Замерзшие поля

Сеньор Онг и Сеньор Ха перевод Э. Штайнблата

В конце длинной улицы городка под углом в сорок пять градусов в небо врезалась сочно-зеленая гора — ее отвесный склон грозно спускался из заоблачной вышины в долину, где текла река. Земля в долине была плодородная, но ни пашен, ни садов не было — жители городка ленились расчищать каменистую землю. К тому же для такой работы всегда было слишком жарко, и все болели малярией; в общем, вышло так, что прозябающий городок жил за счет индейцев, приносивших с гор съестное и возвращавшихся с дешевыми тканями, мачете и всякой всячиной вроде зеркал и пустых бутылок. Жизнь тут протекала легко, и хотя богачей в городке не было, никто не голодал. Почти у каждого дома росло несколько папай и манговое дерево, а на рынке было полно авокадо и ананасов — за сущие гроши.

Кое-что изменилось, когда правительство взялось возводить наверху большую плотину. Никто в точности не знал, где должна быть эта плотина; строили где-то в горах; вода уже затопила несколько деревень, но и теперь, хотя минуло шесть лет, строительство не завершилось. Это и было важнее всего, поскольку индейцы, спускавшиеся с гор, приносили теперь не только провизию, но и деньги. Вот отчего вышло, что некоторые жители городка неожиданно разбогатели. Им самим не верилось, но деньги появились, а индейцы по-прежнему спускались и тратили в лавках все больше и больше. Городские уже просто не знали, что делать с этими нежданными песо. Многие покупали огромные радиоприемники, которые работали с утра до вечера и были на полную мощь настроены на волну Тапачулы, так что люди, гулявшие по главной улице, все время слушали одну передачу без перерывов. А деньги не кончались. Пепе Хименес купил в столице яркий новый автомобиль, но когда вернулся домой, проехав шестьдесят миль по горной дороге от Мапастенанго, машина ни у кого не вызвала особого восторга, и он сам чувствовал, что с покупкой дал маху. Даже на главной улице городка было слишком много ухабов и луж, чтобы разъезжать по ней взад-вперед, так что автомобиль остался ржаветь перед «Ми Эсперанцей»[1] — баром у моста. По пути домой из школы Ничо с приятелями играли в машине, представляя, что это форт. Но как-то раз с дальней окраины городка пришла компания ребят постарше и приспособила автомобиль для собственных развлечений, и теперь мальчишки, жившие у реки, приближаться к нему не смели.

Ничо жил со своей теткой в домике, сад у которого переходил в гущу деревьев и лиан; внизу неслась река, метавшаяся от одного валуна к другому в неглубоком, туманном каньоне. Домик был чистенький и простой, жили они скромно. Тетка Ничо была женщиной весьма беззаботного нрава. Сознавая это, она полагала, что сможет воспитать сына покойной сестры, только если научит его дисциплине; вся дисциплина сводилась к тому, что она звала его полным именем — Дионисио.

К собственным расходам она тоже относилась безо всякой дисциплины, так что мальчик не особенно удивился, когда в один прекрасный день она сообщила ему:

— Дионисио, тебе придется бросить школу. У нас кончились деньги. Дон Анастасио даст тебе работу в своей лавке за десять песо в месяц, и днем ты сможешь там обедать. Lastima[2], но денег нет!

Неделю Ничо сидел в лавке, запоминая цены товаров, которыми торговал дон Анастасио; а однажды вечером, вернувшись, застал дома странного вида незнакомца, сидевшего напротив тетки в кресле-качалке. Человек этот смахивал на индейца — такие спускались с самых дальних и высоких гор, но кожа у него была светлее, он был полнее и словно бы мягче, а глаза — как щелочки. Он улыбнулся Ничо, — мальчику показалось, не слишком дружелюбно, — и пожал ему руку, не вставая с места. В тот вечер тетка выглядела очень счастливой, и когда они укладывались спать, сказала ему:

— Сеньор Онг будет жить вместе с нами. Тебе не придется больше работать. Господь к нам милостив.

Однако Ничо подумал, что если сеньор Онг будет теперь жить с ними, лучше бы остаться работать у дона Анастасио, чтобы поменьше бывать дома и пореже видеть сеньора Онга. И он осторожно заметил:

— Мне нравится у дона Анастасио.

Тетка взглянула на него сердито:

— Сеньор Онг не хочет, чтобы ты работал. Он человек гордый и состоятельный, сможет прокормить нас обоих. Для него это пустяки. Он мне показывал свои деньги.

Ничо нисколько не обрадовался, и дурные предчувствия долго не давали ему заснуть. Он боялся, что рано или поздно повздорит с сеньором Онгом. И потом, что скажут его друзья? Сеньор Онг выглядел так странно. На следующее утро он перебрался к ним из отеля «Параисо» в сопровождении трех знакомых Ничо мальчишек; каждый нес на голове большой чемодан. Сидя в саду, мальчик видел, что они получили от сеньора Онга щедрое вознаграждение и тут же помчались в школу, не удосужившись обождать и посмотреть, захочет ли Ничо с ними поговорить. «Плохо дело», — сказал он себе, яростно пиная взад-вперед камень по утоптанной земле в саду. Чуть позже он спустился к реке и, усевшись на самый большой валун, стал смотреть на мутную воду, бурлившую внизу. Один из пяти его какаду кричал из зарослей на берегу.

— Callate![3] — завопил Ничо; собственное дурное настроение раздражало его не меньше, чем приезд сеньора Онга.

Все вышло так, как он опасался — даже хуже. Через два дня мальчишка с верхнего конца улицы бросил ему по дороге: «Hola, Chale!» На ходу он машинально ответил на приветствие, но секундой позже сказал себе: «Чале? Но это ведь значит китаец! Китаёза!» Все ясно. Наверное, сеньор Онг китаец. Ничо посмотрел мальчишке вслед и решил запустить ему в спину камень. Но опустил голову и поплелся дальше. Ничего уже не поправишь.

Мало-помалу шутку подхватили все — теперь уже приятели Ничо при встрече называли его Чале, и, хотя он сам начал их сторониться, ему чудилось, что это они избегают его и никто не хочет с ним знаться; теперь почти все время он играл у реки один. Шум воды оглушал его, и все же от него становилось легче.

