Замогильные записки Пикквикского клуба

Глава XXI. Старикъ Джакъ Бемберъ садится на своего любимаго конька и разсказываетъ странные анекдоты

— Ага! — воскликнулъ старый джентльменъ, отрекомендованный читателю въ послѣдней главѣ нашего достовѣрнаго раппорта. — Ага! кто завелъ здѣсь рѣчь о подворьяхъ нашего квартала?

— Я, — отвѣчалъ м-ръ Пикквикъ. — Я замѣтилъ вообще, что гостиницы въ этихъ мѣстахъ должны быть очень странны.

— Вы! — сказалъ старикъ презрительнымъ тономъ. — Что-жъ вы знаете, сэръ, о томъ времени, когда молодые люди запираются въ своихъ пустынныхъ кельяхъ и читаютъ, читаютъ и читаютъ, часъ за часомъ, ночь за ночью, до истощенія умственныхъ силъ, до затменія разсудка, въ мрачномъ лабиринтѣ полночныхъ занятій, до тѣхъ поръ, пока заря и утренній свѣтъ перестанутъ имѣть живительное вліяніе на ихъ здоровье, и они зачахнутъ жертвами чрезмѣрной любви къ наукѣ, подъ грудою старыхъ книгъ и накопившихся тетрадей? Что знаете вы о постепенной гибели подъ бременемъ тифа или чахотки, которую, въ другое время и при другихъ обстоятельствахъ жизни, испытывалъ въ этихъ же самыхъ комнатахъ жалкій человѣкъ, безумно промотавшій свѣжія силы юныхъ лѣтъ? A сколько несчастныхъ, думаете вы, отступило съ разбитымъ сердцемъ отъ дверей неумолимаго юриста, чтобы найти послѣднее убѣжище на днѣ Темзы или мрачный пріютъ за тюремными стѣнами? Да, сэръ, есть странныя жилища въ широкихъ захолустьяхъ британской столицы. Придайте, если можете, памяти и слова этимъ деревяннымъ панелямъ, и вы услышите изъ подъ каждой доски тысячи ужасныхъ повѣстей, тысячи романовъ изъ жизни — дѣйствительной жизни. Ничего не значатъ для меня всѣ ваши легенды съ ужасающими именами противъ одной истинной исторіи, взятой на удачу изъ воспоминаній этихъ старинныхъ перегородокъ.

Дрожащій голосъ старика и дикое выраженіе его лица совершенно сбили съ толку ученаго мужа, такъ что на этотъ разъ онъ не сдѣлалъ никакого замѣчанія въ отвѣтъ на его странныя рѣчи. Довольный произведеннымъ впечатлѣніемъ, старикъ Бемберъ улыбнулся, окинулъ собраніе торжествующимъ взглядомъ и продолжалъ такимъ образомъ.

"- Взгляните на нихъ съ другой, гораздо болѣе обыкновенной и не столько поэтической точки зрѣнія: что это за скромные пріюты для нуждающагося человѣка, который промоталъ свое богатство и, обманувъ ожиданія своихъ друзей, вступилъ на дорогу, гдѣ нѣтъ для него насущнаго куска хлѣба! Ожиданіе — надежда — неудачи — страхъ — бѣдность — нищета — отчаяніе, и потомъ — послѣдній конецъ въ бурныхъ волнахъ или въ грязномъ кабакѣ среди оборванныхъ негодяевъ: какая странная, дикая и вмѣстѣ разнообразная перспектива человѣческой жизни!"

Старикъ Бемберъ, оживленный предметомъ своей бесѣды, самодовольно потиралъ руками и, казалось, готовъ былъ ознакомить своихъ слушателей съ новыми болѣе интересными подробностями.

М-ръ Пикквикъ смотрѣлъ во всѣ глаза и готовъ былъ слушать во всѣ уши. Молодые люди улыбались и молчали.

"— Убирайтесь вы съ вашими германскими университетами и фантастическою жизнью нѣмецкаго студента"- продолжалъ старикъ Бемберъ, — много y насъ своихъ романовъ, разыгрывающихся внутри уединенныхъ стѣнъ: стоитъ только поискать!"

— Вы меня изумляете, — сказалъ м-ръ Пикквикъ, — ни разу мнѣ не случалось думать о романахъ такого рода.

— Еще бы! Разумѣется, вы не думали, — отвѣчалъ старикъ. — Вотъ такъ-же одинъ пріятель спрашивалъ меня: — "Что вы находите особеннаго въ этихъ комнатахъ?" — Комнаты довольно странныя, — говорилъ я. — "Совсѣмъ нѣтъ", — говорилъ онъ. — Пустынныя, говорилъ я. — "Ничуть не бывало", — говорилъ онъ. И вотъ въ одно прекрасное утро, собираясь отворить наружную дверь, онъ умеръ отъ апоплексическаго удара. Онъ опрокинулся головою на корзинку, гдѣ лежали письма, и пробылъ въ этомъ положеніи восемнадцать мѣсяцевъ сряду. Всѣ думали, что онъ выѣхалъ изъ города".

— Какъ же его нашли? — спросилъ м-ръ Пикквикъ.

— "Хозяинъ рѣшился, наконецъ, выломать дверь, такъ какъ его жилецъ не платилъ за квартиру цѣлыхъ два года. Призвали полицію, взломали замокъ… и на руки дворника, отворившаго дверь, шарахнулся сухой скелетъ въ синемъ фракѣ, черныхъ панталонахъ и шелковыхъ чулкахъ. Вѣдь это, я полагаю, довольно странно, милостивые государи, а?

И, склонивъ голову на бокъ, маленькій старичокъ опять самодовольно началъ потирать руками.

"— Знаю я еще другой случай, если вамъ угодно послушать. Позвольте… такъ точно — это случилось на клиффордскомъ подворьѣ. Одинъ безпокойный жилецъ — продувная бестія, я зналъ его — нанимавшій для себя квартиру въ верхнемъ этажѣ, вдругъ задумалъ принять мышьяка и запереться въ шкафу, который стоялъ въ его спальнѣ. Управляющій подумалъ, что жилецъ сбѣжалъ и немедленно прибилъ на воротахъ билетъ, что вотъ, дескать, отдаются въ наймы такіе-то покои. Явился новый постоялецъ, омеблировалъ пустыя комнаты и расположился въ нихъ жить. День проходилъ y него, какъ-слѣдуетъ, въ занятіяхъ разнаго рода; но по ночамъ не смыкалъ онъ глазъ въ своей спальнѣ и всегда чувствовалъ какое-то безпокойство. "Это, однакожъ, странно, подумалъ онъ наконецъ, — попытаюсь спать въ другой комнатѣ, и пусть эта спальня будетъ моей гостиной". — Сказано, сдѣлано. Съ этой поры, онъ ночи сталъ проводить спокойно, но зато никакъ не мотъ читать по вечерамъ. Усаживаясь въ новой гостиной за своимъ письменнымъ столомъ, онъ вдругъ становился безпокойнымъ, раздражительнымъ, и безпрестанно снималъ со свѣчи, не находя никакой возможности приковать свое вниманіе къ перу, бумагѣ или книгѣ. — "Я никакъ не могу раскусить этой загадки", — сказалъ онъ однажды, воротившись домой изъ театра и выпивъ стаканъ холоднаго грога. — "Не могу я раскусить этой загадки", — повторилъ онъ опять, прислонившись спиною къ стѣнѣ, чтобы отнять y своей фантазіи силу вообразить за собой какой-нибудь посторонній предметъ. Въ эту минуту глаза его вдругъ обратились на маленькій, всегда запертый шкафъ, и невольная дрожь мгновенно пробѣжала по всему его тѣлу, съ ногъ до головы. — "Странное ощущеніе", — подумалъ онъ, — "и ужъ, кажется, я испытываю его не въ первый разъ. Неужели тутъ завелась какая-нибудь чертовщина? Посмотримъ". — Сдѣлавъ надъ собою значительное усиліе, онъ взялъ кочергу, ударилъ со всего размаха въ дверь — и что же? Въ углу шкафа, вытянувшись во весь ростъ, стоялъ послѣдній жилецъ съ багрово-синимъ лицомъ, исковерканнымъ судорогами насильственной смерти. Маленькій пузырекъ съ ядомъ былъ еще крѣпко сжатъ его правою рукою".

И, окончивъ эту рѣчь, старикъ съ наслажденіемъ взглянулъ на внимательныя лица озадаченныхъ слушателей.

— Что это y васъ за странные анекдоты, сэръ! — сказалъ м-ръ Пикквикъ, устремивъ свои очки на загадочную физіономію старика.

,- Странные!.. какой вздоръ! — возразилъ старикъ. — Забавные, можетъ быть; но ничего необыкновеннаго въ нихъ нѣтъ.

— Забавные! — воскликнулъ м-ръ Пикквикъ.

"— Ну, да, забавные и веселые, — подтвердилъ. старикъ съ демонской усмѣшкой. И, не дожидаясь отвѣта, онъ продолжалъ съ прежнимъ одушевленіемъ.

,- Зналъ я еще человѣка — позвольте… этому ужъ будетъ лѣтъ сорокъ слишкомъ. Нанялъ онъ сырыя, затхлыя комнаты въ одной изъ старинныхъ гостиницъ, стоявшія пустыми и запертыми нѣсколько лѣтъ сряду. Носились о нихъ бабьи сплетни и разсказывались разныя фантастическія исторіи, способныя навести страхъ и ужасъ на всякую легковѣрную душу; но онъ былъ человѣкъ бѣдный, квартира отдавалась за безцѣнокъ, и, стало быть, ничего мудренаго нѣтъ, если онъ, съ философскимъ равнодушіемъ, рѣшился занять полусгнившіе покои. Вмѣстѣ съ квартирой, въ его распоряженіе поступилъ огромный деревянный шкафъ для книгъ и бумагъ, съ большими стеклянными дверями, задернутыми извнутри зеленою тафтой; но мебель этого рода, при существующихъ обстоятельствахъ, не могла имѣть никакой опредѣленной цѣли: книгъ не читалъ онъ во всю свою жизнь, бумагами не занимался, и всѣ статьи туалета, отъ единственныхъ сапоговъ до единственнаго галстука, носилъ онъ съ собою во время дневныхъ прогулокъ. Очень хорошо. Онъ перенесъ сюда все свое движимое имущество, состоявшее изъ четырехъ колченогихъ стульевъ, и въ первый же вечеръ заказалъ въ кредитъ два галлона дистиллированной водки. Усѣвшись на одномъ изъ своихъ стульевъ, онъ залпомъ выпилъ первый стаканъ и отъ бездѣлья погрузился въ размышленіе, раздумывая, во сколько лѣтъ онъ можетъ расплатиться съ буфетчикомъ за водку. Между тѣмъ глаза его невольно обратились на стеклянныя дверцы деревяннаго шкафа.

"— Какъ, подумаешь, глупъ и неопытенъ, смертный человѣкъ, угораздившійся смастерить такую гадкую мебель! — воскликнулъ онъ, испустивъ глубокій вздохъ при взглядѣ на занавѣшенныя стекла. — Жаль, что нельзя снести ее назадъ, въ мебельную лавку. Однакожъ, послушай, любезный, — продолжалъ онъ, обращаясь къ шкафу и принимая его за одушевленный предметъ; — не лучше ли мнѣ употребить тебя вмѣсто дровъ для моего камина?

Лишь только произнесъ онъ эти слова, какъ изъ внутренности шкафа раздался звукъ, весьма похожій на стонъ живого существа. Жилецъ испугался и вздрогнулъ; но скоро успокоилъ себя предположеніемъ, что звукъ, по всей вѣроятности, исходилъ изъ сосѣднихъ комнатъ, гдѣ запоздалые гуляки оканчивали свой обѣдъ. Онъ положилъ свои ноги на рѣшетку и, выпивъ еще стаканъ живительной влаги, принялся разгребать кочергою уголья въ каминѣ. Въ эту минуту звукъ повторился опять, шкафъ медленно отворился, и жилецъ увидѣлъ въ немъ блѣдную, исхудалую фигуру въ грязныхъ и оборванныхъ лохмотьяхъ. Высокая, сухопарая и тонкая фигура имѣла чрезвычайно озабоченный и безпокойный видъ, и во всей ея осанкѣ были такіе неземные признаки, какіе отнюдь не могли принадлежать живому существу, одаренному мыслью и чувствомъ.

"— Кто вы, пріятель? — сказалъ оторопѣвшій жилецъ, взвѣшивая кочергу на своей рукѣ и приготовляясь, въ случаѣ надобности, вступить въ открытую борьбу, — кто вы?

"— Бросьте кочергу, — отвѣчала фигура, — борьба со мною неумѣстна. Я выше земныхъ стихій, и мнѣ не повредятъ ни желѣзо, ни огонь. Ваша кочерга пролетитъ сквозь меня и ударится о стѣну этого шкафа. Я духъ, безплотный духъ.

"— Чего-жъ вамъ здѣсь надобно? — пролепеталъ жилецъ.

,- Въ этой самой комнатѣ,- отвѣчало привидѣніе, — совершилась погибель земной моей жизни. Отсюда пустили по-міру меня и всѣхъ моихъ дѣтей. Въ этотъ самый шкафъ положены были судейскія бумаги, накопившіяся въ продолженіе моей безконечной тяжбы. Здѣсь, на этомъ самомъ мѣстѣ, и въ ту пору какъ я умиралъ отъ печали, двѣ презрѣнныя гарпіи дѣлили мое богатство, изъ-за котораго я судился всю свою жизнь. Все отняли y меня до послѣдняго фарсинга, и когда я умеръ, семейство мое осталось безъ хлѣба и безъ крова. Вотъ почему, спускаясь по ночамъ на землю, я брожу исключительно по этой жалкой юдоли своихъ земныхъ страданій, пугая людей присутствіемъ существа, непостижимаго и незримаго для нихъ. Эта квартира принадлежитъ мнѣ: оставьте ее".

Жилецъ между тѣмъ выпилъ еще стаканъ водки и совершенно ободрился.

"- Извольте, — сказалъ онъ, — я готовъ съ величайшимъ удовольствіемъ уступить вамъ эту незавидную квартиру, если вы имѣете неизмѣнное желаніе оставаться здѣсь цѣлую вѣчность; но во всякомъ случаѣ, я желалъ бы, собственно для вашей же пользы, предложить вамъ одинъ вопросъ.

"- Говорите: я готовъ внимать вашимъ словамъ, — отвѣчалъ духъ суровымъ тономъ.

"- Очень хорошо, — сказалъ жилецъ, — мое замѣчаніе, впрочемъ, будетъ относиться не къ вамъ однимъ, а ко всѣмъ вообще безплотнымъ духамъ, сколько я могу знать и понимать сущность ихъ природы. Дѣло видите ли въ чемъ: вѣдь пространство для васъ ничего не значитъ?

"- Ничего, — сказалъ духъ, — быстрѣе, чѣмъ молнія, мы можемъ переноситься съ одного мѣста на другое.

"— И прекрасно. Зачѣмъ же, скажите на милость, имѣя полную возможность порхать и устроивать свою квартиру въ прелестнѣйшихъ мѣстахъ земного шара, вы любите проводить свое время именно тамъ, гдѣ вы натерпѣлись всякой всячины въ продолженіе своего земного бытія? Такой образъ дѣйствія, по моему мнѣнію, заключаетъ самъ въ себѣ непростительныя противорѣчія.

"— A что, вѣдь это правда. Удивляюсь, какъ прежде подобная мысль ни разу не приходила мнѣ въ голову.

"- Это показываетъ, любезный другъ, что вы не умѣете разсуждать. Эта комната, на мой взглядъ, не представляетъ для васъ ни малѣйшихъ удобствъ. Судя по наружности этого шкафа, я догадываюсь, что тутъ бездна клоповъ: такъ или нѣтъ?

"- Такъ точно.

"- Ну, такъ что-жъ вамъ за охота проводить свое время въ обществѣ такихъ презрѣнныхъ животныхъ? Право, я думаю, вы могли бы, безъ малѣйшаго труда, пріискать для себя отличную квартиру.

"— Конечно, могу.

"— И ужъ если пошло дѣло на правду, я бы вообще посовѣтовалъ вамъ оставить Лондонъ; потому что, согласитесь сами, здѣшній климатъ чрезвычайно непріятенъ.

"- Ваша правда, сэръ, — сказалъ духъ учтивымъ тономъ, — вы, можно сказать, пролили яркій свѣтъ на мой образъ мыслей. Сейчасъ же перемѣняю воздухъ.

И, проговоривъ это, онъ началъ постепенно исчезать, такъ что ноги его уже совсѣмъ скрылись изъ вида.

"— И если вы, сэръ, — продолжалъ жилецъ въ догонку за исчезающимъ привидѣніемъ, — если вы постараетесь внушить другимъ безплотнымъ джентльменамъ и леди, навождающимъ теперь пустые старые дома, что имъ будетъ гораздо удобнѣе поселиться въ другихъ, прелестнѣйшихъ мѣстахъ за предѣлами Англіи, то вы окажете нашему обществу величайшее благодѣяніе, и я готовъ заранѣе принести вамъ чувствительную благодарность отъ всѣхъ англичанъ.

"- Внушу, сэръ, непремѣнно внушу, — отвѣчало привидѣніе — я не понимаю, какъ всѣ мы были настолько глупы до сихъ поръ.

"Съ этими словами духъ исчезъ, и, что всего удивительнѣе, господа, — заключилъ старикъ, озирая всю компанію съ замѣтнымъ удовольствіемъ, — съ той поры никогда не возвращалось это привидѣніе, и дешевая квартира освободилась разъ навсегда отъ нечистыхъ навожденій".

— Не дурно, если эта исторія не выдумана, — сказалъ джентльменъ съ мозаичными пуговицами на фракѣ, зажигая новую сигару.

— Если! — вскричалъ старикъ, бросая презрительный взглядъ на скептика. — Этакъ, пожалуй, — прибавилъ онъ, обращаясь къ Лоутону, — онъ скажетъ, что и та исторія, которую я вамъ разсказывалъ о странномъ кліентѣ, невѣроятна, чудесна, выдумана… Какъ, подумаешь, нынче стали недовѣрчивы люди.

— Я никогда не слышалъ этой исторіи, — отвѣтилъ скептикъ, — и, конечно, не могу судить о степени ея достовѣрности. Разскажите, и я выскажу вамъ свое мнѣніе.

— Я тоже желаю слышать ее, — замѣтилъ м-ръ Пикквикъ, — и прошу васъ разсказать.

— Да, да, разскажите, — сказалъ Лоутонъ, — никто здѣсь не слышалъ ее, кромѣ меня, да и я, правду сказать, перезабылъ ее почти совсѣмъ.

Старикъ обвелъ глазами вокругъ стола и покосился еще страшнѣе, чѣмъ прежде; видя глубокое вниманіе, изобразившееся на лицахъ всѣхъ присутствующихъ, онъ улыбнулся, и въ его глазахъ блеснуло торжество. Затѣмъ, потеревъ подбородокъ и взглянувъ на потолокъ, какъ бы ища тамъ вдохновенія, онъ началъ свой разсказъ.

Разсказъ старика о странномъ кліентѣ.

"Я полагаю, никому не интересно знать, гдѣ и какъ я подцѣпилъ эту короткую исторію, — сказалъ старикъ. — Еслибъ мнѣ пришлось разсказывать ее въ томъ порядкѣ, въ какомъ она дошла до меня, мнѣ пришлось бы начинать съ середины, a дойдя до конца, обратиться опять назадъ, къ самому началу. Достаточно будетъ сказать, что нѣкоторыя событія, о которыхъ въ ней идетъ рѣчь, случились на моихъ собственныхъ глазахъ; что касается остальныхъ, я могу удостовѣрить, что они дѣйствительно происходили, и до сихъ поръ еще живы люди, которые, такъ же, какъ и я, помнятъ ихъ очень хорошо.

"Въ Боро, въ Гайстритѣ, подлѣ церкви Сенъ-Джоржа, по одной съ нею сторонѣ дороги, какъ многимъ изъ васъ извѣстно, стоитъ самая тѣсная изъ нашихъ долговыхъ тюремъ — Маршальси. Хотя въ послѣднее время она стала далеко не тою грязною помойною ямой, какою была прежде, но и теперешнее ея исправленное состояніе внушаетъ слишкомъ мало искушеній для мота или утѣшеній для неосторожнаго должника. Осужденный преступникъ въ Ньюгетѣ пользуется ничуть не худшимъ дворомъ, гдѣ онъ можетъ дышать чистымъ воздухомъ и гулять, чѣмъ неоплатный должникъ въ тюрьмѣ Маршальси,

"Можетъ быть, на меня находитъ чудачество, можетъ быть, я не могу отдѣлять этого мѣста отъ связанныхъ съ нимъ воспоминаній, но только я не выношу этой части Лондона. Улица широка, магазины на ней роскошные; шумъ проѣзжающихъ экипажей, гулъ шаговъ непрерывнаго потока людей — всѣ эти звуки торговыхъ, промышленныхъ и иныхъ сношеній между людьми гудятъ на ней съ утра и до полуночи. Но примыкающія къ ней улицы малы и тѣсны; бѣдность и развратъ гнойно гнѣздятся въ этихъ переполненныхъ густымъ населеніемъ закоулкахъ; лишенія и нищета олицетворяются сосѣдней тюрьмою; надъ всей этой картиной роскоши, нищеты и позора — по крайней мѣрѣ, въ моихъ глазахъ — тяготѣетъ что-то мрачное и горькое, придающее ей непріятный, болѣзненный отпечатокъ.

"Многіе глаза, сомкнутые уже давно въ могилѣ, взглядывали довольно равнодушно на эту картину въ первые дни пребыванія ихъ владѣльцевъ въ старой тюрьмѣ Маршальси; они смотрѣли такъ потому, что первый ударъ несчастія рѣдко сопровождается отчаяніемъ. Человѣкъ еще вѣритъ, что онъ можетъ положиться на неиспытанныхъ друзей, онъ вспоминаетъ о многочисленныхъ предложеніяхъ услугъ, такъ охотно расточавшихся ему добрыми пріятелями, когда онъ въ нихъ еще вовсе не нуждался; онъ обладаетъ надеждой, — надеждой счастливой неопытности, — и хотя она ослабляется при первой же неудачѣ, но все же снова возрождается и цвѣтетъ здѣсь короткое время, пока не завянетъ окончательно подъ ржавчиной разочарованія и равнодушія. Какъ быстро эти самые глаза глубоко вваливались и сверкали мрачнымъ огнемъ, какъ быстро худѣло и желтѣло изможденное голодомъ и заточеніемъ лицо въ тѣ дни, когда еще рѣчь о томъ, что должники гніютъ въ тюрьмѣ, безъ надежды на облегченіе, безъ надежды получить свободу, не была простой риторической фигурой! Эта жестокость нынче уже не существуетъ въ полномъ своемъ объемѣ, но и того, что отъ нея осталось, достаточно еще для порожденія такихъ явленій, при видѣ которыхъ сердце обливается кровью.

"Двадцать лѣтъ тому назадъ плиты тротуара подлѣ тюрьмы топтались одною матерью и ребенкомъ, которые такъ же аккуратно, какъ само утро, появлялись ежедневно передъ тюремными воротами; часто они приходили сюда послѣ ночи, проведенной безъ сна, въ тревожной тоскѣ, подъ вліяніемъ скорбныхъ думъ, удручающихъ умъ и чувство, — приходили цѣлымъ часомъ раньше срока, и тогда молодая мать грустно поворачивала назадъ, подводила ребенка къ старому мосту и, приподнявъ его на своихъ рукахъ, указывала ему на блестящую воду, окрашенную лучами утренняго солнца, обращала его вниманіе на шумныя приготовленія къ труду или удовольствію, которыми бываетъ полна рѣка въ эти утренніе часы. Мать пыталась развлечь сына этими занимательными для него предметами, но она быстро сажала его на землю и, закрывъ себѣ лицо платкомъ, давала волю душившимъ ее слезамъ, потому что на исхудаломъ и болѣзненномъ личикѣ ребенка не проявлялось никакого удовольствія или удивленія. У него было мало воспоминаній, и всѣ они были на одинъ образецъ, — всѣ вертѣлись на бѣдности и нищетѣ его родителей. По цѣлымъ часамъ сиживалъ онъ y матери на колѣняхъ, вглядываясь съ дѣтскимъ сочувствіемъ въ слезы, текущія по ея лицу, и потомъ тихонько забивался въ какой-нибудь темный уголокъ, гдѣ рыдалъ до тѣхъ поръ, пока не засыпалъ. Съ той самой минуты, какъ онъ сталъ понимать окружающіе предметы, когда въ немъ началъ пробуждаться разсудокъ, онъ сроднился съ самой тяжкой дѣйствительностію жизни: съ ужасными лишеніями — съ голодомъ и жаждой, съ холодомъ и нищетой, и хотя по наружности и физическому развитію онъ былъ малое дитя, но не было y него ни веселости, ни беззаботнаго смѣха, ни сверкающихъ дѣтскихъ глазокъ.

"Отецъ и мать, видя такое неестественное развитіе своего ребенка, съ глубокой тоской, смотрѣли молча другъ на друга, не осмѣливаясь выразить словами тяготящія ихъ мысли. Отецъ — здоровый, сильно сложенный человѣкъ, который могъ бы перенести всякій трудъ и физическое упражненіе, — изнывалъ въ тѣсномъ заключеніи и нездоровой атмосферѣ переполненной узниками тюрьмы. Мать, худая, нѣжная женщина, склонялась подъ двойнымъ бременемъ физической и нравственной болѣзни; — ребенокъ видѣлъ все это, и молодое сердце его надрывалось.

"Наступила зима, a съ нею цѣлыя недѣли сильнаго дождя и холода. Бѣдная женщина перебралась въ дрянную квартиренку по близости мѣста заключенія ея мужа, и хотя это переселеніе было вызвано ея возраставшею нуждой, она была счастливѣе теперь, потому что была ближе къ нему. Въ продолженіе двухъ мѣсяцевъ послѣ этого переселенія, она и ея маленькій спутникъ поджидали времени открытія тюремныхъ воротъ, не пропуская ни одного утра. Но вотъ однажды они не явились, и это было въ первый разъ съ того дня, какъ мужъ попалъ въ тюрьму. Ребенокъ умеръ.

"Тѣ, которые, о подобныхъ потеряхъ бѣдныхъ людей холодно толкуютъ, какъ о счастливомъ избавленіи отъ страданій для усопшаго, и о милосердномъ облегченіи отъ издержекъ для оставшихся, — такіе люди не понимаютъ, — смѣло это утверждаю — рѣшительно не понимаютъ того неисходнаго горя, которое влекутъ за собой подобныя потери. Молчаливый взглядъ привязанности и участія въ то время, когда всѣ прочіе глаза отъ насъ холодно отвернулись, — увѣренность въ томъ, что мы обладаемъ сочувствіемъ и любовью хоть одного существа, когда всѣ прочіе покинули насъ — это такая подпора, такое прибѣжище, такое утѣшеніе среди глубочайшаго горя, которыхъ нельзя купить ни за какія деньги, нельзя добыть никакимъ могуществомъ. Ребенокъ сиживалъ по цѣлымъ часамъ y ногъ своихъ родителей, терпѣливо сложивъ свои ручонки и поднявъ къ отцу и къ матери свое исхудалое личико. Они видѣли, какъ, день за днемъ, онъ таялъ, и хотя его краткая земная жизнь была безъ радостей, a теперь, послѣ своей смерти, онъ наслаждался миромъ и спокойствіемъ, которыхъ онъ — малый ребенокъ — не зналъ на землѣ,- но все же они были ему отцомъ и матерью, и потеря его залегла глубоко въ ихъ души.

"Смотря теперь на измѣнившееся лицо матери, было не трудно предсказать, что смерть скоро прекратитъ и ея горькія испытанія и невыносимыя страданія. Двое тюремныхъ товарищей мужа несчастной женщины не захотѣли усугублять своимъ присутствіемъ его скорбь и горе и предоставили ему одному каморку, которую занимали съ нимъ втроемъ. Бѣдная его жена перешла къ нему сюда, и вотъ потянулась тамъ, безъ мученій, но и безъ надеждъ, медленно угасая, ея страдальческая жизнь.

"Однажды вечеромъ она лишилась чувствъ на рукахъ своего мужа. Когда онъ поднесъ ее къ открытому окну, чтобы оживить ее свѣжимъ воздухомъ, свѣтъ луны упалъ ей прямо на лицо и указалъ на такую разительную перемѣну въ ея чертахъ, что несчастный, какъ слабое дитя, дрогнулъ подъ бременемъ удручавшаго его горя.

"— Посади меня, Джоржъ, — слабо произнесла она. Онъ исполнилъ ея желаніе, и, сѣвъ возлѣ нея, закрылъ себѣ лицо рукой и залился слезами.

"— Мнѣ тяжело покинуть тебя, Джоржъ, — сказала она, — но на то Божія воля, и ради меня ты долженъ спокойно перенести разлуку со мною. О, какъ я благодарю Бога за то, что Онъ взялъ къ себѣ нашего мальчика! Малютка счастливъ, онъ теперь на небѣ. Что бы онъ сталъ дѣлать тутъ, безъ своей матери?

"— Ты не должна умереть, Мери, не должна, возразилъ ей мужъ, вставая. Онъ принялся ходить взадъ и впередъ по комнатѣ, нещадно ударяя свою голову сжатыми кулаками, потомъ снова сѣлъ возлѣ больной и, поддерживая ее въ своихъ объятіяхъ, прибавилъ болѣе спокойно:

"— Ободрись, моя милая, прошу тебя, ободрись. Ты навѣрное поправишься.

"— Никогда уже, Джоржъ, никогда! — отвѣчала умирающая женщина. — Пусть меня похоронятъ возлѣ моего бѣднаго мальчика: но обѣщай мнѣ, если ты выйдешь когда-нибудь изъ этого ужаснаго мѣста и разбогатѣешь, ты перевезешь насъ на какое-нибудь мирное сельское кладбище, далеко, далеко, — какъ можно дальше отсюда, — гдѣ бы мы могли спокойно лежать. Милый Джоржъ, обѣщай мнѣ, что ты это сдѣлаешь.

"— Сдѣлаю, сдѣлаю, — проговорилъ онъ, страстно кидаясь на колѣни передъ нею. — Но скажи мнѣ еще слово, Мери… хотя взгляни… разъ взгляни…

"Онъ замолкъ, потому что рука, обвивавшая его шею, вдругъ отяжелѣла и отвердѣла. Глубокій вздохъ вырвался изъ груди умиравшей; губы шевельнулись и на лицѣ мелькнула улыбка, но губы эти были блѣдны, и улыбка смѣнилась неподвижнымъ мертвеннымъ взглядомъ… Онъ остался одинъ на землѣ.

"Въ эту ночь, среди безмолвія и одиночества своей жалкой каморки, стоя на колѣняхъ возлѣ трупа своей жены, несчастный призвалъ Бога въ свидѣтели страшной клятвы; съ этой минуты онъ посвящалъ себя одному дѣлу: мести за смерть жены и сына, съ нынѣшняго дня и до послѣдняго своего издыханія; онъ обрекалъ всѣ свои силы на служеніе одному этому дѣлу; месть его должна быть медленною и ужасною, ненависть нескончаемою и ненасытимою. По всему міру должна она преслѣдовать тѣхъ, кого она намѣтитъ своими жертвами.

"Глубочайшее отчаяніе и почти нечеловѣческое напряженіе произвели такія страшныя перемѣны въ его тѣлѣ и въ чертахъ его лица, что его товарищи по несчастію отшатнулись съ испугомъ, когда онъ проходилъ мимо нихъ учащенными шагами. Глаза его налились кровью, лицо было мертвенно блѣдно, станъ согнулся, какъ бы подъ бременемъ лѣтъ. Онъ почти насквозь прокусилъ себѣ губу въ пылу своего душевнаго страданія, и кровь, капавшая изъ раны, текла по его подбородку и запятнала его рубашку и галстукъ. Онъ не проронилъ ни слезы, не испустилъ ни одного звука жалобы, но его блуждающій взглядъ и безпорядочная торопливость, съ которою онъ ходилъ взадъ и впередъ по двору, обличали сожигавшій его внутренній жаръ.

"Тюремное начальство заявило ему, что необходимо немедленно же увезти тѣло его жены изъ тюрьмы. Онъ выслушалъ это требованіе съ полнымъ спокойствіемъ и согласился съ его разумностью. Почти всѣ тюремные обитатели собрались для печальныхъ проводовъ; они поспѣшно разступились по сторонамъ, при появленіи вдовца; онъ быстро прошелъ впередъ и сталъ одиноко въ небольшомъ отгороженномъ пространствѣ, примыкавшемъ къ помѣщенію привратника; толпа отошла оттуда, по инстинктивному чувству деликатности. Медленно подвигались впередъ люди съ тяжелымъ гробомъ на плечахъ. Въ толпѣ господствовало мертвое молчаніе, нарушавшееся только жалобными восклицаніями женщинъ и шарканьемъ ногъ носильщиковъ по плитамъ. Они дошли до того мѣста, на которомъ стоялъ мужъ умершей, и остановились. Онъ положилъ руку на гробъ и, машинально поправивъ на немъ покровъ, далъ знакъ идти далѣе. Тюремные сторожа, стоявшіе въ сѣняхъ, сняли свои шляпы при выносѣ гроба, и черезъ минуту дверь тюрьмы затворилась за нимъ. Вдовецъ посмотрѣлъ тогда безсмысленно на толпу и грохнулся о земь.

"Хотя въ теченіе многихъ недѣль послѣ этого онъ пролежалъ дни и ночи въ жесточайшей горячкѣ, его не покидали ни на минуту сознаніе его потери и воспоминаніе о данной клятвѣ. Передъ глазами его проходили сцены за сценами, мѣста смѣнялись мѣстами, происшествія происшествіями, вытѣсняя другъ друга со всею сумятицею бреда, но всѣ они стояли въ какой-нибудь связи съ его главною умственною задачею. То онъ плылъ по необъятному морю, надъ нимъ стояло кроваво-багровое небо, подъ нимъ бушевали волны, вздымаясь, точно горы, кипя водоворотомъ вокругъ его утлаго судна. Впереди его плылъ еще другой корабль, тоже выдерживающій борьбу съ разъяренными стихіями. Паруса y него висѣли клочьями по мачтамъ, палуба была покрыта испуганными людьми, которые по очереди одинъ за другимъ становились жертвами высокихъ волнъ, покрывавшихъ палубу и увлекавшихъ за собою все, что попадалось имъ по пути. Наконецъ, волны поднялись еще выше и цѣлая ревущая масса воды ринулась на корабль со всесокрушающею быстротою и силою, оторвала y него руль и раздробила все судно до самаго киля. Изъ громаднаго водоворота, образованнаго гибнувшимъ кораблемъ, раздался крикъ, — предсмертный крикъ сотни утопавшихъ людей, слившійся въ одинъ страшный вопль, — крикъ до того громкій и пронзительный, что онъ раздался надъ воемъ враждовавшихъ стихій и звучалъ, звучалъ до тѣхъ поръ, пока, казалось, пронизалъ собою воздухъ, небо и воду. Но что это такое? — вотъ показалась старая, сѣдая голова, она поднимается надъ поверхностью моря и бьется съ волнами, меча взгляды предсмертной тоски и громко вопія о помощи?… Взглянувъ на нее, онъ спрыгиваетъ съ своего корабля и плыветъ къ ней сильнымъ размахомъ. Онъ достигаетъ ея: онъ бокъ-о-бокъ съ нею. Да, это тѣ черты. Старикъ видитъ его приближеніе и тщетно старается избѣжать встрѣчи съ нимъ. Но онъ крѣпко стискиваеть старика и тащитъ его подъ воду. Ниже, ниже съ нимъ, на пятьдесятъ лотовъ глубины! Старикъ борется слабѣе и слабѣе, наконецъ, остается недвижнымъ. Старикъ, убитъ, убитъ имъ; клятва его сдержана.

"Идеть онъ потомъ по жесткимъ пескамъ безграничной пустыни, одинокій и босой. Песокъ царапаетъ ему ноги и ослѣпляетъ его; мелкія, тончайшія пылинки садятся въ поры его кожи и раздражаютъ его почти до бѣшенства. Громадныя массы того же песку несутся передъ нимъ вѣтромъ и, пронизанныя лучами палящаго солнца, возвышаются въ отдаленіи подобно огненнымъ столбамъ. Остовы людей, погибшихъ въ этой ужасной пустынѣ, лежатъ раскиданными вокругъ на всемъ пространствѣ, которое можно окинуть глазомъ; все освѣщается зловѣщимъ свѣтомъ и повсюду, въ предѣлахъ человѣческаго зрѣнія, встрѣчаются одни только предметы ужаса или омерзѣнія. Тщетно стараясь произнести крикъ испуга, съ языкомъ, прилипшимъ къ гортани, спѣшитъ онъ впередъ, какъ безумный. Поддерживаемый сверхъестественной силой, онъ мчится по пескамъ, пока, наконецъ, не падаетъ безъ чувствъ на землю. Какая восхитительная прохлада оживляетъ его? Откуда исходитъ это отрадное журчанье? Вода! Дѣйствительно, вотъ источникъ; свѣжая, чистая струя бѣжитъ y ногъ путника. Онъ припадаетъ къ ней губами и, протянувъ на берегу болѣвшіе свои члены, впадаетъ въ сладостное забытье. Его приводитъ въ себя шумъ чьихъ-то приближающихся шаговъ. Сѣдой старикъ плетется тоже къ ручью, чтобы утолить свою мучительную жажду. Это опять онъ! Путникъ вскакиваетъ, охватываетъ его руками и не допускаетъ къ ручью. Старикъ борется сильно, судорожно, молитъ допустить его къ водѣ; — старикъ проситъ только одну каплю ея для спасенія своей жизни! Но онъ мощно удерживаетъ старика и жадно любуется его агоніей; потомъ, когда безжизненная голова старика склоняется на грудь, онъ отталкиваетъ отъ себя ногой этотъ ненавистный трупъ.

"Когда кончилась его горячка, и сознаніе вернулось къ нему, онъ проснулся къ жизни богатымъ и свободнымъ; ему объявили, что отецъ его, желавшій, чтобы онъ издохъ въ тюрьмѣ,- ж_е_л_а_в_ш_і_й! Тотъ самый, который допустилъ, чтобы существа, бывшія для узника дороже его собственной жизни, умерли отъ лишеній и сердечной тоски, противъ которой безсильны всѣ лѣкарства, — этотъ самый человѣкъ былъ найденъ мертвымъ въ своей пуховой постели. У него достало бы духу оставить послѣ себя нищимъ своего сына, но, гордясь своимъ здоровьемъ и крѣпостью, онъ откладывалъ совершеніе нужнаго для того акта, и теперь ему приходилось на томъ свѣтѣ скрежетать зубами при мысли о богатствѣ, которое досталось его сыну, только благодаря его нераспорядительности и безпечности. Больной очнулся, и первое, что пришло ему въ голову, была клятва о мести, второе, что злѣйшимъ его врагомъ былъ родной отецъ его жены, — человѣкъ, засадившій его въ тюрьму и оттолкнувшій отъ своего порога дочь и ея ребенка, когда они молили y его ногъ о помилованіи. О, какъ онъ проклиналъ слабость, не дозволявшую ему быть на ногахъ и уже дѣятельно разработывать свой планъ мести!

"Онъ распорядился, чтобы его перевезли подальше отъ мѣста его горькой утраты и его бѣдствій, и поселился въ тихомъ убѣжищѣ на морскомъ берегу, — не въ надеждѣ вернуть себѣ душевное спокойствіе и счастье, потому что и то, и другое покинули его навсегда, но для возстановленія своихъ упавшихъ силъ, для обдумыванія своего дорогого плана. И здѣсь какой-то злой духъ далъ ему возможность совершить первую, самую страшную месть.

"Было лѣтнее время; постоянно погруженный въ мрачныя думы, онъ выходилъ по вечерамъ изъ своего уединеннаго жилища и направлялся по узкой тропинкѣ между утесовъ къ дикому и одинокому мѣстечку, которое пришлось ему по душѣ; здѣсь онъ садился на какой-нибудь скалистый обломокъ и, закрывъ лицо руками, просиживалъ такъ по нѣскольку часовъ, — иногда до глубокой ночи, до тѣхъ самыхъ поръ когда длинныя тѣни утесовъ, нависшихъ надъ его головою, клали непроницаемый черный покровъ на всѣ окружающіе предметы.

"Однажды, въ тихій вечеръ, онъ сидѣлъ такъ, въ своемъ обычномъ положеніи, приподнимая иногда голову для того, чтобы прослѣдить за полетомъ стрекозы, или устремляя глаза на великолѣпную багровую полосу, которая, начинаясь среди океана, шла, казалось, до самаго его горизонта, до самаго того мѣста, гдѣ спускалось солнце. Вдругъ глубокое безмолвіе окрестности нарушилось громкимъ воплемъ о помощи. Онъ прислушался, неувѣренный въ томъ, что слышалъ, но крикъ повторился съ еще большею силою, чѣмъ прежде. Онъ вскочилъ тогда съ мѣста и поспѣшилъ по направленію голоса.

Дѣло разъяснилось тотчасъ же само собою; на берегу лежала разбросанная одежда; въ недалекомъ разстояніи отъ него виднѣлась немного изъ воды человѣческая голова, a какой-то старикъ кидался изъ стороны въ сторону по берегу, ломая руки въ отчаяніи и взывая о помощи. Больной, силы котораго возстановились уже достаточно, сбросилъ съ себя верхнее платье и кинулся къ морю, съ намѣреніемъ броситься въ воду и спасти утопавшаго.

"- Поспѣшите, сэръ, ради Бога! помогите ему, молю васъ именемъ Господа! Это мой сынъ, сэръ, кричалъ внѣ себя старикъ. Мой единственный сынъ, сэръ, и онъ умираетъ на глазахъ своего отца!

"При первыхъ словахъ старика, незнакомецъ остановился въ своемъ разбѣгѣ и, скрестивъ руки, сталъ передъ нимъ неподвижно.

"- Великій Боже! — воскликнулъ старикъ, узнавая его, — Гейлингъ!

"Незнакомецъ молча улыбнулся.

"— Гейлингъ! — дико произнесъ старикъ. — Мой сынъ, Гейлингь, — это мой милый сынъ… Взгляните взгляните!..

"И, задыхаясь, несчастный отецъ указалъ на то мѣсто, гдѣ молодой человѣкъ боролся со смертью

"— Слушайте! — сказалъ старикъ. — Онъ кричитъ еще… значитъ, онъ живъ… Гейлингъ, спасите его, спасите!

"Незнакомецъ снова улыбнулся и продолжалъ стоять неподвижно, какъ статуя.

"- Я былъ виноватъ передъ вами, — продолжалъ съ воплемъ старикъ, падая передъ нимъ на колѣни и ломая свои руки, отомстите за себя; возьмите все мое, самую мою жизнь: бросьте меня въ воду y своихъ нотъ и, если только человѣческая природа можетъ подавить въ себѣ естественное сопротивленіе, я умру, не двинувъ ни рукой, ни ногой. Сдѣлайте это, Гейлингь, сдѣлайте, но спасите моего сына! Онъ такъ молодъ еще, Гейлингъ, такъ молодъ для смерти!

"— Слушайте, произнесъ незнакомецъ, грозно схватывая старика за руку, — я хочу жизни за жизнь, и вотъ теперь здѣсь одна. Мой ребенокъ умиралъ на глазахъ своего отца несравненно болѣе мучительною и продолжительною смертью, чѣмъ та, которой подвергается теперь, пока я говорю, этотъ молодой поноситель чести своей сестры. Вы смѣялись, — смѣялись въ лицо своей дочери, на черты которой смерть тоже накладывала свою руку, — смѣялись надъ нашими страданіями. Какъ вы теперь о нихъ помышляете? Смотрите сюда, смотрите!

"Говоря это, онъ указывалъ на море. Слабый крикъ пронесся надъ водою: послѣднее мощное усиліе утопавшаго взволновало на нѣсколько мгновеній рябившія волны, a затѣмъ то мѣсто, гдѣ онъ канулъ въ свою преждевременную могилу, сравнялось и сгладилось съ окружающей водою…

"Спустя три года послѣ этого, какой-то джентльменъ вышелъ изъ собственнаго экипажа y дверей одного лондонскаго стряпчаго, извѣстнаго въ то время публикѣ за не совсѣмъ чистаго малаго въ своемъ ремеслѣ, и попросилъ y него особаго совѣщанія по весьма важному дѣлу. Посѣтитель былъ, очевидно, еще въ первой порѣ молодости, но его лицо было блѣдно, тревожно и убито, такъ что и безъ острой наблюдательности дѣльца, стряпчему легко было догадаться при первомъ же взглядѣ на гостя, что болѣзнь или иныя страданія совершили больше перемѣнъ въ его наружности, чѣмъ то могла произвести рука времени въ двойной противъ прожитой имъ жизни періодъ.

"- Я хочу поручить вамъ одно судебное дѣло, — сказалъ незнакомецъ.

"Стряпчій поклонился почтительно и кинулъ взглядъ на большой пакетъ, который былъ въ рукахъ y джентльмена. Посѣтитель замѣтилъ этотъ взглядъ и продолжалъ.

"— Это не совсѣмъ обыкновенное дѣло, и мнѣ пришлось много хлопотать и издержать денегъ, пока эти бумаги достались мнѣ въ руки.

"Стряпчій взглянулъ еще тревожнѣе на пакетъ; посѣтитель, развязавъ шнурокъ, опутывавшій бумаги, выложилъ на столъ множество росписокъ, копій съ условій и другихъ документовъ.

"- Какъ вы увидите, — продолжалъ посѣтитель, — этотъ господинъ, имя котораго стоитъ на документахъ, нѣсколько лѣтъ тому назадъ, занялъ подъ нихъ большія суммы денегъ. Между нимъ и тѣми людьми, въ рукахъ которыхъ первоначально находились эти бумаги, и отъ которыхъ я перекупилъ ихъ всѣ за цѣну тройную и четверную противъ ихъ настоящей стоимости, подразумѣвалось соглашеніе, что всѣ эти обязательства будутъ возобновляться по истеченіи извѣстнаго періода. Но такое условіе не выговорено нигдѣ формальными актами; онъ же потерпѣлъ въ послѣднее время большія потери и если всѣ эти требованія падутъ на него одновременно, они сокрушатъ его окончательно.

"— Общая сумма доходитъ до нѣсколькихъ тысячъ фунтовъ, — сказалъ стряпчій, разбирая бумаги.

"Это вѣрно, — отвѣчалъ незнакомецъ.

— Что же слѣдуетъ дѣлать? — спросилъ стряпчій.

"— Что дѣлать! — возразилъ кліентъ съ большимъ волненіемъ. — Пустить въ ходъ каждый рычагъ закона и каждую продѣлку, которую можетъ изобрѣсть умъ, a мошенничество исполнить; употребить и честныя, и подлыя средства, — все открытое узаконенное преслѣдованіе, поддержанное всею изворотливостью его самыхъ смѣтливыхъ исполнителей. Я хочу, чтобы онъ умеръ тяжкою и медленною смертью. Разорите его, продайте его земли и товары, выживите его изъ дома, оторвите отъ очага и сдѣлайте его нищимъ на старости лѣтъ, пусть онъ умретъ въ долговой тюрьмѣ!

"— A издержки, дорогой сэръ, всѣ издержки, необходимыя, чтобы довести до конца такое сложное дѣло, — замѣтилъ стряпчій, приходя въ себя послѣ минутнаго оцѣпенѣнія. — Если отвѣтчикъ умретъ на соломѣ, кто заплатитъ за расходы, сэръ?

"- Назначайте сумму, — проговорилъ незнакомецъ, дрожа такъ сильно отъ волненія, что рука его едва сдерживала перо, которое онъ схватилъ при этихъ словахъ. — Какую угодно сумму, и она ваша. Не бойтесь называть ее, любезный! Я не сочту ее большою, если вы выиграете мое дѣло.

"Стряпчій назначилъ наудачу очень большую сумму, въ видѣ задатка, который мотъ бы обезпечить его въ случаѣ проигрыша дѣла — но назначилъ ее болѣе съ цѣлью удостовѣриться, до какихъ издержекъ въ дѣйствительности расположенъ идти его кліентъ, чѣмъ въ предположеніи, что тотъ удовлетворитъ его требованію. Однако, незнакомецъ написалъ тотчасъ же чекъ на своего банкира, помѣтивъ всю сумму сполна, и ушелъ.

"По чеку было выплачено, какъ слѣдуетъ, и стряпчій, находя своего страннаго кліента такимъ человѣкомъ, на котораго можно было положиться, принялся серьезно за свою работу. Прошло слишкомъ два года, послѣ этого разговора, и м-ръ Гейлингъ частенько просиживалъ цѣлые дни въ конторѣ своего стряпчаго, наблюдая за накопленіемъ бумагъ и прочитывая съ блестящими отъ радости глазами, одно за другимъ, то укорительныя письма, то просьбы о небольшой отсрочкѣ, то представленія о неизбѣжномъ разореніи, грозившемъ отвѣтчику. Эти бумаги стали появляться съ тѣхъ поръ, какъ на должника посыпались искъ за искомъ, процессъ за процессомъ. На всѣ моленія, хотя бы о краткой отсрочкѣ, былъ одинъ отвѣтъ: деньги должны быть уплачены. Земли, дома, движимое имущество, все пошло, въ свою очередь, на удовлетвореніе многочисленныхъ требованій, и самъ старикъ былъ-бы засаженъ въ тюрьму, если бы ему не удалось обмануть бдительности полиціи и бѣжать.

"Неумолимое злорадство Гейлинга, вмѣсто того, чтобы утоляться успѣхомъ преслѣдованія, возростало съ разореніемъ его врага. Когда же онъ узналъ о побѣгѣ старика, бѣшенство его перешло всякіе предѣлы. Онъ скрежеталъ зубами и осыпалъ страшными проклятіями людей, которымъ было поручено заарестованіе. Онъ былъ сравнительно успокоенъ лишь повторительными увѣреніями, что бѣглецъ будетъ навѣрное отысканъ. Повсюду были разосланы агенты для его поимки; для открытія мѣста его убѣжища были пущены въ ходъ всѣ хитрости, какія только можно было изобрѣсти, но все было напрасно. Прошло съ полгода, a убѣжище старика все еще не было открыто.

"Наконецъ, однажды поздно вечеромъ, въ квартиру стряпчаго явился Гейлингъ, котораго не было видно уже нѣсколько недѣль, и послалъ сказать ему, что его желаетъ немедленно видѣть одинъ джентльменъ. Прежде, чѣмъ стряпчій, узнавшій его по голосу, успѣлъ приказать слугѣ впустить его, онъ кинулся вверхъ по лѣстницѣ и вбѣжалъ въ гостиную, блѣдный и едва переводя духъ. Затворивъ за собою дверь, чтобы его не услышали, онъ опустился въ кресло и проговорилъ шепотомъ:

"— Тсъ! Я его нашелъ, наконецъ!

"- Неужели? — спросилъ стряпчій. — Прекрасно, дорогой сэръ, прекрасно.

"— Онъ скрылся въ жалкой лачужкѣ въ Кэмденъ-Тоуне — продолжалъ Гейлингъ, — и, можетъ быть, это лучше, что мы потеряли его изъ виду, потому что онъ жилъ тутъ все это время совершенно одинъ, въ самой отвратительной нищетѣ… онъ бѣденъ, очень бѣденъ.

"— Очень хорошо, — сказалъ стряпчій. — Вы хотите, чтобы его арестовали завтра, конечно?

"— Да, отвѣчалъ Гейлингь. — Впрочемъ нѣтъ, стойте! Послѣзавтра. Вы удивляетесь моему желанію отложить арестъ, — продолжалъ онъ съ ужасной усмѣшкой, — но я позабылъ кое что. Завтрашній день памятенъ въ его жизни: пусть онъ пройдетъ.

"- Хорошо, — сказалъ стряпчій. — Вы сами напишите инструкціи полицейскому чиновнику?

"— Нѣтъ, пусть онъ встрѣтится со мною здѣсь, въ восемь часовъ вечера; я самъ пойду съ нимъ.

"Встрѣча состоялась въ назначенный вечеръ. Они сѣли въ наемную карету и велѣли извозчику остановиться на томъ углу старой Панкрасской дороги, на которомъ стоитъ приходскій рабочій домъ. Въ то время, когда они вышли изъ экипажа, было уже почти темно; направясь вдоль глухой стѣны передъ фасадомъ ветеринарнаго госпиталя, они повернули въ боковой переулокъ, который зовется или звался въ то время, Малою Школьною улицей и который, не знаю, какъ теперь, но тогда былъ порядочно пустыннымъ мѣстомъ, окруженнымъ почти все одними полями да рвами.

"Нахлобучивъ себѣ на глаза свою дорожную шляпу и закутавшись въ плащъ, Гейлингъ остановился передъ самымъ бѣднѣйшимъ домикомъ въ улицѣ и постучался тихонько въ двери. Ему тотчасъ же отворила какая-то женщина и поклонилась ему, какъ знакомому; Гейлингъ шепнулъ полицейскому, чтобы онъ оставался внизу, a самъ тихо взобрался на лѣстницу и, отворивъ дверь въ комнату, прямо вошелъ въ нее.

"— Предметъ его розысковъ и неугасавшей ненависти, въ настоящую минуту уже дряхлый старикъ, сидѣлъ за голымъ сосновымъ столомъ, на которомъ тускло горѣла заплывшая сальная свѣча. Старикъ, испуганный внезапнымъ появленіемъ незнакомца, ухватился за столъ, его слабыя ноги дрожали.

"- Зачѣмъ вы пришли сюда? — сказалъ онъ. — Здѣсь прозябаетъ нищета. Чего вы ищете тутъ?

"- Васъ? Я желаю говорить съ вами, — отвѣчалъ Гейлингъ.

"И сказавъ эти слова, онъ сѣлъ на стулъ y противоположнаго угла стола и, снявъ свою шляпу и откинувъ воротникъ шинели, открылъ свое лицо.

"Увидѣвъ это знакомое лицо, старикъ внезапно потерялъ способность говорить. Онъ откинулся назадъ на своемъ стулѣ и, сложивъ обѣ руки на груди, вперилъ въ Гейлинга пристальный взглядъ, въ которомъ выразилось омерзеніе и ужасъ.

"— Шесть лѣтъ тому назадъ, — сказалъ Гейлингъ, — въ этотъ же самый день я взялъ y васъ дорогую для васъ жизнь въ возмездіе за жизнь моего ребенка. Надъ безжизненнымъ трупомъ вашей дочери, старикъ, я поклялся, что и она будетъ отомщена. Ни на одинъ часъ я не забылъ о своей клятвѣ, и, если бывали мгновенія, когда ослабѣвала моя жажда мщенія, я припоминалъ страдающій безропотный взглядъ моей жены и изможденное отъ голода лицо моего ребенка, — слабость пропадала во мнѣ, и я снова твердо шелъ къ своей цѣли. Первый актъ возмездія совершился — вы его хорошо помните; нынче будетъ послѣдній.

"Старикъ задрожалъ и руки его немощно упали съ его груди.

"— Завтра я оставляю Англію, — сказалъ Гейлингъ послѣ минутной паузы. — Нынѣшней ночью я предамъ васъ на медленную смерть, которой умерла она — я пошлю васъ жить безнадежной жизнью въ тюрьмѣ…

"Онъ посмотрѣлъ въ лицо старику и замолчалъ. Онъ поднесъ свѣчу, дотронулся до него слегка и вышелъ изъ комнаты.

"— Вы получше присматривайте за старикомъ, — сказалъ онъ женщинѣ, отворивъ дверь, и, давъ знакъ полицейскому слѣдовать за нимъ, прибавилъ: — онъ очень плохъ.

"Женщина заперла дверь, вбѣжала на лѣстницу и нашла бездыханный трупъ старика.

"На одномъ изъ самыхъ тихихъ и уединенныхъ кладбищъ въ Кэнтѣ, среди богатой растительности, подъ гладкимъ надгробнымъ памятникомъ, покоятся кости молодой матери и ея ребенка. Но прахъ отца не смѣшивается съ ихъ прахомъ. Никто не знаетъ, даже самъ стряпчій, выигравшій процессъ, послѣдующей исторіи его страннаго кліента."

Окончивъ свой разсказъ, старикъ Бемберъ немедленно всталъ съ своего мѣста, подошелъ къ вѣшалкѣ, стоявшей въ углу залы, надѣлъ съ большою осторожностью шляпу и пальто, и, не сказавъ никому ни одного слова, медленно вышелъ изъ дверей. Такъ какъ нѣкоторые джентльмены покоились глубокимъ сномъ, a другіе погрузились мыслями и чувствами въ приготовленіе гоголь-моголя и глинтвейна, то м-ръ Пикквикъ, руководимый здѣсь, какъ и вездѣ, глубокими философскими соображеніями, нашелъ средство спуститься незамѣченнымъ въ нижній этажъ, гдѣ уже давно съ нетерпѣніемъ дожидался его м-ръ Самуэль Уэллеръ, вмѣстѣ съ которымъ и выбрался онъ благополучно изъ воротъ знаменитой таверны.

Глава XXII. Мистеръ Пикквикъ ѣдетъ въ Ипсвичъ и встрѣчается въ Ипсвичѣ съ интересной леди въ желтыхъ папильоткахъ

— Поклажа твоего старшины, Самми? — спросилъ м-ръ Уэллеръ старшій своего возлюбленнаго сына, когда тотъ явился на дворъ гостиницы "Пестраго Быка", въ Уайтчапелѣ, съ чемоданомъ и дорожной сумкой.

— Угадалъ ты, дядюшка, спасибо на добромъ словѣ,- отвѣчалъ м-ръ Уэллеръ младшій, складывая съ плечъ свое бремя и усаживаясь на чемоданъ.

— Будетъ сейчасъ и самъ старшина.

– Ѣдетъ на извозчикѣ? — сказалъ отецъ.

— Восемь пенсовъ за двѣ мили кабріолетной встряски для размягченія костей и полированія крови, — отвѣчалъ сынъ. — Ну что, дядя, какъ мачеха сегодня?

— Рычитъ, Самми, рычитъ, — отвѣчалъ старикъ Уэллеръ, качая головой.

— Это что такое, куманекъ?

— Блажитъ твоя мачеха, Самми, блажитъ, провалъ ее возьми. Недавно приписалась она къ методистской сходкѣ. Я недостоинъ ея, другъ мой Самми, чувствую, что недостоинъ.

— Право? Этакой смиренности за тобою не водилось, старичина.

— Да, любезный, послушливъ я, смиренъ сталъ и кротокъ, какъ ягненокъ. Это, говоритъ твоя мачеха, дѣлаетъ мнѣ честь. Ты вѣдь, я полагаю, не знаешь, въ чемъ состоитъ вѣра этихъ методистовъ? Стоитъ посмотрѣть, какъ они тамъ куралесятъ: потѣха да и только. Ханжи, провалъ ихъ возьми, лицедѣи; и народъ вообще демонски буйный.

— Запрети мачехѣ ходить на такія сборища.

— Вѣтренная голова ты, Самми, вихровая башка, — возразилъ Уэллеръ, почесывая переносье большимъ пальцемъ.- A что, думаешь ты, — продолжалъ онъ послѣ короткой паузы, — что они подѣлываютъ тамъ на этихъ методистскихъ сходкахъ?

— Не знаю, — сказалъ Самуэль.- A что?

