крышу» предлагать, а следом зональный казачий атаман – сулить от бандитской «крыши» защиту. Было похоже, что так друг за другом и ездят, а бухгалтерию ведут общую… Василий Никифорович всех встречал с неизменным уважением. С почётом провожал… Но «молодые реформаторы» и охотники до чужих барышей почему-то больше в хозяйстве не появлялись…
Нынешние гости были желанными. Василий Никифорович ещё вечером раздал каждому указания, а сегодня с утра самолично объехал все места посещений. Надо же убедиться, всё ли в порядке!
В столовой шеф-повариха Роза Матвеевна – необычайной изобретательности кулинарка – совершала всякие таинства над продуктами, грозя через несколько часов превратить их в знатный обед. Шли приготовления и в самом главном месте гостевой программы – на кончасти. Впрочем, там лишь чуть пригладили веерными граблями дорожки из толчёного кирпича да песчаную площадку на выводном кругу. Остальное шло как обычно – зачем лишний раз суету разводить, если в доме порядок?..
К одиннадцати часам на дороге, ведущей в Михайловскую, появилась колонна. Разного класса легковушки, возглавляемые джипом охраны вице-губернатора, и за ними – фирменный автобус с гостями. Впереди колонны следовал скромный милицейский «Жигуль». С включёнными мигалками, но без сирены.
Василий Никифорович на своей «Ниве» двинулся навстречу.
Центральную площадь станицы украшала огромная клумба, брызгавшая, как фонтан, во все стороны яркими красками буйных южных цветов. Посередине – памятник вождю мирового пролетариата, который в Михайловской не удосужились снять. Здесь колонна остановилась. Цыбуля вылез из «Нивы». Дверцы автобуса распахнулись, из него начали выходить люди…
Василий Никифорович, руководствуясь обычным своим принципом, гласившим, что сено к лошади не ходит, остался спокойно стоять. И вдруг глаза его широко раскрылись, засветившись нескрываемой радостью. Руки сами распахнулись, готовя дружеские объятия:
«Ба-а-а!!!»
Из автобуса тем временем появился невысокий и сухощавый, но весьма властного вида мужчина. В светлом летнем костюме, с непокрытой седой головой. Повернувшись к двери автобуса, он подал кому-то руку, и наружу выпорхнула девчушка лет семи. Розовый лёгкий спортивный костюмчик, голубая с непомерно длинным козырьком бейсболка на светлых, почти песочных, коротких волосиках… Дед и внучка, немного пугливо держащаяся за его крепкую руку!
«Йон!» – окликнул Цыбуля.
«Vasia!!!» – обернулся иностранный господин… и решительно шагнул в распахнутые объятия Василия Никифоровича. Белокурая девчушка, застывшая в двух шагах, недоумённо глядела, как её строгий и чопорный дедушка с хохотом тискает и гулко хлопает по спине коренастого, загорелого точно негр русского дядьку. Конечно, дедушка Йон ещё дома ей говорил, что в России они, наверное, встретят одного необыкновенного человека. Правда, маленькая Ингеборг по его рассказам представляла себе нечто совершенно иное. Вот он, значит, на самом деле какой?..
А Фасолька знай себе гуляла в леваде. Она вдосталь набегалась и теперь не спеша бродила вдоль ограды, выискивая и срывая губами одиноко растущие травинки. Вся зелёная поросль вокруг была давно подъедена кобылами, которых выпускали гулять.
Когда недалеко от выводного круга остановился большой яркий автобус, лошадка навострила уши и пристально посмотрела в сторону выходящих из него людей. Она бы и вплотную к ним подошла, чтобы познакомиться с каждым, да не пускала ограда. Нотка не боялась людей. Люди – это друзья…
Приехавшие двинулись в сторону выводного круга. Тут-то на конюшнях, особенно на жеребцовой, началась беготня! Люди мчались в амуничник за выводными уздечками, торопливо надевали их на вычищенных до блеска коней, влажными суконками смахивали невидимые пылинки, первый и последний раз в году приглаживали гребнями хвосты…[38] Готовились и совхозные спортсмены. Им сегодня выводить лошадей на выводку: тренера и жокеи на ипподромах с лучшими скакунами, дома остались жеребцы-производители да кобылы с жеребятами. Кобылы пасутся в табуне, поэтому показывать гостям будут в первую очередь жеребцов. А они ребята строгие, норовистые… На свечку взвиться, в галоп с места сорваться, волоча ведущего на чёмбуре, – раз плюнуть! Сил-то немерено!.. Так что выводить зверей будут по двое. На двух чёмбурах – справа и слева! И самим безопаснее, и смотрится торжественнее. На ребятах красные рединготы и ослепительно белые бриджи. На каждом жокейка. Всё по форме, всё чин-чинарём… всё как у людей…
Фасолинка издали смотрела на них. Про неё просто забыли.
…Гости старались расположиться поближе к хозяину. Плотно окружили его и внимательно слушали. Василий Никифорович о каждом своём питомце рассказывал, как стихи читал. И когда на площадке появлялся очередной жеребец, гости встречали его аплодисментами. Вполне заслуженными.
Йон фон Шёльдебранд стоял рядом с Василием Никифоровичем и довольно щурился при виде каждого нового животного. Если честно, подобного он не ожидал. Швед был весьма искушён в конном деле и лошадях, но Цыбулины воспитанники поразили даже его!
– …А плохих в производители не берут, – отшучивался Цыбуля. – Их на колбасу сдают. Правда, колбасы той мы не едали давненько, потому как не бывает у нас плохих лошадей. Только класс! Вот без колбасы и сидим…
Гости смеялись. Они уже побывали в столовой.
Выводка подходила к концу, когда Цыбуля услышал вскрик Йона:
– Ingeborg!.. Has anybody seen my granddaughter?..[39]
Девочки в розовом спортивном костюмчике в самом деле нигде не было видно. В радиусе нескольких вёрст ребёнку не могла угрожать никакая мыслимая опасность, но Йон почему-то страшно разволновался:
– Василий, она панически боится лошадей!.. Когда-то неподалёку от нас проходили соревнования по троеборью… Мой сын с женой и дочерью поехали посмотреть… И прямо у них на глазах на препятствии насмерть разбился всадник… юная девушка… А лошадь вскочила после падения, бросилась прочь и сшибла Ингеборг с ног… Ты понимаешь, маленький ребёнок… и огромная рыжая лошадь с пустым седлом… Чуть не затоптала её… Мы даже боялись, что… Ингеборг! Ингеборг!..
Йон нервно озирался – не появится ли внучка. Внучка не появлялась.
– Может, спряталась где-нибудь?.. – в отчаянии спрашивал дед.
Василий Никифорович пробовал успокоить его:
– Да куда ж она тут денется, Йон? Играет себе небось… Найдем сейчас. Пошли…
Другие гости приняли случившееся близко к сердцу: такого да не понять! Праздничного настроения как не бывало, все поспешили к автобусу, где, как предполагал Цыбуля, девочка могла укрыться от зрелища «страшных» коней… Случайный взгляд, брошенный в сторону маточной конюшни, стоящей поодаль, положил конец поискам:
– Йон! Смотри!
И швед снова понял русского без перевода.
У левады, где гуляла Фасолинка, стояла маленькая девочка в розовом костюмчике и голубой бейсболке с непомерно длинным козырьком… Из-за ограды, просунув голову между жердей, к ней тянулась рыженькая лошадка. Девочка бережно гладила мягкие, ласковые, бархатные ноздри. В первый раз ей было не страшно…
Мужчины подошли осторожно, чтобы не испугать. Фасолина, радуясь ласке, забавно дёргала верхней губой и тем смешила новую подружку ещё больше. И тут Ингеборг заметила деда. Беззаботно показала пальчиком на лошадку и быстро залопотала по-шведски. Генерал для начала опустился на корточки и крепко обнял внучку: он вправду переволновался изрядно. А потом сам протянул к Фасольке руку и погладил её по морде, по шелковистой коже между ноздрей. Кобылка ещё сильней задрала верхнюю губу: как говорят конники, засмеялась. Ингеборг захлопала в ладоши.
Йон поднял глаза на Василия и тихо проговорил:
– Я ведь думал, никогда уже к лошади не подойдёт… Слава Богу, я ошибался…
Цыбуля всегда принимал решения быстро. Он положил руку девочке на плечо и спросил:
– Нравится? Лошадка нравится, говорю?
Переводчик перевёл с русского на английский, дедушка Йон – с английского на шведский. Девчушка захлопала глазами и очень серьёзно проговорила:
– Да…
– И ты будешь её любить?
– Да…
– Ну тогда она твоя. Забирай.
Девочка сперва ничего не ответила. Обхватила деда за шею и спросила на ухо:
– Можно?..
Йон вскинул голову. Цыбуля медленно, торжественно кивнул…
…А вечером они сидели за столом, накрытым хлебосольной Марьяной Валерьевной, и снова пили «Горилку з перцем»…
Когда питерские синоптики обещают дождь, прогноз всего чаще сбывается.
Аня с Сергеем привезли Антона Григорьевича в гостиницу «Россия» в половине второго ночи, и в тот момент уже вполне конкретно накрапывало. Утром, когда он вылез из-под одеяла (зевая так, что челюсть впору было вправлять) и стал бриться, резкий ветер хлестал по стеклу полновесными струями. Панама посмотрел со своего этажа на мокрые, безостановочно работающие дворниками автомобили, на парк за проспектом – нахохлившийся, сразу ставший почти осенним, – и содрогнулся. Как всё-таки жесток и несправедлив мир! То ли дело было вчера!..
Ко всему прочему, зонта у него не имелось. Два дня назад Панама сдал его в ремонт (что-то произошло с механизмом: откроешь, потом не закрыть) и, соответственно, с собой в поездку не взял.
Похоже, предстояло героически намокать…
К счастью, кое-какие остатки совести у злой судьбы всё же сохранились. Пока Антон Григорьевич одевался и с помощью кипятильника варил себе кофе, за окном по крайней мере перестало хлестать. Так что следователь-важняк вышел на улицу уже не в ливень, а в самую обыкновенную петербургскую морось. Которая не всякого коренного аборигена заставит раскрыть взятый из дому зонт.
Гостю-южанину мозглая сырость тут же влезла и за воротник, и в рукава, заставив зябко поддёрнуть молнию куртки. Уже вторую ночь он капитально не высыпался; в результате организм положительно отказывался вырабатывать тепло и отчаянно мёрз. А потому чувствовал себя несчастным вдвойне.
«Над „Россиею“ небо синее… – вздохнул Панаморев и посмотрел вверх. – Держи карман шире…»
Там не было ни малейшего поползновения на просвет. С юго-запада, с моря, ползли угрюмые клочковатые облака. До того низкие, что мгла порой заволакивала даже огромные буквы, венчавшие не Бог весть какое высотное здание.
«Хоть бы „день грядущий“ ничего хуже нам не приготовил…» – Антон Григорьевич мужественно отказался поднять воротник и быстрым шагом устремился к проспекту.
Его путь лежал в Городскую прокуратуру. Там обещали помочь.
«Так… Сначала до Невского на метро, потом на Исаакиевскую площадь…» Ему говорили, что в нужном направлении вроде ходит троллейбус, но ходит так, что пешком зачастую надёжней. Пешком, Господи!.. Или ждать на остановке, где дует сразу из всех углов, а сверху капает за шиворот… первый раз в незнакомом городе… Да зарасти оно всё лебедой! Живём-то однажды. А то вот так приехал-уехал – и города не видал…
Панама сориентировался по сторонам света, перешёл Московский проспект и поднял руку.
Тут же у поребрика остановился видавший виды «Жигуль».
– Браток, – нагнулся Антон, – до Исаакиевской подкинешь?..
– А сколько платим? – последовал вопрос из машины.
– А сколько хочешь?
За рулём сидел мужчина его возраста в чёрном костюме и белой рубашке с галстуком. На растленном Западе в официальных костюмах и при галстуках ходят безработные – в отличие от миллионеров, щеголяющих драными джинсами. У нас пока сохраняется более традиционный расклад. Водитель «Жигулей» на миллионера не тянул, а вот на клерка какой-нибудь солидной фирмы, типа «Дельта-телеком», – запросто.
– Нет, ну всё-таки? – снисходительно поинтересовался «клерк». – На что рассчитываешь-то?
Антон Григорьевич назвал сумму, как ему показалось, ни в коем случае не могущую унизить достоинство водителя. «Клерк» её тут же удвоил. И, держа ногу на педали сцепления, вопросительно поглядел на Панаму.
Решимость следователя отчасти поколебалась. В конце концов, у него была карта, да и вымок он уже достаточно, чтобы наплевать на дальнейшие «водные процедуры»… но тут с волос за воротник стекла самая настоящая струйка, и Панама решил сделать последний заход. Стряхнул с бровей капли влаги и назвал среднее арифметическое от двух сумм – своей и «клерка».
– О’кей! – раздалось из машины. – Поехали.
Антон обрадованно юркнул в тёплое нутро «Жигулей». На лобовом стекле красовался свеженький квиток техосмотра, но, учитывая ржавые диски и подозрительные пятна на кузове, способ, которым сей документ был получен, составлял тайну, покрытую мраком. Изнутри, как и снаружи, автомобиль был сущим папеласом.[40] Однако сорвался с места необычайно шустро для своих лет. «Европа плю-у-ус…», – пропел из динамиков приятный женский голос, и личный барометр Антона Григорьевича резко пошёл вверх. Даже угрюмый питерский дождь способен, оказывается, радовать. Когда смотришь на него через стекло.
– Куда конкретно на Исаакиевской? – поинтересовался водитель. – К депутатам? В «Асторию»? Или в собор? Сам-то приезжий небось?..