Ни сеньор Онг ни тетка не обращали на него особого внимания, только за столом без конца требовали, чтобы он больше ел.

— Теперь у нас еды навалом, а ты есть не хочешь! — сердилась тетка.

— Кушай, Дионисио, — улыбался сеньор Онг.

— Bien[4], — с фальшивой покорностью отвечал Ничо и, хоть и был возмущен, отщипывал кусочек тортильи и медленно жевал.

О возвращении Ничо в школу и не вспоминали; во всяком случае, на эту тему не говорили, и он был благодарен, поскольку ни капельки не хотел снова оказаться среди приятелей и слышать, как его обзывают Чале. Само по себе прозвище звучало вполне сносно, если бы в нем не таилась насмешка над его домашними; постыднее всего было то, что сам он виноват не был, а изменить ничего не мог. Так что теперь Ничо все время проводил внизу у реки, перепрыгивал козликом с камня на камень, швырял гальку, отпугивая стервятников от скелетов, выброшенных на берег, отыскивал заводи, где можно поплавать, или уходил вниз по течению и валялся голышом на камнях под палящим солнцем. Как бы ни задабривал его сеньор Онг, — а тот несколько раз угощал его конфетами и подарил металлический карандаш с красным грифелем — Ничо не мог примириться с тем, что этот человек живет с ними. И потом еще необычные визиты городских богачей, с которыми тетка никогда не водила знакомства: они вдруг повадились заходить в дом, пять-десять минут говорили с сеньором Онгом и исчезали, совсем не интересуясь теткой, которая, завидев их, уходила в задние комнаты или в сад. Ничо этого не понимал. Дом по-прежнему принадлежит ей. А что если нет? Может, подарила его сеньору Онгу? Женщины часто бывают чокнутые. Спросить ее он не решался. Только раз набрался смелости и поинтересовался, почему к ним приходит все больше и больше народу.

— Это всё друзья сеньора Онга, — ответила она, так посмотрев на него, словно хотела сказать: «Не суйся не в свое дело». Теперь он уже не сомневался, что в этих посещениях кроется какая-то тайна. Потом он познакомился с Лус, одиночеству пришел конец, и на время он перестал о них думать.

Впервые Ничо увидел ее на мосту в ветреный день, и заметив, как сияют ее волосы на фоне черных гор, остановился как вкопанный, приглядываясь: ему показалось, что это обман зрения. Он в жизни бы не поверил, что человек может так выглядеть. Волосы — точно шелковистый белый шлем, лицо будто выкрасили белой краской — ее брови, ресницы и даже глаза были такие светлые, что, казалось, их вовсе нет. Только бледно-розовые губы выглядели настоящими. Она вцепилась в перила моста и, словно мучаясь от боли, смотрела куда-то. Ее лицо с немыслимо белыми бровями было напряжено, голова то медленно поднималась, то опускалась, словно пытаясь выбрать угол зрения, щадящий слабые глаза с белыми ресницами.

Пару недель назад Ничо просто остановился бы поглазеть на такое привидение, теперь же он внимательно наблюдал, и когда ему показалось, что девочка — на вид его ровесница — решилась броситься вниз на дорогу, он метнулся к ней и крепко схватил за руку. Какой-то миг она сопротивлялась и, щурясь, смотрела ему в лицо.

— Ты кто? — спросила она смущенно.

— Я. Что случилось?

Она расслабилась, дала себя увести.

— Ничего, — ответила она не сразу.

По тропке Ничо повел ее к реке. Когда они оказались в тени, тяжелые морщины у нее на лбу разгладились.

— Тебе больно смотреть на солнце? — спросил он, и она ответила: «Да». Они сели на чистые серые камни под гигантским хлебным деревом, и Ничо принялся ее расспрашивать. Она отвечала спокойно: зовут ее Лус, всего два дня назад они с сестрой приехали из Сан-Лукаса, будут жить у дедушки, потому что родители все время ссорятся. Она отвечала, глядя куда-то вдаль, хотя Ничо быт уверен, что она не видит ни пушистых деревьев за рекой, ни далеких гор. И он спросил:

— Почему ты не смотришь на меня, когда отвечаешь?

Она закрыла лицо рукой.

— У меня уродские глаза.

— Неправда! — возмущенно откликнулся он. — Они красивые, — добавит он, присмотревшись.

Она поняла, что Ничо не смеется над ней, и, не задумываясь, решила, что не встречала мальчишку, который бы ей так нравился.

Вечером он рассказал о Лус тетке, и когда описал, какого цвета у нее лицо и волосы, та явно обрадовалась.

— Una hija del sol![5] — воскликнула она. — Они приносят удачу. Пригласи-ка ее завтра. Я приготовлю для нее отличный refresco de tamarindo[6].

Ничо пообещал, хотя на самом деле не собирался выставлять свою подружку на обозрение любопытной тетке. Его не удивило, что альбиносы обладают особым даром, но желание тетки использовать Лус показалось ему эгоистичным.

На следующий день, встретив Лус на мосту, он предусмотрительно повел ее тайной тропой к воде, чтобы они могли миновать дом незамеченными. Речное русло почти всюду пряталось в тени огромных деревьев. Дети побрели вниз по течению, перепрыгивая с камня на камень. Иногда они вспугивали стервятника — тот взмывал огромной головешкой, неуклюже покачиваясь в воздухе, а, когда они проходили, опускался на прежнюю точку. Ничо хотел показать Лус особое место: река там расширялась, а берега были песчаные, но начиналось это намного ниже по течению, идти пришлось долго. Когда они добрались, солнце стало золотым, застрекотали насекомые. На холме, за плотной стеной деревьев, тренировались невидимые солдаты: время от времени, точно пригоршни ягод, рассыпались пулеметные очереди. Ничо закатал штанины выше колен и далеко забрел в обмелевшую реку.

— Подожди! — крикнул он и, нагнувшись, зачерпнул со дна горсть песка. Ничо шел так торжественно, что девочка, затаив дыхание, привстала, пытаясь разглядеть, что он несет.

— Что это? — спросила она.

— Смотри! Серебро! — Ничо благоговейно перелил влажный песок в ее подставленную ладонь. Крошечные частицы слюды поблескивали на предзакатном солнце.