— Пьютъ чай, видишь ты, и поклоняются какому-то пронырѣ, который называется y нихъ пастыремъ, — сказалъ м-ръ Уэллеръ. — Разъ какъ-то я стоялъ, выпуча глаза, подлѣ картинной лавки на нашемъ дворѣ, и вдругъ увидѣлъ выставленное въ окнѣ объявленіе, гдѣ было крупными буквами написано: "Билеты по полкронѣ. Обращаться съ требованіями въ комитетъ, къ секретарю, м-съ Уэллеръ". — Пошелъ я домой, Самми, и увидѣлъ въ нашей гостиной четырнадцать женщинъ, молодыхъ и старыхъ. Это и есть комитетъ. Какъ онѣ говорили, Самми, провалъ ихъ возьми, какъ онѣ говорили! Дѣло шло о какихъ-то резолюціяхъ, прожектахъ, вотахъ, и все это было крайне забавно. Меня сначала хотѣли выгнать: но я низенько поклонился, вынулъ кошелекъ и учтиво потребовалъ билетъ на запись въ ихъ компанію по методистской части. Вечеромъ въ пятницу я умылся, причесался, надѣлъ новое платье и отправился съ своей старухой. Мы пришли въ первый этажъ довольно невзрачнаго дома, и, когда кухарка отворила дверь я увидѣлъ чайные приборы на тридцать персонъ. Женщины, можно сказать, переполошились всѣ, когда взглянули на меня, и между ними поднялся такой дружный шепотъ, какъ будто никогда не приходилось имъ видѣть плотнаго джентльмена пятидесяти восьми лѣтъ. Вдругъ поднялся внезапный шумъ, какой-то долговязый парень съ краснымъ носомъ и въ бѣломъ галстукѣ, вставая съ своего мѣста, затянулъ пискливымъ визгомъ: "идетъ пастырь, посѣтить свое вѣрное стадо". И вслѣдъ за тѣмъ въ комнату вошелъ жирный прежирный толстякъ съ бѣлыми широкими щеками и открытымъ ртомъ. Мы всѣ встали. Женщины отвѣсили низкій поклонъ и продолжали стоять съ опущенными руками и понурыми головами. Жирный толстякъ перецѣловалъ всѣхъ до одной молоденькихъ и старыхъ женщинъ. То же самое послѣ него учинилъ и долговязый парень съ краснымъ носомъ. Я думалъ, что теперь моя очередь для цѣлованія и уже собирался чмокнуть въ алыя уста свою хорошенькую сосѣдку, какъ вдругъ вошла твоя мачеха, и съ нею — огромные подносы съ хлѣбомъ, масломъ, яйцами, ветчиной и сливками. Подали чай, сначала пропѣли гимнъ, a потомъ всѣ принялись закусывать и пить съ методистскимъ аппетитомъ. Я тоже навострилъ зубы и выпилъ стаканъ чаю. Жирный толстякъ тоже величественно выпилъ стаканъ чаю, закусывая въ то же время колбасой и ветчиной. Сказать правду, Самми, такого питуха и обжоры не видалъ я никогда. Красноносый парень тоже ѣлъ за четверыхъ, но былъ онъ, можно сказать, младенецъ въ сравненіи съ этимъ жирнымъ толстякомъ. Очень хорошо. Послѣ закуски тѣмъ же порядкомъ пропѣли гимнъ. Затѣмъ жирный толстякъ, взъерошивъ свои волосы, сказалъ проповѣдь, которая произвела сильное впечатлѣніе на слушателей. Послѣ проповѣди онъ, махнувъ рукой, пробасилъ съ какимъ-то голодно-дикимъ остервенѣніемъ: — "Гдѣ есть грѣшникъ? Гдѣ оный несчастный грѣшникъ?" — При этомъ всѣ женщины обратили на меня свои глаза и начали стонать общимъ хоромъ, точно пришелъ ихъ послѣдній часъ. Мнѣ это показалось довольно страннымъ, но изъ приличія я не сказалъ ничего. Вдругъ онъ всполошился опять и, взглянувъ на меня сердитыми глазами, проревѣлъ: — "Гдѣ есть грѣшникъ? Гдѣ оный оканнный грѣшникъ?" — И всѣ женщины заревѣли опять, вдесятеро громче, чѣмъ прежде. Это ужъ меня совсѣмъ сбило съ панталыку. Я сдѣлалъ два шага впередъ и сказалъ: "Мой другъ, не на меня ли вы намекаете?" — Но вмѣсто того, чтобы извиниться, какъ честному человѣку, онъ взбѣленился, какъ помѣшанный, и началъ гвоздить съ плеча, называя меня сыномъ гнѣва, чадомъ ярости и другими раздирательными именами. Я не выдержалъ, другъ мой Самми, и кровь, что называется, хлынула y меня подъ самый затылокъ. Три тумака закатилъ я ему въ брюхо, съѣздилъ по башкѣ красноносаго дѣтину, да и поминай какъ звали. Только меня и видѣли. О, если бы ты слышалъ, Самми, какъ взвизгнули и завыли всѣ эти бабы, когда пастырь ихъ опрокинулся навзничь и сдѣлалъ кувырколѣтіе черезъ краснаго дѣтину! Это былъ демонскій шабашъ, гдѣ твоя мачеха отличалась пуще всѣхъ. — Однакожъ вотъ и твой старшина, если не ошибаюсь.

Еще м-ръ Уэллеръ не кончилъ своей рѣчи, какъ м-ръ Пикквикъ вышелъ изъ кабріолета и вступилъ на широкій дворъ.

— Прекрасное утро, сэръ, — сказалъ м-ръ Уэллеръ старшій.

— Прекрасное, — подтвердилъ м-ръ Пикквикъ.

— Безподобное, — подхватилъ какой-то рыжеватый джентльменъ съ инквизиторскимъ носомъ и голубыми очками. Онъ вышелъ изъ кабріолета въ ту же минуту, какъ м-ръ Пикквикъ. — Изволите, сэръ, отправляться въ Ипсвичъ?

— Да! — сказалъ м-ръ Пикквикъ.

— Какое необыкновенное стеченіе обстоятельствъ. Вѣдь и я тоже въ Ипсвичъ.

М-ръ Пикквикъ поклонился.

— На имперіалѣ? — сказалъ рыжеватый джентльменъ.

М-ръ Пикквикъ поклонился опять.

— Скажите, пожалуйста, это просто удивительно — и я вѣдь тоже на имперіалѣ,- проговорилъ рыжеватый джентльменъ, — мы рѣшительно ѣдемъ вмѣстѣ.

И рыжеватый джентльменъ, надѣленный отъ природы важною осанкой и заостреннымъ носомъ, который, по птичьему манеру, вздергивался y него кверху всякій разъ, какъ онъ говорилъ что-нибудь, — улыбнулся такимъ образомъ, какъ будто онъ сдѣлалъ въ эту минуту одно изъ самыхъ удивительныхъ открытій, какія когда-либо выпадали на жребій человѣческой премудрости.

— Мнѣ будетъ очень пріятно пользоваться вашимъ обществомъ, сэръ, — сказалъ м-ръ Пикквикъ

— И мнѣ. Это, можно сказать, находка для насъ обоихъ. Общество, видите ли, есть… не иное что есть, какъ… какъ… то есть, общество совсѣмъ не то, что уединеніе: какъ вы думаете?

— Истинно такъ, и никто не будетъ спорить, — сказалъ м-ръ Уэллеръ, вступая, съ обязательной улыбкой въ разговоръ. — Это сэръ, что называется: правда-матка, какъ говаривалъ одинъ собачей, когда горничная, подавая ему баранью кость, замѣтила, что онъ не джентльменъ.

— А! — воскликнулъ съ надменной улыбкой рыжеватый незнакомецъ, обозрѣвая м-ра Уэллера съ ногъ до головы. — Вашъ пріятель, сэръ?

— Не совсѣмъ, — сказалъ вполголоса м-ръ Пикквикъ. — Онъ, собственно говоря, мой слуга; но я охотно позволяю ему нѣкоторыя вольности, потому что, между нами, онъ большой чудакъ, и я отчасти горжусь имъ.

— Вотъ что! — сказалъ рыжеватый джентльменъ.

— На вкусы, видите ли, нѣтъ закона; Что-жъ касается до меня, я вообще терпѣть не могу чудаковъ — все, что имѣетъ нѣкоторымъ образомъ притязаніе на оригинальность, производитъ во мнѣ корчи. — Какъ ваша фамилія, сэръ?

— Вотъ моя карточка, сэръ, — отвѣчалъ м-ръ Пикквикъ, забавляясь странными манерами забавнаго незнакомца.

— Вотъ что! — сказалъ рыжеватый джентльменъ, укладывая карточку въ свой бумажникъ. — Пикквикъ, м-ръ Пикквикъ — очень хорошо, можно сказать, прекрасно. Я вообще люблю узнавать чужія фамиліи: это нѣкоторымъ образомъ выручаетъ изъ большихъ затрудненій. Вотъ вамъ и моя карточка, сэръ. Магнусъ, моя фамилія, сэръ, прошу обратить вниманіе на это обстоятельство; Magnus, то есть великій, — какъ вамъ это нравится?

— Хорошая фамилія, — проговорилъ м-ръ Пикквикъ, стараясь подавить невольную улыбку.

— A имя еще лучше, — подхватилъ м-ръ Магнусъ. — Вообразите, вѣдь меня зовутъ Петеромъ! Какъ вы его находите!

— Прекрасное имя — сказалъ м-ръ Пикквикъ.

— Вообразите, всѣ мнѣ говорятъ то же. Многіе мои пріятели рѣшительно убѣждены, что я сдѣлаюсь когда-нибудь великимъ человѣкомъ.

— Очень можетъ быть.

— Ну, господа, дилижансъ готовъ, если вамъ угодно, — сказалъ кондукторъ.

— Вещи мои уложены? — спросилъ м-ръ Магнусъ.

— Уложены, сэръ.

— Всѣ?

— Всѣ.

— Красный мѣшокъ, напримѣръ?

— Уложенъ.

— A полосатый мѣшокъ?

— Уложенъ.

— A сѣрый бумажный узелокъ?

— Уложенъ.

— A кожаная картонка для шляпы?

— Ничего не забыто, сэръ.

— Теперь, не угодно ли вамъ садиться? — сказалъ м-ръ Пикквикъ.

— Нѣтъ, нѣтъ, погодите, извините меня, м-ръ Пикквикъ, — отвѣчалъ Петеръ Магнусъ, останавливаясь на колесѣ. — Въ дѣлахъ этого рода я люблю совершеннѣйшую аккуратность; я вижу, кондукторъ виляетъ. — Эй, любезный!

— Что вамъ угодно? — откликнулся кондукторъ.

— Уложена ли кожаная картонка для шляпы?

— Да вѣдь ужъ я имѣлъ честь доложить вамъ, что ничего не забыто.

— Полно, такъ ли? куда вы ее уложили? Покажите.

Кондукторъ принужденъ былъ вынуть и показать владѣльцу требуемую вещь, и послѣ тщательнаго осмотра картонка опустилась опять подъ козла въ глубокій ящикъ. Успокоенный насчетъ этого пункта, рыжеватый джентльменъ постепенно обнаружилъ безпокойныя сомнѣнія касательно, во-первыхъ, краснаго мѣшка, который могли забыть, и, во-вторыхъ, полосатаго мѣшка, который могли украсть. Кондукторъ снова принужденъ былъ представлять наглядныя доказательства относительно неосновательности подобныхъ подозрѣній. Послѣ всѣхъ этихъ церемоній, продолжавшихся около четверти часа, рыжеватый джентльменъ согласился, наконецъ, взобраться на кровлю дилижанса, замѣтивъ предварительно, что теперь y него гора свалилась съ плечъ, и что онъ совершенно счастливъ.

— Подозрительны вы, сэръ, Господь съ вами, — сказалъ м-ръ Уэллеръ старшій, искоса посматривая на незнакомца, когда тотъ возился на имперіалѣ.

— Да, почти такъ, когда дѣло идетъ насчетъ какихъ-нибудь бездѣлицъ, — сказалъ незнакомецъ. — Зато въ важныхъ случаяхъ я великодушенъ, какъ маленькій ребенокъ. Теперь я спокоенъ, совершенно спокоенъ.

— Еще бы! пора угомониться, — отвѣчалъ м-ръ Уэллеръ. — Самми, помоги своему господину. Другую ногу, сэръ, вотъ такъ. Вашу руку, сэръ, понатужьтесь. Баста. Думать надо, сэръ, мальчикомъ вы были гораздо легче.

— Ваша правда, — сказалъ задыхаясь м-ръ Пикквикъ, продолжая взбираться на свое мѣсто.

— Ну, Самми, маршъ наверхъ, живѣй! — сказалъ м-ръ Уэллеръ. — Ступайте Вилльямъ, пошевеливайтесь. Берегите подъ аркой свои головы, джентльмены, нагибайтесь — вотъ такъ.

И дилижансъ покатился по Уайтчапелю, къ великому удивленію всего народонаселенія этого многолюднаго квартала шумной столицы.

— Сторона, сэръ, не совсѣмъ веселая, — сказалъ Самуэль, притрагиваясь къ полямъ своей шляпы, что дѣлалъ онъ всегда, при вступленіи въ разговоръ со своимъ господиномъ.

— Справедливо, Самъ, — отвѣчалъ м-ръ Пикквикъ обозрѣвая прочищенными очками тѣсную и грязную улицу, по которой катился дилижансъ.

— Замѣчательно, сэръ, что устрицы и бѣдность идутъ рука объ руку всякій разъ, какъ выглядываютъ на свѣтъ.

— Что вы подъ этимъ разумѣете, Самъ?

— Ничего особеннаго, сэръ, только исторія вотъ какая: чѣмъ бѣднѣе мѣсто, тѣмъ больше охотниковъ до устрицъ. Здѣсь, напримѣръ, какъ изволите видѣть, дѣвчонки почти передъ каждымъ домомъ торгуютъ устрицами на своихъ запачканныхъ скамейкахъ.

— Хорошо. Что-жъ отсюда слѣдуетъ?

— A то, сэръ, что, если, примѣромъ сказать, какой-нибудь голоштанникъ не знаетъ, что ему дѣлать, онъ тотчасъ же выбѣгаетъ на улицу изъ своей квартиры и начинаетъ уписывать устрицы. Это, я полагаю, дѣлается съ отчаянья, сэръ.

— Съ чего-жъ больше? Разумѣется, — сказалъ м-ръ Уэллеръ старшій; — соленую семгу тоже хорошо употреблять съ горя, особенно, если при этомъ водится хорошая настойка для утоленія жажды. Вотъ почему, сэръ, устрицы и семга идутъ рука объ руку съ бѣдными людьми.

— Это, однакожъ, замѣчательные факты, — сказалъ м-ръ Пикквикъ, — я запишу ихъ въ первомъ же мѣстѣ, гдѣ мы остановимся.

Тѣмъ временемъ они спокойно проѣхали шоссейную заставу. Послѣ глубокомысленнаго молчанія, продолжавшагося мили двѣ или три, м-ръ Уэллеръ старшій вдругъ поворотилъ свою голову къ м-ру Пикквику и сказалъ:

— Странную жизнь, сэръ, ведутъ эти шоссейцы.

— Кто? — сказалъ м-ръ Пикквикъ.

— Шоссейцы.

— Что онъ хочетъ сказать? — спросилъ м-ръ Петеръ Магнусъ.

— Старикъ мой, джентльмены, разумѣетъ смотрителей шоссейной заставы, — замѣтилъ м-ръ Уэллеръ младшій объяснительнымъ тономъ.

— Ну да, конечно, — сказалъ м-ръ Пикквикъ, — жизнь ихъ, вѣроятно, заслуживаетъ вниманія во многихъ отношеніяхъ.

— Замѣтьте, сэръ, что все это — люди, испытавшіе большія несчастія въ своей жизни, — сказалъ м-ръ Уэллеръ старшій.

— Какъ это?

— Не могу вамъ объяснить, только это сущая правда. Вотъ почему они удаляются отъ свѣта и скрываютъ свои горемычныя головы въ шоссейныхъ будкахъ. Здѣсь, съ одной стороны, они находятъ для себя уединеніе, a съ другой — они отмщаютъ человѣческому роду посредствомъ сбора пошлинъ.

— Скажите, пожалуйста, этого никогда мнѣ въ голову не приходило, — замѣтилъ м-ръ Пикквикъ.

— A вещь очень простая, — сказалъ м-ръ Уэллеръ старшій, — будь они джентльмены, ихъ бы назвали мизантропами; a теперь просто-напросто величаютъ ихъ скалдырниками.

— Это стоитъ принять къ свѣдѣнію, — рѣшилъ м-ръ Пикквикъ.

Въ такихъ разговорахъ, назидательныхъ, забавныхъ и полезныхъ, незамѣтно проходило время въ продолженіе этой достопамятной поѣздки. М-ръ Самуэль Уэллеръ говорилъ безъ устали, сообщая множество интересныхъ замѣчаній, поступившихъ впослѣдствіи въ записную книгу ученаго мужа. Съ своей стороны, м-ръ Петеръ Магнусъ интересовался знать обо всѣхъ подробностяхъ относительно рода жизни и спеціальныхъ занятій президента Пикквикскаго клуба. На станціяхъ Петеръ Магнусъ, для препровожденія времени и для успокоенія своего сердца, продолжалъ наводить справки относительно своихъ узелковъ и разноцвѣтныхъ мѣшечковъ.

Въ Ипсвичѣ, на проѣзжей улицѣ, влѣво отъ большой дороги, стоитъ знаменитая гостиница, извѣстная всему міру подъ названіемъ "Большого бѣлаго коня", изображеннаго, для большей ясности, въ видѣ каменной статуи, съ размашистымъ хвостомъ и длинной гривой, которая, вмѣстѣ съ головою, возвышается на кирпичномъ пьедесталѣ y главнаго подъѣзда. Стоило только побывать одинъ разъ въ этой гостиницѣ, чтобъ не забыть во всю жизнь ея длинныхъ галлерей, презрѣвшихъ всякое украшеніе вродѣ ковровъ или половиковъ, и безчисленнаго ряда комнатъ, закоптѣлыхъ, грязныхъ, темныхъ, но снабженныхъ, однако же, всѣми удобствами для утоленія голода и жажды.

Здѣсь то, y воротъ этой пресловутой таверны, останавливался въ былыя времена дилижансъ изъ Лондона каждый вечеръ, въ одинъ и тотъ же часъ и здѣсь же, изъ этого лондонскаго дилижанса высадились теперь, невредимы и здравы, м-ръ Пикквикъ, м-ръ Самуэль Уэллеръ и м-ръ Петеръ Магнусъ, успѣвшій, наконецъ, окончательно успокоить свое сердце относительно сохранности своихъ вещей.

— Вы не здѣсь ли останавливаетесь? — спросилъ м-ръ Петеръ Магнусъ, когда еще разъ выступили на сцену его разноцвѣтные мѣшечки, бумажный узелокъ и кожаная картонка для шляпы, — вы не здѣсь ли останавливаетесь, сэръ?

— Здѣсь, — сказалъ м-ръ Пикквикъ.

— Ахъ, Боже мой, какое чудесное, необыкновенное стеченіе обстоятельствъ! — воскликнулъ м-ръПетеръ Магнусъ. — Вѣдь и я здѣсь останавливаюсь, рѣшительно здѣсь. Надѣюсь, мы обѣдаемъ вмѣстѣ?

— Съ удовольствіемъ, — отвѣчалъ м-ръ Пикквикъ. — Впрочемъ, мнѣ надобно напередъ удостовѣриться, здѣсь или нѣтъ мои друзья. — Послушайте, любезный, остановился ли y васъ джентльменъ, по имени м-ръ Топманъ?

При этомъ вопросѣ, къ м-ру Пикквику лѣниво переваливаясь съ ноги на ногу и почесывая затылокъ, подступилъ трактирный служитель съ грязной салфеткой подъ мышкой, наблюдавшій до этой поры проѣзжающихъ и проходящихъ по широкой улицѣ. Онъ измѣрилъ ученаго мужа отъ полей его шляпы до нижней пуговицы его штиблетъ и сказалъ выразительнымъ тономъ:

— Нѣтъ.

— A другой джентльменъ, по имени Снодграсъ? — спросилъ м-ръ Пикквикъ.

— Нѣтъ.

— A м-ръ Винкель?

— Нѣтъ.

— Стало быть, мои друзья еще не пріѣзжали, сэръ, — сказалъ м-ръ Пикквикъ. — Въ такомъ случаѣ мы обѣдаемъ вмѣстѣ. — Послушайте, любезный, покажите намъ особую комнату.

При этомъ требованіи, жирный слуга приказалъ другому слугѣ распорядиться относительно вещей обоихъ джентльменовъ, и потомъ, приглашая ихъ слѣдовать за собой по длинной галлереѣ, отвелъ имъ большую, дурно-меблированную комнату съ грязнымъ каминомъ, гдѣ трещало нѣсколько перегоравшихъ угольевъ, употреблявшихъ, повидимому, безполезныя покушенія освѣтить и развеселить это мрачное жилище. Черезъ часъ путешественники получили для своего продовольствія порцію тухлой рыбы съ черствой булкой, и когда обѣдъ былъ приведенъ подобнымъ образомъ къ желанному концу, они, съ общаго согласія, заказали бутылку рома и двѣ бутылки портвейна, со включеніемъ горячей воды и лимоновъ для приготовленія пунша. Вооружившись затѣмъ двумя огромными стаканами, наполненными живительною влагой, они дружелюбно усѣлись подлѣ камина, куда, по ихъ просьбѣ, подложили съ десятокъ новыхъ углей.

М-ръ Петеръ Магнусъ оказался вообще чрезвычайно любезнымъ джентльменомъ, и живительная влага не замедлила вытянуть изъ его души самые сокровенные секреты. Мало-по-малу разсказалъ онъ все, что имѣло нѣкоторое отношеніе къ его занятіямъ, дѣламъ, предположеніямъ, планамъ, и сообщилъ весьма интересныя подробности относительно всей своей родни и всѣхъ своихъ друзей, причемъ вниманіе его обращалось преимущественно на двухъ братцевъ, игравшихъ весьма важную роль въ фамильной драмѣ. Устремивъ, наконецъ, съ особой выразительностью свои голубые очки на ученаго мужа, м-ръ Магнусъ спросилъ съ веселой ужимкой и таинственнымъ видомъ:

— A какъ вы думаете, м-ръ Пикквикъ, зачѣмъ я сюда пріѣхалъ? А? Зачѣмъ, сэръ?

— Какъ же я могу отгадать, — сказалъ м-ръ Пикквикъ.

— Отгадайте, сэръ, попытайтесь, я прошу васъ объ этомъ.

— По дѣламъ, можетъ быть?

— Ну, да, сэръ, пожалуй, что такъ, a пожалуй, и не такъ! — отвѣчалъ м-ръ Магнусъ. — Нѣтъ, м-ръ Пикквикъ, попытайтесь еще, — вы человѣкъ ученый.

— Право, сэръ, вы ставите меня въ довольно затруднительное положеніе, — сказалъ м-ръ Пикквикъ, — я могу сдѣлать множество предположеній, и все-таки не напасть на сущность дѣла. Потрудитесь лучше сами объяснить причину вашего путешествія.

— Вотъ оно что! Хи, хи, хи, хи! — залился м-ръ Магнусъ. — Что вы думаете, м-ръ Пикквикъ, если я скажу, что… что… что я пріѣхалъ сюда сдѣлать предложеніе, сэръ; каково? Хи, хи, хи!

— Что-жъ? Это очень естественно, — сказалъ м-ръ Пикквикъ, бросая на своего собесѣдника лучезарную улыбку, — я полагаю, вы будете имѣть успѣхъ.

— Право? Вы точно такъ думаете, м-ръ Пикквикъ? Вы не шутите, сэръ?

— Вовсе нѣтъ.

— Полно такъ ли? Скажите лучше по совѣсти, что вы не шутите?

— Увѣряю васъ, что нѣтъ.

— Ну, м-ръ Пикквикъ, если сказать вамъ всю правду, такъ я почти и самъ увѣренъ въ успѣхѣ. И ужъ если рѣчь пошла на откровенность — вотъ видите ли, м-ръ Пикквикъ, я ревнивъ, демонски ревнивъ — но ужъ такъ и быть, я скажу вамъ по секрету, что эта особа здѣсь, въ этой гостиницѣ. Каково? Хи, хи, хи!

Здѣсь м-ръ Магнусъ снялъ очки, поморгалъ глазами, и потомъ немедленно опять надѣлъ ихъ на свой носъ.

— Такъ вотъ почему передъ обѣдомъ вы такъ часто выбѣгали изъ комнаты, — сказалъ м-ръ Пикквикъ съ лукавымъ видомъ.

— Ну, почти такъ… то-есть, я не настолько глупъ, чтобъ согласился встрѣтиться съ нею въ такомъ растрепанномъ видѣ.

— Отчего же?

— Не годится. Съ дороги всего лучше отдохнуть, да подумать, a тамъ — утро вечера мудренѣе. Въ моемъ чемоданѣ, сказать вамъ по секрету, отличная пара новаго платья, отъ котораго я ожидаю большого эффекта.

— Вотъ что! — воскликнулъ м-ръ Пикквикъ.

— Да, ни больше, ни меньше. Теперь вы понимаете мое безпокойство дорогой и наставленія кондуктору. Такого фрака, м-ръ Пикквикъ, и такихъ панталонъ вы не купите ни за какія деньги. Моя шляпа — просто заглядѣнье.

М-ръ Пикквикъ съ радушной улыбкой поздравилъ счастливаго владѣльца драгоцѣнныхъ принадлежностей джентльменскаго туалета, способнаго производить побѣдоносные эффекты. М-ръ Магнусъ погрузился на нѣсколько минутъ въ мысленное созерцаніе своихъ будущихъ плановъ.

— Она красавица, м-ръ Пикквикъ.

— Право?

— Прелестнѣйшее созданье, — подтвердилъ м-ръ Магнусъ. — Она проживаетъ въ двадцати миляхъ отсюда, м-ръ Пикквикъ. Меня извѣстили, что она пріѣдетъ сюда сегодня, вечеромъ и пробудетъ въ этой гостиницѣ завтра до обѣда: вотъ, собственно по этой-то причинѣ, я бросилъ въ Лондонѣ всѣ дѣла и поспѣшилъ воспользоваться удобнымъ случаемъ. Видите ли, м-ръ Пикквикъ: гостиница, по моему мнѣнію, самое удобное мѣсто для объясненій этого рода съ одинокою женщиной. Въ дорогѣ, я полагаю, гораздо болѣе, чѣмъ дома, она въ состояніи почувствовать безпомощность своего положенія. Вы что думаете, м-ръ Пикквикъ?

— Мнѣ кажется, вы разсуждаете основательно, — сказалъ ученый мужъ.

— Нѣтъ, прошу извинить, м-ръ Пикквикъ; но любопытство y насъ въ крови, и къ тому же я почувствовалъ къ вамъ дружбу съ перваго взгляда.

М-ръ Пикквикъ поклонился.

— Поэтому, сэръ, — продолжалъ м-ръ Магнусъ, — я желалъ бы знать: вы зачѣмъ пожаловали въ этотъ городъ?

— Ну, сэръ, мои похожденія далеко не имѣютъ такого поэтическаго характера, какъ ваши, — отвѣчалъ м-ръ Пикквикъ, проникнутый вдругъ благороднымъ негодованіемъ при мысли о вѣроломствѣ и мошенничествѣ своего презрѣннаго врага, — я пріѣхалъ сюда единственно затѣмъ, чтобы обличить въ безнравственныхъ поступкахъ человѣка, который пользовался нѣкогда моимъ совершеннымъ довѣріемъ.

— Такъ онъ измѣнилъ вамъ?

— Самымъ безстыднымъ образомъ.

— Боже мой, какъ это непріятно! — воскликнулъ м-ръ Магнусъ.

— Ужасно! — воскликнулъ м-ръ Пикквикъ.

— Понимаю васъ, сэръ, и сочувствую вамъ. Человѣкъ, или правильнѣе, человѣчица, о которой идетъ рѣчь… не перебивайте, я все понялъ. Вы можете бытъ насчетъ меня совершенно спокойны, м-ръ Пикквикъ: я не стану осуждать васъ, помилуй Богъ. Мучительные опыты въ жизни, искушенія тяжкія, можно сказать. Не церемоньтесь со мною, м-ръ Пикквикъ, если хотите дать просторъ своимъ чувствамъ. Я знаю по собственному опыту, что значитъ быть обманутымъ, сэръ: я испыталъ это три или четыре раза на своемъ вѣку.

М-ръ Пикквикъ между тѣмъ завелъ свои часы и положилъ ихъ на столъ.

— Мнѣ пріятно, — сказалъ онъ, — благодарить васъ за радушное участіе, м-ръ Магнусъ; но я считаю своей обязанностью объяснить…

— Ни полслова, сэръ, сдѣлайте одолженіе, — возразилъ м-ръ Магнусь, — эти дѣла не договариваются. Я уважаю вашу тайну. — Который часъ, м-ръ Пикквикъ?

— Ровно двѣнадцать.

— Боже мой, какъ поздно! Давно пора бы спать. Завтра я, пожалуй, буду желтъ и блѣденъ, м-ръ Пикквикъ.

Пораженный такою страшною мыслью, м-ръ Магнусъ неистово позвонилъ въ колокольчикъ, и когда явилась трактирная служанка, всѣ его вещи немедленно отнесены были въ спальню, куда, вслѣдъ за изящной картонкой, онъ отправился и самъ съ японскимъ подсвѣчникомъ въ рукахъ. М-ръ Пикквикъ, вооруженный другимъ подсвѣчникомъ, отправился, черезъ лабиринтъ переходовъ, въ свой собственный нумеръ.

— Вотъ ваша комната, сэръ, — сказала служанка.

— Очень хорошо, — проговорилъ м-ръ Пикквикъ, озираясь кругомъ.

Это была довольно просторная комната съ каминомъ и двумя постелями, снабженными всѣми принадлежностями бѣлья. Помѣщеніе оказалось вообще гораздо болѣе удобнымъ, чѣмъ можно было ожидать.

— Въ другой постели, конечно, никто не спитъ, — сказалъ м-ръ Пикквикъ.

— Никто, сэръ.

— Очень хорошо. Потрудитесь, моя милая, сказать моему слугѣ, чтобы онъ завтра къ половинѣ девятаго приготовилъ для меня теплой воды. Теперь онъ можетъ ложиться спать.

— Слушаю, сэръ.

И, пожелавъ м-ру Пикквику спокойной ночи, дѣвушка ушла и затворила за собою дверь. М-ръ Пикквикъ остался одинъ.

Усѣвшись теперь предъ рѣшеткою камина, м-ръ Пикквикъ погрузился въ глубокомысленныя размышленія. Онъ думалъ сперва о своихъ друзьяхъ, старался разгадать, отчего они такъ долго остаются въ Бери, потомъ мысль его перешла къ м-съ Мартѣ Бардль, и, наконецъ, по естественному сцѣпленію идей, мысли м-ръ Пикквика остановились мало-по-малу на гостиницѣ "Большого бѣлаго коня", и онъ припомнилъ, что уже давно наступила пора предаться безмятежному покою. На этомъ основаніи онъ началъ раздѣваться на скорую руку, какъ вдругъ пришло ему въ голову, что часы его остались внизу, на томъ самомъ столѣ, гдѣ стояли опороженныя бутылки и стаканы.

Теперь должно замѣтить, что эти часы были однимъ изъ самыхъ любимыхъ предметовъ ученаго мужа, и онъ носилъ ихъ въ своемъ жилетѣ съ незапамятной поры. Мысль о возможности спать, не прислушиваясь по временамъ къ бою этихъ часиковъ, положенныхъ подъ подушку, никогда не западала въ голову м-ра Пикквика. Что-жъ тутъ дѣлать? Не желая звонить и безпокоить слугъ въ такое позднее время, м-ръ Пикквикъ снова надѣлъ свой фракъ и вышелъ изъ комнаты съ японскимъ подсвѣчникомъ въ рукахъ.

Но чѣмъ больше проходилъ онъ лѣстничныхъ ступеней, тѣмъ больше, казалось, лѣстницъ предстояло впереди въ этомъ лабиринтѣ. Очутившись въ какомъ-то узкомъ проходѣ, м-ръ Пикквикъ уже готовъ былъ поздравить себя съ окончаніемъ труднаго пути, какъ вдругъ передъ глазами его открылся новый рядъ ступеней. Наконецъ, мало-по-малу, добрался онъ до грязнаго коридора въ нижнемъ этажѣ; но и здѣсь величайшихъ хлопотъ стоило ему отыскать комнату, гдѣ пировалъ онъ съ м-ромъ Магнусомъ. Онъ уже готовъ былъ отказаться отъ безполезныхъ поисковъ, какъ вдругъ, отворивъ наудачу какую-то дверь, увидѣлъ знакомый столъ, и на столѣ — свои часики съ золотой цѣпочкой.

Съ величайшимъ торжествомъ м-ръ Пикквикъ схватилъ свою драгоцѣнную собственность и въ веселомъ расположеніи духа ускоренными шагами направился въ обратный путь; но, къ несчастію, на дѣлѣ оказалось, что это путешествіе представило безконечныя и совсѣмъ неожиданныя затрудненія. Двери одинаковой формы, величины и вида пересѣкали ему дорогу справа и слѣва, спереди и сзади. Въ верхнемъ этажѣ онъ пытался войти въ тотъ или другой нумеръ, обманутый необыкновеннымъ сходствомъ его со своей собственной спальней, но каждый разъ ему кричали извнутри: — "какой дьяволъ тамъ возится?" или "чего вамъ надо?" — и м-ръ Пикквикъ отпрядывалъ на цыпочкахъ въ дальнѣйшій путь. Онъ былъ уже доведенъ до крайней степени отчаянія, какъ вдругъ отворенная дверь одной изъ комнатъ обратила на себя его напряженное вниманіе. Онъ заглянулъ во внутренность ея и, какъ нельзя больше, обрадовался, убѣдившись въ тождествѣ нумера съ своею спальней. Двѣ постели стояли неподвижно, и въ каминѣ еще продолжалъ горѣть огонь. Лишь только затворилъ онъ дверь, его свѣча совсѣмъ догорѣла и загасла.

— Въ этомъ теперь нѣтъ бѣды, — сказалъ м-ръ Пикквикъ, — можно раздѣться и безъ свѣчи, при свѣтѣ каминнаго огня.

Постели, прикрытыя большими занавѣсами отъ потолка до полу, стояли въ весьма не далекомъ разстояніи одна отъ другой, по ту и другую сторону двери. Между занавѣсами и кроватью былъ поставленъ соломенный стулъ, отъ котораго тянулся коверъ до края кровати. Задернувъ обѣ половинки занавѣса, м-ръ Пикквикъ сѣлъ на стулъ и поспѣшилъ прежде всего скинуть свои штиблеты. Затѣмъ онъ постепенно снялъ свой фракъ, брюки, жилетъ и прикрылъ свою голову ермолкою съ кисточками, которую онъ тщательно завязывалъ на ночь снурками y самаго подбородка. Совершая такимъ образомъ эти предварительныя приготовленія, онъ вдругъ припомнилъ свое ночное странствованіе до лѣстницамъ и коридорамъ и, закинувъ голову на спинку соломеннаго стула, разразился такимъ добродушно-веселымъ смѣхомъ, что посторонній наблюдатель могъ бы почувствовать истинное наслажденіе, если бы ему удалось наблюдать въ эту минуту лучезарныя черты великаго человѣка.

— Чего, подумаешь, не можетъ случиться съ человѣкомъ! — сказалъ м-ръ Пикквикъ самому себѣ, заливаясь такимъ игриво-громкимъ смѣхомъ, что чуть не порвались снурки его ермолки. — Кто бы могъ подумать, что мнѣ придется, какъ вору, подкрадываться по всѣмъ этимъ комнатамъ и тревожить бѣдныхъ людей! Забавно, очень забавно.

Уже м-ръ Пикквикъ, продолжая улыбаться, собирался вновь открыть уста для произнесенія краснорѣчиваго монолога, какъ вдругъ неожиданное происшествіе прервало его на самомъ интересномъ мѣстѣ. Въ комнату вошла какая-то особа со свѣчею въ рукахъ, заперла за собою дверь и поставила свѣчу на столъ.

Улыбка, заигравшая было на устахъ ученаго мужа, мгновенно исчезла въ чертахъ, выразившихъ самую высокую степень изумленія и досады. Особа, кто бы она ни была, вошла такъ внезапно и съ такимъ рѣшительнымъ видомъ, что м-ръ Пикквикъ, потерявъ присутствіе духа, не успѣлъ и даже не подумалъ оказать какое-либо сопротивленіе. Кто бы это былъ? Мошенникъ, можетъ быть, подмѣтившій въ его рукахъ золотые часы, когда онъ пробирался по коридору? Что хотѣла здѣсь эта особа?

Чтобы покончить съ этимъ недоразумѣніемъ, всего лучше было лечь въ постель, протянуть потихоньку ноги, прислушиваться и посматривать исподтишка на движенія и уловки ночного гостя. М-ръ Пикквикъ такъ и сдѣлалъ. Отдернувъ немножко уголъ занавѣса, чтобы безпрепятственно дѣлать свои наблюденія, м-ръ Пикквикъ надѣлъ очки, поправилъ ермолку и призвалъ на помощь все свое мужество, не покидавшее его во всѣхъ рѣшительныхъ случаяхъ жизни.

Результатъ наблюденій былъ ужасенъ въ полномъ смыслѣ слова. Среди комнаты, передъ зеркаломъ, стояла, тщательно расчесывая свои волосы, женщина среднихъ лѣтъ въ желтыхъ папильоткахъ. Оказывалось по всѣмъ признакамъ, что она собиралась здѣсь провести всю ночь. Окончивъ головной уборъ, она прошлась раза три по комнатѣ, потушила свѣчу и зажгла ночникъ, поставивъ его въ тазъ, гдѣ предназначалось ему освѣщать комнату въ продолженіе ночи. "Великій Боже! какое страшное столкновеніе обстоятельствъ! — подумалъ м-ръ Пикквикъ.

— Гмъ! — сказала леди, поправляя ночникъ въ мѣдномъ тазу.

М-ръ Пикквикъ поспѣшилъ, съ быстротою молніи, запрятать свою голову подъ одѣяло.

"Что можетъ быть ужаснѣе этого!" — подумалъ бѣдный м-ръ Пикквикъ, отирая потихоньку холодный потъ съ своего чела. — "Есть отчего потерять голову".

Но не было никакой возможности побѣдить непреодолимое желаніе видѣть, что происходило въ комнатѣ. Притаивъ дыханіе, м-ръ Пикквикъ опять выставилъ свою голову изъ-подъ одѣяла. Перспектива, представившаяся его глазамъ, была еще ужаснѣе прежняго. Полураздѣтая леди остановилась въ интересной позѣ передъ каминомъ и снимала башмаки.

— Это, однакожъ, изъ рукъ вонъ, — разсуждалъ самъ съ собою м-ръ Пикквикъ, — надобно какъ-нибудь положить этому конецъ. Изъ поступковъ этой леди становится для меня совершенно очевиднымъ, что я зашелъ въ чужой нумеръ. Что-жъ мнѣ дѣлать? Вымолви я хоть одно слово, она, чего добраго, поставитъ на ноги весь домъ; но если я неизмѣнно останусь въ этомъ положеніи — послѣдствія могутъ быть еще ужаснѣе.

Нечего и говорить, что м-ръ Пикквикъ, былъ цѣломудренъ, какъ Ньютонъ, и скроменъ, какъ невинная дѣвица въ первую пору цвѣтущей красоты. Уже одна мысль предстать въ ермолкѣ передъ дамой приводила его въ трепетъ; но, къ великому ужасу, онъ никакъ не могъ освободиться отъ этого головного убора, потому что снурки y подбородка затянулись въ гордіевъ узелъ.

Надлежало, однакожъ, во что бы ни стало, обнаружить свое присутствіе въ женской спальнѣ. Для этого могло быть только одно средство. Запрятавъ свою голову подъ одѣяло, м-ръ Пикквикъ произнесъ очень громко:

— Гм! Кхи, кхи!

Видимо, леди испугалась при этомъ внезапномъ звукѣ, потому что голова ея опрокинулась на спинку креселъ, но было совершенно ясно, что она тотчасъ объяснила себѣ его работой своего воображенія, потому что, когда м-ръ Пикквикъ, ожидая обморока, или, по крайней мѣрѣ, истерическаго припадка, осмѣлился выставить изъ-подъ одѣяла свою голову, незнакомка спокойно, какъ и прежде, сидѣла передъ каминомъ, погруженная въ тайныя мысли.

"Удивительная женщина!" — подумалъ м-ръ Пикквикъ, нахлобучивая опять одѣяло на свою голову. — Кхи, кхи! Гм!

Эти послѣднія звуки, рѣзкіе и сильные, очевидно обличавшіе присутствіе живого существа, не могли быть никакимъ образомъ объяснены дѣйствіемъ галлюцинаціи. Незнакомка вздрогнула.

— Великій Боже! — воскликнула она. — Что бы это значило?

— Ничего, сударыня, — проговорилъ м-ръ Пиквикъ изъ-подъ одѣяла, — это лишь только джентльменъ.

— Джентльменъ! — взвизгнула леди съ выраженіемъ изумленія и ужаса.

"Все пропало! — подумалъ м-ръ Пикквикъ.

— Незнакомый мужчина! — вскрикнула леди.

Еще какая-нибудь минута, и, нѣтъ сомнѣнія, весь домъ былъ бы на ногахъ. Незнакомка уже бросилась къ дверямъ.

— Сударыня, — сказалъ м-ръ Пикквикъ, высовывая свою голову изъ-подъ одѣяла, — сударыня.

М-ръ Пикквикь, должно замѣтить, высунулъ свою голову просто съ отчаянія, безъ всякой опредѣленной мысли; но этотъ маневръ неожиданно произвелъ весьма благотворное дѣйствіе. Незнакомка, сказали мы, была уже подлѣ дверей и собиралась перешагнуть черезъ порогъ, но, оглянувшись назадъ, наткнулась глазами на ермолку м-ра Пикквика и машинально попятилась въ отдаленный уголъ спальни. Минуты двѣ она безмолвно смотрѣла на м-ра Пикквика, который, въ свою очередь, съ безмолвнымъ изумленіемъ смотрѣлъ на нее.

— Негодный! — вскрикнула леди, закрывая руками свои глаза, — что вы здѣсь дѣлаете?

— Ничего, сударыня, рѣшительно ничего, увѣряю васъ, — сказалъ м-ръ Пикквикъ выразительнымъ тономъ.

— Какъ ничего! — закричала леди, бросивъ на него презрительный взглядъ.

— Ничего, сударыня, честное слово, — сказалъ м-ръ Пикквикъ, дѣлая такой энергическій кивокъ своею головою, что кисти заплясали на его ермолкѣ,- мнѣ крайне совѣстно, сударыня, что я принужденъ разговаривать съ вами при такихъ обстоятельствахъ и въ такомъ уборѣ; но, право, сударыня, я никакъ не могу освободиться отъ этой негодной ермолки.

И въ подтвержденіе своихъ словъ, м-ръ Пикквикъ сдѣлалъ отчаянный жестъ; но ермолка упорно пнродолжала болтаться на его головѣ. Незнакомка улыбнулась, и эта улыбка, казалось, ободрила ученаго мужа. Онъ продолжалъ:

— Теперь для меня очевидно, сударыня, что я имѣлъ несчастіе попасть въ чужую комнату: ваша спальня ничѣмъ не отличается отъ моей. Я пробылъ здѣсь не болѣе пяти минутъ до того времени, какъ вы изволили войти.

— Все это похоже на сказку, сэръ, — сказала раздраженная леди, — но если вы говорите правду, я прошу васъ немедленно оставить меня въ покоѣ. Извольте идти вонъ.

— Съ величайшимъ удовольствіемъ, сударыня,

— Убирайтесь сію же минуту.

— Непремѣнно, сударыня, — перебилъ м-ръ Пикквикъ съ необыкновенною живостью, — непремѣнно. Позвольте изъявить, сударыня, крайнее сожалѣніе, — продолжалъ м-ръ Пикквикъ, выбираясь изъ постели и отдергивая занавѣсъ, — мнѣ чрезвычайно непріятно, что я сдѣлался невольною причиной такой тревоги и волненія. Это меня огорчаетъ, можно сказать, до глубины души.

Вмѣсто отвѣта, незнакомка указала на дверь. Въ эту роковую минуту и при такихъ критическихъ обстоятельствахъ, въ полной мѣрѣ обнаружилась превосходнѣйшая черта характера великаго мужа. Онъ напялилъ на скорую руку шляпу на свою ермолку, взялъ подъ мышку штиблеты и повѣсилъ черезъ плечо свой фракъ съ жилетомъ; но эта многосложная операція отнюдь не помѣшала ему выразить свои чувства самымъ учтивымъ, ласковымъ, истинно джентльменскимъ тономъ.

— Я чрезвычайно жалѣю, сударыня, — проговорилъ м-ръ Пикивикъ, раскланиваясь съ дамой.

— Въ такомъ случаѣ, сэръ, оставьте мою комнату, — сказала леди.

— Сейчасъ, сударыня, сію минуту, — сказалъ м-ръ Пикквикъ, отворяя дверь, причемъ штиблеты его съ громкимъ трескомъ повалились на полъ.

Незнакомка сдѣлала нетерпѣливое движеніе.

— Надѣюсь, сударыня, — продолжалъ м-ръ Пикквикъ, подбирая штиблеты и оборачиваясь назадъ, чтобъ отвѣсить низкій поклонъ, — надѣюсь, сударыня, что мое глубокое уваженіе и безграничная преданность къ прекрасному полу могутъ, нѣкоторымъ образомъ, служить въ настоящемъ случаѣ достаточнымъ извиненіемъ, и, такъ сказать…

Но, прежде, чѣмъ онъ кончилъ рѣчь, раздраженная леди вытолкнула его въ коридоръ и заперла дверь своей спальни.

Несмотря, однакожъ, на весьма счастливую развязку этой печальной исторіи, м-ръ Пикквикъ былъ по выходѣ изъ дамской спальни поставленъ въ довольно непріятное положеніе. Одинокій и полу-раздѣтый, онъ очутился въ темномъ коридорѣ, въ чужомъ, совершенно незнакомомъ домѣ, въ глубокую полночь. Нечего было и думать о благополучномъ окончаніи обратнаго путешествія среди непроницаемаго мрака: при малѣйшемъ шумѣ или при неосторожной попыткѣ постучаться въ какую-нибудь дверь, онъ подвергался вѣроятной опасности быть застрѣленнымъ или получить смертельный ударъ отъ руки какого-нибудь путешественника. Былъ только одинъ, весьма непріятный способъ выпутаться изъ бѣды: оставаться до разсвѣта на одномъ и томъ же мѣстѣ, поручивъ себя покровительству невидимаго генія. Такимъ образомъ, сдѣлавъ наудачу нѣсколько шаговъ и наткнувшись одинъ разъ на какой-то хрупкій предметъ, м-ръ Пикквикъ пробрался въ отдаленный уголъ и съ философскимъ хладнокровіемъ рѣшился дожидаться разсвѣта.

Но судьба, повидимому, сжалилась надъ великимъ человѣкомъ и рѣшилась избавить его отъ ночного бодрствованія на грязномъ полу въ темномъ и холодномъ коридорѣ. Лишь только снялъ онъ шляпу и прислонился спиною къ стѣнѣ, какъ вдругъ, въ концѣ галереи, къ несказанному его ужасу, появился какой-то человѣкъ со свѣчею въ рукахъ. Но этотъ ужасъ мгновенно превратился въ неописуемую радость, когда великій человѣкъ узналъ фигуру своего вѣрнаго слуги. Въ самомъ дѣлѣ, это былъ м-ръ Самуэль Уэллеръ, отправлявшійся на сонъ грядущій послѣ продолжительной бесѣды съ трактирнымъ слугою, чистившимъ сапоги.

— Самуэль, — сказалъ м-ръ Пикквикь, смѣло выступая впередъ, — гдѣ моя комната?

М-ръ Уэллеръ обомлѣлъ и вытаращилъ глаза. Выслушавъ еще нѣсколько разъ нетерпѣливый вопросъ своего господина, онъ безмолвно повернулся направо кругомъ и пошелъ вмѣстѣ съ нимъ отыскивать потерянный нумеръ. Путешествіе было совершено безъ дальнѣйшихъ приключеній.

— Самуэль, — сказалъ м-ръ Пикквикъ, ложась въ постель, — я сдѣлалъ въ эту ночь чрезвычайно странную, можно сказать, неслыханную ошибку.

— Очень можетъ статься, — сухо отвѣчалъ м-ръ Уэллеръ.

— Но вотъ въ чемъ дѣло, Самуэль: хозяинъ этого дома — страшный мошенникъ.

— Почему вы такъ думаете?

— Да потому, что всѣ комнаты y него какъ двѣ капли воды похожи одна на другую. Проживи я здѣсь теперь больше шести мѣсяцевъ, я никогда не рѣшусь бродить въ ночное время одинъ по всѣмъ этимъ лѣстницамъ и коридорамъ: это мое неизмѣнное рѣшеніе.

— И очень хорошо сдѣлаете, сэръ, — отвѣчалъ м-ръ Уэллеръ, — за вами непремѣнно долженъ подсматривать дядька въ ту пору, какъ вашъ умъ блуждаетъ въ эмпиреяхъ.

— Что вы подъ этимъ разумѣете? — спросилъ м-ръ Пикквикъ.

Онъ слегка приподнялся на своей постели и протянулъ руку впередъ, какъ будто желая предложить еще какой-то вопросъ; но вдругъ, повернувшись на другой бокъ, сказалъ:

— Ступайте спать, Самуэль.

— Слушаю, сэръ. Спокойной вамъ ночи.

Выходя изъ дверей, м-ръ Самуэль Уэллеръ пріостановился, почесалъ затылокъ, снялъ нагаръ со свѣчи, покачалъ головой, и въ заключеніе махнувъ рукой, медленными шагами поплелся въ свою каморку. Было ясно, что въ головѣ его совершался процессъ мысли, медленный и трудный.

Глава XXIII. Мистеръ Самуэль Уэллеръ встрѣчаетъ стараго знакомца и старается заплатить свой долгъ

!!!!!!!!!!!

Въ небольшой каморкѣ подлѣ конюшни "Большого бѣлаго коня", поутру на другой день послѣ ночного столкновенія ученаго мужа съ незнакомой леди въ желтыхъ папильоткахъ, сидѣлъ м-ръ Уэллеръ старшій, приготовляясь къ обратной поѣздкѣ въ Лондонъ. И сидѣлъ онъ въ такой превосходной позѣ, что художникъ мотъ бы снять съ него самый вѣрный портретъ. Вотъ онъ вамъ съ головы до ногъ.

Могло статься, что въ первоначальную эпоху свѣжей юности профиль м-ра Уэллера представлялъ рѣшительные и смѣлые контуры; но его лицо, съ теченіемъ времени, приняло черезчуръ обширные размѣры подъ вліяніемъ питательныхъ веществъ горячительнаго свойства. Мясистые изгибы его щекъ до того переступили за нормальные предѣлы, назначенные для нихъ природой, что посторонній наблюдатель, разсматривая его въ профиль, могъ въ этой расплывающейся массѣ отличить не иначе какъ съ большимъ трудомъ одну только верхушку его багроваго носа. По этой же самой причинѣ, подбородокъ м-ра Уэллера, раздѣлившись весьма рѣзко на двѣ половины, получилъ, съ теченіемъ времени, чрезвычайно важную, сановитую форму, и вся его физіономія представляла такую пеструю смѣсь цвѣтовъ которая можетъ исключительно принадлежать только джентльменамъ, посвятившимъ свои физическія и моральныя способности кучерскому искусству. На шеѣ м-ръ Уэллеръ носилъ малиновую шаль, выплывавшую на его трехъ-этажный подбородокъ съ такою незамѣтною постепенностью, что трудно было, по крайней мѣрѣ съ перваго взгляда, отличить складки шали отъ складокъ подбородка. Надъ малиновой шалью воздымался длинный-предлинный пестрый жилетъ съ широкими полосами ярко вишневаго цвѣта. Длиннополый и широкій сюртукъ м-ра Уэллера былъ украшенъ спереди и сзади свѣтлыми мѣдными пуговицами огромнаго размѣра. Коротенькихъ волосъ м-ра Уэллера, черныхъ и гладкихъ, почти вовсе не видно было подъ размашистыми полями его низенькой, сѣрой шляпы. Его ноги, украшенныя сверху широкими штанами, закупоривались снизу живописными ботфортами съ длинными кисточками вычурной формы. На мѣдной часовой цѣпочкѣ, украшавшей грудь м-ра Уэллера, висѣли его фамильная печать и мѣдный ключъ, употребляемый для завода его луковицы, красовавшейся въ одномъ изъ кармановъ жилета.

Мы сказали, что м-ръ Уэллеръ готовился къ обратной поѣздкѣ въ Лондонъ: это значитъ — онъ жуировалъ и прохлаждался. На столѣ передъ нимъ стояли въ симметрическомъ порядкѣ: кружка шотландскаго пива, порція бифштекса и пирогъ солидной величины. На всѣ эти предметы въ равной степени распространялась благосклонность м-ра Уэллера, и онъ уже отрѣзалъ огромный кусокъ отъ пирога, какъ вдругъ передъ дверью послышались чьи-ю шаги. М-ръ Уэллеръ оглянулся и увидѣлъ своего возлюбленнаго сына.

— Здравствуй, Самми, — сказалъ отецъ.

Вмѣсто отвѣта, сынъ подошелъ къ столу, взялъ кружку съ пивомъ, и, мигнувъ въ сторону отца, втянулъ въ себя нѣсколько продолжительныхъ глотковъ.

— Хорошо, Самми, очень хорошо, — сказалъ м-ръ Уэллеръ старшій, заглядывая въ кружку, опорожненную его возлюбленнымъ сыномъ. — Ты потягиваешь на славу, мой милый, лучше всякой устрицы. Да что тутъ толковать? Между устрицами ты могъ бы занять первѣйшее мѣсто.

— Спасибо на добромъ словѣ, старичина, — отвѣчалъ Самуэль, посылая въ ротъ отрѣзанный кусокъ бифштекса.

Въ это время принесли новую кружку пива.

— Досадно, Самми, — сказалъ старшій Уэллеръ, собираясь утолить свою жажду, демонски досадно, мой другъ, что тебя поддѣдюлилъ этотъ широкорожій шаромыжникъ въ свѣтло-сѣрой ливреѣ. Скажи мнѣ объ этомъ кто-нибудь другой, я бы не повѣрилъ, честное слово. До сихъ поръ еще никто изъ фамиліи Уэллеровъ не позволялъ водить себя за носъ.

— Кромѣ развѣ одного случая относительно вдовицы, — сказалъ Самуэль.

— Ну, братъ, это совсѣмъ другая статья, — возразилъ м-ръ Уэллеръ старшій, полируя оконечность своего носа, — вдовицы, можно сказать, составляютъ исключеніе изъ всякаго правила. Было писано гдѣ-то, я не помню гдѣ, что вдова "въ одно ухо влѣзетъ, a въ другое вылѣзетъ, какъ ни въ чемъ не бывало". Въ дѣлѣ надувательства, говорятъ, самъ чортъ не сравнится съ бабой, которой нужно завербовать для себя второго мужа.

— Оно, пожалуй, что это такъ, дѣдушка, только…

— Притомъ, любезный, это совсѣмъ другая статья, особый артикулъ, что называется, — продолжалъ м-ръ Уэллеръ старшій, не обращая вниманія на возраженіе сына, — помнишь ли ты, другъ мой, что сказалъ въ судѣ одинъ адвокатъ, защищавшій джентльмена, который имѣлъ обыкновеніе подъ веселую руку колотить кочергой свою жену? — "Это, милостивые государи, — сказалъ онъ, — очень милая и оригинальная слабость, вполнѣ достойная снисхожденія благомыслящихъ людей!" Вотъ это же самое я говорю относительно вдовицъ, да и самъ ты, любезный, будешь такъ же разсуждать, когда войдешь въ мои лѣта.

— Жаль, что я этого не зналъ! — сказалъ Самуэль.

М-ръ Уэллеръ старшій со всего размаха ударилъ по столу и продолжалъ энергическимъ тономъ:

— Жаль, что ты этого не зналъ! Еще бы! Это срамъ, мой другъ, просто срамъ! Уэллеръ поддался на обманъ! Уэллеръ попалъ на удочку явнаго мошенника! Да это, любезный, несмываемое пятно на нашемъ родѣ! Знаю я одного прощалыгу, который проведетъ, надуетъ, поддѣдюлитъ всѣхъ мошенниковъ на свѣтѣ, a онъ еще совсѣмъ молодой человѣкъ и далеко не получилъ такого воспитанія, какъ ты. Затѣмъ ли я выгонялъ тебя на улицу и заставлялъ ночевать на мокрой землѣ; затѣмъ ли, другъ мой, Самми, чтобы ты сыгралъ изъ себя олуха въ обществѣ какого-нибудь сорванца?

И, въ припадкѣ сердечной печали вызванной такими отчаянными размышленіями, Уэллеръ старшій неистово позвонилъ въ колокольчикъ и приказалъ подать новую бутылку шотландскаго пива.

— Однакожъ, нечего намъ съ тобою переливать изъ пустого въ порожнее, — сказалъ Самуэль, — что прошло, того не воротишь ни за какія блага, и стало быть, надобно безъ ропота сносить свою кручину. Я только-что начинаю свою жизнь, и ты знаешь, первую пѣсенку зардѣвшись поютъ. Дай мнѣ еще разъ наткнуться на этого прощалыгу, я раздѣлаюсь съ нимъ по-свойски.

— Надѣюсь, мой другъ, ты не посрамишь своего имени въ другой разъ — сказалъ м-ръ Уэллеръ старшій, — твое здоровье, Самми! крѣпись, мужайся, преуспѣвай.

И въ честь этого примирительнаго тоста, старикъ нѣсколькими глотками втянулъ въ себя около трехъ четвертей вновь принесенной кружки. Остальное немедленно докончилъ залпомъ его возлюбленный сынъ.

— Теперь, другъ мой Самми, — сказалъ м-ръ Уэллеръ старшій, вынимая изъ кармана серебряную луковицу, прикрѣпленную къ мѣдной цѣпи, — пора теперь заглянуть въ контору и посмотрѣть, какъ заряжаютъ карету; потому что, видишь ты, кареты вѣдь все то же, что ружья: ихъ надобно заряжать умѣючи, съ большою осторожностью, не торопясь и не хватаясь навзбалмошь, за что ни попало.

При этой замысловатой сентенціи родителя, м-ръ Уэллеръ младшій нѣжно улыбнулся сыновнею улыбкой. Почтенный родитель поправилъ шляпу, почесалъ переносье и продолжалъ торжественнымъ тономъ:

— Мы должны разстаться, другъ мой Самми, и никто въ мірѣ не можетъ знать, когда еще мнѣ придется увидѣть тебя въ другой разъ. Мачеха твоя, пожалуй, взбѣсится и прогонитъ меня съ глазъ долой или встрѣтятся другія печальныя оказіи, прежде, чѣмъ ты получишь какую-нибудь вѣсть о старикѣ Уэллерѣ, знаменитомъ кучерѣ обширной столицы. Честь фамильнаго имени главнымъ образомъ зависитъ отъ тебя, любезный сынъ, и я надѣюсь, ты не ударишь лицомъ въ грязь. Относительно маловажныхъ случаевъ жизни распространяться я не стану, потому что вообще я полагаюсь на тебя, какъ на самого себя. Одинъ только совѣтъ я считаю нужнымъ дать тебѣ, какъ отецъ и какъ истинный твой другъ и благодѣтель. Не женись никогда и помни мачеху.

При этихъ словахъ м-ръ Уэллеръ старшій еще разъ взглянулъ на своего сынка и, поворотившись къ нему спиною, немедленно исчезъ съ его глазъ.

Погруженный въ созерцательное настроеніе духа, м-ръ Уэллеръ, разставшись съ своимъ почтеннымъ родителемъ, направилъ свои шаги изъ гостиницы "Большого бѣлаго коня" къ церкви Клемента, стараясь разсѣять свою печаль прогулкой по уединеннымъ мѣстамъ, Долго блуждалъ онъ безъ всякой опредѣленной мысли, и, наконецъ, самъ не зная какъ, очутился на какомъ-то обширномъ дворѣ, откуда можно было выбраться не иначе, какъ черезъ ту же самую калитку, въ которую онъ вошелъ. Уже онъ поворотилъ назадъ, какъ вдругъ вниманіе его было привлечено внезапнымъ явленіемъ, приковавшимъ его ноги къ одной точкѣ обширнаго двора. Мы считаемъ необходимымъ объяснить сущность этого явленія.