– Мне бы дом девять… Прокуратуру.
Водитель покосился на Панаму с прорезавшимся уважением:
– Вызывают никак?
– Ну… я по делам…
– У них, у прокуроров, там точно дела, а у нас, у грешных, делишки, – расхохотался водитель.
Антон Григорьевич разговора не поддержал. Они уже свернули с проспекта на набережную («Нева? Нет, не Нева», – понял Панама), затем куда-то ещё, и за окошком мелькнул плющ, карабкавшийся по стене старинного здания. Антон успел заметить металлическую оградку, предохранявшую основания узловатых стеблей. Оказывается, плющ рос и здесь, хотя, конечно, не так роскошно и буйно, как в Сайске. Никаких тебе железных столбов, обращённых в зелёные призраки с раскинутыми руками…
До Исаакиевской доехали быстро. Владелец «папеласа» оказался отменным водителем, а может быть, сказывалась ещё и погода: известно же – чем она хуже, тем меньше на улицах иномарок. Машина совершила по площади виртуозный манёвр и остановилась возле нужного здания.
Панама полез в бумажник и достал сотенную.
– А мельче ничего не найдётся? – поморщился «клерк». – Где же я тебе с утра сдачу найду?
Панама поискал было глазами ларёк – пойти разменять. И тут вспомнил, что в нагрудном кармашке, в служебном удостоверении, лежит сокровенный полтинник – заначка на чёрный день. Антон Григорьевич сунул руку за пазуху…
При виде грозной «ксивы» водителя как подменили.
– Чего же сразу-то… – забормотал он, переходя на «вы». – Откуда я знал… Жизнь-то нынче… Нет, нет, никаких денег… помощь сотруднику правоохранительных органов при исполнении… Очень рад был помочь…
– Да бери ты… раз дают, – поморщился Панама. – Подвёз, и спасибо. За труды и бензин.
Протянуть руку за деньгами водитель не решился, и Панама положил полтинник в коробочку на центральном тоннеле:
– Двадцатник найдёшь? Я вообще-то спешу…
Сдача отыскалась мгновенно.
– Ничего, если монетами?..
– Ничего. Спасибо, браток. – И Антон Григорьевич выбрался наружу, в холодные объятия питерской непогоды. Пока ехали, он успел отогреться, и дождь с резким ветром, налетавшим с Невы, заставил его внутренне взвыть.
Дверца позади хлопнула – «Жигулёнок» как сдуло.
Панама проводил его взглядом и автоматически мельком взглянул на номер – «…78 RUS». Цифра кольнула. Что-то было с ней связано, причём очень недавнее…
Антон Григорьевич открыл тяжёлую дверь и вошел в здание. Предъявил постовому документы, поинтересовался, где сидит начальник следственного отдела, и поднялся по лестнице.
Встретили Панаму радушно. Следаки – они и в Африке следаки. Коротко поинтересовавшись, что привело Панаму в Северную Пальмиру, начальник вызвал в кабинет симпатичного парня.
– Смирнов Борис Николаевич, старший следователь, – представил он его Антону. – Будут проблемы – по всем вопросам к нему. Он всё знает и чем сможет поможет.
– Антон, – Панама протянул парню руку.
– Борис, – ответил тот просто.
В кабинете у Смирнова Панаму перво-наперво напоили горячим чаем с печеньем. Глядя, как он держит кружку в руках, явно согревая ладони, Борис обозвал его южной мимозой и предложил чего покрепче – чисто для профилактики. Случай был вполне подходящий, но Антон решительно отказался:
– Мужики, дел невпроворот…
И выложил историю, забросившую его в Питер.
– Да-а, – покачал головой Борис Николаевич. Над его столом, прямо на потолке, красовалась замечательная наклейка: УЕХАЛ НА ТРУП. – Интересненькое кино получается… Мысли ценные есть?
– Мне бы позвонить, если можно. В Сайск. Там уже опера покопаться должны были, глядишь, вдруг чего наработали. Тут и мысли дельные заведутся… Откуда у вас тут?..
– А прямо отсюда. – Смирнов пододвинул Панаме аппарат. И посмотрел на его пальцы, хранившие следы никотина: – Кури, если охота, пепельница на столе. А то, понимаешь, сидит, как в гостях…
Олег Березин снял трубку после первого же гудка:
– Антон Григорьевич, день добрый! Я как чуял, что вы сейчас позвоните…
– Хорош подхалимничать. Рассказывай давай, время деньги, – улыбнулся Панама. Голос у Олега был жизнерадостный. Антон знал из опыта: как говаривал Винни-Пух, «это „ж-ж-ж“ – неспроста…».
– В общем, так: я по Сайску прошёлся, а Колька в Михайловскую сгонял, в «Свободу»…
Коля Осокин – второй опер в бригаде Панаморева – славился серьёзностью и неторопливой дотошностью. Если уж он во что-нибудь влезал, то подбирал каждую крупинку информации, как золотоискатель.
– Ну и?..
– С чего начинать-то? С моего или Колькиного?
– Что ты как кота за хвост, выкладывай давай… – Панама поудобнее устроился на стуле, готовясь внимательно слушать.
– Ну тогда начну с Колькиной. В общем, так, – там никто ничего не знает…
Панама опешил.
– Колька, – продолжал Олег, – порасспрашивал, пощупал… Ничего! Только выплыл вот какой фактик: по весне, когда все кони были ещё в хозяйстве, приезжал туда парень. Вроде из Питера, хотя точно вспомнить не могут. Теперь к ним тьма народа ездит коней смотреть на покупку… Про этого малого и вспомнили-то, только когда Колька спросил, не фотографировал ли кто, мол, вашего Заказа. Как ведь догадался спросить? И ему один парень, хромой такой угрюм-бурчеев… сейчас я фамилию… – В трубке зашуршало. – Ага! Шелепин Андрей, табунщик. Он и вспомнил, что питерский этот уж очень упрашивал позволить ему Заказа сфотографировать. Больно, дескать, понравился. Конь на продажу не выставлялся, его не показывали, но питерец всё же конюхов уговорил. Те вывели… Парень аппаратом пощёлкал – и пива им по паре бутылочек. Табунщик потому и припомнил, что вечером вместе с ними это пиво пил… Короче, с его слов Колька словесный портрет соорудил. Я его вам факсом пришлю… Факс-то есть? Или электронная почта? А то нам тьму всего вам надо бы…
– Найдём, Олежек. Я из следственного отдела Горпрокуратуры звоню. Чуть позже номер продиктую… Ты пока дальше давай. А что, кроме Шелепина никто ничего больше не вспомнил?
– Так остальные конюха, кто ему лошадей выводил, сейчас все по ипподромам… Сезон-то скаковой в разгаре, они при конях. А тот, что непосредственно Заказа выводил, вообще в больнице лежит – копытом досталось…
– Значит, этот питерский одного коня фотографировал?
– Не-е, многих. Почти всех продажных… ну, кого продавать собираются. На карточки снимал и на видео. Теперь почти все так, кто лошадей покупает… В «Свободе» привыкли уже, никто и внимания не обратил…
– А на чём приезжал? Тоже не обратили?
– На легковой.
– А модель машины? Цвет? Номер?
– Народ говорит, какая-то серенькая иномарка. Но какая – а Бог её… Только то, что сам за руль не садился. Может, потому, что машина не его была, а может, после пива… Это Шелепин точно помнит. Мужики за пивом к багажнику подходили – за рулём другой сидел.
– Ладно… – Панама сунул в пепельницу окурок и вынул новую сигарету. – А ты чем порадуешь?
– Ну, я-то… Я поехал на ипподром. Встретился с Гавриловым Петром Ивановичем, тренером совхозным. Первым делом расспросил его, кто коня забирал… опять же, ясное дело, словесный портрет…
– Ну и?.. – У Панамы вспотела ладонь, державшая трубку.
– И ничего общего. Совершенно другой человек. Тот, что в «Свободе», – плотный такой, коренастый, русоголовый. А этот – чернявый и худее в два раза…
На самом деле Панама чего-то в этом духе и ожидал.
– Решил я, – продолжал рассказывать Олег, – выспросить у обслуживающего персонала, не знаком ли им человек с Колькиного портрета. Так, на всякий…
Антон снова напрягся, нутром чувствуя – сейчас парень ему преподнесёт кое-что интересненькое.
– Ну? – не вытерпел он. – Рожай поскорее!
– По ходу дела добрался до ихнего жокея, Анисимова… и вдруг вижу – менжуется[41] парень… Ага, думаю! Ну и взял его в оборот. Завёл в конюховку, достаю протокол допроса свидетеля, предупреждаю о даче ложных показаний… короче, поднажал. И вот что натряс: дескать, он вообще-то не очень уверен, этот или не этот, но в самом начале сезона приезжал мужик похожий на ипподром. Водкой его пытался поить, в ресторан приглашал… Анисимов отказался, и тогда тот достаёт две сотенные баксов и говорит: очень, мол, хочу Заказа купить, а Цыбуля, мать его разэтак, не продаёт. Прошлый сезон конь неважно скакал, так, значит, как бы устроить, чтобы и в этом году он не лучше?.. Тогда-то Цыбуля уж точно его на продажу… И если Анисимов, стало быть, окажет содействие, то ещё триста баксов получит. В качестве комиссионных с покупки… Долго Анисимова уламывал. И уломал. Жокей двести взял и… Антон Григорьевич, – тут голос опера стал доверчиво-просительным, – я ему обещал, что не буду карать, если он сам мне всё…
Антон Григорьевич сделал вид, что не слышал.
– Взял, значит, – и дальше что? В скачках коня тормозил? Это, чтобы ты знал, должностное преступление. На Анисимова твоего дело заводить надо.
– Ой, Антон Григорьевич, там очень всё сложно… Конники эти… Я как попробовал разобраться, так крыша чуть не поехала… – С этим Панама спорить не стал: успел на собственном опыте убедиться. – Если вкратце, то можно ничего криминального не делать, а конь не поскачет. И придерживать не понадобится…
Панама нахмурился:
– Например?
– Пожалуйста. Напоить или накормить перед скачкой – и куда ему с полным-то пузом? И других мулек немерено… Одно скажу я вам, Антон Григорьевич, – тёмное это дело, скачки…
– Ну так что? – добивался Панама. – Анисимов его поил перед заездами?
– Сам – нет. Там и других хватает…
– Но знал, что с конём делают?
– Может, и знал. Попробуй докажи…
– Но инициатива – его?
– Говорит – нет…
– Ну Господь с ним, с Анисимовым твоим, потом с ним разберёмся. Ещё что?
– Был я, Антон Григорьевич, на железнодорожной станции. Никакого коня там в те дни вагоном не отправляли. Всё очень просто. До гениальности… В одни ворота ввели, в другие вывели. Погрузили в коневоз – и адью! И никто эту машину, что характерно, не видел и не слышал. А скорее, просто внимания не обратили. Их там вокруг…
«…78 RUS», – снова вспомнил Панама. Но всё же спросил:
– А охрана? А пропуска?
– На погрузку въездной пропуск не нужен. А на выгрузке… там охрана привыкла, что коней на ипподром часто привозят. И своим ходом со станции, благо недалеко. Они с ипподромовских и не спрашивают…
– Я-а-асненько, – протянул Панаморев. – То есть история у нас, Олежек, наклёвывается прелюбопытнейшая. Всё понятно, что ничего не понятно. А деятель этот, ну, что жокею двести баксов всучил, больше на ипподроме не появлялся?
– Нет, Антон Григорьевич. Ни разу. Я всех опрашивал: и администрацию, и на других отделениях… Никто больше не видел…
Панама ненадолго задумался…
– Ладно… Олежек, а что у нас по убийству? По пенсионеру-тотошнику?
Молодой опер снова зашуршал бумагами, принялся говорить…
Дождь почти прекратился. Тяжёлые капли, нещадно лупившие по спине и бокам, рассеялись мелкой водяной пылью, плававшей в воздухе. Над травянистой низиной, где люди выстроили посёлок, повис туман. Ближе к лесу он становился плотнее, а непосредственно возле домов обретал прозрачность – тепло разгоняло его.
Пока длилась ночь, Паффи всё ближе и ближе подходил к человеческому жилью… Утро застало его возле небольшого, аккуратно сложенного стожка в двадцати шагах от одного из домов на окраине. Дождь промочил старого коня до костей, сделав его из гнедого караковым. Вода стекала по морде, капала с ресниц. Грива и хвост слиплись. Лишь кое-где в пахах и под мышками шерсть оставалась сухой…
Паффи продрог, как никогда в жизни.
Привыкший к тёплой конюшне, он тяжело перенёс сегодняшнюю ночь… По телу волнами пробегала дрожь, и сейчас он, наверное, не шарахнулся бы ни от каких выстрелов. Он стоял неподвижно, низко опустив голову, как это делают под дождём почти все деревенские лошади: если не шевелиться, под вымокшей шерстью сохранялись хоть какие-то остатки тепла…
Со стороны казалось – он спал. Но глаза его были открыты.
Подул утренний ветерок… лёгкий, еле заметный… Он показался Паффи зимним бураном. Холод жалил тысячами ледяных игл… и по-прежнему никто не спешил завести старого коня в уютный денник, накормить, закутать попоной…
Спасаясь от холодного воздуха, Паффи медленно обошёл стожок с другой стороны и плотно прижался к нему. Сено, тронутое дождём, сперва холодило, потом боку стало тепло. Конь опять опустил голову и застыл…
Дверь в доме скрипнула и открылась.
