Замогильные записки Пикквикского клуба

Глава I. Члены Пикквикскаго клуба

Густой мракъ и непроницаемая тьма скрывала до сихъ поръ отъ взоровъ публики первоначальную исторію общественной карьеры безсмертнаго Пикквика; но мракъ исчезнетъ и темнота мигомъ превратится въ ослѣпительный блескъ, если читатель благоволитъ бросить пытливый взглядъ на слѣдующее вступленіе въ дѣловые отчеты Пикквикскаго клуба, которыми издатель этихъ «Записокъ» осмѣливается начать свой подробнѣйшій рапортъ, представляя его на судъ публики, какъ доказательство самаго тщательнаго вниманія и неутомимой усидчивости, съ каковыми производились его изслѣдованія и разбирательства многосложныхъ и разнообразныхъ документовъ, ввѣренныхъ его добросовѣстному труду.

"Мая двѣнадцатаго, тысяча восемьсотъ двадцать седьмого года подъ предсѣдательствомъ Джозефа Смиггерса, эсквайра, непремѣннаго вице-президента и члена Пикквикскаго клуба, слѣдующія рѣшенія единодушно были приняты и утверждены:

"Во первыхъ, члены клуба, въ общемъ собраніи, слушали, съ чувствами единодушнаго удовольствія и единогласнаго одобренія, диссертацію, представленную высокороднымъ и высокопочтеннымъ Самуиломъ Пикквикомъ, главнымъ президентомъ и членомъ Пикквикскаго клуба, подъ заглавіемъ: "Умозрѣнія относительно истока Гемстедскихъ прудовъ, съ нѣкоторыми замѣчаніями касательно теоріи пискарей, обрѣтающихся въ оныхъ прудахъ". Опредѣлено: и_з_ъ_я_в_и_т_ь в_ы_ш_е_р_е_ч_е_н_н_о_м_у С_а_м_у_и_л_у П_и_к_к_в_и_к_у, г_л_а_в_н_о_м_у п_р_е_з_и_д_е_н_т_у и ч_л_е_н_у, н_а_и_ч_у_в_с_т_в_и_т_е_л_ь_н_у_ю б_л_а_г_о_д_а_р_н_о_с_т_ь з_а е_г_о у_ч_е_н_ы_й т_р_у_д_ъ.

"Во-вторыхъ, общество глубоко сознаетъ неисчислимыя выгоды, могущія произойти для великаго дѣла науки, какъ отъ вышеупомянутой диссертаціи, такъ равномѣрно и отъ неутомимыхъ изслѣдованій высокопочтеннаго Самуила Пикквика, произведенныхъ въ предмѣстьяхъ великобританской столицы, именно: въ Горнси, Гайгетѣ, Брикстонѣ и Кемберуэллѣ. A посему общество единодушно полагаетъ, что наука вообще и англійское просвѣщеніе въ частности неминуемо обогатятся безцѣнными благодѣяніями, буде сей ученый мужъ, продолжая свои путешествія и, слѣдственно, постепенно расширяя кругъ своихъ наблюденій, занесетъ свои умозрительныя и практическія изслѣдованія въ обширнѣйшую область человѣческаго вѣдѣнія. На семъ основаніи,

"Въ-третьихъ, общество, съ благосклоннымъ и пристальнымъ вниманіемъ, выслушало предложеніе вышеозначеннаго Самуила Пикквика и трехъ нижепоименованныхъ пикквикистовъ — составить новую отрасль соединенныхъ пикквикистовъ подъ титуломъ: "Корреспондентное общество Пикквикскаго клуба".

"Сіе предложеніе принято и утверждено обществомъ во всей своей силѣ. И такъ,

" Въ-четвертыхъ, Корреспондентное общество Пикквикскаго клуба будетъ отъ сего времени существовать на законномъ основаніи, и членами-корреспондентами согласно поименованы и утверждены: высокопочтенный Самуилъ Пикквикъ, главный президентъ и непремѣнный членъ, Треси Топманъ — эсквайръ и членъ Пикквикскаго клуба; Августъ Снодграсъ, таковой же эсквайръ и членъ, и Натаніэль Винкель, равномѣрно эсквайръ и постоянный членъ Пикквикскаго клуба.

"Въ-пятыхъ, всѣ сіи члены-корреспонденты обязуются съ этой поры доставлять Пикквикскому клубу, въ Лондонъ, отъ времени до времени, подробнѣйшіе и точнѣйшіе отчеты о своихъ путешествіяхъ и ученыхъ изслѣдованіяхъ, со включеніемъ характеристическихъ и типическихъ наблюденій, къ каковымъ могутъ подать достаточные поводы ихъ приключенія и разнообразныя сношенія съ людьми въ трехъ соединенныхъ королевствахъ.

"Въ-шестыхъ, общество единодушно утверждаетъ благородный вызовъ господъ членовъ-корреспондентовъ — совершать свои разнообразныя путешествія на свой собственный счетъ, и Пикквикскій клубъ существующій въ Лондонѣ, руководствуясь таковыми же благородными побужденіями, не назначаетъ никакого опредѣленнаго срока ихъ ученымъ похожденіямъ и возвращенію въ столицу. На семъ основаніи,

"Въ-седьмыхъ, рѣшено съ общаго согласія: извѣстить господъ членовъ-корреспондентовъ, что они уполномочиваются удѣлять изъ собственныхъ финансовъ требуемыя суммы на пересылку въ Лондонъ своихъ писемъ, бумагъ, чемодановъ, ящиковъ, и прочая. Таковое ихъ предложеніе общество считаетъ вполнѣ достойнымъ тѣхъ великихъ душъ, изъ которыхъ оное проистекло, a посему, въ концѣ означеннаго засѣданія, единодушно опредѣлено: и_з_ъ_я_в_и_т_ь г_о_с_п_о_д_а_м_ъ ч_л_е_н_а_м_ъ-к_о_р_р_е_с_п_о_н_д_е_н_т_а_м_ъ с_о_в_е_р_ш_е_н_н_ѣ_й_ш_у_ю п_р_и_з_н_а_т_е_л_ь_н_о_с_т_ь и п_о_с_т_о_я_н_н_о_е б_л_а_г_о_в_о_л_е_н_і_е в_с_е_г_о к_л_у_б_а".

Это мы выписали изъ протокола, составленнаго секретаремъ Пикквикскаго клуба. "Посторонній наблюдатель", — прибавляетъ тотъ же секретарь, — "быть можетъ, ничего необычнаго не замѣтилъ бы въ почтенной лысой головѣ и круглыхъ очкахъ, пристально устремленныхъ на его секретарское лицо въ продолженіе чтенія означенныхъ постановленій и рѣшеній; но для тѣхъ, кто зналъ, что подъ этимъ челомъ работалъ гигантскій мозгъ самого м-ра Пикквика, и что за этими стеклами моргали собственные лучезарные глаза ученаго мужа — зрѣлище было бы интересное и назидательное въ полномъ смыслѣ слова. Великій человѣкъ, прослѣдившій до самыхъ истоковъ славные пруды Гемстеда и взволновавшій ученый міръ своею "Теоріею пискарей", сидѣлъ спокойно и неподвижно, подобно глубокимъ водамъ широкаго пруда въ морозный день, или лучше, подобно пискарю, погруженному въ его ученомъ кабинетѣ на дно скудельнаго сосуда. Зрѣлище сдѣлалось еще назидательнѣе и трогательнѣе, когда зала вдругъ огласилась единодушнымъ крикомъ: "Пикквикъ! Пикквикъ!" и когда сей достославный мужъ медленными стопами взошелъ на виндзорское кресло, гдѣ такъ часто засѣдалъ онъ, и откуда теперь приготовился говорить свою рѣчь къ почтеннымъ членамъ основаннаго имъ клуба. Трудно изобразить словами, какой возвышенный предметъ для великаго художника представляла эта умилительная и, вмѣстѣ, торжественная сцена! Краснорѣчивый Пикквикъ граціозно закинулъ одну руку за фалды своего фрака и махалъ другою въ воздухѣ, усиливая такимъ образомъ и объясняя порывы своей пламенной декламаціи. Его возвышенное положеніе на президентскомъ креслѣ открывало глазамъ собранія тѣ узкіе панталоны и штиблеты, которые на обыкновенномъ человѣкѣ прошли бы, вѣроятно, незамѣченными, но которые теперь, облачая, такъ сказать, великаго мужа, внушали невольное благоговѣніе, М-ръ Пикквикъ окруженъ былъ людьми, рѣшившимися добровольно раздѣлить съ нимъ опасности его путешествій, и которымъ судьба готовила завидную долю — принять участіе въ его знаменитости и славѣ. По правую сторону президентскихъ креселъ сидѣлъ м-ръ Треси Топманъ, воспріимчивый и даже пламенный Топманъ, соединявшій съ мудростью и опытностью зрѣлыхъ лѣтъ энтузіазмъ и пылкость юноши въ одной изъ интереснѣйшихъ и простительныхъ слабостей человѣческаго сердца — любви. Время и съѣстные припасы здороваго и питательнаго свойства значительно распространили объемъ его нѣкогда романтической фигуры; черный шелковый жилетъ выставлялся впередъ больше и больше, и золотая-часовая цѣпочка на его послѣднихъ петляхъ уже совершенно исчезла изъ предѣловъ зрѣнія м-ра Топмана; но пылкая душа его устояла противъ всякихъ перемѣнъ, и благоговѣніе къ прекрасному полу было до сихъ поръ ея господствующею страстью. По лѣвую сторону великаго оратора засѣдалъ нѣжный поэтъ Снодгрась, и подлѣ него — страстный охотникъ до звѣриной и птичьей ловли, м-ръ Винкель: первый былъ поэтически закутанъ въ таинственную синюю бекешь съ собачьимъ воротникомъ, a послѣдній героически рисовался въ новомъ зеленомъ охотничьемъ сюртукѣ, пестромъ галстухѣ и туго натянутыхъ штанахъ".

Рѣчь м-ра Пикквика и также пренія, возникшія по ея поводу, внесены въ дѣловые отчеты клуба. Все это имѣетъ весьма близкое отношеніе къ диспутамъ другихъ ученыхъ обществъ, разсѣянныхъ по всѣмъ частямъ трехъ соединенныхъ королевствъ; но такъ какъ всегда болѣе или менѣе интересно слѣдить за дѣйствіями великихъ людей, то мы, для удовольствія читателя, рѣшились, основываясь на томъ же протоколѣ, представить здѣсь по крайней мѣрѣ сущность этой рѣчи президента.

"Господинъ Пикквикъ, — продолжаетъ секретарь, — замѣтилъ прежде всего, что слава, какая бы ни была, вообще дорога и пріятна для человѣческаго сердца. Такъ поэтическая слава дорога и любезна для сердца почтеннаго его друга м-ра Снодграса; слава побѣдъ и завоеваній равномѣрно дорога для его друга Топмана, a желаніе пріобрѣсти громкую извѣстность во всѣхъ извѣстныхъ отрасляхъ охоты, производимой въ безконечныхъ сферахъ воздуха, воды, лѣсовъ и полей, бьется наисильнѣйшимъ образомъ въ геройской груди его друга Винкеля. Что же касается до него, м-ра Пикквика, онъ, въ свою очередь, откровенно сознается, что и на него также, болѣе или менѣе, имѣютъ вліяніе человѣческія страсти, человѣческія чувствованія (громкія рукоплесканія со стороны слушателей), быть можетъ, даже человѣческія слабости (зрители кричатъ: — "о, нѣтъ! нѣтъ"); но въ томъ нѣтъ ни малѣйшаго сомнѣнія, что, если когда либо славолюбіе пылало въ его груди, то желаніе принести истинную и существенную пользу человѣческому роду всегда потушало это пламя. Общее благо человѣчества всегда, такъ сказать, окрыляло всѣ его мысли и чувства (громкія рукоплесканія). Конечно, что и говорить, онъ чувствовалъ нѣкоторое самодовольствіе и даже гордость въ своей душѣ, когда представилъ ученому свѣту свою "Теорію пискарей_я — знаменитую или, быть можетъ, совсѣмъ не знаменитую — это другой вопросъ (голосъ изъ толпы — "знаменитую!" и громкое рукоплесканіе). Пожалуй, онъ охотно соглашался, въ угожденіе закричавшему джентльмену, что его диссертація получила громкую и вполнѣ заслуженную извѣстность; но если бы даже слава "Теоріи пискарей" распространилась до самыхъ крайнихъ предѣловъ извѣстнаго міра, авторская гордость его была бы ничтожна въ сравненіи съ тою гордостью, какую испытываетъ онъ въ настоящую торжественную и рѣшительную минуту своего бытія — онъ, Пикквикъ, окруженный знаменитѣйшими поборниками науки и просвѣщеннѣйшими цѣнителями заслугъ, оказанныхъ для нея скромными тружениками (громкія и единодушныя рукоплесканія). Да, спора нѣтъ, самъ онъ, покамѣстъ, еще скромный и малоизвѣстный ("нѣтъ! нѣтъ!") жрецъ на этомъ поприщѣ; однакожъ это отнюдь не мѣшаетъ ему чувствовать, что онъ избранъ своими сочленами на великое дѣло чести, сопряженное со многими опасностями. Путешествіе находится до сихъ поръ въ тревожномъ состояніи, и души кучеровъ еще не изслѣдованы съ догматической и критической точки зрѣнія. Пусть почтенные сочлены обратятъ свой мысленный взоръ на сцены, почти ежедневно совершающіяся на большихъ дорогахъ. Дилижансы и почтовыя кареты опрокидываются по всѣмъ возможнымъ направленіямъ, лошади бѣснуются, лодки погибаютъ въ бурныхъ волнахъ, паровые котлы трещатъ и лопаются (громкія рукоплесканія; но одинъ голосъ вскрикнулъ — "нѣтъ!"). Нѣтъ! (Рукоплесканія). Кто же изъ васъ, милостивые государи, рѣшился такъ необдуманно закричать "нѣтъ!" (восторженныя и громкія рукоплесканія). Неужели это какой-нибудь тщеславный и несчастный торгашъ, который, будучи снѣдаемъ завистью къ ученымъ изслѣдованіямъ и, быть можетъ, незаслуженной славѣ его, м-ра Пикквика, рѣшился, наконецъ, въ своей неистовой и безсильной злобѣ, употребить этотъ низкій и презрѣнный способъ клеветы…

"М-ръ Блоттонъ шумно всталъ со своего мѣста и сказалъ: неужели достопочтенный пикквикистъ намекаетъ на него? (между слушателями раздались крики: — "Тише! Президентъ! По мѣстамъ! Да! Нѣтъ! Прочь его! Пусть говоритъ!" и прочая).

"Но всѣ эти оглушительныя восклицанія отнюдь не смутили великой души великаго человѣка. М-ръ Пикквикъ, съ благородною откровенностью и смѣлостью, отвѣчалъ, что онъ точно имѣлъ въ виду этого почтеннаго джентльмена. При этихъ словахъ, восторгъ и одушевленіе распространились по всей залѣ.

"М-ръ Блоттонъ сказалъ только, что онъ отвергаетъ съ глубочайшимъ презрѣніемъ фальшивое обвиненіе достопочтеннѣйшаго джентльмена, и что онъ, достопочтеннѣйшій джентльменъ, есть не иное что, какъ шарлатанъ первой руки (сильное волненіе и крики: — "Тише! Тише! Президентъ! Порядокъ!").

"М-ръ Снодграсъ всталъ со своего мѣста для возстановленія порядка. Онъ взошелъ на президентское кресло (слушайте!) и желалъ знать прежде всего, неужели этотъ непріятный споръ между двумя почтенными джентльменами будетъ продолжаться? (слушайте, слушайте!).

"Президентъ былъ убѣжденъ, что почтенный сочленъ возьметъ назадъ свое нескромное выраженіе.

"М-ръ Блоттонъ, питая глубокое уваженіе къ президенту, былъ, напротивъ, совершенно убѣжденъ, что онъ не намѣренъ брать назадъ своихъ словъ.

"Президентъ считалъ своею непремѣнною обязанностью потребовать объясненіе отъ почтеннаго джентльмена: въ общемъ ли смыслѣ употребилъ онъ выраженіе, сорвавшееся съ его языка?

"М-ръ Блоттонъ поспѣшилъ удовлетворительно объяснить, что — отнюдь не въ общемъ. Все, что говорить онъ, было имъ собственно сказано въ пикквикскомъ смыслѣ словъ и значеній (слушайте, слушайте!). Съ своей стороны, ему пріятно было, пользуясь этимъ случаемъ, признаться, что самъ онъ, лично, питалъ глубочайшее уваженіе къ достопочтенному джентльмену, и что онъ считалъ его шарлатаномъ исключительно и единственно съ пикквикійской точки зрѣнія (слушайте, слушайте!).

"М-ръ Пикквикъ, съ своей стороны, былъ совершенно доволенъ благороднымъ, чистосердечнымъ и вполнѣ удовлетворительнымъ объясненіемъ своего почтеннаго друга. Онъ убѣдительно просилъ также замѣтить и принять къ надлежащему свѣдѣнію, что его собственныя выраженія и объясненія были всецѣло запечатлѣны духомъ пикквикійскимъ" (громкія и единодушныя рукоплесканія).

Такъ кончилась знаменитая рѣчь и не менѣе знаменитыя пренія членовъ Пикквикскаго клуба. Это засѣданіе сдѣлалось источникомъ плодовитыхъ и самыхъ благодѣтельныхъ послѣдствій. Въ оффиціальныхъ документахъ мы, къ несчастію, не встрѣтили тѣхъ фактовъ, съ которыми читатель познакомится въ слѣдующей главѣ; но тѣмъ не менѣе мы смѣло ручаемся за ихъ достовѣрность, потому что мы почерпнули ихъ изъ писемъ и другихъ подлинныхъ манускриптовъ, заслуживающихъ всякаго уваженія.

Глава II. Поѣздка перваго дня и приключенія перваго вечера, съ изображеніемъ послѣдствій, ознаменовавшихъ этотъ день и вечеръ

Великолѣпное солнце, постоянный и аккуратнѣйшій сотрудникъ человѣческихъ дѣлъ и предпріятій, озарило яркимъ свѣтомъ утро тринадцатаго мая тысяча восемьсотъ двадцать седьмого года. Вмѣстѣ съ первыми лучами солнца воспрянулъ отъ своего сна и м-ръ Самуилъ Пикквикъ, великое свѣтило нравственнаго міра, будущій благодѣтель человѣчества, готовый озарить его своими благодѣтельными открытіями. Облачившись въ халатъ, онъ открылъ окно своей спальной и бросилъ глубокомысленный взглядъ на міръ земной. Гозуэлльская улица была подъ его ногами; Гозуэлльская улица тянулась по правую его сторону на весьма далекое пространство; Гозуэлльская улица простиралась и по лѣвую сторону на такое же пространство; насупротивъ, черезъ дорогу, пролегала та же Гозуэлльская улица.

— Увы! увы! — воскликнулъ м-ръ Пикквикъ, — какъ должны быть близоруки всѣ эти философы, которые, ограничиваясь изслѣдованіемъ ближайшихъ предметовъ, доступныхъ для ихъ зрѣнія, не думаютъ смотрѣть на высшія истины за предѣлами ихъ тѣснаго горизонта! Это все равно, если бы самъ я рѣшился всю свою жизнь сидѣть y окна и смотрѣть на Гозуэлльскую улицу, не употребляя никакихъ усилій проникнуть въ сокровенныя области, окружающія ее со всѣхъ четырехъ сторонъ.

Развивая въ своей душѣ эту прекрасную идею, м-ръ Пикквикъ съ презрѣніемъ сбросилъ съ своихъ плечъ халатъ, какъ символъ неподвижности и лѣни, и принялся укладывать въ чемоданъ свое платье. Великіе люди, какъ извѣстно, не любятъ церемониться съ своимъ туалетомъ: потребовалось не больше полчаса для того, чтобъ обриться, умыться, одѣться, напиться кофе, и потомъ м-ръ Пикквикъ, захвативъ легкій чемоданъ подъ мышку и уложивъ телескопъ въ карманъ бекеши, отправился на улицу съ записною книгой, готовою принять на свои листы дорожныя впечатлѣнія и наблюденія великаго человѣка. Скоро прибылъ онъ на извозчичью биржу въ Сен-мартинской улицѣ, и громогласно закричалъ:

— Эй! Кабріолетъ!

— Готовъ, сэръ, готовъ! — откликнулся хриплымъ басомъ какой-то странный субъектъ людской породы въ сѣромъ байковомъ сюртукѣ, съ мѣдной бляхой и нумеромъ вокругъ шеи. Это былъ сторожъ при извозчичьихъ лошадяхъ, достойный занять не послѣднее мѣсто въ какой-нибудь коллекціи рѣдкихъ вещей. — Кабріолетъ нумеръ первый, живѣй! — прибавилъ онъ во все горло, остановившись передъ окнами дома весьма невзрачной наружности.

Первый нумеръ, оторванный отъ своего завтрака и первой трубки, брюзгливо вышелъ изъ харчевни и еще брюзгливѣе взвалилъ въ свою колесницу чемоданъ ученаго мужа. М-ръ Пикквикъ былъ въ кабріолетѣ.

— Къ Золотому Кресту, на Почтовый дворъ! — сказалъ м-ръ Пикквикъ.

— Стоило хлопотать изъ одного шиллинга, Томми, — проворчалъ извозчикъ, обращаясь къ своему пріятелю караульщику, когда экипажъ двинулся съ мѣста.

— Сколько лѣтъ вашей лошади, мой другъ? — спросилъ м-ръ Пикквикъ ласковымъ тономъ, потирая носъ серебряной монетой, заранѣе приготовленной для извозчика.

— Сорокъ два года, — отвѣчалъ тотъ, посматривая исподлобья на ученаго мужа.

— Какъ? Неужели! — воскликнулъ м-ръ Пикквикъ и тутъ же раскрылъ свою памятную книгу, чтобъ записать этотъ достопамятный случай.

Извозчикъ, не задумавшись, повторилъ свое первое показаніе. М-ръ Пикквикъ записалъ: "Лошади извозчика, взятаго мною съ биржи, было сорокъ два года".

— A какъ долго она можетъ ѣздить въ упряжи за одинъ разъ? — спросилъ м-ръ Пикквикъ, продолжая дѣлать свои дальнѣйшія изслѣдованія.

— Недѣли двѣ или три, — отвѣчалъ извозчикъ.

— Недѣли! — повторилъ м-ръ Пикквикъ, вынимая опять изъ кармана свою книгу.

— Ну, да, мы гоняемъ ее сряду недѣли по три, и день, и ночь, — сказалъ извозчикъ холоднымъ и брюзгливымъ тономъ. — Живетъ она въ Пентонвиллѣ, но мы рѣдко оставляемъ ее дома, за стойломъ, потому что, какъ видите, она очень слаба.

— Слаба! — повторилъ ошеломленный м-ръ Пикквикъ, устремивъ неподвижный взглядъ на мѣдную бляху владѣльца чудной лошади.

— Видите ли, сэръ какъ скоро мы ее выпрягаемъ, она тотчасъ же сваливается и падаетъ на землю, — продолжалъ извозчикъ, — но когда мы держимъ ее въ тѣсной и короткой упряжи, упасть ей ужъ никакъ нельзя черезъ оглобли.

— Какъ же она бѣгаетъ?

— Это не мудреная штука. Мы нарочно заказали для нея пару огромныхъ колесъ: стоитъ ей только двинуться съ мѣста, колеса покатятся и напираютъ, такъ что ужъ ей нельзя не бѣжать. Иной разъ даже трудно удержать ее, когда она разбѣжится.

Все это м-ръ Пикквикъ записалъ слово въ слово, разсчитывая сообщить ученому комитету необыкновенный случай долговѣчности лошадей, подъ вліяніемъ сильныхъ, рѣшительныхъ мѣръ и критическихъ обстоятельствъ. Когда такимъ образомъ эта запись приведена была къ вожделѣнному концу, чудодѣйственная лошадь остановилась y воротъ Почтоваго двора. Кучеръ спрыгнулъ съ козелъ, и м-ръ Пикквикъ благополучно вышелъ изъ кабріолета. Члены товарищи-корреспонденты, м-ръ Топманъ, м-ръ Снодграсъ и м-ръ Винкель, уже давно ожидавшіе своего славнаго вождя, поспѣшили выйти къ нему на встрѣчу.

— Вотъ ваши деньги, — сказалъ м-ръ Пикквикъ, подавая шиллингъ извозчику.

Легко представить изумленіе ученаго мужа, когда вдругъ загадочный владѣлецъ удивительной клячи бросилъ деньги на мостовую и выразилъ въ энергическихъ терминахъ непремѣнное желаніе вступить въ рукопашный бой съ особой самаго м-ра Пикквика.

— Вы съ ума сошли! — воскликнулъ м-ръ Снодграсъ.

— Вы пьяны! — объявилъ м-ръ Винкель.

— Или и то, и другое! — подтвердилъ м-ръ Топманъ.

— Ну, ну, чортъ васъ побери! — забасилъ извозчикъ, принимая боевую позицію и геройски размахивая обоими кулаками. — Четверо на одного! Всѣхъ уберу!

— Великолѣпно, восхитительно! — заголосили десятка два извозчиковъ, обрадовавшихся случаю повеселиться на чужой счетъ. — Скорѣе къ дѣлу, Самъ!

— Что тутъ за свалка, Самъ? — спросилъ какой-то джентльменъ въ черномъ нанковомъ сюртукѣ.

— Да вотъ, сэръ, этому карапузику зачѣмъ то понадобился мой нумеръ, — отвѣчалъ храбрый извозчикъ, указывая кулакомъ на м-ра Пикквика.

— Мнѣ вовсе не нуженъ вашъ нумеръ, — сказалъ изумленный м-ръ Пикквикъ.

— Зачѣмъ же вы его взяли? — спросилъ извозчикъ.

— Я не думалъ брать вашего нумера, — сказалъ м-ръ Пикквикъ съ великимъ негодованіемъ.

— Повѣрите ли, господа, — продолжалъ извозчикъ, обращаясь къ толпѣ,- повѣрите ли вы, что этотъ молодецъ, усѣвшись въ мой кабріолетъ, не только записалъ мой нумеръ, но и все, рѣшительно все, что я говорилъ ему дорогой. Вотъ я съ нимъ раздѣлаюсь!

Лучъ свѣта озарилъ мудрую голову м-ра Пикквика: дѣло шло о его записной книгѣ.

— Неужто! — воскликнулъ какой-то долговязый верзила изъ толпы.

— Истинная правда! — отвѣчалъ извозчикъ. — Онъ вынудилъ меня насильно болтать съ нимъ всякій вздоръ, и вотъ теперь привелъ троихъ свидѣтелей, чтобъ подцѣпить меня на удочку. Ужъ я съ нимъ раздѣлаюсь посвойски, хоть бы пришлось мнѣ мѣсяцевъ шесть просидѣть въ тюрьмѣ. Ну, ну, карапузикъ!

И, не давая времени одуматься своимъ четыремъ противникамъ, мужественный извозчикъ, съ беззаботнымъ пренебреженіемъ къ своей собственной личности, подскочилъ къ м-ру Пикквику, сшибъ съ него шляпу и очки и, не останавливаясь на этихъ разрушеніяхъ, сталъ послѣдовательно наносить удары: первый достался м-ру Пикквику въ носъ, второй ему же въ грудь, третій — м-ру Снодграсу въ глазъ, четвертый пришелся какъ разъ въ самую нижнюю оконечность жилета м-ра Топмана. Затѣмъ яростный извозчикъ всею силою стремительно обрушился на м-ра Винкеля и поподчивалъ его полновѣсными ударами по различнымъ мѣстамъ джентльменскаго тѣла. На всѣ эти подвиги ловкому Саму понадобилось не болѣе пятишести секундъ.

— Гдѣ констэбль? — проговорилъ м-ръ Снодграсъ.

— Подъ насосъ ихъ, братцы! — прогорланилъ продавецъ горячихъ пироговъ.

— Это не пройдетъ вамъ даромъ! — говорилъ, задыхаясь, м-ръ Пикквикъ.

— Шпіоны! — рокотала толпа.

— Ну же, ну! — кричалъ раззадоренный извозчикъ, неистово размахивая обоими кулаками.

Какъ скоро всюду распространилась вѣсть, что Пикквикисты — шпіоны, зрители, не принимавшіе до этой поры дѣятельнаго участія въ ссорѣ, начали съ жаромъ подкрѣплять и развивать замысловатое предложеніе горячаго пирожника, и Богъ вѣдаетъ, чѣмъ бы окончились личныя обиды почтеннымъ сочленамъ, еслибъ вся эта суматоха не была прекращена совершенно неожиданнымъ участіемъ какого-то джентльмена, явившагося неизвѣстно какъ и откуда.

— Что тутъ за гвалтъ? — закричалъ довольно высокій и сухопарый молодой человѣкъ въ зеленомъ фракѣ, обращаясь къ м-ру Пикквику и пробиваясь сквозь толпу при сильномъ содѣйствіи своихъ локтей, задѣвавшихъ по носамъ, затылкамъ и ушамъ многихъ почтенныхъ особъ.

— Шпіоны! — какъ бы въ отвѣтъ прошумѣла толпа.

— Вздоръ, мы вовсе не шпіоны! — возразилъ м-ръ Пикквикъ такимъ искреннимъ и вразумительнымъ тономъ, что не могло оставаться никакого сомнѣнія, что почтенный джентльменъ говорилъ истинную правду.

— Тогда объясните мнѣ въ чемъ дѣло! — проговорилъ молодой человѣкъ, обращаясь къ м-ру Пикквику и подталкивая его легонько локтемъ, чѣмъ хотѣлъ ободрить дрожащаго отъ гнѣва президента пикквикистовъ.

Ученый мужъ въ короткихъ, но сильныхъ и совершенно вразумительныхъ выраженіяхъ объяснилъ молодому человѣку весь ходъ дѣла.

— Ну, такъ идемъ со мной, — сказалъ зеленый фракъ, увлекая насильно м-ра Пикквика и продолжая говорить во всю дорогу. — Нумеръ девятьсотъ двадцать четвертый! возьмите-ка свои деньги, и ступайте по добру по здорову домой… Почтенный джентльменъ… Хорошо его знаю… Всѣ вы ничего не понимаете… Сюда, сэръ, сюда… Гдѣ ваши пріятели?… Все вздоръ, ошибка, я вижу… Недоразумѣніе… Мало ли что бываетъ… Задать ему перцу… Пусть раскуситъ… Несообразительный народъ… Какіе тутъ и мошенники, болваны!

И выстрѣливая такимъ образомъ подобными лаконическими сентенціями выразительнаго свойства, незнакомецъ быстро шелъ въ общую залу конторы дилижансовъ, куда, плотно прижимаясь другъ къ другу, слѣдовали за нимъ м-ръ Пикквикъ и его ученики.

— Эй, буфетчикъ! — проревѣлъ незнакомецъ, неистово дернувъ за колокольчикъ. — Стаканы для всей честной компаніи… коньяку и воды… Пунша горячаго, крѣпкаго, сладкаго! — Живѣй… Глазъ y васъ поврежденъ, сэръ!.. Подать сырой говядины для джентльменскаго глаза… Живѣй! — Ничто такъ хорошо не излечиваетъ синяковъ подъ глазами, какъ сырая говядина… Ха, ха, ха!

И, не думая останавливаться, чтобъ перевести духъ, незнакомецъ однимъ залпомъ выпилъ стаканъ пунша и усѣлся въ креслахъ съ такимъ комфортомъ, какъ будто ничего особеннаго не случилось.

Между тѣмъ какъ три путешественника разсыпались въ благодарности своему новому знакомцу, м-ръ Пикквикъ, хранившій во всѣхъ случаяхъ жизни невозмутимое спокойствіе великой души, разсматривалъ на досугѣ его костюмъ и наружный видъ. Былъ онъ средняго роста, но, при длинныхъ ногахъ и сухопаромъ туловищѣ, казался довольно высокимъ. Зеленый фракъ его могъ быть щегольскимъ нарядомъ въ тѣ дни, когда въ Лондонѣ была мода на узкія фалды, на манеръ ласточкиныхъ крыльевъ: но въ тѣ времена, очевидно, украшалъ онъ особу болѣе короткую, чѣмъ этотъ незнакомецъ, потому что облинялые и запачканные обшлага далеко не доходили до кисти его руки. Онъ былъ застегнутъ на всѣ пуговицы до самаго подбородка, и узкій фракъ подвергался очевидной опасности разорваться на спинѣ. Старый носовой платокъ, вмѣсто галстуха, украшалъ его шею, гдѣ не было и слѣдовъ рубашечнаго воротника. На черныхъ его штанахъ, здѣсь и тамъ, проглядывали свѣтлыя заплаты, обличавшія продолжительную службу этого костюма. Плотно прикрывая колѣни незнакомца, они туго прицѣплялись штрипками къ его дырявымъ башмакамъ, имѣя очевидное назначеніе скрывать отъ нескромныхъ взоровъ его грязные, пожелтѣлые чулки, которые однакожъ рѣзко бросались въ глаза. Его длинные черные волосы пробивались косматыми прядями изъ подъ старой, измятой шляпы, и за обшлагами фрака виднѣлись голыя оконечности его рукъ, украшенныхъ изорванными и грязными перчатками. Онъ былъ худощавъ и блѣденъ, при всемъ томъ физіономія его выражала рѣшительную самоувѣренность, самодовольство и значительную долю безстыдства. Онъ весело потряхивалъ своей скомканной шляпой и неугомонно вертѣлся во всѣ стороны, дѣлая самые выразительные жесты.

Таковъ былъ человѣкъ, котораго тщательно наблюдалъ въ свои очки м-ръ Пикквикъ. Подражая своимъ пріятелямъ, онъ тоже счелъ непремѣнною обязанностью изъявить ему свою искреннюю благодарность въ самыхъ отборныхъ и ученыхъ выраженіяхъ.

— Нечего распространяться, сказано довольно, — отвѣчалъ незнакомецъ, дѣлая энергическій жестъ. — Ни слова больше… но будь я вашимъ пріятелемъ въ зеленой курткѣ, чортъ побери, я бы свихнулъ извозчику шею… Пирожникъ тоже свиная башка… Всѣхъ бы отправилъ къ чорту на кулички… какъ честный человѣкъ… Сволочь, трынъ трава!

Въ эту минуту вошелъ въ залу кондукторъ, и объявилъ, что рочестерскій дилижансъ готовъ отправиться въ дорогу.

— Мой дилижансъ? — воскликнулъ незнакомецъ, быстро вскочивъ со своего мѣста. — Билетъ взятъ… сейчасъ ѣхать… Заплатите за коньякъ… Мелкихъ нѣтъ… Крупные банковые билеты… Сдача y нихъ скверная… серебряныя деньги истерты, что бирмингэмскія пуговицы… дрянь… заплатите.

И онъ еще разъ тряхнулъ на всю компанію своей скомканной шляпой.

Случилось, по волѣ судебъ, что м-ръ Пикквикъ и трое его спутниковъ тоже рѣшились, съ своей стороны, сдѣлать городъ Рочестеръ первою своею станціею и первымъ предметомъ ученыхъ наблюденій. Объявивъ объ этомъ своему новому товарищу, они согласились, для удобнѣйшаго сообщенія другъ другу взаимныхъ мыслей и желаній, помѣститься рядомъ на имперіалѣ.

— Ну, поворачивайтесь! — сказалъ незнакомецъ, помогая м-ру Пикквику взобраться на верхъ дилижанса. — Живѣй!

— Ваша поклажа, сэръ? — спросилъ кондукторъ.

— Чья? Моя? Вотъ этотъ узелокъ, больше никакой поклажи, — отвѣчалъ незнакомецъ. — Весь багажъ отправленъ водой… ящики, сундуки, коробки, баулы… тяжело, демонски тяжело!

И съ этими словами онъ засунулъ въ карманъ небольшой узелокъ, гдѣ хранились рубашка и носовой платокъ.

— Головы, головы, берегите свои головы! — вскричалъ неумолкавшій незнакомецъ, предостерегая пассажировъ имперіала, когда дилижансъ проѣзжалъ подъ сводами воротъ почтоваго двора. — Страшное мѣсто… демонская опасность… Случилось однажды… пятеро дѣтей… мать, высокая леди, кушала бутерброды… совсѣмъ забылась черезъ арку… тррр-тыррр… дѣти оглядываются… голова y матери оторвана… бутербродъ въ рукахъ… нечѣмъ больше ѣсть… сироты… визгъ, крикъ — ужасно, ужасно! — Что, сэръ, изволите смотрѣть на Уайтголль? прекрасное мѣсто… не такъ ли?

— Я разсуждаю, — сказалъ м-ръ Пикквикъ, — о непостоянствѣ фортуны и коловратности человѣческихъ дѣяній.

— Такъ, сэръ, такъ! Сегодня шелкъ и бисеръ, a завтра куда еси дѣвался человѣкъ? Философъ, сэръ?

— Психологъ, сэръ, скромный наблюдатель человѣческой природы, — сказалъ м-ръ Пикквикъ.

— Такъ же какъ и я. Доброе дѣло… Человѣкъ любитъ философствовать, когда нечего ѣсть. Поэтъ, сэръ?

— Почтеннѣйшій другъ мой, м-ръ Снодграсъ, имѣетъ сильный поэтическій талантъ, — сказалъ м-ръ Пикквикъ.

— Не дурно самъ пишу стихи, — отвѣчалъ незнакомецъ. — Поэма въ десять тысячъ стиховъ… Ямбы и хореи съ дактилями и анапестами… Олимпъ… Великая битва… Марсъ поутру, ночью Аполлонъ… барабанъ и лира… Пою тебя, великій мужъ… Нѣтъ вдохновенія — забѣжалъ въ кондитерскую, и опять… Муза, Нептунъ, Морфей… вдохновеніе шипитъ… Прекрасно! — Вы, сэръ, не охотникъ ли? — вдругъ спросилъ онъ, обращаясь къ м-ру Винкелю.

— Да, я люблю охоту, — отвѣчалъ тотъ.

— Прекрасное занятіе, сэръ, безподобное. — Собаки, сэръ?

— Теперь нѣтъ, — отвѣчалъ м-ръ Винкель.

— A! Вы держали собакъ… безподобныя животныя… твари смышленыя… чутье… инстинктъ… Была y меня отличная собака… лягавая… Понто, кличка… Пошелъ однажды на чужое поле… перелѣзъ ограду… выстрѣлилъ… бацъ… свистнулъ — собака стоитъ какъ вкопанная… свистнулъ опять… Понто… нейдетъ… подманилъ къ себѣ — Понто, Понто… виляетъ хвостомъ и смотритъ на столбъ… взглянулъ — на столбѣ надпись: "Лѣсничему приказано бить и стрѣлять всѣхъ собакъ за этой оградой"… Удивительная собака… безцѣнная… зоологическій феноменъ.

— Въ самомъ дѣлѣ, случай необыкновенный, — замѣтилъ м-ръ Пикквикъ. — Позвольте мнѣ записать его?

— Извольте, сэръ, извольте… сотни чудныхъ анекдотовъ насчетъ собакъ… коллекція въ классическомъ родѣ. — Красотка, сэръ? — продолжалъ незнакомецъ, круто повернувшись къ м-ру Треси Топману, бросавшему умильные взгляды на проходившую женщину.

— Очень мила, — замѣтилъ м-ръ Топманъ.

— Да… смакъ есть… Англійскія дѣвушки далеко не такъ хороши, какъ испанки… Благородныя созданія… агатовые волосы… черные глаза… искрометистые… блещутъ… круглыя формы… Чудо, какъ хороши.

— Вы были въ Испаніи, сэръ? — спросилъ м-ръ Топманъ.

— Жилъ тамъ… очень долго.

— И много одержали побѣдъ, сэръ?

— Побѣдъ? Тысячи! Донъ Боларо Фиццгигъ… Грандъ, старикъ… единственная дочь… Донна Христина… блистательная красавица… влюбилась по уши… ревнивый отецъ… гордая испанка… прекрасный англичанинъ… Донна Христина въ отчаяніи… приняла ядъ… рвотнаго дали… желудочный насосъ… сдѣлали операцію… Старикъ Боларо внѣ себя… согласился… соединилъ наши руки… потоки слезъ… романическая исторія… очень.

— Что-жъ? Донна Христина теперь въ Англіи, сэръ? — спросилъ м-ръ Топманъ, приведенный въ восторженное состояніе поэтическимъ изображеніемъ прелестей испанки.

— Умерла, сэръ, умерла, — сказалъ незнакомецъ, приставивъ къ глазамъ коротенькій остатокъ носового коленкороваго платка, — операція трудная… не перенесла… нѣжная комплекція… погибла жертвой.

— A ея отецъ? — спросилъ поэтическій Снодгрась.

— Угрызеніе и бѣдствіе, — отвѣчалъ незнакомецъ, — исчезъ внезапно… молва по всему городу… искали по всѣмъ мѣстамъ… съ ногъ сбились… безъ успѣха… городской фонтанъ на большой площади вдругъ остановился… прошли недѣли… не брызжетъ… работники принялись чистить… выкачали воду… хвать… старикъ Боларо сидитъ въ трубѣ… окоченѣлый… въ правомъ сапогѣ бумага… полная исповѣдь… съ отчаянія… не могъ пережить… Вытащили его, фонтанъ забрызгалъ, заигралъ… Трагическій элементъ.

— Могу ли я, съ вашего позволенія, внести въ свои записки эту трогательную исторію? — спросилъ м-ръ Снодграсъ, проникнутый великимъ соболѣзнованіемъ.

— Пишите, пишите! Пятьдесятъ новыхъ исторій въ такомъ же родѣ, если угодно… вулканическіе перевороты въ моей жизни, странные, непостижимые… Много видѣлъ, много испыталъ… То ли еще будетъ… Позволяю… Пишите.

Въ такомъ духѣ продолжался разговоръ во всю дорогу. На станціяхъ, гдѣ смѣняли лошадей, ученые путешественники угощали своего пріятеля коньякомъ и пивомъ, и онъ безъ умолка разсказывалъ имъ новыя исторіи, запечатлѣнныя по большей части трагическимъ колоритомъ. Въ скоромъ времени, записныя книги господъ Пикквика и Снодграса наполнились поэтическими и философическими описаніями чудесныхъ приключеній. Наконецъ дилижансъ покатился по рочестерскому мосту, за которымъ возвышался древній католическій монастырь.

— Великолѣпная развалина! — воскликнулъ м-ръ Августъ Снодграсъ, увлеченный поэтическимъ чувствомъ при видѣ почтеннаго зданія.

— Какая обильная жатва для антикварія! — провозгласилъ м-ръ Пикквикъ, приставляя зрительную трубу къ своему правому глазу.

— А! прекрасное мѣсто! — замѣтилъ незнакомецъ, — груда кирпичей… угрюмыя стѣны… мрачные своды… темные углы… развалившіяся лѣстницы… старый соборъ… душный запахъ… пилигримы истерли ступени… узкія саксонскія двери… Странные люди эти католическіе монахи… исповѣдальни точно суфлерскія будки въ театрахъ… Папа и главный казначей… Эти образа… Саркофагъ… древнія легенды… чудесныя повѣствованія… источникъ національныхъ поэмъ… вдохновеніе… Превосходно!

И этотъ монологъ безпрерывно продолжался до той поры, когда дилижансъ подъѣхалъ, наконецъ, къ воротамъ гостиницы "Золотого быка" на главной рочестерской улицѣ.

— Вы здѣсь остановитесь, сэръ? — спросилъ м-ръ Натаніэль Винкель.

— Я? Нѣтъ… вамъ совѣтую… всего лучше… хорошая гостиница… отличныя постели… подлѣ трактиръ Райта, дорого… очень дорого… полкроны за всякую мелочь… плата увеличивается, если обѣдаете y пріятелей… странные люди.

М-ръ Винкель повернулся отъ м-ра Пикквика къ м-ру Снодграсу, и отъ Снодграса къ м-ру Топману: пріятели перемигнулись, и утвердительно кивнули другъ другу. М-ръ Пикквикъ обратился къ незнакомцу:

— Вы оказали намъ сегодня поутру весьма важную услугу, сэръ, — сказалъ онъ, — позвольте покорнѣйше просить васъ объ одолженіи раздѣлить съ нами скромный обѣдъ. Мнѣ и пріятелямъ моимъ было бы весьма пріятно продолжить знакомство съ человѣкомъ, который такъ много испыталъ и видѣлъ.

— Очень радъ… благодарю… не смѣю совѣтовать насчетъ блюдъ… не забудьте грибовъ со сметаной и жареной курицы… превосходно! Въ которомъ часу вы обѣдаете?

— A вотъ позвольте, — сказалъ м-ръ Пикквикъ, обращаясь къ своему хронометру, — теперь скоро три. Въ пять часовъ вы свободны?

— Совершенно… именно въ пять часовъ…! ни прежде, ни послѣ. Дѣлъ бездна! До свиданія!

Надѣвъ шапку набекрень, незнакомецъ слегка поклонился почтеннымъ друзьямъ, взялъ узелокъ подъ мышку, свистнулъ, побѣжалъ и вскорѣ скрылся изъ вида.

— Много путешествовалъ и много видѣлъ, это ясно! — замѣтилъ м-ръ Пикквикъ. — Хорошо, что мы его пригласили.

— Какъ 6ы мнѣ хотѣлось видѣть его поэму! — сказалъ м-ръ Снодграсъ.

— Мнѣ бы очень хотѣлось взглянуть на его собаку, — сказалъ м-ръ Винкель.

М-ръ Топманъ ничего не сказалъ и не замѣтилъ; но онъ размышлялъ въ глубинѣ души о доннѣ Христинѣ, гордомъ испанцѣ, о фонтанѣ, о бѣдствіяхъ, о человѣческой жестокости, и глаза его наполнились слезами.

Нумера взяты, постели осмотрѣны, обѣдъ заказанъ, и путешественники отправились осматривать городъ съ его окрестностями.

Прочитавъ внимательно замѣтки м-ра Пикквика относительно четырехъ городовъ: Строда, Рочестера, Четема и Бромптона, мы нашли, что впечатлѣніе его, въ существенныхъ основаніяхъ, ничѣмъ не отличается отъ наблюденій другихъ путешественниковъ, изображавшихъ эти города. Представляемъ здѣсь въ сокращеніи описаніе м-ра Пикквика.

"Главныя произведенія всѣхъ этихъ городовъ", — говоритъ Пикквикъ, — состоятъ, повидимому, изъ солдатъ, матросовъ, жидовъ, мѣла, раковинъ, устрицъ и корабельщиковъ. Къ статьямъ торговой промышленности преимущественно относятся: морскіе припасы, яблоки, сухари, свѣжая и соленая рыба, и устрицы. Улицы многолюдны и представляютъ живописный видъ, оживленный особенно постояннымъ присутствіемъ военныхъ. Пріятно истинному филантропу углубляться въ наблюденія относительно беззаботной и веселой жизни военныхъ, умѣющихъ такъ удачно разнообразить свои развлеченія и такъ незлобиво и невинно шутить надъ добродушными простаками изъ гражданъ. Военные вообще обладаютъ изумительно веселымъ расположеніемъ духа. За два дня до моего пріѣзда сюда одинъ изъ такихъ шутниковъ былъ грубо оскорбленъ въ трактирѣ. Буфетчица не захотѣла отпустить ему болѣе ни одной рюмки водки; въ отплату за это, онъ (скорѣе для забавы) выхватилъ свой штыкъ и ранилъ дѣвушку въ плечо. И однакожъ, этотъ милый весельчакъ пришелъ въ трактиръ на другой день, и самъ же первый выразилъ свою готовность покончить дѣло миромъ и забыть непріятное приключеніе.

"Потребленіе табака въ этихъ городахъ, — продолжаетъ м-ръ Пикквикъ, — должно быть чрезвычайно велико, и табачный запахъ, распространяющійся по улицамъ, безъ сомнѣнія, весьма пріятенъ для особъ, привыкшихъ къ трубкѣ. Поверхностный наблюдатель сдѣлалъ бы, вѣроятно, презрительный отзывъ касательно грязи, которая тоже составляетъ здѣсь характеристическую принадлежность; но истинный философъ, привыкшій углубляться въ самую сущность вещей, увидитъ, конечно, въ этомъ обстоятельствѣ самое рѣзкое и поразительное доказательство торговли и промышленности, обусловливающей народное благосостояніе".

Ровно въ пять часовъ явился незнакомецъ, и съ его приходомъ начался обѣдъ. Дорожнаго узелка съ нимъ больше не было; но въ костюмѣ его не произошло никакихъ перемѣнъ. Говорилъ онъ съ такимъ же лаконическимъ краснорѣчіемъ, какъ прежде, и даже былъ, въ нѣкоторыхъ случаяхъ, гораздо краснорѣчивѣе, хотя бесѣда его имѣла постоянно стенографическій характеръ.

— Что это? — спросилъ онъ, когда человѣкъ принесъ первое блюдо.

— Селедки, сэръ.

— Селедки, а! превосходная рыба! Отправляютъ въ Лондонъ цѣлыми бочками для публичныхъ обѣдовъ. Рюмку вина, сэръ?

— Съ большимъ удовольствіемъ, — сказалъ м-ръ Пикквикъ.

И незнакомецъ, съ необыкновенной быстротою, выпилъ рюмку сперва съ нимъ, потомъ другую съ м-ромъ Снодграсомъ, третью съ м-ромъ Топманомъ, четвертую съ м-ромъ Винкелемъ, и, наконецъ, — пятая рюмка залпомъ влилась въ его горло за здоровье всей компаніи.

— Что тутъ y васъ за суматоха? — спросилъ онъ, окончивъ эти вступительные тосты и обращаясь къ трактирному слугѣ. — Я видѣлъ на лѣстницахъ ковры, лампы, зеркала.

— Это, сударь, приготовленіе къ балу.

— Собраніе будетъ, а?

— Нѣтъ, сэръ. Это балъ въ пользу бѣдныхъ.

— Въ этомъ городѣ должно быть много прекрасныхъ женщинъ: какъ вы полагаете, сэръ? — спросилъ м-ръ Топманъ.

— Блистательныя красавицы… всякому извѣстно… Кентское графство этимъ и славится… яблоки, вишни, хмѣль и женщины! Рюмку вина, сэръ?

— Съ большимъ удовольствіемъ, — отвѣчалъ м-ръ Топманъ.

Незнакомецъ залпомъ опорожнилъ рюмку.

— Мнѣ бы очень хотѣлось идти на балъ, — сказалъ м-ръ Топманъ.

— Билетъ, сэръ, можно получить въ буфетѣ за полугинею, — сказалъ услужливый лакей.

М-ръ Топманъ опять выразилъ живѣйшее желаніе присутствовать на филантропическомъ балѣ; но, не встрѣтивъ никакого сочувствія въ отуманенныхъ взорахъ господъ Пикквика и Снодграса, обратился съ нѣкоторою горячностью къ портвейну и десерту, который только что поставили на столъ. Лакей ушелъ, и путешественники остались одни, имѣя въ виду пріятную перспективу послѣобѣденной дружеской бесѣды.

— Прошу извинить, — сказалъ незнакомецъ. — Погода сегодня демонски жаркая… передайте-ка сюда эту непочатую бутылку.

Незнакомецъ сряду выпилъ нѣсколько рюмокъ за здравіе всѣхъ вообще и каждаго порознь. Наступили веселыя минуты. Гость говорилъ безъ умолку, и пикквикисты слушали съ неутомимымъ вниманіемъ. М-ръ Топманъ съ каждой минутой больше и больше распалялся желаніемъ присутствовать на балѣ. Физіономія м-ра Пикквика пылала выраженіемъ всеобщей филантропіи; м-ръ Винкель и м-ръ Снодграсъ чувствовали сильную наклонность ко сну.

— Эге, ужъ начинаютъ! — воскликнулъ незнакомецъ. — Публика собирается… скрипки настраиваются… арфа звучитъ… балъ въ разгарѣ.

Въ самомъ дѣлѣ, черезъ нѣсколько минутъ звуки оркестра возвѣстили начало первой кадрили.

— Охъ, какъ бы мнѣ хотѣлось идти! — сказалъ опять м-ръ Топманъ.

— Да и мнѣ,- сказалъ незнакомецъ, — чортъ побери… проклятая поклажа… тюки, вьюки… непріятная пересылка водой… сиди тутъ — не въ чемъ идти… странно, странно!

Должно теперь замѣтить, что любовь къ ближнему во всѣхъ возможныхъ проявленіяхъ и видахъ была первою заповѣдью для пикквикистовъ, и никто изъ нихъ не отличался столько ревностнымъ исполненіемъ этой заповѣди, какъ м-ръ Треси Топманъ. Въ дѣловые отчеты клуба внесено множество случаевъ, свидѣтельствующихъ неоспоримымъ образомъ, что этотъ джентльменъ былъ до невѣроятности добръ и милосердъ къ своимъ ближнимъ.

— Мнѣ было бы очень пріятно, — сказалъ м-ръ Треси Топманъ, — снабдить васъ приличнымъ костюмомъ; но вы слишкомъ тонки, между тѣмъ какъ я…

— Толстъ какъ дистиллированный Бахусъ, э? Ха, ха, ха! Подайте-ка сюда бутылку.

Былъ ли м-ръ Топманъ приведенъ въ справедливое негодованіе при этомъ слишкомъ вольномъ и даже, такъ сказать, дерзкомъ тонѣ, съ какимъ незнакомецъ, безъ всякихъ предварительныхъ церемоній, потребовалъ къ себѣ вино, или, быть можетъ, онъ оскорбился весьма неприличнымъ сравненіемъ своей, особы съ дистиллированнымъ Бахусомъ, — утвердительно сказать нельзя ни того, ни другого. Онъ передалъ вино, кашлянулъ два раза, и бросилъ на незнакомца суровый взглядъ, давая ему замѣтить неумѣстность его поведенія: оказалось, однакожъ, что веселый гость сохранилъ совершенное спокойствіе духа подъ вліяніемъ этого испытующаго взгляда, и м-ръ Топманъ, убѣжденный въ его невинности, мгновенно перемѣнилъ гнѣвъ на милость. Онъ продолжалъ:

— Я хотѣлъ замѣтить, сэръ, что фракъ мой былъ бы для васъ слишкомъ широкъ; но вотъ костюмъ моего друга Винкеля, надѣюсь, будетъ вамъ впору.

Незнакомецъ измѣрялъ мѣткимъ глазомъ фигуру м-ра Винкеля, и черты лица его заблистали совершеннѣйшимъ удовольствіемъ.

— Счастливая, безподобная идея! — воскликнулъ онъ. — Пріятель вашъ — второй экземпляръ меня самого!

М-ръ Топманъ погрузился на нѣсколько минутъ въ глубокую думу и потомъ бросилъ внимательный взглядъ на почтенныхъ сочленовъ. Вино уже оказало свое снотворное дѣйствіе на м-ровъ Снодграса и Винкеля, и, повидимому, не подлежало сомнѣнію, что даже чувства м-ра Пикквика подчинились успокоительному вліянію Бахуса. Достопочтенный мужъ постепенно перешелъ черезъ всѣ степени, которыя обыкновенно предшествуютъ окончательной летаргіи, производимой сытнымъ обѣдомъ и его послѣдствіями. Отъ безотчетнаго веселья онъ спустился мало-помалу въ пучину безотчетной грусти, и потомъ изъ пучины грусти взобрался опять на высоту веселья. Подобно газовому фонарю на улицѣ, раздуваемому вѣтромъ сквозь узкое отверстіе, онъ обнаружилъ на минуту неестественное сіяніе, и вдругъ угасъ почти совершенно. Еще черезъ нѣсколько минутъ онъ вспыхнулъ яркимъ свѣтомъ, и уже окончательно загасъ. Голова его опрокинулась на грудь, и удушливое сопѣнье, прерываемое по временамъ громкимъ всхрапомъ, сдѣлалось единственнымъ признакомъ присутствія великаго человѣка.

Искушеніе — быть на балу и ознакомиться нагляднымъ образомъ съ блистательною красотою женщинъ Кентскаго графства — сильнѣйшимъ образомъ дѣйствовало теперь на чувства м-ра Топмана. Искушеніе взять съ собою веселаго гостя — было тоже очень сильно. Топманъ былъ чужой въ этомъ мѣстѣ и совсѣмъ не зналъ городскихъ жителей, между тѣмъ какъ незнакомецъ жилъ, повидимому, въ Рочестерѣ съ младенческихъ лѣтъ. М-ръ Винкель спалъ глубокимъ сномъ; будить его было безполезно; по обыкновенному ходу вещей, онъ, какъ снопъ, покатился бы на свою постель, еслибъ удалось пробудить его отъ неестественнаго усыпленія. М-ръ Топманъ былъ въ нерѣшительномъ состояніи.

— Выпейте рюмку и передайте вино мнѣ! — проговорилъ неутомимый гость.

М-ръ Топманъ повиновался инстинктивно, и послѣдняя рюмка, ожививъ дѣятельность его духа, заставила его остановиться на опредѣленномъ планѣ.

— Спальня Винкеля подлѣ моей комнаты, — сказалъ м-ръ Топманъ. — Въ настоящемъ положеніи, разумѣется, ему никакъ не растолкуешь, чего мы хотимъ; но я знаю, что въ чемоданѣ y него прекрасная фрачная пара платья. Можно, я думаю, распорядиться и безъ него: вы надѣнете его костюмъ, a потомъ, послѣ бала, я опять могу уложить его вещи на свое мѣсто, такъ что онъ ничего не будетъ знать.

— Геніальная мысль! — воскликнулъ незнакомецъ. — Чудесный планъ… странное положеніе, чортъ побери… четырнадцать фраковъ въ дорожныхъ ящикахъ… долженъ занимать чужой фракъ… Непріятно!

— Надобно теперь купить билеты, — сказалъ м-ръ Топманъ.

— Размѣнивать соверенъ не стоитъ хлопотъ… бросимъ жребій, кому платить… Такъ, такъ… вонъ она какъ юлитъ… женщина, блистательная женщина… Вамъ платить, — говорилъ незнакомецъ, — когда брошенная монета катилась по столу. М-ръ Топманъ позвонилъ, заплатилъ за билеты и приказалъ подать свѣчи. Черезъ четверть часа незнакомецъ уже рисовался въ блистательномъ костюмѣ м-ра Натаніэля Винкеля.

— Это новый форменный фракъ, — сказалъ м-ръ Топманъ, когда незнакомецъ охорашивался передъ зеркаломъ. — Онъ сшитъ въ первый разъ послѣ изобрѣтенія формы для нашего клуба.

Говоря это, онъ рекомендовалъ гостю обратить вниманіе на большія вызолоченныя пуговицы съ портретомъ м-ра Пикквика и съ буквами: П. К.

— Портретъ этого старика?… Хорошо, очень хорошо! — сказалъ незнакомецъ.- A что значатъ эти буквы: П. К.?… Платье краденое, а?

М-ръ Топманъ пришелъ въ сильное негодованіе и поспѣшилъ объяснить тайну девиза.

— Талія немного коротка, — говорилъ между тѣмъ незнакомецъ, повертываясь и кривляясь передъ зеркаломъ. — Форма похожа на почтамтскую… фраки тамъ наобумъ, безъ мѣрки… Неисповѣдимыя предопредѣленія судьбы… y всѣхъ малорослыхъ людей длинные фраки… y великановъ — короткіе!.. Все навыворотъ въ этомъ мірѣ.

Когда, наконецъ, все приведено было въ совершеннѣйшій порядокъ, м-ръ Топманъ и его товарищъ пошли наверхъ, въ бальныя залы.

— Ваши фамиліи, сэръ? — спросилъ швейцаръ.

М-ръ Треси Топманъ приготовился исчислить свои титулы; но незнакомецъ остановилъ его.

— Не нужно фамилій, — сказалъ онъ швейцару, и потомъ прошепталъ на ухо Топману, — не годится объявлять именъ… почтенныя фамиліи въ своемъ кругу… не могутъ произвести эффекта въ публичныхъ мѣстахъ… лучше инкогнито… джентльмены изъ Лондона, знатные путешественники!

Дверь отворилась, и знатные путешественники вошли въ залу.

То была широкая и длинная комната, освѣщенная восковыми свѣчами въ хрустальныхъ канделя брахъ. Скамейки, обитыя малиновымъ бархатомъ, стояли по всѣмъ четыремъ сторонамъ. Музыканты живописной группой на хорахъ, и кадрили симметрически были расположены въ два или три ряда танцующихъ паръ. Въ смежной комнатѣ стояли карточные столы, и двѣ пары старухъ, съ такимъ же числомъ почтенныхъ джентльменовъ, уже сидѣли за вистомъ.

По окончаніи послѣдней фигуры танцоры разошлись по залѣ. М-ръ Топманъ и его товарищъ, стоя въ углу, наблюдали собраніе.

— Очаровательныя женщины! — замѣтилъ м-ръ Топманъ.

— То ли еще будетъ! — отвѣчалъ незнакомецъ. — Теперь, покамѣстъ, мелюзга… тузы не явились… странная публика… корабельные чиновники высшаго разряда знать не хотятъ корабельныхъ инженеровъ низшаго разряда… корабельные инженеры низшаго разряда знать не хотятъ мелкаго джентри… мелкое джентри презираетъ купцовъ…

— Не знаете ли, кто этотъ щуроглазый мальчуганъ съ свѣтлыми волосами и въ фантастическомъ костюмѣ? — спросилъ м-ръ Топманъ.

— Неважная птица… юнга девяносто седьмого экипажа… A вотъ достопочтенный Вильмотъ Снайпъ… знатная фамилія… богатъ какъ чортъ… всѣ знаютъ.

— Сэръ Томасъ Клобберъ, леди Клобберъ и дѣвицы Клобберъ! — забасилъ швейцаръ громовымъ голосомъ.

И по залѣ распространилось общее волненіе, когда величественными стопами вошли: высокій джентльменъ въ синемъ фракѣ съ свѣтлыми пуговицами, высокая леди въ голубомъ атласномъ платьѣ и двѣ молодыя дѣвицы въ новомодныхъ костюмахъ того же цвѣта.

— Главный начальникъ надъ портомъ… важная особа, — шепнулъ незнакомецъ м-ру Топману, когда благотворительный комитетъ встрѣчалъ сэра Томаса Клоббера и его превосходительное семейство.

Достопочтенный Вильмотъ Снайпъ и другіе знатные джентльмены спѣшили принести дань глубокаго благоговѣнія дѣвицамъ Клобберъ. Самъ сэръ Томасъ Клобберъ стоялъ среди залы, выпрямившись какъ стрѣла, и величественно озиралъ блестящее собраніе.

— М-ръ Смити, м-съ Смити и дѣвицы Смити! — проревѣлъ опять швейцаръ.

— Что это за м-ръ Смити? — спросилъ м-ръ Треси Топманъ.

— Такъ себѣ… неважный чиновникъ… вздоръ, — отвѣчалъ незнакомецъ.

М-ръ Смити отвѣсилъ низкій поклонъ сэру Томасу Клобберу, который, въ свою очередь, удостоилъ его легкимъ наклоненіемъ головы. Леди Клобберъ навела трубку на м-съ Смити и ея дочерей, между тѣмъ какъ м-съ Смити гордо посматривала на какую-то другую м-съ, не имѣвшую счастья принадлежать къ чиновницамъ корабельной верфи.

— Полковникъ Болдеръ, м-съ полковница Болдеръ и миссъ Болдеръ! — докладывалъ швейцаръ.

— Начальникъ гарнизона, — сказалъ незнакомецъ въ отвѣтъ на вопросительный взглядъ м-ра Топмана.

М-съ Болдеръ дружески раскланялась съ дѣвицами Клобберъ; встрѣча между полковницею Болдеръ и леди Клобберъ была ознаменована самыми искренними изліяніями радостныхъ чувствъ; полковникъ Болдеръ и сэръ Томасъ Клобберъ перенюхивались въ табакеркахъ другъ y друга и продолжали стоять одиноко, какъ джентльмены, проникнутые благороднымъ сознаніемъ собственнаго превосходства передъ всѣмъ, что ихъ окружало.

Между тѣмъ какъ мѣстные аристократы — Болдеры, Клобберы и Снайпы — поддерживали такимъ образомъ свое достоинство на верхнемъ концѣ залы, другіе разряды провинціальнаго общества подражали ихъ примѣру на противоположной сторонѣ. Младшіе офицеры девяносто седьмого полка присоединились къ семействамъ корабельныхъ инженеровъ. Жены и дочери гражданскихъ чиновниковъ составляли свою особую партію, окруженную молодыми людьми изъ того же круга. М-съ Томлинсонъ, содержательница почтовой конторы, была, повидимому, избрана главою торговаго сословія.

Самой замѣтной особой въ своемъ кругу былъ одинъ маленькій и кругленькій человѣчекъ съ черными хохлами на вискахъ и огромной лысиною на макушкѣ, докторъ девяносто седьмого полка, м-ръ Слеммеръ. Онъ нюхалъ табакъ изъ всѣхъ табакерокъ, безъ умолка болталъ со всѣми, смѣялся, плясалъ, отпускалъ остроты, игралъ въ вистъ, дѣлалъ все и былъ вездѣ. Къ этимъ многосложнымъ и разнообразнымъ занятіямъ маленькій докторъ прибавлялъ другое, чрезвычайно важное: онъ неутомимо ухаживалъ за маленькой пожилой вдовой въ богатомъ платьѣ и бриліантахъ, придававшихъ ея особѣ весьма значительную цѣнность.

Нѣсколько времени м-ръ Топманъ и его товарищъ безмолвно наблюдали маленькаго доктора и его интересную даму. Незнакомецъ прервалъ молчаніе:

— Груды золота… старуха… лѣкарь-фанфаронъ… спекуляція… задать имъ перцу… идея недурная.

М-ръ Топманъ бросилъ вопросительный взглядъ на его лицо.

— Стану волочиться за старухой, — сказалъ незнакомецъ.

— Кто она такая? — спросилъ м-ръ Топманъ.

— Не знаю… не видалъ ни разу… доктора прочь… увидимъ.

Принявъ это рѣшеніе, незнакомецъ перешелъ поперекъ залы, и, остановившись y камина, началъ посматривать съ почтительнымъ и меланхолическимъ удивленіемъ на жирныя щеки пожилой леди. М-ръ Топманъ обомлѣлъ. Незнакомецъ дѣлалъ быстрые успѣхи: маленькій докторъ началъ танцовать съ другой дамой — вдова уронила платокъ — незнакомецъ поднялъ, подалъ — улыбка, поклонъ, книксенъ — разговоръ завязался. Еще нѣсколько минутъ… два-три слова съ распорядителемъ танцами… небольшая вступительная пантомима, и незнакомецъ занялъ свое мѣсто въ кадрили съ м-съ Боджеръ.

Удивленіе м-ра Топмана, при этой чудной ловкости товарища, ровно ничего не значило въ сравненіи съ глубокимъ изумленіемъ доктора девяносто седьмого полка. Незнакомецъ молодъ, вдова самолюбива, вниманіе доктора отвергнуто, и счастливый соперникъ не обращаетъ никакого вниманія на его негодованіе. Докторъ Слеммеръ остолбенѣлъ. Какъ? Неужели его, знаменитаго врача девяносто седьмого полка, забыли и презрѣли въ пользу человѣка, котораго никто не видѣлъ прежде и котораго никто не знаетъ даже теперь! Вѣроятно ли это! Возможно ли? Да, чортъ побери, очень возможно: они танцуютъ и любезничаютъ. Какъ! Это что еще? Незнакомецъ рекомендуетъ своего пріятеля! Докторъ Слеммеръ не вѣритъ глазамъ, но роковая истина должна быть допущена: м-съ Боджеръ танцуетъ съ м-ромъ Треси Топманомъ — это не подлежитъ никакому сомнѣнію. Вдовица передъ самымъ носомъ доктора, полная одушевленія и жизни, выдѣлываетъ самые хитрые прыжки, то подбоченится, то подыметъ голову, и м-ръ Треси Топманъ рисуется передъ ней съ торжественнымъ лицомъ. Непостижимо!

Терпѣливо и молчаливо докторъ медицины и хирургіи переноситъ свою невзгоду, и съ убійственнымъ хладнокровіемъ смотритъ, какъ молодые люди пьютъ глинтвейнъ, подчиваютъ конфектами своихъ дамъ, кокетничаютъ, любезничаютъ, улыбаются, смѣются; но когда, наконецъ, незнакомецъ исчезъ, чтобы проводить м-съ Боджеръ до ея кареты, д-ръ Слеммеръ быстро вскочилъ съ своего мѣста, какъ ужаленный вепрь, и негодованіе, долго сдерживаемое, запылало яркимъ заревомъ на его щекахъ.

Незнакомецъ, между тѣмъ, проводивъ интересную вдову, снова появился въ залѣ вмѣстѣ съ м-ромъ Топманомъ. Онъ говорилъ и смѣялся отъ искренняго сердца. Докторъ Слеммеръ свирѣпѣлъ, пыхтѣлъ, бѣсновался, жаждалъ крови своего врага.

— Сэръ, — произнесъ онъ страшнымъ голосомъ, подавая ему свою карточку, — имя мое — Слеммеръ, докторъ Слеммеръ девяносто седьмого полка… въ четемскихъ казармахъ, сэръ… вотъ мой адресъ.

Больше ничего онъ не мотъ сказать; бѣшенство душило его.

— A! — проговорилъ незнакомецъ холоднымъ тономъ. — Учтивое вниманіе… Слеммеръ… Благодарю… теперь не боленъ… когда захвораю… д-ръ Слеммеръ… не забуду!

— Какъ? вы увертываетесь, милостивый государь? — говорилъ, задыхаясь, неистовствующій докторъ. — Вы трусъ, негодяй, лжецъ!.. Вы — довольно ли вамъ этого? Дайте вашъ адресъ.

— О, глинтвейнъ, я вижу, слишкомъ крѣпокъ! — воскликнулъ незнакомецъ вполголоса. — Не жалѣютъ коньяка… очень глупо… лимонадъ гораздо лучше… жаркія комнаты… пожилые джентльмены… голова разболится… не хорошо, не хорошо… очень.

И онъ отступилъ назадъ съ невозмутимымъ спокойствіемъ.

— Я знаю, сэръ, вы остановились въ этой гостиницѣ,- сказалъ неумолимый докторъ, — теперь вы пьяны; завтра обо мнѣ услышите; я отыщу васъ, отыщу!

— На улицѣ, можетъ-быть… дома я никогда не бываю.

Д-ръ Слеммеръ, сдѣлавъ неистовое движеніе, нахлобучилъ шляпу и вышелъ изъ залы. М-ръ Топманъ и его товарищъ пошли наверхъ въ спальню невиннаго м-ра Винкеля, которому надлежало возвратить занятый костюмъ.

Этотъ джентльменъ уже давно спалъ крѣпкимъ сномъ; церемонія размѣна павлиньихъ перьевъ была совершена очень скоро и спокойно. Пріятели закусили и выпили на сонъ грядущій по нѣскольку стакановъ вина. Незнакомецъ былъ разговорчивъ и веселъ; м-ръ Треси Топманъ, отуманенный глинтвейномъ, лафитомъ, восковыми свѣчами и бѣлоснѣжными плечами рочестерскихъ красавицъ, былъ на седьмомъ небѣ и воображалъ себя первымъ счастливцемъ подлуннаго мира. Проводивъ своего товарища, м-ръ Топманъ, не безъ нѣкоторыхъ затрудненій, отыскалъ отверстіе въ своемъ ночномъ колпакѣ и впихнулъ въ него свою голову, — при чемъ опрокинулъ подсвѣчникъ и разбилъ остальную бутылку съ портвейномъ. Наконецъ, послѣ многихъ разнообразныхъ эволюцій, ему удалось кое-какъ добрести до своей постели, гдѣ онъ и погрузился въ сладкій сонъ.

Поутру на другой день, ровно въ семь часовъ, всеобъемлющая душа м-ра Пикквика была выведена изъ своего безсознательнаго положенія громкимъ стукомъ въ дверь комнаты.

— Кто тамъ? — спросилъ м-ръ Пикквикъ, вскакивая съ постели.

— Чистильщикъ сапоговъ, сэръ.

— Чего вамъ отъ меня нужно?

— Потрудитесь сказать сэръ, какой джентльменъ изъ вашего общества носитъ свѣтло-синій фракъ съ золотыми пуговицами?

М-ръ Пикквикъ мигомъ догадался, что лакей взялъ, вѣроятно, чистить платье его товарища и забылъ, кому оно принадлежитъ. Онъ отвѣчалъ:

— М-ръ Винкель, черезъ двѣ комнаты направо.

— Покорно благодарю.

Топманъ пилъ больше всѣхъ и спалъ богатырскимъ сномъ; однакожъ громкій стукъ неугомоннаго лакея разбудилъ и его.

— Что тамъ такое?

— Можно ли поговорить съ м-ромъ Винкелемъ, сэръ? — сказалъ слуга.

— Винкель! Винкель! — вскричалъ м-ръ Топманъ, приподнявшись съ постели.

— Что! — отозвался слабый голосъ изъ сосѣдней комнаты.

— Васъ спрашиваютъ… тамъ… за дверью, — пробормоталъ полусонный Топманъ, повернувшись на другой бокъ.

— Спрашиваютъ! — воскликнулъ Винкель, быстро вскакивая съ постели, и набрасывая халатъ на свои плечи, — кто-жъ бы это? Кому я понадобился въ такомъ дальнемъ разстояніи отъ города?

— Какой-то джентльменъ желаетъ съ вами переговорить, — сказалъ лакей, когда м-ръ Винкель отворилъ ему дверь, — джентльменъ говоритъ, что онъ недолго васъ задержитъ; но ему непремѣнно надобно васъ видѣть.

— Странно, очень странно! — сказалъ м-ръ Винкель. — Гдѣ этотъ джентльменъ?

— Онъ дожидается въ кофейной комнатѣ.

— Хорошо. Скажите, что сейчасъ приду.

Этимъ временемъ счастливый Топманъ погрузился опять въ сладкій утренній сонъ.

М-ръ Винкель одѣлся на скорую руку и сошелъ внизъ, въ общую залу. Старуха и два лакея убирали посуду; какой-то офицеръ въ мундирѣ стоялъ y окна, спиною къ дверямъ. Обернувшись при входѣ м-ра Винкеля, онъ поклонился ему довольно сухо и предложилъ слугамъ выйти.

— М-ръ Винкель, если не ошибаюсь? — сказалъ офицеръ, запирая дверь.

— Да, я Винкель; что вамъ угодно?

— Вы, конечно, не удивитесь, сэръ, если услышите, что я пришелъ къ вамъ по порученію моего друга, м-ра Слеммера, доктора девяносто седьмого полка.

— Доктора Слеммера?!

— Такъ точно. Докторъ просилъ меня объявить вамъ, сэръ, что вы вчера вечеромъ изволили вести себя совсѣмъ не по джентльменски и что, слѣдовательно, онъ считаетъ себя въ правѣ требовать удовлетворенія.

Изумленіе м-ра Винкеля обрисовалось самыми краснорѣчивыми знаками на его лицѣ. Пріятель доктора Слеммера продолжалъ:

— Другъ мой, докторъ Слеммеръ, твердо убѣжденъ, что вы были вчера слишкомъ пьяны, и вѣроятно, сами не сознаете всей обширности обиды, нанесенной ему. Онъ поручилъ мнѣ сказать, что если вы, какъ благородный человѣкъ, обнаружите готовность извиниться въ своемъ поведеніи, — онъ согласенъ принять отъ васъ удовлетворительное объясненіе, которое вы потрудитесь написать подъ мою диктовку.

— Письменное объясненіе! — воскликнулъ озадаченный м-ръ Винкель.

— Одно изъ двухъ: объясненіе, или… вы понимаете? — сказалъ докторскій пріятель холоднымъ тономъ.

— Точно ли ко мнѣ относится ваше порученіе, сэръ? — спросилъ м-ръ Винкель, безнадежно сбитый съ толка необыкновеннымъ предложеніемъ.

— Самъ я не имѣлъ чести быть свидѣтелемъ вашего неприличнаго поступка, — отвѣчалъ, улыбаясь, загадочный джентльменъ, — и вы отказались дать свой адресъ доктору Слеммеру. По его порученію, надлежало мнѣ развѣдать, кому принадлежитъ свѣтло-синій фракъ съ вызолоченными пуговицами, портретомъ и буквами "П. К." другъ мой хотѣлъ во что бы ни стало узнать вашу фамилію.

М-ръ Винкель остолбенѣлъ при этомъ подробномъ описаніи его костюма. Пріятель доктора Слеммера продолжалъ:

— Изъ разспросовъ, мною сдѣланныхъ, оказалось, что владѣлецъ свѣтло-синяго фрака съ эмблематическими пуговицами прибылъ въ эту гостиницу вчера передъ обѣдомъ съ тремя другими джентльменами. Я немедленно послалъ узнать вашу фамилію, и теперь мнѣ извѣстно, что я имѣю честь говорить съ м-ромъ Винкелемъ.

Если бы главная башня Рочестерскаго замка внезапно сдвинулась со своего мѣста, и остановилась передъ гостиницею "Золотого Быка", изумленіе Винкеля было бы ничтожнымъ въ сравненіи съ тѣми чувствами, которыя теперь волновали его грудь. Первою его мыслью было, что, вѣроятно, фракъ его украденъ.

— Позволите ли мнѣ отлучиться на минуту? — сказалъ онъ.

— Сдѣлайте милость.

М-ръ Винкель опрометью бросился наверхъ и раскрылъ дрожащею рукою свой чемоданъ. Фракъ лежалъ на своемъ обыкновенномъ мѣстѣ, но былъ измятъ и немного запачканъ: стало быть, его надѣвали прошлой ночью.

— Ну, да, дѣло очевидное, сообразилъ м-ръ Винкель, припоминая событія вчерашняго дня, — вчера послѣ обѣда мнѣ вздумалось гулять по здѣшнимъ улицамъ: помню очень хорошо, какъ я закурилъ сигару и вышелъ со двора. Вѣроятно, я надѣлъ свой новый фракъ, зашелъ куда-нибудь, и напроказилъ: пьяному море по колѣна! Вотъ и раздѣлывайся теперь съ какимъ-то докторомъ Слеммеромъ! Непріятно, чортъ побери, очень непріятно!

Сказавъ это, м-ръ Винкель поспѣшилъ воротиться въ общую залу съ мрачной рѣшимостью принять вызовъ неустрашимаго доктора Слеммера и мужественно покориться всѣмъ послѣдствіямъ страшнаго поединка.

Многія обстоятельства имѣли вліяніе на геройскую рѣшимость м-ра Винкеля, и прежде всего — репутація, которою онъ пользовался въ клубѣ. До сихъ поръ его считали образцомъ ловкости и искусства во всѣхъ дѣлахъ, наступательныхъ и оборонительныхъ, гдѣ требовалось необыкновенное присутствіе духа и вотъ, если теперь, при первомъ критическомъ случаѣ, онъ обнаружитъ свою слабость, въ глазахъ самого основателя знаменитаго клуба, слава его затмится, и онъ пропалъ навсегда. Вдумываясь притомъ глубже въ этотъ предметъ, онъ сообразилъ, основываясь на многихъ случаяхъ, что секунданты, вслѣдствіе обоюднаго соглашенія, рѣдко заряжали пистолеты пулями, и всего чаще удавалось имъ примирять противниковъ послѣ холостыхъ зарядовъ. Его секундантомъ, разумѣется, будетъ м-ръ Снодграсъ. Если изобразить ему опасность живѣйшими и яркими красками, нѣтъ сомнѣнія, этотъ джентльменъ обо всемъ извѣститъ м-ра Пикквика, который, въ свою очередь, не замедлитъ обратиться къ мѣстнымъ властямъ, и, стало быть, покушеніе на убійство будетъ предотвращено.

Такъ разсуждалъ м-ръ Винкель, когда воротился въ общую залу, и объявилъ свое согласіе на вызовъ обиженнаго доктора.

— Не угодно ли вамъ отправить меня къ вашему другу, чтобъ я мотъ съ нимъ условиться о времени и мѣстѣ нашей встрѣчи? — сказалъ офицеръ.

— Нѣтъ, это совсѣмъ не нужно, — возразилъ м-ръ Винкель, — мы это можемъ рѣшить теперь же, и я не замедлю извѣстить своего секунданта.

— Въ такомъ случаѣ — сегодня вечеромъ, на закатѣ солнца: хорошо это будетъ? — спросилъ офицеръ безпечнымъ тономъ.

— Очень хорошо, — отвѣчалъ м-ръ Винкель, думая, напротивъ, что это — очень дурно.

— Знаете ли вы крѣпость Питта?

— Да, я видѣлъ ее вчера.

— Пройдя городъ, вы потрудитесь повернуть налѣво съ большой дороги и обогнуть главный уголъ крѣпости; я буду ждать васъ въ безопасномъ мѣстѣ, и дѣло, авось, устроится такъ, что никто намъ не помѣшаетъ.

— Это мы увидимъ! — думалъ м-ръ Винкель, бросая мужественный взглядъ на секунданта своего противника.

— Больше, кажется, ничего не нужно? — сказалъ офицеръ.

— Ничего, я полагаю.

— Прощайте, сэръ.

— Прощайте.

И офицеръ, насвистывая веселую пѣсню, вышелъ изъ залы.

Завтракъ нашихъ героевъ, противъ обыкновенія, былъ очень невеселъ. М-ръ Топманъ, послѣ похожденій вчерашней ночи, остался въ постели; Снодграсъ, въ глубинѣ души, предавался поэтическимъ размышленіямъ, получившимъ на этотъ разъ весьма угрюмый характеръ, и даже самъ президентъ обнаруживалъ необыкновенную склонность къ молчанію и содовой водѣ. М-ръ Винкель нетерпѣливо выжидалъ удобнаго случая для объясненій, и случай скоро представился: онъ и м-ръ Снодграсъ отправились вдвоемъ на поэтическую прогулку, подъ предлогомъ обозрѣнія достопримѣчательностей города.

— Снодграсъ, — началъ м-ръ Винкель, когда они вышли за ворота, — Снодграсъ, любезный другъ, могу ли я положиться на твою скромность?

Предложивъ этотъ вопросъ, онъ былъ глубоко убѣжденъ, что любезный другъ, при первой возможности, разболтаетъ ввѣренную тайну. Поэты — народъ болтливый, это всѣмъ извѣстно; a Снодграсъ былъ великій поэтъ.

— Совершенно можешь, — отвѣчалъ м-ръ Снодграсъ, — хочешь, я дамъ клятву…

— Нѣтъ, нѣтъ, — прервалъ м-ръ Винкель, пораженный страшной возможностью удержать на привязи поэтическій языкъ своего пріятеля — не клянись, мой другъ, не клянись: это совсѣмъ не нужно.

М-ръ Снодграсъ медленно опустилъ руку, поднятую къ небесамъ во изъявленіе готовности дать клятву.

— Мнѣ нужна твоя помощь, любезный другъ, въ одномъ важномъ дѣлѣ… въ дѣлѣ чести, — сказалъ м-ръ Винкель.

— И ты ее получишь — вотъ тебѣ моя рука! — отвѣчалъ восторженный поэгъ.

— У меня дуэль, Снодграсъ, дуэль на жизнь и смерть съ м-ромъ Слеммеромъ, докторомъ девяносто седьмого полка, — сказалъ мистеръ Винкель, желая представить свое дѣло въ самомъ торжественномъ свѣтѣ;- мы условились съ его секундантомъ сойтись сегодня вечеромъ, на закатѣ солнца.

— Очень хорошо: я буду твоимъ секундантомъ.

Такая готовность со стороны пріятеля нѣсколько изумила дуэлиста. Чужая бѣда встрѣчается, по большей части, съ удивительнымъ хладнокровіемъ посторонними людьми: м-ръ Винкель выпустилъ изъ вида это обстоятельство, и судилъ о чувствованіяхъ друга по біенію своего собственнаго сердца.

— Послѣдствія, мой другъ, могутъ быть ужасны, — замѣтилъ м-ръ Винкель.

— Ну, этого нельзя сказать заранѣе, — отвѣчалъ поэтическій Снодграсъ.

— Докторъ, я полагаю, отличный стрѣлокъ.

— Очень можетъ быть: всѣ военные стрѣляютъ хорошо, но вѣдь и ты, авось, не дашь промаха въ десяти шагахъ.

— Разумѣется.

Снодграсъ былъ удивительно спокоенъ, и поэтическое лицо его, къ великой досадѣ м-ра Винкеля, начинало выражать торжественную рѣшимость. Надлежало сообщить разговору другой оборотъ.

— Любезный другъ, — сказалъ м-ръ Винкель трогательнымъ и дрожащимъ голосомъ, испустивъ глубочайшій вздохъ изъ своей груди и устремивъ свой взоръ къ небесамъ, — любезный другъ, если роковая пуля сразитъ мое сердце, и я бездыханенъ упаду къ ногамъ своего безжалостнаго противника, ты долженъ принять на себя священную обязанность извѣстить обо всемъ моего отца: скажи, что я палъ на полѣ чести, и вручи ему отъ меня мое послѣднее письмо.

Но и эта краснорѣчивая выходка не имѣла вожделѣннаго успѣха: поэтъ, приведенный въ трогательное умиленіе, изъявилъ готовность составить обо всемъ подробнѣйшій рапортъ, и лично вручить печальное письмо отцу убитаго друга.

— Но если я паду, — продолжалъ м-ръ Винкель, — или если докторъ Слеммеръ падетъ отъ моихъ рукъ, ты неизбѣжно въ томъ и другомъ случаѣ самъ будешь замѣшанъ въ это дѣло, какъ свидѣтель преступленія, и можешь подвергнуться большимъ непріятностямъ. Объ этомъ я не могу подумать безъ содроганія.

При этомъ маневрѣ м-ръ Снодграсъ задрожалъ и поблѣднѣлъ, но, руководимый чувствомъ безкорыстной дружбы, скоро оправился отъ своего волненія и отвѣчалъ твердымъ голосомъ:

— Что дѣлать! Непріятности не легко перенести, но для друга я готовъ въ огонь и воду.

М-ръ Винкель внутренно посылалъ къ чорту эту безкорыстную дружбу, и отчаяніе сильно овладѣло его душой, когда они продолжали такимъ образомъ гулять по улицамъ города. Онъ ухватился за послѣднее средство:

— Снодграсъ! — вскричалъ онъ вдругъ, останавливаясь среди дороги и съ жаромъ ухватясь за руку своего пріятеля, — ты ужъ, пожалуйста, не компрометируй меня въ этомъ дѣлѣ, не извѣщай объ этомъ полицію, не обращайся къ мѣстнымъ властямъ съ просьбой посадить подъ арестъ меня и м-ра Слеммера, доктора девяносто седьмого полка, который живетъ теперь въ Четемскихъ казармахъ, недалеко отъ крѣпостного вала. Другой бы на твоемъ мѣстѣ принялъ всѣ возможныя мѣры для предотвращенія этой дуэли, мой другъ.

— Ни за что въ свѣтѣ! — воскликнулъ м-ръ Снодграсъ съ величайшимъ энтузіазмомъ.

Прощай, послѣдняя надежда! Благодаря услужливости своего друга, м-ръ Винкель принужденъ сдѣлаться одушевленной мишенью для смертоноснаго выстрѣла какого-то злодѣя, котораго онъ не видалъ и въ глаза! Холодный потъ заструился по его лбу.

Покончивъ такимъ образомъ эти предварительныя объясненія, друзья наши купили пистолеты съ достаточнымъ количествомъ пороха и пуль и поспѣшили воротиться въ гостиницу "Золотого Быка". Все остальное время м-ръ Винкель горевалъ о своей судьбѣ, между тѣмъ какъ пріятель его усердно занимался приведеніемъ въ исправное состояніе смертоносныхъ орудій.

Наступилъ вечеръ, холодный и туманный. Не дожидаясь сумерекъ, пикквикисты поспѣшили отправиться на поле чести. М-ръ Винкель, для избѣжанія постороннихъ наблюденій, завернулся въ огромную шинель; м-ръ Снодграсъ тащилъ подъ своими полами смертоносныя орудія.

— Все ли ты взялъ? — спросилъ м-ръ Винкель взволнованнымъ тономъ.

— Все, кажется, — отвѣчалъ м-ръ Снодграсъ, — я принялъ мѣры, чтобъ можно было сдѣлать нѣсколько зарядовъ, на случай промаха или осѣчки. Въ этомъ ящикѣ четверть фунта пороха; пули завернуты въ двухъ нумерахъ здѣшней газеты.

Такое выраженіе дружескаго чувства заслуживало, конечно, самой высшей благодарности; но м-ръ Винкель молчалъ, вѣроятно, отъ избытка душевнаго волненія. Онъ шелъ довольно медленно за спиною своего друга.

— Мы придемъ какъ разъ въ пору, — сказалъ м-ръ Снодграсъ, когда они были за городской заставой, — солнце только что начинало закатываться.

"Такъ, вѣроятно, закатится и послѣдній часъ моей жизни!" думалъ м-ръ Винкель, бросая болѣзненный взглядъ на заходящее свѣтило. — Вотъ и секундантъ! воскликнулъ онъ съ замираніемъ сердца, сдѣлавъ нѣсколько шаговъ.

— Гдѣ? — сказалъ м-ръ Снодграсъ.

— Вонъ тамъ джентльменъ въ синей шинели.

М-ръ Снодграсъ посмотрѣлъ впередъ, по указанію своего друга, и замѣтилъ довольно рослую фигуру въ синемъ плащѣ. Офицеръ махнулъ рукой и повернулъ за уголъ крѣпости; пикквикисты послѣдовали за нимъ.

Вечеръ казался удивительно печальнымъ; заунывный вѣтеръ пробѣгалъ по опустѣлому пространству, какъ гигантъ, кликавшій свою собаку пронзительнымъ свистомъ. Плаксивая природа сообщила мрачный колоритъ чувствованіямъ м-ра Винкеля. Ровъ, окружавшій крѣпость, казался ему колоссальной могилой, гдѣ скоро будутъ погребены его грѣшныя кости.

Между тѣмъ офицеръ, свернувъ съ главной тропинки, быстро перескочилъ за ограду уединеннаго поля, назначеннаго мѣстомъ дуэли. Пикквикисты послѣдовали его примѣру, и м-ръ Снодграсъ съ удовольствіемъ замѣтилъ, что нельзя было выбрать мѣста безопаснѣе и удобнѣе для кровавыхъ похожденій. Два джентльмена дожидались за оградой: одинъ маленькій и круглый человѣкъ съ черными волосами; другой — статный мужчина въ байковомъ сюртукѣ, сидѣвшій съ большимъ комфортомъ на походномъ стулѣ.

— Это должны быть докторъ Слеммеръ и хирургъ, взятый для перевязки ранъ, — сказалъ м-ръ Снодграсъ, — ободрись, мой другъ, и выпей водки.

М-ръ Винкель схватилъ поданную бутылку и съ наслажденіемъ втянулъ въ себя нѣсколько тысячъ капель живительной влаги.

— Мой другъ, сэръ, — м-ръ Снордграсъ, — сказалъ м-ръ Винкель, когда къ нему подошелъ офицеръ.

Докторскій секундантъ сдѣлалъ учтивый поклонъ и вынулъ ящикъ, такой же, какъ y Снодграса.

— Кажется, намъ не о чемъ говорить, — замѣтилъ онъ холоднымъ тономъ, открывая ящикъ, — другъ вашъ уклонился отъ всякихъ извиненій.

— Не о чемъ, я думаю, — сказалъ м-ръ Снодграсъ, начинавшій чувствовать нѣкоторую неловкость, при видѣ окончательныхъ приготовленій.

— Угодно вамъ отмѣрять шаги? — сказалъ офицеръ.

— Извольте, — отвѣчалъ м-ръ Снодграсъ.

Дистанція, къ общему удовольствію, была измѣрена правильно и скоро, и предварительныя условія заключены.

— Мои пистолеты, я думаю, будутъ понадежнѣе вашихъ, — сказалъ расторопный секундантъ доктора девяносто седьмого полка. — Вы видѣли, какъ я заряжалъ: угодно вамъ осмотрѣть ихъ?

— Нѣтъ, я совершенно на васъ полагаюсь, — отвѣчалъ м-ръ Снодграсъ, довольный и счастливый тѣмъ, что его освободили отъ этой трудной операціи: его понятія о заряженіи смертоносныхъ орудій были довольно сбивчивы и неопредѣленны.

— Стало быть, намъ можно теперь поставить противниковъ на барьеръ? — сказалъ офицеръ съ величайшимъ хладнокровіемъ, какъ будто дѣйствующія лица были для него пѣшками на шахматной доскѣ — и онъ собирался играть.

— Конечно, можемъ, — отвѣчалъ м-ръ Снодграсъ.

Онъ готовъ былъ согласиться на всякое предложеніе, потому что ровно ничего не смыслилъ въ этихъ дѣлахъ. Офицеръ подошелъ къ доктору Слеммеру; м-ръ Снодграсъ, машинально слѣдуя его примѣру, подошелъ къ м-ру Винкелю.

— Все готово, — сказалъ онъ, подавая пистолетъ своему несчастному другу. — Давай мнѣ свою шинель.

— Ты не забылъ, милый другъ, о письмѣ къ моему отцу?

— Нѣтъ, нѣтъ все будетъ исполнено. Ступай, подстрѣли его?

Легко сказать! Для бѣднаго Винкеля это значило почти то же, еслибъ рекомендовали ему схватить луну за рога. Совѣтъ очень хорошъ; но еще лучше, еслибъ онъ зналъ, какъ выполнить его, не подставляя подъ пулю своего собственнаго лба! Какъ бы то ни было, онъ скинулъ шинель, и молча взялъ пистолетъ. Секунданты удалились отъ мѣста дѣйствія; джентльменъ на походномъ стулѣ послѣдовалъ ихъ примѣру, и противники медленными шагами начали приближаться другъ къ другу.

М-ръ Винкель имѣлъ чрезвычайно нѣжное сердце, и любовь къ ближнему составляла благороднѣйшую черту его характера. Мысль о предстоящемъ убійствѣ была, безъ сомнѣнія, единственною причиною, заставившею его крѣпко зажмурить глаза, когда онъ остановился на барьерѣ: это помѣшало ему разглядѣть необыкновенные и загадочные поступки своего противника. Докторъ Слеммеръ вздрогнулъ, обомлѣлъ, вытаращилъ глаза, протеръ ихъ, вытаращилъ опять и, наконецъ, закричалъ громовымъ голосомъ:

— Стой! Стой!

Офицеръ и м-ръ Снодграсъ немедленно бросились къ нему.

— Что это значитъ? — воскликнулъ докторъ Слеммеръ. — Это не тотъ.

— Не тотъ! — воскликнулъ докторскій секундантъ.

— Не тотъ! — подхватилъ м-ръ Снодграсъ.

— Не тотъ! — воскликнулъ статный джентльменъ съ походнымъ стуломъ въ рукѣ.

— Ну, да, я вамъ говорю, — продолжалъ докторъ Слеммеръ, — это совсѣмъ не тотъ джентльменъ, который обидѣлъ меня вчера на балу.

— Странно! очень странно! — замѣтилъ офицеръ.

— Конечно, странно! — повторилъ джентльменъ съ походнымъ стуломъ. — Вамъ, господа секунданты, во избѣжаніе всякихъ недоразумѣній, надлежало прежде всего привести въ извѣстность, точно ли этотъ почтенный господинъ, стоящій теперь на барьерѣ передъ нашими глазами, дѣйствительно и несомнѣнно есть тотъ самый неучтивый и наглый джентльменъ, который вчера вечеромъ имѣлъ непростительную неосторожность обидѣть общаго нашего друга, м-ра Слеммера, доктора девяносто седьмого полка. Таково мое мнѣніе!

И, высказавъ эти слова съ глубомысленнымъ и таинственнымъ видомъ, статный джентльменъ снова усѣлся на свой походный стулъ, раскрылъ табакерку, понюхалъ и посмотрѣлъ на секундантовъ съ торжествующимъ лицомъ.

М-ръ Винкель широко открылъ теперь свои глаза и съ неизреченнымъ удовольствіемъ услышалъ, что враждебныя дѣйствія, по волѣ неисповѣдимой судьбы, не будутъ имѣть пагубныхъ послѣдствій. Мигомъ онъ смекнулъ, что въ этомъ дѣлѣ скрывалась какая-нибудь ошибка, и съ быстротою молніи сообразилъ, что репутація его между сочленами Пикквикскаго клуба неизбѣжно получитъ значительное приращеніе, если онъ скроетъ настоящую причину, заставившую его принять вызовъ доктора Слеммера. Поэтому Винкель бодро выступилъ впередъ и сказалъ:

— Да, я не тотъ, милостивые государи: чего вамъ отъ меня угодно? Знаю, что я не тотъ.

— Все равно, милостивый государь, — сказалъ джентльменъ съ походнымъ стуломъ, — вы обидѣли доктора Слеммера принятіемъ его вызова; и, стало-быть, дуэль немедленно должна состояться во всей силѣ и на прежнемъ основаніи.

— Погоди, Пайнъ, — сказалъ докторскій секундантъ. — Отчего вы, сэръ, не потрудились объясниться со мною сегодня поутру?

— Ну, да, отчего, сэръ, отчего? — сказалъ скороговоркой джентльменъ съ походнымъ стуломъ.

— Замолчи, пожалуйста, Пайнъ, — перебилъ офицеръ. — Могу ли я повторить свой вопросъ, сэръ?

— Очень можете, — отвѣчалъ м-ръ Винкель, имѣвшій довольно времени сообразить и обдумать свой отвѣтъ. — Вы заподозрили, сэръ, въ пьянствѣ и неприличныхъ поступкахъ особу въ такомъ костюмѣ, который исключительно присвоенъ членамъ Пикквикскаго клуба. Я изобрѣлъ эту форму и я же первый имѣлъ честь сшить себѣ свѣтло-голубой фракъ съ вызолоченными пуговицами, на которыхъ изображенъ портретъ достопочтеннаго нашего президента. Вы понимаете, что я обязанъ былъ всѣми силами поддерживать честь этого мундира, и вотъ почему, сэръ, безъ дальнѣйшихъ разспросовъ я поспѣшилъ принять нашъ вызовъ.

— Сэръ, — воскликнулъ маленькій докторъ, выступая впередъ съ протянутой рукой, — любезность ваша заслуживаетъ уваженія со стороны всякаго благороднаго человѣка. Позвольте мнѣ сказать, сэръ, и доказать самымъ дѣломъ, что я высоко цѣню ваше поведеніе и крайне сожалѣю, что имѣлъ несчастіе потревожить васъ этой встрѣчей.

— Не извольте безпокоиться, — сказалъ м-ръ Винкель.

— Мнѣ было бы очень пріятно короче познакомиться съ вами, сэръ, — продолжалъ миньятюрный докторъ.

— Мнѣ также вы доставите величайшее наслажденіе вашимъ знакомствомъ, — отвѣчалъ м-ръ Винкель, радушно пожимая руку своему великодушному противнику.

Затѣмъ подпоручикъ Теппльтонъ (докторскій секундантъ) и джентльменъ съ походнымъ стуломъ поперемѣнно подошли къ нашему герою съ изъявленіемъ глубочайшаго почтенія и удостоились отъ него самыхъ дружескихъ привѣтствій. М-ръ Снодграсъ безмолвно любовался этою поэтическою сценою, и душа его проникнута была благоговѣніемъ къ высокому подвигу неустрашимаго друга.

— Теперь, я думаю, мы можемъ раскланяться, — сказалъ подпоручикъ Теппльтонъ.

— Разумѣется, — прибавилъ докторъ.

— Но, быть можетъ, м-ръ Винкель чувствуетъ себя обиженнымъ, возразилъ съ нѣкоторой запальчивостью джентльменъ съ походнымъ стуломъ, — по моему, онъ имѣетъ полное право требовать удовлетворенія.

М-ръ Винкель, съ великимъ самоотверженіемъ, объявилъ, что онъ не имѣетъ никакихъ претензій.

— Но, быть можетъ, секундантъ вашъ обидѣлся нѣкоторыми изъ моихъ замѣчаній при первой нашей встрѣчѣ,- продолжалъ неугомонный джентльменъ съ походнымъ стуломъ, — въ такомъ случаѣ мнѣ будетъ пріятно дать ему немедленное удовлетвореніе.

М-ръ Снодграсъ поспѣшилъ принести искреннюю благодарность за прекрасное предложеніе, которое, по его мнѣнію, дѣлало великую честь неустрашимости и благородству джентльмена съ походнымъ стуломъ. Затѣмъ оба секунданта уложили свои ящики, и компанія двинулась съ мѣста въ самомъ пріятномъ и веселомъ расположеніи духа.

— Вы здѣсь надолго остановились? — спросилъ докторъ Слеммеръ м-ра Винкеля, когда они перебрались за ограду.

— Послѣзавтра мы разсчитываемъ оставить вашъ городъ, — былъ отвѣтъ.

— Мнѣ было бы очень пріятно видѣть васъ и вашего друга въ своей квартирѣ,- продолжалъ миньятюрный докторъ. — Вы не заняты сегодня вечеромъ?

— У насъ тутъ друзья, — отвѣчалъ м-ръ Винкель, — и мнѣ бы не хотѣлось разставаться съ ними нынѣшнюю ночь. Не угодно ли вамъ самимъ навѣстить насъ въ гостиницѣ "Золотого Быка"?

— Съ большймъ удовольствіемъ. Въ такомъ случаѣ не будетъ поздно, если мы на полчаса завернемъ къ вамъ въ половинѣ десятаго?

— О, нѣтъ, это совсѣмъ не поздно, — сказалъ м-ръ Винкель. — Я буду имѣть честь представить васъ почтеннымъ членамъ нашего клуба, м-ру Пикквику и м-ру Топману.

— Это, безъ сомнѣнія, доставитъ мнѣ большое наслажденіе, — отвѣчалъ докторъ Слеммеръ, нисколько не подозрѣвая, кто таковъ былъ м-ръ Топманъ.

— Такъ вы придете? — спросилъ м-ръ Снодграсъ.

— Непремѣнно.

Этимъ временемъ они вышли на большую дорогу и послѣ дружескихъ пожатій разошлись въ разныя стороны. Докторъ Слеммеръ и пріятели его отправились въ Четемскія казармы; м-ръ Винкель и неразлучный его другъ воротились въ свою гостиницу.

Глава III. Еще новый пріятель. — Повѣсть кочующаго актера. — Непріятная встрѣча

М-ръ Пикквикъ уже начиналъ серьезно безпокоиться насчетъ необыкновеннаго отсутствія двухъ своихъ пріятелей и припоминалъ теперь съ замираніемъ сердца, что они все утро вели себя чрезвычайно страннымъ и нѣсколько загадочнымъ манеромъ. Тѣмъ сильнѣе была его радость, когда онъ увидѣлъ ихъ опять, невредимыхъ, здоровыхъ и даже способныхъ къ поэтическому изліянію своихъ чувствъ. Очень естественно, что онъ позаботился разспросить прежде всего, гдѣ они пропадали цѣлый вечеръ. Обнаруживая полную готовность отвѣчать на эти вопросы, м-ръ Снодграсъ собирался представить подробный историческій отчетъ обо всемъ, что происходило за крѣпостью Питта на закатѣ солнца, какъ вдругъ вниманіе его было привлечено неожиданнымъ замѣчаніемъ, что въ комнатѣ присутствовали не только м-ръ Топманъ и дорожный ихъ товарищъ вчерашняго дня но еще какой-то другой незнакомецъ замѣчательной наружности. То былъ джентльменъ, очевидно знакомый съ горькимъ опытомъ жизни. Его померанцевое лицо и глубоко впалые глаза казались чрезвычайно выразительными отъ рѣзкаго контраста съ черными густыми волосами, падавшими въ поэтическомъ безпорядкѣ на его лобъ и щеки. Взоръ его искрился почти неестественно пронзительнымъ и яркимъ блескомъ; высокія его скулы страшно выдались впередъ по обѣимъ сторонамъ лица, и челюсти его были до того длинны и отвислы, что съ перваго раза можно было подумать, что вся кожа сползла съ его лица вслѣдствіе какихъ-нибудь конвульсій, еслибъ въ то же время полуоткрытый ротъ и неподвижная физіономія не доказывали убѣдительнымъ образомъ, что такова была его обычная наружность. На шеѣ красовалась y него зеленая шаль съ огромными концами, подвернутыми подъ грудь, и выставлявшимися наружу изъ подъ изорванныхъ петель его стараго жилета. Верхнимъ его одѣяніемъ былъ длинный черный сюртукъ, нижнимъ — широкіе штаны изъ толстаго сѣраго сукна и огромные сапоги съ заостренными носками.

На этой-то особѣ сосредоточился взглядъ м-ра Винкеля при входѣ въ комнату президента. М-ръ Пикквикъ спѣшилъ рекомендовать:

— Почтенный другъ нашего друга. Сегодня мы узнали, что общій другъ нашъ состоитъ на службѣ въ здѣшнемъ театрѣ, хотя онъ собственно не желаетъ приводить это въ извѣстность. Почтенный джентльменъ принадлежитъ тоже къ обществу актеровъ. Онъ собирался разсказать намъ маленькій анекдотъ изъ жизни людей этой профессіи.

— Кучу анекдотовъ! — подхватилъ зеленофрачный незнакомецъ вчерашняго дня. Онъ подошелъ къ м-ру Винкелю и продолжалъ вполголоса дружескимъ тономъ. — Славный малый… тяжкая профессія… не то, чтобъ актеръ… всѣ роды бѣдствій… горемычный Яша… такъ мы его прозвали.

М-ръ Винкель и м-ръ Снодграсъ учтиво раскланялись съ "Горемычнымъ Яшей" и, потребовавъ себѣ пунша, въ подражаніе членамъ остальной компаніи, усѣлись за общій столъ

— Теперь, стало быть, вы можете разсказать намъ свою повѣсть, — сказалъ м-ръ Пикквикъ. — Мы съ удовольствіемъ готовы слушать.

"Горемычный Яша" вынулъ изъ кармана грязный свертокъ бумаги и, обращаясь къ м-ру Снодграсу, поспѣшившему вооружиться записной книгой, — спросилъ охриплымъ и басистымъ голосомъ:

— Вы поэтъ?

— Я… Я… немножко: поэзія — мой любимый предметъ, — отвѣчалъ м-ръ Снодграсъ, нѣсколько озадаченный неожиданнымъ вопросомъ.

— О! поэзія — то же для жизни, что музыка и свѣчи для театра: она животворитъ и просвѣщаетъ всякаго человѣка, выступающаго на сцену жизни. Отнимите y театра его искусственныя украшенія, и лишите жизнь ея фантастическихъ мечтаній: что тогда? Лучше смерть и безмолвная могила.

— Совершенная правда, сэръ! — отвѣчалъ м-ръ Снодграсъ.

— Сидѣть передъ сценой, за оркестромъ, — продолжалъ горемычный джентльменъ, — значитъ то же, что присутствовать на какомъ-нибудь блестящемъ парадѣ и наивно удивляться шелковымъ тканямъ мишурной толпы: быть на самой сценѣ, значитъ принадлежать къ дѣйствующимъ лицамъ, посвятившимъ свои способности и силы на забаву этой пестрой толпы. Неизвѣстность, голодная смерть, совершенное забвеніе — все можетъ случиться съ человѣкомъ. Такова судьба!