М-ръ Самуэль Уэллеръ глазѣлъ, отъ нечего дѣлать, на старинныя кирпичныя зданія, бросая по временамъ пытливый взглядъ на хорошенькую дѣвушку-служанку, сидѣвшую въ спальнѣ y открытаго окна, полузавѣшеннаго сторой. Вдругъ отворилась зеленая калитка сада, разведеннаго въ концѣ двора, и человѣкъ, вышедшій оттуда, тщательно затворилъ калитку за собою и круто поворотилъ къ тому самому мѣсту, гдѣ стоялъ м-ръ Уэллеръ.

Само собою разумѣется, что этотъ изолированный фактъ, разсматриваемый самъ по себѣ, безъ всякаго отношенія къ другимъ соприкосновеннымъ обстоятельствамъ, не представляетъ ничего удивительнаго: во всѣхъ частяхъ свѣта, люди могутъ выходить изъ сада, затворять за собою зеленыя калитки и даже круто поворачивать, куда и какъ имъ угодно, не обращая на себя ни малѣйшаго вниманія постороннихъ лицъ. Ясно, стало быть, что м-ръ Уэллеръ замѣтилъ что-нибудь особенное въ манерахъ, осанкѣ и личности незнакомца, вышедшаго изъ сада. То ли, другое ли, пусть читатель судитъ самъ, какъ скоро мы разскажемъ ему о поведеніи особы, о которой идетъ рѣчь.

Мы уже докладывали, въ какую сторону незнакомецъ направилъ свои быстрые шаги; но лишь только онъ увидѣлъ м-ра Уэллера, въ осанкѣ и походкѣ его произошла очевидная перемѣна. Онъ подпрыгнулъ, пріостановился, сдѣлалъ опять шага два впередъ и, повидимому, оставался въ нерѣшимости недоумѣвая, куда направить дальнѣйшій путь. Такъ какъ позади зеленая калитка была уже заперта, a впереди былъ только одинъ исходъ, то онъ очень скоро понялъ, что ему неизбѣжно пройти мимо м-ра Уэллера. Сдѣлавъ такой разсчетъ, онъ пошелъ опять быстрыми шагами, глазѣя смѣло на окружающіе предметы. Вдругъ онъ скорчилъ свое лицо наистрашнѣйшимъ образомъ и принялся выдѣлывать самыя изумительныя гримасы, какія когда-либо видѣлъ смертный. Въ одну минуту физіономія его измѣнилась совершеннѣйшимъ образомъ, какъ, можетъ быть, ни одинъ ваятель не въ состояніи измѣнить своимъ рѣзцомъ первоначальную форму мрамора или гипса.

— Вотъ чудеса-то! — говорилъ м-ръ Уэллеръ самому себѣ, по мѣрѣ приближенія незнакомца, — a я готовъ былъ биться объ закладъ, что это онъ.

Корчи на лицѣ незнакомца сдѣлались еще страшнѣе.

— Его волосы и его ливрея, готовъ присягнуть, — сказалъ м-ръ Уэллеръ, — только въ жизни не видалъ я такой страшной рожи.

Между тѣмъ какъ м-ръ Уэллеръ произносилъ эти слова, черты незнакомца искривились и съежились такъ, что, повидимому, онъ чувствовалъ невыразимую боль. При всемъ томъ, когда онъ поровнялся съ м-ромъ Уэллеромъ, испытующій взглядъ этого джентльмена открылъ въ немъ такіе признаки, которые несомнѣнно могли принадлежать одному только м-ру Іову Троттеру.

— Эй вы, любезнѣйшій! — закричалъ м-ръ Уэллеръ.

Незнакомецъ остановился.

— Эй куманекъ! — повторилъ Самуэль.

Незнакомецъ, скорчившій рожу, смотрѣлъ съ величайшимъ изумленіемъ на дворъ, на стѣны и окна зданій, смотрѣлъ всюду, не глядя лишь на м-ра Уэллера, который между тѣмъ не замедлилъ развлечь его вниманіе вторымъ болѣе громкимъ окрикомъ:

— Эй, голубчикъ!

Теперь ужъ было слишкомъ ясно, откуда шелъ этотъ громкій голосъ. Не думая и не надѣясь больше увернуться, незнакомецъ, сдѣлавшій еще нѣсколько шаговъ, принужденъ былъ взглянуть прямо въ лицо м-ра Уэллера.

— Полно кобениться, Іовъ Троттеръ, — сказалъ Самуэль, — видна сова по полету. Что вы повертываете своими буркалами, какъ мартышка въ ситцевой фуфайкѣ? Смотрите на меня прямо, любезный, или на этотъ разъ я повыжму настоящую водицу изъ вашихъ глазъ. Слышите?

Такъ какъ м-ръ Уэллеръ оказывалъ, повидимому, полную готовность привести въ исполненіе свою грозную ласку, то м-ръ Троттеръ постепенно сообщилъ своимъ чертамъ ихъ естественную форму и, сдѣлавъ радостный прыжокъ, воскликнулъ веселымъ тономъ:

— Что я вижу? Вы ли это, м-ръ Уокеръ!

— Вотъ оно какъ! — отвѣчалъ м-ръ Уэллеръ. — Стало быть, вы рады меня видѣть?

— Охъ, какъ радъ! — воскликнулъ м-ръ Іовъ Троттеръ. — Если бы вы знали, м-ръ Уокеръ, съ какою горячностью, съ какимъ нетерпѣніемъ я добивался этой встрѣчи! Право, я съ ума схожу, м-ръ Уокеръ.

Съ этими словами м-ръ Троттеръ заплакалъ, зарыдалъ и, проникнутый чувствомъ необыкновеннаго восторга, заключилъ въ объятія своего знакомаго.

— Отвяжитесь, проклятый человѣкъ! — вскричалъ раздраженный Самуэль, стараясь освободиться отъ этихъ энергическихъ объятій. — Отвяжитесь, говорю вамъ. Что вы разревѣлись, какъ теленокъ?

— Я такъ обрадовался, м-ръ Уокеръ, право! — отвѣчалъ Іовъ Троттеръ, когда прошли первые порывы его восторга. — Вѣдь это, можно сказать, необыкновенное счастье!

— Право? Что-жъ вы намѣрены мнѣ сказать?

М-ръ Троттеръ не отвѣчалъ ничего, потому что розовый платочекъ, приставленный къ его глазамъ, усиленно функціонировалъ въ эту минуту.

— Говорите, негодяй, или я сверну вамъ шею! — повторилъ м-ръ Уэллеръ, грознымъ тономъ.

— Ахъ! — воскликнулъ м-ръ Троттеръ съ видомъ изумленной добродѣтели.

— Что-жъ вы хотѣли мнѣ сказать?

— Я? м-ръ Уокеръ!

— Не называйте меня Уокеромъ. Мое имя — Уэллеръ: вы это очень хорошо знаете. Ну, что вы хотите сказать?

— Цѣлую исторію, м-ръ Уокеръ, то есть м-ръ Уэллеръ — но вѣдь посудите сами… на первыхъ порахъ… если бы вы удостоили пойти въ такое мѣсто, гдѣ намъ можно было бы побесѣдовать безъ помѣхи. Если бы вы знали, какъ я искалъ васъ, м-ръ Уэллеръ…

— Старательно искалъ, могу представить, — сухо проговорилъ Самуэль.

— Очень, очень старательно, будьте увѣрены, — отвѣчалъ м-ръ Троттеръ съ выраженіемъ дѣтской невинности на своемъ лицѣ. — Вашу руку, м-ръ Уэллеръ.

Самуэль еще разъ оглядѣлъ своего пріятеля съ ногъ до головы и потомъ, какъ будто осѣненный внезапной мыслью, подалъ ему руку.

— Какъ поживаетъ вашъ добрый, любезный господинъ? — сказалъ Іовъ Троттеръ, когда они сдѣлали нѣсколько шаговъ. — О, это, я вамъ скажу, достойнѣйшій джентльменъ, м-ръ Уэллеръ. Надѣюсь, онъ не простудился послѣ этой страшной ночи?

При этомъ вопросѣ м-ръ Уэллеръ почувствовалъ сильнѣйшее желаніе испробовать ловкость и силу своего сжатаго кулака на тучныхъ ребрахъ сердобольнаго Іова; однакожъ, удерживая себя, онъ отвѣчалъ спокойнымъ тономъ, что господинъ его, слава Богу, совершенно здоровъ, благополученъ и веселъ.

— Ахъ, какъ я радъ! — воскликнулъ м-ръ Троттеръ. — Онъ здѣсь?

— A вашъ здѣсь? — спросилъ Самуэль вмѣсто отвѣта.

— Да, тутъ онъ на мою бѣду, и мнѣ больно замѣтить, м-ръ Уэллеръ, что господинъ мой затѣваетъ весьма недобрыя дѣла.

— Какія?

— Вымолвить страшно, м-ръ Уэллеръ.

— Опять дѣвичій пансіонъ?

— Нѣтъ, ужъ не пансіонъ, — отвѣчалъ сердобольный Іовъ, бросая на своего собесѣдника косвенный взглядъ, — ужъ не пансіонъ, м-ръ Уэллеръ.

— Не въ этотъ ли домъ вы запускаете свои лапы?

— Помилуйте, м-ръ Уэллеръ! Какъ вамъ не грѣхъ впутывать меня въ злодѣйскіе замыслы безчестныхъ людей! — отвѣчалъ Іовъ Троттеръ съ необыкновенною живостью. — Нѣтъ, сэръ, господинъ мой не знаетъ этого дома.

— A вы что здѣсь дѣлали? — спросилъ Самуэль, бросая проницательный взглядъ, — ужъ не случайно ли вы вышли изъ этой зеленой калитки?

— Послушайте, м-ръ Уэллеръ, я пожалуй, радъ открыть вамъ свои маленькіе секреты, потому что, ей Богу, я полюбилъ васъ съ перваго взгляда. Да и вы, кажется, были ко мнѣ благосклонны. Помните, какъ весело и дружелюбно провели мы то утро въ гостиницѣ "Вѣстникъ"?

— О, да, очень помню, — сказалъ Самуэль тономъ негодованія, — помню.

— Ну, такъ вотъ изволите видѣть, — продолжалъ Іовъ Троттеръ тономъ человѣка, открывающаго весьма важную тайну, — въ этомъ домѣ съ зелеными воротами живетъ очень много служанокъ.

— Это видно съ перваго взгляда, — перебилъ Самуэль.

— Очень хорошо-съ. Одна изъ нихъ, м-ръ Уэллеръ, по званію кухарка, сберегла честными трудами небольшой капиталецъ и желаетъ открыть мелочную лавку, если только, видите ли, судьба ея устроится по желанію сердца.

— Такъ.

— Именно такъ-съ, м-ръ Уэллеръ. Я встрѣтилъ ее первый разъ въ здѣшней городской капеллѣ, куда образованное общество собирается пѣть гимны, напечатанные въ той книжкѣ, которую вы, м-ръ Уэллеръ, видѣли въ моихъ рукахъ — эту книжку я всегда ношу съ собой. Здѣсь я познакомился съ этой дѣвушкой, и изъ этого знакомства, м-ръ Уэллеръ, y меня въ сердцѣ мало-по-малу выросла надежда, что мнѣ авось придется со временемъ быть содержателемъ мелочной лавки.

— И вы будете отличнымъ лавочникомъ! — отвѣчалъ Самуэль, озирая своего противника съ видомъ совершеннѣйшаго презрѣнія.

— Это еще Богъ знаетъ, м-ръ Уэллеръ: за будущее не можетъ ручаться ни одинъ человѣкъ, — продолжалъ сердобольный Іовъ со слезами на глазахъ. — Главная выгода здѣсь та, что я развяжусь, наконецъ, съ этимъ нечестивымъ человѣкомъ и буду въ состояніи, безъ всякой помѣхи, вести добродѣтельную жизнь, слѣдуя тѣмъ правиламъ, въ которыхъ я воспитанъ, м-ръ Уэллеръ.

— Должно быть, васъ чудесно воспитывали.

— О, да, м-ръ Уэллеръ, если бы вы только знали!.. — отвѣчалъ Іовъ Троттеръ, охваченный вдругъ воспоминаніями о чистотѣ и невинности дней своего юношества.

Онъ немедленно вынулъ изъ кармана розовый платочекъ и горько заплакалъ.

— И вы были, вѣроятно, примѣрнымъ ученикомъ въ приходской школѣ,- замѣтилъ м-ръ Уэллеръ.

— Вы не ошиблись, сэръ, — отвѣчалъ Іовъ, испуская глубокій вздохъ, — въ училищѣ меня всѣ любили, и, сказать правду, я былъ идоломъ своихъ товарищей.

— Ну, конечно. Это меня не удивляетъ. Какимъ утѣшеніемъ и отрадой вы служили въ ту пору своей счастливой матери!

При этихъ словахъ полились обильные потоки слезъ и рыданій; кончики розового платка совсѣмъ закрыли глаза чувствительнаго юноши.

— Какой чортъ тебя душитъ? — сказалъ раздраженный Самуэль. — Послушай ты, плакса…

— Ахъ, извините, м-ръ Уэллеръ: ей Богу, я никакъ не могу обуздать своихъ чувствъ, — сказалъ Іовъ Троттеръ. — Кто бы могъ подумать, что мой господинъ пронюхаетъ о моихъ переговорахъ съ вашимъ господиномъ? Вѣдь онъ все разузналъ и немедленно уговорилъ молодую дѣвушку притвориться, будто она никогда не слыхала о немъ. Содержательницу пансіона тоже подкупилъ онъ, и въ ту же ночь, вы знаете, мы укатили на почтовыхъ. Если бы вы знали, м-ръ Уэллеръ, что теперь y него на умѣ! Меня просто морозъ по кожѣ подираетъ!

— Такъ вотъ оно какъ было, — сказалъ м-ръ Уэллеръ. — И вы не врете, любезный?

— Нѣтъ, сэръ, честное слово; повѣрьте моей совѣсти.

Въ это время они подходили къ воротамъ гостиницы.

— Очень хорошо, это мы увидимъ, — сказалъ Самуэль, — a между тѣмъ мнѣ надобно кой о чемъ потолковать съ вами, Іовъ Троттеръ. Если y васъ нѣтъ особенныхъ занятій нынѣшній вечеръ, то я бы попросилъ васъ прійти въ восемь часовъ въ гостиницу "Большого бѣлаго коня".

— Извольте, сэръ, съ большимъ удовольствіемъ

— Не надуете?

— Помилуйте!..

— Ну, такъ смотрите y меня въ оба, не то я зайду опять въ зеленую калитку, и тогда… понимаете?

— Будьте увѣрены, сэръ, не опоздаю ни одной минутой, — сказалъ Троттеръ.

Затѣмъ онъ крѣпко пожалъ руку Самуэля, поклонился и ушелъ.

— Берегись, Іовъ Троттеръ, берегись, — говорилъ Самуэль, провожая его глазами, — на этотъ разъ, авось, мы порасквитаемся малую толику.

Кончивъ этотъ монологъ и потерявъ, наконецъ, изъ вида сердобольнаго Іова, м-ръ Уэллеръ махнулъ рукой и пошелъ быстрыми шагами въ комнату своего господина.

— Все идетъ какъ по маслу, сэръ, — сказалъ Самуэль.

— Что?

— Я отыскалъ ихъ, сэръ.

— Кого?

— Этого шаромыжника и его плаксиваго слугу съ черными волосами.

— Возможно ли! — воскликнулъ м-ръ Пикквикъ съ величайшей энергіей. — Гдѣ они, Самъ, гдѣ они?

— Помалчивайте, сэръ, теперь мы все обдѣлаемъ на славу.

И, помогая одѣваться своему господину, м-ръ Самуэль Уэллеръ постепенно раскрылъ передъ нимъ свои соображенія и планъ будущихъ дѣйствій.

— Когда-жъ это будетъ сдѣлано? — спросилъ м-ръ Пикквикъ.

— Все въ свое время, — отвѣчалъ Самуэль.

Но удалось ли прозорливому слугѣ осуществить свой планъ, мы тоже увидимъ въ свое время.

Глава XXIV. Ревность Петера Магнуса и бѣдственныя послѣдствія ночныхъ похожденій ученаго мужа

По прибытіи въ комнату, гдѣ наканунѣ происходило дружеское изліяніе взаимныхъ чувствъ въ обществѣ дорожнаго товарища, м-ръ Пикквикъ нашелъ, что этотъ джентльменъ уже нагрузилъ на свою особу всѣ драгоцѣнности, извлеченныя изъ двухъ разноцвѣтныхъ мѣшечковъ и сѣраго узелка, прикрытаго оберточной бумагой. М-ръ Магнусъ, проникнутый сознаніемъ собственнаго достоинства, ходилъ по комнатѣ взадъ и впередъ, обнаруживая всѣ признаки чрезвычайнаго волненія, бывшаго слѣдствіемъ ожиданія великихъ событій.

— Здравствуйте, сэръ, — сказалъ м-ръ Магнусъ.

— Съ добрымъ утромъ, — отвѣчалъ м-ръ Пикквикъ.

— Каково? Что вы теперь скажете, сэръ? — сказалъ м-ръ Магнусъ, охорашиваясь въ своемъ новомъ фракѣ и драгоцѣнныхъ панталонахъ.

— Да, это непремѣнно произведетъ должный эффектъ, — отвѣчалъ м-ръ Пикквикъ, съ улыбкой обозрѣвая чудодѣйственный костюмъ.

— Надѣюсь, — сказалъ м-ръ Магнусъ.- A я ужъ отправилъ и карточку, м-ръ Пикквикъ.

— Право?

— Да, любезный другъ. Слуга воротился съ отвѣтомъ, что она согласна принять меня въ одиннадцать часовъ. Остается всего пятнадцать минутъ, м-ръ Пикквикъ.

— Ужъ недолго.

— Очень недолго, и, сказать правду, сэръ, мое сердце начинаетъ биться слишкомъ сильно: что вы на это скажете, м-ръ Пикквикъ?

— Ничего особеннаго: это въ порядкѣ вещей.

— Надобно быть любезнымъ, м-ръ Пикквикъ, это главное.

— И откровеннымъ — это, можетъ быть, еще главнѣе.

— Мнѣ кажется, сэръ, — сказалъ м-ръ Магнусъ, — что я вообще слишкомъ откровененъ по своей природѣ; это моя слабость, порокъ въ нѣкоторомъ отношеніи.

— Напротивъ, это прекраснѣйшая черта въ вашемъ характерѣ,- возразилъ м-ръ Пикквикъ.

— Однакожъ, знаете ли что: трусить никакъ не должно въ такихъ дѣлахъ. Зачѣмъ и для чего? Тутъ нечего стыдиться: это въ нѣкоторомъ отношеніи, дѣло самой природы, ея неизмѣнный законъ. Супругъ на одной сторонѣ, жена на другой, — вотъ и все. Такъ, по крайней мѣрѣ, я смотрю на эти вещи.

— И вы смотрите съ истинной, философской точки зрѣнія, — отвѣчалъ м-ръ Пикквикъ. — Нашъ завтракъ готовъ, м-ръ Магнусъ, — пора.

Они сѣли за столъ и принялись пить чай, закусывая пирожками, телятиной и масломъ. М-ръ Магнусъ, несмотря на свою хвастливость, страдалъ въ значительной степени припадками трусости и главнѣйшими признаками этого чувства были: потеря аппетита, склонность опрокидывать чашки и непреоборимое влеченіе смотрѣть каждую минуту на часы.

— Хи-хи-хи! — заливался м-ръ Магнусъ, стараясь притвориться развязнымъ весельчакомъ. — Остается только двѣ минуты, м-ръ Пикквикъ. Что я блѣденъ?

— Не очень, — отвѣчалъ м-ръ Пикквикъ.

Кратковременная пауза.

— Прошу извинить, м-ръ Пикквикъ, но я хотѣлъ бы знать: вы въ свое время ничего не дѣлали въ этомъ родѣ?

— То есть, вы говорите относительно предложенія?

— Да.

— Ничего, никогда, — сказалъ м-ръ Пикквикъ съ величайшей энергіей. — Никогда!

— Стало быть, вы не можете имѣть и понятія о томъ, съ чего обыкновенно мужчина долженъ начинать такія дѣла, — сказалъ м-ръ Магнусъ.

— Ну, этого нельзя сказать, — возразилъ м-ръ Пикквикъ. — У меня въ свое время были на этотъ счетъ свои особыя правила, которыхъ, однакожъ, я ни разу не примѣнялъ къ дѣлу. Вамъ, разумѣется, нѣтъ никакой надобности слѣдовать этой теоріи.

— О, нѣтъ, совсѣмъ напротивъ, вы меня очень обяжете, если сообщите какой-нибудь совѣтъ, — сказалъ м-ръ Магнусъ, взглянувъ еще разъ на свои часы; стрѣлка показывала пять минутъ двѣнадцатаго.

М-ръ Пикквикъ пріосанился, вздохнулъ и, принявъ торжественный тонъ, отвѣчалъ такимъ образомъ:

— На вашемъ мѣстѣ, сэръ, я бы началъ прежде всего описывать въ отборныхъ выраженіяхъ красоту и душевныя свойства обожаемой леди, и потомъ, дѣлая постепенно переходъ къ самому себѣ, изобразилъ бы рѣзкими чертами свою собственную ничтожность въ моральномъ и физическомъ смыслѣ.

— Очень хорошо, м-ръ Пикквикъ.

— То есть, вы понимаете, сэръ, что эта ничтожность должна, собственно, вытекать изъ сравненія съ ея собственной натурой, — продолжалъ м-ръ Пикквикъ. — Приступая потомъ къ изображенію своихъ собственныхъ достоинствъ, я бы сначала бросилъ бѣглый взглядъ на свою прошедшую жизнь и представилъ въ поразительной перспективѣ то значеніе, которое занимаю въ общественномъ мірѣ среди уважающихъ меня согражданъ. Отсюда само собою могло бы выйти заключеніе, что для всякой другой особы съ разборчивымъ вкусомъ я былъ бы, въ нѣкоторомъ смыслѣ, вожделѣннымъ субъектомъ. Затѣмъ, въ пылкихъ и страстныхъ выраженіяхъ, я изъяснилъ бы сущность своей любви и всю глубину своей безграничной преданности обожаемой леди. Въ заключеніе я отважился бы, вѣроятно, схватить ея руку.

— Этотъ пунктъ очень важенъ, — проговорилъ, покашливая м-ръ Магнусъ.

М-ръ Пикквикъ, повидимому, кончилъ свою рѣчь; но вдругъ представились его воображенію весьма интересныя подробности, отъ которыхъ трудно было отступиться. Онъ продолжалъ:

— Затѣмъ, вы понимаете, сэръ, я бы предложилъ простой и естественный вопросъ: — "Хотите ли вы, о другъ души моей, имѣть меня своимъ мужемъ?" — Не рѣшаясь отвѣчать прямо на такой вопросъ, красавица, по моему разсчету, должна отворотить свою голову и потупить глаза.

— И вы это принимаете за несомнѣнное доказательство, м-ръ Пикквикъ.

— Разумѣется.

— Но если, сверхъ чаянія, случится, что она отворотить голову при самомъ началѣ объясненія?

— Нѣтъ, этого быть не можетъ, — возразилъ м-ръ Пикквикъ рѣшительнымъ тономъ. — Потомъ, сэръ, я бы слегка пожалъ ея пальчики, a потомъ… потомъ — вынулъ бы изъ кармана бѣлый платокъ, чтобы отереть ея глаза, потому что, видите ли женщины обыкновенно плачутъ при такихъ случаяхъ. Здѣсь представляется весьма удобный случай обнять ее, прижать къ своему трепещущему сердцу и поцѣловать. Да, м-ръ Магнусъ, я бы непремѣнно поцѣловалъ свою леди, и, если, при этомъ случаѣ, не будетъ отъ нея рѣшительнаго сопротивленія, значитъ, — дѣло кончено.

М-ръ Магнусъ вскочилъ съ своего мѣста, взглянувъ еще разъ на часы и умное лицо м-ра Пикквика, пожалъ ему руку съ особенною горячностью и юркнулъ изъ комнаты.

Оставшись одинъ, м-ръ Пикквикъ, заложивъ руки за спину, принялся расхаживать взадъ и впередъ, размышляя о непостоянствѣ человѣческой судьбы и коловратности земного счастія. Изъ такой задумчивости, онъ минутъ черезъ двадцать былъ выведенъ внезапнымъ стукомъ въ дверь. Обернувшись назадъ и думая встрѣтить м-ра Магнуса, онъ, съ пріятнымъ изумленіемъ, увидѣлъ радостное лицо м-ра Топмана, лучезарную физіономію м-ра Винкеля и умныя, меланхолическія черты поэта Снодграса.

Едва успѣлъ ученый мужъ сказать дружеское привѣтствіе своимъ вѣрнымъ ученикамъ, какъ въ комнату вошелъ и м-ръ Магнусъ.

— Рекомендую вамъ м-ра Магнуса, друзья мои, джентльмена, о которомъ я говорилъ, — сказалъ м-ръ Пикквикъ.

— Къ вашимъ услугамъ, господа, — сказалъ м-ръ Магнусъ, бывшій, очевидно, въ самомъ сильномъ волненіи, — на пару словъ, м-ръ Пикквикъ, сдѣлайте одолженіе.

Говоря это, м-ръ Магнусъ задѣлъ за фрачную пуговицу ученаго мужа и отвелъ его въ амбразуру окна.

— Поздравьте меня, м-ръ Пикквикъ, — сказалъ онъ, — я послѣдовалъ вашему совѣту буква въ букву.

— И все кончилось благополучно? — спросилъ м-ръ Пикквикъ.

— Какъ нельзя благополучнѣе, — отвѣчалъ съ запальчивостью м-ръ Магнусъ, — она моя.

— Поздравляю васъ отъ всего сердца, — отвѣчалъ м-ръ Пикквикъ, съ жаромъ пожимая руку своего новаго друга.

— Вы непремѣнно должны ее видѣть, любезнѣйшій м-ръ Пикквикъ, — сказалъ м-ръ Магнусъ. — Пойдемте. Извините насъ, господа.

И они вышли. Сдѣлавъ нѣсколько шаговъ по галлереѣ, м-ръ Магнусъ тихонько постучался въ дверь той комнаты, гдѣ была его невѣста.

— Войдите, — сказалъ женскій голосъ.

— Миссъ Уизерфильдъ, — сказалъ м-ръ Магнусъ, затворяя за собою дверь, — позвольте представить вамъ моего искренняго друга, м-ра Пикквика. Мнѣ будетъ пріятно, м-ръ Пикквикъ, если вы удостоитесь знакомства миссъ Уизерфильдъ.

Раскланиваясь и расшаркиваясь, м-ръ Пикквикъ поспѣшилъ вынуть изъ жилетнаго кармана очки, но лишь только надѣлъ ихъ на свой носъ, какъ вдругъ испустилъ сильнѣйшій крикъ, выражавшій высокую степень изумленія, и попятился назадъ на нѣсколько шаговъ. Миссъ Уизерфильдъ, стоящая на противоположномъ концѣ, вдругъ пришла въ величайшее волненіе и, закрывъ обѣими руками свое лицо, повалилась на кресло, которое, къ счастью, стояло подлѣ нея. М-ръ Магнусъ стоялъ какъ вкопанный на своемъ мѣстѣ и смотрѣлъ поперемѣнно то на невѣсту, то на друга, причемъ его лицо выражало вмѣстѣ изумленіе и ужасъ.

Все это можетъ показаться непостижимымъ съ перваго взгляда, но дѣло въ томъ, что м-ръ Пикквикъ, дѣлая наблюденія черезъ свои очки, мгновенно узналъ въ невѣстѣ своего друга ту самую даму, въ комнату которой онъ имѣлъ несчастье забраться наканунѣ, и лишь только очки появились на носу ученаго мужа, изумленная леди съ ужасомъ увидѣла въ немъ владѣльца ненавистной ермолки съ отвратительными кистями, надѣлавшими ей столько непредвидѣнныхъ хлопотъ. Вотъ отчего взвизгнулъ м-ръ Пикквикъ и отчего невѣста Петера Магнуса повалилась на кресло.

— М-ръ Пикквикъ! что это значитъ, сэръ? — воскликнулъ м-ръ Магнусь, отуманенный напоромъ противоположныхъ чувствъ. — Что все это значитъ, сэръ? — повторилъ онъ голосомъ грознымъ и громовымъ.

Такая внезапная вспышка отнюдь не могла понравиться ученому мужу. Онъ пришелъ въ негодованіе и отвѣчалъ рѣшительнымъ тономъ:

— Сэръ, я позволяю себѣ уклониться отъ вашего вопроса.

— Какъ? Вы не намѣрены отвѣчать?

— Да, не намѣренъ, было бы вамъ это извѣстно, — сказалъ съ достоинствомъ м-ръ Пикквикъ. — Вы не вырвете изъ моей груди ничего, что могло бы нѣкоторымъ образомъ компрометировать эту леди или пробудить въ ея душѣ непріятныя воспоминанія.

— Миссъ Уизерфильдъ, — сказалъ м-ръ Магнусъ, — обращаясь къ своей невѣстѣ. — Знаете ли вы этого господина?

— Знаю ли я его! — повторила леди.

— Да, знаете ли вы его! сударыня, я сказалъ — знаете ли вы его? — повторилъ неистово м-ръ Магнусъ.

— Я видѣла его, — отвѣчала робкая леди.

— Гдѣ?

— Этого я не могу открыть вамъ, сэръ, ни за какія блага въ мірѣ,- отвѣчала леди, вставая съ своего мѣста.

— Понимаю васъ, сударыня, и уважаю деликатность вашихъ чувствъ, — сказалъ м-ръ Пикквикъ, — будьте увѣрены, что эта несчастная тайна умретъ въ моей груди. На меня вы можете положиться.

— Сударыня, вамъ, кажется, угодно забыть свои отношенія ко мнѣ,- сказалъ м-ръ Магнусъ. — Чѣмъ, скажите, ради Бога, чѣмъ я долженъ объяснить вашу необыкновенную холодность въ этомъ дѣлѣ?

— О, жестокій человѣкъ! — воскликнула несчастная леди.

И затѣмъ потоки слезъ полились по ея розовымъ щекамъ. Сцена, очевидно, принимала самый трагическій характеръ.

— Обращайтесь ко мнѣ съ вашими замѣчаніями, сэръ, — сказалъ съ живостью м-ръ Пикквикъ, — я одинъ виноватъ во всемъ, если только вамъ угодно обвинить кого-нибудь.

— Такъ вы одни виноваты, — воскликнулъ м-ръ Магнусъ. — О, теперь я все понимаю! Стало быть, вы измѣняете теперь свое твердое намѣреніе?

— Мое твердое намѣреніе! — машинально повторилъ м-ръ Пикквикъ.

— Да, сэръ, твердое намѣреніе. Къ чему вы смотрите на меня такими изумленными глазами? я очень хорошо помню, что вчера вы говорили. Вы затѣмъ и пріѣхали въ этотъ городъ, чтобы обличить въ вѣроломствѣ особу, которая нѣкогда пользовалась совершеннѣйшимъ вашимъ довѣріемъ. Такъ ли, сэръ?

Здѣсь м-ръ Магнусъ бросилъ на полъ свои голубые очки и неистово повелъ глазами по всей комнатѣ. Было ясно, что ревность сильно заклокотала въ его груди. Онъ былъ дикъ и страшенъ.

— Что вы скажете на это, сэръ? — повторилъ энергически м-ръ Магнусъ.

— Моя обязанность молчать, и я буду молчать, — рѣшительно отвѣчалъ м-ръ Пикквикъ.

— Однакожъ, я заставлю васъ отвѣчать, сэръ.

— Отвѣчать, на что?

— Это мы увидимъ, сэръ, увидимъ, говорю я вамъ, — сказалъ м-ръ Магнусъ, начиная ходить по комнатѣ быстрыми шагами.

Всѣ эти слова и поступки бѣшенаго ревнивца были въ высшей степени оскорбительны для достоинства и чести великаго мужа, и мы отнюдь не сомнѣваемся, что всякій обыкновенный человѣкъ совсѣмъ потерялъ бы голову на его мѣстѣ; но м-ръ Пикквикъ, владѣя собою во всѣхъ рѣшительныхъ случаяхъ своей жизни, сохранилъ и на этотъ разъ совершеннѣйшее присутствіе духа. Онъ быстро сообразилъ и понялъ, что противникъ его, взволнованный бѣшеною страстью, не въ состояніи внимать голосу разсудка. Поэтому онъ хладнокровно отворилъ дверь, сдѣлалъ нѣсколько шаговъ по корридору и закричалъ во весь голосъ:

— Топманъ, пожалуйте сюда.

И м-ръ Топманъ немедленно явился на мѣсто трагической сцены.

— Топманъ, — сказалъ м-ръ Пикквикъ своему изумленному ученику, — сейчасъ я имѣлъ несчастье поссориться съ этимъ джентльменомъ вслѣдствіе одной довольно важной тайны, которую я обязанъ хранить въ отношеніи къ этой почтенной леди. Объявляю теперь въ вашемъ присутствіи, что роковая тайна не имѣетъ ни малѣйшаго отношенія къ этому джентльмену и его дѣламъ. Но если почтенный джентльменъ обнаружитъ еще разъ нѣкоторое сомнѣніе въ искренности моихъ словъ, то нечего и говорить, такое сомнѣніе я долженъ буду принять за личную обиду и оскорбленіе моей чести. Будьте свидѣтелемъ, Топманъ.

Сказавъ это, м-ръ Пикквикъ бросилъ на своего противника взглядъ, исполненный необыкновенной проницательности и глубочайшихъ, можно сказать, энциклопедическихъ соображеній.

Чего-жъ больше? При одномъ взглядѣ на ученаго мужа всякій разсудительный человѣкъ долженъ былъ почувствовать уваженіе и даже благоговѣніе къ его особѣ, потому что м-ръ Пикквикъ велъ себя, какъ благородный рыцарь, и говорилъ, какъ краснорѣчивѣйшій ораторъ въ мірѣ; но, къ несчастію, м-ръ Петеръ Магнусъ, опрометчивый и вспыльчивый по своей натурѣ, совершенно выступилъ изъ предѣловъ благоразумія въ эту роковую минуту. Вмѣсто того, чтобъ хладнокровно выслушать объясненіе ученаго мужа, успокоительное во всѣхъ отношеніяхъ, м-ръ Магнусъ, какъ новый Отелло, пожираемый дикою страстью, неистово взъерошилъ свои рыжеватые вихры, говорилъ безъ умолка отчаянную чепуху и даже осмѣлился поднять сжатый кулакъ на филантропическую физіономію президента Пикквикскаго клуба.

Есть предѣлъ человѣческому терпѣнію. М-ръ Пикквикъ, проникнутый сознаніемъ собственной невинности и опасаясь вмѣстѣ съ тѣмъ за судьбу несчастной леди, утратилъ, наконецъ, философское спокойствіе духа. Посыпались съ обѣихъ сторонъ энергически крупныя фразы, подкрѣпляемыя не менѣе энергическими жестами, и, наконецъ, м-ръ Магнусъ сказалъ напрямикъ, что онъ вынужденъ будетъ выслушать м-ра Пикквика, на что ученый мужъ, съ похвальной учтивостью, отвѣчалъ: — "Я готовъ, и чѣмъ скорѣе, тѣмъ лучше". Послѣ этихъ словъ, испуганная леди опрометью бросилась изъ комнаты, откуда немедленно вышелъ и м-ръ Пикквикь, увлекаемый своимъ другомъ. Петеръ Магнусъ остался одинъ.

Если бы почтенная леди побольше знала свѣтъ и людей, особенно тѣхъ, которые поставлены закономъ для возстановленія тишины и порядка въ общественныхъ дѣлахъ, ей бы, конечно, пришло въ голову, что свирѣпость этого рода не можетъ имѣть никакихъ гибельныхъ послѣдствій; но такъ какъ она жила большею частію въ деревнѣ и не имѣла удовольствія читать парламентскихъ дебатовъ, то поэтому ей почти вовсе были неизвѣстны многіе утонченные обычаи цивилизованной жизни. На этомъ основаніи, какъ только она добѣжала до своей спальни и принялась размышлять о послѣдствіяхъ несчастной ссоры между двумя запальчивыми джентльменами, воображеніе ея мигомъ нарисовало самыя страшныя сцены, и передъ ея умственнымъ окомъ уже носился образъ м-ра Петера Магнуса, прострѣленнаго свинцовой пулей въ лѣвый бокъ и несомаго домой на носилкахъ при послѣднемъ издыханіи; чѣмъ больше она думала объ этомъ предметѣ, тѣмъ страшнѣе и мрачнѣе становились ея мысли. Наконецъ, безъ дальнѣйшихъ размышленій, она рѣшилась отправиться въ домъ городского мэра и потребовать отъ него немедленнаго ареста господъ Пикквика и Топмана, какъ буяновъ, замышлявшихъ убійственное дѣло.

Къ этому основательному рѣшенію, миссъ Уизерфильдъ была приведена многими разнородными побужденіями, и прежде всего тѣмъ, что здѣсь представлялся ей превосходный случай обнаружить очевиднѣйшимъ образомъ свою преданность м-ру Магнусу и свое безпокойство за его судьбу. Зная очень хорошо ревнивый темпераментъ своего жениха, она окончательно рѣшила не входить ни въ какія объясненія относительно своего загадочнаго столкновенія съ особой м-ра Пикквика; но, разсчитывая въ то же время на силу своихъ краснорѣчивыхъ убѣжденій, она надѣялась затушить неистовое пламя въ его груди, какъ скоро Пикквикъ будетъ сидѣть подъ арестомъ. Исполненная такихъ соображеній, миссъ Уизерфильдъ надѣла шляпку, закуталась въ шаль и отправилась немедленно въ жилище городского мэра.

Должно теперь замѣтить, что м-ръ Джорджъ Нупкинсъ, эсквайръ, главный судья и начальникъ города Ипсвича, былъ въ этотъ день въ чрезвычайно раздражительномъ расположеніи духа, вслѣдствіе буянства, произведеннаго на главной улицѣ школьными мальчишками, расхитившими лукошко съ яблоками y бабы, которая занималась мелочною распродажею фруктовыхъ произведеній города Ипсвича. Все утро господина мэра было посвящено слѣдствію по этому дѣлу и приведенію въ исполненіе грозныхъ приговоровъ, и теперь, когда доложили ему о приходѣ неизвѣстной леди, домогавшейся аудіенціи, м-ръ Нупкинсъ, нахмуривъ брови и наморщивъ чело, сидѣлъ на мягкой подушкѣ въ своемъ судейскомъ креслѣ.

— Пусть войдетъ, — грянулъ м-ръ Нупкинсъ, и вслѣдъ за этой командой интересная леди осмѣлилась предстать передъ его грозныя очи.

— Моззель, — сказалъ судья.

Воззваніе относилось къ толстому слугѣ съ длиннымъ туловищемъ и короткими ногами.

— Моззель.

— Что прикажете?

— Поставьте стулъ для леди и ступайте изъ комнаты.

— Слушаюсь.

— Теперь, сударыня, не угодно ли вамъ изложить сущность вашего дѣла? — сказалъ судья.

— О, это весьма непріятное дѣло, сэръ, — сказала миссъ Уизерфильдъ.

— Очень можетъ быть, сударыня, на свѣтѣ все бываетъ. Прошу васъ успокоиться.

Чело грознаго судьи постепенно разгладилось, и онъ бросилъ на интересную леди благосклонный взглядъ. Миссъ Уизерфильдъ молчала.

— Однакожъ, не теряя времени, прошу васъ изложить скорѣе, въ чемъ состоятъ законныя основанія вашего дѣла.

Судейскія мысли взяли, очевидно, верхъ надъ нѣжными чувствами мужчины, м-ръ Нупкинсъ сообщилъ суровое выраженіе своему лицу.

— Съ прискорбіемъ и страхомъ я должна вамъ объявить, сэръ, — сказала миссъ Уизерфильдъ, испустивъ глубокій вздохъ, — что нѣкоторые джентльмены замышляютъ здѣсь дуэль.

— Здѣсь, сударыня! — воскликнулъ грозный судья, — здѣсь, сударыня!

— Въ Ипсвичѣ.

— Въ Ипсвичѣ, сударыня — дуэль въ Ипсвичѣ! — повторилъ судья, озадаченный неожиданною вѣстью, — но это невозможно, сударыня, подобныя событія не могутъ имѣть мѣста въ этомъ городѣ, никакъ. О, Боже мой, да знаете ли вы о неутомимой дѣятельности здѣшняго начальства? Случалось ли вамъ слышать, какъ я, не щадя ни здоровья, ни даже собственной жизни, предупреждаю здѣсь всѣ безпорядки? И слышали ли вы, милостивая государыня, какъ я еще недавно собственнымъ моимъ личнымъ присутствіемъ предупредилъ кулачный бой, который уже готовъ былъ обнаружиться въ самыхъ страшныхъ размѣрахъ? Дуэль въ Ипсвичѣ! Нѣтъ, не можетъ быть, вы ошибаетесь, сударыня, когда думаете, что какіе-нибудь сорванцы могутъ безнаказанно нарушать спокойствіе мирныхъ гражданъ.

— Но, къ несчастью, сэръ, мое объявленіе слишкомъ справедливо, — возразила взволнованная леди, — ссора происходила на моихъ глазахъ.

— Это удивительно, непостижимо, — воскликнулъ изумленный судья. — Моззель!

— Чего изволите?

— Послать за м-ромъ Джинксомъ: пусть онъ немедленно придетъ ко мнѣ.

— Слушаю.

Моззель удалился. Черезъ нѣсколько минутъ въ комнату вошелъ джентльменъ среднихъ лѣтъ, блѣдный, остроносый, съ всклокоченными волосами и въ грязномъ платьѣ. Это былъ письмоводитель мэра.

— М-ръ Джинксъ, — началъ судья, — м-ръ Джинксъ.

— Сэръ, — сказалъ Джинксъ.

— Вотъ эта почтенная леди, м-ръ Джинксъ, пришла съ извѣстіемъ, будто въ нашемъ городѣ замышляется дуэль.

М-ръ Джинксъ, не вникнувъ хорошенько въ сущность дѣла, улыбнулся подобострастной улыбкой.

— Чему-жъ вы смѣетесь, м-ръ Джинксъ, — сказалъ грозный судья.

Озадаченный письмоводитель мгновенно принялъ степенный и важный видъ.

— М-ръ Джинксъ, — сказалъ судья, — вы глупецъ, сэръ.

М-ръ Джинксъ вздрогнулъ и тутъ же закусилъ кончикъ своего пера.

— Вы, можетъ быть, нашли комическую сторону въ этомъ объявленіи, сэръ; но я вамъ скажу, м-ръ Джинксъ, что вы глупецъ! Къ чему смѣяться тамъ, гдѣ ничего нѣтъ и не можетъ быть смѣшного?

Голодный писарь испустилъ глубокій вздохъ и бросилъ на своего начальника умоляющій взглядъ. Было ясно, что онъ сознавалъ свою вину. Получивъ приказъ отобрать показаніе на бумагѣ, онъ сѣлъ за столъ и принялся записывать.

— Этотъ Пикквикъ, говорите вы, главный зачинщикъ, — спросилъ судья, когда показаніе было отобрано.

— Да, сэръ, — сказала миссъ Уизерфильдъ.

— A другой буянъ, какъ бишь его — м-ръ Джинксонъ?

— Топманъ, сэръ.

— Это второй зачинщикъ?

— Да, сэръ.

— Потомъ, сударыня, одинъ изъ нихъ убѣжалъ.

— Точно такъ.

— Очень хорошо, — сказалъ судья, — дѣло объяснилось само собою. Два лондонскихъ головорѣза прибыли съ злодѣйскими умыслами въ провинціальный городъ, воображая, что глазъ закона задремалъ, и правосудіе умолкло за предѣлами столицы. Они ошибаются. Взять констеблей, м-ръ Джинксъ. — Моззель.

— Чего угодно вашей чести?

— Груммеръ здѣсь?

— Здѣсь, ваша честь.

— Послать Груммера.

Моззель удалился и черезъ минуту ввелъ за со бою пожилого джентльмена въ огромнѣйшихъ ботфортахъ. Къ числу его особенностей принадлежали: носъ, имѣвшій бутылочную форму, хриплый и басистый голосъ, длиннополый сюртукъ табачнаго цвѣта и глаза, разбѣгавшіеся во всѣ стороны.

— Груммеръ, — сказалъ судья.

— Я здѣсь, — отвѣчалъ Груммеръ.

— Все ли спокойно въ городѣ?

— Все. Мальчишекъ отправили къ ихъ родителямъ: половина народонаселенія отправилась на криккетъ.

— Строгія мѣры необходимы для этихъ негодяевъ, — сказалъ судья рѣшительнымъ тономъ.

— Точно такъ, сэръ, — сказалъ Джинксъ.

— Очень хорошо, — сказалъ судья, отмѣчая констеблей! — вы представьте ко мнѣ этихъ негодяевъ сегодня передъ обѣдомъ. Приказываю вамъ арестовать ихъ въ гостиницѣ "Большого бѣлаго коня". Вы помните, какія распоряженія были мною лично сдѣланы относительно кулачныхъ бойцовъ?

М-ръ Груммеръ поспѣшилъ замѣтить съ подобострастнымъ поклономъ, что онъ никогда не забудетъ этого замѣчательнаго факта.

— Дуэли запрещены закономъ, м-ръ Джинксъ?

— Запрещены.

— Очень хорошо. Груммеръ, возьмите стражу и арестуйте немедленно этихъ негодяевъ. — Моззель.

— Что прикажете!

— Покажите дорогу этой леди.

Миссъ Уизерфильдъ поклонилась и вышла, преисполненная глубокимъ уваженіемъ къ обширной учености городского мэра. М-ръ Нупкинсъ пошелъ завтракать, повторивъ еще разъ свои грозныя приказанія относительно лондонскихъ головорѣзовъ.

Между тѣмъ невинный м-ръ Пикквикъ и его друзья, не предчувствуя грозы, собиравшейся надъ ихъ головами, спокойно сидѣли за обѣденнымъ столомъ и разговаривали дружелюбно о разныхъ житейскихъ предметахъ назидательнаго свойства. Уже м-ръ Пикквикъ началъ разсказывать о своихъ забавныхъ похожденіяхъ въ продолженіе предшествующей ночи, какъ вдругъ дверь отворилась, и въ комнату весьма невѣжливо заглянула какая-то фигура. Глаза, принадлежавшіе этой фигурѣ, остановились прежде всего на особѣ ученаго мужа и, казалось, вполнѣ были удовлетворены результатомъ своихъ наблюденій, потому что, вслѣдъ затѣмъ, туловище сказанной фигуры ввалилось въ комнату, къ великому изумленію всѣхъ находившихся въ ней джентльменовъ. Само собою разумѣется, что это былъ не кто другой, какъ самъ м-ръ Груммеръ.

М-ръ Груммеръ любилъ вездѣ и во всемъ систематическій порядокъ, бывшій необходимымъ слѣдствіемъ способности углубляться въ свой спеціальный предметъ. Первымъ его дѣломъ было запереть дверь изнутри: вторымъ — выполировать свой лобъ и щеки шелковымъ платкомъ: третьимъ — поставить свою шляпу вмѣстѣ съ шелковымъ платкомъ на ближайшій стулъ, и, наконецъ, четвертымъ — вынуть изъ кармана коротенькій жезлъ и устремить его на особу президента Пикквикскаго клуба.

М-ръ Снодграсъ опомнился прежде всѣхъ и поспѣшилъ прервать всеобщее молчаніе. Онъ пристально взглянулъ на м-ра Груммера и произнесъ выразительнымъ тономъ:

— Это не общая комната, сэръ. Вы ошиблись. Это наша, частная комната.

— Въ глазахъ закона нѣтъ ни общихъ, ни частныхъ комнатъ, — отвѣчалъ съ важностью м-ръ Груммеръ.

Пикквикисты съ изумленіемъ взглянули другъ на друга.

— Кто здѣсь м-ръ Топманъ? — спросилъ м-ръ Груммеръ.

О м-рѣ Пикквикѣ не было надобности освѣдомляться: прозорливый констэбль угадалъ его съ перваго взгляда.

— Мое имя Топманъ, — сказалъ проворный Пикквикистъ, носившій эту достославную фамилію.

— A мое имя — законъ, — подхватилъ м-ръ Груммеръ.

— Что? — сказалъ м-ръ Топманъ.

— Законъ, — повторилъ м-ръ Груммеръ, — власть гражданская, судебная, исполнительная — вотъ мои титулы. Все обстоитъ благополучно, и я арестую васъ, Пикквикъ и Топманъ, именемъ закона, какъ виновныхъ въ нарушеніи общественнаго спокойствія и противъ короля.

— Что вы подъ этимъ разумѣете, сэръ? — сказалъ м-ръ Топманъ, быстро вскакивая съ мѣста.

— Эй! — закричалъ м-ръ Груммеръ, пріотворяя потихоньку дверь на два или на три дюйма. — Доббли!

— Здѣсь я, — отвѣчалъ басистый голосъ изъ корридора.

— Войдите сюда, Доббли, — сказалъ м-ръ Груммеръ.

И въ комнатѣ господъ пикквикистовъ появилась новая фигура исполинскаго размѣра, съ грязнымъ лицомъ, опухлыми щеками и багрово-краснымъ носомъ.

— A другіе остались тамъ? — спросилъ м-ръ Груммеръ.

— Всѣ за дверью, — отвѣчалъ Доббли.

— Примите команду и ведите ихъ сюда, — сказалъ м-ръ Груммеръ.

И не дальше, какъ черезъ минуту въ комнату вошло полдюжины молодцовъ съ коротенькими жезлами, завершенными мѣдной короной, эмблемой королевскаго правосудія. Немедленно всѣ они приняли грозную позицію и, по данному знаку, обратили свои жезлы на господъ Пикквика и Топмана.

Ученый мужъ и вѣрные его ученики быстро вскочили съ своихъ мѣстъ!

— Что значитъ это вторженіе въ мою квартиру? — спросилъ м-ръ Пикквикъ. — Развѣ вы не знаете, что домъ англичанина неприкосновененъ.

— Кто велѣлъ арестовать меня? — сказалъ м-ръ Топманъ.

— Что вамъ здѣсь надобно? — сказалъ м-ръ Снодграсъ.

М-ръ Винкель не сказалъ ничего, но устремилъ на Груммера такой огненный взоръ, который могъ бы просверлить его насквозь, если бы въ грудь этого человѣка могло зарониться какое-нибудь чувство; но м-ръ Груммеръ остался непоколебимымъ, какъ гранитъ.

Ожидая сильнаго сопротивленія, исполнители закона засучили рукава своихъ сюртуковъ, подняли ихъ кверху и обнаружили полную готовность приступить къ сильнымъ мѣрамъ. Такая демонстрація не ускользнула отъ очей ученаго мужа, и онъ быстро сообразилъ, что всякій гражданинъ, руководимый внушеніями совѣсти и чести, обязанъ во всѣхъ случаяхъ повиноваться законнымъ властямъ. На этомъ основаніи м-ръ Пикквикъ, шепнувъ пару словъ на ухо м-ру Топману, изъявилъ немедленно свое согласіе идти по доброй волѣ въ домъ городского мэра, замѣтивъ предварительно, что въ скоромъ времени, по прибытіи въ Лондонъ, онъ призоветъ на помощь высшую юридическую власть и начнетъ процессъ противъ тѣхъ, кто осмѣлился оскорбить въ лицѣ его права свободнаго англійскаго гражданина. Всеобщій хохотъ исполнителей закона послужилъ дружнымъ и единодушнымъ отвѣтомъ на рѣчь ученаго мужа. Одинъ только Груммеръ сохранилъ спокойствіе, приличное его сану.

Но лишь только м-ръ Пикквикъ изъявилъ готовность покориться законамъ своего отечества, вдругъ возникло затрудненіе, котораго сначала никакъ нельзя было предвидѣть. Уже передъ самою дверью комнаты пикквикистовъ сформировалось цѣлое полчище трактирныхъ слугъ, мальчишекъ и служанокъ, сбѣжавшихся смотрѣть на веселый спектакль въ стѣнахъ "Большого бѣлаго коня". Не оказывалось ни малѣйшаго сомнѣнія, что полчище превратится въ необозримый легіонъ, какъ скоро процессія переступитъ за порогъ этого жилища. Принимая въ соображеніе такое обстоятельство, м-ръ Пикквикъ, при всемъ уваженіи къ британской юриспруденціи, отказался наотрѣзъ выступить подъ карауломъ на улицу въ качествѣ преступника, окруженнаго полицейской стражей. М-ръ Груммеръ въ свою очередь никакъ не соглашался идти въ сторонѣ, по другую сторону улицы, разсчитывая весьма основательно, что арестанты могутъ ускользнуть и исчезнуть въ толпѣ народа. Было бы, конечно, весьма удобно отправиться къ жилищу мэра въ почтовой каретѣ; но ни Топманъ, ни м-ръ Пикквикъ не соглашались платить за издержки. Поднялся жаркій споръ, продолжавшійся около получаса. Неизвѣстно, чѣмъ бы кончилась эта весьма непріятная тревога, если бы къ счастью не припомнили, что въ конюшнѣ этой гостиницы стояла безъ всякаго употребленія какая-то колымага, сооруженная первоначально для одного джентльмена, страдавшаго подагрой. Рѣшено было, что м-ръ Пикквикъ и м-ръ Топманъ могутъ съ большимъ комфортомъ помѣститься въ колымагѣ, которую немедленно и принесли въ корридоръ. Отыскали четырехъ носильщиковъ, согласившихся поднять на свои плечи этотъ походный экипажъ, и когда, наконецъ, м-ръ Пикквикъ и м-ръ Топманъ, прикрытые съ обѣихъ сторонъ огромной кожей, заняли въ немъ свои мѣста, процессія въ стройномъ порядкѣ двинулась съ мѣста. Полицейская стража, какъ и слѣдуетъ, окружила кузовъ колымаги; Груммеръ и Доббли съ тріумфомъ пошли впереди; м-ръ Снодграсъ и м-ръ Винкель, подъ руку другъ съ другомъ, пошли сзади. Аріергардъ, какъ и слѣдуетъ, замкнули праздные зѣваки города Ипсвича.

Городскіе магазинщики и лавочники съ ихъ приказчиками и сидѣльцами, оставляя свой обычный постъ, спѣшили любоваться на этотъ спектакль. Сильная рука мэра тяготѣла надъ двумя головорѣзами изъ столицы; почтенный мэръ готовился самъ допрашивать и судить ихъ самолично, и вотъ несутъ ихъ въ позорной колымагѣ, окруженной муниципальной стражей; какой небывалый случай! Само собою разумѣется, никто не понималъ, да и не мотъ понять, въ чемъ провинились пикквикисты; но тѣмъ не менѣе всякій спѣшилъ добрымъ и радушнымъ словомъ привѣтствовать м-ра Груммера, главнаго начальника и предводителя этой кавалькады, выступавшаго впереди со своимъ жезломъ. Громко кричали мальчишки, выбѣгавшіе со всѣхъ сторонъ, и процессія подвигалась по главной улицѣ Ипсвича.

Въ это самое время м-ръ Уэллеръ, щеголявшій въ своей утренней курткѣ съ черными коленкоровыми рукавами, возвращался домой послѣ безуспѣшнаго обозрѣнія таинственнаго дома съ зеленой калиткой. Онъ шелъ задумчиво и молча, опустивъ руки въ свои глубокіе карманы; но вдругъ, поднявъ глаза, онъ увидѣлъ густую толпу, окружившую какой-то странный предметъ. Всматриваясь ближе и ближе, онъ успѣлъ разглядѣть фигуру колымаги, которую онъ прежде замѣтилъ въ трактирной конюшнѣ, желая прогнать свою хандру, м-ръ Уэллеръ немедленно вмѣшался и самъ въ толпу народа и началъ, для собственнаго удовольствія, кричать изо всей силы.

М-ръ Груммеръ выступалъ торжественнымъ шагомъ, м-ръ Доббли выплывалъ величаво и гордо, колымага, колыхаясь въ воздухѣ, продолжала подвигаться впередъ, охраняемая муниципальной стражей; Самуэль Уэллеръ продолжалъ надрывать свою грудь и горло, обнаруживая всѣ признаки буйнаго разгула, какъ вдругъ его взоръ внезапно упалъ на господъ Винкеля и Снодграса.

— Что здѣсь за потѣха, господа? — вскричалъ м-ръ Уэллеръ. — Какихъ это чучелъ запрятали въ этотъ курятникъ?

Оба джентльмена отвѣчали въ одинъ голосъ, но слова ихъ потерялись въ общей суматохѣ.

— Кого это несутъ, господа? — проревѣлъ опять Самуэль Уэллеръ.

Еще разъ произнесенъ былъ единогласный отвѣтъ, и хотя слова ихъ потерялись въ воздушномъ пространствѣ, но м-ръ Уэллеръ угадалъ по движенію губъ, что пикквикисты произнесли магическое имя своего вождя.

Этого было довольно. Въ одно мгновеніе ока, м-ръ Уэллеръ пробился черезъ толпу, остановилъ носильщиковъ и схватилъ за рукавъ м-ра Груммера.

— Пару словъ, старичина, — сказалъ м-ръ Уэллеръ, — кого вздумали вы посадить въ этотъ курятникъ?

— Прочь, прочь! — забасилъ м-ръ Груммеръ, остановленный на всемъ ходу въ такую минуту, когда его слава достигла, повидимому, самыхъ высшихъ предѣловъ.

— Прогоните этого сорванца, — сказалъ м-ръ Доббли, обращаясь къ толпѣ.

— Я вамъ очень благодаренъ, старики, — отвѣчалъ м-ръ Уэллеръ, — и увѣренъ, что вы желаете мнѣ всякаго добра; но я не отвяжусь отъ васъ ни за какія блага, если вы не отдадите мнѣ отчета: кого, зачѣмъ и за что угораздились вы посадить въ этотъ кузовъ? — Здравствуйте, сэръ.

Привѣтствіе относилось къ м-ру Пикквику, который, просунувъ голову изъ своей сидѣйки, любовался, повидимому, удальствомъ своего слуги. М-ръ Груммеръ, между тѣмъ, проникнутый величайшимъ негодованіемъ, неистово принялся размахивать своимъ жезломъ передъ самымъ носомъ Самуэля.

Въ эту же самую минуту м-ръ Винкель, не говоря дурного слова, заушилъ какого-то зѣваку, стоявшаго подлѣ него. Дѣло приняло было весьма жаркій оборотъ, и нѣтъ никакого сомнѣнія, что могла бы произойти свалка даже между гражданами Ипсвича, какъ вдругъ м-ръ Снодграсъ, сохранявшій во все это время невозмутимое спокойствіе духа, добровольно отдалъ себя подъ арестъ. Его примѣру немедленно послѣдовалъ и м-ръ Винкель, начинавшій понимать опрометчивость своихъ поступковъ. Самуэль Уэллеръ, показавшій еще нѣсколько побѣдоносныхъ опытовъ своего мужества и силы, долженъ былъ уступить большинству своихъ непріятелей и отдаться въ плѣнъ. Такимъ образомъ, къ общему удовольствію, прибавилось еще три новыхъ арестанта, и процессія двинулась опять въ стройномъ порядкѣ.

Въ продолженіе этой суматохи, негодованіе м-ра Пикквика возросло до самыхъ крайнихъ предѣловъ. Прикрытый толстой кожей сверху и сбоку, онъ могъ только видѣть энергическія движенія своего слуги и еще не зналъ, какой опасности подвергались его друзья. Наконецъ, при содѣйствіи м-ра Топмана, онъ сбросилъ кожу, и, вытянувшись во весь ростъ, обозрѣлъ изумленными глазами весь ходъ дѣла съ его несчастными послѣдствіями для своихъ учениковъ. Огонь благороднаго гнѣва въ его груди разгорѣлся въ яркое пламя. Опираясь одной рукою на плечо м-ра Топмана и дѣлая другою выразительные жесты, ученый мужъ принялся импровизировать великолѣпную рѣчь, обращаясь къ гражданамъ Ипсвича, съ такою легкомысленностью извращавшимъ истинный смыслъ великобританскаго права.