На веранде появился крупный мужчина лет сорока пяти. Он глянул на небо и рассердился:
– Гляди ты! Такой чудный вечер, а с утра… Вот уж запогодило, так запогодило… Хляби небесные… – И двинулся к сарайчику, в котором ночевала корова.
Оттуда с подойником в руках появилась жена:
– Коля, ты её поближе к кустам привяжи. Там не кошено, травка получше… И мне с подойником недалеко…
– Угу, – согласился мужчина. Топать Бог знает куда по мокрой траве ему и самому не хотелось. – Слышь, Галь? Как запогодило-то, а?.. Хорошо хоть, вчера с сеном управились… Ты как чуяла!
– Ну вот. А ты всё – в выходные да в выходные. Баб слушать надо! Сиди теперь в доме, чай пей да на стожок свой любуйся. И дело сделано, и сердцу спокойно…
И оба как по команде поглядели на творение рук своих – небольшой, аккуратно смётанный стожок, высившийся почти сразу за заборчиком огорода…
– А это ещё что за..? Вот чёрт! – ругнулся мужчина. – Галь, смотри, конь сено наше жрёт!.. А ну, пошёл!!!
И, как был, без сапог, просто в сандалиях на босу ногу, побежал, размахивая руками, по густой, пропитанной дождём траве к изгороди. Брюки тотчас же промокли до самых колен.
Конь приподнял голову и безнадёжно посмотрел на мужчину. Кажется, его опять прогоняли…
– Пошёл!!! Кому говорят!..
Мужчина запоздало остановился, посмотрел на липнущие к ногам брюки и сокрушённо хлопнул себя ладонями по коленям:
– Ну вот, только треники снял!.. Галя!.. Мне в контору сейчас, а я вона покуда промок…
Мужчина стоял посреди огорода: возвращаться домой – мокро; до нахальной чужой лошади у коровкиного стожка – не добежал… а сверху, как назло, опять начинал моросить дождик…
При том что конь, похоже, от стожка отходить и не собирался.
– Галь, ну что за напасть такая?
Лезть через изгородь в парадных, пускай даже вымокших брюках мужчине ужас как не хотелось, но и возвращаться ни с чем… раз уж побежал…
– А чего ты рванул, как тебе солью в зад стрельнули? – резонно поинтересовалась жена. – Чай, не мальчишка… а солидности… Иди в дом, горе луковое… тоже мне, директор. Другие штаны дам… Да сапоги надень наконец!
Мужчина снова посмотрел на виновника всех своих бед.
– Ты что же это, изверг, делаешь? – спросил он с тихим отчаянием. – Я для тебя его складывал? Вали отсюда, говорю, пока лесину об тебя не переломал!
Но вместо того, чтобы послушаться грозного окрика и отойти от стожка, конь выдернул из него пучок свежего сена и… вопреки всякой человеческой логике медленно направился к изгороди…
– Ах ты, шельмец! – окончательно рассвирепел мужчина. – Тебе чего, летом травы мало? – И вдруг сделал открытие: – Эй, Галь! А конь-то не наш!.. Не совхозный…
Бывший молочный совхоз давно превратился в акционерное общество, но память по приказу не вытравишь: как Санкт-Петербург до сих пор для многих был Ленинградом, так и здешние жители во главе с директором (а это был именно он) своё «АО» именовали по привычке совхозом.
Директор Николай Николаевич между тем перестал гнать коня и принялся с любопытством рассматривать необычного гостя. И вынужден был признать, что таких статей в лошади он никогда ещё не видал. Сухая, прекрасно очерченная голова; длинная, красиво изогнутая шея; тонкие, точёные ноги… Да. Конь был не только не совхозный, но и вообще определённо не деревенский. На таких у нас только по телевизору и полюбуешься…
– Ты посмотри… красивый какой, – снова обратился Николай Николаевич к супруге, терпеливо дожидавшейся на крыльце. – Наверняка породистый! Шёрстка-то, шёрстка… все жилочки насквозь видно. Галь, ты только поди сюда… ты только глянь…
Галина Ильинична приподняла двумя пальцами подол фланелевого халата и уверенно ступила на мокрую траву босыми ногами.
– А ведь и вправду не наш, – согласилась она. И обратилась к Паффи: – Ты откуда пришёл? – Приблизившись к изгороди, женщина протянула руку к морде коня: – Промок весь, бедненький… Коль, а он не больной? Гляди, вялый какой… да и трясёт всего…
Её рука уловила сотрясавшую Паффи жестокую дрожь. Директор позабыл про намоченные штаны:
– Вот что значит благородные крови – чуть под дождик, и всё, хана… Тебе бы, герой, чайку сейчас, да с малинкой…
– Это тебе скоро надо будет чайку с малинкой. Иди-ка переодевайся да ветврачу позвони! Пусть посмотрит – не дай Бог, зараза какая… Да и определит его куда… Конь-то, сразу видно, домашний… Не привычный под открытым небом…
Она гладила коня по голове, по шее… Паффи тянулся к её рукам, пахнувшим парным молоком. С каждым прикосновением ему становилось теплей и покойней. Неужели… наконец-то… А может, ему вообще всё это приснилось… Теперь он ни в чём не был уверен…
Директор поддёрнул штаны и гусиной походкой направился к дому. За ним ушла и Галина Ильинична: надо же, в самом деле, выдать мужу штаны, а то ведь сам не найдёт. Паффи посмотрел им вслед и призывно заржал.
Оба сразу остановились. Добрая женщина вдруг улыбнулась и, чуть-чуть склонив голову набок, душевно проговорила:
– Ишь, общительный какой… Да не расстраивайся ты, не прогоним! Обожди маленько…
Стоило им скрыться за дверью, как на другом конце дома растворилось окно, и наружу выпрыгнул сын-школьник. В руках у него был большой кусок чёрного хлеба. Пятнадцатилетнему пацану не было дела до выстраданного прагматизма старших, гласившего: если уж конь как-то дотянул до утра, ещё полчаса вряд ли что-то изменят. Хуже, если действительно болезнь какую в хозяйство…
Куда там!.. Парнишка, оглядываясь, пробежал через двор, быстро отпер калитку и поманил коня хлебом:
– На! На!..
Паффи медленно подошёл. Холод проникал в самую глубину его существа, делая некогда гибкие суставы по-старчески скрипучими и малоподвижными… Но вот запах лакомства коснулся ноздрей, Паффи дотянулся губами и стал медленно, с наслаждением жевать, стараясь не обронить ни кусочка. Мальчишеская рука схватила его за ухо:
– Пошли, ну! Пошли!..
Старый конь балансировал на той зыбкой грани, где смыкаются отчаяние и блаженство. Он не противясь пошёл за директорским сыном… и скоро уже стоял под навесом около хлева, где было сухо и почти тепло, потому что не поддувал ветер. На мгновение куда-то исчезнув, мальчик вернулся с большим старым мешком – и принялся что было сил растирать шею, плечи, спину коня. Он умел ездить верхом, умел запрячь лошадь в телегу, да и вообще знал, каково это, когда целую ночь льёт холодный дождь, а спрятаться негде. Жёсткая мешковина сушила и ерошила шерсть, разгоняла под кожей кровь и вместе с нею – тепло. Паффи всё пытался отблагодарить: перебрать губами волосы, пройтись носом по лицу и одежде… Директорский сын только отмахивался:
– Ладно тебе… Сейчас предки увидят…
И старый конь, всё понимая, выгибал шею и подставлял бока, чтобы мальчику удобней было тереть…
Через полчаса к дому подкатил «Уазик». Из-за руля выскочил энергичный моложавый ветврач. С другой стороны не спеша вылез пухленький, круглолицый старичок в ватнике. На носу у него висели толстые очки, обмотанные по переносице изолентой. В руках он держал сыромятную деревенскую уздечку.
Навстречу вышел директор – уже в других брюках, и брюки были предусмотрительно заправлены в резиновые сапоги.
– Ну, где ваш найдёныш? – Ветврач подошёл к директору и пожал ему руку. – Доброе утро, Николай Николаич. Вы не в курсе, откуда пришёл?
– Не говорит. И как звать – тоже, – отозвался директор. – Здорово, мужики! Дядя Коля, – обратился он к своему тёзке, местному конюху, – вон он, там, под навесом. Я его во двор не хотел – мало ли, так архаровец мой без всякого спросу…
Старик пошёл было к коню, но на полдороге остановился. Пока ехали сюда, он ожидал всякого. Но чтобы в самом деле породистый, холёный красавец…
– Да ты не бойся его, – неверно понял дяди-Колину заминку директор. – Он смирный. Сам в руки идёт… Видно, намаялся в лесу-то один. Не бьёт, не кусает…
Конюх оглянулся и поправил спадающие очки.
– Бояться его, ещё не хватало, – проговорил он с достоинством. – Я к тому, Николаич, что я каких только не видывал… Ты бы знал, что за рысаков у нас здесь раньше держали… Я тогда связистом работал, провода телефонные ремонтировал. Ну там, если обрыв где… или столб упадёт… Мне по службе конь полагался, вот и выдали Рыжего. Рысака-полукровку. Ох горяч был – кипяток! Так что спокоен будь – с любым справлюсь!
Снова поправил очки и, шаркая по мокрой траве литыми тяжёлыми сапогами, направился под навес.
Паффи смиренно ждал, глядя на старичка. Мальчик стоял рядом, гладя нежную, начавшую подсыхать шёрстку.
– Р-р-р! Не балуй! – загодя предупредил дядя Коля.
Паффи хулиганить и не собирался. От человека в очках пахло почти как от старого финна, содержавшего лошадиный «дом престарелых». Дядя Коля подошел вплотную, расправил в руках уздечку и подставил её под голову коня. Рослый Паффи нагнулся пониже – он знал, что собирался делать человек, и всячески старался, чтобы тому было удобней. Дед не стал совать ему в рот удила. Оставил их висеть, натянул уздечку на уши коню и застегнул подбородный ремень.
– Ну вот и молодец. – Пухлая шершавая ладонь уверенно потрепала по шее, и Паффи понял, что наконец-таки вернулся домой.
Он не стал дожидаться, пока его потянут за повод: отгадал мысли человека и пошёл за ним, как собака. Конюх держал повод длинно и всё оглядывался, будто ждал от коня какой-нибудь гадости. Он не зря хвастался, обещая справиться с каким угодно буяном, но незнакомый есть незнакомый – почём знать, что у него на уме… Паффи чувствовал и это – и старательно семенил, приспосабливаясь к шагу пожилого невысокого человека и изо всех сил пытаясь ничем не обидеть, не испугать… Его усилия не пропали впустую.
– Ишь, вежливый, – похвалил дед. – Одно слово, порода!
Паффи понял это так, что его окончательно раздумали прогонять. Он чуть-чуть осмелел и, догнав старика, на ходу прижался щекой к его локтю в заскорузлом потрёпанном ватнике. «Не бросай меня, человек. Пожалуйста. Не бросай…»
Дождик опять припустил и взялся равномерно долбить по жестяному карнизу. За спиной деловито гудел факс. Панаморев стоял у окна и смотрел сквозь залитое влагой стекло на величественную, просторную площадь. Кто только придумал делать все эти снимки для видовых альбомов исключительно в яркие погожие дни?.. Великие зодчие, строившие Петербург, знали, сколько здесь в году солнечных дней, а сколько – дождливых. И сумели добиться, чтобы созданные ими шедевры под низкими влажными облаками не только не теряли вида и красоты, но, напротив, обретали особое очарование…
Антон Григорьевич шмыгал носом и всерьёз опасался простуды, а вот жители города сырости не боялись нисколько: жизнь на площади так и бурлила. Туда-сюда сновали потоки машин, и вода, не успевшая стечь в отверстия люков, прозрачными полотнищами разлеталась из-под колёс.
Антон Григорьевич вздохнул.
Если прижаться к самому стеклу, то справа виден был постамент и на нём – царственный всадник, паривший над площадью на великолепном бронзовом скакуне.
Включённый приёмник приглушённо пропел:
«На заре… Ранним утром на заре… красный конь бро-о-дит…»
«Эх, лошадки, лошадушки…» – снова вздохнул Панама.
Факс выдал последние строки и смолк, ожидая нового сообщения. Антон Григорьевич подошёл к аппарату и оторвал длинную, волнами ниспадавшую на пол бумажную ленту. Аккуратно перемотал и стал бегло просматривать…
– Как-то вечером мой милый
Обмакнул свой хрен в чернила! —
неожиданно громыхнул из-за двери жизнерадостный бас.
Днём редактору был сдан
Эротический роман!..[42]
Дверь отворилась. На пороге возник Боря Смирнов. За его спиной громоздился обладатель могучего голоса, рыжий гигант в закапанной дождём джинсовой рубашке, не сходившейся на волосатой груди. Росту в нём было никак не меньше двух метров. На фоне такого великолепия слегка даже терялся второй незнакомец – совсем не мелкий мужчина в плаще и интеллигентных очках. Он улыбался и был до невозможности похож на покойного Листьева.
– Это Антон Григорьевич Панаморев, о котором так долго говорили большевики, – представил Панаму Смирнов.
– Плещеев, – пожал ему руку интеллигент.
– Сергей Петрович Плещеев, начальник охранного агентства «Эгида-плюс», – пояснил Боря.
– Семён Фаульгабер, – протянул лапищу великан.
Тут Смирнов увидел в руках у Антона три метра белой бумаги и смешливо прокомментировал:
– Это в качестве носового платка?..
– Ребята, вы уж извините… Я, наверное, всю ленту у вас в аппарате извёл, – тоже улыбнулся Панама.
– Ни за что не простим, – серьёзно последовало в ответ.