— Истинно такъ! — проговорилъ м-ръ Снодграсъ.

Такъ какъ впалые глаза горемычнаго джентльмена были исключительно обращены на его лицо, то онъ считалъ своей обязанностью сказать что-нибудь въ подтвержденіе его словъ.

— Пошевеливайся, что ли! — сказалъ съ нетерпѣніемъ испанскій путешественникъ, — раскудахтался, какъ черноглазая Сусанна… тамъ въ переулкѣ… Ободрись и начинай!

— Передъ началомъ не угодно ли еще стаканчикъ пунша? — спросилъ м-ръ Пикквикъ.

— Не мѣшаетъ. Вино и поэзія — родныя сестры, и я не думаю, чтобъ кто-нибудь изъ людей съ джентльменскими наклонностями сомнѣвался въ этой истинѣ, утвержденной вѣками.

Горемычный джентльменъ, проглотивъ залпомъ полстакана пунша, принялся читать и въ то же время разсказывать слѣдующій анекдотъ, отысканный нами въ "Запискахъ клуба", подъ заглавіемъ:

Повѣсть кочующаго актера.

"Нѣтъ ничего чудеснаго въ моей исторіи, — сказалъ "Горемычный Яша", — ничего даже необыкновеннаго не найдетъ въ ней человѣкъ, хорошо знакомый съ разнообразными явленіями житейской суеты. Болѣзнь и нищета — обыкновенные спутники человѣческой жизни. Я набросалъ эти строки единственно потому, что лично зналъ несчастнаго героя своей незатѣйливой исторіи. За нѣсколько лѣтъ передъ этимъ я слѣдилъ за нимъ шагъ за шагомъ, до тѣхъ поръ, пока онъ, наконецъ, тѣломъ и душой, не погрузился въ мрачную бездну, откуда уже никогда не могъ выбраться на божій свѣтъ.

"Человѣкъ, о которомъ намѣренъ я говорить, былъ скромный пантомимный актеръ, и слѣдовательно — горькій пьяница, какъ почти всегда бываетъ y насъ съ людьми этого разряда. Въ лучшіе дни, прежде чѣмъ ослабили его развратъ и болѣзнь, онъ получалъ порядочное жалованье и, при воздержной жизни, могъ бы, вѣроятно, получать его еще нѣсколько лѣтъ. Говорю н_ѣ_с_к_о_л_ь_к_о, потому что эти люди всего чаще оканчиваютъ свою карьеру ранней смертью, или вслѣдствіе неестественнаго изнуренія и возбужденія тѣлесныхъ силъ преждевременно утрачиваютъ тѣ физическія способности, на которыхъ единственно основываются ихъ средства къ существованію. Какъ бы то ни было, господствующая его страсть возрастала и усиливалась съ такой быстротой, что въ скоромъ времени оказалось невозможнымъ употреблять его въ тѣхъ роляхъ, гдѣ онъ исключительно былъ полезенъ для театра. Трактиръ имѣлъ для него чарующую силу, и никогда не могъ онъ устоять противъ искушеній соблазнительной влаги. Запущенная болѣзнь и безнадежная нищета, сопровождаемыя преждевременной смертью, неизбѣжно должны были сдѣлаться его удѣломъ, еслибъ онъ упорно продолжалъ идти по той же дорогѣ. Однакожъ, онъ дѣйствительно шелъ по ней очертя голову, не оглядываясь назадъ и не видя ничего впереди. Послѣдствія были ужасны: онъ очутился безъ мѣста и безъ хлѣба.

"Случалось ли вамъ видѣть, какое полчище оборванныхъ и жалкихъ бѣдняковъ принимаетъ участіе въ театральныхъ представленіяхъ, какъ скоро разыгрывается какая нибудь пантомима, или пьеса въ восточномъ вкусѣ? Это собственно не актеры, правильно ангажированные, но балетная толпа, хористы, клоуны, паяцы, которыхъ распускаютъ тотчасъ же послѣ спектакля, до тѣхъ поръ, пока вновь не окажется нужда въ ихъ услугахъ. Къ такому-то образу жизни принужденъ былъ обратиться мой герой, и скудный заработокъ при одной ничтожной театральной группѣ, платившей нѣсколько шиллинговъ въ недѣлю, доставилъ ему снова несчастную возможность удовлетворять свою роковую страсть. Но и этотъ источникъ скоро изсякъ для него: трактирныя похожденія, принимавшія съ каждымъ днемъ самый безпорядочный и буйный характеръ, лишили его скуднаго заработка, и онъ буквально доведенъ былъ до состоянія, близкаго къ голодной смерти. Изрѣдка только удавалось ему выманить взаймы какую-нибудь бездѣлицу отъ своихъ старыхъ товарищей, или зашибить копейку въ какомъ-нибудь балаганѣ, и пріобрѣтеніе его, въ томъ и другомъ случаѣ, немедленно спускалось въ кабакѣ или харчевнѣ.

"Около этого времени я былъ ангажированъ на одинъ изъ второстепенныхъ лондонскихъ театровъ, и здѣсь-то опять, сверхъ всякаго ожиданія, встрѣтился я съ несчастнымъ героемъ, котораго уже давно выпустилъ изъ вида; потому что я странствовалъ по провинціямъ, a онъ скрывался въ грязныхъ захолустьяхъ Лондона, и никто изъ насъ не зналъ, чѣмъ и какъ онъ жилъ. Окончивъ свою роль, я переодѣвался за кулисами и собирался идти домой, какъ вдругъ кто-то ударилъ меня по плечу. Во всю жизнь не забыть мнѣ отвратительнаго вида, который встрѣтилъ мой взоръ, когда я обернулся назадъ. То былъ мой герой, одѣтый для пантомимы, со всею нелѣпостью клоунскаго костюма. Фантастическія фигуры въ "Пляскѣ смерти", уродливыя и странныя каррикатуры, нарисованныя когда-либо на полотнѣ искуснымъ живописцомъ, никогда не могли представить и въ половину такого ужаснаго, замогильнаго лица. Его пухлое тѣло и дрожащія ноги, — безобразіе ихъ во сто разъ увеличилось отъ фантастическаго костюма, — стеклянные глаза, странно противорѣчившіе толстому слою румянъ, которыми было испачкано его лицо; трясущаяся голова, карикатурно разукрашенная пестрой шапкой съ развѣвающимися перьями, длинныя костлявыя руки, натертыя и вылощенныя мѣломъ: все это сообщало его наружности отвратительный, гадкій и такой неестественно-ужасный видъ, о которомъ я до сихъ поръ не могу и подумать безъ замиранія сердца. Онъ отвелъ меня въ сторону и началъ дрожащимъ голосомъ исчислять длинный рядъ недуговъ и лишеній, умоляя, какъ водится, ссудить ему нѣсколько шиллинговъ на самое короткое время. Получивъ отъ меня деньги, онъ опрометью бросился на сцену, и черезъ минуту я слышалъ оглушительный смѣхъ и дикій ревъ, которыми сопровождались его первые прыжки и кувырканья.

"Черезъ нѣсколько вечеровъ оборванный мальчишка опустилъ въ мою руку грязный лоскутокъ бумаги, гдѣ было нацарапано нѣсколько словъ карандашомъ, изъ которыхъ явствовало, что герой мой опасно боленъ, и что онъ, во имя человѣколюбія и дружбы, покорнѣйше проситъ меня навѣстить его послѣ спектакля, въ такой-то улицѣ — я забылъ ея имя — недалеко, впрочемъ, отъ нашего театра. Я велѣлъ сказать, что приду, и въ самомъ дѣлѣ, лишь-только опустили занавѣсъ, я отправился на свой печальный визитъ.

"Было поздно, потому что я игралъ въ послѣдней пьесѣ, и спектакль вообще тянулся очень долго вслѣдствіе бенефиса въ пользу главнаго актера. Была темная холодная ночь. Сырой и пронзительный вѣтеръ подгонялъ къ окнамъ и фасадамъ домовъ крупныя капли проливного дождя. Въ глухихъ и тѣсныхъ улицахъ накопились цѣлыя лужи, и какъ вѣтеръ загасилъ большую часть фонарей, то прогулка сдѣлалась въ самой высокой степени неудобною и опасною. Къ счастью, однакожъ, я пошелъ по прямой дорогѣ, и послѣ нѣкоторыхъ затрудненій мнѣ удалось отыскать квартиру моего героя — угольный сарай съ надстройкой въ родѣ чердака: въ задней комнатѣ этого жилища лежалъ предметъ моего печальнаго визита.

"На лѣстницѣ встрѣтила меня какая-то женщина — оборванное и жалкое созданіе, съ сальнымъ огаркомъ въ рукѣ. Она сказала, что мужъ ея лежитъ въ забытьи, и, отворивъ дверь, спѣшила поставить для меня стулъ y его постели. Лицо его было обращено къ стѣнѣ, и онъ не могъ замѣтить моего прихода. Отъ нечего дѣлать, я принялся разсматривать мѣсто, куда завлекла меня судьба.

"Больной лежалъ на старой складной кровати, убиравшейся въ продолженіе дня. Вокругъ изголовья торчали лоскутья грязнаго занавѣса, сгруппированные для защиты отъ вѣтра, который, однакожъ, свободно дулъ по всей комнатѣ, пробираясь черезъ щели въ стѣнахъ и двери. Въ развалившемся каминѣ, за изломанной рѣшеткой, перегорали и хрустѣли остатки каменнаго угля, и передъ рѣшеткой былъ поставленъ старый круглый столъ съ пузырьками изъ аптеки, разбитымъ зеркаломъ, щеткой и другими статьями домашняго хозяйства. На полу, среди комнаты, валялся ребенокъ на приготовленной для него постели, и подлѣ, y изголовья, на трехножномъ стулѣ, сидѣла его мать. Справа на стѣнѣ утверждены были двѣ полки, гдѣ виднѣлись тарелки, чашки, блюдечки и двѣ пары театральныхъ башмаковъ. Внизу, подъ этой полкой, висѣли двѣ рапиры, арлекинская куртка и шапка. Вотъ все, что я могъ замѣтить въ этомъ странномъ жилищѣ, за исключеніемъ, впрочемъ, нѣсколькихъ узловъ съ лохмотьями, безпорядочно разбросанныхъ по угламъ комнаты.

"Долго я прислушивался къ тяжелому дыханію и лихорадочнымъ вздрагиваньямъ больного человѣка, прежде чѣмъ узналъ онъ о моемъ присутствіи. Наконецъ, въ безполезномъ усиліи отыскать спокойное мѣсто для своей головы, онъ перебросилъ черезъ постель свою руку, и она упала на мою. Онъ вздрогнулъ и устремилъ на меня блуждающій взоръ.

"— М-ръ Готли, Джонъ, — проговорила его жена, давая знать обо мнѣ,- м-ръ Готли, за которымъ ты посылалъ сегодня. Забылъ развѣ?

"— А! — воскликнулъ больной, проводя рукою по лбу, — Готли… Готли… кто, бишь, это… дай Богъ память!

Казалось, черезъ нѣсколько секундъ воспоминанія его оживились и сознаніе воротилось. Онъ судорожно схватилъ мою руку и сказалъ:

"— Не оставляй меня, старый товарищъ, не оставляй. Она убьетъ меня, я знаю.

"— Давно онъ въ такомъ положеніи? — спросилъ я, обращаясь къ его плачущей женѣ.

"— Со вчерашней ночи, — отвѣчала она. — Джонъ, Джонъ! Развѣ ты не узнаешь меня?

"— Не пускай ее ко мнѣ! — вскричалъ больной, судорожно вздрагивая, когда она хотѣла склонить надъ нимъ свою голову. — Прогони ее, ради Бога! Мнѣ тошно ее видѣть.

"Онъ дико вытаращилъ на нее глаза, исполненные тревожныхъ опасеній, и принялся шептать мнѣ на ухо:

"— Я билъ ее, Яковъ, жестоко билъ вчера и третьяго дня, часто билъ. Я морилъ ихъ голодомъ и холодомъ — ее и ребенка: теперь я слабъ и беззащитенъ… Яковъ, она убьетъ меня, я знаю. Какъ она плакала, когда я ее билъ! О, еслибъ ты видѣлъ, какъ она плакала! Прогони ее, сдѣлай милость.

"Онъ выпустилъ мою руку и въ изнеможеніи упалъ на подушку.

"Я совершенно понялъ, что все это значило. Если бы еще оставались какія нибудь сомнѣнія въ моей душѣ, одинъ взглядъ на блѣдное лицо и костлявыя формы женщины могъ бы удовлетворительнымъ образомъ объяснить настоящій ходъ этого дѣла.

"- Вамъ лучше отойти, я полагаю, — сказалъ я, обращаясь къ жалкому созданію. — Вы не можете принести пользы вашему супругу. Вѣроятно, онъ успокоится, если не будетъ васъ видѣть.

"Бѣдная женщина отошла отъ своего мужа. Черезъ нѣсколько секундъ онъ открылъ глаза и съ безпокойствомъ началъ осматриваться вокругъ себя.

"— Ушла ли она? — спросилъ онъ съ нетерпѣніемъ.

"— Да, да, — сказалъ я, — тебѣ нечего бояться.

"— Вотъ что, старый другъ, — сказалъ онъ тихимъ голосомъ, — и больно мнѣ, и тошно, и гадко видѣть эту женщину. Это — олицетворенная кара для меня. Одинъ взглядъ на нее пробуждаетъ такой ужасный страхъ въ моемъ сердцѣ, что я готовъ съ ума сойти. Всю прошлую ночь ея огромные глаза и блѣдное лицо кружились надо мной: куда бы я ни повернулся, вертѣлась и она, и всякій разъ какъ я вздрагивалъ и просыпался отъ своего лихорадочнаго бреда, она торчала y моего изголовья и дико, и злобно озирала меня съ ногъ до головы.

"Онъ ближе наклонился къ моему уху, и продолжалъ глухимъ, взволнованнымъ шепотомъ:

"— Это вѣдь, собственно говоря, злой духъ, a не человѣкъ. Да, да, я знаю. Будь она женщина — ей давно бы слѣдовало отправиться на тотъ свѣтъ. Никакая женщина не можетъ вынести того, что она перенесла. Уфъ!

" Съ ужасомъ воображалъ я длинный рядъ жестокостей и страданій, которыя должны были произвести такое впечатлѣніе на этого человѣка. Отвѣчать мнѣ было нечего: кто могъ доставить утѣшеніе или надежду отверженному созданію, утратившему человѣческія чувства?

"Часа два я просидѣлъ въ этомъ жилищѣ нищеты и скорби. Больной стоналъ, метался, бормоталъ невнятныя восклицанія, исторгаемыя физической болью, забрасывалъ руки на голову и грудь и безпрестанно переворачивался съ боку на бокъ. Наконецъ, онъ погрузился въ то безсознательное состояніе, гдѣ душа безпокойно блуждаетъ въ лабиринтѣ смутныхъ и разнообразныхъ сценъ, переходя съ одного мѣста въ другое, безъ всякаго участія со стороны разсудка, и безъ возможности освободиться изъ подъ неописаннаго чувства настоящихъ страданій. Имѣя причины думать, что горячка теперь невдругъ перейдетъ въ худшее состояніе, я оставилъ несчастнаго страдальца, обѣщавшись его женѣ придти вечеромъ на другой день и просидѣть, если понадобится, всю ночь y постели больного.

"Я сдержалъ свое слово. Въ послѣднія сутки произошла съ нимъ страшная перемѣна. Глаза, глубоко впалые и тусклые, сверкали неестественнымъ и ужаснымъ блескомъ. Губы запеклись, окровянились и растреснулись во многихъ мѣстахъ; сухая, жесткая кожа разгорѣлась по всему тѣлу, и дикое, почти неземное выраженіе тоски на лицѣ страдальца всего болѣе обнаруживало роковыя опустошенія, произведенныя недугомъ. Ясно, что горячка достигла самой высшей степени.

"Я занялъ свое прежнее мѣсто и неподвижно просидѣлъ нѣсколько часовъ, прислушиваясь къ звукамъ, способнымъ глубоко поразить даже самое нечувствительное сердце. То былъ неистовый бредъ человѣка, умирающаго преждевременною и неестественною смертью. Изъ того, что сказалъ мнѣ врачъ, призванный къ одру больного, я зналъ, что не было для него никакой надежды: надлежало быть свидѣтелемъ послѣдней отчаянной борьбы между жизнью и смертью. И видѣлъ я, какъ изсохшіе члены, которые, не дальше какъ часовъ за семьдесятъ кривлялись и вытягивались на потѣху шумнаго райка, корчились теперь подъ смертельной пыткой горячки; и слышалъ я, какъ пронзительный хохотъ арлекина смѣшивался съ тихими стонами умирающаго человѣка.

"Трогательно видѣть и слышать обращеніе души къ обыкновеннымъ дѣламъ и занятіямъ нормальной жизни, когда тѣло, между тѣмъ, слабое и безпомощное, поражено неисцѣлимымъ недугомъ; но какъ скоро эти занятія, по своему характеру, въ сильнѣйшей степени противоположны всему, что мы привыкли соединять съ важными и торжественными идеями, то впечатлѣніе, производимое подобнымъ наблюденіемъ, становится чрезвычайно поразительнымъ и сильнымъ. Театръ и трактиръ были главнѣйшими сценами похожденій страждущей души по лабиринту прошедшей жизни. Былъ вечеръ, грезилось ему; y него роль въ нынѣшнемъ спектаклѣ. Поздно. Пора идти. Зачѣмъ они останавливаютъ его? Зачѣмъ не пускаютъ изъ трактира? Ему надобно идти: онъ потеряетъ жалованье. Нѣтъ! за него уцѣпились, не пускаютъ его. Онъ закрылъ свое лицо пылающими руками и горько принялся оплакивать свою безхарактерность и жестокость неутомимыхъ преслѣдователей. Еще минута, и онъ декламировалъ шутовскія вирши, выученныя имъ для послѣдняго спектакля. Онъ всталъ и выпрямился на своей постели, раздвинулъ изсохшіе члены и принялся выдѣлывать самыя странныя фигуры: онъ былъ на сценѣ; онъ игралъ. Послѣ минутной паузы, онъ проревѣлъ послѣдній куплетъ какой-то оглушительной пѣсни. Вотъ онъ опять въ трактирѣ: ухъ, какъ жарко! Ему было дурно, боленъ онъ былъ, очень боленъ; но теперь ничего: онъ здоровъ и счастливъ. Давайте вина. Кто же вырвалъ рюмку вина изъ его рукъ? Опять все тотъ же гонитель, который преслѣдовалъ его прежде. Онъ опрокинулся навзничь, заплакалъ, застоналъ, зарыдалъ.

"Слѣдовалъ затѣмъ періодъ кратковременнаго забытья. Усталые члены успокоились, онѣмѣли, и въ комнатѣ распространилась тишина, прерываемая только удушливымъ дыханіемъ чахоточной жены. Но вотъ онъ опять воспрянулъ и душой, и тѣломъ и снова обратился къ занятіямъ прошедшей жизни. На этотъ разъ пробирается онъ впередъ и впередъ, черезъ длинный рядъ сводчатыхъ комнатъ и каморокъ, тѣсныхъ, узкихъ, мрачныхъ и низкихъ до того, что ему на карачкахъ надобно отыскивать дорогу. Душно, грязно, темно. Куда ни повернетъ онъ голову или руку, вездѣ и все заслоняетъ ему путь. Миріады насѣкомыхъ жужжатъ и прыгаютъ въ спертомъ и затхломъ пространствѣ, впиваются въ уши и глаза, въ ротъ и ноздри, кусаютъ, жалятъ, высасываютъ кровь. Пресмыкающіеся гады гомозятся и кишатъ на потолкѣ и стѣнахъ, взбираются на его голову, прыгаютъ и пляшутъ на его спинѣ. Прочь, прочь, кровопійцы! И вдругъ мрачный сводъ раздвинулся до необъятной широты и высоты, воздухъ прояснился, насѣкомыя исчезли, гады провалились; но мѣсто ихъ заступили фигуры мрачныя и страшныя, съ кровожадными глазами, съ распростертыми руками. Все это старые пріятели, мошенники и злодѣи, сговорившіеся погубить его. Вотъ они смѣются, фыркаютъ, дѣлаютъ гримасы, и вотъ — прижигаютъ его раскаленными щипцами, скручиваютъ веревкой его шею, тянутъ, давятъ, душатъ, и онъ вступаетъ съ ними въ неистовую борьбу за свою жизнь. "Наконецъ, послѣ одного изъ этихъ пароксизмовъ, когда мнѣ стоило неимовѣрныхъ трудовъ удерживать его въ постели, онъ впалъ, повидимому, въ легкій сонъ. Утомленный продолжительнымъ и безпокойнымъ бодрствованіемъ, я сомкнулъ глаза на нѣсколько минутъ; но вдругъ сильный толчекъ въ плечо пробудилъ опять мое усыпленное вниманіе. Больной всталъ и, безъ посторонней помощи, усѣлся на своей постели: страшная перемѣна была на его лицѣ; но сознаніе, очевидно, воротилось къ нему, потому что онъ узналъ меня. Ребенокъ, бывшій до этой поры безмолвнымъ и робкимъ свидѣтелемъ неистовыхъ порывовъ страждущаго безумца, быстро вскочилъ на ноги и съ пронзительнымъ крикомъ бросился къ своему отцу. Мать поспѣшно схватила его на руки, опасаясь, чтобы бѣшеный мужъ не изуродовалъ дитя; но, замѣтивъ страшную перемѣну въ чертахъ его лица, она остановилась, какъ вкопанная, подлѣ постели. Онъ судорожно схватился за мое плечо и, ударивъ себя въ грудь, розинулъ ротъ, дѣлая, повидимому, отчаянныя усилія для произнесенія какихъ-то словъ. Напрасный трудъ! Онъ протянулъ правую руку къ плачущему младенцу и еще разъ ударилъ себя въ грудь. Мучительное хрипѣніе вырвалось изъ горла — глаза сверкнули и погасли — глухой стонъ замеръ на посинѣлыхъ устахъ, и страдалецъ грянулся навзничь — мертвый!"

Намъ было бы весьма пріятно представить нашимъ читателямъ мнѣніе м-ра Пикквика насчетъ исторіи, разсказанной странствующимъ актеромъ; но, къ несчастію, мы никакъ не можемъ этого сдѣлать вслѣдствіе одного совершенно непредвидѣннаго обстоятельства.

Уже м-ръ Пикквикъ взялъ стаканъ и наполнилъ его портвейномъ, только-что принесеннымъ изъ буфета; уже онъ открылъ уста для произнесенія глубокомысленнаго замѣчанія: "именно такъ", — въ путевыхъ запискахъ м-ра Снодграса объяснено точнѣйшимъ образомъ, что маститый президентъ дѣйствительно открылъ уста, — какъ вдругъ въ комнату вошелъ лакей и доложилъ:

— Какіе-то джентльмены, м-ръ Пикквикъ.

Это ничтожное обстоятельство и было причиною того, что свѣтъ лишился дополнительныхъ замѣчаній великаго мужа, которымъ, безъ сомнѣнія, суждено было объяснить многіе загадочные пункты психологіи и метафизики. Бросивъ суровый взглядъ на слугу, м-ръ Пикквикъ окинулъ испытующимъ взоромъ всѣхъ присутствующихъ членовъ, какъ будто требуя отъ нихъ извѣстій относительно новыхъ пришельцевъ.

— Я знаю, кто это, сказалъ м-ръ Винкель, — ничего! Это мои новые пріятели, съ которыми я сегодня познакомился по весьма странному стеченію обстоятельствъ. Прекраснѣйшіе люди, офицеры девяносто седьмого полка. Надѣюсь, вы ихъ полюбите.

— Мы очень рады ихъ принять, — добавилъ онъ, обращаясь къ слугѣ.

М-ръ Пикквикъ успокоился, и физіономія его совершенно прояснилась. Между тѣмъ отворилась дверь, и въ комнату, одинъ за другимъ, вошли три джентльмена.

— Подпоручикъ Теппльтонъ, — сказалъ м-ръ Винкель, — подпоручикъ Теппльтонъ, м-ръ Пикквикъ, докторъ Пайнъ, м-ръ Пикквикъ — Снодграса вы уже видѣли: другъ мой Топманъ, докторъ Слемм…

Здѣсь м-ръ Винкель долженъ былъ остановиться, потому что на лицахъ Топмана и доктора выразилось сильнѣйшее волненіе.

— Я уже встрѣчался съ этимъ джентльменомъ, — сказалъ докторъ многозначительнымъ тономъ.

— Право! — воскликнулъ м-ръ Винкель.

— Да, и съ этимъ также, если не ошибаюсь, — продолжалъ докторъ, бросая пытливый взглядъ на незнакомца въ зеленомъ фракѣ.

— Ну, тѣмъ лучше, докторъ. Я радъ.

— Вчера вечеромъ этотъ джентльменъ получилъ отъ меня весьма важное приглашеніе, отъ котораго, однакожъ, онъ счелъ нужнымъ уклониться.

Сказавъ это, докторъ Слеммеръ бросилъ на незнакомца величественный взглядъ и шепнулъ что-то на ухо своему пріятелю, подпоручику Теппльтону.

— Неужто! — проговорилъ тотъ.

— Увѣряю тебя.

— Въ такомъ случаѣ скорѣй къ развязкѣ,- сказалъ съ большою важностью владѣлецъ походнаго стула.

— Погоди, Пайнъ, перебилъ подпоручикъ. — Позвольте спросить васъ, сэръ, — продолжалъ онъ, обращаясь къ м-ру Пикквику, начинавшему уже приходить въ крайнее разстройство отъ этихъ таинственныхъ и неучтивыхъ переговоровъ, — позвольте спросить, къ вашему ли обществу принадлежитъ этотъ джентльменъ въ зеленомъ фракѣ?

— Нѣтъ, сэръ, — отвѣчалъ м-ръ Пикквикъ. — Онъ нашъ гость.

— Онъ членъ вашего клуба, если не ошибаюсь? — продолжалъ подпоручикъ вопросительнымъ тономъ.

— Совсѣмъ нѣтъ.

— И онъ не носитъ форменнаго фрака съ вашими пуговицами?

— Нѣтъ, сэръ, никогда! — отвѣчалъ озадаченный м-ръ Пикквикъ.

Подпоручикъ Теппльтонъ повернулся къ доктору Слеммеру и сомнительно пожалъ плечами. Маленькій докторъ бѣсновался и бросалъ вокругъ себя яростные взгляды, м-ръ Пайнъ злобно смотрѣлъ на лучезарную физіономію безсознательнаго Пикквика.

— Сэръ, — сказалъ докторъ, вдругъ повернувшись къ м-ру Топману, при чемъ этотъ джентльменъ привсталъ и вздрогнулъ, какъ будто кольнули его булавкой въ ногу, — сэръ, вы были вчера вечеромъ на балу?

М-ръ Топманъ слабымъ и нерѣшительнымъ голосомъ пролепеталъ утвердительный отвѣтъ.

— И этотъ джентльменъ былъ вашимъ товарищемъ, — продолжалъ докторъ, указывая на неподвижнаго незнакомца.

— Точно такъ, — проговорилъ м-ръ Топманъ.

— Въ такомъ случаѣ, сэръ, — сказалъ докторъ, обращаясь къ незнакомцу, — еще разъ спрашиваю васъ въ присутствіи всѣхъ этихъ господъ: угодно ли вамъ дать мнѣ свой адресъ, или я долженъ здѣсь же немедленно наказать васъ какъ презрѣннаго труса? Выбирайте одно изъ двухъ.

— Остановитесь, сэръ, — воскликнулъ м-ръ Пикквикъ тономъ сильнѣйшаго негодованія, — ваше поведеніе требуетъ немедленнаго объясненія или я заставлю васъ имѣть дѣло съ собою. Топманъ, объяснись!

М-ръ Топманъ изложилъ все дѣло въ нѣсколькихъ словахъ, причемъ слегка упомянулъ о займѣ винкелевскаго фрака, упирая преимущественно на то важное обстоятельство, что все это случилось "послѣ обѣда". Остальныя подробности, заключилъ онъ, долженъ объяснить самъ незнакомецъ, и тотъ, вѣроятно, представилъ бы удовлетворительный отчетъ, еслибъ, сверхъ всякихъ ожиданій, не вмѣшался подпоручикъ Теппльтонъ, который уже давно искоса поглядывалъ на владѣльца зеленаго фрака.

— Не видѣлъ ли я васъ на здѣшней сценѣ? — спросилъ онъ незнакомца презрительнымъ тономъ.

— Можетъ статься… мудренаго нѣтъ… человѣкъ замѣтный.

— Ну, докторъ, игра не стоитъ свѣчъ, — продолжалъ подпоручикъ. — Этотъ господинъ — кочующій актеръ, и ему надо завтра играть въ пьесѣ, которую поставили на здѣшнюю сцену офицеры пятьдесятъ второго полка. Вамъ нельзя драться, Слеммеръ, нельзя.

— Разумѣется! — подхватилъ съ достоинствомъ м-ръ Пайнъ.

— Извините, что я поставилъ васъ въ такое непріятное положеніе, — сказалъ подпоручикъ Теппльтонъ, обращаясь къ м-ру Пикквику, — совѣтую вамъ на будущее время быть осторожнѣе въ выборѣ вашихъ друзей, если вы желаете избѣжать подобныхъ сценъ. Прощайте, сэръ!

И съ этими словами подпоручикъ Теппльтонъ, бросивъ гордый взглядъ, выбрался изъ комнаты.

— Позвольте, сэръ, и мнѣ сдѣлать нѣсколько замѣчаній въ вашу пользу, — сказалъ раздражительный докторъ Пайнъ. — Будь я Теппльтонъ или будь я Слеммеръ, я вытянулъ бы вамъ носъ, милостивый государь, — всѣмъ бы вытянулъ вамъ носы, милостивые государи, всѣмъ, всѣмъ. Имя мое — Пайнъ, сэръ, докторъ Пайнъ сорокъ третьяго полка. Спокойной ночи, сэръ!

И, заключивъ эту фразу, грознымъ жестомъ, онъ величественно вышелъ изъ комнаты, сопровождаемый докторомъ Слеммеромъ, который, не сказавъ ничего, ограничился только презрительнымъ взглядомъ на раскраснѣвшіяся щеки почтеннаго президента Пикквикскаго клуба.

Бѣшенство и ярость закипѣли въ благородной груди м-ра Пикквика съ такою неимовѣрной силой, что пуговицы чуть не порвались на его жилетѣ. Съ минуту онъ стоялъ неподвижно на своемъ мѣстѣ, задыхаясь отъ напора взволнованныхъ чувствъ. Наконецъ, лишь только затворилась дверь послѣ ухода нежданныхъ гостей, онъ мигомъ пришелъ въ себя и опрометью бросился впередъ съ яркимъ пламенемъ во взорахъ. Уже рука его ухватилась за дверной замокъ, и черезъ минуту, нѣтъ сомнѣнія, онъ вцѣпился бы въ горло своего дерзкаго обидчика, доктора Пайна, еслибъ м-ръ Снодграсъ, сохранившій, къ счастію, полное присутствіе духа въ продолженіе всей этой сцены, не ухватился заблаговременно за фрачныя фалды своего президента.

— Удержите его! — кричалъ м-ръ Снодграсъ. — Топманъ, Винкель… допустимъ ли мы погибнуть этой драгоцѣнной жизни?

— Пустите меня, пустите! — кричалъ м-ръ Пикквикъ, неистово порываясь изъ дверей.

— За руки его, за ноги!.. такъ, такъ, плотнѣе, крѣпче! — ревѣлъ м-ръ Снодграсъ.

И, благодаря соединеннымъ усиліямъ всей этой компаніи, м-ръ Пикквикъ былъ, наконецъ, посаженъ на кресло.

— Оставьте его, — сказалъ зеленофрачный незнакомецъ, — воды и коньяку… задорный старичишка… пропасть прорѣхъ… жаль… выпейте… превосходное сукно!

Съ этими словами незнакомецъ приставилъ къ губамъ м-ра Пикквика стаканъ крѣпкаго пунша, заранѣе приготовленнаго Горемычнымъ Яшей.

Послѣдовала кратковременная пауза. Живительная влага не замедлила произвести свое спасительное дѣйствіе: почтенная физіономія м-ра Пикквика озарилась лучами совершеннѣйшаго спокойствія.

— Не стоитъ думать о нихъ, — замѣтилъ горемычный джентльменъ.

— Ну да, разумѣется, — отвѣчалъ м-ръ Пикквикъ. — Я раскаиваюсь, что вышелъ изъ себя: надобно быть разсудительнѣе въ мои лѣта. Придвиньте сюда вашъ стулъ, сэръ, поближе къ столу.

Горемычный Яша немедленно занялъ свое мѣсто, и черезъ нѣсколько минутъ все общество усѣлось за круглымъ столомъ. Общее согласіе возстановилось еще разъ. Слѣды нѣкоторой раздражительности оставались на короткое время на геройскомъ лицѣ м-ра Винкеля, изъявившаго замѣтную досаду на своевольное заимствованіе форменнаго платья; но и онъ, скоро успокоился разсудивъ основательно, что никакъ не слѣдуетъ думать о такихъ пустякахъ. Вечеръ, какъ и слѣдовало ожидать, окончился очень весело, и всѣ члены почтенной компаніи остались совершенно довольны другъ другомъ.

Глава четвертая. Еще новые друзья. — Приглашеніе на дачу

Многіе писатели придерживаются обыкновенія скрывать отъ взоровъ публики тѣ источники, откуда почерпаются ихъ свѣдѣнія. За нами отнюдь не водится такихъ грѣховъ, и совѣсть наша прозрачна, какъ кристаллъ. Мы стараемся только добросовѣстно выполнить принятую на себя обязанность издателей, и больше ничего. Разумѣется, что и говорить, намъ пріятно было бы похвастаться первоначальнымъ изобрѣтеніемъ всѣхъ этихъ приключеній; но глубокое уваженіе къ истинѣ заставляетъ насъ признаться откровенно, что мы просто — чужими руками жаръ загребаемъ. Дѣловыя бумаги Пикквикскаго клуба всегда были и будутъ нашею главною рѣкою, откуда чистыми и свѣтлыми струями изливаются въ нашу книгу самые важные и назидательные факты, которые мы, къ удовольствію читателя, обязаны приводить въ самый строгій, систематическій порядокъ.

Дѣйствуя въ этомъ добросовѣстномъ духѣ, мы считаемъ своимъ непремѣннымъ долгомъ объяснить, что всѣми подробностями, которыя читатель найдетъ въ слѣдующихъ двухъ главахъ, мы обязаны прекрасному путевому журналу м-ра Снодграса, справедливо заслужившаго между своими сочленами и товарищами громкую поэтическую славу. Съ нашей стороны, въ этомъ случаѣ не будетъ даже сдѣлано никакихъ дополнительныхъ примѣчаній. Зачѣмъ? Дѣло будетъ вопіять само за себя. Начнемъ.

Поутру, на другой день, все рочестерское народонаселеніе и жители смежныхъ городовъ поднялись рано съ своихъ постелей, въ состояніи чрезмѣрнаго одушевленія и самой шумной суетливости. На большой площади, передъ Четемскими казармами, долженъ былъ состояться парадъ. Орлиный глазъ командира будетъ обозрѣвать маневры полдюжины полковъ. Будутъ штурмовать неприступную крѣпость, и взорвутъ на воздухъ временныя укрѣпленія, нарочно воздвигнутыя для этой цѣли.

М-ръ Пикквикъ, какъ, вѣроятно, уже догадались наши читатели изъ его описанія Рочестера и Четема, былъ страстнымъ любителемъ стратегіи и тактики. Товарищи его не могли безъ пламеннаго одушевленія смотрѣть на великобританскаго воина, гордаго своимъ оружіемъ и марсовскимъ геройствомъ. Такимъ образомъ, всѣ наши путешественники съ ранняго утра отправились къ главному мѣсту дѣйствія, куда народъ густыми толпами стекался со всѣхъ концовъ и дорогъ.

Каждый предметъ на широкой площади свидѣтельствовалъ неоспоримымъ образомъ, что предстоящая церемонія будетъ имѣть торжественный и грандіозный характеръ. Часовые, въ полномъ вооруженіи, были разставлены по всѣмъ четыремъ концамъ; слуги устраивали мѣста для дамъ на батареяхъ; сержанты бѣгали взадъ и впередъ съ сафьяновыми книгами подъ мышкой; полковникъ Болдеръ, въ полной парадной формѣ, верхомъ на борзомъ конѣ, галопировалъ отъ одного мѣста до другого осаживалъ свою лошадь, скакалъ между народомъ, выдѣлывалъ курбеты, кричалъ безъ умолку, до хрипоты, отдавая приказанія и кстати, для развлеченія, водворяя порядокъ въ народѣ. Офицеры ходили взадъ и впередъ, принимая порученія отъ полковника Болдера и отдавая приказанія сержантамъ. Даже самые солдаты смотрѣли съ видомъ таинственной торжественности изъ подъ своихъ лакированныхъ киверовъ, и это всего больше обличало рѣдкое свойство имѣющаго быть стратегическаго празднества.

М-ръ Пикквикъ и спутники его заняли мѣста въ переднемъ ряду густой толпы. Толпа между тѣмъ увеличивалась съ каждою минутой, и наши герои, въ продолженіе двухъ часовъ, только то и дѣлали, что старались удержать выгодную позицію, которую они заняли. Одинъ разъ м-ръ Пикквикъ получилъ энергическій толчокъ въ самую середину спины и былъ принужденъ отпрыгнуть впередъ на нѣсколько аршинъ съ такою странною поспѣшностью, которая вообще чрезвычайно противорѣчила его степенному виду. Въ другой разъ попросили его отступить назадъ отъ фронта, причемъ зазѣвавшемуся почтенному президенту пришлось испытать на себѣ силу удара прикладомъ ружья, который пришелся какъ разъ по большому пальцу его правой ноги. Тутъ же нѣкоторые веселые джентльмены съ лѣвой стороны притиснули м-ра Снодграса, и любопытствовали знать: "куда онъ корячится, верзила?" И когда м-ръ Винкель, свидѣтель этой дерзости, выразилъ энергическими знаками свое справедливое негодованіе, какой-то весельчакъ нахлобучилъ ему шляпу на глаза и учтиво попросилъ позволенія положить къ себѣ въ карманъ его пустую голову. Всѣ эти и многія другія, практическія остроты чрезвычайно игриваго свойства, въ связи съ загадочнымъ отсутствіемъ м-ра Топмана, который вдругъ исчезъ неизвѣстно куда, дѣлали положеніе нашихъ героевъ не совсѣмъ вожделѣннымъ и завиднымъ.

Наконецъ, смѣшанный гулъ многихъ голосовъ возвѣстилъ прибытіе ожидаемой особы. Глаза всѣхъ устремились на одинъ и тотъ же пунктъ. Черезъ нѣсколько минутъ нетерпѣливаго ожиданія, знамена весело заколыхались въ воздухѣ, штыки ярко заблистали на солнцѣ, колонны стройными рядами выступили на равнину, полки вытянулись, выстроились въ цѣпь, слово команды произнесено и главный командиръ, сопровождаемый полковникомъ Болдеромъ и многими офицерами, подскакалъ къ фронту. Грянулъ барабанъ, войска двинулись съ своихъ мѣстъ и начались столь долго ожидаемые публикой маневры.

Сначала м-ръ Пикквикъ, сбитый съ ногъ и придавленный десятками локтей, не имѣлъ возможности любоваться прекраснымъ зрѣлищемъ парада; но когда, наконецъ, онъ получилъ способность твердо укрѣпиться на своихъ ногахъ, удовольствіе его приняло характеръ безграничнаго восторга.

— Можетъ ли быть что-нибудь восхитительнѣе? — спросилъ онъ м-ра Винкеля.

— Ничего не можетъ! — отвѣчалъ м-ръ Винкель, имѣвшій счастіе освободиться отъ постороннихъ ногъ, стоявшихъ около четверти часа на его сапогахъ.

— Величественное, благороднѣйшее зрѣлище! — воскликнулъ м-ръ Снодграсъ. — Чье сердце не затрепещетъ отъ восторга при взглядѣ на героевъ, защитниковъ отечества, которые съ такимъ блескомъ и достоинствомъ рисуются передъ своими мирными гражданами? Не воинственная жестокость на ихъ лицахъ, но выраженіе великодушія и благородства, и глаза ихъ сверкаютъ не грубымъ огнемъ хищничества или мести, но поэтическимъ свѣтомъ человѣколюбія и доблестей душевныхъ.

М-ръ Пикквикъ, повидимому, не совсѣмъ соглашался съ этимъ восторженнымъ поэтическимъ мнѣніемъ своего ученика о военныхъ, потому ничего ему не отвѣтилъ и только сказалъ, не обращаясь ни къ кому въ особенности:

— Мы теперь въ превосходной позиціи.

— Да, въ превосходной, — подтвердили въ одинъ голосъ м-ръ Снодграсъ и м-ръ Винкель.

Превосходство позиціи состояло въ томъ, что толпа вдругъ разсѣялась въ разныя стороны, a пикквикисты остались одни на своихъ мѣстахъ.

— Что-то они теперь станутъ дѣлать? — сказалъ м-ръ Пикквикъ, поправляя очки.

— Мнѣ… мнѣ… кажется, — проговорилъ м-ръ Винкель, значительно измѣняясь въ лицѣ,- кажется, они хотятъ стрѣлять.

— Вздоръ! — сказалъ м-ръ Пикквикъ.

— Право, они хотятъ стрѣлять, — подтвердилъ м-ръ Снодграсъ взволнованнымъ тономъ.

— Быть не можетъ! — возразилъ м-ръ Пикквикъ.

Но лишь только неустрашимый президентъ произнесъ эти слова какъ вдругъ всѣ шесть полковъ, по какому-то непонятному сочувствію, устремили ружейныя дула на одну точку — на грудь почтенныхъ пикквикистовъ, и выпалили съ такимъ ужаснымъ залпомъ, что земля дрогнула подъ ихъ ногами, и свѣтъ дневной затмился въ ихъ глазахъ.

Въ этомъ-то критическомъ положеніи, когда, съ одной стороны, угрожали безчисленные залпы картечи, a съ другой, противоположной, — готовы были нахлынуть на нихъ новыя полчища артиллеристовъ, м-ръ Пикквикъ обнаружилъ то совершеннѣйшее хладнокровіе, которое обыкновенно составляетъ неотъемлемую принадлежность великихъ душъ. Онъ схватилъ м-ра Винкеля за руку и, поставивъ себя между этимъ джентльменомъ и м-ромъ Снодграсомъ, доказывалъ въ самыхъ краснорѣчивыхъ выраженіяхъ, что имъ никакъ не слѣдуетъ бояться за свою драгоцѣнную жизнь. Конечно, не мудрено было оглохнуть отъ этого ужаснаго шума; но этимъ только и ограничилась вся опасность.

— Но если, чего Боже сохрани, ружье y кого нибудь заряжено пулей, — говорилъ м-ръ Винкель, блѣдный какъ смерть, — въ эту минуту свистнуло что-то въ воздухѣ надъ самымъ моимъ ухомъ. Долго ли до грѣха? Пропадешь ни за грошъ!

— Не лучше ли нАмъ повалиться на землю? — сказалъ м-ръ Снодграсъ.

— О, нѣтъ, это совсѣмъ не нужно; да вотъ ужъ и все кончено! — сказалъ м-ръ Пикквикъ. Могло статься, что губы его нѣсколько дрожали и щеки поблѣднѣли; но за то, въ общихъ чертахъ, физіономія великаго человѣка не выражала никакого безпокойства.

Дѣйствительно, пальба прекратилась, и предположеніе м-ра Пикквика совершенно оправдалось; но едва только успѣлъ онъ выразить свое душевное удовольствіе насчетъ проницательности своей догадки какъ опять послышалось новое, чрезвычайно быстрое движеніе въ рядахъ. Раздалось могучее слово командира, и, прежде чѣмъ можно было угадать сущность новаго маневра, всѣ шесть полковъ, со штыками наголо, устремились скорымъ маршемъ на тотъ самый пунктъ, гдѣ присутствовалъ м-ръ Пикквикъ со своими почтенными друзьями.

Человѣкъ смертенъ — дѣло извѣстное, и бываютъ иной разъ такіе роковые случаи, противъ которыхъ вообще безсильно человѣческое мужество. Сначала м-ръ Пикквикъ съ недоумѣніемъ взглянулъ въ свои очки на приближающуюся массу; потомъ быстро повернулся къ ней спиной и… не то чтобъ побѣжалъ — этого никакъ нельзя сказать, во-первыхъ, потому, что бѣгство — слишкомъ низкій терминъ, совсѣмъ негодный для высокаго слога; во-вторыхъ, фигура м-ра Пикквика отнюдь не была приспособлена къ этому постыдному разряду отступленія. Нѣтъ, м-ръ Пикквикъ засѣменилъ своими ногами и замахалъ обѣими руками съ такою быстротой, что на первый разъ посторонній наблюдатель никакъ бы не замѣтилъ неловкости его положенія.

Свѣжіе отряды, нахлынувшіе съ тыла на нашихъ героевъ, собирались отразить нападеніе мнимыхъ побѣдителей цитадели, и слѣдствіемъ этого было то, что м-ръ Пикквикъ и его друзья вдругъ очутились между двумя перекрестными огнями враждебныхъ полковъ, выступавшихъ скорымъ маршемъ одинъ противъ другого.

— Прочь! — кричали офицеры въ передовой цѣли…

— Прочь, прочь съ дороги! — кричали офицеры другихъ отрядовъ.

— Куда же намъ дѣваться? — визжали отчаянные пикквикисты.

— Прочь, прочь, прочь! — былъ единственный отвѣтъ.

Наступили минуты страшной толкотни и суматохи; полки сдвинулись, сразились, отступили; площадь очистилась, и на площади лежалъ низверженный м-ръ Пикквикъ, и подошвы сапоговъ м-ра Пикквика барахтались и колыхались въ воздушномъ пространствѣ.

М-ръ Снодграсъ и м-ръ Винкель тоже съ своей стороны не замедлили, при этомъ случаѣ, представить удивительные опыты рикошетовъ и кувырканій, обнаружившихъ во всемъ свѣтѣ ихъ чудную ловкость, въ особенности послѣдняго. Когда, наконецъ, онъ прочно утвердился на своихъ ногахъ и началъ отирать желтымъ шелковымъ платкомъ крупныя капли пота съ своего чела, изумленный взоръ его прежде всего обратился на почтеннаго президента, которому суждено было въ эту минуту догонять свою шляпу, сорванную вѣтромъ съ его головы.

Всѣмъ и каждому извѣстно, что человѣкъ бываетъ поставленъ въ истинно плачевное положеніе, когда судьба, олицетворенная въ сильныхъ порывахъ вѣтра, заставляетъ его догонять свою собственную шляпу, и безразсудно поступаютъ тѣ безжалостные эгоисты, которые позволяютъ себѣ смѣяться надъ такимъ человѣкомъ. Нигдѣ, быть можетъ, не требуется съ нашей- стороны столько хладнокровія и разсудительности, какъ въ искусствѣ ловить шляпу: такъ по крайней мѣрѣ думаетъ м-ръ Снодграсъ, и я совершенно съ нимъ согласенъ. Если васъ, благосклонный читатель, постигнетъ такое страшное несчастіе, я никакъ не совѣтую вамъ бѣжать слишкомъ скоро, иначе вы обгоните свою бѣглянку, медленно идти тоже нехорошо, потому что въ такомъ случаѣ шляпа совсѣмъ исчезнетъ изъ вида, и тогда вамъ придется отступиться отъ своей собственности, а извѣстно, на что похожъ человѣкъ, потерявшій свою голову. Всего лучше бѣжать слегка, исподволь, преслѣдовать осмотрительно, осторожно, и потомъ вдругъ, сдѣлавъ рѣшительный прыжокъ, схватить ее за поля, и тутъ же надѣть на голову какъ можно крѣпче. Въ продолженіе всей этой операціи не мѣшаетъ слегка посмѣиваться, улыбаться и дѣлать увеселительные жесты, показывая, такимъ образомъ, что эта ловля чрезвычайно забавляетъ васъ.

Вѣтерокъ подувалъ довольно сильно, подкатывая шляпу м-ра Пикквика. Великій мужъ бѣжалъ впередъ и впередъ, размахивая руками и отнюдь не теряя присутствія духа: но, къ несчастію, вѣтеръ сдѣлался сильнѣе, шляпа раскатилась съ неимовѣрной быстротою, и м-ръ Пикквикъ, вѣроятно, совсѣмъ потерялъ бы ее изъ вида, еслибъ судьба сама не распорядилась за него, противопоставивъ естественную преграду своевольной бѣглянкѣ.

Истощенный до изнеможенія, м-ръ Пикквикъ уже готовъ былъ совсѣмъ прекратить свою погоню, какъ вдругъ шляпа его наткнулась на колесо экипажа, стоявшаго передъ площадью съ полдюжиною другихъ, болѣе или менѣе фантастическихъ экипажей. Замѣтивъ выгоду своего положенія, м-ръ Пикквикъ сдѣлалъ сильный прыжокъ, завладѣлъ своею собственностью и, надѣвъ ее на голову, остановился перевести духъ. Въ эту самую минуту, знакомый голосъ весело произнесъ его имя: м-ръ Пикквикъ оглянулся, и невыразимое удовольствіе распространилось въ его душѣ при томъ истинно поэтическомъ зрѣлищѣ, которое открылось передъ его глазами.

То была открытая коляска, безъ лошадей, которыхъ поспѣшили выпрячь, чтобъ удобнѣе расположиться въ этомъ тѣсномъ мѣстѣ. Въ коляскѣ стояли: пожилой статный джентльменъ въ синемъ фракѣ съ свѣтлыми пуговицами и въ огромныхъ ботфортахъ, двѣ молодыя дѣвушки въ шарфахъ и перьяхъ, молодой джентльменъ, очевидно, влюбленный въ одну изъ этихъ дѣвушекъ, украшенныхъ перьями и шарфами, одна леди сомнительнаго возраста, тетка или кузина, и, наконецъ, м-ръ Топманъ, любезный и веселый Топманъ, принимавшій живѣйшее участіе во всѣхъ распоряженіяхъ и разговорахъ, какъ будто онъ принадлежалъ къ этой фамиліи съ первыхъ лѣтъ жизни. За коляской, назади, гдѣ прикрѣпляются дорожные чемоданы, виднѣлась огромная плетеная корзина — одна изъ тѣхъ благородныхъ корзинъ, которыхъ видъ пробуждаетъ въ наблюдательной душѣ сладкія воспоминанія о жареныхъ курицахъ, копченыхъ языкахъ, бутылкахъ вина и проч., и проч. На козлахъ сидѣлъ толстый красно-рыжій дѣтина, съ заспанными глазами и опухлыми щеками: не мудрено было догадаться, что обязанностью его было — раздавать почтенной публикѣ лакомые припасы плетеной корзины, какъ скоро наступитъ для того вожделѣнная пора.

Лишь только м-ръ Пикквикъ окинулъ проницательнымъ взглядомъ всѣ эти интересные предметы, вѣрный ученикъ его закричалъ опять веселымъ и беззаботнымъ тономъ:

— Пикквикъ, Пикквикъ! Идите къ намъ! Скорѣе!

— Пожалуйте къ намъ, сэръ, прошу покорно! — сказалъ пожилой статный джентльменъ. — Джой! Ахъ, чортъ побери, онъ опять заснулъ. — Джой, отвори дверцы!

Толстый дѣтина медленно спустился съ козелъ, и, покачиваясь съ боку на бокъ, отворилъ дверцы. Въ эту минуту подошли къ коляскѣ м-ръ Снодгрась и м-ръ Винкель.

— Всѣмъ будетъ мѣсто, господа, пожалуйте! — продолжалъ статный джентльменъ. — Двое сядутъ въ коляскѣ, a одинъ на козлахъ. Джой, приготовь мѣсто для одного изъ этихъ господъ. Теперь, сэръ, милости просимъ.

И статный джентльменъ дюжею рукой втащилъ въ коляску Пикквика и Снодграса. М-ръ Винкель вскарабкался на козлы, гдѣ рядомъ съ нимъ помѣстился и толстый дѣтина.

М-ръ Пикквикъ раскланялся со всей компаніей и радушно пожалъ руку статному джентльмену въ огромныхъ ботфортахъ.

— Ну, какъ ваше здоровье, сэръ? — сказалъ статный джентльменъ, обращаясь къ м-ру Снодграсу съ отеческой заботливостью. — Радъ, очень радъ, все въ порядкѣ, я надѣюсь. — Вы какъ поживаете, сэръ? — продолжалъ онъ, говоря м-ру Винкелю. — Всѣ вы здоровы? прекрасно, прекрасно! — Мои дочери, господа, прошу познакомиться, и вотъ моя сестра, миссъ Рахиль Уардль. Она еще дѣвица и, какъ видите, недурна… неправда ли, сэръ? А?

Онъ весело толкнулъ локтемъ м-ра Пикквика и залился самымъ радушнымъ смѣхомъ.

— Ахъ, братецъ, какъ не стыдно! — проговорила миссъ Уардль съ дѣвственной улыбкой.

— Чего тутъ стыдиться? Это всякій видитъ, — сказалъ статный джентльменъ. — Прошу извинить, господа, вотъ еще мой пріятель, м-ръ Трундель. Теперь мы всѣ знакомы и, стало быть, можемъ съ большимъ комфортомъ смотрѣть на эволюціи.

Статный джентльменъ надѣлъ очки, м-ръ Пикквикъ вооружился подзорной трубой, и вся компанія принялась смотрѣть на военныя эволюціи, изрѣдка, по временамъ поглядывая другъ на друга.

Эволюціи точно были достойны изумленія. Колонны сходились, расходились, маршировали, строились въ каре, палили и разбѣгались вразсыпную. Нельзя было надивиться, съ какою ловкостью солдаты перепрыгивали черезъ глубокій ровъ и взбирались по веревочнымъ лѣстницамъ на стѣну неприступной крѣпости, которую, однакожъ, надлежало взять во что бы то ни стало. Приготовленія къ рѣшительному приступу были настолько шумны и ужасны, что весь воздухъ наполнился крикомъ женщинъ, и многія благородныя леди попадали въ обморокъ. Дѣвицы Уардль перепугались до того, что м-ръ Трундель принужденъ былъ одну изъ нихъ держать въ своихъ объятіяхъ, тогда какъ м-ръ Снодграсъ поддерживалъ другую. Тетушка Уардль едва могла стоять на ногахъ и растерялась до такой степени, что м-ръ Топманъ счелъ необходимымъ обхватить ея гибкую талію и поддерживать ее обѣими руками. Вся компанія была въ неописанномъ волненіи, кромѣ, однакожъ, толстаго и жирнаго парня, который спалъ на козлахъ безпробуднымъ сномъ, какъ будто пушечная пальба имѣла для него чарующую силу колыбельной пѣсни.

— Джой, Джой! — воскликнулъ статный джентльменъ, когда крѣпость, наконецъ, была взята, и побѣдители вмѣстѣ съ побѣжденными усѣлись обѣдать за общій столъ. — Чортъ побери, этотъ уродъ опять заснулъ! Пожалуйста, сэръ, потрудитесь ущипнуть его за ногу, иначе его ничѣмъ не разбудишь… Вотъ такъ!.. Покорно благодарю. — Развяжи корзинку, Джой.

Жирный дѣтина, приведенный въ себя энергическими усиліями м-ра Винкеля, еще разъ скатился съ козелъ и принялся развязывать корзинку съ такою расторопностью, какой, повидимому, вовсе нельзя было ожидать отъ него.

— Ну, господа, теперь мы можемъ сѣсть, — сказалъ статный джентльменъ. — Ба! это что такое? Отчего y васъ измятые рукава, mesdames? Я совѣтовалъ бы вамъ помѣститься на колѣняхъ своихъ кавалеровъ — это было бы удобнѣе, по крайней мѣрѣ для тебя, сестрица.

Тетушка Уардль раскраснѣлась какъ піонъ при этой неумѣстной шуткѣ и бросила сердитый взглядъ на м-ра Топмана, спѣшившаго воспользоваться предложеніемъ ея брата. Наконецъ, послѣ другихъ, болѣе или менѣе остроумныхъ шутокъ, вся компанія усѣлась съ большимъ комфортомъ, и м-ръ Уардль, приведенный въ непосредственное соприкосновеніе съ толстымъ парнемъ, открылъ церемонію угощенья.

— Ну, Джой, ножи и вилки!

Ножи и вилки были поданы, къ общему удовольствію дамъ и джентльменовъ, поспѣшившихъ вооружиться этими полезными орудіями.

— Тарелки, Джой, тарелки!

Такой же процессъ послѣдовалъ при раздачѣ фарфоровой посуды.

— Подавай цыплятъ. — Ахъ, проклятый, онъ опять заснулъ. — Джой, Джой!

Нѣсколько легкихъ толчковъ по головѣ тростью вывели толстаго парня изъ его летаргическаго усыпленія.

— Подавать кушанье!

При звукѣ этихъ словъ жирный малый, казалось, воспрянулъ и душой, и тѣломъ. Онъ вскочилъ, побѣжалъ, и оловянные глаза его, едва замѣтные изъ-подъ опухлыхъ щекъ, заблистали какимъ-то дикимъ блескомъ, когда онъ принялся развязывать корзинку.

— Живѣй, Джой, пошевеливайся!

Предосторожность была очень кстати, потому что толстый дѣтина съ какою-то особенною любовью вертѣлъ каплуна въ своихъ рукахъ и, казалось, не хотѣлъ съ нимъ разстаться. Принужденный, однакожъ, къ безусловному повиновенію, онъ испустилъ глубокій вздохъ и, ставъ на подножку, подалъ своему хозяину жареную птицу.

— Хорошо, хорошо. Подавай теперь копченый языкъ, колбасу и пирогъ съ голубями. Не забудь ветчину и жареную телятину; вынь раковый саладъ изъ салфетки — живѣй!

Отдавъ всѣ эти приказанія на скорую руку, м-ръ Уардль поспѣшилъ снабдить салфетками всѣхъ членовъ проголодавшейся компаніи.

— Вѣдь это превосходно, не правда ли? — сказалъ веселый джентльменъ, когда, при дружномъ содѣйствіи ножей и вилокъ, началось великое дѣло насыщенія пустыхъ желудковъ.

— Превосходно! — воскликнулъ м-ръ Винкель, покачиваясь на козлахъ.

— Не угодно ли рюмку вина?

— Съ величайшимъ удовольствіемъ!

— Не хотите ли, я велю подать бутылку?

— Покорно благодарю.

— Джой!

— Что сэръ?

На этотъ разъ жирный дѣтина, занятый разсматриваніемъ телятины, еще не успѣлъ заснуть.

— Бутылку вина для джентльмена на козлахъ. Очень радъ васъ видѣть, сэръ.

— Покорно благодарю.

М-ръ Винкель опорожнилъ стаканъ и поставилъ бутылку подлѣ себя.

— Позволите ли просить васъ объ одолженіи, сэръ? — сказалъ м-ръ Трундель м-ру Винкелю.

— Сдѣлайте милость! — сказалъ м-ръ Винкель, наливая стаканъ м-ру Трунделю.

Они чокнулись и выпили до дна, для перваго знакомства. Въ эту же минуту м-ръ Топманъ поспѣшилъ чокнуться съ почтеннымъ хозяиномъ, который только что пересталъ чокаться съ глубокомысленнымъ президентомъ. Дамы тоже приняли участіе въ общихъ тостахъ.

— Что это какъ Эмилія любезничаетъ съ постороннимъ мужчиной! — шепнула дѣвствующая тетушка на ухо своему брату.

— Пусть ее, это до меня не касается! — сказалъ статный джентльменъ съ веселымъ и беззаботнымъ видомъ. — Страннаго тутъ ничего нѣтъ, любезная сестрица — все въ порядкѣ вещей. М-ръ Пикквикъ, не угодно ли вина?

М-ръ Пикквикь, занятый глубокомысленнымъ изслѣдованіемъ внутренности пирога, обязательно выпилъ поданный стаканъ.

— Эмилія, дружокъ мой, не говори такъ громко, сдѣлай милость! — воскликнула цѣломудренная тетушка, обращаясь съ покровительствующимъ видомъ къ одной изъ своихъ племянницъ.

— Что съ вами, тетушка?

— Да такъ: я совѣтую тебѣ быть скромнѣе, моя милая.

— Покорно благодарю.

— Тетушка и этотъ старичокъ свели, кажется, довольно тѣсную дружбу, — шепнула миссъ Изабелла Уардль своей сестрѣ Эмиліи.

Молодыя дѣвушки засмѣялись очень весело и громко, къ великой досадѣ дѣвствующей тетки.

— Смотрите, какъ онѣ смѣются! Безтолковая радость совсѣмъ вскружила головы этимъ дѣвицамъ, — замѣтила миссъ Уардль, обращаясь къ м-ру Топману съ видомъ истиннаго соболѣзнованія, какъ будто безотчетная радость была запрещеннымъ товаромъ, и молодежь не смѣла имъ пользоваться безъ позволенія тетушки.

— О, да, онѣ очень веселы, — проговорилъ м-ръ Топманъ, стараясь поймать настоящую мысль степенной леди, — это пріятно видѣть.

— Гм! — пробормотала тетушка сомнительнымъ тономъ.

— Смѣю ли пить за ваше здоровье? — спросилъ м-ръ Топманъ, бросая умилительный взглядъ и слегка дотрогиваясь до нѣжныхъ пальчиковъ миссъ Рахили.

— Ахъ, сэръ!

Взгляды м-ра Топмана сдѣлались еще умилительнѣе и нѣжнѣе. Миссъ Рахиль обнаружила опасеніе, что солдаты, быть можетъ, еще вздумаютъ стрѣлять: въ такомъ случаѣ, вѣроятно, опять понадобится ей посторонняя помощь.

— Мои племянницы очень милы: не правда ли? — шепнула она м-ру Топману.

— И были бы еще милѣе, если бы тутъ не было ихъ тетушки, — отвѣчалъ страстный обожатель прекраснаго пола.

— Какой вы насмѣшникъ, право! Нѣтъ, безъ шутокъ, если бы черты ихъ были нѣсколько правильнѣе и нѣжнѣе, онѣ казались бы очень миловидными, особенно вечеромъ, при свѣчахъ.

— Конечно, конечно, — подтвердилъ м-ръ Топманъ.

— О, — вы злой человѣкъ! Я знаю, сэръ, что y васъ на умѣ.

— Что? — спросилъ м-ръ Топманъ, не думавшій ни о чемъ положительно въ эту минуту.

— Вы хотѣли сказать, что Изабелла нѣсколько горбата… ну, да, не отпирайтесь, я видѣла, что вы это тотчасъ же замѣтили. Что-жъ? вы не ошиблись: y ней точно растетъ горбъ, этого скрыть нельзя: страшное несчастіе для молодой дѣвушки! Я часто говорю ей, что года черезъ два она будетъ ужаснымъ уродомъ. О, вы ужасный насмѣшникъ!

Обрадованный случаю прослыть знатокомъ женской красоты, м-ръ Топманъ не сдѣлалъ никакихъ возраженій и только улыбнулся съ таинственнымъ видомъ.

— Какая саркастическая улыбка! — замѣтила Рахиль. — Я боюсь васъ, сэръ.

— Меня боитесь?

— Я вижу васъ насквозь, и отъ меня не укроются ваши мысли. О, я въ совершенствѣ понимаю что значитъ эта улыбка.

— Что? — спросилъ м-ръ Топманъ, искренно желавшій открыть значеніе того, что было для него самого таинственной загадкой.

— Вы думаете, — начала тетушка, понизивъ голосъ на нѣсколько тоновъ, — вы думаете, что горбъ Изабеллы еще не велика бѣда въ сравненіи съ нравственными недостатками ея сестры. Ну, да, Эмилія чрезвычайно вѣтрена, вы угадали. Сколько разъ я проливала тайкомъ горькія слезы при мысли объ ужасномъ несчастіи, до котораго, нѣтъ сомнѣнія, доведетъ ее этотъ ужасный недостатокъ! Видите ли, она готова всѣмъ вѣшаться на шею, и простодушный отецъ — это всего убійственнѣе — ничего не замѣчаетъ, рѣшительно ничего! Еслибъ онъ въ половину былъ такъ же проницателенъ, какъ вы — сердце его надорвалось бы отъ отчаянія, увѣряю васъ. Что дѣлать? Любовь къ дѣтямъ совсѣмъ ослѣпила его глаза. Охъ, быть тутъ худу, быть тутъ худу!

Сердобольная тетушка испустила глубокій вздохъ, и взоры ея приняли самое печальное выраженіе.

— Тетушка изволитъ, кажется, говорить о насъ, — шепнула миссъ Эмилія своей сестрѣ,- я увѣрена въ этомъ.

— Право?

— Непремѣнно. Смотри, какой y нея жалкій видъ. Надо ее проучить. Ахъ, тетушка, вы совсѣмъ не бережете своего здоровья! Долго ли простудиться въ ваши лѣта? Накройтесь вотъ этимъ платкомъ или закутайтесь шалью. Для такой старушки, какъ вы, всякій вѣтерокъ можетъ имѣть несчастныя послѣдствія.

Неизвѣстно какимъ бы отвѣтомъ тетушка отблагодарила за это пылкое участіе къ ея старческимъ недугамъ, если бы м-ръ Уардль, не подозрѣвавшій этой перестрѣлки, не вздумалъ вдругъ сдѣлать энергическое обращеніе къ своему слугѣ.

— Джой, Джой! — Вообразите, этотъ пострѣлъ опять заснулъ!

— Странный парень! — замѣтилъ м-ръ Пикквикъ. — Неужели онъ всегда спитъ?

— Всегда, всегда! — Полусонный онъ ходитъ по улицѣ и нерѣдко храпитъ, прислуживая за столомъ.

— Удивительно странный малый! — повторилъ м-ръ Пикквикъ.

— Очень удивительный, и я горжусь имъ, — отвѣчалъ статный джентльменъ. — Это рѣдкое явленіе въ природѣ, и вы не отыщете другого экземпляра въ цѣломъ свѣтѣ. Я ни за что съ нимъ не разстанусь. Эй, Джой! — Убери эти вещи и подай другую бутылку! слышишь ли?

Жирный дѣтина повернулся, всталъ, протеръ глаза, проглотилъ огромный кусокъ пирога и, переваливаясь съ боку на бокъ, принялся за исполненіе данныхъ приказаній, искоса посматривая на остатокъ роскошнаго завтрака, въ которомъ онъ не могъ принимать дѣятельнаго участія. Ножи, тарелки и салфетки уложены на свое мѣсто; новая бутылка лафита откупорена и выпита; опустѣлая корзинка отправилась на запятки; жирный парень еще разъ взгромоздился на козлы: подзорная труба и очки вновь явились на сцену — и передъ глазами насыщенной публики снова открылись стратегическія эволюціи великобританскихъ солдатъ. Ружья и пушки загремѣли, земля дрогнула, дамы взвизгнули, подкопъ взорванъ, цитадель, къ общему удовольствію, взлетѣла на воздухъ и чрезъ нѣсколько минутъ всѣ и каждый спѣшили отправиться по своимъ мѣстамъ. Статный джентльменъ и м-ръ Пикквикъ, исполненный поэтическихъ наслажденій, искренно дѣлились взаимными наблюденіями и радушно пожимали другъ другу руки.

— Такъ не забудьте, сэръ, — сказалъ статный джентльменъ, — завтра мы должны увидѣться.

— Непремѣнно, — отвѣчалъ м-ръ Пикквикъ.

— Вы записали адресъ?

— Какъ же, какъ же: Меноръ-Фармъ, Динглиделль, — проговорилъ м-ръ Пикквикъ, вперивъ очки въ свою записную книгу.

— Очень хорошо, — сказалъ статный джентльменъ. — Надѣюсь, на моемъ хуторѣ вамъ не будетъ скучно, и вы увидите предметы, вполнѣ достойные вашихъ наблюденій. Недѣля мигомъ пролетитъ въ удовольствіяхъ сельской жизни. Джой — ахъ, проклятый, онъ опять заснулъ — Джой, помоги кучеру заложить лошадей.

Лошади заложены; кучеръ сѣлъ на козлы; жирный парень взгромоздился подлѣ него, и коляска сдвинулась съ мѣста. Когда пикквикисты бросили послѣдній взглядъ на своихъ друзей, махавшихъ шляпами и платками, заходящее солнце яркимъ заревомъ освѣтило фигуру жирнаго дѣтины: онъ спалъ крѣпкимъ сномъ, и голова его лежала на плечѣ кучера Тома.

Глава V. Мистеръ Пикквикъ упражняется въ кучерскомъ искусствѣ. Мистеръ Винкель показываетъ удивительные опыты верховой ѣзды

Яркіе лучи утренняго солнца озарили всю природу; воздухъ наполнился благоуханіемъ; птицы стройнымъ хоромъ запѣли свой утренній концертъ. М-ръ Пикквикъ, воспрянувшій отъ сна вмѣстѣ съ восходомъ великолѣпнаго свѣтила, стоялъ на рочестерскомъ мосту, облокотившись о перила. Онъ созерцалъ природу, вдумывался въ мірскую суету и дожидался завтрака. Окружающіе предметы въ самомъ дѣлѣ представляли очаровательный видъ, способный вызвать на размышленіе даже не такую великую душу, какъ y президента знаменитаго клуба.

По лѣвую сторону глубокомысленнаго наблюдателя лежала развалившаяся стѣна, пробитая во многихъ мѣстахъ и упадавшая грубыми и тяжелыми массами на тѣсный морской берегъ. Огромные наросты морской травы, трепетавшей при каждомъ колыханіи вѣтра, висѣли на острыхъ зазубренныхъ камняхъ, и зеленый плющъ печально обвивался вокругъ темныхъ и мрачныхъ бойницъ. За этой руиной возвышался древній замокъ со своими лишенными кровли башнями и массивными стѣнами, готовыми, повидимому, рухнуть отъ перваго прикосновенія; но все это тѣмъ не менѣе громко говорило о силѣ и могуществѣ стариннаго зданія, гдѣ, за семьсотъ лѣтъ отъ нашего времени, раздавался шумъ веселыхъ гостей, сверкали блестящія оружія, и время сокращалось въ продолжительныхъ попойкахъ. По обѣимъ сторонамъ разстилались, на необозримое пространство, берега широкой Медуэ, покрытые нивами и пастбищами, пересѣкаемыми по мѣстамъ вѣтряными мельницами. Богатый и разнообразный ландшафтъ становился еще прекраснѣе отъ мимолетныхъ тѣней, быстро пробѣгавшихъ по этому пространству, по мѣрѣ того какъ тонкія облака исчезали передъ свѣтомъ утренняго солнца. Рѣка, отражавшая небесную лазурь, струилась тихо и спокойно, изрѣдка пересѣкаемая веслами рыбаковъ, спѣшившихъ вдаль на добычу на своихъ живописныхъ лодкахъ.

М-ръ Пикквикъ стоялъ и смотрѣлъ, погруженный въ пріятную задумчивость. Глубокій вздохъ и легкій ударъ по плечу неожиданно прервали нить его поэтическихъ размышленій. Онъ обернулся: передъ нимъ стоялъ горемычный джентльменъ.

— Созерцаете поэтическую сцену? — спросилъ горемычный джентльменъ.

— Да, — сказалъ м-ръ Пикквикъ.

— И, конечно, поздравляете себя съ утреннею прогулкой?

М-ръ Пикквикъ улыбнулся въ знакъ согласія.

— О, да! — человѣку нужно вставать рано, чтобъ видѣть солнце во всемъ блескѣ, потому что рѣдко, слишкомъ рѣдко сіяніе его продолжается во весь день. Увы! Утро дня и утро человѣческой жизни имѣютъ множество общихъ сторонъ.

— Истинная правда! — воскликнулъ м-ръ Пикквикъ.

— Какъ справедлива пословица: "Заря быстро всходитъ и быстрѣе исчезаетъ!" — продолжалъ горемычный джентльменъ. — Эфемерная жизнь человѣка — увы! — мелькаетъ какъ заря. О, Боже! — чего бы я ни сдѣлалъ, чтобъ воротить дни своего промелькнувшаго дѣтства! Или ужъ лучше бы забыть мнѣ ихъ разъ навсегда.

— Вы много страдали, сэръ? — сказалъ м-ръ Пикквикъ тономъ истиннаго соболѣзнованія.

— Страдалъ, да, очень много, — отвѣчалъ скороговоркой горемычный джентльменъ. — Моимъ знакомымъ теперь и въ голову не приходитъ, что испыталъ я на своемъ вѣку.

Онъ пріостановился, перевелъ духъ, и потомъ, дѣлая крутой поворотъ, прибавилъ энергическимъ тономъ:

— Случалось ли вамъ думать, что утопиться въ такое утро было бы истиннымъ счастьемъ человѣка?

— О, нѣтъ, какъ это можно! — возразилъ м-ръ Пикквикъ, стремительно отступая отъ перилъ, изъ опасенія, какъ бы горемычный джентльменъ, въ видѣ опыта, не вздумалъ вдругъ подтвердить на немъ свою теорію счастливаго погруженія въ волны.

— Я такъ, напротивъ, часто объ этомъ думалъ, — продолжалъ горемычный джентльменъ, не обращая вниманія на энергическій прыжокъ президента. — Въ журчаньи тихой и прозрачной воды слышится мнѣ таинственный голосъ, призывающій къ вѣчному покою. Прыжокъ — паденіе — кратковременная борьба: нырнули, погрузились опять, — и тихія волны сокрыли вашу голову, — и міръ исчезъ изъ вашихъ глазъ со всѣми бѣдствіями и треволненіями. Прекрасно, прекрасно!

И впалые глаза страдальца сверкали яркимъ блескомъ, когда онъ говорилъ. Скоро, однакожъ, волненіе его прошло: онъ бросилъ спокойный взглядъ на м-ра Пикквика и сказалъ:

— Довольно объ этомъ. Сытый голоднаго не понимаетъ. Мнѣ бы хотѣлось обратить ваше вниманіе на другой предметъ. Вечеромъ третьяго дня, по вашей просьбѣ, читалъ я вамъ свою повѣсть, и, кажется, вы слушали ее съ большимъ вниманіемъ.

— Да, повѣсть во всѣхъ отношеніяхъ…

— Я не спрашиваю вашего мнѣнія и вовсе не желаю знать, что вы можете думать о ней. Вы путешествуете для собственнаго удовольствія — этого довольно. Предположите, что я вручилъ вамъ свою любопытную рукопись… то есть, вы понимаете, что она любопытна не въ художественномъ смыслѣ, a единственно въ томъ отношеніи, что ею представляется очеркъ изъ дѣйствительной жизни. Согласитесь ли вы сообщить ее вашему клубу, который, сколько я могъ замѣтить, безпрестанно вертится y васъ на языкѣ?

— Съ большимъ удовольствіемъ, если вамъ угодно, — отвѣчалъ м-ръ Пикквикъ. — Рукопись ваша будетъ внесена въ дѣловыя бумаги нашего клуба.

— Въ такомъ случаѣ, вы ее получите, — сказалъ горемычный джентльменъ. — Вашъ адресъ?

Ученый путешественникъ поспѣшилъ сообщить свой вѣроятный маршрутъ, поступившій такимъ образомъ во владѣніе горемычнаго джентльмена. Передъ гостиницей Золотого Быка они раскланялись, и каждый пошелъ своей дорогой.

Товарищи м-ра Пикквика уже встали и давно дожидались своего президента. Завтракъ былъ готовъ, и лакомыя блюда, въ стройномъ порядкѣ, стояли на подносѣ. Вся компанія усѣлась за столь. Чай, кофе, сухари, яйца въ смятку, ветчина, масло и другія принадлежности англійскаго завтрака начали исчезать съ удивительною быстротою, приносившею особенную честь превосходнымъ желудкамъ почтенныхъ сочленовъ.

— Ну, теперь въ Меноръ-Фармъ, — сказалъ м-ръ Пикквикъ, доѣдая послѣднее яйцо. — Какъ мы поѣдемъ?

— Всего лучше спросить объ этомъ буфетчика, — замѣтилъ м-ръ Топманъ.

Съ общаго согласія буфетчикъ былъ призванъ на совѣтъ.

— Динглиделль, джентльмены, пятнадцать миль отсюда. Дорога проселочная. Ѣздятъ въ двуколесномъ кабріолетѣ. Хотите?

— Но въ немъ могутъ сидѣть только двое, — возразилъ м-ръ Пикквикъ.

— Такъ точно, прошу извинить, сэръ. Не угодно ли въ телѣжкѣ о четырехъ колесахъ? — Двое сядутъ сзади; одинъ спереди будетъ править… О, прошу извинить, сэръ, это будетъ только для троихъ.

— Что-жъ намъ дѣлать? — сказалъ Снодграсъ.

— Можетъ быть, кто-нибудь изъ васъ любитъ ѣздить верхомъ, — замѣтилъ буфетчикъ, посматривая на м-ра Винкеля. — Верховыя лошади здѣсь очень хороши. Прикажете привести?

— Очень хорошо, — сказалъ м-ръ Пикквикъ. — Винкель, хочешь ѣхать верхомъ?

М-ръ Винкель питалъ въ глубинѣ души весьма значительныя сомнѣнія относительно своего всадническаго искусства, но, не желая помрачить свою репутацію въ какомъ бы то ни было отношеніи, поспѣшилъ отвѣтить скрѣпя сердце:

— Пожалуй, я согласенъ.

— Стало быть, всѣ затрудненія уладились, — сказалъ м-ръ Пикквикъ. — Приготовить лошадей къ одиннадцати часамъ!

— Будутъ готовы, сэръ, — отвѣчалъ буфетчикъ.

Оставалось теперь переодѣться, запастись бѣльемъ и собраться въ добрый путь. Путешественники разошлись по своимъ комнатамъ.

Кончивъ предварительныя распоряженія, м-ръ Пикквикъ вышелъ въ кофейную комнату и смотрѣлъ въ окно на проходящихъ. Черезъ нѣсколько минутъ буфетчикъ доложилъ, что экипажъ готовъ, и тутъ же м-ръ Пикквикъ, передъ самымъ окномъ, увидѣлъ колесницу, снабженную всѣми необходимыми принадлежностями для веселой прогулки.

Это была весьма интересная зеленая телѣжка на четырехъ колесахъ, съ просторнымъ ящикомъ назади для двухъ особъ и съ возвышеннымъ сидѣньемъ напереди. Гнѣдой конь огромнаго размѣра величаво рисовался между длинными оглоблями. Конюхъ, стоявшій подлѣ телѣжки, держалъ за узду другого огромнаго коня, взнузданнаго и осѣдланнаго для верховой ѣзды.

— Ахъ, Боже мой! — воскликнулъ м-ръ Пикквикъ, когда онъ и его товарищи вышли за ворота въ дорожныхъ платьяхъ. — Кто же будетъ править? Объ этомъ мы и не думали.

— Разумѣется, вы, — сказалъ м-ръ Топманъ.

— Конечно, вы, — подтвердилъ м-ръ Снодграсъ.

— Я! — воскликнулъ м-ръ Пикквикъ.

— Не бойтесь, сэръ, — перебилъ конюхъ. — Лошадь смирная — ребенокъ управится съ нею. Не безпокойтесь.

— Она не разобьетъ? — спросилъ м-ръ Пикквикъ.

— Помилуйте, какъ это можно! — Она смирнѣе всякаго теленка.

Послѣдняя рекомендація совершенно успокоила взволнованную душу президента. Топманъ и Снодграсъ залѣзли въ ящикъ; м-ръ Пикквикъ взобрался на свое возвышенное сидѣнье и съ большимъ комфортомъ уперъ свои ноги въ деревянную полочку, утвержденную внизу нарочно для этой цѣли.

— Эй Лощеный Вилліамъ, — закричалъ конюхъ своему товарищу, — подай возжи джентльмену.

"Лощеный Вилліамъ", прозванный такъ, вѣроятно, отъ своихъ лоснящихся волосъ и маслянаго лица, поспѣшилъ вложить возжи въ лѣвую руку м-ра Пикквика, тогда какъ главный конюхъ вооружилъ бичомъ его правую руку.

— Ну! — вскрикнулъ м-ръ Пикквикъ, когда высокій конь обнаружилъ рѣшительное намѣреніе заглянуть въ окно гостиницы.

— Нууу! — заголосили м-ръ Топманъ и м-ръ Снодграсъ съ высоты своего джентльменскаго сѣдалища.

— Ничего, джентльмены, лошадка вздумала поиграть, это пройдетъ, — сказалъ главный конюхъ ободрительнымъ тономъ. — Пришпандорь ее, Лощеный, пришпандорь; вотъ такъ.

Благодаря усиліямъ Лощенаго, прихотливый конь отдернулъ морду отъ окна и сталъ въ смиренную позицію. Надлежало теперь м-ру Винкелю показать свое искусство въ верховой ѣздѣ.

— Сюда пожалуйте, сэръ, вотъ съ этой стороны, — сказалъ первый конюхъ.

— Чортъ меня побери, если этотъ джентльменъ не сломитъ себѣ шеи, — шепнулъ трактирный мальчишка на ухо буфетчику.

М-ръ Винкель, покорный своей горемычной судьбѣ, поспѣшилъ взобраться на сѣдло, при дѣятельной помощи двухъ конюховъ, изъ которыхъ одинъ держалъ за узду борзого коня, другой подсаживалъ самаго всадника.

— Ну, кажется, все хорошо? — спросилъ м-ръ Пикквикъ, томимый, однакожъ, сильнымъ подозрѣніемъ, что все было дурно.

— Все хорошо, — отвѣчалъ м-ръ Винкель отчаяннымъ голосомъ.

— Прихлестните ее, сэръ; вотъ такъ, — сказалъ конюхъ въ видѣ напутственнаго утѣшенія м-ру Пикквику. — Держите крѣпче возжи.

Всадникъ и зеленая телѣжка въ одну минуту сдвинулись съ мѣста, къ общей потѣхѣ мальчишекъ трактирнаго двора. М-ръ Пикквикъ засѣдалъ на козлахъ; м-ръ Винкель рисовался на сѣдлѣ.

— Что это, она гнется на бокѣ? — воскликнулъ м-ръ Снодграсъ съ высоты своего ящика, обращаясь къ м-ру Винкелю, начинавшему, казалось, терять присутствіе духа.

— Не знаю, — отвѣчалъ м-ръ Винкель. — Вѣроятно, такъ пріучили ее.

Такъ или нѣтъ, но упрямый конь началъ выдѣлывать самые таинственные прыжки, перебѣгая съ одной стороны дороги на другую.

М-ръ Пикквикъ не имѣлъ досуга обратить вниманіе на всадника, поставленнаго въ затруднительное положеніе. Его собственный конь въ скоромъ времени обнаружилъ весьма замѣчательныя свойства, забавныя для уличной толпы, но нисколько не утѣшительныя для пассажировъ зеленой телѣжки. Чувствуя, вѣроятно, веселое расположеніе духа, бодрый конь постоянно вздергивалъ голову самымъ неучтивымъ образомъ, размахивалъ во всѣ стороны хвостомъ и натягивалъ возжи до того, что м-ръ Пикквикъ съ трудомъ удерживалъ ихъ въ своихъ рукахъ. Къ тому же обнаружилась y него странная наклонность безпрестанно сворачивать съ дороги, останавливаться безъ всякой видимой причины, и потомъ, безъ достаточнаго основанія, порываться впередъ съ такою поспѣшностью, которая вовсе не согласовалась съ желаніемъ возницы.

— Что все это значитъ? — спросилъ м-ръ Снодграсъ, когда лошадь въ двадцатый разъ выполнила одинъ изъ этихъ маневровъ.

— Не знаю; вѣроятно, она испугалась чего-нибудь, — сказалъ м-ръ Топманъ.

М-ръ Снодграсъ былъ, повидимому, не согласенъ съ этой гипотезой и уже приготовился предложить свое собственное замѣчаніе, какъ вдругъ раздался пронзительный крикъ м-ра Пикквика:

— Стой! стой! Я уронилъ кнутъ.

— Винкель! — вскричалъ м-ръ Снодграсъ, когда всадникъ, живописно перетряхиваясь на своемъ конѣ, поскакалъ къ зеленой телѣжкѣ. — Подыми кнутъ, сдѣлай милость.

Затянувъ удила могучею рукой, м-ръ Винкель остановилъ свою лошадь, спустился на землю, подалъ кнутъ м-ру Пикквику, и, схвативъ поводья, приготовился опять подняться на сѣдло.

Теперь вздумалъ ли высокій конь поиграть съ своимъ искуснымъ всадникомъ, или, можетъ быть, пришло ему въ голову совершить путешествіе одному, безъ всякаго всадника — это, разумѣется, такіе пункты, относительно которыхъ наши заключенія не могутъ имѣть опредѣленнаго и рѣшительнаго характера. Какъ бы то ни было, лишь только м-ръ Винкель притронулся къ поводьямъ, лошадь перекинула ихъ черезъ голову, и быстро отступила назадъ.

— Добрая лошадка, — сказалъ Винкель ласковымъ тономъ — добрая лошадка!

Но вѣроятно "добрая лошадка" терпѣть не могла незаслуженной лести. Чѣмъ ближе м-ръ Винкель подходилъ къ ней, тѣмъ дальше отступала она назадъ. Минутъ десять конь и всадникъ кружились среди дороги и подъ конецъ были въ такомъ же разстояніи другъ отъ друга, какъ при началѣ этой игры: обстоятельство не совсѣмъ удобное для м-ра Винкеля, оставленнаго безъ всякой помощи въ безлюдномъ мѣстѣ.

— Что мнѣ дѣлать? — закричалъ въ отчаяніи м-ръ Винкель. — Съ ней самъ чортъ не сладитъ.

— Проведи ее до шоссейной заставы: тамъ, авось, пособятъ тебѣ — сказалъ м-ръ Пикквикъ.

— Да вѣдь нейдетъ, чортъ бы ее побралъ! — проревѣлъ м-ръ Винкель. — Слѣзьте, пожалуйста, и подержите ее.

М-ръ Пикквикъ готовъ былъ для истиннаго друга на всѣ возможныя услуги. Забросивъ возжи на спину своей лошади, онъ осторожно спустился съ козелъ, свернулъ экипажъ съ дороги, чтобъ не помѣшать какому-нибудь проѣзжему, и поспѣшилъ на помощь къ своему несчастному товарищу. Топманъ и Снодграсъ остались одни въ зеленой телѣжкѣ.

Лишь только добрая лошадка завидѣла м-ра Пикквика съ длиннымъ кнутомъ въ правой рукѣ, какъ вдругъ рѣшилась измѣнить свой круговой маневръ на движеніе отступательное и выполнила это рѣшеніе съ такимъ твердымъ и непреклоннымъ характеромъ, что мгновенно вырвала поводья изъ рукъ своего всадника и быстро помчалась въ ту самую сторону, откуда только что выѣхали наши путешественники. М-ръ Пикквикъ полетѣлъ на выручку своего друга; но чѣмъ скорѣе бѣжалъ онъ впередъ, тѣмъ быстрѣе отступалъ непокорный конь. Пыль изъ-подъ его копытъ столбомъ взвивалась по дорогѣ, залѣпляя ротъ и глаза бѣгущимъ пикквикистамъ. Наконецъ лошадь пріостановилась, встряхнула ушами, обернулась, фыркнула, и спокойно, мелкой рысцой, побѣжала въ Рочестеръ, оставивъ ученыхъ мужей на произволъ судьбы. Истощенные пріятели, задыхаясь отъ надсады, съ недоумѣніемъ смотрѣли другъ на друга, но скоро ихъ вниманіе обратилось на сильный шумъ въ недалекомъ разстояніи отъ нихъ.

— Боже мой! что это такое! — воскликнулъ м-ръ Пикквикъ, пораженный страшнымъ отчаяніемъ. — И другая лошадь бѣсится!

Именно такъ. Благодаря распорядительности м-ра Пикквика, гнѣдой конь, приставленный къ живому забору, получилъ полную свободу располагать своими поступками, потому что возжи были на его спинѣ. Завидѣвъ товарища, бѣгущаго въ Рочестеръ на свою спокойную квартиру, онъ рѣшился послѣдовать его примѣру. Послѣдствія угадать не трудно. Животное рванулось изо всей силы, не думая повиноваться бѣднымъ пассажирамъ, которые напрасно дѣлали ей энергическіе знаки своими платками. Къ счастію, м-ръ Топмамъ и м-ръ Снодграсъ во время уцѣпились за живой заборъ и успѣли повиснуть на воздухѣ между небомъ и землею. Лошадка, между тѣмъ, освобожденная отъ своей тяжести, наскочила на деревянный мостъ, разбила въ дребезги зеленую телѣжку и, отскочивъ впередъ съ одними оглоблями, остановилась какъ вкопанная, любуясь произведеннымъ опустошеніемъ и любопытствуя знать, что изъ всего этого выйдетъ.

При такомъ неожиданномъ оборотѣ дѣла, первою заботою двухъ пріятелей было — выручить своихъ разбитыхъ товарищей изъ колючей засады: процессъ довольно затруднительный, кончившійся однакожъ счастливымъ открытіемъ, что благородныя кости Топмана и Снодграса не потерпѣли значительнаго ущерба, и вся непріятность ограничилась только тѣмъ, что платье ихъ было разорвано во многихъ мѣстахъ. Второю заботою президента и его товарищей было — освободить лошадь отъ упряжи. Окончивъ эту многосложную операцію, путешественники медленно пошли впередъ, ведя лошадь за узду и оставивъ среди дороги изломанную телѣжку.

Черезъ часъ благополучнаго странствованія, путешественники подошли къ трактиру, уединенно стоявшему на большой дорогѣ. Передъ трактиромъ торчали копны сѣна, мильный столбъ, исписанный со всѣхъ четырехъ сторонъ, и колодезь съ водопоемъ для лошадей. Сзади виднѣлся сарай, a за сараемъ — огородъ, гдѣ копался между грядами рыжеватый дѣтина исполинскаго размѣра. Къ нему-то м-ръ Пикквикъ обратился съ громкимъ восклицаніемъ:

— Эй, кто тамъ!

Рыжеватый дѣтина выпрямился во весь ростъ, разгладилъ волосы, протеръ глаза и обратилъ лѣниво-холодный взглядъ на м-ра Пикквика и его друзей.

— Эй, добрый человѣкъ! — повторилъ м-ръ Пикквикъ.

— Чего надобно? — былъ отвѣтъ.

— Далеко ли до хутора Динглиделль?

— Миль семь или около того.

— Хороша дорога?

— Не такъ, чтобы очень.

Отдѣлавшись этимъ лаконическимъ отвѣтомъ, рыжеватый дѣтина хладнокровно принялся за свою прерванную работу.

— Нельзя ли намъ оставить здѣсь вотъ эту лошадь? — сказалъ м-ръ Пикквикъ. — Можно, я думаю, а?

— Можно ли вамъ оставить здѣсь свою лошадь: такъ, что ли? — сказалъ рыжій дѣтина, опираясь на свой заступъ.

— Такъ, именно такъ, — ласково говорилъ м-ръ Пикквикъ, подводя своего коня къ плетню огорода.

— Эй, миссисъ! — заревѣлъ рыжій дѣтина, бросая пытливый взглядъ на чужую лошадь и выходя изъ огорода. — Миссисъ.

Высокая дородная женщина въ голубомъ платьѣ откликнулась на этотъ призывъ.

— Нельзя ли намъ поставить y васъ свою лошадь, милая женщина, — спросилъ м-ръ Топманъ самымъ обворожительнымъ тономъ.

Милая женщина окинула пытливымъ взглядомъ незнакомыхъ джентльменовъ; рыжій дѣтина шепнулъ ей что-то на ухо.

— Нѣтъ, — сказала она наконецъ рѣшительнымъ тономъ. — Я боюсь.

— Боитесь! — воскликнулъ м-ръ Пикквикъ. — Чегожъ вы боитесь?

— Было намъ довольно хлопотъ въ послѣдній разъ, — отвѣчала она, собираясь идти домой. — Нѣтъ, ужъ лучше поѣзжайте своей дорогой.

— Во всю жизнь мою я не встрѣчалъ такой странной женщины, — сказалъ ошеломленный м-ръ Пикквикъ.

— Мнѣ сдается, — шепнулъ м-ръ Винкель, — они воображаютъ, что мы пріобрѣли лошадь какими-нибудь безчестными средствами.

— Какъ! — воскликнулъ м-ръ Пикквикъ въ порывѣ сильнѣйшаго негодованія.

М-ръ Винкель скромнымъ образомъ повторилъ свою гипотезу.

— Эй, вы! — закричалъ м-ръ Пикквикъ сердитымъ тономъ. — Неужели вы думаете, что мы украли эту лошадь?

— Нечего тутъ думать, я увѣренъ въ этомъ, — проговорилъ рыжій дѣтина, почесывая затылокъ и оскаливая зубы.

Затѣмъ онъ и его спутница отправились въ трактиръ и заперли за собою дверь.

— Сонъ, просто сонъ, ужасный, гадкій сонъ! — воскликнулъ м-ръ Пикквикъ. — Идти восемь миль пѣшкомъ, съ мерзкой лошадью, отъ которой никакъ не отдѣлаешься! — Хороша прогулка!

Дѣлать нечего, однакожъ, противъ судьбы не устоишь. Бросивъ презрительный взглядъ на негостепріимный трактиръ, несчастные пикквикисты медленно продолжали свой путь, ведя поочередно высокаго гнѣдого коня, котораго теперь они всѣ ненавидѣли отъ чистаго сердца.

Поздно вечеромъ, четыре путешественника, сопровождаемые своимъ четвероногимъ товарищемъ, повернули на тропинку, которая должна была привести ихъ въ гостепріимный хуторъ; но и теперь, приближаясь къ цѣли своего путешествія, они далеко не могли испытывать большой радости при мысли о своемъ нелѣпомъ положеніи. Изорванное платье, запачканныя лица, грязные сапоги, унылыя физіономіи и, вдобавокъ, неразлучный конь, — нехорошо, очень нехорошо. О, какъ проклиналъ м-ръ Пикквикъ эту гадкую лошадь! Сколько разъ смотрѣлъ онъ на нее съ выраженіемъ ненависти и мщенія, сколько разъ даже собирался пырнуть ее ножомъ — да и пырнулъ бы, еслибъ кто-нибудь снабдилъ его этимъ полезнымъ орудіемъ!

Когда такимъ образомъ путешественники наши были заняты мыслями болѣе или менѣе мрачными, вниманіе ихъ вдругъ остановилось на двухъ фигурахъ, появившихся изъ-за рощи. То были м-ръ Уардль и вѣрный его слуга, жирный парень.

— Здравствуйте, господа! — началъ гостепріимный джентльменъ. — Гдѣ вы такъ долго пропадали? Я ждалъ васъ цѣлый день. Ба, съ вами что-то такое случилось! Царапина! Кровь! Изорванныя платья! Вы разбиты! Что дѣлать, что дѣлать, дороги прескверныя, и такіе случаи здѣсь не рѣдки. Хорошо, по крайней мѣрѣ, что никто изъ васъ не раненъ. Я очень радъ. Джой — ахъ, пострѣлъ, онъ опять заснулъ, — Джой, отведи лошадь въ конюшню. — Милости просимъ, господа!

Жирный толстякъ, перекачиваясь съ боку на бокъ, поковылялъ въ конюшню, a статный джентльменъ повелъ своихъ гостей, разговаривая дорогой о приключеніяхъ этого дня.

— Пожалуйте напередъ въ кухню, господа, — сказалъ статный джентльменъ, — мы васъ какъ разъ приведемъ въ порядокъ: вымоемъ, вычистимъ, выхолимъ, и потомъ я представлю васъ дамамъ. Эмма! принесите вишневки джентльменамъ. Дженни! иголокъ и нитокъ! Мери! воды и полотенце. Живѣе, дѣвочки, живѣе!

Три или четыре румяныя дѣвушки бросились въ разныя стороны, исполняя полученныя приказанія, въ то же время запылалъ пріятный огонь въ каминѣ, пришли лакеи съ ваксой и щетками, чтобы показать свое искусство, приведя въ порядокъ джентльменское платье и сапоги.

— Живѣе! — закричалъ еще разъ статный джентльменъ.

Но это увѣщаніе оказалось совершенно излишнимъ, потому что одна дѣвушка уже наливала вишневку, другая окачивала ключевой водой поэтическую голову м-ра Снодграса, третья возилась съ изорваннымъ сюртукомъ м-ра Топмана, четвертая стояла съ полотенцами въ рукахъ. Одинъ изъ лакеевъ нечаянно схватилъ за ногу м-ра Пикквика, такъ что этотъ джентльменъ чуть не упалъ навзничь, между тѣмъ какъ другой колотилъ изо всей мочи байковый сюртукъ м-ра Винкеля, производя при этомъ весьма странный шипящій звукъ, какъ будто онъ былъ конюхомъ, который чиститъ скребницею своего коня.

Окончивъ свое омовеніе, м-ръ Снодграсъ выпилъ рюмку вишневки, прислонился спиною къ камину и бросилъ вокругъ себя наблюдательный взоръ. Изъ его путевыхъ замѣтокъ оказалось, что кухня, гдѣ онъ стоялъ, имѣла кирпичный полъ и огромную печь. На веревкахъ, привязанныхъ къ потолку, висѣли стройными рядами окорока, луковица и сушеные грибы. Стѣны были украшены охотничьими хлыстиками, двумя или тремя уздами, сѣдломъ и старинной винтовкой съ надписью: «Заряжено». Судя по старинному почерку, надпись эта была, вѣроятно, сдѣлана лѣтъ за пятьдесятъ. Старинные восьмидневные стѣнные часы огромнаго размѣра били въ отдаленномъ углу свой торжественный тактъ, между тѣмъ какъ серебряные карманные часы, повѣшенные на гвоздикѣ передъ буфетомъ, тиликали имъ въ отвѣтъ почтительно и скромно.

— Готовы, господа? — спросилъ статный джентльменъ, когда его гости были вымыты, вычищены, выхолены и угощены вишневкой.

— Къ вашимъ услугамъ, — отвѣчалъ м-ръ Пикквикъ.

— Такъ пойдемте же въ гостиную.

Пошли всѣ, кромѣ м-ра Топмана, оставшагося въ кухнѣ на нѣсколько минутъ поиграть съ черноглазой Эммой, которая, однакожъ, чуть не вьщарапала ему глазъ, когда онъ хотѣлъ приступить къ рѣшительному намѣренію влѣпить поцѣлуй въ ея розовую щечку. Бросивъ неприступную дѣвушку, онъ побѣжалъ за своими товарищами и явился вмѣстѣ съ ними въ общую гостиную.

— Милости просимъ, господа, — сказалъ гостепріимный хозяинъ, отворяя дверь, и выступая впередъ для представленія своихъ гостей. — Милости просимъ въ Меноръ-Фармъ.

Глава VI. Старомодная игра въ карты, стихотвореніе сельскаго пастора и новая повѣсть

Вся гостиная встала при входѣ м-ра Пикквика и его друзей. Между тѣмъ какъ происходила рекомендательная церемонія со всѣми своими подробностями, м-ръ Пикквикъ углубился въ разсмотрѣніе физіономій дѣйствующихъ лицъ и заранѣе, такимъ образомъ, старался составить безошибочное понятіе объ ихъ нравственныхъ и физическихъ свойствахъ. Президентъ Пикквикскаго клуба, должно замѣтить, подобно многимъ великимъ людямъ, былъ замѣчательный физіономистъ.

На почетномъ мѣстѣ, по правую сторону камина, въ мягкихъ креслахъ на колесахъ, сидѣла старая леди въ полиняломъ шелковомъ платьѣ и высокомъ чепцѣ: это была достопочтенная родительница м-ра Уардля. По стѣнамъ и на столикѣ около нея расположены были разныя драгоцѣнныя вещицы, полученныя ею въ различные періоды ея жизни отъ своихъ домашнихъ, во первыхъ въ доказательство того, что они помнятъ день ея рожденія, a потомъ, какъ видимые знаки, того что они еще не дожили до ея кончины. Тетушка и двѣ молодыя дѣвицы, стараясь наперерывъ угодить почтенной леди, окружили ея кресло со всѣхъ сторонъ: одна приставляла къ ея уху слуховой рожокъ, другая давала ей нюхать пузырекъ съ духами, третья усердно взбивала подушку за ея спиной. На противоположной сторонѣ возсѣдалъ лысый старичокъ, съ добрымъ и веселымъ лицомъ, пасторъ изъ Динглиделль, a подлѣ него расположилась его цвѣтущая половина, пожилая леди съ красными щеками, мастерица готовить ликеръ и наливки для домашняго обихода. Въ одномъ углу краснощекій мужчина среднихъ лѣтъ разговаривалъ съ толстымъ старичкомъ, безпрестанно дѣлая пояснительные и дополнительные жесты. Всѣ другіе члены джентльменской гостиной — нѣсколько паръ стариковъ и старушекъ — сидѣли неподвижно на своихъ стульяхъ и внимательно осматривали пріѣзжихъ гостей.

— М-ръ Пикквикъ, матушка! — закричалъ громкимъ голосомъ м-ръ Уардль, рекомендуя старой леди президента.

— А! — сказала старуха, тряхнувъ головой. — Не слышу.

— М-ръ Пикквикъ, бабушка! — закричали въ одинъ голосъ обѣ молодыя дѣвицы.

— А! — воскликнула старая леди. — Вздоръ говорите вы, дѣти. Какая ему нужда до такой старухи, какъ я.

— Увѣряю васъ, сударыня, — возгласилъ м-ръ Пикквикъ съ такимъ отчаяннымъ напряженіемъ, что малиновая краска выступила на его лицѣ,- увѣряю васъ, мнѣ чрезвычайно пріятно видѣть такую почтенную леди во главѣ прекраснаго семейства, тѣмъ болѣе, что вы, сударыня, несмотря на преклонныя лѣта, еще процвѣтаете и тѣломъ, и душой.

— А-а-а! — откликнулась старая леди послѣ минутной паузы. — Все это, можетъ быть, недурно, только я ничего не слышу. Что вы говорите, мой батюшка?

М-ръ Пикквикъ принужденъ былъ еще разъ надсадить свою грудь для повторенія комплимента.

— Ну, все вздоръ, я такъ и думала, — отвѣчала старая леди.

— Бабушка теперь не въ духѣ,- сказала миссъ Изабелла Уардль, — извините ее, м-ръ Пикквикъ.

— Помилуйте, это очень естественно въ ея положеніи.

Затѣмъ завязался общій разговоръ, въ которомъ приняли участіе всѣ наши друзья.

— Прекрасное мѣстоположеніе! — воскликнулъ м-ръ Пикквикъ.

— Прекрасное! — подтвердили въ одинъ голосъ Топманъ, Снодграсъ и Винкель.

— Да, я согласенъ съ вами, — сказалъ м-ръ Уардль.

— По моему мнѣнію, джентльмены, нѣтъ красивѣе мѣстоположенія во всемъ Кентскомъ графствѣ,- сказалъ задорный краснощекій мужчина среднихъ лѣтъ, — я именно такъ разсуждаю, нѣтъ красивѣе Динглиделль, это даже очевидно.

И затѣмъ онъ бросилъ вокругъ себя торжествующій взглядъ, какъ будто ему удалось одержать побѣду надъ тысячами противорѣчащихъ мнѣній.

— Да, господа, нѣтъ красивѣе мѣстности въ цѣломъ графствѣ, я именно такъ разсуждаю, — повторилъ онъ съ особенной энергіей.

— Кромѣ, можетъ быть, Муллинскихъ луговъ, — замѣтилъ толстый старичокъ.

— Муллинскихъ луговъ! — воскликнулъ задорный джентльменъ съ глубокимъ презрѣніемъ.

— Ну, да, Муллинскихъ луговъ, — повторилъ толстый старичокъ.

— Мѣстечко живописное, я съ вами согласенъ, — сказалъ другой толстякъ.

— Конечно, конечно, — подтвердилъ третій толстякъ-джентльменъ.

— Это всѣмъ извѣстно, — сказалъ самъ хозяинъ.

Задорный краснощекій джентльменъ сомнительно покачалъ головою, но не рѣшился, однакожъ, предложить дальнѣйшихъ возраженій.

— О чемъ они толкуютъ? — спросила старая леди одну изъ своихъ внучекъ, такъ, однакожъ, что громкій ея голосъ раздался по всей гостиной. Раздѣляя почти общую участь глухихъ особъ, старушка никогда не подозрѣвала, что ее могутъ слышать, когда она говоритъ про себя.

— О хуторѣ, бабушка.

— Что-жъ? Развѣ случилось что-нибудь?

— Нѣтъ, нѣтъ. М-ръ Миллеръ утверждаетъ, что нашъ хуторъ лучше Муллинскихъ луговъ.

— A онъ-то какъ знаетъ? — перебила старая леди тономъ сильнѣйшаго негодованія. — Миллеръ — извѣстный фанфаронъ: можешь это сказать ему отъ моего имени.

И высказавъ это сужденіе, старая леди, увѣренная, что никто въ мірѣ не слышалъ ея шопота, грозно повернулась на своихъ креслахъ, желая какъ будто наказать провинившагося хвастуна.

— Ну, господа, кажется, мы теряемъ драгоцѣнное время, — сказалъ хлопотливый хозяинъ, видѣвшій необходимость перемѣнить разговоръ. — Что вы скажете насчетъ виста, м-ръ Пикквикъ?

— Я очень люблю вистъ, только изъ-за меня одного прошу не безпокоиться.

— О, здѣсь много охотниковъ до виста, — сказалъ м-ръ Уардль. — Матушка, хотите ли играть въ карты?

На этотъ разъ старая леди ясно разслышала вопросъ и отвѣчала утвердительно.

— Джой, Джой! — Куда онъ дѣвался, пострѣлъ? — Ты здѣсь; ну, поставь ломберные столы.

Летаргическій парень, съ привычной расторопностью, выдвинулъ два ломберныхъ стола; одинъ для марьяжа, другой для виста. Вистовыми игроками были съ одной стороны: м-ръ Пикквикъ и старая леди; съ другой — м-ръ Миллеръ и толстый старичокъ. Остальные члены веселой компаніи предпочли марьяжъ.

Вистъ — изобрѣтеніе англичанъ и любимая игра ихъ — нашелъ на этотъ разъ достойныхъ представителей, посвятившихъ ему всѣ силы своего разсудка. Молчаніе и торжественная важность яркими чертами изобразились на ихъ лицахъ, когда открылся первый робберъ. Напротивъ, игроки въ марьяжъ за другимъ столомъ вели себя съ такою буйною веселостью, что развлекли даже вниманіе м-ра Миллера въ одну изъ критическихъ минутъ, когда надлежало сообразить вѣроятность двухъ лишнихъ взятокъ. Онъ сдѣлалъ въ этомъ случаѣ непростительное преступленіе, обратившее на него всю ярость толстаго старика, тѣмъ болѣе досадную, что старая леди умѣла мастерски воспользоваться промахомъ слабой стороны и, совсѣмъ неожиданно, пріобрѣла три лишнихъ взятки. Скоро, однакожъ, судьба сжалилась надъ несчастнымъ игрокомъ.

— Вотъ оно какъ! — сказалъ м-ръ Миллеръ торжествующимъ тономъ, — леве все-таки за нами: сыграли мастерски. Другой взятки никто не взялъ бы на моемъ мѣстѣ.