При звукахъ этой великолѣпной рѣчи процессія, сопровождаемая новыми плѣнниками, приблизилась, наконецъ, къ жилищу городского мэра.

Глава XXV. Торжество невинности и удивительное безпристрастіе м-ра Нупкинса, со включеніемъ другихъ весьма важныхъ обстоятельствъ

Во всю дорогу м-ръ Самуэль Уэллеръ неистово бѣсновался. М-ръ Снодграсъ и м-ръ Винкель съ мрачнымъ молчаніемъ прислушивались къ дивному краснорѣчію своего неустрашимаго вождя, не умолкавшаго ни на одну минуту. Но гнѣвъ м-ра Уэллера мгновенно смѣнился живѣйшимъ любопытствомъ, когда процессія повернула къ тому самому двору, гдѣ онъ встрѣтился съ забулдыгой Троттеромъ. Еще минута, и любопытство уступило мѣсто чувству сильнѣйшаго изумленія, когда м-ръ Груммеръ, остановивъ процессію, подошелъ къ той самой калиткѣ, откуда наканунѣ выюркнулъ Іовъ Троттеръ. На звонъ колокольчика выбѣжала хорошенькая дѣвушка лѣтъ семнадцати, съ румяными и пухлыми щечками. Бросивъ быстрый взглядъ на изумительную наружность плѣнниковъ и на колымагу, откуда продолжалъ ораторствовать м-ръ Пикквикъ, она испустила пронзительный крикъ, всплеснула руками и побѣжала назадъ. М-ръ Моззель, явившійся на мѣсто сцены, отворилъ калитку, чтобы впустить арестантовъ съ ихъ стражей и тутъ же захлопнулъ ее подъ носомъ толпы. Три или четыре счастливыхъ джентльмена, отыскавъ значительную трещину въ заборѣ, откуда, впрочемъ, ничего нельзя было видѣть, продолжали глазѣть въ нее съ такимъ же упорнымъ постоянствомъ, съ какимъ праздные зѣваки оттачиваютъ свои носы объ уличныя стекла полицейскаго врача, подвергающаго въ задней комнатѣ хирургическому осмотру кости какого-нибудь пьяницы, раздавленнаго на улицѣ колесами проѣзжавшаго экипажа.

Передъ крыльцомъ, y самаго основанія лѣстницы, ведущей во внутренность дома, колымага, наконецъ, остановилась, и м-ръ Пикквикъ, сопровождаемый своими вѣрными друзьями, введенъ былъ въ корридоръ, откуда, послѣ предварительнаго доклада, ихъ представили передъ очи городского мэра.

Сцена была торжественная въ полномъ смыслѣ слова. Подлѣ большого книжнаго шкафа, въ большомъ креслѣ, за большимъ столомъ засѣдалъ м-ръ Нупкинсъ, представлявшій изъ своей особы величавую фигуру огромнаго размѣра. Столъ былъ украшенъ огромными кипами бумагъ, изъ-за которыхъ, на противоположномъ концѣ, выставлялись голова и плечи м-ра Джинкса, употреблявшаго дѣятельныя усилія сообщить своему лицу дѣловой и озабоченный видъ самаго отчаяннаго свойства.

Вслѣдъ за входомъ арестованныхъ пикквикистовъ, м-ръ Моззель заперъ дверь и въ почтительной позѣ сталъ за кресломъ своего начальника, ожидая дальнѣйшихъ приказаній. М-ръ Нупкинсъ, съ поразительной торжественностью, бросилъ инквизиторскій взглядъ на лица арестантовъ.

— Ну, Груммеръ, что это за человѣкъ, — сказалъ м-ръ Нупкинсъ, указывая на м-ра Пикквика, который, какъ ораторъ и представитель своихъ друзей, стоялъ со шляпою въ рукѣ, отвѣшивая учтивые поклоны.

— Это Пикквикъ, буянъ, сэръ, — сказалъ Груммеръ.

— Вонъ оно какъ, куда метнулъ, старый головачъ… погоди малую толику, — сказалъ м-ръ Уэллеръ, выступая смѣлымъ шагомъ въ передній рядъ. — Прошу извинить, сэръ, но этотъ старый господинъ въ богатырскихъ ботфортахъ не зашибетъ себѣ ни одного шиллинга на хлѣбъ, если будетъ состоять церемоніймейстеромъ при вашей чести. Позвольте ужъ лучше мнѣ рапортовать, — продолжалъ м-ръ Уэллеръ, отстраняя лѣвою рукою Груммера и обращаясь къ судьѣ съ фамильярною учтивостью. — Это, сэръ, м-ръ Самуэль Пикквикъ, ученый основатель, президентъ и членъ столичнаго клуба; a это м-ръ Топманъ; за нимъ, прошу замѣтить, м-ръ Снодграсъ; a за нимъ, по другую сторону, м-ръ Винкель. Все это, сэръ, джентльмены первой руки, и мнѣ будетъ очень пріятно, если вы удостоитесь знакомства съ ними. Поэтому, сэръ, совѣтую вамъ прежде всего сослать на вѣтряную мельницу этого вѣтренаго старичишку, a тамъ ужъ все, авось, пойдетъ y насъ какъ по маслу. Дѣла прежде всего, a послѣ удовольствія, какъ говорилъ король Ричардъ III, запирая другого короля въ Тоуэръ.

— Заключивъ эту сентенцію, м-ръ Уэллеръ началъ растирать тулью шляпы рукавомъ своей куртки и самодовольно бросилъ благосклонный кивокъ на м-ра Джинкса, который, повидимому, слушалъ его съ несказаннымъ удовольствіемъ.

— Что это за человѣкъ? — спросилъ судья.

— Онъ мой камердинеръ, — съ гордостью сказалъ м-ръ Пикквикъ.

— Онъ вашъ камердинеръ, говорите вы, то есть состоитъ при васъ въ качествѣ слуги: такъ ли? — спросилъ судья.

М-ръ Пикквикъ отвѣчалъ утвердительно.

— Итакъ, принять къ свѣдѣнію, — продолжалъ м-ръ Нупкинсъ, — Камердинеръ Пикквика. Запишите, м-ръ Джинксъ.

Письмоводитель записалъ.

— Какъ ваша фамилія? — грянулъ м-ръ Нупкинсъ.

— Уэллеръ, — отвѣчалъ Самуэль.

— Итакъ, однимъ именемъ больше въ спискахъ ньюгетской тюрьмы, — сказалъ м-ръ Нупкинсъ.

Это была шутка и, слѣдовательно, господа Груммеръ, Джинксъ, Доббли, Мозель и всѣ остальные члены судейской канцеляріи сочли своимъ непремѣннымъ долгомъ захохотать изъ угожденія господину мэру. Смѣхъ ихъ продолжался пять минутъ.

— Запишите его имя, м-ръ Джинксъ, — сказалъ судья.

— Два «Л»; не забудьте, пріятель, — шепнулъ Самуэль.

Здѣсь одинъ изъ полисменовъ, составлявшихъ стражу, имѣлъ несчастіе захохотать и за то немедленно получилъ строгій выговоръ отъ городского мэра. Несчастный забылъ, какъ опасно смѣяться тамъ, гдѣ этого не требуетъ благопристойность.

— Гдѣ вы живете? — сказалъ судья.

— Вездѣ и нигдѣ,- отвѣчалъ Самъ.

— М-ръ Джинксъ, запишите.

Письмоводитель медлилъ и машинально бросилъ вопрошающій взглядъ на грознаго судью. М-ръ Нупкинсъ понялъ, что отвѣтъ слуги требовалъ нѣкоторыхъ поясненій.

— Гдѣ вы живете? — повторилъ опять м-ръ Нупкинсъ.

— Тамъ, гдѣ хорошо, a больше всего, гдѣ приведется, сэръ, — отвѣчалъ Самуэль.

— Запишите, Джинксъ, — сказалъ судья, начинавшій выходить изъ себя.

— Поставьте всякое слово въ строку, — сказалъ м-ръ Уэллеръ.

— Оказывается, стало быть, что онъ бродяга, м-ръ Джинксъ, — сказалъ судья. — Слѣдуетъ изъ его показанія, что онъ бродяга: такъ ли, м-ръ Джинксъ?

— Точно такъ, — отвѣчалъ письмоводитель.

— И какъ бродягу, я прикажу засадить его въ тюрьму, — сказалъ м-ръ Нупкинсъ.

— Теперь, м-ръ Джинксъ, отберите показанія отъ Груммера и составьте протоколъ.

— Слушаю, сэръ.

Приступили къ отобранію показанія; но такъ какъ м-ръ Груммеръ выражался языкомъ довольно медленнымъ и вялымъ, a между тѣмъ обѣдъ судьи былъ почти готовъ, то м-ръ Нупкинсъ предложилъ ему наугадъ потребное количество юридическихъ вопросовъ, на которые м-ръ Груммеръ, тоже наугадъ, сообщилъ потребное количество утвердительныхъ отвѣтовъ юридическаго свойства. Такимъ образомъ дѣло, къ общему удовольствію, покатилось какъ по маслу. Передъ составленіемъ протокола, судья и м-ръ Джинксъ удалились къ окну и начали шопотомъ производить таинственное совѣщаніе между собой.

Послѣ этой консультаціи, продолжавшейся минутъ десять, м-ръ Джинксъ занялъ свое мѣсто за большимъ столомъ. М-ръ Нупкинсъ между тѣмъ, усаживаясь въ кресло, кашлянулъ два раза, и уже приготовился говорить рѣчь въ назиданіе пикквикистовъ, какъ вдругъ м-ръ Пикквикъ перебилъ:

— Прошу извинить, сэръ; но прежде, чѣмъ мы будемъ имѣть удовольствіе выслушать ваши мнѣнія, основанныя вами на отобранныхъ показаніяхъ, я бы желалъ воспользоваться правомъ подсудимаго говорить въ свою защиту. Надѣюсь, сэръ, вы не можете лишить меня этого права.

— Придержите свой языкъ, сэръ, — сказалъ судья гнѣвнымъ тономъ.

— Я бы очень радъ вамъ повиноваться, но… — сказалъ м-ръ Пикквикъ.

— Извольте молчать, сэръ, — повторилъ судья, — или я принужденъ буду позвать констебля.

— Вы можете дѣлать, что вамъ угодно, — возразилъ м-ръ Пикквикъ, — и я не сомнѣваюсь, что констебли исполнятъ ваши приказанія съ точностью; но я принимаю на себя смѣлость говорить и стану говорить въ свою защиту.

— Пикквикъ и палата ума — одно и то же! — воскликнулъ м-ръ Уэллеръ.

— Замолчите, Самъ.

— Слушаю.

М-ръ Нупкинсъ, пораженный, очевидно, необычайною смѣлостью ученаго мужа, собирался, повидимому, вновь прогремѣть свой грозный отвѣтъ; но въ эту минуту м-ръ Джинксъ дернулъ его за рукавъ и шепнулъ ему на ухо нѣсколько словъ. Судья проговорилъ вполголоса какой-то отвѣтъ, и затѣмъ перешептыванье возобновилось опять. Джинксъ дѣлалъ, повидимому, возраженія.

Наконецъ, судья, проглотившій, вѣроятно, весьма непріятную пилюлю отъ своего письмоводителя, — обратился къ м-ру Пикквику и, подавляя внутреннюю досаду, проговорилъ:

— Что вы хотите сказать?

— Во-первыхъ, — началъ м-ръ Пикквикъ; посылая черезъ очки такой проницательный взглядъ, который привелъ въ трепетъ даже самого судью, — во-первыхъ, я желаю знать, зачѣмъ и для чего я и мой другъ приведены сюда?

— Можно ему сказать это? — шепнулъ м-ръ Нупкинсъ своему письмоводителю.

— Можно и должно, — шепнулъ Джинксъ.

Судья откашлянулся, вытеръ носъ и, принявъ торжественную осанку, началъ такимъ образомъ:

— Дошло до моего свѣдѣнія, что вы, Пикквикъ, вопреки существующимъ законамъ, замышляете «учинить» дуэль, и что въ этомъ преступномъ дѣлѣ помогаетъ вамъ другой человѣкъ, по имени Топманъ. Слѣдственно… ну, м-ръ Джинксъ?

— Такъ, сэръ, продолжайте.

— Слѣдственно я, какъ судья, обязываю васъ… такъ, что ли, м-ръ Джинксъ?

— Такъ, сэръ.

— Обязываю васъ… къ чему-же, м-ръ Джинксъ.

— Отыскать и представить поручителей, сэръ.

— Да, да. Слѣдственно — хотѣлъ я сказать, какъ перебилъ меня мой письмоводитель — слѣдственно я обязываю васъ отыскать и представить поручителей.

— Надежныхъ поручителей, — подсказалъ м-ръ Джинксъ.

— И я требую надежныхъ поручителей, — сказалъ судья.

— Изъ гражданъ этого города, — шепнулъ Джинксъ

— Они должны быть гражданами этого города, — сказалъ судья.

— У каждаго долженъ быть свой домъ и капиталъ въ пятьдесятъ фунтовъ, — подсказалъ Джинксъ.

— И эти два поручителя, сударь мой, должны быть домохозяевами съ капиталомъ не менѣе пятидесяти фунтовъ, — проговорилъ судья съ великимъ достоинствомъ, поправляя свой галстухъ.

Легко представить изумленіе и крайнее негодованіе ученаго мужа, вовсе не приготовленнаго къ такой развязкѣ.

— Что все это значитъ, сэръ? — воскликнулъ м-ръ Пикквикъ. — во-первыхъ, мы совсѣмъ чужіе въ этомъ городѣ; во-вторыхъ я не знаю здѣсь ни одного домовладѣльца, въ*третьихъ, я никогда не думалъ о дуэли.

— Еще что? — спросилъ судья.

— Больше ничего, сэръ. Кажется, и этого довольно?

— Но я долженъ предварительно развѣдать и учинить справку… такъ, что ли, Джинксъ?

— Такъ, сэръ.

— Отвѣчайте положительно и ясно: имѣете ли вы еще что-нибудь сказать въ свое оправданіе?

Нѣтъ сомнѣнія, м-ръ Пикквикъ сказалъ бы очень много въ оправданіе себя и своихъ друзей и, конечно, удивилъ бы всю залу своимъ импровизированнымъ витійствомъ, если бы въ эту самую минуту м-ръ Уэллеръ не вступилъ съ нимъ въ таинственное совѣщаніе, поглотившее все вниманіе и силу разсудительности ученаго мужа, такъ что онъ долженъ былъ пропустить мимо ушей вопросъ судьи. М-ръ Нупкинсъ не любилъ распространяться дважды о какомъ бы то ни было предметѣ. Приготовивъ себя предварительнымъ кашлемъ, онъ бросилъ на собраніе торжествующій взоръ и, среди полнаго молчанія констеблей, приступилъ къ произнесенію приговора.

Слуга Уэллеръ, уличенный въ буйныхъ поступкахъ, приговоренъ къ штрафу въ три фунта стерлинговъ. Граждане Винкель и Снодграсъ, уличенные въ такомъ-же буйствѣ, штрафуются двумя фунтами. Сверхъ того, джентльмены и слуга обязуются дать подписку, что впредь они будутъ вести себя какъ прилично честнымъ великобританскимъ подданнымъ и не будутъ питать личной вражды къ констеблю Груммеру. Поручительство относительно Пикквика и Топмана должно состояться во всей силѣ.

Лишь только мэръ кончилъ свою рѣчь, м-ръ Пикквикъ, выступая впередъ съ улыбкой, заигравшей опять на его добродушномъ лицѣ, сказалъ:

— Прошу извинить, господинъ судья. Не можете ли вы удѣлить мнѣ нѣсколько минутъ для переговоровъ о дѣлѣ чрезвычайно важномъ, и которое собственно касается васъ самихъ?

— Что-о-о?

М-ръ Пикквикъ повторилъ свой вопросъ.

— Чрезвычайно экстраординарный случай! — воскликнулъ судья. — Частная аудіенція!

— Да, сэръ, я прошу y васъ частной аудіенціи, — сказалъ твердо м-ръ Пикквикъ, — только я желаю, чтобы на ней присутствовалъ и мой слуга, такъ какъ извѣстія, о которыхъ вы услышите, первоначально исходятъ отъ него.

Судья взглянулъ на м-ра Джинкса, м-ръ Джинксъ взглянулъ на судью, констебли переглянулись другъ съ другомъ съ величайшимъ изумленіемъ. Вдругъ м-ръ Нупкинсъ поблѣднѣлъ. Не думаетъ ли этотъ Уэллеръ, въ припадкѣ раскаянія и угрызенія совѣсти, сообщить какую-нибудь важную, быть можетъ, убійственную тайну, имѣющую отношеніе къ его особѣ? Не скрывается ли здѣсь преступное посягательство на его личную безопасность? Страшная мысль! М-ръ Нупкинсъ поблѣднѣлъ, какъ смерть.

Взглянувъ еще разъ на ученаго мужа, м-ръ Нупкинсъ подозвалъ своего письмоводителя.

— Что вы думаете объ этой просьбѣ, м-ръ Джинксъ? — пробормоталъ судья.

М-ръ Джинксъ, не понимавшій хорошенько сущности этого казуснаго дѣла, — улыбнулся двусмысленной улыбкой и, завинтивъ углы своего рта, принялся медленно раскачивать свою голову съ боку на бокъ.

— М-ръ Джинксъ, вы оселъ, сэръ, — сказалъ судья.

При этомъ комплиментѣ, м-ръ Джинксъ улыбнулся еще разъ и постепенно отретировался въ свой собственный уголъ.

Оставленный на произволъ собственныхъ соображеній, м-ръ Нуикинсъ погрузился въ глубокую думу на нѣсколько минутъ, и потомъ, вставая съ мѣста, пошелъ въ боковую комнату, куда, по сдѣланному знаку, послѣдовалъ и м-ръ Пикквикъ съ своимъ слугой. Чтобы предупредить всякое злонамѣренное покушеніе на свою личность, м-ръ Нупкинсъ указалъ подсудимымъ на отдаленный конецъ маленькой комнаты, a самъ, на всякій случай, сталъ подлѣ пріотворенной двери, откуда, при возникающей опасности, можно было позвать констеблей. Принявъ такимъ образомъ всѣ эти необходимыя мѣры, внушенныя благоразуміемъ и опытностью, м-ръ Нупкинсъ выразилъ готовность выслушать извѣстіе, въ чемъ бы оно ни заключалось.

— Вы позвольте мнѣ, сэръ, разомъ и прямо приступить къ дѣлу, которое нѣкоторымъ образомъ касается вашей чести и вашего кредита въ матеріальномъ смыслѣ,- началъ м-ръ Пикквикъ. — Я имѣю весьма сильныя и основательныя причины думать, что вы, сэръ, имѣли неосторожность дать пріютъ въ своемъ домѣ величайшему обманщику.

— Двумъ, — прервалъ Самуэль Уэллеръ, — тонконогой вѣшалкѣ и сѣрой ливреѣ съ заплаканными буркалами.

— Самуэль, — сказалъ м-ръ Пикквикъ, — когда я собираюсь разсуждать съ этимъ джентльменомъ, вы постарайтесь контролировать ваши чувства.

— Виноватъ, сэръ, да только кровь бурлитъ y меня кипяткомъ и безъ всякаго контроля, какъ скоро рѣчь зайдетъ объ этихъ забіякахъ.

— Однимъ словомъ, сэръ, — продолжалъ м-ръ Пикквикъ, — позвольте спросить васъ: правъ ли мой слуга, обнаружившій подозрѣніе, что въ домъ вашъ весьма часто дѣлаетъ визиты нѣкто, выдающій себя за капитана Фицъ-Маршала? Потому что, видите ли, — продолжалъ м-ръ Пикквикъ, замѣтивъ, что судья началъ приходить въ сильнѣйшее негодованіе, — если правъ мой камердинеръ, то я объявляю, что этотъ Фицъ-Маршалъ есть не что иное, какъ…

— Погодите, сэръ, погодите, — сказалъ м-ръ Нупкинсъ, затворяя дверь. — Такъ вы знаете этого человѣка?

— Очень хорошо знаю и объявляю вамъ, сэръ, что это безнравственный негодяй, плутъ, все что хотите. Онъ легко втирается въ довѣренность честныхъ людей и отплачиваетъ имъ такимъ вѣроломствомъ, такими низостями, что… что… — М-ръ Пикквикъ задыхался отъ негодованія.

— Боже мой! — воскликнулъ м-ръ Нупкинсъ, раскраснѣвшись какъ жареный гусь, мгновенно перемѣнивъ судейскую строгость на ласковое обращеніе порядочнаго джентльмена. — Сдѣлайте одолженіе, м-ръ…

— Пикквикъ, — подсказалъ Самуэль.

— Сдѣлайте одолженіе, м-ръ Пикквикъ… Боже мой!.. прошу покорнѣйше присѣсть. Кто бы могъ подумать? Капитанъ Фицъ-Маршалъ!

— Не называйте его ни капитаномъ, ни Фицъ-Маршаломъ, — перебилъ Самуэль, — потому что, я вамъ скажу, онъ ни тотъ, ни другой. Онъ кочующій актеръ; зовутъ его Джинглемъ, и если вамъ нуженъ волкъ въ овечьей шкурѣ, такъ это широко-мордый слуга его, Троттеръ, мошенникъ изъ мошенниковъ первѣйшаго сорта.

— Все это совершенно справедливо, сэръ, — сказалъ м-ръ Пикквикъ, отвѣчая на вопрошающій взоръ изумленнаго судьи, — я затѣмъ и пріѣхалъ сюда, чтобъ обличить этого негодяя.

И м-ръ Пикквикъ вылилъ цѣликомъ въ разгоряченное ухо городского мэра сокращенную повѣсть о похожденіяхъ м-ра Джингля. Упомянувъ въ сжатыхъ и сильныхъ выраженіяхъ о первой встрѣчѣ съ кочующимъ актеромъ, ученый мужъ разсказалъ, какъ онъ похитилъ миссъ Уардль, какъ весело онъ отказался отъ этой дѣвы за денежное вознагражденіе, какъ онъ заманилъ его самого въ дѣвичій пансіонъ, и какъ, наконецъ, онъ, м-ръ Пикквикъ, считалъ своимъ непремѣннымъ долгомъ сорвать маску съ этого обманщика.

При этомъ повѣствованіи, вся горячая кровь въ тѣлѣ м-ра Нупкинса прихлынула къ самымъ верхушкамъ его ушей. Онъ въ первый разъ имѣлъ удовольствіе познакомиться съ капитаномъ на конскихъ скачкахъ, откуда и пригласилъ его въ свой домъ. Фицъ-Маршалъ знакомъ былъ почти со всею аристократіею британской столицы, объѣхалъ чуть ли не весь свѣтъ, зналъ все, видѣлъ все, былъ самъ аристократомъ съ головы до ногъ: какая драгоцѣнная находка для семейства провинціальнаго мэра! Мистрисъ Нупкинсъ и миссъ Нупкинсъ были въ восторгѣ отъ капитана Фицъ-Маршала. Онѣ показывали его всюду — на семейныхъ вечерахъ, на городскихъ балахъ, на общественныхъ гуляньяхъ — гордились мнѣніями Фицъ-Маршала, прославляли его аристократическія манеры, жужжали безъ умолка о тѣсной дружбѣ съ капитаномъ Фицъ-Маршаломъ, и весь городъ завидовалъ счастливцамъ, завербовавшимъ въ свой кругъ лондонскаго льва. Искренніе пріятели и пріятельницы ихъ, м-съ Поркенгемъ и дѣвицы Поркенгемъ, и м-ръ Сидни Поркенгемъ, готовы были съ ума сойти отъ ревности и отчаянія.

И послѣ всего этого вдругъ услышать, что м-ръ Фицъ-Маршалъ есть ни больше, ни меньше какъ актеръ, кочующій актеръ, проныра, пройдоха и чуть ли не мошенникъ, готовый отважиться на всякую низость! Силы небесныя! Что скажутъ Поркенгемы! Какъ станетъ торжествовать м-ръ Сидни Поркенгемъ, когда услышитъ, что ему, вдругъ, ни съ того, ни съ сего, предпочли такого грязнаго соперника! Какими глазами самъ онъ, почтенный мэръ города Ипсвича, будетъ смотрѣть на старика Поркенгема, когда встрѣтится съ нимъ на скачкахъ или на выборахъ въ Палату? A если — отъ чего Боже сохрани! — вѣсть эта залетитъ въ чужіе края — что… что тогда!?

— Однакожъ, все это покамѣстъ голословное показаніе, — сказалъ м-ръ Нупкинсъ, послѣ продолжительной паузы, — М-ръ Фицъ-Маршалъ человѣкъ политическій, смѣю сказать, и y него множество враговъ: чѣмъ вы можете подтвердить и доказать истину такихъ ужасныхъ обвиненій?

— Поставьте меня съ нимъ на очную ставку, и больше я ничего не требую, — сказалъ м-ръ Пикквикъ, — сведите съ нимъ меня и моихъ друзей: вы увидите, что больше не нужно будетъ никакихъ доказательствъ.

— Это, кажется, легко устроить, — сказалъ м-ръ Нупкинсъ, — онъ придетъ сюда вечеромъ, и тогда все это можно будетъ обдѣлать безъ огласки… вы понимаете, что я принимаю въ уваженіе вѣтренность и, конечно, раскаяніе молодого человѣка. Впрочемъ, не мѣшаетъ напередъ посовѣтоваться съ моей женой: умъ хорошъ, два лучше. Во всякомъ случаѣ, м-ръ Пикквикъ, мы должны сперва покончить ваше дѣло, чтобы, понимаете, не было никакихъ задержекъ. Не угодно ли вамъ пожаловать въ эту комнату?

И они опять вошли въ судейскую.

— Груммеръ, — сказалъ судья страшнѣйшимъ голосомъ.

— Чего изволите, сэръ? — отвѣчалъ Груммеръ, улыбаясь весьма некстати.

— Чему-жъ вы смѣетесь, сэръ? — строго сказалъ судья. — Смотрите! вы забываете свои обязанности, сэръ, и ведете себя, какъ безсмысленный мальчишка. Точно ли справедливы всѣ тѣ показанія, которыя вы дали, сэръ? Берегитесь, Груммеръ!

— Сэръ, — пробормоталъ несчастный Груммеръ, — я… я…

— Что? Вы путаетесь, сэръ? М-ръ Джинксъ, — замѣчаете вы, какъ онъ путается?

— Замѣчаю, сэръ.

— Повторите свое показаніе, Груммеръ; только предваряю васъ, держите ухо востро. М-ръ Джинксъ, потрудитесь записывать его слова.

Несчастный Груммеръ, окончательно сбитый съ толку инквизиторскимъ взглядомъ судьи и насмѣшливой улыбкой Джинкса, запутался минуты въ двѣ или три въ такомъ лабиринтѣ противорѣчій, что м-ръ Нупкинсъ объявилъ ему наотрѣзъ и разъ навсегда, что онъ не вѣритъ ему ни въ одномъ словѣ. Такимъ образомъ штрафъ былъ отмѣненъ, и поручительство за пикквикистовъ оказалось совершенно неумѣстнымъ. М-рь Груммеръ, какъ и слѣдуетъ, получилъ строжайшій выговоръ, и пикквикисты, всѣ до одного, признаны невинными въ самомъ высшемъ юридическомъ смыслѣ. Разительный примѣръ непостоянства человѣческаго счастья.

М-съ Нупкинсъ была величественная дама въ голубомъ газовомъ тюрбанѣ и свѣтло-сѣромъ парикѣ. Миссъ Нупкинсъ получила въ наслѣдство отъ своей маменьки всю ея гордость, за исключеніеиъ тюрбана, и всѣ ея капризы, кромѣ парика. Какъ скоро между матушкой и дочкой возникали жаркіе споры относительно разныхъ неудобствъ домашней жизни, вся тяжесть ихъ размолвки обыкновенно падала на плечи господина мэра. На этомъ основаніи, когда м-ръ Нупкинсъ отыскалъ свою супругу и сообщилъ ей интересныя подробности, представленныя президентомъ Пикквикскаго клуба, м-съ Нупкинсъ вдругъ припомнила, что она всегда ожидала какого-нибудь пассажа въ этомъ родѣ, что она никогда не сомнѣвалась въ злонамѣренности Фицъ-Маршала, что ее никто не хотѣлъ слушать, что она не понимаетъ, чѣмъ ее считаетъ м-ръ Нупкинсъ, и такъ далѣе, до безконечности, все въ одномъ и томъ же родѣ.

— Подумать только, что изъ меня сдѣлали такую дуру! — возопила прелестная миссъ Нупкинсъ, выжимая по слезинкѣ изъ каждаго глаза.

— Ты можешь благодарить за это своего папеньку, моя милая, — сказала м-съ Нупкинсъ. — Сколько разъ я просила, уговаривала, умоляла этого человѣка разспросить о фамильныхъ связяхъ капитана Фицъ-Маршала! Сколько разъ я заставляла его принять какія-нибудь рѣшительныя мѣры! О, Боже мой, да вѣдь этому никто и не повѣритъ — никто!

— Однакожъ, послушай, моя милая, — началъ м-ръ Нупкинсъ.

— Не говори мнѣ ничего, — сказала м-съ Нупкипсъ.

— Но вѣдь ты сама, душечка, признавалась открыто, что готова съ ума сойти отъ любезностей капитана Фицъ-Маршала. Ты безпрестанно приглашала его къ себѣ, мой другъ, и пользовалась всякимъ случаемъ, чтобы выставить на видъ капитана Фицъ-Маршала.

— Слышишь, Генріетта? — сказала м-съ Нупкинсъ, обращаясь къ своей дочкѣ съ видомъ оскорбленной добродѣтели. — Чему тутъ удивляться? Ему не въ первый разъ сваливать съ больной головы на здоровую. Я всегда это говорила.

И м-съ Нупкинсъ зарыдала горько и громко.

— Ахъ, папенька! — возгласила миссъ Нупкинсъ. И слезы дочери смѣшались съ рыданіями матери.

— Мало ему, что теперь, по его милости, мы дѣлаемся посмѣшищемъ всего свѣта! — восклицала м-съ Нупкинсъ. — Онъ меня же обвиняетъ, безсовѣстный!

— Какъ намъ теперь показываться въ обществахъ? — сказала миссъ Нупкинсъ.

— Какими глазами будемъ мы смотрѣть на Поркенгемовъ? — сказала м-съ Нупкинсъ.

— И на Григгсовъ, — добавила миссъ Нупкинсъ.

— И на Сломминтаукенсовъ, — дополнила м-съ Нупкинсъ. — Что-жъ въ этомъ толку, мой ангелъ? Отецъ твой знать ничего не хочетъ: для него хоть трава не рости.

Обѣ дамы зарыдали опять громко, сильно, дружно.

Слезы м-съ Нупкинсъ изливались обильнымъ и быстрымъ потокомъ и, повидимому, совсѣмъ затопили ея мыслительныя способности. Мало-по-малу, однакожъ, несчастная леди пришла въ себя и, получивъ способность размышлять, представила на разсмотрѣніе своему супругу проектъ относительно приглашенія на обѣдъ м-ра Пикквика съ его друзьями: они останутся до вечера, и, слѣдовательно, столкнутся съ капитаномъ Фицъ-Маршаломь. Послѣ продолжительныхъ совѣщаній, на семейномъ совѣтѣ состоялось рѣшеніе такого рода: убѣдившись въ справедливости показаній м-ра Пикквика, прогнать немедленно капитана со двора, стараясь, однакожъ, не дѣлать никакого шума, и потомъ извѣстить Поркенгемовъ, что м-ръ Фицъ-Маршаль, пользуясь огромнымъ вліяніемъ при дворѣ своей аристократической родни, получилъ мѣсто генералъ-губернатора на Сьерѣ-Леонѣ, на мысѣ Доброй Надежды, или на какомъ-нибудь изъ тѣхъ спасительныхъ для здоровья острововъ, откуда европейцы, очарованные, конечно, туземнымъ климатомъ, почти никогда не возвращаются назадъ въ свою отчизну.

Сильно возрадовалось сердце почтеннаго мэра, когда, наконецъ, его дочь и супруга осушили свои слезы: онъ не противорѣчилъ ни въ чемъ и безмолвно согласился на всѣ пункты. М-ръ Пикквикъ и его друзья, изгладивъ всѣ слѣды своего страннаго приключенія, оставшіеся на ихъ лицахъ и костюмѣ, были представлены дамамъ и получили приглашеніе обѣдать. M-ръ Самуэль Уэллеръ, удостоившійся весьма лестныхъ отзывовъ проницательнаго судьи, былъ порученъ радушной заботливости м-ра Моззеля, который и отправился съ нимъ въ нижніе апартаменты.

— Какъ ваше здоровье, сэръ? — сказалъ м-ръ Моззель, провожая м-ра Уэллера на кухню.

— Здравствую, какъ видите, покорно васъ благодарю, — отвѣчалъ Самуэль, — никакихъ особыхъ перемѣнъ не произошло во мнѣ съ тѣхъ поръ, какъ я имѣлъ честь видѣть васъ за стуломъ вашего командира.

— Прошу извинить, сэръ, что я въ ту пору не обратилъ на васъ вниманія, — сказалъ м-ръ Моззель, — мы еще не были отрекомендованы другъ другу. Господинъ мой, кажется, васъ очень полюбилъ, м-ръ Уэллеръ.

— Не мудрено. Онъ славный малый.

— Вы находите?

— Это всякій видитъ. Какой онъ весельчакъ!

— И мастеръ говорить, я вамъ скажу, — добавилъ м-ръ Моззель, — слова y него, что называется, бьютъ ключомъ изъ горла.

— Фонтаномъ бьютъ и брызгами летятъ на воздухъ, такъ что не поймаешь въ нихъ ни одной мысли, — замѣтилъ м-ръ Уэллеръ.

— Въ этомъ-то и штука — говорить такъ, чтобы никто ничего не понималъ, — дополнилъ м-ръ Моззель. — Послѣдняя ступень, м-ръ Уэллеръ, не оступитесь. Не угодно ли помыть руки, прежде чѣмъ я представлю васъ нашимъ леди? Вотъ здѣсь за дверью рукомойникъ и чистое полотенце къ вашимъ услугамъ.

— Всполоснуться не мѣшаетъ, — отвѣчалъ м-ръ Уэллеръ, натирая желтымъ мыломъ свое лицо.- A y васъ много леди?

— На кухнѣ только двѣ,- сказалъ м-ръ Моззель, — горничная и кухарка. Для черной работы мы держимъ судомойку да мальчишку: они обѣдаютъ въ прачешной.

— Такъ вы ихъ не допускаете къ своему столу?

— Нѣтъ, сэръ. Сначала, правда, какъ они пришли, мы попытались пообѣдать съ ними раза два или три, да только не было никакой возможности сидѣть вмѣстѣ съ ними. У судомойки престрашныя манеры и никакого воспитанія, a мальчишка сопитъ, какъ надорванная лошадь.

— Скажите, какой неучъ!

— Что прикажете дѣлать. У насъ въ провинціи много невоспитанныхъ людей, м-ръ Уэллеръ, и это по временамъ бываетъ очень непріятно. Сюда пожалуйте, сэръ, сюда.

И м-ръ Уэллеръ вошелъ въ кухню.

— Мэри, — сказалъ м-ръ Моззель, обращаясь къ хорошенькой дѣвушкѣ, носившей это имя, — вотъ вамъ м-ръ Уэллеръ, джентльменъ изъ Лондона и другъ нашего дома. Господинъ поручилъ намъ угостить м-ра Уэллера и всячески стараться, чтобы ему было весело въ нашей компаніи.

— Господинъ вашъ знатокъ своего дѣла и отлично понимаетъ, гдѣ раки зимуютъ, — сказалъ м-ръ Уэллеръ, бросая удивленный взглядъ на миссъ Мери, — на мѣстѣ хозяина этого дома, я въ жизнь не узналъ бы скуки подлѣ такой красотки.

— Ахъ, м-ръ Уэллеръ! — воскликнула Мери, зардѣвшись яркимъ румянцемъ.

— Ахъ, какіе пассажи! — воскликнула кухарка.

— Извините, сударыня, я совсѣмъ забылъ васъ, — сказалъ м-ръ Моззель. — Позвольте васъ представить, м-ръ Уэллеръ.

— Здравствуйте, сударыня, — сказалъ м-ръ Уэллеръ. — Очень радъ васъ видѣть и надѣюсь, что мы познакомимся надолго: прошу любить и жаловать вашего покорнаго слугу.

Послѣ этой церемоніи представленія горничная и кухарка удалились минутъ на десять за перегородку для взаимнаго сообщенія другъ другу впечатлѣній, произведенныхъ на нихъ визитомъ пріятнаго гостя. Затѣмъ вся компанія усѣлась за столъ, уже давно накрытый для обѣда.

Любезность м-ра Уэллера, его свободное обращеніе и рѣдкій даръ слова произвели могущественное вліяніе на всю компанію, такъ что въ половинѣ обѣда кавалеры и дамы стояли уже на самой короткой ногѣ, знали со всѣми подробностями исторію негодяя, выдававшаго себя за Іова Троттера.

— Не даромъ я его терпѣть не могла, — сказала миссъ Мери.

— Вы и не должны были терпѣть его, — замѣтилъ м-ръ Уэллеръ.

— Отчего?

— Оттого, душечка моя, что красота и добродѣтель ничего не могутъ имѣть общаго съ безобразіемъ и мошенническими продѣлками какого-нибудь голяка бродяги. Согласны ли вы съ этимъ, м-ръ Моззель?

— Совершенно согласенъ, — отвѣчалъ этотъ джентльменъ.

— Здѣсь Мери захохотала и сказала, что смѣшитъ ее кухарка. Кухарка тоже засмѣялась и сказала, что миссъ Мери — презабавная дѣвчонка.

— Я еще не пила, — замѣтила миссъ Мери.

— Не угодно ли со мной изъ одной рюмки? — сказалъ м-ръ Уэллеръ. — Обмочите ваши губки, душенька, и я буду имѣть право поцѣловать васъ въ щечку.

— Стыдитесь, м-ръ Уэллеръ, — сказала миссъ Мери.

— Чего?

— Говорить такія глупости.

— Глупости? Вы ошибаетесь, мой розанчикъ. Натура не терпитъ глупостей, a я, какъ видите, истинный сынъ натуры. Такъ ли, госпожа кухарка?

— Не спрашивайте меня, негодный кавалеръ, — отвѣчала кухарка, утопавшая, повидимому, въ океанѣ наслажденій.

Здѣсь горничная и кухарка залились беззаботнымъ и нѣжнымъ смѣхомъ, вслѣдствіи чего съ прелестной миссъ Мери, не успѣвшей проглотить куска говядины и запить его шотландскимъ пивомъ, случился весьма непріятный припадокъ, изъ котораго едва вывелъ ее м-ръ Уэллеръ, поспѣвшій дать ей три нѣжныхъ тумака по спинѣ и оказавшій другіе знаки обязательной внимательности, столь необходимой въ такихъ случаяхъ.

Среди такихъ забавъ и наслажденій, вдругъ раздался громкій звонокъ y зеленой калитки, оставшейся теперь въ полномъ распоряженіи молодого джентльмена, обѣдавшаго въ прачешной за особеннымъ столомъ. M-ръ Уэллеръ продолжалъ расточать свои комплименты и становился любезнѣе съ минуты на минуту; м-ръ Моззель разливалъ душистое вино въ рюмки и стаканы; кухарка прохлаждалась за шотландскимъ пивомъ и готовилась разрѣзать свою порцію бифштекса… вдругъ, можете представить, дверь кухни отворилась, и въ комнату вошелъ, можете вообразить, не кто другой, какъ м-ръ Іовъ Троттеръ.

Вошелъ, сказали мы; но это слово въ настоящемъ случаѣ не удобно примѣнить къ самому факту. Дверь кухни отворилась, и м-ръ Троттеръ появился. Онъ хотѣлъ идти, да и пошелъ бы безъ всякаго сомнѣнія, но, встрѣтившись съ глазами м-ра Уэллера, невольно отпрянулъ назадъ шага на два и остановился, какъ вкопанный, глазѣя на неожиданную сцену съ чувствомъ невыразимаго изумленія и страха.

— Вотъ онъ, голубчикъ, — сказалъ м-ръ Уэллеръ, быстро вставая съ мѣста.- A мы только что говорили о васъ, сію минуту. Какъ поживаете, м-ръ Троттеръ? Гдѣ погуливали? Просимъ покорнѣйше.

И, положивъ свою могучую руку на сѣрый воротникъ беззащитнаго Іова, м-ръ Уэллеръ потащилъ его на середину кухни. Затѣмъ онъ заперъ дверь и передалъ ключъ м-ру Моззелю, который съ философскимъ равнодушіемъ положилъ его въ свой боковой карманъ.

— Теперь y насъ пойдетъ потѣха, — сказалъ м-ръ Уэллеръ, — вообразите, любезный другъ, что вашъ господинъ наверху встрѣтился въ эту минуту съ моимъ, a вотъ здѣсь внизу мы имѣемъ удовольствіе смотрѣть на вашу прекрасную ливрею. Ну, соколикъ, какъ ваши дѣла? Скоро ли будете торговать пирожками въ мелочной лавкѣ? Охъ, какъ я радъ васъ видѣть, Іовъ Троттеръ! Теперь вы совершенно счастливы, любезный другъ. Вѣдь онъ счастливъ, м-ръ Моззель?

— Совершенно. Это видно по его глазамъ.

— Смотрите, какъ онъ веселъ! — продолжалъ Самуэль Уэллеръ.

— Онъ просто въ восторгѣ,- сказалъ м-ръ Моззель.

— Нечего и говорить: съ ума сходитъ отъ радости. Садитесь, м-ръ Троттеръ просимъ покорнѣйше: мы всѣ очень рады васъ видѣть.

И его насильно усадили на стулъ подлѣ печи. Несчастный Троттеръ немилосердно заморгалъ своими крошечными глазками, сперва на м-ра Уэллера, потомъ на Моззеля; но не проговорилъ ни одного слова.

— Теперь, сударь мой, — началъ Самуэль Уэллеръ, — мнѣ хотѣлось бы, любопытства ради, спросить васъ передъ этими леди, точно ли вы считаете себя добродѣтельнымъ и самымъ благовоспитаннымъ молодымъ джентльменомъ, какой когда-либо употреблялъ сѣрую ливрею и розовый платочекъ?

— И точно ли вы хотѣли жениться на кухаркѣ? — съ негодованіемъ спросила раздраженная леди, — бездѣльникъ!

— И правда-ли, м-ръ Троттеръ, что y васъ было намѣреніе завести на чужія деньги мелочную лавочку? — спросила миссъ Мери.

— Теперь не угодно ли вамъ выслушать меня, молодой человѣкъ, — началъ м-ръ Моззель торжественнымъ тономъ, — вотъ эта почтенная леди (онъ указалъ на кухарку) удостоила меня нѣкоторой благосклонности и вступила въ компанію со мною. Поэтому, сэръ, если вы огласили намѣреніе завести на ея счетъ мелочную лавку и торговать пирогами, но вы этимъ самымъ наносите мнѣ одно изъ тѣхъ ужасныхъ и непростительныхъ оскорбленій, какія, сэръ, не забываются порядочными людьми. Понимаете вы это?

Здѣсь м-ръ Моззель, имѣвшій вообще высокое мнѣніе о своемъ краснорѣчіи, въ которомъ онъ подражалъ методѣ и манерамъ своего господина, пріостановился и ждалъ отвѣта.

Но м-ръ Троттеръ не далъ никакого отвѣта. На этомъ основаніи м-ръ Моззель продолжалъ съ большею торжественностью:

— Очень вѣроятно, сэръ, что васъ не потребуютъ наверхъ по крайней мѣрѣ около пятнадцати минутъ, потому что, сэръ, господинъ вашъ въ эту самую минуту рубитъ окрошку наверху, или, выражаясь болѣе понятнымъ языкомъ, сводитъ окончательные счеты съ моими господами; слѣдственно, сэръ, y васъ будетъ довольно времени для джентльменскихъ объясненій, которыхъ отъ васъ требуютъ. Понимаете вы это, сэръ?

М-ръ Моззель опять остановился въ ожиданіи отвѣта; но м-ръ Троттерь по прежнему хранилъ упорное молчаніе.

— Очень хорошо, сэръ, — продолжалъ м-ръ Моззель, — мнѣ очень непріятно имѣть такія объясненія въ присутствіи почтенныхъ леди; но критическія обстоятельства, надѣюсь, будутъ служить для меня достаточнымъ извиненіемъ въ этомъ дѣлѣ. Слушайте же теперь обоими ушами. Вотъ, за этой перегородкой довольно мѣста для насъ обоихъ: благоволите войти и учинить со мною окончательную расправу. М-ръ Уэллеръ будетъ свидѣтелемъ. Слѣдуйте за мною, сэръ.

Съ этими словами м-ръ Моззель отступилъ къ дверямъ шага на два и началъ снимать свой сюртукъ.

Лишь только кухарка услышала заключительныя слова страшнаго вызова и увидѣла, что м-ръ Моззель готовъ привести ихъ въ исполненіе, она испустила громкій и пронзительный крикъ и въ ту же минуту, бросившись на Троттера, вставшаго съ своего мѣста, отвѣсила ему со всего размаха двѣ полновѣсныя пощечины съ такою энергіей, какая только можетъ служить отличительнымъ признакомъ взбѣшенной леди. Затѣмъ засучивъ рукава, она запустила обѣ руки въ черные волосы несчастнаго кавалера и мгновенно вырвала оттуда двѣ огромныхъ пряди, которыхъ могло хватить на полдюжины траурныхъ колецъ солидной величины. Окончивъ этотъ маневръ со всею горячностью, какую только могла внушить ей пылкая любовь къ особѣ м-ра Моззеля, изступленная леди попятилась назадъ и, соблюдая необходимыя условія благовоспитанной дамы, бросилась мгновенно на софу и лишилась чувствъ.

Въ эту минуту раздался звонокъ.

— Это вамъ задатокъ, Іовъ Троттеръ, — сказалъ Самуэль.

Но прежде, чѣмъ Іовъ Троттеръ собрался съ духомъ, чтобы произнести приличный отвѣтъ, прежде даже чѣмъ успѣлъ онъ ощупать раны, нанесенныя безчувственною леди, Самуэль схватилъ его за одну руку, a м-ръ Моззель подцѣпилъ за другую. Въ этомъ интересномъ положеніи, добродѣтельный лакей, подталкиваемый сзади, отсаживаемый спереди, былъ приведенъ наверхъ въ гостинную судьи.

Наверху происходилъ спектакль, поучительный и рѣдкій. Альфредъ Джингль, эсквайръ или, другими словами, капитанъ Фицъ-Маршалъ, стоялъ подлѣ двери со шляпой въ рукѣ и улыбкой на устахъ, не чувствуя, повидимому, ни малѣйшаго неудобства отъ непредвидѣннаго столкновенія обстоятельствъ. Передъ нимъ, лицомъ къ лицу, стоялъ м-ръ Пикквикъ, читавшій, очевидно, краснорѣчивую лекцію высокаго нравственнаго свойства, потому что лѣвая рука ученаго мужа была закинута за фалду его фрака, между тѣмъ какъ правая величественно простиралась въ воздухѣ, что дѣлалъ м-ръ Пикквикъ всякій разъ, когда оказывалась необходимость возбудить или утолить патетическія чувства въ сердцѣ внимательнаго слушателя. Немного поодаль стоялъ м-ръ Топманъ съ выраженіемъ страшнаго негодованія на своемъ благородномъ челѣ, и подлѣ него, понуривъ головы, стояли младшіе его друзья. На заднемъ планѣ этой сцены находились: м-ръ Нупкинсъ, и прелестная миссъ Нупкинсъ съ неизъяснимымъ выраженіемъ ненависти, досады и благороднаго презрѣнія на своемъ розовомъ личикѣ.

— И вотъ что мѣшаетъ мнѣ,- возгласилъ м-ръ Нупкинсъ, величественно выступая впередъ, когда былъ, наконецъ, введенъ сердобольный Іовъ, — что мѣшаетъ мнѣ задержать этихъ людей, какъ мошенниковъ и негодяевъ? Снисходительность, глупое мягкосердечіе. Ну что мѣшаетъ мнѣ?

— Гордость, пріятель, гордость, и ничего больше, — отвѣчалъ м-ръ Джингль, сохранившій совершеннѣйшее спокойствіе духа. — Не годится… огласка… подцѣпили капитана — э? Ха, ха, ха! Славная находка… женихъ для дочки… протрубятъ по всему городу… будетъ глупо… очень!

— Извергъ! — воскликнула м-съ Нупкинсъ, — мы презираемъ ваши низкіе намеки.

— Я всегда ненавидѣла его, — прибавила Генріетта.

— Ну, конечно, — сказалъ Джингль, — высокій молодой человѣкъ… старый любовникъ… Сидни Поркенгемъ… богатъ… хорошъ собой… a все не такъ богатъ и знатенъ, какъ капитанъ Фицъ-Маршалъ — э? Ха, ха, ха!

— Мерзавецъ!!! — воскликнули въ одинъ голосъ мать, отецъ и дочь.

— Подцѣпите его опять, — продолжалъ съ невозмутимымъ спокойствіемъ м-ръ Джингль, — смилуется… проститъ… поменьше подымайте носъ… не годится.

Здѣсь м-ръ Джингль залился опять веселымъ и громкимъ смѣхомъ, къ очевидному удовольствію своего вѣрнаго слуги, который, въ свою очередь, оскалилъ зубы, облизнулся и нагло посмотрѣлъ на всю почтенную компанію.

— М-ръ Нупкинсъ, прекратите эту сцену, сказала раздраженная супруга почтеннаго судьи. — Слуги не должны слышать подобныхъ разговоровъ. Пусть выведутъ этихъ негодяевъ.

— Сейчасъ, душенька, — сказалъ м-ръ Нупкинсъ. — Моззель!

— Что прикажете?

— Отворите дверь.

— Слушаю.

— Оставьте мой домъ, и чтобы духу вашего здѣсь не было, — сказалъ м-ръ Нупкинсъ, дѣлая выразительные жесты.

Джингль улыбнулся и немедленно повернулся къ дверямъ.

— Остановитесь, — закричалъ м-ръ Пикквикъ.

Джингль остановился.

— Мнѣ бы ничего не стоило отмстить, — сказалъ Пикквикъ, — и наказать васъ примѣрнымъ образомъ за всѣ эти подлые поступки…

Здѣсь Іовъ Троттеръ отвѣсилъ низкій поклонъ приложивъ руку къ своему сердцу.

— Я говорю, — продолжалъ м-ръ Пикквикъ, пылая благороднымъ гнѣвомъ, — мнѣ бы очень легко было наказать васъ примѣрнымъ образомъ; но я ограничиваюсь на этотъ разъ только тѣмъ, что сорвалъ съ вашего лица подлую маску, которую вы осмѣливаетесь носить на глазахъ честныхъ людей. Пусть это послужитъ для васъ урокомъ, сэръ, и поводомъ къ исправленію на будущее время. Я, съ своей стороны, доволенъ и тѣмъ, что исполнилъ долгъ свой въ отношеніи къ обществу честныхъ людей.

Когда м-ръ Пикквикъ дошелъ до этого заключенія, Іовъ Троттеръ, съ комическою важностью, приставилъ правую руку къ своему лѣвому уху, показывая такимъ образомъ, что онъ не желаетъ проронить ни одного звука.

— Мнѣ остается только прибавить, сэръ, — продолжалъ м-ръ Пикквикъ, вспыхнувшій теперь отчаяннымъ гнѣвомъ, — что я считаю васъ негодяемъ… мошенникомъ… и такимъ мерзавцемъ, съ какимъ развѣ можетъ сравниться только этотъ негодный ханжа въ сѣрой ливреѣ. Вы стоите одинъ другого.

— Ха, ха, ха! — залился Джингль, — добрый старикашка… толстъ и мягокъ… не горячитесь только… нездорово… душа уйдетъ въ пятки… Прощайте, Пикквикъ… увидимся. Ну, Іовъ… отваливай.

Съ этими словами, м-ръ Джингль нахлобучилъ свою эксцентричную шляпу и молодцовато вышелъ изъ дверей. Говъ Троттеръ пріостановился и, скорчивъ плутовскую улыбку на своемъ лицѣ, отвѣсилъ м-ру Пикквику комическій поклонъ. Затѣмъ, бросивъ неописанно наглый взглядъ на м-ра Уэллера и махнувъ рукой, добродѣтельный лакей вьноркнулъ изъ комнаты.

— Самуэль, — сказалъ м-ръ Пикквикъ, когда вѣрный его слуга тоже хотѣлъ идти вслѣдъ за удалявшимся ханжей.

— Чего изволите?

— Останьтесь здѣсь.

М-ръ Уэллеръ былъ, казалось, въ нерѣшительномъ положеніи.

— Останьтесь здѣсь, говорю я вамъ, — повторилъ м-ръ Пикквикъ.

— Что-же, сэръ? Неужто вы не позволите мнѣ потаскать немного этого плаксу?

— Ни подъ какимъ видомъ.

— Одинъ подзатыльникъ, по крайней мѣрѣ?

— Ни, ни.

Первый разъ м-ръ Уэллеръ, въ продолженіе своей вѣрной службы, при особѣ ученаго мужа, обнаружилъ недовольный и даже оскорбленный видъ; но его физіономія скоро прояснилась, когда онъ узналъ, что м-ръ Моззель, провожая ненавистныхъ гостей, спихнулъ ихъ обоихъ съ верхнихъ ступеней лѣстницы, такъ что они кубаремъ покатились на грязный дворъ, потерпѣвъ значительное поврежденіе своихъ членовъ.

— И такъ, сэръ, обязанность моя кончена, — сказалъ м-ръ Пикквикъ, обращаясь къ почтенному мэру, — я свято исполнилъ свой долгъ въ отношеніи къ ближнимъ, и теперь совѣсть моя спокойна. Позвольте проститься съ вами, почтенный представитель закона. Благодарю васъ душевно отъ себя и отъ имени своихъ друзей за оказанное гостепріимство. Завтра мы возвращаемся въ Лондонъ. Будьте увѣрены, что тайна ваша умретъ въ нашихъ сердцахъ.

Затѣмъ ученый мужъ учтиво раскланялся съ дамами, дружески пожалъ руку м-ру Нупкинсу и вы шелъ изъ комнаты вмѣстѣ съ своими друзьями.

— Надѣньте шляпу, Самуэль.

— Да она, сэръ, осталась внизу.

И онъ побѣжалъ за шляпой,

Должно теперь замѣтить, что въ кухнѣ не было никого, кромѣ хорошенькой горничной, и такъ какъ шляпа была заложена неизвѣстно куда, то м-ръ Уэллеръ и миссъ Мери принялись искать ее вмѣстѣ и долго искали они безъ всякаго успѣха. Озабоченная миссъ Мери подъ конецъ даже принуждена была стать на колѣни, и въ этой интересной позѣ она усердно начала перерывать всѣ вещи, лежавшія въ маленькомъ углу подлѣ двери. Это былъ ужасно неуклюжій уголъ. Добраться до него можно было не иначе, какъ затворивъ напередъ дверь.

— Вотъ она, — сказала, наконецъ, Мери, — вотъ ваша шляпа. Она ли?

— Дайте я посмотрю.

И, чтобы посмотрѣть на свою шляпу, онъ тоже принужденъ былъ стать на колѣни: иначе нельзя было подойти къ миссъ Мери.

— Да, это моя шляпа, — сказалъ Самуэль. — Прощайте, душечка.

— Прощайте, — сказала горничная.

— Прощайте, — сказалъ Самуэль и, говоря это, онъ имѣлъ неосторожность уронить свою шляпу, отысканную съ такимъ трудомъ.

— Какой вы неловкій! — сказала Мери, — вы, пожалуй, опять потеряете, если не будете осторожны.

И, единственно для избѣжанія такой потери, миссъ Мери собственными руками надѣла шляпу на голову м-ра Уэллера.

Оттого ли, что хорошенькое личико горничной сдѣлалось въ эту минуту еще милѣе, или, быть можетъ, это было естественнымъ слѣдствіемъ случайнаго столкновенія молодыхъ людей, только м-ръ Уэллеръ поцѣловалъ миссъ Мери.

— Вы это нарочно сдѣлали, м-ръ Уэллеръ? — сказала хорошенькая горничная, краснѣя какъ маковъ цвѣтъ.

— Нѣтъ, душечка; a вотъ теперь будетъ и нарочно.

И онъ поцѣловалъ ее въ другой разъ.

— Самуэль, Самуэль! — кричалъ м-ръ Пикквикъ, продолжавшій все это время стоять на ступени лѣстницы.

— Иду, сэръ, — отвѣчалъ Самуэль, выбѣгая изъ кухни.

— Какъ вы долго пропадали, любезный, — сказалъ м-ръ Пикквикъ.

— Извините, сэръ. Насилу доискался.

Такъ ознаменовалась первая любовь молодого человѣка.

Глава XXVI. Краткій отчетъ о процессѣ вдовы Бардль противъ стараго холостяка

Исполнивъ свой филантропическій долгъ въ отношеніи къ ближнимъ и достигнувъ такимъ образомъ главнѣйшей цѣли своего путешествія въ Ипсвичъ, м-ръ Пикквикъ рѣшился немедленно воротиться въ Лондонъ, съ тѣмъ, чтобы вникнуть въ сущность ябедническихъ крючковъ, которыми подцѣпили его безсовѣстные Додсонъ и Фоггъ. Дѣйствуя сообразно съ этимъ рѣшеніемъ, ученый мужъ, поутру на другой день послѣ описанныхъ нами событій, взлѣзъ на имперіалъ перваго дилижанса, отправлявшагося изъ Ипсвича, и вечеромъ въ тотъ же день въ вожделѣнномъ здравіи прибылъ въ столицу, сопровождаемый своими друзьями и вѣрнымъ слугой.

Здѣсь президентъ и его ученики должны были разстаться на короткое время. Господа Винкель, Топманъ и Снодграсъ отправились каждый на свою квартиру, чтобы немедленно заняться приготовленіями къ предстоящей поѣздкѣ на Динглидель; a м-ръ Пикквикъ и Самуэль Уэллеръ, считая неудобнымъ свое прежнее жилище, помѣстились съ превеликимъ комфортомъ въ Ломбардской улицѣ, въ гостиницѣ и вмѣстѣ тавернѣ "Коршуна и Джорджа".

Окончивъ свой обѣдъ я допивъ послѣднюю кружку пива, м-ръ Пикквикъ растегнулъ жилетъ, скинулъ галстухъ и сѣлъ передъ каминомъ, положивъ свои ноги на экранъ и забросивъ голову на спинку кресла. Въ эту минуту въ комнату вошелъ м-ръ Самуэль Уэллеръ съ дорожной сумкой подъ мышкой.

— Самуэль, — сказалъ м-ръ Пикквикъ.

— Сэръ, — сказалъ м-ръ Уэллеръ.

— О чемъ я теперь разсуждаю?

— Не знаю, сэръ.

— Вотъ о чемъ. Такъ какъ всѣ мои вещи остались на прежней квартирѣ y м-съ Бардль, въ Гозуэльской улицѣ, то я считаю необходимымъ взять ихъ оттуда, прежде чѣмъ мы вновь отправимся изъ города.

— Очень хорошо.

— Вещи должны быть отправлены въ квартиру м-ра Топмана, — продолжалъ м-ръ Пикквикъ, — но вамъ необходимо напередъ пересмотрѣть ихъ, пересчитать и привести въ порядокъ. Я желаю, Самуэль, чтобы вы отправились въ Гозуэльскую улицу.

— Сейчасъ, сэръ?

— Сейчасъ.

Самуэль повернулся къ дверямъ.

— Погодите, Саммъ, — сказалъ м-ръ Пикквикъ, вынимая кошелекъ изъ кармана. — Надобно свести денежные счеты. За квартиру я ничего не долженъ, но вы все-таки заплатите за всю треть, до Рождества, то есть. Срокъ моего контракта кончается черезъ мѣсяцъ: вы можете отдать эту бумагу м-съ Бардль, возьмите съ нея квитанцію и скажите, что мою квартиру она можетъ отдать внаймы когда ей угодно.