— Que precioso![7] — восхитилась она.

Они уселись на какие-то коряги у воды. Когда песок подсох, она осторожно ссыпала его в кармашек платья.

— Что ты будешь с ним делать? — спросил он.

— Дедушке отдам.

— Нет, нет! — воскликнул он. — Серебро нельзя отдавать. Его прячут. У тебя что, нет потайного места?

Лус молчала; ей и в голову не приходило что-то прятать.

— Нет, — наконец ответила она, взглянув на него с восхищением.

Он взял ее за руку:

— Я покажу тебе одно местечко у нас в саду, можешь прятать там все, что хочешь. Только никому не говори.

— Конечно, не скажу! — Девочка даже обиделась, что он считает ее такой глупой. До этой минуты она безмятежно сидела рядом с Ничо; сейчас же ей не терпелось вернуться и спрятать сокровище. Он убеждал ее остаться еще немного — времени будет предостаточно, если они вернутся позже, но она вскочила на ноги и уже не хотела садиться. Прыгая с камня на камень, они двинулись обратно и вышли к заводи, где две молодые женщины стирали белье: по бедра в воде, голые, только длинные, подоткнутые за пояс юбки мягко стелились по течению. Женщины, смеясь, поздоровались с ними. Лус все это шокировало.

— Как им не стыдно! — возмутилась она. — В Сан-Лукасе женщину за такое поведение так забросали бы камнями, что она и встать бы не смогла!

— Почему? — удивился Ничо, решив, что Сан-Лукас — город скверный.

— Потому! — отрезала она; ее стыд и возмущение от вида обнаженных золотых грудей еще не прошли.

Добравшись до поселка, они свернули на тропу к дому Ничо; в зарослях на окраине сада мальчик остановился и показал ей сухое дерево с трухлявым стволом. Заговорщицким жестом он сдвинул почти закрывавшую ствол бахрому лиан и показал темные дупла. Засунув руку в дупло, он вытащил яркую жестянку, стряхнул метавшихся по ней воинственных муравьев и протянул девочке.

— Сыпь сюда, — шепнул он.

Чтобы переложить весь песок из ее кармана в банку, пришлось немного повозиться; когда дело было сделано, Ничо вернул банку в темный ствол и опустил лианы, скрывшие тайник. Потом быстро повел Лус через сад наверх, вокруг дома, на улицу. Тетка, углядевшая их, крикнула «Дионисио!», но он, сделав вид, что не слышит, стал испуганно подталкивать Лус вперед. Его вдруг охватил ужас, что Лус увидит сеньора Онга, — этого надо было избежать любой ценой.

— Дионисио! — кричала тетка; она вышла из дома и, встав у двери, смотрела им вслед, но он не обернулся. Они подошли к мосту. Из дома их было уже не видно.

— Adios[8], — сказал он.

— Hasta manana[9], — ответила она, глядя на него все так же — словно это мучительно трудно. Он смотрел, как она идет по улице, вертя головой, точно стараясь разглядеть тысячи вещей, хотя на самом деле вокруг ничего не было, только носились несколько поросят и куриц.

Вечером за столом тетка глядела на него с укором. Ничо прятал глаза; она ни слова не сказала о его обещании пригласить Лус на refrescos. Ночью он лежал на своей циновке и следил за светлячками. Его комната выходила в патио: у нее было всего три стены, а вместо четвертой — открытый проем. Ветви лимонного дерева залезали внутрь и царапали стену у него над головой, а огромный банановый лист, раскручиваясь, с каждым днем все дальше пробирался в комнату. В патио мелькали яркие светлячки. Ползая по растениям или стремглав пролетая между ними, они вспыхивали и гасли с раздражающим упорством. В соседней комнате тетка и сеньор Онг заняли единственную кровать в доме — они-то могли уединиться в помещении, где все стены были на месте. Ничо прислушался: поднимался ветер. По ночам ветер резвился в листве и к рассвету стихал. Завтра они с Лус пойдут на реку набрать еще серебра. Ничо очень надеялся, что сеньор Онг не шпионил за ним, когда он открывал тайник в стволе. А вдруг шпионил? Раздумывая об этом, он беспокойно ворочался с боку на бок.

В конце концов, он решил проверить, на месте ли серебро. Стоит убедиться, что оно нетронуто или же украдено — и он перестанет терзаться. Ничо сел, натянул штаны и вышел во двор. Ночь полнилась жизнью и движением; листья и ветки соприкасались, тихо вздыхая. Певучие букашки жужжали в древесных кронах, повсюду мелькали яркие жучки. Пока он стоял на ветерке, со стороны залы донеслись какие-то звуки. Там горел свет, и поначалу он решил, что, наверное, к сеньору Онгу пожаловал припозднившийся посетитель, потому что гостей всегда принимали в этой комнате. Но голосов слышно не было. Уклоняясь от острых веток лимонного дерева, Ничо неслышно прокрался к закрытым дверям и заглянул в щелку.

В стене залы была квадратная ниша, которую сеньор Онг, едва обосновавшись в доме, завесил большим календарем с цветным портретом улыбающейся китаянки. В голубом купальнике и сапожках с меховой оторочкой китаянка сидела у бассейна, выложенного блестящей розовой плиткой. Над головой у нее в сияющем небе шел на снижение огромный четырехмоторный самолет, а еще выше, из самой ослепительной области небес благосклонно взирал генералиссимус Чан[10]. Под картинкой была подпись: «ABARROTES FINOS[11]. Сунь-Мань-Нгай, Икстла, Чьяпас». Этот календарь был единственной вещью сеньора Онга, которой Ничо искренне восхищался: он выучил картинку наизусть до мельчайших подробностей. С ее появлением зала из унылой комнаты с двумя креслами-качалками и столом превратилась в место, где в любой момент может произойти что угодно. И вот теперь, притаившись у щелки, Ничо, не веря своим глазам, увидел, как сеньор Онг снял календарь со стены, положил на стол, взял молоток и долото и принялся долбить и скрести дно ниши. Время от времени он выгребал куски штукатурки и мусор пухлыми ручками и ссыпал на стол аккуратной горкой. Ничо долго ждал, не смея пошевелиться. Даже когда ветер подул сильнее, холодя ему голую спину, он не шелохнулся, со страхом представляя, что сеньор Онг, сжимая в одной руке молоток, а в другой долото, обернется на шум и вперит в дверь узкие глазки. Кроме того, важно ведь было выяснить, чем это он занят. Но сеньор Онг, похоже, не спешил. Прошел уже почти час, а он все так же методично делал свое дело, иногда прерываясь, чтобы вытащить мусор и свалить на стол. В конце концов, мальчик почувствовал, что вот-вот чихнет, — он в панике отпрянул от двери и шмыгнул через патио к себе комнату, по дороге оцарапав ветками грудь. Пока он бежал, насморк прошел сам собой, но Ничо все равно улегся, опасаясь, что чихнет, если вернется к двери. Так, размышляя о сеньоре Онге, он и уснул.