— Миллеру слѣдовало козырять съ бубенъ: не правда ли, сэръ? — сказала старая леди.

— Да, сударыня, — подтвердилъ м-ръ Пикквикъ.

— Неужто? — спросилъ несчастный игрокъ, обращаясь къ своему партнеру.

— Конечно, съ бубенъ, это было очень ясно.

— Жаль, очень жаль.

— Что толку въ этомъ? Съ вами всегда проиграешь.

Сдали еще игру.

— Наши онеры! — воскликнулъ м-ръ Пикквикъ! — Король, дама и валетъ.

— A y меня тузъ, — сказала торжествующая старуха.

— Этакое счастье! — воскликнулъ м-ръ Миллеръ.

— Рѣдкій случай! — подтвердилъ толстый джентльменъ.

— Партія кончена, — заключилъ м-ръ Пикквикъ.

— Хотите еще робберъ? — спросила старуха.

— Съ большимъ удовольствіемъ, — отвѣчалъ м-ръ Пикквикъ.

Перетасовали, сдали, усѣлись, и опять наступило торжественное молчаніе, изрѣдка прерываемое замѣчаніями старой леди.

Но, къ несчастію, судьба опять опрокинулась всею тяжестью на злополучнаго м-ра Миллера. Къ невыразимому удовольствію старой леди, онъ сдѣлалъ какой-то отчаянный промахъ, испортившій всю игру. Когда робберъ кончился, толстый джентльменъ, питавшій справедливое негодованіе противъ своего партнера, забился въ темный уголъ и оставался тамъ совершенно безмолвнымъ въ продолженіе одного часа и двадцати семи минутъ. Затѣмъ, махнувъ рукой онъ вышелъ изъ своей засады и, скрѣпя сердце, предложилъ м-ру Пикквику понюшку табаку съ видомъ человѣка, который, въ пользу ближняго, можетъ забывать всякія личныя оскорбленія. Слухъ старой леди значительно улучшился, и она весьма остроумно забавлялась надъ несчастнымъ м-ромъ Миллеромъ, который, сознавая свои проступки и мучимый угрызеніемъ совѣсти, готовъ былъ, казалось, провалиться сквозь землю. Одинъ м-ръ Пикквикъ во всей этой партіи велъ себя истинно джентльменскимъ образомъ, не обнаруживая ни въ какомъ случаѣ взволнованныхъ чувствъ непристойной радости или неумѣстной печали.

Между тѣмъ игра на другомъ столѣ имѣла совершенно противоположный характеръ. Неизмѣнными партнерами съ одной стороны были: миссъ Изабелла Уардль и м-ръ Трундель; съ другой — Эмилія Уардль и м-ръ Снодграсъ; съ третьей — м-ръ Топманъ и тетушка. Всѣ остальные члены, старики и старухи, принимали также весьма дѣятельное участіе въ общемъ марьяжѣ. Старикъ Уардль поминутно хохоталъ до упаду, и за нимъ — всѣ старушки заливались самымъ единодушнымъ смѣхомъ. Какими-то судьбами одной старой леди всегда приходилось платить за полдюжины картъ, и при этомъ весь круглый столъ надсаживался и дрожалъ отъ громкаго смѣха. Если старушка начинала сердиться, смѣхъ раздавался еще громче и дружнѣе и получалъ такую заразительную силу, что подъ конецъ она и сама хохотала громче всѣхъ. Какъ скоро цѣломудренная тетка выигрывала марьяжъ — что случалось довольно часто — молодыя дѣвицы вновь принимались хохотать, причемъ м-ръ Топманъ тихонько пожималъ изъ-подъ стола дебелую руку старой дѣвы, и она принимала торжественно-лучезарный видъ, показывая несомнѣнными признаками, что марьяжъ для нея совсѣмъ не такая дикая мечта, какъ воображаютъ нѣкоторыя легкомысленныя особы: вострушки ловили на лету тайныя мысли дѣвствующей тетушки и опять начинали хохотать. Степеннѣе другихъ велъ себя м-ръ Снодграсъ, уже пылавшій поэтическимъ жаромъ къ своей прекрасной подругѣ. Безпрестанно нашептывалъ онъ ей остроумныя изреченія, поэтическаго свойства и это крайне забавляло одного кругленькаго старичка, сообщившаго нѣсколько дѣльныхъ замѣчаній насчетъ таинственнаго сходства случайной партіи за карточнымъ столомъь и существенной партіи въ дѣлахъ человѣческой жизни: намекъ былъ ловкій и тонкій, заставившій покраснѣть миссъ Эмилію Уардль и хохотать отъ чистаго сердца всѣхъ старыхъ джентльменовъ и леди. Великосвѣтскія шутки и остроты м-ра Винкеля, извѣстныя всему столичному міру, встрѣтили дружное сочувствіе и въ этомъ скромномъ сельскомъ кругу, и м-ръ Винкель былъ въ самомъ зенитѣ почестей и славы. Добродушный пасторъ изъ Динглиделль былъ также очень веселъ и любезенъ, потому что видѣлъ вокругъ себя счастливыя лица, достойныя наслаждаться скромными благами семейной жизни. Словомъ сказать, всѣ веселились, шумѣли и рѣзвились напропалую, потому что веселость y всѣхъ вообще и каждаго порознь происходила отъ чистѣйшаго сердца.

Вечеръ быстро пролетѣлъ между пріятными забавами, и когда, наконецъ, подали сытный ужинъ, приправленный радушіемъ молодыхъ хозяекъ, м-ръ Пикквикъ почувствовалъ въ глубинѣ души, что онъ былъ въ эту минуту на верху земного благополучія, какое только доступно человѣку въ этомъ подлунномъ мірѣ, исполненномъ житейскихъ треволненій. Послѣ ужина все общество усѣлось вокругъ камина, гдѣ горѣлъ веселый огонекъ. Гостепріимный хозяинъ занялъ мѣсто подлѣ креселъ своей матери, поспѣшившей подать ему свою почтенную руку.

— Люблю я, господа, этотъ старый каминъ, — сказалъ м-ръ Уардль, испустивъ глубокій вздохъ и пожимая руку старой леди, — люблю, потому что здѣсь, передъ этой рѣшеткой, протекли счастливѣйшія минуты моей жизни. Не здѣсь ли и вы, матушка, проводили свои давнишніе годы, когда сидѣли маленькой дѣвочкой на этой маленькой скамейкѣ — не здѣсь ли, а?

Съ грустной улыбкой старушка покачала головой, и слеза покатилась по ея почтенному лицу, когда цѣлый рядъ воспоминаній о протекшей жизни обрисовался передъ ея мысленнымъ взоромъ.

— Извините, господа, что я съ такой любовью говорю объ этихъ вещахъ, — сказалъ хозяинъ послѣ короткой паузы. — Надѣюсь, м-ръ Пикквикъ, вы можете войти въ чувства болтливаго старика, немножко гордаго многочисленными воспоминаньями о стародавнихъ временахъ.

— О да, я понимаю васъ и глубоко уважаю ваши чувства, — сказалъ м-ръ Пикквикъ.

— Признаюсь, я не могу безъ особенной любви смотрѣть на старые дома и поля, — продолжалъ радушный джентльменъ, — и мнѣ всегда кажется, что я связанъ съ ними какими-то родственными отношеніями. Сколько воспоминаній пробуждаетъ во мнѣ наша маленькая деревенская церковь съ ея зеленымъ плющемъ… кстати еще, почтенный нашъ священникъ сочинилъ пѣсню въ честь этого плюща, и, бывало, мы пѣли ее хоромъ. Пріятно, очень пріятно. — Вы, кажется, допили вашъ стаканъ, м-ръ Снодграсъ.

— Нѣтъ, покорно васъ благодарю, — отвѣчалъ поэтъ, котораго любопытство было теперь въ высшей степени возбуждено послѣдними замѣчаніями м-ра Уардля. — Прошу извинить… вы, кажется, изволили говорить насчетъ какой-то пѣсни.

— Да; но ужъ насчетъ этого вы потрудитесь обратиться къ нашему почтенному другу, — отвѣчалъ м-ръ Уардль, указывая на пастора.

— Не могу ли я, сэръ, просить васъ объ одолженіи прочесть намъ эту пѣсню? — сказалъ м-ръ Снодграсъ.

— Почему же нѣтъ? очень можете, — отвѣчалъ пасторъ, — только я долженъ напередъ объяснить, что пѣсня написана еще въ первой молодости, когда я только-что поступилъ на это мѣсто. Всего два куплета, безъ соблюденія даже стихотворныхъ правилъ: вы отнюдь не будете ею довольны, сэръ.

— Совсѣмъ напротивъ, вы сдѣлаете всѣмъ намъ величайшее удовольствіе.

— Если такъ, извольте, я готовъ повторить передъ вами произведеніе своей юности.

Смутный говоръ любопытства пробѣжалъ по всей гостиной, и почтенный пасторъ, послѣ предварительныхъ совѣщаній съ женою, началъ такимъ образомъ:

— Пѣсня моя, господа, называется:

Зеленый плющъ.

— Прекрасно, прекрасно! — воскликнулъ м-ръ Снодграсъ въ порывѣ поэтическаго воодушевленія. — Какъ хороша идея — кормить отборную зелень развалинами вѣковъ минувшихъ! Вѣдь это, я полагаю, должно понимать въ аллегорическомъ смыслѣ?

— Разумѣется, — отвѣчалъ пасторъ.

— Могу ли, съ вашего позволенія, украсить свой путевой журналъ произведеніемъ вашей музы?

— Сдѣлайте милость!

— И вы продиктуете?

— Извольте.

Послѣ диктовки стихотвореніе еще разъ было прочтено для исключительнаго наслажденія м-ра Пикквика, который, въ свою очередь, нашелъ, что стихи были превосходны во всѣхъ возможныхъ отношеніяхъ. Тетушка замѣтила, однакожъ, и весьма справедливо, что отсутствіе рифмы нѣсколько уменьшаетъ достоинство "Зеленаго плюща", но м-ръ Снодграсъ объяснилъ весьма удовлетворительно, что рифма, собственно говоря, изобрѣтена въ продолженіе среднихъ вѣковъ, и что, слѣдовательно, безъ нея легко обойтись въ девятнадцатомъ вѣкѣ.

— Позвольте спросить васъ, сэръ, — сказалъ м-ръ Пикквикъ, — мнѣ, однакожъ, очень совѣстно… знакомство наше началось такъ недавно…

— Что такое? Пожалуйста, безъ церемоній, — отвѣчалъ обязательный пасторъ, — я весь къ вашимъ услугамъ.

— Я полагаю, въ продолженіе своей жизни, посвященной высокому служенію на пользу человѣчества, вы должны были видѣть множество сценъ и событій, достойныхъ перейти въ потомство.

— Вы угадали: я былъ свидѣтелемъ многихъ приключеній, но характеръ ихъ вообще скроменъ и одностороненъ; потому что кругъ моихъ дѣйствій всегда былъ крайне ограниченъ.

— Мнѣ кажется, вы хорошо помните исторію Джона Эдмондса, если не ошибаюсь, — сказалъ м-ръ Уардль, желавшій, повидимому, расшевелить своего друга въ назиданіе столичныхъ гостей.

Пасторъ слегка кивнулъ головою въ знакъ согласія и хотѣлъ свести разговоръ на другіе предметы: но м-ръ Пикквикъ поспѣшилъ его прервать:

— Прошу извинить, сэръ, мнѣ бы хотѣлось знать: кто такой былъ Джонъ Эдмондсъ?

— Вотъ этотъ же вопросъ хотѣлъ и я предложить вамъ, сэръ, — торопливо сказалъ м-ръ Снодграсъ.

— Это значитъ, почтенный другъ, что вамъ надобно удовлетворить любопытство этихъ джентльменовъ, и чѣмъ скорѣе, тѣмъ лучше, — сказалъ веселый хозяинъ, — собирайтесь съ духомъ и разсказывайте.

Пасторъ улыбнулся, кашлянулъ и подвинулъ свой стулъ. Остальные члены веселой компаніи, со включеніемъ м-ра Топмана и дѣвствующей тетки, неразлучныхъ спутниковъ во весь вечеръ, также придвинули свои стулья и сформировали правильный полукругъ по обѣимъ сторонамъ будущаго разсказчика. Когда, наконецъ, приставили слуховой рожокъ къ правому уху старой леди и ущипнули за ногу м-ра Миллера, успѣвшаго заснуть въ продолженіе чтенія стиховъ, почтенный пасторъ, безъ всякихъ предварительныхъ объясненій, началъ свою назидательную повѣсть, которую, съ позволенія читателя, мы должны будемъ озаглавить просто:

Возвращеніе на родину.

"Когда я первый разъ поселился въ этой деревнѣ,- этому уже слишкомъ двадцать пять лѣтъ, — самымъ замѣчательнымъ лицомъ между моими прихожанами былъ нѣкто Эдмондсъ, арендаторъ небольшой фермы. Былъ онъ человѣкъ угрюмый, сердитый, суровый, жестокій, словомъ сказать, злой человѣкъ, съ звѣрскими привычками и нравами. Кромѣ двухъ-трехъ лѣнивцевъ и забулдыжныхъ бродягъ, съ которыми онъ таскался по полямъ или бражничалъ въ харчевняхъ, y него не было знакомыхъ и друзей. Всѣ боялись арендатора Эдмондса, всѣ презирали его и никто не хотѣлъ имѣть съ нимъ никакихъ сношеній.

"Были y него жена и одинъ сынъ, котораго засталъ я мальчикомъ двѣнадцати лѣтъ. Трудно вообразить, не только передать словами, ужасныя страданія бѣдной женщины, ея безусловную покорность судьбѣ и ту мучительную заботливость, съ какою воспитывала она своего сына. Прости меня Богъ, если предположенія мои имѣли оскорбительный характеръ; но я твердо вѣрилъ и былъ нравственно убѣжденъ, что этотъ человѣкъ систематически губилъ свою жену и злонамѣренно разсчитывалъ свести ее въ преждевременную могилу. Все терпѣла, все переносила бѣдная женщина ради своего дѣтища и, что всего страннѣе, ради его безжалостнаго отца, потому что было время, когда она любила его страстно, и воспоминаніе о счастливыхъ дняхъ пробуждало въ душѣ ея чувства кроткія и сладостныя, чуждыя для всѣхъ созданій въ этомъ мірѣ, но не чуждыя и вполнѣ понятныя только женскому сердцу.

"Они были бѣдны. Иначе и не могло быть, когда глава семейства погрязалъ въ мрачной безднѣ разврата; но жена трудилась изо всѣхъ своихъ силъ, вечеромъ, и утромъ, въ полдень и полночь: нищета не смѣла закинуть скаредную ногу за порогъ арендаторской семьи. Неутомимые труды ея вознаграждались слишкомъ дурно. Случалось очень часто, прохожій въ поздній часъ ночи слышалъ рыданія и стоны бѣдной женщины подъ ударами ея мужа, и нерѣдко безпріютный мальчикъ, въ глубокую полночь, стучался въ дверь сосѣдняго дома, куда посылала его мать, чтобъ спасти его отъ дикой ярости пьянаго отца.

"Во все это время несчастная страдалица постоянно посѣщала нашу маленькую церковь, гдѣ нерѣдко прихожане замѣчали на ея лицѣ багровыя пятна — свѣжіе слѣды безчеловѣчнаго тиранства, которыхъ, при всемъ усиліи, она не могла скрыть отъ любопытныхъ взоровъ. Каждое воскресенье, поутру и ввечеру, видѣли ее на одномъ и томъ же мѣстѣ съ ея маленькимъ сыномъ, одѣтымъ чисто и опрятно, хотя въ бѣдномъ платьѣ. Всѣ и каждый спѣшили привѣтствовать ласковымъ словомъ "добрую м-съ Эдмондсъ", и, бывало, иной разъ, страдальческія черты ея озарялись чувствомъ искренней признательности, когда она, по выходѣ изъ церкви, вступала въ разговоръ съ добрыми людьми, принимавшими участіе въ ея положеніи, или когда она, съ материнскою гордостью, останавливалась полюбоваться на своего малютку, который между тѣмъ рѣзвился съ товарищами подъ тѣнью тополей и липъ церковной ограды. Въ эти минуты м-съ Эдмондсъ бывала спокойна и счастлива.

"Быстро пролетѣли пять или шесть лѣтъ. Малютка сдѣлался юношей цвѣтущимъ и сильнымъ; но время, округлившее его формы, укрѣпившее его мускулы и члены, согнуло станъ его матери, подкосило ея ноги. Ничья рука не поддерживала бѣдной женщины, и не было подлѣ нея лица, способнаго одушевлять восторгомъ ея сердце. По-прежнему занимала она свою старую ложу въ церкви, но уже никто не сидѣлъ подлѣ нея. Библія, какъ и прежде, лежала передъ ней и регулярно каждую обѣдню открывалась на извѣстныхъ страницахъ; но никто вмѣстѣ съ нею не читалъ священныхъ псалмовъ, и слезы крупными каплями падали на ветхую книгу. Сосѣдки, какъ и прежде, встрѣчали ее ласковымъ поклономъ; но она избѣгала ихъ привѣтствій и ни съ кѣмъ не вступала въ разговоръ. Тополи и липы церковной ограды потеряли для нея чарующую силу, и она не думала останавливаться подъ ихъ тѣнью. Лишь только оканчивалась служба, бѣдная женщина закрывалась платкомъ и поспѣшно выходила изъ церкви.

"Должно ли мнѣ объяснять вамъ, милостивые государи, что молодой человѣкъ, оглядываясь на пройденное поприще жизни, на первоначальные дни своихъ отроческихъ и юношескихъ лѣтъ, ничего не могъ въ нихъ видѣть, что бы тѣснѣйшимъ образомъ не соединялось съ длиннымъ рядомъ добровольныхъ страданій и лишеній, которымъ подвергала себя бѣдная женщина исключительно для того, чтобъ взлелѣять и воспитать своего единственнаго сына? Должно ли объяснять, что, при всемъ томъ, молодой человѣкъ забылъ неимовѣрные труды, заботы, огорченія, напасти, — забылъ все, что перенесла для него любящая мать — связался съ отчаянными извергами и вступилъ, очертя голову, на тотъ гибельный путь, который неизбѣжно долженъ былъ довести его до позорной смерти? Къ стыду человѣческой природы, вы угадали развязку.

"Пробилъ роковой часъ, когда бѣдной женщинѣ суждено было испить до дна горькую чашу послѣднихъ страданій. Мошенническія продѣлки безпрерывной цѣпью слѣдовали одна за другою по всѣмъ этимъ мѣстамъ, и дерзость тайныхъ изверговъ, укрывавшихся отъ правосудія, увеличивалась съ каждымъ днемъ. Отчаянный разбой среди бѣлаго дня усилилъ бдительность мѣстнаго начальства, и скоро приняты были рѣшительныя мѣры. Подозрѣнія обратились на Эдмондса и трехъ его товарищей. Его схватили, заключили въ тюрьму, допросили, обвинили, — осудили на смерть.

"Дикій и пронзительный крикъ изъ женской груди, крикъ, раздавшійся по судейскому двору, когда прочтенъ былъ смертный приговоръ, раздается до сихъ поръ въ моихъ ушахъ. Злодѣй, считавшійся погибшимъ для всякаго человѣческаго чувства и смотрѣвшій съ безсмысленнымъ равнодушіемъ даже на самое приближеніе смерти, очнулся при этомъ ужасномъ крикѣ. Его губы, сомкнутыя до этого часа упорной нѣмотою, задрожали и открылись сами собою; холодный потъ выступилъ изъ всѣхъ поръ его тѣла: онъ затрясся, зашатался и едва не грянулся о каменный полъ.

"При первыхъ порывахъ душевной пытки страждущая мать бросилась на колѣни y моихъ ногъ, и я услышалъ изъ устъ ея пламенную молитву къ Всемогущему Существу, хранившему ее до настоящей минуты среди безчисленныхъ напастей и скорбей. Согласная на всѣ возможныя муки въ этой и даже будущей жизни, она умоляла Небеснаго Творца пощадить юную жизнь ея единственнаго сына. Слѣдовали затѣмъ ужасный взрывъ тоски и отчаянная борьба, невыносимая для силъ человѣка. Я зналъ, что сердце ея сокрушилось съ этой минуты: но ни теперь, ни послѣ ни одной жалобы, ни одного ропота не произнесли ея уста.

"Грустно и жалко было видѣть, какъ эта женщина каждый день приходила на тюремный дворъ, какъ старалась она, убѣжденіями и мольбами, именемъ неба и материнской любви, смягчить жестокое сердце своего закоснѣлаго сына. Все было напрасно. Молодой извергъ остался упрямымъ, непреклоннымъ, неподвижнымъ. Смертный приговоръ неожиданно былъ измѣненъ на четырнадцатилѣтнюю ссылку, но и это обстоятельство не образумило злодѣя.

"Духъ самоотверженія и любви, поддерживавшій такъ долго слабый организмъ, не могъ до конца устоять противъ физическихъ недуговъ. Мать преступника сдѣлалась больна. Еще разъ, одинъ только разъ, собралась она взглянуть на своего сына; но послѣднія силы оставили ее на тюремномъ дворѣ, и она въ изнеможеніи упала на сырую землю.

"И теперь поколебалось, наконецъ, высокомѣрное равнодушіе и холодность молодого человѣка, и грозно пробилъ для него часъ неумолимой кары. Природа потребовала возмездія за нарушеніе своихъ правь.

"Прошелъ день — мать преступника не явилась на тюремный дворъ; еще прошелъ день — и она не пришла навѣстить своего сына; третій вечеръ наступилъ — ее нѣтъ какъ нѣтъ, a между тѣмъ черезъ двадцать четыре часа ему должно будетъ разстаться съ нею — вѣроятно, на всю жизнь. Какъ сумасшедшій бѣгалъ онъ по тѣсному тюремному двору взадъ и впередъ, какъ бѣшеный, хватался за свою голову, лишенную человѣческаго смысла. О, съ какою быстротою нахлынули на его душу давно забытыя воспоминанія протекшихъ дней!.. Съ какимъ ужаснымъ отчаяніемъ услышалъ онъ, наконецъ, роковую вѣсть! Его мать, — единственное созданіе, связанное съ нимъ узами крови и любви, — лежитъ на одрѣ болѣзни, умираетъ, можетъ быть, на разстояніи одной мили отъ мѣста, гдѣ онъ стоитъ. Будь онъ свободенъ и не скованъ — въ пять минутъ быстрыя ноги принесли бы его въ родительскій домъ. Онъ подскочилъ къ желѣзной двери, схватился за болтъ съ энергіей отчаянія, рванулъ, отскочилъ опять и ударился о толстую стѣну, въ безумной надеждѣ вышибить камни; но стѣна, какъ и дверь, издѣвались надъ усиліями сумасшедшаго человѣка. Онъ всплеснулъ руками и заплакалъ горько.

"Я принесъ материнское благословеніе заключенному сыну, и принесъ я къ болѣзненному одру матери горькое раскаяніе ея сына и торжественное обѣщаніе его загладить слѣды прошедшей жизни. Я слышалъ съ замираніемъ сердца, какъ раскаявающійся преступникъ строилъ планы для утѣшенія своей матери по своемъ возвращеніи изъ ссылки; но я зналъ, что прежде, чѣмъ достигнетъ онъ до мѣста своего назначенія, его мать не будетъ болѣе принадлежать къ этому міру.

"Его отправили ночыо. Черезъ нѣсколько недѣль душа страждущей матери возлетѣла — я торжественно вѣрю и свято уповаю — къ мѣсту вѣчнаго блаженства и покоя. Я отслужилъ панихиду надъ бренными останками. Она лежитъ на здѣшнемъ кладбищѣ. Надъ ея могилой нѣтъ никакого камня. Человѣкъ зналъ ея печали; добродѣтели ея извѣстны Богу.

"Заранѣе было устроено, что преступникъ, при первомъ позволеніи, станетъ писать къ своей матери, и что письма его будутъ адресованы на мое имя. Отецъ положительно отказался отъ своего сына, лишь только отвели его въ тюрьму, и для него было все равно, живъ онъ или нѣтъ.

"Прошло два-три года: о молодомъ Эдмондсѣ не было ни слуха, ни духа. Въ продолженіе семи лѣтъ, то-есть половины срока его ссылки, я не получилъ отъ него ни одного письма. Оставалось придти къ вѣроятному заключенію, что онъ погибъ или умеръ.

"Нѣтъ, однакожъ. По прибытіи на мѣсто ссылки Эдмондсъ былъ отправленъ въ одну изъ самыхъ отдаленныхъ колоній, и этимъ обстоятельствомъ объясняется тотъ фактъ, что ни одно изъ его писемъ не дошло до моихъ рукъ, хотя писалъ онъ довольно часто. Всѣ четырнадцать лѣтъ пробылъ онъ на одномъ и томъ же мѣстѣ. По истеченіи этого срока, вѣрный обѣщанію, данному матери, онъ отправился въ Англію и, послѣ безчисленныхъ затрудненій, прибылъ пѣшкомъ на свою родину.

"Въ прекрасный воскресный вечеръ, въ половинѣ августа, Джонъ Эдмондсъ подходилъ къ той самой деревнѣ, которую, за четырнадцать лѣтъ, онъ оставилъ съ такимъ позоромъ и стыдомъ. Ближайшій его путь лежалъ черезъ кладбище. Какъ сильно забилось сердце въ его груди, когда онъ подошелъ къ церковной оградѣ! Высокіе тополи и липы, озаренные послѣдними лучами заходящаго солнца, пробудили въ его душѣ воспоминанія давно прошедшихъ дней. Онъ представлялъ себѣ, какъ, бывало, смотрѣлъ на ея блѣдное лицо, и какъ глаза ея наполнялись слезами, когда она любовалась на его черты. Случалось иногда, эти слезы падали на его щеки, когда мать наклонялась цѣловать своего любимца; невинный малютка плакалъ и самъ, хотя не понималъ, отчего и зачѣмъ. И вспомнилъ Джонъ Эдмондсъ, какъ часто онъ рѣзвился со своими сверстниками по этому зеленому дерну, оглядываясь по временамъ назадъ, чтобъ уловить улыбку матери или услышать ея ласковое слово. Но вотъ декорація перемѣнилась, младенчество и первыя лѣта юности прошли: наступилъ періодъ нравственнаго омраченія, періодъ униженія, стыда, неблагодарности, позора… все припомнилъ Джонъ Эдмондсъ, и замеръ духъ въ немъ, и сердце облилось кровью…

"Онъ вошелъ въ церковь. Вечерня кончилась, народъ расходился, но двери еще не были заперты. Глухо раздались его шаги по чугунному полу, и онъ почти оробѣлъ отъ этого звука. Все было тихо и спокойно. Онъ оглянулся вокругъ. Ничего не измѣнилось: все тѣ же старые памятники, на которые тысячу разъ смотрѣлъ онъ съ дѣтскимъ благоговѣніемъ въ бывалые годы; тотъ же маленькій налой съ полинялой пеленою, тотъ же алтарь, передъ которымъ такъ часто повторялъ онъ символъ вѣры и десять заповѣдей. Онъ подошелъ къ старой ложѣ, гдѣ такъ часто въ воскресные дни сиживалъ подлѣ матери: ложа была заброшена, и обличала продолжительное отсутствіе особы, которой она могла принадлежать. Не было здѣсь ни Библіи, ни маленькой подушки, гдѣ лежала священная книга. Быть можетъ, мать его занимала теперь другую, бѣднѣйшую ложу, или была такъ слаба, что не могла дойти до церкви одна, или… но онъ боялся подумать о томъ, что могло быть вѣрнѣе всего. Холодный потъ пробился изъ всѣхъ его поръ, и онъ страшно задрожалъ при выходѣ изъ церкви.

"На церковной паперти онъ встрѣтилъ старика и отступилъ назадъ при взглядѣ на него: то былъ могильщикъ, и Джонъ Эдмондсъ, въ бывалые годы, часто видѣлъ его съ заступомъ въ рукахъ. что-то теперь онъ скажетъ воротившемуся Джону? Старикъ поднялъ глаза на лицо незнакомца, проговорилъ "добрый вечеръ" и медленно побрелъ на кладбище. Онъ забылъ Джона Эдмондса.

"Спустившись съ холма, Джонъ Эдмондсъ пошелъ въ деревню. Погода была теплая. Поселяне сидѣли y воротъ своихъ домовъ, когда онъ проходилъ, или бродили въ своихъ маленькихъ садахъ, наслаждаясь ясностью вечерней погоды и отдыхая отъ трудовъ. Многіе взоры обращались на него, и не разъ онъ самъ бросалъ на обѣ стороны пытливые взгляды, боясь и желая удостовѣриться, мотъ ли кто-нибудь угадать его въ этомъ мѣстѣ. Почти въ каждомъ домѣ попадались ему незнакомыя лица; въ нѣкоторыхъ, однакожъ, угадывалъ онъ своихъ старыхъ товарищей по школѣ, бывшихъ мальчиками, когда онъ видѣлъ ихъ послѣдній разъ; но теперь они были окружены толпою веселыхъ дѣтей, народившихся послѣ его ссылки. Въ чертахъ одного старика, тщедушнаго и слабаго, сидѣвшаго съ костылемъ въ рукахъ на скамейкѣ y воротъ, Джонъ Эдмондсъ угадалъ бывшаго земледѣльца, здороваго и сильнаго, какимъ онъ зналъ его за четырнадцать лѣтъ. Но всѣ, рѣшительно всѣ, забыли воротившагося Джона, и никто не привѣтствовалъ его ни поклономъ, ни ласковымъ словомъ.

"Уже послѣдніе лучи заходящаго солнца падали на землю, отбрасывая яркое зарево на желтые снопы сжатой пшеницы и растягивая на огромное пространство тѣни огородныхъ деревъ, когда Джонъ Эдмондсъ остановился, наконецъ, передъ старымъ домомъ, гдѣ прошли его младенческія лѣта, и куда стремился онъ съ неописанной тоской въ продолженіе безконечныхъ годовъ своего заточенія и тяжкой работы. Да, это былъ точно онъ, родительскій домъ Джона Эдмондса. Вотъ палисадникъ — какой низенькій!.. a было время, когда онъ казался ему высокою стѣною, — вотъ и старый садъ. Новыя растенія, цвѣты, деревья; но здѣсь же, на своихъ мѣстахъ, и старыя дерева: вотъ величавый и пышный дубъ, тотъ самый, подъ которымъ тысячу разъ отдыхалъ онъ послѣ рѣзвой игры съ дѣтьми… О, сколько воспоминаній, грустныхъ и отрадныхъ, тѣснятся въ его грудь! Внутри дома раздаются голоса. Онъ становится на цыпочки; притаиваетъ духъ, прислушивается съ напряженнымъ вниманіемъ — нѣтъ: ни одного знакомаго звука! То были веселые голоса, a онъ зналъ хорошо, что бѣдная мать не могла веселиться въ разлукѣ съ несчастнымъ сыномъ.

"Онъ постучался; когда отворили дверь, изъ комнаты повысыпала цѣлая толпа маленькихъ дѣтей, веселыхъ и буйно рѣзвыхъ. Отецъ, съ младенцемъ на рукахъ, появился на порогѣ; дѣти обступили его со всѣхъ сторонъ, захлопали своими крошечными руками и дружно начали тащить его назадъ, приглашая принять участіе въ ихъ шумныхъ забавахъ. Съ замираніемъ сердца Джонъ припомнилъ, какъ часто, бывало, въ старину, на этомъ самомъ мѣстѣ, онъ отскакивалъ отъ своего буйно-пьянаго отца. И припомнилъ онъ, какъ часто случалось ему, скрытому въ подушкахъ маленькой постели, слышать грубыя слова и за ними — плачъ, стоны, крикъ и рыданія бѣдной женщины… Подавленный мучительной тоской, Джонъ опрометью бросился изъ дома, заплакалъ, застоналъ, зарыдалъ, но кулаки его были сжаты, зубы стиснуты, и палящая тоска сверлила его грудь.

"Таково было первое впечатлѣніе возвращенія на родину послѣ продолжительной ссылки. Этого ли ожидалъ несчастный, когда тамъ, за океаномъ, представлялъ себѣ родительскій домъ, изъ-за котораго вытерпѣлъ невыносимыя муки въ продолженіе своего пути? Свиданіе, радушная встрѣча, прощеніе, радостныя слезы, спокойный пріютъ. — Увы! — все это мечты, мечты, дикія мечты! Нѣтъ болѣе материнской хижины, и онъ одинокъ въ своей старой деревнѣ. Что значило его прежнее одиночество среди дремучихъ лѣсовъ, никогда не видавшихъ человѣческаго лица?…

"Онъ почувствовалъ и понялъ, что тамъ, за океаномъ, въ странѣ безславія и позора, родина рисовалась въ его воображеніи съ обстановкой его младенческихъ лѣтъ, но не такою, какою могла она быть послѣ его возвращенія домой. Печальная дѣйствительность сразила его сердце и погубила въ немъ остальной запасъ нравственнаго мужества и силы. Онъ не смѣлъ разспрашивать и былъ далекъ отъ надежды, что можетъ кто-нибудь принять его здѣсь съ чувствами состраданія и радушнаго участія къ его судьбѣ.

"Медленнымъ и нерѣшительнымъ шагомъ пошелъ онъ впередъ, склонивъ голову на грудь и не смѣя питать никакихъ опредѣленныхъ желаній. Одна, только одна мысль тускло мерцала въ его мозгу — бѣжать отъ общества людей куда бы то ни было. Онъ вспомнилъ про зеленый лугъ на концѣ деревни, и туда направилъ свои шаги. Достигнувъ этого мѣста, онъ бросился на траву и закрылъ лицо обѣими руками.

"Онъ не замѣтилъ, что на холмѣ подлѣ него лежалъ какой-то человѣкъ: его платье зашелестило, когда онъ обернулся и взглянулъ на новаго пришельца. Эдмондсъ поднялъ голову.

"Человѣкъ усѣлся на томъ же холмѣ, поджавъ ноги подъ себя. Его волосы были всклокочены, спина согнута, желтое лицо взрыто глубокими морщинами. Судя по платью, можно было догадаться, что онъ жилъ въ богадѣльнѣ. Онъ казался дряхлымъ старикомъ; но эта дряхлость могла быть скорѣе слѣдствіемъ разврата и болѣзней, чѣмъ естественнымъ дѣйствіемъ прожитыхъ годовъ. Онъ принялся смотрѣть на незнакомца: его глаза, сначала впалые и безжизненные, засверкали дикимъ блескомъ и приняли бурно тревожный видъ, когда, повидимому, онъ вглядѣлся въ предметъ своихъ наблюденій. Еще минута и, казалось, эти глаза готовы будутъ выпрыгнуть изъ своихъ орбитъ. Эдмондсъ мало-помалу приподнялся на свои колѣна, и пристально началъ всматриваться въ лицо старика. Они глядѣли другъ на друга, молчали и были неподвижны.

"Блѣдный, какъ смерть, и страшный, какъ выходецъ съ того свѣта, старикъ медленно привсталъ и зашатался. Эдмондсъ быстро вскочилъ съ своего мѣста. Старикъ отступилъ назадъ: Джонъ послѣдовалъ за нимъ.

"- Кто ты, старикъ? — сказалъ онъ глухимъ, прерывающимся голосомъ. — Дай услышать твой голосъ.

"— Прочь! — закричалъ старикъ, сопровождая страшными проклятіями свое восклицаніе.

"Джонъ ближе подошелъ къ нему.

"— Прочь! прочь!

"И дряхлый старикъ, волнуемый неистовою злобой, поднялъ палку.

"— Отецъ!..

"Старикъ между тѣмъ испустилъ пронзительный крикъ и громкое эхо, переливаясь и перекатываясь помчалось по уединенному полю. Его лицо побагровѣло и посинѣло; кровь фонтаномъ хлынула изъ горла и носа; трава окрасилась темно-багряною краской; старикъ зашатался и грянулся на землю. У него лопнулъ кровяной сосудъ, и прежде, чѣмъ сынъ успѣлъ приподнять его изъ грязной лужи, — онъ уже былъ мертвъ.

____________________

"Въ одномъ изъ отдаленныхъ угловъ нашего кладбища, — заключилъ священникъ послѣ кратковременной паузы, — погребенъ человѣкъ, служившій три года въ моемъ домѣ послѣ этого событія. Смиренный и кроткій духомъ, онъ чистосердечно каялся во всѣхъ своихъ грѣхахъ и даже могъ служить образцомъ терпѣнія и строгой жизни, очищенной сердечнымъ сокрушеніемъ. Кто былъ онъ, и откуда пришелъ въ нашу деревню — никто не зналъ, кромѣ меня; но это былъ Джонъ Эдмондсъ, воротившійся изъ ссылки".

Глава VII. На грѣхъ мастера нѣтъ: мѣтилъ въ ворону, попалъ въ корову. — Побѣдоносная игра и нѣкоторыя другія чрезвычайно-интересныя подробности назидательнаго свойства

Утомительныя приключенія несчастнаго утра и счастливѣйшаго вечера, равно какъ эффектъ пасторскаго разсказа, произвели самое могучее вліяніе на воспріимчивыя чувства президента Пикквикскаго клуба. Лишь только радушный хозяинъ, со свѣчою въ рукахъ, проводилъ своего гостя въ комфортабельную спальню, м-ръ Пикквикъ минутъ черезъ пять погрузился въ сладкій и глубокій сонъ, отъ котораго, впрочемъ, немедленно воспрянулъ при первыхъ лучахъ палящаго солнца. Иначе, конечно, и быть не можетъ: между свѣтилами двухъ міровъ, физическаго и нравственнаго, должна быть постоянная, прямая и непосредственная симпатія.

М-ръ Пикквикъ вскочилъ съ постели, надѣлъ халатъ, открылъ окно, испустилъ глубокій вздохъ и воскликнулъ такимъ образомъ:

— О природа, чистая, безыскусственная, очаровательная природа, — благословляю тебя! Какой безумецъ согласится навсегда запереть себя въ душномъ пространствѣ, среди извести, кирпичей и глины, если только разъ удалось ему почувствовать на себѣ вліяніе роскошной сцены, открывшейся теперь передъ моими глазами? Какой сумасбродъ рѣшится прозябать всю свою жизнь въ такомъ мѣстѣ, гдѣ нѣтъ ни овечекъ, ни коровъ, ни всѣхъ этихъ щедрыхъ даровъ Сильвана и Помоны, разсыпанныхъ здѣсь на каждомъ шагу для мирныхъ и тихихъ наслажденій истинныхъ сыновъ обожаемой натуры? Какой, говорю я, какой?

И м-ръ Пикквикъ, отъ избытка душевныхъ волненій, высунулъ свою голову изъ окна, чтобъ удобнѣе любоваться на лазурное небо и цвѣтущія поля. Запахъ свѣжаго сѣна и сотни благоуханій отъ цвѣтовъ маленькаго сада наполняли воздухъ передъ окнами прекрасной дачи; зеленые луга сіяли подъ утренней росой, блиставшей на каждомъ листкѣ, и птицы стройнымъ хоромъ заголосили свой концертъ, какъ будто въ трепещущихъ капляхъ росы скрывался для нихъ источникъ вдохновеній. Сладостное и очаровательное мечтаніе осѣнило душу великаго мужа.

— Джой!

Этотъ прозаическій звукъ весьма неосторожно и некстати порвалъ нить размышленій, уже начинавшихъ приходить въ стройный, систематическій порядокъ въ головѣ глубокаго мыслителя. М-ръ Пикквикъ взглянулъ направо: никого не было; взглянулъ налѣво: тоже никого; онъ возвелъ свой взоръ на небеса, но и тамъ не оказалось ни одного подозрительнаго предмета. Затѣмъ великій мужъ отважился на дѣйствіе, которое бы всего скорѣе пришло въ голову обыкновеннаго человѣка: онъ взглянулъ въ садъ, и въ саду увидѣлъ м-ра Уардля.

— Съ добрымъ утромъ, м-ръ Пикквикъ, — проговорилъ почтенный джентльменъ, проникнутый, очевидно, чувствами поэтическихъ наслажденій. — Чудесный день, не правда ли? Хорошо, что вы рано встаете. Выходите скорѣе къ намъ. Я буду васъ ждать.

М-ръ Пикквикъ не заставилъ повторить обязательнаго приглашенія. Въ десять минутъ туалетъ его былъ конченъ, и черезъ десять минутъ онъ былъ въ саду подлѣ веселаго старичка.

— Вотъ вы какъ! — воскликнулъ м-ръ Пикквикъ, замѣтившій, съ нѣкоторымъ изумленіемъ, что товарищъ его держалъ ружье въ рукѣ, и что другое ружье лежало на травѣ подлѣ него. — Что вы хотите съ этимъ дѣлать?

— Вашъ другъ и я собираемся передъ завтракомъ немного пострѣлять, — отвѣчалъ добродушный хозяинъ. — Вѣдь онъ хорошо стрѣляетъ?

— Да, мой пріятель говоритъ, что онъ отличный стрѣлокъ, — подтвердилъ м-ръ Пикквикъ, — мнѣ, впрочемъ, еще не случалось видѣть его искусства.

— И прекрасно: стало быть, вамъ предстоитъ удовольствіе быть свидѣтелемъ нашей забавы. Что это онъ такъ долго нейдетъ? Джой, Джой!

Жирный дѣтина, освѣженный живительнымъ вліяніемъ утренней погоды, былъ, казалось, на этотъ разъ усыпленъ не совсѣмъ, a только на три четверти съ дробью. Немедленно онъ вышелъ на крыльцо.

— Ступай, Джой, позови этого джентльмена и скажи, что мы съ м-ромъ Пикквикомъ станемъ ждать его y деревьевъ передъ грачами. Ты покажешь дорогу.

Сонливый толстякъ поворотилъ налѣво кругомъ, a м-ръ Уардль, какъ новый Робинзонъ Крузо, положилъ на плечо оба ружья и вышелъ изъ садовой калитки.

— Вотъ мы здѣсь и остановимся, — сказалъ пожилой джентльменъ, когда онъ и м-ръ Пикквикъ подошли къ деревьямъ, унизаннымъ на своихъ верхушкахъ гнѣздами грачей.

— Что жъ мы станемъ дѣлать? — спросилъ м-ръ Пикквикъ.

— A вотъ увидите.

Пожилой джентльменъ принялся заряжать ружье.

— Сюда, господа, сюда! — воскликнулъ м-ръ Пикквикъ, завидѣвъ фигуры господъ Снодграса, Винкеля и Топмана.

Пикквикисты только что вышли изъ садовой калитки и направляли свои шаги къ жилищу грачей. Жирный дѣтина, не зная навѣрное, какого именно джентльмена долженъ онъ позвать къ своему хозяину, пригласилъ ихъ всѣхъ до одного, разсчитывая весьма благоразумно, что въ такомъ случаѣ не будетъ никакихъ недоразумѣній.

— Поздненько вы встаете, м-ръ Винкель, — проговорилъ пожилой джентльменъ. — Исправный охотникъ не станетъ дожидаться солнечнаго восхода.

М-ръ Винкель отвѣчалъ принужденной улыбкой и принялъ поданное ружье съ такой прискорбной физіономіей, которая, въ метафизическомъ смыслѣ, могла бы скорѣе принадлежать невинному грачу, томимому предчувствіемъ насильственной смерти.

Пожилой джентльменъ свистнулъ и махнулъ рукой. По этому знаку двое оборванныхъ мальчишекъ, выступившихъ на сцену подъ дирекціей новаго Ламберта [1] въ дѣтской формѣ, начали карабкаться по сучьямъ двухъ ближайшихъ деревъ.

— Зачѣмъ здѣсь эти ребята? — спросилъ м-ръ Пикквикъ взволнованнымъ тономъ.

Ему вдругъ пришло въ голову, что несчастные мальчишки, въ надеждѣ пріобрѣсть скудную плату за свой рискъ, промышляютъ тѣмъ, что дѣлаютъ изъ себя живыя мишени для пуль неопытныхъ стрѣлковъ. Его сердце облилось кровью.

— Имъ надобно вспугнуть игру, ничего больше, — отвѣчалъ, улыбаясь, м-ръ Уардль.

— Что?

— Вспугнуть игру, то есть, говоря на чистомъ англійскомъ нарѣчіи, расшевелить грачей.

— Только-то?

— Да. Вы успокоились?

— Совершенно.

— Очень хорошо. Могу я начать?

— Сдѣлайте милость, — сказалъ м-ръ Винкель, обрадованный тѣмъ, что очередь до него дойдетъ не слишкомъ скоро.

— Въ такомъ случаѣ, посторонитесь. Ну, мальчуганъ!

Мальчишка свистнулъ, закричалъ и принялся раскачивать вѣтвь съ грачинымъ гнѣздомъ. Встрепенулись юные птенцы, подняли встревоженный говоръ и, размахивая крыльями, съ участіемъ, разспрашивали другъ друга, зачѣмъ зоветъ ихъ безпокойный человѣкъ. Ружейный выстрѣлъ былъ для нихъ громогласнымъ отвѣтомъ. Навзничь палъ одинъ птенецъ, и высоко взвились надъ нимъ уцѣлѣвшія птицы.

— Подыми, Джой, — сказалъ пожилой джентльменъ.

Радостная улыбка засіяла на щекахъ сонливаго дѣтины, когда онъ выступилъ впередъ: смутныя видѣнія маслянаго пирога съ начинкой изъ грача зашевелились въ его воображеніи жирно и сладко. Онъ поднялъ птицу и засмѣялся восторженнымъ смѣхомъ: птица была толстая и жирная.

— Ну, м-ръ Винкель, — сказалъ хозяинъ, заряжая опять свое собственное ружье, — теперь ваша очередь: стрѣляйте.

М-ръ Винкель двинулся впередъ и поднялъ ружье. М-ръ Пикквикъ и его друзья инстинктивно спѣшили посторониться на значительное разстояніе, изъ опасенія повредить свои шляпы убитыми грачами, которые, нѣтъ сомнѣнія, дюжинами попадаютъ на землю послѣ опустошительнаго выстрѣла. Послѣдовала торжественная пауза, и за нею — крикъ мальчишки — птичій говоръ — слабый стукъ.

— Эге! — воскликнулъ пожилой джентльменъ.

— Что, другъ? Ружье не годится? — спросилъ м-ръ Пикквикъ.

— Осѣчка! — проговорилъ м-ръ Винкель, блѣдный какъ снѣгъ.

— Странно, очень странно, — сказалъ пожилой джентльменъ, — этого за нимъ прежде никогда не водилось. Да что это? Я вовсе не вижу пистона.

— Какая разсѣянность! — воскликнулъ м-ръ Винкель. — Я вѣдь и забылъ про пистонъ!

Ошибка мигомъ была исправлена, и м-ръ Винкель опять выступилъ впередъ съ видомъ отчаянно рѣшительнымъ и храбрымъ. М-ръ Топманъ пріютился за кустомъ, и съ трепетомъ смотрѣлъ на приготовительную церемонію стрѣльбы. Мальчишка опять поднялъ крикъ и вспугнулъ четырехъ птицъ. М-ръ Винкель выстрѣлилъ. Стонъ изъ груди человѣка былъ жалобнымъ и совершенно непредвидѣннымъ отвѣтомъ: м-ру Топману суждено было спасти жизнь невиннаго грача принятіемъ значительной части заряда въ свое лѣвое плечо.

Послѣдовала суматоха, неизобразимая ни перомъ, ни языкомъ, и мы отнюдь не беремся описывать какъ м-ръ Пикквикъ, проникнутый справедливымъ негодованіемъ, назвалъ м-ра Винкеля — злодѣемъ; какъ м-ръ Топманъ, низверженный и плавающій въ собственной крови, лежалъ и стоналъ, произнося въ забытьи какое-то имя обожаемой красавицы и проклиная своего убійцу, стоявшаго передъ нимъ на колѣняхъ; какъ потомъ онъ открылъ свой правый глазъ и прищурилъ его опять, опрокидываясь навзничь. Все это представляло сцену поразительную и даже раздирательную въ нѣкоторомъ смыслѣ. Наконецъ, однакожъ, къ общему утѣшенію, несчастный страдалецъ пришелъ въ себя и обнаружилъ очевидные признаки жизни. Друзья поставили его на ноги, перевязали ему рану носовымъ платкомъ и медленными шагами пошли домой, поддерживая его со всѣхъ сторонъ.

Шествіе было умилительное и трогательное. Они приближались къ садовой калиткѣ, гдѣ уже давно стояли дамы, ожидавшія къ завтраку своихъ городскихъ гостей. Дѣвствующая тетушка сіяла самою радужною улыбкой и дѣлала веселые знаки. Ясно, что она ничего не знала о случившейся бѣдѣ. Невинное созданіе! Бываютъ времена, когда душевное невѣдѣніе служитъ для насъ залогомъ самаго прочнаго блаженства.

Они подошли ближе.

— Что это y нихъ сдѣлалось съ маленькимъ старичкомъ? — сказала Изабелла Уардль.

Дѣвствующая тетушка не обратила никакого вниманія на этотъ вопросъ, относившійся, по ея мнѣнію, къ президенту Пикквикскаго клуба. Треси Топманъ былъ еще юношей въ ея глазахъ, и она смотрѣла на его лѣта въ уменьшительное стекло.

— Ничего, mesdames, будьте спокойны, — сказалъ пожилой джентльменъ, желавшій. заранѣе предупредить суматоху въ обществѣ женщинъ.

Дамы обступили м-ра Топмана.

— Не бойтесь, mesdames, — повторилъ хозяинъ.

— Что-жъ такое случилось? — вскрикнули леди.

— Небольшое несчастіе съ м-ромъ Топманомъ — ничего больше.

Цѣломудренная тетка испустила пронзительный крикъ, закатилась истерическимъ смѣхомъ и повалилась безъ чувствъ въ объятія своихъ племянницъ.

— Окатить ее холодной водой, — сказалъ пожилой джентльменъ.

— Нѣтъ, нѣтъ, — пробормотала цѣломудренная тетка, — мнѣ теперь лучше, гораздо лучше. Изабелла, Эмилія — доктора! Онъ раненъ? умеръ? О, Боже мой. Ха, ха, ха!

Это былъ второй нумеръ истерическаго хохота, сопровождаемый отчаянно дикимъ визгомъ.

— Успокойтесь, — сказалъ м-ръ Топманъ, растроганный почти до слезъ этимъ умилительнымъ выраженіемъ нѣжной симпатіи, — успокойтесь, сударыня, сдѣлайте милость.

— Его ли это голосъ? — воскликнула цѣломудренная тетка, дико вращая глазами.

Третій нумеръ истерики принялъ опустошительно страшный характеръ.

— Не тревожьтесь, сударыня, умоляю васъ именемъ неба, — проговорилъ м-ръ Топманъ нѣжнымъ тономъ. — Я немного раненъ, и ничего больше.

— Такъ вы не умерли? — взвизгнула истерическая леди. — О, скажите, ради Бога, что вы не умерли!

— Что за глупости, Рахиль? — перебилъ м-ръ Уардль довольно грубымъ тономъ, совершенно противорѣчившимъ поэтическому характеру всей этой сцены. — За какимъ чортомъ онъ долженъ сказать, что не умеръ?

— О нѣтъ, нѣтъ, я не умеръ! — воскликнулъ м-ръ Топманъ. — Мнѣ нужна только ваша помощь, сударыня. Позвольте облокотиться на вашу ручку, — прибавилъ онъ шопотомъ, — о, миссъ Рахиль!

Дѣвственная тетка сдѣлала два шага впередъ и подала ему руку. Они благополучно пришли въ столовую. М-ръ Треси Топманъ, улучивъ удобную минуту, прижалъ ея пальчики къ своимъ губамъ и опустился на софу.

— Вы слабы? — сказала сострадательная Рахиль.

— Нѣтъ это ничего. Скоро я совсѣмъ оправлюсь. Благодарю васъ.

И, проговоривъ послѣднюю фразу, м-ръ Топманъ закрылъ глаза.

— Онъ спитъ, — пробормотала дѣвственная тетка. — Его органы зрѣнія были сомкнуты только въ продолженіе двадцати секундъ. — Милый, милый Треси!

М-ръ Топманъ встрепенулся и вскочилъ.

— О, произнесите еще разъ эти отрадныя слова! — воскликнулъ онъ съ трогательнымъ умиленіемъ и самымъ убѣдительнымъ тономъ.

Цѣломудренная дѣва испугалась.

— Вы, конечно, ихъ не слышали? — проговорила она съ дѣвственной застѣнчивостью.

— О, да, я слышалъ ихъ! — возразилъ м-ръ Топманъ. — Повторите ли вы ихъ изъ состраданія къ несчастливцу, который…

— Молчите! — прервала цѣломудренная леди. — Мой братъ.

М-ръ Треси Топманъ принялъ свою прежнюю позу, и черезъ минуту въ комнату вошелъ м-ръ Уардль, сопровождаемый хирургомъ.

Плечо было освидѣтельствовано, рана перевязана, и докторъ, къ общему благополучію, объявилъ, что опасности не было ни малѣйшей. Мало-помалу веселость водворилась снова, и завтракъ начался своимъ чередомъ. Джентльмены и леди, повидимому, совсѣмъ забыли непріятное приключеніе, грозившее оставить по себѣ такія печальныя послѣдствія. Одинъ м-ръ Пикквикъ молчалъ и, казалось, былъ погруженъ въ глубочайшую задумчивость. Его довѣріе къ м-ру Винкелю поколебалось, расшаталось, и едва совсѣмъ не исчезло.

— Играете ли вы въ криккетъ? — спросилъ м-ръ Уардль, обращаясь къ несчастному стрѣлку.

Въ другое время и при другихъ обстоятельствахъ м-ръ Винкель не задумался бы дать утвердительный отвѣтъ; но теперь онъ понималъ и чувствовалъ деликатность своего положенія, и скромно отвѣчалъ:

— Нѣтъ.

— A вы, сэръ? — спросилъ м-ръ Снодграсъ.

— Игрывалъ встарину, — отвѣчалъ хозяинъ, — но теперь отвыкъ. Я членъ здѣшняго клуба криккетистовъ, но самъ уже давно не играю [2].

— Сегодня, я полагаю, будетъ большое собраніе, — сказалъ м-ръ Пикквикъ.

— Да, говорятъ, игра завязывается на славу, — отвѣчалъ хозяинъ. — Хотите посмотрѣть?

— Я люблю видѣть игры всякаго рода, — отвѣчалъ м-ръ Пикквикъ, — если только въ нихъ, отъ неопытности какого-нибудь хвастуна, не подвергается опасности человѣческая жизнь.

М-ръ Пикквикъ пріостановился и строго взглянулъ на м-ра Винкеля, который обомлѣлъ подъ испытующимъ взглядомъ президента. Черезъ нѣсколько секундъ великій мужъ отвелъ отъ него свои глаза и прибавилъ.

— Можемъ ли мы поручить нашего раненаго друга заботливости вашихъ леди?

— Совершенно можете, — пробормоталъ скороговоркой м-ръ Топманъ.

— Разумѣется, — подтвердилъ м-ръ Снодграсъ.

Поразмыслили и рѣшили, что м-ръ Топманъ останется дома подъ благодатнымъ надзоромъ женскаго комитета, a всѣ остальные джентльмены, подъ предводительствомъ м-ра Уардля, отправятся въ городъ Моггльтонъ, куда поголовно выступитъ весь Дингли-Делль, чтобъ принять участіе въ національной игрѣ, занимавшей теперь умы всѣхъ горожанъ и поселянъ.

Они пошли веселою и стройною толпой, и черезъ нѣсколько часовъ м-ръ Пикквикъ, почти самъ не зная какъ, очутился въ главной улицѣ Моггльтона.

Всѣмъ, a можетъ быть не всѣмъ, извѣстно, статься можетъ даже, что и никому неизвѣстно, что Моггльтонъ — весьма древній и почтенный городъ, имѣющій всѣ признаки настоящаго корпоративнаго города: въ немъ есть мэръ, буржуа и фримэны, онъ владѣетъ съ незапамятныхъ временъ неоспоримымъ правомъ представлять изъ своей среды одного депутата въ англійскій парламентъ, гдѣ, тоже съ незапамятныхъ временъ, насчитываютъ въ дѣловомъ архивѣ три тысячи триста тридцать три документа относительно города Моггльтона. Этотъ старинный городъ отличается своею приверженностію къ религіи и консерватизмомъ въ торговой политикѣ. Однѣхъ просьбъ относительно уничтоженія торговли въ праздничные дни поступило отъ него въ парламентъ пятьсотъ тридцать семь, и вслѣдъ затѣмъ таковое же число прошеній послѣдовало относительно поощренія торговли неграми и введенія колоніальной системы въ Англіи; шестьдесятъ восемь въ пользу удержанія и распространенія привилегій церкви. Триста семьдесятъ проектовъ относительно дистиллированія можжевеловой желудочной водки тоже въ свое время были представлены благосклонному вниманію лордовъ, вмѣстѣ съ покорнѣйшимъ прошеніемъ касательно выдачи столѣтней привилегіи новоучредившемуся обществу воздержанія отъ крѣпкихъ напитковъ.

Проникнутый глубокимъ уваженіемъ къ знаменитому городу, м-ръ Пикквикъ стоялъ на главной его улицѣ и смотрѣлъ съ видомъ ученой любознательности на окружающіе предметы. Передъ нимъ во всей красотѣ разстилалась торговая площадь, и въ центрѣ ея — огромный трактиръ съ блестящей вывѣской весьма замысловатаго вида: то былъ на мраморной колоннѣ сизо-бирюзовый левъ съ высунутымъ языкомъ и тремя низенькими ножками, поднятыми на воздухъ, между тѣмъ какъ четвертая лапа неистово опиралась на колонну. Тутъ были также пожарный дворъ и страховая отъ огня контора, хлѣбные амбары, водочный заводъ, булочная, полпивная и башмачная лавка, принимавшая также на себя обязанность доставлять честнымъ гражданамъ потребное количество шляпъ, фуражекъ, колпаковъ, зонтиковъ, чепчиковъ и учебныхъ книгъ по всѣмъ отраслямъ наукъ. Былъ тутъ красный кирпичный домикъ съ небольшимъ вымощеннымъ дворомъ, принадлежавшій, какъ всѣмъ было извѣстно, городскому адвокату, и былъ тутъ, сверхъ того, другой красный кирпичный домикъ съ венеціанскими ставнями и огромной вывѣской надъ воротами, гдѣ явственно обозначалось золотыми буквами жилище городского врача. Двѣ-три дюжины мальчишекъ бѣжали черезъ площадь на поле криккетистовъ, и два-три лавочника стояли y своихъ дверей, увлекаемые очевиднымъ желаніемъ быть свидѣтелями національной игры. Все это замѣтилъ м-ръ Пикквикъ отчетливо и ясно, и уже въ душѣ его заранѣе обрисовался планъ краснорѣчивѣйшей страницы путевыхъ впечатлѣній. Разсчитывая написать ее при первомъ удобномъ случаѣ, онъ поспѣшилъ присоединиться къ своимъ друзьямъ, которые уже поворотили изъ главной улицы и созерцали на краю города широкое поле битвы.

Уиккеты были уже совсѣмъ готовы, и не въ дальнемъ разстояніи отъ нихъ красовались двѣ палатки обширнаго размѣра, снабженныя всѣми принадлежностями для отдыха и прохлады состязающихся криккетистовъ. Но игра еще не начиналась. Два или три героя изъ Дингли-Делль и столько же городскихъ богатырей забавлялись на чистомъ воздухѣ, съ величественнымъ видомъ перекидывая съ руки на руку массивные шары. Другіе криккетисты въ соломенныхъ шляпахъ, фланелевыхъ курткахъ и бѣлыхъ штанахъ, бродили около палатокъ, куда и м-ръ Уардль повелъ своихъ гостей.

Полдюжины привѣтствій, громкихъ и радушныхъ, встрѣтили прибытіе пожилого джентльмена. Всѣ фланелевыя куртки выступили впередъ, когда онъ началъ рекомендовать своихъ гостей, джентльменовъ изъ Лондона, желавшихъ съ нетерпѣніемъ видѣть собственными глазами національное игрище, которое, нѣтъ сомнѣнія, доставитъ имъ одно изъ величайшихъ наслажденій.

— Вамъ, я полагаю, будетъ гораздо удобнѣе въ палаткѣ,- сказалъ одинъ весьма статный джентльменъ, съ туловищемъ, нѣсколько похожимъ на резиновый шаръ, набитый гусинымъ пухомъ.

— Въ палаткѣ, сэръ, вы найдете все, что провинція можетъ придумать для столичныхъ гостей, — подтвердилъ другой джентльменъ весьма величавой и мужественной наружности.

— Вы очень добры, сэръ, — сказалъ м-ръ Пикквикъ.

— Сюда пожалуйте, — добавилъ джентльменъ съ шарообразнымъ туловищемъ. — Отсюда вы можете увидѣть всѣ эволюціи нашихъ молодцовъ.

Президентъ и м-ръ Уардль вошли въ палатку.

— Безподобная игра… эффектъ сильнѣйшій… упражненіе для физики… мастерство!

Эти и нѣкоторыя другія слова стенографическаго свойства поразили прежде всего благородный слухъ м-ра Пикквика при входѣ его въ гостепріимную палатку. Первый предметъ, представившійся его глазамъ, былъ — зелено-фрачный пріятель рочестерскаго дилижанса, расточавшій свое краснорѣчіе передъ избраннымъ кружкомъ, въ клубѣ криккетистовъ. Его костюмъ былъ приведенъ въ немного болѣе исправное состояніе, и, вмѣсто башмаковъ, на немъ были сапоги; но это былъ точно онъ, испанскій путешественникъ, обожаемый другъ донны Христины.

Незнакомецъ мигомъ угадалъ своихъ друзей. Выступивъ впередъ, онъ схватилъ за руку м-ра Пикквика и съ обычной торопливостью началъ усаживать его на стулъ, продолжая говорить безъ умолку во все это время, какъ будто всѣ городскія распоряженія состояли подъ его особеннымъ покровительствомъ и непосредственнымъ надзоромъ.

— Сюда… сюда… отмѣнная потѣха… бочки пива… коньякъ первѣйшаго сорта… бифстексъ… ростбифъ… копченые языки… телѣга съ чеснокомъ… горчица дребезжитъ… превосходный день… пулярки… радъ васъ видѣть… будьте какъ дома… безъ церемоній… отличная штука!

М-ръ Пикквикъ усѣлся на указанное мѣсто; Винкель и Снодграсъ также безмолвно повиновались распоряженіямъ своего таинственнаго друга. М-ръ Уардль смотрѣлъ, удивлялся и — ничего не понималъ.

— Позвольте, м-ръ Уардль, представить вамъ моего друга, — сказалъ м-ръ Пикквикъ.

— Вашего друга! Здравствуйте, сэръ. Очень пріятно познакомиться съ другомъ моего друга.

Незнакомецъ быстро сдѣлалъ антраша и началъ пожимать руку м-ра Уардля съ такою пламенною горячностью, какъ будто они были закадычными друзьями лѣтъ двадцать сряду. Отступивъ потомъ шага два назадъ и окинувъ собраніе орлинымъ взглядомъ, онъ еще разъ схватилъ руку м-ра Уардля и, повидимому, обнаружилъ даже очевидное намѣреніе влѣпить поцѣлуй въ его розовую щеку.

— Какъ вы здѣсь очутились, любезный другъ? — спросилъ м-ръ Пикквикъ съ благосклонной улыбкой.

— Такъ себѣ,- отвѣчалъ стенографическій другъ, — прикатилъ… городская гостиница… пропасть молодежи… фланелевыя куртки, бѣлые штаны… горячія почки съ перцомъ… сандвичи съ анчоусами… отмѣнные ребята… весельчаки… Превосходно!

М-ръ Пикквикъ, уже имѣвшій довольно обширныя свѣдѣнія въ стенографической системѣ незнакомца, быстро понялъ и сообразилъ изъ его лаконическихъ рѣчей, что онъ, неизвѣстно какими судьбами, вошелъ въ сношенія съ членами Криккетскаго клуба, сталъ съ ними на короткую ногу и получилъ отъ нихъ приглашеніе на общій праздникъ. Такимъ образомъ любопытство ученаго мужа было вполнѣ удовлетворено; онъ надѣлъ очки и приготовился смотрѣть на криккетъ.

Игра была начата героями Моггльтона. Интересъ сдѣлался общимъ, когда м-ръ Домкинсъ и м-ръ Поддеръ, знаменитѣйшіе члены славнаго клуба, отправились, съ дубинами въ рукахъ, къ своимъ уиккетамъ. М-ръ Лоффи слава и краса криккетистовъ Динглиделль, долженъ былъ бросать могучею рукой свой шаръ противъ богатыря Домкинса, a м-ръ Строггльсъ былъ выбранъ для исправленія такой же пріятной обязанности въ отношеніи къ непобѣдимому Поддеру. Другіе игроки были поставлены въ различныхъ частяхъ поля для наблюденій за общимъ ходомъ, и каждый изъ нихъ, какъ и слѣдовало ожидать, поспѣшилъ стать въ наклонную позицію, опершись рукою, на колѣно, какъ будто собираясь подставить свою спину для перваго прыжка мальчишки, который долженъ открыть игру въ чехарду. Дознано долговременными опытами, что искусные игроки иначе и не могутъ дѣлать наблюденій. Этотъ способъ созерцанія м-ръ Пикквикъ, въ своихъ ученыхъ запискахъ, весьма справедливо называетъ "наблюденіемъ a posteriori".

Позади уиккетовъ остановились посредствующіе судьи; маркеры приготовились считать и отмѣчать переходы. Наступила торжественная тишина. М-ръ Лоффи отступилъ на нѣсколько шаговъ за уиккетъ Поддера и приставилъ шаръ на нѣсколько секундъ къ своему правому глазу. Довѣрчиво и гордо м-ръ Домкинсъ приготовился встрѣтить враждебный шарѣ, и глаза его быстро слѣдили за всѣми движеніями Лоффи.

— Игра идетъ! — раздался громовый голосъ баулера.

И шаръ, пущенный могучею рукою м-ра Лоффи, быстро полетѣлъ къ центру противоположнаго уиккета. Изворотливый Домкинсъ былъ насторожѣ; шаръ, встрѣченный его дубиной, перескочилъ черезъ головы наблюдающихъ игроковъ, успѣвшихъ между тѣмъ нагнуться до самыхъ колѣнъ.

— Разъ — два — три. Лови — бросай — отражай — бѣги — стой — разъ — нѣтъ — да — бросай — два — стой!

Весь этотъ гвалтъ поднялся за ловкимъ ударомъ, и въ заключеніе перваго акта, городскіе криккетисты отмѣтили два перебѣга. Поддеръ тоже съ своей стороны стяжалъ лавры въ честь и славу Моггльтона. Онъ искусно каждый разъ отражалъ отъ своего уиккета шары, и они разлетались по широкому полю. Наблюдающіе игроки, перебѣгавшіе съ одного конца на другой, истощились до послѣднихъ силъ; баулеры смѣнялись безпрестанно и бросали шары, не щадя своихъ рукъ и плечъ; но Домкинсъ и Поддеръ остались непобѣдимыми. Около часа ихъ дубины были въ постоянной работѣ, уиккеты спаслись отъ нападеній, и публика сопровождала громкими рукоплесканіями необыкновенную ловкость своихъ героевъ. Когда, наконецъ, Домкинсъ былъ пойманъ, и Поддеръ выбитъ изъ своего мѣста, городскіе криккетисты уже считали пятьдесятъ четыре перебѣга, между тѣмъ какъ герои Динглиделль остались ни при чемъ. Перевѣсъ на сторонѣ горожанъ былъ слишкомъ великъ, и не было никакихъ средствъ поверстаться съ ними. Напрасно пылкій Лоффи и нетерпѣливый Строггльсъ употребляли всѣ возможныя усилія, чтобъ возстановить нѣкоторое равновѣсіе въ этомъ спорѣ: все было безполезно, и пальма первенства неоспоримо и рѣшительно осталась за городомъ Моггльтономъ.

Незнакомецъ между тѣмъ кушалъ, пилъ и говорилъ безпрестанно. При каждомъ ловкомъ ударѣ онъ выражалъ свое одобреніе и удовольствіе снисходительнымъ и покровительственнымъ тономъ; при каждомъ промахѣ дѣлалъ гримасы и грозные жесты, сопровождаемые восклицаніями: "ахъ, глупо… оселъ… ротозѣй… фи… срамъ! " Такіе рѣшительные отзывы не преминули утвердить за нимъ славу совершеннѣйшаго знатока и безошибочнаго судьи всѣхъ эволюцій благородной игры въ криккетъ.

— Игра на славу… экзерсиціи первѣйшаго сорта… были удары мастерскіе, — говорилъ незнакомецъ, когда обѣ партіи сгрупировались въ палаткѣ, послѣ окончанія игры.

— A вы, сэръ, играли когда-нибудь? — спросилъ Уардль, котораго начинали забавлять энергичныя выходки загадочнаго джентльмена.

— Игралъ ли? Фи!.. двѣсти тысячъ разъ… не здѣсь только… въ Вестъ-Индіи.

— Какъ? Вы были и въ Вестъ-Индіи?

— Былъ… по всѣмъ краямъ… во всѣхъ частяхъ свѣта… Въ Австраліи три года.

— Но въ Вестъ-Индіи должно быть очень жарко, — замѣтилъ м-ръ Пикквикъ, — тамошній климатъ неудобенъ для криккетистовъ.

— Все палитъ — печетъ — жжетъ — томитъ — нестерпимо! Разъ большое пари… одинъ уиккетъ… пріятель мой, полковникъ… сэръ Томасъ Блазо… бросать шары… я отбивать… Началось рано утромъ. Шести туземцамъ поручено дѣлать переходы… утомились… повалились безъ чувствъ… всѣ до одного… Блазо все кидалъ… держали его два туземца… усталъ, выбился изъ силъ… я отражалъ… ни одного промаха… Блазо упалъ. Его смѣнилъ Кванко Самба… солнце запекло… шаръ въ пузыряхъ… пятьсотъ семьдесятъ перебѣговъ… Усталъ и я… немного… Кванко не уступалъ… побѣдить или умереть… наконецъ я промахнулся… покончили… искупался, освѣжился… ничего… пошелъ обѣдать.

— Что-жъ сталось съ этимъ джентльменомъ… какъ бишь его? — спросилъ Уардль.

— Блазо?

— Нѣтъ, съ другимъ.

— Кванко Самба?

— Да.

— Погибъ на повалъ… никогда не могъ оправиться… Бѣдный Кванко… умеръ… Печальный элементъ.

Здѣсь незнакомецъ приставилъ къ своимъ устамъ пивную кружку, вѣроятно для того, чтобъ скрыть отъ взоровъ публики взволнованныя чувства, вызванныя свѣжимъ воспоминаніемъ трагическаго событія: затѣмъ онъ пріостановился, перевелъ духъ и съ безпокойствомъ началъ озираться вокругъ, когда главнѣйшіе криккетисты изъ Дингли-Делль подошли къ м-ру Пикквику и сказали:

— Мы намѣрены, сэръ, покончить нынѣшній день скромнымъ обѣдомъ въ трактирѣ "Голубого Льва", смѣемъ надѣяться, что вы и ваши друзья не откажетесь почтить своимъ присутствіемъ…

— Само собою разумѣется, — прервалъ м-ръ Уардль, — къ числу нашихъ друзей принадлежитъ также м-ръ…

И онъ съ вопросительнымъ видомъ взглянулъ на незнакомца, который не замедлилъ дать полный и удовлетворительный отвѣтъ:

— Джингль, сэръ, Алфредъ Джингль, эсквайръ — безпомѣстный и бездомный эсквайръ, сэръ.

— Съ удовольствіемъ, — сказалъ м-ръ Пикквикъ;- мнѣ будетъ очень пріятно.

— И мнѣ,- сказалъ м-ръ Алфредъ Джингль, подавая одну руку м-ру Пикквику, другую — м-ру Уардлю, и говоря потомъ втихомолку на ухо перваго джентльмена: — обѣдъ превосходный… заглядывалъ сегодня въ кухню… куры, дичь, пироги — деликатесъ! Молодые люди хорошаго тона… народъ веселый, разбитной — отлично!

Такъ какъ предварительныя распоряженія были приведены заранѣе къ вожделѣнному концу, то вся компанія, раздѣленная на маленькія группы, поворотила изъ палатокъ на главную улицу Моггльтона, и черезъ четверть часа господа криккетисты съ своими гостями уже засѣдали въ большой залѣ "Голубого Льва" подъ предсѣдательствомъ м-ра Домкинса, и товарища его, вице-президента Лоффи.

Дружно поднялся за огромнымъ столомъ говоръ веселыхъ гостей, дружно застучали ножи, вилки и тарелки, хлопотливо забѣгали взадъ и впередъ расторопные офиціанты, и быстро стали исчезать, одно за другимъ, лакомыя блюда. М-ръ Джингль кушалъ, пилъ, говорилъ, веселился и шумѣлъ одинъ за четверыхъ. Когда всѣ и каждый насытились вдоволь, скатерть была снята и на столѣ явились въ симметрическомъ порядкѣ бутылки, рюмки и бокалы. Офиціанты удалились въ буфетъ и кухню разсуждать, вмѣстѣ съ поваромъ объ остаткахъ торжественнаго обѣда.

Наступили минуты сердечныхъ изліяній и общаго восторга. Среди одушевленнаго говора безмолвствовалъ только одинъ маленькій джентльменъ съ длиннымъ носомъ и сверкающими глазами. Скрестивъ руки на груди, онъ путешествовалъ по залѣ медленными и ровными шагами, оглядываясь по временамъ вокругъ себя и откашливаясь съ какою-то необыкновенною энергіей выразительнаго свойства. Наконецъ, когда бесѣда приняла на минуту болѣе ровный и спокойный характеръ, маленькій джентльменъ провозгласилъ громко и торжественно:

— Господинъ вице-президентъ!

Среди наступившей тишины взоры всѣхъ и каждаго обратились на вице-президента. М-ръ Лоффи выступилъ впередъ и произнесъ торжественный отвѣтъ:

— Сэръ!

— Я желаю сказать вамъ нѣсколько словъ, сэръ: пусть почтенные джентльмены благоволятъ наполнить свои бокалы.

М-ръ Джингль сдѣлалъ выразительный жестъ и произнесъ энергическимъ тономъ:

— Слушайте, слушайте!

Когда бокалы наполнились искрометной влагой, вице-президентъ, принимая глубокомысленный видъ, сказалъ:

— М-ръ Степль.

— Сэръ, — началъ миніатюрный джентльменъ, выступивъ на середину залы, — я желалъ бы обратить свою рѣчь собственно къ вамъ, a не къ нашему достойному президенту, потому что, такъ сказать, нашъ достойный президентъ находится въ нѣкоторой степени… можно даже сказать, въ весьма значительной степени… между тѣмъ какъ предметъ, о которомъ хочу я говорить, или лучше… правильнѣе то есть… или… или…

— Разсуждать, — подсказалъ м-ръ Джингль.

— Такъ точно разсуждать, — продолжалъ миніатюрный джентльменъ. — Благодарю за такое поясненіе мысли моего почтеннаго друга, если онъ позволитъ мнѣ называть его такимъ именемъ (Слушайте, слушайте! — М-ръ Джингль суетится больше всѣхъ). Итакъ, сэръ, объявляю, что я имѣю честь быть криккетистомъ изъ Дингли, то есть изъ Дингли-Делль (громкія рукоплесканія). Само собою разумѣется, что я отнюдь не могу обнаруживать притязаній на высокую честь принадлежать къ почтенному сословію моггльтонскихъ гражданъ, и вы позволите мнѣ замѣтить откровенно, сэръ, что я не ищу, не домогаюсь и даже нисколько не желаю этой чести (Слушайте, слушайте!). Уже давно продолжается похвальное соревнованіе на полѣ національнаго игрища между Моггльтономъ и Дингли-Деллемъ, — это извѣстно всему свѣту, сэръ, и, конечно, никто не станетъ оспаривать, что европейскій континентъ имѣетъ высокое мнѣніе о криккетистахъ… Могучъ и славенъ городъ Моггльтонъ, и всюду гремитъ молва о великихъ подвигахъ его гражданъ; но тѣмъ не менѣе я — дингли-деллеръ и горжусь этимъ наименованіемъ вотъ по какой причинѣ (Слушайте, слушайте!). Пусть городъ Моггльтонъ гордится всѣми своими отличіями, — на это, конечно, онъ имѣетъ полное право: достоинства его многочисленны, даже, можно сказать, безчисленны. Однакожъ, сэръ, если всѣ мы твердо помнимъ, что Моггльтонъ произвелъ на свѣтъ знаменитыхъ героевъ, Домкинса и Поддера, то, конечно, никто изъ насъ не забудетъ и не можетъ забыть, что Дингли-Делль, въ свою очередь, можетъ достойно превозноситься тѣмъ, что ему одолжены своимъ бытіемъ не менѣе знаменитые мужи: Лоффи и Строггльсъ (Дружныя и громкія рукоплесканія). Унижаю ли я черезъ это честь и славу моггльтонскихъ гражданъ? Нѣтъ, тысячу разъ нѣтъ. Совсѣмъ напротивъ: я даже завидую при этомъ случаѣ роскошному изліянію ихъ національныхъ чувствъ. Всѣ вы, милостивые государи, вѣроятно хорошо знаете достопамятный отвѣтъ, раздавшійся нѣкогда изъ бочки, гдѣ имѣлъ мѣстопребываніе свое великій философъ древней Греціи, стяжавшій достойно заслуженную славу въ классическомъ мірѣ: "если бы я не былъ Діогеномъ," сказалъ онъ, "то я желалъ бы быть Александромъ". — Воображаю себѣ, что господа, здѣсь предстоящіе, могутъ въ свою очередь сказать: "не будь я Домкинсъ, я бы желалъ быть Лоффи", или: "не будь я Поддеръ, я желалъ бы быть Строггльсомъ" (Общій восторгъ). Къ вамъ обращаюсь, господа, почтенные граждане Моггльтона: одинъ ли криккетъ упрочиваетъ за вами громкую извѣстность? Развѣ вы никогда не слышали о Домкинсѣ и его высокихъ подвигахъ, имѣющихъ непосредственное отношеніе къ вашей національной славѣ? Развѣ вы не привыкли съ именемъ Поддера соединять понятіе о необыкновенной рѣшительности и твердости характера въ защитѣ собственности? Кому еще такъ недавно пришла въ голову счастливая мысль относительно увеличенія нашихъ привилегій? Кто такъ краснорѣчиво ратовалъ въ пользу нашей церкви? Домкинсъ. Итакъ, милостивые государи, приглашаю васъ привѣтствовать съ общимъ одушевленіемъ почтенныя имена нашихъ національныхъ героевъ: да здравствуютъ многая лѣта Домкинсъ и Поддеръ!»

Отъ громкихъ рукоплесканій задрожали окна, когда миніатюрный джентльменъ кончилъ свою рѣчь. Весь остатокъ вечера прошелъ чрезвычайно весело и дружелюбно. Тосты слѣдовали за тостами, и одна рѣчь смѣнялась другою: краснорѣчіе господъ криккетистовъ обнаружилось во всей своей силѣ и славѣ. М-ръ Лоффи и м-ръ Строггльсъ, м-ръ Пикквикъ и м-ръ Джингль были каждый въ свою очередь предметомъ единодушныхъ прославленій и каждый, въ свое время, долженъ былъ въ отборныхъ выраженіяхъ благодарить почтенную компанію за предложенные тосты.

Какъ соревнователи національной славы, мы весьма охотно согласились бы представить нашимъ читателямъ полный отчетъ обо всѣхъ подробностяхъ знаменитаго празднества, достойнаго занять одно изъ первыхъ мѣстъ въ лѣтописяхъ великобританскихъ торжествъ; но, къ несчастію, матеріалы наши довольно скудны, и мы должны отказаться отъ удовольствія украсить свои страницы великолѣпными образчиками британскаго витійства. М-ръ Снодграсъ, съ обычной добросовѣстностью, представилъ значительную массу примѣчаній, которыя, нѣтъ сомнѣнія, были бы чрезвычайно полезны для нашей цѣли, если бы, съ одной стороны, пламенное краснорѣчіе, съ другой — живительное дѣйствіе вина не сдѣлали почеркъ этого джентльмена до такой степени неразборчивымъ, что рукопись его въ этомъ мѣстѣ оказалась почти совершенно неудобною для ученаго употребленія. Мы едва могли разобрать въ ней имена краснорѣчивыхъ ораторовъ и весьма немного словъ изъ пѣсни, пропѣтой м-ромъ Джинглемъ. Попадаются здѣсь выраженія въ родѣ слѣдующихъ: "изломанныя кости… пощечина… бутылка… подзатыльникъ… забубенный"; но изъ всего этого намъ, при всемъ желаніи, никакъ не удалось составить живописной картины, достойной вниманія нашихъ благосклонныхъ читателей.

Возвращаясь теперь къ раненому м-ру Топману, мы считаемъ своей обязанностью прибавить только, что за нѣсколько минутъ до полуночи въ трактирѣ "Голубого Льва" раздавалась умилительная мелодія прекрасной и страстной національной пѣсни, которая начинается такимъ образомъ:

Глава VIII. Объясняетъ и доказываетъ извѣстное положеніе, что "путь истинной любви не то, что желѣзная дорога"

Безмятежное пребываніе на хуторѣ Дингли-Делль, чистый и ароматическій воздухъ, оглашаемый безпрерывно пѣніемъ пернатыхъ, присутствіе прелестныхъ представительницъ прекраснаго пола, ихъ великодушная заботливость и безпокойство: все это могущественнымъ образомъ содѣйствовало къ благотворному развитію нѣжнѣйшихъ чувствъ, глубоко насажденныхъ самою природою въ сердцѣ м-ра Треси Топмана, несчастнаго свидѣтеля птичьей охоты. На этотъ разъ его нѣжнымъ чувствамъ было, повидимому, суждено обратиться исключительно на одинъ обожаемый предметъ. Молодыя дѣвушки были очень милы, и обращеніе ихъ казалось привлекательнымъ во многихъ отношеніяхъ; но дѣвственная тетка превосходила во всемъ какъ своихъ племянницъ, такъ и всякую другую женщину, какую только видѣлъ м-ръ Топманъ на своемъ вѣку. Было какое-то особенное великолѣпіе въ ея черныхъ глазахъ, особенное достоинство въ ея осанкѣ, и даже походка цѣломудренной дѣвы обличала такія сановитыя свойства, какихъ отнюдь нельзя было замѣтить въ молодыхъ миссъ Уардль. Притомъ не подлежало ни малѣйшему сомнѣнію, что м-ръ Треси Топманъ и дѣвственная тетка увлеклись другъ къ другу съ перваго взгляда непреодолимою симпатіею; въ ихъ натурѣ было что-то родственное, что, повидимому, должно было скрѣпить неразрывными узами мистическій союзъ ихъ душъ. Ея имя невольно вырвалось изъ груди м-ра Топмана, когда онъ лежалъ на травѣ, плавая въ своей собственной крови, и страшный истерическій хохотъ дѣвствующей тетки былъ первымъ звукомъ, поразившимъ слухъ счастливаго Треси, когда друзья подвели его къ садовой калиткѣ. Чѣмъ же и какъ объяснить это внезапное волненіе въ ея груди? Было ли оно естественнымъ изліяніемъ женской чувствительности при видѣ человѣческой крови, или, совсѣмъ напротивъ, источникъ его заключался въ пылкомъ и страстномъ чувствѣ, которое только онъ одинъ изъ всѣхъ живущихъ существъ могъ пробудить въ этой чудной дѣвѣ? Вотъ вопросы и сомнѣнія, терзавшіе грудь счастливаго страдальца, когда онъ былъ распростертъ на мягкой софѣ передъ пылающимъ каминомъ. Надлежало разрѣшить ихъ во что бы ни стало.

Былъ вечеръ. Изабелла и Эмилія вышли погулять въ сопровожденіи м-ра Трунделя; глухая старая леди полулежала въ забытьи въ своихъ спокойныхъ креслахъ; жирный и толстый дѣтина храпѣлъ y очага въ отдаленной кухнѣ; смазливыя горничныя вертѣлись y воротъ, наслаждаясь пріятностью вечерней погоды и любезностью сельскихъ кавалеровъ, изливавшихъ передъ ними свои пылкія чувства. Треси Топманъ и Рахиль Уардль сидѣли другъ подлѣ друга, не обращая ни малѣйшаго вниманія на окружающіе предметы. Они мечтали о взаимной симпатіи душъ, мечтали и молчали.

— Ахъ! я совсѣмъ забыла свои цвѣты! — вдругъ сказала дѣвствующая тетка.

— Пойдемте поливать ихъ теперь, — промолвилъ м-ръ Топманъ убѣдительнымъ тономъ.

— Вы простудитесь на вечернемъ воздухѣ,- отвѣчала цѣломудренная дѣва тономъ глубочайшаго состраданія и симпатіи.

— Нѣтъ, нѣтъ, — сказалъ м-ръ Топманъ, быстро вставая съ мѣста. — Позвольте мнѣ идти вмѣстѣ съ вами: это будетъ полезно для моего здоровья.

Сострадательная леди поправила перевязку на лѣвомъ плечѣ своего прекраснаго собесѣдника и, взявъ его за правую руку, отправилась въ садъ.

Въ отдаленномъ и уединенномъ концѣ сада красовалась поэтическая бесѣдка изъ акацій, жасминовъ, душистой жимолости и роскошнаго плюша. Въ этотъ пріютъ спокойствія и тишины направила свои шаги счастливая чета. Дѣвствующая тетушка взяла лейку, лежавшую въ углу, и собралась идти. М-ръ Топманъ удержалъ ее подлѣ себя.

— Миссъ Уардль! — воскликнулъ онъ, испустивъ глубокій вздохъ.

Дѣвствующая тетка затрепетала, зашаталась, и лейка едва не выпала изъ ея рукъ.

— Миссъ Уардль! — повторилъ м-ръ Топманъ, — вы — ангелъ!

— М-ръ Топманъ! — воскликнула Рахиль, краснѣя, какъ піонъ.

— Да, вы ангелъ, миссъ Уардль, вы… вы… вы — сущій ангелъ, — повторилъ энергическимъ тономъ краснорѣчивый пикквикистъ.

— Мужчины всѣхъ женщинъ называютъ ангелами, — пробормотала застѣнчивая леди.

— Что же вы послѣ этого? Съ чѣмъ могу я васъ сравнить, несравненная миссъ Уардль, — говорилъ восторженный Топманъ. — Гдѣ и какъ найти существо, подобное вамъ? Въ какомъ углу міра можетъ еще скрываться такое счастливое соединеніе физическихъ и моральныхъ совершенствъ? Гдѣ ахъ! гдѣ…

М-ръ Топманъ пріостановился, вздохнулъ и съ жаромъ началъ пожимать руку красавицы, державшую ручку лейки. Она потупила глаза, опустила голову и прошептала едва слышнымъ голосомъ.

— Мужчины какъ мухи къ намъ льнутъ.

— О, какъ бы я желалъ быть мухой, чтобъ вѣчно жужжать вокругъ вашего прелестнаго чела! — воскликнулъ вдохновенно м-ръ Топманъ.

— Мужчины всѣ… такіе обманщики… — продолжала застѣнчивая леди.

— Обманщики — да; но не всѣ, миссъ Уардль. Есть по крайней мѣрѣ одно существо, постоянное и неизмѣнное въ своихъ чувствахъ, существо, готовое посвятить всю свою жизнь вашему счастію, существо, которое живетъ только вашими глазами, дышитъ вашею улыбкой, которое для васъ, только для одной васъ переноситъ тяжелое бремя своей жизни.

— Гдѣжъ скрывается оно, м-ръ Топманъ, это идеальное существо?

— Здѣсь, передъ вами, миссъ Уардль!

И прежде, чѣмъ цѣломудренная дѣва угадала его настоящую мысль, м-ръ Топманъ стоялъ на колѣняхъ y ея ногъ.

— М-ръ Топманъ, встаньте! — сказала Рахиль.

— Никогда, никогда! — былъ рыцарскій отвѣтъ. — О, Рахиль!

Онъ схватилъ ея трепещущую руку и прижалъ къ своимъ пламеннымъ устамъ. Зеленая лейка упала на полъ.

— О, Рахиль, обожаемая Рахиль! Могу ли я надѣяться на вашу любовь?

— М-ръ Топманъ, — проговорила дѣвствующая тетка, — я такъ взволнована… такъ измучена; но… но… я къ вамъ неравнодушна.

Лишь только вожделѣнное признаніе вырвалось изъ устъ цѣломудренной леди, м-ръ Топманъ приступилъ къ рѣшительному обнаруженію своихъ чувствъ, и началъ дѣлать то, что обыкновенно въ подобныхъ случаяхъ дѣлается пылкими юношами, объятыми пожирающей страстью: онъ быстро вскочилъ на ноги и, забросивъ свою руку на плечо дѣвствующей тетки, напечатлѣлъ на ея устахъ многочисленные поцѣлуи, которые всѣ до одного, послѣ нѣкотораго сопротивленія и борьбы, были приняты терпѣливо и даже благосклонно. Неизвѣстно, какъ долго могли бы продолжаться эти пылкія обнаруженія нѣжной страсти, если бъ красавица, испуганная какимъ то внезапнымъ явленіемъ, вдругъ невырвалась изъ объятій пламеннаго юноши.

— За нами подсматривають, м-ръ Топманъ! — воскликнула цѣломудренная дѣва. — Насъ открыли!

М-ръ Топманъ съ безпокойствомъ оглянулся вокругъ себя, и взоръ его немедленно упалъ на одинъ изъ самыхъ прозаическихъ предметовъ вседневной жизни. Жирный дѣтина, неподвижный, какъ столбъ, безсмысленный, какъ оселъ, уставилъ свои большіе глаза въ самый центръ бесѣдки; но и самый опытный физіономистъ, изучившій до послѣднихъ мелочей всѣ возможныя очертанія человѣческой фигуры, не открылъ бы на его лицѣ ни малѣйшихъ слѣдовъ изумленія, любопытства или какого нибудь другого чувства, волнующаго человѣческую грудь. М-ръ Топманъ смотрѣлъ на жирнаго дѣтину; жирный дѣтина смотрѣлъ на м-ра Топмана съ тупымъ, безсмысленнымъ выраженіемъ. Чѣмъ долѣе м-ръ Топманъ наблюдалъ безсмысленно пошлую фигуру дѣтины, тѣмъ болѣе убѣждался, что онъ или ничего не зналъ, не видалъ, или ничего не понималъ. Подъ вліяніемъ этого впечатлѣнія онъ сказалъ довольно твердымъ, рѣшительнымъ и нѣсколько суровымъ тономъ:

— Чего вамъ здѣсь надобно?

— Пожалуйте ужинать, сэръ: столъ накрытъ.

— Давно ли вы пришли сюда? — спросилъ м-ръ Топманъ, окинувъ еще разъ пытливымъ взоромъ жирнаго дѣтину.

— Только сейчасъ, сэръ.

М-ръ Топманъ еще пристальнѣе впился глазами въ пошлую фигуру; но не замѣтилъ въ ней ни малѣйшаго проявленія какого нибудь чувства. Успокоенный счастливымъ результатомъ своихъ изслѣдованій, м-ръ Топмань подалъ руку дѣвствующей теткѣ и вышелъ изъ бесѣдки.

Они пошли домой. Дѣтина слѣдовалъ за ними.

— Онъ ничего не знаетъ, — шепнулъ м-ръ Топманъ.

— Ничего, — подтвердила, дѣвственная тетка.

Позади ихъ послышался странный звукъ, произведенный какъ будто неловкимъ усиліемъ подавить невольный смѣхъ. М-ръ Топманъ оглянулся. Нѣтъ, быть не можетъ: на лицѣ жирнаго дѣтины не было ни малѣйшей гримасы.

— Скоро онъ заснетъ, я полагаю, — шепнулъ м-ръ Топманъ.

— Въ этомъ нѣтъ никакого сомнѣнія, — сказала цѣломудренная тетка.

Они оба засмѣялись отъ чистаго сердца.

М-ръ Топманъ жестоко ошибся. Жирный дѣтина на этотъ разъ бодрствовалъ и тѣломъ, и душой. Онъ все видѣлъ и слышалъ.

За ужиномъ ни съ чьей стороны не обнаружилось попытокъ завязать общій разговоръ. Старая леди пошла спать; Изабелла Уардль посвятила себя исключительному вниманію м-ра Трунделя; дѣвствующая тетушка была вся сосредоточена на своемъ любезномъ Треси; мысли Эмиліи Уардль были, казалось, обращены на какой-то отдаленный предметъ, вѣроятно, на отсутствующаго Снодграса.

Одиннадцать, двѣнадцать, часъ за полночь: джентльменовъ нѣтъ какъ нѣтъ. Безпокойство изобразилось на всѣхъ лицахъ. Неужели ихъ остановили и ограбили среди дороги? Не послать ли людей съ фонарями въ тѣ мѣста, гдѣ имъ слѣдуетъ возвращаться домой? Или, пожалуй, чего добраго… Чу! вотъ они. Отчего они такъ запоздали? Чу — какой-то странный голосъ! Чей бы это?

Все маленькое общество высыпало въ кухню, куда воротились запоздалые гуляки. Одинъ взглядъ на нихъ объяснилъ весьма удовлетворительно настоящее положеніе вещей.

М-ръ Пикквикъ, засунувъ въ карманы обѣ руки и нахлобучивъ шляпу на свой лѣвый глазъ, стоялъ облокотившись спиною о буфетъ, потряхивая головой на всѣ четыре стороны, и по лицу его быстро скользили одна за другою самыя благосклонныя улыбки, не направленныя ни на какой опредѣленный предметъ и не вызванныя никакимъ опредѣленнымъ обстоятельствомъ или причиной. Старикъ Уардль, красный какъ жареный гусь, неистово пожималъ руку незнакомаго джентльмена и еще неистовѣе клялся ему въ вѣчной дружбѣ. М-ръ Винкель, прислонившись спиною къ стѣнѣ, произносилъ весьма слабыя заклинанія на голову того, кто бы осмѣлился напомнить ему о позднемъ часѣ ночи. М-ръ Снодграсъ погрузился въ кресла, и физіономія его, въ каждой чертѣ, выражала самыя отчаянныя бѣдствія, какія только можетъ придумать пылкая фантазія несчастнаго поэта.

— Что съ вами, господа? — спросили въ одинъ голосъ изумленныя леди.

— Ни-чег-гго, — отвѣчалъ м-ръ Пикквикъ. — Мы всѣ… благо… получны. Я говорю, Уардль, мы всѣ благополучны: такъ, что ли?

— Разумѣется, — отвѣчалъ веселый хозяинъ. — Милыя мои, вотъ вамъ другъ мой, м-ръ Джингль, другъ м-ра Пикквика. Прошу его любить и жаловать: онъ будетъ y насъ гостить.

— Не случилось ли чего съ м-ромъ Снодграсомъ? — спросила Эмилія безпокойнымъ тономъ.

— Ничего, сударыня, ничего, — отвѣчалъ незнакомый джентльменъ. — Обѣдъ и вечеръ послѣ криккета… веселая молодежь… превосходныя пѣсни… старый портеръ… кларетъ… чудесное вино, сударыня… вино.

— Врешь ты, шарамыжникъ, — возразилъ прерывающимся голосомъ м-ръ Снодграсъ. — Какое тамъ вино? Никакого, чортъ васъ побери. Селедка — вотъ въ чемъ штука!

— Не пора ли имъ спать, тетушка? — спросила Эмилія. — Люди могутъ отнести ихъ въ спальню: по два человѣка на каждаго джентльмена.

— Я не хочу спать, — проговорилъ м-ръ Винкель довольно рѣшительнымъ тономъ.

— Ни одной живой души не припущу къ себѣ,- возгласилъ м-ръ Пикквикъ, и при этомъ лучезарная улыбка снова озарила его красное лицо.

— Ура! — воскликнулъ м-ръ Винкель.

— Ур-р-ра! — подхватилъ м-ръ Пикквикъ, снимая свою шляпу и бросая на полъ, при чемъ его очки также упали на середину кухни.

При этомъ подвигѣ онъ окинулъ собраніе торжествующимъ взоромъ и захохоталъ отъ чистѣйшаго сердца.

— Давайте еще бутылку вина! — вскричалъ м-ръ Винкель, постепенно понижая свой голосъ отъ самой верхней до самой низшей ноты.

Его голова опрокинулась на грудь, и онъ продолжалъ бормотать безсвязные звуки, обнаруживая между прочимъ звѣрское раскаяніе, что поутру не удалось ему отправить на тотъ свѣтъ старикашку Топмана. Наконецъ онъ заснулъ, и въ этомъ положеніи два дюжихъ парня, подъ личнымъ надзоромъ жирнаго дѣтины, отнесли его наверхъ. Черезъ нѣсколько минутъ м-ръ Снодграсъ ввѣрилъ также свою собственную особу покровительству Джоя. М-ръ Пикквикъ благоволилъ принять протянутую руку м-ра Топмана и спокойно выплылъ изъ. кухни, улыбаясь подъ конецъ самымъ любезнымъ и обязательнымъ образомъ. Наконецъ и самъ хозяинъ, послѣ нѣмого и трогательнаго прощанія со своими дочерьми, возложилъ на м-ра Трунделя высокую честь проводить себя наверхъ: онъ отправился изъ кухни, заливаясь горючими слезами, какъ будто спальня была для него мѣстомъ заточенія и ссылки.

— Какая поразительная сцена! — воскликнула дѣвственная тетка.

— Ужасно, ужасно! — подтвердили молодыя дѣвицы.

— Ничего ужаснѣе не видывалъ, — сказалъ м-ръ Джингль серьезнымъ тономъ. — На его долю пришлось двумя бутылками больше противъ каждаго изъ его товарищей. — Зрѣлище страшное, сударыня, да!

— Какой любезный молодой человѣкъ! — шепнула дѣвственная тетка на ухо Топману.

— И очень недуренъ собой! — замѣтила втихомолку Эмилія Уардль.

— О, да, очень недуренъ, — подтвердила дѣвственная тетка.

М-ръ Топманъ думалъ въ эту минуту о рочестерской вдовѣ, и сердце его переполнилось мрачною тоской. Разговоръ, продолжавшійся еще минутъ двадцать, не могъ успокоить его взволнованныхъ чувствъ. Новый гость былъ учтивъ, любезенъ, разговорчивъ, и занимательные анекдоты, одинъ за другимъ, быстро струились изъ его краснорѣчивыхъ устъ. М-ръ Топманъ сидѣлъ какъ на иголкахъ и чувствовалъ, съ замираніемъ сердца, что звѣзда его славы постепенно меркнетъ и готова совсѣмъ закатиться подъ вліяніемъ палящихъ лучей новаго свѣтила. Мало-помалу веселость его исчезла, и его смѣхъ казался принужденнымъ. Успокоивъ, наконецъ, свою больную голову подъ теплымъ одѣяломъ, м-ръ Топмалъ воображалъ, съ нѣкоторымъ утѣшеніемъ и отрадой, какъ бы ему пріятно было притиснуть своей спиной этого проклятаго Джингля между матрацомъ и периной.

Поутру на другой день хозяинъ и его гости, утомленные похожденіями предшествовавшей ночи, долго оставались въ своихъ спальняхъ; но рано всталъ неутомимый незнакомецъ и употребилъ весьма счастливыя усилія возбудить веселость дамъ, пригласившихъ его принять участіе въ ихъ утреннемъ кофе. Дѣвствующая тетка и молодыя дѣвицы хохотали до упаду, и даже старая леди пожелала однажды выслушать черезъ слуховой рожокъ одинъ изъ его забавныхъ анекдотовъ. Ея удовольствіе выразилось одобрительной улыбкой, и она благоволила даже назвать м-ра Джингля "безстыднымъ повѣсой", — мысль, съ которою мгновенно согласились всѣ прекрасныя родственницы, присутствовавшія за столомъ.

Уже издавна старая леди имѣла въ лѣтнее время похвальную привычку выходить въ ту самую бесѣдку, въ которой м-ръ Топманъ наканунѣ ознаменовалъ себя страстнымъ объясненіемъ своихъ чувствъ. Путешествіе старой леди неизмѣнно совершалось слѣдующимъ порядкомъ: во-первыхъ, жирный дѣтина отправлялся въ ея спальню, снималъ съ вѣшалки ея черную атласную шляпу, теплую шаль, подбитую ватой, и бралъ толстый сучковатый посохъ съ длинной рукояткой. Старая леди, надѣвая шляпу, закутывалась шалью и потомъ, опираясь одною рукою на свой посохъ, a другою на плечо жирнаго дѣтины, шла медленнымъ и ровнымъ шагомъ въ садовую бесѣдку, гдѣ, оставаясь одна, наслаждалась около четверти часа благораствореннымъ воздухомъ лѣтняго утра. Наконецъ, точно такимъ же порядкомъ, она опиралась вновь на посохъ и плечо и шла обратно въ домъ свой.

Старуха любила аккуратность во всѣхъ своихъ дѣлахъ и мысляхъ. Три года сряду церемонія прогулки въ садъ исполнялась со всею точностью, безъ малѣйшаго отступленія отъ принятыхъ формъ. На этотъ разъ, однакожъ, къ великому ея изумленію, произошло въ этой церемоніи совсѣмъ неожиданное измѣненіе: жирный дѣтина вмѣсто того, чтобы оставить бесѣдку, отступилъ отъ нея на нѣсколько шаговъ, осмотрѣлся направо и налѣво и потомъ опять подошелъ къ старой леди съ таинственнымъ видомъ, принимая, повидимому, необходимыя предосторожности, чтобъ его никто не замѣтилъ.

Старая леди была робка, подозрительна, пуглива, какъ почти всѣ особы ея лѣтъ. Первою ея мыслью было: не хочетъ ли масляный болванъ нанести ей какое нибудь физическое оскорбленіе съ преступнымъ умысломъ овладѣть ея скрытымъ капиталомъ. Всего лучше было бы въ такомъ случаѣ позвать кого-нибудь на помощь; но старческія немощи уже давно лишили ее способности издавать пронзительные звуки. Проникнутая чувствомъ невыразимаго ужаса, старушка наблюдала молча движенія рослаго дѣтины, и страхъ ея увеличился еще больше, когда тотъ, прислонившись къ ея уху, закричалъ взволнованнымъ и, какъ ей показалось, грознымъ тономъ:

— Мистриссъ!

Теперь должно обратить вниманіе на то, что въ эту самую минуту м-ръ Джингль гулялъ въ саду, весьма недалеко отъ бесѣдки. Услышавъ громкое воззваніе лакея, онъ остановился прислушаться, что будетъ дальше. Три существенныя причины побудили его на этотъ поступокъ. во-первыхъ, онъ былъ любопытенъ и праздненъ: во-вторыхъ, деликатность чувства отнюдь не принадлежала къ числу нравственныхъ свойствъ м-ра Джингля, въ третьихъ и въ послѣднихъ, онъ скрывался за куртиною цвѣтовъ, и никто не видалъ его въ саду. Поэтому м-ръ Джингль стоялъ, молчалъ и слушалъ.

— Мистриссъ! — прокричалъ опять жирный дѣтина.

— Чего вамъ надобно, Джой? — спросила трепещущая старушка. — Надѣюсь, мой милый, я была снисходительна къ вамъ и никогда не взыскивала строго за ваши проступки. Могло случиться что-нибудь невзначай; но этого, конечно, никто бы не избѣжалъ на моемъ мѣстѣ. Жалованья получали вы много, дѣла y васъ было мало, a ѣсть позволялось вволю.

Старушка весьма искусно задѣла за чувствительную струну дѣтины: онъ былъ растроганъ, и отвѣчалъ выразительнымъ тономъ:

— Много доволенъ вашей милостью, покорнѣйше благодаримъ.

— Ну, такъ чего жъ вы хотите отъ меня, мой милый? — спросила ободренная старушка.

— Мнѣ хочется поставить дыбомъ ваши волосы, сударыня.

Такое желаніе, очевидно, могло происходить изъ грязнаго источника, быть можетъ, даже изъ жажды крови; и такъ какъ старая леди не совсѣмъ понимала процессъ поднятія дыбомъ ея волосъ, то прежній страхъ возвратился къ ней съ новою силой.

— Какъ вы полагаете, сударыня, что я видѣлъ вчера вечеромъ въ этой самой бесѣдкѣ? — спросилъ дѣтина, выказывая свои зубы.

— Почемужъ я знаю? Что такое?

— Я видѣлъ, сударыня, собственными глазами, на этомъ самомъ мѣстѣ, гдѣ вы изволите сидѣть, видѣлъ, какъ одинъ изъ вашихъ гостей, раненый джентльменъ, сударыня, цѣловалъ и обнималъ…

— Кого, Джой, кого? Мою горничную?

— Нѣтъ, сударыня, похуже, — прервалъ жирный дѣтина надъ самымъ ухомъ старой леди.

— Неужто мою внуку?

— Хуже, гораздо хуже!

— Что съ вами, Джой? Вы съ ума сошли! — проговорила старушка, считавшая послѣднюю догадку верхомъ семейнаго несчастія. — Кого же? Говорите: я непремѣнно хочу знать.

Жирный дѣтина бросилъ вокругъ себя пытливый взглядъ и, увѣренный въ своей полной безопасности, прокричалъ надъ ухомъ старой леди:

— Миссъ Рахиль!

— Чтоо-о? — воскликнула старая леди пронзительнымъ голосомъ. — Говорите громче.

— Миссъ Рахиль, — проревѣлъ еще разъ дѣтина.

— Мою дочь!!!

Толстыя щеки Джоя залоснились и раздулись, когда онъ, вмѣсто отвѣта, утвердительно кивнулъ своей головой.

— И она не противилась! — воскликнула старая леди.

Джой выказалъ снова зубы и сказалъ:

— Я видѣлъ, какъ она сама цѣловала и обнимала раненаго джентльмена.

Еслибъ м-ръ Джингль изъ своей засады мотъ видѣть выраженіе лица старой леди, пораженной неожиданною вѣстью, громкій смѣхъ, нѣтъ сомнѣнія, обличилъ бы его присутствіе подлѣ таинственной бесѣдки. Онъ притаилъ дыханіе и старался не проронить ни одного звука. Въ бесѣдкѣ между тѣмъ раздавались отрывочныя фразы въ родѣ слѣдующихъ: "Безъ моего позволенія! " — "Въ ея лѣта!" — "Боже мой, до чего я дожила!" — Все это слышалъ м-ръ Джингль и видѣлъ потомъ, какъ жирный дѣтина, постукивая каблуками, вышелъ изъ бесѣдки на свѣжій воздухъ.