— Слушаю, сэръ. Еще чего не прикажете ли?

— Ничего больше.

М-ръ Уэллеръ медленно пошель къ дверямъ, какъ будто выжидая дальнѣйшихъ приказаній, отворили одну половину двери и медленно переступилъ за порогъ, какъ вдругъ м-ръ Пикквикъ остановилъ его опять:

— Самуэль.

— Чего изволите? — сказалъ м-ръ Уэллеръ, быстро поворачиваясь назадъ и затворяя за собою дверь.

— Я не сдѣлаю никакихъ возраженій, если вы захотите развѣдать изъ-подъ руки характеръ чувствованій м-съ Бардль и ея отношенія ко мнѣ. Узнайте, если хотите, до какой степени пущено въ ходъ это нелѣпое и кляузное дѣло. Повторяю, вы можете входить во всякія соображенія и разспросы, если пожелаете, — заключилъ м-ръ Пикквикъ.

Самуэль многозначительно кивнулъ головою и вышелъ изъ дверей. М-ръ Пикквикъ снова положилъ ноги на экранъ, покрылъ глаза шелковымъ платкомъ и погрузился въ сладкую дремоту. М-ръ Уэллеръ, не теряя ни минуты, отправился исполнять порученія своего господина.

Было уже около девяти часовъ, когда онъ достигъ Гозуэльской улицы. Двѣ свѣчи ярко горѣли въ передней маленькой гостиной, и двѣ женскихъ шляпки волновались изъ за оконныхъ шторъ. У м-съ Бардль были гости.

М-ръ Уэллеръ постучался въ дверь и. принялся насвистывать національную пѣсню въ ожиданіи отвѣта. Минутъ черезъ пять въ коридорѣ на мягкомъ коврѣ послышались шаги, и вслѣдъ затѣмъ, собственной особой, явился маленькій сынокъ вдовицы Бардль.

— Здравствуй пузырь, — сказалъ Самуэль, — что твоя мать?

— Здорова, — отвѣчалъ юный Бардль. — Здоровъ и я.

— Тебѣ же лучше, — проговорилъ м-ръ Уэллеръ. — Скажи своей маменькѣ, что мнѣ надобно потолковать съ ней кой о чемъ.

Юный Бардль поставилъ свѣчу на нижней ступени лѣстницы и отправился въ гостиную съ докладомъ.

Двѣ шляпки, волновавшіяся изъ-за оконныхъ шторъ, принадлежали двумъ искреннимъ пріятельницамъ м-съ Бардль: онѣ пришли къ своей кумушкѣ накушаться чайку и полакомиться горячими котлетками изъ поросячьихъ ногъ, которыя, вмѣстѣ съ горячими пирожками, приправленными капустой и сыромъ, составляли обыкновенный ужинъ м-съ Бардль. Поросячьи ножки весело жарились и кипѣли въ голландской печкѣ на чугунной плитѣ; еще веселѣе м-съ Бардль и кумушки ея разговаривали за круглымъ столомъ, вникая въ характеръ и нравственныя качества всѣхъ своихъ знакомыхъ и друзей, какъ вдругъ юный Бардль, вбѣгая съ разгорѣвшимися щеками, возвѣстилъ о прибытіи м-ра Уэллера.

— Слуга м-ра Пикквика! — воскликнула м-съ Бардль, поблѣднѣвъ, какъ полотно.

— Боже мой! — воскликнула м-съ Клоппинсъ.

— Какой скандалъ! — воскликнула м-съ Сандерсъ. — Я бы ни за что не повѣрила, если бы сама не была здѣсь.

М-съ Клоппинсъ представляла изъ своей особы крошечную леди съ живыми, хлопотливыми манерами и служила совершеннѣйшимъ контрастомъ м-съ Сандерсъ, женщины гигантскаго роста, плечистой, толстой и жирной.

М-съ Бардль, очевидно, пришла въ величайшій испугъ, и всѣ вообще погрузились въ крайнее недоумѣніе относительно весьма важнаго и чрезвычайно щекотливаго пункта: должно-ли имъ, при существующихъ обстоятельствахъ, принимать Пикквика или его слугу безъ предварительнаго совѣщанія съ господами Додсономъ и Фогтомъ. Въ этомъ критическомъ положеніи сказалось прежде всего необходимымъ съѣздить по башкѣ малютку Бардля, зачѣмъ онъ осмѣлился найти въ дверяхъ м-ра Уэллера. На этомъ основаніи юный Бардль получилъ тумака въ лѣвый високъ и залился мелодическиітъ плачемъ.

— Замолчишь-ли ты, чертенокъ? — сказала м-съ Бардль, съѣздивъ своего сынка еще въ правый високъ.

— Какъ тебѣ не стыдно огорчать свою бѣдную мать, — сказала м-съ Сандерсъ.

— И безъ тебя y ней слишкомъ много непріятностей, Томми; угомонись, мой милый, — добавила м-съ Клоппинсъ, испустивъ глубокій вздохъ.

— Бѣдная, бѣдная мать! — воскликнула м-съ Сандерсъ.

При этихъ нравственныхъ наставленіяхъ юный Бардль завизжалъ, какъ поросенокъ.

— Что-жъ мнѣ дѣлать? — сказала м-съ Бардль, обращаясь къ м-съ Клоппинсъ.

— Примите его, дѣлать нечего, — отвѣчала м-съ Клоппинсъ, — только безъ свидѣтелей не говорите съ нимъ ни подъ какимъ видомъ.

— По-моему, двухъ свидѣтелей будетъ достаточно, — сказала м-съ Сандерсъ, сгаравшая, какъ и другая кумушка, непреодолимымъ любопытствомъ.

— Стало быть, можно впустить его, — сказала м-съ Бардль.

— Разумѣется, — отвѣчала съ видимымъ удовольствіемъ м-съ Клоппинсъ… Войдите, молодой человѣкъ, только потрудитесь напередъ запереть дверь съ улицы.

При одномъ взглядѣ м-ръ Уэллеръ смекнулъ весь ходъ дѣла, храбро выступилъ передъ лицо любезныхъ дамъ и обратился къ м-съ Бардль съ такою рѣчью:

— Очень жалѣю, сударыня, что личное мое присутствіе разстраиваетъ вашъ комфортъ, какъ говорилъ однажды ночной кавалеръ, обкрадывая старую леди; но дѣло въ томъ, что я и мой господинъ только-что пріѣхали въ столицу и надѣемся скоро выѣхать опять. Поэтому, сударыня, просимъ полюбить насъ и пожаловать ласковымъ словцомъ.

— Что-жъ, моя милая, молодой человѣкъ, я полагаю, не виноватъ въ проступкахъ своего господина, — сказала м-съ Клоппинсъ, озадаченная ловкостью и любезными манерами м-ра Уэллера.

— Ну, конечно, — отвѣчала м-съ Сандерсъ, поглядывая умильными глазами на поросячьи ножки. Было ясно, что въ головѣ почтенной дамы происходили вѣроятныя вычисленія относительно количества котлетъ и пирожковъ, которыхъ, чего добраго, могло и не хватить на ужинъ, если приметъ въ немъ участіе м-ръ Уэллеръ.

— Не угодно-ли теперь выслушать, сударыня, зачѣмъ я пришелъ къ вамъ? — сказалъ м-ръ Уэллеръ, не обращая вниманія на вставочныя замѣчанія почтенныхъ дамъ. — во-первыхъ, представить вамъ записку моего господина — вотъ она. Во-вторыхъ, заплатить квартирныя деньги — вотъ онѣ. Въ-третьихъ, доложить вашей милости, что всѣ наши вещи, обревизованныя и приведенныя въ порядокъ, должны быть возвращены намъ при первомъ востребованіи. Въ-четвертыхъ, извѣстить вашу честь, что квартира наша можетъ быть отдана въ наемъ, когда вамъ угодно. И все. И больше ничего.

— Что бы ни вышло, и что еще ни выйдетъ между нами, — отвѣчала м-съ Бардль, — я всегда говорила и буду говорить всегда, что м-ръ Пикквикъ, кромѣ того несчастнаго случая, велъ себя во всѣхъ отношеніяхъ какъ честный джентльменъ. Онъ расплачивался всегда, какъ банкиръ — ей-богу!

Самуэль смекнулъ, что ему остается лишь оставаться спокойнымъ, не растворяя устъ, и ужъ дамы сдѣлаютъ свое дѣло. Поэтому онъ пребывалъ въ глубокомъ молчаніи и смотрѣлъ поперемѣнно то на стѣны, то на потолокъ.

— Бѣдняжка! — воскликнула м-съ Клоппинсъ.

— Сирота горемычная! — подхватила м-съ Сандерсъ.

Самуэль не сказалъ ничего. Онъ видѣлъ, что дѣло пойдетъ само собою.

— Такое клятвопреступничество, Боже мой! — воскликнула м-съ Клоппиннсъ. — Я не имѣю ни малѣйшаго намѣренія оскорбить васъ, молодой человѣкъ, но господинъ вашъ — предурной старикъ и я очень жалѣю, что не могу сказать ему этого въ глаза.

Самуэль поклонился и продолжалъ хранить глубокое молчаніе.

— Вѣдь она, бѣдняжка, совсѣмъ стосковалась, — продолжала Клоппинсъ, заглянувъ напередъ въ голландскую печку, — ничего не ѣстъ, не пьетъ, и вся ея отрада только въ обществѣ добрыхъ пріятельницъ, которыя иной разъ, изъ состраданія, приходятъ посидѣть къ ней. Это ужасно!

— Безчеловѣчно! — подхватила м-съ Сандерсъ.

— И это тѣмъ досаднѣе, молодой человѣкъ, — продолжала скороговоркой м-съ Клоппинсъ, — что господинъ вашъ — джентльменъ съ деньгами, капиталистъ, можно сказать. Что бы ему стоило содержать жену? Ничего, просто плевое дѣло, и его рѣшительно ничѣмъ извинить нельзя. Отчего онъ не женится на ней?

— Да, это загадка, — сказалъ Самуэль.

— Конечно, загадка, которую можетъ только разрѣшить законъ, — подхватила м-съ Клоппинсъ. — Что тутъ толковать? Мужчины почти всѣ негодяи, и не будь закона, они бы дѣлали съ нами, что хотѣли. Но законъ, слава Богу, беретъ насъ подъ свою защиту и, авось, господинъ вашъ, молодой человѣкъ, узнаетъ черезъ шесть мѣсяцевъ, что значитъ оскорблять бѣдную женщину.

При этомъ утѣшительномъ предположеніи, м-съ Клоппинсъ вздернула голову и улыбнулась м-съ Сандерсъ, которая тоже поспѣшила отвѣчать веселой улыбкой.

"Стало быть, дѣло уже пущено въ ходъ", подумалъ Самуэль.

Въ эту минуту въ комнату вошла м-съ Бардль.

— Вотъ вамъ росписка и сдача, м-ръ Уэллеръ, — сказала м-съ Бардль. — Надѣюсь, м-ръ Уэллеръ, вы, по старому знакомству, останетесь съ нами выкушать чайку и закусить, чѣмъ Богъ послалъ.

М-ръ Уэллеръ согласился, разсчитывая на выгоды, какія можно получить отъ такого угощенія. М-съ Бардль вынула изъ маленькаго шкафа черную бутылку и, наливая рюмку для м-ра Уэллера, наполнила, по разсѣянности, три другія рюмки, стоявшія на столѣ. Такая разсѣянность была, разумѣется, естественнымъ слѣдствіемъ постигнувшаго ее несчастья.

— Что съ вами, м-съ Бардль? — вскричала м-съ Клоппинсъ. — Посмотрите, что вы дѣлаете.

— Ну, это хорошій признакъ, — замѣтила м-съ Сандерсъ.

— Бѣдная моя головушка! — воскликнула м-съ Бардль со слабой улыбкой на устахъ.

Самуэль прекрасно понималъ всѣ эти уловки и потому сказалъ не обинуясь, что передъ ужиномъ онъ обыкновенно пьетъ не иначе, какъ вмѣстѣ съ какою-нибудь леди. Послѣдовали остроумныя замѣчанія, и м-съ Сандерсъ, подшучивая надъ молодымъ человѣкомъ, обмочила свои губки въ поданной рюмкѣ. Другія дамы, по приглашенію Самуэля, тоже не замедлили послѣдовать ея примѣру. Затѣмъ м-съ Клоппинсъ предложила тостъ въ залогъ будущихъ успѣховъ вдовы Бардль противъ безсовѣстнаго старика: леди опорожнили свои рюмки и сдѣлались чрезвычайно разговорчивы.

— Вы, я думаю, слышали, м-ръ Уэллеръ, какъ идетъ это дѣло? — спросила м-съ Бардль.

— Кое-что слышалъ, — отвѣчалъ Самуэль.

— Ахъ, если бы вы знали, м-ръ Уэллеръ, какъ непріятно для бѣдной женщины таскаться по судамъ, — сказала м-съ Бардль, — но дѣлать больше нечего; пусть будетъ, что будетъ. Покровители мои, Додсонъ и Фоггъ, увѣряютъ, что мы непремѣнно будемъ имѣть успѣхъ, потому что правда вся на нашей сторонѣ. Ужъ я и не придумаю, что дѣлать, если не успѣемъ.

Но при одномъ предположеніи о безуспѣшности своего дѣла бѣдная вдова, м-съ Бардль, пришла въ такое сильное волненіе, что немедленно принуждена была налить и опорожнить залпомъ рюмку вина, иначе, — сказала потомъ м-съ Сандерсъ, — безъ этой находчивости и присутствія духа, она бы непремѣнно лишилась чувствъ.

— Когда вы, вы надѣетесь, состоится окончательное рѣшеніе по вашему дѣлу? — спросилъ Самуэль.

— Въ февралѣ, м-ръ Уэллеръ, или, быть можетъ, въ мартѣ,- отвѣчала м-съ Бардль.

— Сколько будетъ y васъ свидѣтелей? — спросила м-съ Клоппинсъ.

— Ну, объ этомъ не стоитъ и толковать, моя милая, — сказала м-съ Сандерсъ, — въ свидѣтеляхъ, разумѣется, не будетъ недостатка.

— A вѣдь мнѣ кажется, господа Додсонъ и Фоггъ, — будутъ просто въ отчаяніи, если, чего Боже сохрани, процессъ будетъ проигранъ, — замѣтила м-съ Клоппинсъ.

— О, они съ ума сойдутъ! — сказала м-съ Сандерсъ. — Вѣдь ужъ само собою разумѣется, они взялись хлопотать изъ интереса.

— Что-жъ? дѣло не рискованное: м-съ Бардль непремѣнно выиграетъ, — возразила м-съ Клоппинсъ.

— Надѣюсь, — сказала м-съ Бардль.

— Въ этомъ не можетъ быть ни малѣйшаго сомнѣнія; — подхватила м-съ Сандерсъ.

— Очень хорошо, сударыни, — сказалъ Самуэль, вставая съ мѣста, — я со своей стороны считаю нужнымъ пожелать полнаго успѣха правому дѣлу.

— Покорно васъ благодарю, — съ жаромъ проговорила м-съ Бардль.

— Что-жъ касается до господъ Додсона и Фогга, которые ведутъ дѣла изъ интереса, — продолжалъ м-ръ Уэллеръ, — я полагаю, что они — пречестнѣйшіе плуты, какъ и вся ихъ братія, и на этомъ основаніи, милостивыя государыни, я желаю имъ той награды, которой они вполнѣ заслуживаютъ.

— Небо наградитъ ихъ за доброе дѣло, — сказала растроганная м-съ Бардль.

— Конечно, — заключилъ м-ръ Уэллеръ. — Желаю вамъ, сударыни, спокойной ночи и пріятныхъ сновъ.

Къ великому утѣшенію м-съ Самдерсъ, хозяйка не пригласила гостя принять дальнѣйшее участіе въ поросячьихъ ножкахъ и горячихъ пирожкахъ, которымъ вслѣдъ затѣмъ, при слабомъ содѣйствіи юнаго Бардля, любезныя кумушки оказали полную справедливость.

Возвратившись въ гостиницу "Коршуна и Джоржа", м-ръ Уэллеръ представилъ своему господину достовѣрный отчетъ о юридической практикѣ господъ Додсона и Фогга, почерпнутый изъ чистѣйшаго источника въ жилищѣ м-съ Бардль. Свиданье съ м-ромъ Перкеромъ, происходившее на другой день, вполнѣ подтвердило показаніе м-ра Уэллера, и м-ръ Пикквикъ, собираясь къ святкамъ на Дингли-Делль, получилъ пріятное убѣжденіе, что дѣло его по обвиненію его въ неисполненіи обѣщанія жениться мѣсяца черезъ три будетъ публично производиться въ судѣ; вдова Бардль имѣла на своей сторонѣ счастливое столкновеніе обстоятельствъ и юридическую опытность господъ Додсона и Фогга.

Глава XXVII. Самуэль Уэллеръ совершаетъ путешествіе въ Доркинъ и созерцаетъ свою мачеху

Оставалось еще два дня до поѣздки пикквикистовъ на Дингли-Делль. М-ръ Самуэль Уэллеръ сидѣлъ въ общей залѣ таверны и, кушая свой завтракъ, размышлялъ, какъ бы попріятнѣе провести это время. День былъ замѣчательно хорошій. Переходя отъ одной мысли къ другой, м-ръ Уэллеръ вдругъ почувствовалъ припадокъ сыновней любви и убѣдился, что ему необходимо сдѣлать визитъ своему почтенному родителю и сходить на поклонъ къ своей мачехѣ. Это убѣжденіе^: въ такой степени подѣйствовало на весь его организмъ, что онъ не постигалъ, какъ прежде подобныя мысли ни разу не заронялись въ его душу. Желая безъ малѣйшаго замедленія исправить такое непростительное забвеніе сыновняго долга, м-ръ Уэллеръ тотчасъ же побѣжалъ наверхъ къ м-ру Пикквику и попросилъ позволенія отлучиться для этой похвальной цѣли.

— Ступайте, мой другъ, — сказалъ м-ръ Пикквикъ, обнаруживая очевидный восторгъ при такомъ пробужденіи нѣжныхъ чувствъ въ сердцѣ своего слуги.

М-ръ Угллеръ поклонился.

— Я очень радъ, что вы помните свои сыновнія обязанности, — сказалъ м-ръ Пикквикъ.

— Я всегда ихъ помнилъ, — отвѣчалъ Самуэль.

— Это дѣлаетъ вамъ честь, мой другъ, — сказалъ м-ръ Пикквикъ одобрительнымъ тономъ.

— Я и самъ всегда такъ думалъ, — сказалъ м-ръ Уэллеръ. — Если, бывало, я въ чемъ имѣлъ нужду, то просилъ о томъ своего родители съ великимъ почтеніемъ и преданностью. Иногда же бралъ и самъ, изъ опасенія не понравиться своему родителю какою-нибудь неумѣстною просьбой. Вообще, сэръ, я избавилъ его отъ многихъ непріятныхъ хлопотъ.

— Въ такомъ случаѣ, мой другъ, вы не совсѣмъ правильно понимали свой долгъ въ отношеніи къ отцу, — возразилъ м-ръ Пикквикъ съ благосклонной улыбкой.

— По крайней мѣрѣ, сэръ, y меня всегда были честныя намѣренія, какъ говорилъ одинъ джентльменъ, колотившій свою жену по три раза въ сутки за то, сэръ, что она была несчастна съ нимъ…

— Вы можете идти, любезный. Ступайте.

— Покорнѣйше васъ благодарю, — отвѣчалъ Самуэль, отвѣшивая низкій поклонъ.

Черезъ нѣсколько минутъ м-ръ Уэллеръ сидѣлъ въ своемъ праздничномъ костюмѣ наверху дилижанса, ѣхавшаго въ Доркинъ.

Въ этомъ предмѣстьи мачиха м-ра Уэллера содержала трактиръ, извѣстный любителямъ изящнаго подъ именемъ "Маркиза Гренби". Онъ стоялъ при большой дорогѣ, былъ обширенъ и удобенъ во всѣхъ возможныхъ отношеніяхъ, хотя чистота и опрятность отнюдь не принадлежали къ числу его отличительныхъ свойствъ. Передъ воротами трактира, на высокомъ столбѣ, красовалась огромная вывѣска, изображающая голову и плечи джентльмена съ раздутыми щеками, одѣтаго въ красный кафтанъ съ голубыми обшлагами. Это былъ портретъ достопочтеннаго маркиза Гренби. На окнахъ буфета рисовались горшки съ цвѣтами и разнокалиберные сосуды съ жидкостью всѣхъ родовъ и видовъ. Открытые ставни были изукрашены золотыми надписями, содержавшими краснорѣчивѣйшія рекомендаціи прекраснымъ постелямъ и превосходнымъ винамъ первѣйшихъ сортовъ. Пестрыя толпы крестьянъ и ямщиковъ, бродившихъ вокругъ конюшни, служили олицетвореннымъ доказательствомъ доброкачественности эля и крѣпкихъ напитковъ, продававшихся за буфетомъ "Маркиза Гренби". Самуэль Уэллеръ, по выходѣ изъ кареты, осмотрѣлъ всѣ эти достопримѣчательности глазами опытнаго путешественника и, вполнѣ довольный результатомъ своихъ наблюденій, вошелъ въ трактиръ.

— Что вамъ угодно, молодой человѣкъ? — закричалъ изнутри пронзительный женскій голосъ, лишь только Самуэль переступилъ за поротъ буфета.

По тщательномъ изслѣдованіи оказалось, что голосъ принадлежалъ довольно высокой и плотной леди съ красными щеками, обличавшими комфортъ домашней жизни и совершеннѣйшее спокойствіе духа. Она сидѣла передъ каминомъ и раздувала огонь для приготовленія чая. По другую сторону камина, въ мягкихъ креслахъ съ высокой спинкой, сидѣлъ, выпрямившись въ струнку, какой-то мужчина въ черномъ поношенномъ костюмѣ, бросившій чрезвычайно пристальный взглядъ на Самуэля, который, въ свою очередь, оглядѣлъ его съ ногъ до головы.

Это былъ красноносый джентльменъ съ длинной шеей, опухлыми щеками и съ глазами, какъ y гремучей змѣи, довольно проницательными, но производившими положительно дурное впечатлѣніе. На немъ были коротенькіе штаны и черные бумажные чулки, довольно грязные и поистасканные, какъ и всѣ другія части его костюма. Его бѣлый ненакрахмаленный галстухъ болтался весьма неживописно своими длинными концами по обѣимъ сторонамъ его наглухо застегнутаго жилета; старыя бобровыя перчатки, шляпа съ широкими полями и полинялый зеленый зонтикъ на китовыхъ усахъ лежали весьма чинно и уютно на ближайшемъ креслѣ, показывая такимъ образомъ, что красноносый владѣлецъ всѣхъ этихъ вещицъ не имѣлъ ни малѣйшаго намѣренія торопиться выходомъ изъ трактира.

Отъ добра добра не ищутъ, и красноносый джентльменъ былъ бы очень глупъ и вѣтренъ, если бы вздумалъ удалиться отъ перспективы роскошныхъ благъ, рисовавшихся передъ его глазами. Огонь горѣлъ ярко въ каминѣ подъ вліяніемъ раздувательныхъ мѣховъ, и весело кипѣлъ чайникъ подъ вліяніемъ мѣховъ и огня. На маленькомъ кругломъ столикѣ, накрытомъ чистой скатертью, стоялъ подносъ, и на подносѣ, въ привлекательной симметріи, были разставлены чайныя чашечки и ложечки со включеніемъ соблазнительныхъ горячихъ пирожковъ, только-что вынутыхъ изъ печи. Передъ самымъ носомъ джентльмена стоялъ другой маленькій подносъ съ ананасовымъ пуншемъ, въ который онъ по временамъ погружалъ свои губы, посматривая каждый разъ на гостепріимную леди, раздувавшую огонь.

Углубившись въ созерцаніе этой восхитительной сцены, Самуэль Уэллеръ пропустилъ мимо ушей первый вопросъ краснощекой леди.

— Что вамъ угодно, молодой человѣкъ? — повторила леди, возвысивъ свой голосъ. — Что вы стоите, разиня ротъ?

М-ръ Уэллеръ понялъ неприличіе своего поведенія и отвѣчалъ вопросительнымъ тономъ:

— Старшина дома, сударыня?

— Какой старшина?

— Супругъ вашъ, сударыня.

— Нѣтъ его дома, — отвѣчала м-съ Уэллеръ, потому что высокая леди съ красными щеками носила этотъ титулъ послѣ смерти своего перваго мужа, м-ра Клерка. — Его нѣтъ дома и его не ждутъ здѣсь, если вамъ угодно.

— Стало быть, онъ уѣхалъ сегодня?

— Можетъ быть, уѣхалъ, а, можетъ, и нѣтъ, — отвѣчала м-съ Уэллеръ, подавая новое блюдо горячихъ пирожковъ красноносому джентльмену. — Я не знаю, да и знать не хочу, если хотите. — Прошу покушать, м-ръ Стиджинсъ.

Красноносый джентльменъ, исполняя желаніе м-съ Уэллеръ, тутъ же принялся уписывать пироги съ величайшею жадностью.

Уже при одномъ взглядѣ на красноносаго джентльмена Самуэль Уэллеръ пришелъ къ вѣроятному предположенію, что это долженъ быть тотъ самый пастырь, о которомъ разсказывалъ его почтенный родитель. Прожорливость джентльмена возвела эту догадку на степень аксіомы, и м-ръ Уэллеръ понялъ, что, разсчитывая здѣсь утвердить свою временную квартиру, онъ не долженъ медлить ни одной минутой, иначе участіе его въ роскошномъ завтракѣ сдѣлается физически невозможнымъ. Поэтому онъ сдѣлалъ нѣсколько шаговъ къ круглому столу, поклонился краснощекой леди и сказалъ:

— Здравствуйте, матушка. Какъ ваше здоровье?

— Должно быть, это какой-нибудь Уэллеръ, — сказала м-съ Уэллеръ, бросая весьма неблагосклонный взглядъ на лицо Самуэля.

— Думать надобно, что Уэллеръ, — отвѣчалъ невозмутимый Самуэль, — и я надѣюсь, что этотъ преподобный джентльменъ извинитъ меня, если въ его присутствіи я засвидѣтельствую свое нижайшее почтеніе достойной супругѣ моего отца.

Это былъ, такъ сказать, двухствольный комплиментъ, означавшій, во-первыхъ, что м-съ Уэллеръ была пріятная дама и, во-вторыхъ, что м-ръ Стиджинсъ имѣлъ священническую наружность. Выстрѣливъ такимъ образомъ, Самуэль немедленно подошелъ къ своей мачихѣ и влѣпилъ громкій поцѣлуй въ ея красную щеку.

— Отойди отъ меня, — сказала м-съ Уэллеръ, отталкивая молодого человѣка.

— Стыдитесь, молодой человѣкъ, — сказалъ красноносый джентльменъ.

— Стыжусь, очень стыжусь, покорно васъ благодарю, — отвѣчалъ Самуэль, — м-съ Уэллеръ еще такъ молода и хороша. Вы справедливо изволили замѣтить.

— Все суета суетъ, — сказалъ м-ръ Стиджинсъ.

— Ахъ, да, и всяческая суета! — подхватила м-съ Уэллеръ, поправляя свой чепецъ.

Самуэль Уэллеръ не сдѣлалъ никакихъ замѣчаній. Его молчаніе служило несомнѣннымъ знакомъ безпрекословнаго согласія.

Красноносый джентльменъ былъ, повидимому, очень недоволенъ визитомъ Самуэля, и не подлежало ни малѣйшему сомнѣнію, что м-съ Уэллеръ могла бы также, не нарушая своего комфорта, обойтись безъ этого визита. Не было, однакожъ, никакихъ основательныхъ причинъ выпроводить молодого человѣка, и м-съ Уэллеръ, скрѣпя сердце, пригласила его принять участіе въ общей трапезѣ.

— Какъ поживаетъ мой отецъ? — спросилъ м-ръ Уэллеръ.

При этомъ вопросѣ м-съ Уэллеръ воздѣла къ потолку свои руки и странно моргнула обоими глазами, какъ будто въ ея сердцѣ пробудились весьма болѣзненныя чувства.

М-ръ Стиджинсъ простоналъ.

— Что дѣлается съ этимъ джентльменомъ? — спросилъ Самуэль.

— Онъ соболѣзнуетъ о поведеніи твоего отца, — отвѣчала м-съ Уэллеръ.

— Неужели? — сказалъ Самуэль.

— И y него есть на это основательныя причины, — прибавила съ важностью м-съ Уэллеръ.

М-ръ Стиджинсъ взялъ новый пирожокъ и простоналъ глубоко.

— Отецъ твой — закоснѣлый грѣшникъ, — сказала м-съ Уэллеръ.

— Соболѣзную о немъ и совоздыхаю, — сказалъ м-ръ Стиджинсъ.

Затѣмъ м-ръ Стиджинсъ послалъ въ ротъ огромный кусокъ пирога и снова испустилъ глубокій стонъ.

М-ръ Уэллеръ почувствовалъ сильнѣйшее желаніе вышибить что-нибудь, похожее на дѣйствительный стонъ изъ груди красноносаго джентльмена; но онъ обуздалъ свою волю и проговорилъ довольно спокойнымъ тономъ:

— Что-жъ? Развѣ старикъ совратился съ истиннаго пути?

— Совратился! Онъ никогда и не зналъ истиннаго пути, — сказала м-съ Уэллеръ, — его сердце ожесточилось, душа окрѣпла и воля его обращена на нечестивыя дѣла. Каждый вечеръ этотъ добродѣтельный человѣкъ, — не хмурьтесь, м-ръ Стиджинсъ: я всегда скажу, что вы добродѣтельнѣйшій человѣкъ, — каждый вечеръ онъ приходитъ къ намъ, и сидитъ по цѣлымъ часамъ; но это не производитъ на твоего отца никакого впечатлѣнія.

— Скажите, пожалуйста, это очень странно, — замѣтилъ Самуэль, — на меня бы, авось, это произвело сильнѣйшее впечатлѣніе, если бы я былъ на его мѣстѣ. Жаль, очень жаль.

— Дѣло въ томъ, молодой мой другъ, — сказалъ м-ръ Стиджинсъ торжественнымъ тономъ, — что одебелѣло сердце вашего родителя, и тяжело слышитъ онъ своими умственными ушами. Ахъ, юный другъ мой, кто бы кромѣ него могъ устоять противъ побѣдительнаго краснорѣчія нашихъ шестнадцати сестеръ, собирающихъ подписку на благочестивое дѣло? Добродѣтельныя особы, принадлежащія къ нашему обществу, желаютъ снабдить дѣтей вестъ-индскихъ негровъ фланелевыми фуфайками и носовыми нравственными платками.

— Что это за носовые нравственные платки? — спросилъ Самуэль. — Я въ жизнь не слыхалъ о такой мебели.

— Эти платки, юный другъ мой, изобрѣтены вмѣстѣ для забавы и поученія, потому что по краямъ ихъ четкими буквами изображены разныя нравственныя изреченія, приспособленныя къ дѣтскому разумѣнію, — сказалъ красноносый джентльменъ.

— Да, я видывалъ ихъ въ лавкахъ полотняныхъ товаровъ, — сказалъ Самуэль. — Выдумка недурная.

М-ръ Стиджинсъ выпилъ глотокъ ананасоваго пунша и снова испустилъ глубокій вздохъ.

— И ваши дамы никакъ не могли уломать моего отца? — спросилъ Самуэль.

— Никакъ. Сидитъ себѣ, какъ байбакъ, прости Господи, и покуриваетъ трубку, — сказала м-съ Уэллеръ. — Разъ онъ даже назвалъ этихъ дѣтей вестъ-индскихъ негровъ… чѣмъ онъ ихъ назвалъ, м-ръ Стиджинсъ?

— Паршивыми щенками, — отвѣчалъ съ глубокимъ вздохомъ м-ръ Стиджинсъ.

— Ну да, я и забыла, — сказала м-съ Уэллеръ. — Горе ему, окаянному.

Два новыхъ вздоха и стона заключили достойнымъ образомъ этотъ приговоръ нечестивому старику.

Были бы, вѣроятно, открыты и другіе прегрѣшенія въ этомъ родѣ, но чай уже слишкомъ разжижился, ананасовый пуншъ исчезъ и не осталось на столѣ ни одного изъ горячихъ пирожковъ. Красноносый джентльменъ вспомнилъ весьма кстати, что ему предстоитъ выполнить еще кое-какія обязанности и вышелъ изъ дверей въ сопровожденіи хозяйки.

Когда чайный подносъ исчезъ со стола и огонь потухъ въ каминѣ, м-ръ Уэллеръ старшій подъѣхалъ къ воротамъ "Маркиза Гренби" и, войдя въ трактиръ, встрѣтился съ своимъ возлюбленнымъ сыномъ.

— Ба! Это ты, Самми! — воскликнулъ отецъ.

— Я, дядюшка, — сказалъ сынъ.

И они крѣпко пожали другъ другу руки.

— Радъ тебя видѣть, Самми, — сказалъ м-ръ Уэллерь старшій, — хотя не понимаю, чортъ побери, какъ ты поладилъ съ своей мачехой. Она вѣдь безпардонная баба!

— Тише! — остановилъ его Самуэль. — Она дома.

— Ничего: не услышитъ. Послѣ чаю она всегда спускается внизъ часика на два, и мы съ тобой можемъ повальяжничать, Самми.

Проговоривъ это, старикъ Уэллеръ налилъ два стакана горячаго пунша и набилъ двѣ трубки табакомъ. Отецъ и сынъ усѣлись передъ каминомъ на мягкихъ креслахъ другъ противъ друга и закурили свои трубки.

— Кто-нибудь былъ здѣсь, Самми? — спросилъ старикъ послѣ продолжительнаго молчанія.

Самуэль утвердительно кивнулъ головой.

— Красноносый парень? — спросилъ отецъ.

Самуэль кивнулъ опять.

— Расторопный малый, чортъ бы его побралъ, — сказалъ м-ръ Уэллеръ, выпуская облако дыма.

— Это видно съ перваго взгляда, — замѣтилъ Самуэль.

— Ведетъ дѣла на чистоту, — сказалъ старикъ.

— Какъ это?

— Занимаетъ деньги y этихъ бабъ и отдаетъ ихъ въ долгъ по мелочамъ — на жидовскіе проценты, такъ что капиталъ y него удвоивается въ какіе-нибудь два мѣсяца. Плутъ первостатейный, Самми.

Самуэль согласился съ такимъ крайнимъ выводомъ своего достопочтеннаго родителя.

— Такъ ты не подписался на эти фланелевыя фуфайки? — сказалъ онъ.

— Разумѣется, нѣтъ. Посуди самъ, мой другъ: за коимъ бѣсомъ фланелевыя фуфайки чертенятамъ, которые никогда не будутъ ихъ носить?

— Конечно, конечно, ты правъ, старикъ. Еще страннѣе по моему, собирать подписку на какіе-то нравственные носовые платки, совершенно безполезные для негровъ.

— Поди ты — толкуй съ ними. Всѣ эти бабы ходятъ какъ помѣшанныя, и этотъ уродъ совершенно сбилъ ихъ съ толку. Намедни какъ-то случилось мнѣ проходить мимо ихъ сходки, и что же я увидѣлъ? какая-то смазливая дѣвочка обходила народъ съ серебрянымъ блюдомъ, и почти каждый клалъ туда золотую или серебряную монету. Всѣ эти денежки поступили, разумѣется, въ распоряженіе красноносаго болвана.

— Да онъ ихъ просто грабитъ, этотъ мошенникъ! — замѣтилъ Самуэль.

— Конечно, грабитъ, — отвѣчалъ старикъ. — Всего досаднѣе то, что ему удалось вскружить головы многимъ мололымъ дѣвчонкамъ, которыя просто безъ ума отъ него. Толкуетъ онъ имъ всякій вздоръ, гдѣ самъ дьяволъ ничего не пойметъ, a онѣ сидятъ, развѣсивъ уши, какъ будто бы онъ первый мудрецъ въ свѣтѣ.

— Какъ это жаль! — воскликнулъ Самуэль.

— Еще бы! Онъ ихъ обманываетъ кругомъ, и онѣ этого совсѣмъ не замѣчаютъ. Почти каждый день онъ пускается на новыя продѣлки, за которыя бы просто стоило его повѣсить за ноги на первой висѣлицѣ.

Кончивъ эту сентенцію, старикъ Уэллеръ допилъ свой стаканъ и поспѣшилъ налить другой. Въ эту минуту раздался по корридору пронзительный женскій голосъ.

— Слышишь, какъ рычитъ твоя мачеха, Самми, — сказалъ м-ръ Уэллеръ.

И вслѣдъ за этими словами, м-съ Уэллеръ вошла въ комнату.

— Ты ужъ воротился? — сказала м-съ Уэллеръ.

— Воротился, моя милая, — отвѣчалъ м-ръ Уэллеръ.

— Что? Еще не приходилъ м-ръ Стиджинсъ? A ужъ пора бы и ужинать.

— Нѣтъ еще, моя милая, и сказать тебѣ всю правду, я бы не умеръ отъ тоски, если бы онъ вовсе позабылъ дорогу къ нашимъ воротамъ.

— Уродъ! — воскликнула мсь Уэллеръ.

— Спасибо на добромъ словѣ, душечка, — отвѣчалъ м-ръ Уэллеръ.

— Полно, старикъ, — сказалъ Самуэль. — Вотъ опять идетъ преподобный джентльменъ.

При этомъ докладѣ м-съ Уэллеръ поспѣшила отереть слезы, навернувшіяся на ея глазахъ. Старикъ угрюмо насупилъ брови и закурилъ трубку. Дорогой гость вошелъ, поклонился и съ большимъ комфортомъ занялъ свое мѣсто.

Покорный убѣжденіямъ хозяйки, м-ръ Стиджинсъ выпилъ съ дороги стаканчикъ ананасоваго пунша, потомъ другой и потомъ третій, который долженъ былъ предшествовать легкому ужину, приготовленному для него.

За ужиномъ по большей части поддерживали бесѣду м-съ Уэллеръ и достопочтеннѣйшій м-ръ Стиджинсъ. Они разсуждали преимущественно о добродѣтельныхъ овечкахъ, принадлежавшихъ къ ихъ стаду, и при всякомъ удобномъ случаѣ подвергали грозной анафемѣ нечестивыхъ козлищъ, совратившихся съ истиннаго пути. По многимъ несомнѣннымъ признакамъ оказывалось, что самымъ гадкимъ козломъ былъ не кто другой, какъ неисправимый супругъ м-съ Уэллеръ.

Наконецъ, м-ръ Стиджинсъ, упитанный и упоенный, взялъ свою шляпу, и, пожелавъ своей овечкѣ спокойной ночи, вышелъ изъ дверей. Вслѣдъ затѣмъ, заботливый родитель отвелъ въ спальню своего возлюбленнаго сына и оставилъ его одного.

Довольный событіями этого вечера, Самуэль скоро погрузился въ сладкій сонъ; но это не помѣшало ему встать на другой день съ первыми лучами восходящаго солнца. Закусивъ на скорую руку, онъ немедленно собрался въ обратный путь и уже переступилъ за порогъ гостепріимнаго дома, какъ вдругъ отецъ остановилъ его.

– Ѣдешь, Самми? — сказалъ онъ.

– Ѣду. A что?

— Если бы ты угораздился завернуть какъ-нибудь и взять съ собой этого урода…

— Какого?

— Стиджинса.

— Зачѣмъ ты позволяешь ему показывать свой красный носъ подъ кровлей "Маркиза Гренби"?

— Да развѣ я могу не позволить?

— Разумѣется, можешь.

— Нѣтъ, Самми, не могу, — отвѣчалъ старикъ, покачивая головой.

— Почему же?

М-ръ Уэллеръ старшій устремилъ на своего сына глубокомысленный взоръ и проговорилъ тономъ отчаянно-грустнымъ:

— Ты еще глупъ, другъ мой, Самми. Женись, тогда и узнаешь всю мудрость; но Боже тебя сохрани жениться.

— Ну, такъ прощай, — отвѣтилъ Самуэль.

— Погоди еще немножко.

— Если бы я быль владѣльцемъ "Маркиза Гренби", и если бы этотъ негодяй повадился ѣсть пироги за моимъ буфетомъ, я…

— Что бы ты сдѣлалъ?

— Отправилъ бы его къ чорту на кулички.

М-ръ Уэллеръ старшій покачалъ головой и бросилъ невыразимо грустный взглядъ на своего сына. Затѣмъ, пожавъ ему руку, онъ медленно отошелъ отъ воротъ и предался размышленіямъ, обсуждая совѣтъ, данный ему любезнымъ сыномъ.

Самуэль спокойно дошелъ до большой дороги и еще спокойнѣе сѣлъ въ дилижансъ, отправлявшійся въ Лондонъ. Онъ думалъ о своей мачехѣ, о своемъ отцѣ и о вѣроятныхъ послѣдствіяхъ своего совѣта, если только старикъ послушается его на этотъ разъ. Мало-по-малу, однакожъ, онъ выбросилъ всѣ эти мысли изъ своей головы, и, махнувъ рукой, сказалъ самому себѣ:

— Пусть будетъ, что будетъ.

A будетъ именно то, о чемъ въ свое время и въ приличномъ мѣстѣ мы намѣрены извѣстить нашихъ читателей въ слѣдующихъ главахъ этихъ достовѣрныхъ записокъ.

Глава XXVIII Англійскія святки и свадьба на Дингли-Деллѣ съ описаніемъ разнообразныхъ, весьма назидательныхъ увеселеній, которыя, къ несчастью, почти вывелись изъ употребленія въ наше время

Рано по утру, двадцать второго декабря, въ тотъ самый годъ, когда совершались описанныя нами событія, пикквикисты, проворные, какъ пчелы, поднялись съ своихъ постелей и поспѣшили привѣтствовать другъ друга въ общей залѣ. Приближались святки во всемъ своемъ грозномъ величіи и со всѣми счастливыми обѣтованіями для честныхъ людей, способныхъ ознаменовать это время беззаботною веселостью, гостепріимствомъ и простодушною любовью къ ближнимъ. Старый годъ, подобно древнему философу, готовился собрать вокругъ себя искреннихъ друзей и распроститься съ ними разъ навсегда за веселой пирушкой, при звукахъ трубъ и литавръ. Веселое время! Счастливое время! Такимъ по крайней мѣрѣ было и казалось оно для четырехъ пикквикистовъ, утопавшихъ въ океанѣ блаженства при одной мысли о предстоящихъ святкахъ.

Но не одни пикквикисты въ этомъ мірѣ встрѣчаютъ съ наслажденіемъ святки — время взаимной любви, упованій и надеждъ. Сколько семействъ, разъединенныхъ между собой огромными пространствами и разсѣянныхъ по распутіямъ тревожной жизни, соединяются теперь опять y домашняго очага союзомъ дружбы и любви, въ которомъ заключается источникъ чистѣйшихъ наслажденій, несовмѣстныхъ съ заботами и печалями кратковременной жизни! Не напрасно повсюду, на самыхъ крайнихъ точкахъ земного шара, между племенами американскихъ дикарей, такъ же какъ между образованнѣйшими націями Европы, существуетъ вѣрованіе, что въ эту пору честный человѣкъ предвкушаетъ первыя радости будущаго бытія, уготованнаго для него за предѣлами могилы. О, сколько полузабытыхъ воспоминаній и отжившихъ симпатій пробуждаютъ въ душѣ веселыя святки!

Теперь мы пишемъ эти строки за нѣсколько сотъ миль отъ того мѣста, гдѣ встарину мы, изъ года въ годъ, встрѣчали этотъ день въ веселомъ родственномъ кругу, вполнѣ счастливые и довольные своей судьбой. Многія сердца, трепетавшія тогда отъ полноты душевнаго восторга, теперь совсѣмъ перестали биться; многіе взоры, блиставшіе въ ту пору яркимъ свѣтомъ, угасли навсегда; дружескія руки охладѣли; глаза, которыхъ мы искали съ нетерпѣніемъ родственной любви, уже давно сокрыли блескъ свой въ душной могилѣ, и, однакожъ, этотъ старый домъ, эта самая комната, эти веселые голоса и улыбающіяся лица, ихъ шутки, игры, смѣхъ, все безъ исключенія, и даже самыя мелочныя обстоятельства, соединенныя съ этими счастливыми встрѣчами, живо обновляются въ душѣ съ исходомъ каждаго года, какъ будто послѣднее собраніе происходило только вчера. Какъ же не назвать счастливымъ это время святокъ, если оно съ такою отчетливостью воспроизводитъ въ нашемъ воображеніи беззаботные дни дѣтскихъ радостей, если старикъ, убѣленный сѣдинами, съ восторгомъ припоминаетъ удовольствія своей цвѣтущей юности, и если путешественники и матросы мысленно переносятся за тысячи миль, возвращаются къ домашнему очагу и тихимъ радостямъ семейной жизни.

Но мы совсѣмъ заговорились и, увлеченные превосходнѣйшими свойствами святочныхъ вечеровъ, представляющихся намъ въ видѣ добродушнаго провинціальнаго джентльмена старой школы, оставили безъ вниманія м-ра Пикквика и его друзей, которые между тѣмъ сидятъ въ безпокойномъ ожиданіи, подъ открытымъ небомъ, на имперіалѣ моггльтонскаго дилижанса, куда, послѣ многихъ хлопотъ, забрались они, окутанные съ ногъ до головы шинелями и конфортерами массивнаго свойства. Въ дилижансъ укладывались вещи пассажировъ. Кондукторъ и м-ръ Уэллеръ истощали всѣ силы своего генія, чтобъ пропихнуть въ передній ящикъ огромную треску, забитую въ длинную сѣрую корзинку, обложенную соломой по бокамъ, снизу и сверху. Въ ящикахъ уже покоились боченки съ устрицами, составлявшими неотъемлемую собственность ученаго мужа, и теперь задача состояла въ томъ, чтобы на поверхности устрицъ утвердить треску. М-ръ Пикквикъ слѣдитъ съ живѣйшимъ участіемъ и любопытствомъ за всѣми эволюціями своего вѣрнаго слуги и кондуктора: они сжимаютъ и комкаютъ несчастную треску на всевозможные лады, поднимаютъ ее вверхъ головой и потомъ вверхъ хвостомъ, сдавливаютъ съ боковъ, тискаютъ съ угловъ, но неумолимая рыба мужественно противостояла всѣмъ этимъ продѣлкамъ до тѣхъ поръ, пока кондукторъ не ударилъ кулакомъ, невзначай, по самой срединѣ корзинки, отчего она вдругъ прошмыгнула въ ящикъ, a съ нею голова и плечи самого кондуктора, который вовсе не ожидая такой непредвидѣнной уступчивости, переносилъ теперь жестокіе удары, къ неизреченному удовольствію и потѣхѣ всѣхъ находящихся въ дилижансѣ джентльменовъ. М-ръ Пикквикъ улыбается наилюбезнѣйшимъ образомъ и, вынимая шиллингъ изъ кармана, снисходительно проситъ кондуктора выпить за здоровье своихъ костей стаканъ горячаго пунша: кондукторъ улыбается и снимаетъ шляпу, и на лицахъ Снодграса, Винкеля и Топмана тоже появляется лучезарная улыбка. Чемоданы уложены, сумки упакованы, провизія взята; всѣ счастливы и довольны. Кондукторъ и м-ръ Уэллеръ исчезаютъ минутъ на пять, вѣроятно для того, чтобы выпить на дорогу заздравный тостъ въ честь пикквикистовъ, и страшно несетъ водкой изъ ихъ устъ, когда они вновь взгромождаются на верхъ дилижанса. Кучеръ взбирается на козлы, пикквикисты закрываютъ шалями свои носы, м-ръ Уэллеръ даетъ условный знакъ: возжи тронулись, бичъ взвился, и свѣжіе кони быстро помчались изъ воротъ конторы дилижансовъ.

Съ громомъ несется громоздкій экипажъ по улицамъ обширной столицы, и вотъ онъ, наконецъ, на открытомъ и обширномъ полѣ. Колеса перекатываются по замерзшей почвѣ, твердой какъ кремень, и кони, послушные взмахамъ бича, бѣгутъ дружной рысью по гладкой дорогѣ, какъ будто всѣ вещи позади нихъ — дилижансъ, пассажиры, треска, чемоданы и боченки съ устрицами ученаго мужа — были не болѣе, какъ легкими перьями на ихъ копытахъ. Вотъ они спустились по косогору и вступили на равнину, на разстояніи двухъ миль гладкую и твердую, какъ мраморъ. Еще энергическій взмахъ бичомъ — и гордые кони мчатся галопомъ, забрасывая свои головы назадъ и побрякивая блестящей сбруей, какъ будто имъ пріятно выражать свое удовольствіе по поводу быстроты своихъ движеній. Кучеръ между тѣмъ, съ возжами и бичомъ въ одной рукѣ, снимаетъ другою свою шляпу и, укладывая ее на колѣни, вынимаетъ изъ тульи носовой платокъ и отираетъ потъ съ своего чела, показывая такимъ образомъ проходящимъ пѣшеходамъ, что искусному и ловкому возницѣ ничего не стоитъ управлять четверкой рысаковъ. Затѣмъ, окинувъ окрестность торжествующимъ взглядомъ, онъ укладываетъ платокъ въ тулью, надѣваетъ шляпу, напяливаетъ на руки шерстяныя перчатки, засучиваетъ рукава, взмахиваетъ еще разъ длиннымъ бичомъ, и борзые кони несутся стрѣлой, впередъ и впередъ по необъятному пространству.

Лачужки, домишки и сараи, разбросанные тамъ и сямъ по сторонамъ большой дороги, возвѣщаютъ нагляднымъ образомъ о приближеніи къ какому-то городку или деревнѣ. Весело трубитъ кондукторъ на открытомъ холодномъ воздухѣ въ свой мѣдный рожокъ и пробуждаетъ стариковъ, мальчишекъ и старухъ, которые, отрываясь отъ огня, только что разведеннаго въ каминѣ, дружной группой подбѣгаютъ къ окнамъ своей хижины и долго любуются на огромный экипажъ, на кучера и взмыленныхъ коней. Опять и опять раздаются звуки веселаго рожка, и вотъ съ беззаботнымъ крикомъ повысыпали на самую дорогу веселые мальчики, дѣти фермера, между тѣмъ, какъ отецъ ихъ, чуть не за милю отъ этого мѣста, только что размѣнялся съ кучеромъ дружескимъ поклономъ.

Быстро мчится дилижансъ по улицамъ провинціальнаго города, припрыгивая и приплясывая по веселой мостовой. Кучеръ натягиваетъ возжи и готовится остановить измученныхъ кокей. М-ръ Пикквикъ высвобождаетъ свой носъ изъ-подъ теплой шали, и озирается кругомъ съ величайшимъ любопытствомъ. Замѣтивъ это, кучеръ извѣщаетъ ученаго мужа, что это такой-то городъ, и что здѣсь, на этой самой площади, былъ вчера знаменитый базаръ, предшествующій святкамъ. М-ръ Пикквикъ качаетъ головой, и потомъ, съ прибавленіемъ различныхъ замѣчаній политико-экономическаго свойства, сообщаетъ всѣ эти подробности своимъ ученикамъ, которые спѣшатъ подобострастно высвободить свои уши и глаза изъ-подъ воротниковъ своихъ шинелей. И долго слушаютъ они, и мигаютъ, и вздыхаютъ, и молчатъ. М-ръ Винкель сидитъ на самомъ краю имперіала и, болтаясь одной ногою въ воздухѣ, изъявляетъ готовность низвергнуться на середину улицы, между тѣмъ, какъ экипажъ, обогнувъ острый уголъ подлѣ сырной лавки, летитъ на край площади, назначенной для рынка. М-ръ Снодграсъ млѣетъ и дрожитъ, выражая энергическими знаками свое внутреннее безпокойство.

Но вотъ, наконецъ, въѣзжаютъ они на обширный дворъ гостинницы дилижансовъ, гдѣ стоятъ уже свѣжіе и бодрые кони, украшенные блестящей сбруей. Кучеръ бросаетъ возжи, спрыгиваетъ съ козелъ, и вслѣдъ за нимъ опускаются на землю верхніе пассажиры, за исключеніемъ джентльменовъ, не совсѣмъ увѣренныхъ въ своей способности съ приличною ловкостью взобраться опять на свои мѣста. Эти господа остаются па имперіалѣ, хлопаютъ руками и бойко стучатъ нога объ ногу, между тѣмъ, какъ ихъ жадные глаза и красные носы устремляются на яркій огонь за буфетомъ трактира и на свѣжіе листья остролистника, украшающаго окна своими блестящими ягодами [6].

Кондукторъ между тѣмъ передалъ, кому слѣдуетъ, сѣрый бумажный пакетъ, вынутый имъ изъ маленькаго мѣшечка, повѣшеннаго черезъ его плечо на кожаномъ ремнѣ, тщательно осмотрѣлъ заложенныхъ лошадей, сбросилъ на мостовую сѣдло, привезенное имъ изъ Лондона на кровлѣ дилижанса, и произнесъ нѣсколько замѣчаній по поводу бесѣды между кучеромъ и конюхомъ, разсуждавшими о гнѣдомъ жеребчикѣ, который имѣлъ несчастіе въ прошлую поѣздку испортить одну изъ своихъ переднихъ ногъ. Затѣмъ, кондукторъ и м-ръ Уэллеръ снова засѣдаютъ сзади на своихъ мѣстахъ, кучеръ красуется на козлахъ, старый джентльменъ, смотрѣвшій въ окно извнутри кареты, задергиваетъ стекло, и все обнаруживаетъ готовность пуститься снова въ дальнѣйшій путь, за исключеніемъ "двухъ толстенькихъ джентльменовъ", о которыхъ кучеръ уже минуты двѣ заботится и разспрашиваетъ съ видимымъ нетерпѣніемъ. Еще одна минута, и сильная тревога поднимается на широкомъ дворѣ. Кучеръ, кондукторъ, Самуэль Уэллеръ, м-ръ Винкель, м-ръ Снодграсъ, всѣ конюхи и всѣ праздные зѣваки, имъ же нѣтъ числа, кричатъ во все горло, призывая къ своимъ постамъ отставшихъ джентльменовъ. Раздается отдаленный отвѣтъ съ противоположнаго конца: м-ръ Пикквикъ и м-ръ Топманъ бѣгутъ взапуски, едва переводя духъ: были они въ буфетѣ, гдѣ промачивали свои застывшія горла двумя стаканами горячаго пунша, и пальцы м-ра Пикквика окоченѣли до того, что онъ провозился пять минутъ, прежде чѣмъ успѣлъ вытащить изъ кошелька шесть пенсовъ, чтобъ вручить буфетчику за пуншъ.

— Скорѣе, господа! — кричитъ нетерпѣливый кучеръ.

— Скорѣе господа! — повторилъ кондукторъ.

— Какъ вамъ не стыдно, господа! — возглашаетъ старый джентльменъ, считавшій неизъяснимымъ безстыдствомъ бѣгать изъ кареты, когда честный пассажиръ долженъ дорожить каждою минутой.

М-ръ Пикквикъ карабкается по одну сторону, м-ръ Толманъ по другую, м-ръ Винкель кричитъ "шабашъ!" Самуэль Уэллеръ гласитъ «баста», и дилижансъ благополучно трогается съ мѣста. Шали приходятъ въ движеніе на джентльменскихъ шеяхъ, мостовая трещитъ, лошади фыркаютъ, несутся, и пассажиры опять вдыхаютъ въ открытомъ полѣ свѣжій воздухъ.

Дальнѣйшее путешествіе м-ра Пикквика и его друзей на мызу Дингли-Делль не представляетъ ничего слишкомъ замѣчательнаго, особенно въ ученомъ смыслѣ. Само собою разумѣется, что они останавливались въ каждомъ трактирѣ для утоленія своей жажды горячимъ пуншомъ, который въ то же время долженъ былъ предохранить ихъ джентльменскіе носы отъ злокачественнаго вліянія мороза, оковавшаго землю своими желѣзными цѣпями. Наконецъ, въ три часа за полдень, они остановились, здравы и невредимы, веселы и спокойны, въ гостиницѣ "Голубого льва", что въ городѣ Моггльтонѣ, гдѣ нѣкогда удалось имъ присутствовать на гражданскомъ пиршествѣ криккетистовъ.

Подкрѣпивъ себя двумя стаканами портвейна, м-ръ Пикквикъ принялся свидѣтельствовать своихъ устрицъ и знаменитую треску, вынырнувшую теперь изъ ящика на привольный свѣтъ, какъ вдругъ кто-то слегка дернулъ его сзади за подолъ шинели. Оглянувшись назадъ, ученый мужъ съ изумленіемъ и радостью увидѣлъ, что предметъ, вздумавшій такимъ невиннымъ и любезнымъ способомъ обратить на себя его джентльменское вниманіе, былъ не кто другой, какъ любимый пажъ м-ра Уардля, извѣстный читателямъ этой достовѣрной исторіи подъ характеристическимъ титуломъ "жирнаго парня".

— Эге! — сказалъ м-ръ Пикквикъ.

— Эге! — сказалъ жирный парень.

И сказавъ это, жирный парень съ наслажденіемъ взглянулъ на устрицъ, на треску и облизнулся. Былъ онъ теперь еще нѣсколько жирнѣе, чѣмъ прежде.

— Ну, какъ вы поживаете, мой юный другъ? — спросилъ м-ръ Пикквикъ.

— Ничего, — отвѣчалъ жирный толстякъ.

— Вы что-то очень красны, любезный другъ, — сказалъ м-ръ Пикквикъ.

— Можетъ быть.

— Отчего бы это?

— Да, я вздремнулъ малую толику на кухнѣ, въ ожиданіи вашей милости, — отвѣчалъ толстякъ, покоившійся невиннымъ сномъ въ продолженіе нѣсколькихъ часовъ, — я пріѣхалъ сюда въ телѣжкѣ, въ которой хозяинъ приказалъ мнѣ привести домой вашъ багажъ. Онъ хотѣлъ было послать со мною верховыхъ лошадей, да разсудилъ, что, можетъ быть, вы вздумаете лучше пройтись пѣшкомъ до Дингли-Делль, такъ какъ, видите ли, теперь довольно холодно.

— Конечно, конечно, — сказалъ м-ръ Пикквикъ скороговоркой.

Ученый мужъ быстро сообразилъ и припомнилъ, какъ нѣкогда онъ и его друзья путешествовали въ этой сторонѣ съ негодной клячей, надѣлавшей имъ столько непріятныхъ хлопотъ.

— Да, лучше ужъ мы пройдемся пѣшкомъ, — повторилъ онъ. — Самуэль!

— Что прикажете?

— Помогите этому парню уложить въ телѣжку наши вещи и ступайте съ нимъ вмѣстѣ на Дингли-Делль.

— A вы-то гдѣ останетесь, сэръ?

— Мы пойдемъ пѣшкомъ.

Сдѣлавъ это премудрое распоряженіе и щедро наградивъ кучера съ кондукторомъ, м-ръ Пикквикъ немедленно полетѣлъ съ своими друзьями по знакомымъ полямъ, мечтая съ наслажденіемъ о пріятномъ отдыхѣ на гостепріимной мызѣ. М-ръ Уэллеръ и жирный парень стояли другъ противъ друга первый разъ въ своей жизни. Самуэль взглянулъ на жирнаго парня съ превеликимъ изумленіемъ и, не сдѣлавъ никакихъ словесныхъ замѣчаній, поспѣшно принялся нагружать миньятюрную телѣжку, между тѣмъ, какъ жирный толстякъ продолжалъ спокойно стоять подлѣ него, любуясь, повидимому, работой и ухватками расторопнаго м-ра Уэллера.

— Вотъ и все, — сказалъ Самуэль, уложивъ наконецъ послѣднюю сумку, — все.

— Странно, какъ это вышло, — отвѣчалъ жирный парень самодовольнымъ тономъ, — оно ужъ вѣдь точно, ничего больше нѣтъ.