На следующее утро, когда он зашел в залу, прекрасная китаянка прикрывала нишу как обычно. Ничо прислушался: тетка и сеньор Онг разговаривали в соседней комнате. Он быстро вытащил кнопку из левого нижнего угла календаря и сунул руку внутрь. Ничего нащупать не удалось. Он разочарованно приколол календарь и вышел в сад. Его клад в дупле никто не потревожил, но теперь, когда он заподозрил, что у сеньора Онга тоже имеется сокровище, баночка с песком утратила прежнюю ценность.

Он пошел на мост и стал дожидаться Лус. Когда она появилась, они спустились к реке за садом и сели у воды. У Ничо из головы не шел сеньор Онг, склонившийся у ниши со своими инструментами, и он гадал, что же за этим скрывается. Ничо не мог решить, стоит ли делиться тайной с Лус. Он надеялся, что девочка не затеет разговор про серебро и, чтобы пресечь расспросы, сообщил, что полчаса назад проверял тайник и там все цело. Лус удивленно присматривалась к Ничо: со вчерашнего дня его словно подменили. Наконец, осознав, что он не оторвет взгляд от черной гальки под ногами, спросила:

— Что это с тобой сегодня?

— Ничего. — Он схватил ее за руку, опровергая собственные слова; жест этот выдал, что он готов ей довериться. — Послушай. У нас в доме спрятано золото. Много золота.

И он рассказал ей все: о появлении сеньора Онга, которого сразу невзлюбил, о визитах богатых лавочников в дом, и, наконец, о подозрительном поведении сеньора Онга в зале прошлой ночью. Девочка слушала, часто моргая. Когда Ничо умолк, Лус согласилась, что наверняка в нише спрятано золото, только она полагала, что золото теткино, а сеньор Онг его украл. Такая версия не приходила Ничо в голову, да и поверить в нее было сложно. Тем не менее, она ему понравилась.

— Я все заберу и верну ей, — объявил он.

— Правильно, — торжественно согласилась Лус, словно других вариантов не было.

Какое-то время они сидели молча. Вверху, в саду, хором галдели попугаи. План забрать похищенное золото и вернуть тетке восхитил Ничо. Но придется рисковать. Он взялся расписывать, не скупясь на подробности, какой ужасный мистер Онг человек — и лицом, и характером. Лус поеживалась и боязливо косилась на тенистую тропу.

— Hay que tener mucho cuidado,[12] — пробормотала она. И засобиралась домой.

Теперь оставалось дождаться одного: когда сеньор Онг отлучится из дома. В Тлалтепеке жил китаец, к которому сеньор Онг обычно ездил раз в неделю: рано утром садился в автобус, к обеду возвращался. Прошло три дня. Люди приходили в дом и уходили, но сеньор Онг спокойно сидел в зале и даже ни разу не вышел на улицу. Ничо и Лус каждый день встречались на мосту и сидели у реки, все с большим жаром обсуждая сокровище.

— Ay, qué maravilla![13] — восклицала она, широко разводя руками. — Целая куча золота!

Ничо согласно кивал; в то же время его не покидало предчувствие — когда он увидит сокровище, его ждет разочарование.

Наконец, настало долгожданное утро, когда сеньор Онг чмокнул тетку в щеку и вышел из дому с газетой под мышкой.

— Куда это он? — невинно спросил Ничо.

— В Тлалтепек. — Тетка скребла пол в зале.

Выйдя в патио, Ничо смотрел, как перепархивает колибри с одного белого цветка huele-de-noches[14] на другой. Закончив уборку залы, тетка захлопнула дверь и принялась за пол в спальне. Вне себя от волнения Ничо на цыпочках вошел в комнату — прямиком к календарю — и отцепил нижние кнопки. Ниша вновь оказалась пуста. Дно ее украшали четыре больших изразца, расписанные цветами. Даже не дотрагиваясь до них, Ничо догадался, что один можно вынуть. Он поднял его и пошарил. Внутри был бумажный пакет, не особенно большой и, что еще хуже, мягкий на ощупь. Ничо извлек пухлый коричневатый конверт, вернул изразец и календарь на место и тихонько прошел через патио в сад, к своему дереву.

В большом конверте оказалось множество маленьких, и в некоторых лежал какой-то белый, ничем не пахнущий порошок. Остальные конвертики, пустые, были перетянуты резинкой. Больше не было ничего. Мальчик ожидал разочарования, но не такого жуткого. Он кипел от возмущения: сеньор Онг подшутил над ним, подменил золото никчемной пылью, просто чтобы ему досадить. Но как следует все обдумав, Ничо решил, что сеньор Онг никак не мог догадаться, что он прознал о нише, — следовательно порошок и есть настоящее сокровище. Вряд ли, думал Ничо, сокровище теткино; стало быть, сеньор Онг разозлится еще больше, обнаружив пропажу. Он взял два маленьких пустых конверта, потом из каждого конверта с порошком чуточку в них отсыпал, так что в результате в них оказалось почти столько же, как и в прочих. Затем положил конверты, пустые и полные, обратно в большой пакет и, убедившись, что тетка на кухне, вернулся в залу. Сеньор Онг точно не заметит пропажи двух пустых конвертов и порошка, который Ничо отсыпал. В саду он спрятал два пакетика под банку с песком и направился к мосту.