Антон поднял глаза и стал ждать продолжения. Смирнов хитро ухмыльнулся в усы:
– У нас такса: метр – литр. Особенно с разных там командировочных, которые по приезде проставиться не хотят. Кстати, можно и пивом… в том же объёме. Так что ты бумагу мотай, мотай, нам не жалко…
– Милый пьёт одеколон.
Говорит, что вкусный он.
Что мужик, как ни смотри,
Должен пахнуть изнутри…[43] —
поддержал Фаульгабер.
На смирновском столе красовалась пепельница: бронзовая свинья устроилась отдыхать посреди «миргородской» лужи. Лукавый скульптор, создавший шедевр, был несомненный талант. Свинья определённо залегла в лужу не просто так, а предварительно выхлебав упомянутый литр…
С самого начала нынешней своей поездки Панама по делу и без дела вспоминал невысказанное предупреждение Ларионова: «второй раз заступиться за тебя я уже не смогу…» Лезла в голову даже дурацкая придирка непосредственного начальства, изволившего озаботиться из-за бутылки «Брынцаловки». Сколько он себе ни внушал, что будет здесь, в Питере, вкалывать как обычно, а всё лишнее пропустит мимо ушей, – да, видно, не смог… И уже понимал, что вчерашняя вечеринка с ребятами была этакой фрондой. Фигой в кармане, от которой вроде бы никому ни жарко ни холодно, а случись что – ведь и это лыко в строку пойдёт…
– Боря, – сказал он. – Ты ж понимаешь – я на работе…
– А мы что? Дурака тут валяем? Тоже мне, благородный следователь Шарапов. Мы здесь, между прочим, тоже хулиганов изредка ловим. И немножко даже бандитов. Слышал анекдот? Специально для тебя. Двенадцать часов ночи, звонок в отделение: «Это м-милиция?» – «Да, это милиция». – «Т-тут н-на у-улице л-лежит д-дохлая л-лошадь и в-в-воняет. Уб-берите, п-пожалуйста…»
Борис заикался очень правдоподобно. Видимо, сказывалась практика.
– Да, слышал… – утрачивая настороженность, рассмеялся Антон. – Хорошо, пиво с меня. Только, не обессудьте, ребята, попозже. Сам видишь…
– Понятно. Проблемы?
– Да нет… все пока о’кей. Информацию перевариваю…
– Смотри, запора не наживи. А про литр-метр забудь. Шутка, – отмахнулся Борис. Его гости отступили в коридор, видимо, куда-то спешили. – Всё, что в этом кабинете, эксплуатируй как своё собственное. Я на часок улетел. Если вопросы возникнут – не стесняйся, в любую дверь стукнись – помогут. Или к начальнику… Ну, бывай…
– А я про пиво серьёзно! – крикнул уже ему вдогонку Антон.
– Целовал меня милёнок
Восемь раз в затылочек, —
донеслось из коридора.
Ничего не может больше
После трёх бутылочек!..[44]
Быстрые шаги удалились по гулкому коридору.
Панама снова уткнулся в бумажную ленту. Дочитал, пробурчал что-то себе под нос и, усевшись за стол, снял телефонную трубку.
– Аня? Ань, доброе утро. Это Антон. Да, благополучно… Слушай, Анечка, я тебе сейчас прочитаю два описания… Ага, из Сайска прислали… Ты же небось всех ваших лошадников знаешь? Может, уловишь с кем сходство?..
И Антон начал медленно, внятно читать принятые по факсу описания двух подозрительных личностей, могущих иметь отношение к пропаже коня. Анна внимательно слушала, сидя на кухне в репатриированном махровом халатике с васильками. Серёжа глядел через стол в её сосредоточенное лицо и нервно покусывал губы. Аня всё собиралась купить второй аппарат, да так и не собралась…
В это же время пропитанный влагой эфир над Санкт-Петербургом стал свидетелем совсем другого телефонного разговора. Сидя за рулём вздымающей брызги «девятки», русоволосый коренастый парень приложил к уху плоскую трубку «Нокии»:
– Херр Нильхеден? Гуннар?
Услышав ответ, поплотнее прижал трубку к уху. Тут ему пришлось перехватить руль, он притиснул телефончик плечом, и во рту стали видны золотые передние зубы. Еще пару секунд он молча слушал, затем бросил в микрофон короткое:
– О’кей! – и выключил аппарат.
Машина развернулась на ближайшем перекрёстке (очень по-хамски, едва не попав на рога гружёной «Ниве» с прицепом: с дороги, чёрная кость! барин едет!..) и помчалась в сторону Васильевского острова. Пронеслась по набережной мимо Кунсткамеры, затем по Большому к Наличной…
Она остановилась возле скромного небольшого кафе у гостиницы «Прибалтийская». Херр Нильхеден сидел за столом и хмуро ковырял вилкой яичницу с ветчиной. Коренастый, появившись в дверях, приветствовал его кивком головы. Швед молча указал ему на стул напротив. И пододвинул русскому остывающую чашечку кофе.
Разговор между ними шёл по-английски:
– Не нравится мне это, Андрей! Зря мы всё же его сюда, на эти соревнования… Да, я тоже думал, что это замечательная идея, но теперь мне начинает казаться, что она слишком опасна. Я очень рискую…
– Вот уж не согласен. Ты сам-то подумай: что, я ворованного коня должен был у себя на конюшне держать? – Владелец «девятки» энергично подчеркнул голосом «я», ткнув себя при этом в грудь пальцем. – Меня ж в городе знают! Стоило бы ему у меня появиться, народ тут же пронюхал бы. Люди кругом завистливые, а лошадники ещё и любопытны, как черти… Тут же примчались бы «конечку посмотреть»… Нет, у тебя он как у Христа за пазухой! Частная собственность иностранца – руками не трогать! А лучше и близко не подходить!.. Зря, в общем, психуешь.
– Всё так… Но больно уж много вокруг него суеты…
– Что ты имеешь в виду?
– Расковываю вчера его… Специально время поспокойнее выбрал – у боксов почти никого, все перед стартами на разминочное поле ушли… И тут, откуда ни возьмись, к нашему коню в денник лезет парень! Загорелый такой, ростом мне вот посюда, – крупный швед коснулся ключицы. – На груди – «VIP»…
– Ну и что? – не понял его тревоги Андрей. – Забрёл какой-нибудь… Сам знаешь, кому виповские пропуска у нас раздают. Наверняка сынок чей-то… лоботряс великовозрастный. Надоело на трибунах зевать, он и шляется. Не нервничай, говорю!
Лицо Гуннара Нильхедена выглядело обманчиво-инфантильным из-за гладкой кожи, мелких черт и мальчишеского румянца. Его выражение по-прежнему соответствовало погоде на улице.
– Я бы не нервничал, если бы не видел, как он гладил других лошадей! Я уверен – он конник. Его знают! С ним разговаривал грум военного шоу-джампера[45] из российской команды! Они встретились как друзья, чуть ли не целовались!..
– Да? – Русский забарабанил пальцами по столу. Потом отхлебнул чуть тёплого кофе: – Я думаю, это всё же случайность. Мало ли кто у нас кого знает…
Однако прежней уверенности в его голосе не было. Глаза шведа за стёклами очков стали колючими:
– А что вечером у коня брали кровь – тебе тоже случайность?
Настал черёд Андрея не на шутку встревожиться:
– Кто брал? Почему?.. И какого беса ты разрешил?
– А что я мог сделать?.. – Сдержанный швед отложил вилку и только передёрнул плечами, но вид у него был – задушить бы кого-нибудь! – Мне предъявили жёсткое требование администрации соревнований и ветеринарного комитета мэрии. Лошадь привезли, так почему она не выступает? И выглядит, как варёная?.. Врачи боятся инфекции…
Андрей выдохнул, успокаиваясь:
– Это похоже на правду. У нас с этим действительно строго… – И поскрёб ложечкой кофейную гущу, словно собираясь гадать: – Нет, Гуннар, ты всё же зря паникуешь. Осталось-то всего ничего! Завтра последний день… Как у нас в России говорят, ночь простоять да день продержаться… – Он довольно неуклюже перевёл народное выражение на английский и продолжал: – А парня, что в денник лез, ты на всякий случай мне покажи. Я близко подходить не буду, сам понимаешь, нам вместе светиться совершенно не обязательно, но около боксов покручусь. Ты мне знак какой-нибудь подай, если заметишь его. Ну там, за ухом почеши… и на него глазами. Лады? Если он… мои кому хочешь мозги вправят… И ещё… я тут придумал кое-чего…
Их разговор, и в целом-то не предназначенный для посторонних ушей, сделался совершенно секретным. Андрей наклонился через стол и долго шептал шведу на ухо. Тот вначале сморщился, как от внезапной мигрени. Однако потом напряжение отпустило, он закивал головой и с облегчением улыбнулся:
– Прекрасно, Андрей. Мне кажется, это вполне реально… Я выясню всё, что нужно…
– Ну, тогда bye![46] – Россиянин встал и пошёл к выходу, беспечно засунув руки в карманы. Удачливый, преуспевающий молодой коммерсант. Храните, господа, деньги в сберегательных баксах. Это надёжно!
Остывшая яичница сразу сделалась вкусной. Херр Нильхеден быстро и с удовольствием расправился с ней, большими глотками допил кофе и тоже поднялся из-за стола.
Панама, влетевший в уютное кафе «Юбилейного» прямым ходом с улицы, отряхивал с волос капли воды. Кожаная куртка (по мнению Ани, очень ему шедшая) от сырости приобрела матовый блеск. Промокнуть она не промокла, но и от насморка не спасла: пришлось-таки по дороге сюда завернуть в магазин за носовыми платками. Не шмыгать же.
– Ну у вас, – сказал он, – и погодка…
Серёжка крепко встряхнул его руку:
– Я-то тоже думал, и чего это они среди лета соревнования под крышей устроили… Добрый день, Антон Григорьевич. Кофейку?
– Спасибо. Сейчас сам возьму. – Панама поставил портфель на стул и направился к стойке бара, чтобы вскоре вернуться с тарелкой пирожных и тремя чашками кофе.
– Напиток богов! – Он отхлебнул крохотный глоток и блаженно зажмурился. – Ради одного этого в Питер стоило ехать. Анечка, что у нас насчёт описаний?
Аня вертела в руках кофейную ложечку, не торопясь отвечать.
– Я вот всё думаю, – тихо проговорила она наконец. – Про одного, другого, третьего… И всё хорошие люди… что же это я – наговаривать буду?.. Не представляю… Темноволосый – так вообще… Их столько… да вот, например…
В кафе вошёл высокий темноголовый парень. Осмотрелся и, заметив сидящую за столиком Аню, приветливо помахал ей рукой. Девушка выдавила улыбку и ответила тем же.
– Это кто? – поинтересовался Панама.
– Владелец лошади. Частник, как мы говорим. У меня на конюшне свою зверюшку держит… Отличный парень! – И пристально посмотрела Антону в глаза: – Это не он, честное слово! Он все эти дни, ну, когда Заказа… на моей конюшне бывал. И вообще почти каждый день…
– Аннушка, – рассмеялся Панама, – чрезмерная подозрительность – это детская болезнь начинающих следователей. Я уже ею переболел. И поправился…
Аня, никак не ждавшая подобной реакции, даже моргнула. Антон был совсем не таким, как вчера в кабинете Александра Владимировича, когда и вид его, и манера говорить, и осанка полностью соответствовали имиджу следователя-важняка. А теперь он выглядел точно как у Марины на вечеринке – весёлый, симпатичный мужчина, которого не заподозришь в обладании столь грозными полномочиями. Какой же был настоящим?.. Она читала в книжках о хитроумных следователях, ловко входивших в доверие к людям. Может быть, те, к кому они входили в доверие, тоже что-то читали… Аня посмотрела Антону в глаза и попробовала улыбнуться.
– Что касается коренастых и русоголовых… Их тоже несколько, и я ни о ком не хочу… Денис Грачёв, например. Андрей Поляков… ну ещё кое-кто, если подумать… Все держат своих лошадей. Все ими торгуют. У всех за границей партнёры. Любой из них мог в «Свободу» за лошадьми съездить… не говоря уж про Сайск. Все стараются где получше и подешевле найти. Вот и колесят…
– В данный момент мне русый менее интересен. Не он коня уводил… – И Панама оглянулся на Аниного знакомого, сидевшего за соседним столом. – Ребята, а мог, ну, скажем, лошадь присмотреть один, а вывезти кто-то другой?
– Да сколько угодно, – пожал плечами Сергей. – Каждый ведь информацией, впечатлениями делится. Я, например, очень даже хорошо знаю, где какой молодняк растёт! Земля, она слухами полнится… Так что запросто: хозяин отобрал, а наездник, который у него работает, с коневозом приехал… Коня погрузить – много умения не надо… Да и наши помогали…
– А это мысль, – поддержала Аня. – У каждого владельца опытные конники работают. Вот фотографию бы…
– Сейчас в Сайске фоторобот как раз делают. Завтра, наверное, получу.
– Антон, завтра поздно будет! – Сергей возбуждённо заёрзал на стуле. – Завтра Заказа в Швецию увезут! Надо сегодня что-то делать!.. Не знаю, может, в карантин коня объявить… Задержать… ну, время чтоб выиграть…
– В карантин?.. – Аня повернулась к нему, забыв про облюбованное пирожное. – Легче нас с тобой в карантин закатать. По документам швед ввёз сюда совершенно здоровую лошадь. Он по ним запросто может её и вывезти. Они ещё действительны. Если его спугнуть, в одночасье отгрузится… А что с кровью, Антон?
Антон вытащил из кармана платок и страдальчески высморкался.