— Вы чудесный человѣкъ, я вижу, — сказалъ Самуэль, — можно бы, при случаѣ, показывать васъ за деньги, какъ рѣдкость.

— Покорно васъ благодарю, — отвѣчалъ толстякъ.

— Скажите-ка, любезный другъ: на сердцѣ y васъ нѣтъ какой-нибудь особенной кручины? — спросилъ Самуэль.

— Нѣтъ, кажется.

— Вѣдь вотъ оно, подумаешь, какъ можно ошибиться; a я, глядя на васъ, воображалъ, что вы страдаете неисцѣлимою привязанностью къ какой-нибудь красоткѣ.

Жирный парень покачалъ головой и улыбнулся.

— Ну я радъ, любезный другъ, — сказалъ Самуэль. — Что, вы употребляете какіе-нибудь крѣпкіе напитки?

— Изрѣдка почему не употреблять; но вообще я лучше люблю поѣсть.

— Такъ, какъ мнѣ бы слѣдовало догадаться; но я собственно хотѣлъ вамъ предложить какой-нибудь стаканчикъ для полированія крови… для того, то есть, чтобы согрѣть немножко свои кости; но вы, какъ я вижу, неспособны чувствовать холодъ.

— Никогда, — подхватилъ скороговоркой жирный парень;- да вотъ и теперь, съ вашего позволенія, не мѣшало бы, такъ сказать, стаканъ хорошенькой настоечки.

— Ой ли? Мы васъ попотчуемъ и ликерчикомъ для перваго знакомства. Пойдемте.

За буфетомъ Голубого льва жирный толстякъ, не мигнувъ и не поморщившись, залпомъ проглотилъ огромный стаканъ крѣпкаго ликера. Такой подвитъ значительно возвысилъ его во мнѣніи столичнаго слуги, и м-ръ Уэллеръ немедленно послѣдовалъ его примѣру. Затѣмъ они пожали другъ другу руки и пошли къ телѣжкѣ.

— Вы умѣете править? — спросилъ жирный парень.

— Гораздъ былъ въ старину, не знаю, какъ теперь, — отвѣчалъ Самуэль.

— И прекрасно, извольте получить, — сказалъ жирный парень, вручая ему возжи и указывая на дорогу. — Путь гладкій, какъ стрѣла: не ошибетесь.

Съ этими словами жирный парень улегся вдоль телѣги подлѣ трески и, положивъ подъ голову, вмѣсто подушки, боченокъ съ устрицами, немедленно погрузился въ сладкій сонъ.

— Вотъ тебѣ разъ, навязали на шею славнаго дѣтину! — воскликнулъ Самуэль. — Онъ ужъ и храпитъ, провалъ его возьми! — Эй, ты, молодой лунатикъ!

Но и послѣ троекратныхъ возгласовъ, молодой лунатикъ не обнаружилъ ни малѣйшихъ признаковъ присутствія сознанія въ своемъ тучномъ организмѣ.

— Дѣлать нечего, пусть его дрыхнетъ.

Проговоривъ эту сентенцію, м-ръ Уэллеръ сѣлъ на облучекъ, дернулъ возжами и погналъ старую клячу по гладкой дорогѣ на Дингли-Делль.

Между тѣмъ м-ръ Пикквикъ и его друзья, сообщившіе дѣятельную циркуляцію своей крови, весело продолжали свой путь по гладкимъ и жесткимъ тропинкамъ. Воздухъ былъ холодный и сухой, трава заманчиво хрустѣла подъ джентльменскими ногами, сѣдые сумерки приближались съ каждою минутой: все это, вмѣстѣ взятое, со включеніемъ пріятной перспективы отдыха и угощеній на гостепріимной мызѣ, сообщило самое счастливое настроеніе мыслямъ и чувствамъ беззаботныхъ джентльменовъ. Прогулка на уединенномъ полѣ имѣла столько поэтическихъ сторонъ, что ученый мужъ былъ бы, пожалуй, не прочь скинуть шинель и даже играть въ чехарду съ плѣнительнымъ увлеченіемъ рѣзваго юноши, и еслибъ м-ръ Топманъ предложилъ ему свою спину, мы нисколько не сомнѣваемся, что м-ръ Пикквикъ принялъ бы это предложеніе съ неподдѣльнымъ восторгомъ.

Однакожъ м-ръ Топманъ, сверхъ всякаго ожиданія, былъ далекъ отъ подобной мысли, и почтенные друзья продолжали свой путь степенно, съ философскимъ глубокомысліемъ разсуждая о многихъ назидательныхъ предметахъ. Лишь только путешественники повернули въ просѣку, которая должна была по прямой линіи привести ихъ на Меноръ-Фармъ, передъ ними вдругъ раздался смѣшанный гулъ многихъ голосовъ, и, прежде чѣмъ можно было догадаться, кому принадлежатъ эти голоса, они очутились въ самомъ центрѣ многочисленной компаніи, которая, повидимому, ожидала прибытія столичныхъ гостей.

— Ура! Ура! Ура!

Такъ голосилъ старикъ Уардль, и ученый мужъ мгновенно понялъ, изъ чьей груди выходили эти звуки.

Компанія въ самомъ дѣлѣ была многочисленная. Прежде всего рисовался въ ней самъ м-ръ Уардль, обнаружившій съ перваго раза энергическіе признаки разгула и совершеннаго довольства самимъ собою. Потомъ, были тутъ миссъ Арабелла и вѣрный ея спутникъ, м-ръ Трундль. За ними, наконецъ, выступали стройнымъ хороводомъ миссъ Эмилія и около дюжины молодыхъ дѣвицъ, гостившихъ на мызѣ по поводу свадьбы, которая должна была совершиться на другой день. Всѣ были веселы, счастливы и довольны.

При такихъ обстоятельствахъ церемонія представленія совершилась очень скоро, или, лучше сказать, представленіе какъ-то послѣдовало само собою, безъ всякихъ предварительныхъ церемоній. Минутъ черезъ десять, м-ръ Пикквикъ былъ здѣсь какъ дома, и на первый разъ съ отеческою нѣжностью перецѣловалъ всѣхъ дѣвицъ отъ первой до послѣдней. Нѣкоторыя, однакожъ, нашли, что старикашка черезчуръ назойливъ, и, когда вся компанія подошла къ плетню, составлявшему изгородь усадьбы, одна молодая дѣвушка, съ миніатюрными ножками, обутыми въ миніатюрныя ботинки, никакъ не соглашалась перелѣзть черезъ плетень, пока будетъ смотрѣть на нее м-ръ Пикквикъ, и на этомъ законномъ основаніи, приподнявъ на нѣсколько дюймовъ свое платье, она простояла минутъ пять на камнѣ передъ плетнемъ, до тѣхъ поръ, пока столичные гости вдоволь налюбовались ея рѣдкими ботинками и ножками. М-ръ Снодграсъ, при этой переправѣ, предложилъ свои услуги миссъ Эмиліи, причемъ каждый замѣтилъ, что переправа ихъ продолжалась слишкомъ долго. М-ръ Винкель между тѣмъ хлопоталъ около черноглазой дѣвушки въ миніатюрныхъ мѣховыхъ полусапожкахъ, которая повидимому, боялась и кричала больше всѣхъ, когда ловкій джентльменъ пересаживалъ ее черезъ плетень.

Все это было и казалось удивительно забавнымъ. Когда, наконецъ, всѣ трудности переправы были побѣждены безъ всякихъ дальнѣйшихъ приключеній, и компанія выступила на открытое поле, старикъ Уардль извѣстилъ м-ра Пикквика, что они только-что ходили ревизовать мебель и всѣ принадлежности домика, гдѣ молодая чета должна была поселиться послѣ святокъ, причемъ женихъ и невѣста стыдливо потупили головы и зардѣлись самымъ яркимъ румянцемъ. Въ эту же пору молодая дѣвушка съ черными глазами и мѣховыми полусапожками шепнула что-то на ухо миссъ Эмиліи и бросила лукавый взглядъ на м-ра Снодграса, причемъ Эмилія, румяная какъ роза, назвала свою подругу глупой дѣвчонкой, a м-ръ Снодграсъ, скромный и стыдливый, какъ всѣ великіе геніи и поэтическія натуры, почувствовалъ въ глубинѣ души, что кровь чуть-ли не прихлынула къ самымъ полямъ его шляпы. Въ эту минуту онъ искренно желалъ, чтобъ вышерѣченная дѣвица съ черными глазами, лукавымъ взглядомъ и мѣховыми полусапожками удалилась на тотъ край свѣта.

И ужъ если такимъ образомъ все катилось какъ по маслу на открытомъ полѣ, можно заранѣе представить, какой пріемъ нашли столичные джентльмены въ самыхъ предѣлахъ счастливаго хутора, подъ гостепріимной кровлей старика Уардля. Даже слуги и служанки растаяли отъ удовольствія, при взглядѣ на добродушную фигуру ученаго мужа, a миссъ Эмма бросила полугнѣвный и вмѣстѣ плѣнительно-очаровательный взглядъ на м-ра Топмана, причемъ озадаченный джентльменъ невольно всплеснулъ руками, и радостный крикъ самъ собою вырвался изъ его груди.

Старая леди сидѣла въ праздничномъ костюмѣ на своемъ обыкновенномъ мѣстѣ въ гостиной; но видно было по всему, что она находилась въ чрезвычайно раздраженномъ состояніи духа, и это естественнымъ образомъ увеличивало ея глухоту. Она не выходила никогда изъ своей степенной роли и, какъ обыкновенно бываетъ съ особами ея преклонныхъ лѣтъ, сердилась почти всякій разъ, когда молодые люди въ ея присутствіи позволяли себѣ удовольствія, въ которыхъ сама она не могла принимать непосредственнаго участія. Поэтому теперь она сидѣла въ своихъ креслахъ, выпрямивши насколько могла свой станъ, и бросала во всѣ стороны гордые и грозные взгляды.

— Матушка, — сказалъ Уардль, — рекомендую вамъ м-ра Пикквика. Вы вѣдь помните его?

— Много чести и слишкомъ много хлопотъ, если ты заставишь меня помнить обо всѣхъ, кто здѣсь бываетъ, — отвѣчала старая леди съ большимъ достоинствомъ.

— Но вы еще недавно, матушка, играли съ нимъ въ карты. Развѣ забыли?

— Нечего объ этомъ толковать. М-ръ Пикквикъ не станетъ думать о такой старухѣ, какъ я. Можешь оставить его въ покоѣ. Никто, разумѣется, не помнитъ и не заботится обо мнѣ, и это въ порядкѣ вещей.

Здѣсь старая леди тряхнула головой и принялась разглаживать дрожащими руками свое шелковое платье сѣро-пепельнаго цвѣта.

— Какъ это можно, сударыня! — сказалъ м-ръ Пикквикъ. — Чѣмъ, позвольте спросить, я имѣлъ несчастіе заслужить вашъ гнѣвъ? Я нарочно пріѣхалъ изъ Лондона, чтобъ удостоиться вашей бесѣды, и сыграть съ вами партію въ вистъ. Мы съ вами должны показать примѣръ этой молодежи и протанцовать въ ея присутствіи менуэтъ, чтобъ она поучилась уважать стариковъ.

Старуха видимо повеселѣла, и черты ея лица быстро прояснились; но чтобъ не вдругъ выйдти изъ своей степенной роли, она отвѣтила довольно суровымъ тономъ:

— Не слышу.

— Полноте, матушка, — сказалъ Уардль, — м-ръ Пикквикъ говоритъ громко, и y васъ есть слуховой рожокъ. Не сердитесь на насъ. Вспомните Арабеллу: бѣдняжка и безъ того упала духомъ. Вы должны развеселить ее.

Не было никакихъ сомнѣній, что старуха разслышала ясно слова сына, потому что губы ея дрожали, когда онъ говорилъ. Но старость, какъ и дѣтство, имѣетъ свои маленькіе капризы, и почтенная мать семейства не вдругъ хотѣла отстать отъ своей роли. Поэтому она принялась разглаживать свое платье и, повернувшись къ м-ру Пикквику, проговорила:

— Ахъ, м-ръ Пикквикъ, молодые люди теперь совсѣмъ не то, что прежде, когда я сама была молодой дѣвицей.

— Въ этомъ, сударыня, не можетъ быть ни малѣйшаго сомнѣнія, — отвѣчалъ м-ръ Пикквикъ, — и вотъ почему я особенно дорожу тѣми немногими особами, въ которыхъ еще остались проблески нашей почтенной старины.

Говоря это, м-ръ Пикквикъ ласково подозвалъ къ себѣ миссъ Арабеллу и, напечатлѣвъ поцѣлуй на ея щекѣ, попросилъ ее сѣсть на маленькой скамейкѣ y ногъ старушки. Было ли то выраженіе любящей физіономіи, когда внучка бросила нѣжный взглядъ на лицо своей бабушки, или старая леди невольно уступила могущественному вліянію рѣчей великаго мужа, только на этотъ разъ лицо ея совершенно прояснилось, и она уже не думала болѣе скрывать восторговъ своего сердца. Не сдѣлавъ никакихъ замѣчаній на слова м-ра Пикквика, старушка бросилась на шею своей внучки, и весь остатокъ ея гнѣва окончательно испарился въ потокѣ безмолвныхъ слезъ.

Беззаботно, игриво и совершенно счастливо прошелъ этотъ вечеръ, оставшійся навсегда въ памяти ученаго мужа и занявшій нѣсколько блистательныхъ страницъ въ дѣловыхъ отчетахъ его клуба. Степенно, чинно и торжественно списывались и записывались ремизы, когда м-ръ Пикквикъ игралъ въ карты съ почтенной матерью семейства; шумно и буйно веселились молодые люди за круглымъ столомъ, въ почтительномъ отдаленіи отъ стариковъ.

Въ глухую полночь дамы разошлись по своимъ спальнямъ; но долго и послѣ нихъ обходили круговую пуншевые стаканы и бокалы съ искрометнымъ; и здоровъ былъ сонъ всей честной компаніи, и радужно-плѣнительны были ея грезы. Достойно замѣчанія, что м-ръ Снодграсъ бредилъ всю ночь о миссъ Эмиліи Уардль, между тѣмъ какъ сонныя видѣнія м-ра Винкеля имѣли главнѣйшимъ образомъ весьма близкое отношеніе къ чернымъ глазамъ, лукавой улыбкѣ и мѣховымъ полусапожкамъ одной молодой дѣвицы.

Поутру на другой день м-ръ Пикквикъ проснулся очень рано. Его пробудилъ смутный гулъ разныхъ голосовъ и стукъ многочисленныхъ шаговъ. Суматоха была такого рода, что и жирный толстякъ пробудился отъ своего тяжелаго сна. Не снимая ночной ермолки съ нарядными кисточками, м-ръ Пикквикъ сѣлъ на краю постели, повѣсилъ голову и углубился въ размышленія. Надлежало разгадать, отчего происходилъ въ домѣ такой необыкновенный шумъ. Женская прислуга и молодыя дѣвушки, гостившія на хуторѣ, бѣгали взадъ и впередъ, требовали иголокъ, нитокъ, горячей воды, мыла, помады, и ученый мужъ разслышалъ нѣсколько разъ весьма странныя изрѣченія въ родѣ слѣдующихъ: "Приколите, моя милая, подтяните, завяжите, пригладьте, заснуруйте, вотъ такъ, спасибо, душенька". — "Что бы это значило?" — думалъ м-ръ Пикквикъ. — "Не пожаръ ли?" Но углубляясь постепенно въ сущность предмета, онъ припомнилъ, наконецъ, что сегодня свадьба, и что, стало быть, молодыя дѣвицы занимаются своимъ туалетомъ. На этомъ основаніи, онъ самъ поспѣшилъ одѣться въ свой праздничный костюмъ и немедленно сошелъ въ столовую.

Невозможно описать, съ какимъ волненіемъ и суетливостью бѣгала по всему дому женская прислуга, перетянутая въ струнку въ своихъ розовыхъ муслиновыхъ платьицахъ. Старая леди величественно выступала теперь въ своемъ парчевомъ платьѣ, не видавшемъ лѣтъ двадцать сряду дневного свѣта, за исключеніемъ тѣхъ, весьма немногихъ лучей, которые насильственно прокрадывались черезъ щели корзинки, гдѣ покоился этотъ форменный нарядъ. М-ръ Трундль, украшенный высокимъ перомъ, былъ, казалось, въ тревожномъ и нервозномъ состояніи духа. Достопочтенный хозяинъ дома и отецъ невѣсты употреблялъ, повидимому, энергическія усилія казаться беззаботнымъ и веселымъ, но слѣды явнаго безпокойства тѣмъ не менѣе выражались на его лицѣ. Всѣ молодыя дѣвушки находились въ волненіи и были въ бѣлыхъ кисейныхъ платьяхъ, за исключеніемъ двухъ или трехъ, которыя должны были присутствовать наверху, при туалетѣ невѣсты, въ качествѣ ея дружекъ. Пикквикисты рисовались въ парадныхъ блестящихъ костюмахъ, сшитыхъ по послѣдней модѣ и обновленныхъ теперь въ первый разъ. Передъ домомъ на лугу съ самаго разсвѣта собрались цѣлыя полчища принадлежащихъ къ мызѣ ребятишекъ, взрослыхъ парней и мужей, шляпы которыхъ были украшены перьями, a петлицы сюртуковъ цвѣточками: все это кричало и ревѣло дружнымъ хоромъ, и все провозглашало многая лѣта достопочтенному Уардлю, его чадамъ и домочадцамъ. Коноводомъ этой толпы, само собою разумѣется, былъ не кто другой, какъ м-ръ Самуэль Уэллеръ, который въ одну ночь пріобрѣлъ всеобщую извѣстность на Дингли-Делль, какъ будто онъ и родился на этой мызѣ.

Свадьба весьма часто служитъ источникомъ остроумія и шутокъ для многихъ веселыхъ особъ; но мы, съ своей стороны, не находимъ въ этомъ обстоятельствѣ ни малѣйшаго повода для какой бы то ни было потѣхи. Мы разумѣемъ собственно вѣнчальный обрядъ, и покорнѣйше просимъ принять къ свѣдѣнію, что мы душевно ненавидимъ всѣ скрытые или явные сарказмы, которымъ подвергается супружеская жизнь. Много радостей и удовольствій встрѣчаютъ молодые люди въ день своей свадьбы; но и многія заботы тяжелымъ бременемъ падаютъ на ихъ сердце. Невѣста покидаетъ родительскій домъ навсегда, тотъ домъ, гдѣ впервые испытала она радость и горе жизни, гдѣ развились въ ея сердцѣ чувства преданности и любви къ милымъ особамъ, связаннымъ съ нею узами родства и дружбы — и вотъ, не далѣе какъ сегодня, уйдетъ она въ чужую семью, съ тѣмъ, чтобы продолжать путь своей жизни въ кругу невѣдомыхъ людей… Что тутъ смѣшного, милостивые государи? Молодая дѣвушка груститъ, тоскуетъ, розы вянутъ на ея щекахъ, и горькія слезы льются изъ ея глазъ, когда оставляетъ она родную семью: все это естественныя чувства, которыя отнюдь не могутъ служить предметомъ комическихъ сценъ. Я не стану ихъ описывать, потому что не хочу набрасывать печальный колоритъ на эту главу.

Скажемъ вкратцѣ, что все шло, какъ слѣдуетъ, и все окончились благополучно. Бракосочетаніе совершалъ старый пасторъ въ приходской церкви Дингли-Делль, и на одной изъ страницъ метрической книги до сихъ поръ блеститъ имя м-ра Пикквика, подписавшагося въ качествѣ свидѣтеля со стороны жениха. Молодая дѣвушка съ черными глазами подписалась весьма нетвердою и дрожащею рукой, такъ что едва могли разобрать ея имя. Почеркъ миссъ Эмиліи и другой невѣстиной подруги тоже чрезвычайно неразборчивъ. Волненіе, вѣроятно, было общее, хотя молодыя дѣвушки, по выходѣ изъ церкви, согласились вообще, что тутъ, собственно говоря, ничего нѣтъ страшнаго. Правда, черноглазая дѣвица, щеголявшая наканунѣ въ мѣховыхъ полусапожкахъ, объявила м-ру Винкелю, что она ни за что не согласится испытать сама на себѣ такіе ужасы; но мы имѣемъ причины думать, что въ этомъ случаѣ она нѣсколько покривила душой.

По окончаніи бракосочетанія, м-ръ Пикквикъ привѣтствовалъ новобрачныхъ поздравительною рѣчью и, при этомъ поздравленіи, возложилъ на невѣсту богатые золотые часы съ богатѣйшею цѣпочкой, которую, до настоящей минуты, не созерцалъ еще ни одинъ смертный, кромѣ ювелира, продавшаго ученому мужу эту драгоцѣнность. Вслѣдъ за рѣчью м-ра Пикквика загудѣлъ старый церковный колоколъ, и вся компанія отправилась домой, гдѣ приготовленъ былъ роскошный завтракъ.

— Эй, ты, сонуля! Куда поставить эти подовые пирожки? — сказалъ м-ръ Уэллеръ жирному парню, когда они вмѣстѣ съ нимъ накрывали на столъ.

— Вотъ сюда, — отвѣчалъ толстякъ, указывая на середину стола.

— Очень хорошо, — сказалъ Самуэль, — все теперь y насъ въ порядкѣ, какъ слѣдуетъ быть на свадьбѣ. Святочные пироги, поросенокъ, джентльменскій соусъ, философскія трюфли, богатырскія устрицы… наше почтеніе, кушай да облизывайся!

Проговоривъ это, м-ръ Уэллеръ поклонился съ комическою важностью и, отступивъ шага два назадъ, принялся любоваться на симетрическій порядокъ, въ какомъ были разставлены джентльменскія блюда. Въ эту минуту новобрачные, сопровождаемые многочисленной свитой, воротились изъ церкви.

— Уардль, — сказалъ м-ръ Пикквикъ, усаживаясь за столъ, — въ честь этого счастливаго событія мы тяпнемъ по стаканчику вина.

— Хорошо, дружище, хорошо! — отвѣчалъ м-ръ Уардль. — Эй, Джой!.. ахъ, проклятый, онъ кажется заснулъ.

— Совсѣмъ нѣтъ, я не сплю, — отвѣчалъ жирный парень, выскакивая изъ отдаленнаго угла, гдѣ онъ пожиралъ святочный пирогъ съ такою жадностью и поспѣшностью, которая въ совершенствѣ противорѣчила медленнымъ и обдуманнымъ движеніямъ этого интереснаго молодого человѣка.

— Стаканъ вина м-ру Пикквику!

— Слушаю, сэръ.

Наполнивъ и подавъ стаканъ, жирный парень удалился за стулъ своего господина, и принялся наблюдать оттуда веселую игру джентльменскихъ вилокъ и ножей съ какою-то дикою и мрачною радостью, которая была совершенно оригинальна въ своемъ родѣ. Ни одинъ кусокъ съ джентльменскаго блюда не ускользалъ, повидимому, отъ его жаднаго вниманія, и, казалось, онъ въ своемъ воображеніи глоталъ его съ величайшею жадностью.

— Благослови васъ Богъ, старый товарищъ! — воскликнулъ м-ръ Пикквикъ.

— Многая лѣта вамъ, любезный другъ! — воскликнулъ м-ръ Уардль.

И они чокнулись другъ съ другомъ отъ полноты сердечнаго восторга.

— М-съ Уардль, — сказалъ м-ръ Пикквикъ, — не мѣшаетъ намъ, старымъ людямъ, въ честь этого радостнаго событія выпить всѣмъ по рюмкѣ вина.

Старушка была, казалось, погружена въ глубокую думу. — Она сидѣла на переднемъ концѣ стола, окруженная съ одной стороны новобрачною четою, a съ другой особой м-ра Пикквика, который рѣзалъ святочный пирогъ. Но лишь только м-ръ Пикквикъ началъ говорить, она мигомъ поняла смыслъ его рѣчи и тотчасъ-же выпила полную рюмку за его долголѣтіе и благоденствіе и счастье… Затѣмъ, достопочтенная праматерь семейства, одушевленная стародавними воспоминаніями, представила собранію полный и удовлетворительный отчетъ о собственной своей свадьбѣ, и о томъ, какіе длинные шлейфы носились въ ея время, и какъ щеголяли на высокихъ каблучкахъ, и какъ блистала въ тогдашнемъ свѣтѣ прекрасная леди Толлинглауеръ, умершая лѣтъ за сорокъ назадъ, и какъ случилась съ нею одна прелюбопытная исторія, которую, тоже во всей подробности, разсказала теперь достопочтенная праматерь семейства, причемъ она хохотала отъ всей души, и всѣ молодыя дѣвицы тоже хохотали отъ чистаго сердца, потому что никакъ не могли взять въ толкъ, о чемъ разсуждаетъ grande maman. 3aмѣтивъ, что ея разсказъ производитъ всеобщую веселость, старая леди засмѣялась вдесятеро веселѣе и громче и, для общаго назиданія, сообщила еще предиковинную исторію о старинныхъ робронахъ, причемъ опять молодыя дѣвушки залилсь самымъ задушевнымъ смѣхомъ. Наконецъ, ученый мужъ довершилъ трудную операцію со святочнымъ пирогомъ, раздробивъ его на равные куски, по числу гостей. Молодыя дѣвушки, какъ и слѣдуетъ, прятали отъ своихъ порцій по маленькому кусочку, чтобы вечеромъ, когда придетъ пора ложиться спать, спрятать ихъ подъ свои подушки, отчего каждая изъ нихъ должна была увидѣть во снѣ своего будущаго суженаго-ряженаго. Всѣ замѣтили продѣлки молодыхъ дѣвицъ, и всѣ закатились опять плѣнительно-востор. еннымъ смѣхомъ.

— М-ръ Миллеръ, — сказалъ м-ръ Пикквикъ своему старому знакомцу, черноволосому и краснощекому джентльмену, сидѣвшему подлѣ него, — м-ръ Миллеръ, рюмку вина съ вами, если позволите.

— Съ величайшимъ удовольствіемъ, м-ръ Пикквикъ, — отвѣчалъ краснощекій джентльменъ торжественнымъ тономъ.

— Включите и меня, господа, — сказалъ пасторъ.

— И меня, — перебила его жена.

— И меня, и меня, — закричали двѣ бѣдныхъ родственницы на противоположномъ концѣ стола, которыя кушали съ завиднымъ аппетитомъ и смѣялись при каждомъ остроумномъ словѣ.

М-ръ Пикквикъ выразилъ свое душевное удовольствіе, и глаза его заискрились лучезарнымъ восторгомъ.

— Милостивыя государыни и милостивые государи, — вдругъ заговорилъ ученый мужъ, быстро поднимаясь съ мѣста

— Слушайте, слушайте! слушайте, слушайте! слушайте, слушайте! — завопилъ м-ръ Уэллеръ, въ припадкѣ отчаяннаго энтузіазма.

— Позвать сюда всѣхъ слугъ и служанокъ! — закричалъ м-ръ Уардль, предотвращая такимъ образомъ публичный выговоръ, который, безъ сомнѣнія, Самуэль Уэллеръ неизбѣжно долженъ былъ получить отъ своего господина. — Пусть они выпьютъ по стакану вина за здоровье новобрачныхъ. Ну, Пикквикъ, продолжайте!

И среди торжественнаго молчанія, прерываемаго только шепотомъ служанокъ, ученый мужъ началъ такимъ образомъ:

— Милостивыя государыни и милостивые государи… нѣтъ, къ чему я стану обращаться къ вамъ съ этимъ церемоннымъ титуломъ? Я стану называть васъ лучше друзьями, мои милые друзья, если только дамы позволятъ мнѣ эту вольность…

Громкія рукоплесканія всѣхъ джентльменовъ и леди пріостановили на нѣсколько минутъ великолѣпную рѣчь ученаго мужа. Черноглазая дѣвица объявила, между прочимъ, что она готова расцѣловать краснорѣчиваго оратора, и, когда м-ръ Винкель вызвался напередъ самъ получить эти поцѣлуи для передачи ихъ м-ру Пикквику въ качествѣ депутата, ему отвѣчали: — "Ступайте прочь", но въ тоже время выразительные взоры черноглазой дѣвушки говорили очень ясно: — "Останься, сдѣлай милость…"

— Милые мои друзья, — началъ опять м-ръ Пикквикъ, — съ позволенія вашего, я намѣренъ въ настоящемъ случаѣ предложить общій тостъ за здоровье жениха и невѣсты!.. Благослови ихъ Богъ! (Рукоплесканія и слезы). Я убѣжденъ и даже, могу сказать, искренно увѣренъ, что юный другъ мой, м-ръ Трундель, отличается превосходнѣйшими качествами ума и сердца; Что-жъ касается до юной супруги, всѣмъ и каждому извѣстно, что эта очаровательная дѣвица владѣетъ всѣми средствами перенести въ новую сферу жизни то счастіе, которое въ продолженіе двадцати лѣтъ она безпрестанно распространяла вокругъ себя въ родительскомъ домѣ.

Здѣсь раздались оглушительно-громовые залпы и неистовый ревъ жирнаго парня. Для возстановленія порядка, м-ръ Уэллеръ принужденъ былъ вывести его за шиворотъ изъ залы. М-ръ Пикквикъ продолжалъ:

— О, какъ бы я желалъ возвратить назадъ истекшіе годы своей молодости, чтобы сдѣлаться супругомъ ея плѣнительно-очаровательной сестрицы! (Громкія рукоплесканія). Но что прошло, того не возвратитъ никакая человѣческая сила. Благодарю судьбу и за то, что мнѣ, по своимъ лѣтамъ, позволительно называть ее своею дочерью, и, конечно, теперь никто не станетъ обвинять меня въ пристрастіи, если скажу, что я люблю и уважаю обѣихъ дѣвицъ и равномѣрно удивляюсь ихъ талантамъ (Рукоплесканія, рыданія и вздохи). Отецъ невѣсты, добрый другъ нашъ, есть человѣкъ благородный въ тѣснѣйшемъ смыслѣ слова, и я горжусь тѣмъ, что имѣю счастье быть съ нимъ знакомымъ (оглушительный залпъ одобреній). Онъ великодушенъ, мягкосердъ, правдивъ и честенъ, какъ древній спартанецъ, гостепріименъ, какъ… какъ…

Но шумный восторгъ бѣдныхъ родственниковъ и рыданія двухъ пожилыхъ особъ не позволили оратору докончить свое счастливое сравненіе.

— Благослови его Всевышній, и пусть его совершеннѣйшая дочь наслаждается всѣми душевными и тѣлесными благами, какихъ онъ самъ желаетъ для нея, и да цвѣтетъ его собственное счастье на многая лѣта! (Оглушительный и дружный залпъ рукоплесканій). Итакъ, милые мои друзья, этотъ кубокъ за здравіе и благоденствіе добродѣтельнаго семейства!

Такъ великій человѣкъ окончилъ свою рѣчь среди бури и грома одобрительныхъ залповъ. Послѣдовали тостъ за тостомъ. Старикъ Уардль пилъ здоровье м-ра Пикквика; м-ръ Пикквикъ пилъ здоровье старика Уардля, и затѣмъ оба они выпили еще по бокалу за долгоденствіе достопочтенной праматери семейства. М-ръ Снодграсъ въ поэтическихъ выраженіяхъ предложилъ тостъ въ честь м-ра Уардля, на что м-ръ Уардль учтиво отвѣчалъ тостомъ въ честь поэта Снодграса. Одинъ изъ бѣдныхъ родственниковъ, быстро поднявшись съ мѣста, провозгласилъ здоровье м-ра Топмана, и примѣру его немедленно послѣдовали два другіе родственника, предложившіе тостъ въ честь и славу м-ра Винкеля. Все веселилось, пило и кричало напропалую, до тѣхъ поръ, пока бѣдные родственники, нагруженные черезъ-чурь избытками заздравнаго нектара, внезапно очутились подъ столомъ, откуда, не безъ нѣкоторыхъ усилій, вытащилъ ихъ м-ръ Уэллеръ. Это было сигналомъ къ окончанію веселаго утренняго пира.

Чтобы освободиться отъ вліянія винныхъ паровъ, всѣ гости мужескаго пола, по предложенію м-ра Уардля, предприняли веселую прогулку миль на двадцать отъ Дингли-Делль. Это произвело ожидаемый эффектъ, и къ обѣду всѣ желудки приготовились снова для воспринятія заздравныхъ тостовъ. Но бѣдные родственники не могли уже никакими судьбами участвовать ни въ прогулкѣ, ни въ обѣдѣ: ихъ уложили на цѣлыя сутки въ мягкія постели, и они покоились безпробуднымъ сномъ. Слуги и служанки продолжали веселиться подъ непосредственной командой м-ра Уэллера; жирный парень ѣлъ, пилъ и спалъ, сколько его душѣ было угодно.

За обѣдомъ опять веселились всѣ и каждый; но уже никто не проливалъ радостныхъ слезъ. Было шумно, игриво и даже поэтически буйно. Затѣмъ наступилъ десертъ, a за десертомъ чай и кофе. Скоро наступилъ балъ — свадебный балъ.

Парадною залою на Меноръ-Фармѣ была длинная, обитая черными панелями комната съ двумя огромными мраморными каминами, украшенными затѣйливой рѣзьбою въ старинномъ вкусѣ. На верхнемъ концѣ залы, въ тѣнистой бесѣдкѣ, прикрытой со всѣхъ сторонъ остролистникомъ и елкой, засѣдали два скрипача и одинъ арфистъ, ангажированные изъ Моггльтона къ этому торжественному дню. На окнахъ, маленькихъ столахъ передъ зеркалами и каминныхъ полкахъ стояли серебряные массивные канделябры, каждый о четырехъ ручкахъ. Свѣчи горѣли ярко на потолочной люстрѣ и стѣнныхъ кенкетахь, огонь привѣтливо пылалъ въ каминахъ, и веселые голоса, сопровождаемые беззаботнымъ смѣхомъ, раздавались изъ конца въ конецъ. Все было великолѣпно.

Но особенно содѣйствовалъ къ украшенію этой торжественной сцены — опять и опять м-ръ Пикквикъ, явившійся въ собраніе безъ своихъ штиблетъ, почти въ первый разъ, какъ могли запомнить его почтенные друзья.

— Ты ужъ не хочешь ли танцовать, любезный другъ, спросилъ Уардль.

— A что? разумѣется, хочу! — отвѣчалъ м-ръ Пикквикъ. — Я, какъ видишь, и нарядился для танцевъ.

И ученый мужъ обратилъ вниманіе пріятеля на свои блестящіе шелковые чулки и узенькіе башмачки щегольского фасона.

— Какъ! Вы въ шелковыхъ чулкахъ? — возгласилъ м-ръ Топманъ шутливо-любезнымъ тономъ.

— Почему-же нѣтъ, сэръ, почему-же нѣтъ? — возразилъ м-ръ Пикквикъ, круто поворачиваясь къ своему сочлену.

— Ну, конечно, я не вижу причины, почему вамъ не носить шелковыхъ чулокъ, — отвѣчалъ м-ръ Топманъ.

— И не увидите, сэръ, надѣюсь, что не увидите, — сказалъ м-ръ Пикквикъ полусуровымъ тономъ.

М-ръ Топманъ хотѣлъ засмѣяться; но разсудилъ, что дѣло можетъ принять серьезный оборотъ; поэтому онъ принялъ степенный видъ и проговорилъ:

— Хорошіе узоры!

— Надѣюсь, что не дурны, — отвѣчалъ м-ръ Пикквикъ, устремивъ на него проницательный взглядъ. — Смѣю думать, сэръ, вы ничего не находите экстраординарнаго въ этихъ чулкахъ, разсматриваемыхъ съ джентльменской точки зрѣнія?

— О, разумѣется, ничего, какъ честный человѣкъ, будьте въ этомъ увѣрены! — отвѣчалъ м-ръ Топманъ.

Съ этими словами онъ поспѣшилъ отойдти прочь, и физіономія м-ра Пикквика мгновенно озарилась лучомъ радостной улыбки.

— Ну, все ли готово? — сказалъ м-ръ Пикквикъ.

Онъ рисовался впереди съ праматерью семейства, и волнуемый нетерпѣливымъ ожиданіемъ, уже сдѣлалъ четыре фальшивыхъ прыжка.

— Все, дружище, — сказалъ Уардль. — Начинай.

Скрипки запилили, арфа расходилась, и м-ръ Пикквикъ принялся выдѣлывать замысловатую филуру; но вдругъ вся танцующая компанія захлопала руками, и нѣсколько особъ закричали въ одинъ голосъ:

— Остановитесь, остановитесь!

— Что это значитъ? — спросилъ м-ръ Пикквикъ, продолжая вертѣться подъ мелодическіе звуки музыкальныхъ инструментовъ. Въ эту минуту, казалось, не могла остановить его никакая земная сила.

— Гдѣ Арабелла Алленъ? — закричали двѣнадцать голосовъ.

— Гдѣ Винкель? — прибавилъ м-ръ Топманъ.

— Здѣсь мы, — отвѣчалъ этотъ джентльменъ, выплывая изъ отдаленнаго угла съ своею прекрасною подругой:

Онъ былъ красенъ; но молодая дѣвица, съ черными глазами, была едва-ли не краснѣе своего кавалера.

— Какъ это странно, м-ръ Винкель, что вы не потрудились во время занять свое мѣсто! — сказалъ м-ръ Пикквикъ, угомонившійся, наконецъ, отъ своихъ эксцентрическихъ прыжковъ.

— Ничего тутъ страннаго нѣтъ, сэръ, — отвѣчалъ м-ръ Винкель.

— Конечно, конечно, извините, сэръ, — сказалъ м-ръ Пикквикъ, бросая выразительный взглядъ на миссъ Арабеллу и ея кавалера.

Но нечего было разсуждать о такихъ пустякахъ, потому что арфа и скрипка слишкомъ серьезно принялись за свое дѣло. М-ръ Пикквикъ, перегибаясь и забрасывая свою голову то направо, то налѣво, скрестился руками съ своей дамой и устремилъ свой путь на противоположный конецъ залы, a оттуда къ камину, и отъ камина къ дверямъ, гдѣ, въ самомъ разгарѣ танцовальнаго восторга, онъ долженъ былъ усадить въ кресла престарѣлую праматерь семейства и взять вмѣсто нея другую почтенную старушку, a тамъ еще другую нѣсколько помоложе, a за нею еще и еще другую, уже совсѣмъ молодую, которую, въ скоромъ времени, совершенно очаровалъ онъ потокомъ краснорѣчія и остроумныхъ любезностей, превосходящихъ всякое описаніе. Все кружилось, вертѣлось и порхало съ увлеченіемъ беззаботной молодости, и все удивлялось необыкновенной изворотливости и ловкости ученаго мужа, который всѣмъ и каждому доказалъ осязательно-нагляднымъ образомъ, что истинно-великій человѣкъ можетъ постигать съ одинаковымъ совершенствомъ и науку со всей ея таинственной глубиною, и танцовальное искусство со всѣми его прелестями.

Прежде, чѣмъ м-ръ Пикквикъ утомился, новобрачная чета удалилась со сцены. Затѣмъ послѣдовалъ внизу великолѣпный ужинъ, и долго послѣ него веселые гости оставались въ столовой, провозглашая заздравные тосты одинъ за другимъ. Поутру, на другой день, когда м-ръ Пикквикъ воспрянулъ отъ глубокаго сна, въ головѣ его возникло смутное воспоминаніе, что онъ въ откровенной и дружелюбной бесѣдѣ, пригласилъ наканунѣ къ себѣ въ Лондонъ около сорока пяти особъ, для которыхъ обѣщался устроить роскошный обѣдъ въ гостинницѣ "Коршуна и Джорджа": обстоятельство, послужившее для него яснымъ доказательствомъ, что заздравные тосты содѣйствовали наканунѣ помраченію его мозга.

— Я слышалъ, моя милая, что ваши хозяева со всѣми гостями будутъ играть сегодня на кухнѣ? — спросилъ Самуэль Уэллеръ миссъ Эмму.

— Да, м-ръ Уэллеръ, это ужъ такъ всегда бываетъ y насъ въ первый день святокъ, — отвѣчала миссъ Эмма. — Хозяинъ каждый годъ, со всей точностью, соблюдаетъ этотъ обычай.

— Хозяинъ вашъ, должно быть, чудесный человѣкъ, — сказалъ м-ръ Уэллеръ.

— Да, ужъ такой чудесный, я вамъ скажу, просто разливанное море! — замѣтилъ жирный парень, вмѣшиваясь въ разговоръ. — Къ нынѣшнемму дню, напримѣръ, онъ откормилъ, м-ръ Уэллеръ, такую свинку… словомъ сказать, что въ ротъ, то спасибо.

— Ужъ и вы встали, любезный? — спросилъ Самуэль.

— Какъ же, м-ръ Уэллеръ, я уже успѣлъ и перекусить кое-чего.

— Хорошо, дружище, только знаете-ли что? — сказалъ м-ръ Уэллеръ выразительнымъ тономъ. — Бывали вы въ звѣринцѣ?

— Нѣтъ, не случалось; a что?

— Вы очень похожи, по своимъ ухваткамъ, на змѣя, котораго зовутъ удавомъ.

— Что-жъ такое? Это не бѣда, я полагаю.

— Конечно, не бѣда, да только, примѣромъ сказать, если вы безпрестанно будете все спать и ѣсть, съ вами, пожалуй, повторится одна весьма непріятная исторія, случившаяся съ однимъ старикомъ, который носилъ косу.

— Что же съ нимъ случилось? — спросилъ жирный парень испуганнымъ тономъ.

— Я разскажу, если хотите, — отвѣчалъ м-ръ Уэллеръ. — Прежде всего надобно знать, что онъ заплывалъ какъ откормленный боровъ и, наконецъ, растолстѣлъ до того, что цѣлыя сорокъ пять лѣтъ ни разу не могъ видѣть своихъ собственныхъ башмаковъ.

— Ахъ, какія страсти! — воскликнула Эмма.

— Да, моя милая, — продолжалъ м-ръ Уэллеръ, — и еслибъ, примѣромъ сказать, вздумалось вамъ изъ-за обѣденнаго стола показать ему свои ножки, онъ бы никакъ не увидалъ ихъ. Очень хорошо-съ. Былъ этотъ джентльменъ конторщикомъ по коммерческой части и обыкновенно хаживалъ въ свою контору каждый день съ прекраснѣйшею золотою цѣпочкой, которая выставлялась фута на полтора изъ его жилетнаго кармана, гдѣ лежали y него огромные золотые часы, столько же толстые, какъ самъ онъ, если, то-есть, судить пропорціонально. — "Вамъ бы ужъ лучше не носить сь собой этихъ часовъ", говорятъ однажды друзья этого стараго джентльмена. — "А почему?" говоритъ онъ. — "Потому, дескать", говорятъ они, "что ихъ могутъ украсть". — "Будто бы?" говоритъ онъ. — «Право», говорятъ они. — «Хорошо», говоритъ онъ, — "желалъ бы я видѣть вора, который бы вздумалъ покуситься на такую кражу: я и самъ, чорть побери, не могу ихъ вынуть изъ кармана, потому что карманъ узенькій, и конецъ часовой цѣпочки, для пущей безопасности, пришитъ къ подкладкѣ. Какъ скоро мнѣ надо справиться, какой часъ, я всегда завертываю по дорогѣ въ булочную и тамъ смотрю на часовую стрѣлку". — И вотъ, судари мои, похаживаетъ онъ съ своей напудренной косой, и посмѣивается, и смѣло выставляетъ свое брюшко впередъ, какъ будто самъ чортъ ему не братъ. Не было въ цѣломъ Лондонѣ ни одного карманнаго воришки, который бы не попыталъ своего счастья около этого стараго джентльмена; но цѣпочка его всегда держалась крѣпко на своемъ мѣстѣ и часы не шевелились, какъ будто приросли къ тѣлу. Каждый вечеръ онъ спокойно возвращался домой и хохоталъ на своемъ диванѣ до упада, такъ что напудренная его коса болталась, какъ маятникъ на стѣнныхъ часахъ. Однажды, наконецъ, выходитъ онъ опять на широкую улицу, идетъ по тротуару, вальяжно переваливаясь съ боку-на-бокъ, и вотъ, смѣю доложить, видитъ онъ карманнаго вора, который гуляетъ около него съ какимъ то мальчуганомъ, a y мальчугана голова, такъ сказать, то же что пивной котелъ. Разумѣется, старый джентльменъ угадалъ воришку съ перваго взгляда. — «Ну», говоритъ онъ "будетъ потѣха, чортъ ихъ побери: пусть попробуютъ счастья. Ни лысаго бѣса не поймаютъ". Проговоривъ это, онъ уже началъ ухмыляться, какъ вдругъ мальчишка, съ огромной башкой, отцѣпившись отъ своего товарища, разлетѣлся прямо на него и пырнулъ своимъ лбомъ въ самую середину его толстаго брюха, такъ что старый джентльменъ тутъ же упалъ навзничъ и растянулся по тротуару. — "Разбой, разбой!" кричалъ толстякъ. — «Ничего», говоритъ воръ, "все теперь въ порядкѣ: будь впередъ умнѣе и не безпокой понапрасну промышленныхъ людей." Ну, вы ужъ понимаете, сударыня, когда всталъ старый джентльменъ, въ карманѣ его не было ни цѣпочки, ни часовъ; a что всего хуже, желудокъ y него совсѣмъ пересталъ варить, да-таки просто ничего не варилъ до самаго послѣдняго конца. Такъ-то, молодой человѣкъ, перестаньте откармливать себя и зарубите себѣ на носу этотъ анекдотъ. Толстота къ добру не поведетъ.

По заключеніи этой сентенціи, оказавшей, повидимому, могущественное вліяніе на разнѣженныя чувства жирнаго парня, онъ и м-ръ Уэллеръ, въ сопровожденіи миссъ Эммы, направили свои шаги въ огромную кухню, гдѣ уже между тѣмъ собралось все джентльменское общество, слѣдуя ежегодному святочному обыкновенію, которое съ незапамятныхъ временъ исполнялось предками старика Уардля.

На потолкѣ этой кухни, въ самомъ ея центрѣ, старикъ Уардль повѣсилъ собственными руками огромную вѣтвь омелы, и эта знаменитая вѣтвь мгновенно подала поводъ къ самой восхитительной и отрадной сценѣ, гдѣ опять первая роль должна была принадлежать достославному основателю и президенту столичнаго клуба. Подбоченясь и расшаркиваясь обѣими ногами, м-ръ Пикквикъ ловко подлетѣлъ къ старой леди, взялъ ее за руку, подвелъ къ таинственной вѣтви и привѣтствовалъ свою даму со всею любезностью кавалера временъ леди Толлинглауеръ. Старая леди соблаговолила принять поцѣлуи великаго человѣка со всѣмъ достоинствомъ и важностью, приличною такому торжественному случаю; но молодыя дѣвицы, всѣ до одной, вздумали на первый разъ оказать рѣшительно сопротивленіе, потому, вѣроятно, что старинный обрядъ утратилъ свое первобытное значеніе въ ихъ глазахъ, или потому, что сопротивленіе ихъ естественнымъ образомъ могло возвысить цѣнность удовольствій отъ буквальнаго исполненія стариннаго обряда. Какъ бы то ни было, молодыя дѣвицы зашумѣли, засуетились, забарахтались, завизжали, забѣгали по всѣмъ угламъ и обращались ко всѣмъ возможнымъ уловкамъ, не думая, однакожъ, выбѣгать изъ кухни, что, конечно, всего легче и скорѣе могло бы каждую изъ нихъ освободить отъ назойливости неотвязчивыхъ джентльменовъ. Казалось, эта суматоха начинала уже надоѣдать нѣкоторымъ господамъ; но въ ту пору, когда, повидимому, пропадала всякая надежда на буквальное исполненіе обряда, дѣвицы вдругъ остановились какъ вкопанныя, и смиренно подставили свои розовыя щечки для джентльменскихъ поцѣлуевъ. М-ръ Винкель поцѣловалъ молодую дѣвушку съ черными глазами; м-ръ Снодграсъ приложилъ свои губы къ сахарнымъ устамъ миссъ Эмиліи Уардль; м-ръ Уэллеръ, не дожидаясь очереди стоять подъ святочнымъ кустомъ, перецѣловалъ всю прислугу женскаго пола, начиная съ миссъ Эммы. Бѣдные родственники цѣловали, кто кого попалъ, не разбирая ни возраста, ни пола. Старикъ Уардль стоялъ неподвижно и безмолвно, прислонившись спиною къ камину и обозрѣвая всю эту сцену съ неизрѣченнымъ наслажденіемъ. Жирный толстякъ оскалилъ зубы и пожиралъ святочный пирогъ.

Мало-по-малу все угомонилось и пришло въ обыкновенный порядокъ. Поцѣловавъ еще разъ достопочтенную праматерь семейства, м-ръ Пикквикъ величаво остановился подъ завѣтнымъ деревомъ, и мысли его, повидимому, погрузились въ созерцаніе золотого вѣка. Въ эту минуту, вдругъ, ни съ того, ни съ сего, молодая дѣвица съ черными глазами бросилась на шею великаго мужа и влѣпила самый звонкій поцѣлуй въ его лѣвую щеку. Оказалось, что это было условленнымъ сигналомъ, и прежде чѣмъ м-ръ Пикквикъ успѣлъ опомниться и вникнуть въ сущность дѣла, цѣлый хоръ веселыхъ дѣвицъ окружилъ его со всѣхъ сторонъ.

Умилительно и трогательно было видѣть, какъ великій человѣкъ стоялъ въ самомъ центрѣ этой цвѣтущей группы: его цѣловали въ лобъ, въ виски, въ подбородокъ, въ щеки и даже въ очки; но послѣ всѣхъ этихъ поцѣлуевъ, сопровождавшихся громкимъ смѣхомъ, открылась сцена еще болѣе трогательная и умилительная. Невидимая рука вдругъ сорвала очки съ его ученаго президентскаго носа и завязала ему глаза шелковымъ платкомъ: понуривъ голову и растопыривъ руки, м-ръ Пикквикъ переходилъ изъ угла въ уголъ и отъ одной стѣны къ другой, до тѣхъ поръ, пока не удалось ему поймать одного изъ бѣдныхъ родственниковъ, который уже потомъ все остальное время пробѣгалъ съ завязанными глазами. Послѣ жмурокъ, гдѣ м-ръ Пикквикъ оказалъ необыкновенную ловкость, наступила знаменитая игра въ "Хватай Дракона" [7], продолжавшаяся до тѣхъ поръ, пока всѣ дѣйствующія лица пережгли свои пальцы. Затѣмъ, среди кухни, явился великолѣпный столъ, гдѣ между прочимъ всѣ и каждый должны были угощать себя яблочнымъ виномъ, которое пѣнилось и кипѣло въ огромномъ сосудѣ изъ красной мѣди.

— Превосходно! — воскликнулъ м-ръ Пикквикъ, бросая вокругъ себя торжественные взоры. — Вотъ это ужъ подлинно можно назвать комфортомъ нашей незатѣйливой жизни.

— Мы неизмѣнно каждый годъ соблюдаемъ этотъ обычай, — сказалъ м-ръ Уардль. — Хозяева и слуги садятся всѣ вмѣстѣ за столомъ, и, въ ожиданіи полночи, обыкновенно разсказываетъ кто-нибудь старинную исторію. Трундель, возьми кочергу, любезный, и поправь огонь.

Миріады искръ посыпались отъ горящихъ головней, и яркое пламя изъ камина отразилось на всѣхъ лицахъ.

— Хотите ли, господа, я пропою вамъ пѣсню? — сказалъ м-ръ Уардль.

— Сдѣлай милость, — отвѣчалъ м-ръ Пикквикъ.

И м-ръ Уардль, наполнивъ кубокъ яблочной настойкой, пропѣлъ, къ удовольствію всей компаніи, святочную пѣснь, гдѣ доказывалось какъ дважды-два, что зима — самое лучшее изъ временъ года, a святки — лучшая недѣля во всей зимѣ. Залпъ рукоплесканій и заздравный тостъ, предложенный всѣмъ хоромъ, были достойною наградою для благороднаго пѣвца.

— Уфъ, какая демонская погода, господа! — сказалъ одинъ изъ гостей, заглянувшій въ окно.

— A что? — спросилъ Уардль.

— Снѣгъ валитъ хлопьями, вѣтеръ воетъ какъ голодный волкъ, и, кажется, подымается мятель.

— О чемъ это онъ говоритъ? — съ безпокойствомъ спросила старая леди. — Ужъ не случилось ли чего-нибудь.

— Нѣтъ, матушка, ничего, — отвѣчалъ Уардль, — Джемсъ замѣтилъ только, что на дворѣ поднимается вьюга. Отсюда даже слышно, какъ вѣтеръ реветъ черезъ трубу.

— Вотъ что! — сказала старая леди. — Помню, лѣтъ за пять передъ тѣмъ, какъ умереть твоему отцу, былъ такой-же сильный вѣтеръ, и снѣгъ почти залѣпилъ переднія окна. Въ тотъ самый вечеръ онъ еще разсказалъ намъ исторію о чертенятахъ, которые унесли старика Габріэля Грубба. Я это очень хорошо помню.

— О какой это исторіи говоритъ ваша матушка? — спросилъ м-ръ Пикквикъ.

— То есть, собственно говоря, никакой тутъ исторіи нѣтъ, любезный другъ. Фантазія довольно странная: ей пришелъ въ голову могильщикъ, о которомъ въ здѣшнемъ народѣ носятся слухи, будто чертенята занесли его въ какія-то невѣдомыя страны.

— Прошу покорно! — воскликнула старая леди. — Развѣ есть между вами безтолковыя головы, которыя не повѣрятъ этому разсказу? Прошу покорно! Ты еще ребенкомъ могъ слышать и знать, что все истинная правда. Вѣдь Грубба унесли?

— Ну, да матушка, я не сомнѣваюсь, если вамъ угодно, — съ улыбкой отвѣчалъ Уардль. видишь ли, другъ Пикквикъ, жилъ-былъ могильщикъ Груббъ, котораго занесли чертенята: вотъ тебѣ и вся исторія отъ начала до конца.

— О, нѣтъ, этимъ ты не отдѣлаешься, Уардль: я хочу слышать все, по порядку, и твоя обязанность разсказать намъ, какъ это было, и зачѣмъ, и почему.

Уардль улыбнулся и поспѣшилъ предложить заздравный тостъ, принятый всѣми съ одинаковымъ восторгомъ. Затѣмъ, когда всѣ глаза и уши обратились на него, онъ началъ разсказывать слѣд…

Однакожъ, надобно знать честь: эта глава и безъ того черезчуръ длинна. Мы совсѣмъ упустили изъ виду обязанность добросовѣстныхъ издателей и очевидно перешагнули черезъ барьеръ литературныхъ приличій. Итакъ, милостивые государыни и государи, начинается.-

Глава XXIX. и съ нею — повѣсть о могильщикѣ Груббѣ

Въ нѣкоторомъ славномъ городѣ, за нѣсколько сотенъ лѣтъ, когда еще не было на бѣломъ свѣтѣ нашихъ дѣдовъ и отцовъ, жилъ-былъ нѣкій мужъ, по имени Габріэль Груббъ, ключарь и могильщикъ нѣкоего кладбища, гдѣ, съ незапамятныхъ временъ, покоились цѣлыя сотни тысячъ мертвецовъ. Изъ того, милостивые государи, что онъ былъ человѣкъ, окруженный на каждомъ шагу символами смерти, никакъ не слѣдуетъ, я полагаю, что характеръ y него непремѣнно долженъ быть угрюмый, печальный и суровый: всѣ гробовщики, сколько мнѣ извѣстно, народъ чрезвычайно веселый, и я зналъ на своемъ-вѣку одного факельщика, который y себя, въ домашнемъ кругу, за бутылкой пива, жилъ припѣваючи въ полномъ смыслѣ слова, то есть, распѣвалъ онъ самыя веселыя пѣсни отъ ранняго утра до поздней ночи. При всемъ томъ, вы угадали: Габріэль Груббъ точно былъ пасмуренъ, угрюмъ даже мизантропъ съ головы до ногъ, потому что онъ велъ дружбу и бесѣдовалъ только съ самимъ собою да еще съ походною бутылочкой широкаго размѣра, которую имѣлъ похвальное обыкновеніе всегда носить въ одномъ изъ своихъ глубокихъ кармановъ.

Однажды, наканунѣ святокъ, часа за полтора до полночи, Габріэль взвалилъ на плечо свой заступъ, засвѣтилъ фонарь и отправился, по своимъ дѣламъ, на старое кладбище: ему нужно было приготовить къ утру свѣжую могилу. Теперь онъ былъ особенно не въ духѣ и ускорялъ свои шаги, разсчитывая весьма основательно, что хандра его пройдетъ, если онъ усердно примется за свою обычную работу. Продолжая свой путь вдоль старинной улицы, онъ видѣлъ, какъ веселое зарево каминовъ пробивалось черезъ окна, и слышалъ, какъ шумѣли и смѣялись счастливыя семейства, привѣтствовавшія другъ друга съ наступленіемъ святокъ: въ это-же самое время до чуткаго его носа доносилось благовоніе святочныхъ пирожковъ и другихъ безчисленныхъ яствъ, приготовленныхъ на кухнѣ къ семейному пиру. Все это тяжелымъ камнемъ налегло на сердце Габріэля Грубба, и когда вслѣдъ затѣмъ, повыскочили на улицу группы ребятишекъ, сопровождаемыя веселыми дѣвочками въ папильоткахъ и съ курчавыми волосами, могильщикъ улыбнулся демонской улыбкой, и воображеніе его мигомъ нарисовало вереницу дѣтскихъ болѣзней, задушающихъ человѣческую жизнь въ самомъ ея началѣ. Это утѣшило его.

При этомъ счастливомъ настроеніи духа Габріэль подвигался впередъ, отвѣчая по-временамъ грубымъ и хриплымъ голосомъ на поклоны и привѣтствія сосѣдей, проходившихъ мимо. Наконецъ, онъ повернулъ въ темную аллею, по прямому направленію къ кладбищу. На этомъ мѣстѣ всегда было мрачно и пусто, и городскіе жители могли проходить здѣсь только днемъ, когда кто-нибудь хотѣлъ сдѣлать печальный визитъ своему отжившему родственнику или другу. Легко, стало быть, представить удивленіе и вмѣстѣ негодованіе могильщика, когда онъ увидѣлъ на самомъ концѣ аллеи какого-то пузыря, который ревѣлъ во все горло святочную пѣсню. Не говоря дурного слова, Габріэль поставилъ фонарь на землю, и, когда мальчишка, спѣшившій, вѣроятно, на святочный вечеръ къ своимъ родственникамъ, подбѣжалъ къ нему на ближайшее разстояніе, могильщикъ, со всего размаха, съѣздилъ его кулакомъ по головѣ, отчего бѣдный залился горькими слезами и запѣлъ уже совсѣмъ другую пѣсню. Совершивъ этотъ подвигъ, Габріэль Груббъ поднялъ опять свой фонарь, и, ускоривъ шаги, вступилъ черезъ нѣсколько минутъ на кладбище и отворилъ сильною рукою желѣзную калитку.

Первымъ его дѣломъ было снять свой балахонъ и поставить фонарь на землю. Затѣмъ Габріэль Груббъ взялъ свой заступъ и съ веселымъ духомъ принялся копать недоконченную могилу. Земля была мерзлая и жесткая, молодой мѣсяцъ свѣтилъ тускло, работа подвигалась медленно. При другихъ обстоятельствахъ и въ другое время все это, вѣроятно, могло бы въ могильщикѣ разстроить душевное спокойствіе; но теперь онъ былъ совершенно счастливъ и доволенъ собою. Проработавъ около часа, Габріэль Груббъ сѣлъ на одинъ изъ могильныхъ камней и втянулъ въ себя нѣсколько глотковъ живительной влаги. Это развеселило его до такой степени, что онъ громкимъ голосомъ пропѣлъ могильную пѣсню и потомъ еще громче захохоталъ.

— Ха, ха, ха!

— Ха, ха, ха! — повторилъ голосъ, раздавшійся за спиной Габріэля Грубба.