Лус не могла прийти так рано. По долине ползла тонкая серая пелена дождя. Через несколько минут дождь будет здесь. Зеленый склон горы в конце дороги мерцал в полумраке. По главной улице беспечно прошел дон Анастасио и свернул в переулок, где стоял дом Ничо. В необъяснимом порыве Ничо крикнул ему:

— Muy buenos, Don Anastasio!

Старик обернулся; похоже, он был не слишком рад видеть Ничо.

— Добрый день, — ответил он и заторопился дальше. Ничо отбежал от моста и встал на углу, наблюдая за доном Анастасио. Нет сомнений: он собирался войти в их дом.

— Дон Анастасио! — закричал Ничо, кинувшись за ним следом.

Дон Анастасио сбавил шаг и остановился, его лицо скривилось от досады. Ничо подбежал, запыхавшись.

— Вы к сеньору Онгу? Он уехал.

Дона Анастасио это не обрадовало.

— Куда? — спросил он мрачно.

— Вроде бы в Мапастенанго. — Ничо старался говорить неуверенно, прикидывая, считается это враньем или нет.

— Que malo![15] — хмыкнул дон Анастасио. — Значит, сегодня не вернется.

— Не знаю.

Дон Анастасио молчал.

— Может, я могу помочь? — запинаясь, произнес Ничо.

— Нет, нет, — поспешно откликнулся дон Анастасио, смерив его взглядом. За неделю, которую Ничо у него работал, он успел заметить, что мальчуган необычайно смышлен. — То есть, — с расстановкой добавил он, — вряд ли… а сеньор Онг?..

— Минутку! — мальчик почувствовал, что вплотную подобрался к разгадке тайны и может стать хозяином положения. — Ждите меня здесь, — уверенно добавил он. Ничего другого дон Анастасио, похоже, делать и не собирался. Стоял и смотрел, как Ничо сворачивает за угол дома.

Через минуту мальчик вернулся, запыхавшись, и улыбнулся дону Анастасио.

— Пройдемся к мосту? — предложил он.

Дон Анастасио опять не стал возражать; только украдкой оглянулся, не идет ли кто по длинной улице, на которую они вышли. Они остановились на мосту и, перегнувшись через перила, посмотрели на бурлящую внизу воду. Тут Ничо, глядя на дона Анастасио, вытащил из кармана один из конвертиков. Так и есть! Он был прав! На лице дона Анастасио читалось облегчение, блаженство и жадное предвкушение. Но это длилось всего мгновение. Когда мальчик передал ему пакетик, старик выглядел как обычно.

— Muy bien, muy bien,[16] — проворчал он. Первые капельки дождя мягко посыпались на них, но ни тот, ни другой не обратили внимания. — Платить тебе или сеньору Онгу? — спросил дон Анастасио, пряча конвертик в карман.

Сердце у Ничо забилось сильнее: сеньор Онг не должен ничего узнать. Но он не мог попросить дона Анастасио молчать. Ничо прочистил горло и сказал:

— Мне. — Но голос предательски дрогнул.

— Ага! — Дон Анастасио вяло улыбнулся и отечески потрепал мальчугана по голове. Почувствовав, что волосы мокрые, он рассеянно взглянул на небо. — Дождь, — заметил он с ноткой удивления.

— Si, senor, — робко согласился Ничо.

— Сколько? — спросил дон Анастасио, глядя на него в упор. В долине слабо простонал гром.

Ничо понимал, что ответ следует дать немедля, но понятия не имел, что сказать.

— Один песо устроит?

Дон Анастасио буквально впился в него взглядом; Ничо казалось, что еще секунда — и глаза старика пробуравят его насквозь. Потом дон Анастасио вдруг изменился в лице и сказал:

— Песо. Годится. — И вручил ему серебряную монету. — На следующей неделе придешь ко мне в лавку, принесешь еще конверт. Я приплачу тебе двадцать сентаво за доставку. И — тссс! — Он прижал пальцы к губам, закатив глаза. — Тссс-сс! — Он весело похлопал Ничо по плечу и зашагал по улице.

Сеньор Онг вернулся раньше обычного, вымокший и довольно мрачный. Прежде Ничо не придавал значения разговорам тетки и сеньора Онга. Теперь же прислушался на кухне и разобрал, как сеньор Онг говорит:

— Не доверяю я Ха. Говорят, он приезжал сюда два дня назад. Конечно, он клянется, что все время был в Тлалтепеке.

— Три тысячи песо псу под хвост! — свирепо заявила тетка. — А я тебе когда еще говорила? Я тебе сказала, что и здесь он будет торговать точно так же, как в Тлалтепеке. Yo te lo dije, hombre![17]

— Я пока еще не уверен, — сказал сеньор Онг, и Ничо представил, как он ухмыляется, произнося это. Теперь, обокрав его, он возненавидел его больше прежнего; в каком-то смысле он даже хотел, чтобы сеньор Онг обнаружил пропажу, обвинил его и дал ему возможность объявить: «Да, это я украл, и я вас ненавижу!» Но он понимал, что сам не станет приближать эту минуту. Под дождем он прошел к своему дереву. Тяжелое дыхание земли поднималось вокруг Ничо, замирая в сыром воздухе. Он достал банку с песком и бросил в нее песо.

Ливень не утихал весь день и всю ночь; Ничо увидел Лус только на следующий день. С таинственным и растерянным видом он подвел ее к дереву.

— Гляди! — вскричал он, показывая жестянку. — Серебро сотворило песо!

Лус поверила и обрадовалась, но не очень удивилась.

— Qué bueno![18] — пробормотала она.

— Хочешь, возьми себе. — Он достал монетку, предусмотрительно прикрыв рукой лежавший в дупле конверт.

— Нет, нет! Оставь! Может, оно еще денег сделает. Положи назад! Положи назад!

Ничо даже слегка приуныл оттого, что она с такой легкостью поверила в его чудо. Они потоптались на месте, стряхивая муравьев, которые успели заползти им на ноги.

— А золото? — шепнула она. — Ты вернул его тетке? Тяжелое? Что сказал сеньор Онг?

— Ничего там не было, — сказал Ничо, и ему, невесть отчего, сделалось неловко.

— А-а. — Она огорчилась.