Обстоятельство довольно странное, но тѣмъ не менѣе возведенное на степень очевиднаго факта: м-ръ Джингль черезъ пять минутъ послѣ своего прибытія на Меноръ-Фармъ рѣшился и далъ себѣ честное слово — овладѣть, во что бы ни стало, сердцемъ дѣвственной тетки. Съ перваго взгляда онъ замѣтилъ, что его безцеремонное и смѣлое обращеніе совершенно приходилось по мыслямъ старой дѣвѣ, и онъ разсчиталъ наугадъ, что лучшимъ ея достоинствомъ, безъ сомнѣнія, должно быть независимое состояніе, принадлежавшее ей по праву наслѣдства. Предстояла теперь неотложная необходимость, такъ или иначе, затѣснить, отстранить или сокрушить своего счастливаго соперника: м-ръ Джингль рѣшился приступить къ этой цѣли смѣло и прямо. Фильдингъ говоритъ остроумно и справедливо: "мужчина то же, что огонь, и сердце женщины — фитиль для него: князь тьмы зажигаетъ ихъ по своей волѣ". М-ръ Джингль, великій практическій философъ, зналъ очень хорошо, что молодой человѣкъ, какъ онъ, для такой особы, какъ дѣвственная тетка, былъ опаснѣе всякаго огня. Онъ рѣшился попробовать свою силу.

Исполненный глубокихъ размышленій насчетъ этого предмета, онъ выступилъ журавлинымъ шагомъ изъ своей засады и пошелъ впередъ по направленію къ джентльменскому дому. Фортуна, казалось, сама распорядилась помогать его планамъ. М-ръ Топманъ и другіе джентльмены стояли y садовой калитки, и вслѣдъ за ними появились молодыя дѣвушки, которымъ тоже вздумалось погулять послѣ своего завтрака. Крѣпость осталась безъ прикрытія.

Дверь гостиной была немного притворена. М-ръ Джингль заглянулъ: дѣвствующая тетка сидѣла за шитьемъ. Онъ кашлянулъ, она подняла глаза и улыбнулась. Нерѣшительность и колебаніе были совсѣмъ незнакомы м-ру Альфреду Джинглю. Онъ таинственно приставилъ палецъ къ своимъ губамъ, вошелъ и заперъ за собою дверь.

— Миссъ Уардль, — сказалъ м-ръ Джингль, принявъ на себя озабоченный видъ, — извините… короткое знакомство… церемониться некогда… все открыто!

— Сэръ! — воскликнула дѣвственная тетка, изумленная неожиданнымъ появленіемъ незнакомца.

— Тише… умоляю… важныя дѣла… толстый слуга… пухлое лицо… круглые глаза… мерзавецъ.

Здѣсь онъ выразительно кивнулъ своею головой; дѣвствующую тетку пронялъ невольный трепетъ.

— Вы намекаете, если не ошибаюсь, на Джозефа? — сказала Рахиль, стараясь сообщить спокойное выраженіе своему лицу.

— Да, сударыня… чортъ его побери… проклятый Джой… измѣнникъ… собака… все сказалъ старой леди… вспыхнула, пришла въ отчаяніе… дико… бесѣдка… Топманъ… обнимаетъ и цѣлуетъ… не противится… что вы на это скажете, сударыня?

— М-ръ Джингль, если вы пришли издѣваться надо мной, обижать беззащитную дѣвушку…

— Совсѣмъ нѣтъ… помилуй Богъ!.. Слышалъ все… сообразилъ… пришелъ предостеречь, предложить услуги… сорвать маску. Думайте, что хотите… сдѣлалъ свое дѣло… иду.

И онъ поспѣшно повернулся къ дверямъ.

— Что мнѣ дѣлать? что мнѣ дѣлать? — завопила бѣдная дѣва, заливаясь горькими слезами. — Братъ разсердится ужасно!

— Разсвирѣпѣетъ… иначе нельзя… фамильная обида.

— Что-жъ мнѣ сказать ему, м-ръ Джингль? — всхлипывала дѣвствующая тетка, терзаемая страшнымъ припадкомъ отчаянія. — Научите, присовѣтуйте!

— Скажите, что ему пригрезилось, и больше ничего, — холодно отвѣчалъ м-ръ Джингль.

Лучъ надежды озарилъ страждущую душу горемычной дѣвы. Замѣтивъ это, м-ръ Джингль смѣлѣе началъ развивать нить своихъ соображеній.

— Все вздоръ, сударыня… очень натурально… заснулъ, пригрезилась красавица… кошмаръ… всѣ повѣрятъ… понимаете?

Была ли дѣвствующая тетка обрадована разсчитанной вѣроятностью ускользнуть отъ опасныхъ слѣдствій сдѣланнаго открытія или, быть можетъ, приписанный ей титулъ красавицы значительно умягчилъ жестокость ея печали, утвердительно сказать мы не можемъ ни того, ни другого. Какъ бы то ни было, ея щеки покрылись яркимъ румянцемъ, и она бросила благодарный взглядъ на м-ра Джингля.

Понимая въ совершенствѣ свою роль, м-ръ Джингль испустилъ глубокій вздохъ, вперилъ на пару минутъ свои глаза въ желтое лицо старой дѣвы, принялъ мелодраматическую позу и внезапно устремилъ свой взоръ на небеса.

— Вы, кажется, страдаете, м-ръ Джингль, — сказала сострадательная леди жалобнымъ тономъ, — вы несчастны. Могу ли я, въ благодарность за ваше великодушное участіе, вникнуть въ настоящую причину вашихъ страданій? Быть можетъ, мнѣ удастся облегчить ваше горе?

— Облегчить? Ха, ха, ха! И это говорите вы, миссъ Уардль? вы говорите, тогда какъ любовь ваша принадлежитъ человѣку, неспособному понимать свое счастье, человѣку, который даже теперь разсчитываетъ на привязанность племянницы того самаго созданія… который… но нѣтъ!.. нѣтъ! онъ мой другъ: я не буду выставлять на позоръ его безнравственныя свойства. Миссъ Уардль — прощайте!

Въ заключеніе этой рѣчи, принявшей, быть можетъ, первый разъ на его языкѣ послѣдовательную логическую форму, м-ръ Джингль приставилъ къ своимъ глазамъ коленкоровый лоскутъ суррогатъ носового платка и сдѣлалъ рѣшительный шагъ къ дверямъ.

— Остановитесь, м-ръ Джингль! — возопила дѣвствующая тетка. — Вашъ намекъ относится къ м-ру Топману: объяснитесь.

— Никогда! — воскликнулъ м-ръ Джингль театральнымъ тономъ. — Никогда!

И въ доказательство своей твердой рѣшимости онъ придвинулъ стулъ къ дѣвствующей теткѣ и усѣлся рядомъ съ нею.

— М-ръ Джингль, — сказала цѣломудренная дѣва, — я прошу васъ, умоляю, заклинаю… откройте ужасную тайну, если она имѣетъ какую-нибудь связь съ моимъ другомъ.

— Могу ли я, — началъ м-ръ Джингль, пристально вперивъ глаза въ лицо дѣвствующей тетки, — могу ли я видѣть, какъ безжалостный эгоистъ приноситъ въ жертву прелестное созданіе… Но нѣтъ, нѣтъ! Языкъ отказывается объяснить…

— Именемъ всего, что дорого для вашего растерзаннаго сердца, — вопила цѣломудренная дѣва, — умоляю, объясните.

М-ръ Джингль, казалось, нѣсколько секундъ боролся съ собственными чувствами и потомъ, преодолѣвъ внутреннее волненіе, произнесъ твердымъ и выразительнымъ тономъ:

— Топманъ любитъ только ваши деньги!

— Злодѣй! — воскликнула миссъ Уардль, проникнутая насквозь страшнымъ негодованіемъ.

Сомнѣнія м-ра Джингля рѣшены: y дѣвствующей тетки были деньги.

— Этого мало, — продолжалъ кочующій актеръ, — Топманъ любитъ другую.

— Другую! — возопила тетка. — Кого же?

— Смазливую дѣвушку съ черными глазами, вашу племянницу — Эмилію.

Продолжительная пауза.

Съ этого мгновенія въ груди старой дѣвы заклокотала самая непримиримая ненависть къ миссъ Эмиліи Уардль. Багровая краска выступила на ея лицѣ и шеѣ; она забросила свою голову назадъ съ выраженіемъ самаго отчаяннаго презрѣнія и злобы. Закусивъ, наконецъ, свои толстыя губы и вздернувъ носъ, она прервала продолжительное молчаніе такимъ образомъ:

— Нѣтъ, этого быть не можетъ. Я не вѣрю вамъ, м-ръ Джингль.

— Наблюдайте за ними, — отвѣчалъ кочующій актеръ.

— Буду.

— Замѣчайте его взоры.

— Буду.

— Его шопотъ.

— Буду.

— Онъ сядетъ за столъ подлѣ нея.

— Пусть его.

— Будетъ любезничать съ нею.

— Пусть.

— Станетъ расточать передъ нею всю свою внимательность.

— Пусть.

— И онъ броситъ васъ съ пренебреженіемъ.

— Меня броситъ! — взвизгнула дѣвственная тетка, — меня!

И въ припадкѣ бѣшеной злобы, она заскрежетала зубами. Глаза ея налились кровыо.

— Убѣдитъ ли это васъ?

— Да.

— Вы будете равнодушны?

— Да.

— И вы оставите его?

— Да.

— Онъ не будетъ имѣть мѣста въ вашемъ сердцѣ?

— Да.

— Любовь ваша будетъ принадлежать другому?

— Да.

— Честное слово?

— Честное слово.

М-ръ Джингль бросился на колѣни и пять минутъ простоялъ y ногъ цѣломудренной леди: ему обѣщали подарить неизмѣнно вѣчную любовь, какъ скоро будетъ приведена въ извѣстность гнусная измѣна Топмана.

Въ этотъ же самый день, за обѣдомъ, блистательнымъ образомъ подтвердились слова м-ра Альфреда Джингля. Дѣвственная тетка едва вѣрила своимъ глазамъ. М-ръ Треси Топманъ сидѣлъ подлѣ Эмиліи Уардль напротивъ м-ра Снодграса, улыбаясь шепталъ, смѣялся и выдумывалъ поэтическіе комплименты. Ни однимъ взглядомъ, ни однимъ словомъ не удостоилъ онъ владычицы своего сердца, которой такъ недавно клялся посвятить всю свою жизнь.

— Чортъ побери этого болвана! — думалъ про себя м-ръ Уардль, знавшій отъ своей матери всѣ подробности романтической исторіи. — Жирный толстякъ, вѣроятно, спалъ или грезилъ на яву. Все вздоръ!

— Извергъ! — думала про себя дѣвственная тетка, — о, какъ я ненавижу его! Да, это ясно: милый Джингль не обманывалъ меня.

Слѣдующій разговоръ объяснитъ нашимъ читателямъ непостижимую перемѣну въ поведеніи м-ра Треси Топмана.

Время дѣйствія — вечеръ; сцена — садъ. Двое мужчинъ гуляютъ по уединенной тропинкѣ: одинъ низенькій и толстый, другой сухопарый и высокій. То были: м-ръ Треси Топманъ и м-ръ Альфредъ Джингль. Бесѣду открылъ толстый джентльменъ:

— Ну, другъ, хорошо я велъ себя?

— Блистательно… безподобно… лучше не сыграть и мнѣ… завтра опять повторить роль… каждый вечеръ… впредь до дальнѣйшихъ распоряженій.

— И Рахиль непремѣнно этого требуетъ?

— Непремѣнно.

— Довольна ли она моимъ поведеніемъ?

— Совершенно… что дѣлать?… непріятно… терпѣніе… постоянство… отвратить подозрѣнія… боится брата… надо, говоритъ, молчать и ждать… всего два-три дня… старики угомонятся… будете блаженствовать оба.

— Есть отъ нея какія-нибудь порученія?

— Любовь… неизмѣнная привязанность… нѣжное влеченіе. Сказать ли ей что-нибудь отъ твоего имени?

— Любезный Альфредъ, — отвѣчалъ невинный м-ръ Топманъ, съ жаромъ пожимая руку своего друга, — отнеси къ ней мою безпредѣльную любовь и скажи, что я горю нетерпѣливымъ желаніемъ прижать ее къ своей пламенной груди. Объяви, что я готовъ, скрѣпя сердце, безусловно подчиняться всѣмъ распоряженіемъ, какія ты сегодня поутру передалъ мнѣ отъ ея имени. Скажи, что я удивляюсь ея благоразумію и вполнѣ уважаю ея скромность.

— Очень хорошо. Еще что?

— Ничего больше. Прибавь только, что я мечтаю каждую минуту о томъ счастливомъ времени, когда судьба соединитъ насъ неразрывными узами, и когда не будетъ больше надобности скрывать настоящія чувства подъ этой личиной притворства.

— Будетъ сказано. Еще что?

— Милый другъ мой, — воскликнулъ м-ръ Топманъ, ухватившись за руку кочующаго актера, — прими пламенную благодарность за твою безкорыстную дружбу и прости великодушно, если я когда словомъ или мыслью осмѣлился оскорбить тебя чернымъ подозрѣніемъ, будто ты остановился на перепутьи къ моему счастью. Чѣмъ и какъ, великодушный другъ, могу я когда-либо достойнымъ образомъ отблагодарить тебя за твою безцѣнную услугу?

— О, не стоитъ объ этомъ распространяться! — возразилъ м-ръ Джингль, — для истиннаго друга, пожалуй, я готовъ и въ воду.

Но тутъ онъ остановился, и, казалось, будто нечаянная мысль озарила его голову.

— Кстати, любезный другъ, — сказалъ онъ, — не можешь ли ты ссудить мнѣ десять фунтовъ? Встрѣтились особенныя обстоятельства… отдамъ черезъ три дня.

— Изволь, съ величайшимъ удовольствіемъ, — возразилъ обязательный м-ръ Топманъ, — только вѣдь на три дня, говоришь ты?

— На три, никакъ не больше.

М-ръ Топманъ отсчиталъ десять фунтовъ звонкою монетою, и м-ръ Джингль съ благодарностью опустилъ ихъ въ свой карманъ. Потомъ они пошли домой.

— Смотри же, будь остороженъ, — сказалъ м-ръ Джингль, — ни одного взгляда.

— И ни одной улыбки, — дополнилъ м-ръ Топманъ.

— Ни полслова.

— Буду нѣмъ, какъ болванъ.

— Обрати, какъ и прежде, всю твою внимательность на миссъ Эмилію.

— Постараюсь, — громко сказалъ м-ръ Топманъ.

— Постараюсь и я, — промолвилъ про себя м-ръ Джингль.

И они вошли въ домъ.

Обѣденная сцена повторилась и вечеромъ съ одинаковымъ успѣхомъ. Три дня сряду и три вечера м-ръ Треси Топманъ отлично выдерживалъ свой искусственный характеръ. На четвертый день хозяинъ былъ въ самомъ счастливомъ и веселомъ расположеніи духа, потому что, послѣ многихъ доказательствъ, пришелъ къ положительному заключенію, что клевета, взведенная противъ его гостя, не имѣла никакихъ основаній. Веселился и м-ръ Топманъ, получившій новое увѣреніе отъ своего друга, что дѣла его скоро придвинутся къ вожделѣнному концу. М-ръ Пикквикъ, спокойный въ своей совѣсти, всегда наслаждался истиннымъ блаженствомъ невинной души. Но грустенъ, невыразимо грустенъ былъ поэтъ Снодграсъ, начавшій питать въ своей душѣ жгучую ревность къ м-ру Топману. Грустила и старая леди, проигравшая въ вистъ три роббера сряду. М-ръ Джингль и дѣвственная тетка не могли съ своей стороны принять дѣятельнаго участія ни въ радости, ни въ печали своихъ почтенныхъ друзей вслѣдствіе весьма основательныхъ причинъ, о которыхъ будетъ сообщено благосклонному читателю въ особой главѣ.

Глава IX. Изумительное открытіе и погоня

Ужинъ былъ накрытъ и стулья стояли вокругъ стола. Бутылки, кружки, рюмки и стаканы въ симметрическомъ порядкѣ красовались на буфетѣ, и все обличало приближеніе одного изъ самыхъ веселыхъ часовъ на хуторѣ Дингли-Делль.

— Гдѣ же Рахиль? — сказалъ Уардль.

— Куда дѣвался Джингль? — прибавилъ м-ръ Пикквикъ.

— Странно, — сказалъ хозяинъ, — я ужъ, кажется, часа два не слышалъ ихъ голоса. Эмилія, позвони въ колокольчикъ.

Позвонила. Явился жирный дѣтина.

— Гдѣ миссъ Рахиль?

— Не знаю-съ.

— Гдѣ м-ръ Джингль?

— Не могу знать.

Всѣ переглянулись съ изумленіемъ. Было уже одиннадцать часовъ. М-ръ Топманъ смѣялся исподтишка съ видомъ совершеннѣйшей самоувѣренности, что Альфредъ и Рахиль гуляютъ гдѣ-нибудь въ саду и, безъ сомнѣнія, говорятъ о немъ. Ха, ха, ха!

— Ничего, однакожъ, — сказалъ м-ръ Уардль послѣ короткой паузы, — придутъ, если проголодаются; a мы станемъ дѣлать свое дѣло: семеро одного не ждутъ.

— Превосходное правило, — замѣтилъ м-ръ Пикквикъ.

— Прошу покорно садиться, господа. И сѣли.

Огромный окорокъ ветчины красовался на столѣ, и м-ръ Пикквикъ уже успѣлъ отдѣлить для себя значительную часть. Онъ приставилъ вилку къ своимъ губамъ, и уста его уже отверзлись для принятія лакомаго куска, какъ вдругъ въ эту самую минуту въ отдаленной кухнѣ послышался смутный говоръ многихъ голосовъ. М-ръ Пикквикъ пріостановился и положилъ свою вилку на столъ. Хозяинъ тоже пріостановился и незамѣтно для себя выпустилъ изъ рукъ огромный ножъ, уже погруженный въ самый центръ копченой ветчины. Онъ взглянулъ на м-ра Пикквика. М-ръ Пикквикъ взглянулъ на м-ра Уардля.

Раздались тяжелые шаги по галлереѣ, и вдругъ съ необыкновеннымъ шумомъ отворилась дверь столовой: парень, чистившій сапоги м-ра Пикквика въ первый день прибытія его на хуторъ, вломился въ комнату, сопровождаемый жирнымъ дѣтиной и всею домашнею челядью.

— Зачѣмъ васъ чортъ несетъ? — вскричалъ хозяинъ.

— Не пожаръ ли въ кухнѣ, дѣти? — съ испугомъ спросила старая леди.

— Что вы, бабушка? Богъ съ вами! — отвѣчали въ одинъ голосъ молодыя дѣвицы.

— Что тамъ y васъ? Говорите скорѣе, — кричалъ хозяинъ дома.

— Они уѣхали, сэръ, — отвѣчалъ лакей, — то есть, если позволите доложить, ужъ и слѣдъ ихъ простылъ.

При этомъ извѣстіи, передовой м-ръ Топманъ неистово бросилъ свою вилку и поблѣднѣлъ, какъ смерть.

— Кто уѣхалъ? — спросилъ м-ръ Уардль изступленнымъ тономъ.

— Миссъ Рахиль, сэръ, и вашъ сухопарый гость… покатили на почтовыхъ изъ гостиницы "Голубого Льва". Я видѣлъ ихъ, но не могъ остановить и прибѣжалъ доложить вашей милости.

— Я заплатилъ его прогоны! — заревѣлъ Топманъ съ отчаяннымъ бѣшенствомъ, выскакивая изъ-за стола. — Онъ взялъ y меня десять фунтовъ! Держать его! Ловить! Онъ обморочилъ меня! Не стерплю, не перенесу! Въ судъ его, Пикквикъ!

И несчастный джентльменъ, какъ помѣшанный, неистово бѣгалъ изъ угла въ уголъ, произнося самыя отчаянныя заклинанія раздирательнаго свойства.

— Ахъ, Боже мой, — возгласилъ м-ръ Пикквикъ, устрашенный необыкновенными жестами своего друга, — онъ съ ума сошелъ. Что намъ дѣлать?

— Дѣлать! — откликнулся м-ръ Уардль, слышавшій только послѣднія слова. — Немедленно ѣхать въ городъ, взять почтовыхъ лошадей и скакать по ихъ слѣдамъ во весь опоръ. Гдѣ этотъ скотина Джой?

— Здѣсь я, сэръ, только я не скотина, — раздался голосъ жирнаго парня.

— Дайте мнѣ до него добраться! — кричалъ м-ръ Уардль, порываясь на несчастнаго слугу. Пикквикъ поспѣшилъ загородить дорогу. — Мерзавецъ, былъ подкупленъ этимъ негодяемъ и навелъ меня на фальшивые слѣды, сочинивъ нелѣпую исторію насчетъ общаго нашего друга и моей сестры. (Здѣсь м-ръ Топманъ упалъ въ кресла)… — Дайте мнѣ добраться до него!

— Не пускайте его, м-ръ Пикквикъ! — заголосилъ хоромъ весь женскій комитетъ, заглушаемый однакожъ визжаньемъ жирнаго дѣтины.

— Пустите, пустите, — кричалъ раздраженный джентльменъ, — м-ръ Пикквикъ, м-ръ Винкель, прочь съ дороги!

Прекрасно и во многихъ отношеніяхъ назидательно было видѣть, какъ посреди этой общей суматохи м-ръ Пикквикъ, не утратившій ни на одинъ дюймъ философскаго присутствія духа, стоялъ среди комнаты съ распростертыми руками и ногами, заграждая путь вспыльчивому джентльмену, добиравшемуся до своего несчастнаго слуги, который, наконецъ, былъ вытолканъ изъ комнаты дюжими кулаками двухъ горничныхъ и одной кухарки. Лишь только угомонилась эта суматоха, кучеръ пришелъ доложить, что бричка готова.

— Не пускайте его одного, — кричали испуганныя леди, — онъ убьетъ кого-нибудь.

— Я поѣду съ нимъ, — сказалъ м-ръ Пикквикъ.

— Спасибо вамъ, Пикквикъ, — сказалъ хозяинъ, пожимая его руку, — Эмма, дайте м-ру Пикквику шаль на шею, живѣй! Ну, дѣти, смотрите хорошенько за бабушкой; ей, кажется, дурно. Готовы ли вы, Пикквикъ?

Ротъ и подбородокъ м-ра Пикквика уже были. окутаны огромной шалью, шляпа красовалась на его головѣ и лакей подавалъ ему шинель. Поэтому, лишь м-ръ Пикквикъ далъ утвердительный отвѣтъ, они впрыгнули въ бричку.

— Ну, Томми, покажите-ка намъ свою удаль! — закричалъ хозяинъ долговязому кучеру, сидѣвшему на козлахъ съ длиннымъ бичемъ въ рукахъ.

И стремглавъ полетѣла бричка по узкимъ тропинкамъ, безпрестанно выпрыгивая изъ дорожной колеи и немилосердо ударяясь о живую изгородь какъ будто путешественникамъ непремѣнно нужно было переломать свои кости. Черезъ нѣсколько минутъ легкій экипажъ подкатилъ къ воротамъ городской гостиницы, гдѣ ихъ встрѣтила собравшаяся толпа запоздалыхъ гулякъ.

— Давно ли они ускакали? — закричалъ м-ръ Уардль, не обращаясь ни къ кому въ особенности.

— Минутъ сорокъ съ небольшимъ, — отвѣчалъ голосъ изъ толпы.

— Карету и четверку лошадей! Живѣй, живѣй! Бричку отправить послѣ.

— Ну, ребята, пошевеливайтесь! — закричалъ содержатель гостиницы. — Четырехъ лошадей и карету для джентльменовъ! Не мигать!

Засуетились ямщики, забѣгали мальчишки и взадъ, и впередъ, засверкали фонари и застучали лошадиныя копыта по широкому двору. Явилась на сцену карета изъ сарая.

— Надежный экипажъ? — спросилъ м-ръ Пикквикъ,

— Хватитъ на двѣсти тысячъ миль, — отвѣчалъ хозяинъ гостиницы.

Мигомъ впрягли лошадей, бойко вскочили ямщики на козлы, и путешественники поспѣшили сѣсть въ карету.

— Семь миль въ полчаса!.. Слышите-ли? — закричалъ м-ръ Уардль.

— Слышимъ.

Ямщики навязали нахлестки на свои бичи, конюхъ отворилъ ворота, толпа взвизгнула, разступилась, и карета стрѣлою помчалась на большую дорогу.

— Прекрасное положеніе! — думалъ про себя м-ръ Пикквикъ, когда его мыслительная машина, первый разъ послѣ всеобщей суматохи, начала работать съ обычною силой. — Прекрасное положеніе для главнаго президента Пикквикскаго клуба: мчаться сломя голову, въ глухую полночь, на бѣшеныхъ лошадяхъ по пятнадцати миль въ часъ!

Первыя три или четыре мили между двумя озабоченными путешественниками не было произнесено ни одного звука, потому что каждый изъ нихъ погруженъ былъ въ свои собственныя думы; но когда, наконецъ, взмыленные и вспѣненные кони, пробѣжавъ опредѣленное пространство, обуздали свою бѣшеную прыть м-ръ Пикквикъ началъ испытывать весьма пріятныя чувства отъ быстроты движенія и вдругъ, обращаясь къ своему товарищу, выразилъ свой восторгъ такимъ образомъ:

— Вѣдь мы ихъ, я полагаю, мигомъ настигнемъ, — не такъ ли?

— Надѣюсь, — сухо отвѣчалъ товарищъ.

— Прекрасная ночь! — воскликнулъ м-ръ Пикквикъ, устремивъ свои очки на луну, сіявшую полнымъ блескомъ.

— Тѣмъ хуже, — возразилъ Уардль, — въ лунную ночь имъ удобнѣе скакать, и мы ничего не выиграемъ передъ ними. Луна черезъ часъ зайдетъ.

— Это будетъ очень непріятно, — замѣтилъ м-ръ Пикквикъ.

— Конечно.

Кратковременный приливъ веселости къ сердцу м-ра Пикквика началъ постепенно упадать, когда онъ сообразилъ всѣ ужасы и опасности ѣзды среди непроницаемаго мрака безлунной ночи. Громкій крикъ кучеровъ, завидѣвшихъ шоссейную заставу, прервалъ нить его размышленій.

— Йо-йо-йо-йо-йой! — заливался первый ямщикъ.

— Йо-йо-йо-йо-йой! — заливался второй.

— Йо-йо-йо-йо-йой! — завторилъ самъ старикъ Уардль, выставивъ изъ окна кареты свою голову и половину бюста.

— Йо-йо-йо-йо-йор! — заголосилъ самъ м-ръ Пикквикъ, не имѣя, впрочемъ, ни малѣйшаго понятія о томъ, какой смыслъ долженъ заключаться въ этомъ оглушающемъ крикѣ.

И вдругъ карета остановилась.

— Что это значитъ? — спросилъ м-ръ Пикквикъ.

— Подъѣхали къ шоссейной заставѣ,- отвѣчалъ Уардль, — надобно здѣсь разспросить о бѣглецахъ.

Минутъ черезъ пять, употребленныхъ на перекличку, вышелъ изъ шоссейной будки почтенный старичокъ съ сѣдыми волосами, въ бѣлой рубашкѣ и сѣрыхъ штанахъ. Взглянувъ на луну, онъ зѣвнулъ, почесалъ затылокъ и отворилъ ворота.

— Давно ли здѣсь проѣхала почтовая карета? — спросилъ м-ръ Уардль.

— Чего?

Уардль повторилъ свой вопросъ.

— То-есть, вашей милости, если не ошибаюсь, угодно знать, какъ давно по этому тракту проскакалъ почтовый экипажъ?

— Ну да.

— A я сначала никакъ не мотъ взять въ толкъ, о чемъ ваша милость спрашивать изволитъ. Ну, вы не ошиблись, почтовый экипажъ проѣхалъ… точно проѣхалъ.

— Давно ли?

— Этого заподлинно не могу растолковать. Не такъ чтобы давно, а, пожалуй, что и давно… такъ себѣ, я полагаю, часа два или около того, а, пожалуй, что и слишкомъ!

— Какой же экипажъ? карета?

— Да, была и карета. Кажись, такъ.

— Давно ли она проѣхала, мой другъ? — перебилъ м-ръ Пикквикъ ласковымъ тономъ. — Съ часъ будетъ?

— Пожалуй, что и будетъ.

— Или часа два?

— Немудрено, что и два.

— Ступайте, ребята, чортъ съ нимъ! — закричалъ сердитый джентльменъ. — Отъ этого дурака во сто лѣтъ ничего не узнаешь?

— Дурака! — повторилъ старикъ, оскаливая зубы и продолжая стоять среди дороги, между тѣмъ какъ экипажъ исчезалъ въ отдаленномъ пространствѣ. — Самъ ты слишкомъ уменъ: потерялъ ни за что, ни про что цѣлыхъ пятнадцать минутъ и ускакалъ какъ оселъ! Если тамъ впереди станутъ тебя дурачить такъ же, какъ и я, не догнать тебѣ другой кареты до апрѣля мѣсяца. Мудрено ли бы догадаться старому хрычу, что здѣсь получено за молчокъ малую толику? Скачи себѣ: ни лысаго бѣса не поймаешь! Дуракъ!

И долго почтенный старичокъ самодовольно скалилъ зубы и почесывалъ затылокъ. Наконецъ, затворилъ онъ ворота и вошелъ въ свою будку.

Карета между тѣмъ безъ дальнѣйшихъ остановокъ продолжала свой путь до слѣдующаго станціоннаго двора. Луна, какъ предсказалъ Уардль, скоро закатилась; многочисленные ряды мрачныхъ облаковъ, распространяясь по небесному раздолью, образовали теперь одну густую черную массу, и крупныя капли дождя, постукивая исподволь въ окна кареты казалось, предсказывали путешественникамъ быстрое приближеніе бурной ночи. Противный вѣтеръ бушевалъ въ неистовыхъ порывахъ по большой дорогѣ и печально гудѣлъ между листьями деревъ, стоявшихъ по обѣимъ сторонамъ. М-ръ Пикквикъ плотнѣе закутался шинелью, забился въ уголъ кареты, и скоро погрузился въ глубокій сонъ, отъ котораго только могли пробудить его остановка экипажа, звонъ станціоннаго колокола и громкій крикъ старика Уардля, нетерпѣливо требовавшаго новыхъ лошадей.

Встрѣтились непріятныя затрудненія. Ямщики спали на сѣнныхъ сушилахъ богатырскимъ сномъ, и станціонный. смотритель едва могъ разбудить ихъ черезъ пять минутъ. Потомъ — долго не могли найти ключа отъ главной конюшни, и когда, наконецъ, ключъ былъ найденъ, сонные конюхи вынесли не ту сбрую и вывели не тѣхъ лошадей. Церемонія запряжки должна была начаться снова. Будь здѣсь м-ръ Пикквикъ одинъ, погоня, безъ всякаго сомнѣнія, окончилась бы этой станціей; но старикъ Уардль былъ неугомоненъ и упрямъ: онъ собственными руками помогалъ надѣвать хомуты, взнуздывать лошадей, застегивать постромки, и, благодаря его хлопотливымъ распоряженіямъ, дѣло подвинулось впередъ гораздо скорѣе, чѣмъ можно было ожидать.

Карета помчалась опять по большой дорогѣ; но теперь передъ нашими путешественниками открывалась перспектива, не имѣвшая въ себѣ никакихъ привлекательныхъ сторонъ. До слѣдующей станціи было слишкомъ пятнадцать миль; ночь темнѣла больше и больше съ каждою минутой; вѣтеръ завылъ, какъ голодный волкъ, и тучи разразились проливнымъ дождемъ. Съ такими препятствіями бороться было трудно. Былъ часъ за полночь, и прошло слишкомъ два часа, когда карета подъѣхала, наконецъ, къ станціонному двору. Здѣсь однакожъ судьба, повидимому, сжалилась надъ нашими путешественниками и оживила надежды въ ихъ сердцахъ.

— Давно ли воротилась эта карета? — закричалъ старикъ Уардль, выпрыгивая изъ своего собственнаго экипажа и указывая на другой, стоявшій среди двора и облѣпленный свѣжей грязью.

— Не больше четверти часа, сэръ, — отвѣчалъ станціонный смотритель, къ которому былъ обращенъ этотъ вопросъ.

— Леди и джентльменъ?

— Да, сэръ.

— Пожилая леди, желтая, дурная?

— Да.

— Джентльменъ сухопарый, высокій, тонконогій, словно вѣшалка?

— Да, сэръ.

— Ну, Пикквикъ, это они, они! — воскликнулъ м-ръ Уардль.

— Они, жаловались, что немножко запоздали, — проговорилъ станціонный смотритель.

— Они, Пикквикъ, ей Богу они! — кричалъ м-ръ Уардль. — Четверку лошадей — живѣй! Мы ихъ настигнемъ, прежде чѣмъ доѣдутъ они до станціи. Гинею на водку, ребята, пошевеливайтесь!

И въ состояніи необыкновеннаго возбужденія физическихъ силъ пожилой джентльменъ засуетился и запрыгалъ по широкому двору, такъ что его суетливость электрическимъ образомъ подѣйствовала на самого Пикквика, который тоже, приподнявъ подолъ длинной шинели, перебѣгалъ отъ одной лошади къ другой, кричалъ на ямщиковъ, махалъ руками, притрогивался къ дышлу, хомутамъ, въ несомнѣнномъ и твердомъ убѣжденіи, что отъ всѣхъ этихъ хлопотъ приготовленія къ поѣздкѣ должны сократиться по крайней мѣрѣ вполовину.

— Влѣзайте, влѣзайте! — кричалъ м-ръ Уардль, впрыгивая въ карету и захлопывая дверцу съ правой стороны. — Живѣй, Пикквикъ, живѣй!

И прежде, чѣмъ м-ръ Пикквикъ сообразилъ, о чемъ идетъ рѣчь, дюжая рука одного изъ ямщиковъ втолкнула его въ карету съ лѣвой стороны, захлопнула дверцу, и экипажъ стремглавъ помчался со двора.

— Вотъ мы и пошевеливаемся! — сказалъ пожилой джентльменъ одобрительнымъ тономъ.

Они точно шевелились, и м-ръ Пикквикъ чувствовалъ всю силу исполинскихъ движеній, когда его начало перебрасывать съ одной стороны на другую.

— Держитесь крѣпче! — сказалъ Уардль, когда м-ръ Пикквикъ толкнулся однажды своей головой объ его плечо.

— Въ жизнь никогда я не чувствовалъ такой встряски, — отвѣчалъ бѣдный м-ръ Пикквикъ.

— Ничего, ничего, мы ихъ нагонимъ! Держитесь крѣпче.

М-ръ Пикквикъ забился въ утолъ. Карета помчалась еще быстрѣе.

Такъ промчались они около трехъ миль. Наконецъ, м-ръ Уардль, наблюдавшій изъ окна минуты двѣ или три, обратилъ на м-ра Пикквика свое лицо, обрызганное грязью и вскричалъ нетерпѣливымъ тономъ:

— Вотъ они!

М-ръ Пикквикъ высунулъ свою голову изъ окна. Гакъ точно: карета, заложенная четверкой лошадей, мчалась во весь галопъ не въ дальнемъ разстояніи отъ нихъ.

— Живѣй, ребята, живѣй! — По гинеѣ на брата!

Быстроногіе кони первой кареты мчались во весь опоръ; кони м-ра Уардля вихремъ летѣли по ихъ слѣдамъ.

— Я вижу его голову! — воскликнулъ раздражительный джентльменъ. — Вонъ она, чертова башка!

— И я вижу, — сказалъ м-ръ Пикквикъ. — Вонъ онъ, проклятый Джингль!

М-ръ Пикквикъ не ошибся. Лицо кочующаго актера, совершенно залѣпленное грязью, явственно выставлялось изъ кареты, и можно было различить, какъ онъ дѣлаетъ неистовые жесты, ободряя ямщиковъ ускорить бѣгъ измученныхъ коней.

Завязалась отчаянная борьба. Деревья, заборы и поля пролетали передъ ними съ быстротой вихря, и черезъ нѣсколько минутъ путешественники наши были почти подлѣ первой кареты. Они слышали даже, какъ дребезжалъ охриплый голосъ Джингля, кричавшаго на ямщиковъ. Старикъ Уардль бѣсновался и выходилъ изъ себя. Онъ дюжинами посылалъ впередъ энергическія проклятія всѣхъ возможныхъ видовъ и родовъ, сжималъ кулаки и грозно обращалъ ихъ на предметъ своихъ негодованій; но м-ръ Джингль отнюдь не позволялъ себѣ выходить изъ предѣловъ джентльменскихъ приличій: онъ исподволь бросалъ на своего преслѣдователя презрительную улыбку и отвѣчалъ на его угрозы торжественнымъ крикомъ, когда лошади его, повинуясь убѣдительнымъ доказательствамъ кнута, ускоряли быстроту своего бѣга.

Лишь только м-ръ Пикквикъ усѣлся на свое мѣсто, и м-ръ Уардль, надсадившій свою грудь безполезнымъ крикомъ, всунулъ свою голову въ карету, какъ вдругъ страшный толчокъ заставилъ ихъ судорожно отпрянуть отъ своихъ относительныхъ угловъ. Раздался сильный трескъ, крикъ, гвалтъ, — колесо покатилось въ канаву — карета опрокинулась на бокъ.

Черезъ нѣсколько секундъ общей суматохи — барахтанья лошадей и дребезжанья стеколъ — м-ръ Пикквикъ почувствовалъ, какъ высвободили его изъ-подъ руинъ опрокинутаго экипажа и какъ, наконецъ, поставили его на ноги среди грязной дороги. Высвободивъ свою голову изъ капюшона шинели и поправивъ очки на своихъ глазахъ, великій мужъ поспѣшилъ бросить орлиный взглядъ на окружающіе предметы.

Старикъ Уардль, въ изорванномъ платьѣ и безъ шляпы, стоялъ подлѣ м-ра Пикквика, любуясь на обломки опрокинутаго экипажа. Ямщики, ошеломленные паденіемъ съ козелъ и облѣпленные толстыми слоями грязи, стояли подлѣ своихъ измученныхъ коней. Впереди, не дальше какъ въ пятидесяти шагахъ, виднѣлся другой экипажъ, придержавшій теперь своихъ лошадей. Кучера съ грязными лицами, обращенными назадъ, ухмылялись и оскаливали зубы, между тѣмъ какъ м-ръ Джингль съ видимымъ удовольствіемъ смотрѣлъ изъ окна кареты на пораженіе своихъ преслѣдователей. Темная ночь уже смѣнилась разсвѣтомъ, и вся эта сцена была совершенно видима для глазъ при блѣдномъ утреннемъ свѣтѣ.

— Э-гой! — заголосилъ безстыдный Джингль. — Перекувырнулись, господа? Жаль. Какъ ваши кости?… Джентльмены пожилые… тяжелые… съ грузомъ… очень опасно!

— Ты негодяй! — проревѣлъ въ отвѣтъ м-ръ Уардль.

— Ха, ха, ха! Благодаримъ за комплиментъ… сестрица вамъ кланяется… благополучна и здорова… проситъ не безпокоиться… ѣхать назадъ… поклонъ олуху Топману. Ну, ребята!

Ямщики взмахнули бичами, отдохнувшіе кони помчались съ новой быстротой, м-ръ Джингль махнулъ на прощанье бѣлымъ платкомъ изъ окна своей кареты.

Ничто во всей исторіи, ни даже самое паденіе, не могло поколебать невозмутимаго и плавнаго теченія мыслей въ крѣпкой головѣ президента Пикквикскаго клуба. Но отчаянная дерзость шарлатана, занявшаго сперва деньги y его любезнаго ученика и потомъ въ благодарность осмѣлившагося назвать его олухомъ… нѣтъ, это было невыносимо, нестерпимо! М-ръ Пикквикъ съ трудомъ перевелъ свой духъ, покраснѣлъ чуть не до самыхъ очковъ и произнесъ весьма медленнымъ, ровнымъ и чрезвычайно выразительнымъ тономъ:

— Если я гдѣ-нибудь и когда-нибудь встрѣчу этого человѣка, я… я… я…

— Да, да, все это очень хорошо, — возразилъ м-ръ Уардль, — но пока мы здѣсь стоимъ и говоримъ, они успѣютъ выпросить позволеніе и обвѣнчаться.

М-ръ Пикквикъ пріостановился и крѣпко закупорилъ мщеніе въ своей богатырской груди.

— Далеко ли до станціи? — спросилъ м-ръ Уардль одного изъ ямщиковъ.

— Шесть миль или около того: такъ, что ли, Томми?

— Нѣтъ, братъ, врешь: слишкомъ шесть миль. Онъ вретъ, сэръ, до слѣдующей станціи будетъ гораздо больше шести миль.

— Дѣлать нечего, Пикквикъ; пойдемте пѣшкомъ.

— Пойдемте, пойдемте! — отвѣчалъ этотъ истинно-великій человѣкъ.

Одинъ изъ ямщиковъ поскакалъ верхомъ за новыми лошадьми и экипажемъ; другой остался среди дороги караулить усталыхъ коней и разбитую карету. М-ръ Пикквикъ и м-ръ Уардль бодро выступали впередъ, окутавъ напередъ свои головы и шеи огромными платками для предохраненія себя отъ крупныхъ капель дождя, который лилъ теперь обильнымъ потокомъ на грязную землю.

Глава X. Чудное безкорыстіе и нѣкоторыя другія весьма замѣчательныя черты въ характерѣ м-ра Альфреда Джингля

Есть въ Лондонѣ нѣсколько старинныхъ гостиницъ, служившихъ нѣкогда главными квартирами для знаменитыхъ дилижансовъ, — въ тѣ счастливые дни, когда дилижансы играли главную и существенную роль въ исторіи сухопутныхъ путешествій. Въ настоящее время, послѣ всесильнаго владычества желѣзныхъ рельсовъ, осиротѣлыя гостиницы превратились въ скромныя подворья для сельскихъ экипажей, и столичный житель почти знать не хочетъ о ихъ существованіи, исключительно полезномъ для однихъ провинціаловъ.

Въ модныхъ частяхъ города ихъ нѣтъ и быть не можетъ при настоящемъ порядкѣ вещей, и путешественникъ, отыскивая какой-нибудь изъ подобныхъ пріютовъ, долженъ забраться въ грязныя и отдаленныя захолустья, оставшіяся здравыми и невредимыми среди всеобщаго бѣшенства къ нововведеніямъ всякаго рода.

Въ кварталѣ Боро за Лондонскимъ мостомъ вы можете, если угодно, отыскать полдюжины старыхъ гостиницъ, въ совершенствѣ удержавшихъ свою физіономію давно прошедшихъ временъ. Это большія, длинныя, закоптѣлыя кирпичныя зданія съ галлереями и фантастическими переходами, способными доставить цѣлыя сотни матеріаловъ для страстныхъ и страшныхъ повѣстей въ сантиментальномъ родѣ, и мы не преминули бы обратиться къ этому обильному источнику, еслибъ намъ пришло въ голову разсказать фантастическую сказку.

Поутру на другой день послѣ событій, описанныхъ въ послѣдней главѣ, на дворѣ гостиницы "Бѣлаго Оленя", что за Лондонскимъ мостомъ, на соррейской сторонѣ, долговязый малый, перегнутый въ три погибели, ваксилъ и чистилъ щеткой сапоги. Онъ былъ въ черной коленкоровой курткѣ съ синими стеклянными пуговицами, въ полосатомъ нанковомъ жилетѣ и сѣрыхъ брюкахъ изъ толстаго сукна. Вокругъ его шеи болтался красный платокъ самаго яркаго цвѣта, и голова его украшалась бѣлою шляпой, надѣтой набекрень. Передъ нимъ стояли два ряда сапоговъ, одинъ вычищенный, другой грязный, и при каждомъ прибавленіи къ вычищенному ряду, онъ пріостанавливался на минуту отъ своей работы, чтобъ полюбоваться на ея блестящій результатъ.

На дворѣ "Бѣлаго Оленя" не было почти никакихъ слѣдовъ кипучей дѣятельности, составляющей обыкновенную характеристику большихъ гостиницъ. Три или четыре громоздкихъ воза, которыхъ верхушки могли бы достать до оконъ второго этажа въ обыкновенномъ домѣ, стояли подъ высокимъ навѣсомъ, распростертымъ по одну сторону двора, между тѣмъ какъ другой возъ, готовый, повидимому, начать свою дальнѣйшую поѣздку, былъ выдвинутъ на открытое пространство. Въ главномъ зданіи трактира помѣщались нумера для пріѣзжихъ, раздѣленные на два длинные ряда темной и неуклюжей галлереей. Изъ каждаго нумера, какъ водится, были проведены по два звонкихъ колокольчика, одинъ въ буфетъ, другой въ кофейную залу. Два или три фіакра, одинъ шарабанъ, двѣ брички и столько же телѣгъ покатывались, безъ всякой опредѣленной цѣли, по различнымъ частямъ широкаго двора, и, вмѣстѣ съ тѣмъ, тяжелый лошадиный топотъ и храпъ давалъ знать кому слѣдуетъ о присутствіи отдаленной конюшни съ двумя дюжинами пустыхъ стойлъ, по которымъ безпечно разгуливалъ самодовольный козелъ, неизмѣнный другъ и совѣтникъ усталыхъ коней. Если къ этому прибавить еще съ полдюжины людей, спавшихъ на открытомъ воздухѣ подъ навѣсомъ сарая, то читатель получитъ, вѣроятно, довольно полную картину, какую дворъ "Бѣлаго оленя" представлялъ въ настоящее достопамятное утро.

Раздался громкій и пронзительный звонокъ, сопровождавшійся появленіемъ смазливой горничной на верхнемъ концѣ галлереи. Она постучалась въ дверь одного изъ нумеровъ, вошла, получила приказаніе и выбѣжала на противоположный конецъ галлереи, откуда было открыто окно во дворъ.

— Самъ!

— Чего? — откликнулся голосъ человѣка въ бѣлой шляпѣ.

— Двадцать второй нумеръ спрашиваетъ сапоги.

— Скажите двадцать второму нумеру, что сапоги его стоятъ смирно и ждутъ своей очереди.

— Не дурачьтесь, пожалуйста, Самъ: джентльменъ говоритъ, что апоги нужны ему сейчасъ, сію минуту! Слышите ли?

— Какъ не слышать васъ, соловей мой голосистый! Очень слышу, ласточка вы моя. Да только вотъ что, касатка: здѣсь, видите ли, одиннадцать паръ сапоговъ да одинъ башмакъ, который принадлежитъ шестому нумеру съ деревянной ногой. Одиннадцать сапоговъ, трещетка вы моя, должны быть приготовлены къ половинѣ девятаго, a башмакъ къ девяти. Что за выскочка двадцать второй нумеръ? Скажите ему, сорока вы моя, что на все бываетъ свой чередъ, какъ говаривалъ одинъ ученый, собираясь идти въ кабакъ.

И, высказавъ эту сентенцію, долговязый малый, перегнувшись въ три погибели, принялся съ новымъ рвеніемъ за свою работу.

Еще раздался звонокъ, и на этотъ разъ явилась на галлереѣ почтенная старушка, сама содержательница "Бѣлаго Оленя".

— Самъ! — вскричала старушка. — Куда онъ дѣвался, этотъ пучеглазый лѣнивецъ. Вы здѣсь, Самъ. Что-жъ вы не отвѣчаете?

— Какъ же мнѣ отвѣчать, сударыня, когда вы сами кричите? — возразилъ Самъ довольно грубымъ тономъ. — "Молчи и слушай", говорилъ одинъ философъ, когда…

— Молчи, пустой болтунъ! Вычистите сейчасъ же вотъ эти башмаки для семнадцатаго нумера, и отнесите ихъ въ гостиную, что въ первомъ этажѣ, пятый нумеръ.

Старушка бросила на землю башмаки и ушла.

— Пятый нумеръ, — говорилъ Самъ, поднимая башмаки и вынимая кусокъ мѣла изъ своего кармана, чтобъ сдѣлать замѣтку на ихъ подошвахъ. — Дамскіе башмаки въ гостиной. Это, видно, не простая штучка!

— Она пріѣхала сегодня поутру, — сказала горничная, продолжавшая стоять на галлереѣ,- пріѣхала въ почтовой каретѣ вмѣстѣ съ джентльменомъ, который требуетъ свои сапоги. И вамъ лучше прямо приниматься за свое дѣло и не болтать всякаго вздора: вотъ все, что я вамъ скажу.

— Что-жъ вы объ этомъ не объявили прежде? — сказалъ Самъ съ великимъ негодованіемъ, отдѣляя джентльменскіе сапоги отъ грязной группы ихъ товарищей. — Я вѣдь прежде думалъ, что онъ такъ себѣ какой-нибудь скалдырникъ въ три пени за чистку. Вишь ты, джентльменъ и леди въ почтовой каретѣ! Это, авось, пахнетъ двумя шилингами за разъ.

И подъ вліяніемъ этого вдохновительнаго размышленія м-ръ Самуэль принялся за свою работу съ такимъ пламеннымъ усердіемъ, что менѣе чѣмъ въ пять минутъ джентльменскіе сапоги и башмаки знатной леди сіяли самымъ яркимъ блескомъ. Полюбовавшись на произведеніе своего искусства, онъ взялъ ихъ въ обѣ руки и немедленно явился передъ дверью пятаго нумера.

— Войдите! — воскликнулъ мужской голосъ въ отвѣтъ на стукъ Самуэля.

Онъ вошелъ и отвѣсилъ низкій поклонъ, увидѣвъ предъ собой леди и джентльмена, сидѣвшихъ за столомъ. Затѣмъ, поставивъ сапоги y ногъ джентльмена, a башмаки y ногъ знатной дамы, онъ поклонился еще разъ и попятился назадъ къ дверямъ.

— Послушайте, любезный! — сказалъ джентльменъ.

— Чего изволите, сэръ?

— Не знаете ли вы, гдѣ… гдѣ выпрашиваютъ позволеніе на женитьбу?

— Есть такая контора, сэръ.

— Ну, да, контора. Знаете вы, гдѣ она?

— Знаю, сэръ.

— Гдѣ же?

— На Павловскомъ подворьѣ, сэръ, подлѣ книжной лавки съ одной стороны. Мальчишки покажутъ, сэръ.

— Какъ мальчишки?

— Да такъ, мальчишки въ бѣлыхъ передникахъ, которые за тѣмъ и приставлены, чтобъ показывать дорогу джентльменамъ, вступающимъ въ бракъ. Когда какой-нибудь джентльменъ подозрительной наружности проходитъ мимо, они начинаютъ кричать: "Позволенія, сэръ, позволенія! Сюда пожалуйте!" Странныя ребята, провалъ ихъ возьми!

— Зачѣмъ же они кричатъ?

— Какъ зачѣмъ, сэръ? Они ужъ, видно, на томъ стоятъ. И вѣдь чѣмъ иной разъ чортъ не шутитъ: они раззадориваютъ и такихъ джентльменовъ, которымъ вовсе не приходила въ голову женитьба.

— Вы это какъ знаете? Развѣ самому пришлось испытать?

— Нѣтъ, сэръ, Богъ миловалъ, a съ другими бывали такія оказіи… да вотъ хоть и съ моимъ отцомъ, примѣромъ сказать: былъ онъ вдовецъ, сэръ, и послѣ смерти своей супружницы растолстѣлъ такъ, что Боже упаси. Проживалъ онъ въ кучерахъ y одной леди, которая — помяни Богъ ея душу — оставила ему въ наслѣдство четыреста фунтовъ чистоганомъ. Ну, дѣло извѣстное, сэръ, коли деньги завелись въ карманѣ, надобно положить ихъ въ банкъ, да и получать себѣ законные проценты. Такъ и сдѣлалъ… то есть оно выходитъ, что такъ, собственно говоря, хотѣлъ сдѣлать мой покойный родитель, — хотѣлъ, да и не сдѣлалъ.

— Отчего же?

— Да вотъ отъ этихъ именно крикуновъ — пострѣлъ ихъ побери. — Идетъ онъ одинъ разъ мимо книжной лавки, a они выбѣжали навстрѣчу, загородили дорогу, да и ну кричать: — "позволенія, сэръ, позволенія!" — Чего? — говоритъ мой отецъ. — "Позволенія, сэръ", — говоритъ крючекъ. — Какого позволенія? — говоритъ мой отецъ. — "Вступить въ законный бракъ", — говоритъ крючокъ. — Отвяжись ты, окаянный, — говоритъ мой отецъ: — я вовсе не думалъ объ этомъ. — "А почемужъ бы вамъ не думать?" — говоритъ крючокъ. Отецъ мой призадумался да и сталъ, сталъ да и говоритъ: — Нѣтъ, говоритъ, я слишкомъ старъ для женитьбы, да и толстъ черезчуръ: куда мнѣ?- "О, помилуйте, говоритъ крючекъ, это y насъ, ничего ни почемъ: въ прошлый понедѣльникъ мы женили джентльмена вдвое толще васъ". — Будто бы! — говоритъ мой отецъ. — "Честное слово! — говоритъ крючокъ, — вы сущій птенецъ, въ сравненіи съ нимъ — сюда, сэръ, сюда"! Дѣлать нечего, сэръ: идетъ мой отецъ, какъ ручной орангутанъ за хозяиномъ своимъ, и вотъ онъ входитъ на задній дворъ, въ контору, гдѣ сидитъ пожилой джентльменъ между огромными кипами бумагъ, съ зелеными очками на носу. — "Прошу присѣсть, — говоритъ пожилой джентльменъ моему отцу, — я покамѣстъ наведу справки и скрѣплю такой-то артикулъ". — Покорно благодаримъ за ласковое слово, — говоритъ мой отецъ. Вотъ онъ и сѣлъ, сэръ, сѣлъ да и задумался насчетъ, эдакъ, разныхъ странностей въ человѣческой судьбѣ. — "А что, сэръ, какъ васъ зовутъ"? — говоритъ вдругъ пожилой джентльменъ. — Тонни Уэллеръ, — говоритъ мой отецъ. — "А сколько вамъ лѣтъ"? — Пятьдесятъ восемь, — говорить мой отецъ. — "Цвѣтущій возрастъ, самая пора для вступленія въ бракъ, — говоритъ пожилой джентльменъ, — a какъ зовутъ вашу невѣсту"? — Отецъ мой сталъ въ тупикъ. — Не знаю, — говоритъ, — y меня нѣтъ невѣсты. — "Какъ не знаете? — говоритъ пожилой джентльменъ: зачѣмъ же вы сюда пришли? да какъ вы смѣли, говоритъ, да я васъ, говоритъ, да вы y меня!.. " говоритъ. Дѣлать нечего, отецъ мой струхнулъ. Мѣсто присутственное: шутить нечего. — Нельзя ли, говоритъ мой отецъ, послѣ вписать невѣсту! — "Нѣтъ, — говоритъ пожилой джентльменъ, — никакъ нельзя". Такъ и быть, говоритъ мой отецъ: пишите м-съ Сусанну Клеркъ, вдову сорока трехъ лѣтъ, прачку ремесломъ, изъ прихода Маріи Магдалины: я еще ей ничего не говорилъ, ну, да, авось, она не заартачится: баба повадливая! — Пожилой джентльменъ изготовилъ листъ, приложилъ печать и всучилъ моему отцу. Такъ и случилось, сэръ: Сусанна Клеркъ не заартачилась, и четыреста фунтиковъ лопнули для меня однажды навсегда! Кажется, я обезпокоилъ вашу милость, — сказалъ Самуэль въ заключеніе своего печальнаго разсказа, — прошу извинить, сэръ; но ужъ если зайдетъ рѣчь насчетъ этого предмета, такъ ужъ наше почтеніе, — языкъ безъ костей.

Простоявъ съ минуту y дверей и видя, что его не спрашиваютъ ни о чемъ, Самъ поклонился и ушелъ.

— Половина десятаго… пора… концы въ воду, — проговорилъ джентльменъ, въ которомъ читатель, безъ сомнѣнія, угадалъ пріятеля нашего, Альфреда Джингля.

— Кудажъ ты, мой милый? — спросила дѣвственная тетка.

— За позволеніемъ, мой ангелъ… вписать… объявить пастору, и завтра ты моя… моя навѣки! — сказалъ м-ръ Джингль, пожимая руку своей невѣсты.

— За позволеніемъ! — пропищала Рахиль, краснѣя, какъ піонъ.

— За позволеніемъ, — повторилъ м-ръ Джингль.

— Милый мой поэтъ! — воскликнула Рахиль.

— Мнѣ ли не быть поэтомъ, прелестная вдохновительница моей музы! — возгласилъ счастливый Альфредъ Джингль.

— Не могутъ ли насъ обвѣнчать къ вечеру сегодня? — спросила Рахиль.

— Не могутъ, мой ангелъ… запись… приготовленія… завтра поутру.

— Я такъ боюсь, мой милый: братъ легко можетъ узнать, гдѣ мы остановились! — замѣтила померанцовая невѣста, испустивъ глубокій вздохъ.

— Узнать… вздоръ!.. переломилъ ребро… недѣлю отдыхать… поѣдетъ… не догадается… проищетъ мѣсяцъ… годъ не заглянетъ въ Боро… пріютъ безопасный… захолустье — ха, ха, ха!.. Превосходно!

— Скорѣй приходи, мой другъ, — сказала дѣвственная тетка, когда женихъ ея надѣлъ свою скомканную шляпу.

— Тебѣ ли напоминать объ этомъ, жестокая очаровательница? — отвѣчалъ м-ръ Джингль, напечатлѣвъ дѣвственный поцѣлуй на толстыхъ губахъ своей восторженной невѣсты.

И, сдѣлавъ отчаянное антраша, кочующій актеръ перепрыгнулъ черезъ порогъ.

— Какой душка! — воскликнула счастливая невѣста, когда дверь затворилась за ея женихомъ.

— Странная дѣвка! — сказалъ м-ръ Джингль, проходя галлерею.

Мы не станемъ продолжать длинную нить размышленій, гомозившихся въ разгоряченномъ мозгу м-ра Джингля, когда онъ "летѣлъ на крыліяхъ любви" за позволеніемъ вступить въ законный бракъ: бываютъ случаи, когда вѣроломство мужчины приводитъ иной разъ въ содроганіе самое твердое сердце. Довольно сказать, что кочующій актеръ, миновавъ драконовъ въ бѣлыхъ передникахъ, счастливо добрался до конторы и мигомъ выхлопоталъ себѣ драгоцѣнный документъ на пергаментѣ, гдѣ, какъ и водится, было изъяснено, что: "архіепископъ кентерберійскій привѣтствуетъ и благословляетъ добродѣтельную чету, возлюбленнаго сына Альфреда Джингля и возлюбленную дщерь Рахиль Уардль, да будутъ они въ законномъ супружествѣ" и проч. Положивъ мистическій документъ въ свой карманъ, м-ръ Джингль съ торжествомъ направилъ свои шаги въ обратный путь.

Еще не успѣлъ онъ воротиться къ своей возлюбленной невѣстѣ, какъ на дворѣ гостиницы "Бѣлаго Оленя" появились два толстыхъ старичка и одинъ сухопарый джентльменъ, бросавшій вокругъ себя пытливые взгляды, въ надеждѣ отыскать предметъ, способный удовлетворить его любопытству. Въ эту самую минуту м-ръ Самуэль Уэллеръ ваксилъ огромные сапоги, личную собственность фермера, который между тѣмъ, послѣ утреннихъ хлопотъ на толкучемъ рынкѣ, прохлаждалъ себя въ общей залѣ за легкимъ завтракомъ изъ двухъ фунтовъ холодной говядины и трехъ бутылокъ пива. Сухопарый джентльменъ, осмотрѣвшись вокругъ себя, подошелъ къ Самуэлю и сказалъ вкрадчивымъ тономъ:

— Любезнѣйшій!

"Знаемъ мы васъ", подумалъ про себя Самуэль "мягко стелете да жестко спать. Хочетъ, вѣроятно, даромъ выманить какой нибудь совѣтъ". Однакожъ онъ пріостановилъ свою работу и сказалъ:

— Что вамъ угодно?

— Любезнѣйшій, — продолжалъ сухопарый джентльменъ съ благосклонной улыбкой, — много y васъ народа нынче, а? Вы, кажется, очень заняты, мой милый, а?

Самуэль бросилъ на вопросителя пытливый взглядъ. Это былъ мужчина среднихъ лѣтъ, съ продолговатымъ лицомъ и съ маленькими черными глазами, безпокойно моргавшими по обѣимъ сторонамъ его инквизиторскаго носа. Одѣтъ онъ былъ весь въ черномъ, и сапоги его блестѣли, какъ зрачки его глазъ, — обстоятельство, обратившее на себя особенное вниманіе Самуэля. На шеѣ y него красовался бѣлый галстукъ, изъ-подъ котораго выставлялись бѣлые, какъ снѣгъ, воротнички его голландской рубашки. Золотая часовая цѣпочка и печати картинно рисовались на его груди. Онъ держалъ въ рукахъ свои черныя лайковыя перчатки и, завязавъ разговоръ, забросилъ свои руки подъ фалды фрака, съ видомъ человѣка, привыкшаго рѣшать головоломныя задачи.

— Такъ вы очень заняты, мой милый, а?

— Да таки-нешто: не сидимъ поджавши ноги, какъ обыкновенно дѣлалъ пріятель мой портной, умершій недавно отъ апоплексическаго удара. Сидимъ себѣ за круглымъ столомъ да хлѣбъ жуемъ; жуемъ да и подхваливаемъ, a хрѣна намъ не нужно, когда говядины вдоволь.

— Да вы весельчакъ, сколько я вижу.

— Бывалъ встарину, когда съ братомъ спалъ на одной постели. Отъ него и заразился, сэръ: веселость — прилипчивая болѣзнь.

— Какой y васъ старый домъ! — сказалъ сухопарый джентльменъ, осматриваясь кругомъ.

— Старъ да удалъ; новый былъ да сплылъ, и гдѣ прежде была палата, тамъ нынче простая хата!

— Вы рифмачъ, мой милый.

— Какъ грачъ, — отвѣчалъ невозмутимый Самуэль Уэллеръ.

Сухопарый джентльменъ, озадаченный этими бойкими и совершенно неопредѣленными отвѣтами, отступилъ на нѣсколько шаговъ для таинственнаго совѣщанія со своими товарищами, двумя толстенькими старичками. Сказавъ имъ нѣсколько словъ, онъ открылъ свою серебряную табакерку, понюхалъ, вынулъ платокъ, и уже хотѣлъ, повидимому, вновь начать свою бесѣду, какъ вдруігъ одинъ толстый джентльменъ, съ весьма добрымъ лицомъ и очками на носу, бойко выступилъ впередъ и, махнувъ рукою, завелъ свою рѣчь довольно рѣшительнымъ и выразительнымъ тономъ:

— Дѣло вотъ въ чемъ, любезнѣйшій: пріятель мой, что стоитъ передъ вашимъ носомъ (онъ указалъ на другого толстенькаго джентльмена), дастъ вамъ десять шиллинговъ, если вы потрудитесь откровенно отвѣчать на одинъ или два…

— Позвольте, почтеннѣйшій, позвольте, — перебилъ сухопарый джентльменъ, — первое и самое главное правило, которое необходимо соблюдается въ такихъ случаяхъ, состоитъ въ слѣдующемъ: какъ скоро вы поручаете ходатайство о своемъ дѣлѣ постороннему лицу, то ваше собственное личное вмѣшательство можетъ оказаться не только безполезнымъ, но и вреднымъ, a посему — второе правило — надлежитъ намъ имѣть, при существующихъ обстоятельствахъ, полную довѣренность къ этому оффиціальному лицу. Во всякомъ случаѣ, м-ръ… (онъ обратился къ другому толстенькому джентльмену) извините, я все забываю имя вашего друга.

— Пикквикъ, — сказалъ м-ръ Уардль.

Читатель давно догадался, что толстенькіе старички были не кто другіе, какъ почтенный президентъ Пикквикскаго клуба и достопочтенный владѣлецъ хутора Дингли-Делль.

— Извините, почтеннѣйшій м-ръ Пикквикъ, во всякомъ другомъ случаѣ мнѣ будетъ очень пріятно воспользоваться вашимъ совѣтомъ въ качествѣ amici curiae; но теперь, при настоящихъ обстоятельствахъ, вмѣшательство ваше съ аргументомъ ad captandam benevolentiam, посредствомъ десяти шиллинговъ, не можетъ, въ нѣкоторомъ родѣ, принести ни малѣйшей пользы.

Сухопарый джентльменъ открылъ опять серебряную табакерку и бросилъ на своихъ собесѣдниковъ глубокомысленный взглядъ.

— У меня, сэръ, было только одно желаніе, — сказалъ м-ръ Пикквикъ, — покончить какъ можно скорѣе эту непріятную исторію.

— Такое желаніе, почтеннѣйшій, дѣлаетъ вамъ честь, — замѣтилъ худощавый джентльменъ.

— И съ этой цѣлью, сэръ, — продолжалъ м-ръ Пикквикъ, — я рѣшился въ этомъ дѣлѣ употребить финансовый аргументъ, который, сколько мнѣ извѣстно, производитъ самое могущественное вліяніе на человѣка во всѣхъ его положеніяхъ и возрастахъ. Я долго изучалъ людей, сэръ, и могу сказать, что знаю ихъ натуру.

— Очень хорошо, почтеннѣйшій, очень хорошо, но вамъ слѣдовало напередъ сообщить лично мнѣ вашу счастливую идею. Почтеннѣйшій м-ръ Пикквикъ, я совершенно убѣжденъ, вы должны имѣть отчетливое понятіе о той обширнѣйшей довѣренности, какая обыкновенно оказывается оффиціальному лицу. Если требуется на этотъ счетъ какой-нибудь авторитетъ, то я готовъ напомнить вамъ извѣстнѣйшій процессъ Барнуэлля [3] и…

— Какъ не помнить Джорджа Барнуэлля, — перебилъ вдругъ Самуэль, бывшій до сихъ поръ безмолвнымъ слушателемъ назидательной бесѣды, — я знаю этотъ процессъ такъ же, какъ вы, и моимъ всегдашнимъ мнѣніемъ было то, что молодая женщина одна заквасила здѣсь всю эту исторію: ее бы и подъ с_ю_р_к_y_п_ъ. Но объ этомъ, господа, мы потолкуемъ послѣ, если будетъ вашей милости угодно. Рѣчь идетъ теперь о томъ, чтобъ я согласился изъ вашихъ рукъ принять десять шиллинговъ серебряною монетой: извольте, господа, я согласенъ. Сговорчивѣе меня не найти вамъ дурака въ цѣломъ свѣтѣ (м-ръ Пикквикъ улыбнулся). Теперь вопросъ такого рода: за какимъ бѣсомъ вы хотите дарить мнѣ ваши деньги?

— Намъ нужно знать… — сказалъ м-ръ Уардль

— Погодите, почтеннѣйшій, сдѣлайте милость, погодите, — перебилъ оффиціальный джентльменъ.

М-ръ Уардль пожалъ плечами и замолчалъ.

— Намъ нужно знать, — сказалъ оффиціальный джентльменъ торжественнымъ тономъ, — и мы спрашиваемъ объ этомъ васъ собственно для того, чтобъ не обезпокоить кого-нибудь изъ домашнихъ, — намъ нужно знать: кто теперь стоитъ въ этой гостиницѣ?

— Кто теперь стоитъ въ этой гостиницѣ! — повторилъ Самуэль, представлявшій себѣ всѣхъ жильцовъ не иначе, какъ подъ формой костюма, который состоялъ подъ его непосредственнымъ надзоромъ.- A вотъ изволите видѣть: въ шестомъ нумерѣ — деревянная нога; въ тридцатомъ — гессенскіе ботфорты съ сафьянными отворотами; въ каморкѣ надъ воротами — козловые полусапожки, да еще съ полдюжины лежащихъ сапоговъ въ коммерческомъ отдѣленіи за буфетомъ.

— Еще кто? — спросилъ сухопарый джентльменъ.

— Постойте… — отвѣчалъ Самуэль, пораженный внезапнымъ воспоминаніемъ, — ну, да, точно — веллингтоновскіе сапоги на высокихъ каблукахъ, съ длинными кисточками и еще дамскіе башмаки — въ пятомъ нумерѣ.

— Какіе башмаки? — поспѣшно спросилъ Уардль, который вмѣстѣ съ м-ромъ Пикквикомъ уже начиналъ теряться въ этомъ длинномъ каталогѣ жильцовъ "Бѣлаго Оленя".

— Провинціальной работу, — отвѣчалъ Самуэль.

— Кто мастеръ?

— Браунъ.

— Откуда?

— Изъ Могльтона.

— Они! — воскликнулъ м-ръ Уардль. — Отыскали, наконецъ, славу Богу! — Дома они?

— Башмаки то, кажись, дома.

— A джентльменъ?

— Сапоги съ кисточками отправились въ Докторскую общину.

— Зачѣмъ?

— За позволеніемъ жениться.

— Мы не опоздали! — воскликнулъ м-ръ Уардль. — Господа, не нужно терять ни одной минуты. Ну, любезнѣйшій, покажите намъ этотъ нумеръ.

— Не торопитесь, почтеннѣйшій, — сказалъ оффиціальный джентльменъ, — сдѣлайте милость, не торопитесь: осторожность на первомъ планѣ.

Онъ вынулъ изъ кармана красный шелковый кошелекъ, и вынувъ соверенъ, пристально посмотрѣлъ на Самуэля. Тотъ выразительно оскалилъ зубы.

— Введите насъ въ этотъ нумеръ безъ доклада и соверенъ будетъ вашъ, — сказалъ оффиціальный джентльменъ.

Самуэль бросилъ въ уголъ сапоги и повелъ своихъ спутниковъ наверхъ. Пройдя половину галлереи во второмъ этажѣ, онъ пріостановился и протянулъ руку.

— Вотъ ваши деньги, — шепнулъ адвокатъ, положивъ соверенъ въ руку своего спутника.

Самуэль сдѣлалъ впередъ еще нѣсколько шаговъ и остановился передъ дверью. Джентльмены слѣдовали за нимъ.

— Въ этомъ нумерѣ? — пробормоталъ адвокатъ.

Самуэль утвердительно кивнулъ головой.

Старикъ Уардль отворилъ дверь и всѣ три джентльмена вошли въ комнату въ ту самую минуту, какъ м-ръ Джингль, уже воротившійся, показывалъ дѣвственной теткѣ вожделѣнный документъ.

При видѣ брата и его спутниковъ дѣвственная тетка испустила пронзительный крикъ и, бросившись на стулъ, закрыла лицо обѣими руками. М-ръ Джингль поспѣшно свернулъ пергаментъ и положилъ въ свой карманъ. Незваные посѣтители выступили на середину комнаты.

— Вы безчестный человѣкъ, сэръ, вы… вы, — окликнулъ старикъ Уардль, задыхаясь отъ злобы.

— Почтеннѣйшій, почтеннѣйшій, — сказалъ сухопарый джентльменъ, положивъ свою шляпу на столъ, — присутствіе духа и спокойствіе прежде всего. Scandalum magnum, личное оскорбленіе, большая пеня. Успокойтесь, почтеннѣйшій, сдѣлайте милость.

— Какъ вы смѣли увезти мою сестру изъ моего дома? — продолжалъ Уардль.

— Вотъ это совсѣмъ другая статья, — замѣтилъ адвокатъ, — объ этомъ вы можете спросить. Такъ точно, сэръ, какъ вы осмѣлились увезти сестрицу м-ра Уардля? Что вы на это скажете, сэръ?

— Какъвы смѣете меня объ этомъ спрашивать? — закричалъ м-ръ Джингль такимъ дерзкимъ и наглымъ тономъ, что сухопарый джентльменъ невольно попятился назадъ. — Что вы за человѣкъ?

— Что онъ за человѣкъ? — перебилъ старикъ Уардль. — Вамъ хочется знать это, безстыдная тварь? Это м-ръ Перкеръ, мой адвокатъ. Послушайте, Перкеръ, я хочу преслѣдовать этого негодяя, судить по всей строгости законовъ, послать къ чорту — осудить — истребить — сокрушить! — A ты, — продолжалъ старикъ, обратившись вдругъ къ своей сестрѣ,- ты, Рахиль… въ твои лѣта связаться съ бродягой, — бѣжать изъ родительскаго дома, покрыть позоромъ свое имя; какъ не стыдно, какъ не стыдно! Надѣвай шляпку и сейчасъ домой. — Послушайте, поскорѣе наймите извозчичью карету и принесите счетъ этой дамы, слышите? — заключилъ онъ, обращаясь къ слугѣ, котораго, впрочемъ, не было въ комнатѣ.

— Слушаю, сэръ, — отвѣчалъ Самуэль, появляясь точно изъ подъ земли: онъ, дѣйствительно, оставаясь въ корридорѣ, слушалъ всю бесѣду, приставивъ свое ухо къ замочной скважинѣ пятаго нумера.

— Надѣвай шляпку, Рахиль, — повторилъ старикъ Уардль.

— Не слушайся его, не трогайся съ мѣста! — вскричалъ Джингль. — Господа, совѣтую вамъ убираться подобру поздорову… дѣлать вамъ нечего здѣсь: невѣстѣ больше двадцати одного года, и она свободна располагать собой.

— Больше двадцати одного! — воскликнулъ Уардль презрительнымъ тономъ. — Больше сорока одного!

— Неправда! — отвѣчала съ негодованіемъ дѣвственная тетка, отложившая теперь свое твердое намѣреніе подвергнуться истерическимъ припадкамъ.

— Правда, матушка, правда. Просиди еще часъ въ этой комнатѣ и тебѣ стукнетъ слишкомъ пятьдесятъ!

Дѣвственная тетка испустила пронзительный крикъ и лишилась чувствъ.

— Стаканъ воды, — сказалъ человѣколюбивый м-ръ Пикквикъ, когда въ комнату вбѣжала содержательница трактира, призванная неистовымъ звономъ.

— С_т_а_к_а_н_ъ воды! — кричалъ раздражительный Уардль. — Принесите-ка лучше ушатъ и окатите ее съ головы до ногъ: это, авось, скорѣе образумитъ старую дѣвку.

— Звѣрь, просто звѣрь! — отозвалась сострадательная старушка, изъявляя совершеннѣйшую готовность оказать свою помощь дѣвственной теткѣ. — Бѣдная страдалица!.. Выпейте… вотъ такъ… повернитесь… прихлебните… привстаньте… еще немножко…

И, сопровождая свою помощь этими и подобными восклицаніями, добрая трактирщица, при содѣйствіи своей горничной, натирала уксусомъ лобъ и щеки дѣвственной тетки, щекотала ея носъ, развязывала корсетъ и вообще употребляла всѣ тѣ возстановительныя средства, какія съ незапамятныхъ временъ изобрѣтены сестрами милосердія для любительницъ истерики и обморока.

— Карета готова, сэръ, — сказалъ Самуэль, появившійся y дверей.

— Ну, сестра, полно церемониться. Пойдемъ!

При этомъ предложеніи истерическіе припадки возобновились съ новой силой.

Уже трактирщица готова была обнаружить все свое негодованіе противъ насильственныхъ поступковъ м-ра Уардля, какъ вдругъ кочующій актеръ вздумалъ обратиться къ рѣшительнымъ мѣрамъ.

— Эй, малый, — сказалъ онъ, — приведите констебля.

— Позвольте, сэръ, позвольте, — сказалъ м-ръ Перкеръ. — Не благоугодно ли вамъ прежде всего обратить вни…

— Ничего не хочу знать, — перебилъ м-ръ Джингль, — она свободна располагать собою, и никто, противъ ея собственной воли, не смѣетъ разлучить ее съ женихомъ.

— О, не разлучайте меня! — воскликнула дѣвственная тетка раздирательнымъ тономъ. — Я не хочу, не могу…

Новый истерическій припадокъ сопровождался на этотъ разъ дикимъ воплемъ.

— Почтеннѣйшій, — проговорилъ вполголоса сухопарый джентльменъ, отводя въ сторону господъ Пикквика и Уардля. — Почтеннѣйшій, положеніе наше очень незавидно. Мы стоимъ, такъ сказать, между двухъ перекрестныхъ огней и, право, почтеннѣйшій, если разсудить по закону, мы не имѣемъ никакой возможности сопротивляться поступкамъ леди. Я и прежде имѣлъ честь докладывать вамъ, почтеннѣйшій, что здѣсь — magna collisio rerum. Надобно согласиться на пожертвованія.

Продолжительная пауза. Адвокатъ открылъ табакерку.

— Въ чемъ же собственно должны заключаться эти пожертвованія? — спросилъ м-ръ Пикквикъ.

— Да вотъ видите ли, почтеннѣйшій, другъ нашъ стоитъ между двухъ огней. Чтобы съ честью выпутаться всѣмъ намъ изъ этой перепалки, необходимо потерпѣть нѣкоторый убытокъ въ финансовомъ отношеніи.

— Дѣлайте, что хотите: я согласенъ на все, — сказалъ м-ръ Уардль. — Надобно, во что бы ни стало, спасти эту дуру, иначе она погибнетъ съ этимъ негодяемъ.

— Въ этомъ нѣтъ ни малѣйшаго сомнѣнія, — отвѣчалъ адвокатъ. — М-ръ Джингль, не угодно ли вамъ пожаловать съ нами въ другую комнату на нѣсколько минутъ?

Джингль согласился, и всѣ четыре джентльмена отправились въ ближайшій пустой нумеръ.

— Какъ же это, почтеннѣйшій, — сказалъ сухопарый джентльменъ, затворяя за собою дверь, — неужели никакихъ нѣтъ средствъ устроить это дѣло? Сюда, почтеннѣйшій, сюда, на пару словъ къ этому окну: мы будемъ тутъ одни, садитесь, почтеннѣйшій, прошу покорно. Между нами, почтеннѣйшій, говоря откровенно, — согласитесь, почтеннѣйшій, вы увезли эту леди изъ-за денегъ: не такъ ли, почтеннѣйшій?

М-ръ Джингль нахмурилъ брови.

— Ну, да, точно такъ, почтеннѣйшій, я понимаю, что вы хотите сказать, и заранѣе вамъ вѣрю. Мы съ вами люди свѣтскіе, почтеннѣйшій, и хорошо понимаемъ другъ друга… не то, что эти простаки. Намъ ничего не стоитъ провести ихъ: не такъ ли, почтеннѣйшій?

М-ръ Джингль улыбнулся.

— Очень хорошо, — продолжалъ адвокатъ, замѣтивъ произведенное впечатлѣніе. — Теперь, почтеннѣйшій, дѣло, видите ли, вотъ въ чемъ: y этой леди, до смерти ея матери, нѣтъ и не будетъ ничего, кромѣ развѣ какой-нибудь сотняги, да и то едва ли.

— Мать с_т_а_р_у_х_а, — сказалъ м-ръ Джингль многозначительнымъ тономъ.

— Истинная правда, почтеннѣйшій, я не спорю, — сказалъ адвокатъ, откашливаясь и вынимая платокъ изъ кармана, — вы справедливо изволили замѣтить, что она с_т_а_р_е_н_ь_к_а. М-съ Уардль происходитъ отъ старинной фамиліи, почтеннѣйшій, старинной во всѣхъ возможныхъ отношеніяхъ. Основатель этой фамиліи прибылъ въ Англію съ войскомъ Юлія Цезаря и поселился въ Кентскомъ графствѣ. Всего замѣчательнѣе то, почтеннѣйшій, что только одинъ изъ членовъ этой фамиліи не дожилъ до девяноста лѣтъ, да и тотъ погибъ насильственною смертью въ половинѣ XVI вѣка. Старушкѣ теперь семьдесятъ три года, почтеннѣйшій: старенька, я согласенъ съ вами, и едва ли проживетъ она лѣтъ тридцать.

Сухопарый джентльменъ пріостановился и открылъ табакерку.

— Что же вы хотите этимъ сказать? — спросилъ м-ръ Джингль.

— Да вотъ не угодно ли табачку, почтеннѣйшій… не изволите нюхать? И прекрасно — лишній расходъ. Вижу по всему, почтеннѣйшій, что вы прекрасный молодой человѣкъ и могли бы отлично устроить въ свѣтѣ свою карьеру, еслибъ былъ y васъ капиталецъ, а?

— Что-жъ изъ этого?

— Вы не понимаете меня?

— Не совсѣмъ.

— Я объясню вамъ эту статью въ короткихъ словахъ, потому что вы человѣкъ умный и живали въ свѣтѣ. Какъ вы думаете, почтеннѣйшій, что лучше: пятьдесятъ фунтовъ и свобода или старая дѣвица и долговременное ожиданіе?

— Пятидесяти фунтовъ мало, — сказалъ м-ръ Джингль, вставая съ мѣста. — Не сойдемся.

— Погодите, почтеннѣйшій, — возразилъ адвокатъ, удерживая его за фалду. — Капиталецъ кругленькій: человѣку съ вашими способностями много можетъ сдѣлать изъ пятидесяти фунтовъ.

— Полтораста фунтовъ, такъ и быть, — отвѣчалъ м-ръ Джингль холоднымъ тономъ.

— Что вы, почтеннѣйшій, Богъ съ вами! — возразилъ адвокатъ. — Вѣдь все это дѣло, говоря по совѣсти, выѣденнаго яйца не стоитъ.

— Однакожъ, вы сами предложили пятьдесятъ.

— И довольно.

— Сто пятьдесятъ.

— Какъ это можно, помилуйте! Семьдесятъ, если угодно.

— Не сойдемся, — сказалъ м-ръ Джингль, вставая опять со своего мѣста.

— Куда жъ вы такъ спѣшите, почтеннѣйшій? Погодите. Восемьдесятъ фунтовъ — согласны?

— Мало.

— Довольно, почтеннѣйшій, увѣряю васъ. Неужели вы не сдѣлаете никакой уступки?

— Нельзя. Разсудите сами: девять фунтовъ стоили мнѣ почтовые прогоны; три — позволеніе, итого двѣнадцать; вознагражденіе за хлопоты положимъ сто, итого сто двѣнадцать. Сколько же, по вашему, должно стоить оскорбленіе личной чести и потеря невѣсты?

— Э, полноте, почтеннѣйшій! Я уже сказалъ, что мы хорошо понимаемъ другъ друга. Стоитъ ли намъ распространяться насчетъ этихъ послѣднихъ пунктовъ? Сто фунтовъ для круглоты счета: хотите?

— Сто двадцать.

— Право, почтеннѣйшій, охота вамъ изъ такой малости… Ну, я напишу вексель.

И сухопарый джентльменъ сѣлъ за столъ писать вексель.

— Срокъ платежа я назначу послѣзавтра, — сказалъ адвокатъ, обращаясь къ м-ру Уардлю, — a вы между тѣмъ увезите вашу сестрицу.

М-ръ Уардль сдѣлалъ утвердительный знакъ.

— Ну, почтеннѣйшій, стало быть, мы помирились на сотнѣ фунтовъ?

— На ста двадцати.

— Почтеннѣйшій…

— Пишите, м-ръ Перкеръ, и пусть онъ убирается къ чорту, — перебилъ старикъ Уардль.

М-ръ Джингль взялъ написанный вексель и положилъ въ карманъ.

— Теперь — вонъ отсюда, негодяй! — закричалъ м-ръ Уардль.

— Почтеннѣйшій…

— И помни, — продолжалъ м-ръ Уардль, — ни за какія блага я не рѣшился бы на эти переговоры съ тобою, если бы не былъ убѣжденъ, какъ дважды два, что съ моими деньгами ты гораздо скорѣе полетишь къ чорту въ омутъ, чѣмъ…

— Почтеннѣйшій, почтеннѣйшій…

— Погодите, Перкеръ. — Вонъ отсюда, негодяй!

— Сію минуту, — отвѣчалъ съ невозмутимымъ спокойствіемъ кочующій актеръ. — Прощай, Пикквикъ, прощай, любезный.

Если бы равнодушный зритель могъ спокойно наблюдать физіономію великаго человѣка въ продолженіе послѣдней части этой бесѣды, онъ не мотъ бы надивиться, какимъ образомъ пожирающій огонь негодованія не расплавилъ стеколъ его очковъ: такъ могучъ и величественно свирѣпъ былъ теперь гнѣвъ президента Пикквикскаго клуба! Кулаки его невольно сжались, щеки побагровѣли и ноздри вздулись, когда онъ услышалъ свое собственное имя, саркастически произнесенное презрѣннымъ негодяемъ. Однакожъ онъ укротилъ свои бурные порывы, и невѣроятное чудо! нашелъ въ себѣ твердость духа — неподвижно стоять на одномъ мѣстѣ.

М-ръ Пикквикъ былъ философъ, это правда; но вѣдь и философы — тѣ же смертные люди, облеченные только бронею высшей мудрости и силы. Стрѣла, роковая стрѣла пронзила насквозь философскую броню и просверлила самое сердце великаго мужа. Раздираемый самою отчаянною яростью, онъ схватилъ чернильницу, бросилъ ее со всего размаха и неистово побѣжалъ впередъ. Но м-ръ Джингль исчезъ въ эту минуту, и великій человѣкъ, самъ не зная какъ, очутился въ объятіяхъ Самуэля.

— Куда вы бѣжите, сэръ? — сказалъ эксцентрическій слуга. — Мебель, я полагаю, дешева въ вашихъ мѣстахъ, a y насъ покупаются чернильницы на чистыя денежки, м-ръ… не имѣю чести знать вашего имени, государь мой. Погодите малую толику: какая польза вамъ гнаться за человѣкомъ, который, провалъ его возьми, мастерски составилъ свое счастье? Онъ теперь на другомъ концѣ квартала, и ужъ, разумѣется, его не видать вамъ, какъ своихъ ушей.

М-ръ Пикквикъ, какъ и всѣ люди, способенъ былъ внимать голосу убѣжденія, кому бы онъ ни принадлежалъ. Мыслитель быстрый и могучій, онъ вдругъ взвѣсилъ всѣ обстоятельства этого дѣла и мигомъ сообразилъ, что благородный гнѣвъ его будетъ на этотъ разъ совершенно безсиленъ и безплоденъ. Онъ угомонился въ одно мгновеніе ока, испустилъ три глубокихъ вздоха, вынулъ изъ кармана носовой платокъ и благосклонно взглянулъ на своихъ друзей.

Говорить ли намъ о плачевномъ положеніи миссъ Уардль, оставленной такимъ образомъ своимъ невѣрнымъ другомъ? М-ръ Пикквикъ мастерски изобразилъ эту раздирательную сцену, и его записки, обрызганныя въ этомъ мѣстѣ горькими слезами состраданія, лежатъ предъ нами: одно слово, и типографскіе станки передадутъ ихъ всему свѣту. Но нѣтъ, нѣтъ! Покоряясь голосу холоднаго разсудка, мы отнюдь не намѣрены сокрушать грудь благосклоннаго читателя изображеніемъ тяжкихъ страданій женскаго сердца.

Медленно и грустно два почтенныхъ друга и страждущая леди возвращались на другой день въ городъ Моггльтонъ. Печально и тускло мрачныя тѣни лѣтней ночи ложились на окрестныя поля, когда путешественники прибыли, наконецъ, въ Дингли-Делль и остановились передъ входомъ въ Меноръ-Фармъ.

Глава XI. Неожиданное путешествіе и ученое открытіе въ нѣдрахъ земли. — Пасторскій манускриптъ

Спокойная ночь, проведенная въ глубокой тишинѣ на хуторѣ Дингли-Делль, и пятьдесятъ минутъ утренней прогулки на свѣжемъ воздухѣ, растворенномъ благоуханіями цвѣтовъ, возстановили совершеннѣйшимъ образомъ физическія и нравственныя силы президента Пикквикскаго клуба. Цѣлыхъ два дня великій человѣкъ пребывалъ въ томительной разлукѣ со своими добрыми друзьями, и сердце его стремилось теперь къ вожделѣнному свиданію. Окончивъ кратковременную прогулку, м-ръ Пикквикъ возвратился домой и на дорогѣ, съ невыразимымъ наслажденіемъ, встрѣтилъ господъ Винкеля и Снодграса, спѣшившихъ привѣтствовать и облобызать великаго мужа. Удовольствіе свиданья, какъ и слѣдовало ожидать, сопровождалось превыспреннимъ восторгомъ, да и какой смертный мотъ безъ такого восторга смотрѣть на лучезарныя очи и ланиты президента? Между тѣмъ, однакожъ, какое-то облако пробѣгало по челу обоихъ друзей, и какая-то тайна, тяжелая, возмутительная, облегала ихъ безпокойныя души. Что бы это значило, — великій человѣкъ, несмотря на всѣ усилія своего генія, никакъ не могъ постигнуть.

— Здоровъ ли Топманъ? — спросилъ м-ръ Пикквикъ, пожимая руки обоимъ друзьямъ, послѣ взаимнаго обмѣна горячихъ привѣтствій. — Топманъ здоровъ ли?

М-ръ Винкель, къ которому спеціальнымъ образомъ относился этотъ вопросъ, не далъ никакого отвѣта. Печально отворотилъ онъ свою голову и погрузился въ таинственную думу.

— Снодграсъ, — продолжалъ м-ръ Пикквикъ строгимъ тономъ, — гдѣ другъ нашъ Топманъ? Не боленъ ли онъ?

— Нѣтъ, — отвѣчалъ м-ръ Снодграсъ, и поэтическая слеза затрепетала на роговой оболочкѣ его глаза, точь-въ-точь какъ дождевая капля на хрустальномъ стеклѣ.- нѣтъ, онъ не боленъ.

М-ръ Пикквикъ пріостановился и съ великимъ смущеніемъ принялся осматривать своихъ друзей.

— Винкель, Снодграсъ… что все это значитъ? Гдѣ другъ Топманъ? Что случилось? Какая бѣда разразилась надъ его головой? Говорите… умоляю васъ, заклинаю… Винкель, Снодграсъ, — я приказываю вамъ говорить.

Наступило глубокое молчаніе. Торжественная осанка м-ра Пикквика не допускала никакихъ противорѣчій и увертокъ.

— Онъ уѣхалъ, — проговорилъ наконецъ м-ръ Снодграсъ.

— Уѣхалъ! — воскликнулъ м-ръ Пикквикъ. — Уѣхалъ!

— Уѣхалъ, — повторилъ м-ръ Снодграсъ.

— Куда?

— Неизвѣстно. Мы можемъ только догадываться, на основаніи вотъ этой бумаги, — сказалъ м-ръ Снодграсъ, вынимая письмо изъ кармана и подавая его президенту. — Вчера утромъ, когда получено было письмо отъ м-ра Уардля съ извѣстіемъ, что сестра его возвращается домой вмѣстѣ съ вами, печаль, тяготѣвшая надъ сердцемъ нашего друга весь предшествовавшій день, начала вдругъ возрастать съ неимовѣрною силой. Вслѣдъ затѣмъ онъ исчезъ, и мы нигдѣ не могли отыскать его цѣлый день. Вечеромъ трактирный конюхъ принесъ отъ него письмо изъ Моггльтона. Топманъ, видѣвшійся съ нимъ поутру, поручилъ ему отдать намъ эту бумагу не иначе, какъ въ поздній часъ ночи.

Съ недоумѣніемъ и страхомъ м-ръ Пикквикъ открылъ загадочное посланіе и нашелъ въ немъ слѣдующія строки, начертанныя рукою несчастнаго друга:

"Любезный Пикквикъ!

"Какъ любимецъ природы, щедро надѣленный ея благами, вы, мой другъ, стоите на необозримой высотѣ передъ слабыми смертными, и могучая душа ваша совершенно чужда весьма многихъ слабостей и недостатковъ, свойственныхъ обыкновеннымъ людямъ. Вы не знаете, почтенный другъ и благопріятель, и даже не должны знать, что такое — потерять однажды навсегда очаровательное созданіе, способное любить пламенно, нѣжно, и попасть въ то же время въ хитро сплетенныя сѣти коварно-безчестнаго человѣка, который, подъ маской дружбы, скрывалъ въ своемъ сердцѣ жало ядовитой змѣи. Сраженный безпощадною судьбой, я разомъ испыталъ на себѣ вліяніе этихъ двухъ ужасныхъ ударовъ.

"Письмо, адресованное на мое имя въ трактиръ "Кожаной бутылки", что въ Кобгемѣ, вѣроятно, дойдетъ до моихъ рукъ… если только буду существовать на этомъ свѣтѣ. Міръ для меня ненавистенъ, почтенный мой другъ и благопріятель, и я былъ бы радъ погрязнуть гдѣ-нибудь въ пустынѣ или дремучемъ лѣсу. О, если бы судьба, сжалившись надъ несчастнымъ, совсѣмъ исторгла меня изъ среды… простите меня — пожалѣйте! Жизнь для меня невыносима. Духъ, горящій въ нашей груди, есть, такъ сказать, рукоятка жезла, на которомъ человѣкъ, этотъ бѣдный носильщикъ нравственнаго міра, носить тяжелое бремя треволненій и суетъ житейскихъ: сломайте рукоятку — бремя упадетъ, и носильщикъ не будетъ болѣе способенъ идти въ дальнѣйшій путь. Такова натура человѣка, дражайшій мой другъ! Скажите очаровательной Рахили, — ахъ, опять, опять!

Треси Топманъ".

— Мы должны немедленно оставить это мѣсто, — сказалъ м-ръ Пикквикъ, складывая письмо. — Послѣ того, что случилось, было бы вообще неприлично жить здѣсь; но теперь вдобавокъ мы обязаны отыскать своего друга.

И, сказавъ это, онъ быстро пошелъ домой.

Намѣреніе президента немедленно распространилось по всему хутору. Напрасно м-ръ Уардль и его дочери упрашивали пикквикистовъ погостить еще нѣсколько дней: м-ръ Пикквикъ былъ непреклоненъ. Важныя дѣла, говорилъ онъ, требуютъ его личнаго присутствія въ англійской столицѣ.

Въ эту минуту пришелъ на дачу старикъ пасторъ.

— Неужели вы точно ѣдете? — сказалъ онъ, отведя въ сторону м-ра Пикквика.

М-ръ Пикквикъ далъ утвердительный отвѣтъ.

— Въ такомъ случаѣ позвольте вамъ представить небольшой манускриптъ, который я хотѣлъ было прочитать здѣсь въ общемъ присутствіи вашихъ друзей. Рукопись эта, вмѣстѣ съ нѣкоторыми другими бумагами, досталась мнѣ послѣ смерти моего друга, доктора медицины, служившаго въ нашемъ провинуіальномъ сумасшедшемъ домѣ. Большую часть бумагъ я сжегъ; но эта рукопись, по многимъ причинамъ, тщательно хранилась въ моемъ портфелѣ. Вѣроятно, вы такъ же, какъ и я, будете сомнѣваться, точно ли она есть подлинное произведеніе сумасшедшаго человѣка; но во всякомъ случаѣ мнѣ весьма пріятно рекомендовать этотъ интересный памятникъ ученому вниманію вашего клуба.

М-ръ Пикквикъ съ благодарностью принялъ манускриптъ и дружески разстался съ обязательнымъ пасторомъ.

Гораздо труднѣе было разстаться съ радушными и гостепріимными жителями Меноръ-Фарма. М-ръ Пикквикъ поцѣловалъ молодыхъ дѣвушекъ — мы хотѣли сказать: съ отеческою нѣжностью, какъ будто онѣ были его родныя дочери; но это выраженіе по нѣкоторымъ причинамъ оказывается неумѣстнымъ, и потому надобно сказать просто: — Пикквикъ поцѣловалъ молодыхъ дѣвушекъ, обнялъ старую леди съ сыновнею нѣжностью, потрепалъ, по патріархальному обычаю, розовыя щеки смазливыхъ горничныхъ и вложилъ въ ихъ руки болѣе субстанціальныя доказательства своего отеческаго одобренія. Размѣнъ прощальныхъ церемоній съ самимъ хозяиномъ счастливой семьи былъ чрезвычайно трогателенъ и радушенъ; но всего трогательнѣе было видѣть, какъ прощался поэтъ Снодграсъ со всѣми членами семейства и особенно съ миссъ Эмиліей Уардль, начинавшей уже вполнѣ понимать поэтическія свойства молодого гостя.

Наконецъ, послѣ многихъ возгласовъ, поцѣлуевъ, объятій, рукопожатій, друзья наши выбрались на открытый дворъ и медленными шагами выступили за ворота. Нѣсколько разъ оглядывались они на гостепріимный Меноръ-Фармъ, и много воздушныхъ поцѣлуевъ послалъ м-ръ Снодграсъ въ отвѣтъ на взмахъ бѣлаго платочка, безпрестанно появлявшагося въ одномъ изъ верхнихъ оконъ.

Въ Моггльтонѣ путешественники добыли колесницу, доставившую ихъ въ Рочестеръ безъ дальнѣйшихъ приключеній. Дорогой общая печаль ихъ нѣсколько утратила свою сокрушительную силу, и они уже могли, по прибытіи въ гостиницу, воспользоваться превосходнымъ обѣдомъ, изготовленнымъ на кухнѣ "Золотого быка". Отобравъ, наконецъ, необходимыя справки относительно дальнѣйшей ѣзды, друзья наши черезъ нѣсколько часовъ послѣ обѣда, отправились въ Кобгемъ.

То была превосходная прогулка, такъ какъ іюньскій день склонялся къ вечеру и на безоблачномъ небѣ солнце продолжало еще сіять во всемъ своемъ блескѣ. Путь нашихъ друзей лежалъ черезъ густой и тѣнистый лѣсъ, прохлаждаемый слегка свѣжимъ вѣтеркомъ, шелестѣвшимъ между листьями, и оживляемый разнообразнымъ пѣніемъ птицъ, порхавшихъ съ кустика на кустикъ. Мохъ и плющъ толстыми слоями обвивались вокругъ старыхъ деревьевъ, и зеленый дернъ разстилался шелковымъ ковромъ по мягкой землѣ. Путешественники подъѣзжали къ открытому парку съ древнимъ замкомъ, обнаружившимъ передъ ихъ глазами затѣйливыя выдумки живописной архитектуры временъ королевы Елисаветы. Со всѣхъ сторонъ виднѣлись тутъ длинные ряды столѣтнихъ дубовъ и вязовъ; обширныя стада оленей весело щипали свѣжую траву, и по временамъ испуганный заяцъ выбѣгалъ на долину съ быстротою тѣней, бросаемыхъ на землю облаками въ солнечный ландшафтъ.

— О, еслибъ всѣ оскорбленные и страждущіе отъ вѣроломства людей приходили со своей тоской на это поэтическое мѣсто, — я убѣжденъ, привязанность ихъ къ жизни возвратилась бы немедленно при одномъ взглядѣ на эти прелести природы:

Такъ воскликнулъ м-ръ Пикквикъ, упоенный философическимъ очарованіемъ и озаренный вдохновеніемъ счастливыхъ мыслей.

— Я совершенно согласенъ съ вами, — сказалъ м-ръ Винкель.

— И нельзя не согласиться, — подтвердилъ м-ръ Пикквикъ. — Это мѣсто придумано, какъ нарочно, для оживленія страдающей души закоренѣлыхъ мизантроповъ.

М-ръ Снодграсъ и м-ръ Винкель изъявили еще разъ свое совершеннѣйшее согласіе на глубокомысленное замѣчаніе президента.

Черезъ нѣсколько минутъ трое путешественниковъ были уже подлѣ деревенскаго трактира "Кожаной бутылки" и заботливо разспрашивали о своемъ другѣ.

— Томми, ведите джентльменовъ въ общую залу, — сказала трактирщица.

Коренастый малый, двадцати лѣтъ съ небольшимъ, отворилъ дверь въ концѣ коридора и ввелъ путешественниковъ въ длинную низенькую комнату, меблированную по всѣмъ сторонамъ кожаными стульями съ высокими спинками, и украшенную по стѣнамъ разнообразною коллекціей портретовъ и фигуръ самаго фантастическаго свойства. На верхнемъ концѣ этой залы находился столъ, на столѣ — бѣлая скатерть деревенскаго издѣлія, на бѣлой скатерти — жареная курица, ветчина, бутылка мадеры, двѣ бутылки шотландскаго пива, и прочая, и прочая. За столомъ сидѣлъ не кто другой, какъ самъ м-ръ Топманъ, удивительно мало похожій на человѣка, проникнутаго ненавистью къ благамъ земной жизни.

При входѣ друзей м-ръ Топманъ положилъ на столъ ножикъ и вилку и съ печальнымъ видомъ вышелъ къ нимъ на встрѣчу.

— Я вовсе не разсчитывалъ на удовольствіе встрѣтить васъ въ здѣшней глуши, — сказалъ м-ръ Топманъ, пожимая руку президента, — это очень любезно съ вашей стороны.

— А! — воскликнулъ м-ръ Пикквикъ, усаживаясь за столъ и отирая крупныя капли пота со своего чела. — Доканчивай свой обѣдъ и выходи со мной гулять: намъ нужно поговорить наединѣ.

М-ръ Топманъ, безпрекословно послушный повелѣніямъ президента, принялся съ замѣчательною быстротою уничтожать одно за другимъ скромныя блюда деревенскаго обѣда. М-ръ Пикквикъ между тѣмъ прохлаждалъ себя обильными возліяніями пива и мадеры. Лишь только обѣдъ приведенъ былъ къ вожделѣнному концу, президентъ и членъ Пикквикскаго клуба отправились гулять, оставивъ своихъ друзей въ залѣ "Кожаной бутылки".

Минутъ тридцать ходили они за оградой деревенской церкви, и, судя по жестамъ президента можно было догадаться, что м-ръ Пикквикъ опровергалъ съ особенною живостью возраженія и доказательства своего упрямаго противника. Мы не станемъ повторять подробностей этой одушевленной бесѣды, неизобразимой, конечно, ни перомъ, ни языкомъ. Утомился ли м-ръ Топманъ продолжительной ходьбой послѣ сытнаго обѣда, или онъ почувствовалъ рѣшительную неспособность противиться краснорѣчивымъ доказательствамъ великаго мужа, дѣло остается подъ сомнѣніемъ; только онъ уступилъ, наконецъ, во всемъ и призналъ надъ собою совершенную побѣду.

— Такъ и быть, — сказалъ онъ, — гдѣ бы ни пришлось провести мнѣ остатокъ своихъ печальныхъ дней, это, конечно, все равно. Вы непремѣнно хотите пользоваться скромнымъ обществомъ несчастнаго друга — пусть: я согласенъ раздѣлять труды и опасности вашихъ предпріятій.

М-ръ Пикквикъ улыбнулся, пожалъ протянутую руку, и оба пошли назадъ къ своимъ друзьямъ.

Въ эту самую минуту благодѣтельный случай помогъ м-ру Пикквику сдѣлать то безсмертное открытіе, которое доставило громкую извѣстность его клубу и распространило его антикварскую славу по всей вселенной. Они уже миновали ворота "Кожаной бутылки" и углубились гораздо далѣе въ деревню, прежде чѣмъ вспомнили, гдѣ стоялъ деревенскій трактиръ. Обернувшись назадъ, м-ръ Пикквикъ вдругъ увидѣлъ недалеко отъ дверей крестьянской хижины небольшой растреснувшійся камень, до половины погребенный въ землѣ. Онъ остановился.

— Это очень странно, — сказалъ м-ръ Пикквикъ.

— Что такое странно? — съ безпокойствомъ спросилъ м-ръ Топманъ, озираясь во всѣ стороны и не останавливаясь ни на какомъ опредѣленномъ предметѣ. — Богъ съ вами, Пикквикъ, что такое?

М-ръ Пикквикъ между тѣмъ, проникнутый энтузіазмомъ своего чуднаго открытія, стоялъ на колѣняхъ передъ маленькимъ камнемъ и заботливо стиралъ съ него пыль носовымъ платкомъ.

— Надпись, надпись! — воскликнулъ м-ръ Пиккзикъ.

— Возможно ли? — воскликнулъ м-ръ Топманъ.

— Ужъ я могу различить, — продолжалъ м-ръ Пикквикъ, вытирая камень и бросая пристальные взгляды черезъ свои очки, — ужъ я могу различить крестъ и букву Б, и букву Т. Это очень важно, — сказалъ онъ, быстро вскочивъ на свои ноги. — Надпись отличается всѣми признаками старины, и, быть можетъ, она существовала за нѣсколько вѣковъ до начала деревни. Надобно воспользоваться этимъ обстоятельствомъ.

М-ръ Пикквикъ постучался въ дверь избы. Явился крестьянинъ.

— Не знаете ли вы, мой другъ, какимъ образомъ попалъ сюда этотъ камень? — спросилъ м-ръ Пикквикъ благосклоннымъ тономъ.

— Нѣтъ, сэръ, не знаю, — отвѣчалъ учтиво спрошенный. — Онъ, кажись, лежалъ здѣсь еще прежде, чѣмъ родился мой отецъ.

М-ръ Пикквикъ бросилъ на своего товарища торжествующій взглядъ.

— Послушайте, любезный, — продолжалъ м-ръ Пикквикъ взволнованнымъ тономъ, — вѣдь этотъ камень, я полагаю, вамъ не слишкомъ нуженъ: не можете ли вы продать его?

— Да кто-жъ его купитъ? — спросилъ простодушный крестьянинъ.

— Я дамъ вамъ десять шиллинговъ, — сказалъ м-ръ Пикквикъ съ лукавымъ видомъ, — если вы потрудитесь отрыть его для меня.

Глупый человѣкъ вытаращилъ глаза, взялъ деньги и отвѣсилъ низкій поклонъ щедрому джентльмену, не думая и не гадая, какую драгоцѣнность уступалъ онъ за ничтожную сумму ученому свѣту. М-ръ Пикквикъ собственными руками поднялъ отрытый камень, очистилъ съ него мохъ и, воротясь въ трактиръ, положилъ его на столъ.

Въ нѣсколько минутъ драгоцѣнный камень былъ вымытъ, вычищенъ, выхоленъ, и восторгъ пикквикистовъ выразился самыми энергическими знаками, когда общія ихъ усилія увѣнчались вождѣленнымъ успѣхомъ. Камень былъ неровенъ, растреснулся, и неправильныя буквы таращились вкривь и вкось; при всемъ томъ, ученые мужи могли ясно разобрать остатокъ слѣдующей надписи:

+

Б И Л С Т У

M С П Р

И Л Ж

И Л

З Д Е С В О Т А

В Р О.

М-ръ Пикквикъ сидѣлъ, потирая руки, и съ невыразимымъ наслажденіемъ смотрѣлъ на сокровище, отысканное имъ. Честолюбіе его было теперь удовлетворено въ одномъ изъ самыхъ главныхъ пунктовъ. Въ странѣ, изобилующей многочисленными остатками среднихъ вѣковъ, въ бѣдной деревушкѣ, поселившейся на классической почвѣ старины — онъ… онъ… президентъ Пикквикскаго клуба, открылъ весьма загадочную и во всѣхъ возможныхъ отношеніяхъ любопытную надпись, ускользавшую до сихъ поръ отъ наблюденія столькихъ ученыхъ мужей, предшествовавшихъ ему на поприщѣ археологическихъ разысканій. Драгоцѣнный камень долженъ будетъ объяснить какой-нибудь запутанный фактъ въ европейской исторіи среднихъ вѣковъ, и — почему знать? быть можетъ, суждено ему измѣнить самый взглядъ на критическую разработку историческихъ матеріаловъ. М-ръ Пикквикъ смотрѣлъ во всѣ глаза и едва вѣрилъ своимъ чувствамъ.

— Ну, господа, — сказалъ онъ наконецъ, — это даетъ рѣшительное направленіе моимъ мыслямъ: завтра мы должны возвратиться въ Лондонъ.

— Завтра! — воскликнули въ одинъ голосъ изумленные ученики.