Могильщикъ насторожилъ уши и пріостановился въ то самое мгновеніе, какъ плетеная бутылка снова готова была прикоснуться къ его устамъ. Ближайшая могила, гдѣ сидѣлъ онъ, была такъ же спокойна и безмолвна, какъ все кладбище въ эту блѣдно-лунную ночь. Сѣдой иней алмазами блестѣлъ и сверкалъ на могильныхъ камняхъ. Снѣгъ бѣлымъ саваномъ разстилался по всему пространству. Ни малѣйшій шорохъ не нарушалъ глубокаго спокойствія торжественной сцены.

— Нечего тутъ трусить, — проговорилъ Габріэль, приставляя опять бутылку къ своимъ губамъ, — это было эхо.

— Нѣтъ, не эхо, — сказалъ басистый голосъ.

Габріэль вскочилъ и какъ вкопанный остановился отъ изумленія и страха: глаза его устремились на фигуру, отъ вида которой мгновенно похолодѣла его кровь. Съ перваго взгляда могильщикъ догадался и понялъ, что фигура, сидѣвшая въ перпендикулярной позѣ на могильномъ камнѣ, не могла принадлежать къ живымъ существамъ этого міра. Ея длинныя, фантастическія ноги были закинуты одна на другую, и голыя фантастическія руки опирались на ея колѣни. На тощемъ ея тѣлѣ, спереди, была бѣлая, какъ снѣгъ, простыня, украшенная небольшими прорѣзами, a сзади — коротенькій плащъ покрывалъ ея спину. Кружевныя манжеты, вмѣсто галстуха, украшали ея шею, и длинные башмаки съ заостренными концами были на ея ногахъ. На головѣ ея торчала шляпа съ широкими полями, украшенная единственнымъ перомъ. Шляпа подернута была сѣдымъ инеемъ, и фигура имѣла такой спокойный видъ, какъ будто могильный камень былъ ея обыкновенной резиденціей двѣсти или триста лѣтъ подрядъ. Она сидѣла съ большимъ комфортомъ, высунувъ языкъ и дѣлая преуморительныя гримасы, какія только могутъ быть приличны выходцамъ съ того свѣта. Могильщикъ понялъ, что ему приходится имѣть дѣло съ нечистымъ духомъ.

— Это было не эхо! — сказалъ нечистый духъ.

Габріэль Груббъ остолбенѣлъ, и языкъ его не поворотился для отвѣта.

— Что ты дѣлаешь здѣсь наканунѣ Рождества? — спросилъ духъ суровымъ тономъ.

— Копаю могилу, сэръ, — пролепеталъ Габріэль Груббъ.

— Кто-жъ въ такую ночь бродитъ здѣсь по кладбищу, нарушая могильный сонъ мертвецовъ? — спросилъ духъ страшно-торжественнымъ тономъ.

— Габріэль Груббъ! Габріэль Груббъ! — завизжалъ дикій хоръ нестройныхъ голосовъ, которые, казалось, наполняли все кладбище.

Могильщикъ оглянулся во всѣ стороны, но не увидѣлъ ничего.

— Что y тебя въ этой бутылкѣ? — спросилъ нечистый.

— Желудочная настойка, сэръ.

— Кто-жъ пьетъ на кладбищѣ желудочную настойку въ такую торжественную ночь.

— Габріэль Груббъ! Габріэль Груббъ! — подхватили невидимые голоса.

Нечистый духъ бросилъ злобный взглядъ на испуганнаго могильщика и, возвысивъ свой голосъ, закричалъ:

— A кто будетъ нашей законной добычей въ эту полночь?

— Габріэль Груббъ! Габріэль Груббъ! — завизжали безчисленные голоса.

— Ну, Габріэль, что ты на это скажешь? — спросилъ духъ, бросая на собесѣдника сатанинскій взоръ.

Могильщикъ не смѣлъ пошевельнуться, и дыханіе сперлось въ его груди.

— Что-жъ ты объ этомъ думаешь, Габріэль? — повторилъ духъ.

— Это… это… сэръ, очень любопытно, — проговорилъ могильщикъ, полумертвый отъ страха, — любопытно и очень мило; но вы ужъ позвольте мнѣ докончить работу.

— Работу! — воскликнулъ духъ. — Какую, Габріэль?

— Я долженъ до разсвѣта вырыть могилу, — пролепеталъ могильщикъ.

— Такъ, такъ, — сказалъ духъ, — кто же роетъ могилы, когда веселится весь человѣческій родъ?

И опять таинственные голоса провопили:

— Габріэль Груббъ! Габріэль Груббъ!

— Пріятели мои, кажется, нуждаются въ тебѣ, любезный Габріэль, — сказалъ духъ, высунувъ языкъ во всю длину.

— Какъ же это, сэръ! — возразилъ трепешущій могильщикъ. — Я не имѣю чести знать вашихъ друзей, и они меня ни разу не видали. Мы незнакомы, сэръ.

— Нѣтъ, сударь мой, они отлично тебя знаютъ! — отвѣчалъ духъ суровымъ тономъ. — Знаемъ мы человѣка, который въ эту самую ночь, при выходѣ изъ своей хижины, бросалъ злобные взгляды на невинныхъ дѣтей, выбѣгавшихъ за ворота родительскихъ домовъ! Мы знаемъ человѣка, который, въ неистовой зависти и злобѣ на чужую радость, поразилъ веселаго мальчика безъ малѣйшей вины съ его стороны. Знаемъ мы его, знаемъ!

Здѣсь нечистый духъ закатился самымъ отчаяннымъ смѣхомъ и вдругъ, перекувырнувшись, сталъ на своей головѣ, вверхъ ногами; но черезъ минуту, сдѣлавъ ловкій прыжокъ, онъ опять очутился на могильномъ камнѣ и поджалъ подъ себя ноги, какъ портной на своемъ прилавкѣ.

— Вы ужъ позвольте мнѣ васъ оставить, сэръ, — пролепеталъ могильщикъ, употребляя отчаянныя усилія сдвинуться съ мѣста.

— Насъ оставить! — завопилъ духъ. — Габріэль Груббъ хочетъ насъ оставить! Ха, ха, ха!

И въ то время, какъ онъ хохоталъ, кладбище вдругъ озарилось яркимъ свѣтомъ, заиграла плясовая музыка, и миріады чертенятъ повыскочили изъ земли, чтобъ играть въ чехарду съ памятниками на могилахъ. Игра была шумная и рѣзвая, никто не переводилъ духа и каждый старался показать передъ другимъ свою удивительную ловкость. Несмотря на оцѣпенѣніе чувствъ, могильщикъ могъ однако же замѣтить, что первый духъ, его недавній собесѣдникъ, превзошелъ всѣхъ своимъ дьявольскимъ искусствомъ. Между тѣмъ, какъ пріятели его показывали свою удаль надъ памятниками обыкновеннаго размѣра, онъ, напротивъ, перепрыгивалъ черезъ гигантскіе фамильные своды, не встрѣчая нигдѣ и ни въ чемъ ни малѣйшихъ препятствій. Мало-по-малу чертенята угомонились, музыка смолкла, нечистый духъ схватилъ могильщика за шиворотъ и провалился съ нимъ сквозь землю.

Отуманенный быстротою движеній, Габріэль Груббъ долго не могъ придти въ себя; но когда, наконецъ, лучъ размышленія проскользнулъ по его разгоряченному мозгу, онъ увидѣлъ себя въ огромной пещерѣ, окруженной со всѣхъ сторонъ полчищами чертенятъ, безобразныхъ, угрюмыхъ и дикихъ. Въ центрѣ этой комнаты, на возвышеніи засѣдалъ его кладбищенскій пріятель, имѣвшій очевидно надъ всѣми безконтрольную власть. Габріэль Груббь стоялъ подлѣ него, неподвижный и безмолвный.

— Сегодня очень холодно, — сказалъ Веельзевулъ, — потому что такъ, безъ сомнѣнія, надлежало называть главнаго духа, засѣдавшаго на возвышеніи, — очень холодно, — эй, кто-нибудь, стаканъ горячей водки!

При этой командѣ полдюжины чертенятъ исчезли въ подземномъ буфетѣ, и черезъ минуту воротились съ кубкомъ огненной влаги, которую немедленно представили Веельзевулу.

— А, это недурно! — сказалъ Веельзевулъ, залпомъ проглотивъ огненный кубокъ. — Подать такой же Габріэлю.

Напрасно несчастный могильщикъ клятвенно увѣрялъ, что онъ не привыкъ согрѣвать себя на ночь горячительными напитками: одинъ чертенокъ скрутилъ его руки, другой насильно разжалъ ему ротъ, a третій, по данному знаку, затопилъ его горло огненной влагой, при чемъ Веельзевулъ и всѣ чертенята покатились со смѣху, между тѣмъ, какъ Габріэль задыхался, чихалъ и плакалъ.

— Ну, что, хороша водка? — спросилъ Веельзевулъ.

— Хороша, сэръ, покорно васъ благодарю, — отвѣчалъ трепещущій могильщикъ.

— Не стоитъ благодарности. Покажите теперь этому несчастному нелюдиму какую-нибудь картину изъ нашей галлереи.

При этихъ словахъ густое облако, покрывавшее отдаленный конецъ пещеры, начало постепенно исчезать, и скоро передъ глазами могильщика, на значительномъ разстояніи отъ него, открылась небольшая, бѣдно меблированная комната, гдѣ все было чисто и опрятно. Толпа маленькихъ дѣтей кружилась около камина; они дергали за платье свою мать и гомозились вокругъ ея стула. Мать по временамъ подымалась со своего мѣста и, подходя къ окну, старалась разглядѣть вдали какой-то ожидаемый предметъ. Вкусный обѣдъ уже стоялъ на столѣ, покрытомъ чистою скатертью, и спокойныя кресла были поставлены передъ экраномъ камина. Раздался стукъ въ дверь; мать побѣжала отворять, и дѣти запрыгали отъ радости, когда увидѣли, что отецъ ихъ вошелъ. Онъ былъ мокръ и казался утомленнымъ. Скинувъ шинель и сюртукъ, онъ умылся, надѣлъ халатъ и сѣлъ за столъ среди малютокъ, окружавшихъ его по обѣимъ сторонамъ. Все, казалось, въ этой хижинѣ дышало счастіемъ и спокойствіемъ духа.

Но сцена незамѣтно измѣнилась. Въ миньятюрной спальнѣ, на маленькой постели, лежалъ прекрасный мальчикъ, младшій изъ членовъ этого семейства, исхудалый и больной. Розы увяли на его щекахъ, и не было больше живительнаго свѣта въ его отуманенныхъ глазкахъ. Первый разъ отъ роду закралось чувство умиленія и жалости въ сердце закоренѣлаго могильщика, но прежде, чѣмъ успѣлъ онъ выразить его словами, мальчикъ умеръ. Младшіе братья и сестры столпились вокругъ его маленькой постели и схватили его крошечную руку, холодную и безкровную, но вмѣсто того, чтобъ пожать ее, дѣти отпрянули отъ постели и начали смотрѣть съ благоговѣніемъ на младенческое лицо своего братца; онъ былъ спокоенъ и тихъ, и они увидѣли, что братъ ихъ умеръ. Теперь стало имъ извѣстно, что онъ — ангелъ небесный, водворившійся въ райскихъ селеніяхъ, откуда онъ благословляеть своихъ милыхъ родственниковъ, скитающихся по землѣ.

Легкое облако снова пробѣжало черезъ картину, и опять вся сцена измѣнилась. Мать и отецъ были теперь безпомощными стариками, и число дѣтей ихъ уменьшилось больше, чѣмъ на половину; но довольство и спокойствіе отражалось на каждомъ лицѣ и сіяло въ глазахъ каждаго, когда все семейство сгруппировывалось около камина и разсказывало стародавнія исторіи изъ прежнихъ счастливыхъ дней. Въ мирѣ и тишинѣ отецъ сошелъ въ могилу, и скоро послѣдовала за нимъ вѣрная его спутница, раздѣлявшая съ нимъ труды, огорченія и заботы земной жизни. Оставшіеся члены семейства пали на колѣна передъ могилой своихъ родителей, и зеленый дернъ омочился ихъ горькими слезами; но не было замѣтно ни тревожныхъ жалобъ, ни отчаянія на ихъ грустныхъ лицахъ, такъ какъ они знали, что, рано или поздно, наступитъ для нихъ общее свиданіе по ту сторону гроба. Они встали, пошли домой, отерли свои слезы, и скоро житейскія дѣла возстановили опять спокойствіе ихъ духа. Густое облако заслонило всю картину, и могильщикъ не видѣлъ больше ничего.

— Ну, что ты объ этомъ думаешь? — сказалъ духъ, устремивъ свои широко-раскрытыя глаза на Габріэля Грубба.

— Ничего, сэръ, картина, на мой взглядъ, очень хороша, — пробормоталъ могильщикъ, — покорно васъ благодарю.

— А! Такъ тебѣ нравится эта картина, негодный нелюдимъ? — завопилъ Веельзевулъ тономъ величайшаго презрѣнія, — нравится?

Онъ хотѣлъ еще что-то прибавить, но негодованіе совсѣмъ задушило его голосъ, и прежде, чѣмъ могильщикъ успѣлъ извиниться, Веельзевулъ протянулъ свою длинную ногу и далъ ему пинка въ самую маковку его головы. Вслѣдъ затѣмъ миріады чертенятъ обступили могильщика, и каждый принялся колотить его безъ всякаго милосердія и пощады. Избитый и усталый, онъ повалился навзничь и скоро лишился чувствъ.

Поутру на другой день, неизвѣстно какими судьбами, Габріэль Груббъ очутился опять на своемъ кладбищѣ, гдѣ лежалъ во всю длину на одномъ изъ могильныхъ памятниковъ. Открывъ глаза, онъ увидѣлъ подлѣ себя опорожненную бутылку, заступъ, фонарь и балахонъ: все это покрылось инеемъ и лежало въ безпорядкѣ поодаль отъ него. Камень, гдѣ сидѣлъ Веельзевулъ, лежалъ на своемъ обычномъ мѣстѣ, и не было на немъ никакихъ слѣдовъ присутствія сатанинской силы. Работа надъ могилой почти нисколько не подвинулась впередъ.

Сначала Габріэль Груббъ усомнился въ дѣйствительности своихъ ночныхъ приключеній; но жестокая боль въ плечахъ и боку убѣдила его неоспоримымъ образомъ, что побои чертенятъ отнюдь не могли быть выдуманы его разстроеннымъ мозгомъ. Еще разъ сомнѣніе возникло въ его душѣ, когда онъ не увидѣлъ никакихъ слѣдовъ на снѣгу, гдѣ чертенята играли въ чехарду; но это обстоятельство само собою объяснилось тѣмъ, что чертенята, какъ существа невидимыя, могутъ и не оставить послѣ себя вещественныхъ знаковъ. На этомъ основаніи Габріэль Груббъ поднялся кое-какъ на ноги, вычистилъ свой балахонъ, надѣлъ шляпу и медленно потащился въ городъ.

Но теперь онъ уже былъ совсѣмъ другой человѣкъ; радикальная перемѣна быстро совершилась въ его сердцѣ умѣ. Онъ не хотѣлъ возвращаться къ своему прежнему мѣсту, гдѣ, вѣроятно, всякій сталъ бы издѣваться надъ нимъ. Подумавъ нѣсколько минутъ, онъ пошелъ, куда глаза глядятъ, твердо рѣшившись добывать свой хлѣбъ какимъ-нибудь другимъ честнымъ трудомъ.

Фонарь, заступъ и плетеная бутылка остались на кладбищѣ, гдѣ нашли ихъ въ тотъ же самый день; но куда дѣвался могильщикъ, никто не могъ знать. Скоро пронеслась молва, что Габріэля занесли чертенята на тотъ свѣтъ, и всѣ этому вѣрили, отъ первой старухи до послѣдняго ребенка.

Но молва приняла совсѣмъ другой оборотъ, когда Габріэль Груббъ, лѣтъ черезъ десять послѣ этого событія, воротился опять на свою родину оборваннымъ и больнымъ старикомъ. Повѣсть о своихъ похожденіяхъ онъ разсказалъ прежде всего городскому мэру, и отъ него уже весь свѣтъ узналъ, какъ могильщикъ пировалъ y Веельзевула въ его подземной пещерѣ.

Глава XXX. О томъ, какъ Пикквикисты познакомились и подружились съ двумя юношами ученыхъ профессій, какъ они увеселялись вмѣстѣ съ ними на конькахъ, и о томъ, какъ, наконецъ, разстались они со своими гостепріимными друзьями

— Ну, Самуэль, — сказалъ м-ръ Пикквиль, когда поутру на другой день послѣ описанныхъ нами событій въ спальню его вошелъ м-ръ Самуэль Уэллеръ съ мыльницей и полотенцемъ въ рукахъ, — какова погодка?

— Морозитъ, сэръ.

— Очень?

— Вода въ рукомойникѣ, съ вашего позволенія, превратилась въ глыбу льда.

— Это нехорошо, Самуэль; погода, выходитъ, прескверная, — замѣтилъ м-ръ Пикквикъ.

— Напротивъ, сэръ, это очень хорошо, и погода выходитъ чудодѣйственная для всякой твари, y которой есть шерстка на тѣлѣ, какъ говорилъ одинъ бѣлый медвѣдь, собираясь танцовать на льду, — возразилъ м-ръ Уэллеръ.

— Я приду черезъ четверть часа, — сказалъ м-ръ Пикквикъ, развязывая снурки своей ермолки съ кисточками.

— Очень хорошо, сэръ, сюда пріѣхали сегодня два косторѣза.

— Два — чего? — воскликнулъ м-ръ Пикквикъ, усаживаясь на своей постели.

— Два косторѣза, сэръ.

— Что это за косторѣзы? — спросилъ м-ръ Пикквикъ, не понимая, о какихъ предметахъ, одушевленныхъ или неодушевленныхъ, — говоритъ его слуга.

— Какъ? Неужели, сэръ, вы не знаете, что такое косторѣзы? — воскликнулъ м-ръ Уэллеръ. — Всему свѣту извѣстно, что косторѣзами называютъ лекарей, которыхъ ремесло въ томъ состоитъ, чтобы рѣзать кости разумныхъ животныхъ. Есть дураки, которые называютъ ихъ костоломами; но это не совсѣмъ хорошо.

— A! такъ это хирурги? — сказалъ м-ръ Пикквикь, улыбаясь.

— Не совсѣмъ такъ, эти, что внизу, еще не вполнѣ хирурги: они покамѣстъ еще куроцапы.

— Это что еще?

— Какъ? Вы и этого не смыслите? Куроцапами, сэръ, называются молодые хирурги, которые еще не навострились рѣзать разумныя кости.

— А, они студенты хирургіи, такъ, что ли? — сказалъ м-ръ Пикквикъ.

— Такъ, вы не ошиблись: сюда дѣйствительно пріѣхали сегодня два молодыхъ студента медицины, — подтвердилъ м-ръ Уэллеръ.

— Пріятная новость, очень пріятная, — сказалъ м-ръ Пикквикъ, энергически бросивъ ермолку на одѣяло. — Это, безъ сомнѣнія, прекрасные молодые люди съ умомъ, изощреннымъ наблюденіями, и эстетическимъ вкусомъ, усовершенствованнымъ науками. Я радъ, Самуэль, очень радъ.

— Они курятъ сигару y кухоннаго очага, — сказалъ Самуэль.

— А! — замѣтилъ м-ръ Пикквикъ, потирая руками, — молодые люди съ живыми чувствами, народъ разбитной, на всѣ руки. Вотъ это я люблю.

— Одинъ изъ нихъ положилъ свои ноги на столъ и потягиваетъ водку изъ огромнаго стакана, a другой, — y него, сэръ, очки на носу, — держитъ между своими колѣнями боченокъ съ устрицами и пожираетъ ихъ, какъ голодный волкъ, бросая раковины въ жирнаго парня, который между тѣмъ спитъ себѣ спокойно въ темномъ углу за печкой. Забулдыги, сэръ.

— У геніальныхъ людей бываютъ свои странности, Самуэль! — сказалъ м-ръ Пикквикъ строгимъ тономъ. — Можете удалиться.

Самуэль махнулъ рукой, поклонился и ушелъ. Черезъ пятнадцать минутъ м-ръ Пикквикъ явился въ столовую къ завтраку.

— Вотъ онъ, наконецъ! — воскликнулъ старикъ Уардль при видѣ ученаго мужа, — Пикквикъ, рекомендую тебѣ братца миссъ Арабеллы Алленъ, м-ра Бенджамена Аллена. Мы зовемъ его попросту — Бенъ, и ты самъ, если хочешь, можешь употреблять эту же кличку. A этотъ джентльменъ, искренній другъ его, м-ръ…

— М-ръ Бобъ Сойеръ, если позволите, — перебилъ м-ръ Бенджаменъ Алленъ.

И, послѣ этой рекомендаціи, молодые люди захохотали общимъ хоромъ.

М-ръ Пикквикъ поклонился Бобу Сойеру, и Бобъ Сойеръ поклонился м-ру Пикквику. Затѣмъ Бобъ и искренній его другъ принялись съ пламеннымъ усердіемъ за поданныя кушанья, между тѣмъ какъ м-ръ Пикквикъ, въ свою очередь, принялся наблюдать внимательно обоихъ молодыхъ людей.

М-ръ Бенджаменъ Алленъ былъ довольно толстый и плотный молодой человѣкъ съ черными, коротко обстриженными волосами и бѣлымъ круглымъ лицомъ. Носъ его былъ украшенъ синеватыми очками, a шея — бѣлой косынкой. изъ-подъ его чернаго, однобортнаго сюртука, застегнутаго на всѣ пуговицы до самаго подбородка, выглядывали туго-натянутые гультики сѣро-пепельнаго цвѣта и потомъ — пара не совсѣмъ исправно вычищенныхъ сапоговъ огромнаго размѣра. На краяхъ сюртучныхъ обшлаговъ, несмотря на чрезмѣрную ихъ краткость, не было ни малѣйшихъ слѣдовъ манжетъ и лебединая шея молодого человѣка не обнаруживала никакихъ украшеній вродѣ воротничковъ рубашки. Вообще наружность м-ра Бена казалась нѣсколько истасканною, и отъ него страшно несло табакомъ.

М-ръ Бобъ Сойеръ, облеченный въ какую-то синюю хламиду фантастическаго фасона, похожую отчасти на сюртукъ и отчасти на фракъ, ярко обнаруживалъ своей осанкой и манерами одного изъ тѣхъ молодыхъ джентльменовъ, которые курятъ на улицахъ днемъ и бушуютъ на нихъ ночью, которые, при всякомъ удобномъ случаѣ, заключаютъ дружественные союзы съ трактирными служителями и отличаются другими подвигами и дѣяніями болѣе или менѣе забавнаго свойства. Онъ носилъ пестрые панталоны и широкій двубортный жилетъ, a внѣ дома обыкновенною его спутницею была толстая сучковатая палка съ огромнымъ набалдашникомъ изъ красной мѣди. Лишнія украшенія, въ родѣ какихъ-нибудь перчатокъ, онъ презиралъ съ постояннымъ упорствомъ и вообще имѣлъ видъ, нѣсколько похожій на внѣшность Робинзона Крузо.

Таковы были двѣ личности, съ которыми познакомили ученаго мужа, когда онъ занялъ свое мѣсто за столомъ.

— Превосходное утро, господа, — сказалъ м-ръ Пикквикъ.

М-ръ Бобъ Сойеръ, въ знакъ согласія, слегка кивнулъ головой и тутъ же попросилъ y своего товарища горчицы.

— Вы сегодня издалека, господа? — спросилъ м-ръ Пиккяикъ.

— Изъ "Голубого льва" въ Моггльтонѣ,- скороговоркой отвѣчалъ м-ръ Алленъ.

— Вамъ бы не мѣшало пріѣхать къ намъ вчера вечеромъ, — замѣтилъ м-ръ ГІикквикъ.

— Не мѣшало бы, — отвѣчалъ Бобъ Сойеръ, — да только мы подпили малую толику. Настойка была чудо какъ хороша; не такъ-ли Бенъ?

— Отличная настойка, — сказалъ м-ръ Бенджаменъ Алленъ, — сигары тоже недурны, a поросячьи котлетки — просто объядѣнье, — не такъ ли, Бобъ?

— Ну да, что въ ротъ, то спасибо, чортъ ихъ побери! — отвѣчалъ Бобъ Сойеръ.

Затѣмъ оба друга съ удвоенною ревностью принялись опустошать остатки завтрака, какъ будто воспоминаніе о вечерней оргіи содѣйствовало сильнѣйшему возбужденію ихъ аппетита.

— Царапнемъ, Бобъ, — сказалъ м-ръ Алленъ, наливая своему товарищу рюмку джину.

— Царапнемъ, — подхватилъ м-ръ Сойеръ и тутъ же залпомъ выпилъ рюмку.

Нѣсколько минутъ продолжалось молчаніе, нарушаемое лишь стукомъ вилокъ и ножей.

— Удивительная вещь, я всегда бываю ужасно голоденъ послѣ разсѣченія труповъ, — проговорилъ м-ръ Бобъ Сойеръ, озираясь кругомъ.

— И я тоже, — подтвердилъ м-ръ Бенъ Алленъ, — особенно если субъектъ не слишкомъ поврежденъ.

М-ръ Пикквикъ слегка вздрогнулъ.

— Кстати, Бобъ, — сказалъ м-ръ Алленъ, — окончилъ ты эту ногу?

— Не совсѣмъ, — отвѣчалъ Сойеръ, доѣдая жаренаго цыпленка, — нога демонски мускулистая и почти вся сгнила. Это будетъ феноменъ въ своемъ родѣ.

— Право?

— Я тебѣ говорю.

— Я бы на твоемъ мѣстѣ вырѣзалъ на ней свое имя, — сказалъ м-ръ Алленъ, — ты препарируешь отлично. Мы дѣлаемъ складчину еще для одного трупа, и реестръ почти полонъ. Кадавръ будетъ образцовый, только никто не берется препарировать голову. Не хочешь-ли ты, Бобъ?

— Нѣтъ, слуга покорный, тутъ не оберешься возни, — сказалъ м-ръ Сойеръ.

— Нечего и говорить, — возразилъ Алленъ, — работы много; зато и голова была бы на славу.

— Пусть отдадутъ мнѣ мозгъ, если хотятъ, a отъ черепа отказываюсь.

— Тсс, господа, тсс! — воскликнулъ м-ръ Пикквикъ, — дамы идутъ, я слышу.

Въ эту минуту вошли въ столовую всѣ молодыя леди, воротившіяся съ утренней прогулки. Ихъ сопровождали господа Снодграсъ, Винкель и Топманъ.

— Ахъ, это Бенъ! — воскликнула Арабелла такимъ тономъ, который выражалъ больше изумленіе, чѣмъ удовольствіе при видѣ брата.

— Пріѣхалъ за тобой, — отвѣчалъ Бенджаменъ. — Завтра домой.

М-ръ Винкель поблѣднѣлъ.

— Арабелла, развѣ ты не видишь Боба Сойера? — спросилъ м-ръ Бенджаменъ Алленъ тономъ упрека.

— Ахъ, извините, м-ръ Сойеръ, — сказала молодая дѣвушка, граціозно протягивая руку другу своего брата.

Ненависть просверлила сердце м-ра Винкеля, когда онъ увидѣлъ, какъ неуклюжій и дерзкій соперникъ пожимаетъ ручку миссъ Арабеллы.

— Братецъ, былъ-ли… былъ-ли ты представленъ м-ру Винкелю? — спросила молодая дѣвушка робкимъ тономъ, при чемъ дѣвственный румянецъ живописно заигралъ на ея щекахъ.

— Нѣтъ, но если тебѣ угодно, я представлюсь сію же минуту, Арабелла.

Говоря это, м-ръ Бенъ Алленъ сдѣлалъ церемонный поклонъ м-ру Винкелю, тогда какъ м-ръ Винкель и Бобъ Сойеръ обмѣнивались между собой косвенными взглядами подозрѣній и нѣмыхъ угрозъ. Прибытіе новыхъ гостей и послѣдовавшее затѣмъ внутреннее безпокойство м-ра Винкеля и черноглазой дѣвицы въ мѣховыхъ полусапожкахъ могли бы, по всей вѣроятности, на нѣсколько времени разстроить общую веселость, если бы чрезмѣрная игривость м-ра Пикквика и радушная заботливость хозяина не привели въ порядокъ обыкновеннаго хода дѣла на хуторѣ Дингли-Деллѣ. Скоро м-ръ Винкель втерся въ благосклонность Бенджамена и даже успѣлъ перекинуться дружескими привѣтствіями съ м-ромъ Сойеромъ, который, въ свою очередь, началъ постепенно одушевляться послѣ двухъ стакановъ портвейна и даже разсказалъ, къ удовольствію всей компаніи, презанимательный анекдотъ относительно того, какъ недавно въ ихъ клиникѣ срѣзывали шишку съ маковки одного почтеннаго джентльмена, обратившагося къ искусству ихъ профессора, знаменитаго доктора медицины и хирургіи. Послѣ этого анекдота, объясненнаго и дополненнаго критическими замѣчаніями, всѣ джентльмены и леди снова усѣлись за столъ, куда теперь жирный парень, кромѣ портвейна, поставилъ еще нѣсколько бутылокъ портера и огромный графинъ вишневки.

— Ну, господа, — сказалъ старикъ Уардль, подкрѣпившій себя обильными возліяніями вишневки, — что вы думаете на счетъ катанья на льду, который теперь — вы это видѣли — прозраченъ, какъ хрусталь, и гладокъ, какъ стекло. Времени y насъ вдоволь.

— Я думаю, что это будетъ превосходная штука, — замѣтилъ м-ръ Бенджаменъ Алленъ.

— Забава джентльменская, — подтвердилъ м-ръ Бобъ Сойеръ.

— Вы катаетесь, Винкель? — сказалъ Уардль.

— На конькахъ?

— Разумѣется.

— Да… нѣтъ… да, — отвѣчалъ м-ръ Винкель заикаясь. — Давненько не пробовалъ.

— О, я увѣрена, вы катаетесь, м-ръ Винкель, — замѣтила Арабелла. — Я ужасно люблю смотрѣть на эту забаву.

— О, это должно быть очаровательно! — воскликнула другая молодая дѣвица.

Третья замѣтила, что это должно быть граціозно, a четвертая выразила положительное мнѣніе, что мужчины рисуются, какъ лебеди, на высокихъ конькахъ.

— Мнѣ бы, конечно, было очень пріятно, — проговорилъ м-ръ Винкель довольно нерѣшительнымъ тономъ, — но здѣсь y меня нѣтъ коньковъ.

Но это возраженіе встрѣтило убѣдительныя опроверженія. М-ръ Трундель и жирный парень возвѣстили въ одинъ голосъ, что y нихъ внизу, подъ лѣстницей, дюжины двѣ превосходнѣйшихъ коньковъ, и м-ръ Винкель, если ему угодно, можетъ выбирать любые.

— Въ такомъ случаѣ извольте, я очень радъ, — сказалъ м-ръ Винкель, причемъ на его лицѣ выразились несомнѣнные признаки огорченія и досады.

Чрезъ нѣсколько минутъ всѣ джентльмены и леди, въ сопровожденіи старика Уардля, отправились веселой группой на живописный берегъ пруда, покрытаго толстымъ слоемъ льда, откуда жирный парень заранѣе озаботился смести снѣговую насыпь, образовавшуюся въ продолженіе ночи. М-ръ Бобъ Сойеръ первый выступилъ на сцену и, овладѣвъ коньками съ искусствомъ, совершенно непостижимымъ для м-ра Винкеля, принялся описывать, не переводя духа, чрезвычайно забавные пируэты и вензеля, къ невыразимому наслажденію м-ра Пикквика, м-ра Топмана и всѣхъ дѣвицъ, внимательно слѣдившихъ за каждымъ движеніемъ молодого человѣка. Скоро приняли въ этой забавѣ дѣятельное участіе старикъ Уардль и м-ръ Бенджаменъ Алленъ, вызвавшіе громкія рукоплесканія, когда удалось имъ, при содѣйствіи Боба Сойера, счастливо окончить нѣкоторыя мистическія эволюціи, весьма похожія на шотландскій національный танецъ, называемый Reel.

Все это время м-ръ Винкель, съ лицомъ и руками, посинѣлыми отъ холода, старался утвердить пятки своихъ ногъ на оконечности коньковъ, въ чемъ весьма дѣятельно помогалъ ему м-ръ Снодграсъ, опутывая его ремнями спереди и сзади, хотя значеніе всей этой операціи оставалось для него таинственной загадкой, потому что, говоря правду, ни одинъ изъ пикквикистовъ не имѣлъ правильной идеи объ этой странной и вовсе не ученой забавѣ, придуманной, вѣроятно, сельскими жителями отъ нечего дѣлать. Какъ бы то ни было, однакожъ, несчастные коньки, при содѣйствіи м-ра Уэллера, были наконецъ, укрѣплены, завинчены, и злополучный м-ръ Винкель поднялся на ноги.

— Ладно, — сказалъ Самуэль одобрительнымъ тономъ, — теперь, сэръ, маршъ на середину и покажите этимъ господамъ, какъ обходиться съ такими вещами.

Но м-ръ Винкель уцѣпился за плечи Самуэля съ отчаяніемъ утопающаго и проговорилъ дрожащимъ голосомъ:

— Постойте, Самуэль, постойте, любезный!

— Что еще?

— Какъ что? Развѣ вы не видите, какъ скользко.

— Иначе и не можетъ быть на льду.

— Да вѣдь этакъ, пожалуй, упадешь такъ, что костей не соберешь.

— Э, полноте, какъ это можно! Махните рукой, да и катай-валяй. Смѣлость города беретъ. Держитесь крѣпче, сэръ.

М-ръ Винкель, безъ сомнѣнія, понималъ всю важность этихъ наставленій; но его организмъ обнаруживалъ, повидимому, непобѣдимое желаніе опрокинуться навзничь, затылкомъ внизъ и ногами кверху.

— Какъ неловко, Самуэль… Право, эти проклятые коньки никуда не годятся, — говорилъ заикаясь м-ръ Винкель.

— Нѣтъ, сэръ, они вполнѣ исправны, — возразилъ Самуэль, — только вамъ слѣдуетъ держать ухо востро.

— Что-жъ ты, Винкель, — закричалъ м-ръ Пикквикъ, совсѣмъ не подозрѣвавшій великой опасности, какой подвергался его другъ… Пошевеливайся, пріятель, — дамы хотятъ видѣть, какъ ты отличишься.

— Погодите, я сію минуту, — отвѣчалъ м-ръ Винкель, дѣлая страшную гримасу.

— Да ужъ пора, сэръ. Начинайте съ Богомъ! — проговорилъ м-ръ Уэллеръ, стараясь высвободиться изъ объятій несчастнаго джентльмена.

— Погодите, Самуэль, одну минуту! — говорилъ м-ръ Винкель, сжимая еще крѣпче въ своихъ объятіяхъ вѣрнаго слугу. — У меня дома чудесный фракъ и панталоны, совсѣмъ новенькіе, вы ихъ можете взять себѣ, Самуэль.

— Покорно васъ благодарю, — отвѣчалъ м-ръ Уэллеръ.

— Зачѣмъ же вы скидаете свою шляпу, Самуэль? — сказалъ скороговоркой м-ръ Винкель, — благодарить можно и въ шляпѣ, не отнимая отъ меня своей руки… a впрочемъ, не стоитъ благодарности. Сегодня, для праздника, Самуэль, я обѣщался подарить вамъ пять шиллинговъ, передъ обѣдомъ вы получите эти деньги.

— Вы очень добры, сэръ, — отвѣчалъ м-ръ Уэллеръ.

— Только ужъ вы сперва поддержите меня, Самуэль, да покрѣпче, сдѣлайте милость, — продолжалъ м-ръ Винкель: — вотъ такъ. Мнѣ нужно только разъѣхаться, a тамъ ужъ авось ничего. Не скоро, Самми, не слишкомъ скоро.

И м-ръ Винкель, перегнутый и дрожащій, покатился, при содѣйствіи Уэллера, по гладкой поверхности льда, представляя изъ себя довольно жалкую фигуру, ничуть не похожую на лебедя, одареннаго завидною способностью путешествовать по водѣ, какъ по сушѣ. Все бы однакожъ, вѣроятно, имѣло благополучный и даже поэтическій конецъ, если бы, въ одну изъ критическихъ минутъ м-ръ Пикквикъ не вздумалъ закричать на противоположномъ берегу:

— Самуэль!

— Что вамъ угодно, сэръ? — спросилъ м-ръ Уэллеръ.

— Идите сюда. Мнѣ васъ нужно.

— Ну, сэръ, ступайте одни, — сказалъ Самуэль. — Старшина, вы слышите, зоветъ меня. Ступайте съ Богомъ.

Сдѣлавъ отчаянное усиліе, м-ръ Уэллеръ высвободился изъ насильственныхъ объятій пикквикиста, и при этомъ движеніи произвелъ довольно сильный толчокъ въ спину м-ра Винкеля. Оставленный на произволъ слѣпой судьбы, злополучный джентльменъ быстро покатился въ самый центръ танцующей компаніи, въ ту минуту, когда м-ръ Бобъ Сойеръ выдѣлывалъ чудодѣйственные прыжки, поражавшіе своей ловкостью всѣхъ зрителей. М-ръ Винкель прямо разлетѣлся на него, и въ одно мгновеніе оба юноши съ громкимъ трескомъ шарахнулись наземь. М-ръ Пикквикъ бросился на мѣсто катастрофы. Сдѣлавъ ловкое движеніе, Бобъ Сойеръ немедленно поднялся на ноги; но, къ несчастью, м-ръ Винкель ничего не могъ сдѣлать въ этомъ родѣ. Оконтуженный паденіемъ, онъ сидѣлъ и барахтался на льду, употребляя тщетныя усилія вызвать улыбку на свое лицо, обезображенное судорожными корчами.

— Вы не ушиблись? — спросилъ м-ръ Бенджаменъ Алленъ съ великимъ безпокойствомъ.

— Немножко, — сказалъ м-ръ Винкель, разглаживая растрепанные волосы.

— Не пустить-ли вамъ кровь? — сказалъ м-ръ Бенджаменъ съ большимъ участіемъ.

— Нѣтъ, покорно васъ благодарю, — отвѣчалъ м-ръ Винкель.

— Но безъ этого можетъ произойти воспаленіе, опасное для вашей жизни, — возразилъ студентъ хирургіи. — Право, всего лучше пустить вамъ кровь.

— Нѣтъ, нѣтъ, увѣряю васъ, совсѣмъ не лучше, покорно благодарю.

— Ну, воля ваша, не пеняйте на меня.

— Вы что объ этомъ думаете, м-ръ Пикквикъ? — спросилъ Бобъ Сойеръ.

Ученый мужъ былъ взволнованъ и сердитъ. Подозвавъ къ себѣ м-ра Уэллера, онъ сказалъ суровымъ тономъ:

— Отнимите y него коньки!

— Зачѣмъ? Я вѣдь только-что началъ, — возразилъ м-ръ Винкель.

— Отнимите y него коньки! — повторилъ м-ръ Пикквикъ рѣшительнымъ тономъ.

Такое повелѣніе не допускало никакихъ возраженій, и м-ръ Винкель безмолвно долженъ былъ повиноваться. Самуэль развязалъ ремни и высвободилъ его ноги.

— Поднять его! — сказалъ м-ръ Пикквикъ.

Самуэль пособилъ несчастному подняться на ноги. М-ръ Пикквикъ отступилъ на нѣсколько шаговъ и энергическимъ движеніемъ руки заставилъ м-ра Винкеля подойти къ себѣ. Затѣмъ, устремивъ на него пытливый взглядъ, великій мужъ произнесъ довольно тихо, но чрезвычайно внятно и раздѣльно слѣдующія достопримѣчательныя слова:

— Сэръ, вы шарлатанъ.

— Что?

— Вы шарлатанъ, сэръ. — Скажу проще, если вамъ угодно, — вы обманщикъ, сударь мой.

Съ этими словами м-ръ Пикквикъ медленно повернулся на своихъ пяткахъ и присоединился къ своимъ друзьямъ.

Этимъ временемъ м-ръ Уэллеръ и жирный парень, съ своей стороны, также привязавъ коньки, вышли на катокъ и катались на немъ изъ конца въ конецъ самымъ мастерскимъ и даже блистательнымъ манеромъ. Въ особенности Самуэль Уэллеръ обнаружилъ необыкновенный талантъ, когда принялся выдѣлывать фантастическую эволюцію, извѣстную подъ техническимъ названіемъ «Стукъ-ту-ру-рукъ» и которая собственно состоитъ въ искусствѣ скользить на одной ногѣ, тогда какъ другая должна по временамъ производить на льду почтальонскій стукъ [8]. Эта экзерциція продолжалась очень долго, и были въ ней такія привлекательныя стороны, которымъ отъ души позавидовалъ м-ръ Пикквикъ, тѣмъ болѣе, что отъ продолжительнаго стоянья на открытомъ воздухѣ кровь начинала холодѣть въ его жилахъ.

— Вамъ, конькобѣжцамъ, я думаю, ни почемъ зимніе морозы, — сказалъ онъ м-ру Уардлю, когда этотъ джентльменъ, задыхаясь отъ усталости, окончилъ свои чудныя эволюціи, которыми удалось ему рѣшить нѣсколько загадочныхъ проблемъ на льду, гдѣ ноги заступали для него мѣсто математическаго циркуля.

— О, да, это удивительно какъ полируетъ кровь, — отвѣчалъ Уардль. — Не хочешь-ли и ты покататься?

— Я катался встарину, когда былъ мальчикомъ; но теперь это было бы для меня опаснымъ подвигомъ, — сказалъ м-ръ Пикквикъ.

— Вотъ вздоръ, какія тутъ опасности? Попытайся, любезный другъ.

— Какъ это будетъ мило, м-ръ Пикквикъ! — закричали дамы. — Берите коньки и пристыдите эту молодежь.

— Мнѣ бы очень пріятно, сударыни, доставить вамъ это удовольствіе, — возразилъ м-ръ Пикквикъ, — но я лѣтъ тридцать сряду не занимался этими вещами, и было бы теперь…

— Пустяки, братъ, пустяки! — сказалъ Уардль, схвативъ опять свои коньки съ судорожной поспѣшностью, которая характеризовала всѣ его поступки. — Маршъ, маршъ! Я побѣгу впередъ.

Бросившись на ледъ, разбитной старикъ перегналъ въ одну минуту и м-ра Уэллера, и жирнаго парня.

М-ръ Пикквикъ раздумывалъ весьма недолго. Одушевленный воспоминаніями юныхъ лѣтъ, онъ снялъ свои перчатки, положилъ ихъ въ шляпу, махнулъ рукой и быстро покатился по льду, притопывая по временамъ своею лѣвою ногою. Затѣмъ, овладѣвъ коньками, ученый мужъ весьма искусно описалъ два огромныхъ полукруга, при чемъ зрители и зрительницы сопровождали его залпомъ дружныхъ рукоплесканій.

— Баста, Пикквикъ! Давайте теперь кататься безъ коньковъ; ты мастеръ, я вижу, на всѣ руки, — закричалъ Уардль. — За нами, господа!

Это было сигналомъ для новой, чрезвычайно забавной потѣхи, открытой старикомъ Уардлемъ, который съ необыкновенной быстротою покатился на обѣихъ ногахъ, размахивая притомъ обѣими руками. За нимъ послѣдовалъ м-ръ Пикквикъ, a за нимъ Самуэль Уэллеръ, a за нимъ м-ръ Винкель, a за нимъ м-ръ Бобъ Сойеръ, a за нимъ жирный парень, a за тѣмъ, наконецъ, м-ръ Снодграсъ, успѣвшій доказать самому себѣ, что въ забавахъ этого рода заключается великая поэзія жизни. Всѣ засуетились, забѣгали, закружились и закатались съ такою бѣшеною ревностью, какъ будто отъ этой экспедиціи могла зависѣть судьба настоящихъ и грядущихъ поколѣній на Дингли-Деллѣ.

Но здѣсь, какъ и вездѣ, всего интереснѣе было видѣть, какъ забавлялся самъ м-ръ Пикквикъ, удостоившій подчинить себя условіямъ игры, которая, повидимому, оживила всѣ силы его души. Съ какимъ безпокойствомъ озирался онъ вокругъ, когда сзади напиралъ на него какой-нибудь джентльменъ, угрожавшій своимъ быстрымъ стремленіемъ опрокинуть его навзничь, и какою лучезарною улыбкою озарялось его добродушное лицо, какъ скоро удавалось ему счастливо добираться до противоположнаго конца расчищенной площадки, откуда опять и опять начинался его рысистый бѣгъ! Случалось, однакожъ, и довольно часто, что ученый мужъ, уступая вліянію неотразимаго толчка, опрокидывался головою внизъ и ногами кверху, и тутъ всего назидательнѣе было наблюдать, какъ онъ поднималъ свою шляпу, перчатки, носовой платокъ, и какъ опять становился въ общій рядъ, обнаруживая такой энтузіазмъ и такое молодечество, съ которыми ничто въ свѣтѣ не могло сравниться.

Катанье на льду была въ полномъ разгарѣ, и смѣхъ на берегу достигалъ крайнихъ предѣловъ, какъ вдругъ, совсѣмъ неожиданно, послышался сильный трескъ. Мигомъ джентльмены, обгоняя одинъ другого, повыскочили на берегъ, молодыя леди завизжали, м-ръ Топманъ испустилъ пронзительный крикъ. Огромная масса льда совсѣмъ изчезла подъ водою, и на поверхности воды заколыхались шляпа, перчатки и носовой платокъ м-ра Пикквика, и это было все, что для глазъ ошеломленныхъ зрителей осталось отъ ученаго мужа.

Грусть и отчаянная тоска изобразились на всѣхъ лицахъ: мужчины поблѣднѣли, дамы почти совсѣмъ лишились чувствъ; м-ръ Снодграсъ и м-ръ Винкель, сцѣпившись руками другъ съ другомъ, смотрѣли съ невыразимымъ безпокойствомъ на плачевное мѣсто, гдѣ погибъ ихъ предводитель, между тѣмъ какъ м-ръ Топманъ, не теряя времени по-пустому, бросился со всѣхъ ногъ къ Меноръ-Фарму и закричалъ изо всей силы: "Пожаръ! пожаръ!" Онъ основательно разсчитывалъ, что на этотъ крикъ мигомъ сбѣгутся толпы народа съ баграми и дрекольями, чтобъ вытащить изъ воды утонувшаго джентльмена.

Въ ту самую минуту, когда старикъ Уардль и м-ръ Самуэль Уэллеръ приближались осторожными шагами къ провалу, образовавшемуся на льду, a м-ръ Бенжаменъ Алленъ и неизмѣнный другъ его Бобъ Сойеръ держали втихомолку хирургическую консультацію относительно неизбѣжной необходимости пустить кровь молодымъ дѣвицамъ, упавшимъ въ обморокъ, — въ эту самую минуту, къ величайшему утѣшенію всей компаніи, показались на поверхности воды плечи, голова, лицо и даже очки, принадлежавшіе м-ру Пикквику.

— Подержитесь минуточку… не больше одной минуты, — проревѣлъ м-ръ Снодграсъ.

— О, да, минуточку, умоляю васъ, почтенный другъ нашъ, ради меня, — заревѣлъ глубоко растроганный м-ръ Винкель.

Мольба этого рода, въ настоящемъ случаѣ, была довольно неумѣстна, такъ какъ можно было разсчитать навѣрное, что м-ръ Пикквикъ непремѣнно заблагоразсудитъ поддержать себя на поверхности воды, если не для своихъ друзей, то, по крайней мѣрѣ, ради спасенія себя самого.

— На днѣ, что-ль, стоишь ты, пріятель? — сказалъ Уардль.

— Разумѣется на днѣ,- отвѣчалъ м-ръ Пикквикъ, стряхивая воду съ головы и лица: — я упалъ туда спиною и сначала никакъ не могъ подняться на ноги. Уфъ!

Толстый слой глины, облѣпившій спину м-ра Пикквика, служилъ неоспоримымъ подтвержденіемъ его словъ, и это обстоятельство окончательно успокоило всю компанію, не исключая молодыхъ дѣвицъ, изъ которыхъ, къ счастью, еще ни одна не успѣла погрузиться въ глубокій обморокъ, чего, впрочемъ, искренно желали оба хирурга. Когда, наконецъ, жирный парень, озаренный свѣтлой мыслью, припомнилъ и во всеуслышаніе объявилъ, что глубина воды нигдѣ на всемъ пруду не превышаетъ двухъ аршинъ, джентльмены, всѣ наперерывъ, бросились спасать несчастнаго старца, и при этомъ каждый изъ нихъ оказалъ чудеса храбрости, проворства и силы. Послѣ дружной и неугомонной возни, сопровождавшейся трескомъ льда и брызгами воды, м-ръ Пикквикъ былъ весьма счастливо вырученъ изъ своего непріятнаго положенія и, къ общему удовольствію, поставленъ на сухую землю.

— Пропала его бѣдная головушка, — воскликнула Эмилія, — онъ наживетъ смертельную горячку.

— Бѣдный старичокъ! — сказала Арабелла. — Позвольте закутать васъ этою шалью, м-ръ Пикквикъ.

— Вотъ это, въ самомъ дѣлѣ, всего нужнѣе для тебя, любезный другъ, — сказалъ Уардль, — кутайся хорошенько и бѣги со всѣхъ ногъ домой, прямо на теплую постель.

Двѣнадцать шалей явились въ одно мгновеніе къ услугамъ великаго человѣка. Самуэль Уэллеръ выбралъ три или четыре потолще и, окутавъ своего господина съ головы до пятокъ, повелъ его на Меноръ-Фармъ, при чемъ глазамъ зрителей представлялся рѣдкій феноменъ пожилого джентльмена, промокшаго до костей и лишеннаго обыкновенныхъ статей туалета, свойственныхъ его возрасту и полу.

Но было теперь довольно некстати думать о соблюденіи свѣтскихъ приличій, и м-ръ Пикквикъ, подстрекаемый Самуэлемъ, бѣжалъ, не переводя духа, до самыхъ воротъ Меноръ-Фарма, куда гораздо раньше его прибылъ м-ръ Топманъ, успѣвшій переполошить весь хуторъ ужасной вѣстью о пожарѣ. Старушка Уардль, пораженная смертельнымъ страхомъ, была теперь глубоко и непреложно убѣждена, что кухня и весь задній дворъ объяты пламенемъ: это бѣдствіе всегда рисовалось самыми яркими красками въ воображеніи достопочтенной праматери семейства, и теперь съ замираніемъ сердца думала она, что скоро камня на камнѣ не останется отъ ея родового пепелища.

М-ръ Пикквикъ успокоился не раньше, какъ въ своей постели, когда ермолка съ кисточками появилась на его просушенной головѣ. Самуэль Уэллеръ развелъ въ каминѣ великолѣпный огонь и принесъ обѣдъ въ спальню своего господина. Съ обѣдомъ явился и пуншъ, въ которомъ приняли дѣятельное участіе всѣ пикквикисты и старикъ Уардль. Веселая попойка продолжалась до глубокой ночи, до тѣхъ поръ, пока ученый мужъ не захрапѣлъ богатырскимъ сномъ въ присутствіи своихъ друзей.

Поутру на другой день м-ръ Пикквикъ, къ общему благополучію, проснулся совершенно здоровымъ и невредимымъ, такъ что въ организмѣ его не обнаружилось ни малѣйшихъ признаковъ ревматизма. Пользуясь этимъ случаемъ, м-ръ Бобъ Сойеръ весьма основательно замѣтилъ, что горячій пуншъ можетъ служить самымъ лучшимъ предохранительнымъ средствомъ отъ всѣхъ видовъ и родовъ простудныхъ лихорадокъ, и если бываетъ иногда, что этотъ цѣлительный напитокъ не оказываетъ своего спасительнаго дѣйствія, то единственно потому, что страждущій субъектъ, зараженный предразсудками, не рѣшается употребить его въ достаточномъ количествѣ. Съ этимъ мнѣніемъ совершенно былъ согласенъ и м-ръ Пикквикъ.

Съ наступленіемъ утра веселые гости Дингли-Делля должны были разъѣхаться каждый въ свою сторону. Такіе разъѣзды, какъ извѣстно, представляютъ много поэтическихъ сторонъ для школьника, мѣняющаго классную залу на родительскій домъ; но тяжело падаютъ они на сердце взрослыхъ людей. Смерть, эгоизмъ, житейскіе разсчеты и безчисленныя перемѣны фортуны разрываютъ каждодневно счастливыя группы, связанныя узами дружбы, и разбрасываютъ ихъ но всѣмъ концамъ земного шара. Впрочемъ, мысли этого рода не имѣютъ ни малѣйшаго отношенія къ настоящему предмету. Мы хотимъ только извѣстить благосклоннаго читателя, что всѣ джентльмены и леди, гостившіе на Меноръ-Фармѣ, разъѣхались по своимъ домамъ. М-ръ Пикквикъ и его ученики заняли еще разъ свои мѣста на имперіалѣ моггльтонскаго дилижанса; Арабелла Алленъ отправилась къ мѣсту своего назначенія — куда именно, мы не знаемъ, но м-ръ Винкель очень хорошо зналъ. Ее сопровождали братецъ Бенжаменъ и закадычный другъ его, м-ръ Бобъ Сойеръ.

Но передъ окончательной разлукой студенты медицины отвели въ сторону ученаго мужа, и м-ръ Бобъ Сойеръ, пропихнувъ свой палецъ въ одну изъ петель его сюртука, сказалъ съ таинственнымъ видомъ:

— Гдѣ вы живете, почтенный?

М-ръ Пикквикъ отвѣчалъ, что его настоящая квартира въ гостиницѣ "Коршуна и Джорджа".

— Мнѣ бы хотѣлось, старикъ, заманить васъ въ мою собственную резиденцію, — продолжалъ Бобъ Сойеръ, — согласны-ли вы навѣстить меня?

— Съ величайшимъ удовольствіемъ, — отвѣчалъ м-ръ Пикквикъ, — питомцы музъ и жрецы Эскулапа имѣютъ полное право на мою внимательность.

— Въ такомъ случаѣ, вотъ мой адресъ, — сказалъ м-ръ Бобъ Сойеръ, вынимая визитную карточку изъ своего жилетнаго кармана, — Лант-Стритъ, въ Боро, подлѣ матросскаго трактира. Пройдя Сентъ-Джорджа, поверните за уголъ на Большую улицу. Небольшой домъ, крытый черепицей.

— Очень хорошо, я найду, — сказалъ м-ръ Пикквикъ.

— Приходите черезъ двѣ недѣли въ четвергъ и затащите съ собой другихъ ребятъ, — сказалъ м-ръ Бобъ Сойеръ. — Ко мнѣ въ тотъ вечеръ соберется нѣсколько молодыхъ ученыхъ медицинской профессіи.

М-ръ Пикквикъ сказалъ, что ему будетъ очень лестно познакомиться съ молодыми учеными медицинской профессіи; Бобъ Сойеръ протянулъ ему руку, и они разстались дружелюбно.

Между тѣмъ какъ м-ръ Пикквикъ совѣщался такимъ образомъ съ молодыми людьми, м-ръ Винкель шепталъ что-то на ухо Арабеллѣ Алленъ, a м-ръ Снодграсъ разговаривалъ втихомолку съ миссъ Эмиліей Уардль; но что было предметомъ этихъ таинственныхъ бесѣдъ, для насъ покрыто мракомъ неизвѣстности. Во всю дорогу, на обратномъ пути въ Лондонъ, оба джентльмена хранили глубокое молчаніе, вздыхали очень часто и даже не вкушали ни пива, ни настойки. Изъ этихъ фактовъ наблюдательная читательница можетъ вывести заключенія, какія ей угодно.

Глава XXXI. Имѣющая совершенно юридическій характеръ

Въ нижнихъ этажахъ, по разнымъ угламъ и закоулкамъ Темпля [9] разбросаны довольно грязныя и темныя камеры, куда по вечерамъ въ присутственные дни и по утрамъ въ тѣ дни, когда не бываетъ засѣданій, стекаются безчисленныя полчища мелкихъ чиновниковъ и писарей (clerks) съ кипами бумагъ подъ мышкой и въ широкихъ карманахъ. Писарь писарю не чета, это всѣмъ извѣстно, и наши англійскіе писаря раздѣляются на многочисленные разряды. Первое мѣсто занимаетъ, разумѣется, п_и_с_е_ц_ъ п_р_и_в_и_л_е_г_и_р_о_в_а_н_н_ы_й, заплатившій за себя условленную сумму. Его карьера — быть адвокатомъ или стряпчимъ (attorney), и онъ заранѣе вникаетъ во всѣ таинства своей будущей профессіи. Онъ одѣтъ по послѣдней модѣ, ѣздитъ на балы, держитъ свой экипажъ и отличныхъ лошадей, посѣщаетъ одинъ или два дома въ аристократическихъ улицахъ и отправляется на каникулы въ загородный домъ своего богатаго отца. Словомъ, это аристократъ между писарями. Второе мѣсто занимаетъ salaried clerk, писарь, состоящій на жалованьи, и который обязанъ жить подлѣ конторы своего патрона. Онъ получаетъ тридцать шиллинговъ въ недѣлю, и большую часть этого капитала употребляетъ на свой туалетъ и увеселенія разнаго рода. У него есть кресла въ театрѣ Адельфи и знакомый погребокъ, гдѣ каждую субботу, передъ полученіемъ новаго жалованья, онъ проматываетъ свою послѣднюю копейку. Это довольно грязная и жалкая карикатура на одного изъ тѣхъ молодыхъ денди, которые между завтракомъ и обѣдомъ гуляютъ цѣлыми стадами на Гросвенор-скверѣ. Слѣдуетъ затѣмъ писарь въ строжайшемъ смыслѣ слова, писецъ вѣчно-цеховой, обреченный судьбою на переписку чужихъ бумагъ отъ ранняго утра до поздней ночи. У него — обширная семья, голодныя дѣти, чахоточная жена, и самъ онъ частенько бываетъ подъ хмѣлькомъ. Это плебей въ благородной корпораціи писцовъ. Есть еще писаря — конторные мальчишки, которые бѣгаютъ на свою должность въ синихъ курткахъ и сизыхъ панталонахъ. Они питаютъ справедливое презрѣніе къ школьнымъ мальчикамъ, часто на улицахъ заводятъ съ ними драку и еще чаще угощаютъ себя портеромъ въ распивочныхъ лавчонкахъ. Но мы не рѣшаемся исчислять здѣсь всѣ виды и роды писарей: довольно того, что всѣхъ ихъ можно видѣть налицо въ грязныхъ камерахъ Темпля, гдѣ въ присутственные дни въ ходу вся юридическая машина до мельчайшаго ея винтика.

Въ углахъ и закоулкахъ Темпля сосредоточены публичныя конторы по судебной части, и здѣсь-то составляются всевозможнаго рода покорнѣйшія просьбы, подаются требованія ко взысканію, сочиняютъ формальныя требованія отвѣтчиковъ къ суду и фабрикуются другія, болѣе или менѣе затѣйливыя, дѣловыя бумаги, придуманныя великобританскимъ уложеніемъ для потѣхи писарей и адвокатовъ. Это по большей части низенькія, сырыя, подернутыя плѣсенью камеры, гдѣ съ незапамятныхъ временъ на безчисленныхъ полкахъ березовыхъ шкафовъ гніютъ огромные свертки пергамента и бумаги, распространяющіе весьма пріятный запахъ, который въ ночное время смѣшивается съ благовонными испареніями отъ мокрыхъ шинелей, разопрѣлыхъ зонтиковъ и ароматомъ сальныхъ огарковъ.