Они отправились вниз по реке и наткнулись на огромную игуану, забравшуюся погреться на валун над заводью. Ничо бросил камень, и чудище уползло куда-то в листву. Лус не отпускала его руку, пока игуана не скрылась из виду, в подлеске тварь ползла очень шумно. Внезапно Ничо отпустил руку, скинул рубашку и штаны, разбежался и нырнул в заводь. Он плескался, бешено колотя по воде руками и ногами и вопя во весь голос. Неуверенно Лус подошла к воде, села и стала наблюдать за ним. Потом сказала:

— Найди еще серебра.

Ее как будто нисколько не оскорбила его нагота. Он нырнул, пошарил по дну, но нащупал только камни. Вынырнув, крикнул:

— Тут нет ничего!

Лус внимательно следила за ним, пока Ничо резвился в заводи. Он вылез на другой берег и сел обсыхать на солнце. Из-за холма снова доносились пулеметные очереди.

— Как думаешь, в Сан-Лукасе меня бы забросали камнями? — крикнул он.

— Почему? — отозвалась она. — Нет, нет! Claro que no![19] Мальчикам можно.

Еще несколько дней было солнечно, и они каждый день приходили к заводи.

Однажды утром со вторым конвертиком в кармане Ничо отправился в центр городка к лавке дона Анастасио. Похоже, старик ему обрадовался. Открыл конверт под прилавком и придирчиво изучил содержимое. Потом вручил Ничо полтора песо.

— У меня нет сдачи, — сказал Ничо.

— Tostón[20] для тебя, — буркнул дон Анастасио. — Сегодня кино показывают. Приходи через неделю снова. И смотри, не забудь.

Ничо помчался по улице, гадая, когда ему представится случай набрать еще конвертик для дона Анастасио. Сеньору Онгу пора уж наведаться в Тлалтепек.

Не успел он добраться до моста, из какой-то лавки вышла высокая женщина и преградила ему дорогу. У нее были невероятно большие глаза, довольно жуткое лицо.

— Hola, chico![21]

— Si, senõra. — Он застыл, глядя на нее.

— У тебя есть кое-что для меня?

— Кое-что для вас? — переспросил он беспомощно.

— Малюсенький конвертик? — Она протянула ему два песо.

Ничо посмотрел на них и сказал:

— No, senora.

Лицо ее сделалось еще страшнее.

— Да, да. У тебя есть, — настаивала она, придвигаясь к нему все ближе.

Он глянул на улицу — вверх, вниз: никого. Лавка тоже вроде пустая. Такое время дня — самая жара. Ее лицо безумно его напугало.

— Завтра! — крикнул он, пытаясь увернуться и проскочить мимо нее. Но она вцепилась ему в загривок.

— Сегодня, — приказала она; ее длинные ногти впились ему в кожу.

— Si, senõra. — Он не смел поднять глаз.

— На мосту, — прохрипела она. — Вечером.

— Si, senõra.

Она отпустила его, и он пошел дальше, всхлипывая от злости и стыда, что так перетрусил.

В зале сеньор Онг и тетка что-то бурно обсуждали. Мальчик не вошел, забрался в гамак в патио и прислушался. Упоминалось имя дона Анастасио. Сердце Ничо ёкнуло: что-то случилось!

— Теперь я почти уверен, — с расстановкой произнес сеньор Онг. — Он не приходил уже две недели, и Заенц говорит, что он совершенно счастлив. Это значит только одно: Ха поставляет ему напрямую.

— Ясное дело! — заметила тетка язвительно. — Не надо было ждать две недели, чтобы сообразить. Три тысячи песо все равно что в реке утопили! Разорение! Qué idiota, tú!

Сеньор Онг не обращал на нее внимания.

— Да, и еще эта Фернандес, — размышлял он. — Еще несколько дней назад должна была появиться. Денег у нее нет, я знаю, но ведь до сих пор как-то наскребала.

— Старая ведьма! — откликнулась тетка презрительно. — С ее-то рожей, пусть скажет спасибо, если сумеет двадцатку раздобыть, а уж полсотни!..

— Достанет, — убежденно сказал сеньор Онг. — Тут другой вопрос: не вышел ли на нее Ха и не продает ли дешевле?

— Это ты меня спрашиваешь? — раздраженно отозвалась тетка. — Езжай в Тлалтепек и сам спроси старика!

— Когда я туда поеду, — произнес сеньор Онг тихо, но непреклонно, — ни о чем я его спрашивать не буду.

Тут кто-то постучал с улицы; тетка мигом убралась из комнаты, плотно прикрыв за собой дверь, и через патио прошла на кухню. До Ничо долетал только невнятные приглушенные голоса из залы. Потом входная дверь хлопнула. Посетитель ушел.

Перед обедом Ничо сбегал в сад и забросил две серебряные монетки дона Анастасио в банку с песком. Он предвкушал, как покажет их Лус; видя ее доверчивость, он чувствовал себя умнее и старше. Ничо решил ничего не говорить ей о порошке. За обедом он, не переставая, думал о высокой женщине, с которой должен был встретиться на мосту. После еды сеньор Онг повел себя необычно: взял шляпу и сказал:

— Схожу к Заенцу, потолкую с ним.

Он ушел. Ничо проследил, как он идет по главной улице; вернувшись в дом, обнаружил, что тетка закрылась в спальне на сиесту. Не откладывая, направился прямиком к нише в зале и вытащил большой желтый конверт. Он знал, что затеял опасное дело, но отступать не собирался. Два пухлых конвертика вскоре оказались у него в кармане. Один он оставил в своем дереве, с другим вышел из дому и встал на мосту, дожидаясь, когда появится женщина. Та вскоре углядела его из своей лавки и вышла к нему, от ее осунувшегося лица, казалось, стало смеркаться. Ничо протянул белый конвертик, словно пытаясь удержать ее на расстоянии. Грозно сведя брови, женщина потянулась к конверту рукой, выхватила из его пальцев, словно разъяренная птица, и затолкала себе под корсаж. Другой рукой вложила в его протянутую ладонь два песо и зашагала прочь, не сказав ни слова. Он решил остаться на мосту и дождаться Лус.

Когда она появилась, Ничо вдруг понял, что не хочет вести ее ни к дереву, ни даже на реку. Вместо этого, схватив девочку за руку, он сказал:

— Я кое-что придумал.