– Извините… А что с ней… В городскую лабораторию отправили… В Москву с моей сопроводиловкой… – Панама посмотрел на часы: – В шесть утра должна была долететь. Я справлялся – насчёт ответа велели завтра звонить…
– Опять завтра! – Сергей крутанулся на стуле, словно тот его жёг. – А сегодня-то что?!.
– А сегодня соревнования будем смотреть, – спокойно ответил Панама. – Мне вчера понравилось. Честно скажу, не ожидал, что это так захватывает. Красиво…
Сергей вскочил и, не говоря ни слова, зашагал к выходу из кафе. Его чашечка так и осталась нетронутой. Не говоря уже о пирожных…
Ноги сами принесли его к боксам. Не глядя ни вправо, ни влево, он миновал посты бдительного ОМОНа и наконец очутился в привычной конюшенной суете. Поблизости от Заказа, которому он по-прежнему ничем не мог помочь, но всё-таки… Слева и справа из денников торчали любопытные, доброжелательные носы, и Сергей тотчас ощутил, как отпускает беспросветная обречённость, стиснувшая было сердце. Он почти пожалел, что ушёл из кафе. Хоть извиняйся теперь.
У денников цеэсковцев он разглядел Вовчика, хлопотавшего у открытого бокса, и не раздумывая направился прямо к нему. Увидев его, Вовчик расцвёл:
– Привет, земеля! Как отпуск?
– Зашибись, – не кривя душой, ответил Сергей.
Вовчик его интонаций не понял и продолжал по-прежнему беззаботно:
– Отпуск, это всегда дело хорошее… Как у нас говорят: «Пузо греть, не дрова тюк-тюк». Завидую я тебе, Серёга… Ничего, Василий Иваныч и меня скоро в отпуск… Обещал!.. Махну вот на пару неделек домой… в Пятигорск… Эх, гульнём!.. Поскакать-то дашь?
– А на службе не наскакался?
– Щас! Я всё больше с метлой и тачкой скачу… Знал бы ты, как по ипподрому соскучился… По ночам дорожка снится…
Как снится дорожка, Сергей сам превосходно знал. Но сейчас его грызло совершенно другое, и он спросил:
– Как этот… Сирокко? Ничего не видал?
– Ну… – Вовчик оставил ведро и совок и разогнулся, чтобы доложить тет-а-тет: – Утром выводили его. Сонный был… Как в воду опущенный… Очкарик-швед выводил. Ну, я и посмотрел. Без подков конь был…
– Точно? – Сергей ощутил новый приступ отчаяния, поняв, что из рук безвозвратно уплыл так необходимый Панаме «вещдок».
– Точно тебе говорю. Я совсем рядом прошёл. Специально смотрел – подков не было! Ни на передах, ни на задах. У него и копыта-то по полу совсем иначе стучали… Я ошибиться не мог… А насчёт возраста, так к нему в денник теперь не попасть – обе створки на замках, вот. И верхняя, и нижняя… А у кого ключи – не знаю. Да если бы даже и знал… Тут многие своих лошадей на ночь запирают. Сам понимаешь…
Сергей понимал. Он не слышал высказывания Цыбули насчёт ночёвки с ружьём в деннике у Заказа, но если бы услышал, то согласился бы полностью.
– Ну ладно, спасибо тебе… – Он уже хотел уходить, но вовремя спохватился: – Вовчик, а этот швед ни с кем из наших, русских, случаем не базарил? Может, видел чего?
Тот задумался, и Сергей уже начал на что-то надеяться… но потом Вовчик отрицательно покачал головой.
– Нет… Тут, у боксов – ни с кем. По крайней мере чтобы я замечал… Может, где ещё… – И развёл руками: – Я ведь в основном на конюшне…
– Пойду я. – Серёжа хлопнул Вовчика по плечу. – Меня девушка ждёт.
И, повернувшись в сторону шведских денников, с чувством всеохватывающего бессилия посмотрел на закрытые – это среди бела дня! – створки дверей. Кузя, Кузя, малыш, как ты там?..
И вот тут он заметил господина Нильхедена. Того самого шведа, что рявкнул на него накануне. Владельца так называемого Сирокко. Теперь Сергей знал, как его звать. Нильхеден шёл к крану, торчавшему между денниками. И так теребил себя за ухо, словно хотел оторвать.
Сергей поборол искушение подойти к нему и невинно спросить: «Well, how’s your horse?..»[47] Нет уж. Не допускать ничего, что может быть истолковано как выходящее за рамки праздного любопытства… И, соответственно, может повредить Заказу…
Швед сделал вид, будто не заметил Сергея. Жокей ответил ему тем же. И как мог неторопливее, останавливаясь у открытых денников, направился к выходу…
– Счастливый! – догнал его Вовкин голос. – Ещё и девушка ждёт…
Русоголовый, плотного сложения парень, стоявший за ограждениями, выматерился про себя и, дёрнув из кармана трубку мобильного телефона, на ходу стал набирать какой-то номер…
Стрелка термометра сауны перевалила за отметку «сто двадцать». Покряхтывая от наслаждения, Гуннар слез с верхней полки. В чём мама родила быстро проскочил через баньку – и с разбегу бросился в озеро. Гладь воды так и взорвалась фонтанами брызг. Гуннар был не из маленьких – по озеру побежала волна. Сделав пять-шесть гребков, пловец замер, расслабленно покачиваясь на постепенно успокаивающейся поверхности. Чёрт побери! Благодать!..
Вода была, мягко выражаясь, прохладной. Озеро выточил в граните ледник, в незапамятные времена отступивший на север; Гуннар, впрочем, полагал, что часть льда с тех пор так и осталась на дне. В любом случае здешняя вода не предназначалась для неженок. И даже настоящий мужчина после раскалённой сауны мог в ней высидеть лишь считаные минуты. Гуннар нырнул, проплыл под водой десяток метров и вынырнул почти у самого берега. Поднялся и, почёсывая обильную растительность на груди, направился обратно в сауну – не спеша, давая воде стечь с раскрасневшегося, распаренного тела.
Повод для интенсивного наслаждения жизнью у него определённо имелся. Последняя партия лошадей, которую подготовил ему Андрей, распродалась буквально с колёс. Да как! Если учесть все расходы – непосредственные и накладные – и приплюсовать к ним налоги (а Гуннар Нильхеден всегда был примерным налогоплательщиком), то чистая прибыль всё равно составила почти двести процентов!..
Русский партнер Гуннара, Андрей Поляков, сотрудничество с которым продолжалось полных три года, тоже не переставал радовать. С каждой ставкой лошади становились лучше, а суммы, которые запрашивал за них Андрей, почти не менялись. Официально же объявляемая стоимость контрактов была настолько смешной (о, эта Россия!..), что бизнес господина Нильхедена процветал. И в ближайшем будущем обещал расцвести ещё краше.
В настоящий момент Андрей был у Гуннара в гостях и ждал в бане.
Шагая в облаке пара через порог, хозяин дома услышал его радостный возглас:
– Гуннар, чин!..
Изрядно захмелевший Поляков встретил шведа, держа в руках два стакана. Норвежский виски «Аппер тэн» с тяжеловесным достоинством покачивался в обрамлении хрусталя.
Нильхеден не стал отказываться от спиртного. Взяв свой стакан, он изрядно разбавил виски содовой, добавил пару кубиков льда, чокнулся с Андреем и, слегка коверкая русское застольное пожелание, произнёс:
– На здра-ви-е!
Больше он на языке партнёра не знал почти ничего. Сделав маленький глоток, Гуннар поставил стакан на стол.
– Будем!.. – Андрей, на чьей родине разбавлять выпивку считалось дурным тоном, отправил содержимое стакана себе в рот и одним глотком проглотил. Поддерживая полотенце, норовящее упасть с ответственного места, зацепил с блюда нежно-розовый рыбный кусочек. Накрыл долькой лимона…
Господин Нильхеден закусил оливкой с анчоусом.
О да!.. Повод у них сегодня имелся. И выпивка была такой же «интернациональной», как и всё остальное. Бутылка роскошного армянского коньяка (настоящего!!! не поддельного!!!) первой завершила свой естественный путь. Теперь солнечный коньяк догонял виски, прибывший из холодной Норвегии.
Повод требовал, но Гуннар Нильхеден старался пить так, чтобы не утрачивать ясности мыслей. В отличие от Андрея, откровенно «расслаблявшегося» на лоне природы. Судя по мимике и нечётким движениям, ему это удавалось вполне.
Вот он тяжело поднялся и, уронив-таки полотенце, решительно распахнул дверь наружу. Через минуту послышался всплеск и пронзительно-пьяный мужской визг. «Не утонул бы», – мелькнуло у Гуннара. Но Андрей вовсе не собирался тонуть. Бултыхаясь в холодной воде шведского озера, он стонал, охал и взвизгивал так, что эхо откликалось по берегам. Потом вылез по деревянным ступенькам и, выколачивая из ушей воду, прямиком устремился в парилку.
Гуннару Андрей нравился. Деловой парень. Слово держит. И пожелания партнёра рассматривает как закон. Естественно, пока тот долларами шуршит. Что ж – денег хватало. Тем более что запрашивал парень, по мнению цивилизованного шведа, немного. Поначалу Нильхедена это настораживало и отчасти даже пугало. Однако потом он стал чаще ездить в Россию и присмотрелся к тамошней жизни. О, эта Россия…
Гуннар никогда не забывал основной закон бизнеса – золото всегда валяется под ногами, надо только уметь разглядеть его, а потом не ленясь наклониться и подобрать. В нынешней России, с ее удивительными порядками, вернее, их почти полным отсутствием, возможно абсолютно всё… Можно запросто найти бриллиант в куче дерьма. Именно такой кучей Гуннару представлялась большая безалаберная страна, куда его светловолосые предки когда-то отправлялись не только торговать, но и грабить…
Он отхлебнул изрядный глоток виски-содовой и поднял глаза к потолку.
– Не отвернись, Боже! – прошептал он и приподнял хрустальный стакан, приветствуя и призывая Всевышнего.
Сверху ответа не последовало.
Гуннар, правду сказать, чудес особо и не ждал. Он привык сам ковать своё счастье. Хотя для того, что он задумал теперь, небольшая поддержка свыше была бы определённо не лишней…
…Выражение «работать, как швед» возникло не зря. Они действительно любят работать. Причём так, чтобы со лба текло и на спине было мокро. Работать – и притом ЗАРАБАТЫВАТЬ. Гуннар Нильхеден исключением не являлся.
Конным бизнесом он занимался уже давно. По наследству от отца ему досталась вполне приличная ферма, которую Гуннару удалось превратить в уютное конюшенное хозяйство. Там он и передерживал лошадей, которые последнее время поступали в основном из России. Там выращивал и своих собственных жеребят. Кобыл у него пока было не так много, как хотелось бы, но сколько радости доставляли Гуннару они сами и их малыши!.. Глядя на играющих жеребят, он видел залитые светом конкурные поля и слышал комментаторский голос: «На старт приглашается спортсмен такой-то на лошади такой-то… породы нильхеден…» Он уже знал, какой она будет, эта порода. Мощной и лёгкой, годной в упряжку и под седло. И чисто гнедой, безо всяких отметин. Чтобы настал день, когда ему позвонят из королевских конюшен: «Херр Нильхеден, гофшталмейстер Его Величества желал бы с вами переговорить…»
Будущий коннозаводчик вновь поднёс к губам хрустальный стакан и сделал глоток.
Матки у него были замечательные, элитных кровей. Благодаря тому же Андрею. Они уже дали отличных спортивных и охотничьих лошадей. Ту же Слипонз Фари, например. А когда он приобретёт классного жеребца… Чудо-производителя, который сделает его по-настоящему знаменитым заводчиком… Увы, денег такие лошади стоят баснословных. Кто-кто, а он это знал преотлично. И пока себе позволить не мог. Хотя мысль такую вынашивал уже давно…
Нильхеден встал и подбросил в камин несколько небольших поленьев. Огонь тут же разгорелся, и в холле баньки стало ещё уютней.
Из парилки вывалился похожий на варёную свёклу Андрей. Влез под душ, окатился прохладной водой. Сцапал со стола бутылочку «Хайнекена». Сдёрнул пробку и тут же, стоя, большими глотками утолил жажду. Плюхнувшись на скамейку, покрытую медвежьей шкурой (естественно, покупной: охоту Гуннар не любил и ни одну зверюшку жизни отродясь не лишил), он раскинул руки по спинке сиденья и блаженно выдохнул:
– Go-o-od, Гуннар! Если бы ты знал, какой это good![48]
Гуннар, прямо скажем, догадывался. Он потянулся к бутылке виски и вопросительно посмотрел на Андрея:
– Some more?[49]
– No, no… И так «ёрш» будь здоров. Коньяк, виски, пиво… Смесь номер три – удар копытом. Съел и пор-рядок…
Гуннар повернулся к столу, где среди бутылок и разной снеди лежал пакет, привезённый Андреем. Взял его в руки и достал пачку фотографий. Это были снимки, сделанные на перспективу. Портрет каждого коня сопровождали цифры: год рождения, высота в холке, обхват пясти. Рядом – условным сокращением – порода. Пониже клички, в скобочках, родители лошади. Всё аккуратно, разборчиво. Последним пунктом – цена. В долларах, конечно. Нулей там было немного.
– Молодец, Андрей, – вслух сказал Гуннар. Цветные, на кодаковской бумаге, снимки были великолепны. Нильхеден и Поляков не первый год работали вместе. Андрей хорошо знал, что было нужно партнёру, и старался на совесть.