— Завтра, — повторилъ м-ръ Пикквикъ. — Ученый свѣтъ долженъ немедленно воспользоваться отысканнымъ сокровищемъ и употребить всѣ свои усилія для опредѣленія настоящаго смысла древнихъ письменъ. Притомъ есть y меня въ виду другая довольно важная цѣль. Черезъ нѣсколько дней, городъ Итансвилль будетъ выбирать изъ своей среды представителей въ парламентъ, и знакомый мнѣ джентльменъ, м-ръ Перкеръ, приглашенъ туда, какъ агентъ одного изъ кандидатовъ. Наша обязанность, господа, явиться на мѣсто дѣйствія и вникать во всѣ подробности дѣла, столь дорогого для всякаго англичанина, уважающаго въ себѣ національное чувство.

— Отлично! — воскликнули съ энтузіазмомъ его друзья.

М-ръ Пикквикъ бросилъ вокругъ себя испытующій взглядъ. Пламенное усердіе молодыхъ людей, столь ревностныхъ къ общему благу, распалило его собственную грудь благороднѣйшимъ энтузіазмомъ. М-ръ Пикквикъ стоялъ во главѣ пылкаго юношества, онъ это чувствовалъ и зналъ.

— Господа, предлагаю вамъ окончить этотъ день пирушкой въ честь и славу науки! — воскликнулъ президентъ вдохновеннымъ тономъ.

И это предложеніе было принято съ единодушнымъ восторгомъ. М-ръ Пикквикъ уложилъ свое сокровище въ деревянный ящикъ, купленный нарочно для этой цѣли y содержательницы трактира, и поспѣшилъ занять за столомъ президентское мѣсто. Весь вечеръ посвященъ былъ заздравнымъ тостамъ и веселой дружеской бесѣдѣ.

Было уже одиннадцать часовъ, — позднее время для маленькой деревушки, — когда м-ръ Пикквикъ отправился въ спальню, приготовленную для него заботливой прислугой. Онъ отворилъ окно, поставилъ на столъ зажженную свѣчу и погрузился въ глубокомысленныя размышленія о достопамятныхъ событіяхъ двухъ послѣднихъ дней.

Время и мѣсто были удивительнымъ образомъ приспособлены къ философическому созерцанію великаго человѣка. М-ръ Пикквикъ сидѣлъ, облокотившись на окно, сидѣлъ и думалъ. Бой часового колокола, прогудѣвшаго двѣнадцать, впервые возвратилъ его къ дѣйствительному міру. Первый ударъ отозвался торжественнымъ звукомъ въ барабанчикѣ его ушей; но когда смолкло все и наступила тишина могилы, м-ръ Пикквикъ почувствовалъ себя совершенно одинокимъ. Взволнованный этой внезапной мыслью, онъ раздѣлся на скорую руку, задулъ свѣчу и легъ въ постель.

Всякій испыталъ на себѣ то непріятное состояніе духа, когда ощущеніе физической усталости напрасно вступаетъ въ безсильную борьбу съ неспособностью спать. Въ этомъ именно состояніи находился м-ръ Пикквикъ теперь, въ глухой полночный часъ. Онъ повертывался съ бока на бокъ, щурилъ и сжималъ глаза; пробовалъ лежать спиною внизъ и спиною вверхъ: все безполезно! Было ли то непривычное напряженіе, испытанное въ этотъ вечеръ: жаръ, духота, водка и коньякъ, странная постель, или другія какія-нибудь неразгаданныя обстоятельства, только мысли м-ра Пикквика съ неотразимой силой обращались на фантастическіе портреты въ трактирной комнатѣ, и онъ невольно припоминалъ волшебныя сказки самаго фантастическаго свойства. Провертѣвшись такимъ образомъ около часа, онъ пришелъ къ печальному заключенію, что ему суждено совсѣмъ не спать въ эту тревожную ночь. Досадуя на себя и на судьбу, онъ всталъ, обулся и набросилъ халатъ на свои плечи. "Лучше какое-нибудь движеніе, думалъ онъ, чѣмъ безплодныя мечты, лишенныя всякой разумной мысли". Онъ взглянулъ въ окно — было очень темно; прошелся вокругъ спальни — было очень тѣсно.

Переходя тревожно отъ дверей къ окну и отъ окна къ дверямъ, онъ вдругъ припомнилъ въ первый разъ, что съ нимъ былъ манускриптъ пастора. Счастливая мысль! Одно изъ двухъ: или найдетъ онъ интересное чтеніе, или будетъ скучать, зѣвать и, наконецъ, уснетъ. Онъ вынулъ тетрадь изъ кармана своей бекеши, придвинулъ къ постели круглый столикъ, зажегъ свѣчу, надѣлъ очки и приготовился читать. Почеркъ былъ очень странный, и бумага во многихъ мѣстахъ почти совершенно истерлась. Фантастическое заглавіе заставило м-ра Пикквика припрыгнуть на своей постели, и онъ бросилъ вокругъ себя безпокойный взглядъ. Скоро, однакожъ, ученый мужъ успокоился совершеннѣйшимъ образомъ, кашлянулъ два-три раза, снялъ со свѣчки, поправилъ очки и внимательно началъ читать: "Записки сумасшедшаго".

"Сумасшедшій — да! Какимъ неистово ужаснымъ звукомъ это слово раздалось въ моихъ ушахъ въ давно-бывалые годы! Помню смертельный страхъ, насильственно вторгшійся въ мою молодую грудь, помню бурливое клокотаніе горячей крови, готовой застыть и оледениться въ моихъ жилахъ при одномъ этомъ словѣ, и помню я, какъ замиралъ во мнѣ духъ, и колѣна мои тряслись и подгибались при одной мысли о возможности сойти съ ума!

"Какъ часто въ глухой полночный часъ, проникнутый судорожнымъ трепетомъ, я вставалъ со своей постели, становился на колѣни и молился долго, пламенно молился, чтобъ всемогущая сила избавила меня отъ проклятія, тяготѣвшаго надъ родомъ моимъ! Какъ часто, отуманенный инстинктивною тоской среди веселыхъ игръ и забавъ, я вдругъ удалялся въ уединенныя мѣста и проводилъ самъ съ собою унылые часы, наблюдая за ходомъ горячки, начинавшей пожирать мой слабый, постепенно размягчавшійся мозгъ. Я зналъ, что зародышъ бѣшенства былъ въ моей крови, что оно глубоко таилось въ мозгу моихъ костей, что одно поколѣніе нашего рода окончило свой вѣкъ, не бывъ зараженнымъ этою фамильною чумой, и что я первый долженъ былъ начать свой особый, новый рядъ бѣшеныхъ людей. Такъ было прежде, и, слѣдовательно, — я зналъ, — такъ будетъ впереди. Забиваясь по временамъ въ уединенный уголъ шумной залы, я видѣлъ, какъ вдругъ умолкали веселыя толпы, перемигивались, перешептывались, и я зналъ, что рѣчь ихъ идетъ о несчастномъ человѣкѣ, близкомъ къ потерѣ умственныхъ силъ своей духовно-нравственной природы. Заранѣе отчужденный отъ общества людей, я молчалъ, скучалъ и думалъ.

"Такъ прошли годы, длинные-предлинные годы. Ночи въ здѣшнемъ мѣстѣ тоже иной разъ бываютъ очень длинны; но ровно ничего не значатъ онѣ въ сравненіи съ тогдашними ночами и страшными грезами печальныхъ лѣтъ тревожной юности моей. Больно вспоминать про тѣ годы, и грудь моя надрывается отъ страха даже теперь, когда я воображаю мрачныя формы чудовищъ, выставлявшихъ свои гнусныя рожи изъ всѣхъ угловъ моей одинокой спальни. Склоняясь надъ моимъ изголовьемъ и передразнивая меня своими длинными языками, они гомозились вокругъ моихъ ушей и нашептывали съ дикимъ, затаеннымъ смѣхомъ, что полъ того стараго дома, гдѣ умеръ отецъ моего отца, обагренъ былъ его собственною кровью, которую исторгъ онъ самъ изъ своихъ жилъ въ припадкѣ бѣшенаго пароксизма. Напрасно затыкалъ я уши и забивалъ свою голову въ подушки: чудовища визжали неистово и дико, что поколѣніе, предшествовавшее дѣду, оставалось свободнымъ отъ фамильной маніи, но что его собственный дѣдъ прожилъ цѣлые десятки лѣтъ, прикованный къ стѣнѣ желѣзною цѣпью и связанный по рукамъ и ногамъ. Чудовища называли правду — это я зналъ, хорошо зналъ, Я отыскалъ всѣ подробности въ фамильныхъ бумагахъ, хотя ихъ тщательно старались отъ меня скрывать. Ха, ха, ха! Я былъ слишкомъ хитеръ, нѣтъ нужды, что сумасшедшій.

"Манія, наконецъ, обрушилась надо мной всею своею силой, и я удивился, отчего мнѣ прежде было такъ страшно сойти съ ума. Теперь вступилъ я въ большой свѣтъ, пришелъ въ соприкосновеніе съ умными людьми, говорилъ, острилъ, дѣлалъ предположенія, проекты, и привелъ въ исполненіе множество нелѣпыхъ плановъ, озадачившихъ своею оригинальностью дальновидныхъ мудрецовъ. Я смѣялся до упада въ тиши своего кабинета, и никто въ цѣломъ мірѣ не подозрѣвалъ, что голова моя страдала размягченіемъ мозга. Съ какимъ восторгомъ поздравилъ я себя, что умѣлъ такъ искусно провести, надуть и одурачить всѣхъ своихъ любезнѣйшихъ друзей, видѣвшихъ во мнѣ остряка и прожектера, готоваго работать вмѣстѣ съ ними на общую пользу! О, если бы знали они, съ кѣмъ вели свои дѣла! Случалось, иной другъ обѣдалъ со мною за однимъ столомъ съ глаза-на-глазъ и беззаботно веселился, выпивая тостъ за тостомъ за мое "драгоцѣнное" здоровье; какъ бы поблѣднѣлъ онъ и съ какою быстротою ринулся бы вонъ изъ дверей, еслибъ могъ вообразить на одну минуту, что любезнѣйшій другъ, сидѣвшій подлѣ него съ острымъ и блестящимъ ножомъ въ рукахъ, есть никто другой, какъ сумасшедшій человѣкъ.

"Сокровища перешли въ мои руки, богатство полилось черезъ край, и я утопалъ въ океанѣ удовольствій, которыхъ цѣнность стократъ увеличилась въ моихъ глазахъ отъ сознанія, что я съ такимъ искусствомъ умѣлъ скрывать свою завѣтную тайну. Я получилъ въ наслѣдство огромное имѣніе. Законъ, даже самъ стоглазый законъ, приведенный въ заблужденіе, поручилъ сумасшедшему управленіе землей и капиталомъ, отстранивъ цѣлые десятки разумныхъ претендентовъ. Куда смотрѣли проницательные люди, гордые своимъ здравымъ разсудкомъ? Куда дѣвалась опытность законовѣдовъ, способныхъ открывать проблескъ истины во мракѣ заблужденій?

"У меня были деньги: — за мной ухаживалъ весь свѣтъ. Я моталъ свое золото безумно, — каждый прославлялъ мою щедрость. О, какъ унижались передо мной эти три гордые брата! Да и самъ отецъ, сѣдовласый старецъ, — какое уваженіе, почтеніе, снисходительность, благоговѣніе ко мнѣ съ его стороны! У старика была дочь, y молодыхъ людей — сестра; всѣ пятеро не имѣли иной разъ чѣмъ накормить голодную собаку. Я былъ богатъ, и когда меня женили на молодой дѣвицѣ, улыбка торжества озарила веселыя лица убогихъ родственниковъ, воображавшихъ въ простотѣ сердечной, что замысловатые ихъ планы увѣнчались вожделѣннымъ успѣхомъ. Дошелъ чередъ и до моей улыбки. Улыбки? Нѣтъ, я смѣялся, хохоталъ, рвалъ свои волосы и катался по ковру передъ брачной постелью, упоенный своимъ блистательнымъ успѣхомъ. Какъ мало думали они, на какую жертву была обречена молодая дѣвица!

"Думали? — Зачѣмъ имъ думать? Какая нужда всѣмъ этимъ господамъ, что сестра ихъ связала свою судьбу съ сумасшедшимъ мужемъ? Что значило для нихъ счастье сестры, противопоставленное золоту ея супруга? Что могло значить легкое перо, бросаемое на воздухъ моей рукой, въ сравненіи съ золотою цѣпью, которая украшаетъ мое тѣло?

"Въ одномъ только я ошибся жестоко, несмотря на всю свою хитрость. Бываютъ иногда минуты умственнаго омраченія даже съ тѣми, которые, какъ я, лишены своего природнаго разсудка. Голова моя была въ чаду, и я стремглавъ низринулся въ разставленныя сѣти. Не будь я сумасшедшій, я бы, вѣроятно, понялъ и догадался въ свое время, что молодая дѣвушка — будь это въ ея власти — согласилась бы скорѣе закупорить себя въ свинцовомъ гробѣ, чѣмъ перешагнуть за порогъ моихъ мраморныхъ палатъ съ титуломъ невѣсты богача. Поздно узналъ я, что сердце ея уже издавна посвящено было плѣнительнымъ формамъ розоваго юноши съ черными глазами: — разъ она произнесла его имя въ тревожномъ снѣ, убаюканная зловѣщей мечтой. Узналъ я, что ее съ намѣреніемъ принесли въ жертву, чтобы доставить кусокъ хлѣба гордымъ братьямъ и старому отцу.

"Теперь я не могу помнить лицъ, очертаній и фигуръ; но я знаю, молодая дѣвушка слыла красавицей и вполнѣ заслуживала эту славу. Она прелестна, я это знаю. Въ свѣтлыя лунныя ночи, когда все покойно вокругъ и я пробуждаюсь отъ своего сна, я вижу, какъ въ углу этой самой кельи стоитъ, безъ словъ и безъ движенія, легкая прозрачная фигура съ длинными черными волосами, волнующимися на ея спинѣ отъ колыханій неземного вѣтра, и съ блестящими глазами, которые пристально смотрятъ на меня, не мигая и не смыкаясь ни на одно мгновеніе. Уфъ! кровь стынетъ въ моемъ сердцѣ, когда я пишу эти строки, — ея это форма, ея видъ и осанка. Лицо ея блѣдно, глаза блестятъ какимъ-то свѣтомъ, но я помню и знаю, что всѣ эти черты принадлежали ей. Фигура не двигается никогда, не морщитъ своего чела, не хмуритъ бровей и не дѣлаетъ гримасъ, какъ другіе призраки, наполняющіе эту келью; но она страшнѣе для моихъ глазъ, чѣмъ всѣ эти духи, терзавшіе меня въ давно-истекшіе годы. Изъ могилы вышла она, и свѣжее дыханіе смерти на ея челѣ.

"Цѣлый годъ почти наблюдалъ я, какъ лицо ея блѣднѣло со дня на день; цѣлый годъ почти я видалъ, какъ слезы текли по ея печальнымъ щекамъ безъ всякой видимой причины. Наконецъ, я все узналъ. Она не любила меня никогда — этого я отнюдь не подозрѣвалъ: она презирала мое богатство, ненавидѣла блескъ и пышность, среди которой жила — этого я никакъ не ожидалъ. Она любила другого. Объ этомъ я никогда и не думалъ. Странныя чувства забились въ моей груди, и мысли, одна другой мрачнѣе и страшнѣе, вихремъ закружились въ моемъ размягченномъ мозгу. Я далекъ былъ отъ того, чтобы ненавидѣть ее, хотя ненависть къ предмету ея любви съ дикимъ буйствомъ заклокотала въ моемъ сердцѣ. Я жалѣлъ о злосчастной жизни, на которую обрекъ ее холодный эгоизмъ безчувственной родни. Я зналъ, что бѣдственные часы ея жизни сочтены неумолимой судьбой, но меня мучила мысль, что ранѣе своей смерти она, быть можетъ, произведетъ на свѣтъ злосчастное существо, осужденное, подобно мнѣ, выносить страданія наслѣдственнаго умопомѣшательства… и я рѣшился убить ее.

"Нѣсколько недѣль я раздумывалъ, какому роду смерти отдать предпочтеніе. — Сперва я подумалъ объ отравѣ; потомъ мнѣ пришла мысль утопить мою жертву; наконецъ, я остановился на огнѣ. Нашъ громадный домъ объятъ пламенемъ, a жена сумасшедшаго превратилась въ уголь и золу, — какая поразительная картина! Я долго лелѣялъ эту мысль и хохоталъ до упаду, представляя себѣ, какъ разумные люди станутъ относиться къ этой штукѣ, ничего въ ней не понимая, и какъ ловко они будутъ проведены хитростью сумасшедшаго! Однакожъ, по зрѣломъ размышленіи, я нашелъ, что огонь непригоденъ для моей цѣли. Бритва заняла все мое вниманіе. О! какое наслажденіе испытывалъ я день за днемъ, натачивая ее и представляя въ своемъ воображеніи тотъ рубецъ, какой будетъ сдѣланъ ею на шеѣ моей жены.

"Наконецъ, явились ко мнѣ старыя чудовища, которыя и прежде руководили моими дѣйствіями, и на разные голоса прошептали, что пришла пора дѣйствовать, и положили мнѣ въ руку открытую бритву, Я крѣпко сжалъ ее, быстро вскочилъ съ постели и наклонился надъ своей спящей женой. Ея лицо было прикрыто рукой; я осторожно отодвинулъ руку, и она упала на грудь несчастной женщины. Видимо, жена моя плакала недавно, потому что на щекахъ ея еще оставались незасохшія капли слезъ. Ея блѣдное лицо было кротко и спокойно и въ то время, какъ я смотрѣлъ на него, оно озарялось нѣжной улыбкой. Я осторожно положилъ руку на плечо. Она вздрогнула, но еще во снѣ. Я наклонился ниже… Она вскрикнула и пробудилась.

"Одно движеніе моей руки — и звукъ навсегда бы замеръ въ ея груди. Но я испугался и отступилъ шагъ назадъ. Ея глаза пристально смотрѣли на меня, и не знаю, отчего это случилось, но только ея взглядъ производилъ во мнѣ чувство трепета и смятенія. Она поднялась съ кровати. Я задрожалъ, бритва была y меня въ рукѣ, но я не могъ пошевелиться. Она стала медленно отступать къ двери, продолжая смотрѣть на меня своимъ спокойнымъ, пристальнымъ взглядомъ. Приблизившись къ двери, она обернулась. Очарованіе исчезло. Я подскочилъ впередъ и схватилъ ея за руку. Она вскрикнула разъ и другой и упала на полъ.

"Теперь я мотъ убить ее безъ всякаго сопротивленія, но въ домѣ уже была произведена тревога. Я услышалъ стукъ шаговъ на ступеняхъ лѣстницы. Я вложилъ бритву въ футляръ, отперъ дверь на лѣстницу и громко позвалъ на помощь.

"Пришли люди, подняли ее и положили на кровать. Цѣлые часы не приходила она въ себя, a когда пришла и къ ней воротилась способность говорить, она потеряла разсудокъ, стала дика и даже свирѣпа.

"Призвали докторовъ. Великіе люди подкатили къ моему подъѣзду на прекрасныхъ лошадяхъ, и жирные лакеи стояли на запяткахъ ихъ каретъ. Нѣсколько недѣль сряду бодрствовали они при постели моей больной жены. Открылся, наконецъ, между ними великій консиліумъ, и они совѣщались въ другой комнатѣ съ торжественною важностью, обращаясь другъ къ другу на таинственномъ нарѣчіи врачебнаго искусства. Послѣ консультаціи, одинъ изъ самыхъ знаменитыхъ эскулаповъ предсталъ передо мной съ глубокомысленнымъ лицомъ, отвелъ меня въ сторону, сдѣлалъ ученое вступленіе, сказалъ въ утѣшеніе и назиданіе нѣсколько краснорѣчивыхъ словъ, и объявилъ мнѣ, сумасшедшему, — что жена моя сошла съ ума. Онъ стоялъ со мною y открытаго окна, и его рука лежала на моемъ плечѣ. Стоило употребить весьма легкое усиліе, и премудрый эскулапъ полетѣлъ бы вверхъ ногами на кирпичный тротуаръ. Это была бы превосходнѣйшая штука! Но я глубоко таилъ въ своей груди завѣтную тайну, и эскулапъ остался невредимъ. Черезъ нѣсколько дней мнѣ было объявлено, что больную должно запереть въ какомъ-нибудь чуланѣ, подъ строгимъ надзоромъ опытной сидѣлки: сумасшедшій долженъ былъ озаботиться насчетъ ареста своей жены. Я удалился за городъ въ открытое поле, гдѣ никто не могъ меня слышать, и громко хохоталъ я, и дикій крикъ мой долго разносился по широкому раздолью.

"Она умерла на другой день. Почтенный старецъ съ сѣдыми волосами сопровождалъ на кладбище свою возлюбленную дщерь, и нѣжные братцы оросили горькими слезами безчувственное тѣло своей сестрицы.

"Духъ мой волновался, чувства били постоянную тревогу, и я предугадывалъ инстинктивно, что секретъ мой, рано или поздно, сдѣлается извѣстнымъ всему свѣту, что меня назовутъ ея убійцей. Я не могъ постоянно скрывать своей дикой радости и буйнаго разгула, клокотавшаго въ моей груди. Оставаясь одинъ въ своей комнатѣ, я прыгалъ, скакалъ, билъ въ ладоши, кувыркался, плясалъ, и дикій восторгъ мой раздавался иной разъ по всему дому. Когда я выходилъ со двора и видѣлъ на улицахъ шумныя толпы, когда сидѣлъ въ театрѣ, слышалъ звуки оркестра и смотрѣлъ на танцующихъ актеровъ, неистовая радость до того начинала бушевать въ моей груди, что я томился непреодолимымъ желаніемъ выпрыгнуть на сцену и разорвать на мелкіе куски весь этотъ народъ. Но, удерживая порывы своего восторга, я скрежеталъ зубами, топалъ ногой и крѣпко прижималъ острые ногти къ ладонямъ своихъ собственныхъ рукъ. Все шло хорошо, и никто еще не думалъ, не гадалъ, что я былъ сумасшедшій.

"Помню… это, однакожъ, послѣдняя вещь, которую я еще могу хранить въ своей памяти: дѣйствительность въ моемъ мозгу перемѣшивается теперь на половину съ фантастическими грезами, да и нѣтъ y меня времени отдѣлять перепутанныя идеи одну отъ другой. — Помню, какъ, наконецъ, меня вывели на свѣжую воду. Ха, ха, ха! Еще я вижу, какъ теперь, ихъ испуганные взоры, еще чувствую, какъ сжатый кулакъ мой бороздилъ ихъ блѣдныя щеки и какъ потомъ, съ быстротою вихря, я бросился впередъ, оставивъ ихъ оглашать безполезнымъ визгомъ и гвалтомъ пустое пространство. Сила гиганта объемлетъ меня, когда я думаю теперь объ этомъ послѣднемъ подвигѣ въ своей жизни между разумными людьми. Вотъ… вотъ какъ дребезжитъ, хруститъ, ломается и гнется эта желѣзная рѣшетка подъ моей могучей рукой. Я могъ бы искромсать ее, какъ гибкій сучокъ, если бы могъ видѣть опредѣленную цѣль для такого маневра; но здѣсь пропасть длинныхъ галлерей, запоровъ, дверей: трудно было пробить себѣ дорогу черезъ всѣ эти преграды Да еслибъ и пробилъ, на дворѣ, я знаю, пришлось бы наткнуться на желѣзныя ворота, всегда запертыя и задвинутыя огромнымъ желѣзнымъ болтомъ. Всѣмъ здѣсь извѣстно, что я былъ за человѣкъ.

"Ну да… такъ точно: я выѣзжалъ на какой-то спектакль. Было уже поздно, когда я воротился домой. Мнѣ сказали, что въ гостиной дожидается меня одинъ изъ трехъ братцевъ, желавшій, сказалъ онъ, переговорить со мною о какомъ-то важномъ дѣлѣ: я помню это хорошо. Этотъ человѣкъ, должно замѣтить, служилъ для меня предметомъ самой остервенѣлой ненависти, къ какой только способенъ сумасшедшій. Уже давно я собирался вонзить свои когти въ его надменную морду. Теперь мнѣ доложили, что онъ сидитъ и ждетъ меня для переговоровъ. Я быстро побѣжалъ наверхъ. Ему нужно было сказать мнѣ пару словъ. По данному знаку слуги удалились. Было поздно, и мы остались наединѣ, съ глазу на глазъ — первый разъ въ жизни.

"Я тщательно отворотилъ отъ него свои глаза, такъ какъ мнѣ было извѣстно, — и я гордился этимъ сознаніемъ, — что огонь бѣшенства изливался изъ нихъ яркимъ потокомъ. Мы сидѣли молча нѣсколько минутъ. Онъ первый началъ разговоръ. Странныя выходки съ моей стороны, говорилъ онъ, послѣдовавшія немедленно за смертью моей сестры, были нѣкоторымъ образомъ оскорбленіемъ священной ея памяти. Соображая различныя обстоятельства, ускользавшія прежде отъ его вниманія, онъ былъ теперь почти убѣжденъ, что я дурно обращался съ его сестрой. Поэтому онъ желалъ знать, справедливо ли онъ думалъ, что я злонамѣренно оскорбляю память несчастной покойницы и оказываю явное неуваженіе къ ея осиротѣлому семейству. Званіе, которое онъ носитъ, уполномочиваетъ его требовать отъ меня такихъ объясненій.

"Этотъ человѣкъ имѣлъ должность, красивую должность, купленную на мои деньги. Въ его головѣ прежде всего родился и созрѣлъ остроумный планъ — заманить меня въ западню и овладѣть моимъ богатствомъ. Больше всѣхъ и настойчивѣе всѣхъ другихъ членовъ семейства принуждалъ онъ свою сестру выйти за меня, хотя зналъ, что сердце ея принадлежало молодому человѣку, любившему ее до страсти. Званіе уполномочиваетъ его! Но это званіе было позорной ливреей его стыда! Противъ воли я обратилъ на него свой взоръ, но не проговорилъ ни слова.

"Подъ вліяніемъ этого взора, физіономія его быстро начала измѣняться. Былъ онъ не трусъ, но краска мгновенно сбѣжала съ его лица, и онъ отодвинулъ свой стулъ. Я подсѣлъ къ нему ближе и когда я засмѣялся — мнѣ было очень весело, — онъ вздрогнулъ. Бѣшенство сильнѣе заклокотало въ моей крови. Онъ испугался.

"— A вы очень любили свою сестрицу, когда она была жива? — спросилъ я. — Очень?

"Онъ съ безпокойствомъ оглянулся вокругъ, и я увидѣлъ, какъ рука его ухватилась за спинку стула. Однакожъ, онъ не сказалъ ничего.

"— Вы негодяй, сэръ, — продолжалъ я веселымъ тономъ, — я открылъ ваши адскіе замыслы противъ меня и узналъ, что сердце вашей сестры принадлежало другому, прежде чѣмъ вы принудили ее вступить въ ненавистный бракъ. Я знаю все и повторяю — вы негодяй, сэръ.

"Онъ вскочилъ, какъ ужаленный вепрь, высоко поднялъ стулъ надъ своею головою и закричалъ, чтобъ я посторонился, тогда какъ мы стояли другъ передъ другомъ лицомъ къ лицу.

"Голосъ мой походилъ на дикій визгъ, потому что я чувствовалъ бурный приливъ неукротимой злобы въ своей груди. Старыя чудовища выступали на сцену передъ моими глазами и вдохновляли меня мыслью — растерзать его на части.

"— Будь ты проклятъ, извергъ! — взвизгнулъ я во всю мочь. — Я сумасшедшій! Провались ты въ тартарары!

"Богатырскимъ взмахомъ я отбилъ деревянный стулъ, брошенный мнѣ въ лицо, схватилъ его за грудь, и оба мы грянулись на полъ.

"То была не шуточная борьба. Высокій и дюжій мужчина, онъ сражался за свою жизнь. Я зналъ, ничто въ мірѣ не сравняется съ моей силой, и притомъ — правда была на моей сторонѣ… Да, на моей, хоть я былъ сумасшедшій. Скоро онъ утомился въ неравной борьбѣ. Я наступилъ колѣномъ на его грудь и обхватилъ обѣими руками его мясистое горло. Его лицо покрылось багровой краской, глаза укатились подъ лобъ, онъ высунулъ языкъ и, казалось, принялся меня дразнить. Я стиснулъ крѣпче его шею.

"Вдругъ дверь отворилась, съ шумомъ и гвалтомъ ворвалась толпа народа и дружно устремилась на сумасшедшаго силача.

"Секретъ мой былъ открытъ, и теперь надлежало мнѣ бороться за свою свободу. Быстро вскочилъ я на ноги, бросился въ самый центръ своихъ враговъ и мгновенно прочистилъ себѣ путь, какъ будто моя могучая рука была вооружена сѣкирой. Выюркнувъ изъ двери, я однимъ прыжкомъ перескочилъ черезъ перила и въ одно мгновеніе очутился среди улицы.

"Прямо и быстро побѣжалъ я, и никто не смѣлъ меня остановить. Я заслышалъ шумъ позади и удвоилъ свое бѣгство. Шумъ становился слабѣе и слабѣе и, наконецъ, совсѣмъ заглохъ въ отдаленномъ пространствѣ; но я стремительно бѣжалъ впередъ, перепрыгивая черезъ болота, черезъ рвы, перескакивая черезъ стѣны, съ дикимъ воемъ, крикомъ и визгомъ, которому дружнымъ хоромъ вторили воздушныя чудовища, толпившіяся вокругъ меня спереди и сзади, справа и слѣва. Демоны и чертенята подхватили меня на свои воздушныя руки, понесли на крыльяхъ вѣтра, заголосили, зажужжали, застонали, засвистали, перекинули меня черезъ высокій заборъ, закружили мою голову, и я грянулся безъ чувствъ на сырую землю. Пробужденный и приведенный въ себя, я очутился здѣсь, въ этой веселой кельѣ, куда рѣдко заходитъ солнечный свѣтъ и куда прокрадываются лучи блѣднаго мѣсяца единственно для того, чтобы рѣзче оттѣнять мрачные призраки и эту безмолвную фигуру, которая вѣчно жмется въ своемъ темномъ углу. Бодрствуя почти всегда, днемъ и ночью, я слышу иногда странные визги и крики изъ различныхъ частей этой обширной палаты. Кто и чего добивается этимъ гвалтомъ, я не знаю; но въ томъ нѣтъ сомнѣнія, что блѣдная фигура не принимаетъ въ немъ ни малѣйшаго участья. Лишь только первыя тѣни ночного мрака набѣгутъ въ эту келью, она, тихая и скромная, робко забивается въ свой темный уголокъ и стоитъ неподвижно на одномъ и томъ же мѣстѣ, прислушиваясь къ веселой музыкѣ моей желѣзной цѣпи и наблюдая съ напряженнымъ вниманіемъ мои прыжки по соломенной постели".

Въ концѣ манускрипта было приписано другою рукою слѣдующее замѣчаніе:

"Случай довольно рѣдкій и не совсѣмъ обыкновенный. Сумасбродство несчастливца, начертавшаго эти строки, могло быть естественнымъ слѣдствіемъ дурного направленія, сообщеннаго его способностямъ въ раннюю эпоху молодости. Буйная жизнь, необузданныя прихоти и всевозможныя крайности должны были постепенно произвести размягченіе въ мозгу, лихорадочное броженіе крови и, слѣдовательно, извращеніе нормальнаго состоянія интеллектуальныхъ силъ. Первымъ дѣйствіемъ помѣшательства была странная идея, будто наслѣдственное бѣшенство переходило въ его фамиліи изъ рода въ родъ: думать надобно, что онъ случайно познакомился съ извѣстною медицинскою теоріей, допускающей такое несчастіе въ человѣческой природѣ. Мысль эта сообщила мрачный колоритъ дѣятельности его духа, произвела болѣзненное безуміе, которое подъ конецъ естественнымъ образомъ превратилось въ неистовое бѣшенство. Весьма вѣроятно, и даже нѣтъ никакого сомнѣнія, что всѣ описанныя подробности, быть можетъ, нѣсколько изуродованныя больнымъ его воображеніемъ, случились на самомъ дѣлѣ. Должно только удивляться и вмѣстѣ благодарить судьбу, что онъ, оставаясь такъ долго незамѣченнымъ въ кругу знакомыхъ и близкихъ особъ, не произвелъ между ними болѣе опустошительныхъ бѣдъ: чего не въ состояніи сдѣлать человѣкъ съ пылкими страстями, не подчиненными управленію здраваго разсудка?"

Лишь только м-ръ Пикквикъ окончилъ чтеніе пасторской рукописи, свѣча его совсѣмъ догорѣла, и свѣтъ угасъ внезапно безъ всякихъ предварительныхъ мерцаній, шипѣній и хрустѣній въ знакъ послѣдняго издыханія, что естественнымъ образомъ сообщило судорожное настроеніе организму великаго мужа. Бросивъ на стулъ ночныя статьи своего туалета и кинувъ вокругъ себя боязливый взглядъ, онъ поспѣшилъ опять запрятаться подъ одѣяло и на этотъ разъ весьма скоро погрузился въ глубокій сонъ.

Солнце сіяло великолѣпно на безоблачномъ небѣ, и былъ уже поздній часъ утра, когда великій человѣкъ пробудился отъ своего богатырскаго сна. Печальный мракъ, угнетавшій его въ продолженіе безсонной ночи, исчезъ вмѣстѣ съ мрачными тѣнями, покрывавшими ландшафтъ, и мысли его были такъ же свѣжи, легки и веселы, какъ блистательное лѣтнее утро. Послѣ скромнаго завтрака въ деревенскомъ трактирѣ четыре джентльмена выступили дружной группой по дорогѣ въ Гревзендъ, въ сопровожденіи крестьянина, который несъ на своей спинѣ деревянный ящикъ съ драгоцѣннымъ камнемъ. Они прибыли въ этотъ городъ въ часъ пополудни, сдѣлавъ предварительное распоряженіе, чтобъ вещи ихъ были отправлены изъ Рочестера въ Сити. Дилижансъ только-что отправился въ Лондонъ, путешественники взяли мѣста на имперіалѣ и черезъ нѣсколько часовъ пріѣхали благополучно въ столицу Великобританіи.

Слѣдующіе три или четыре дня были употреблены на приготовленіе къ путешествію въ городъ Итансвилль. Такъ какъ всякое отношеніе къ этому важному предпріятію требуетъ особенной главы, то мы, пользуясь здѣсь немногими оставшимися строками, разскажемъ коротко исторію знаменитаго открытія въ области антикварской науки.

Изъ дѣловыхъ отчетовъ клуба, бывшихъ въ нашихъ рукахъ, явствуетъ, что м-ръ Пикквикъ читалъ записку объ этомъ открытіи въ общемъ собраніи господъ членовъ, созванныхъ ввечеру на другой день послѣ возвращенія президента въ англійскую столицу. При этомъ, какъ и слѣдовало ожидать, м-ръ Пикквикъ вошелъ въ разнообразныя и чрезвычайно остроумныя ученыя соображенія о значеніи древней надписи. Впослѣдствіи она была скопирована искуснымъ художникомъ и представлена королевскому обществу антикваріевъ и другимъ ученымъ сословіямъ во всѣхъ частяхъ свѣта. Зависть и невѣжество, какъ обыкновенно бываетъ, возстали соединенными силами противъ знаменитаго открытія. М-ръ Пикквикъ принужденъ былъ напечатать брошюру въ девяносто шесть страницъ мелкаго шрифта, гдѣ предлагалъ двадцать семь разныхъ способовъ чтенія древней надписи. Брошюра, тотчасъ же переведенная на множество языковъ, произвела сильное впечатлѣніе въ ученомъ мірѣ, и всѣ истинные любители науки объявили себя на сторонѣ глубокомысленныхъ мнѣній президента. Три почтенныхъ старца лишили своихъ старшихъ сыновей наслѣдства именно за то, что они осмѣлились сомнѣваться въ древности знаменитаго памятника, и вдобавокъ нашелся одинъ эксцентрическій энтузіастъ, который, въ припадкѣ отчаянія постигнуть смыслъ мистическихъ начертаній, самъ добровольно отказался отъ правъ майоратства. Семьдесятъ европейскихъ и американскихъ ученыхъ обществъ сдѣлали м-ра Пикквика своимъ почетнымъ членомъ: эти общества, при всѣхъ усиліяхъ, никакъ не могли постигнуть настоящаго смысла древней надписи; но всѣ безъ исключенія утверждали, что она имѣетъ необыкновенно важный характеръ.

Одинъ только нахалъ, — и мы спѣшимъ передать имя его вѣчному презрѣнію всѣхъ истинныхъ любителей науки, — одинъ только нахалъ дерзновенно хвастался тѣмъ, будто ему удалось въ совершенствѣ постигнуть настоящій смыслъ древняго памятника, смыслъ мелочный и даже ничтожный. Имя этого нахала — м-ръ Блоттонъ. Раздираемый завистью и снѣдаемый низкимъ желаніемъ помрачить славу великаго человѣка, м-ръ Блоттонъ нарочно для этой цѣли предпринялъ путешествіе въ Кобгемъ и по пріѣздѣ саркастически объявилъ въ своей гнусной рѣчи, произнесенной въ полномъ собраніи господъ членовъ, будто онъ, Блоттонъ, видѣлъ самого крестьянина, продавшаго знаменитый камень, принадлежавшій его семейству. Крестьянинъ соглашался въ древности камня, но рѣшительно отвергалъ древность надписи, говоря, будто она есть произведеніе его собственныхъ рукъ и будто ее должно читать такимъ образомъ: "Билль Стумпсъ приложилъ здѣсь свое тавро". Всѣ недоразумѣнія ученыхъ, доказывалъ Блоттонъ, произошли единственно отъ безграмотности крестьянина, совершенно незнакомаго съ правилами англійской орфографіи. Билль Стумпсъ — имя и фамилія крестьянина; тавромъ называлъ онъ клеймо, которое употреблялъ для своихъ лошадей. Вся эта надпись, подтверждалъ Блоттонъ, нацарапана крестьяниномъ безъ всякой опредѣленной цѣли.

Само собою разумѣется, что Пикквикскій клубъ, проникнутый достодолжнымъ презрѣніемъ къ этому безстыдному и наглому шарлатанству, не обратилъ никакого вниманія на предложенное объясненіе. М-ръ Блоттонъ, какъ злонамѣренный клеветникъ и невѣжда, былъ немедленно отстраненъ отъ всякаго участія въ дѣлахъ клуба, куда строжайшимъ образомъ запретили ему самый входъ. Съ общаго согласія господъ членовъ рѣшено было, въ знакъ совершеннѣйшей довѣренности и благодарности, предложить въ подарокъ м-ру Пикквику пару золотыхъ очковъ, которые онъ и принялъ съ искреннею признательностью. Свидѣтельствуя въ свою очередь глубокое уваженіе къ почтеннымъ товарищамъ и сочленамъ, м-ръ Пикквикъ предложилъ снять съ себя портретъ, который и былъ для общаго назиданія повѣшенъ въ парадной залѣ клуба.

Къ стыду науки, мы должны здѣсь съ прискорбіемъ объявить, что низверженный м-ръ Блоттомъ отнюдь не призналъ себя побѣжденнымъ. Онъ также написалъ брошюру въ тридцать страницъ и адресовалъ ее семидесяти ученымъ обществамъ Америки и Европы. Брошюра дерзновенно подтверждала свое прежнее показаніе и намекала вмѣстѣ съ тѣмъ на близорукость знаменитыхъ антикваріевъ. Имя м-ра Блоттона сдѣлалось предметомъ общаго негодованія, и его опровергли, осмѣяли, уничтожили въ двухъ стахъ памфлетахъ, появившихся почти одновременно во всѣхъ европейскихъ столицахъ на живыхъ и мертвыхъ языкахъ. Всѣ эти памфлеты съ примѣчаніями, дополненіями и объясненіями Пикквикскій клубъ перевелъ и напечаталъ на свой собственный счетъ въ назиданіе и урокъ безстыднымъ шарлатанамъ, осмѣливающимся оскорблять достоинство науки. Такимъ образомъ поднялся сильнѣйшій споръ, умы закипѣли, перья заскрипѣли, и это чудное смятеніе въ учебномъ мірѣ извѣстно до сихъ поръ подъ названіемъ "Пикквикской битвы"

Такимъ образомъ, нечестивое покушеніе повредить безсмертной славѣ м-ра Пикквика обрушилось всею своею тяжестью на главу его клеветника. Семьдесятъ ученыхъ обществъ единодушно и единогласно одобрили всѣ мнѣнія президента и вписали его имя въ исторію антикварской науки. Но знаменитый камень остается до сихъ поръ неистолкуемымъ и вмѣстѣ безмолвнымъ свидѣтелемъ пораженія всѣхъ дерзновенныхъ враговъ президента Пикквикскаго клуба.

Глава XII. Весьма важная, образующая, такъ сказать, эпоху какъ въ жизни м-ра Пикквика, такъ и во всей этой исторіи

Уже извѣстно, что лондонская квартира м-ра Пикквика находилась въ Гозуэлльской улицѣ. Комнаты его, при всей скромности и простотѣ, были очень чисты, комфортабельны, опрятны, а, главное, приспособлены какъ нельзя лучше къ пребыванію въ нихъ человѣка съ его геніемъ и обширными способностями къ наблюдательности всякаго рода. Кабинетъ его (онъ же и гостиная) помѣщался въ первомъ этажѣ окнами на улицу, спальня — во второмъ. Такимъ образомъ, сидѣлъ ли онъ за своей конторкой съ перомъ или книгою въ рукахъ, или стоялъ въ своей опочивальнѣ предъ туалетнымъ зеркаломъ съ бритвой, щеткой и гребенкой — въ томъ и другомъ случаѣ великій человѣкъ имѣлъ полную возможность созерцать человѣческую натуру во всѣхъ категоріяхъ и формахъ, въ какихъ только она могла проявляться на многолюдномъ и шумномъ переулкѣ. Хозяйка его, м-съ Бардль, — вдова и единственная наслѣдница покойнаго чиновника лондонской таможни, — была женщина довольно статная и ловкая, съ пріятной физіономіей и живѣйшими манерами, мастерица разливать чай и стряпать пломъ-пудинги — кухмистерскій талантъ, полученный ею отъ природы и развитый продолжительнымъ упражненіемъ до значительной степени геніальности. Не было въ домѣ ни дѣтей, ни слугъ, ни куръ_; ни пѣтуховъ; кромѣ самой хозяйки единственными жильцами были здѣсь: большой человѣкъ и маленькій мальчишка: большой человѣкъ никто другой, какъ самъ м-ръ Пикквикъ, a мальчишка составлялъ единственное произведеніе самой м-съ Бардль. Большой человѣкъ, постоянно занятый философическими упражненіями внѣ домашняго очага, приходилъ въ свою квартиру въ десять часовъ ночи, когда рукою заботливой хозяйки изготовлялась для него мягкая постель на складной кровати; маленькій человѣкъ вертѣлся постоянно около своей матери, и гимнастическія его упражненія не переходили за порогъ родительскаго дома. Чистота и спокойствіе владычествовали во всѣхъ углахъ и закоулкахъ, и воля м-ра Пикквика была здѣсь непреложнымъ закономъ.

Всякому, кто знакомъ былъ съ этими подробностями въ домашней экономіи великаго человѣка и съ его необыкновенною аккуратностью во всѣхъ мысляхъ, чувствахъ и дѣлахъ, показались бы, вѣроятно, весьма таинственными и загадочными — физіономія, осанка и поведеніе м-ра Пикквика раннимъ утромъ, наканунѣ того достопамятнаго дня, когда вновь должна была начаться его ученая экспедиція для историческихъ, географическихъ и археологическихъ наблюденій. Онъ ходилъ по комнатѣ взадъ и впередъ съ замѣчательною скоростью, выглядывалъ довольно часто изъ окна, посматривалъ на часы и обнаруживалъ другіе очевидные знаки нетерпѣнія, весьма необыкновеннаго въ его философической натурѣ. Было ясно, что предметъ великой важности наполняетъ его созерцательную душу, но какой именно — неизвѣстно. Этого не могла даже отгадать сама м-съ Бардль, чистившая теперь его комодъ, стулья и диваны.

— М-съ Бардль! — сказалъ, наконецъ, м-ръ Пикквикъ, когда его хозяйка, послѣ своей утомительной экзерсиціи, остановилась среди комнаты съ половою щеткой въ рукахъ.

— Къ вашимъ услугамъ, сэръ, — сказала м-съ, Бардль.

— Мальчикъ, мнѣ кажется, ходитъ слишкомъ долго.

— Не мудрено, сэръ, дорога дальняя, — отвѣчала м-съ Бардль, — до Боро не вдругъ дойдешь.

— Правда ваша, правда! — замѣтилъ м-ръ Пикквикъ.

И онъ опять впалъ въ глубокое раздумье, между тѣмъ какъ м-съ Бардль принялась мести полъ.

— М-съ Бардль, — сказалъ м-ръ Пикквикъ черезъ нѣсколько минутъ.

— Къ вашимъ услугамъ, сэръ.

— Какъ вы думаете, м-съ Бардль, расходы на двухъ человѣкъ значительно больше, чѣмъ на одного?

М-съ Бардль покраснѣла до самыхъ кружевъ своего чепца, такъ какъ ей показалось, что глаза ея жильца заморгали искрами супружеской любви.

— Что за вопросъ, м-ръ Пикквикъ! Боже мой что за вопросъ!

— Какъ же вы думаете, м-съ Бардль?

Хозяйка подошла къ самому носу ученаго мужа, который сидѣлъ въ эту минуту на диванѣ, облокотившись на столъ.

— Это зависитъ, добрый мой м-ръ Пикквикъ, — сказала она, улыбаясь и краснѣя какъ роза, — это зависитъ отъ особы, на которую падетъ вашъ выборъ. Если, примѣромъ сказать, будетъ она бережлива и осторожна, тогда, конечно… вы сами знаете м-ръ Пикквикъ.

— Справедливо, сударыня, совершенно справедливо; но человѣкъ, котораго я имѣю въ виду… (Здѣсь м-ръ Пикквикъ пристально взглянулъ на м-съ Бардль), человѣкъ этотъ владѣетъ всѣми свойствами, необходимыми въ домашнемъ быту, и притомъ, если не ошибаюсь, онъ хорошо знаетъ свѣтъ, м-съ Бардль: его проницательность и опытность могутъ принести мнѣ существенную пользу.

— Вы такъ думаете?

— Да, я почти увѣренъ въ этомъ, — продолжалъ м-ръ Пикквикъ, принимая важную осанку, отличавшую его во всѣхъ случаяхъ, когда рѣчь шла о какомъ — нибудь интересномъ предметѣ,- и если сказать вамъ правду, я рѣшился, м-съ Бардль.

— Такъ скоро? Боже мой, Боже мой!

— Вамъ, можетъ быть, покажется весьма страннымъ, что я никогда не просилъ вашего совѣта объ этомъ предметѣ и даже не упоминалъ о немъ до нынѣшняго утра, когда я отправилъ вашего мальчика… не такъ ли, м-съ Бардль.

Но м-съ Бардль, вмѣсто словъ, могла отвѣчать только выразительнымъ и нѣжнымъ взоромъ. Она поклонилась м-ру Пикквику, глядя на него издали, какъ на предметъ недоступный, и вотъ теперь вдругъ, совершенно неожиданнымъ образомъ, онъ возводитъ ее на такую высоту, которая никогда не грезилась ей въ самыхъ бурныхъ и слѣпыхъ мечтахъ ея пламенной фантазіи, развитой продолжительнымъ вдовствомъ. Итакъ — м-ръ Пикквикъ дѣлалъ предложеніе… какой остроумный планъ! — отослать ея малютку въ Боро, спровадить его съ глазъ долой… отстранить всякое препятствіе… какъ это умно, деликатно!

— Что вы на это скажете, м-съ Бардль.

— Ахъ, м-ръ Пикквикъ!.. вы такой добрый!

— По моему, м-съ Бардль, это будетъ очень хорошо, во-первыхъ, вы избавитесь отъ многихъ хозяйственныхъ хлопотъ… не такъ ли?

— Объ этомъ, сэръ, не извольте безпокоиться, — возразила вдова, упоенная сладкою мечтой о близкомъ счастіи. — Пусть эти хлопоты увеличатся во сто разъ, только бы вы были счастливы, мой добрый, несравненный м-ръ Пикквикъ! Ваше вниманіе къ моему одиночеству…

— Ну, да и это, конечно, пунктъ важный, — перебилъ м-ръ Пикквикъ, — хотя я о немъ и не думалъ. Вамъ не будетъ скучно, м-съ Бардль, потому что съ вами будетъ человѣкъ разговорчивый и веселый.

— Вы меня осчастливите, я не сомнѣваюсь въ этомъ, — сказала м-съ Бардль.

— Да и вашему малюткѣ…

— Господи, спаси его и помилуй! — перебила м-съ Бардль съ материнскимъ вздохомъ.

— Вашему малюткѣ, говорю, тоже будетъ очень весело. У него будетъ опытный товарищъ, который станетъ его учить, наблюдать за его нравственностью. Подъ его руководствомъ, я увѣренъ, онъ въ одну недѣлю сдѣлаетъ больше, чѣмъ теперь въ цѣлый годъ.

И м-ръ Пикквикъ бросилъ на свою собесѣдницу самую благосклонную улыбку.

— Милый! милый!

М-ръ Пикквикъ, совсѣмъ не ожидавшій такого нѣжнаго эпитета, обнаружилъ изумленный видъ.

— Милый, добрый мой толстунчикъ!..

И, не прибавляя больше никакихъ объясненій, м-съ Бардль бросилась въ объятія м-ра Пикквика и обвила его шею своими дебелыми руками, испуская при этомъ катаракты слезъ и хоры глубокихъ воздыханій.

— Что съ вами, м-съ Бардль? — вскричалъ ошеломленный м-ръ Пикквикъ. — Образумьтесь… м-съ Бардль… если кто нибудь придетъ… оставьте… я ожидаю пріятелей…

— О, пусть ихъ идутъ!.. Пусть придетъ весь свѣтъ! — кричала изступленная вдова. — Я никогда васъ не оставлю, мой добрый, милый, несравненный другъ души моей!

Съ этими словами миссъ Бардль прижалась еще плотнѣе къ могучей груди президента.

— Отстанете ли вы наконецъ? — говорилъ м-ръ Пикквикъ, вырываясь изъ насильственныхъ объятій. — Чу, кто-то идетъ… шаги на лѣстницѣ. М-съ Бардль, ради Бога, подумайте, въ какое положеніе вы ставите меня…

Безполезныя мольбы! М-съ Бардль безъ чувствъ повисла на шеѣ отчаяннаго старика, и прежде, чѣмъ онъ успѣлъ положить ее на диванъ, въ комнату вошелъ малютка Бардль, ведя за собою господъ Снодграса, Топмана и Винкеля.

М-ръ Пикквикъ остался прикованнымъ къ своему мѣсту, безъ движенія и языка. Онъ стоялъ среди комнаты съ прелестнымъ бременемъ на своихъ рукахъ и безсмысленно смотрѣлъ на лица своихъ друзей, не обнаруживая ни малѣйшаго покушенія объяснить имъ этотъ загадочный случай. Друзья въ свою очередь глазѣли на него; малютка Бардль таращилъ свои глаза на всѣхъ вообще и на каждаго порознь.

Оглушительное изумленіе пикквикистовъ и столбнякъ почтеннаго президента могли бы, нѣтъ сомнѣнія, продолжиться въ одинаковомъ положеніи до той поры, пока сама собою возстановилась бы прерванная жизненность интересной, леди, еслибъ черезъ нѣсколько минутъ возлюбленный сынокъ, осѣненный наитіемъ внезапной мысли, не вздумалъ представить весьма чувствительное и трогательное доказательство своей дѣтской любви. Пораженный тоже, въ свою очередь, превеликимъ изумленіемъ при видѣ неожиданной сцены, онъ сначала какъ вкопанный стоялъ y дверей безъ всякаго опредѣленнаго выраженія на своемъ лицѣ; но вдругъ пришло ему въ голову, что матушка его, по всей вѣроятности, потерпѣла какой-нибудь вредъ, быть можетъ, побои отъ своего жильца, — и вотъ, не говоря дурного слова, онъ прямо вскочилъ на спину м-ра Пикквика, далъ ему тумака по головѣ и, въ довершеніе эффекта, вцѣпился зубами въ его плечо.

— Чего вы смотрите, господа? — вопіялъ м-ръ Пикквикъ. — Оттащите этого сорванца: онъ съ ума сошелъ.

— Что все это значитъ? — спросили въ одинъ голосъ ошеломленные пикквикисты.

— Право, я самъ не знаю, — отвѣчалъ застѣнчиво м-ръ Пикквикъ. — Оттащите прежде всего мальчишку…

Здѣсь м-ръ Винкель схватилъ за вихоръ нѣжнаго сынка интересной леди и, сопровождаемый пронзительнымъ визгомъ, потащилъ его на противоположный конецъ кабинета.

— Теперь, господа, — сказалъ м-ръ Пикквикъ, — Помогите мнѣ снести внизъ эту женщину.

— Охъ! охъ! — простонала м-съ Бардль. — Что это со мною?

— Позвольте, сударыня, снести васъ въ вашу спальню, — сказалъ обязательный м-ръ Топманъ.

— Покорно благодарю васъ, сэръ, благодарю.

И вслѣдъ затѣмъ интересная вдова, сопровождаемая своимъ любезнымъ сыномъ, была отведена въ свои покои.

— Не могу понять, господа, — началъ м-ръ Пикквикъ, когда пріятели сгруппировались вокругъ него, — право не могу понять, что сдѣлалось съ моей хозяйкой. Лишь только я сообщилъ ей о своемъ намѣреніи нанять слугу, она вдругъ, ни съ того ни съ сего, бросилась мнѣ на шею и принялась визжать, какъ изступленная вѣдьма. Странный случай, господа!

— Странный, — повторили друзья,

— Поставить меня въ такое непріятное положеніе!

— Очень странно!

Пріятели покачали головами, перекашлянулись и перемигнулись весьма многозначительными взорами другъ на друга.

Эти жесты и эти взгляды отнюдь не ускользнули отъ вниманія проницательнаго президента. Онъ замѣтилъ недовѣрчивость своихъ друзей и понялъ, что они подозрѣвали его въ любовныхъ шашняхъ.

— Въ коридорѣ стоитъ какой-то человѣкъ, — сказалъ м-ръ Топманъ.

— Это, вѣроятно, тотъ самый слуга, о которомъ я говорилъ вамъ, — сказалъ м-ръ Пикквикъ. — Сегодня утромъ я посылалъ за нимъ хозяйскаго сына. Позовите его, Снодграсъ.

М-ръ Снодграсъ вышелъ въ коридоръ, и черезъ минуту вмѣстѣ съ нимъ, явился въ комнату м-ръ Самуэль Уэллеръ.

— Здравствуйте… Надѣюсь вы не забыли меня? спросилъ м-ръ Пикквикъ.

— Какъ можно забыть васъ! — отвѣчалъ Самъ, плутовски прищуривая лѣвымъ глазомъ. — Я пособилъ вамъ изловить этого каналью… распребестія, сэръ, провалъ его возьми! Въ одно ухо влѣзетъ, въ другое вылѣзетъ, какъ говаривала моя тетка, когда сверчокъ забился въ ея ухо.

— Очень хорошо, только теперь не въ этомъ дѣло, — скороговоркой сказалъ м-ръ Пикквикъ. — Мнѣ надобно кой о чемъ переговорить съ вами. Садитесь.

— Покорнѣйше благодарю.

И м-ръ Самуэль Уэллеръ сѣлъ, озаботившись предварительно положить за дверями передъ лѣстницей свою старую бѣлую шляпу.

— Шляпенка не мудрящая, сэръ, — сказалъ онъ, вынимая платокъ изъ кармана, — но для носки, я вамъ скажу, матеріалъ чудодѣйственный, лучше всякой черепицы, что идетъ на дырявую крышу. Поля, правда, въ ней исчезли, то есть сгинули, сэръ; но это ничего, или даже, это очень хорошо, потому, во-первыхъ, что безъ полей она гораздо лучше, и потому, во вторыхъ, что вѣтерокъ свободнѣе продуваетъ черезъ дырья. Я прозвалъ ее летучимъ вентиляторомъ, сэръ.

Высказавъ эту сентенцію, м-ръ Уэллеръ улыбнулся пріятнѣйшимъ образомъ, взглянувъ на всѣхъ пикквикистовъ.

— Стало быть, можно теперь повести рѣчь насчетъ того дѣла, для котораго я пригласилъ васъ, — сказалъ м-ръ Пикквикъ веселымъ тономъ.

— Ведите, сэръ, готовъ слушать васъ, сэръ, какъ говорилъ одинъ ученикъ своему учителю, когда тотъ съѣздилъ его линейкой по головѣ.

— Надобно прежде всего узнать, мой милый, довольны ли вы настоящимъ мѣстомъ?

— Задача мудреная, сэръ. Я буду отвѣчать вамъ откровенно, если вы потрудитесь напередъ доложить, имѣется ли y васъ для меня въ виду примѣромъ будучи сказать, какое-нибудь лучшее мѣсто?

Лучъ краткаго благоволенія заигралъ на умилительной физіономіи м-ра Пикквика, когда онъ произнесъ свой отвѣтъ:

— Я почти рѣшился взять васъ къ себѣ.

— Право?

— Да.

— Жалованье?

— Двѣнадцать фунтовъ въ годъ.

— Платье?

— Двѣ фрачныхъ пары.

— Работа?

— Ходить за мною дома и путешествовать вмѣстѣ со мною и этими джентльменами.

— Идетъ!

— Стало быть, вы соглашаетесь?

— Идти въ услуженіе къ старому холостяку? Соглашаюсь, сэръ, если только платье придется подъ стать къ моему летучему вентилятору.

— Я вамъ подарю новую шляпу.

— Въ такомъ случаѣ вентиляторъ пригодится на растопку камина.

— Можете вы представить рекомендацію?

— Спросите обо мнѣ содержательницу гостиницы "Бѣлаго оленя".

— Можете придти сегодня вечеромъ?

— Я готовъ надѣть ваше платье сію же минуту, если угодно вашей милости, — проговорилъ Самуэль рѣшительнымъ тономъ.

— Приходите въ восемь часовъ. Если рекомендація окажется удовлетворительною, платье будетъ готово.

За исключеніемъ одной весьма простительной шалости, въ которой принимала нѣкоторое участіе смазливая горничная "Бѣлаго оленя", поведеніе м-ра Уэллера оказалось чистымъ, какъ хрусталь, и м-ръ Пикквикъ въ тотъ же день взялъ его къ себѣ. Привыкнувъ къ обыкновенной быстротѣ и рѣшительности во всѣхъ дѣлахъ общественной и частной жизни, великій человѣкъ повелъ своего новаго слугу на одно изъ тѣхъ благодѣтельныхъ торжищъ, которыя принимаютъ на себя обязанность снабжать джентльменовъ готовыми платьями всѣхъ возможныхъ цвѣтовъ и фасоновъ, и прежде, чѣмъ кончился этотъ вечеръ, м-ръ Самуэль Уэллеръ облачился въ сѣрый фракъ со свѣтлыми пуговицами, надѣлъ черную шляпу съ кокардой, пестрый жилетъ, синія брюки, легкіе штиблеты, и запасся прочими необходимыми статьями туалета. Само собою разумѣется, что на пуговицахъ были вырѣзаны эмблематическія буквы: П. К.

Поутру на другой день пикквикисты съ новымъ слугою катились въ дилижансѣ по большой дорогѣ въ Итансвилль.

— Чортъ меня возьми, если я понимаю, въ чемъ моя новая должность, — бормоталъ Самуэль, сидя на козлахъ вмѣстѣ съ кучеромъ дилижанса, — камердинеръ я, конюхъ, лакей, дворецкій, доѣзжачій, или, быть можетъ, все это вмѣстѣ, то, что называется, картофельный кисель, приправленный чеснокомъ, медомъ и сметаной. Какая мнѣ нужда? Спи, голубчикъ, ѣшь, веселись, смотри въ оба, и… и многая лѣта тебѣ, м-ръ Пикквикъ!

Глава XIII. Броженіе умовъ и волненіе сердецъ въ славномъ городѣ Итансвиллѣ

Мы должны, однакожъ, признаться откровенно, что, вплоть до погруженія нашихъ мыслей въ дѣловыя бумаги Пикквикскаго клуба, намъ никогда не приходилось встрѣчать имя Итансвилля, и даже послѣ, несмотря ни на какія изслѣдованія, мы никакъ не могли подтвердить очевидными доказательствами дѣйствительное существованіе этого города на земномъ шарѣ. Благоговѣя передъ каждымъ замѣчаніемъ м-ра Пикквика, историческимъ или статистическимъ, и вмѣстѣ нисколько не надѣясь на свою память, мы справлялись со всѣми возможными авторитетами насчетъ этого предмета, перелистывали всѣ древнія и новыя географіи, рылись въ географическихъ словаряхъ, пересмотрѣли всѣ европейскія карты, изданныя учеными обществами и, къ несчастію, нигдѣ не встрѣтили ничего похожаго на Итансвилль. Остается, стало быть, допустить единственное предположеніе, что м-ръ Пикквикъ, руководимый свойственнымъ ему чувствомъ деликатности, отстраняющей всякую личную обиду или колкій намекъ на кого бы то ни было, съ намѣреніемъ выставилъ въ своихъ запискахъ вымышленное названіе вмѣсто дѣйствительнаго имени того мѣста, которое было театромъ его наблюденій. Къ этому предположенію, между прочимъ, привело насъ одно маленькое обстоятельство, повидимому ничтожное съ перваго взгляда, но чрезвычайно важное съ историческо-критической точки зрѣнія. Описавъ контору дилижансовъ, откуда выѣхали наши путешественники, м-ръ Пикквикъ сдѣлалъ вступленіе къ подробной характеристикѣ трактировъ и гостиницъ, гдѣ они перемѣняли лошадей; но самая характеристика тщательно зачеркнута y него толстымъ слоемъ чернилъ, такъ что при всѣхъ усиліяхъ мы не могли разобрать ни одного слова: ясно, стало быть, что ученый мужъ съ намѣреніемъ озаботился скрыть отъ читателя самое направленіе своего путешествія, и критика никакими судьбами не можетъ опредѣлить съ точностью, въ какую сторону и по какой дорогѣ пикквикисты отправились изъ Лондона. Такимъ образомъ, отказываясь, къ удовольствію читателя, отъ всякихъ безполезныхъ догадокъ, мы прямо перейдемъ къ послѣдовательному изложенію фактовъ, описанныхъ ученыхъ мужемъ въ хронологическомъ порядкѣ.

Открывается прежде всего, что жители города Итансвилля, точь-въ-точь какъ и во всѣхъ другихъ небольшихъ англійскихъ городкахъ, считали себя народомъ чрезвычайно важнымъ въ экономическомъ и гражданскомъ смыслѣ. Они рѣзко раздѣлялись между собою на двѣ половины, или партіи — на «Синихъ» и «Желтыхъ». Каждый горожанинъ, сознавая свою собственную силу и важность своей индивидуальной личности, считалъ непремѣннымъ долгомъ принадлежать сердцемъ и душою, къ которой-нибудь изъ этихъ двухъ партій. При такомъ порядкѣ вещей, y нихъ, въ нѣкоторомъ родѣ, все шло вверхъ дномъ, и, несмотря на кипучую дѣятельность, никто ни въ чемъ не успѣвалъ. "Синіе" не пропускали благопріятнаго случая поперечить «Желтымъ»; «Желтые» пользовались всякимъ удобнымъ случаемъ поперечить «Синимъ», и отсюда выходило естественное слѣдствіе: гдѣ бы "Синіе" и «Желтые» ни встрѣтились между собой — на публичномъ митингѣ или въ ратушѣ — между ними поднимались безконечные споры, сопровождаемые иной разъ крупной бранью. Нѣтъ надобности распространяться, что при такомъ отношеніи партій всякій вопросъ въ городѣ Итансвиллѣ становился предметомъ самыхъ противоположныхъ разсужденій. Если «Желтые» предлагали, напримѣръ, перенести на другое мѣсто торговый рынокъ, "Синіе" собирали митингъ, на которомъ постановляли, что затѣя «Желтыхъ» — безполезная прихоть сумасбродовъ въ ущербъ городской казны; если "Синіе" предлагали украсить фонтаномъ городскую площадь, «Желтые» возставали противъ нихъ съ отчаяннымъ упорствомъ, доказывая вредоносное вліяніе фонтановъ на нервы животныхъ и людей. Были въ Итансвиллѣ магазины "Синіе" и магазины «Желтые», трактиры «Желтые» и трактиры "Синіе", и даже самыя мѣста въ театрѣ украшались названіемъ «Желтыхъ» и "Синихъ".

Само собою разумѣется, что каждая изъ этихъ двухъ могущественныхъ партій имѣла своего представителя и коновода, Въ городѣ издавались двѣ газеты: "Итансвилльская Синица" и "Итансвилльскій Журавль". «Синица» защищала "Синіе" принципы: «Журавль», напротивъ, пропитанъ былъ насквозь мнѣніями «Желтыхъ». Редакторы этихъ двухъ газетъ были, какъ и водится, заклятыми врагами, и весело было слушать, какъ они величали другъ друга: "эта легкомысленная и непростительно-вѣтреная Синица". "Журавль, необузданно-дерзкій и наглый." "Эта пустоголовая трещотка, внушающая, къ стыду человѣчества…". "Сорванецъ, забывающій, по обыкновенію, всякое чувство приличія и чести". Эти и подобные эпитеты, за которыми постоянно слѣдовали кипучіе возгласы и жаркія фразы, украшали всякій разъ столбцы обѣихъ газетъ и доставляли итансвилльской публикѣ неистощимые матеріалы для вседневнаго негодованія и восторга.

М-ръ Пикквикъ, съ своей обычной проницательностью, выбралъ самое интересное время для посѣщенія этого города. Жители Итансвилля выбирали изъ своей среды представителя въ Нижнюю Палату, и по этому случаю въ городѣ происходила страшная давка. Мнѣнія сталкивались и расталкивались безпрестанно, и каждый кричалъ вдоволь, сколько его душѣ было угодно. Кандидатомъ «Синихъ» былъ достопочтенный Самуэль Сломки, знаменитый дѣлами своего дѣда, между тѣмъ какъ «Желтые» приготовились стоять всею грудью за Горація Фицкина, владѣльца обширнаго помѣстья въ окрестностяхъ Итансвилля. «Синица» считала своею обязанностью предварить итансвилльскихъ гражданъ, что взоры не только Англіи, но и всего образованнаго міра были исключительно обращены на нихъ въ эту достопамятную эпоху, между тѣмъ какъ «Журавль» повелительно приказывалъ своимъ читателямъ явить себя достойными потомками древнихъ британцевъ. Словомъ сказать, было очень весело.

Было довольно поздно, когда м-ръ Пикквикъ и его друзья спустились, при содѣйствіи Сама, съ кровли итансвилльскаго дилижанса. Огромные синіе шелковые флаги развѣвались изъ оконъ гостиницы "Сизаго медвѣдя", и передъ каждымъ стекломъ красовались объявленія, напечатанныя гигантскими буквами, что "Комитетъ достопочтеннаго Самуэля Сломки" засѣдалъ здѣсь постоянно. Толпа празднаго народа, собравшагося среди дороги, смотрѣла на рослаго и краснощекаго джентльмена, который говорилъ съ балкона убѣдительную рѣчь въ пользу м-ра Сломки, — рѣчь, совершенно заглушаемую боемъ четырехъ огромныхъ барабановъ, разставленныхъ передъ этой гостиницей приверженцами м-ра Фицкина. Подлѣ оратора стоялъ низенькій человѣчекъ съ весьма заботливой физіономіей и энергическими ужимками: онъ снималъ по временамъ свою шляпу и дѣлалъ выразительные жесты, сопровождаемые въ толпѣ громкими восклицаніями и страшнымъ энтузіазмомъ. Кончивъ свою рѣчь и надсадивъ горло, ораторъ сошелъ со сцены, увѣренный, что вполнѣ достигъ своей цѣли, хотя никто не могъ слышать его доказательствъ.

Лишь только пикквикисты вышли изъ дилижанса, воздухъ огласился троекратными залпами самыхъ дружныхъ восклицаній.

— Ура! Ур-ра! Ур-p-ра! — кричала толпа.

— Еще одинъ разъ! — сказалъ съ балкона маленькій человѣчекъ.

Залпъ восклицаній снова огласилъ воздухъ.

— Да здравствуетъ Самуэль Сломки! — кричала толпа.

— Да здравствуетъ Самуэль Сломки! — закричалъ м-ръ Пикквикъ, снимая шляпу.

— Не надо Фицкина! — проревѣла толпа.

— Не надо Фицкина! — пробасилъ м-ръ Пикквикъ.

— Урра! Ур-р-р-ра-а-а!

— Кто этотъ Сломки? — втихомолку спросилъ м-ръ Топманъ.

— Почему мнѣ знать? — отвѣчалъ м-ръ Пикквикъ.

Пикквикисты вдругъ измѣрили всю глубину этого отвѣта и, хотя никто изъ нихъ не зналъ достопочтеннаго Самуэля Сломки, однакожъ всѣ принялись дружнымъ хоромъ кричать его имя.

Сопровождаемые между тѣмъ огромной толпой, путешественники подошли къ воротамъ гостиницы, продолжая надрывать свою грудь и горло торжественными восклицаніями. Первымъ предметомъ ихъ заботливости было — пріискать квартиру для ночлега. М-ръ Пикквикъ подозвалъ трактирнаго слугу.

— Есть ли y васъ свободные нумера? — спросилъ онъ.

— Не знаю, сэръ; кажется, все биткомъ набито. Впрочемъ я справлюсь.

Слуга побѣжалъ въ буфетъ и чрезъ нѣсколько минутъ воротился съ вопросомъ:

— Позвольте узнать, сэръ: вы "Синій" или "Желтый"?

Задача довольно трудная, потому *что ни м-ръ Пикквикъ, ни его друзья не принимали, собственно говоря, ни малѣйшаго участія въ дѣлахъ города Итансвилля. Къ счастію, м-ръ Пикквикъ вспомнилъ въ эту минуту о своемъ новомъ пріятелѣ, м-рѣ Перкерѣ.

— Не знаете ли вы, любезный, одного джентльмена, по имени Перкера? — спросилъ м-ръ Пикквикъ.

— Какъ не знать, сэръ: м-ръ Перкеръ — агентъ м-ра Самуэля Сломки.

— Вѣдь онъ "Синій", я полагаю?

— Разумѣется.

— Ну, такъ и мы "Синіе", — проговорилъ м-ръ Пикквикъ.

Замѣтивъ, однакожъ, нерѣшительность и колебаніе слуги, м-ръ Пикквикъ вручилъ ему свою визитную карточку, съ порученіемъ отдать ее немедленно м-ру Перкеру, если онъ дома. Слуга побѣжалъ въ гостиницу и черезъ минуту воротился опять.

— М-ръ Перкеръ приказалъ васъ просить къ себѣ,- сказалъ онъ торопливымъ тономъ.

Слѣдуя по указанному направленію, м-ръ Пикквикъ вошелъ въ огромную комнату перваго этажа, гдѣ за большимъ письменнымъ столомъ, заваленнымъ бумагами и книгами, сидѣлъ не кто другой, какъ самъ м-ръ Перкеръ.

— Здравствуйте, почтеннѣйшій, здравствуйте, — сказалъ сухопарый джентльменъ, вставая со своего мѣста, — очень радъ васъ видѣть. Садитесь, почтеннѣйшій. Вотъ и вы привели въ исполненіе вашу мысль. Пожаловали къ намъ на выборы — а?

М-ръ Пикквикъ далъ утвердительный отвѣтъ.

— Жаркое дѣло, почтеннѣйшій, — сказалъ сухопарый джентльменъ, — споръ идетъ на славу.

— Очень радъ это слышать, — сказалъ м-ръ Пикквикъ, потирая руки, — усердіе въ дѣлахъ, какихъ бы то ни было, доставляетъ истинное удовольствіе наблюдателю человѣческой природы. Такъ споръ, вы говорите, идетъ здѣсь на славу.

— Да, почтеннѣйшій, чрезвычайно жаркій споръ. Мы заняли всѣ гостиницы, трактиры, и оставили своимъ противникамъ только полпивныя лавочки! — Дипломатическая стратагема, почтеннѣйшій, и я радъ, что мы успѣли пустить ее въ ходъ

— Какой же долженъ быть результатъ этого спора? — спросилъ м-ръ Пикквикъ.

— Этого покамѣстъ еще нельзя сказать, — отвѣчалъ сухопарый джентльменъ. — Фицкинъ тоже не дремлетъ со своей стороны: y него запрятано тридцать три голоса въ сараѣ "Бѣлаго оленя".

— Запрятано? Въ сараѣ? — воскликнулъ м-ръ Пикквикъ, изумленный какъ нельзя больше этою дипломатической стратагемой противной стороны.

— Да, почтеннѣйшій, Фицкинъ держитъ ихъ взаперти, подъ замкомъ, для того, видите ли, чтобъ намъ нельзя было до нихъ добраться. A впрочемъ, предосторожность почти лишняя: они пьянствуютъ напропалую съ утра до ночи. Агентъ Фицкина, какъ видите, чрезвычайно искусный джентльменъ, и я вполнѣ уважаю его, какъ достойнаго собрата по ремеслу.

М-ръ Пикквикъ смотрѣлъ во всѣ глаза, но не говорилъ ничего.

— Хитрость за хитрость, дѣло извѣстное, — продолжалъ м-ръ Перкеръ, понизивъ свой голосъ до шопота. — Вчера былъ y насъ небольшой вечеръ, soirêe intime, что называется… сорокъ пять дамъ, почтеннѣйшій: при разъѣздѣ каждой изъ этихъ дамъ мы вручили, въ видѣ небольшого подарка, по зеленому зонтику.

— По зеленому зонтику! — воскликнулъ м-ръ Пикквикъ.

— Такъ точно. Сорокъ пять зеленыхъ зонтиковъ, по семи шиллинговъ за штуку. Расходъ небольшой, почтеннѣйшій; но дѣло въ томъ, что теперь мужья этихъ дамъ, братья и любовники будутъ на нашей сторонѣ.

— Недурно придумано, — замѣтилъ м-ръ Пикквикъ. — Моя мысль, почтеннѣйшій. Теперь въ какую погоду ни отправляйтесь гулять, вы почти на каждомъ шагу встрѣтите даму съ зеленымъ зонтикомъ.

Здѣсь м-ръ Перкеръ самодовольно улыбнулся и потрепалъ по плечу президента Пикквикскаго клуба. Съ появленіемъ третьяго лица прекратилось это изліяніе душевнаго восторга.

Это былъ высокій, худощавый джентльменъ съ рыжеватыми бакенбардами и лысиной на макушкѣ. Его походка и озабоченный видъ обличали человѣка, погруженнаго умомъ и сердцемъ въ глубокія соображенія утонченнаго свойства. Онъ былъ въ длинномъ сѣромъ сюртукѣ и черномъ суконномъ жилетѣ, на которомъ красовался лорнетъ въ золотой оправѣ, прицѣпленный за одну изъ верхнихъ пуговицъ. Пуховая шляпа съ низенькой тульей и широкими полями довершала его туалетъ. При входѣ его м-ръ Перкеръ всталъ со своего мѣста.

— Имѣю честь рекомендовать, — сказалъ онъ, обращаясь къ президенту Пикквикскаго клуба, — м-ръ Поттъ, издатель и редакторъ "Итансвилльской Синицы".

— Очень пріятно, — сказалъ м-ръ Пикквикъ, подавая руку вновь пришедшему джентльмену.

— Изъ Лондона, сэръ?

— Такъ точно.

— Что поговариваютъ тамъ о нашихъ дѣлахъ?

— Толкуютъ очень много, — сказалъ м-ръ Пикквикъ, принимая большой грѣхъ на свою душу, такъ какъ въ Лондонѣ никому и не грезилось объ итансвилльскихъ дѣлахъ.

— Здѣшній споръ, конечно, дѣлаетъ сильное впечатлѣніе на лондонскую публику? — спросилъ м-ръ Поттъ.

— Весьма сильное, — сказалъ м-ръ Пикквикъ.

— Иначе и быть не можетъ, — замѣтилъ редакторъ «Синицы», бросивъ многозначительный взглядъ на м-ра Перкера. — Моя субботняя статья, вы знаете, должна была возбудить сильные толки.

— Непремѣнно, — сказалъ м-ръ Перкеръ.

— Моя газета, надѣюсь, имѣетъ нѣкоторую извѣстность.

— Громкую, сэръ, громкую, — сказать м-ръ Пикквикъ, слышавшій первый разъ отъ роду о существованіи "Синицы".

— Печать — могущественное оружіе, сэръ.

М-ръ Пикквикъ выразилъ свое полнѣйшее согласіе, глубокомысленно кивнувъ головой.

— Я могу съ гордостью сказать, что никогда не злоупотреблялъ ею. Я никогда не направлялъ этого благороднаго оружія, находящагося въ моихъ рукахъ, противъ частной жизни моихъ согражданъ и я надѣюсь, сэръ, что всѣ усилія моего таланта… конечно скромнаго… быть можетъ, даже ничтожнаго… были постоянно посвящены распространенію всѣхъ принциповъ, которые… такъ сказать… съ точки зрѣнія… относительно вліянія…

Редакторъ «Синицы» пришелъ, повидимому, въ нѣкоторое затрудненіе. М-ръ Пикквикъ выручилъ его своимъ положительнымъ отвѣтомъ:

— Я совершенно согласенъ съ вами, сэръ.

— Очень радъ, очень радъ: это дѣлаетъ честь вашему уму и благородству вашей души.- A позвольте спросить васъ, сэръ, какъ настроено общественное мнѣніе въ Лондонѣ относительно моихъ споровъ съ "Итансвилльскимъ Журавлемъ"?

— Оно чрезвычайно заинтересовано этимъ споромъ, — сказалъ м-ръ Перкеръ съ лукавымъ видомъ,

— И этотъ споръ, — подхватилъ Поттъ, — будетъ продолжаться до моего послѣдняго издыханія… до послѣдней капли моего таланта. Отъ этого спора, сэръ, не отступлю я никогда, хотя бы надменный «Журавль» поджалъ свои крылья. Пусть узнаетъ весь свѣтъ, что правда для «Синицы» всего дороже, что за правду, если понадобится… сэръ, сэръ: amicus Plato, sed magis arnica veritas. Кто противъ правды и «Синицы»? Одинъ «Журавль»; я убѣжденъ, что на всемъ пространствѣ Великобританіи общественное мнѣніе за меня.

— Вы поступаете благородно, сэръ, — сказалъ м-ръ Пикквикъ, съ жаромъ пожимая руку великодушнаго Потта.

— Благодарю васъ, сэръ; вы, сколько я замѣчаю, человѣкъ съ тактомъ и большимъ талантомъ, — сказалъ м-ръ Поттъ, задыхаясь отъ скопленія въ его груди патріотическихъ чувствъ, принявшихъ самый восторженный характеръ. — Чувствую себя совершенно счастливымъ отъ удовольствія познакомиться съ человѣкомъ вашего образа мыслей.

— И я съ своей стороны, — сказалъ м-ръ Пикквикъ; — весьма радъ, что удостоился, нѣкоторымъ образомъ, вниманія такого человѣка, какъ вы, милостивый государь. Позвольте, сэръ, представить вамъ моихъ друзей, членовъ-корреспондентовъ клуба, основаннаго мною въ англійской столицѣ.

— Сдѣлайте одолженіе, — сказалъ м-ръ Поттъ.

М-ръ Пикквикъ удалился и черезъ минуту привелъ трехъ своихъ друзей, которые должнымъ порядкомъ и были представлены издателю "Итансвилльской Синицы".

— Вопросъ теперь въ томъ, почтеннѣйшій, — сказалъ адвокатъ, обращаясь къ м-ру Потту, — куда мы помѣстимъ нашихъ друзей?

— A развѣ намъ нельзя остановиться въ этой гостиницѣ? — спросилъ м-ръ Пикквикъ.

— Нѣтъ, почтеннѣйшій, никакъ нельзя.

— Отчего же?

— Ни одной лишней постели въ цѣломъ домѣ.

— Непріятно, — сказалъ м-ръ Пикквикъ.

— Очень непріятно, — подтвердили его ученики.

— Ничего, господа, я придумалъ, какъ распорядиться, — сказалъ м-ръ Поттъ, — въ гостиницѣ «Павлинъ», если не ошибаюсь, y насъ еще есть двѣ лишнихъ постели, и двое, стало быть, могутъ отправиться туда; что же касается до васъ, м-ръ Пикквикъ, я бы очень радъ былъ вамъ и одному изъ вашихъ друзей предложить помѣщеніе въ своемъ домѣ: м-съ Поттъ, надѣюсь, съ удовольствіемъ воспользуется обществомъ столичныхъ гостей.

— Помилуйте, мнѣ очень совѣстно васъ безпокоить! — возразилъ м-ръ Пикквикъ. — Мы еще такъ недавно знакомы…

— Такихъ людей, какъ вы, узнать не мудрено, — перебилъ обязательный редакторъ «Синицы». — Съ одного взгляда я, можно сказать, вполнѣ постигъ все благородство вашей души.

— Вашей супругѣ, конечно, будетъ непріятно…

— Напротивъ, очень пріятно, — прибавилъ м-ръ Поттъ энергическимъ тономъ, отстранявшимъ уже всякую возможность дальнѣйшихъ возраженій.

Подумали, потолковали и рѣшили, что поэтъ Снодграсъ и м-ръ Топманъ должны воспользоваться порожними койками въ "Павлинѣ", между тѣмъ какъ самъ президентъ и м-ръ Винкель отправятся гостить въ домъ редактора «Синицы». Обѣдъ въ гостиницѣ "Сизаго медвѣдя", заказанный м-ромъ Поттомъ, окончательно скрѣпилъ дружескія связи новыхъ знакомцевъ. Было рѣшено, что поутру на другой день все общество соберется опять въ общей залѣ "Сизаго медвѣдя" и будетъ сопровождать достопочтеннаго Самуэля Сломки къ избирательнымъ урнамъ.

Домашній кругъ м-ръ Потта ограничивался имъ самимъ и его почтенной супругой. Уже доказано продолжительнымъ рядомъ наблюденій, что всѣ истинно великіе люди подвержены какой-нибудь маленькой слабости, которая становится въ нихъ тѣмъ поразительнѣе, чѣмъ выше и блистательнѣе ихъ необыкновенные таланты. Была слабость и y м-ра Потта, имѣвшая, впрочемъ, весьма умилительный и трогательный характеръ: онъ немножко трусилъ своей хорошенькой жены и любилъ подчиняться ея маленькимъ капризамъ. Это замѣчаніе, однакожъ, въ настоящемъ случаѣ не имѣетъ никакой важности и силы: м-съ Поттъ была теперь до крайности любезна и радушно спѣшила принять дорогихъ гостей.

— Послушай, душенька, — сказалъ м-ръ Поттъ, обращаясь къ своей супругѣ,- рекомендую тебѣ м-ра Пикквика, джентльмена изъ Лондона.

М-съ Поттъ съ очаровательной улыбкой протянула свою пухленькую ручку президенту знаменитаго клуба, и тотъ пожалъ ее съ отеческою нѣжностью. М-ръ Винкель между тѣмъ сѣменилъ около дверей, поклонился и не говорилъ ни слова, такъ какъ хозяинъ, повидимому, совсѣмъ забылъ о немъ.

— Милый… — сказала м-съ Поттъ.

— Жизнь моя, — сказалъ м-ръ Поттъ.

— Что-жъ ты не представляешь другого джентльмена?

— Ахъ, прошу извинить! — воскликнулъ м-ръ Поттъ. — Позвольте рекомендовать м-ра…

— Винкеля, — подсказалъ м-ръ Пикквикъ.

— М-ра Винкеля, — повторилъ м-ръ Поттъ.

И рекомендательная церемонія окончилась вполнѣ,

— Мы должны, сударыня, извиниться передъ вами, — началъ м-ръ Пикквикъ.

— Въ чемъ?

— Въ томъ, сударыня, что разстраиваемъ своимъ присутствіемъ домашній порядокъ, не имѣя на то никакого права.

— О, будьте на этотъ счетъ совершенно спокойны, — съ живостью возразила м-съ Поттъ. — Для меня, увѣряю васъ, большой праздникъ — видѣть новыя лица: я живу почти взаперти въ этомъ скучномъ городѣ, и случается, иной разъ не вижу никого по цѣлымъ недѣлямъ.

— Никого! — воскликнулъ м-ръ Поттъ съ нѣкоторымъ изумленіемъ.

— Никого, мой другъ, кромѣ тебя, — возразила м-съ Поттъ съ нѣкоторою жесткостью.

— Дѣло, видите ли, вотъ въ чемъ, м-ръ Пикквикъ, — сказалъ хозяинъ въ объясненіе на жалобу своей жены, — образъ жизни заставляетъ насъ нѣкоторымъ образомъ отказаться отъ многихъ удовольствій и наслажденій, доступныхъ для жителей этого города. Мое общественное положеніе, какъ издателя "Итансвилльской Синицы", и вліяніе этой газеты на всю провинцію заставляютъ меня всецѣло отдаться политикѣ…

— Милый… — перебила м-съ Поттъ.

— Жизнь моя… — проговорилъ редакторъ "Синицы".

— Неужели ты ни на минуту не можешь разстаться со своей политикой, мой другъ? Постарайся пріискать предметъ для разговора, интересный сколько-нибудь для этихъ джентльменовъ.

— Но политика, мой другъ, интересуетъ м-ра Пикквика, — отвѣчалъ смиренный супругъ.

— Тѣмъ хуже для него и для тебя, — сказала м-съ Поттъ выразительнымъ тономъ, — y меня, напротивъ, голова идетъ кругомъ отъ здѣшней политики. Вѣчныя ссоры съ «Журавлемъ», глупые толки, брань, пересуды! Удивляюсь, мой другъ, какъ y тебя достаетъ охоты навязываться всѣмъ и каждому съ этимъ вздоромъ!

— Послушай, душенька…

— Вздоръ, вздоръ, нечего тутъ слушать. — Сэръ, вы не играете въ экарте? — спросила м-съ Поттъ, обращаясь къ молодому спутнику президента.

— Мнѣ будетъ, сударыня, очень пріятно изучить подъ вашимъ руководствомъ эту игру, — отвѣчалъ м-ръ Винкель.

— Въ такомъ случаѣ потрудитесь поставить къ окну этотъ маленькій столикъ: толки о здѣшней политикѣ авось не достигнутъ до моихъ ушей, и я буду вамъ очень благодарна.

— Дженни, — сказалъ м-ръ Поттъ служанкѣ, вошедшей со свѣчами, — сходите въ контору и принесите связку «Синицы» за тысяча восемьсотъ двадцать восьмой годъ. Я прочту вамъ, сэръ, — прибавилъ редакторъ, обращаясь къ м-ру Пикквику, — я прочту вамъ свои передовыя статьи, написанныя въ опроверженіе «Желтыхъ» проныръ, хотѣвшихъ учредить здѣсь новую шоссейную заставу: надѣюсь, вы позабавитесь.

— Я не сомнѣваюсь въ этомъ, — сказалъ м-ръ Пикквикъ.

Связка трехсотъ нумеровъ явилась на сцену; президентъ столичнаго клуба и редакторъ провинціальной газеты усѣлись за столъ.

Долго мы рылись въ бумагахъ м-ра Пикквика и даже перечитывали по нѣскольку разъ каждую страницу, надѣясь отыскать, по крайней мѣрѣ, краткое извлеченіе изъ этихъ статей, пропитанныхъ глубокими соображеніями политико-экономическаго свойства; но усилія наши не увѣнчались вожделѣннымъ успѣхомъ: великій человѣкъ повсюду хранилъ глубочайшее молчаніе относительно статей, принадлежащихъ редактору "Итансвилльской синицы". Не подлежитъ, однакожъ, ни малѣйшему сомнѣнію, что почтенный президентъ былъ проникнутъ поэтическимъ восторгомъ отъ необыкновенной свѣжести и живости слога прослушанныхъ имъ статей, и м-ръ Винкель приводитъ положительный фактъ, что глаза м-ра Пикквика, пропитанные и увлажненные избыткомъ удовольствія, были сомкнуты почти во весь этотъ вечеръ.

Докладъ служанки о приготовленномъ ужинѣ прекратилъ игру въ экарте и положилъ конецъ вторичному чтенію лучшихъ мѣстъ "Итансвилльской Синицы". М-съ Поттъ была, повидимому, въ самомъ игривомъ и веселомъ расположеніи духа. М-ръ Винкель сдѣлалъ уже весьма значительные успѣхи въ ея добромъ мнѣніи, и она объявила ему по секрету, что м-ръ Пикквикъ — "презабавный старикашка": выраженіе фамильярное, которое могли позволить себѣ весьма немногія особы, коротко знакомыя съ этимъ колоссально-геніальнымъ мужемъ, исчерпавшимъ всю глубину человѣческой премудрости. Отзывъ м-съ Поттъ служитъ, конечно, самымъ трогательнымъ и убѣдительнымъ доказательствомъ того уваженія, какимъ м-ръ Пикквикъ пользовался на всѣхъ ступеняхъ общественной жизни, мгновенно располагая къ себѣ умы и сердца всѣхъ особъ, приходившихъ въ непосредственное соприкосновеніе съ нимъ.

М-ръ Топманъ и м-ръ Снодграсъ уже давно покоились богатырскимъ сномъ въ гостиницѣ «Павлинъ», между тѣмъ какъ пріятели ихъ продолжали вести одушевленную бесѣду въ гостепріимномъ домѣ редактора «Синицы». Былъ уже часъ за полночь, когда они отправились въ свои спальни. Сонъ мгновенно овладѣлъ усталымъ организмомъ м-ра Винкеля; но восторженныя его чувства не прекращали своей дѣятельности даже во снѣ: оставаясь нечувствительнымъ ко всѣмъ земнымъ предметамъ, онъ долго видѣлъ передъ собою образъ прелестной м-съ Поттъ, и воображеніе его рисовало самыя очаровательныя картины.

Шумъ и толкотня, ознаменовавшіе начало слѣдующаго дня, въ состояніи были расшевелить душу самаго романтическаго мечтателя, возвращая его изъ области воздушныхъ умозрѣній къ предметамъ дѣйствительной жизни. Лишь только разсвѣтъ заглянулъ въ окна усыпленныхъ домовъ, по улицамъ раздались звуки трубъ и барабановъ, топотъ коней и крикъ людей, «Синихъ» и «Желтыхъ», возвѣщавшихъ объ окончательныхъ приготовленіяхъ къ великой борьбѣ между обѣими враждующими партіями въ славномъ городѣ Итансвиллѣ. Пикквикисты пробудились и тѣломъ, и душой. М-ръ Самуэль Уэллеръ, ночевавшій въ гостиницѣ «Павлина», пришелъ раннимъ утромъ будить великаго мужа.

— Ну, Самъ, каково идутъ дѣла? — спросилъ м-ръ Пикквикъ, когда исправный слуга переступилъ черезъ порогъ его спальни. — Суматоха, я полагаю, страшная, а?

— Да, сэръ, все, что называется, кипитъ, горитъ и юрлитъ, какъ, бывало, говаривала моя бабушка, когда переваривалась въ печи ея похлебка съ. крапивой и петрушкой. — Въ гостиницѣ "Сизаго медвѣдя" уже давно кричатъ во все горло.

— Это показываетъ, любезный, ихъ усердную привязанность къ общему дѣлу — не такъ ли?

— Да какъ же иначе, сэръ?

— Горячо работаютъ, Самъ?

— Кипяткомъ, сэръ. Въ жизнь не видывалъ такого пьянства и обжорства: дивиться надо, какъ никто изъ нихъ не лопнетъ.

— Здѣшнее джентри, стало быть, очень щедро?

— И сказать нельзя.

— Какой свѣжій и бодрый народъ! — воскликнулъ м-ръ Пикквикъ, выглядывая изъ окна.

— Правда ваша, сэръ, народъ удивительно свѣжій, — отвѣчалъ Самъ, — я и два буфетчика изъ гостиницы «Павлинъ» только-что откачали сегодня десятка три «Желтыхъ» молодцовъ, что перепились вчера послѣ ужина.

— Какъ откачали! — вскричалъ м-ръ Пикквикъ.

— Да такъ, сэръ, очень просто: они повалились, гдѣ кто попалъ, и, повидимому, никакою пушкой нельзя было расшевелить ихъ. Вотъ мы съ буфетчиками и вытащили ихъ всѣхъ, одного за другимъ, на вольный воздухъ, вытащили да и поставили подъ насосъ, поставили да и ну откачивать. Откачали, сэръ: на каждую голову, я полагаю, пришлось ушата по четыре. За то теперь всѣ — молодецъ къ молодцу: свѣжи, сэръ, здоровы и готовы лѣзть на стѣну за м-ра Фицкина, который ужъ цѣлую недѣлю кормитъ ихъ и поитъ на свой счетъ.

— Можетъ ли это быть?

— Очень можетъ. Да гдѣ же вы изволили родиться, сэръ, если не понимаете этихъ вещей? Бываютъ здѣсь продѣлки почище этой.

— Почище?

— Именно такъ. Вотъ хоть, примѣромъ сказать, вечеромъ третьяго дня, наканунѣ послѣднихъ выборовъ «Желтые» смастерили отличную штуку: они подкупили буфетчицу "Сизаго медвѣдя" запустить, что называется, к_о_к_у с_ъ с_о_к_о_м_ъ въ пуншевые стаканы четырнадцати избирателей, которымъ слѣдовало подавать голоса въ пользу м-ра Сломки.

— Что это значитъ — кока съ сокомъ?

— Попросту сказать: сонный порошокъ, подсыпанный въ коньякъ. Напились они, голубчики, напились да и проспали больше сутокъ, a выборъ кончился безъ нихъ. Одного, правда, привезли для опыта въ городскую ратушу, да толка не вышло никакого: спалъ мертвецки, хотя и колотили его въ спину. Дѣлать нечего: отвезли его назадъ и положили въ постель. Четырнадцати голосовъ какъ не бывало! Это все дѣлаетъ, говорятъ, агентъ м-ра Фицкина: продувная бестія!

— Странно, очень странно, — проговорилъ вполголоса м-ръ Пикквикъ, обращаясь отчасти къ себѣ, отчасти къ Саму.

— Конечно, сэръ, странность тутъ имѣется въ нѣкоторомъ родѣ; да все же это, съ вашего позволенія, совсѣмъ не то, что случилось однажды съ моимъ отцомъ во время выборовъ въ этомъ же самомъ городѣ. Вотъ, сэръ, штука, такъ штука!

— Что такое? — спросилъ м-ръ Пикквикъ.

— Кажется, я уже имѣлъ честь докладывать вашей милости, что онъ служилъ въ кучерахъ, да и былъ онъ слишкомъ толстъ, чтобы заниматься какимъ-нибудь другимъ ремесломъ. Случилось однажды, привезъ онъ свою бричку въ этотъ самый городъ. Были выборы такъ же, какъ теперь, и одна изъ партій предложила ему привезти изъ Лондона джентльменовъ, обѣщавшихся подать свои голоса въ пользу избираемаго кандидата, И вотъ, сэръ, наканунѣ отъѣзда его вдругъ покорнѣйше просятъ въ комитетъ кандидата противной стороны для-ради, такъ сказать, нѣкоторыхъ объясненій по кучерской части. Приходитъ мой родитель, зеркала — уму помраченье; письменный столъ, разноцвѣтные огни, перья, чернила, груды бумагъ, дюжины двѣ джентльменовъ — присутствіе, сэръ, во всемъ разгарѣ,- "Здравствуйте, м-ръ Уэллеръ, здравствуйте! " говоритъ одинъ джентльменъ сановитой физіономіи, — "очень радъ васъ видѣть, сэръ; какъ поживаете, м-ръ Уэллеръ?" — Слава Богу, — говоритъ мой отецъ, — покорно васъ благодарю, сэръ; вы тоже, надѣюсь, совсѣмъ здоровы, покорно благодарю. — "Садитесь, м-ръ Уэллеръ, покорнѣйше прошу васъ, сэръ, садитесь". Сѣлъ мой отецъ рядомъ съ этимъ джентльменомъ, и минуты двѣ они пристально смотрѣли другъ на друга. — "Вы не помните меня, м-ръ Уэллеръ?" — говоритъ джентльменъ. — Нѣтъ, говоритъ, не могу припомнить вашей милости, — говоритъ мой отецъ. — "А я такъ васъ хорошо знаю, — говоритъ джентльменъ, — я знавалъ васъ еще мальчикомъ: какъ это могло статься, что вы меня не помните, м-ръ Уэллеръ?" — Нѣтъ, — говоритъ мой отецъ, — не помню, да и только. — "Это очень странно", — говоритъ джентльменъ. — Странно, — говоритъ мой отецъ. — "У васъ, должно быть, предурная память, м-ръ Уэллеръ", — говоритъ джентльменъ. — Предурная, — говоритъ мой отецъ. — "Я такъ и думалъ, — говоритъ джентльменъ: — не угодно ли стаканчикъ пунша, м-ръ Уэллеръ?" — Покорно благодарю, — говоритъ мой отецъ. — Вотъ они, сэръ, сидятъ да пьютъ, пьютъ да говорятъ насчетъ этихъ житейскихъ дѣлъ и обстоятельствъ по кучерской части. Послѣ третьяго стакана пунша память y моего родителя какъ будто просвѣтлѣла, и ему показалось, что онъ точно припоминаетъ черты незнакомаго джентльмена. Сдѣлали стаканъ гоголь-моголя, для возобновленія знакомства, и тутъ же добрый джентльменъ вручилъ ему банковый билетъ въ двадцать фунтовъ. — "Между этимъ городомъ и Лондономъ прескверная дорога, м-ръ Уэллеръ: какъ вы думаете, сэръ?" — говоритъ джентльменъ. — Тяжеленько, сэръ, нечего сказать, — говоритъ мой отецъ. — "Подлѣ канала особенно дорога никуда не годится", — говоритъ джентльменъ.- Ѣзда плохая, — говоритъ мой отецъ. — "Послушайте, м-ръ Уэллеръ, — говоритъ джентльменъ, — вы превосходный ѣздокъ, и мы знаемъ, что вы можете дѣлать съ вашими лошадьми все, что вамъ угодно. Такъ вотъ оно, видите ли, въ чемъ штука, м-ръ Уэллеръ: мы васъ очень любимъ и весьма уважаемъ ваши кучерскіе таланты. Завтра вамъ надобно будетъ привезти сюда нѣкоторыхъ джентльменовъ. Очень хорошо, м-ръ Уэллеръ: если случится какъ-нибудь, что лошадки ваши заартачатся, какъ скоро вы поѣдете мимо канала, бричка перевалится на бокъ, и джентльмены полетятъ въ каналъ, — разумѣется, безъ всякаго вреда для ихъ костей, — то мы… вы понимаете, м-ръ Уэллеръ, мы будемъ вамъ очень благодарны за такую ласку". — Господа, — говоритъ мой отецъ, вставая со стула и обращаясь ко всѣмъ джентльменамъ, — вы народъ очень добрый, и я васъ полюбилъ отъ всего сердца. Еще стаканчикъ пунша за ваше здоровье, и все y насъ покатится, какъ по маслу. — Допивъ стаканъ, родитель мой раскланялся, положилъ деньги въ карманъ и вышелъ изъ дверей. Такъ вотъ оно, сэръ, повѣрите ли, — продолжалъ Самуэль, бросая невыразимо безстыдный взглядъ на своего господина, — повѣрите ли, что въ тотъ самый день, какъ родитель мой ѣхалъ съ лондонскими джентльменами, его лошади вдругъ заартачились, понеслись, забушевали, бричка опрокинулась, и джентльмены всѣ до единаго попадали въ каналъ,

— Какъ же ихъ вытащили оттуда? — торопливо спросилъ м-ръ Пикквикъ.

— Дѣло темное, сэръ, — отвѣчалъ Самуэль, значительно понизивъ голосъ. — Одинъ пожилой джентльменъ, кажется, совсѣмъ пропалъ безъ вѣсти… то есть шляпу-то его нашли, это я знаю; но была ли въ шляпѣ голова, это осталось подъ спудомъ. Но всего удивительнѣе здѣсь то, что бричка моего родителя опрокинулась въ тотъ самый день и на томъ самомъ мѣстѣ, гдѣ и когда ей слѣдовало опрокинуться по предсказанію ласковаго джентльмена. Странная оказія!

— Очень странная, — повторилъ м-ръ Пикквикъ. — Однакожъ, вычистите поскорѣе мою шляпу: кажется, зовутъ меня завтракать.

Съ этими словами м-ръ Пикквикъ сошелъ въ гостиную, гдѣ уже вся почтенная компанія сидѣла за накрытымъ столомъ. Послѣ завтрака каждый изъ джентльменовъ поспѣшилъ украсить свою шляпу огромной синей кокардой, сдѣланной прелестными ручками самой м-съ Поттъ, и какъ м-ръ Винкель вызвался сопровождать эту леди на кровлю домовъ, ближайшихъ къ мѣсту будущаго торжества, то м-ръ Пикквикъ и м-ръ Поттъ должны были отправиться одни въ гостиницу "Сизаго медвѣдя", гдѣ уже давно засѣдалъ комитетъ м-ра Сломки. Одинъ почтенный членъ, съ лысиной на головѣ, говорилъ y одного изъ заднихъ оконъ рѣчь передъ шестью зѣвавшими мальчишками и одной дѣвчонкой, величая ихъ при каждой новой сентенціи титуломъ "итансвилльскихъ согражданъ"; мальчишки хлопали руками и кричали «ура» изо всѣхъ силъ.

Площадь передъ "Сизымъ медвѣдемъ" представляла положительные признаки славы и могущества «Синихъ» гражданъ Итансвилля. Были тутъ стройныя полчища синихъ флаговъ, расписанныхъ золотыми буквами въ четыре фута вышиной. Трубачи, барабанщики и фаготчики стояли на своихъ опредѣленныхъ мѣстахъ, дожидаясь извѣстныхъ знаковъ для начатія торжественнаго марша. Отрядъ констэблей и двадцать членовъ комитета съ голубыми шарфами привѣтствовали «Синихъ» гражданъ-избирателей, украшенныхъ синими кокардами. Были тутъ избиратели верхомъ на борзыхъ коняхъ и другіе многочисленные избиратели пѣшкомъ. Была тутъ великолѣпная каретка, запряженная въ четверню для самого достопочтеннаго Самуэля Сломки, и были еще четыре кареты, запряженныя парой, для его ближайшихъ друзей. На всемъ и на всѣхъ отражалось всеобщее одушевленіе, жизнь и волненіе: флаги колыхались, толпа ликовала, двадцать членовъ комитета и констэбли бранились, лошади пятились, пѣшіе гонцы потѣли, и все, здѣсь собравшееся, соединилось на пользу, честь и славу достопочтеннаго Самуэля Сломки, заявившаго желаніе быть выбраннымъ депутатомъ отъ бурга Итансвилля въ Нижнюю Палату парламента Великобританіи.

Громко закричали въ народѣ, и сильно заколыхался одинъ изъ синихъ флаговъ съ девизомъ: "Свобода прессы", когда выставилась въ окнѣ голова редактора "Итансвилльской Синицы", и оглушительные залпы громовыхъ восклицаній раздались по всему пространству, когда самъ достопочтенный Самуэль Сломки, въ огромныхъ ботфортахъ и синемъ галстухѣ, выступилъ на сцену, раскланялся толпѣ и мелодраматически пожалъ руку м-ру Потту, свидѣтельствуя ему искреннюю благодарность за поддержку, которой удостоился онъ, м-ръ Сломки, отъ его газеты.

— Все ли готово? — спросилъ достопочтенный Самуэль Сломки, обращаясь къ м-ру Перкеру.

— Все, почтеннѣйшій, все! — былъ отвѣтъ сухопараго джентльмена.

— Ничего не забыли, надѣюсь?

— Ничего, почтеннѣйшій, ничего. У воротъ гостиницы стоятъ двадцать человѣкъ, которымъ вы должны пожать руки: они умылись и причесались для этого торжества; тутъ же шестеро маленькихъ дѣтей, которыхъ вы должны погладить по головкѣ и спросить y каждаго — сколько ему лѣтъ. На дѣтей совѣтую вамъ обратить особенное вниманіе; это всегда производитъ сильный эффектъ.

— Постараюсь.

— Да не худо бы, почтеннѣйшій, — продолжалъ сухопарый джентльменъ, — то есть, я не говорю, чтобъ это было совершенно необходимо, однакожъ, очень недурно, еслибъ вы поцѣловали кого-нибудь изъ этихъ малютокъ; такой маневръ произвелъ бы сильное впечатлѣніе на толпу.

— Не могу ли я поручить эту обязанность кому-нибудь изъ членовъ комитета?

— Нѣтъ, ужъ если цѣловать, такъ цѣлуйте сами: эффектъ будетъ вѣрнѣе, ручаюсь, что это подвинетъ васъ на пути къ популярности.

— Ну, если это необходимо, — сказалъ рѣшительнымъ тономъ достопочтенный Самуэльсломки, — надо поцѣловать. Теперь, кажется, все.

— По мѣстамъ! — закричали двадцать членовъ комитета.

И среди дружныхъ восклицаній собравшейся толпы, музыканты, констэбли, избиратели, всадники и кареты поспѣшили занять свои мѣста. Каждый экипажъ, запряженный парой, былъ набить биткомъ, какъ сельдями въ бочкѣ. Карета, назначенная для м ра Перкера, вмѣстила въ себя господъ Пикквика, Топмана, Снодграса и съ полдюжины другихъ джентльменовъ изъ комитета Сломки.

Наступила минута страшной тишины передъ тѣмъ, какъ надлежало выступить самому достопочтенному Самуэлю Сломки, вдругъ толпа раздвинулась и закричала во весь голосъ.

— Идетъ, идетъ! — воскликнулъ м-ръ Перкеръ, предваряя многочисленныхъ зѣвакъ, которымъ нельзя было видѣть, что дѣлалось впереди.

Раздались дружныя восклицанія со всѣхъ сторонъ.

— Вотъ онъ пожимаетъ руки гражданамъ Итансвилля!

— Ура, ур-ра!

— Вотъ гладитъ онъ какого-то малютку по головѣ! — говорилъ м-ръ Перкеръ восторженнымъ. тономъ.

— Ур-ра! Ур-р-р-р-а-а!

— Онъ поцѣловалъ ребенка.

Толпа заревѣла неистово и дико.

— Другого поцѣловалъ!

Новый оглушительный ревъ и гвалтъ.

— Всѣхъ перецѣловалъ! — взвизгнулъ сухопарый джентльменъ.

И, сопровождаемая оглушительнымъ ревомъ, процессія двинулась впередъ.