Это была неправда: он еще ничего не придумал, но чувствовал, что нужно сделать что-то новое и важное.

— А что?

— Давай куда-нибудь съездим!

— А куда?

Взявшись за руки, они пошли по улице.

— Можем поехать на автобусе, — сказал он.

— Но куда же?

— No importa adonde.[22]

Лус сомневалась, что идея здравая; она представляла, с какой мрачной миной встретит ее старшая сестра. Тем не менее, Ничо понимал, что она поедет. Когда они дошли до места, где начинались дома и лавки, он отпустил ее руку, опасаясь наткнуться на приятелей. Они еще никогда не гуляли по улице вместе. Солнце жарило вовсю, но из-за гор медленно выползало гигантское белое облако. Повернувшись, Ничо взглянул на светлые сияющие волосы Лус. Ее глаза болезненно сощурились, превратившись в две щелочки. Во всем мире не найти таких красивых волос. Поглядывая на облако, он шепнул:

— Солнце скоро скроется.

На центральной площади стоял полупустой автобус. Время от времени водитель, прислонившийся к его красному жестяному боку, выкрикивал: «Тлалтепек! Тлалтепек!» Стоило им войти и усесться сзади у окошек, как Лус, испугавшись, запросилась наружу. Но он схватил ее за руку и затараторил, сочиняя на ходу:

— Ove[23], я хотел поехать в Тлалтепек, потому что у нас там важное дело! Мы с тобой должны спасти одного человека.

Она, затаив дыхание, слушала его рассказ: злодей сеньор Онг задумал убить старого сеньора Ха — тот нарушил обещание не уезжать из Тлалтепека. По мере того, как Ничо рассказывал, припоминая грозный голос сеньора Онга, он и сам начал верить в свою историю. «Когда я туда поеду, ни о чем я его спрашивать не буду». Старику даже не дадут объясниться, сказать что-то в свою защиту. Когда автобус выезжал с площади, он не меньше Лус был убежден, что они едут в Тлалтепек совершить геройский поступок.

Тлалтепек лежал в долине, со всех сторон окруженной горами. Огромное белое облако со сверкающими волнистыми краями вползало на небо все выше; автобус въехал в его густую тень, точно в пещеру. Внезапно все вокруг стало зеленым. В открытые окна залетали обрывки птичьих песен, таких звонких, что даже грохот старой колымаги не мог их заглушить.

— Ay, el pobrecito![24] — то и дело вздыхала Лус.

Автобус въехал в Тлалтепек, остановился на площади. Пассажиры быстро разошлись. Городок был очень тихий. Посреди улиц росла ярко-зеленая трава. Несколько индейцев безмолвно сидели на площади, прислонившись к стенам. Ничо и Лус пошли по главной улице, оробев от сковавшей городок тишины. Облако затянуло уже все небо; и теперь, словно занавес, стало медленно опускаться на другом конце долины. Маленький церковный колокол на площади печально пробил за их спиной. Они зашли в неказистую лавку под вывеской «Фармасия Модерна». Сидевший внутри человек сказал, что знает сеньора Ха: единственный китаец у них в деревне.

— Он живет напротив монастыря, в последнем доме.

В Тлалтепеке до всего было рукой подать. Колокол на площади все звонил. Перед развалинами монастыря вырисовывался зеленый прямоугольник газона: с обеих его сторон поставили баскетбольные стойки, но теперь они были сломаны. Перед последним домом росло большое дерево, покрытое лиловыми цветами. Они без устали осыпались в неподвижном воздухе на влажную землю, точно безмолвные слезы.

Ничо постучал в дверь. Вышла девочка-служанка, окинула детей равнодушным взглядом, скрылась. Вскоре появился сеньор Ха. Он оказался не таким старым, как они ожидали; худое, костистое лицо было непроницаемым, хотя глаза пристально изучили обоих. Ничо надеялся, что их позовут в дом: хотел поглядеть, висит ли внутри такой же календарь, как у них в зале, но приглашения не последовало. Лус уселась на каменную ступеньку у них в ногах и подобрала несколько лепестков, упавших с дерева, пока Ничо объяснял сеньору Ха, кто он и зачем пришел. Сеньор Ха стоял неподвижно. Даже когда Ничо сказал: «И он собирается убить вас», колючий взгляд не изменился. Вообще ни один мускул не дрогнул на его лице — он смотрел на Ничо так, словно не слышал ни слова. Ничо даже подумал: может, он понимает только по-китайски, — но тут сеньор Ха очень внятно произнес: «Что за вранье!» и захлопнул дверь.

Они вернулись на площадь, не проронив ни слова, и сели на железную скамейку ждать автобуса. Теплый, невесомый дождик падал так мягко, что его было совсем не слышно даже в тишине безлюдной площади. Ничо встал и вышел на главную улицу поглядеть, можно ли тут купить конфет. Когда он выходил из лавки, дорогу быстро перешел человечек с портфелем. Это был сеньор Ха.

Пока они ели конфеты, с главной улицы свернул побитый седан и прогромыхал через площадь; подавшись на заднем сиденье и что-то объясняя шоферу, сидел сеньор Ха. Ничо и Лус замерли. Машина свернула на горную дорогу к их городку и скрылась в сумерках.

— Он все расскажет сеньору Онгу! — вскрикнул Ничо. И застыл с открытым ртом, уставившись в землю.

Лус сжала его руку.

— А тебе-то что! — заявила она. — Это ведь всего лишь китайцы! Ты их не боишься.

Он безучастно посмотрел на нее. Потом с презрительной усмешкой подтвердил:

— Не боюсь!

Они почти не разговаривали, пока автобус вез их под дождем обратно. До городка они добрались уже затемно. Промокшие, голодные, все так же молча они спустились к мосту. Проходя над рекой, Ничо повернулся к ней и сказал:

— Пойдем к нам ужинать.

— Моя сестра…

Но он поволок ее за собой. Отворив дверь и увидев тетку с сеньором Онгом, он понял, что сеньор Ха сюда еще не добрался.

— Ты чего так поздно? — спросила тетка. — Весь промок. — И тут увидела Лус. — Закрой-ка дверь, niña[25]. — Она сразу подобрела.