Фотографии было приятно даже просто перебирать. Ещё приятнее было делать это, сознавая, что любой конь при желании может оказаться твоим. Гуннар тщательно рассматривал снимки, потом внимательно изучал пометки Андрея на обороте, снова вглядывался в портреты красавцев коней… и наконец отправлял в одну из двух пачек: слева – лошади, представляющие для него интерес; справа – так себе, пусть пока хранятся в архиве.
Где-то ближе к концу ему на глаза попался снимок, сразу приковавший внимание. На глянцевой карточке был запечатлён рослый гнедой жеребец. Гуннар перевернул фотографию… Рост – сто шестьдесят семь, и это в три годика! Отец же «акселерата» оказался таким известным производителем, что у Гуннара дух захватило. Как будущий заводчик, таких знаменитостей Нильхеден обязан был знать. Он и знал: жеребец находится в Англии. Как же мог у него оказаться отпрыск в России?.. Стало совсем интересно. Так, а с ценой у нас что?..
Цена на фотографии указана не была.
Гуннар долго вглядывался в этот снимок, а затем отложил в сторону, не причислив ни к одной из двух пачек. Помедлил, задумался… снова взял снимок в руки… Отстранил, поворачивая, чтобы не мешали блики… поднёс к самым глазам… и вдруг залпом осушил недопитый стакан.
Остальные фотографии он перетасовал безо всякого интереса. Не потому, что там были изображены бесперспективные и неподходящие лошади. Слишком уж завладел его мыслями тот единственный снимок. Гуннар умел отличить золото, когда оно попадалось ему на глаза. Под ложечкой засвербело. Этот признак он хорошо знал.
Вот он, родоначальник… «На старт приглашается спортсмен такой-то на лошади такой-то… породы нильхеден…»
«ZAKAZ», – прочитал он кличку коня, написанную латинскими буквами. Захотелось немедленно действовать. Гуннар подошёл к камину, постоял, глядя на огонь, затем накинул свежую простыню. Покосился на спокойно дремлющего Андрея… Знает ли этот русский, что за самородок попал ему в объектив?..
Он сходил в дом и вскоре вернулся, неся под мышкой несколько толстых томов. Это были племенные книги, которые Андрей привёз ему из России ещё в свой позапрошлый приезд. Кириллица для Гуннара была не вполне китайскими иероглифами, однако отчасти к ним приближалась, и поэтому он считал эти книги приятным, но бесполезным подарком. Они и пылились на полке здесь, в загородном доме… что при желании можно было рассматривать как вмешательство Провидения. Мог ли знать Гуннар, что однажды станет торопливо листать их, сгорая от напряжения и любопытства!.. Упорство всё-таки помогло ему выяснить происхождение матери коня, носившего такую непривычную для шведского уха кличку – «ZAKAZ». Кобылу звали не менее странно: «KARINKA».
«Проще было бы, напиши Андрей все клички по-русски. Надо будет ему об этом сказать…»
Он попытался прочитать вслух кличку отца Каринки, написанную кириллицей. И когда до него дошёл смысл прозвучавшего из его собственных уст…
Он вглядывался в книжную запись и всё повторял и повторял то, что сам прочитал. Это казалось невероятным.
Под ложечкой уже не свербело, а сверлило.
«Вот как… А ведь мать этой загадочнойKARINKA тоже родилась в России. Что же у неё, интересно, в крови? Новый сюрприз?»
Опять лихорадочно зашуршали страницы толстого тома… Гуннар вроде был подготовлен всем предыдущим, но когда, неуверенно произнося русские буквы, прочитал кличку Заказова деда по матери: «Э-эн-те-р…пр-а-йз», – то схватился за сердце. Бегом побежал в дом, добавил к российским ещё и свои каталоги и справочники…
Всё сошлось! И происхождение, и номера лошадей!..[50] Ошибки быть не могло! Гуннар снова вооружился ручкой и стал что-то чертить на бумаге, периодически заглядывая то в одну книжку, то в другую. Внимательно посмотрел на свои выкладки… задумался – и тихо присвистнул…
Андрей сладко сопел.
Гуннар принялся трясти его с решимостью одержимого:
– Wake up! Wake up!..[51]
Голова гостя сперва безвольно болталась. Потом он открыл глаза.
– Андрей, сколько стоит эта лошадь?
Гуннар держал перед его лицом фотографию. Андрей кое-как сфокусировал на ней взгляд… И ради этого его разбудили?.. Он вновь закрыл глаза:
– Not for sale…[52]
– Почему нет? Я могу заплатить тебе очень хорошие деньги!
Андрей буркнул сквозь парализующую дремоту:
– Not for sale, – и по-русски добавил: – Твою мать.
А хрен его, действительно, знает, этого жеребца, почему он не продаётся. Голова снова начала клониться к груди, но Нильхеден безжалостно встряхнул Полякова:
– Ты что? Не можешь купить лошадь, которая мне понравилась? Я-то думал, что ты…
Это уже попахивало оскорблением. «На слабо, падла, берёшь?..» Мутноватые глаза Полякова воинственно раскрылись и уставились на шведа. Купеческое ухарство требовало рвануть ворот, но ворота, как и рубашки, в наличии не имелось, и он просто стукнул себя кулаком в грудь:
– Я не м-могу? Да я… люб-бую…
– Андрей, слушай меня внимательно! Я тебе предлагаю хорошие… очень хорошие деньги за этого коня. Сколько ты хочешь?
«Ах, так?»
– Двадцать тыщ! – Андрей стряхнул с себя назойливые руки и свернулся калачиком на скамье. Медвежья шкура была такой пушистой и тёплой…
Оставив партнёра в покое, Гуннар плеснул себе в стакан виски и выпил залпом, не разбавляя. Потом ещё раз… и ещё! Как воду – настолько велико было возбуждение. Его только бросило в жар. Он скинул простынку и снова отправился в озеро. Плавал он долго…
Наутро, когда проснувшийся Андрей – русский гость так и заночевал в сауне, – невнятно матерясь и держась за голову, шарил в холодильнике и под столом в поисках завалященькой бутылочки «Хайнекена», дверь отворилась и на пороге возник господин Гуннар Нильхеден. Одетый, свежий и бодрый, благоухающий лосьоном после бритья. Он держал в одной руке две запечатанные пачки стодолларовых купюр, а в другой – фотографию.
– Андрей, ты вчера мне пообещал эту лошадь. – Фотография легла на стол перед Поляковым. – И запросил за неё двадцать тысяч. Вот, пожалуйста! Считай. Я купил её.
Поляков ошалело уставился на деньги и снимок, с трудом что-то припоминая. Ой, мама…
– Я?.. – выдавил он наконец.
Нильхеден положил деньги на стол:
– Ты, Андрей. Ты сказал мне, что любую лошадь можешь достать.
Теперь Поляков вспомнил всё. Двадцать тысяч… Кажется, его ловили на слове. Ему заказывали преступление, ибо Уголовный кодекс, согласно которому кража лошади является преступлением, никто вроде покуда не отменил… Но что такое лошадь в стране, где боевые крейсера продают за границу на металлолом?.. Что такое двадцать тысяч в стране, где доллары выносят из правительственных зданий коробками и всё сходит с рук?..
– Сказал, значит, достану, – небрежно бросил Андрей. – У тебя пивка не найдётся?..
На трибунах царило привычное возбуждение. Как и вчера, на арену один за другим выезжали всадники, а кони, сосредоточенно наставив уши, несли их через препятствия: МЫ прыгаем!.. МЫ выступаем!.. МЫ – команда!..
Усиленный динамиками, звенел колокол, отмечавший начало и конец каждого выступления. Вспыхивали на табло очки и секунды. Тихо играла музыка. Торжественный голос называл клички и имена, а словоохотливый информатор балагурил, веселя публику. Всё как всегда. Всё как надо на состязаниях подобного ранга…
Сергей нашёл Аню и Антона на той же трибуне, где они сидели вчера. Панама издали увидел жокея и стал звать его жестами, и на сердце у того, надобно сказать, полегчало. Когда Сергей подошёл, Антон снял свой портфель с предусмотрительно «забитого» свободного кресла. Народу сегодня в «Юбилейном» было предостаточно. Не побеспокоишься заранее – и придётся стоять!
Устроившись, Сергей мельком оглядел зал, и его взгляд привлекло движение на противоположной трибуне. Ему несмело, стесняясь, махала рукой девочка-подросток в очках. У неё на коленях лежали подаренные Сергеем буклеты. Он невольно улыбнулся и помахал в ответ. Мужчина в чёрном с жёлтой полосой свитере, сидевший рядом с девчушкой, кивнул ему, как знакомому.
– Это кто? – немедленно насторожился Панаморев.
– Да так… папа с дочкой какие-то, – пожал плечами Сергей. – В день приезда разговорились… Девчонка на лошади учится, вопросов тьма, ну, подошла вот…
– А-а, – успокоился Антон. И вновь стал смотреть на манеж.
Высоту барьеров со вчерашнего дня подняли, но, несмотря на это, результаты хуже не стали. Даже улучшились. Видимо, лошади попривыкли к новой обстановке и более не отвлекались, да и «выросшие» препятствия требовали к себе уважения – кони определённо прыгали аккуратней.
Бенгту Йоханссону, стартовавшему в первой десятке, нынче снова не повезло. Он опять «начал за здравие, а кончил за упокой»: Слипонз Фари неудачно перетемпилась, как будто споткнувшись перед одним из барьеров, и сбила в параллельных брусьях заднюю жердь. Четыре штрафных очка. Всё! Шансы на победу канули в Лету…[53]
Серёжка, как и вчера, активно болел за шведского всадника. Антон, отметив это про себя, уважительно взглянул на жокея.
– Обидно за парня, – пожал плечами Сергей. – Ну прямо «что такое „не везёт“ и как с этим бороться». Ведь у обоих потенциал есть! И лошадь классная, и парень грамотный… Спортсмену что нужно? Мастерство и чуть-чуть везения. Мастерство-то есть, а…
– Бог шельму метит, – бросила реплику Аня.
– Не верю я! – Сергей было ощетинился, но решил обратить всё в шутку: – На себя посмотри! Пинкертониха подозрительная. Ты его уже во всех смертных грехах, а он, может, вообще не в курсе!
Панама напряжённо раздумывал. Потом, высморкавшись в очередной раз, проговорил:
– Знаешь, Ань… А что, если Серёжа прав? Вот бы с этим Йоханссоном перемолвиться парой словечек… Ненавязчиво так… чтобы не спугнуть, если они таки с Нильхеденом в сговоре…
– Да в сговоре они! Зуб даю! – Аня сидела между мужчинами, но по-прежнему не обращалась ни к тому, ни к другому. – Стал бы он иначе этого Сирокко на соревнования заявлять как свою лошадь?..
Тут у Панамы выкристаллизовалась идея, и он повернулся к девушке:
– Ань, а ты по-английски говоришь?
– Я английскую школу… – Она чуть замешкалась, не ожидая вопроса. – В гиды, может, и не гожусь, но, по крайней мере, со своими покупателями без переводчика… Ничего, понимают.
– А с мужчинами кокетничать не разучилась? – не отставал от неё Панама.
– Чего-о? – Серёжа свирепо наклонился вперёд.
– Чисто в интересах дела… – улыбнулся Панама. – Спусти пар, Ромео!
Аня уже поняла, в чём будет заключаться боевое задание.
– Ну и где я, по-твоему, должна его «подцепить»?
– Ну… вам, девушкам, виднее, где вы нас, беззащитных…
– Сейчас, – принялась рассуждать Аня, – он на конюшне. Пока коня разберёт, пока сам переоденется… А потом – наверняка на трибуну!
– Грош ему цена в базарный день, если перепрыжку не придёт посмотреть, – поддержал Сергей. И принялся наставлять: – Вот рядом где-нибудь и окажись. Мы, конники, мушшыны темпераментные… Только ты, рашн гёрл, не перестарайся смотри. А то не выдержу, быстро ему ручонки пообломаю…
Антон живо представил себе, как невысокий и худенький – килограммов пятьдесят – жокей что-то там ломает здоровому, кровь с молоком, шведскому парню… А что, между прочим? Разойдётся – так может и обломать…
– Твою бы Любашу сюда, – мрачно буркнул Сергей. – Вот уж специалистка… одним местом крутить…
Аня и Антон ничего не ответили.
– Кстати, – Аня скромно опустила глаза, – мы, девушки-лошадницы, тоже прям жуть какие горячие… А если и мне он понравится? Рискуешь, Сергуня…
– Ты у меня смотри… – захлебнулся «темпераментный мушшына». – Я те дам понравится… Я…
– Риск – благородное дело, – напомнил Панама.
– Ну, мальчики, я пошла. – Аня заглянула в сумочку и решительно поднялась.
– Доброй охоты… – не сговариваясь, хором напутствовали мужчины. На манеж выезжал очередной всадник, пытавшийся попасть в перепрыжку.
Панама между тем убедился, что вчерашний эффект, произведённый на него соревнованиями, был не случаен. Стоило посмотреть на боевое поле с препятствиями – и забывалось всё, даже основная цель его приезда сюда. Вот так и поверишь в известный исторический анекдот о римском патриции, не одобрявшем гладиаторских игр. Но когда однажды друзья привели его в цирк и силой вынудили смотреть – больше не мог отвести глаз и под конец представления кричал громче всех, требуя крови… Здесь, слава Богу, не было ни крови, ни смерти. Однако ведь открываются в душе некие шлюзы, а ты и понятия не имел, что они там есть…
Зато Сергею в кои веки раз было не до происходившего на манеже. Он пристально вглядывался в проход на трибуны, из которого, по его мнению, должен был появиться швед. И вскоре тот появился. Он оживленно болтал с Аней и даже галантно поддержал её под локоток, когда она оступилась на лестнице. Это Анька-то!.. Да чтоб оступилась!.. Ну, бабы…
– Антон! Швед на горизонте! – пихнул он локтем Панаму. – И… с ней!..