Какъ, вслѣдствіе чего и по какому поводу случилось, что на дорогѣ она столкнулась, смѣшалась и перепуталась съ другою такой же процессіей, и какимъ образомъ окончилась суматоха, возникшая по этому поводу, описать мы не въ состояніи, потому, между прочимъ, что уши, глаза, носъ и ротъ м-ра Пикквика нахлобучились его шляпой при самомъ началѣ этихъ столкновеній. О себѣ самомъ говоритъ онъ положительно, что въ ту самую минуту, какъ онъ хотѣлъ бросить быстрый взглядъ на эту сцену, его вдругъ окружили со всѣхъ сторонъ звѣрскія лица, облака пыли и густая толпа сражающихся гражданъ Итансвилля. Какая-то невидимая сила, говоритъ онъ, вынесла его вдругъ изъ кареты и втолкнула въ самый центръ кулачныхъ бойцовъ, причемъ два довольно сильныхъ тумака воспріялъ онъ на свою собственную шею. Та же невидимая сила пособила ему взобраться наверхъ по деревяннымъ ступенямъ, и когда наконецъ онъ снялъ свою шляпу, передъ нимъ были его друзья, стоявшіе въ первомъ ряду съ лѣвой стороны. Правая сторона была занята «Желтыми» гражданами Итансвилля; въ центрѣ засѣдали городской мэръ и его чиновники, изъ которыхъ одинъ, — жирный глашатай Итансвилля, — безпрестанно звонилъ въ огромный колоколъ, приглашая почтеннѣйшую публику угомониться отъ страшной суматохи. Между тѣмъ м-ръ Гораціо Фицкинъ и достопочтенный Самуэль Сломки, съ руками, приложенными къ своимъ сердцамъ, безпрестанно склоняли свои головы передъ волнующимся моремъ головъ, наводнявшихъ все это пространство, откуда подымалась буря стоновъ, ликованій, криковъ и насмѣшекъ, — исходилъ гулъ и шумъ, подобный землетрясенію.

— Смотрите-ка, куда забрался Винкель, — сказалъ м-ръ Топманъ, дернувъ президента за рукавъ.

— Куда? — спросилъ м-ръ Пикквикъ, надѣвая очки, которые онъ, къ счастію, имѣлъ предосторожность держать въ карманѣ до этой поры.

— Вотъ онъ, на крышѣ этого дома, — сказалъ м-ръ Топманъ.

И точно, на черепичной кровлѣ, за желѣзными перилами, засѣдали въ спокойныхъ креслахъ другъ подлѣ друга м-ръ Винкель и м-съ Поттъ, дѣлая своимъ пріятелямъ привѣтственные знаки бѣлыми платками, на что м-ръ Пикквикъ поспѣшилъ отвѣчать воздушнымъ поцѣлуемъ, посланнымъ его рукою прелестной леди.

Этотъ невинный поступокъ ученаго мужа возбудилъ необыкновенную веселость въ праздной толпѣ, еще не развлеченной церемоніею выбора.

— Продувной старикашка! — закричалъ одинъ голосъ. — Волочится за хорошенькими дѣвушками!

— Ахъ, ты, старый грѣшникъ! — закричалъ другой.

— Пялитъ свои очки на замужнюю женщину! — добавилъ третій голосъ.

— Я видѣлъ, какъ онъ моргалъ своимъ старымъ глазомъ, — вскрикнулъ четвертый.

— Верзила Поттъ и не думаетъ смотрѣть за своей женой, — прогорланилъ пятый, и залпы громкаго смѣха раздались со всѣхъ сторонъ.

Такъ какъ за этимъ слѣдовали ненавистныя сравненія между м-ромъ Пикквикомъ и негоднымъ старымъ козломъ и многія другія остроумныя шуточки весьма колкаго свойства и такъ какъ все это могло очевиднѣйшимъ образомъ компрометировать честь благородной леди, то негодованіе въ груди м-ра Пикквика забушевало самымъ стремительнымъ потокомъ, и Богъ вѣдаетъ, чѣмъ бы оно прорвалось на безсовѣстную толпу, еслибъ въ эту самую минуту не раздался звонокъ, возвѣщавшій о началѣ церемоніи.

— Тише, тише! — ревѣли помощники мэра.

— Уифинъ, дѣйствуйте для водворенія тишины! — сказалъ мэръ торжественнымъ тономъ, приличнымъ его высокому общественному положенію.

Исполняя полученное приказаніе, глашатай далъ новый концертъ на своемъ неблагозвучномъ музыкальномъ инструментѣ, что вызвало въ толпѣ дружный смѣхъ и остроты.

— Джентльмены, — началъ мэръ, когда народный гвалтъ немного поутихъ. — Джентльмены! Братья избиратели города Итансвилля! Мы собрались здѣсь сегодня съ единственною цѣлью избирать нашего представителя въ палату, вмѣсто…

Здѣсь мэръ былъ прерванъ громкимъ голосомъ, раздавшимся въ толпѣ.

— Исполать нашему мэру! — прогремѣлъ этотъ голосъ. — Да процвѣтаетъ его славная торговля гвоздями и тесьмой, и пусть наполняются его тяжелые сундуки звонкой монетой!

За этимъ пожеланіемъ, напомнившемъ о страсти почтеннаго мэра копить деньги, послѣдовалъ веселый смѣхъ толпы, полились остроты и поднялся такой шумъ, что даже звонкій колоколъ глашатая оказался не въ силахъ успокоить его. Мэръ продолжалъ свою рѣчь, но говорилъ ее собственно для себя, такъ какъ изъ всей его рѣчи только и можно было кое-какъ разслышать лишь самый конецъ ея, въ которомъ почтенный сановникъ приглашалъ собраніе высказаться за того кандидата, который знаетъ дѣйствительныя потребности города и потому можетъ принести ему пользу.

Едва окончилась рѣчь мэра, на эстрадѣ появился худенькій джентльменъ съ тугоз-авязаннымъ бѣлымъ галстукомъ. При смѣхѣ и остротахъ толпы онъ заявилъ, что намѣренъ просить избирателей подать ихъ голоса за человѣка, дѣйствительно принимающаго близко къ сердцу интересы города Итансвилля и настолько талантливаго, что онъ съ успѣхомъ станетъ защищать ихъ въ парламентѣ. Этого доблестнаго гражданина зовутъ Гораціо Фицкинъ; онъ эсквайръ и имѣетъ помѣстье близъ Итансвилля. При этихъ словахъ «Желтые» выразили свой восторгъ громкими рукоплесканіями, a "Синіе" сопровождали ихъ свистомъ, шиканьемъ и такъ шумно и продолжительно выражали свои чувства, что худенькій джентльменъ и почтенный другъ, поддерживавшій его предложеніе, произнесли свои длинныя рѣчи для назиданія мэра, единственнаго слушателя, до котораго долетали ихъ слова.

Когда друзья Фицкина сказали все, что могли сказать, ихъ мѣсто занялъ джентльменъ, обладавшій здоровымъ, розовымъ цвѣтомъ лица. Онъ началъ, конечно, съ предложенія подать голоса за другого кандидата (м-ра Сломки), который и пр. Розовый джентльменъ былъ вспыльчиваго нрава, и хотя его приняли нѣсколько лучше, чѣмъ друзей м-ра Фицкина, однакожъ, онъ не удовольствовался такимъ ничтожнымъ предпочтеніемъ и потому, сдѣлавъ небольшое ораторское фигуральное вступленіе, внезапно перешелъ къ обличенію тѣхъ джентльменовъ въ толпѣ, которые прерываютъ его своими криками; затронутые джентльмены отвѣчали энергическими ругательствами, и обѣ стороны обмѣнялись внушительными пантомимными угрозами. Чтобы положить конецъ неурядицѣ, розовый джентльменъ уступилъ свое мѣсто почтенному другу. Почтенный другъ, сообразивъ, что не слѣдуетъ утомлять избирателей обильнымъ словоизверженіемъ, пробарабанилъ свою рѣчь однимъ махомъ, не останавливаясь на знакахъ препинанія; онъ мало заботился о томъ, что его никто не понялъ, зная хорошо, что, если кто пожелаетъ ознакомиться съ красотами его рѣчи, тотъ всегда можетъ прочесть ее въ "Итансвилльской Синицѣ", гдѣ она напечатана отъ слова до слова, снабженная всѣми надлежащими знаками препинанія.

Послѣ этого выступилъ самъ Гораціо Фицкинъ, эсквайръ; но лишь только произнесъ онъ: "Милостивые государи", какъ "Синіе" загудѣли съ неистовою силой, загремѣли барабаны достопочтеннаго м-ра Сломки, оркестръ грянулъ, и воздухъ наполнился смѣшаннымъ гуломъ, и начался такой шумъ, какимъ не сопровождалась даже рѣчь самого мэра. Выведенный изъ терпѣнія, Гораціо Фицкинъ подошелъ къ своему оппоненту, достопочтенному Самуэлю Сломки, и грозно потребовалъ объясненія: точно ли оркестръ заигралъ по его предварительному приказу; и когда достопочтенный Самуэль Сломки далъ весьма уклончивый и неопредѣленный отвѣтъ, Гораціо Фицкинъ грозно поднялъ кулаки и, становясь въ наступательную позицію, приглашалъ своего противника на смертный бой. При этомъ совершенно непредвидѣнномъ нарушеніи всѣхъ извѣстныхъ приличій и правилъ, городской мэръ скомандовалъ оглушительную фантазію на огромномъ колоколѣ и объявилъ, что онъ требуетъ передъ свои очи достопочтенныхъ господъ Гораціо Фицкина, эсквайра, и м-ра Самуэля Сломки. Минутъ черезъ двадцать, при сильномъ содѣйствіи «Желтыхъ» и «Синихъ» членовъ, противники помирились, пожали другъ другу руки, и Гораціо Фицкинъ, эксвайръ, получилъ позволеніе договорить свою рѣчь.

Рѣчи обоихъ кандидатовъ, различныя по изложенію и красотѣ слога, совершенно, однакожъ, были сходны въ громкихъ похвалахъ, воздаваемыхъ избирателямъ Итансвилля. Гораціо Фицкинъ, такъ же какъ Самуэль Сломки, объявили, каждый съ приличною торжественностью, что не было и не могло быть во всей вселенной людей благороднѣе и безкорыстнѣе тѣхъ великодушныхъ гражданъ, которые вызвались подать голоса въ ихъ пользу; но вмѣстѣ съ тѣмъ оба оратора весьма искусно намекнули, что избиратели противной стороны отличаются, къ несчастью, такими свинскими качествами, при которыхъ они, судя по совѣсти, совершенно неспособны къ принятію разумнаго участія въ этомъ національномъ дѣлѣ. Фицкинъ выразилъ готовность дѣлать все, что потребуютъ отъ него; Сломки, напротивъ, заранѣе отказался наотрѣзъ дѣйствовать подъ вліяніемъ чужихъ мыслей и чувствъ. Оба оратора объявили, что благосостояніе итансвилльскихъ гражданъ сдѣлается исключительнымъ предметомъ ихъ заботливости и что они всѣми силами будутъ стараться объ усовершенствованіи мануфактуръ, промышленности и торговли во всѣхъ ея видахъ и родахъ.

Когда, наконецъ, приступлено было къ окончательному отбору голосовъ и поднятію рукъ, огромное большинство, какъ и слѣдовало ожидать, осталось на сторонѣ достопочтеннаго Самуэля Сломки, который и былъ торжественно провозглашенъ представителемъ итансвилльскихъ гражданъ. Сыграли еще разъ фантазію на огромномъ колоколѣ, городской мэръ надѣлъ шляпу, и народныя толпы хлынули во всѣ стороны, оглашая воздухъ залпами дружныхъ восклицаній.

Во все время отбиранія голосовъ городъ находился въ сильно возбужденномъ состояніи. Все, что дышало итансвилльскимъ воздухомъ, старалось вести себя въ самомъ либеральномъ и просвѣщенномъ смыслѣ. Подлежащіе акцизу продукты, продавались по замѣчательно дешевой цѣнѣ во всѣхъ публичныхъ мѣстахъ. Для удобства вотирующихъ прохлаждающіе и горячительные напитки были выставлены на самыхъ улицахъ; но, несмотря на такую предусмотрительную мѣру, многіе изобрѣтатели, почувствовавъ отъ утомленія круженіе головы, повалились на тротуарѣ и не могли заявить свое мнѣніе, котораго изъ кандидатовъ они предпочитаютъ. М-ръ Перкеръ въ этотъ день выказалъ во всемъ блескѣ свои удивительныя способности. Для успѣха своего довѣрителя онъ пустилъ въ ходъ всевозможныя средства. Въ числѣ избирателей, стоявшихъ на сторонѣ м-ра Фицкина, было нѣсколько рѣшительныхъ патріотовъ, которыхъ, казалось, нельзя привлечь никакой приманкой. Но м-ръ Перкеръ сумѣлъ залучить къ себѣ этихъ разсудительныхъ почтенныхъ джентльменовъ и, послѣ часовой съ ними бесѣды, убѣдилъ ихъ въ талантливости своего кліента, и они подали голосъ за м-ра Сломки. Злые языки утверждали, что м-ръ Сломки обязанъ своимъ избраніемъ единственно ловкости своего пронырливаго агента, a никакъ не своей популярности; но, конечно, это говорилось изъ зависти.

Глава XIV. Веселая компанія въ "Павлинѣ" и повѣсть кочующаго торговца

Мы очень рады, что имѣемъ теперь полную возможность вынырнуть изъ бурнаго омута политическаго бытія на правильный свѣтъ обыкновенной домашней жизни. Мужъ совѣта и разума, м-ръ Пикквикъ, въ тѣсномъ и строгомъ смыслѣ слова, отнюдь не мотъ быть ни синимъ, ни желтымъ человѣкомъ среди итансвилльскихъ гражданъ; однакожъ, зараженный въ значительной степени энтузіазмомъ редактора «Синицы», онъ посвящалъ почти все свое время философическому изслѣдованію шумныхъ преній, описанныхъ нами въ предыдущей главѣ этихъ «Записокъ». И въ то время, какъ онъ былъ погруженъ въ эти пренія, м-ръ Винкель посвящалъ всѣ свои досуги пріятнѣйшимъ прогулкамъ и загороднымъ выѣздамъ съ м-съ Поттъ, пользовавшейся всякимъ удобнымъ случаемъ для развлеченія отъ однообразной и скучной жизни, на которую она постоянно жаловалась въ присутствіи своего супруга.

Треси Топманъ и м-ръ Снодграсъ, разлученные со своими друзьями, вели совершенно противоположный образъ жизни. Не принимая почти ни малѣйшаго участія въ общественныхъ дѣлахъ, они должны были изворачиваться собственными средствами въ гостиницѣ «Павлинъ», предоставлявшей къ ихъ услугамъ китайскій бильярдъ въ первомъ этажѣ и отлично устроенныя кегли на заднемъ дворѣ. Въ глубокія тайны этихъ увеселительныхъ упражненій посвятилъ ихъ мало-по-малу м-ръ Самуэль Уэллеръ, знакомый въ совершенствѣ со всѣми эволюціями трактирной гимнастики. Такимъ образомъ время проходило для нихъ довольно быстро, и они совсѣмъ не знали скуки, несмотря на постоянное отсутствіе глубокомысленнаго мужа, погруженнаго въ политическія соображенія въ домѣ редактора "Синицы".

Въ особенности вечеромъ «Павлинъ» развертывался во всей своей славѣ и представлялъ такія наслажденія, при которыхъ друзья наши постоянно отказывались отъ обязательныхъ приглашеній многоученаго м-ра Потта. Вечеромъ "коммерческая зала" этой гостиницы вмѣщала въ себѣ разнообразные характеры и нравы, представлявшіе м-ру Топману огромное поприще для наблюденій, м-ру Снодграсу обширнѣйшее поле для поэтическихъ наслажденій вдохновительнаго свойства.

Коммерческая зала въ гостиницѣ «Павлинъ» отличалась въ своемъ устройствѣ необыкновенной простотой. Это была чрезвычайно просторная комната, съ огромнымъ дубовымъ столомъ посерединѣ и маленькими дубовыми столами по угламъ; дюжины три разнокалиберныхъ стульевъ и старый турецкій коверъ на полу довершали ея мебель, имѣвшую, вѣроятно, изящный видъ въ былыя времена. Стѣны были украшены двумя географическими картами съ подробнымъ изображеніемъ столбовыхъ и проселочныхъ дорогъ; въ углу, направо отъ дверей, висѣли на деревянныхъ крючкахъ шинели, сюртуки, шляпы и дорожныя шапки. На каминной полкѣ красовалась деревянная чернильница съ двумя изсохшими перьями, облаткой и закоптѣлымъ кускомъ сургуча, и тутъ же, для симметріи, расположены были смертные останки форели на разогнутомъ листѣ счетной книги. Атмосфера благоухала табачнымъ дымомъ, сообщавшимъ довольно тусклый свѣтъ всей комнатѣ и особенно краснымъ занавѣсамъ, предназначавшимся для украшенія оконъ. На буфетѣ картинно рисовались въ общей группѣ двѣ-три соусницы, пара кучерскихъ сѣделъ, два-три кнута, столько же дорожныхъ шалей, подносъ съ вилками и ножами и одна горчичница.

Вечеромъ, послѣ окончанія выборовъ, м-ръ Топманъ и м-ръ Снодграсъ засѣдали въ этой залѣ за дубовымъ столомъ вмѣстѣ съ другими временными жильцами «Павлина», собравшимися отдохнуть отъ своихъ дневныхъ занятій. Все курило и пило.

— Господа, — сказалъ здоровенный и плотный мужчина лѣтъ сорока съ однимъ только чрезвычайно яркимъ чернымъ глазомъ, изъ подъ котораго моргало плутовское выраженіе остроумія и шутки, — господа, всѣ мы народъ добрый, честный и умный. Предлагаю выпить по бокалу за общее здоровье, a самъ пью, съ вашего позволенія, за здоровье Мери. Такъ ли, моя голубка, а?

— Отвяжитесь отъ меня съ вашимъ здоровьемъ, — сказала трактирная дѣвушка съ притворно сердитымъ видомъ.

— Не уходите, Мери, — продолжалъ одноокій джентльменъ, удерживая ее за передникъ.

— Отстаньте, говорю вамъ, — сказала служанка, ударивъ его по рукѣ,- туда же вздумалъ волочиться, прыткій кавалеръ: зналъ бы сверчокъ свой шестокъ.

— Ну, такъ и быть, уходите, сердитая дѣвушка, — сказалъ одноокій джентльменъ, посматривая вслѣдъ за уходившей служанкой. — Я скоро выйду, Мери, держите ухо востро.

Здѣсь онъ принялся моргать на всю честную компанію, къ восторженному наслажденію своего сосѣда, пожилого джентльмена съ грязнымъ лицомъ и глиняной трубкой.

— Подумаешь, право, какъ странны эти женщины, — сказалъ грязнолицый сосѣдъ послѣ короткой паузы.

— Что правда, то правда, — подтвердилъ краснощекій джентльменъ, выпуская облако дыма.

Послѣдовала затѣмъ продолжительная пауза.

— Есть на этомъ свѣтѣ вещицы постраннѣе женщинъ, — сказалъ одноглазый джентльменъ, медленно набивая свою пѣнковую трубку,

— Женаты ли вы? — спросилъ грязнолицый сосѣдъ.

— Не могу сказать, что женатъ.

— Я такъ и думалъ.

Здѣсь грязнолицый джентльменъ принялся выдѣлывать веселыя гримасы, къ неимовѣрной радости другого джентльмена съ вкрадчивымъ голосомъ и сладенькой физіономіей, который считалъ своимъ непремѣннымъ долгомъ соглашаться со всѣми вообще и съ каждымъ порознь.

— Я утверждаю, господа, — сказалъ восторженный м-ръ Снодграсъ, — что женщины составляютъ великую подпору и утѣшеніе нашей жизни.

— Совершенная правда, — замѣтилъ вкрадчивый джентльменъ.

— Оно, можетъ быть, и такъ, — прибавилъ грязнолицый сосѣдъ, — да только въ такомъ случаѣ, когда женщины бываютъ въ хорошемъ расположеніи духа. Это ограниченіе необходимо имѣть въ виду.

— Совершенная истина, — замѣтилъ опять вкрадчивый джентльменъ, сдѣлавъ чрезвычайно сладкую гримасу.

— Я, однакожъ, отвергаю это ограниченіе, милостивые государи, — сказалъ м-ръ Снодграсъ, думавшій всегда о м-съ Эмиліи Уардль, когда рѣчь заходила о достоинствахъ прекраснаго пола, — и притомъ, господа, я отвергаю его съ чувствомъ искренняго презрѣнія. Покажите мнѣ мужчину, который бы взводилъ что-нибудь на женщинъ, какъ женщинъ, и я смѣло объявляю, что такой мужчина — не мужчина.

И м-ръ Снодграсъ, выбросивъ сигару, сильно ударилъ кулакомъ по дубовому столу.

— Звучный аргументъ, — замѣтилъ вкрадчивый джентльменъ.

— Звучный, но не убѣдительный, потому что въ основаніи его скрывается софизмъ, — возразилъ грязнолицый джентльменъ.

— Ваше здоровье, сэръ, — вскричалъ кочующій торговецъ съ одинокимъ глазомъ, бросая одобрительный взглядъ на м-ра Снодграса.

М-ръ Снодграсъ поклонился.

— Хорошіе аргументы, какъ вашъ, мнѣ всегда пріятно слышать, — продолжалъ кочующій торговецъ, — вы, можно сказать, прекрасно доказали свою мысль; но этотъ маленькій аргументъ относительно женщинъ напоминаетъ мнѣ одну довольно странную исторію, которую разсказывалъ мнѣ мой старый дядя. По этому поводу я готовъ повторить еще разъ, что есть на бѣломъ свѣтѣ вещицы постраннѣе женщинъ. Исторія удивительная, господа.

— Разскажите ее намъ,"- сказалъ краснолицый джентльменъ съ сигарой во рту.

— Угодно вамъ слушать?

— Очень.

— И мнѣ тоже, — сказалъ м-ръ Топманъ, вставляя въ общій разговоръ и свое слово. Онъ пользовался всякимъ удобнымъ случаемъ увеличить запасъ своихъ наблюденій.

— Въ такомъ случаѣ извольте, господа, я очень радъ, — сказалъ кочующій торговецъ, затягиваясь съ особеннымъ наслажденіемъ изъ своей пенковой трубки. — Исторія будетъ разсказана… нѣтъ, господа, я отдумалъ. Къ чему и зачѣмъ! Я знаю, вы не повѣрите мнѣ,- заключилъ одноокій джентльменъ, моргая самымъ плутовскимъ образомъ на всю курящую компанію.

— Повѣримъ, если вы ручаетесь за ея справедливость, — замѣтилъ м-ръ Топманъ.

— Конечно, ручаюсь, и на этомъ условіи разсказываю. Дѣло вотъ въ чемъ, господа: слыхали ли вы о знаменитомъ домѣ подъ фирмой: "Бильсонъ и Слюмъ?" Вѣроятно, не слыхали, потому что его ужъ давнымъ давно нѣтъ на бѣломъ свѣтѣ. Происшествіе, о которомъ разсказывалъ мой дядя, случилось лѣтъ восемьдесятъ назадъ съ однимъ путешественникомъ изъ этого дома. Это, въ нѣкоторомъ смыслѣ, будетъ

"Повѣсть кочующаго торговца",

и старый дядюшка разсказывалъ ее такимъ образомъ:

"Однажды зимою, около пяти часовъ вечера, лишь только начало смеркаться, на Марльборогскихъ лугахъ, по дорогѣ въ Бристоль, можно было видѣть путешественника, погонявшаго свою усталую лошадь… то есть оно, собственно говоря, его непремѣнно бы увидѣли, еслибъ какой-нибудь зрячій человѣкъ проходилъ или проѣзжалъ по этому тракту; но погода была такъ дурна, вечеръ до того холоденъ и сыръ, что не было на всемъ этомъ пространствѣ ни одной живой души, и путешественникъ тащился одинъ, какъ можете себѣ представить, въ самомъ мрачномъ расположеніи духа. Будь здѣсь какой-нибудь купецъ тогдашнихъ временъ, приказчикъ, разносчикъ или сидѣлецъ, онъ при одномъ взглядѣ на желтую телѣжку съ красными колесами и на гнѣдого рысачка съ коротенькимъ хвостомъ мигомъ смекнулъ бы, что этотъ путешественникъ былъ никто другой, какъ самъ Томъ Смартъ, изъ торговаго дома "Бильсонъ и Слюмъ"; но такъ какъ этого взгляда некому было бросить, то и оказывалось, что Томъ Смартъ и гнѣдой рысачокъ совершали путешествіе въ глубокой тайнѣ. Вы понимаете, что отъ этого никому не могло быть ни лучше, ни хуже.

"Немного на свѣтѣ мѣстъ скучнѣе и печальнѣе Марльборогскихъ луговъ, когда на нихъ дуетъ сильный вѣтеръ. Если вдобавокъ присоединить къ этому пасмурный зимній вечеръ, грязную и скользкую дорогу, безпрестанное паденіе крупныхъ капель дождя, и если, господа, ради опыта, вы мысленно подвергнете свои кости вліянію враждебныхъ стихій природы, то нечего и говорить, вы вполнѣ поймете справедливость этого замѣчанія относительно Марльборогскихъ луговъ.

"Пронзительный вѣтеръ завывалъ и прямо дулъ черезъ дорогу, сообщая дождевымъ потокамъ косвенное направленіе, на подобіе тѣхъ перекрестныхъ линій, какими въ школахъ украшаются ученическія тетрадки. На минуту онъ смолкалъ, какъ будто истощенный въ своихъ бѣшеныхъ порывахъ, и вдругъ опять и опять — Ггу-Г-г-гу! — и вѣтеръ снова принялся ревѣть и свистать по широкому раздолью, по долинамъ, по холмамъ, по равнинамъ, по ущельямъ, собираясь со свѣжими силами и какъ будто издѣваясь надъ слабостью бѣднаго путешественника, промокшаго до костей и проникнутаго судорожною дрожью.

"Гнѣдой рысачокъ, взмыленный и вспѣненный, поминутно фыркалъ, прядалъ ушами и забрасывалъ свою голову назадъ, выражая, очевидно, неудовольствіе противъ буйства земныхъ стихій; это, однакожъ, не мѣшало ему трусить довольно вѣрными и рѣшительными шагами до тѣхъ поръ, пока новый порывъ вѣтра, неистовый и дикій, не заставлялъ его пріостановиться на нѣсколько секундъ и глубже водрузить свои ноги въ грязную лужу, вѣроятно, для того, чтобъ предупредить опасность носиться на крыльяхъ вѣтра по воздушному пространству. Разсчетъ рысака обнаруживалъ въ немъ необыкновенную смѣтливость умной лошадки: онъ былъ такъ воздушенъ, желтая телѣжка такъ легка, и Томъ Смартъ настолько безкровенъ, что безъ этой предварительной мѣры ураганъ неизбѣжно долженъ былъ бы умчать ихъ на облакахъ за предѣлы видимаго міра, и тогда… но тогда, вы понимаете, повѣсть эта не имѣла бы никакого значенія и смысла.

"— Ну, ну, чортъ меня побери, молодецкая потѣха! — воскликнулъ Томъ Смартъ, имѣвшій весьма нелѣпую привычку вдаваться въ бѣшеныя клятвы. — Дуй, подувай, раздувай, — и провалиться бы мнѣ сквозь землю!

Вѣроятно, вы спросите меня, зачѣмъ Томъ Смартъ выразилъ такое нескромное желаніе провалиться сквозь землю и подвергнуться свирѣпому дѣйствію воздушной стихіи: этого я не знаю и, слѣдовательно, не могу вамъ сказать. Я передаю вамъ изъ іоты въ іоту слова моего стараго дяди, или самого Тома Смарта, — что рѣшительно одно и то же.

"— Дуй, подувай, раздувай! — воскликнулъ Томъ Смартъ къ очевидному удовольствію своей лошадки, которая на этотъ разъ заржала и встряхнула ушами.

"— Развеселись, Сого! — воскликнулъ Томъ, погладивъ рысачка концомъ своей плети. — Въ такую ночь не разъѣдемся мы съ тобой; только бы завидѣть какой-нибудь домишко — и баста: ты въ конюшню, я на боковую. Пошевеливайся, Сого! Чѣмъ скорѣй, тѣмъ лучше.

"Не могу вамъ доложить, понялъ ли гнѣдой рысачекъ сущность увѣщаній своего хозяина, или онъ собственнымъ умомъ дошелъ до такого заключенія что стоять среди дороги не было ни малѣйшей выгоды ни для него, ни для желтой телѣжки, — только онъ вдругъ бросился бѣжать со всѣхъ ногъ, и Томъ Смартъ уже не могъ остановить его до той поры, когда онъ по движенію собственной воли своротилъ направо съ большой дороги и остановился передъ воротами придорожнаго трактира, за четверть мили до конца Марльборогскихъ луговъ.

"Томъ Смартъ бросилъ возжи, выскочилъ изъ телѣжки и окинулъ быстрымъ взглядомъ верхнюю часть придорожнаго трактира. Это было довольно странное зданіе изъ брусьевъ, обложенное тесомъ, съ высокими и узкими окнами, пробитыми на большую дорогу, низенькая дверь съ темнымъ портикомъ вела въ домъ посредствомъ пары крутыхъ ступеней, которыя могли замѣнить полдюжины мелкихъ ступенекъ новѣйшаго современнаго фасона. Яркій и веселый огонекъ проглядывалъ изъ за рѣшетчатыхъ ставень одного окна, между тѣмъ какъ въ другомъ противоположномъ окнѣ, сначала темномъ, вдругъ засверкало игривое пламя, отражаясь краснымъ заревомъ на опущенной сторѣ. Это могло служить вѣрнымъ доказательствомъ, что въ этомъ домѣ былъ каминъ, только-что затопленный. Замѣтивъ эти признаки комфортабельности взглядомъ опытнаго путешественника, Томъ Смартъ направилъ быстрые шаги къ дверямъ, поручивъ напередъ свою лошадку заботливости конюха, явившагося теперь предложить свои услуги.

"Минутъ черезъ пять Томъ Смартъ сидѣлъ уже въ той самой комнатѣ, гдѣ горѣло яркое пламя, и притомъ сидѣлъ передъ каминомъ, съ наслажденіемъ прислушиваясь къ потрескиванью перегоравшихъ углей. Одно уже это обстоятельство способно было распространить живительную отраду въ сердцѣ всякаго разсудительнаго джентльмена, хотя бы онъ промерзъ насквозь до сокровеннѣйшаго мозга въ своихъ костяхъ; но домашній комфортъ на этотъ разъ обнаружился въ обширнѣйшихъ размѣрахъ. Смазливая дѣвушка въ коротенькомъ платьицѣ, изъ-подъ котораго картинно рисовались чудныя ножки, накрывала на столъ бѣлоснѣжную скатерть, и въ ту пору, какъ Томъ Смартъ сидѣлъ передъ рѣшеткой, спиною къ дверямъ, передъ его глазами въ большомъ зеркалѣ надъ каминной полкой отражалась очаровательная перспектива зеленыхъ бутылокъ съ золотыми ярлычками, разнокалиберныхъ банокъ съ вареньемъ и пикулями, перспектива ветчины, сыра и жареной дичи, распространявшей самый соблазнительный запахъ. Все это могло служить удивительнымъ утѣшеніемъ для усталаго путешественника; однакожъ, и это было не все. За буфетомъ, передъ круглымъ столикомъ, уставленнымъ чайными чашками, сидѣла цвѣтущая вдовушка лѣтъ сорока съ небольшимъ, очевидно, хозяйка этого дома и главная надзирательница надъ всѣмъ, что могло служить къ созданію въ немъ покойной жизни. Былъ только одинъ предметъ, омрачавшій прелестную картину: за чаемъ подлѣ вдовушки сидѣлъ высокій, долговязый мужчина въ сѣромъ сюртукѣ и свѣтлыхъ пуговицахъ, съ черными бакенбардами и густыми курчавыми волосами. Это ужъ было не очень хорошо, вы понимаете почему: Томъ Смартъ мигомъ догадался, что долговязый кавалеръ уговоритъ вдову покончить разъ навсегда съ унылыми годами одиночества и провести вмѣстѣ съ нимъ остатокъ жизни, исполненной всевозможной благодати.

"Надобно вамъ доложить, что Томъ Смартъ былъ по своей природѣ, смиренъ и кротокъ, какъ овца, и зависть отнюдь не была въ его натурѣ; случилось однакожъ, неизвѣстно какими судьбами, что долговязый мужчина въ сѣромъ сюртукѣ съ свѣтлыми пуговицами расшевелилъ въ его сердцѣ весь запасъ желчи и вызвалъ въ немъ величайшее негодованіе, особенно въ ту пору, когда на зеркальномъ стеклѣ обрисовались несомнѣнные признаки того, что долговязый пользуется благосклонностью цвѣтущей вдовы. Томъ былъ вообще большой любитель горячаго пунша, — я могу даже сказать — Томъ влюбленъ былъ въ горячій пуншъ съ коньякомъ, водкой или ромомъ, смотря по обстоятельствамъ; поэтому ничего нѣтъ удивительнаго, если онъ, накормивъ свою лошадку и скушавъ самъ три тарелки разнаго печенья и варенья, изготовленнаго хозяйкой, приказалъ себѣ, эксперимента ради, подать стаканъ горячаго пунша. Экспериментъ оказался вполнѣ удачнымъ даже сверхъ всякаго ожиданія, по той именно причинѣ, что изъ всѣхъ предметовъ кухмистерскаго искусства цвѣтущая вдова наиболѣе усовершенствовала себя въ приготовленіи горячительныхъ напитковъ. Опорожнивъ влагу едва не съ быстротою молніи, Томъ Смартъ заказалъ другой стаканъ, и это отнюдь не удивитъ васъ, господа, если вы потрудитесь сообразить, что горячій пуншъ, пріятный и сладкій при всѣхъ рѣшительно обстоятельствахъ жизни, долженъ былъ показаться очаровательнымъ Тому Смарту, сидѣвшему въ теплой комнатѣ передъ пылающимъ каминомъ, тогда какъ вѣтеръ неистово бушевалъ и бѣсновался вокругъ всего дома. Томъ Смартъ, видите ли, праздновалъ, такъ сказать, свою побѣду надъ буйною стихіей, и по этой-то причинѣ заказалъ себѣ другой стаканъ горячаго пунша, за которымъ слѣдовалъ третій, четвертый и такъ далѣе. Сколько выпилъ онъ всего, я не знаю; но чѣмъ больше онъ пилъ, тѣмъ больше косился на долговязаго гостя, и тѣмъ сильнѣе кипѣла желчь въ его груди.

"— Безстыдный нахалъ, провалъ его возьми! — думалъ про себя Томъ Смартъ, — какого ему чорта торчать за этимъ буфетомъ? Препасквильная рожа! Неужели y этой вдовы нѣтъ никакого вкуса насчетъ выбора достойныхъ кавалеровъ?… Скверный анекдотъ!

"Здѣсь быстрый взоръ Тома Смарта отпрянулъ отъ камина на круглый столъ, и, подозвавъ хозяйку, онъ поспѣшно заказалъ себѣ новый стаканъ пунша.

"Должно замѣтить, господа, что Томъ Смартъ чувствовалъ всегда особенное расположеніе къ трактирной жизни. Уже давно воображеніе его лелѣяло мечту — завести свой собственный трактиръ, стоять за буфетомъ въ широкомъ сюртукѣ и широкихъ штанахъ безъ штрипокъ, запустивъ обѣ руки въ глубокіе карманы. Не разъ ему случалось занимать первыя мѣста на веселыхъ пирахъ и съ наслажденіемъ думать, что эти пиры могли бы продлиться до безконечности, еслибъ самъ онъ былъ содержателемъ общаго стола. Одаренный отъ природы ораторскимъ талантомъ, онъ могъ бы произносить великолѣпныя рѣчи въ присутствіи дорогихъ гостей, воспламеняя ихъ жажду къ заздравнымъ тостамъ. Всѣ эти мысли, съ быстротою молніи, просверлили голову Тома Смарта, когда онъ допивалъ шестой уже стаканъ, засѣдая передъ пылающимъ каминомъ. Мудрено-ли, что онъ чувствовалъ справедливое негодованіе при взглядѣ на долговязаго верзилу, готоваго сдѣлаться обладателемъ прекраснаго трактира, тогда какъ онъ, Томъ Смартъ, принужденъ будетъ въ его пользу отказаться отъ своего истиннаго призванія.

"За послѣдними двумя стаканами Томъ Смартъ обдумывалъ планъ завязать ссору и вступить въ открытую борьбу со своимъ непріязненнымъ соперникомъ; но, не выдумавъ ни синь пороха, рѣшилъ отправиться въ постель, считая себя злополучнѣйшимъ созданіемъ въ мірѣ.

"Томъ Смартъ шелъ впередъ по широкой старинной лѣстницѣ вслѣдъ за хорошенькой черноглазой дѣвушкой, провожавшей его со свѣчою въ рукахъ. Нѣсколько шаговъ сдѣлали они счастливо, безъ всякихъ приключеній; но потомъ свѣча вдругъ загасла отъ сильныхъ порывовъ вѣтра, пробравшагося черезъ щели въ галлерею, и они остались среди лѣстницы одни, окруженные ночнымъ мракомъ. Могло, впрочемъ, статься, что свѣчу задулъ не вѣтеръ, a самъ Томъ, для того, чтобъ имѣть удобный случай поцѣловать и обнять свою проводницу: такъ, по крайней мѣрѣ, разглашали его враги, и такъ именно поступилъ бы я самъ на его мѣстѣ. Скоро, однакожъ, принесена была другая свѣча, и путешественникъ, продолжая пробираться черезъ лабиринтъ переходовъ, благополучно достигъ комнаты, назначенной ему для ночлега. Дѣвушка пожелала ему спокойной ночи и оставила его одного.

"Комната имѣла огромные размѣры. На постели, стоявшей посрединѣ, могли бы, въ случаѣ нужды, помѣститься дюжины двѣ ребятишекъ изъ мужского пансіона; въ двухъ гардеробныхъ шкафахъ, приставленныхъ къ стѣнѣ, мотъ бы, безъ малѣйшаго труда, уложиться походный скарбъ цѣлой дюжины полковъ; но всего болѣе поразило вниманіе Тома Смарта странное, уродливое кресло, или, правильнѣе, безобразный стулъ съ высокой спинкой, испещренной фантастической рѣзьбой, съ цвѣточной камчатной подушкой и круглыми шишками на концѣ ногъ, тщательно перевязанныхъ краснымъ сукномъ, какъ будто они страдали подагрой. Насчетъ всѣхъ другихъ креселъ Томъ Смартъ былъ собственно того мнѣнія, что это — старинныя кресла и больше ничего; но этотъ спеціальный предметъ, нисколько не похожій на своихъ товарищей, отличался такими затѣйливыми и фантастическими формами, что онъ, повидимому, никакъ не могъ оторвать отъ нихъ своихъ глазъ. Около получаса просидѣлъ онъ на одномъ и томъ же мѣстѣ, обращенный спиною къ камину и погруженный въ таинственное созерцаніе, принимавшее постепенно самый восторженный характеръ.

"— Чортъ бы его побралъ! — проговорилъ, наконецъ, Томъ Смартъ, начиная раздѣваться и продолжая глядѣть на старинный стулъ, поставленный y изголовья его постели. — Въ жизни не видалъ я такихъ уродовъ и не увижу никогда. Этакой анафема!

"Онъ покачалъ головой съ видомъ глубокой мудрости и опять взглянулъ на кресло. Запутываясь больше и больше въ своихъ мысляхъ, онъ летъ въ постель, прикрылся простыней и погрузился въ сонъ.

"Минутъ черезъ двадцать онъ вскочилъ на своей постели, пробужденный тревожными и шумными видѣніями долговязыхъ гостей и пуншевыхъ стакановъ. Первый предметъ, обрисовавшійся въ его воспламененномъ воображеніи, былъ опять фантастическій стулъ.

,- Мошенникъ! — проворчалъ Томъ Смаргь, подернутый судорожною дрожью. — Я не стану смотрѣть на него!

"Онъ повалился на подушки, прищурилъ глаза и старался увѣрить себя, что спитъ крѣпкимъ сномъ. Напрасный трудъ! Передъ умственными взорами его заплясали, закривлялись уродливые стулья, прыгая по спинкамъ другъ друга и выдѣлывая самыя безстыдныя гримасы.

"— Этакая притча! — проговорилъ Томъ Смартъ, высовывая свою голову изъ подъ теплой простыни. — Ужъ лучше же стану я смотрѣть на одинъ дѣйствительный стулъ, чѣмъ на неистовыя полчища подобныхъ ему призраковъ.

"И онъ точно принялся смотрѣть, усердно, пристально, неподвижно; но вдругъ передъ его глазами начали совершаться чудодѣйственныя перемѣны. Рѣзьба спинки вытянулась, выпрямилась и постепенно приняла фигуру безобразнаго старика съ морщинистымъ лицомъ. Камчатная подушка превратилась въ жилетъ стариннаго фасона; круглыя шишки приняли форму человѣческихъ ногь, обутыхъ въ красныя туфли, и весь стулъ сформировался въ джентльмена прошлаго столѣтія, поджавшаго подъ мышку свои руки. Томъ Смартъ сидѣлъ, протиралъ глаза и старался удалить отъ себя фантастическую грезу. Тщетныя усилія! На мѣстѣ фантастическаго стула былъ точно безобразный джентльменъ и, что всего удивительнѣе, безобразный джентльменъ дико и нахально заморгалъ глазами на Тома Смарта.

"Томъ Смартъ, надобно замѣтить, былъ забубенная каналья первой руки, и притомъ въ его желудкѣ еще варились и кипѣли стаканы пунша. Сначала онъ струхнулъ немного, но потомъ запылалъ, такъ сказать, величайшимъ негодованіемъ противъ старика, моргавшаго на него съ такимъ отчаяннымъ безстыдствомъ. Наконецъ, онъ не вытерпѣлъ и сказалъ сердитымъ тономъ:

"— Зачѣмъ ты пялишь на меня свои безстыдныя бѣльма?

"— Тебѣ на что? — проговорилъ безобразный старикашка, вытянутый фертомъ. — Смотрю и дѣлаю, что хочу, a ты можешь себѣ бѣсноваться, сколько угодно, Томъ Смартъ.

"И онъ страшно оскалилъ зубы, какъ орангутангъ, согбенный преклонностью лѣтъ.

"— Какъ ты знаешь мое имя, старый хрычъ? — спросилъ Томъ Смартъ, приведенный въ нѣкоторое смущеніе. Онъ старался, однакожъ, показать, что совсѣмъ не труситъ.

"— Вотъ ужъ это и не дѣло, Томъ Смартъ, — отвѣчалъ старикъ обиженнымъ тономъ, — благородное красное дерево Испаніи заслуживаетъ нѣкотораго уваженія съ твоей стороны; a ты, между тѣмъ, вздумалъ обращаться со мной такъ, какъ будто я былъ хрупкій орѣховый стулъ новѣйшаго фасона. Стыдно тебѣ, братъ Томъ!

"И, говоря это, старый джентльменъ принялъ такой гордый видъ, что Томъ струсилъ не на шутку.

"— Извините, сэръ, я не имѣлъ никакого намѣренія обижать васъ, — проговорилъ Томъ Смартъ смиреннымъ и даже нѣсколько униженнымъ тономъ.

"— Ну, ничего, когда-нибудь сочтемся, — сказалъ старикъ. — Оно, можетъ быть, и правда, что ты не думалъ обижать меня. Томъ…

"- Что вамъ угодно?

"— Я знаю тебя, Томъ, отлично знаю. Ты вѣдь, любезный, мошенникъ.

"- Помилуйте…

"— Ничего, ничего, это я такъ примолвилъ ради начинающейся дружбы, a главная штука вотъ въ чемъ: ты бѣденъ, Томъ, очень бѣденъ.

"— Ваша правда, — сказалъ Томъ Смартъ, — но какъ вы это знаете?

"- Объ этомъ рѣчь впереди, любезный другъ, но сквернѣйшій анекдотъ состоитъ собственно въ томъ, что ты горькій пьяница, Томми.

"Томъ Смартъ приготовился дать клятву, что онъ терпѣть не можетъ крѣпкихъ напитковъ; но въ эту минуту взоры его встрѣтились съ пронзительными глазами старика, читавшаго, казалось, въ глубинѣ его души самыя тайныя мысли. Онъ покраснѣлъ, прикусилъ языкъ и замолчалъ.

"— A вѣдь признайся, любезный, y тебя разгорѣлись глазки на вдову: лакомый кусочекъ, нечего сказать, а?

"Здѣсь старый хрычъ закатилъ свои глаза, припрыгнулъ на своихъ коротенькихъ ногахъ и принялъ такую сладострастную позу, что Томъ Смартъ невольно удивился легкомысленности его поведенія — въ такія преклонныя лѣта!

"- Я вѣдь опекунъ этой вдовушки, Томъ Смартъ!

"- Право?

"— Я тебѣ говорю: я зналъ ея мать и бабушку. Бабушка была влюблена въ меня и подарила мнѣ вотъ этотъ жилетъ.

"— Неужто?

"— И эти башмаки, — продолжалъ старикъ, приподнявъ одну изъ своихъ ногъ, — но это пусть будетъ между нами, Томми; фамильныхъ секретовъ распространять не должно: это мое правило.

"Говоря это, старый плутъ принялъ такой безсовѣстный и наглый видъ, что Томъ Смартъ почувствовалъ непреодолимое желаніе взгромоздиться на его спину: такъ, по крайней мѣрѣ, разсказывалъ онъ самъ черезъ нѣсколько лѣтъ послѣ этой чудодѣйственной исторіи.

"— Былъ я встарину молодецъ, Томъ Смартъ, и женщины любили меня страстно, — продолжалъ безстыдный старикашка; — сотни красавицъ засиживались, бывало, на моихъ колѣняхъ, и я, что называется, катался, какъ сыръ въ маслѣ. Что ты на это скажешь, любезный, а?

"Продолжая, между тѣмъ, исчислять подвиги своей юности, старикъ заскрипѣлъ и зашатался до того, что языкъ его утратилъ способность произвольнаго движенія.

"— За дѣло тебѣ, старый песъ, — подумалъ Томъ Смартъ, не сказавъ, однакожъ, ничего въ этомъ родѣ.

"— О-охъ! не тѣ времена и не тѣ нравы! — простоналъ старикъ, принимая спокойную позу. — Плохъ я сталъ, Томъ Смартъ, и потерялъ всѣ свои балясины. Еще недавно мнѣ сдѣлали операцію — прикрѣпили новую дощечку къ моей спинѣ. Трудная операція, Томми.

"- Очень можетъ быть.

"— Конечно, можетъ; но не въ этомъ штука: мнѣ хочется женить тебя, Томъ Смартъ.

"— Меня?

"— Да.

"- На комъ?

"— На вдовѣ.

"— Помилуйте! какъ это можно! Клянусь вашими почтенными сѣдинами (на головѣ y старика торчало нѣсколько сѣдыхъ клочковъ), вдова на меня и смотрѣть не хочетъ: ея сердце занято.

" И Томъ Смартъ испустилъ невольный вздохъ.

"— Почему ты это знаешь? — спросилъ старикъ твердымъ тономъ.

"- Какъ этого не знать? Долговязый верзила съ черными бакенбардами увивался за ней на моихъ глазахъ.

"— Вздоръ, любезный, будь спокоенъ: вдовушка не выйдетъ за него.

"— Нѣтъ, сэръ, позвольте усомниться въ вашей проницательности: еслибъ вы такъ же, какъ я, видѣли ихъ за буфетомъ, мысли ваши получили бы другое направленіе.

"— Какъ будто я этого не знаю! — проговорилъ старикъ съ рѣшительнымъ видомъ.

"— Чего? — спросилъ Томъ Смартъ.

"— Любовныя шашни, шопотъ, поцѣлуй за дверью — экая важность! Все вздоръ, Томми!

"Здѣсь старый хрычъ принялъ опять безстыдный и нахальный видъ, вызвавшій въ Томѣ Смартѣ величайшее негодованіе. Дѣло извѣстное, господа: весьма непріятно видѣть и слышать старика, который, такъ сказать, вмѣшивается совсѣмъ не въ свое дѣло.

"- Все это я знаю, Томми, — продолжалъ старый джентльменъ. — Въ свое время я вдоволь наглядѣлся на проказы этого сорта между молодыми людьми и увѣрился многочисленными опытами, что поцѣлуй самъ по себѣ не доказываетъ ничего.

"- Вы, конечно, видѣли много странныхъ вещей, — сказалъ Томъ, бросая на старика вопросительный взглядъ.

"— Видѣлъ, да, могу похвалиться. Я пережилъ всѣхъ членовъ своей семьи, любезный другъ, и теперь остался одинъ, какъ бобыль.

"И онъ испустилъ глубокій вздохъ.

"— Велика была ваша семья? — спросилъ Томъ Смартъ.

"— Двѣнадцать братьевъ, Томми, народъ все свѣжій, живой, молодецъ къ молодцу, не то что нынѣшніе дряхлые калѣки, что трещатъ и ломаются отъ перваго удара. Были y насъ выполированныя ручки, и встарину величали насъ креслами, всѣхъ до одного.

"— Кудажъ дѣвались ваши братцы, почтеннѣйшій?

"Старикъ приставилъ локти къ своимъ глазамъ и, проливая горькія слезы, отвѣчалъ:

"— Отжили свой вѣкъ, любезный, отжили. Мы несли трудную службу, Томми, и комплекція ихъ была слабѣе моей. Они почувствовали ревматизмъ въ ногахъ и рукахъ; сострадательные люди разнесли ихъ по кухнямъ и другимъ госпиталямъ. Одинъ братъ лишился даже чувствъ отъ продолжительной службы и дурного обхожденія: его принуждены были сжечь въ печи вмѣстѣ съ презрѣнной сосной. Ужасно, другъ Томми.

"— Ужасно! — повторилъ Томъ Смартъ.

"Старый джентльменъ пріостановился на нѣсколько минутъ, испытывая, вѣроятно, трудную борьбу съ болѣзненными ощущеніями своего сердца. Потомъ онъ сказалъ:

"— Однакожъ, любезный другъ, мы отступаемъ отъ главнаго предмета. Долговязый верзила, должно замѣтить, пройдоха первой руки, каналья безпардонный. Женившись на вдовушкѣ, онъ какъ разъ спуститъ всю эту мебель и убѣжитъ на тотъ край свѣта. Что изъ этого выйдетъ? Покинутая вдова будетъ разорена въ конецъ, и мнѣ придется умирать холодной смертью въ мерзлой лавкѣ какого-нибудь рыночнаго торгаша.

"- Все это правда, почтеннѣйшій, но…

"— Дай мнѣ кончить, дружище. О тебѣ, любезный Томми, съ перваго взгляда я составилъ отличное мнѣніе. Разъ поселившись въ этомъ трактирѣ, ты не оставишь его никогда, если, по крайней мѣрѣ, за буфетомъ его будутъ водка и вино.

"— Покорно благодарю за доброе слово: вы не ошиблись, сэръ, — сказалъ Томъ Смартъ.

"— Стало быть, вдовушка будетъ твоя, и мы позаботимся дать отставку долговязому верзилѣ.

"— Какъ же это сдѣлать?

"— Очень легко: ты объявишь, что онъ женатъ.

"— Чѣмъ я докажу это?

"Старикъ отвинтилъ руку отъ своего плеча, моргнулъ глазами и, указавъ на одинъ изъ дубовыхъ шкафовъ, принялъ опять спокойную позу.

"— Ему не приходитъ и въ голову, — продолжалъ старый джентльменъ, — что въ правомъ карманѣ штановъ, запрятанныхъ въ этотъ шкафъ, онъ забылъ письмецо, гдѣ неутѣшная супруга умоляетъ его возвратиться въ ея объятія, извѣщая притомъ, что его со дня на день ожидаютъ шестеро дѣтей малъ-мала-меньше.

"Послѣ этихъ словъ, произнесенныхъ торжественнымъ тономъ, черты стараго джентльмена начали блѣднѣть, стираться, и фигура его покрылась густою тѣнью. У Тома Смарта зарябило въ глазахъ, подернутыхъ плевой. Старикъ исчезъ, и на мѣстѣ его опять явился чудесный стулъ: камчатный жилетъ превратился въ подушку, красныя туфли оказались чехломъ. Томъ Смартъ повалился на свою постель и скоро погрузился въ глубокій сонъ.

"Раннимъ утромъ, лишь только начало свѣтать, Томъ воспрянулъ отъ своего сна. Нѣсколько минутъ просидѣлъ онъ на своей постели, стараясь припомнить событія прошлой ночи. Вдругъ воспоминанія его оживились съ необыкновенной быстротой. Онъ взглянулъ на стулъ, имѣвшій несомнѣнно фантастическіе признаки; но, при всей живости фантазіи, не могъ отыскать въ немъ ни малѣйшаго сходства съ чертами таинственнаго старца.

"- Какъ поживаешь, старый хрычъ? — сказалъ Томъ Смартъ.

"Дневной свѣтъ пробудилъ всю смѣлость въ его груди, и онъ уже не боялся ничего.

"Стулъ, однакожъ, остался безъ движенія и не проговорилъ ни слова.

"— Хорошо ли ты спалъ, куманекъ? — спросилъ Томъ Смартъ.

"Никакого отвѣта. Ясно, что стулъ не имѣлъ намѣренія вступать въ разговоръ.

"— На какой шкафъ ты указывалъ вчера, старый чортъ, — продолжалъ Томъ Смартъ сердитымъ тономъ. — Проговори, по крайней мѣрѣ, одно слово.

"Стулъ хранилъ упорное молчаніе.

"— Однакожъ, попытка — не пытка, спросъ — не бѣда, — пробормоталъ про себя Томъ Смартъ, — шкафъ открыть не мудрено.

"Онъ сдѣлалъ нѣсколько шаговъ и, увидѣвъ ключъ въ замкѣ, повернулъ его: дверь отворилась. Въ шкафу дѣйствительно были штаны; онъ запустилъ руку въ одинъ изъ кармановъ и, къ величайшему изумленію, вытащилъ то самое письмо, о которомъ говорилъ старый джентльменъ.

"— Странное обстоятельство, — сказалъ Томъ Смартъ, взглянувъ сперва на стулъ, потомъ на дубовый шкафъ, потомъ на письмо, и затѣмъ опять на фантастическій стулъ. — Удивительно странная исторія, — повторилъ онъ опять, озираясь кругомъ. Потерявъ, однакожъ, всякую надежду выяснить себѣ сколько-нибудь это запутанное дѣло, онъ одѣлся на скорую руку и рѣшился, не теряя времени, дѣйствовать по внушенію внутренняго чувства.

"Внутреннее чувство внушало ему прежде всего сломить рога долговязому верзилѣ и занять его мѣсто въ сердцѣ интересной вдовы. Проходя черезъ галлерею и спускаясь внизъ по ступенямъ лѣстницы, Томъ Смартъ бросалъ вокругъ себя испытующіе взоры, питая въ своей душѣ вѣроятную надежду сдѣлаться законнымъ владѣльцемъ драгоцѣнныхъ сокровищъ этого жилища. Долговязый верзила стоялъ уже опять за буфетомъ, распоряжаясь какъ y себя дома. Закинувъ руки за спину, онъ улыбнулся и кивнулъ головой при входѣ Тома Смарта. Улыбнулся онъ, вѣроятно, для того, чтобъ выказать свои бѣлые зубы; но Томъ Смартъ видѣлъ во всей его позѣ выраженіе торжества, происходившаго отъ сознанія собственной силы.

"— Погоди, голубчикъ, я тебя проучу! — подумалъ про себя Томъ Смартъ и потомъ, обращаясь къ хозяйкѣ, проговорилъ: — Пожалуйте ко мнѣ, сударыня, на пару словъ.

"Они вошли въ маленькую гостиную и затворили за собою дверь.

"— Съ добрымъ утромъ, сударыня, — сказалъ Томъ Смартъ.

"- Съ добрымъ утромъ, сэръ, — отвѣчала интересная вдова. — Чего прикажете къ завтраку, сэръ?

"Томъ молчалъ, обдумывая въ эту минуту, какъ бы похитрѣе приступить къ торжественному дѣлу.

"— Есть ветчина первый сортъ, жареная курица и шпигованная утка, — чего прикажете, сэръ?

"Эти слова расшевелили вниманіе Тома Смарта. Онъ окинулъ вдовицу проницательнымъ взоромъ н нашелъ, что она въ самомъ дѣлѣ лакомый кусочекъ, какъ выразился старый джентльменъ, выродившійся изъ фантастическаго стула.

"- Кто этотъ господинъ, сударыня, что стоитъ y васъ за буфетомъ? — спросилъ Томъ Смартъ.

"— Его имя Джинкинсъ, сэръ, если вамъ угодно знать это, — отвѣчала вдова, зардѣвшись легкимъ румянцемъ.

"- Высокій мужчина, — сказалъ Томъ Смартъ.

"— Прекрасная душа, сэръ, и прекрасный джентльменъ.

"— Эге! — воскликнулъ Томъ Смартъ.

"— Потрудитесь объяснить мнѣ, сэръ, чего вамъ угодно? — спросила вдова, приведенная въ нѣкоторое смущеніе поступками своего гостя.

"- Извольте, сударыня, извольте. Не угодно ли вамъ посидѣть со мною нѣсколько минутъ?

"Изумленная вдова, не говоря ни слова, поспѣшила занять порожній стулъ, и Томъ Смартъ сѣлъ подлѣ нея. Не знаю, господа, какъ это случилось, — мой дядя говорилъ, что и самъ Томъ не могъ объяснить этого случая, — только пальчики вдовицы вдругъ очутились въ его рукѣ, и онъ держалъ ихъ въ продолженіе всей этой бесѣды.

"- Вы очень милы, сударыня, — началъ Томъ Смартъ, отличавшійся вообще любезными манерами въ отношеніи къ прекрасному полу, — вы очень милы, сударыня, и я могу доложить, что супругомъ вашимъ долженъ быть превосходнѣйшій человѣкъ во вселенной. Вы этого заслуживаете.

"- Ахъ, Боже мой! — воскликнула вдова, пріятно изумленная.

Краснорѣчивое вступленіе Тома Смарта, не объясненное никакими предварительными обстоятельствами, могло казаться тѣмъ болѣе удивительнымъ, что онъ видѣлъ ее только первый разъ въ своей жизни. Слѣдовательно, можно было повторить еще: — ахъ, Боже мой!

"— Я ненавижу лесть, сударыня, я презираю всякіе комплименты, если они исходятъ не отъ чистаго сердца, — продолжалъ Томъ Смартъ съ замѣтнымъ одушевленіемъ. — Вы заслуживаете превосходнаго супруга, и кто бы ни былъ онъ, вамъ суждено сдѣлать его счастливѣйшимъ созданіемъ въ мірѣ.

"Говоря такимъ образомъ, Томь Смартъ съ наслажденіемъ упивался комфортомъ, окружавшимъ интересную вдову.

"Вдова между тѣмъ, озадаченная неожиданнымъ оборотомъ дѣла, сдѣлала судорожное усиліе приподняться со своего мѣста; но Томъ Смартъ удержалъ ее ласковымъ пожатіемъ руки. Дѣло извѣстное, господа, что вдовицы теряютъ нѣкоторымъ образомъ робость, свойственную прекрасному полу въ его дѣвственной порѣ; такъ, по крайней мѣрѣ, говорилъ мой дядя.

"— Я должна благодарить васъ, сэръ, за ваше доброе мнѣніе, — сказала цвѣтущая вдова, — и если я выйду когда-нибудь замужъ…

"- Если, — перебилъ Томъ Смартъ, лукаво подмигивая своимъ лѣвымъ глазомъ, — если…

"— Очень хорошо, — сказала вдова, — я могу перемѣнить свою рѣчь, если вамъ угодно: выходя теперь замужъ во второй разъ, я надѣюсь, что супругъ мой будетъ именно такой, какого вы желаете для меня.

"— Джинкинсъ?

"— Да.

"— Я знаю Джинкинса и утверждаю, что онъ не заслуживаетъ вашей руки.

"Вдова вспыхнула и вздрогнула, испуганная таинственнымъ видомъ своего собесѣдника.

"— Позвольте увѣрить васъ, сэръ, — сказала она съ нѣкоторой запальчивостью, — что м-ръ Джинкинсъ заслуживаетъ всякаго уваженія честныхъ людей.

"— Гм! — проворчалъ Томъ Смартъ.

"Вдовица разочла, что теперь самая приличная пора прибѣгнуть къ посредству горькихъ рыданій. Вынувъ платокъ изъ кармана, она пожелала узнать прежде всего, зачѣмъ вздумалъ обижать ее Томъ Смартъ, дѣлая за глаза дурной отзывъ о джентльменѣ, пользовавшемся ея безграничнымъ довѣріемъ и уваженіемъ. Вмѣсто того, чтобъ пугать бѣдную женщину, онъ прямо долженъ былъ объясниться съ этимъ джентльменомъ, вывести его на свѣжую воду, и прочая, и прочая.

"- За объясненіемъ дѣло не станетъ, сударыня, — отвѣчалъ Томъ Смартъ, — я сорву маску съ этого лицемѣра, только вы напередъ выслушайте меня.

"- Говорите, — сказала вдова, устремивъ пристальный взглядъ на лицо своего собесѣдника.

"— Вы будете въ величайшемъ изумленіи, — сказалъ Томъ Смартъ, опуская въ карманъ свою руку.

"— Если вамъ угодно объяснить мнѣ, что ему нужны деньги, — отвѣчала вдова, — это не удивитъ меня ни на волосъ. Я знаю это.

"— Нѣтъ, сударыня, это бы еще ничего: въ деньгахъ имѣетъ нужду всякій смертный. Не въ этомъ рѣчь.

"— Въ чемъ же? Говорите, ради Бога.

"— Не торопитесь, сударыня, дѣло объяснится само собою, — возразилъ Томъ Смартъ, медленно вынимая письмо изъ кармана.

"— Вы не будете визжать, сударыня?

"- О нѣтъ, нѣтъ! — воскликнула вдова, — дайте мнѣ эту бумагу.

"- Вы не упадете въ обморокъ?

"— Нѣтъ!

"— Съ вами не сдѣлается истерики?

"- Нѣтъ, нѣтъ!

"— Прекрасно. Сидите же смирно и не выбѣгайте изъ комнаты царапать ему глаза. Предоставьте мнѣ самому трудъ раздѣлаться съ этимъ господиномъ.

"— Очень хорошо, давайте бумагу.

"— Извольте.

"И роковое письмо очутилось въ рукахъ интересной вдовы.

"Господа, покойный дядюшка разсказывалъ, будто Томъ Смартъ говорилъ, что рыданія бѣдной женщины, открывшей ужасную тайну, способны были просверлить насквозь даже каменное сердце. Нѣжныя чувства Тома Смарта были, такъ сказать, парализованы совершеннѣйшимъ образомъ при этой душу раздирающей сценѣ. Вдовица зашаталась во всѣ стороны и неистово принялась ломать свои бѣлыя руки.

"— О, злодѣй! О, извергъ! О, мучитель! — воскликнула она.

"— Точно такъ, сударыня, — подтверждалъ Томъ Смартъ, — но вамъ надобно успокоиться.

"— Не могу я успокоиться, — вопила вдова, — кого теперь полюбить мнѣ, горемычной? Кому вручить свое бѣдное сердце?

"— О, еще время не ушло! полюбите и вручите! — восклицалъ Томъ Смартъ, испуская потоки слезъ при видѣ страданій злополучной вдовы.

"Проникнутый такимъ образомъ глубочайшимъ соболѣзнованіемъ, Томъ Смартъ обвилъ своей рукой станъ интересной вдовы, и она судорожно сжала другую руку Тома Смарта. Черезъ минуту ея слезы замѣнились отрадной улыбкой, и еще черезъ минуту они улыбнулись оба, бросая другъ на друга нѣжные взгляды.

"При всѣхъ усиліяхъ, джентльмены, я не могъ привести въ извѣстность, поцѣловалъ ли Томъ Смартъ интересную вдову при этомъ отрадномъ изліяніи взаимныхъ чувствъ. Дядюшка говорилъ, что не поцѣловалъ, хотя я собственно имѣю основательныя причины сомнѣваться въ его словахъ. Если пошло дѣло на откровенность, я готовъ, если угодно, присягнуть, что поцѣлуи непремѣнно должны были завершить эту трогательную сцену.

"Какъ бы то ни было, черезъ полчаса Томъ Смартъ, съ шумомъ и гвалтомъ, вытолкнулъ изъ дверей взашеи долговязаго верзилу, и не далѣе, какъ черезъ мѣсяцъ, интересная вдова сдѣлалась его женой. Долго еще разъѣзжалъ онъ по окрестнымъ странамъ на своемъ гнѣдомъ рысачкѣ въ желтой телѣжкѣ съ красными колесами; но, наконецъ, покончивъ всѣ дѣла съ торговымъ домомъ, отправился во Францію и завелъ въ Парижѣ славный трактиръ".

— Позвольте спросить васъ, сэръ, что сдѣлалось съ чудодѣйственнымъ стуломъ? — сказалъ любопытный старый джентльменъ.

— Этотъ пунктъ не совсѣмъ приведенъ въ ясность, — отвѣчалъ одноглазый повѣствователь, — замѣтили вообще, что въ день свадьбы онъ кряхтѣлъ и трещалъ неугомонно; но отчего именно, отъ удовольствія или физической немощи, Томъ Смартъ не могъ объяснить. Вѣроятно, отъ немощи.

— И всѣ вѣрили этой исторіи? — спросилъ грязнолицый джентльменъ, набивая свою трубку.

— Всѣ, кромѣ враговъ Тома Смарта. Нѣкоторые изъ нихъ утверждали, будто Томъ выдумалъ всю эту исторію въ досужіе часы; другіе, напротивъ, держались мнѣнія, что онъ былъ пьянъ и въ этомъ видѣ схватилъ по ошибкѣ чужіе штаны, гдѣ лежало нескромное письмо. Все это, разумѣется, вздоръ, и никто не хотѣлъ слушать, что они говорили.

— Томъ Смартъ выдавалъ все это за правду?

— Да, онъ ручался въ справедливости каждаго слова.

— A вашъ дядюшка?

— Онъ говорилъ, что нельзя здѣсь усомниться ни въ единой буквѣ.

— Стало быть, оба въ нѣкоторой степени были замѣчательные мужи, — сказалъ грязнолицый джентльменъ.

— Замѣчательные въ высшей степени, — заключилъ кочующій торговецъ.

Глава XV. Изображающая отчетливо и вѣрно двухъ знатныхъ особъ, устроившихъ въ своемъ чертогѣ общественный завтракъ, гдѣ произошла неожиданная встрѣча, подавшая поводъ къ началу другой главы

Уже совѣсть сильно начинала тревожить м-ра Пикквика за неосторожное забвеніе своихъ друзей въ гостиницѣ «Павлина», и онъ собирался сдѣлать имъ визитъ на третье утро послѣ окончанія городскихъ выборовъ, какъ вдругъ Самуэль Уэллеръ, вѣрный его слуга, явился къ нему съ визитной карточкой въ рукахъ, гдѣ была начертана надпись:

Мистрисъ Львица Гонтеръ.

Итансвилльское Логовище, за городской заставой.

— Ждутъ отвѣта, сэръ, — сказалъ Самъ загадочнымъ тономъ.

— Точно ли ко мнѣ пришла эта особа? — спросилъ м-ръ Пикквикъ. — Нѣтъ ли тутъ какой ошибки, Самуэль?

— Къ вамъ, сэръ, могу васъ увѣрить. Онъ спрашиваетъ васъ и никого больше, какъ говорилъ чортовъ секретарь, явившійся съ докладомъ къ доктору Фаусту, — отвѣчалъ м-ръ Уэллеръ.

— О_н_ъ? Развѣ это джентльменъ? — сказалъ м-ръ Пикквикъ.

— Совершеннѣйшее подобіе и образъ джентльмена.

— Но это карточка дамы, — возразилъ м-ръ Пикквикъ.

— Я, однакожъ, получилъ ее отъ джентльмена, который теперь дожидается въ гостиной. Онъ говоритъ, что ему необходимо васъ видѣть, иначе онъ готовъ простоять цѣлый день, не двигаясь съ мѣста.

Услышавъ такое непоколебимое рѣшеніе, м-ръ Пикквикъ сошелъ въ гостиную и увидѣлъ степеннаго джентльмена, поспѣшившаго обратиться къ нему съ низкимъ поклономъ.

— М-ръ Пикквикъ, если не ошибаюсь?

— Къ вашимъ услугамъ.

— Позвольте, сэръ, удостоиться лестной для меня чести притронуться къ вашей рукѣ… позвольте пожать вашу руку, — сказалъ степенный джентльменъ.

— Сдѣлайте одолженіе, — сказалъ м-ръ Пикквикъ.

Незнакомецъ схватилъ руку ученаго мужа и продолжалъ скороговоркой:

— Мы наслышались о вашей славѣ, сэръ. Молва объ ученыхъ открытіяхъ, сдѣланныхъ вами въ области антикварской науки, достигла до ушей м-съ Львицы Гонтеръ, моей супруги. Я — м-ръ Левъ Гонтеръ.

Незнакомецъ остановился въ ожиданіи, что это извѣстіе озадачитъ м-ра Пикквика; видя, однакожъ, что ученый мужъ остается совершенно спокойнымъ, продолжалъ:

— Супруга моя, сэръ, м-съ Львица Гонтеръ, ставитъ себѣ за особенную честь знакомиться со всѣми великими людьми, стяжавшими безсмертіе въ безконечной области искусства и науки. Позвольте, сэръ, включить въ обширный реэстръ ея знакомыхъ имя м-ра Пикквика и всѣхъ почтенныхъ сочленовъ основаннаго имъ клуба.

— Мнѣ будетъ очень пріятно удостоиться вниманія такой леди, — отвѣчалъ м-ръ Пикквикъ.

— И вы у_д_о_с_т_о_и_т_е_с_ь, сэръ, что не подлежитъ никакому сомнѣнію, — сказалъ степенный джентльменъ. — Завтра мы даемъ публичный завтракъ, une fête champêtre, и приглашаемъ всѣхъ особъ, прославившихся на поприщѣ искусства и науки. Можно ли надѣяться, сэръ, что вы доставите моей супругѣ, м-съ Львицѣ Гонтеръ, удовольствіе присутствовать въ ея "Логовищѣ" вмѣстѣ съ вашими друзьями?

— Очень радъ, — отвѣчалъ м-ръ Пикквикъ.

— М-съ Львица Гонтеръ часто дѣлаетъ такіе завтраки въ здѣшней сторонѣ,- продолжалъ степенный джентльменъ, — на нихъ торжествуетъ разумъ, ликуетъ сердце, и душа изливается "потоками веселья", какъ недавно изъяснился одинъ поэтъ въ сонетѣ, посвященномъ моей супругѣ.

— Онъ пользуется громкою извѣстностью въ области искусства? — спросилъ м-ръ Пикквикъ.

— Да, сэръ, его давно причисляли къ блистательнымъ поэтамъ нашего времени, — отвѣчалъ степенный джентльменъ. — Всѣ знакомцы м-съ Львицы Гонтеръ — великіе люди, каждый по своей части; y ней и нѣтъ другихъ знакомыхъ: въ этомъ ея честолюбіе и гордость.

— Благородное честолюбіе, высокая гордость! — замѣтилъ м-ръ Пикквикъ.

— М-съ Львица Гонтеръ будетъ гордиться этимъ замѣчаніемъ, когда узнаетъ, что оно излетѣло изъ собственныхъ вашихъ устъ, — сказалъ степенный джентльменъ. — Въ свитѣ вашей, сэръ, находится, если не ошибаюсь, джентльменъ, прославившійся прекрасными стихотвореніями.

— Другъ мой Снодграсъ любитъ поэзію, и я признаю въ немъ поэтическій талантъ, — отвѣчалъ м-ръ Пикквикъ.

— М-съ Львица Гонтеръ имѣетъ тоже превосходный поэтическій талантъ. Она безъ ума отъ поэзіи, сэръ, обожаетъ поэзію, можно даже сказать, вся ея душа и мысли запечатлѣны характеромъ летучаго поэтическаго вдохновенія.

— Она пишетъ что-нибудь?

— Творитъ, сэръ, творитъ, и плодомъ ея послѣдняго творчества была превосходная "Элегія издыхающей лягушкѣ". Изволили читать?

— Нѣтъ.

— Это, однакожъ, изумляетъ меня: послѣднее твореніе м-съ Гонтеръ принято образованною публикою съ единодушнымъ восторгомъ. Оно появилось первоначально въ "Дамскомъ журналѣ" подъ буквой: «Л» съ восмью звѣздочками. Элегія м-съ Гонтеръ начинается такимъ образомъ:

— Прекрасно! — воскликнулъ м-ръ Пикквикъ.

— Безподобно! — воскликнулъ м-ръ Левъ Гонтеръ, — какая простота!

— Удивительная! — сказалъ м-ръ Пикквикъ.

— Слѣдующая строфа еще трогательнѣе, сэръ. Прочесть?

— Сдѣлайте милость

— Она, можно сказать, сама бѣжитъ съ языка и выливается такимъ образомъ:

— Превосходно! — сказалъ м-ръ Пикквикъ.

— Верхъ совершенства! — сказалъ м-ръ Левъ Гонтеръ, — чѣмъ дальше, тѣмъ лучше; но вамъ надобно слышать декламацію самой м-съ Львицы Гонтеръ: это, можно сказать, олицетворенная богиня стихотворнаго искусства. Завтра поутру она будетъ въ костюмѣ читать свою элегію.

— Въ костюмѣ?

— Точно такъ, въ костюмѣ Минервы. Я забылъ предупредить васъ, что нашъ завтракъ долженъ имѣть характеръ маскарада: это, нѣкоторымъ образомъ, будетъ утренній bal masquê.

— Какъ же это? — сказалъ м-ръ Пикквикъ, осматривая свою собственную фигуру, — въ такомъ случаѣ мнѣ едва ли можно…

— Почему-жъ? — воскликнулъ м-ръ Левъ Гонтеръ. — Соломонъ Лука, еврей, на большой улицѣ торгуетъ всякими костюмами, и вы можете выбрать какой угодно по вашему вкусу. Платонъ, Зенонъ, Эпикуръ, Пиѳагоръ — все это были основатели извѣстныхъ клубовъ, и философская мантія пристанетъ къ вамъ какъ нельзя лучше.

— Но я не могу вступить въ соперничество съ этими великими людьми, и, слѣдовательно, костюмъ ихъ будетъ не по мнѣ,- возразилъ м-ръ Пикквикъ.

Степенный джентльменъ погрузился въ размышленіе на нѣсколько секундъ и потомъ сказалъ:

— Впрочемъ, я полагаю, супругѣ моей, м-съ Львицѣ Гонтеръ, будетъ гораздо пріятнѣе, если гости ея увидятъ въ собственномъ образѣ великаго мужа съ вашими талантами. Супруга моя, надѣюсь, сдѣлаетъ нѣкоторое исключеніе въ вашу пользу, я даже увѣренъ въ этомъ.

— Въ такомъ случаѣ,- сказалъ м-ръ Пикквикъ, — мнѣ будетъ очень пріятно присутствовать на вашемъ балѣ.

— Извините, однакожъ, я злоупотребляю вашимъ временемъ, сэръ, — сказалъ степенный джентльменъ, какъ будто пораженный внезапнымъ воспоминаніемъ. — Для такого человѣка, какъ вы, драгоцѣнна каждая минута, и я не смѣю больше безпокоить васъ своимъ присутствіемъ. Стало быть, мнѣ можно сказать м-съ Львицѣ Гонтеръ, что она должна ожидать васъ вмѣстѣ съ почтеннѣйшими членами вашего клуба? Прощайте. Я горжусь, сэръ, что имѣлъ счастье насладиться лицезрѣніемъ знаменитаго мужа… Ни шага сэръ, будьте спокойны… ни полслова.

И, махнувъ рукой, м-ръ Левъ Гонтеръ юркнулъ изъ комнаты, прежде чѣмъ м-ръ Пикквикъ успѣлъ сказать ему прощальное слово.

Черезъ нѣсколько минутъ м-ръ Пикквикъ взялъ шляпу и отправился въ гостиницу «Павлина»; но тамъ былъ уже м-ръ Винкель, и пикквикисты знали всѣ подробности объ утреннемъ балѣ.

— Будетъ и м-съ Поттъ, — возгласилъ м-ръ Винкель, увидѣвъ президента.

— Право? — сказалъ м-ръ Пикквикъ.

— Въ костюмѣ Аполлона, — прибавилъ м-ръ Винкель, — только мужъ ея запрещаетъ ей надѣвать тунику.

— И дѣльно, — замѣтилъ м-ръ Пикквикъ, — къ чему ей туника.

— Ну, да. Поэтому м-съ Поттъ надѣнетъ бѣлое атласное платье съ золотыми блестками.

— Въ такомъ случаѣ, не поймутъ ея роли, — возразилъ м-ръ Снодграсъ.

— Какъ не понять? — отвѣчалъ м-ръ Винкель, — въ рукахъ y нея будетъ лира.

— Это другое дѣло: всякій увидитъ, что она Аполлонъ, — сказалъ м-ръ Снодграсъ.

— A я буду бандитомъ, — перебилъ м-ръ Топманъ.

— Чѣмъ? — воскликнулъ изумленный м-ръ Пикквикъ.

— Бандитомъ, — скромно повторилъ м-ръ Топманъ.

— Послушай, любезный другъ, — сказалъ м-ръ Пикквикъ, бросая суровый взглядъ на своего друга, — ты, если не ошибаюсь, хочешь нарядиться въ зеленую бархатную куртку съ коротенькими фалдами въ два дюйма?

— Точно такъ. Развѣ это васъ удивляетъ? — съ живостью спросилъ м-ръ Топманъ.

— Очень.

— Отчего же?

— Оттого, любезный другъ, что ты слишкомъ старъ для зеленой куртки.

— Старъ!

— И ужъ если пошло дѣло на правду, ты слишкомъ толстъ.

— Толстъ!

— И старъ, и толстъ! — подтвердилъ м-ръ Пикквикъ энергическимъ тономъ.

— Сэръ, — воскликнулъ м-ръ Топманъ, вставая съ мѣста съ покраснѣвшимъ лицомъ, при чемъ глаза его заискрились пламеннымъ негодованіемъ, — вы меня обижаете, сэръ.

— Вы обижаете меня, сэръ, отваживаясь въ моемъ присутствіи напялить на себя зеленую бархатную куртку съ разбойничьимъ хвостомъ, — возразилъ м-ръ Пикквикъ тономъ сильнѣйшаго негодованія.

— Сэръ, — сказалъ м-ръ Топманъ, — вы грубіянъ.

— Сэръ, — сказалъ м-ръ Пикквикъ, — вы грубіянъ.

М-ръ Топманъ сдѣлалъ два шага впередъ и устремилъ на президента гнѣвный взоръ. Пылающій взглядъ м-ра Пикквика, сосредоточенный въ фокусѣ его очковъ, дышалъ гордымъ вызовомъ и угрозой. М-ръ Снодграсъ и м-ръ Винкель, пораженные торжественностью сцены, стояли молча, прикованные къ мѣсту.

— Сэръ, — сказалъ м-ръ Топманъ послѣ короткой паузы, при чемъ голосъ его дрожалъ и волновался, — вы назвали меня старикомъ.

— Назвалъ, — сказалъ м-ръ Пикквикъ.

— И толстякомъ.

— Назвалъ.

— И грубіяномъ.

— И тѣмъ и другимъ. Сэръ, вы толстякъ и старикъ и грубіянъ.

Страшная пауза.

— Сэръ, — продолжалъ м-ръ Топманъ отворачивая обшлага своего фрака и принимая угрожающую позу, — сэръ, привязанность моя къ вашей личности была до сихъ поръ велика… очень велика; но мщеніе мое упадетъ, должно упасть на эту личность.

— Сэръ, продолжайте!

Это былъ единственный отвѣтъ ученаго мужа. Раздраженный обидными и колкими выходками своего товарища и друга, м-ръ Пикквикъ былъ нѣкоторымъ образомъ парализованъ въ своей позѣ, и это служило несомнѣннымъ признакомъ, что онъ приготовился на всякій случай къ мужественной оборонѣ той самой личности, на которую должно было упасть неожиданное мщеніе.

Оглушенный столкновеніемъ двухъ великихъ личностей, м-ръ Снодграсъ, пораженный внезапной нѣмотою, стоялъ сначала безъ движенія и безъ всякой опредѣленной мысли; но вдругъ вдохновенная мысль осѣнила его умъ. Презирая собственную опасность, онъ сталъ между двумя противниками и воскликнулъ громогласно.

— Какъ! Вы ли это, м-ръ Пикквикъ, мужъ разума и совѣта, обратившій на себя взоры образованнаго міра? Вы ли м-ръ Топманъ, другъ нашъ и товарищъ, озаренный величественнымъ свѣтомъ, заимствованнымъ отъ этой безсмертной натуры? Стыдитесь, господа, стыдитесь, стыдитесь!

И прежде, чѣмъ вдохновенный поэтъ кончилъ свою рѣчь, черты м-ра Пикквика прояснились, гнѣвное выраженіе исчезло съ его чела, и почтенное лицо его приняло свое обыкновенное, благосклонное выраженіе. Такъ исчезаютъ слѣды карандаша подъ треніемъ умягчительной резины, и такова сила истиннаго таланта!

— Я погорячился, — сказалъ м-ръ Пикквикъ, — слишкомъ погорячился. Топманъ, вашу руку.

Мрачныя тѣни мгновенно сбѣжали съ лица м-ра Топмана, когда онъ пожалъ руку своего друга.

— Я погорячился, — сказалъ м-ръ Топманъ.

— Нѣтъ, нѣтъ, — прервалъ м-ръ Пикквикъ, — виноватъ во всемъ одинъ я. Помиримся, любезный другъ. Ты надѣнешь зеленую бархатную куртку.

— Нѣтъ, нѣтъ, — возразилъ м-ръ Топманъ.

— Для меня, любезный другъ, сдѣлай милость.

— Извольте, я согласенъ.

Такимъ образомъ было рѣшено, что м-ръ Топманъ, м-ръ Снодграсъ и м-ръ Винкель явятся на балъ въ заимствованныхъ костюмахъ. Руководимый филантропическою полнотою своего чувства, м-ръ Пикквикъ изъявилъ полное согласіе на прихоти своихъ друзей, противорѣчившія его собственнымъ убѣжденіямъ и мыслямъ: разительное доказательство просвѣщенной снисходительности, на какую можетъ быть способенъ только истинно великій человѣкъ.

М-ръ Левъ Гонтеръ нимало не преувеличивалъ дѣла, отзываясь съ похвалою о магазинѣ м-ра Соломона Луки. Гардеробъ его оказался неистощимымъ, хотя, быть можетъ, далеко не представлялъ строгихъ классическихъ свойствъ. Костюмы не отличались новизной и не были вполнѣ приспособлены къ характеру времени и мѣста; но все безъ исключенія блистало мишурой, a въ этомъ и заключается сущность искусственной костюмировки. Конечно, мишура при дневномъ свѣтѣ не можетъ имѣть ослѣпительнаго блеска; но всякому извѣстно, что искусственные костюмы изобрѣтены собственно для ночныхъ похожденій, и если, напротивъ, при яркомъ блескѣ солнца мишура утратитъ свое великолѣпіе и пышность, то, само собою разумѣется, виноваты въ этомъ тѣ особы, которымъ пришла неестественная фантазія давать утренніе балы. Такъ, по крайней мѣрѣ, разсуждалъ и доказывалъ м-ръ Соломонъ Лука, и пикквикисты, убѣжденные его доказательствами, выбрали въ его магазинѣ приличные костюмы, при чемъ каждый дѣйствовалъ по собственному благоусмотрѣнію.

Наняли карету въ гостиницѣ "Сизаго медвѣдя", оттуда также взята была коляска для м-ра и м-съ Поттъ, отправлявшихся на дачу достопочтенной Львицы Гонтеръ. Редакторъ «Синицы», какъ и слѣдуетъ, заранѣе объявилъ объ этомъ балѣ, извѣстивъ итансвилльскихъ гражданъ, что "этотъ утренній праздникъ представитъ сцену разнообразнаго и восхитительнаго очарованія, великолѣпное сіяніе красоты и талантовъ, роскошное обнаруженіе гостепріимства и, особенно, всевозможныя проявленія изящнаго артистическаго вкуса". "Баснословныя угощенія Востока, — продолжалъ редакторъ, — и дикій блескъ султанскихъ пировъ будутъ имѣть характеръ пошлой вакханаліи, если сравнить ихъ съ этимъ цивилизованнымъ торжествомъ, на которое, однакожъ, извѣстные злонамѣренные люди заранѣе изрыгаютъ ядъ своей зависти, нагло и безстыдно издѣваясь надъ приготовленіями добродѣтельной и знатной леди, снискавшей общее уваженіе". Послѣднія строки нѣкоторымъ образомъ служили тонкимъ и деликатнымъ намекомъ на безсовѣстныя выходки «Журавля», который, не бывъ удостоенъ приглашенія на этотъ балъ, написалъ презлую и пренелѣпую сатиру, гдѣ все это дѣло представлялось въ самомъ невыгодномъ свѣтѣ.

Наступило вожделѣнное утро и вмѣстѣ вожделѣнный часъ ѣхать на торжественный завтракъ м-съ Львицы Гонтеръ. Забавно было видѣть, какъ м-ръ Топманъ рисовался или, правильнѣе, корчился въ полномъ костюмѣ испанскаго бандита, въ узенькой бархатной курточкѣ, представлявшей изъ его спины нѣчто въ родѣ дамской булавочной подушки, туго набитой пескомъ. Бархатъ картинно обтягивалъ верхнюю часть его ногъ, между тѣмъ какъ нижнюю ихъ часть пеленали хитросплетенныя повязки — любимый исключительный нарядъ, присвоенный героями большихъ и малыхъ дорогъ. Его открытая и добрая физіономія украшалась длинными безпардонными усами, падавшими съ обѣихъ сторонъ на воротнички его голландской рубашки. Для украшенія его головы предназначалась шляпа, имѣвшая форму сахарной головы и убранная разноцвѣтными лентами разной длины и ширины; но такъ какъ ни одинъ экипажъ въ мірѣ не представлялъ такихъ удобствъ, чтобъ шляпа такого рода, надѣтая на голову, не достигала до его кровли, то м-ръ Топманъ принужденъ былъ во всю дорогу держать ее на колѣняхъ. Столько же забавенъ и даже остроуменъ въ своемъ родѣ былъ поэтическій костюмъ м-ра Снодграса. Онъ выбралъ въ магазинѣ Соломона Луки голубые атласные штаны, длинный черный плащъ, бѣлые шелковые чулки и башмаки такого же цвѣта, и все это вмѣстѣ съ греческою феской, составляло подлинный вседневный костюмъ трубадура съ той поры, какъ появились эти пѣвцы на европейской почвѣ, до окончательнаго исчезновенія ихъ на земномъ шарѣ. Но все это не значило ничего въ сравненіи съ костюмомъ редактора "Итансвилльской Синицы". Какъ журналистъ и представитель общественнаго мнѣнія, онъ выбралъ для себя костюмъ стариннаго русскаго подъячаго и вооружился огромнымъ кнутомъ — символомъ казни для всѣхъ нечестивцевъ. Въ этомъ костюмѣ м-ръ Поттъ, сопровождаемый оглушительнымъ ревомъ уличной топпы, подкатилъ изъ магазина Соломона Луки къ подъѣзду своего дома.

— Браво! — заголосили м-ръ Снодграсъ и м-ръ Топманъ, когда увидѣли на галлереѣ аллегорическаго джентльмена. — Браво!

— Браво! — воскликнулъ м-ръ Пикквикъ, вышедшій на галлерею встрѣтить грознаго подъячаго.

— Ура! Поттъ, ура! — заревѣла чернь, окружавшая домъ журналиста.

И посреди этихъ восклицаній м-ръ Поттъ, бросая на всѣ стороны благосклонную улыбку, обличавшую внутреннее сознаніе превосходства и силы, торжественно возсѣлъ на свою колесницу.

Послѣдовали затѣмъ: м-съ Поттъ, греческій Аполлонъ въ юбкѣ англійской леди и м-ръ Винкель въ свѣтло-красномъ сюртукѣ и красномъ картузѣ — костюмъ, въ которомъ всякій долженъ былъ угадать мѣткаго стрѣлка, поражающаго кроликовъ и тигровъ съ одинаковымъ искусствомъ. Послѣ всѣхъ явился м-ръ Пикквикъ въ антикварскихъ панталонахъ и штиблетахъ, обличавшихъ его археологическую натуру, и затѣмъ обѣ колесницы открыли свое шествіе къ «Логовищу» м-съ Львицы Гонтеръ. На козлахъ колесницы мистера Пикквика возсѣдалъ Самуэль Уэллеръ.

Мужчины, женщины, мальчики и дѣвочки, собравшіеся глазѣть y воротъ «Логовища» на костюмированныхъ гостей, взвизгнули отъ удивленія общимъ хоромъ, когда м-ръ Пикквикъ, поддерживаемый съ одной стороны бандитомъ, съ другой — трубадуромъ, торжественно вышелъ изъ своей коляски; но салютъ праздной толпы превратился въ неистовый оглушительный ревъ, когда м-ръ Топманъ, подходя къ воротамъ, началъ употреблять отчаянныя усилія напялить на свою голову шляпу бандита.

Въ самомъ дѣлѣ, приготовленія къ балу, какъ предсказалъ м-ръ Поттъ, были великолѣпны въ полномъ смыслѣ слова. Онъ устроенъ былъ въ саду на разстояніи сорока квадратныхъ саженъ, и все это пространство было наполнено народомъ. Никогда и нигдѣ, даже въ сказкахъ Тысячи и Одной Ночи, не видѣли такого чуднаго соединенія красоты, изящества, вкуса и талантовъ. Всѣ литературныя знаменитости явились на фантастическій праздникъ м-съ Львицы Гонтеръ. Была тутъ молодая леди въ султанской чалмѣ, писавшая прекрасныя стихотворенія для "Итансвилльской Синицы", и велъ ее подъ руку молодой джентльменъ въ фельдмаршальскомъ мундирѣ, поставлявшій критическія статьи для той же газеты. Геніи, литераторы сталкивались на каждомъ шагу, и уже взглянуть на нихъ считалось завиднымъ счастьемъ для каждаго разсудительнаго человѣка. Были здѣсь даже лондонскіе львы, знаменитые сочинители, написавшіе цѣлыя книги и даже напечатавшіе ихъ. И что всего удивительнѣе, лондонскіе львы ходили, ни дать ни взять, какъ обыкновенные люди, говорили, шутили, смѣялись, сморкались и даже болтали всякій вздоръ, вѣроятно, изъ благосклоннаго вниманія къ толпѣ, которая безъ того не могла бы понять ихъ. Были здѣсь иностранные артисты, каждый въ своемъ національномъ костюмѣ, и вмѣстѣ съ ними англійскіе артисты въ костюмѣ и безъ всякихъ костюмовъ. Была здѣсь, наконецъ, сама м-съ Львица Гонтеръ, величественная Минерва, принимавшая гостей съ чувствомъ гордости и удовольствія, потому что вокругъ нея были знаменитости всѣхъ странъ и народовъ.

— М-ръ Пикквикъ, сударыня, — прокричалъ лакей, когда этотъ джентльменъ подошелъ къ греческой богинѣ со шляпою въ рукахъ. По правую руку ученаго мужа былъ бандитъ, по лѣвую — трубадуръ.

— Гдѣ? — воскликнула м-съ Львица Гонтеръ, потрясенная съ ногъ до головы необыкновеннымъ восторгомъ при имени великаго человѣка.

— Здѣсь я, — сказалъ м-ръ Пикквикъ.

— Какъ? Возможно ли? Неужели я собственными глазами имѣю счастье видѣть самого м-ра Пикквика, основателя и президента знаменитаго клуба.

— Точно такъ, сударыня, я самъ къ вашимъ услугамъ, — проговорилъ м-ръ Пикквикъ, отвѣшивая низкій поклонъ, — мнѣ очень пріятно свидѣтельствовать лично свое почтеніе знаменитой сочинительницѣ "Издыхающей лягушки". Позвольте представить моихъ друзей и членовъ моего клуба, господъ Топмана, Винкеля и Снодграса.

Если вы не испытали, такъ не можете и понять, что значитъ дѣлать низкіе поклоны въ узенькой бархатной курткѣ, уже лопнувшей въ двухъ мѣстахъ, когда притомъ съ вашей головы, при малѣйшей неосторожности, можетъ слетѣть высочайшая шляпа съ разноцвѣтными лентами и перьями. М-ръ Топманъ при этомъ представленіи чувствовалъ невыразимую пытку, хотя всѣ безъ исключенія находили его грандіознымъ и развязнымъ.

— М-ръ Пикквикъ, — сказала м-съ Львица Гонтеръ, — вы должны дать обѣщаніе не отходить отъ меня ни на минуту во весь день. Здѣсь цѣлыя сотни знаменитостей, которымъ я должна васъ представить

— Вы очень добры, сударыня, — отвѣчалъ м-ръ Пикквикъ.

— И, во-первыхъ, вотъ мои малютки: я почти забыла ихъ, — продолжала Минерва, безпечно указывая на пару взрослыхъ дѣвицъ, изъ которыхъ одной могло быть около двадцати трехъ лѣтъ. Обѣ онѣ были въ панталончикахъ и дѣтскихъ костюмахъ, вѣроятно для того, чтобъ имъ или ихъ маменькѣ придать цвѣтущій видъ первыхъ юношескихъ лѣтъ.

— Какъ онѣ милы! — проговорилъ м-ръ Пикквикъ, когда малютки удалились послѣ сдѣланнаго представленія.

— Онѣ удивительно похожи, сэръ, на свою прекрасную мать, — сказалъ м-ръ Поттъ величественнымъ тономъ, — ихъ даже различить трудно.

— Полноте, какъ вамъ не стыдно! — воскликнула м-съ Львица Гонтеръ, притронувшись вѣеромъ (Минерва съ вѣеромъ!) къ плечу редактора "Синицы".

— Что-жъ? Развѣ это не правда? Вы очень хорошо знаете, когда въ прошломъ году портретъ вашъ явился на выставкѣ королевской Академіи Художествъ, всѣ спрашивали, вы ли это, или ваша младшая дочь, потому что въ самомъ дѣлѣ различить васъ никакъ нельзя было!

— Пусть такъ; но развѣ вы обязаны повторять это въ присутствіи незнакомыхъ особъ? — возразила м-съ Львица Гонтеръ, снова ударивъ по плечу ручного льва итансвилльской литературы.

— Графъ, графъ! — воскликнула м-съ Львица Гонтеръ, завидѣвъ проходившаго мимо джентльмена въ иностранномъ костюмѣ.

— А! чего угодно? — сказалъ графъ, поворачиваясь назадъ.

— Мнѣ угодно представить другъ другу двѣ европейскія знаменитости, — отвѣчала м-съ Львица Гонтеръ, — м-ръ Пикквикъ, позвольте рекомендовать вамъ графа Сморльторка. — Потомъ она прибавила вполголоса, — знатный иностранецъ… собираетъ матеріалы для своихъ мемуаровъ… изучаетъ Англію въ историческомъ, географическомъ и статистическомъ отношеніяхъ. Графъ Сморльторкъ, рекомендую вамъ м-ра Пикквика, знаменитаго автора "Теоріи пискарей".

М-ръ Пикквикъ отвѣсилъ низкій поклонъ. Графъ слегка кивнулъ головой и вынулъ записную книгу.

— Какъ ви назваль этого каспадинъ, мадамъ Гонтъ? — сказалъ графъ, граціозно улыбаясь ласковой хозяйкѣ.

— М-ръ Пикквикъ.

— Пикквикъ? Карашо. Значитъ, предки его била основатель пикниковъ, оттуда и фамилія — Пикникъ.

Говоря это, знаменитый иностранецъ уже вносилъ въ свою книгу генеалогическую замѣтку о древней англійской фамиліи Пикниковъ. М-съ Львица Гонтеръ поспѣшила исправить ошибку:

— Вы не разслышали, графъ, — м-ръ Пикквикъ.

— Пигь, Вигъ — карашо. Пигъ (свинья) имя, Вигъ — фамилія. Сочинилъ теорію…

— Пискарей, графъ.

— Сухарей, карашо. Я запишу: каспадинъ Викъ, извѣстный англійскій литераторъ, сочинившій "теорію сухарей", которые вообще могутъ играть важную роль въ морской державѣ, обязанной содержать огромный флотъ и кормитъ сухарями цѣлыя полчища матросовъ. Какъ ваше здоровье, м-ръ Викъ?

— Совершенно здоровъ, покорно благодарю, — отвѣчалъ м-ръ Пикквикъ учтивымъ тономъ. — Вы давно въ Англіи, графъ?

— Давно… очень давно… больше двухъ недѣль.

— Сколько же еще намѣрены пробыть?

— Недѣлю.

— Вамъ много будетъ дѣла, если вы намѣрены этимъ временемъ собирать матеріалы, — отвѣчалъ улыбаясь м-ръ Пикквикъ.

— Матеріалы уже всѣ готовы, — сказалъ графъ.

— Право?

— Они y меня здѣсь, — прибавилъ графъ, знаменательно ударяя себя по лбу. — Стоитъ только присѣсть, и книга готова.

— О чемъ же преимущественно вы намѣрены писать?

— Обо всемъ: музыка, живопись, наука, поэзія, политика — все войдетъ въ мои записки.

— Какъ же это, сэръ? Уже одна политика требуетъ глубокихъ соображеній: вѣдь это все то же, что житейская философія.

— Погодите, — сказалъ графъ, вынимая опять записную книгу. — Счастливая идея! Можно начать этимъ особую главу. — Глава сорокъ седьмая: Политика. Эпиграфъ: Политика требуетъ глубокихъ соображеній: вѣдь это все то же, что житейская философія. Изреченіе господина Вика, автора "Теоріи сухарей".

Такимъ образомъ невинное замѣчаніе м-ра Пикквика, дополненное разными поясненіями, удостоилось быть внесеннымъ въ книгу знаменитаго иностранца.

— Графъ, — сказала м-съ Львица Гонтеръ.

— Что прикажете, мадамъ Гонтъ?

— Позвольте представить вамъ м-ра Снодграса, поэта, друга м-ра Пикквика.

— Погодите! — воскликнулъ графъ, вынимая опять записную книгу. — Поэтъ Сной-Красъ? Карашо. Глава пятьдесятая. Поэзія. На утреннемъ балѣ мадамъ Гонтъ познакомила меня съ первымъ англійскимъ поэтомъ, господиномъ Сной-Красъ, другомъ м-ра Вика. Сама Гонтъ написала знаменитую поэму "Издохлая лягушка". Карашо, очень карашо.

И, окончивъ эти замѣтки, графъ удалился въ противоположный конецъ сада, вполнѣ довольный собранными свѣдѣніями.

— Чудный человѣкъ этотъ графъ Сморльторкъ! — сказала м-съ Львица Гонтеръ.

— Глубокій философъ, — замѣтилъ редакторъ "Синицы".

— Свѣтлая голова, — прибавилъ м-ръ Снодграсъ.

Всѣ присутствовавшія особы единодушно согласились съ этими отзывами, прославляя, каждый по своему, премудрость знаменитаго иностранца.

Въ эту минуту грянулъ концертъ, раздались очаровательные звуки инструментальной музыки, и толпа, прославлявшая графа Сморльторка, забыла свой панегирикъ. Послѣ концерта началась музыка вокальная, гдѣ иностранные артисты, надсаживая грудь и горло, обнаружили удивительныя эволюціи своего искусства. Публика утопала въ океанѣ восторговъ. Затѣмъ выступилъ на сцену мальчишка лѣтъ четырнадцати, черномазый и совсѣмъ невидный собою, но штукарь удивительный, заслужившій отъ всѣхъ громкіе аплодисменты. Взявъ огромный стулъ за одну ножку, онъ повертѣлъ его надъ своей головой, поставилъ на землю, разбѣжался, перепрыгнулъ, сталъ на четвереньки, перекувырнулся, сѣлъ, и, въ довершеніе эффекта, сдѣлалъ галстухъ изъ своихъ собственныхъ ногъ, закинувъ ихъ за шею и стараясь принять позицію жабы.

Все это было прелюдіей къ наслажденіямъ высшаго разряда, къ поэтическимъ наслажденіямъ. Ихъ открыла м-съ Поттъ, зачирикавши слабымъ голосомъ небольшое стихотвореньице въ классическомъ духѣ, приспособленномъ къ ея роли Аполлона. Затѣмъ сама м-съ Гонтеръ продекламировала свою "Элегію къ издыхающей лягушкѣ". Публика пришла въ не-описанный восторгъ и сопровождала громкимъ «браво» каждую строфу. Къ удовольствію всѣхъ любителей изящнаго, м-съ Львица Гонтеръ должна была декламировать въ другой разъ, и нѣкоторые изъ гостей изъявили желаніе слышать ее въ третій разъ, но большинство публики, ожидавшей питательнаго завтрака, избавило хозяйку отъ лишняго труда. Его сіятельство графъ Сморльторкъ и многіе другіе джентльмены замѣтили весьма основательно, что было бы неблагоразумно и совсѣмъ неделикатно злоупотреблять такъ долго снисходительнымъ терпѣніемъ м-съ Львицы Гонтеръ. Поэтому, несмотря на совершеннѣйшую готовность со стороны хозяйки читать еще нѣсколько разъ "Издыхающую лягушку", скромные и деликатные гости отказались наотрѣзъ ее слушать, и, когда вслѣдъ затѣмъ отворились двери павильона, гдѣ устроенъ былъ завтракъ, публика хлынула туда съ величайшею поспѣшностью, такъ какъ было вообще извѣстно, что м-съ Львица Гонтеръ, приглашая къ себѣ больше сотни гостей, устраивала завтракъ только на пятьдесятъ персонъ: вся заботливость ея въ такихъ случаяхъ обращалась на однихъ львовъ, a мелкія животныя должны были промышлять о себѣ сами.

— Гдѣ же м-ръ Поттъ? — спросила м-съ Львица Гонтеръ, собирая вокругъ себя знаменитыхъ львовъ.

— Здѣсь я, сударыня, — отвѣчалъ редакторъ, выходя изъ отдаленнаго конца павильона. Безъ этого приглашенія хозяйки онъ рисковалъ остаться голоднымъ на весь день.

— Почему вы къ намъ не придете? — продолжала м-съ Львица Гонтеръ.

— Пожалуйста, не безпокойтесь о немъ, — сказала м-съ Поттъ обязательнымъ тономъ, — вы напрасно принимаете на себя лишнія хлопоты, м-съ Гонтеръ. — Вѣдь тебѣ хорошо тамъ. мой милый, не правда ли?

— Очень хорошо, мой ангелъ, — отвѣчалъ несчастный Поттъ, сдѣлавъ кислую гримасу.

Бѣдный супругъ! Повелительный взглядъ м-съ Поттъ уничтожилъ мгновенно его могущество и силу, и орудіе казни, которое онъ держалъ въ своихъ рукахъ, становилось теперь ничтожной игрушкой въ присутствіи повелительной супруги.

М-съ Львица Гонтеръ бросала вокругъ себя торжественные взгляды. Графъ Сморльторкъ погруженъ былъ въ созерцаніе роскошныхъ блюдъ; м-ръ Топманъ усердно угощалъ раковымъ салатомъ знаменитыхъ львицъ, обнаруживая высокую степень граціозности, столь свойственной испанскимъ бандитамъ; м-ръ Снодграсъ, искусно отстранивъ молодого джентльмена, поставлявшаго критическія статьи для итансвилльской «Синицы», объяснялъ патетическія мѣста молодой красавицѣ, завѣдывавшей стихотворнымъ отдѣломъ на страницахъ «Синицы»; м-ръ Пикквикъ любезничалъ и насыщался, занимая одно изъ самыхъ почетныхъ мѣстъ подлѣ самой хозяйки. Отборный кружокъ былъ, повидимому, сформированъ вполнѣ, и не было недостатка ни въ одной особѣ; но вдругъ, къ общему изумленію, м-ръ Левъ Гонтеръ, стоявшій до сихъ поръ y дверей, — его обязанностью всегда было стоять y дверей, — бойко выступилъ на сцену и проговорилъ суетливымъ тономъ:

— Фицъ-Маршалъ, душенька, Фицъ-Маршалъ…

— Ахъ, какъ это кстати! — сказала м-съ Львица Гонтеръ, — поторопись, мой другъ, очистить дорогу для м-ра Фицъ-Маршала. Пусть онъ идетъ прямо къ намъ: мнѣ надобно побранить м-ра Фицъ-Маршала за его слишкомъ поздній визитъ.

— Раньше не могъ, м-съ Гонтеръ, — отвѣчалъ голосъ изъ толпы, — тьма народу… комната биткомъ… запыхался, усталъ… пробираюсь.

Ножъ и вилка выпали изъ рукъ президента Пикквикскаго клуба. Онъ взглянулъ черезъ столъ на бандита въ зеленой курткѣ: м-ръ Топманъ дрожалъ какъ въ лихорадкѣ и смотрѣлъ съ такимъ отчаяннымъ видомъ, какъ будто земля готова была разступиться подъ его ногами.

. — Уфъ! — продолжалъ м-ръ Фицъ-Маршалъ, пробираясь сквозь густую толпу турокъ и всадниковъ, отдѣлявшихъ его отъ стола, гдѣ сидѣли знаменитѣйшіе львы: — демонскій раутъ!.. вытерли, выгладили, выутюжили… ни морщинки на мундирѣ, лучше всякой прачки… Ха, ха, ха! Странный катокъ… истерся… гладокъ, какъ налимъ… уфъ!

Продолжая стрѣлять этими и подобными стенографическими сентенціями, молодой человѣкъ въ костюмѣ флотскаго офицера подошелъ къ столу, и озадаченные пикквикисты увидѣли передъ собой м-ра Альфреда Джингля.

Лишь только взялъ онъ и пожалъ протянутую руку м-съ Львицы Гонтеръ, глаза его столкнулись съ пылающими очами президента Пикквикскаго клуба.

— Скверный анекдотъ! — воскликнулъ м-ръ Джингль.

— Совсѣмъ забылъ… ждетъ почтальонъ… надо расквитаться… сейчасъ ворочусь.

— Зачѣмъ вамъ безпокоиться самимъ? — перебила м-съ Львица Гонтеръ, — Предоставьте этотъ трудъ лакею или, всего лучше, моему мужу.

— Нѣтъ, нѣтъ… лучше самъ… мигомъ назадъ.

И съ этими словами м-ръ Джингль снова исчезъ въ густой толпѣ.

— Позвольте спросить васъ, м-съ Гонтеръ, — сказалъ взволнованный м-ръ Пикквикъ, выдвигаясь изъ-за стола, — кто этотъ молодой человѣкъ и гдѣ онъ живетъ?

— М-ръ Фицъ-Маршалъ, единственный представитель древняго и знатнаго рода, — отвѣчала м-съ Львица Гонтеръ, — мнѣ будетъ очень пріятно познакомить васъ, м-ръ Пикквикъ. Графъ будетъ отъ него въ восторгѣ.

— Да, да, — сказалъ скороговоркой м-ръ Пикквикъ, — но гдѣ онъ живетъ?

— Онъ остановился въ Бери, въ гостиницѣ "Вѣстникъ".

— Въ Бери?