Пока они ели под навесом в патио, сеньор Онг вернулся к прерванному разговору:

— …Таращилась на меня и хоть бы слово сказала!

— Кто? — переспросила тетка, улыбаясь Лус.

— Да эта Фернандес! Сегодня днем. — Голос сеньора Онга взлетел от раздражения. — Мне доказательств больше не надо. Она берет где-то еще.

Тетка фыркнула.

— А, ты все еще ищешь доказательства. Niña, возьми еще мяса. — Она положила добавку на тарелку Лус.

— Да, сомнений больше нет, — согласился сеньор Онг.

— Какие чудесные волосы! Ay, Dias![26] — Она погладила девочку по макушке. Ничо сконфузился: он-то знал, что позвал Лус ужинать только потому, что боялся один возвращаться домой, и понимал, что тетка гладит ее по волосам, рассчитывая, что это принесет удачу. Он горестно вздохнул и взглянул на Лус: та с удовольствием ела.

Внезапно с улицы громко постучали. Сеньор Онг встал и вышел в залу. Стало тихо. Потом мужской голос спросил:

— Usted se llama Narciso Ong?[27]

И тут поднялся страшный шум: затопали, зашаркали подошвы, по плиткам пола стали двигать мебель. Тетка Ничо сорвалась с места, убежала на кухню и принялась молиться, очень громко. Из залы доносилось хрюканье и сопенье, потом, когда возня поутихла, мужчина сказал:

— Bueno[28]. Нашел. Сто грамм, не меньше, прямо у него в кармане. Как раз то, что нужно, приятель. Vámonos[29].

Ничо соскользнул со стула и встал в дверях. Двое мужчин в промокших коричневых пончо подталкивали сеньора Онга к выходу. Но он, похоже, совсем не горел желанием идти с ними. Извернулся, посмотрел назад, увидел Ничо и открыл рот, чтобы сказать ему что-то. Один из незнакомцев двинул его кулаком в скулу.

— Не при мальчике, — сказал сеньор Онг, двигая челюстью взад-вперед и проверяя, не повреждена ли. — Не при мальчике. — повторил он сипло.

Второй незнакомец с грохотом захлопнул дверь. Зала опустела. Все стихло, только из кухни доносились причитания тетки, громко взывавшей к богу. Ничо обернулся к затаившей дыхание Лус.

— Пойдешь домой? — спросил он.

— Да. — Девочка встала. Тетка вышла из кухни, заламывая руки. Подойдя к Лус, она быстро приложила ладонь к белым волосам, бормоча молитву.

— Adiós, niña. Приходи завтра, — сказала она.

Дождик все моросил. Какие-то букашки подавали голос из мокрой листвы, пока дети шли к дому, где жила Лус. Стоило постучать в дверь, и та распахнулась. На пороге стояла высокая тощая девица. Не произнося ни слова, одной рукой она сгребла Лус и сурово втолкнула ее в дом, а другой захлопнула дверь.

Когда Ничо вернулся домой и вошел в залу, он было решил, что сеньор Онг вернулся, но тут же почувствовал себя, словно в дурном сне. Перед ним сидел и разговаривал с теткой сеньор Ха. Та, казалось, сейчас расплачется.

— Иди спать, — приказала она.

Сеньор Ха подался вперед на стуле, когда Ничо проходил мимо, и схватил его за руку — очень крепко схватил.

— Ай! — невольно пискнул Ничо.

— Подожди-ка. — Сеньор Ха не сводил глаз с тетки и ни на миг не ослаблял хватку. — Может, он знает! — И, не поворачивая головы к Ничо, пояснил: — Сеньора Онга полиция забрала в тюрьму. Он сюда не вернется. Он кое-что припрятал в доме. Где?

Казалось, крепкие пальцы прорвут Ничо кожу. Тетка взглянула на него с надеждой. И он вдруг почувствовал себя очень важным.

— Там. — Он показал на календарь.

Сеньор встал и содрал со стены прелестную девушку. Мгновенно желтый конверт оказался у него в руках. Заглянув внутрь, он спросил:

— А еще есть?

— Нету. — сказал Ничо и подумал о конверте, спокойно лежащем в его дереве, там, в дождливой ночи.

Сеньор Ха стал выкручивать ему руку, но он думал о своей тайне, и эта мысль подкрепляла его; боль и ненависть придавали ему силу. Он застыл и терпел стойко. Выждав немного, сеньор Ха отпустил его и подтолкнул так, что он пролетел полкомнаты.

— Марш в постель, — сказал он.

Когда Ничо вышел и закрыл дверь, сеньор Ха повернулся к тетке.

— Завтра вернусь с вещами, — объявил он. — Нечего мальчишке шататься по дому без дела — ничего путного из этого не выйдет. Теперь пускай сам разносит товар, а в дом никто ходить не будет.

— А если его схватит полиция… — возразила она.

— С ними проблем не будет. Все улажено. К счастью, у меня при себе оказалось почти три тысячи песо. — Он подхватил портфель и пошел к двери. Она посмотрела ему вслед с нескрываемым восхищением и глубоко вздохнула.

— Может, у нас и переночуете? — робко предложила она, и в ее словах проскользнуло странное кокетство.

— Нет. Машина ждет. Завтра. — Он открыл дверь. Поднявшись, она подошла к нему, взяла за руку и с чувством сжала ее в ладонях. — Завтра, — повторил он.

Лишь когда машина уехала и звук ее растаял, тетка заперла дверь, потушила свет и вышла в патио — там она забралась в гамак и улеглась, тихо покачиваясь.

«Вот умный человек, — сказала она себе. — Какая удача! — На секунду она перестала качаться. — Удача! Ну конечно! Дионисио должен снова привести ее к нам, да поскорее».

Поселок по-прежнему процветал, индейцы все так же спускались с гор с деньгами, джунгли вдоль дороги на Мапастенанго вырубали, дорога расширялась и улучшалась. Ничо купил пачку конвертиков. Вдалеке от дома, у реки, он присмотрел еще одно дуплистое дерево. Там он и стал хранить свое богатство, понемногу прибывавшее; за первый же месяц он скопил на стороне достаточно денег, чтобы купить Лус помаду и темные очки с оправой, усыпанной красными и зелеными камушками.

(1950)