Но сыщик лишь мельком глянул туда, куда он указывал, и, не обнаружив ничего требующего безотлагательных действий, вновь впился глазами в арену. Претендент на награду подбирался к тройной системе…
– Ну… – У Антона так и ходили колени: он «помогал» всаднику направлять коня на препятствие. – Ну!
– Антон, ты слышишь, что я говорю? Они уже на трибуне…
– Да вижу я… Ну!.. Ну… Ну, во-о-от…
Всадник благополучно уронил жердь.
– А так ехал…
Серёжка пристально посмотрел на него. Не зря, видимо, говорят, будто итальянские «тиффози», болельщики, во время матчей полностью отключаются от реальности, пылко сопереживая кумирам. Казалось бы, вот когда раздолье ворам!.. Но… карманники – они тоже ведь люди…
– Серёженька, родной, я всё вижу, – не отрывая глаз от манежа, неожиданно проговорил следователь. – Мой тебе совет – и ты не пялься туда. Поверь моему опыту: некоторые люди взгляд за сто метров чувствуют. Так что сиди и смотри, как тут прыгают… Интересно ведь…
На поле выехал последний участник основных соревнований.
Сергей тупо уставился на него.
Спортсмен снял жокейку, поприветствовал судей и поехал.
Серёжа не выдержал, бросил короткий взгляд на трибуну…
Аня склонилась к мужественному плечу белокурого скандинава. Они что-то рассматривали в программе соревнований, и Аня, как положено женщине, намеренной сокрушить сердце мужчины, внимала собеседнику с изумлением и восторгом. Ура, мы ломим, гнутся шведы! – павлиний хвост Бенгта уже играл всеми красками радуги, он охотно пояснял то и другое, водя пальцем по странице в буклете и время от времени заглядывая Ане в глаза. Девушка интересовала его существенно больше, чем события на манеже.
А последний участник, между прочим, заканчивал маршрут и пока ехал «нулём». Аня, а за нею и швед перестали болтать и стали смотреть.
Финский спортсмен ещё на первой лошади обратил на себя внимание своеобразной манерой езды. Сейчас под ним была вторая, и стало ясно, что его стиль не был приспособлением к одной конкретной лошадиной индивидуальности. Он и со вторым своим «напарником» пускал в ход те же приёмы, и пока всё получалось великолепно. Езда была, прямо сказать, необычной…
Зрители, которым успели чуть-чуть примелькаться вариации на стандартную тему, затихли, глядя во все глаза. Даже Сергей на какое-то время оторвался от созерцания трибуны, где его любимая девушка вовсю очаровывала другого. Панама же, откровенно не смысливший куда там тонкостей – даже азов, просто переживал за прыгающего финна. Тем временем тот преодолел последний барьер и, благодарно хлопая по шее скачущего галопом коня, под грохот аплодисментов был назван седьмым и последним участником перепрыжки.
Трибуны вздохнули и загомонили: предстоял перерыв. Кое-кто уже встал со своих мест, но даже самые нетерпеливые и голодные не спешили устремляться наружу, не выслушав объявление информатора. Перед перепрыжкой большого перерыва не делают. Надо же, действительно, уточнить…
И объявление прозвучало. Только совсем не такое, которого ждали.
Раздался переливчатый гонг, и вкрадчивый дискант информатора-балагура осчастливил собравшихся следующим сообщением:
– Вот, уважаемые зрители, и закончились основные соревнования сегодняшнего дня. Сейчас должен состояться перерыв, а после него – перепрыжка…
– Небось опять про Лизетту завернёт, – поморщился Сергей. Слушать «массовика-затейника» у него никакого настроения не было. – Или про то, что на Аничковом мосту у одного из арабов…
Он хотел сказать – «пах напоминает профиль Наполеона», но не успел.
– К великому сожалению, – продолжал комментатор, – нашему перерыву, видимо, суждено затянуться. Потому что, как стало известно, некоторым недоброжелателям очень не нравится наш праздник, проходивший до этого момента без сучка и задоринки…
По трибунам прокатился ропот недовольства. Люди, ждавшие чёткого объявления о времени перепрыжки или, на худой конец, хохмы, проникновенного обращения не оценили. Кое-где послышались даже свистки…
– …Так вот, – выпалил информатор, – к нам поступило сообщение… Дворец спорта заминирован!!!
Раздался откровенный взрыв хохота. «Ну, артист! Ну, отмочил!..»
– Господа!.. – Даже мощные динамики не могли перекрыть шума в зале. – Я не шучу!..
Хохот на трибунах только сделался громче, и где-то в недрах оргкомитета запоздало сообразили, что жизненно важное сообщение было доверено, мягко говоря, не тому.
– Администрация, – раздался совсем другой голос, – просит всех без исключения присутствующих, соблюдая порядок, без суеты и без давки покинуть помещение дворца!
Люди недоумённо переглядывались. Кто-то перестал смеяться и встревоженно озирался, заподозрив, что это всё же не шутка. Другие – благо материала на эту тему у нас нынче хоть отбавляй – рассказывали анекдоты о взрывах, киллерах и банкирах:
– …Бросил он, значит, ему в окно «Мерседеса» гранату – и наутёк, а кольцо-то, как выяснилось, и не дёрнул… А ведь после армии парень. Так учат…
– Встречаются два одноклассника: «Ты кем теперь?» – «Да так, киллером…» – «А я бизнесменом!» – «Правда? Ну, значит, ещё увидимся…»
Веселье в зале резко пошло на убыль только тогда, когда с верхнего яруса Дворца спорта начала спускаться милиция.
– Уважаемые зрители, – повторила женщина-комментатор, – перепрыжка состоится сразу после получения информации о безопасности дальнейшего проведения соревнований. Просим всех присутствующих временно покинуть зал…
Милиция не спеша двигалась вниз по проходам, с безукоризненной вежливостью обращаясь к упрямцам, оставшимся на местах. Люди уходили неохотно, только потому, что с ОМОНом у нас спорить не принято. В то, что где-то в укромном углу впрямь лежит и зловеще тикает бомба, не верил почти никто.
Теперь слышались совсем другие реплики:
– Позор-то, а?.. Как же – малая Европа… держи карман… Только в России у нас такое… Бардак, блин!..
– И кому вообще понадобиться могло? Поймать бы да портки снять…
Там, где на трибуне сидели спортсмены, не попавшие в перепрыжку, поднялся лёгкий переполох. Когда объявление продублировали по-английски, конники дружно подхватились с мест (а кто понимал по-русски, те и дожидаться не стали) – и бегом, прыгая через сиденья, ринулись в сторону боксов с лошадьми. На просвещённом Западе предпочитают не ждать, пока жареный петух в задницу клюнет. Там реагируют по первому же сигналу…
– Я Аньку… – рванулся было Сергей, но Панама перехватил парня за руку. Сыщик был очень серьёзен, но, с другой стороны, видел, что ситуация всё же не напоминала гибель «Титаника». А значит, и беспомощных девушек спасать необходимости не было.
– Пошли, – он повёл жокея к выходу, – мы её в холле у выхода подождём.
Внизу, ограничивая коридоры, по которым двигались зрители, живыми цепями стояла милиция. Перед самым выходом на улицу Панама остановился, и вместе с ним Сергей. Ближайший милиционер корректно потребовал:
– Проходите, пожалуйста, не останавливайтесь, – и добавил более требовательно: – Не загораживайте проход!..
Панама вынул удостоверение:
– Мне надо человека дождаться. Чтобы не было осложнений…
Сержант не дрогнул при виде грозного документа.
– Товарищ, а вы не могли бы на улице подождать?
– Не могу! – отрезал Панама.
Сержант нехотя отступил в сторону и пропустил их с Сергеем себе за спину:
– Тогда прошу здесь… только обратно в зал и не пробуйте – всё равно не пропустим…
Это утверждение Сергей был готов оспорить, если понадобится, делом, но не пришлось. Аня присоединилась к ним буквально через минуту. Она где-то потеряла своего шведского ухажёра, зато, к радости Панамы и большому неудовольствию Сергея, подцепила Любашу.
Та по привычке охорашивала причёску.
– Ну ни хрена ж себе пеночки выдают?.. – первым делом возмутилась она. И, обращаясь больше к Панаме, спросила: – Как думаете, взорвут?
– Да чушь собачья, – отмахнулся Сергей. – У нас тоже чуть что – Чечня, Радуев, Басаев!.. А потом выясняется: оболтус какой-нибудь, чтобы в школу на контрольную не идти…
– А по-моему, – сказала Аня, – всё очень даже серьёзно. Может, даже и к нашему делу относится…
– Думаешь?.. – тотчас насторожился Сергей. – Так нам надо ноги в руки – и на конюшню!..
Будто в подтверждение его слов, на проспект Добролюбова вырулил огромный немецкий коневоз. Расторопные немцы уже погрузили своих лошадей и теперь отвозили их на безопасное расстояние.
– А пожалуй, ты прав! – кивнул Сергею Панама. – Пошли, глянем!..
Лавируя в гудящей толпе, они поспешили к тыловым воротам конюшни, туда, куда в первый день причаливали коневозы.
– Я тут кое-что провентилировала… – вцепившись, чтобы не отстать, в кожаную куртку Антона, на ходу рассказывала Аня. – Бенгт не скрывая говорит, что Сирокко – не его конь… и выступать он на нём даже не собирался… Конь принадлежит его спортивному агенту, Нильхедену… тот, с согласия Бенгта, его в Санкт-Петербург на продажу привёз… Обещал, мол, кому-то… У Бенгта одна Слипонз Фари здесь… помнишь, кобылища рыжая? Ну вот, дома ещё одна есть, но молодая… рановато ей на такие…
– Вот теперь всё понятно… – Панама отреагировал так, словно добытые Аней куцые сведения вправду многое расставили по местам. – Всё правильно…
Мимо пропыхтел несогретым мотором ещё один коневоз. Финский.
Атмосфера вокруг «Юбилейного» царила приподнятая: российского зрителя такой мелочью, как предполагаемая бомба, не прошибёшь. Особенно когда на излёте хмурого дня прекращается кляузный дождь и погода, как говорят в Питере, начинает «шептать». Администрация соревнований тоже оказалась на высоте, не запаниковала и не растерялась: оркестранты в гусарской форме грянули мазурку, и костюмированные пары закружились прямо посреди живописной аллейки, в окружении многочисленной публики. Чуть поодаль загремели почти всамделишными мечами славянские ратоборцы. Ближе к служебному входу стояли нарядно «разодетые» лошади, которые должны были принимать – и, чего доброго, ещё примут! – участие в показательных выступлениях и культурной программе. Возле них – цветастые платки с кистями, синие штаны с лампасами – заливался весёлой, заводной песней казачий хор. Милиция стояла на ступенях дворца, спокойно взирая на импровизированное гуляние.
Возможный взрыв в разговорах почти не упоминался.
Пока Сергей и Антон ждали Аню за спинами оцепления, в служебном проходе возле трибун нос к носу столкнулись два человека – Гуннар Нильхеден и Андрей Поляков. Гуннар спешил на конюшню, Андрей же, наоборот, к выходу.
– Твои постарались?.. – тихо и быстро, ибо времени было в обрез, спросил швед по-английски.
– Нет. Не должно быть. Хотя…
– Вот когда коня надо было сюда привозить! – вырвалось у Нильхедена. – Время для подмены – лучше не придумаешь!.. И всё было бы шито-крыто…
– Знал бы прикуп, жил бы в Сочи, – сказал по-русски Андрей. Перевести эту философскую фразу он не надеялся, а потому просто спросил: – Знаешь, что за парень конём-то интересовался? Ты мне его ещё показал…
– Ну? – Швед уже глядел мимо, ему надо было бежать.
– ЕГО ЖОКЕЙ. Из Сайска!
Нильхеден так и прирос к месту:
– By gosh![54]
– И поэтому я вот что… – Андрей заговорил очень быстро, насколько позволял его английский. – Вам бы под этот шумок вообще отсюда свалить. Назад в Швецию… Уговори своего!.. И повод что надо, и время самое подходящее. От греха-то… Уговоришь?
По проходу, вытесняя толпящихся сотрудников дворца, неспешно, но напористо продвигались несколько омоновцев. Сотрудники себя «посторонними» ни в коем случае не считали, но у милиции мнение было иное. И очень весомое. Поляков глянул через плечо на приближающиеся камуфляжные силуэты.
– Ты, Гуннар, главное, не волнуйся. Все будет о’кей!
Швед ему не ответил…
– Проход закрыт! – Дорогу перегородил плечистый омоновец с автоматом в руках. Не помогли ни пропуск «Оргкомитет», ни виповский бэйдж. Омоновец был непреклонен.
Антон отвёл ребят в сторону:
– Аня, Люба, Сергей… вы на всякий случай машину под парами держите. Вдруг шведы выедут… А я пойду гляну, что происходит. Меня благо не знают… Если вдруг в самом деле наши «друзья» всю эту кутерьму – уж я ребятам из ОМОНа кое-что на ушко шепну…
Сергей и две девушки видели, как он подошёл к омоновцу и показал ему удостоверение. Тот долго и очень пристально изучал предъявленный документ, но потом всё же кивнул и увёл Панаму по направлению к боксам.
Там творилась необычная суета. Стояли с опущенными трапами готовые к отбытию коневозы. Люди убегали с уздечками в руках и возвращались, ведя в поводу лошадей. Некоторые кони, привыкшие к путешествиям, грузились спокойно. Другие, наоборот, сопротивлялись – никак не хотели подниматься по трапам, и всеобщее волнение, остро передававшееся животным, плохо помогало процессу.