— Да, за нѣсколько миль отъ Итансвилля. — Что съ вами, м-ръ Пикквикъ? Надѣюсь, вы не думаете оставить насъ такъ скоро?

Но, прежде чѣмъ м-съ Львица Гонтеръ кончила свою рѣчь, м-ръ Пикквикъ, задыхаясь отъ внутренняго волненія, погрузился въ густую толпу и благополучно вышелъ въ садъ, гдѣ черезъ нѣсколько минутъ присоединился къ нему м-ръ Топманъ.

— Наглецъ! Негодяй! — говорилъ м-ръ Пикквикь.

— Дѣлать нечего теперь, — сказалъ м-ръ Топманъ, — ушелъ!

— Я буду преслѣдовать его!

— Преслѣдовать! Гдѣ?

— Въ Бери, — отвѣчалъ вполголоса м-ръ Пикквикъ, — почему знать, какой злой умыселъ лежитъ теперь на его душѣ? Онъ обманулъ почтенное семейство, и мы отчасти были невинной причиной его безсовѣстной продѣлки. Мой долгъ — отнять y него средства вредить своимъ ближнимъ. Я обличу негодяя, обезоружу, уничтожу, разорву. Самуэль! Гдѣ мой слуга?

— Здѣсь, сэръ, передъ вашей особой, какъ листъ передъ травой, — откликнулся м-ръ Уэллеръ, выплывая изъ-за ближайшей палатки, гдѣ онъ философствовалъ за бутылкой мадеры и голландскимъ сыромъ, — здѣсь, сэръ, вашъ слуга, гордый титуломъ и почетомъ, какъ говаривалъ Живой Скелетъ [4], когда глазѣли на него праздные зѣваки.

— Слѣдуй за мною, — сказалъ м-ръ Пикквикъ, устремивъ пристальный взглядъ на Самуэля. — Топманъ, вы можете пріѣхать въ Бери, какъ скоро получите отъ меня письмо. До свиданія.

Всѣ убѣжденія и просьбы оказались безполезными: м-ръ Пикквикъ былъ разгнѣванъ, и душа его алкала мести. М-ръ Топманъ принужденъ былъ воротиться одинъ въ парадный павильонъ. Черезъ часъ его мрачныя воспоминанія совсѣмъ разсѣялись и потонули въ бутылкѣ шампанскаго.

М-ръ Пикквикъ и Самуэль Уэллеръ, засѣдая на имперіалѣ дилижанса, подвигались къ городу Бери.

Глава XVI. Обильная разнообразными приключеніями, многосложная, запутанная

Никогда въ цѣломъ году природа не обнаруживаетъ на мой взглядъ такихъ прелестей, какъ подъ конецъ лѣта, съ послѣднихъ чиселъ іюля до первыхъ сентября. Весна прекрасна, спора нѣтъ, май лучезаренъ и цвѣтущъ; но красота весны возвышается ея контрастомъ съ опустошительной зимой. Августъ отнюдь не имѣетъ такихъ выгодъ. Наступаетъ онъ, когда передъ нашимъ физическимъ и умственнымъ взоромъ рисуются зеленыя поля, лазурь неба и пахучіе цвѣты, когда снѣгъ и ледъ, плаксивый вѣтеръ, буря и свирѣпые морозы совсѣмъ удалились отъ нашихъ воспоминаній, какъ будто суждено имъ навсегда исчезнуть съ лица земли: и при всемъ томъ очарователенъ августъ мѣсяцъ! Огороды и поля смутно жужжатъ суетливымъ шумомъ труда; деревья тяготѣютъ подъ толстыми гроздьями плодовъ, склоняющихъ къ землѣ ихъ длинныя вѣтви; сжатый хлѣбъ, граціозно складенный въ снопы, волнующіеся при каждомъ переливѣ свѣта, окрашиваетъ весь ландшафтъ золотистымъ цвѣтомъ, какая-то сладостная нѣга распространяется въ атмосферѣ надъ всей землей, и это успокоительное вліяніе распространяется даже на крестьянскія телѣги, замѣтныя только для глазъ на сжатой нивѣ, но которыхъ не можетъ слышать ухо вслѣдствіе ихъ медленнаго движенія по ровной и мягкой почвѣ.

Какъ только быстрый экипажъ несется мимо полей и огородовъ, окаймляющихъ дорогу, группы женщинъ и дѣтей, собирающихъ плоды, прекращаютъ на минуту свою работу и, заслоняя загорѣлое лицо пыльною рукою, съ напряженнымъ любопытствомъ смотрятъ на проѣзжихъ, между тѣмъ какъ въ это же мгновеніе какой-нибудь черномазый пузырь, котораго мать не могла оставить дома, карабкается по краямъ корзинки, гдѣ его уложили, высовываетъ голову и визжитъ отъ полноты душевнаго восторга. Жнецъ машинально роняетъ серпъ и, скрестивъ руки, слѣдитъ любопытнымъ взоромъ за быстрымъ движеніемъ колесъ, a рабочая лошадь бросаетъ сонливый взглядъ на красивыхъ коней и, повидимому, разсуждаетъ про себя: "любо, братцы, издали посмотрѣть на вашу упряжь, но куда пріятнѣе ходить здѣсь, по мягкой землѣ, медленнымъ и ровнымъ шагомъ". Вы обогнули уголъ дороги и оглянулись назадъ: женщины и дѣти принялись опять за свою работу, жнецъ поднялъ серпъ, карапузикъ упалъ въ корзинку, лошадь двинулась впередъ, и все пошло своимъ обычнымъ чередомъ на плодоносной нивѣ.

Сцена въ этомъ родѣ оказала могущественное вліяніе на благоустроенную душу президента Пикквикскаго клуба. Рѣшившись обличить злодѣя, скрытаго подъ маской Фицъ-Маршала, онъ сидѣлъ сначала задумавшись и молча, погруженный въ средства относительно достиженія своей филантропической цѣли. Мысль, что этотъ негодный Джингль распространяетъ всюду развратъ и зловредный обманъ, не давала ему покоя. Мало-по-малу, однакожъ, вниманіе его обратилось на окружающіе предметы, и онъ всею душою погрузился въ лоно природы. На половинѣ пути м-ръ Пикквикъ рѣшительно повеселѣлъ и даже вступилъ въ разговоръ со своимъ слугой.

— Какой прекрасный видъ, Самуэль! — сказалъ м-ръ Пикквикъ.

— Нечего и говорить, сэръ, глина джентльменская: хоть сейчасъ кирпичи обжигай, — отвѣчалъ м-ръ Самуэль Уэллеръ, слегка притронувшись къ своей шляпѣ.

— Вы, мой милый, я полагаю, всю свою жизнь ничего не видали, кромѣ глины, песка и кирпичей, — сказалъ, улыбаясь, м-ръ Пикквикъ.

— Оно такъ, сэръ, съ одной стороны, a если посмотрѣть съ другой, такъ выйдетъ, пожалуй, и не такъ. Я вѣдь не все чистилъ сапоги, м-ръ Пикквикъ.

— Что-жъ вы дѣлали?

— Разъ служилъ я на ямскомъ дворѣ.

— Когда?

— Давненько, сэръ. Лишь только вышелъ я на свѣтъ играть въ чехарду съ заботами міра сего, меня сдѣлали носильщикомъ на Толкучемъ рынкѣ; потомъ сидѣлъ я на ямщицкихъ козлахъ, потомъ — чистилъ тарелки за буфетомъ и потомъ уже началъ чистить сапоги.

— Стало быть, исторія вашей жизни очень любопытна?

— Какъ же, очень. Теперь я сдѣлался слугою стараго холостяка; a придетъ пора, и я самъ буду джентльменомъ. Тогда я разведу тѣнистый садъ, выстрою комфортабельную бесѣдку и буду себѣ посиживать отъ утра до ночи съ трубкою въ зубахъ.

— Вы философъ, Самуэль.

— A какъ бы вы думали? Философія y насъ въ крови. Мой родитель, напримѣръ, философъ первой руки. Если, бывало, мачиха начнетъ его шпынять, онъ свиститъ себѣ такъ, что и въ усъ не дуетъ. Бывало, она разсердится и разобьетъ его трубку: онъ возьметъ другую и набьетъ табакомъ. Потомъ она взвизгнетъ и упадетъ въ истерику, a онъ покуриваетъ себѣ, какъ въ кофейномъ домѣ. Вѣдь все это называется философіей, сэръ, такъ ли?

— Почти такъ, — отвѣчалъ м-ръ Пикквикъ, улыбаясь, — философія, вѣроятно, принесла вамъ большую пользу.

— Какъ же, сэръ, очень большую, особенно, когда была y меня квартира безъ мебели.

— Это что еще?

— Ничего, сэръ, двѣ недѣли сряду на своемъ вѣку квартировалъ я подъ мостомъ… то есть подъ арками Ватерлооскаго моста. Квартира недурная, близкая ко многимъ трактирамъ и притомъ даровая квартира, безданная, безпошлинная. Холодновато иной разъ, да это ничего, когда кровь бурлитъ кипяткомъ отъ головы до пятокъ. И не скучно: честной компаніи вдоволь.

— Бродяги, я думаю, мошенники?

— Какъ бы не такъ! Записные бродяги знаютъ, сэръ, философію получше насъ съ вами: y нихъ всегда найдется теплый уголъ и порція телятины съ кружкой пива. Случается иной разъ, заходятъ туда молодые нищіе, женщины и мальчишки, еще не привыкшіе къ своему ремеслу; но вообще бываютъ тамъ бездомныя твари, безъ насущнаго куска хлѣба, безпріютныя головушки, которымъ не на что купить веревку въ двѣ пенни.

— Какая тамъ веревка? — спросилъ м-ръ Пикквикъ.

— Веревкой, сэръ, называется меблированная квартира, гдѣ платятъ за койку два пенни.

— Что-жъ тутъ общаго между веревкой и койкой?

— Неужто вы не понимаете? Вещи простыя, сэръ. Джентльменъ и леди, содержатели прекрасной гостиницы, сначала укладывали своихъ гостей на полу, гдѣ кто стоялъ: но это оказалось неудобнымъ, потому что гости спали безпробудно каждый день вплоть до обѣда. Поэтому джентльменъ и леди, для предупрежденія такихъ безпорядковъ, придумали утвердить гостиныя постели — мѣшки съ соломой — на веревкахъ, привѣшанныхъ къ потолку на разстояніи двухъ аршинъ отъ пола.

— Дальше.

— Дальше ужъ, разумѣется, что: каждое утро въ шесть часовъ джентльменъ и леди дергаютъ за одинъ конецъ веревки и вываливаютъ жильцовъ на холодный полъ. Гости просыпаются, встаютъ и каждый убирается, по добру по здорову, на всѣ четыре стороны. Однакожъ извините, сэръ, кажется, я заболтался съ вами: вѣдь это Бери.

— Да, Бери.

Дилижансъ покатилъ по торцовой мостовой красиваго городка и черезъ нѣсколько минутъ остановился передъ воротами большой гостиницы насупротивъ стараго аббатства.

— A вотъ это гостиница "Вѣстникъ", — сказалъ м-ръ Пикквикъ, — здѣсь мы остановимся, только надобно, Самъ, быть какъ можно осторожнѣе. Наймите нумеръ и никому не сказывайте моей фамиліи. Понимаете?

— Еще бы! я ловлю на лету ваши мысли, — отвѣчалъ Самуэль Уэллеръ съ лукавымъ видомъ.

И, взявъ подъ мышку чемоданъ м-ра Пикквика, онъ побѣжалъ въ буфетъ. Скоро нумеръ былъ взятъ, и м-ръ Пикквикъ расположился въ немъ съ большимъ комфортомъ.

— Теперь, Самъ, прежде всего… — сказалъ м-ръ Пикквикъ.

— Надобно заказать обѣдъ, — подхватилъ Самуэль Уэллеръ: — уже поздно.

— Пожалуй и такъ, — сказалъ м-ръ Пикквикъ, взглянувъ на часы, — ваша правда, Самуэль.

— И если я хорошо угадалъ вашу мысль, — прибавилъ м-ръ Уэллеръ, — послѣ обѣда вы ляжете отдохнуть часовъ на десятокъ и отложите всѣ попеченія до завтрашняго дня, такъ какъ "утро вечер-мудренѣе", говаривалъ одинъ сапожникъ, выпивая бутылку водки на сонъ грядущій.

— Правда, Самуэль, — подтвердилъ м-ръ Пикквикъ, — но не мѣшаетъ напередъ удостовѣриться, точно ли стоитъ онъ въ этой гостиницѣ и скоро ли намѣренъ ѣхать.

— Положитесь на меня во всемъ: я не промигаю, — отвѣчалъ Самуэль. — Пойду заказывать обѣдъ и спущусь внизъ на развѣдки: все будетъ узнано минутъ черезъ пять.

— Дѣлайте, какъ знаете, — сказалъ м-ръ Пикквикъ.

Слуга исчезъ.

Черезъ полчаса м-ръ Пикквикъ сидѣлъ за роскошнымъ обѣдомъ, и минутъ черезъ сорокъ м-ръ Уэллеръ явился съ извѣстіемъ, что м-ръ Чарльзъ Фицъ-Маршалъ приказалъ удержать за собой свой нумеръ въ гостиницѣ впредь до дальнѣйшихъ распоряженій. Онъ собирался провести этотъ вечеръ въ одномъ аристократическомъ домѣ, куда долженъ былъ сопутствовать ему и его слуга. Трактирному слугѣ поручено стоять y подъѣзда въ ожиданіи м-ра Фицъ-Маршала.

— Теперь, сэръ, — заключилъ м-ръ Уэллеръ, — стоитъ мнѣ поутру потолковать съ его слугой, и я узнаю всю подноготную.

— Какъ же вы узнаете? — перебилъ м-ръ Пикквикъ.

— Нѣтъ на свѣтѣ народа откровеннѣе слугъ, когда они толкуютъ о своихъ господахъ; неужели и это для васъ секретъ!

— Ну, да, я забылъ, — сказалъ м-ръ Пикквикъ, — хорошо.

— Тогда вы сами увидите, что нужно дѣлать, и мы распорядимся какъ нельзя лучше,

— Очень хорошо, ступайте.

И м-ръ Уэллеръ, съ позволенія своего господина, отправился провести вечеръ по собственному благоусмотрѣнію. Неизвѣстно, какъ это случилось, только въ короткое время онъ познакомился, казалось, со всѣми трактирными жильцами и даже нашелъ для себя пріютъ въ общей залѣ, куда буфетчикъ прислалъ ему великолѣпный ужинъ. Долго разсказывалъ онъ остроумные анекдоты, заставляя хохотать всю почтенную компанію, и долго м-ръ Пикквикъ не могъ сомкнуть глазъ, оглушаемый громкимъ смѣхомъ, доносившимся до его спальни.

Поутру на другой день м-ръ Уэллеръ, разгоняя лихорадочные остатки вечерней вакханаліи, стоялъ на дворѣ подъ насосомъ, обливаемый съ ногъ до головы холодной водою. Въ продолженіе этой операціи, вниманіе его обратилось на молодого парня въ сѣрой ливреѣ, сидѣвшаго на скамейкѣ. Парень держалъ какуюто духовную книгу въ рукахъ и былъ, повидимому, слишкомъ углубленъ въ чтеніе; это, однакожъ, не мѣшало ему бросить пытливый взглядъ на джентльмена подъ насосомъ, и оказывалось по всему, что операція купанья забавляетъ его, какъ нельзя больше.

— Что это за пучеглазый болванъ, — подумалъ про себя м-ръ Уэллеръ, когда глаза его первый разъ встрѣтились съ любопытнымъ взоромъ незнакомца въ сѣрой ливреѣ.

Желтое, широкое лицо незнакомца, его впалые глаза и огромная голова, на которой торчало нѣсколько черныхъ клочковъ, произвели весьма непріятное впечатлѣніе на Самуэля. — Экой болванъ! — повторилъ онъ, продолжая операцію обливанья и стараясь больше не думать о болванѣ.

Но незнакомецъ, безпрестанно отрываясь отъ книги, продолжалъ на него смотрѣть съ напряженнымъ вниманіемъ, обнаруживая очевидное намѣреніе вступить въ разговоръ. Окативъ еще разъ свою голову, Самуэль вытерся полотенцемъ и, подходя къ незнакомцу, сказалъ:

— Какъ ваше здоровье, дружище?

— Слава Богу, покорно васъ благодарю, сэръ, — проговорилъ незнакомецъ, медленно закрывая свою книгу, — здоровъ, покамѣстъ Богъ грѣхамъ терпитъ. Вы здоровы ли, сэръ?

— Разсохся малую толику и брожу, какъ ходячая бутылка съ водкой; но это нипочемъ нашему брату, — отвѣчалъ Самуэль. — Вы живете въ этой гостиницѣ?

Незнакомецъ отвѣчалъ утвердительно.

— Какъ это случилось, что вчера васъ не было съ нами? — спросилъ Самуэль, продолжая вытираться. — Вы смотрите такимъ весельчакомъ… какъ живая форель въ корзинкѣ рыбака, — прибавилъ онъ тихонько.

— Вчера меня не было дома, — отвѣчалъ незнакомецъ, — мы выѣзжали съ господиномъ.

— Какъ фамилія вашего господина? — спросилъ м-ръ Уэллеръ, раскраснѣвшись отъ внезапнаго волненія и отъ сильныхъ треній полотенцемъ.

— Фицъ-Маршалъ, — сказалъ незнакомецъ.

— Дайте вашу руку, почтеннѣйшій, — сказалъ м-ръ Уэллеръ, дѣлая шагъ впередъ, — очень радъ познакомиться съ вами. Мнѣ ужасно нравится ваше лицо.

— Скажите, пожалуйста, это, однакожъ, очень странно, — проговорилъ желтолицый слуга наивнымъ тономъ, — вы мнѣ понравились съ перваго взгляда; я готовъ былъ расцѣловать васъ, когда вы стояли подъ насосомъ.

— Право?

— Честное слово. Не удивительно ли это?

— Удивительно, — сказалъ Самъ, всматриваясь съ удовольствіемъ въ глупую фигуру незнакомца. — Какъ ваше имя, любезный другъ?

– Іовъ.

— Прекрасное имя. A фамилія?

— Троттеръ, — сказалъ незнакомецъ.- A васъ какъ величаютъ?

Самуэль припомнилъ предостереженіе своего господина и отвѣчалъ:

— Меня зовутъ Уокеръ; фамилія моего господина — м-ръ Вилькинсъ. Не угодно ли вамъ перекусить чего-нибудь, м-ръ Троттеръ?

— Съ удовольствіемъ, — отвѣчалъ желтолицый, съ благоговѣніемъ укладывая свою книгу въ карманъ.

Они отправились въ буфетъ, выпили по рюмкѣ водки и закусили колбасой. М-ръ Уэллеръ приказалъ подать бутылку рома и огромный чайникъ кипятку, съ прибавленіемъ двухъ лимоновъ и гвоздики.

— Хорошее y васъ мѣсто, м-ръ Троттеръ? — спросилъ Самуэль, приготовляя стаканъ пунша.

— Дурное, любезный другъ, мизеристо.

— Какъ?

— Да такъ. М-ръ Фицъ-Маршалъ намѣренъ жениться на этихъ дняхъ.

— Право?

— Точно такъ; но это бы еще ничего: онъ намѣренъ похитить молодую дѣвушку, богатую наслѣдницу, изъ дѣвичьяго пансіона.

— Какой драконъ! — проговорилъ м-ръ Уэллеръ, размѣшивая другой стаканъ. — Пансіонъ этотъ въ здѣшнемъ городѣ, я думаю?

Хоть этотъ вопросъ былъ предложенъ самымъ невиннымъ и безпечнымъ тономъ, однакожъ м-ръ Іовъ Троттеръ обнаружилъ своими жестами, что онъ понимаетъ нескромность своего друга.

Опорожнивъ стаканъ горячаго пунша, онъ бросилъ таинственный взглядъ, моргнулъ обоими глазами и принялся выдѣлывать своей рукою аллегорическое движеніе, показывая, будто выкачиваетъ воду изъ колодца. По смыслу этой аллегоріи, м-ръ Троттеръ представлялъ колодезь, откуда м-ръ Уэллеръ собирался черпать таинственную воду.

— Нѣтъ, нѣтъ, — сказалъ м-ръ Троттеръ, — тутъ надо придержать свой языкъ. Это секретъ, большой секретъ, м-ръ Уокеръ.

Говоря это, м-ръ Троттеръ поставилъ свой стаканъ вверхъ дномъ, напоминая такимъ образомъ, что ему нечѣмъ больше утолить своей жажды. М-ръ Уэллеръ понялъ деликатный намекъ и поспѣшилъ налить другой стаканъ.

— Такъ это секретъ! — сказалъ Самуэль.

— Думать надобно, что такъ, — отвѣчалъ м-ръ Троттеръ, прихлебывая живительную влагу.

— Богатъ вашъ господинъ, любезный другъ? — спросилъ Самуэль.

М-ръ Троттеръ улыбнулся и, придерживая стаканъ лѣвою рукою, знаменательно ударилъ правой четыре раза по карману своихъ свѣтло-сѣрыхъ штановъ, намекая такимъ образомъ, что сэръ Фицъ-Маршалъ могъ сдѣлать то же самое, не обезпокоивъ никого звономъ денежнаго металла.

— Такъ это, выходитъ, онъ затѣялъ рискованное дѣло, любезный другъ? — спросилъ Самуэль.

М-ръ Троттеръ улыбнулся.

— A знаете ли что, любезный другъ, — продолжалъ м-ръ Уэллеръ, — вѣдь вы будете отчаянный каналья, если позволите своему господину увезти эту дѣвицу.

— О-о-охъ! Я знаю это, м-ръ Уокеръ, — отвѣчалъ Іовъ Троттеръ, бросивъ на своего товарища печальный взглядъ, исполненный сердечнаго сокрушенія, — я знаю и скорблю душевно, да только что прикажете мнѣ дѣлать?

— Дѣлать! — воскликнулъ Самъ. — Разсказать обо всемъ содержательницѣ пансіона и выдать злонамѣреннаго человѣка.

— Кто-жъ повѣритъ моимъ словамъ, м-ръ Уокеръ? Молодую дѣвушку считаютъ, разумѣется, образцомъ невинности и скромности; она запрется во всемъ, запрется и мой господинъ. Кто повѣритъ словамъ бѣднаго слуги? Я потеряю свое мѣсто, и, вдобавокъ, мнѣ же дадутъ дурной аттестатъ.

— Да, тутъ есть закорючка своего рода, — проговорилъ Самуэль, — вы правы, дружище.

— Совсѣмъ иное дѣло, — продолжалъ м-ръ Троттеръ, — если бы мнѣ удалось отыскать какого-нибудь почтеннаго джентльмена, защитника угнетенной невинности, тогда, пожалуй, было бы можно помѣшать этому нечестивому дѣлу; но и здѣсь опять своего рода закорючка, м-ръ Уокеръ. Я не знаю никого въ этой глуши, да если-бъ и зналъ, кто опять повѣритъ моимъ словамъ?

— Баста! — вскричалъ Самуэль, быстро вскочивъ съ мѣста и схвативъ руку своего новаго друга. — Мой господинъ точь-въ-точь такой джентльменъ, какой вамъ нуженъ.

Черезъ нѣсколько минутъ м-ръ Іовъ Троттеръ былъ введенъ въ комнату м-ра Пикквика. Самуэль представилъ въ короткихъ словахъ сущность дѣла.

— Великій Боже! Неужели я долженъ выдать своего собственнаго господина! — воскликнулъ м-ръ Іовъ Троттеръ, приставляя къ своимъ глазамъ розовый платочекъ въ четыре квадратныхъ дюйма.

— Чувствительность этого рода дѣлаетъ вамъ честь, — отвѣчалъ м-ръ Пикквикъ тономъ искренняго участія, — тѣмъ не менѣе, однакожъ, вы должны исполнить свою обязанность.

— О-о-охъ! Всѣ мы подъ Богомъ ходимъ! — всхлипывалъ Іовъ Троттеръ. — Знаю, сэръ, я, какъ честный человѣкъ долженъ исполнять свой долгъ; но вы поставьте себя на мое мѣсто: я ношу платье своего господина, и онъ же даетъ мнѣ насущный хлѣбъ; онъ мой благодѣтель, въ нѣкоторомъ смыслѣ, хотя я знаю, что онъ плутъ.

— Благородная душа! — воскликнулъ растроганный м-ръ Пикквикъ. — Честная натура!

— О-о-охъ!

— Послушайте, любезный, — перебилъ Самуэль, смотрѣвшій съ нѣкоторымъ нетерпѣніемъ на эту слезливую церемонію, — водовозныя телѣжки хороши въ свое время, но подчасъ, какъ, напримѣръ, теперь, онѣ ни къ чорту не годятся.

— Самуэль, — сказалъ м-ръ Пикквикъ строгимъ тономъ, — мнѣ очень непріятно видѣть въ васъ неуваженіе къ благороднымъ чувствамъ этого молодого человѣка.

— Такъ-то оно такъ, сэръ, — возразилъ Самуэль, — чувства благородныя, нечего сказать, да только я присовѣтывалъ бы ему припрятать ихъ подальше въ своей груди, a не растрачивать по пустякамъ въ тепленькой водицѣ, до которой намъ съ вами нѣтъ ни малѣйшей нужды. Слезы вѣдь не то, что стѣнные часы или паровой котелъ, что кипитъ напропалую, когда кочегаръ подкладываетъ подъ иего горячихъ углей. Вотъ какъ покончите это дѣло, любезный другъ, ступайте въ кофейную, закурите трубку и плачьте, сколько вашей душенькѣ угодно; a теперь для васъ всего лучше припрятать въ карманъ этотъ красненькій платочекъ.

— Слуга мой говоритъ правду, — сказалъ м-ръ Пикквикъ, — хотя, быть можетъ, его образъ выраженія слишкомъ грубъ и необтесанъ.

— Ужъ я это и самъ вижу, — сказалъ м-ръ Троттеръ, — что дѣлать, сэръ? Не выдержалъ! Постараюсь укрѣпиться.

— Очень хорошо, любезный, — отвѣчалъ м-ръ Пикквикъ, — теперь скажите намъ: гдѣ этотъ пансіонъ?

— За городомъ, сэръ, недалеко отъ заставы: большой каменный домъ.

— Когда-жъ назначено привести въ исполненіе этотъ ужасный планъ? — спросилъ м-ръ Пикквикъ. — Когда онъ увезетъ ее?

— Ночью, сэръ, — отвѣчалъ Іовъ.

— Ночью! — воскликнулъ м-ръ Пикквикъ.

— Сегодня ночью, сэръ, лишь только солнце отвратитъ свои лучи отъ нечестиваго дѣла. Я просто готовъ съ ума сойти отъ тоски.

— Нужно принять немедленныя мѣры, — сказалъ м-ръ Пикквикъ. — Сейчасъ отправлюсь къ содержательницѣ пансіона.

— Прошу извинить, сэръ, — сказалъ Іовъ, — но я думаю, что эта мѣра не годится.

— Отчего?

— Мой господинъ, надобно вамъ доложить, человѣкъ очень хитрый.

— Знаю.

— Онъ вкрался въ довѣріе всѣхъ этихъ леди, и содержательница пансіона безъ ума отъ него. Вы можете ползать передъ нею на колѣняхъ и божиться, сколько вамъ угодно: она не повѣритъ ни одному слову, особенно, если не будетъ y васъ другихъ доказательствъ, кромѣ донесенія слуги. Разумѣется, мой господинъ скажетъ, что я негодяй, котораго онъ собирался прогнать за какую-нибудь вину, — и этого будетъ довольно. Тогда я пропалъ, и вы нисколько не успѣете въ своемъ намѣреніи.

— Что-жъ мнѣ дѣлать? — сказалъ м-ръ Пикквикъ.

— Всего лучше поймать его на мѣстѣ преступленія: другихъ средствъ я не вижу никакихъ. Старая леди повѣритъ только своимъ собственнымъ глазамъ.

— Какъ же поймать его на мѣстѣ преступленія? — сказалъ м-ръ Пикквикъ. — Вѣдь это, я полагаю, очень трудно. Едва ли мнѣ удастся.

— Не знаю, какъ это объяснить вамъ, сэръ, — сказалъ м-ръ Іовъ Троттеръ послѣ минутнаго размышленія, — но съ этимъ, пожалуй, было бы легко сладить, еслибъ вы послушались моего совѣта.

— Говорите.

— Дѣло, видите ли, получаетъ такой оборотъ: мы подкупили двухъ служанокъ, и онѣ устроили такъ, что сегодня ночью, съ десяти часовъ, м-ръ Фицъ-Маршалъ и я будемъ скрываться въ кухнѣ. Какъ скоро всѣ эти женщины разбредутся по своимъ постелямъ, мы немедленно должны выйти изъ кухни, и молодая дѣвушка выбѣжитъ къ намъ изъ своей спальни. Почтовый экипажъ будетъ стоять y воротъ, и тогда — поминай какъ звали.

— Ну?

— Такъ вотъ я и думалъ, сэръ: еслибъ, примѣромъ сказать, вы одни подкараулили насъ въ саду.

— Одинъ! — воскликнулъ м-ръ Пикквикъ. — Зачѣмъ же одинъ?

— Я полагаю, сэръ, что этого требуетъ съ вашей стороны деликатность къ дамамъ. Содержательницѣ пансіона было бы, конечно, очень непріятно, еслибъ нашлось много свидѣтелей этой исторіи. Я полагаю, надобно имѣть нѣкоторую снисходительность къ чувствамъ молодой дѣвушки.

— Правда ваша, любезный, правда, — сказалъ м-ръ Пикквикъ. — Снисходительность къ молодымъ людямъ — первое условіе для всякаго честнаго намѣренія. Продолжайте.

— Такъ вотъ я и разсчитываю: еслибъ вамъ запрятаться въ садъ и ровно въ половинѣ двѣнадцатаго пробраться черезъ галлерею до кухни; я бы отворилъ вамъ дверь, и вы бы какъ разъ въ самую пору нахлынули на этого безсовѣстнаго человѣка, который, такъ сказать, заманилъ меня въ свою западню.

Здѣсь м-ръ Троттеръ испустилъ глубокій вздохъ.

— Не печальтесь, любезный, — сказалъ м-ръ Пикквикъ утѣшительнымъ тономъ, — добрыя дѣла не остаются безъ возмездія ни въ этой, ни въ будущей жизни.

Слезы умиленія опять навернулись на глазахъ добродѣтельнаго лакея. Было ясно, что ему, несмотря на совѣтъ Самуэля, слишкомъ трудно преодолѣвать болѣзненныя ощущенія своего сердца.

— Тьфу ты пропасть! — сказалъ Самуэль. — Сроду не видалъ такихъ плаксъ. Послушайте, любезный, не водянка ли y васъ въ головѣ?

— Самуэль, — сказалъ м-ръ Пикквикъ строгимъ тономъ, — прикусите свой языкъ.

— Слушаю, сэръ.

— Признаюсь, этотъ планъ мнѣ слишкомъ не нравится, — сказалъ м-ръ Пикквикъ послѣ глубокаго размышленія. — Почему бы мнѣ прямо не снестись съ родственниками молодой дѣвушки?

— Да потому, сэръ, что они живутъ за сотню миль отъ этого города, — отвѣчалъ м-ръ Іовъ Троттеръ.

— Хитрая закорючка! — промолвилъ про себя м-ръ Уэллеръ.

— И какъ мнѣ пробраться въ этотъ садъ? — продолжалъ м-ръ Пикквикъ.

— Это не мудрено, сэръ: стѣна низенькая, и вашъ слуга можетъ придержать васъ за ногу.

— Придержать за ногу! — машинально повторилъ м-ръ Пикквикъ. — И вы навѣрное будете подлѣ той самой двери, о которой говорите?

— Непремѣнно. Ошибки здѣсь не можетъ быть, одна только эта дверь и выходитъ въ садъ. Постучитесь, когда забьютъ часы, и я отворю вамъ въ ту же минуту.

— Вообще этотъ планъ мнѣ не по сердцу, — замѣтилъ м-ръ Пикквикъ, — но ужъ такъ и быть: дѣло идетъ о счастьи молодой дѣвушки и я готовъ на все рѣшиться. Хорошо, я буду въ саду.

Такимъ образомъ, увлеченный врожденною добротою сердца, м-ръ Пикквикъ отважился на предпріятіе, имѣвшее романическій характеръ, столь чуждый его спокойной натурѣ.

— Какъ называется этотъ домъ? — спросилъ м-ръ Пикквикъ.

— Вестгетъ. Лишь только выйдете за городъ, своротите вправо: онъ стоить особнякомъ недалеко отъ большой дороги. На воротахъ мѣдная доска съ надписью.

— Знаю, — сказалъ м-ръ Пикквикъ. — Я замѣтилъ его прежде, когда проѣзжалъ черезъ этотъ городъ. Хорошо, любезный, вы можете на меня положиться.

М-ръ Троттеръ отвѣсилъ низкій поклонъ и повернулъ къ дверямъ; м-ръ Пикквикъ поспѣшилъ всунуть гинею въ его руку.

— Это, любезный, за вашу добродѣтель, — сказалъ м-ръ Пикквикъ. — Будьте всегда честнымъ человѣкомъ. Нечего благодарить. Не забудьте — въ половинѣ двѣнадцатаго.

— Не забуду, сэръ, будьте спокойны, — отвѣчалъ м-ръ Іовъ Троттеръ.

Съ этими словами онъ вышелъ изъ комнаты въ сопровожденіи Самуэля.

— Ну, да; на такихъ условіяхъ я бы готовъ расплакаться и самъ, — замѣтилъ м-ръ Уэллеръ, — только я не понимаю, чортъ побери, откуда y васъ льются эти слезы?

— Изъ сердца, м-ръ Уокеръ, — отвѣчалъ м-ръ Іовъ Троттеръ торжественнымъ тономъ. — Прощайте.

— Ты, однакожъ, полезный плакса: мы изъ тебя повыжали все, что намъ нужно, — думалъ м-ръ Уэллерь, когда сердобольный Іовъ скрылся съ его глазъ.

Но мы не можемъ опредѣлить съ такою же точностью теченіе мыслей въ душѣ м-ра Троттера, потому что намъ вовсе неизвѣстно, что онъ думалъ.

День прошелъ съ замѣчательною быстротой, наступилъ вожделѣнный вечеръ, и, немного спустя послѣ захожденія солнца, Самуэль Уэллеръ доложилъ своему господину, что м-ръ Джингль и его слуга готовы отправиться въ дорогу. Багажъ ихъ укладывается, и почтовая карета стоитъ передъ подъѣздомъ. Ясно, что нечестивый планъ, какъ предсказалъ м-ръ Троттеръ, приводится въ исполненіе.

Пробило одиннадцать часовъ, и м-ръ Пикквикъ понялъ, что ему нельзя больше медлить ни минуты. Самуэль предложилъ, на всякій случай, своему господину теплое пальто; но м-ръ Пикквикъ отказался, чтобы не имѣть лишней тяжести на своихъ плечахъ.

Ярко сіяла луна на небесахъ, но густыя облака скрывали ее отъ земной юдоли. Была прекрасная сухая ночь, но непроницаемая тьма господствовала повсюду, такъ что можно было выколоть глаза, нечаянно наткнувшись на какой-нибудь предметъ. Дорожки, поля, огороды, дома и деревья исчезли въ глубокой тѣни. Было душно и жарко. Въ цѣломъ городѣ ни одного звука; изрѣдка только слышался отдаленный лай какой-нибудь собаки.

М-ръ Пикквикъ и его слуга подошли къ стѣнамъ Вестгета и, обогнувъ фасадъ, остановились передъ заборомъ сада.

— Вы воротитесь въ гостиницу, Самъ, послѣ того какъ пособите мнѣ перебраться черезъ стѣну, — сказалъ м-ръ Пикквикъ.

— Слушаю, сэръ.

— Вы будете сидѣть въ моей комнатѣ и ждать моего возвращенія.

— Непремѣнно.

— Возьмите же теперь мою ногу и, когда я скажу — «ну», приподнимите меня тихонько.

— Слушаю.

Сдѣлавъ эти предварительныя распоряженія, м-ръ Пикквикъ ухватился за край стѣны и передалъ условный пароль послушному слугѣ; но было ли его тѣло въ нѣкоторой степени способно къ такой же эластичности, какъ его душа, или м-ръ Уэллеръ сообщилъ грубѣйшій смыслъ повелѣнію относительно приподнятія ноги своего господина, только м-ръ Пикквикъ весьма неосторожно перекувыркнулся черезъ заборъ, повалился кубаремъ на крыжовничій кустарникъ и наткнулся носомъ на розовое деревцо.

— Надѣюсь вы не ушиблись, сэръ? — проговорилъ Самуэль громкимъ шопотомъ, постепенно оправляясь отъ изумленія, естественно послѣдовавшаго за внезапнымъ исчезновеніемъ его господина.

— Конечно, я не ушибъ себя, — отвѣчалъ м-ръ Пикквикъ по другую сторону стѣны, — но думать надобно, что вы ушибли меня, Самуэль.

— Авось Богъ милостивъ, сэръ.

— Ничего, однакожъ, — сказалъ м-ръ Пикквикъ, высвобождаясь изъ кустарника, — небольшая царапина на лицѣ, кости цѣлы. Ступайте домой.

— Прощайте, сэръ.

— Прощайте.

Медленнымъ и осторожнымъ шагомъ Самуэль Уэллеръ отошелъ отъ стѣны. М-ръ Пикквикъ остался одинъ въ саду.

Огонекъ мелькалъ по временамъ въ различныхъ окнахъ и появлялся на лѣстничныхъ ступеняхъ; м-ръ Пикквикъ понялъ, что въ домѣ ложились спать. Забившись въ уголъ стѣны, онъ рѣшился терпѣливо ждать урочной минуты. Многіе на его мѣстѣ, нѣтъ сомнѣнія, должны бы были почувствовать тоскливость въ своей душѣ и нѣкоторую робость; но м-ръ Пикквикъ былъ бодръ и крѣпокъ духомъ. Онъ сознавалъ вполнѣ безукоризненную честность своихъ цѣлей и былъ увѣренъ въ благородствѣ сердобольнаго лакея. Тишина въ природѣ и безмолвіе ночное могли навести скуку на обыкновенныхъ людей; но всеобъемлющій духъ великаго человѣка не знаетъ скуки. М-ръ Пикквикъ погрузился въ размышленіе относительно непостоянства человѣческой судьбы, какъ вдругъ его вниманіе обратилось на бой часового колокола въ сосѣдней церкви. Двѣ четверти двѣнадцатаго!

— Пора! — подумалъ м-ръ Пикквикъ, переступая осторожно на своихъ ногахъ.

Онъ взглянулъ на домъ: огни постепенно загасли, ставни затворились. Легли спать. М-ръ Пикквикъ на цыпочкахъ подошелъ къ дверямъ и тихонько постучался. Прошло двѣ или три минуты безъ отвѣта: м-ръ Пикквикъ постучался въ другой и третій разъ.

Наконецъ, послышался на лѣстницѣ шумъ шаговъ, и огонекъ проскользнулъ черезъ замочную скважину двери. Задвижка отскочила, замокъ щелкнулъ, и дверь медленно начала отворяться.

И по мѣрѣ того, какъ отворилась дверь шире и шире, м-ръ Пикквикъ отступалъ назадъ дальше и дальше. Легко вообразить себѣ его изумленіе, когда, вмѣсто сердобольнаго Іова, онъ увидѣлъ въ дверяхъ служанку со свѣчою въ рукѣ. М-рь Пикквикъ журавлинымъ шажкомъ отодвинулся назадъ вдоль галлерейной стѣны.

— Это, должно быть, кошка, Сара, — сказала дѣвушка, обращаясь, вѣроятно, къ своей подругѣ. — Кисъ, кисъ, кисъ.

Но такъ какъ ни одно животное не отвѣчало на эту ласку, дѣвушка тихонько притворила дверь и заперла. М-ръ Пикквикъ опять остался одинъ, погруженный въ ночную темноту.

— Это, однакожъ, очень странно, — подумалъ м-ръ Пикквикъ. — Вѣроятно, они засидѣлись сверхъ урочнаго часа. Жаль, что имъ вздумалось выбрать эту ночь для своихъ плановъ, очень жаль.

И съ этими мыслями м-ръ Пикквикъ поспѣшилъ опять забраться въ уголокъ стѣны, гдѣ стоялъ онъ прежде. Надлежало подождать еще до вторичнаго возобновленія условнаго сигнала.

Едва прошло минутъ пять, какъ молнія прорѣзала окружающій мракъ, сверкнула яркой полосой, и громъ съ ужаснымъ трескомъ раздался въ отдаленномъ пространствѣ. Затѣмъ опять сверкнула яркая полоса, грянулъ громъ съ оглушительнымъ ревомъ, и тучи разразились проливнымъ дождемъ.

М-ръ Пикквикъ зналъ весьма хорошо, что деревья — опасные сосѣди въ продолженіе грозы. Дерево было y него по правую руку, дерево по лѣвую, дерево спереди и дерево сзади. Оставаться неподвижнымъ на одномъ и томъ же мѣстѣ значило сдѣлаться вѣроятной жертвой громового удара, забѣжать на середину сада оказывалось неудобнымъ вслѣдствіе полицейскаго дозора. Разъ или два м-ръ Пикквикъ пытался перелѣзть черезъ стѣну; но такъ какъ теперь не было y него другихъ ногъ, кромѣ данныхъ ему природой, то несчастная попытка имѣла только слѣдствіемъ весьма непріятныя царапины на колѣняхъ и крупныя капли пота на благородномъ челѣ.

— Ужасно, ужасно! — воскликнулъ м-ръ Пикквикъ, задыхаясь отъ внутренняго волненія послѣ безуспѣшной экзерциціи.

Онъ взглянулъ на домъ, мрачный и спокойный. Отсутствіе всякаго движенія служило несомнѣннымъ признакомъ, что всѣ улеглись спать. Не время ли опять возобновить сигналъ?

М-ръ Пикквикъ прокрался на цыпочкахъ по мокрому щебню и, взойдя на галлерею, тихонько постучался въ дверь. Онъ притаилъ дыханіе, насторожилъ чуткій слухъ и приставилъ правый глазъ къ замочной щели. Никакого отвѣта: очень странно. Онъ стукнулъ еще немного посильнѣе и приставилъ лѣвый глазъ къ той же щели. Послышался легкій шопотъ и затѣмъ робкій окликъ:

— Кто тамъ?

— Опять не Іовъ! — подумалъ м-ръ Пикквикъ, торопливо отпрядывая вдоль стѣны. — Это женскій голосъ.

Едва успѣлъ онъ дойти до этого заключенія, какъ вдругъ отворилось наверху окно и четыре женскихъ голоса закричали разомъ:

— Кто тамъ?

М-ръ Пикквикъ не смѣлъ пошевелить ни рукой, ни ногой. Очевидно, что весь домъ пробудился отъ сна. Онъ рѣшился стоять неподвижно на своемъ мѣстѣ, пока затихнетъ эта страшная тревога, и потомъ, употребивъ отчаянное усиліе, перескочить черезъ стѣну или погибнуть y забора.

Лучше, разумѣется, ничего не могъ придумать первый мудрецъ въ свѣтѣ; но, къ несчастью, разсчетъ м-ра Пикквика основывался на предположеніи, что робкія женщины не посмѣютъ отворить двери въ другой разъ. Представьте же себѣ его изумленіе и ужасъ, когда онъ услышалъ звукъ желѣзнаго болта, звонъ защелки, и потомъ увидѣлъ обоими глазами, что дверь отворяется постепенно шире и шире! Онъ забился въ уголокъ, отступая шагъ за шагомъ. Дверь отворялась ширь; и шире.

— Кто тамъ? — взвизгнулъ многочисленный хоръ тоненькихъ голосковъ, принадлежавшихъ дѣвствуюшей леди, основательницѣ заведенія, тремъ гувернанткамъ, пяти служанкамъ и тремъ дюжинамъ молоденькихъ дѣвушекъ, пансіонерокъ, высыпавшихъ на лѣстницу въ папильоткахъ и бѣлыхъ простыняхъ.

Скажите по совѣсти, могъ ли м-ръ Пикквикъ откровенно отвѣчать на этотъ эксцентрическій вопросъ? Нѣтъ, разумѣется. Онъ стоялъ молча и едва дышалъ.

И среди ночного безмолвія хоръ дѣвицъ завопилъ дискантомъ: — Боже мой! Какъ мнѣ страшно!

— Кухарка, — сказала дѣвствующая начальница Вестгета, принявшая предосторожность стать на верхней лѣстничной ступени, позади пансіонерокъ и служанокъ, — кухарка, перешагните черезъ порогъ и посмотрите, что тамъ въ саду.

— Нѣтъ, сударыня, покорно васъ благодарю, — отвѣчала кухарка, — у меня не двѣ головы на плечахъ.

— Боже мой, какъ она глупа! — воскликнули три дюжины дѣвицъ.

— Кухарка! — повторила дѣвствующая леди съ великимъ достоинствомъ, — укоротите свой дерзкій языкъ. Я приказываю вамъ немедленно перешагнуть черезъ порогъ.

Здѣсь кухарка принялась плакать, и судомойка, вступясь за нее, сказала: — "какъ не стыдно вамъ, сударыня!" За что, какъ и слѣдуетъ, обѣщались судомойку прогнать со двора.

— Слышите вы, кухарка? — сказала дѣвственная лэди, сердито топая ногой.

— Какъ вы смѣете ослушаться начальницы? — вскричали три гувернантки.

— Какая она безстыдница, эта безсовѣстная кухарка! — заголосили тридцать шесть пансіонерокъ.

Подстрекаемая такими энергическими побужденіями, кухарка, вооруженная свѣчою, сдѣлала два шага впередъ и немедленно объявила, что въ саду нѣтъ никого и что шумъ, вѣроятно, произошелъ отъ вѣтра. Мало-по-малу дверь снова начала затворяться, какъ вдругъ одна изъ воспитанницъ, случайно бросившая взглядъ черезъ дверныя петли, испустила пронзительный визгъ и снова переполошила весь домъ.

— Что это сдѣлалось съ миссъ Смитерсъ? — сказала содержательница пансіона, когда упомянутая миссъ Смитерсъ продолжала корчиться въ истерическихъ припадкахъ.

— Боже мой, что съ вами, миссъ Смитерсъ? — заголосили тридцать пять молодыхъ дѣвицъ.

— Охъ!.. мужчина… мужчина тамъ… за дверью! — визжала миссъ Смитерсъ.

Услышавъ эту поразительную вѣсть, содержательница пансіона въ ту же минуту удалилась въ свою спальню, заперлась двойнымъ ключомъ и съ превеликимъ комфортомъ упала въ обморокъ на своей постели. Пансіонерки, гувернантки и служанки попадали на лѣстничныхъ ступеняхъ другъ на друга, и никогда свѣтъ не производилъ такого обилія визговъ, криковъ, обмороковъ, возни и толкотни.

Забывая собственную опасность, м-ръ Пикквикъ храбро выступилъ изъ своей засады и, остановившись въ дверяхъ, произнесъ громогласно:

— Милостивыя государыни!.. Милыя мои!

— Ахъ! ахъ! Онъ называетъ насъ милыми! — вскрикнула старшая гувернантка, знаменитая своимъ необыкновеннымъ безобразіемъ. — Ахъ, злодѣй!

— Милостивыя государыни, — проревѣлъ еще разъ м-ръ Пиквикъ, доведенный до отчаянія опасностью своего положенія. — Выслушайте меня. Я не воръ. Я пришелъ собственно къ вашей начальницѣ.

— Ахъ, злодѣй, злодѣй! — закричала другая гувернантка. — Онъ пришелъ къ миссъ Томкинсъ!

Послѣдовалъ общій визгъ, оглушительный и страшный для непривычнаго уха.

— Бейте тревогу, звоните въ колоколъ! — возопили двѣнадцать голосовъ.

— Погодите, умоляю васъ, — говорилъ несчастный м-ръ Пикквикъ. — Милостивыя государыни, посмотрите на меня, вглядитесь пристально въ мое лицо. Похожъ ли я на вора? Милостивыя государыни, вы можете меня связать, если угодно, скрутить руки и ноги и запереть меня въ темный чуланъ. Только напередъ, умоляю, выслушайте меня.

— Какъ вы попали въ нашъ садъ? — пролепетала горничная, начинавшая приходить въ себя.

— Позовите начальницу этого заведенія, и я объясню ей все, клянусь честью, все объясню, — сказалъ м-ръ Пикквикъ, надрывая свою грудь до послѣдней степени силы. — Но успокойтесь напередъ, позовите свою начальницу, и вы услышите все… все!

Была ли причиною кроткая наружность м-ра Пикквика, его нѣжное и ласковое обращеніе, или вмѣшалось сюда непреодолимое, врожденное женскимъ душамъ любопытство услышать какую-нибудь тайну, только нашлись въ этомъ обществѣ четыре разсудительныя особы, устоявшія противъ истерическихъ припадковъ. Желая вполнѣ удостовѣриться въ искренности смиреннаго джентльмена, онѣ предложили ему родъ домашняго ареста, и м-ръ Пикквикъ согласился по доброй волѣ отправиться въ темный чуланъ, гдѣ хранились дѣтскія шляпки и сумки съ сухарями. Рѣшено, что изъ этого убѣжища будутъ производиться переговоры запертаго мужчины съ начальницею пансіона. Это успокоило всѣхъ другихъ дѣвицъ и даже самую миссъ Томкинсъ, которая, наконецъ, успѣла очнуться отъ обморока въ своей спальнѣ. Когда миссъ Томкинсъ сошла внизъ, конференція открылась такимъ образомъ:

— Что вы дѣлали въ моемъ саду, дерзкій мужчина? — спросила миссъ Томкинсъ слабымъ голосомъ.

— Я пришелъ предупредить васъ, милостивая государыня, — отвѣчалъ м-ръ Пикквикъ изъ чулана, — что одна изъ вашихъ молодыхъ пансіонерокъ собиралась бѣжать въ эту ночь.

— Бѣжать! — воскликнули въ одинъ голосъ миссъ Томкинсъ, три гувернантки, тридцать шесть пансіонерокъ и пять служанокъ. — Кто? Съ кѣмъ?

— Съ вашимъ другомъ, м-ромъ Фицъ-Маршаломъ.

— M_о_и_м_ъ другомъ! Я не знаю никакого Фицъ-Маршала.

— Ну, такъ, стало быть, онъ извѣстенъ вамъ подъ собственнымъ именемъ Джингля.

— Я не знаю никакого Джингля.

— Въ такомъ случаѣ, меня обманули нагло и безстыдно, — сказалъ м-ръ Пикквикъ. — Я сдѣлался жертвою глупаго и гнуснаго заговора. Пошлите, милостивая государыня, въ гостиницу "Вѣстникъ", если вы не вѣрите моимъ словамъ. Умоляю васъ, сударыня, благоволите послать въ гостиницу за слугой м-ра Пикквика, президента Пикквикскаго клуба.

— Долженъ быть почтенный джентльменъ, — сказала миссъ Томкипсъ гувернанткѣ, занимавшейся въ ея пансіонѣ преподаваніемъ ариѳметики и каллиграфіи. — Онъ держитъ слугу.

— Гораздо вѣроятнѣе, миссъ Томкинсъ, что слуга держитъ его въ своихъ рукахъ, — отвѣчала ариѳметическая гувернантка. — Онъ сумасшедшій, миссъ Томкинсъ, это ясно.

— Ваша правда, миссъ Гуиннъ, — отвѣчала миссъ Томкинсъ, — онъ сумасшедшій. Пусть двѣ служанки отправятся въ гостиницу "Вѣстникъ", a другія останутся съ нами. Надобно принять мѣры на случай, если вздумается ему разбивать дверь.

Такимъ образомъ, двѣ служанки побѣжали въ гостиницу за м-ромъ Самуэлемъ; три другія окружили миссъ Томкиисъ, приготовившись на всякій случай къ мужественной защитѣ. М-ръ Пикквикъ съ философскимъ равнодушіемъ сѣлъ на сундукъ и погрузился мыслью въ суету мірскую.

Черезъ полтора часа служанки воротились. Радостно забилось сердце м-ра Пикквика, когда онъ услышалъ голосъ своего вѣрнаго слуги; но вмѣстѣ съ нимъ пришли еще какіе-то другіе джентльмены, кто именно — м-ръ Пикквикъ не могъ сообразить, хотя голосъ ихъ казался ему знакомымъ.

Послѣдовало краткое совѣщаніе съ содержательницею пансіона, и вслѣдъ затѣмъ отворили дверь. М-ръ Пикквикъ вышелъ изъ чулана и, окруженный всѣми обитательницами Вестгета, увидѣлъ передъ своими глазами м-ра Уэллера, старика Уардля и нареченнаго зятя его, м-ра Трунделя.

— Любезный другъ, — вскричалъ м-ръ Пикквикъ, бросаясь въ объятія старика Уардля, — любезный другъ, объясните, ради Бога, этой дамѣ несчастное положеніе, въ которое меня поставилъ злонамѣренный мошенникъ. Вѣроятно, вы слышали всю исторію отъ моего слуги; объясните имъ, по крайней мѣрѣ, что я не воръ и не сумасшедшій.

— Я уже объяснилъ имъ, любезный другъ, все объяснилъ, — отвѣчалъ м-ръ Уардль, пожимая руку своего друга. М-ръ Трундель между тѣмъ энергически пожималъ лѣвую руку ученаго мужа.

— И кто говоритъ, что господинъ мой, джентльменъ изъ столицы, — перебилъ м-ръ Уэллеръ, — есть воръ, дуракъ или сумасшедшій человѣкъ, тотъ утверждаетъ гиль, околесную несетъ, городитъ вздоръ! И если въ домѣ, здѣсь или въ саду найдутся такіе олухи или болваны, что взводятъ небылицы на ученѣйшаго джентльмена, — будь они семи пядей во лбу, я готовъ расправиться съ ними по-свойски, въ этой самой комнатѣ, на этомъ самомъ мѣстѣ, если только вы, прекрасныя сударыни, потрудитесь убраться подобру поздорову въ свои спальни.

Закончивъ эту импровизованную рѣчь, м-ръ Уэллеръ хлопнулъ сжатымъ кулакомъ по своей ладони и бросилъ дружескій взглядъ на миссъ Томкинсъ, пораженную неописаннымъ ужасомъ при одномъ предположеніи дерзкаго слуги, что въ ея "вестгетскомь заведеніи для благородныхъ дѣвицъ" могутъ быть посторонніе мужчины, къ тому же олухи или болваны, какъ энергически выразился м-ръ Уэллеръ.

Такъ какъ въ особенныхъ объясненіяхъ со стороны м-ра Пикквика не оказалось ни малѣйшей надобности, то скоро ночная конференція въ "пансіонѣ благородныхъ дѣвицъ" была приведена къ вожделѣнному концу. Друзья отправились домой. М-ръ Пикквикъ хранилъ глубокое молчаніе во всю дорогу и даже не сообщилъ никакого остроумнаго замѣчанія въ гостиницѣ "Вѣстникъ", когда сидѣлъ онъ въ своемъ нумерѣ передъ пылающимъ каминомъ съ чашкой горячаго чаю. Ученый мужъ былъ, повидимому, отуманенъ и погруженъ въ глубокое раздумье. Разъ только, обративъ пытливый взоръ на м-ра Уардля, онъ проговорилъ:

— Вы какъ попали сюда?

— Очень просто. Мы, то есть Трундель и я, вздумали поохотиться на здѣшнихъ поляхъ, — отвѣчалъ м-ръ Уардль. — Мы пріѣхали въ эту гостиницу сегодня вечеромъ и съ изумленіемъ услышали отъ здѣшнихъ слугъ, что и вы тоже здѣсь. Чудесная встрѣча, Пикквикъ, право! — продолжалъ веселый старикъ, хлопнувъ по плечу своего любезнаго друга. — Я радъ, что вы здѣсь. Мы устроимъ общими силами забавную потѣху, и авось м-ръ Винкель еще разъ покажетъ намъ свою удаль… помните?

М-ръ Пикквикъ ничего не отвѣчалъ. Онъ даже не освѣдомился о здоровьи своихъ друзей на дачѣ Дингли-Делль. Допивъ на скорую руку другую чашку чаю, разбавленную ромомъ, онъ отправился въ свою спальню, приказавъ Самуэлю явиться къ нему со свѣчою, какъ скоро онъ позвонитъ.

Звонокъ раздался черезъ нѣсколько минутъ. М-ръ Самуэль Уэллеръ явился въ спальню своего господина.

— Самуэль, — сказалъ м-ръ Пикквикъ, бросая безпокойный взглядъ изъ-подъ бѣлой простыни.

— Что прикажете? — сказалъ м-ръ Уэллеръ.

М-ръ Пикквикъ повернулся на другой бокъ и не сказалъ ничего. М-ръ Уэллеръ снялъ со свѣчи.

— Самуэль, — проговорилъ опять м-ръ Пркквикъ, дѣлая, повидимому, величайшее усиліе.

— Что прикажете? — отвѣчалъ еще разъ м-ръ Узллеръ.

— Гдѣ этотъ Троттеръ?

– Іовъ, сэръ?

— Да.

— Уѣхалъ, сэръ.

— Со своимъ господиномъ, я полагаю?

— Съ господиномъ или другомъ, чортъ его знаетъ, только вы угадали, сэръ: онъ отправился вмѣстѣ съ нимъ. Мошенники, сэръ.

— Джингль, я полагаю, нарочно подослалъ этого сорванца, чтобъ провести насъ?

— Именно такъ.

— Всю эту сказку насчетъ похищенія дѣвицы онъ выдумалъ?

— Непремѣнно. Ловкіе мошенники, сэръ, пройдохи первой руки.

— Въ другой разъ, я полагаю, этотъ Джингль не такъ легко ускользнетъ изъ моихъ рукъ.

— Разумѣется, — отвѣчалъ м-ръ Уэллеръ.

— И гдѣ бы я ни встрѣтилъ этого мошенника, — продолжалъ м-ръ Пикквикъ, приподнимаясь съ постели и ударивъ со всего размаха пуховую подушку, — гдѣ бы я ни встрѣтилъ этого проклятаго Джингля, я сотру его съ лица земли или мое имя — не Пикквикъ.

— A вотъ, сэръ, только бы заграбастать мнѣ въ свои лапы этого каналью съ восковой рожей, я повыжму настоящую водицу изъ его оловянныхъ буркулъ или мое имя — не Уэллеръ. Спокойной вамъ ночи, сэръ.

Глава XVII. Объясняющая удовлетворительнымъ образомъ, что ревматизмъ бываетъ иной разъ источникомъ вдохновенія для человѣка съ истиннымъ талантомъ

Организмъ м-ра Пикквика, крѣпкій и сильный, приспособленный вообще къ перенесенію всякихъ трудовъ и напряженій, не могъ, однакожъ, устоять противъ сцѣпленія непредвидѣнныхъ напастей, испытанныхъ имъ въ достопамятную ночь, описанную въ послѣдней главѣ. Холодная ванна на мокрой землѣ и спертый воздухъ въ душномъ чуланѣ произвели разрушительное дѣйствіе на его ноги и желудокъ.

Поутру на другой день м-ръ Пикквикъ почувствовалъ страшный припадокъ ревматизма.

Но, несмотря на физическую немощь, духъ его былъ бодръ, и мысли текли стройнымъ потокомъ въ его свѣтлой головѣ. Онъ былъ веселъ и даже остроуменъ, какъ всегда. Не чувствуя ни малѣйшей досады и никакого огорченія по поводу послѣднихъ приключеній, онъ смѣялся отъ всей души, когда м-ръ Уардль намекалъ шутливымъ тономъ на его ночныя похожденія въ дѣвичьемъ саду.

Этого мало. Въ первые два дня м-ръ Пикквикъ, принужденный лежать въ постели, призвалъ къ себѣ своего слугу, который и былъ при немъ безотлучно. Въ первый день м-ръ Самуэль Уэллеръ забавлялъ ученаго мужа анекдотами и повѣствованіями о различныхъ событіяхъ дѣйствительной жизни, во второй — м-ръ Пикквикъ потребовалъ перо, чернильницу, бумагу и просидѣлъ до глубокой ночи за письменнымъ столомъ. На третій день великій человѣкъ, продолжая засѣдать въ своей спальнѣ, отправилъ записку къ господамъ Трунделю и Уардлю, приглашая ихъ завернуть къ нему вечеркомъ и вмѣстѣ осушить бутылочку-другую вина. Приглашеніе принято было съ большою благодарностью; когда же тесть и зять усѣлись въ комнатѣ ученаго мужа за гостепріимнымъ столомъ, м-ръ Пикквикъ поспѣшилъ вынуть изъ своего портфеля небольшую тетрадку, гдѣ помѣщалось послѣднее произведеніе его плодовитаго пера.

— Это, господа, небольшой разсказъ, записанный мною вчера со словъ моего болтливаго слуги, — сказалъ м-ръ Пикквикъ. — Разумѣется, я придалъ ему литературную форму. Хотите слушать?

— Сдѣлайте милость, — сказалъ м-ръ Трундель.

И м-ръ Пикквикъ, кашлянувъ два раза, принялся читать -

Повѣсть о приходскомъ писарѣ.

"Однажды, — это, впрочемъ, было давно, очень давно, — въ небольшомъ мѣстечкѣ, вдали отъ британской столицы жилъ-былъ маленькій человѣкъ, по имени Натаніэль Пипкинъ, занимавшій должность приходскаго писаря въ этомъ мѣстечкѣ. Хижина его стояла на проѣзжей улицѣ, минутъ на десять ходьбы до маленькой церкви и приходской школы, гдѣ регулярно каждый будничный день, отъ девяти часовъ утра до четырехъ вечера, онъ училъ читать и писать маленькихъ ребятишекъ. Былъ онъ, какъ можете себѣ представить, предобрѣйшее созданіе въ мірѣ, съ кривымъ носомъ и кривыми ногами; немного онъ косилъ лѣвымъ глазомъ и немного прихрамывалъ правой ногой. Образцомъ всѣхъ училищъ считалъ онъ свою собственную благоустроенную школу. Разъ, одинъ только разъ въ своей жизни, Натаніэль Пипкинъ видѣлъ епископа, настоящаго епископа, съ руками въ карманахъ шелковаго платья и съ парикомъ на головѣ. Тогда онъ былъ еще мальчишкой шестнадцати лѣтъ.

"Это было великимъ событіемъ въ жизни Натаніэля Пипкина, и можно было думать, что съ этой поры уже ничто болѣе не возмутитъ чистаго и свѣтлаго потока его земного бытія. Случалось, однакожъ, и совсѣмъ не такъ, какъ можно было думать. Однажды въ прекрасный лѣтній день, около двухъ часовъ послѣ полудня, когда Натаніэль Пипкинъ ломалъ свою голову надъ аспидной доской, придумывая грозную задачу въ назиданіе и наказаніе одному негодному мальчишкѣ, глаза его вдругъ устремились на розовое, цвѣтущее личико Маріи Лоббсъ, единственной дочери старика Лоббса, сѣдельника ремесломъ, жившаго насупротивъ приходской церкви. Это мгновеніе сдѣлалось второю знаменитою эпохой въ жизни Натаніэля Пипкина.

"Случалось, правда, и довольно часто, что глаза м-ра Пипкина останавливались на прелестномъ личикѣ Маріи Лоббсъ въ церкви и другихъ мѣстахъ; но глаза Маріи Лоббсъ никогда не лучезарились такимъ искрометнымъ блескомъ, и розовыя щеки Маріи Лоббсъ никогда не покрывались такимъ ярко-пламеннымъ румянцемъ, какъ въ настоящую минуту. Ничего, стало быть, удивительнаго нѣтъ, если Натаніэль Пипкинъ не могъ на этотъ разъ оторвать своихъ глазъ отъ прелестнаго личика миссъ Лоббсъ; ничего удивительнаго, если миссъ Лоббсъ, встрѣтивъ пристальный взглядъ молодого человѣка, поспѣшила отойти отъ окна, откуда выставлялась ея миніатюрная головка, и нѣтъ ничего удивительнаго, если вслѣдъ затѣмъ Натаніэль Пипкинъ окрысился на негоднаго мальчишку и далъ ему тумака по затылку. Все это совершенно въ порядкѣ вещей, и было бы глупо удивляться всѣмъ этимъ вещамъ.

"Нельзя, однакожъ, никакимъ образомъ нельзя не удивляться, что человѣкъ, подобный м-ру Натаніэлю Пипкину, вспыльчивый человѣкъ, горячій, раздражительный, a главное, голый шаромыжникъ, подобный Натаніэлю Пипкину, осмѣлился съ этой поры питать дерзкую надежду на полученіе руки и сердца единственной дочери гордаго старика Лоббса, богатаго сѣдельника Лоббса, который мотъ бы однимъ взмахомъ своего пера купить пахатной земли для цѣлой деревни. Было извѣстно всему мѣстечку, что y Лоббса денегъ куры не клюютъ; что въ его желѣзномъ сундукѣ хранятся несмѣтныя сокровища изъ золотыхъ и серебряныхъ слитковъ; носилась достовѣрная молва, что въ праздничные дни на обѣдахъ Лоббса подаютъ къ столу серебряныя вилки, ножи, серебряные чайники, сливочники, сахарницы, и каждый зналъ, что всѣ эти сокровища перейдутъ со временемъ въ руки счастливаго супруга миссъ Маріи Лоббсъ. Нельзя, стало быть, не остолбенѣть отъ удивленія, когда м-ръ Натаніэль Пипкинъ осмѣлился обратить въ эту сторону свой безразсудный взоръ.

"Но любовь слѣпа, это всѣмъ извѣстно. Натаніэль Пипкинъ косилъ на лѣвый глазъ — это знало также все мѣстечко. По этимъ двумъ причинамъ, соединеннымъ вмѣстѣ, Натаніэль Пипкинъ, очертя голову, бросился впередъ по ложной дорогѣ.

"Еслибъ старикъ Лоббсъ заподозрилъ какъ-нибудь дерзкій замыселъ Наталіэля, онъ, я думаю, повернулъ бы всю школу, истерзалъ бы въ мелкіе куски начальника этой школы и, нѣтъ сомнѣнія, удивилъ бы все мѣстечко своимъ лютымъ звѣрствомъ; потому что онъ былъ ужасенъ, этотъ старикъ Лоббсъ, когда оскорбляли его гордость или когда кровь приливала къ его головѣ. A какъ онъ клялся, Боже мой, какъ онъ клялся! Когда, бывало, напустится онъ на своего костляваго подмастерью съ тонкими ногами, громкій его голосъ раздается по всей улицѣ, м-ръ Натаніэль Пипкинъ дрожитъ въ приходской школѣ, какъ осиновый листъ, и волосы становятся дыбомъ на головахъ его ребятишекъ.

"Очень хорошо. День проходилъ за днемъ, школа собиралась, распускалась, и когда мальчишки расходились по домамъ, м-ръ Пипкинъ принимался сидѣть y передняго окна и, притворяясь, будто читаетъ книгу, бросалъ по временамъ косвенные взгляды на противоположное окно, надѣясь уловить свѣтлый взоръ Маріи Лоббсъ. И много унылыхъ часовъ м-ръ Пипкинъ провелъ въ сердечномъ сокрушеніи, и долго читалъ онъ и пристально смотрѣлъ, томимый безполезнымъ ожиданіемъ; но, наконецъ, свѣтлые глазки снова появились y противоположнаго окна, и было ясно, что яркіе глаза, такъ же, какъ его усталые глаза, углубились въ чтеніе какой-то книги. Натаніэль Пипкинъ задрожалъ отъ восторга, и фантазія его переполнилась самыми яркими мечтами. Уже было для него неописаннымъ счастьемъ сидѣть на своемъ мѣстѣ по цѣлымъ часамъ и смотрѣть на прелестное личико, склоненное надъ книгой; но когда Марія Лоббсъ, бросая книгу, устремляла свой взоръ въ ту сторону, гдѣ сидѣлъ Натаніэль Пипкинъ, сердце его замирало отъ восторга, и удивленіе его не имѣло никакихъ границъ. Наконецъ, въ одинъ прекрасный день, когда старикъ Лоббсъ ушелъ со двора, Натаніэль Пипкинъ осмѣлился своей рукой послать черезъ улицу воздушный поцѣлуй Маріи Лоббсъ — и что же? Вмѣсто того, чтобъ закрыть окно и задернуть стору, Марія Лоббсъ сама отправила тѣмъ же путемъ воздушный поцѣлуй и улыбнулась, сладко улыбнулась! Послѣ этого, будь, что будетъ, Натаніэль Пипкинъ твердо рѣшился обнаружить при первомъ случаѣ настоящее состояніе своихъ нѣжныхъ чувствъ.

"Не было на свѣтѣ ножки легче и красивѣе ножки Маріи Лоббсъ, когда выступала она воздушной газелью по зеленому лугу, и никогда свѣтъ не производилъ такихъ прелестныхъ ямочекъ, какія красовались по обѣимъ сторонамъ ея розовыхъ щекъ. Дочь стараго сѣдельника, Марія Лоббсъ, была красавица въ полномъ и строжайшемъ смыслѣ слова. Плутовскіе глазки ея могли расплавить самое чугунное сердце, и было столько игривой радости въ ея веселомъ смѣхѣ, что суровый и самый закоснѣлый мизантропъ принужденъ былъ невольно улыбаться, когда слышалъ эти звуки. Даже самъ старикъ Лоббсъ, несмотря на свою природную лютость, не могъ противиться лукавымъ ласкамъ прекрасной дочки, и когда она вмѣстѣ съ Кэтъ, своей двоюродной сестрой (Кэтъ — миніатюрная дѣвушка, чрезвычайно смѣлая и назойливая), начнетъ осаждать старика прихотями, — что, признаться, дѣлали онѣ довольно часто, — старикъ Лоббсъ не могъ имъ отказать ни въ чемъ, еслибъ даже вздумалось имъ попросить значительной частицы несмѣтныхъ сокровищъ, хранившихся въ желѣзной кассѣ.

"Сильно забилось сердце въ груди Натаніэля, когда въ одинъ прекрасный лѣтній вечеръ онъ увидѣлъ шагахъ въ двадцати отъ себя, двухъ прекрасныхъ подругъ на томъ самомъ полѣ, гдѣ часто бродилъ онъ около сумерекъ, размышляя о красотѣ Маріи Лоббсъ. Но, хотя всегда ему казалось, что онъ мигомъ подбѣжитъ къ Маріи Лоббсъ и выскажетъ ей всю свою страсть при первой встрѣчѣ, однакожъ, теперь, застигнутый врасплохъ, онъ почувствовалъ, что кровь прихлынула къ его лицу и ноги его задрожали, затряслись, утративъ свою обычную гибкость. Когда дѣвушки останавливались для того, чтобы сорвать цвѣтокъ или послушать соловья, м-ръ Пипкинъ тоже стоялъ на одномъ мѣстѣ, погруженный въ глубокую думу. Предметомъ его тайной мысли была трудная задача: что долженъ онъ дѣлать, если дѣвушки повернутся назадъ и встрѣтятся съ нимъ лицомъ къ лицу? Испуганный заранѣе вѣроятностью этой встрѣчи, онъ, однакожъ, не терялъ ихъ изъ вида: если шли онѣ скорымъ шагомъ, ускорялъ и онъ свои шаги; медлили онѣ, медлилъ и онъ; когда онѣ останавливались, онъ также стоялъ въ почтительномъ разстояніи отъ нихъ, и такая прогулка, нѣтъ сомнѣнія, могла бы продлиться до глубокой ночи, еслибъ Кэтъ, вдругъ обернувшись назадъ съ лукавымъ видомъ, не пригласила его подойти къ нимъ.

"Въ головѣ и движеніяхъ Кэтъ заключалась для него какая-то непреодолимая сила. Раскраснѣвшись теперь, какъ красный сургучъ, и сопровождаемый громкимъ смѣхомъ лукавой кузины, м-ръ Пипкинъ спѣшилъ повиноваться и, сдѣлавъ нѣсколько шаговъ, сталъ на колѣни на мокрую траву и объявилъ рѣшительнымъ, хотя дрожащимъ тономъ, что онъ согласенъ подняться на ноги не иначе, какъ счастливымъ любовникомъ Маріи Лоббсъ. Веселый смѣхъ Маріи Лоббсъ служилъ на первый разъ единственнымъ отвѣтомъ на пламенную декларацію горемычнаго школяра; кузина захохотала еще громче, и м-ръ Натаніэль Пипкинъ раскраснѣлся до ушей. Приведенная, наконецъ, въ трогательное умиленіе нѣжной мольбою молодого человѣка, Марія Лоббсъ приказала на ухо своей кузинѣ объявить, или, быть можетъ, кузина сочинила сама, что "Марія Лоббсъ чувствуетъ себя истинно счастливою въ присутствіи м-ра Пипкина, ея рука и сердце состоятъ въ полной зависимости отъ родительской воли; но, во всякомъ случаѣ, она отдаетъ полную справедливость достоинствамъ м-ра Пипкина". Все это, какъ и слѣдуетъ, было произнесено важнымъ и торжественнымъ тономъ. М-ръ Пипкинъ поднялся на ноги и удостоился на прощанье получить горячій поцѣлуй. Воротившись домой счастливѣйшимъ человѣкомъ въ мірѣ, онъ мечталъ всю ночь о прелестяхъ Маріи Лоббсъ и о желѣзномъ сундукѣ старика Лоббса.

"На другой день Натаніэль Пипкинъ имѣлъ счастье видѣть, какъ старикъ Лоббсъ отправился изъ своего дома на сѣренькой лошадкѣ. И лишь только онъ уѣхалъ, рѣзвая кузина принялась выдѣлывать изъ окна какіе-то хитрые и загадочные знаки, непостижимые для молодого человѣка. Вслѣдъ затѣмъ перебѣжалъ черезъ дорогу костлявый подмастерье съ тонкими ногами и, переступивъ черезъ порогъ приходской школы, объявилъ, что хозяина его нѣтъ дома и что молодыя хозяйки покорнѣйше просятъ м-ра Пипкина пожаловать къ нимъ на чашку чаю ровно въ шесть часовъ. Какимъ образомъ продолжались уроки въ этотъ день, м-ръ Пипкинъ не зналъ такъ же, какъ и его ученики; все, однакожъ, шло своимъ чередомъ, по заведенному порядку, и когда мальчишки разбѣжались по домамъ, Натаніэль Пипкинъ принялся за свой туалетъ, и это занятіе продолжалось y него вплоть до шести часовъ. Мы не говоримъ, что гардеробъ его былъ слишкомъ многосложенъ; но надлежало пригладить и приладить каждую вещицу, чтобъ выставить ее въ самомъ выгодномъ свѣтѣ, a это, сказать правду, требовало большихъ соображеній и необыкновеннаго искусства.

"Въ маленькой и опрятной гостиной были: Марія Лоббсъ, сестрица ея Кэтъ и три или четыре веселыя подруги съ розовыми щечками и лукавымъ видомъ. Натаніэль Пипкинъ увѣрился собственными глазами, что молва отнюдь не преувеличила сокровищъ Лоббса. Такъ точно: на столѣ изъ краснаго дерева находился огромный подносъ, и на подносѣ стояли: серебряный чайникъ, серебряная сливочница, серебряная сахарница, и даже чайныя ложечки, всѣ до одной, были изъ чистаго серебра. Блюдечки и чашечки, куда разливали чай, были всѣ до одной изъ чистаго китайскаго фарфора.

"Былъ только одинъ непріятный предметъ въ маленькой гостиной: это — молодой кузенъ Маріи Лоббсъ, родной братецъ Кэтъ, котораго Марія Лоббсъ попросту называла Генрихомъ. Казалось, онъ совершенно завладѣлъ вниманіемъ Маріи Лоббсъ, и они все время сидѣли другъ подлѣ друга. Нельзя, конечно, безъ трогательнаго умиленія видѣть родственную привязанность между молодыми людьми; но здѣсь, какъ и вездѣ, должны быть, въ нѣкоторомъ родѣ, свои опредѣленныя, правильныя границы, между тѣмъ какъ Марія Лоббсъ, очевидно, выходила изъ всякихъ границъ, оказывая слишкомъ нѣжное и даже исключительное вниманіе своему кузену.

"Послѣ чая Кэтъ предложила играть въ жмурки. Было очень весело; но по какому-то странному стеченію обстоятельствъ Натаніэль Пипкинъ весь вечеръ проходилъ съ завязанными глазами, и если случалось ему ловить двоюроднаго братца, онъ былъ почти увѣренъ, что найдетъ подлѣ него и двоюродную сестрицу. И хотя навязчивая кузина, такъ же, какъ и другія дѣвицы, безпрестанно кололи его спереди и сзади, тормошили его волосы и били по спинѣ, однакожъ Марія Лоббсъ никогда не подходила къ нему близко. Однажды случилось даже, — въ этомъ Натаніэль Пипкинъ готовъ былъ присягнуть, — случилось, что въ комнатѣ раздался довольно звучный поцѣлуй, и не было ни малѣйшаго сомнѣнія, что это дерзкій братецъ цѣловалъ свою кузину. Все это было странно, очень странно, и Богъ вѣдаетъ, что бы сдѣлалъ Натаніэль Пипкинъ, еслибъ вдругъ мысли его не были обращены на другіе странные предметы.

"Обстоятельствомъ, обратившимъ его мысли на другіе странные предметы, былъ громкій стукъ въ уличную дверь и затѣмъ — печальная увѣренность въ томъ, что стукъ этотъ производился сильною рукою самого старика Лоббса, который, совсѣмъ некстати и совершенно неожиданно, вздумалъ теперь воротиться домой, къ общему горю всѣхъ лицъ, игравшихъ въ жмурки. Старикъ Лоббсъ стучалъ безъ пощады, какъ какой-нибудь гробовщикъ, и бѣсновался безъ всякаго милосердія, какъ голодный тигръ. Лишь только костлявый подмастерье съ тонкими ногами сообщилъ эту горестную вѣсть, рѣзвыя дѣвушки мгновенно бросились въ спальню Маріи Лоббсъ, a двоюродный братецъ и Натаніэль Пипкинъ, за недостаткомъ лучшаго убѣжища, запрятались въ два шкафа, стоявшіе въ парадной гостиной. Затѣмъ Марія Лоббсъ и назойливая Кэтъ, затворивъ шкафы, поспѣшили привести комнату въ ея обыкновенный порядокъ и потомъ уже отворили уличную дверь старику Лоббсу, который между тѣмъ съ минуты на минуту стучалъ все сильнѣе и сильнѣе.

Старикъ Лоббсъ былъ, къ несчастью, очень голоденъ и, слѣдовательно, демонски сердитъ. Натаніэль Пипкинъ слышалъ ясно, какъ онъ ворчалъ и кричалъ на костляваго подмастерью съ тонкими ногами, когда тотъ суетливо бѣгалъ взадъ и впередъ и метался во всѣ стороны, исполняя приказанія грознаго хозяина. Но бѣшенство Лоббса не имѣло, повидимому, никакой опредѣленной цѣли: ему просто надо было выгрузить куда-нибудь и на что-нибудь накопившуюся желчь. Накрыли, наконецъ, на столъ, подали разогрѣтый ужинъ, поставили бутылку вина, и старикъ Лоббсъ мало-по-малу совсѣмъ угомонился. Послѣ ужина онъ поцѣловалъ свою дочку и потребовалъ трубку.

"Нужно теперь замѣтить, что колѣна м-ра Пипкина были устроены природой совершенно правильнымъ образомъ въ приличномъ разстояніи одно отъ другого; но какъ скоро онъ услышалъ, что старый Лоббсъ потребовалъ свою трубку, колѣни его подогнулись, задрожали, затряслись и, что всего хуже, начали колотить одно о другое, какъ будто собираясь уничтожить другъ друга. Въ томъ самомъ шкафу, гдѣ онъ стоялъ, на одномъ изъ желѣзныхъ крючковъ висѣла пѣнковая трубка въ серебряной оправѣ, та самая трубка, которую уже пять лѣтъ сряду, вечеромъ и утромъ, онъ видѣлъ въ широкой пасти старика. Молодыя дѣвушки побѣжали за трубкой внизъ, побѣжали за трубкой наверхъ, отыскивая трубку повсюду и тщательно избѣгая того мѣста, гдѣ, какъ онѣ знали, трубка была на самомъ дѣлѣ. Старикъ Лоббсъ бѣсновался и кричалъ. Наконецъ, онъ самъ принялся искать трубку, и демонъ надоумилъ его прямо подойти къ шкафу. Нечего и говорить, что маленькій человѣкъ, какъ м-ръ Пипкинъ, не могъ никакимъ способомъ придержать дверь изнутри, когда дюжій и широкоплечій старичина, м-ръ Лоббсъ, началъ отворять ее снаружи. Съ одного размаха растворились обѣ половинки двери, и передъ глазами старика очутился лицомъ къ лицу никто другой, какъ самъ м-ръ Пкпкинъ, трепетный и дрожащій съ головы до пятокъ. Великій Боже! Что за дикій огонь сверкнулъ въ глазахъ старика Лоббса, когда онъ выволокъ за шиворотъ бѣднаго Натаніэля и поставилъ его передъ собой!

"— Какого чорта вы тутъ дѣлаете? — закричалъ старикъ Лоббсъ страшнѣйшимъ голосомъ.

"И такъ-какъ Натаніэль Пипкинъ не могъ произнести никакого отвѣта, старикъ Лоббсъ принялся раскачивать его взадъ и впередъ минуты двѣ или три, вѣроятно, для того, чтобъ привести въ порядокъ его мысли.

"— За какимъ чортомъ вы влѣзли сюда? — ревѣлъ старикъ Лоббсъ, — ужъ не вздумали ли вы ухаживать за моею дочкой? — Не къ ней ли вы пришли?

"Вопросъ этого рода могъ быть предложенъ только ради шутки, потому что старикъ Лоббсъ никакъ не воображалъ, что школьный учитель осмѣлится забрать себѣ въ голову такую безразсудную мысль. Поэтому негодованіе его приняло страшный и отчаянный характеръ, когда бѣднякъ пролепеталъ:

"— Виноватъ, м-ръ Лоббсъ, вы угадали. Я точно пришелъ къ вашей прелестной дочкѣ. Я люблю ее, м-ръ Лоббсъ.

"— Какъ?… какъ?… — загорланилъ старикъ Лоббсъ, задыхаясь отъ припадка неистовой злобы, — и вы осмѣливаетесь говорить мнѣ это въ глаза, пустозвонный болванъ? Да я задушу… я… я…

"Какъ знать? Быть можетъ, старикъ Лоббсъ, проникнутый дикой злобой, въ самомъ дѣлѣ привелъ бы въ исполненіе эту страшную угрозу, еслибъ, къ счастью, онъ не былъ остановленъ другимъ загадочнымъ явленіемъ, котораго онъ тоже совершенно не ожидалъ. Двоюродный братецъ, выступая изъ другого шкафа, подошелъ твердымъ шагомъ къ старику и сказалъ:

"— Остановитесь, сэръ. Молодой человѣкъ, руководимый благородными и великодушными чувствами, принялъ на себя чужую вину, въ которой я откровенно готовъ признаться передъ вами. Я люблю вашу дочь, сэръ, и нарочно пришелъ сюда, чтобъ видѣться съ нею.

" Старикъ Лоббсъ, широко открылъ глаза; но едва ли не шире вытаращилъ свои глаза м-ръ Натаніэль Пипкинъ.

"— Такъ это ты?! — воскликнулъ Лоббсь, получившій, наконецъ, способность говорить.

"— Я, — отвѣчалъ молодой человѣкъ.

"— Да вѣдь я же запретилъ тебѣ ходить въ мой домъ, давно запретилъ.

"— Точно такъ, иначе — можете быть увѣрены — никакой бы нужды не было мнѣ приходить тайкомъ къ миссъ Маріи Лоббсъ, которую я обожаю.

"Съ прискорбіемъ должны мы сказать о старикѣ Лоббсѣ, что онъ уже протянулъ свою руку на пораженіе влюбленнаго кузена; но, къ счастью, въ эту минуту явилась на выручку прекрасная Марія Лоббсъ. Заливаясь горькими слезами, она удержала раздраженнаго отца и бросилась къ нему на шею.

"— Не останавливайте его, миссъ Марія, — сказалъ молодой человѣкъ. — Пусть онъ поразитъ меня, если хочетъ: моя рука ни за какія блага въ мірѣ, не подымется на сѣдую голову вашего отца.

"При этомъ кроткомъ упрекѣ старикъ отступилъ на нѣсколько шаговъ, понурилъ голову и нечаянно встрѣтился съ глазами своей дочери. Я уже намекалъ одинъ или два раза, что это были свѣтленькіе глазки, и вліяніе ихъ оказалось весьма сильнымъ даже теперь, когда они наполнились слезами. Избѣгая краснорѣчивой мольбы этихъ глазокъ, старикъ Лоббсъ отворотилъ свою голову; но тутъ же, какъ нарочно, наткнулся своимъ взоромъ на лицо лукавой Кэтъ, которая въ одно и то же время боялась за своего брата и смѣялась надъ бѣднымъ школяромъ, представляя изъ своей фигуры чудное олицетвореніе хитрой сирены, способной опутывать съ одинаковымъ искусствомъ стариковъ и молодыхъ людей. Сдѣлавъ ласковую гримасу, она взяла руку старика и прошептала ему на ухо какую-то загадочную тайну. Какъ бы то ни было, старикъ Лоббсъ улыбнулся и тутъ же пришелъ въ такое трогательное умиленіе, что крупная слеза покатилась по его щекѣ.

"Минутъ черезъ пять дѣвицы вышли изъ спальни своей подруги, перемигиваясь между собой и дѣлая чрезвычайно скромныя ужимки. Мало-по-малу всѣ развеселились, и спокойствіе возстановилось. Старикъ Лоббсъ набилъ, наконецъ, свою пѣнковую трубку и выкурилъ ее съ такимъ душевнымъ наслажденіемъ, какого не испытывалъ лѣтъ двадцать сряду.

"Натаніэль Пинкинъ, какъ мужъ благоразумный и ученый, мигомъ понялъ и сообразилъ, что смертный не устоитъ противъ судьбы. На этомъ основаніи онъ скоро подружился съ отцомъ счастливой красавицы, a тотъ еще скорѣе выучилъ его курить пѣнковую трубку. Много лѣтъ спустя, часто сиживали они вмѣстѣ въ садовой бесѣдкѣ: пили и курили, и говорили дружелюбно. Исцѣленный отъ нѣжной страсти, м-ръ Пипкинъ присутствовалъ въ качествѣ свидѣтеля при бракосочетаніи Маріи Лоббсъ съ ея двоюроднымъ братцемъ, какъ это значится въ метрической книгѣ приходской церкви. Изъ другихъ документовъ почерпнули мы извѣстіе, что въ ту самую ночь, когда праздновалась свадьба, Натаніэль Пипкинъ былъ посаженъ подъ арестъ за буйство, произведенное на улицѣ въ пьяномъ видѣ вмѣстѣ съ тонконогимъ подмастерьемъ старика Лоббса".

Глава XVIII. Объясняющая вкратцѣ два пункта: во-первыхъ, могущество истерическихъ припадковъ и, во-вторыхъ, силу обстоятельствъ

Послѣ знаменитаго бала на дачѣ м-съ Гонтеръ пикквикисты въ продолженіе двухъ сутокъ оставались въ Итансвиллѣ, терпѣливо дожидаясь извѣстій отъ своего достопочтеннаго вождя. М-ръ Тоиманъ и м-ръ Снодграсъ должны были еще разъ довольствоваться развлеченіями въ гостиницѣ "Сизаго медвѣдя", между тѣмъ какъ м-ръ Винкель, повинуясь убѣдительнымъ просьбамъ, продолжалъ украшать своимъ присутствіемъ гостепріимный домъ журналиста, посвящая всѣ свои досуги угожденіямъ и обществу прелестной леди. Случалось иной разъ, что самъ м-ръ Поттъ присоединялся къ ихъ дружелюбной бесѣдѣ. Глубоко погруженный въ умозрительныя и практическія соображенія относительно сокрушенія «Журавля» и всѣхъ безпокойныхъ враговъ добродѣтельной «Синицы», м-ръ Поттъ весьма рѣдко снисходилъ съ высоты своего умственнаго величія къ общему уровню толпы; но теперь, проникнутый истиннымъ уваженіемъ ко всѣмъ вообще сочленамъ ученѣйшаго клуба, великій человѣкъ спускался довольно часто со своего возвышеннаго пьедестала и ходилъ по ровной землѣ, примѣняясь къ понятіямъ и нравамъ обыкновенныхъ смертныхъ.

Таково было отношеніе журналиста къ своему столичному жильцу. Однажды м-ръ Винкель, упоенный сознаніемъ своего внутренняго благополучія, сидѣлъ въ столовой съ газетою въ рукахъ, сладко мечтая о счастьѣ пользоваться благосклонностью хорошенькой миледи. Вдругъ дверь столовой отворилась и затворилась съ какою-то судорожною поспѣшностью, и въ комнату вошелъ м-ръ Поттъ, красный, какъ изжаренный гусь. Легко представить изумленіе м-ра Винкеля, когда Поттъ, съ презрѣніемъ отвергнувъ его руку, заскрежеталъ зубами и прошипѣлъ задыхающимся голосомъ:

— Змій!

— Сэръ! — воскликнулъ м-ръ Винкель, судорожно вскочивъ со стула.

— Змій! — повторилъ м-ръ Потгь, возвышая и вмѣстѣ подавляя свой голосъ. — Вы змій, сэръ, пресмыкающійся змій!

Мудреная задача. Если не дальше какъ въ два часа утра вы стояли съ вашимъ пріятелемъ на самой дружеской ногѣ и если потомъ этотъ самый пріятель, увидѣвшись съ вами въ половинѣ десятаго, величаетъ васъ зміемъ, пресмыкающимся зміемъ, то, ужъ само собою разумѣется, надобно придти къ заключенію, что въ этомъ промежуточномъ времени случилась какая-нибудь непріятность, недоразумѣніе, или что-нибудь въ этомъ родѣ. Такъ, по крайней мѣрѣ, думалъ м-ръ Винкель. Онъ бросилъ на м-ра Потта изумленный взглядъ и старался разгадать по чертамъ его лица, что именно должно происходить въ его душѣ. Но разгадать нельзя было ничего, и м-ръ Винкель въ свою очередь сказалъ изступленнымъ голосомъ:

— Змій, сэръ! Змій, м-ръ Поттъ! Что вы подъ этимъ разумѣете? Вы шутите, сэръ!

— Шучу, сэръ! — воскликнулъ м-ръ Поттъ, дѣлая грозное движеніе правою рукою. — Шучу, сэръ! Но нѣтъ, я буду спокоенъ, сэръ; я буду неподвиженъ.

И въ доказательство своего спокойствія м-ръ Поттъ упалъ въ кресло, продолжая скрежетать зубами.

— Почтеннѣйшій! — сказалъ м-ръ Винкель.

— Почтеннѣйшій! — перебилъ м-ръ Поттъ. — Какъ вы смѣете называть меня почтеннѣйшимъ, сэръ? Какъ вы смѣете смотрѣть мнѣ прямо въ глаза?

— Очень хорошо, сэръ, если ужъ на то пошло, — возразилъ м-ръ Винкель, — какъ вы смѣете называть меня змѣей и смотрѣть мнѣ прямо въ лицо?

— Очень смѣю, потому что вы пресмыкающаяся змѣя, сэръ.

— Докажите это, сэръ! — съ жаромъ сказалъ м-ръ Винкель. — Докажите это!

Злобная улыбка исказила лицо почтеннаго издателя «Синицы», когда онъ вынулъ изъ кармана утренній листокъ «Журавля». Бросая газету черезъ столъ, онъ указалъ м-ру Винкелю пальцемъ на какой-то параграфъ.

М-ръ Винкель взялъ газету и прочелъ: "Всѣмъ извѣстно, что одинъ изъ нашихъ гражданъ, унижающій собою достоинство человѣка и писателя вмѣстѣ, осмѣлился, въ продолженіе послѣднихъ выборовъ, дѣлать гласно обидные и гнусные намеки на частную жизнь и дѣла послѣдняго нашего кандидата, м-ра Фицкина, который — мы смѣло утверждаемъ это — непремѣнно добьется достойной чести быть нашимъ представителемъ. Любопытно было бы знать, что собственно хотѣлъ разумѣть этотъ гнусный итансвилльскій гражданинъ? Ничего, разумѣется: злоба ослѣпила его глаза, и онъ — мы увѣрены — безъ всякаго опредѣленнаго смысла принялъ на себя позорную роль клеветника. Что сказалъ бы этотъ злодѣй, еслибъ мы, подобно ему, забывая всѣ условія приличія и чести, вздумали поднять завѣсу, которая, къ счастью, скрываетъ его частную жизнь отъ общаго осмѣянія и позора? Что подумалъ бы онъ, еслибъ мы рѣшились указать и привести въ извѣстность, и объяснить факты и такія обстоятельства, которыя, впрочемъ, безъ того извѣстны всѣмъ и каждому въ нашемъ городѣ, кромѣ этой деревянной головы, засоренной нелѣпѣйшимъ вздоромъ и хламомъ, гдѣ нѣтъ болѣе никакого мѣста для свѣтлой человѣческой мысли? Что, если мы помѣстимъ на столбцахъ нашей газеты начало остроумнаго стихотворенія, только-что полученнаго нами отъ одного изъ нашихъ почтенныхъ корреспондентовъ?

Мѣдный лобъ.

— Что значитъ этотъ припѣвъ, сэръ? — сказалъ м-ръ Поттъ торжественнымъ тономъ. — Не узнаете ли вы собственное имя въ этомъ гнусномъ пасквилѣ? И какую лучшую рифму вы можете прибрать къ слову уродъ?

— Рифму къ слову уродъ? — воскликнула м-съ Поттъ, предупредившая своимъ прибытіемъ вѣроятный отвѣтъ ошеломленнаго пикквикиста. — Неужели ты затрудняешься, мой другъ? Уродъ — м-ръ Поттъ: чего лучше? ха, ха, ха! — Здравствуйте, м-ръ Винкель: какъ ваше здоровье?

И съ этими словами м-съ Поттъ, озаренная радужною улыбкой, протянула свою руку молодому человѣку; но лишь только взволнованный пикквикистъ хотѣлъ притронуться къ нѣжнымъ пальчикамъ прелестной леди, м-ръ Поттъ грозно вскочилъ со своего мѣста.

— Прочь, сударыня, прочь! — закричалъ раздраженный издатель итансвилльской "Синицы".

— М-ръ Поттъ! — воскликнула леди.

— Несчастная! — заревѣлъ бѣшеный супругъ. — Взгляните, сударыня, на этотъ пасквиль. Кто этотъ мѣдный лобъ? Вѣдь это я, сударыня, я… "мѣдный лобъ среди семьи своей безстыдной!" Чье это имя съ тремя звѣздочками. Ваше, сударыня, ваше!

Изрыгая такимъ образомъ бѣшеное пламя, м-ръ Поттъ неистово бросилъ къ ногамъ своей супруги роковой листокъ "Журавля".

— Честное слово, сэръ, — сказала изумленная м-съ Поттъ, нагибаясь поднять листокъ. — Честное слово, сэръ.

М-ръ Поттъ невольно вздрогнулъ и обомлѣлъ подъ вліяніемъ подозрительнаго взгляда своей супруги. Съ этой минуты, казалось, мужество оставило его однажды навсегда.

Ничего, повидимому, нѣтъ и быть не можетъ страшнаго въ этой маленькой сентенціи: "Честное слово, сэръ", когда вы читаете ее на бумагѣ; но еслибъ вы видѣли и слышали, съ какимъ ужасающимъ эффектомъ были произнесены эти три слова! М-ръ Поттъ долженъ былъ понять, что мрачныя тучи собираются на домашнемъ горизонтѣ и что ему не миновать свирѣпой грозы. О, какъ онъ проклиналъ себя въ эту минуту.

Прочитавъ гнусное стихотвореніе, м-съ Поттъ испустила пронзительный крикъ и грянулась во всю длину подлѣ экрана y камина. Визгъ, топъ, барахтанье руками и ногами обнаруживали краснорѣчивѣйшимъ образомъ сущность ея истинныхъ чувствъ.

— Душенька… ангелъ!.. — восклицалъ испуганный м-ръ Поттъ, — я вѣдь не сказалъ, что вѣрю… право, мой ангелъ… я… я…

Но голосъ несчастнаго супруга утонулъ въ неистовыхъ визгахъ его дражайшей половины.

— Успокойтесь, сударыня, ради Бога, умоляю васъ, — сказалъ м-ръ Винкель.

Но отчаянные корчи и стоны заглушили его слова.

— Ангелъ мой, — говорилъ м-ръ Поттъ, — я сойду съ ума, если ты не перестанешь. Побереги свое здоровье, душенька, для меня, сдѣлай милость. Что изъ этого выйдетъ? Вѣдь насъ окружаютъ толпы народа.

Но чѣмъ усерднѣе умолялъ м-ръ Поттъ, тѣмъ сильнѣе развивался истерическій припадокъ его супруги. Трудно вообразить, чего бы не сдѣлалъ бѣдный журналистъ, чтобъ вновь возстановить спокойствіе въ своемъ домѣ; но, казалось, не было впереди ни малѣйшей надежды. М-съ Поттъ бѣсновалась все сильнѣй и сильнѣй, толпа праздныхъ зѣвакъ собиралась подъ окномъ, и горемычный редакторъ «Синицы» съ ужасомъ воображалъ свое окончательное паденіе въ общемъ мнѣніи итансвилльскихъ гражданъ.

Къ счастью, однакожъ, при особѣ м-съ Поттъ состояла тѣлохранительница, молодая леди, управлявшая собственно туалетомъ супруги журналиста; но прямою обязанностью ея было угождать и потакать всѣмъ прихотямъ, желаніямъ и склонностямъ м-съ Поттъ, какъ скоро она приходила въ столкновеніе со своимъ несчастнымъ супругомъ. Истерическіе визги на этотъ разъ своевременно достигли до ушей молодой леди, и она опрометью бросилась на мѣсто ужасной сцены, забывъ даже поправить растрепанные локоны и набросить косынку на свои плечи.

— Ахъ, Боже мой, Боже мой! — восклицала тѣлохранительница, становясь на колѣни подлѣ поверженной м-съ Поттъ. — Что съ вами, мой ангелъ, что съ вами!

— Господинъ вашъ… бездушный извергъ… охъ! — стонала истерическая леди.

М-ръ Поттъ, очевидно, готовъ былъ сдаться.

— Какъ вамъ не стыдно, сэръ! — воскликнула тѣлохранительница тономъ смиреннаго упрека. — Онъ губитъ васъ, сударыня, убьетъ, я знаю, Боже мой!

М-ръ Поттъ умилился душевно. Нападенія противоположной стороны продолжались въ систематическомъ порядкѣ.

— О, не оставляйте… не оставляйте меня, Годвина! — бормотала м-съ Поттъ, судорожно хватаясь за руки сердобольной леди. — Вы, только вы истинно привязаны ко мнѣ, мой другъ.

При этомъ трогательномъ воззваніи Годвина приготовилась разыграть трагедію собственнаго издѣлія, и первый актъ ея открылся обильнымъ пролитіемъ горькихъ слезъ.

— Никогда, моя добрая м-съ… никогда… никогда! — вопила растроганная Годвина. — Такъ ли, сэръ, вы любите свою безцѣнную супругу? Стыдно вамъ, сэръ… грѣшно и передъ людьми, и передъ Богомъ. Вы не знаете, сэръ, какъ страдаютъ отъ васъ! Раскаетесь, придетъ пора, да будетъ поздно: я всегда вамъ говорила.

Несчастный Поттъ и блѣднѣлъ, и краснѣлъ; но еще не рѣшился говорить.

— Годвина, — сказала м-съ Поттъ нѣжнымъ тономъ.

— Сударыня, — подхватила Годвина.

— Еслибъ вы знали, мой другъ, какъ я любила этого человѣка…

— О, не надрывайте своего сердца этими воспоминаніями! — сказала тѣлохранительница.

М-ръ Потъ совсѣмъ растерялся и продолжалъ стоять, какъ убитый.

— И послѣ всего этого, — рыдала м-съ Поттъ, — онъ обходится со мной, какъ злодѣй, какъ извергъ!

— Не думайте объ этомъ, мой ангелъ, — утѣшала Годвина.

— Нѣтъ, нѣтъ, я никогда этого не забуду, — продолжала м-съ Поттъ, бросаясь въ объятія своей тѣлохранительницы.

— Онъ оскорбилъ меня въ присутствіи третьяго лица… въ присутствіи едва знакомаго джентльмена. Мой братъ, поручикъ, отмститъ за меня. Насъ разведутъ, Годвина.

— Это авось образумитъ его, сударыня, — сказала Годвина.

Неизвѣстно, какія мысли пробудились въ душѣ м-ра Потта при этой угрозѣ. Не пускаясь ни въ какія разсужденія относительно возможности развода съ любезной супругой, онъ проговорилъ смиреннымъ тономъ:

— Выслушай меня, мой другъ.

Свѣжій залпъ истерическихъ взвизговъ и рыданій служилъ единственнымъ отвѣтомъ со стороны м-съ Поттъ. Несчастная леди желала знать, зачѣмъ судьба произвела ее на свѣтъ и зачѣмъ попалась она въ руки безжалостному мучителю, готовому свести ее въ преждевременную могилу.

— Другъ мой, — продолжалъ м-ръ Поттъ, — ты совсѣмъ напрасно надрываешь свое сердце. Я вовсе не думаю, чтобъ этотъ гнусный пасквиль имѣлъ какое-нибудь основаніе… никакого, мой ангелъ. Мнѣ только досадно, могу даже сказать — обидно, что эта «журавлиная» сволочь издѣвается надъ нами. Я вовсе не хотѣлъ обвинять тебя, мой ангелъ.

И м-ръ Поттъ бросилъ умоляющій взглядъ на невинную причину всей этой суматохи. Благородный пикквикистъ долженъ былъ забыть, что его называли пресмыкающимся зміемъ.

— Какія же мѣры, сэръ, вы намѣрены принять для уничтоженія печальныхъ послѣдствій нанесенной обиды? — спросилъ ободрившійся м-ръ Винкель.

— Годвина, — замѣтила м-съ Поттъ, — намѣренъ ли онъ дать публичную пощечину редактору этой гадкой газеты? Какъ вы думаете, Годвина?

— Успокойтесь, сударыня, — отвѣчала тѣлохранительница, — пощечина будетъ дана, если вы этого желаете. Непремѣнно.

— Конечно, конечно, — прибавилъ м-ръ Поттъ, съ удовольствіемъ замѣтивъ, что его супруга начинаетъ мало-по-малу приходить въ себя. — За пощечиной дѣло не станетъ.

— Когда-жъ онъ это сдѣлаетъ, Годвина? — спросила м-съ Поттъ, еще не совсѣмъ рѣшаясь покончить истерическую церемонію.

— Сегодня, мой другъ, прежде чѣмъ успѣешь ты поужинать, — сказалъ м-ръ Поттъ.

— О, Годвина! — воскликнула м-съ Поттъ, однимъ этимъ только способомъ можетъ быть возстановлена моя репутація въ свѣтѣ. Пощечина клеветнику!

— Непремѣнно, сударыня, — отвѣчала Годвина. — Какой же мужчина откажется отмстить за обиду?

М-ръ Поттъ еще разъ долженъ былъ подтвердить свое торжественное обѣщаніе, такъ какъ нельзя было покамѣстъ разсчитывать на окончательное прекращеніе истерическихъ припадковъ. Запуганная мыслью о малѣйшей возможности подозрѣнія относительно нарушеній супружескаго долга, м-съ Поттъ еще разъ десять пыталась грянуться на мягкій коверъ и непремѣнно грянулась бы, еслибъ усмиренный супругъ каждый разъ не становился на колѣни для испрашиванія помилованія. Наконецъ, м-съ Поттъ совсѣмъ угомонилась и, подавъ руку своему супругу, сѣла за столъ. М-ръ Винкель послѣдовалъ ихъ примѣру.

— Надѣюсь, м-ръ Винкель, что этотъ низкій газетчикъ не побудитъ васъ сократить ваше пребываніе въ нашемъ домѣ,- сказала м-съ Поттъ, улыбаясь сквозь слезы.

— Надѣюсь, что нѣтъ, — проговорилъ м-ръ Поттъ, желавшій отъ всей души, чтобъ его гость подавился кускомъ хлѣба въ ту самую минуту: другихъ средствъ спровадить его со двора онъ не видѣлъ. — Надѣюсь, что нѣтъ.

— Покорно васъ благодарю, — сказалъ м-ръ Винкель, — но сегодня утромъ получено отъ м-ра Пикквика письмо, гдѣ онъ приглашаетъ всѣхъ насъ немедленно отправиться къ нему въ Бери.

— Когда-жъ вы прочли это письмо? — съ безпокойствомъ спросила м-съ Поттъ.

— Я еще былъ въ постели, когда м-ръ Топманъ пришелъ ко мнѣ съ этой вѣстью.

— Стало-быть, вы ѣдете? — спросилъ м-ръ Поттъ.

– Ѣдемъ въ почтовой каретѣ.

— Но вы, конечно, воротитесь къ намъ? — сказала м-съ Поттъ.

— О, непремѣнно! — отвѣчалъ м-ръ Винкель.

— Вы совершенно увѣрены въ этомъ? — спросила м-съ Поттъ, бросивъ украдкой нѣжный взглядъ на своего гостя.

— Совершенно увѣренъ, — отвѣчалъ м-ръ Винкель.

Завтракъ прошелъ въ глубокомъ молчаніи, потому что всѣ вообще были погружены въ печальную думу. М-съ Поттъ жалѣла о близкой разлукѣ съ любезнымъ джентльменомъ; м-ръ Поттъ обдумывалъ планъ относительно будущей борьбы съ безстыднымъ «Журавлемъ»; м-ръ Винкель досадовалъ въ глубинѣ души на свое неловкое и двусмысленное положеніе въ обществѣ примирившихся супруговъ.

Пробилъ, наконецъ, желанный часъ разлуки. Повторивъ еще разъ торжественное обѣщаніе воротиться при первой возможности подъ гостепріимную кровлю, м-ръ Винкель учтиво раскланялся съ журналистомъ, пожалъ руку его супругѣ и отправился въ гостиницу къ своимъ друзьямъ.

— Если онъ еще когда-нибудь переступитъ черезъ порогъ моего дома, я отравлю его, — думалъ м-ръ Поттъ, отправляясь въ свой кабинетъ, гдѣ нужно было изострить мѣткую стрѣлу для "Журавля".

— Если еще разъ когда-нибудь я вздумаю вступить въ сношенія съ этими людьми, — думалъ м-ръ Винкель на дорогѣ къ своимъ друзьямъ, — чортъ побери, меня стоитъ тогда повѣсить на первой висѣлицѣ. Вотъ все, что я скажу.

Все было приготовлено къ дорогѣ, и уже карета стояла y крыльца. Черезъ полчаса пикквикисты катились по тѣмъ самымъ мѣстамъ, гдѣ еще такъ недавно путешествовали м-ръ Пикквикъ и Самуель Уэллеръ. М-ръ Снодграсъ составилъ поэтическое описаніе живописныхъ луговъ и полей, бывшихъ предметомъ его тщательнаго наблюденія.

