Заклинатель

ГЛАВА 5 Memento mori

Сивилла лежала на столе, на пышном тюфяке кремового цвета. Тюфяк, в свою очередь, покоился на черном бархате, укрывавшем всю поверхность стола и спадавшем до самого пола мягкими складками. На девушке была длинная белая сорочка, в ногах туго затянутая узлом и плотно облегавшая шею. Талию свободно охватывал вышитый алый поясок, а к левому плечу была приколота изящная мерцающая брошка в виде мотылька. Руки девушки были скрещены на груди, и каждую украшало по три кольца. Аккуратно уложенные длинные черные волосы обрамляли бледное личико; голова покоилась на бархатной подушке, украшенной кистями. Глаза были закрыты, длинные ресницы роняли на щеки длинные тени, губы нежно алели. Двойной след от колес повозки, что так жестоко прервала краткую жизнь девушки, был искусно замаскирован. Мистер Гофридус по праву гордился своим исключительным умением придавать лицам клиентов умиротворенное выражение. Лучшей похвалой для него были слова: «Вы только взгляните! Кажется, будто она просто спит!» (несмотря на все, разумеется, самые тщательные проверки, подтвердившие, что в действительности это не так).

Действительно, родственники усопших почти всегда произносили эти слова. Их же два дня назад изрекли и родители несчастной девушки, когда увидели ее в этом подвале. Мать тут же ударилась в слезы, а отец принялся нервно мерить шагами тесную комнату, в который раз уже проклиная повозку, переехавшую его дочь. Но самые яростные проклятия были обращены к некоему молодому человеку по имени мистер Генри Белдинг, который каким-то обманным путем умудрился уговорить девушку принять его предложение руки и сердца и переманил ее на свою сторону — южную сторону города. Мистер Гофридус созерцал эту сцену со всегдашним бесстрастным выражением лица и лишь время от времени, когда считал уместным, начинал бормотать слова утешения.

— Как могло такое случиться? — снова и снова стенала мать. — Дорогая моя Сивилла! Ведь она получила такое прекрасное воспитание — и вдруг полюбила такого неподходящего молодого человека. Отец его улицы мел, а мать торговала джином. Какой позор!

— Да уж, — пробубнил мистер Гофридус. — Представить невозможно, какой это был для вас удар. Что ж, по крайней мере, судьба даровала вам утешение — ведь теперь ваша дочь перешла в лучший мир и она никогда не станет женой сына подметальщика.

Мать Сивиллы бросила на мистера Гофридуса косой взгляд, но по лицу гробовщика, как всегда, невозможно было понять, что он хочет этим сказать. Так что в таком деликатном ремесле паралич лицевых мышц дает множество преимуществ.

Пин замер возле стола, засмотревшись на спокойное лицо девушки. В прохладном воздухе витал знакомый аромат смерти. В этом запахе не было ничего неприятного; вообще говоря, по представлениям Пина, смерть пахла не столько человеческим телом, сколько травяными снадобьями, которыми гробовщик натирал кожу покойников, чтобы уберечь ее от преждевременного тления. Пина нельзя было назвать чрезмерно чувствительным мальчиком. Жизнь в таком городе, как Урбс-Умида, — это азартная игра, где игроков на каждом шагу подстерегает смерть. И вот парадокс: по мере взросления их шансы прожить дольше не уменьшались, а возрастали. Если младенцу удалось протянуть до двух лет, то вполне вероятно, что он доживет и до десяти. Коли вам стукнуло пятнадцать, значит, вы определенно имеете возможность перевалить на третий десяток. Ну а тридцатилетний уже может считать, что старость ему гарантирована (старость здесь начиналась лет в сорок и заканчивалась в сорок пять).

Пин неуверенно протянул руку и осторожно коснулся пальцев девушки: они были холодны, как, должно быть, самые глубокие омуты реки Фодус. Он с грустью подумал, что бедняжка совсем молода — лет семнадцати, не более. Пину вспомнились строки, которые он однажды прочел на надгробии:

Пин присел на лавку. Как и всякий раз, когда он сидел вот так долгими ночами, в полном одиночестве, в этой темной холодной комнате, мысли его вновь обратились к отцу. Все-таки история с дядей Фабианом полна загадок. Пин отлично знал, что считают другие, но сам он не верил в то, что отец преступник. И ни за что бы не поверил — только услышав признание из его собственных уст. Убийца? Нет, немыслимо. Хотя, надо признать, обстоятельства говорили не в пользу Оскара Карпью. Как-никак, он исчез, а в его комнате обнаружили мертвое тело. Но доказательств-то не было. Только свидетельства соседей да умозаключения Коггли. Для них все очевидно как дважды два, но ведь они не то что умножать — складывать не умеют. А Пин складывал известные ему обстоятельства снова и снова и каждый раз приходил к одному выводу: отец невиновен. Единственный факт не давал мальчику покоя: почему в тот злополучный день Оскар Карпью не вернулся домой?

«Хватит об этом думать», — решил наконец Пин. Он улегся на лавку, заложив руки за голову, и попытался выкинуть из головы все неприятные мысли.

Пин внезапно очнулся от легкой дремоты. Комната была полностью погружена во тьму: свечи уже успели потухнуть. Соскользнув с лавки, мальчик осторожно двинулся к двери. Из мастерской доносились подозрительные звуки. Там явно кто-то был.

— Мистер Гофридус? — позвал Пин.

В следующее мгновение он ощутил легкое дуновение воздуха и услышал шуршание ткани. Не успел мальчик открыть рот, чтобы закричать, как чья-то рука легла ему на лицо и затолкала в рот мокрую тряпку. Он только почувствовал, как веки налились свинцом, все тело обмякло, и больше ничего.