Увозить, впрочем, собирались далеко не всех. Но почти у каждого бокса стояли люди, и все кони были в уздечках – бережёного Бог бережёт…
Мимо Антона прополз ещё один загруженный коневоз. Не шведский.
– Ишь, переполошились буржуи, – услышал он чью-то реплику. – Всюду Белфаст мерещится. И в России – без разницы, Петербург или Грозный…
– Правильно, – отозвался другой голос. – Телевизор хоть не включай: тут взорвали, там застрелили… Небось в следующий раз к нам и ехать не захотят…
Антон оглянулся: возле приоткрытых боксов стояли и спокойно покуривали два москвича. В денниках нервно поводили ушами взнузданные лошади.
– Да нет, поедут, я думаю. Я вот в Париже был – все урны наглухо заварены… и в каждом магазине на входе-выходе шмон. Тоже кто-то что-то взорвал…
– Допрыгать, сволочи, не дали. Что теперь с перепрыжкой будет?
Навстречу Панаме шёл милицейский майор в камуфляжной форме – командир отряда. Подойдя ближе, он отдал честь:
– Слушаю вас… Что случилось?
Антон взял его под руку и, как обещал, что-то шепнул на ухо.
– Нет проблем, товарищ следователь, – спокойно ответил майор. – Вы можете спокойно находиться на территории боксов. Запрещён вход только на территорию самого комплекса. Честь имею…
Козырнул и исчез: у него и так дел было невпроворот.
Оставшись один, Панама постоял секунду на месте, стараясь сориентироваться в происходящем, а потом направился между боксов туда, где, как ему вычертил на бумажке Сергей, был спрятан Заказ. Выйдя из-за поворота к деннику номер тридцать два, он чуть не наткнулся на шведов: прямо в проходе между боксами стоял с опущенным трапом двухместный серебристый прицеп. Возле него о чём-то ожесточённо спорили Бенгт Йоханссон и Гуннар Нильхеден.
Антон отошёл в тень, достал по примеру москвичей сигареты и стал ждать, чем кончится спор. Он примерно догадывался о его смысле, но тщетно напрягал слух, силясь уловить хоть что-то конкретное.
Покупая у предпринимателя-калмыка вкусные манты, он говорил с ним на его родном языке. Он понимал говор большинства кавказцев, по делу и без дела появлявшихся в Сайске. Но вот что касается шведского…
«Тойота» была предусмотрительно запаркована подальше от скопления прочего транспорта – под деревьями у выезда на проспект. Сквозь путаницу ветвей еле пробивался свет уличных фонарей. Сергей и две девушки быстро шли вперёд, время от времени оступаясь впотьмах. За спиной, возле «Юбилейного», по-прежнему играл оркестр и веселился народ. Многие скрашивали ожидание пивом, а кое-кто – и чем покрепче, но милиция бдела, и эксцессов не возникало.
Когда праздношатающаяся публика окончательно перестала попадаться навстречу, Серёжа воспользовался тем, что Любаша немного отстала, и – спешка, не спешка – обнял Аню за плечи. Её рука тут же проникла под его куртку, и призрак Бенгта Йоханссона побледнел и растаял, отступая в небытие. Серёжа придержал шаг и решительно повернул Аню к себе лицом…
Они не заметили, как в «Мерседесе» цвета мокрый асфальт, притаившемся через два дерева от «Тойоты», зажглись салонные лампочки. Дверцы почти бесшумно открылись и снова закрылись, выпустив двоих человек. Один был два метра ростом и метр в ширину. Другой – вертлявый шкет с играющим алмазной крошкой перстнем на пальце.
– Смотри, Плечо! Коза!.. – громко и наигранно удивился вертлявый. – Это гора с горой не сходятся… а человек человека всегда, если надо, найдёт. Со свиданьицем, милая!
Реакция у жокея-международника всегда была отменная – Сергей мигом заслонил Аню собой.
– Я тебе дружить предлагал, а ты мне в душу плюнула, – продолжал парень. – За «козла» – помнишь, девочка? – по понятиям отвечать надо. А ты думала как? С серьёзными людьми дело имеешь…
Запах его дорогого парфюма был противен Ане до тошноты.
– Мужики… – Сергей понимал, что в схватке с двоими у него шанса не будет. Он уже прикидывал пути поспешного отступления…
Но не успел даже договорить.
Короткий, без замаха, удар могучего каратиста отшвырнул его в сторону и распластал на земле. Он попытался вскочить, но амбал молча ринулся следом, и ботинок сорок седьмого размера с тупым звуком впечатался Сергею под рёбра. Потом ещё и ещё! Уже безо всякого каратэ. Недомерок подоспел на помощь приятелю, и вдвоём они занялись Сергеем совсем основательно…
– Сволочи!!! – не своим голосом закричала Аня, бросаясь вперёд. – Отстаньте от него!!!
И попыталась оттащить здоровяка Плечо за руку прочь.
Он даже не обернулся – просто дёрнул локтем, стряхивая незначительную помеху. Аня была далеко не богатырша, но на конюшне ей случалось разнимать дерущихся жеребцов. Избавиться от неё амбалу не удалось. Она вцепилась в него мёртвой хваткой, да ещё и колотила кулачком по спине. Плечо наконец оставил Сергея и оглянулся, и позже она пришла к выводу, что ничего более страшного, чем этот взгляд зверя, оторванного от добычи, в своей жизни не видела.
– Свали, сука!.. – Раскрытая пятерня со сковородку величиной шарахнула её в лицо, и Аня кувырком полетела прочь. Она приземлилась на асфальт, расшибив локти и так ударившись коленом, что сквозь джинсы выступила кровь.
В это время к полю битвы подоспела Любаша. Быстро оценила обстановку – и сделала единственное, чем могла реально помочь. Набрала полную грудь воздуху, чуть присела… и завизжала на нечеловечески громкой и пронзительной ноте:
– Спаси-и-и-ите!!! Наси-и-илую-у-у-уют!!!
Жуткий этот вопль вполне могли услышать омоновцы;
Любаша наполовину рассчитывала, что Серёжины обидчики просто бросят свою жертву и кинутся наутёк. Однако они этого не только не сделали, но и, кажется, вознамерились заткнуть ей рот. Любаша собрала последние силы и завизжала громче прежнего…
– Эй, орлы! – отозвался голос из темноты. – Чего маленьких обижаете? Вас этому в школе учили?
Говорил мужчина, так что бандиты обернулись. И увидели интеллигента с портфелем в руках. Шляпы и очков, правда, не наблюдалось, но воображение их легко дорисовывало. Ой, мама, защитничек!.. Сачками таких только ловить. Да ему кулак покажи…
Тем не менее они отвлеклись, и Аня, хромая, снова побежала к Серёже. Тот, десятки раз падавший под копыта, ещё не потерял сознания, но пребывал в серьёзном нокдауне: стоял на четвереньках и, уже плохо соображая, только прикрывал одной рукой голову.
Как раз когда подскочила Аня, вертлявый с силой ударил Сергея ногой в печень. Аня услышала, как он охнул, и, пригнувшись, с налёту врезалась в бандита всем телом, отпихнув его от Сергея. Не подлежало никакому сомнению, что сейчас она снова полетит на асфальт…
Панама свои возможности оценивал трезво. Громилу, к тому же владеющего единоборствами, ему было не одолеть. Но вот отвлечь на себя, заставить на какие-то секунды забыть про Сергея… А там, глядишь, ещё кто-нибудь подоспеет…
Пудовый кулак вылетел со скоростью безусловного рефлекса, однако не достиг цели. Баул взметнулся навстречу удару, и намозоленные костяшки скользнули по толстому, как линолеум, кожзаменителю. Панама отскочил, пытаясь увести противника в сторону, и у него получилось. Плечо сделал два шага в его сторону и нехорошо улыбнулся, и следователь понял, что во второй раз обманный манёвр ему навряд ли удастся. Недомерок что-то выдернул из кармана и тоже двинулся на Антона…
Вокруг – а то как же, бесплатное развлечение! – начинал собираться народ. Кто-то возмущался, кто-то комментировал, но в драку вмешиваться никто не спешил. Аня с Любой кое-как привели Сергея в сидячее положение. Аня всё пыталась разглядеть, открыты ли у него глаза:
– Серёжка, Серёженька!!! Ты живой?..
Он ответил не сразу, хотя был не только жив, но даже почти в полном сознании. Тот, кому доставалось по печени, знает, как от этого перехватывает дыхание, как долго и тщетно пытаешься сделать один-единственный вдох… И с какими мучениями и трудом это наконец удаётся…
Панама же, рассмотрев, что девчонки наконец подняли Сергея на ноги, громко закричал им:
– Ребята, бегите!..
Он не успел увернуться, и рослый пребольно – искры из глаз – достал его ногой по бедру. Так, что мышцы одеревенели, отказываясь повиноваться. Сейчас собьют…
– Кого насилуют? Где?..
Голос был предвкушающим и весёлым. Мелькнула, возникнув из темноты, ярко-жёлтая полоса на груди чёрного свитера. «Да так… папа с дочкой какие-то», – пронеслось в голове у Панамы. Антон успел обрадоваться неожиданному соратнику и одновременно испугаться за него. Он-то знал, чем дело порою оборачивается для таких вот отчаянных, сующихся разнимать чужую драку. Слишком хорошо знал…
Между тем седой не тратил времени попусту. При виде нового противника Плечо издал досадливый рык и метнулся навстречу незваному оппоненту: куда, сука, лезешь?.. Ща всё объясним…
…И, Господи, до чего медлительным и неуклюжим показался стремительный каратистский удар. Всё познаётся в сравнении! «Дочкин папа» вроде не торопясь совершил изящное па… Какие весовые категории, какая разница в росте? Потерявший равновесие амбал вдруг нечеловечески выгнулся… и с невнятным криком боли улетел куда-то в кусты. Кусты затрещали. Его напарник поспешно отбежал на безопасное расстояние…
– Тоже мне, насильнички выискались, – буркнул седой. – Не умеют ни шиша, а туда же…
Любопытных вокруг всё прибывало. Аня с Любашей тащили Сергея к «Тойоте»: он порывался идти сам, но никак не мог выпрямиться, ноги у него заплетались, а ладонь точно приклеилась к правому боку. Досталось ему здорово.
Мотор завелся сразу. Машина, взревев, улетела со злополучной площадки…
Панама увидел амбала, вылезавшего из кустов, и решил не геройствовать: развернулся и, хромая, со всех ног удрал в темноту. Чёрного свитера тоже нигде не было видно.
К месту, где происходила драка, запоздало спешила милиция…
– Ну вот… привет тебе от Заказа, – угрюмо констатировала Аня. «Тойота» спешила по Невскому проспекту к Фонтанке.
– Что?.. – просипел с заднего сиденья Сергей. Он всё пытался найти такое положение тела, при котором было бы не больно, и в результате заваливался набок. Его мутило, голова шла кругом. Любаша обнимала его, и впервые ему не хотелось избавиться от неё. – Я же… они тебя…
– Да нужна я им, как щуке зонтик! – У Ани что-то щёлкало в колене каждый раз, когда она выжимала сцепление, и она старалась пореже переключать скорости. – Это они тебя, родной мой, вычислили…
– М-м-м…
– Я, пожалуй, даже догадываюсь, чья они крыша… Я-то уж знаю, кто у нас под кем ходит…
– И ты тоже?.. Ходишь, платишь?..
Аня свернула на Фонтанку, и машина запрыгала по ухабам.
– А ты как думал? Естественно… Ба-а-альшому, говорят, человеку… Вору в законе, кличка – Француз…
Сергей зарычал. Аня сильно подозревала, что рычание маскировало стон, и поспешно заверила:
– Да я его и не видела никогда. Приезжают ко мне от него раз в месяц… два ёжика. Рыжий и беленький. Вежливые… С пивком всегда, с мороженым…
Панама благополучно смешался с толпой и, отдышавшись, спокойно закурил и уже с безопасного расстояния созерцал место сражения. Шкаф, которого так мгновенно унизил седой, сидел «прислонютый» под деревом и осторожно разминал суставы правой руки, проверяя, не переломаны ли. Ему оказывали помощь подоспевшие милиционеры. Вертлявый суетился тут же.
Панама подумал о том, что ему, наверное, следовало подойти, продемонстрировать удостоверение и рассказать, что случилось в действительности. Он даже потянулся было к нагрудному кармашку… но на полдороге рука отяжелела и остановилась. «Блин», – подумал Антон. История повторялась! Не хватало только беленьких трусиков, а так всё было на месте. И не далее как завтра выяснится, что амбал с вертлявым – детки жуть до чего крутого бизнесмена. Или вообще депутата. Невинно пострадавшие от рук «временного важняка» Панаморева. Между прочим, пившего накануне вино… Неприятности подобного рода ни Ане, ни Сергею, ни Любе, конечно, окажутся не нужны. Знаем, учёны, как такое бывает… А там, на засыпку, московский анализ покажет, что шведский Сирокко Заказу – нашему забору троюродный плетень. Каковой плетень немедленно обломают о спину… сами понимаете чью…
Липкое чёрное Нечто, которое он, как ему казалось, вчера лихо сбросил с души, на самом деле, оказывается, и не думало никуда исчезать. По-прежнему сидело верхом и держало в строгой узде…
Урна стояла поблизости, но окурок полетел под ноги. Панама достал блокнот и на всякий случай записал номер бандитского «Мерседеса». Сунул блокнот в карман и пошёл к метро – ехать в гостиницу.
Снова начал накрапывать дождь…