М-ръ Уэллеръ, стоявшій y воротъ гостиницы "Вѣстника", встрѣтилъ съ веселымъ лицомъ путешествующихъ друзей и немедленно ввелъ ихъ въ комнату м-ра Пикквика, гдѣ они, къ величайшему изумленію, увидѣли также господъ Трунделя и Уардля. М-ръ Топманъ былъ, казалось, весьма непріятно пораженъ этою нечаянной встрѣчей.

— Какъ ваше здоровье, любезный другъ? — сказалъ старикъ Уардль, радушно пожимая руку м-ра Топмана. — Что прошло, то невозвратимо, и тужить не стоить о томъ, чего говорить нельзя. Все къ лучшему, м-ръ Топманъ, повѣрьте старику. Для нея, разумѣется, я желалъ бы такого жениха, какъ вы, но спаси васъ Аллахъ отъ такой невѣсты, какъ она. Право, я радъ, что вы не сошлись: спасибо этому Джинглю. Вы найдете для себя помоложе и почище, любезный другъ: не такъ-ли?

При этомъ утѣшеніи старикъ Уардль хлопнулъ по спинѣ горемычнаго Топмана и засмѣялся отъ чистаго сердца.

— Ну, a вы какъ, друзья мои! — продолжалъ старый джентльменъ, пожимая въ одно и то же время руки господъ Винкеля и Снодграса. — Я только что говорилъ Пикквику, что всѣ мы должны собраться на святкахъ въ моемъ домѣ. Будемъ праздновать свадьбу, друзья мои, настоящую свадьбу.

— Свадьбу! — воскликнулъ м-ръ Снодграсъ, поблѣднѣвъ, какъ полотно.

— Ну да, свадьбу. Чего-жъ вы испугались? М-ръ Трундель женится на Изабеллѣ и больше ничего.

— Только то? — сказалъ м-ръ Снодграсъ, почувствовавшій въ эту минуту, будто гора свалилась съ его плечъ. — Поздравляю васъ, м-ръ Уардль. Здоровъ ли Джой?

— Какъ откормленный быкъ. Спитъ напропалую съ утра до ночи.

— A ваша матушка? пасторъ? все ваше семейство?

— Всѣ здоровы, какъ нельзя больше.

— A гдѣ, позвольте васъ спросить, — сказалъ м-ръ Топманъ, дѣлая надъ собою нѣкоторое усиліе, — она? гдѣ, сэръ?

Предложивъ этотъ вопросъ, м-ръ Топманъ отворотилъ голову и закрылъ руками лицо.

— Она! — воскликнулъ пожилой джентльменъ, дѣлая лукавую гримасу. — Кого жъ вы разумѣете, любезный другъ?

М-ръ Топманъ, перегибаясь и переминаясь, долженъ былъ произнести имя прелестной Рахили.

— Ея ужъ нѣтъ съ нами, — сказалъ пожилой джентльменъ. — Она живетъ y дальней родни, за нѣсколько сотъ миль отъ Дингли-Делль. Общество молодыхъ дѣвицъ не нравилось моей сестрѣ, и мы снарядили ее въ путь-дорогу. — Но вотъ готовъ и обѣдъ. Вѣроятно, вы проголодались. Садитесь, господа.

За столомъ м-ръ Пикквикъ, къ величайшему ужасу и негодованію своихъ друзей, разсказалъ подробно исторію своихъ несчастныхъ похожденій въ дѣвичьемъ саду, причемъ всѣ единодушно и единогласно подвергли проклятію мошенника Джингля.

— И вотъ, господа, — заключилъ м-ръ Пикквикъ, — теперь я принужденъ хромать на одну ногу.

— Со мной вѣдь тоже случилась довольно забавная исторія, — сказалъ улыбаясь м-ръ Винкель.

И по требованію м-ра Пикквика онъ представилъ подробности относительно гнуснаго пасквиля, напечатаннаго въ безсовѣстной итансвилльской газетѣ.

Чело м-ра Пикквика постепенно хмурилось и приняло самое мрачное выраженіе подъ конецъ непріятнаго разсказа. Замѣтивъ это, почтительные сочлены хранили глубокое молчаніе, не осмѣливаясь представить съ своей стороны никакихъ замѣчаній. Наконецъ, м-ръ Пикквикъ сжалъ кулакъ и, выразительно ударивъ по столу, произнесъ слѣдующую рѣчь:

— Не странно ли, господа, не удивительно ли, что судьба, повидимому, предназначила намъ вездѣ разстраивать спокойствіе честныхъ людей, предлагающихъ намъ гостепріимство? Отчего это происходитъ? Не доказываетъ ли это, въ нѣкоторой степени, нескромность, криводушіе, наглость или, — что всего хуже, — низкую неблагодарность моихъ спутниковъ, готовыхъ безстыдно возмущать спокойствіе женскихъ сердецъ подъ всякой кровлей, гдѣ бы имъ ни было оказано радушное гостепріимство? Не значитъ ли это, спрашиваю я…

М-ръ Пикквикъ, нѣтъ сомнѣнія, представилъ бы своимъ сочленамъ образчикъ великолѣпной рѣчи, если бы въ эту самую минуту не явился въ комнату Самуэль Уэллеръ съ письмомъ въ рукахъ. Прерванный такимъ образомъ на самомъ краснорѣчивомъ мѣстѣ, ученый мужъ взялъ и вытеръ очки, надѣлъ ихъ на носъ и проговорилъ ласковымъ тономъ:

— Чего вамъ надобно, Самъ?

— Бѣгалъ сейчасъ на почту и получилъ письмо, адресованное на ваше имя, — отвѣчалъ м-ръ Уэллеръ. — Запечатано облаткой, сэръ.

— Почеркъ незнакомый, — сказалъ м-ръ Пикквикъ, открывая письмо. — Великій Боже! что это такое? Ну, да… быть не можетъ… да, да, это чья-нибудь шутка и больше ничего.

— Что это за письмо? — вскричали пикквикисты въ одинъ голосъ.

— Не умеръ ли кто-нибудь? — спросилъ старикъ Уардль, пораженный страшнымъ безпокойствомъ, выразившимся на лицѣ м-ра Пикквика.

Не отвѣчая ничего, м-ръ Пикквикъ бросилъ письмо черезъ столъ и приказалъ Топману читать вслухъ. Страшно было въ эту минуту смотрѣть на физіономію великаго человѣка, забросившаго свою голову на спинку креселъ.

М-ръ Топманъ дрожащимъ и прерывающимся голосомъ началъ читать слѣдующее письмо, написанное красивымъ почеркомъ:

"Господину Самуилу Пикквику.

"Корнгильское подворье. Августа 28.

"Годъ 1827.

"Вдова Бардль противъ Пикквика.

"Милостивый государь.

"Уполномоченные вдовою м-съ Мартою Бардль завести съ вами тяжбу по поводу нарушенія вами формальнаго обѣщанія вступить съ нею въ законный бракъ, мы имѣемъ честь извѣстить васъ, что м-съ Бардль полагаетъ свои убытки въ тысячу пятьсотъ фунтовъ стерлинговъ. Жалоба на законномъ основаніи уже поступила противъ Васъ въ Судъ, гдѣ будетъ производиться это дѣло по существующимъ законамъ. Благоволите, милостивый государь, извѣстить насъ по почтѣ объ имени Вашего лондонскаго адвоката, которому вы имѣете поручить ходатайство по вышеозначенному иску.

"Съ глубочайшимъ почтеніемъ, милостивый

"государь, имѣемъ честь быть

"Вашими покорнѣйшими слугами,

"Додсонъ и Фоггъ".

Никакое перо не въ состояніи изобразить нѣмого изумленія, съ какимъ всѣ почтенные гости и сочлены пересматривались другъ на друга и бросали потомъ изумленные взоры на достопочтеннаго президента. У всѣхъ какъ будто отнялся языкъ, и торжественное молчаніе продолжалось нѣсколько минутъ. М-ръ Топманъ первый началъ рѣчь:

— Додсонъ и Фоггъ! — повторилъ онъ машинально.

— Вдова Бардль и Пикквикъ! — сказалъ м-ръ Снодграсъ, погруженный въ глубокое раздумье.

— Возмущать спокойствіе женскихъ сердецъ! — бормоталъ м-ръ Винкель съ разсѣяннымъ видомъ.

— Это заговоръ, — сказалъ м-ръ Пикквикъ, получивъ способность говорить, — низкій заговоръ между этими алчными сутягами… какъ бишь ихъ?

— Додсонъ и Фоггь! — повторилъ м-ръ Топманъ.

— Безсовѣстные крючки! — продолжалъ м-ръ Пикквикъ. — Это ихъ затѣи, иначе быть не можетъ. М-съ Бардль къ этому неспособна, я въ этомъ увѣренъ. Сердце y нея мягкое, робкое. Смѣшно, право смѣшно!

— Ну, конечно, вы можете лучше всѣхъ судить о сердцѣ м-съ Бардль, — проговорилъ старикъ Уардль съ насмѣшливой улыбкой. — Нѣтъ, почтеннѣйшій, я готовъ присягнуть, что Додсонъ и Фоггъ получше нась съ вами знаютъ женскія сердца.

— Чего-жъ они хотятъ отъ меня? — сказалъ м-ръ Пикквикъ.

— Повыцарапать денегъ изъ вашего кармана — вотъ и все тутъ, — сказалъ м-ръ Уардль.

— Удивительная наглость! И кто слышалъ когда, чтобы я говорилъ съ нею иначе, какъ обыкновенно говоритъ жилецъ со своей хозяйкой? — продолжалъ м-ръ Пикквикъ. — Кто когда-либо видѣлъ меня съ нею? Даже мои друзья, почтенные члены моего клуба…

— Одинъ разъ, впрочемъ… — замѣтилъ м-ръ Топманъ.

М-ръ Пикквикъ измѣнился въ лицѣ.

— Ну, тутъ должна быть закорючка, — сказалъ старикъ Уардль. — Посмотримъ, что такое.

М-ръ Топманъ устремилъ робкій взглядъ на президента.

— Подозрительнаго, однакожъ, тутъ ничего не могло быть, — сказалъ м-ръ Топманъ, — только вотъ видите… право, я не знаю, какъ это случилось! Представьте, однакожъ, мы видѣли м-съ Бардль въ объятіяхъ м-ра Пикквика.

— Силы небесныя! — воскликнулъ м-ръ Пикквикъ, пораженный внезапнымъ воспоминаніемъ. — Какое страшное стеченіе обстоятельствъ! Такъ точно: она лежала на моихъ рукахъ!

— И почтенный другъ нашъ старался нѣжнымъ голосомъ смягчить ея горе, — сказалъ м-ръ Винкель съ лукавой усмѣшкой.

— Правда, — сказалъ м-ръ Пикквикъ, — отпереться не могу.

— Ну, братъ Пикквикъ, попался, любезнѣйшій! — подхватилъ старикъ Уардль. — Дѣло принимаетъ серьезный оборотъ. Ахъ ты, старый ловеласъ!

И онъ залился самымъ добродушнымъ смѣхомъ, отъ котораго чуть не задрожали стекла буфета.

— Страшное стеченіе обстоятельствъ, — воскликнулъ м-ръ Пикквикъ, облокачиваясь подбородкомъ на свои руки. — Винкель, Топманъ, прошу извинить меня за выходки, обращенныя мною противъ васъ. Беру назадъ всѣ свои слова. Что дѣлать? Всѣ мы — несчастныя жертвы обстоятельствъ. Такова судьба!

Закрывъ руками свое лицо, м-ръ Пикквикъ погрузился въ глубокую думу. Старикъ Уардль наблюдалъ ужимки и косвенные взгляды пикквикистовъ.

— Надобно, однакожъ, привести въ извѣстность это гнусное дѣло, — сказалъ м-ръ Пикквикъ, поднимая голову и ударивъ кулакомъ но столу. — Я долженъ увидѣться съ этимъ Додсономъ и Фоггомъ. Ѣду завтра въ Лондонъ.

— Не завтра, почтенный, — сказалъ старикъ Уардль, — ты слишкомъ хромъ для ѣзды на почтовыхъ.

— Ну, такъ послѣзавтра.

— A послѣзавтра — первое сентября, и мы отправляемся на охоту въ помѣстье сэра Джоффри Маннинга. Ты, по крайней мѣрѣ, долженъ принять участіе въ нашемъ завтракѣ.

— Въ такомъ случаѣ поѣздка въ Лондонъ отлагается на два дня, — сказалъ м-ръ Пикквикъ. На третій будетъ четвергъ. — Самуэль!

— Что прикажете?

— Возьмите два мѣста въ дилижансѣ на утро четверга — для себя и для меня.

— Слушаю, сэръ.

Проговоривъ это, м-ръ Уэллеръ выступилъ на улицу медленнымъ шагомъ, запустивъ руки въ карманы и устремивъ глаза въ землю.

— Вѣдь вотъ оно, подумаешь, не было печали, да черти накачали, — говорилъ м-ръ Уэллеръ, отправившійся исполнять порученіе своего господина. — Неужто въ самомъ дѣлѣ водились y него шашни съ этой пучеглазой вдовой?… Странные люди: всегда съ ними какая-нибудь исторія! Впрочемъ, быть не можетъ: онъ къ этому неспособенъ.

И, продолжая философствовать въ этомъ духѣ, м-ръ Самуэль Уэллеръ пришелъ, наконецъ, въ контору дилижансовъ.

Глава XIX. Веселое начало и печальный конецъ

Не думая и не гадая объ ужасныхъ приготовленіяхъ, которыя дѣлалъ безпокойный человѣкъ на первое сентября, беззаботныя птички весело встрѣтили этотъ день и привѣтствовали общимъ хоромъ тихое утро, озаренное яркими лучами солнца. Молодыя куропатки извивались и порхали между колосьями сжатой нивы, предаваясь всѣмъ утѣхамъ, свойственнымъ юнымъ лѣтамъ, между тѣмъ какъ старые друзья ихъ, бросая философскій взглядъ на проказы юныхъ птенцовъ, спокойно сидѣли на своихъ мѣстахъ, согрѣвая свою кровь подъ вліяніемъ живительныхъ лучей. Спокойные настоящимъ, невинные птенцы отнюдь не предчувствовали ужасной судьбы, уже тяготѣйшей надъ ихъ головами. Счастливое невѣдѣніе! Не часто ли и мы… мы, которые… но это вздоръ: обратимся къ дѣлу.

На простомъ языкѣ это значитъ, что наступило превосходное рѣдкое утро, такъ что никто не могъ подумать, что уже совсѣмъ пролетѣло англійское лѣто. Заборы, поля, деревья, долины представляли очарованному глазу разнообразные переливы глубокой, роскошной зелени: ни одинъ листокъ не пожелтѣлъ, не упалъ на мягкую землю, и не было нигдѣ ни малѣйшихъ признаковъ осеннихъ опустошеній. Солнце горѣло ярко на безоблачномъ небѣ; воздухъ наполнялся пѣніемъ птицъ и жужжаніемъ насѣкомыхъ; сады, луга и огороды еще пестрѣли миріадами цвѣтовъ, омытыхъ теперь серебристою росою. Вездѣ и на всемъ глубокіе слѣды прекраснаго лѣта, полнаго роскошной жизни.

Таково было утро, когда открытая коляска подкатила къ воротамъ огороженнаго поля, гдѣ стояли высокій дюжій лѣсничій и оборванный мальчишка въ кожаныхъ штанахъ. Въ коляскѣ сидѣли пикквикисты, — за исключеніемъ м-ра Снодграса, который предпочелъ остаться дома, — м-ръ Уардль и м-ръ Трундель. Самуэль Уэллеръ вмѣстѣ съ кучеромъ засѣдалъ на козлахъ.

Лѣсничій и мальчишка, сопровождаемые парою лягавыхъ, держали на своихъ плечахъ кожаные мѣшки огромнаго размѣра.

— Неужели, — шепнулъ м-ръ Винкель на ухо старику Уардлю, — неужели они думаютъ, что мы наполнимъ до верха эти огромные мѣшки? Гдѣ взять столько дичиі

— Вотъ забавный вопросъ! — воскликнулъ старикъ Уардль. — Дичи пропасть въ этихъ мѣстахъ, была бы охота стрѣлять. Вы наполните одинъ мѣшокъ, a я другой, и если не хватитъ мѣста, можно, пожалуй, помѣстить цѣлую дюжину въ карманѣ нашихъ охотничьихъ сюртуковъ.

М-ръ Винкель, выходя изъ коляски, не счелъ нужнымъ представить особыхъ замѣчаній на этотъ отвѣтъ; но онъ думалъ про себя: — "Если эти ребята будутъ ждать на открытомъ воздухѣ, пока я наполню одинъ изъ этихъ мѣшковъ, имъ придется, безъ всякаго сомнѣнія, нажить такую лихорадку, отъ которой не вылѣчитъ ихъ ни одинъ докторъ въ мірѣ.

— Цссъ, «Юнона», цссъ, "Старая-Дѣвчонка"; лежать, «Дафна», лежать, — говорилъ м-ръ Уардль, лаская лягавыхъ собакъ. — Сэръ Джоффри еще въ Шотландіи, Мартынъ?

Высокій лѣсничій далъ утвердительный отвѣтъ и взглянулъ съ нѣкоторымъ недоумѣніемъ на м-ра Винкеля, державшаго свое ружье такимъ образомъ, какъ будто оно само собою должно было выстрѣлить изъ его кармана. М-ръ Топманъ между тѣмъ съ видимымъ опасеніемъ смотрѣлъ на курокъ, какъ будто не совсѣмъ понимая, къ чему служитъ эта вещица.

— Мои пріятели, Мартынъ, еще не совсѣмъ навострились въ занятіяхъ этого рода, — сказалъ м-ръ Уардль, замѣтивъ недоумѣніе лѣсничаго. — Вѣкъ живи, вѣкъ учись, — говоритъ пословица: немножко практики и — они сдѣлаются чудесными стрѣлками. Впрочемъ, пріятель мой Винкель уже имѣетъ нѣкоторый навыкъ.

М-ръ Винкель улыбнулся при этомъ комплиментѣ и скромно потупилъ глаза, причемъ его ружье приняло такое мистическое положеніе, что, будь оно заряжено, — м-ръ Винкель непремѣнно палъ бы мертвый на зеленую траву.

— Вы, однакожъ, не извольте держать этакъ свое ружьецо, если будетъ въ немъ зарядъ, — сказалъ высокій лѣсничій довольно грубымъ тономъ, — не то, сэръ, долго ли до грѣха: вы какъ разъ подстрѣлите кого-нибудь изъ насъ.

Покорный этому наставленій, м-ръ Винкель, перемѣняя позу, дотронулся весьма неловко до головы м-ра Уэллера.

— Эге! — сказалъ Самуэль, подымая свалившуюся шляпу и потирая свой високъ, — если этакъ все пойдетъ y васъ, м-ръ Винкель, вы съ одного выстрѣла наполните пустой мѣшокъ, да еще останется малая толика для кармановъ.

Здѣсь мальчишка въ кожаныхъ штанахъ залился неумолкаемымъ смѣхомъ, стараясь между тѣмъ смотрѣть на какой-то посторонній предметъ, пробудившій будто бы его нескромную веселость. М-ръ Винкель величественно нахмурилъ брови.

— Куда велѣли вы, Мартынъ, принести нашу закуску? — спросилъ м-ръ Уардль.

— Я сказалъ, сэръ, мальчишкѣ, чтобы онъ притащилъ корзинку на Красный холмъ ровно въ двѣнадцать часовъ.

— Что это за Красный холмъ? Другое помѣстье сэра Джоффри?

— Нѣтъ, сэръ, тамошнее поле принадлежитъ капитану Больдвигу. Мѣсто очень спокойное: никто намъ не помѣшаетъ.

— Очень хорошо, — сказалъ старикъ Уардль. — Теперь, господа, чѣмъ скорѣе, тѣмъ лучше. Стало быть, вы, Пикквикъ, пріѣдете къ намъ въ двѣнадцать часовъ?

Однакожъ, м-ру Пикквику хотѣлось бы присутствовать на самомъ мѣстѣ охоты, тѣмъ болѣе, что онъ чрезвычайно безпокоился насчетъ жизни и костей своихъ любезныхъ сочленовъ. Къ тому же было весьма непріятно возвратиться назадъ въ такое прекрасное утро, обѣщавшее множество наслажденій на открытомъ полѣ. Поэтому отвѣтъ ученаго мужа былъ произнесенъ весьма нерѣшительнымъ и даже печальнымъ тономъ:

— Какъ же это, господа? Я вѣдь думалъ…

— Развѣ онъ не стрѣляетъ, сэръ? — спросилъ длинный лѣсничій.

— Нѣтъ. Къ тому же онъ хромаетъ на одну ногу, — отвѣчалъ м-ръ Уардль.

— Мнѣ бы, однакожъ, очень хотѣлось быть съ вами вмѣстѣ, господа, — замѣтилъ м-ръ Пикквикъ.

Продолжительная пауза.

— Не распорядиться ли вотъ какъ, господа, — сказалъ мальчишка въ кожаныхъ штанахъ, — y насъ, по другую сторону забора, есть небольшая телѣжка, гдѣ было бы очень удобно сидѣть этому джентльмену. Его слуга можетъ везти за нами эту телѣжку.

— Славно сказано, — подхватилъ м-ръ Уэллеръ, пламенно желавшій и самъ присутствовать на мѣстѣ охоты. — Мальчуганъ, я вижу, уменъ какъ бѣсенокъ. Я пойду за телѣжкой.

Но здѣсь возникло непредвидѣнное затрудненіе. Длинный лѣсничій рѣшительно протестовалъ противъ введенія на сцену человѣка съ телѣжкой, доказывая весьма основательно, что это будетъ непростительнымъ нарушеніемъ всѣхъ правилъ охоты.

Нашлись, однакожъ, средства побѣдоносно отклонить возраженія этого рода. Длинный лѣсничій облегчилъ свою душу, во-первыхъ, тѣмъ, что далъ сильный подзатыльникъ находчивому юношѣ, подавшему первую мысль насчетъ ненавистной телѣжки, a во-вторыхъ — ему обѣщали двойную порцію водки съ прибавленіемъ двухъ шиллинговъ на похмѣлье. Послѣ всѣхъ этихъ переговоровъ общество двинулось съ мѣста. Лѣсничій и м-ръ Уардль пошли впередъ; м-ръ Пикквикъ въ маленькой телѣжкѣ замыкалъ собой арьергардъ. Телѣжку везъ, разумѣется, м-ръ Самуэль Уэллеръ.

— Остановитесь, Самъ! — вскричалъ м-ръ Пикквикъ, доѣхавшій благополучно до половины перваго поля.

— Что такое? — спросилъ Уардль.

— Я не двинусь съ мѣста, — сказалъ м-ръ Пикквикъ рѣшительнымъ тономъ, — не двинусь съ мѣста, если Винкель будетъ этакъ нести свое ружье.

— Какъ же я долженъ нести? — спросилъ несчастный Винкель.

— Оборотите его дуломъ къ землѣ,- сказалъ м-ръ Пикквикъ.

— Но это будетъ не по охотничьи, — возразилъ м-ръ Бинкель.

— Ничего не хочу знать, — отвѣчалъ взволнованный м-ръ Пикквикъ, — y меня вовсе нѣтъ охоты отправиться на тотъ свѣтъ изъ за соблюденія вашихъ охотничьихъ приличій.

— Готовъ биться объ закладъ, что первый выстрѣлъ этого джентльмена обрушится на нашу голову, — проворчалъ долговязый лѣсничій.

— Ну, что за вздоръ… право! — говорилъ бѣдный Винкель, оборачивая свое ружье дуломъ въ землю.

— Нечего теперь бояться за свои кости, — замѣтилъ м-ръ Уэллеръ.

И телѣжка опять двинулась впередъ.

— Остановитесь! — сказалъ м-ръ Пикквикъ, проѣхавъ не болѣе десяти шаговъ.

— Что еще? — спросилъ Уардль.

— Топмана ружье грозитъ бѣдой, — сказалъ м-ръ Пикквикъ, — я это вижу.

— Какой бѣдой! — воскликнулъ м-ръ Топманъ

— Вы можете застрѣлить кого-нибудь изъ насъ. Послушайте, господа, мнѣ очень совѣстно; но я принужденъ замѣтить опять, что не двинусь съ мѣста, если Топманъ не согласится держать свое ружье такъ же, какъ Винкель.

— Я готовъ, сэръ, подать вамъ такой же совѣтъ, — сказалъ лѣсничій, — или вы можете всадить пулю въ свой собственный жилетъ.

М-ръ Топманъ, съ обязательной поспѣшностью, повернулъ свое ружье, и успокоенное общество снова двинулось впередъ.

Вдругъ собаки остановились, какъ вкопанныя, и вмѣстѣ съ ними остановился лѣсничій.

— Что съ ними сдѣлалось? — шепнулъ м-ръ Винкель. — Какъ странно онѣ стоятъ!

— Молчите, — сказалъ Уардль, — развѣ вы не видите, что онѣ указываютъ?

— Указываютъ! — повторилъ м-ръ Винкель и тутъ же принялся озираться вокругъ, ожидая увидѣть гдѣ-нибудь прекрасный ландшафтъ, на который по его соображеніямъ, должны были указывать чуткія собаки. — Ничего не вижу, право. На что-жъ онѣ указываютъ?

Послышался рѣзкій внезапный шумъ, заставившій м-ра Винкеля отскочить назадъ, какъ будто онъ боялся застрѣлить себя. — Бацъ — бацъ! Дымъ выпорхнулъ изъ двухъ ружей и разсѣялся въ воздушномъ пространствѣ.

— Гдѣ онѣ? — закричалъ м-ръ Винкель, суетливо осматриваясь во всѣ стороны и перебѣгая отъ одного мѣста къ другому. — Гдѣ онѣ? Скажите, куда мнѣ палить. Гдѣ онѣ, пострѣлъ ихъ побери, гдѣ онѣ?

— Гдѣ онѣ! — сказалъ Уардль, поднимая двухъ птицъ, положенныхъ собаками y его ногъ. — Какъ гдѣ? Вотъ онѣ.

— Нѣтъ, нѣтъ, я говорю про другихъ! — кричалъ отуманенный м-ръ Винкель.

— Ну, тѣхъ уже не догнать намъ съ вами, — холодно сказалъ Уардль, заряжая опять свое ружье.

— Минутъ черезъ пять, я полагаю, налетитъ другая стая, — сказалъ длинный лѣсничій, — если этотъ господинъ теперь же начнетъ спускать курокъ, ружье авось выстрѣлитъ y него въ самую пору.

— Ха! ха! ха! — залился м-ръ Уэллеръ.

— Самуэль, — сказалъ м-ръ Пикквикъ, бросая сострадательный взглядъ на несчастнаго сочлена, приведеннаго въ крайнее смущеніе нескромными выходками.

— Что прикажете, сэръ?

— Перестаньте хохотать.

— Слушаю, сэръ.

И м-ръ Уэллеръ, поджавъ животъ, принялся выдѣлывать позади телѣжки самыя уморительныя гримасы къ величайшему наслажденію мальчишки въ кожаныхъ штанахъ, который безъ церемоніи принялся хохотать во все горло, за что и получилъ толчокъ отъ долговязаго лѣсничаго, воспользовавшагося этимъ случаемъ, чтобы скрыть свою собственную неудержимую веселость.

— Браво, любезный другъ! — воскликнулъ старикъ Уардль, обращаясь къ м-ру Топману, — вы-таки выстрѣлили на всякій случай.

— О, да, — отвѣчалъ м-ръ Топманъ, проникнутый сознаніемъ собственнаго достоинства, — я выстрѣлилъ!

— И очень хорошо. Въ другой разъ, авось, попадете во что-нибудь, если пристальнѣе будете смотрѣть. Не мудрено вѣдь?

— Совсѣмъ не мудрено, — сказалъ м-ръ Топманъ, — только я чуть не отскочилъ назадъ, когда прикладомъ ударило меня въ плечо. Я вовсе не думалъ, чтобы могли такъ брыкаться эти огнестрѣльныя штучки.

— Ничего, любезный другъ, скоро привыкнете, — сказалъ улыбаясь старый джентльменъ. — Ну, теперь въ походъ. Что телѣжка?

— Готова, сэръ.

— Пошевеливайтесь.

— Держитесь крѣпче, сэръ, — сказалъ Самуэль, принимаясь за свое дѣло.

— Держусь, — отвѣчалъ м-ръ Пикквикъ.

И общество скорыми шагами пошло впередъ. Разъ только должны были они остановиться y плетня при переправѣ на другое поле. Съ помощью своихъ учениковъ м-ръ Пикквикъ благополучно перелѣзъ черезъ плетень, и еще благополучнѣе м-ръ Уэллеръ перебросилъ походную телѣжку.

— Теперь, м-ръ Винкель, — сказалъ старикъ Уардль, — совѣтую вамъ идти подлѣ меня. Смотрите, не опоздайте въ другой разъ.

— Нѣтъ, ужъ теперь не опоздаю, — сказалъ м-ръ Винкель. — Что? Не указываютъ ли онѣ?

— Покамѣстъ еще нѣтъ. Идите тише.

Все было тихо и спокойно, если бы м-ръ Винкель производя какую-то запутанную эволюцію со своимъ ружьемъ, не выстрѣлилъ совсѣмъ нечаянно въ одну изъ критическихъ минутъ черезъ голову мальчишки, въ то самое мѣсто, гдѣ могъ бы быть мозгъ длиннаго лѣсничаго, если бы онъ подвернулся вмѣсто вертляваго мальчика.

— Какой чортъ надоумилъ васъ на эту штуку? — сказалъ старикъ Уардль, когда птицы, безъ малѣйшаго вреда, разлетѣлись по воздушному пространству.

— Въ жизнь не видалъ я такого гадкаго ружья, — отвѣчалъ бѣдный Винкель, съ недоумѣніемъ и досадой разсматривая курокъ, какъ будто въ устройствѣ его заключалась какая-нибудь важная ошибка. — Оно стрѣляетъ само собою, провалъ его возьми!

— Само собою! — повторилъ Уардль сердитымъ тономъ. — Этакъ, пожалуй, оно само собою убьетъ кого-нибудь изъ вашихъ рукъ.

— Этого, авось, намъ недолго дожидаться, — замѣтилъ долговязый лѣсничій пророческимъ тономъ.

— Что вы хотите сказать этимъ? — сердито спросилъ м-ръ Винкель.

— Ничего, сэръ, будьте спокойны, — отвѣчалъ лѣсничій, — я человѣкъ одинокій, a мать этого мальчика исходатайствуетъ пенсію отъ сэра Джоффри, если сынъ ея будетъ убитъ на его землѣ. — Заряжайте свое ружье, сэръ, заряжайте.

— Отнимите y него ружье! — закричалъ м-ръ Пикквикъ изъ своей телѣжки, пораженный ужасомъ при этихъ мрачныхъ предсказаніяхъ лѣсничаго. — Эй, кто-нибудь! Отнимите y него ружье!

Никто, однакожъ, не хотѣлъ повиноваться грозному приказанію ученаго мужа. М-ръ Винкель бросилъ на него возмущенный взглядъ и спокойно зарядилъ ружье. Общество опять пошло впередъ.

Основываясь на запискахъ м-ра Пикквика, мы обязаны здѣсь довести до свѣдѣнія читателей, что м-ръ Топманъ вообще обнаружилъ въ настоящемъ случаѣ гораздо болѣе проницательности и благоразумія, чѣмъ м-ръ Винкель, что, впрочемъ, отнюдь не можетъ относиться къ униженію достоинствъ этого послѣдняго джентльмена. М-ръ Винкель изслѣдовалъ полевое искусство со всѣхъ сторонъ и справедливо заслужилъ въ этомъ отношеніи громкую извѣстность; но м-ръ Пикквикъ основательно замѣчаетъ, что теорія и практика — двѣ вещи совершенно разныя и нерѣдко даже противорѣчащія одна другой. Дознано съ незапамятныхъ временъ продолжительнымъ рядомъ вѣковъ, что многіе отличные философы, яркія свѣтила мудрости на ея теоретическомъ горизонтѣ, оказывались совершенно неспособными для практической жизни.

Процессъ м-ра Топмана, подобно многимъ возвышеннымъ открытіямъ, былъ самъ въ себѣ чрезвычайно простъ и ясенъ. Съ быстротою и проницательностью геніальнаго человѣка, онъ вдругъ понялъ и сообразилъ, что надобно въ настоящемъ случаѣ держаться двухъ существенныхъ пунктовъ: должно, во-первыхъ, палить такимъ образомъ, чтобы не сдѣлать вреда своимъ собственнымъ костямъ, и во-вторыхъ, палить такъ, чтобы не было никакой опасности для присутствующихъ. При соблюденіи этихъ двухъ условій, остаётся только — зажмурить глаза какъ можно крѣпче и выпалить на воздухъ.

Случилось однажды, что м-ръ Топманъ, послѣ успѣшнаго выполненія всѣхъ этихъ условій, открылъ глаза и увидѣлъ въ воздухѣ застрѣленную куропатку, падавшую на землю. При этомъ онъ уже хотѣлъ принести обычное поздравленіе м-ру Уардлю, какъ вдругъ этотъ джентльменъ, подбѣжавъ къ нему, съ жаромъ схватилъ его руку.

— Это вы, Топманъ, подстрѣлили? — вскричалъ м-ръ Уардль.

— Нѣтъ, — сказалъ м-ръ Топманъ, — нѣтъ!

— Не запирайтесь, Топманъ, вы… вы… я видѣлъ собственными глазами, я наблюдалъ, какъ вы мѣтили, и могу васъ увѣрить, лучшій охотникъ въ мірѣ не обнаружитъ высшаго искусства. A я, скажите пожалуйста, воображалъ, что вы совершенный новичокъ въ этомъ дѣлѣ. Нѣтъ, Топманъ, теперь меня не проведете.

Напрасно м-ръ Топманъ протестовалъ съ улыбкой самоотверженія, что онъ не бралъ ружья въ руки до этой поры: эта самая улыбка служила, нѣкоторымъ образомъ, обличеніемъ въ притворствѣ. Съ этой минуты слава м-ра Топмана утвердилась на прочномъ основаніи однажды навсегда.

Намъ извѣстно изъ достовѣрныхъ источниковъ, что многія блестящія славы въ этомъ подлунномъ мірѣ пріобрѣтаются съ такою же легкостью, съ какою м-ръ Топманъ, зажмуривъ глаза, подстрѣлилъ легкомысленную куропатку. Это въ скобкахъ.

Между тѣмъ м-ръ Винкель надувался, пыхтѣлъ и кряхтѣлъ, не отличившись во все время ни однимъ знаменитымъ подвигомъ, достойнымъ внесенія въ памятную книгу. Заряды его иной разъ летѣли къ облакамъ безъ всякой опредѣленной цѣли, и въ другой — направлялись по низменнымъ пространствамъ, подвергая опасности жизнь двухъ лягавыхъ собакъ. Какъ фантастическая стрѣльба, подчиненная порывамъ поэтическаго вдохновенія, экзерсиція м-ра Винкеля была, конечно, интересна и въ высшей степени разнообразна, но во всякомъ случаѣ не имѣла никакой важности, какъ занятіе, обращенное на предметъ житейскій. Пуля, говорятъ, виноватаго находитъ всегда, и это едва ли не аксіома въ стратегическомъ искусствѣ. Принимая въ соображеніе это обстоятельство, мы невольно придемъ къ заключенію, что куропатки, въ которыхъ мѣтилъ м-ръ Винкель, ни въ чемъ не провинились передъ его особой.

— Ну что, — сказалъ м-ръ Уардль, подходя къ миніатюрной телѣжкѣ и отирая потъ со своего веселаго чела, — жаркій день, а?

— Да, да, — сказалъ м-ръ Пикквикъ, — солнце прожигаетъ насквозь даже меня. Не понимаю, какъ вы переносите этотъ зной.

— Жарко, нечего сказать. Теперь, я думаю, ужъ слишкомъ двѣнадцать. — Видите вы этотъ зеленый холмъ?

— Вижу.

— Тамъ мы станемъ закусывать, и вонъ ужъ, кажется, мальчишка притащилъ корзину. Аккуратенъ, пострѣлъ, какъ часовая стрѣлка.

— Славный парень, — сказалъ м-ръ Пикквикъ съ радостнымъ лицомъ. — Я подарю ему шиллингъ. Ну, Самуэль, пошевеливайтесь.

— Держитесь крѣпче, — отвѣчалъ м-ръ Уэллеръ, обрадованный перспективой угощенія. — Прочь съ дороги, кожаный чертенокъ. "Если ты цѣнишь во что-нибудь мою драгоцѣнную жизнь, не опрокидывай меня, болванъ", какъ говорилъ своему кучеру одинъ джентльменъ, когда везли его въ Тайбернъ [5].

И, ускоривъ свой бѣгъ до лошадиной рыси, м-ръ Уэллеръ мигомъ привезъ своего господина на зеленый холмъ, гдѣ стояла красивая корзинка, которую онъ и началъ развязывать съ величайшей поспѣшностью.

— Пирогъ съ телятиной, — сказалъ м-ръ Уэллеръ, разсуждая самъ съ собой, при разгруженіи корзинки. — Хорошая вещь — этотъ пирогъ съ телятиной, если леди, которая готовила его, знаетъ, что это не кошка; a я увѣренъ, что знаетъ. Оно и то сказать, теленокъ почти все то же, что котенокъ, и сами пирожники иной разъ не видятъ тутъ ни малѣйшей разницы.

— Вы это почему знаете? — спросилъ м-ръ Пикквикъ.

— Еще бы! Я вѣдь, сэръ, прошелъ, что называется, сквозь огонь и воду на своемъ вѣку! — отвѣчалъ м-ръ Уэллеръ, притронувшись къ полямъ своей шляпы. — Однажды, сэръ, имѣлъ я честь квартировать въ томъ же домѣ, гдѣ жилъ пирожникъ со своимъ подмастерьемъ. Былъ онъ, что называется, забубенный малый и мастачилъ пироги изъ всякой дряни. Разъ какъ-то прихожу я къ нему въ пекарню, когда ужъ мы съ нимъ стояли на короткой ногѣ, прихожу да и говорю: — "Здравствуйте, м-ръ Бруксъ". — Здравствуйте, м-ръ Уэллеръ, — говоритъ онъ. — "Какъ много y васъ кошекъ, м-ръ Бруксъ!" — говорю я. — Да, таки нешто, есть малая толика, — говоритъ онъ, — разводимъ съ успѣхомъ. — "Должно быть, вы очень любите кошекъ?" — говорю я. — Нѣтъ, — говоритъ онъ, подмигивая мнѣ,- другіе джентльмены ихъ любятъ. Теперь, впрочемъ, мы приберегаемъ ихъ къ зимѣ. — "Къ зимѣ! "- говорю я. — Да, — говоритъ онъ, — къ зимѣ, м-ръ Уэллеръ: осенью мясо не въ ходу. — "Какъ? — говорю я, — что вы подъ этимъ разумѣете, м-ръ Бруксъ? " — Разумѣю? — говоритъ онъ, — мясники, видите ли, большіе скалдырники: я не имѣю съ ними никакого дѣла. Посмотрите, м-ръ Уэллеръ, — говоритъ онъ, крѣпко пожимая мою руку, — вы человѣкъ добрый, м-ръ Уэллеръ: сора изъ избы не вынесете, a вѣдь, сказать вамъ по секрету, всѣ эти пирожки начинены кошачьими кишками. Эти благородные звѣрьки замѣняютъ y меня телятину, баранину, зайчину иной разъ, смотря по обстоятельствамъ. Бифстексъ, котлеты, жареныя почки, соусы съ трюфелями: все это приготовляется y меня изъ кошачьяго мяса, м-ръ Уэллеръ. Джентльмены кушаютъ, облизываются да похваливаютъ, a я себѣ и въ усъ не дую!

— Должно быть, онъ большой пройдоха, этотъ Бруксъ! — сказалъ м-ръ Пикквикъ, подернутый легкою дрожью.

— Да, сэръ, большой мошенникъ! — отвѣчалъ м-ръ Уэллеръ, продолжая опоражнивать корзинку. — Пирожки y него — что въ ротъ, то спасибо: деликатесъ! Копченый языкъ… ну, и это не дурно, если только не женскій языкъ. Хлѣбъ, ветчина, холодная говядина въ кускахъ — очень хороша.- A что въ этихъ кувшинахъ, мальчуганъ?

— Въ одномъ пиво, — отвѣчалъ черномазый мальчишка, снимая съ своихъ плечъ два большихъ кувшина, перевязанныхъ ремнемъ, — въ другомъ — холодный пуншъ.

— Вотъ этого только и недоставало на тощій желудокъ, — сказалъ м-ръ Уэллеръ, обозрѣвая съ видимымъ удовольствіемъ лакомыя блюда, разставленныя въ правильной перспективѣ на зеленой травѣ. — Ну, джентльмены, милости просимъ за работу.

Въ другомъ приглашеніи не оказалось нужды. Проголодавшіеся джентльмены, вооруженные вилками и ножами, окружили разгруженную корзинку, между тѣмъ какъ м-ръ Уэллеръ, долговязый лѣсничій и двое мальчишекъ, усѣлись на травѣ въ недалекомъ разстояніи. Старый развѣсистый дубъ представлялъ очаровательный пріютъ для этой группы, тогда какъ передъ глазами ея на огромное пространство разстилались зеленые луга, украшенные по мѣстамъ разрастающимся лѣсомъ.

— Какъ здѣсь хорошо, Боже мой, какъ здѣсь хорошо! — воскликнулъ м-ръ Пикквикъ, высвободившійся наконецъ изъ-подъ жгучаго вліянія солнечныхъ лучей, запечатлѣвшихъ яркіе признаки загара на его выразительномъ лицѣ.

— Да, любезный другъ, здѣсь очень недурно, — сказалъ старикъ Уардль. — Не угодно ли стаканъ пунша?

— Съ величайшимъ удовольствіемъ.

И это удовольствіе яркими чертами изобразилось на щекахъ ученаго мужа, когда онъ опорожнилъ свой стаканъ.

— Хорошо, — сказалъ м-ръ Пикквикъ, облизывая губы, — очень хорошо. Не мѣшаетъ еще стаканчикъ. Прохладно, очень прохладно… Ну, господа, — продолжалъ м-ръ Пикквикъ, нагибая кувшинъ съ холоднымъ пуншемъ, — я намѣренъ теперь предложить тостъ за здоровье нашихъ друзей на Дингли-Делль. Да здравствуютъ красавицы Дингли-Делль!

Тостъ былъ принятъ съ громкими рукоплесканіями.

— Знаете ли, что я выдумалъ, господа, — сказалъ м-ръ Винкель, посылая въ ротъ кусокъ ветчины. — Я привѣшу къ столбу застрѣленную куропатку и буду въ нее стрѣлять, отступивъ сперва только на два шага и потомъ постепенно увеличивая пространство. Это будетъ превосходная практика, и впередъ, вы увидите, что я не сдѣлаю ни одного промаха.

— На своемъ вѣку, сэръ, — перебилъ м-ръ Уэллеръ, — я зналъ одного джентльмена, который именно, какъ изволите говорить, началъ стрѣлять въ двухъ шагахъ; только послѣ перваго выстрѣла птица его совсѣмъ пропала, такъ что не доискались отъ нея ни одного пера.

— Самуэль, — сказалъ м-ръ Пикквикъ.

— Что прикажете?

— Вы сдѣлаете хорошо, если оставите свои анекдоты до другого времени.

— Слушаю, сэръ.

Здѣсь м-ръ Уэллеръ принялся моргать обоими глазами съ такимъ уморительно-остроумнымъ искусствомъ, что мальчишки, поджавъ животы, должны были приникнуть къ землѣ своими головами. Самъ степенный лѣсничій не могъ никакимъ образомъ скрыть отъ взоровъ публики своихъ веселыхъ улыбокъ.

— Да, господа, превосходный пуншъ, — сказалъ м-ръ Пикквикъ, искоса поглядывая на кувшинъ, наполненный живительною влагой. — Всего лучше то, что онъ холоденъ: въ жаркій день его можно употреблять вмѣсто лимона. — Топманъ, любезный другъ, хочешь стаканчикъ?

— Съ величайшимъ удовольствіемъ.

И, выпивъ этотъ стаканъ вмѣстѣ съ любезнымъ другомъ, м-ръ Пикквикъ налилъ еще другой, единственно для того, чтобы испробовать, не было ли въ пуншѣ лимонной кислоты, которой вообще онъ терпѣть не мотъ въ микстурахъ этого рода. Оказалось, къ счастью, что лимонной кислоты совсѣмъ не было; поэтому м-ръ Пикквикъ выпилъ еще стаканчикъ за здоровье отсутствующаго поэта. Затѣмъ немедленно предложилъ онъ тостъ во славу неизвѣстнаго изобрѣтателя пунша.

Постоянная смѣна пуншевыхъ стакановъ произвела могущественное дѣйствіе на организмъ ученаго мужа. Скоро лицо его залучезарилось солнечною улыбкой, смѣхъ заигралъ на его устахъ, и добродушная веселость заискрилась въ его глазахъ. Уступая постепенно вліянію живительной влаги, м-ръ Пикквикъ выразилъ сильнѣйшее желаніе припомнить какую-то пѣсню, слышанную имъ въ дѣтствѣ: пѣсня вертѣлась на умѣ, но на языкъ никакимъ образомъ не шла; поэтому, для оживленія младенческихъ воспоминаній, м-ръ Пикквикъ выпилъ еще стаканчикъ, уже совершенно затмившій его память. Позабывъ слова пѣсни, онъ разучился, повидимому, произносить всякія слова, и языкъ его лепеталъ какіе-то безсвязные звуки. Поднявшись, наконецъ, на ноги, для произнесенія передъ собраніемъ великолѣпной рѣчи, м-ръ Пикквикъ повалился въ свою телѣжку и немедленно погрузился въ глубокій сонъ.

Опустѣлыя блюда были вновь уложены въ корзину, ружья заряжены опять, и компанія приготовилась къ возобновленію охоты. М-ръ Пикквикъ сопѣлъ, кряхтѣлъ и храпѣлъ во всю носовую завертку. Послѣ безполезныхъ попытокъ вывести его изъ этого оцѣпенѣнія, приступлено было къ разсужденію: долженъ ли м-ръ Уэллеръ катить назадъ своего господина, или ужъ не лучше ли оставить его на этомъ мѣстѣ вплоть до окончанія охоты. Послѣднее мнѣніе взяло перевѣсъ надъ первымъ. Дальнѣйшая экспедиція, на которую убѣдительно напрашивался и м-ръ Уэллеръ, должна была продолжаться не больше одного часа. Рѣшено: оставить м-ра Пикквика въ телѣжкѣ и завернуть за нимъ при возвращеніи домой.

Такъ и сдѣлали. Джентльмены и собаки отправились въ дальнѣйшій путь; м-ръ Пикквикъ остался одинъ подъ развѣсистымъ дубомъ.

Не могло быть никакихъ сомнѣній въ томъ, что м-ръ Пикквикъ будетъ храпѣть здоровымъ храпомъ до возвращенія друзей или, за отсутствіемъ друзей, вплоть до заката солнечныхъ лучей, и не могло быть никакихъ подозрѣній въ томъ, что никто не возмутитъ здѣсь спокойствія его души и тѣла. Послѣдній разсчетъ не оправдался: судьба не оставила въ покоѣ ученаго мужа.

Кептенъ Больдвигъ былъ небольшой гордый человѣчекъ, въ накрахмаленномъ галстукѣ и синемъ сюртукѣ. Обозрѣвая свои владѣнія, кептенъ Больдвкгъ опирался правою рукою на толстую камышевую палку съ мѣднымъ наконечникомъ, и позади кептена Больдвига, на почтительномъ разстояніи, шли садовникъ и его помощникъ, ребята смирные и кроткіе, которымъ кептенъ Больдвигъ отдавалъ свои повелѣнія съ величавою важностью и всегда торжественнымъ тономъ, потому что сестра жены кептена Больдвига была замужемъ за маркизомъ и домъ кептена Больдвига назывался виллой, и владѣнія его были обширны, роскошны, славны.

Всхрапнулъ м-ръ Пикквикъ не больше тридцати минутъ, какъ на мѣсто его отдыха, выступая сановито и плавно, появился кептенъ Больдвигъ, сопровождаемый двумя садовниками, которые шли сзади на почтительномъ разстояніи. Подойдя къ развѣсистому дубу, кептенъ Больдвигъ пріостановился, пріосанился и бросилъ на окрестность величественный взглядъ, воображая, повидимому, что весь этотъ ландшафтъ долженъ взыграть отъ восторга, какъ только удостоитъ его своимъ вниманіемъ кептенъ Больдвигъ. Ударивъ палкой по землѣ, кептенъ Больдвигъ повернулся назадъ и позвалъ къ себѣ главнаго садовника такимъ образомъ:

— Гонтъ!

— Чего изволите? — отвѣчалъ садовникъ.

— Выравнять и выгладить это мѣсто къ завтрашнему утру, — слышите, Гонтъ?

— Слушаю, сэръ.

— Примите мѣры, чтобы все здѣсь было въ хорошемъ порядкѣ,- слышите, Гонтъ?

— Слушаю, сэръ.

— Смотрѣть хорошенько за браконьерами, караулить дичь, разгонять бродягъ. Слышите, Гонтъ, слышите?

— Буду помнить, сэръ.

— Прошу извинить, сэръ, — сказалъ другой садовникъ, выступая впередъ и отвѣшивая низкій поклонъ.

— Что вамъ нужно, Вилькинсъ? — сказалъ кептенъ Больдвигъ.

— Прошу извинить, сэръ, но, мнѣ кажется, сегодня здѣсь были браконьеры.

— А?! — замѣтилъ кептенъ Больдвигъ, хмуря свои брови.

— Да, сэръ, были и, кажется, они обѣдали здѣсь, если не ошибаюсь.

— Будь они прокляты! — вскричалъ кептенъ Больдвигъ, когда понурый взоръ его встрѣтилъ кости и крошки, разсѣянныя на травѣ. — Вы правы: они жрали здѣсь. Если бы увидѣть ихъ! — продолжалъ кептенъ, вонзая въ землю мѣдный наконечникъ. — О, если бы я встрѣтилъ здѣсь этихъ бродягъ! — заревѣлъ кептенъ Больдвитъ яростнымъ тономъ.

— Прошу извинить, сэръ, — сказалъ Вилькинсъ, — но…

— Что еще? — проревѣлъ кептенъ Больдвигъ.

И, слѣдуя взоромъ по указанію робкаго садовника, онъ завидѣлъ несчастную телѣжку, гдѣ возлежалъ знаменитый основатель Пикквикскаго клуба.

— Экая бестія! — вскричалъ кептенъ Больдвигъ, разглаживая кости м-ра Пикквика камышевою тростью. — Какъ васъ зовутъ?

— Холодный пуншъ, — пробормоталъ м-ръ Пикквикъ, безсознательно поворачиваясь на другой бокъ.

— Какъ? — вскричалъ кептенъ Больдвигь.

Никакого отвѣта.

— Какъ онъ назвалъ себя?

— Пуншъ, кажется, — отвѣчалъ Вилькинсъ.

— Какова наглость! — сказалъ кептенъ Больдвигъ. Каково гнусное безстыдство! И онъ притворяется, будто дрыхнетъ! Этотъ наглый плебей просто пьянъ! Прочь его, Вилькинсъ, прочь его, отсюда!

— Куда-жъ мнѣ его дѣвать, сэръ? — робко спросилъ Вилькинсъ.

— Къ чорту на кулички! — отвѣчалъ кептенъ Больдвкгъ.

— Слушаю, сэръ, — сказалъ Вилькинсъ.

— Остановитесь! — проревѣлъ кептенъ Больдвигъ.

Вилькинсъ остановился.

— Отвезти его на скотный дворъ и подождать пока проспится. Увидимъ, какой онъ пуншъ. Онъ не застращаетъ меня… да, не застращаетъ! Тащите его!

И м-ръ Пикквикъ, повинуясь настоятельному приказанію, покатился къ жилищу джентльменскихъ скотовъ. Кептенъ Больдвигъ, раздутый негодованіемъ, продолжалъ свою прогулку.

Невыразимо изумились пикквикисты и спутники ихъ, когда, послѣ возвращенія съ охоты, должны были увидѣть, что м-ръ Пикквикъ исчезъ, не оставивъ по себѣ никакихъ слѣдовъ, — исчезъ, унеся съ собою походную телѣжку. Случай необыкновенный, обстоятельство непостижимое, тайна неразгаданная! Какъ? Хромой старичекъ, погруженный въ глубочайшій сонъ, не только убрался съ собственными ногами, но даже угораздился, забавы ради, утащить съ собою походную телѣжку! Чудо неслыханное, невиданное! Напрасно осиротѣлые джентльмены, всѣ вообще и каждый порознь, шарили по всѣмъ угламъ и закоулкамъ; аукали, кричали, свистѣли, смѣялись, звали, хохотали: напрасный трудъ! Сгинулъ м-ръ Пикквикъ, и нигдѣ не оказывалось слѣдовъ миніатюрной телѣжки. Послѣ всѣхъ этихъ безполезныхъ поисковъ, продолжавшихся нѣсколько часовъ, надлежало придти къ печальному заключенію, что обратное путешествіе домой должно быть совершено безъ ученаго мужа.

М-ръ Пикквикъ между тѣмъ благополучно прикатился на скотный дворъ и продолжалъ храпѣть въ своей телѣжкѣ, къ невыразимой потѣхѣ и наслажденію не только всѣхъ деревенскихъ мальчишекъ, но и трехъ четвертей народонаселенія, обступившаго сарай въ ожиданіи пробужденія забавнаго арестанта. Легко вообразить, во сколько тысячъ разъ увеличился бѣшеный восторгъ этой толпы, когда, наконецъ, м-ръ Пикквикъ, открывъ глаза, машинально произнесъ:

— Самуэль! Самуэль!

Не получивъ ожидаемаго отвѣта, онъ сѣлъ въ своей телѣжкѣ и устремилъ остолбенѣлый взоръ на сотни окружавшихъ его лицъ.

Общій гвалтъ служилъ сигналомъ его пробужденія и, когда м-ръ Пикквикъ невольно спросилъ: "Что тутъ такое?" — толпа заревѣла громче и дружнѣе.

— Потѣха, ребята! — закричали сотни голосовъ.

— Гдѣ я? — воскликнулъ м-ръ Пикквикъ.

— На скотномъ дворѣ,- отвѣчала толпа.

— Когда я сюда попалъ? Что я дѣлалъ? Откуда меня привезли?

— Больдвигь — кептенъ Больдвигъ, — былъ единственный отвѣтъ.

— Дайте мнѣ выйти, — кричалъ м-ръ Пикквикъ. — Пустите меня. Гдѣ мой слуга? Куда дѣвались мои товарищи?

— Ура! Ура!

И съ этимъ залпомъ восклицаній на несчастную голову м-ра Пикквика посыпались куски рѣпы, моркови, картофеля, яицъ и многіе другіе веселые подарки.

Какъ долго могла бы продолжаться эта сцена и какія терзанія претерпѣлъ бы м-ръ Пикквикь, — никто сказать не въ состояніи; но, къ великому его благополучію, среди улицы вдругъ остановилась джентльменская коляска, обратившая на себя вниманіе толпы. Изъ коляски мигомъ выскочили старикъ Уардль и м-ръ Самуэль Уэллеръ. Первый, съ быстротою мысли, подскочилъ къ президенту Пикквикскаго клуба и втащилъ его въ коляску, между тѣмъ какъ Самуэль Уэллеръ совершилъ побѣдоносную борьбу съ коренастымъ сторожемъ.

— Судью зовите! — кричали двѣнадцать голосовъ.

— Да, зовите его, чортъ васъ побери! — сказалъ Самуэль Уэллеръ, занимая свое мѣсто на козлахъ. — Скажите ему поклонъ отъ м-ра Уэллера и объявите, что я приколотилъ сторожа! Прибавьте, что завтра я возвращусь и задамъ ему новую потасовку, если онъ этой не удовольствуется. Ну, пріятель, поворачивайся! — сказалъ онъ кучеру.

— Надобно сдѣлать распоряженія для начатія процесса съ этимъ кептеномъ Больдвигомъ, — сказалъ м-ръ Пикквикъ, когда коляска выѣхала изъ деревни. — Въ первый же день по пріѣздѣ въ Лондонъ подамъ на него жалобу.

— Но вѣдь мы охотились на чужой землѣ,- замѣтилъ м-ръ Уардль.

— Какая мнѣ нужда!.. a я все-таки подамъ просьбу.

— Нельзя.

— Отчего же? Непремѣнно подамъ, и лишь толь…

Но, взглянувъ на веселую физіономію Уардля, м-ръ Пикквикъ пріостановился и потомъ прибавилъ: — почему не подать?

— Потому, любезный другъ, что мы слишкомъ много выпили холоднаго пунша на чужой землѣ,- проговорилъ старикъ Уардль, заливаясь громкимъ смѣхомъ.

— Будь, что будетъ, — м-ръ Пикквикъ улыбнулся, улыбка превратилась въ смѣхъ, за смѣхомъ послѣдовалъ хохотъ, — и вдругъ вся компанія захохотала во все горло. Для возстановленія общаго веселья путешественники завернули по дорогѣ въ деревенскій трактиръ и заказали дюжину стакановъ пунша съ аракомъ и лимономъ, въ ознаменованіе блистательной побѣды м-ра Уэллера.

Глава XX Объясняющая знаменитую личность господъ Додсона и Фогга и веселыя забавы ихъ конторщиковъ, съ подробнымъ описаніемъ трогательнаго свиданія между мистеромъ Уэллеромъ и почтеннымъ его родителемъ, о которомъ уже давно не было ни слуха, ни духа

Въ одно прекрасное утро, на одномъ изъ отдаленныхъ концовъ Корнгилля, въ нижнемъ этажѣ грязнаго и закоптѣлаго зданія, засѣдали четыре клерка господъ Додсона и Фогга, знаменитыхъ стряпчихъ въ судѣ королевской скамьи и въ высшемъ судѣ. Небесный свѣтъ и яркое сіяніе солнца были столько же доступны для этихъ господъ, сколько для человѣка, посаженнаго среди бѣлаго дня на дно глубокаго колодца, откуда, однакожъ, онъ мотъ на досугѣ считать звѣзды и производить астрономическія. наблюденія, чего никакимъ способомъ не могли дѣлать конторщики господъ Додсона и Фоіта.

Конторой была грязная, темная, сырая и затхлая комната съ высокой деревянной перегородкой, скрывавшей клерковъ отъ наблюденія любопытныхъ взоровъ. Между множествомъ другихъ интересныхъ предметовъ постороннему зрителю бросались въ глаза два оборванныя кресла, гремучіе стѣнные часы, адресъ-календарь, вѣшалка для шинелей, гвозди для шляпъ и съ полдюжины полокъ, на которыхъ красовались огромныя связки пыльной бумаги, и нѣсколько разнокалиберныхъ бутылокъ съ чернилами. Сюда-то, по волѣ неумолимой судьбы, явились, наконецъ, м-ръ Пикквикъ и вѣрный его слуга. Это было въ пятницу поутру, на другой день послѣ событій, описанныхъ нами въ послѣдней главѣ.

М-ръ Пикквикъ и Самуэль Уэллеръ постучались въ стеклянную дверь.

— Кто тамъ? Войдите! — закричалъ голосъ изнутри.

М-ръ Пикквикъ и Самуэль Уэллеръ вошли.

— Дома ли, сэръ, господа Додсонъ и Фоггъ? спросилъ м-ръ Пикквикъ ласковымъ голосомъ, подвигаясь, со шляпою въ рукахъ, къ деревянной перегородкѣ.

— М-ра Додсона нѣтъ дома, a м-ръ Фогтъ занятъ своими дѣлами, — отвѣчалъ голосъ за перегородкой.

И въ то же время голова, которой принадлежалъ голосъ, украшенная перомъ за лѣвымъ ухомъ, взглянула черезъ перегородку на м-ра Пикквика.

Это была шершавая, ярко лоснящаяся, напомаженная голова съ волосами песочнаго цвѣта, раздѣленными на два неправильные полукруга. Лицо ея украшалось парой крошечныхъ глазъ и грязными воротниками туго-накрахмаленной рубашки.

— М-ра Додсона нѣтъ дома, a м-ръ Фогтъ занятъ своими дѣлами, — повторилъ человѣкъ, которому принадлежала напомаженная голова.

— Когда воротится м-ръ Додсонъ? — спросилъ м-ръ Пикквикъ.

— Не могу сказать.

— Скоро ли м-ръ Фоггъ покончитъ занятіе своими дѣлами?

— Не могу знать.

Затѣмъ напомаженный человѣкъ принялся съ великимъ глубокомысліемъ чинить свое перо, тогда какъ другой конторщикъ, продолжая готовить для себя въ двухъ стаканахъ содовую воду, бросалъ на него одобрительную улыбку.

— Я подожду, — сказалъ м-ръ Пикквикъ.

На это не послѣдовало никакого отвѣта. М-ръ Пикквикъ сѣлъ безъ приглашенія и началъ отъ бездѣлья прислушиваться къ бою стѣнныхъ часовъ и шумному разговору клерковъ.

— Весело было? — спросилъ одинъ изъ этихъ джентльменовъ въ сѣромъ фракѣ съ мѣдными пуговицами и широкихъ штанахъ чернильнаго цвѣта. Вопросъ былъ, очевидно, вызванъ продолжавшимся повѣствованіемъ о приключеніяхъ прошлой ночи.

— Демонски весело, — отвѣчалъ другой джентльменъ, разводившій соду. — Кутили напропалую.

— Томъ Кумминсъ былъ президентомъ, — сказалъ джентльменъ въ сѣромъ фракѣ. — Нализались всѣ. Я воротился домой въ половинѣ пятаго и былъ такъ пьянъ, что никакъ не могъ доискаться ключа въ своемъ карманѣ. Спасибо ужъ кухарка вышла навстрѣчу и отперла мою комнату, не то пришлось бы растянуться y порога. Желалъ бы я знать, что сказалъ бы на это старикъ Фоггъ? Вѣдь пришлось бы, я думаю, отваливать на попятный дворъ, еслибъ онъ пронюхалъ эту продѣлку.

Дружный хохотъ служилъ отвѣтомъ на это замѣчаніе юмористическаго свойства.

— У Фогга сегодня поутру была потѣха своего рода, когда Джакъ сортировалъ наверху бумаги, a вы уходили со двора, — сказалъ сѣрофрачный человѣкъ. — Фоггь, изволите видѣть, перечитывалъ здѣсь письма, полученныя съ послѣдней почтой, и вотъ вдругъ вламывается въ дверь этотъ голоштанникъ… какъ бишь его?… ну, тотъ, противъ котораго мы настрочили бумагу въ Кемберуэлль?

— Рамси, — сказалъ клеркъ, говорившій съ м-ръ Пикквикомъ.

— Ну, да, Рамси, вѣдь онъ обилъ y насъ пороги. — "Что скажете, сэръ?" — говоритъ Фоггъ, взглянувъ на него исподлобья, — вѣдь знаете, какъ онъ смотритъ. — "Деньги, что ли?" — Да, говоритъ Рамси, — принесъ деньги вамъ, сэръ, всѣ сполна. Долгъ мой: два фунта десять шиллинговъ, да протори, по вашимъ словамъ, стоятъ три фунта пять шиллинговъ: вотъ вамъ вся сумма, — продолжалъ онъ вынимая съ глубокимъ вздохомъ денежный свертокъ изъ своего кармана. Старикъ Фоггъ взглянулъ сперва на деньги, потомъ на Рамси, и потомъ кашлянулъ три раза: — вы знаете, какъ онъ кашляетъ. Ну, думаю себѣ,- быть тутъ чуду. — "Вы, полагаю, не знаете", — сказалъ онъ, — "что ужъ вѣдь подано ко взысканію противъ васъ, и это, естественнымъ образомъ, должно увеличить издержки". — Какъ это можно! — сказалъ Рамси, отскакивая назадъ, — срокъ только-что кончился вчера вечеромъ. — «Знаю», — сказалъ Фоггъ, — "бумагу мы отправили сегодня поутру. Джаксонъ вѣдь отнесъ ее въ судъ, м-ръ Виксъ?" — Разумѣется, я сказалъ, что отнесъ. — Старикъ Фоггъ кашлянулъ опять и взглянулъ на Рамси. — Боже мой, — сказалъ Рамси, — сколько трудовъ мнѣ стоило скопить эти деньги — и вотъ опять не впрокъ! — этакъ можно съ ума сойти. — ,Не сойдете", — сказалъ Фогтъ холоднымъ тономъ; — ступайте-ка лучше домой и зацѣпите еще малую толику". — Да гдѣ же бы я взялъ? Нѣтъ y меня ни пенни въ цѣломъ домѣ! — вскричалъ Рамси, ударивъ кулакомъ по столу. — "Послушайте, сэръ, вы пришли сюда, конечно, не затѣмъ, чтобъ дѣлать грубости y меня въ канцеляріи! "- сказалъ Фогтъ притворно сердитымъ тономъ. — Я вамъ не дѣлаю никакихъ грубостей, — сказалъ Рамси. — "Вы грубіянъ, сэръ", — сказалъ Фоітъ, — "извольте убираться вонъ и приходите въ канцелярію, когда научитесь вести себя какъ прилично порядочному джентльмену". Рамси пытался было еще что-то сказать, но Фоггъ не хотѣлъ больше слушать. Бѣдняга взялъ свои деньги и вышелъ изъ канцеляріи. Лишь только затворилась дверь, старикъ Фоггъ повернулся ко мнѣ съ веселой улыбкой и вынулъ бумагу изъ кармана. — "Вотъ вамъ, говоритъ, — наймите, извозчика и скачите въ палату, какъ можно скорѣе. Протори мы выручимъ сполна со включеніемъ законныхъ процентовъ: онъ человѣкъ степенный, съ огромной семьей, и зарабатываетъ около двадцати пяти шиллинговъ въ недѣлю. Мы повыжмемъ изъ него все, что можно, м-ръ Виксъ. Это будетъ истинно доброе, христіанское дѣло. Онъ человѣкъ бѣдный и сидитъ иной разъ безъ куска хлѣба со своей голодной семьей. Пусть для него этотъ случай послужитъ урокомъ — не входить опрометчиво иной разъ въ долги, когда трудно заплатить. Не такъ ли, м-ръ Виксъ?" И, уходя изъ комнаты, Фоггъ улыбался съ такимъ добродушнымъ видомъ, что весело было смотрѣть на него. Человѣкъ дѣловой, господа, — сказалъ Виксъ тономъ величайшаго удивленія, — заноза, провалъ его возьми!

Всѣ писаря единодушно согласились съ этимъ мнѣніемъ и нашли, что м-ръ Фоггъ — образцовый стряпчій.

— Здѣсь тонкій народъ, сэръ! — шепнулъ м-ръ Уэллеръ своему господину. — Сумѣютъ и продать, и выкупить!

М-ръ Пикквикъ утвердительно кивнулъ головой и откашлянулся довольно громко, чтобъ привлечь вниманіе молодыхъ джентльменовъ за перегородкой. Облегчивъ свою душу разными замѣчаніями и остроумными шуточками насчетъ одураченнаго Рамси, писаря дѣйствительно припомнили на этотъ разъ, что въ ихъ конторѣ сидитъ незнакомый джентльменъ.

— Фоггъ не свободенъ ли теперь? — сказалъ Джаксонъ.

— A вотъ я справлюсь, — сказалъ Виксъ, лѣниво вставая со своего мѣста. — Какъ о васъ сказать м-ру Фоггу?

— Мое имя — Пикквикъ, — отвѣчалъ достославный герой нашихъ записокъ.

Джаксонъ побѣжалъ наверхъ и, немедленно воротившись, объявилъ, что м-ръ Фоггъ просить м-ра Пикквика подождать минутъ пять. Передавъ это порученіе, м-ръ Джаксонъ опять усѣлся за столъ.

— Какъ зовутъ этого джентльмена? — спросилъ Виксъ.

— Пикквикъ, — отвѣчалъ Джаксонъ, — это отвѣтчикъ по дѣлу вдовы Бардль.

Тихій шорохъ и напряженныя усилія задушить припадокъ смѣха, послышались изъ-за перегородки.

— Они, сэръ, подскрыливаютъ надъ вами, — шепнулъ м-ръ Уэллеръ.

— Подскрыливаютъ надо мной! — воскликнулъ м-ръ Пикквикъ. — Что это значитъ, Самъ?

Вмѣсто отвѣта, м-ръ Уэллеръ указалъ большимъ пальцемъ черезъ свое плечо, и м-ръ Пикквикъ, обративъ въ эту сторону свои глаза, съ изумленіемъ увидѣлъ, что всѣ четыре клерка, дѣлая самыя уморительныя гримасы, обозрѣвали черезъ ширмы до мельчайшихъ подробностей фигуру и осанку мнимаго возмутителя спокойствія женскихъ сердецъ и безсовѣстнаго нарушителя нѣжныхъ клятвъ. Пораженные, однакожъ, его гнѣвнымъ взглядомъ, они бросились къ своимъ мѣстамъ, и неистовый скрипъ перьевъ возвѣстилъ начало ихъ усердной работы.

Внезапный звонъ колокольчика заставилъ м-ра Джаксона вновь отправиться въ комнату Фогга. Воротившись черезъ минуту, онъ объявилъ, что м-ръ Фогтъ можетъ теперь принять м-ра Пикквика, если угодно ему пожаловать наверхъ.

Наверхъ пошелъ одинъ м-ръ Пикквикъ, a вѣрный слуга его остался внизу. На одной изъ комнатныхъ дверей второго этажа была изображена аршинными буквами золотая надпись: "М-ръ Фоггъ". Послѣ предварительнаго доклада, м-ръ Пикквикъ вошелъ, наконецъ, въ эту завѣтную дверь.

— Додсонъ дома? — спросилъ м-ръ Фоггъ.

— Дома, — отвѣчалъ Джаксонъ.

— Попросите его сюда.

— Слушаю.

Джаксонъ ушелъ.

— Не угодно ли вамъ присѣсть, — сказалъ Фоггъ. — Вотъ вамъ, покамѣстъ, газета: мой товарищъ сейчасъ придетъ, и мы потолкуемъ вмѣстѣ о вашемъ дѣлѣ.

М-ръ Пикквикъ присѣлъ и взялъ газетный листокъ; но вмѣсто того, чтобъ читать, принялся осматривать дѣлового человѣка. Это былъ высокій, худощавый, морщинистый джентльменъ въ черномъ фракѣ, пестрыхъ панталонахъ и черныхъ штиблетахъ. Казалось, что м-ръ Фоггъ всю свою жизнь питался одними овощами.

Минутъ черезъ пять вошелъ м-ръ Додсонъ, полный, статный и весьма суровый джентльменъ съ грозною походкой и громкимъ голосомъ. Разговоръ начался.

— Это м-ръ Пикквикъ, — сказалъ Фоггь.

— А! Вы отвѣтчикъ по дѣлу м-съ Бардль?

— Да, сэръ, — проговорилъ м-ръ Пикквикъ.

— Очень хорошо, — сказалъ Додсонъ, — Что-жъ вы предлагаете?

— Ну? — сказалъ Фоггъ, запуская руки въ глубокіе карманы своихъ панталонъ и забрасывая голову на спинку креселъ. — Что вы предлагаете, м-ръ Пикквикъ?

— Постойте, Фоггъ, — сказалъ Додсонъ, — пусть онъ сперва отвѣтитъ на мой вопросъ.

— Я пришелъ, господа, — началъ м-ръ Пикквикъ, бросая кроткій взглядъ на обоихъ дѣльцовъ, — я пришелъ, господа, выразить свое изумленіе по поводу вашего письма и спросить, на какихъ основаніяхъ вы намѣрены дѣйствовать противъ меня.

— Основанія… — началъ Фоггъ, тотчасъ, однакожъ, остановленный своимъ товарищемъ.

— М-ръ Фоггъ, — сказалъ Додсонъ, — я намѣренъ говорить.

— Прошу извинить, м-ръ Додсонъ, — сказалъ Фоггъ.

— Что касается до этихъ основаній, сэръ, — продолжалъ Додсонъ, придавая нравственную энергію своему голосу, — вы должны прежде всего обратиться къ вашей собственной совѣсти и къ вашимъ собственнымъ чувствамъ. Мы, сэръ, мы обязаны въ этомъ дѣлѣ руководствоваться единственно показаніемъ нашей кліентки. Это показаніе, сэръ, главнѣйшимъ образомъ можетъ и должно быть разсматриваемо съ двухъ противоположныхъ сторонъ. Оно можетъ быть истиннымъ, можетъ быть и ложнымъ; можетъ быть вѣроятнымъ или можетъ быть невѣроятнымъ; но если оно дѣйствительно содержитъ въ себѣ признаки истины и вѣроятности, я безъ обиняковъ скажу вамъ, сэръ, что основанія наши сильны, положительны, непоколебимы. Быть можетъ, сэръ, вы злоумышленникъ или можетъ быть и то, что вы просто человѣкъ несчастный; но еслибъ, сэръ, понадобилось мнѣ, по долгу совѣсти и чести, выразить откровенно свое мнѣніе насчетъ вашего поведенія, — я не колеблясь сказалъ бы, что мнѣ можно въ этомъ случаѣ имѣть одно только мнѣніе.

Здѣсь м-ръ Додсонъ выпрямился съ видомъ оскорбленной добродѣтели и взглянулъ на Фогга, который заложилъ руки въ карманы и бросалъ на своего товарища одобрительный кивокъ.

— Безъ наималѣйшаго сомнѣнія, — подтвердилъ м-ръ Фоггъ.

— Позвольте, сэръ, — сказалъ м-ръ Пикквикъ, побѣждая болѣзненное чувство, возбужденное въ немъ этой сценой, — позвольте увѣрить васъ, что въ настоящемъ случаѣ, когда рѣчь идетъ объ этомъ дѣлѣ, я самый несчастный человѣкъ въ мірѣ.

— Очень можетъ быть, сэръ, я даже надѣюсь, — отвѣчалъ Додсонъ. — Если вы дѣйствительно невинны въ обвиненіи, которому подвергаетесь на законномъ основаніи, то несчастіе ваше превосходитъ всякое вѣроятіе, и я рѣшительно сомнѣваюсь, съ своей стороны, чтобы честный человѣкъ, кто бы и какъ бы онъ ни былъ, могъ сдѣлаться въ такой степени несчастнымъ. Что вы скажете на это, м-ръ Фоггъ?

— Мое мнѣніе во всѣхъ пунктахъ совершенно согласно съ вашимъ, — отвѣчалъ Фоггъ съ улыбкой недовѣрчивости.

— Дѣло, сэръ, начато по законной формѣ, и мы уже составили протоколъ, — продолжалъ Додсонъ. — М-ръ Фоггь, гдѣ исходящая книга?

— Вотъ она, — сказалъ Фоггь, подавая большую квадратную книгу въ сафьянномъ переплетѣ.

— Извольте взглянуть, — продолжалъ Додсонь, — "Миддльсексъ, августа двадцать восьмого, тысяча восемьсотъ двадцать восьмого года. Ж_а_л_о_б_а в_д_о_в_ы М_а_р_т_ы Б_а_р_д_л_ь н_а С_а_м_у_э_л_я П_и_к_к_в_и_к_а. Искъ въ тысячу пятьсотъ фунтовъ. Адвокаты: Додсонъ и Фоггъ". Все на законномъ основаніи, сэръ.

Додсонъ кашлянулъ и взглянулъ на Фогга. Тотъ немедленно повторилъ:

— Все на законномъ основаніи, сэръ.

И потомъ оба они взглянули на м-ра Пикквика.

— Стало быть, господа, — сказалъ м-ръ Пикквикъ, — я долженъ придти къ заключенію, что вы серьезно хотите пускать въ ходъ это дѣло!

— И пустили! — отвѣчалъ Додсонъ съ выраженіемъ, близкимъ къ улыбкѣ. — Можете быть спокойны на этотъ счетъ: мы знаемъ свое дѣло.

— И м-съ Бардль дѣйствительно требуетъ за какую-то неустойку полторы тысячи фунтовъ? — сказалъ м-ръ Пикквикъ.

— Ни больше, ни меньше, и то потому, что мы уговорили ее снизойти до этой суммы. Требованіе могло быть увеличено, по крайней мѣрѣ, въ три раза, — отвѣчалъ Додсонъ.

— Впрочемъ, м-съ Бардль, если не ошибаюсь, объявила рѣшительно и твердо, — замѣтилъ Фоггъ, взглянувъ на своего товарища, — что она не намѣрена спустить ни одного фарсинга.

— Въ этомъ не можетъ быть никакого сомнѣнія, — отвѣчалъ Додсонъ. — Не угодно ли, сэръ, мы прикажемъ изготовить для васъ копію съ этого дѣла?

— Очень хорошо, господа, очень хорошо, — сказалъ, м-ръ Пикквикъ, поднимаясь съ мѣста и пылая благороднымъ гнѣвомъ, — я пришлю къ вамъ своего адвоката.

— Этимъ вы доставите намъ величайшее удовольствіе, — сказалъ Фоггъ, потирая руки.

— Намъ будетъ очень пріятно, — сказалъ Додсонъ, отворяя дверь.

— Но прежде, чѣмъ я уйду, господа, — сказалъ раздраженный м-ръ Пикквикъ, — позвольте мнѣ замѣтить, что такого гнуснаго и подлаго дѣла…

— Обождите, сэръ, сдѣлайте одолженіе, — перебилъ Додсонъ съ величайшею учтивостью. — М-ръ Джаксонъ! М-ръ Виксъ!

— Мы здѣсь.

— Прошу послушать, что говоритъ этотъ джентльменъ. — Теперь, сэръ, не угодно ли продолжать? Сдѣлайте милость, безъ церемоніи. Вы, кажется, изволили говорить о какомъ-то гнусномъ и подломъ дѣлѣ.

— Говорилъ и повторяю еще, что такого гнуснаго и подлаго дѣла не могло быть во всей исторіи англійскихъ законовъ! — сказалъ м-ръ Пикквикъ энергическимъ тономъ. — Довольно вамъ этого?

— Слышали вы, м-ръ Виксъ? — сказалъ Додсонъ.

— Вы не забудете этихъ выраженій, м-ръ Джаксонъ? — спросилъ Фоггъ.

— Слышали и не забудемъ, — отвѣчали клерки.

— Быть можетъ, сэръ, вамъ угодно назвать насъ ябедниками? — сказалъ Додсонъ. — Назовите, если вамъ угодно, сдѣлайте милость.

— Да, вы ябедники! — сказалъ м-ръ Пикквикъ.

— Прекрасно. Слышали вы это, м-ръ Виксъ? — спросилъ Додсонъ.

— Да, сэръ, — отвѣчалъ Виксъ.

— Не угодно ли вамъ, сэръ, подняться еще ступенью повыше? — прибавилъ м-ръ Фоггь.

— Продолжайте, сэръ, продолжайте, — говорилъ Додсонъ. Не хотѣли ли вы назвать насъ ворами, мошенниками?

— Хотѣлъ, — отвѣчалъ м-ръ Пикквикъ. — Вы мошенники, воры!

— Или, можетъ быть, вы намѣрены нанести мнѣ личное оскорбленіе, задѣть мою амбицію, сэръ? — сказалъ Фоггъ. — Сдѣлайте милость, не церемоньтесь: вы не встрѣтите ни малѣйшаго сопротивленія. Пожалуйста, я прошу васъ объ этомъ.

И такъ какь м-ръ Фоггъ, говоря это, подошелъ на весьма соблазнительное разстояніе къ сжатому кулаку ученаго мужа, то, по всей вѣроятности, м-ръ Пикквикъ не преминулъ бы удовлетворить этой покорнѣйшей просьбѣ, если бы м-ръ Самуэль Уэллеръ, услышавъ изъ конторы эту суматоху, не бросился наверхъ и не удержалъ руки своего господина въ самую роковую минуту.

— Постойте, — сказалъ м-ръ Уэллеръ, — воланъ, — очень хорошая игра, но вы промахнетесь, навѣрное промахнетесь, и васъ забузуютъ эти законники. Пойдемте домой, сэръ. Если ужъ вамъ непремѣнно хочется заушить кого-нибудь, заушите лучше меня, когда мы выйдемъ на свѣжій воздухъ. Амбиція тутъ дорого стоитъ.

И безъ дальнѣйшихъ околичностей м-ръ Уэллеръ потащилъ своего господина внизъ, откуда благополучно они выбрались на широкую улицу Корнгилля.

М-ръ Пикквикъ шелъ съ разсѣяннымъ видомъ, самъ не зная куда и зачѣмъ. Черезъ нѣсколько минутъ онъ повернулъ за уголъ, тамъ опять за уголъ, и очутился въ Чипсайдѣ. Самуэль Уэллеръ недоумѣвалъ, зачѣмъ забрались они въ эту глухую часть англійской столицы. Вдругъ м-ръ Пикквикъ повернулся, и сказалъ:

— Самъ, мнѣ надобно сейчасъ идти къ м-ру Перкеру.

— Вамъ еще вчера, сэръ, слѣдовало пойти къ нему. Съ этого нужно было начать.

— Правда, правда!

— Конечно, правда.

— Хорошо, Самъ, мы пойдемъ вмѣстѣ, только не мѣшало бы напередъ выпить стаканчикъ пунша: я слишкомъ разгорячился, Самуэль. Нѣтъ ли здѣсь по близости какого-нибудь трактира?

М-ръ Уэллеръ уже нѣсколько лѣтъ сряду занимался спеціальнымъ изученіемъ Лондона. Онъ зналъ все и потому отвѣчалъ безъ малѣйшей остановки:

— Какъ не быть. Второй домъ на правой рукѣ, входъ со двора по черной лѣстницѣ, налѣво въ третьемъ этажѣ; передъ дверью большой ларь съ битой птицей. Отворите и ступайте прямо до третьей комнаты: тамъ еще стоитъ большой круглый столъ съ переломленной ногой.

Черезъ нѣсколько минутъ м-ръ Пикквикъ и Самуэль Уэллеръ вошли въ трактиръ, носившій скромное названіе таверны. Они оба усѣлись за одинъ столъ. М-ръ Пикквикъ приказалъ подать для себя полбутылки рома и горячей воды; Самуэлю подали кружку портера.

Комната, гдѣ они расположились, довольно темная и грязная, состояла, повидимому, подъ особымъ покровительствомъ людей, посвятившихъ свои способности кучерскому искусству, потому что за разными столами сидѣли пьянствующіе и курящіе джентльмены, очевидно, принадлежащіе къ ученому сословію кучеровъ. Между ними особенно обратилъ на себя вниманіе м-ра Пикквика пожилой краснолицый толстякъ, сидѣвшій одиноко за противоположнымъ столомъ. Онъ курилъ и затягивался съ величайшимъ аппетитомъ, и передъ глазами его постоянно носилось облако дыма; но, когда мало-по-малу дымъ расходился, краснолицый толстякъ искоса посматривалъ, то на м-ра Уэллера, то на самого м-ра Пикквика. Его лицо довольно часто опускалось въ кружку портера; но послѣ каждаго глотка, онъ опять смотрѣлъ съ какимъ-то острымъ любопытствомъ на незнакомыхъ джентльменовъ. Положивъ, наконецъ, свои ноги на стулъ и прислонившись спиною къ стѣнѣ, онъ вдругъ началъ затягиваться съ рѣшительнымъ остервенѣніемъ, и глаза его впились въ фигуру Самуэля.

Сначала м-ръ Самуэль Уэллеръ не обращалъ никакого вниманія на эволюціи забавнаго толстяка; но замѣтивъ, что м-ръ Пикквикъ довольно часто наблюдаетъ одинъ и тотъ же предметъ, онъ самъ обратился въ ту же сторону и полузаслонилъ рукою свои глаза, какъ будто желалъ въ точности разсмотрѣть черты интереснаго предмета и увѣриться въ его тождествѣ съ другимъ лицомъ. Скоро, однакожъ, сомнѣнія его совсѣмъ исчезли: прогнавъ дуновеніемъ устъ своихъ густое облако дыма, краснолицый толстякъ пробасилъ охриплымъ, но довольно звучнымъ голосомъ, который, казалось, самъ собою, независимо отъ его воли, вытрубилъ изъ его груди, закрытой огромной шалью:

— Самми!

— Что это за человѣкъ? — спросилъ м-ръ Пикквикъ.

— Вотъ ужъ, сэръ, чего совсѣмъ не ожидалъ! — воскликнулъ м-ръ Уэллеръ. — Вѣдь это старикъ.

— Старикъ! — сказалъ м-ръ Пикквикъ. — Какой старикъ?

— Мой родитель, сэръ, — отвѣчалъ м-ръ Уэллеръ. — Здравствуй, старина!

И съ этимъ изліяніемъ сыновней нѣжности м-ръ Уэллеръ спѣшилъ очистить подлѣ себя мѣсто для краснолицаго толстяка, который, съ трубкой во рту и пивною кружкою въ рукѣ, привѣтствовалъ своего возлюбленнаго сына.

— Давненько мы не видались, Самми… слишкомъ два года. Гдѣ ты пропадалъ.

— Тамъ же, гдѣ и ты, старый хрычъ. — Ну, здорова ли мачеха?

— Жирѣетъ со дня на день, провалъ ее возьми! — отвѣчалъ м-ръ Уэллерь старшій, принимая торжественную позу. — Послушай, Самми, другъ ты мой любезный, когда я зналъ ее вдовой, это, что называется, была чудо въ свѣтѣ, a не баба: смирна, какъ овца, ласкова какъ голубь; a теперь ужъ не то, Самми!.. совсѣмъ не то! Она ведетъ себя, не какъ жена.

— Право? — спросилъ м-ръ Уэллеръ младшій.

Старшій м-ръ Уэллеръ покачалъ головой, затянулся, вздохнулъ и отвѣчалъ такимъ образомъ:

— Лукавый попуталъ меня, Самми, окаянный смутилъ мою душу. Бери, другъ мой, примѣръ со своего отца и не зарься на вдовицъ во всю свою жизнь, особенно, если онѣ занимались какимъ-нибудь ремесломъ.

Передавъ этотъ родительскій совѣтъ, м-ръ Уэллеръ старшій снова набилъ свою трубку табакомъ изъ жестяной коробочки, бывшей въ его карманѣ, и принялся затягиваться съ превеликимъ паѳосомъ.

— Прошу извинить, сэръ, — сказалъ онъ, обращаясь, послѣ продолжительной паузы, къ м-ру Пикквику, — личности, я полагаю, здѣсь не имѣется. Вы не женаты на вдовѣ?

— Нѣтъ, — отвѣчалъ улыбаясь м-ръ Пикквикъ.

И покамѣстъ м-ръ Пикквикъ улыбался, Самуэль Уэллеръ шепнулъ на ухо своему отцу, въ какихъ отношеніяхъ былъ онъ поставленъ къ этому джентльмену.

— Прошу извинить, сэръ, — сказалъ м-ръ Уэллеръ старшій, — надѣюсь, что вы не нашли никакихъ художествъ за моимъ сынишкой?

— Я совершенно доволенъ вашимъ сыномъ, — отвѣчалъ м-ръ Пикквикъ.

— Очень радъ, сэръ, очень радъ, — сказалъ старикъ. — Я такъ и думалъ, сэръ. Воспитаніе его стоило мнѣ большихъ хлопотъ. Уже пятилѣтнимъ мальчишкой онъ бѣгалъ y меня, гдѣ хотѣлъ, и промышлялъ свой хлѣбъ, какъ умѣлъ. Иначе, сэръ, и не должно воспитывать дѣтей, если хотятъ изъ нихъ сдѣлать порядочныхъ людей, съ умѣньемъ обращаться въ свѣтѣ.

— Опасная метода воспитанія — замѣтилъ м-ръ Пикквикъ.

— И не совсѣмъ удачная, — прибавилъ м-ръ Самуэль Уэллеръ. — Вотъ еще недавно я сыгралъ изъ себя порядочнаго дурака,

— Кто это? — спросилъ отецъ.

Сынъ разсказалъ въ короткихъ словахъ, какъ поймалъ его на удочку какой-то забулдыга, по имени Іовъ Троттеръ.

М-ръ Уэллеръ старшій выслушалъ разсказъ съ величайшимъ вниманіемъ, и затѣмъ, подумавъ съ минуту, спросилъ:

— Этотъ Джингль, сказалъ ты, парень высокій, тонконогій, длинноволосый, ворчитъ скороговоркой?

— Да, да, — перебилъ м-ръ Пикквикъ, не дожидаясь окончанія фразы.

— A y этого Троттера — огромная шершавая башка съ черными волосами?

— Да, да, — подхватили въ одинъ голосъ м-ръ Пикквикъ и его слуга.

— Ну, такъ и есть, я знаю этихъ сорванцовъ, — сказалъ м-ръ Уэллеръ старшій. — Я даже знаю, гдѣ теперь они живутъ.

— Гдѣ? — съ живостью спросилъ м-ръ Пикквикъ.

— Въ Ипсвичѣ. Я вамъ разскажу, какъ это я знаю. Мнѣ часто приходится съ однимъ джентльменомъ ѣздить въ Бери, и въ тотъ самый день, какъ мы схватили ревматизмъ, я подрядился везти оттуда обоихъ этихъ мошенниковъ въ Ипсвичъ. Дорогой сказалъ мнѣ этотъ пучеглазый болванъ въ кофейной ливреѣ, что они надолго останутся въ Ипсвичѣ.

— Очень хорошо, — сказалъ м-ръ Пикквикъ, — я готовъ преслѣдовать его въ Ипсвичѣ или во всякомъ другомъ мѣстѣ.

— Точно ли ты увѣренъ, дѣдушка, что это они? — спросилъ м-ръ Уэллеръ младшій.

— Совершенно увѣренъ, Самми. Наружность ихъ, съ перваго взгляда, показалась мнѣ довольно подозрительною, и къ тому же удивило меня то, что слуга за панибрата обращался со своимъ господиномъ. Они все смѣялись и говорили, какъ славно удалось имъ поддедюлить стараго воробья.

— Кого? — сказалъ м-ръ Пикквикъ.

— Стараго воробья, сэръ, должно быть, васъ они и разумѣли.

Нельзя положительно утверждать, что титулъ стараго воробья могъ быть слишкомъ обиденъ для кого бы ни было; но все же, при настоящихъ обстоятельствахъ, это былъ совсѣмъ не почетный титулъ. Принимая въ соображеніе всѣ оскорбленія и обиды этого негодяя, м-ръ Пикквикъ энергически ударилъ кулакомъ по столу и закричалъ громовымъ голосомъ:

— Я буду его преслѣдовать!

— Мнѣ приходится, сэръ, ѣхать въ Ипсвичъ послѣ завтра, — сказалъ старикъ Уэллеръ. — Дилижансъ мой отправляется изъ гостиницы "Пестраго быка", что въ Уайтчаплѣ. Если вы ужъ непремѣнно рѣшились быть тамъ, вамъ, я полагаю, всего лучше отправиться со мною.

— Очень хорошо; мы такъ и сдѣлаемъ, — сказалъ м-ръ Пикквикъ. — Я напишу въ Бери къ своимъ друзьямъ, чтобъ они искали меня въ Ипсвичѣ. — Кудажъ вы торопитесь, м-ръ Уэллеръ? Не хотите ли чего-нибудь?

— Вы очень добры, сэръ… Развѣ выпить водки за ваше здоровье и за успѣхъ моего Самми? Такъ, что ли, сынъ мой любезный?

— Извольте, — отвѣчалъ м-ръ Пикквикъ. — Подайте намъ бутылку джина.

Джинъ принесли. Поклонившись м-ру Пикквику и бросивъ одобрительный кивокъ на Самми, старикъ Уэллеръ залпомъ выпилъ огромную рюмку.

— Молодецъ ты, старичина, сказалъ младшій Уэллеръ, — только не мѣшало бы тебѣ быть немножко осторожнѣе. У тебя, вѣдь, подагра, старый хрычъ?

— Я нашелъ, другъ мой, чародѣйственное лѣкарство отъ подагры, — отвѣчалъ м-ръ Уэллеръ старшій, опрокидывая вверхъ дномъ пустой стаканъ.

— Лѣкарство отъ подагры! — воскликнулъ м-ръ Пикквикъ, поспѣшно вынимая изъ кармана записную книгу. — Какое лѣкарство?

— Да вотъ, видите ли, въ чемъ штука! — отвѣчалъ старикъ Уэллеръ. — Подагрой вообще называется такая болѣзнь, которая, говорятъ, происходитъ отъ слишкомъ большого спокойствія души и комфорта въ домашнемъ быту. Поэтому, сэръ, если вамъ случится страдать подагрой, то женитесь какъ можно скорѣе на вдовѣ съ громкимъ голосомъ и широкимъ ртомъ, и y васъ мигомъ пройдетъ эта болѣзнь. Это, сэръ, превосходный и вѣрнѣйшій рецептъ противъ всѣхъ болѣзней, которыя происходятъ отъ веселой жизни. Я употребляю его чуть не каждый день, когда возвращаюсь изъ трактира.

Сообщивъ этотъ драгоцѣнный секретъ, м-ръ Уэллеръ старшій осушилъ еще стаканъ джина, поклонился, испустилъ глубокій вздохъ и удалился медленными шагами.

— Ну, Самуэль, что вы скажете о своемъ отцѣ? — спросилъ, улыбаясь, м-ръ Пикквикъ.

— Ничего особеннаго, сэръ, — отвѣчалъ м-ръ Уэллеръ, — старичина коренастый.

— Что вы думаете насчетъ его образа мыслей?

— Я полагаю, сэръ, что онъ гибнетъ несчастной жертвой супружеской жизни, какъ говорилъ одинъ судья, подписывая смертный приговоръ двоеженцу.

Такое энергическое заключеніе не требовало ни возраженій, ни объясненій. М-ръ Пикквикъ заплатилъ деньги и направилъ шаги въ гостиницу «Лебсдя», гдѣ жилъ м-ръ Перкеръ. Было уже восемь часовъ, когда путешествіе его приближалось къ концу. Типы джентльменовъ въ грязныхъ ботфортахъ и бѣлыхъ запачканныхъ шляпахъ гуляли съ большимъ комфортомъ на бульварѣ, и это могло служить несомнѣннымъ признакомъ, что канцеляріи дѣловыхъ людей уже совершили полный кругъ дневныхъ занятій.

М-ръ Пикквикъ боялся опоздать своимъ визитомъ къ дѣловому человѣку, и опасенія его совершенно оправдались, когда онъ поднялся по крутой лѣстницѣ во второй этажъ. Наружная дверь м-ра Перкера была заперта, и глубокое молчаніе, послѣдовавшее за громкимъ стукомъ Самуэля, свидѣтельствовало, что клерки разошлись изъ его конторы.

— Что намъ дѣлать, Самуэль? — сказалъ м-ръ Пикквикъ, — надобно, во что бы то ни стало, сыскать адвоката: я не сомкну глазъ во всю ночь, если не буду заранѣе увѣренъ, что кляузное дѣло поручено опытному человѣку.

— Да вотъ, сэръ, идетъ сюда какая-то старуха, — сказалъ м-ръ Уэллеръ, — можетъ быть, она смыслитъ что-нибудь. — Эй, матушка! Не знаете ли, гдѣ клерки м-ра Перкера?

— Клерки м-ра Перкера, — повторила тощая и дряхлая старушонка, остановившаяся на лѣстницѣ перевести духъ. — Гдѣ клерки? Нѣтъ ихъ. Разошлись — всѣ до одного. Я иду убирать контору.

— Вы не служанка ли м-ра Перкера? — спросилъ м-ръ Пикквикъ.

— Нѣтъ, я его прачка, — отвѣчала старуха.

— Вотъ что! Это, однакожъ, забавно, Самуэль, — сказалъ вполголоса м-ръ Пикквикъ, — что старухи въ этихъ гостиницахъ называются прачками. Отчего бы это?

— Оттого, я думаю, что y нихъ смертельное отвращеніе къ мытью и чистотѣ,- отвѣчалъ м-ръ Уэллеръ.

Такое предположеніе могло быть совершенно справедливымъ. Старуха, повидимому, не имѣла привычки умываться каждый день, и толстые слои грязи на полу конторы, которую теперь она отворила, свидѣтельствовали весьма краснорѣчиво, что мыло и вода были здѣсь совершенно неизвѣстными предметами.

— Не знаете ли вы, матушка, гдѣ мы можемъ найти м-ра Перкера? — спросилъ м-ръ Пикквикъ.

— Не знаю, — отвѣчала старуха брюзгливымъ голосомъ, — м-ръ Перкеръ за городомъ.

— Очень жаль. Гдѣ, по крайней мѣрѣ, его конторщикъ? Не знаете ли?

— Знаю. Только конторщикъ не поблагодаритъ меня, если я скажу, гдѣ онъ, — отвѣчала прачка.

— Мнѣ, однакожъ, очень нужно его видѣть.

— Приходите завтра поутру.

— Это будетъ поздно, матушка, — сказалъ м-ръ Пикквикъ.

— Ну, ужъ такъ и быть. Оно, я думаю, не будетъ большой бѣды, если я открою, гдѣ онъ теперь. Ступайте въ трактиръ «Сороку» и спросите за буфетомъ м-ра Лоутона; вамъ укажутъ молодого красавчика: это и есть конторщикъ м-ра Перкера.

Самуэль Уэллеръ очень хорошо зналъ, гдѣ трактиръ «Сорока». Туда онъ и повелъ своего господина черезъ лабиринтъ переулковъ и проходныхъ дворовъ.

Внутренній и наружный видъ «Сороки» во многихъ отношеніяхъ обратилъ на себя вниманіе ученаго мужа. Прежде всего замѣтилъ м-ръ Пикквикъ, что въ кухнѣ «Сороки» была перегородка и что за этой перегородкой нанималъ себѣ уголъ починщикъ башмаковъ, откуда явствовало, что содержатель «Сороки» владѣлъ искусствомъ выжимать копейку даже изъ перегородокъ. Не подлежало также никакому сомнѣнію, что содержатель «Сороки» имѣлъ филантропическую душу: это доказывалось его покровительствомъ пирожнику, который, безъ всякой помѣхи, продавалъ свои лакомства на самомъ порогѣ трактира. Изъ нижнихъ оконъ, украшенныхъ занавѣсами шафраннаго цвѣта, выглядывали двѣ или три печатныя карточки съ извѣстіемъ, что почтенная публика можетъ здѣсь утолять свою жажду яблочной настойкой и данцигскимъ пивомъ изъ еловыхъ шишекъ. Тутъ же на большой черной доскѣ красовалась другая надпись, объявлявшая просвѣщенному міру, что въ погребахъ заведенія хранятся пятьсотъ тысячъ бочекъ двойного портера, изготовленнаго по новоизобрѣтенной методѣ. Носились слухи, что хозяинъ никому и никогда не показывалъ этихъ знаменитыхъ погребовъ; но тѣмъ не менѣе всякій зналъ, что они существовали въ таинственныхъ нѣдрахъ земли. Если прибавить къ этому, что на воротахъ трактира была вывѣска съ изображеніемъ птицы, весьма похожей на сороку, изможденную временемъ и непогодой, то читатель получитъ удовлетворительное понятіе о знаменитой тавернѣ, посвященной вечернимъ вакханаліямъ м-ра Лоутона и его товарищей.

Когда м-ръ Пикквикъ вошелъ въ буфетъ, пожилая женщина явилась изъ-за ширмъ къ его услугамъ.

— Не здѣсь ли м-ръ Лоутонъ? — спросилъ м-ръ Пикквикъ.

— Здѣсь, — отвѣчала трактирщица. — Чарли, проводите этого джентльмена къ м-ру Лоутону.

— Теперь нельзя, — отвѣчалъ рыжеватый мальчишка, — м-ръ Лоутонъ поетъ пѣсню. Подождите, сэръ, онъ скоро кончитъ.

Лишь только рыжеватый мальчишка проговорилъ эти слова, какъ вдругъ изъ внутренности трактира раздались громогласныя восклицанія, возвѣщавшія объ окончаніи пѣсни. Оставивъ Самуэля услаждать досугъ портеромъ, м-ръ Пикквикъ пошелъ наверхъ, въ сопровожденіи трактирнаго слуги.

— Съ вами желаютъ поговорить, сэръ.

Одутловатый молодой человѣкъ, занимавшій первое мѣсто за столомъ въ качествѣ президента, молодцовато взъерошилъ волосы, и взглянулъ съ нѣкоторымъ изумленіемъ въ ту сторону, откуда происходилъ этотъ докладъ. Изумленіе это увеличилось еще болѣе, когда взоръ его упалъ, наконецъ, на фигуру джентльмена, котораго до той поры никогда онъ не видалъ.

— Прошу извинить, сэръ, — сказалъ м-ръ Пикквикъ;- мнѣ очень жаль, что присутствіе мое разстроиваетъ, нѣкоторымъ образомъ, вашу компанію; но я пришелъ по особенному, весьма важному дѣлу, не терпящему ни малѣйшаго отлагательства. Впрочемъ, я задержу васъ не болѣе пяти минутъ и буду вамъ крайне обязанъ, если вы будете имѣть снисходительность выслушать меня наединѣ.

Одутловатый юноша вышелъ изъ-за стола и попросилъ неизвѣстнаго джентльмена занять подлѣ него мѣсто въ темномъ углу этой залы. М-ръ Пикквикъ со всѣми подробностями, отъ начала до конца, разсказалъ свою горемычную повѣсть.

— A! — воскликнулъ Лоутонъ, когда м-ръ Пикквикъ кончилъ разсказъ. — Додсонъ и Фоггъ!.. — славная практика y нихъ… — отличные юристы: знаю я этихъ господъ. Додсонъ и Фоггъ!

М-ръ Пикквикъ согласился, что Додсонъ и Фоггъ — отличные юристы. М-ръ Лоутонъ продолжалъ:

— Перкера теперь нѣтъ въ городѣ, и онъ воротится не прежде, какъ въ концѣ будущей недѣли; но если вамъ угодно почтить меня довѣренностью въ этомъ дѣлѣ, я могу сдѣлать всѣ необходимыя распоряженія до пріѣзда м-ра Перкера.

— Объ этомъ-то собственно я и хотѣлъ просить васъ, м-ръ Лоутонъ. Распоряжайтесь, какъ умѣете, и, въ случаѣ надобности, пишите ко мнѣ по почтѣ въ Ипсвичъ.

— Извольте, съ большимъ удовольствіемъ, — сказалъ конторщикъ м-ра Перкера. Замѣтивъ потомъ, что м-ръ Пикквикъ съ любопытствомъ посматривалъ на его товарищей, сидѣвшихъ за столомъ, м-ръ Лоутонъ прибавилъ: — не угодно ли вамъ, сэръ, присоединиться къ нашему обществу часика на полтора? Компанія y насъ веселая, м-ръ Пикквикъ. Здѣсь главный конторщикъ Самкина и Грина, канцелярія Смитерса и Прайса, клеркъ Пимкина — чудесно поетъ народныя пѣсни, Джакъ Бемберъ и многіе другіе джентльмены, съ которыми, надѣюсь, вамъ пріятно будетъ познакомиться, м-ръ Пикквикъ. Вы, кажется, недавно воротились изъ провинціи. Угодно вамъ пожаловать?

М-ръ Пикквикъ не рѣшился пропустить такого благопріятнаго случая къ изученію человѣческой натуры. Его представили всѣмъ веселымъ джентльменамъ, и м-ръ Пикквикъ, занявъ за столомъ мѣсто подлѣ президента, немедленно потребовалъ себѣ стаканъ холоднаго пунша.

Послѣдовало глубокое молчаніе, совершенно противное ожиданіямъ ученаго мужа.

— Васъ не безпокоитъ табачный дымъ? — сказалъ джентльменъ съ сигарой во рту, сидѣвшій по правую руку м-ра Пикквика.

— Нисколько, — сказалъ м-ръ Пикквикъ, — я очень люблю табачный запахъ, хоть самъ никогда не курю.

— Это жаль, — замѣтилъ другой джентльменъ съ противоположнаго конца, — a я такъ скорѣе соглашусь сидѣть безъ хлѣба, чѣмъ безъ табаку.

Продолжительное молчаніе. Прибытіе незнакомаго джентльмена, очевидно, разстроило общую веселость.

— М-ръ Гронди споетъ намъ что-нибудь, — сказалъ президентъ.

— A можетъ и не споетъ, — сказалъ м-ръ Гронди

— Отчего же? — сказалъ президентъ.

— Не могу, — сказалъ м-ръ Гронди.

— То есть вы не хотите, — замѣтилъ президентъ.

— Не хочу, — отвѣчалъ м-ръ Гронди.

Другая продолжительная пауза. Президентъ, казалось, былъ въ большомъ затрудненіи.

— Что же, господа? — сказалъ онъ. — Никто не думаетъ повеселить насъ?

— Это ваша обязанность, господинъ президентъ, — отвѣчалъ, выходя изъ-за стола, молодой человѣкъ съ густыми бакенбардами и косыми глазами.

— Слушайте! Слушайте!

— У меня, господа, была всего одна пѣсня, да и ту я пропѣлъ два раза, — сказалъ президентъ. — Неужели я долженъ ее повторить опять?

Общее молчаніе замѣняло на этотъ разъ отрицательный отвѣтъ.

— Сегодня, господа, — сказалъ м-ръ Пикквикъ, надѣясь ввзести какой-нибудь интересный предметъ для общихъ разсужденій, — сегодня вечеромъ, господа, зашелъ я въ такое мѣсто, которое, безъ сомнѣнія, всѣмъ вамъ извѣстно, но гдѣ, по стеченію разныхъ обстоятельствъ, не случалось мнѣ быть уже нѣсколько лѣтъ сряду. Я разумѣю гостиницу «Лебедя» и тотъ кварталъ, гдѣ она стоитъ. Велика и обширна британская столица, господа! Какихъ гостиницъ не найдешь въ этихъ захолустьяхъ!

— Ну, теперь пойдетъ потѣха! — сказалъ президентъ на ухо м-ру Пикквику: — вы задѣли за самую чувствительную струну одного изъ этихъ джентльменовъ, Старикъ Джакъ Бемберъ вѣчно говоритъ объ этихъ гостиницахъ. Вы развязали ему языкъ.

М-ръ Пикквикъ сначала не замѣтилъ желтаго, широкоплечаго, низенькаго и сутуловатаго человѣчка съ длиннымъ носомъ и карими глазами, на котораго намекалъ м-ръ Лоутонъ. Теперь ученый мужъ увидѣлъ, сообразилъ и понялъ, что это былъ старикъ, странный старикъ. Когда онъ поднялъ свое морщинистое лицо, устремилъ на него острый, лукаво проницательный взглядъ, м-ръ Пикквикъ не могъ надивиться, какимъ образомъ сначала ускользнули отъ его вниманія такія примѣчательныя черты. Старикъ облокотился подбородкомъ на свою длинную костлявую руку украшенную желтыми ногтями необычайной длины, склонилъ свою голову на одинъ бокъ и дико заморгалъ своими карими глазами. М-ръ Пикквикъ заключилъ и рѣшилъ, что это весьма замѣчательная личность.

Мы надѣемся познакомить читателей съ личностью Джака Бембера въ слѣдующей главѣ.