Недѣли черезъ двѣ по возвращеніи въ Лондонъ м-ра Пикквика и его друзей, въ половинѣ восьмого по полудни, въ одну изъ этихъ конторъ явился интересный джентльменъ въ сѣромъ фракѣ и мѣдныхъ пуговицахъ съ іероглифическими гербами. Его длинные, свѣтлые, напомаженные волосы весьма искусно были подпрятаны подъ поля обветшалой шляпы, и еще искуснѣе перетягивались черезъ блюхеровскіе сапоги его узенькіе гультики, изъ которыхъ, повидимому, колѣни его готовы были выскочить каждую минуту. Интересный джентльменъ вынулъ изъ своего фрачнаго кармана длинный и узкій свертокъ пергамента и подалъ его, съ подобающимъ почтеніемъ, маститому президенту, засѣдавшему за главнымъ столомъ. Немедленно маститый президентъ напечатлѣлъ на пергаментѣ черный штемпель, въ которомъ человѣческій глазъ, при всѣхъ усиліяхъ, не могъ разобрать никакой фигуры. Затѣмъ интересный юноша съ напомаженными волосами вынулъ еще четыре лоскутка бумаги, гдѣ содержались четыре печатныхъ копіи пергамента съ пробѣлами, оставленными для включенія именъ. Заполнивъ эти бланки, онъ осторожно положилъ въ карманы всѣ пять документовъ, расшаркнулся своими блюхеровскими сапогами, поклонился и вышелъ вонъ изъ трущобы. Этотъ интересный джентльменъ съ кабалистическими документами въ карманахъ былъ не кто другой, какъ нашъ старинный знакомецъ, м-ръ Джаксонъ, письмоводитель господъ Додсона и Фогга, которыхъ собственная контора находилась на углу Корнгилля. Вмѣсто того, чтобы воротиться съ дѣловымъ отчетомъ къ своимъ патронамъ, онъ прямо направился быстрыми шагами въ гостиницу "Коршуна и Джорджа" и освѣдомился, не здѣсь-ли проживаетъ нѣкто Пикквикъ.

— Томми, позовите сюда слугу м-ра Пикквика, — сказала буфетчица "Коршуна и Джорджа".

— Не извольте безпокоиться, сударыня, — сказалъ м-ръ Джаксонъ:- я пришелъ по дѣламъ, не требующимъ отлагательства. Будьте такъ добры, прикажите мнѣ показать комнату м-ра Пикквика, и я войду самъ.

— Какъ васъ зовутъ, сэръ? — спросилъ трактирный слуга.

— Джаксонъ, — отвѣчалъ клеркъ.

Слуга взбѣжалъ наверхъ, чтобы доложить о при ходѣ м-ра Джаксона; но м-ръ Джаксонъ избавилъ его отъ этого труда: онъ вошелъ въ комнату вмѣстѣ съ нимъ и не далъ ему проговорить ни одного слова.

Въ этотъ день м-ръ Пикквикъ пригласилъ къ себѣ на обѣдъ своихъ трехъ друзей. Они съ большимъ комфортомъ сидѣли вокругъ камина и прихлебывали вино изъ стакановъ, когда вошелъ м-ръ Джаксонъ.

— Здравствуйте, сэръ, — сказалъ м-ръ Джаксонъ, слегка кивая головой ученому мужу. — Какъ ваше здоровье, сэръ?

М-ръ Пикквикъ машинально поставилъ свой стаканъ на столъ и бросилъ изумленный взглядъ на нежданнаго пришельца: его память не удержала ни одной черты изъ физіономіи м-ра Джаксона.

— Я пришелъ по извѣстному вамъ дѣлу отъ господъ Додсона и Фогга, — сказалъ м-ръ Джаксонъ пояснительнымъ тономъ.

При этомъ имени невольная дрожь пробѣжала по всему организму ученаго мужа.

— Извольте, сэръ, идти къ моему адвокату, м-ру Перкеру: вы знаете, гдѣ онъ живетъ, — сказалъ м-ръ Пикквикъ. — Проводите этого джентльмена, — прибавилъ онъ, обращаясь къ трактирному слугѣ.

— Прошу извинить, м-ръ Пикквикъ, — сказалъ Джаксонъ, укладывая свою шляпу на полъ и вынимая изъ кармана пергаментный свертокъ:- Личная служба, публичная обязанность письмоводителя или агента въ подобныхъ случаяхъ, вы понимаете, м-ръ Пикквикъ? Честный гражданинъ нѣмѣетъ передъ закономъ, и тамъ, гдѣ соблюдены всѣ законныя формы… вы понимаете, сэръ?

Здѣсь м-ръ Джаксонъ, бросивъ взглядъ на пергаментъ, облокотился руками на столъ и взглянулъ на всю компанію съ побѣдоносной улыбкой.

— Мы не станемъ терять напрасно словъ, милостивые государи, — сказалъ м-ръ Джаксонъ, — позвольте узнать прежде всего, кто изъ васъ носитъ фамилію Снодграса?

При этомъ вопросѣ м-ръ Снодграсъ припрыгнулъ на своемъ стулѣ, и это энергичное движеніе послужило для смѣтливаго письмоводителя весьма удовлетворительнымъ отвѣтомъ.

— А! я такъ и думалъ, — сказалъ м-ръ Джаксонъ ласковымъ тономъ. — До васъ y меня тоже небольшое дѣльце… не извольте безпокоиться, сэръ.

— До меня! — воскликнулъ м-ръ Снодграсъ.

— Вотъ вамъ subроеna, т. е. приглашеніе явиться въ судъ въ качествѣ свидѣтеля по дѣлу вдовы Бардль и отвѣтчика Пикквика, — продолжалъ м-ръ Джаксонъ, вынимая шиллингъ изъ жилетнаго кармана. — Засѣданіе по этому дѣлу назначается четырнадцатаго февраля, и это будетъ спеціальный судъ присяжныхъ. Это собственно вамъ принадлежитъ, м-ръ Снодграсъ: извольте получить. У меня еще девять приглашеній.

Говоря это, м-ръ Джаксонъ уставилъ пергаментъ противъ глазъ м-ра Снодграса и вложилъ шиллингъ въ его руку.

М-ръ Топманъ между тѣмъ смотрѣлъ съ безмолвнымъ изумленіемъ на таинственныя дѣйствія письмоводителя. Вдругъ Джаксонъ обернулся къ нему и сказалъ:

— Кажется, я не ошибусь, сэръ, если осмѣлюсь назвать васъ м-ромъ Топманомъ?

М-ръ Топманъ взглянулъ на м-ра Пикквика; но, не замѣтивъ въ чертахъ этого джентльмена никакого предостерегающаго выраженія, объявилъ скороговоркой:

— Да, фамилія моя — Топманъ.

— A другой джентльменъ подлѣ васъ, безъ сомнѣнія, — м-ръ Винкель? — спросилъ Джаксонъ.

М-ръ Винкель пролепеталъ утвердительный отвѣть. Не входя далѣе ни въ какія объясненія, расторопный письмоводитель вручилъ имъ обоимъ по свертку бумаги и по шиллингу.

— Можетъ быть, я вамъ нѣсколько наскучилъ, господа, — продолжалъ м-ръ Джаксонъ, — но ужъ заодно прошу извинить: y меня тутъ вписано еще имя м-ра Самуэля Уэллера, м-ръ Пикквикъ.

— Пошлите сюда моего слугу, — сказалъ м-ръ Пикквикъ, обращаясь къ трактирному слугѣ.

Озадаченный слуга поспѣшилъ исполнить полученное приказаніе.

— Не угодно-ли вамъ присѣсть, м-ръ Джаксонъ, — сказалъ м-ръ Пикквикъ.

Письмоводитель сѣлъ. Друзья въ изумленіи смотрѣли другъ на друга, не говоря ни слова. Наконецъ, м-ръ Пикквикъ прервалъ молчаніе такимъ образомъ:

— Поведеніе вашихъ принципаловъ, сэръ, служитъ непроницаемой загадкой для всякаго честнаго гражданина; но въ этомъ случаѣ, если не ошибаюсь, Додсонъ и Фоггъ намѣрены употребить противъ меня свидѣтельство моихъ собственныхъ друзей. Такъ или нѣтъ?

Джаксонъ приставилъ указательный палецъ къ лѣвой сторонѣ своего носа, желая показать такимъ образомъ, что юридическія тайны глубоко погребены въ его мозгу. Потомъ онъ сказалъ:

— Не знаю, сэръ. Мое дѣло — сторона.

— Какую же другую цѣль, сэръ, могутъ имѣть всѣ эти требованія? — продолжалъ м-ръ Пикквикъ.

— Цѣли могутъ быть совсѣмъ особенныя, — возразилъ Джаксонъ, — но это до меня не касается. Спрашивать можете сколько вамъ угодно; но моя обязанность — молчать.

Здѣсь м-ръ Джаксонъ улыбнулся еще разъ на всю компанію и принялся выдѣлывать своею лѣвою рукою таинственные жесты безъ всякаго опредѣленнаго значенія и смысла.

— Да, милостивые государи, — сказалъ онъ въ заключеніе, — клерки господъ Додсона и Фогга могутъ, конечно, имѣть свои, болѣе или менѣе, достовѣрныя, догадки насчетъ подобныхъ приглашеній; но вы всего лучше сдѣлаете, м-ръ Пикквикъ, если съ терпѣніемъ будете ожидать правосудія, которое, смотря по обстоятельствамъ и слѣдуя требованіямъ закона, можетъ обвинить или оправдать васъ.

М-ръ Пикквикъ бросилъ взглядъ невыразимаго презрѣнія на своего ненавистнаго гостя, и ужъ изъ устъ его готово было исторгнуться страшное проклятіе на главы господъ Додсона и Фогга, какъ въ это самое мгновеніе въ комнату вошелъ его слуга, и проклятіе осталось непроизнесеннымъ.

— Самуэль Уэллеръ? — сказалъ м-ръ Джаксонъ вопросительнымъ тономъ.

— Къ вашимъ услугамъ, сэръ, если вамъ пріятно удостоить меня своимъ знакомствомъ.

— Вотъ вамъ subpoena, м-ръ Уэллеръ.

— A какъ это по-англійски, смѣю спросить?

— Приглашеніе явиться въ судъ, и съ нимъ — шиллингъ. Извольте получить, м-ръ Уэллеръ. Это вамъ отъ Додсона и Фогга.

— Недурно. Стало быть, господа Додсонъ и Фоггъ посылаютъ мнѣ подарокъ черезъ ваши руки? Это дѣлаетъ имъ честь, и, признаюсь, этого я не ожидалъ отъ такихъ джентльменовъ, какъ Додсонъ и Фоггъ. Свидѣтельствуйте имъ отъ меня нижайшее почтеніе и скажите, что я готовъ съ превеликимъ аппетитомъ пить за ихъ здоровье огуречный разсолъ.

Говоря это, м-ръ Уэллеръ лукаво подмигивалъ старшинѣ глазами и немилосердно комкалъ въ рукахъ бумагу, полученную отъ письмоводителя.

Исполнивъ свое дѣло, м-ръ Джаксонъ сдѣлалъ видъ, будто надѣваетъ перчатку, которую, ради приличія, держалъ всегда въ своей рукѣ, и потомъ, сдѣлавъ учтивый поклонъ, юркнулъ изъ дверей. Черезъ полчаса онъ былъ уже въ своей конторѣ передъ лицами господъ Додсона и Фогга.

Въ эту ночь м-ръ Пикквикъ спалъ очень дурно, и его воображеніе безпрестанно рисовало ненавистный образъ вдовы Бардль вмѣстѣ со всѣми кляузами и крючками, придуманными и пущенными въ ходъ на его погибель. Поутру на другой день, послѣ завтрака, онъ, въ сопровожденіи своего слуги, отправился къ Грейскому скверу въ гостиницу «Лебедя», гдѣ жилъ его адвокатъ.

— Самуэль! — сказалъ м-ръ Пикквикъ, озираясь кругомъ, когда они достигли до конца Чипсайда.

— Что вамъ угодно, сэръ?

— Куда теперь идти?

— Въ Ньюгетскую улицу.

Но, продолжая стоять на одномъ мѣстѣ, м-ръ Пикквикъ испустилъ глубокій вздохъ и тоскливо взглянулъ на лицо своего слуги.

— О чемъ вздыхаете, сэръ? — спросилъ Самуэль.

— Да такъ, мой другъ, что-то взгрустнулось, — отвѣчалъ м-ръ Пикквикъ. — Этотъ проклятый судъ назначенъ, кажется, на четырнадцатое число будущаго мѣсяца?

— На четырнадцатое февраля, сэръ, — сказалъ Самуэль, — выборъ удивительно замѣчательный.

— Отчего же замѣчательный?

— Да вѣдь это, сэръ, валентиновъ день [10], и вы, конечно, знаете, что Валентинъ шутить не любитъ, когда дѣло идетъ о наказаніи преступнаго любовника.

Улыбка м-ра Уэллера не пробудила ни малѣйшаго луча веселости въ душѣ ученаго мужа. М-ръ Пикквикъ круто повернулъ въ Ньюгетскую улицу и, повѣсивъ голову, безмолвно продолжалъ свой путь.

Такъ они прошли около четверти версты, думая каждый о своихъ собственныхъ дѣлахъ. Самуэль все время держался въ нѣсколькихъ шагахъ отъ своего господина; но вдругъ ему пришла счастливая мысль сообщить старшинѣ весьма интересный анекдотъ, возникшій въ его душѣ вслѣдствіе естественнаго сцѣпленія идей, пробужденныхъ видомъ внѣшнихъ предметовъ. Въ мгновеніе ока онъ догналъ ученаго мужа и, указывая ему на домъ, мимо котораго они проходили, сказалъ:

— Видите вы эту колбасную лавку?

— Вижу.

— Это, сэръ, знаменитая факторія сосисекъ.

— Право?

— Я вамъ говорю. Года за четыре на этомъ мѣстѣ произошла удивительная оказія.

— Какая?

— Не случалось-ли вамъ слышать, какъ однажды изчезъ, неизвѣстно куда, почтенный джентльменъ, торговавшій ветчиной и колбасой въ огромномъ размѣрѣ?

— Его убаюкали, Самуэль, з_а_б_о_р_к_о_в_а_л_и [11],можетъ быть? — спросилъ м-ръ Пикквикъ съ безпокойствомъ.

— Нѣтъ, сэръ, — отвѣчалъ м-ръ Уэллеръ, — и я вамъ осмѣлюсь доложить, что бываютъ на свѣтѣ предиковинныя вещи. Джентльменъ этотъ, сэръ, былъ хозяиномъ вотъ этой самой колбасной, которую вы видите. Онъ изобрѣлъ для своего ремесла патентованную паровую машину, гдѣ, такъ сказать, въ одно мгновеніе ока, огромнѣйшіе камни могли растираться посредствомъ чудодѣйственнаго жернова въ мельчайшій порошокъ и превращаться въ сосиски первѣйшаго сорта. Онъ выхлопоталъ даже привилегію на свои патентованныя сосиски. Онъ гордился своимъ изобрѣтеніемъ и смотрѣлъ, бывало, по цѣлымъ часамъ, какъ работаетъ его хитрая машина, приготовляя удивительные завтраки для джентльменскихъ желудковъ. Вообще, сэръ, онъ былъ совершенно счастливъ и этою машиною, и двумя курчавыми мальчишками, которые бѣгали вокругъ, называя его своимъ милымъ папашей; но бѣда въ томъ, что судьба навязала ему на шею ехидную жену, отравлявшую весь этотъ домашній комфортъ. Отъ криковъ этой вѣдьмы дрожалъ, бывало, весь домъ и дребезжали стекла, какъ отъ землетрясенія. — "Послушай-ка, ты, моя душенька, — говоритъ однажды горемычный мужъ, потерявшій всякое терпѣніе, — если ты будешь продолжать эту потѣху, говоритъ онъ, я уѣду въ Америку, чтобъ отвязаться отъ тебя. Помяни мое слово". — "По мнѣ, пожалуй, ты можешь провалиться сквозь землю, — говоритъ жена:- посмотрю я, какъ американцы уживутся съ такимъ шайтаномъ" Затѣмъ она еще пуще окрысилась на бѣднаго мужа, побѣжала въ столовую и начала вопить во всю улицу, что вотъ, дескать, гадкій мужъ собирается отправить ее на тотъ свѣтъ и что ей давно житья нѣтъ въ собственномъ домѣ. Эта комедія продолжалась часа три, до тѣхъ поръ, пока ея глаза закатились подъ лобъ и она со всего размаха грянулась на полъ, брыкаясь при этомъ и руками, и ногами. Очень хорошо-съ. На другой день супругъ ея пропалъ. Онъ не взялъ ни денегъ изъ хозяйственной кассы, ни запаснаго платья изъ своего гардероба: стало-быть, онъ не уѣхалъ въ Америку. На другой день онъ не воротился, и такъ прождали его напрасно цѣлую недѣлю. Хозяйка напечатала объявленіе въ газетахъ, публично извѣщая, что она во всемъ готова простить своего мужа, какъ скоро онъ придетъ домой. Такое объявленіе, конечно, дѣлало ей великую честь, тѣмъ болѣе, что мужъ, собственно говоря, ни въ чемъ не быль виноватъ передъ ней; но и послѣ этой уловки онъ все-таки не воротился. Напрасно искали его во всѣхъ каналахъ и напрасно, два мѣсяца сряду, приносили къ дверямъ колбасной лавки трупы всѣхъ утопленниковъ и удавленниковъ: ни одинъ трупъ не представилъ ни малѣйшаго сходства съ пропавшимъ мужемъ, и сосѣди мало-по-малу успокоились въ томъ предположеніи, что колбасникъ пропалъ безъ вѣсти. — "Туда ему и дорога", сказала неутѣшная супруга и, отложивъ всякія попеченія, принялась торговать сосисками и колбасами. Однажды вечеромъ приходитъ въ ея лавку пожилой худощавый джентльменъ и спрашиваетъ сердитымъ голосомъ:- "Вы, что ли, содержательница этой лавки?" — Я, — говоритъ она, — чего вамъ угодно? — "Я пришелъ, сударыня, — говоритъ онъ, — потребовать отъ васъ отчета, за какія напасти намѣрены вы подавить своими проклятыми сосисками меня и все мое семейство? И кто вамъ сказалъ, сударыня, что мѣдныя пуговицы съ гербами обойдутся вашей торговлѣ дешевле свиного мяса?" — Какъ пуговицы! — говоритъ она, — объяснитесь, милостивый государь. — "Нечего тутъ объяснять, — говоритъ пожилой джентльменъ, развертывая клочокъ оберточной бумаги, гдѣ было штукъ двадцать или тридцать пуговичныхъ половинокъ, — какой чортъ, сударыня, надоумилъ васъ приправлять пуговицами эти проклятыя сосиски? Хороша начинка!" — Ахъ! ахъ! это пуговицы моего супруга! — кричитъ вдова, и тутъ же съ нею дѣлаются страшныя истерическія корчи. — "Что это значитъ?" — визжитъ пожилой джентльменъ, поблѣднѣвшій, какъ полотно. — Все теперь ясно для меня! — визжитъ вдова. — Мужъ мой, въ припадкѣ безумія, превратилъ себя самого въ сосиски!

— И это, сэръ, была сущая правда, — заключилъ м-ръ Уэллеръ, устремивъ пристальный взглядъ на испуганную физіономію м-ра Пикквика, — только до сихъ поръ въ общемъ мнѣніи остается подъ спудомъ, самъ-ли онъ бросился въ свою патентованную машину, или кто-нибудь его пихнулъ. Достойно замѣчанія, сэръ, что пожилой сухощавый джентльменъ, страстный любитель сосисекъ, не могъ съ этой поры даже слышать о нихъ.

Вскорѣ послѣ этого трогательнаго повѣствованія господинъ и слуга прибыли въ квартиру м-ра Перкера. Лоутонъ, главный его конторщикъ, стоялъ подлѣ пріотворенной двери, разговаривая весьма небрежно съ какимъ-то горемыкой въ истасканномъ сюртукѣ, въ сапогахъ безъ подошвъ и въ перчаткахъ безъ пальцевъ. Во всѣхъ чертахъ его тощаго лица ярко отражались слѣды продолжительныхъ страданій, и онъ, повидимому, живо чувствовалъ свое крайнее униженіе, потому что тотчасъ же отпрянулъ назадъ въ темный уголъ, какъ скоро завидѣлъ новаго пришельца.

— Какъ это жаль… право, — сказалъ незнакомецъ съ глубокимъ вздохомъ.

— Конечно, жаль, — повторилъ Лоутонъ, выводя своимъ перомъ какія-то каракули на косякѣ двери. — Не хотите-ли заочно передать ему ваше порученіе?

— A когда, примѣрно сказать, онъ долженъ воротиться назадъ? — спросилъ незнакомецъ.

— Не знаю, право, — отвѣчалъ Лоутонъ, дѣлая мистическіе знаки м-ру Пикквику, когда незнакомецъ потупилъ свои глаза.

— И вы полагаете, что мнѣ было бы безполезно дожидаться его здѣсь? — продолжалъ незнакомецъ, тоскливо посматривая на дверь конторы.

— О, да, я въ этомъ совершенно увѣренъ, — отвѣчалъ конторщикъ, продолжая рисовать каракули на косякѣ. — На этой недѣлѣ уже нечего ждать, а, пожалуй, можетъ случиться, онъ не воротится и на будущей недѣлѣ, потому что вообще, уѣзжая за городъ, Перкеръ никогда не торопится возвращеніемъ домой. Ужъ таковъ его обычай.

— Какъ? Онъ за городомъ! — воскликнулъ м-ръ Пикквикъ. — Боже мой, что-жъ теперь намъ дѣлать?

— Не уходите, м-ръ Пикквикъ, — сказалъ Лоутонъ, — y меня для васъ письмо.

Переминаясь съ ноги на ногу, незнакомецъ еще разъ потупилъ глаза въ землю, и въ это мгновеніе смѣтливый конторщикъ бросилъ многозначительный взглядъ на ученаго мужа, давая такимъ образомъ знать, что онъ разыгрываетъ плутовскую роль, которой однакожъ м-ръ Пикквикъ не могъ постигнуть.

— Войдите, м-ръ Пикквикъ, прошу покорно, — сказалъ Лоутонъ. — Что-жъ, вы оставите какое-нибудь порученіе, м-ръ Уатти, или потрудитесь завернуть въ другой разъ?

— Будьте такъ добры, попросите его сказать, что тамъ y нихъ сдѣлано по моему дѣлу, — сказалъ незнакомецъ умоляющимъ тономъ: — да, ради Бога, не забудьте этого, м-ръ Лоутонъ, — вѣдь отъ этого зависитъ судьба цѣлаго семейства.

— Нѣтъ, не забуду, положитесь на меня, — отвѣчалъ конторщикъ.

— Войдите, м-ръ Пикквикъ. Прощайте, м-ръ Уатти; вы, вѣрно, пройдетесь по бульвару; погода превосходная, не такъ ли?

Но такъ какъ незнакомецъ все еще медлилъ и былъ, очевидно, въ нерѣшительномъ положеніи, то м-ръ Лоутонъ безъ церемоніи захлопнулъ дверь въ ту минуту, какъ Самуэль Уэллеръ успѣлъ войти въ контору за своимъ господиномъ.

— Уфъ, надоѣлъ, проклятый! — сказалъ Лоутонъ, бросая перо на столъ, съ видомъ оскорбленнаго человѣка. — Въ жизнь не видалъ такого неотвязчиваго банкрота! Его дѣла ужъ года четыре лежать у насъ подъ спудомъ, a онъ, чего добраго, еще снова притащится сюда недѣли черезъ двѣ. Такой неотвязный, право! Пожалуйте сюда, м-ръ Пикквикъ. Перкеръ дома и, разумѣется, будетъ радъ васъ видѣть. Съ этимъ банкротомъ — можете вообразить! — я проваландался y дверей минутъ двадцать и промерзъ чуть не до костей.

Говоря это, конторщикъ поворочалъ уголья въ каминѣ и потомъ, бросивъ кочергу, пошелъ въ комнату своего принципала; м-ръ Пикквикъ послѣдовалъ за нимъ.

— А, это вы, почтеннѣйшій, — воскликнулъ м-ръ Перкеръ, шумно приподнимаясь со своего стула. — Ну, почтеннѣйшій, какъ идутъ ваши дѣла? Нѣтъ-ли чего новенькаго насчетъ нашихъ пріятелей въ Корнгиллѣ? Додсонъ и Фоггь, я слышалъ, держали ухо востро. О, это славные ребята, я знаю!

Говоря это, маленькій адвокатъ засадилъ въ носъ огромную щепоть табака, какъ будто въ доказательство своего почтенія къ искусству господъ Додсона и Фогга.

— Это отчаянные мошенники, — сказалъ м-ръ Пикквикъ.

— То есть, почтеннѣйшій, вы смотрите на нихъ со своей, джентльменской, точки зрѣнія, не углубляясь въ сущность юридическаго искусства, и по-своему вы правы, м-ръ Пикквикъ. Ну, и мы тоже не дремали все это время. Я завербовалъ на свою сторону сержанта [12] Сноббина.

— Хорошій это человѣкъ? — спросилъ м-ръ Пикквикъ.

— Хорошій человѣкъ? — возразилъ м-ръ Перкеръ. — Сержантъ Сноббинъ, почтеннѣйшій, стоитъ, такъ сказать, выше всѣхъ юридическихъ профессій. Онъ сдѣлаетъ втрое противъ всякаго адвоката второй руки, и такого доки, смѣю увѣрить, не найти намъ съ вами на всемъ пространствѣ Трехъ Соединенныхъ Королевствъ. Сержантъ Сноббинъ водитъ за носъ всѣхъ этихъ судей, и уголовныхъ, и гражданскихъ.

Новая щепоть табака скрѣпила окончательно высокую рекомендацію адвоката.

— Они требуютъ въ судъ моихъ друзей, — сказалъ м-ръ Пикквикъ.

— Такъ и должно быть, отвѣчалъ Перкеръ, — Додсонъ и Фоггъ не прозѣваютъ этого случая. Друзья ваши могутъ быть отличными свидѣтелями, такъ какъ они видѣли васъ въ интересномъ положеніи.

— Но вѣдь она упала въ обморокъ по собственной волѣ,- замѣтилъ м-ръ Пикквикъ, — она сама бросилась въ мои объятія.

— Очень вѣроятно, почтеннѣйшій, — возразилъ Перкеръ, — очень вѣроятно и даже очень естественно. Я, съ своей стороны нравственно убѣжденъ, что иначе и не могло быть; но кто же это можетъ доказать, почтеннѣйшій?

— Они также требовали въ судъ моего слугу, сказалъ м-ръ Пикквикъ, приведенный въ нѣкоторое затрудненіе неожиданнымъ вопросомъ своего адвоката.

— Самуэля? — сказалъ Перкеръ.

М-ръ Пикквикъ отвѣчалъ утвердительно.

— Ну, да, почтеннѣйшій, это ужъ само собою разумѣется. Я могъ вамъ предсказать за цѣлый мѣсяцъ, что они не прозѣваютъ этого случая. Додсонъ и Фоггъ понимаютъ свое дѣло. Я имѣлъ честь вамъ докладывать, почтеннѣйшій, что благоразумный джентльменъ отнюдь не долженъ вмѣшиваться въ свое дѣло, какъ скоро онъ ввѣрилъ его адвокату. Теперь вы сами должны отвѣчать за послѣдствія, каковы бы они ни были.

Заключивъ эту сентенцію, м-ръ Перкеръ вытянулъ съ большимъ достоинствомъ шею и стряхнулъ табакъ съ воротниковъ своей рубашки.

— Зачѣмъ же, скажите на милость, имъ понадобился мой слуга? — спросилъ м-ръ Пикквикъ послѣ молчанія, продолжавшагося двѣ или три минуты.

— Но вѣдь вы посылали его на свою прежнюю квартиру?

— Посылалъ.

— Изъ этого, на основаніи юридическихъ соображеній, прямо слѣдуетъ, что вы предлагали вдовѣ Бардль мировую сдѣлку, на которую она, разумѣется, не согласилась. Впрочемъ, я не думаю, чтобы судьи могли что-нибудь вытянуть отъ вашего слуги.

— И мнѣ тоже кажется, — сказалъ м-ръ Пикквикъ, улыбаясь при мысли, что Самуэль долженъ будетъ свидѣтельствовать противъ него. — Что-жъ мы будемъ дѣлать?

— Да намъ, почтеннѣйшій, остается только одно: подвергнуть свидѣтелей вторичному допросу, положиться на краснорѣчіе Сноббина и бросить какъ можно побольше пыли въ глаза судьямъ.

— Ну, a если приговоръ будетъ окончательно противъ меня? — сказалъ м-ръ Пикквикъ.

М-ръ Перкеръ улыбнулся, понюхалъ табаку съ продолжительными разстановками, помѣшалъ огонь кочергой, пожалъ плечами и обнаружилъ намѣреніе хранить выразительное молчаніе.

— Неужели вы думаете, милостивый государь, что я долженъ, въ такомъ случаѣ, заплатить за убытки? — сказалъ м-ръ Пикквикъ, наблюдавшій съ напряженнымъ вниманіемъ эту многознаменательную форму телеграфнаго отвѣта.

Перкеръ опять принялся безъ всякой видимой надобности мѣшать огонь и сказалъ:

— Не мудрено, почтеннѣйшій, не мудрено.

— Нѣтъ, очень мудрено, и я объявляю вамъ заранѣе мое неизмѣнное намѣреніе — не подчиняться суду крючкотворовъ, — сказалъ м-ръ Пикквикъ выразительнымъ тономъ. — Да, Перкеръ, я не буду тогда отвѣчать ни на какія требованія, и ни одинъ пенни не перейдетъ изъ моего кармана въ сундуки Додсона и Фогга. Это моя рѣшительная, непреложная воля.

И въ подтвержденіе этой непреложности м-ръ Пикквикъ ударилъ кулакомъ по столу.

— Очень хорошо, почтеннѣйшій, очень хорошо, сказалъ Перкеръ. — Вы можете дѣйствовать по благоусмотрѣнію.

— Конечно, могу, — отвѣчалъ м-ръ Пикквикъ скороговоркой. — Гдѣ живетъ сержантъ Сноббинъ?

— Въ Линкольнской Палатѣ, на Старомъ скверѣ.

— Я желаю немедленно видѣть его, — сказалъ м-ръ Пикквикъ.

— Видѣть сержанта Сноббина! — воскликнулъ Перкеръ въ припадкѣ величайшаго изумленія. — Какъ это можно, почтеннѣйшій! Видѣть сержанта Сноббина! Да понимаете-ли вы, почтеннѣйшій, что тутъ нужна особая консультація, требующая значительнаго времени и даже значительныхъ издержекъ? Нѣтъ, нѣтъ, почтеннѣйшій, и не думайте теперь о такомъ свиданіи.

Но м-ръ Пикквикъ рѣшился непремѣнно поставить на своемъ, и слѣдствіемъ его настойчивости было то, что не дальше, какъ черезъ десять минутъ, адвокатъ и его кліентъ благополучно прилетѣли въ контору великаго сержанта Сноббина.

Это была довольно просторная комната съ огромнымъ письменнымъ столомъ подлѣ камина, украшеннаго вычурными фресками. Время и чернильныя пятна почти совершенно уничтожили природный цвѣтъ матеріи, покрывавшей столъ, но, послѣ тщательнаго наблюденія, можно было догадаться, что это была первоначально фризовая матерія зеленаго цвѣта. На столѣ валялись многочисленныя пачки бумагъ, перевязанныхъ красными снурками, и за столомъ сидѣлъ пожилой конторщикъ съ полными и румяными щеками, обличавшими совершеннѣйшее состояніе его здоровья. Джентльменскій видъ конторщика и массивная золотая цѣпь, украшавшая его грудь, свидѣтельствовали неоспоримо нагляднымъ образомъ, что контора м-ра сержанта Сноббина имѣла обширнѣйшую и выгодную практику въ юридическихъ дѣлахъ.

— Сержантъ y себя въ кабинетѣ, м-ръ Моллардъ? — спросилъ Перкеръ, предлагая свою табакерку къ услугамъ джентльменскаго носа.

— Да, въ кабинетѣ, только онъ демонски занятъ, м-ръ Перкеръ, — отвѣчалъ конторщикъ. — Видите ли, какая тутъ пропасть бумагъ, a онъ еще не успѣлъ подписать ни одной, хотя за юридическія консультаціи мы уже давно получили деньги по всѣмъ этимъ пунктамъ.

Говоря это, м-ръ Моллардъ улыбнулся и запустилъ въ свой носъ огромную щепоть табака, какъ бы въ доказательство своихъ юридическихъ талантовъ.

— Вотъ это называется практикой! — сказалъ Перкеръ.

— Да, практика не совсѣмъ дурная, — сказалъ самодовольно конторщикъ, вынимая изъ своего кармана огромную серебряную табакерку, — отъ насъ безпрестанно требуютъ мнѣній и совѣтовъ.

— И вы, разумѣется, излагаете на бумагѣ?

— Какъ же иначе? При этомъ, почтеннѣйшій, должно вамъ замѣтить, что м-ръ Сноббинъ пишетъ такимъ почеркомъ, котораго самъ чортъ не разберетъ, кромѣ меня. Поэтому я долженъ всегда переписывать его мнѣнія, a за переписку… вы понимаете? Ха, ха, ха!

— Какъ не понимать, почтеннѣйшій! — сказалъ м-ръ Перкеръ.

— Съ такимъ принципаломъ, смѣю сказать, вамъ не житье, a масляница. Ха, ха, ха!

При этомъ сержантскій конторщикъ засмѣялся опять, но засмѣялся втихомолку тѣмъ внутреннимъ, безмолвнымъ смѣхомъ, который весьма не нравился ученому мужу. Если сердце ваше надрывается отъ досады и тоски, вы вредите только самому себѣ; но какъ скоро вы смѣетесь про себя, втихомолку, такой смѣхъ не предвѣщаетъ ничего добраго вашимъ ближнимъ.

— Какъ наши дѣла съ вами, почтеннѣйшій? — спросилъ Перкеръ. — Вы за мной не считаете стариннаго должка?

— Нѣтъ, не считаю.

— Жаль, не то я, пожалуй, сію минуту изготовилъ бы для васъ векселекъ. Впрочемъ, и то сказать, при такой громадѣ наличныхъ денегъ, какая вамъ нужда заботиться о старыхъ должникахъ? Вѣдь y васъ, почтеннѣйшій, денегъ-то куры не клюютъ. Ха, ха, ха!

Эта выходка, повидимому, пришлась какъ нельзя болѣе по вкусу дѣлового человѣка, и онъ захохоталъ опять своимъ таинственно безмолвнымъ смѣхомъ.

— Однакожъ, знаете-ли что, почтеннѣйшій м-ръ Моллардъ, — сказалъ Перкеръ, вдругъ принимая степенный видъ и отводя въ сторону конторщика великаго юриста, — вы должны уговорить своего принципала, чтобъ онъ согласился теперь принять меня и моего кліента.

— Какъ! Неужели вы хотите видѣть его лично? — воскликнулъ Моллардъ.

— Почему же нѣтъ, сэръ? — подхватилъ м-ръ Пикквикъ, услышавшій начало этихъ совѣщаній.

— A потому, сэръ, что вездѣ и во всемъ порядочный джентльменъ обязанъ сообразоваться съ заведеннымъ порядкомъ, — отвѣчалъ м-ръ Моллардъ. — Изложите свое дѣло на бумагѣ обстоятельно и подробно, и м-ръ Сноббинь въ свое время тоже дастъ вамъ на бумагѣ удовлетворительный отвѣтъ. Таковъ порядокъ юридической консультаціи. На личное свиданіе вы отнюдь не должны были разсчитывать, тѣмъ болѣе, что для м-ра Сноббина драгоцѣнна каждая минута.

М-ръ Перкеръ, между тѣмъ, бросилъ довольно строгій взглядъ на ученаго мужа и сказалъ многозначительнымъ тономъ:

— Я говорилъ вамъ, почтеннѣйшій, и теперь повторяю снова и разъ навсегда: всякій порядочный джентльменъ, ввѣряя свое дѣло адвокату, долженъ положиться на него во всемъ, или адвокатъ не отвѣчаетъ ни за что. Личное ваше вмѣшательство здѣсь неумѣстно и совершенно безполезно.

Не дѣлая никакихъ возраженій, м-ръ Пикквикъ понурилъ голову и отправился въ противоположный уголъ.

Прерванное совѣщаніе вновь началось между дѣловыми людьми. Долго бесѣдовали они, нюхая табакъ и размахивая руками; м-ръ Пикквикъ уже не слышалъ больше ни одного слова, и сущность консультаціи осталось для него непроницаемою тайной. Моллардъ, повидимому, убѣжденный неотразимыми доказательствами опытнаго адвоката, согласился, наконецъ, испросить для него аудіенцію y своего принципала. Онъ пошелъ въ его кабинетъ и черезъ минуту, возвращаясь оттуда на ципочкахъ, возвѣстилъ Перкеру и м-ру Пикквику, что м-ръ Сноббинъ, принимая въ уваженіе обстоятельства дѣла, соглашается, въ видѣ исключенія, дать имъ аудіенцію на самое короткое время.

М-ръ сержантъ Сноббинъ былъ поистасканный джентльменъ лѣтъ сорока пяти или, можетъ быть, пятидесяти, съ желто-блѣднымъ лицомъ и впалыми щеками гемороидальнаго цвѣта. Его угрюмые и мутные глаза обличали въ немъ одного изъ тѣхъ неутомимыхъ тружениковъ, которые посвящаютъ свою жизнь головоломнымъ кабинетнымъ трудамъ, сухимъ, безжизненнымъ, убивающимъ душу. Лорнетъ, висѣвшій y него на черной широкой лентѣ, служилъ для посторонняго наблюдателя несомнѣннымъ доказательствомъ, что м-ръ Сноббинъ былъ близорукъ. Волосы были y него чрезвычайно рѣдки и торчали клочками на его головѣ: это могло зависѣть, во-первыхъ, оттого, что почтенный юристъ не имѣлъ привычки заботиться о своей прическѣ, а, во-вторыхъ, оттого, что онъ цѣлую четверть вѣка носилъ судейскій парикъ, который теперь висѣлъ подлѣ него на деревянномъ гвоздѣ. Слѣды свѣжей пудры на воротникѣ его фрака и дурно вымытый бѣлый галстухъ, въ измятомъ и скомканномъ видѣ торчавшій на его шеѣ, свидѣтельствовали, что м-ръ Сноббинъ, по возвращеніи изъ суда, еще не успѣлъ сдѣлать приличной перемѣны въ своемъ костюмѣ. Остальныя статьи его туалета обличали также высшую степень небрежности и неряшества, свойственныхъ всѣмъ великимъ людямъ юридической профессіи. Дѣловыя книги съ ременными застежками, груды бумагъ разной величины и разныхъ цвѣтовъ, письма и куверты всевозможныхъ форматовъ были разбросаны по всему пространству огромнаго стола безъ всякаго покушенія на комфортъ и порядокъ. Кабинетная мебель страдала отъ чрезмѣрной ветхости англійской болѣзнью; дверцы книжныхъ шкафовъ подернулись плѣсенью и спокойно гнили на своихъ заржавѣлыхъ петляхъ; пыль на коврахъ подымалась облаками при каждомъ шагѣ; оконныя сторы покрылись желтизной отъ дряхлости и грязи, и вообще всѣ предметы въ кабинетѣ дѣлового человѣка свидѣтельствовали неоспоримымъ образомъ, что м-ръ сержантъ Сноббинъ, погруженный тѣломъ и душою въ свои головоломныя занятія, не обращалъ ни малѣйшаго вниманія на внѣшнія удобства жизни.

При входѣ кліентовъ онъ писалъ, и перо его скрипѣло немилосердно, быстро перебѣгая отъ одной строки къ другой. Когда Перкеръ поклонился и представилъ его вниманію своего кліента, м-ръ Сноббинъ осторожно воткнулъ въ чернильницу свое перо, пригласилъ гостей садиться и, погладивъ свою лѣвую ногу, сдѣлалъ знакъ, что они могутъ говорить.

— Имя моего кліента — Пикквикъ, — началъ Перкеръ, сдѣлавъ предварительно подобострастный поклонъ.

— Ну?

— Онъ отвѣтчикъ по дѣлу вдовы Бардль.

— Ну?

— Вамъ, кажется, извѣстны отчасти подробности этого дѣла.

— Меня ангажировали защищать его на спеціальномъ судѣ присяжныхъ?

— Такъ точно.

— И деньги внесены въ мою контору?

— Всѣ сполна.

Сержантъ понюхалъ табаку и приготовился ожидать дальнѣйшихъ объясненій.

— Прежде, чѣмъ вы окончательно примете на себя оффиціальную обязанность нашего защитника, сэръ, — сказалъ Перкеръ, — м-ръ Пикквикъ желаетъ лично васъ удостовѣрить, что жалоба противъ него, съ нравственной точки зрѣнія, не имѣетъ ни малѣйшихъ основаній и онъ идетъ на судъ съ чистымъ сердцемъ и чистыми руками; въ противномъ случаѣ, еслибъ на совѣсти его лежало какое-нибудь пятно, онъ бы прекратилъ этотъ процессъ въ самомъ началѣ, удовлетворивъ справедливымъ требованіямъ вдовы Бардль. Такъ-ли я излагаю ваши мысли, почтеннѣйшій? — заключилъ маленькій адвокатъ, обращаясь къ м-ру Пикквику.

— Совершенно такъ, — отвѣчалъ м-ръ Пикквикъ.

Вооружившись очками, сержантъ Сноббинъ осмотрѣлъ ученаго мужа съ ногъ до головы, при чемъ едва замѣтная улыбка проскользнула по его морщинистому лицу. Затѣмъ, обращаясь къ Перкеру, онъ проговорилъ:

— Запутанное дѣло?

Перкеръ пожалъ плечами.

— Вы намѣрены пригласить свидѣтелей?

— Нѣтъ.

Улыбка на лицѣ сержанта приняла болѣе опредѣленный смыслъ. Онъ энергически погладилъ свою ногу и потомъ, облокотившись на спинку креселъ, кашлянулъ два-три раза съ выраженіемъ очевиднаго сомнѣнія.

Эти зловѣщіе признаки отнюдь не ускользнули отъ вниманія ученаго мужа. Сдѣлавъ судорожное движеніе, онъ поправилъ очки на своемъ носу и, несмотря на предостерегательные жесты Перкера, самъ обратился къ великому юристу съ выразительною рѣчью:

— Я не сомнѣваюсь, сэръ, что мое желаніе воспользоваться въ настоящемъ случаѣ вашею опытностью и талантами можетъ для такого джентльмена, какъ вы, показаться страннымъ и даже необыкновеннымъ.

М-ръ Сноббинъ обнаружилъ готовность принять степенный видъ, но улыбка опять незамѣтно пробѣжала по лицу его.

— Джентльмены вашей профессіи, сэръ, — продолжалъ м-ръ Пикквикъ, — видятъ по большей части изнанку человѣческой природы, и передъ вами, во всей наготѣ, открывается ея дурная сторона. Какъ судья и адвокатъ, вы знаете по собственному опыту, какъ часто судьба честнаго человѣка зависитъ отъ юридическихъ эффектовъ. Почемъ знать, можетъ быть, даже вамъ, сэръ, случалось употреблять обоюдоострое оружіе закона противъ особъ, совершенно непорочныхъ и чистыхъ передъ судомъ своей собственной совѣсти. Само-собою разумѣется, вы, какъ и другіе великіе юристы, увлекаетесь въ подобныхъ случаяхъ единственнымъ желаніемъ облагодѣтельствовать своихъ кліентовъ, не обращая вниманія на то, что они, можетъ быть, руководствуются исключительно эгоистическими побужденіями, заглушающими въ нихъ врожденное чувство совѣсти и долга. Вотъ почему въ общемъ мнѣніи почтенное сословіе юристовъ считается подозрительнымъ, недовѣрчивымъ и даже криводушнымъ. Имѣя въ виду всѣ эти соображенія, я былъ бы, конечно, не въ правѣ сѣтовать, еслибъ вы, въ свою очередь, подозрѣвали во мнѣ, какъ въ будущемъ своемъ кліентѣ, низкія побужденія и мысли, недостойныя честнаго джентльмена; тѣмъ не менѣе, однакожъ, я считаю своей обязанностью разсѣять такія подозрѣнія, если уже они закрались въ вашу душу. Итакъ, сэръ, позвольте еще разъ повторитъ вмѣстѣ съ моимъ адвокатомъ, что я совершенно невиненъ въ этихъ гнусныхъ кляузахъ, которыя взводятъ противъ меня вдова Бардль и ея безчестные адвокаты. Знаю очень хорошо и заранѣе увѣренъ, что содѣйствіе ваше на судѣ присяжныхъ будетъ для меня безцѣнно; но если, сверхъ чаянія вы еще сколько нибудь сомнѣваетесь въ моемъ благородствѣ, я готовъ великодушно отказаться отъ вашей помощи и даже прошу васъ покорнѣйше не принимать въ такомъ случаѣ никакого участія въ моемъ дѣлѣ.

Прежде чѣмъ м-ръ Пикквикъ добрался до половины своей рѣчи, сержантъ Сноббинъ пересталъ его слушать, и замѣтно было по всѣмъ признакамъ, что мысль его бродила далеко отъ назидательныхъ сентенцій, излагаемыхъ ученымъ мужемъ. Повидимому, онъ совсѣмъ забылъ о своихъ кліентахъ и уже снова взялся за перо, чтобы излить на бумагу юридическія мнѣнія, накопившіяся въ его головѣ; но м-ръ Перкеръ снова пробудилъ его вниманіе, предложивъ къ его услугамъ свою золотую табакерку.

— Кто-жъ будетъ моимъ помощникомъ въ этомъ дѣлѣ? — спросилъ Сноббинъ, нюхая табакъ.

— М-ръ Функи, — отвѣчалъ Перкеръ.

— Функи… Функи… никогда я не слыхалъ такой фамиліи, — проговорилъ сержантъ. — Это, должно быть, еще молодой человѣкъ.

— Да, онъ очень молодъ, — отвѣчалъ Перкеръ. — Онъ былъ въ судѣ только одинъ разъ.

— Когда?

— Не помню хорошенько… этому, кажется, будетъ уже два или три года.

М-ръ Сноббинъ позвонилъ, и черезъ минуту вошелъ въ кабинетъ его конторщикъ.

— М-ръ Моллардъ, потрудитесь немедленно послать за господиномъ… какъ, бишь, его?

— Функи, — подхватилъ Перкеръ. — Онъ живетъ въ Гольборнской палатѣ, на Грейскомъ скверѣ. Велите сказать, что я очень желаю его видѣть.

М-ръ Моллардъ отправился исполнить возложенное на него порученіе. Сержантъ Сноббинъ впалъ въ задумчивость, изъ которой онъ вышелъ не прежде, какъ по прибытіи самого м-ра Функи.

Это былъ совершенно взрослый и развитый мужчина огромнаго размѣра, хотя въ дѣлѣ юриспруденціи онъ могъ казаться совершеннымъ младенцемъ Обращеніе м-ра Функи отличалось чрезвычайной застѣнчивостью, и онъ говорилъ, безпрестанно заикаясь, что, впрочемъ, отнюдь не было его природнымъ недостаткомъ. Робкій, степенный и стыдливый, онъ сознавалъ свою юридическую неопытность и очень хорошо понималъ, что его взяли здѣсь на подмогу за неимѣніемъ лучшаго юриста. Онъ трепеталъ передъ сержантомъ и до крайности былъ вѣжливъ съ адвокатомъ ученаго мужа.

— Кажется, я никогда не имѣлъ удовольствія васъ видѣть, м-ръ Функи, — сказалъ съ надменнымъ снисхожденіемъ сержантъ Сноббинъ.

М-ръ Функи поклонился. Онъ имѣлъ удовольствіе видѣть великаго юриста и привыкъ съ дѣтскихъ лѣтъ завидовать его громкой славѣ.

— Если не ошибаюсь, вы назначены помощникомъ моимъ въ процессѣ вдовы Бардль противъ Пикквика? — сказалъ сержантъ.

Еслибъ м-ръ Функи былъ философъ въ юридическомъ смыслѣ, онъ не преминулъ бы при этомъ вопросѣ приставить ко лбу указательный палецъ и припомнить, точно-ли было къ нему препровождено такое назначеніе въ ряду другихъ безчисленныхъ дѣлъ, которыми онъ постоянно былъ занятъ отъ ранняго утра до глубокой ночи. Но невинный, какъ младенецъ, м-ръ Функи покраснѣлъ и поклонился въ другой разъ.

— Читали вы эти бумаги, м-ръ Функи? — спросилъ сержантъ.

На это слѣдовало отвѣчать, что онъ еще не удосужился до сихъ поръ вникнуть въ сущность дѣла; но м-ръ Функи читалъ эти бумаги денно и нощно, только о нихъ и думалъ и во снѣ и на яву съ той поры, какъ его сдѣлали нѣсколько недѣль тому назадъ помощникомъ сержанта, a потому ничего нѣтъ удивительнаго, если онъ теперь покраснѣлъ еще больше и поклонился въ третій разъ.

— Вотъ это м-ръ Пикквикъ, — сказалъ Сноббинъ, указывая перомъ на ученаго мужа. — Познакомьтесь съ нимъ.

М-ръ Функи поклонился м-ру Пикквику съ тѣмъ глубокимъ почтеніемъ, съ какимъ обыкновенно молодой юристъ привѣтствуетъ своего перваго кліента. Затѣмъ онъ опять обратилъ свои взоры на сержанта.

— Вамъ, я полагаю, не мѣшаетъ посовѣтоваться съ м-ромъ Пикквикомъ, — сказалъ сержантъ. — Возьмите его съ собой и постарайтесь внимательнѣе выслушать, что станетъ говорить м-ръ Пикквикъ. Консультація будетъ y насъ послѣ.

Съ этими словами м-ръ сержантъ Сноббинъ махнулъ рукой и, не обращая больше вниманія на своихъ гостей, погрузился всей душой въ огромную кипу бумагъ, лежавшихъ передъ нимъ. Въ бумагахъ разбирался процессъ великой важности относительно одного, умершаго лѣтъ за сто, джентльмена, который осмѣлился запахать большую дорогу, ведущую къ какому-то неизвѣстному пункту изъ другого, тоже неизвѣстнаго пункта.

М-ръ Функи никакъ не хотѣлъ первымъ выйти изъ дверей великаго юриста и скромно потащился сзади, когда Перкеръ и его кліентъ, оставивъ кабинетъ, выбрались на площадь передъ домомъ. Долго ходили они взадъ и впередъ и долго разсуждали о процессѣ ученаго мужа. Результатъ ихъ конференціи не имѣлъ положительнаго характера, и юристы остались при томъ мнѣніи, что заранѣе никакъ нельзя угадать приговоръ суда присяжныхъ. Хорошо, по крайней мѣрѣ, то, что на ихъ сторонѣ былъ сержантъ Сноббинъ: это, утверждали юристы, должно было служить великимъ утѣшеніемъ для м-ра Пикквика.

Послѣ конференціи, продолжавшейся около двухъ часовъ, м-ръ Пикквикъ забѣжалъ опять въ квартиру своего адвоката, разбудилъ Самуэля, спавшаго все это время безмятежнымъ сномъ, и потомъ они оба отправились въ Сити.

Глава XXXII. Холостой вечеръ въ квартирѣ Боба Сойера, студента хирургіи

Миръ и тишина въ кварталѣ Боро, въ улицѣ Лантъ, разливаютъ меланхолическое спокойствіе на всякую чувствительную душу. Здѣсь вы всегда найдете цѣлые десятки домовъ, отдаваемыхъ внаймы за самую филантропическую цѣну. Домъ въ Лантской улицѣ никакъ не подойдетъ, въ строгомъ смыслѣ слова, подъ разрядъ резиденцій перваго сорта; но тѣмъ не менѣе Лантская улица — самое вожделѣнное мѣсто для всякаго смертнаго съ философской натурой. Если вы желаете уединиться отъ шумной толпы и удалить себя отъ соблазновъ лукаваго свѣта, я готовъ, по чистой совѣсти, рекомендовать вамъ Лантскую улицу, какъ единственное убѣжище въ цѣломъ Лондонѣ, гдѣ вы иной разъ не увидите ни одной человѣческой души, хотя бы пришлось вамъ отъ утра до вечера просидѣть y открытаго окна.

Въ этомъ счастливомъ захолустьи пріютились съ незапамятныхъ временъ праздношатающіеся переплетчики и букинисты, дюжины двѣ прачекъ, два-три тюремныхъ агента по части неоплатныхъ должниковъ, небольшое количество домовладѣльцевъ, занятыхъ работами на докахъ, пять-шесть модистокъ и столько же художниковъ по части портняжнаго искусства. Большинство жителей промышляетъ преимущественно отдачею меблированныхъ покойчиковъ внаймы или посвящаетъ свою дѣятельность здоровому и сердцекрѣпительному занятію мытья и катанья многосложныхъ принадлежностей мужского и женскаго туалета. Главнѣйшія черты осѣдлой жизни въ этой улицѣ съ ея внѣшней стороны: зеленыя ставни, билетики на окнахъ, мѣдныя дощечки на дверяхъ и ручки колокольчиковъ на косякахъ; главнѣйшіе виды животнаго царства: трактирный мальчикъ, юноша съ горячими пирогами и бородатый мужъ съ лукошкомъ картофеля на своихъ могучихъ плечахъ. Народонаселеніе ведетъ кочевую жизнь и по большей части исчезаетъ по ночамъ въ концѣ каждой четверти года [13]. Казенные доходы собираются очень рѣдко въ этой уединенной долинѣ, поземельная пошлина сомнительна, и водяное сообщеніе весьма часто прерывается.

М-рь Бобъ Сойеръ и неизмѣнный другъ его Бенъ Алленъ сидѣли задумавшись передъ каминомъ въ скромной квартирѣ перваго этажа. Былъ вечеръ, и они ожидали м-ра Пикквика съ его друзьями. Приготовленія къ принятію гостей были, повидимому, окончены. Зонтики изъ коридора были взяты и поставлены въ темный уголокъ за дверью гостиной, шаль и шляпка хозяйской служанки не украшали болѣе лѣстничныхъ перилъ; на половикѣ передъ наружной дверью были одни только калоши, забрызганныя грязью. Въ коридорѣ на окнѣ весело горѣла сальная свѣча, озаряющая мрачный путь въ квартиру студента медицины. М-ръ Бобъ Сойеръ самолично путешествовалъ за крѣпкими напитками въ погребъ иностранныхъ винъ и воротился домой сопутствуемый мальчикомъ, который, чтобъ не ошибиться домомъ, шелъ по его слѣдамъ съ корзинкою бутылокъ. Горячій пуншъ, приготовленный въ спальнѣ, уже давно шипѣлъ въ объемистомъ сосудѣ изъ красной мѣди; маленькій столикъ для карточной игры, покрытый зеленымъ сукномъ, былъ поставленъ въ гостиной на приличномъ мѣстѣ. Рюмки и стаканы, взятые на этотъ случай изъ ближайшаго трактира и y хозяйки, были разставлены въ симметрическомъ порядкѣ на подносѣ, который скрывался до времени за дверью на площадкѣ.

Но несмотря на эти въ высшей степени удовлетворительные признаки домашняго комфорта, лобъ м-ра Боба Сойера, сидѣвшаго передъ каминомъ, былъ омраченъ какимъ-то зловѣщимъ облакомъ думы, гнетущей его мозгъ. Выраженіе дружеской симпатіи проглядывало также весьма рѣзко въ чертахъ м-ра Бена Аллена, когда онъ пристально смотрѣлъ на уголья въ каминѣ.

Послѣ продолжительнаго молчанія, м-ръ Аллень открылъ бесѣду такимъ образомъ:

— Ну, да, это нехорошо, что она заартачилась какъ нарочно на этотъ случай. Что бы ей подождать до завтрашняго утра?

— Поди, вотъ, толкуй съ ней, — отвѣчалъ м-ръ Бобъ Сойеръ: — если она разбушуется, самъ чортъ ее не уломаетъ. Презлокачественная натура!

— Ты бы ее какъ-нибудь подмаслилъ.

— Подмаслилъ, да что въ этомъ толку? Она говоритъ, что если я сзываю гостей и намѣренъ задавать балы, такъ мнѣ, дескать, ничего бы не стоило уплатить ей "этотъ маленькій счетецъ".

— Неужто она не понимаетъ, что балы можно благоразумному джентльмену давать экономически, особыми средствами, не истративъ ни гроша?

— Я говорилъ ей то же самое, да она рѣшительно ничего не хочетъ слушать: наладила одно и тоже!

— A сколько ты ей долженъ?

— Бездѣлицу! Всего только за одну треть съ небольшимъ, — отвѣчалъ м-ръ Бобъ Сойеръ, махнувъ съ отчаянія обѣими руками.

Бенъ Алленъ кашлянулъ совершенно безнадежнымъ образомъ и устремилъ пытливый взглядъ на желѣзные прутья каминной рѣшетки.

— Непріятная исторія! — сказалъ наконецъ Бенъ Алленъ. — Что, если ей вздумается при гостяхъ снять дверь или выставить рамы I На что это будетъ похоже?

— Ужасно, ужасно! — проговорилъ Бобъ Сойеръ.

Послышался легкій стукъ въ наружную дверь.

М-ръ Бобъ Сойеръ выразительно взглянулъ на своего друга, и вслѣдъ за тѣмъ въ комнату просунула свою голову черномазая дѣвочка въ грязныхъ стоптанныхъ башмакахъ и черныхъ бумажныхъ чулкахъ Можно было подумать, что это — заброшенная дочь какого-нибудь престарѣлаго поденщика, который всю свою жизнь сметалъ пыль съ тротуаровъ и чистилъ сапоги прохожимъ.

— Прошу извинить, м-ръ Сойеръ, — сказала дѣвочка, дѣлая книксенъ. — М-съ Раддль желаетъ съ вами переговорить.

Прежде, чѣмъ м-ръ Бобъ Сойерь произнесъ свой отвѣтъ, дѣвочка вдругъ исчезла съ такою быстротой какъ будто кто-нибудь влѣпилъ ей сзади сильный толчокъ, и, едва только окончился этотъ мистическій выходъ, послышался опять другой стукъ въ дверь, сильный стукъ, краснорѣчиво выражавшій сентенцію слѣдующаго рода:

— Здѣсь я! Иду на васъ!

Еще разъ м-ръ Бобъ Сойеръ бросилъ безпокойный взглядъ на своего друга и проговорилъ нерѣшительнымъ тономъ:

— Войдите!

Но позволеніе войти было, казалось, совершенно лишнимъ. Лишь только м-ръ Бобъ Сойеръ произнесъ это слово, въ комнату вломилась малорослая особа женскаго пола, съ ухарскими ухватками и блѣдная отъ злости. Явленіе ея предвѣщало неминуемую бурю.

— Ну, м-ръ Сойеръ, — сказала маленькая женщина, стараясь принять по возможности спокойный видъ, — если вы потрудитесь покрыть теперь этотъ маленькій счетецъ, я буду вамъ очень благодарна, потому что мнѣ надобно сейчасъ отнести хозяину квартирныя деньги. Хозяинъ дожидается меня внизу.

Здѣсь маленькая женщина принялась потирать руки и устремила черезъ голову Боба Сойера пристальный взглядъ на противоположную стѣну.

— Мнѣ очень непріятно, сударыня, что я обезпокоилъ васъ нѣкоторымъ образомъ, — началъ м-ръ Бобъ Сойеръ, — но…

— Ничего, м-ръ Сойеръ, — перебила маленькая женщина, — большихъ безпокойствъ тутъ не было. Деньги мнѣ понадобились собственно нынѣшній день потому что я обѣщалась заплатить хозяину за прошлую треть. Мы съ нимъ, знаете, на такой же ногѣ, какъ вы со мною. Вы обѣщались уплатить этотъ счетецъ сегодня вечеромъ, м-ръ Сойеръ, и я не сомнѣваюсь, что вы, какъ честный джентльменъ, сдержите свое слово. Вы вѣдь не то, чтобъ какой-нибудь надувало, м-ръ Сойеръ, — я это знаю.

Выразивъ это мнѣніе, м-съ Раддль закинула голову назадъ, закусила свои губы и принялась еще крѣпче потирать руки и пристальнѣе смотрѣть на противоположную стѣну. Это значило, какъ выразился впослѣдствіи Бобъ Сойеръ, что хозяйка его "заводила паровую машину своей злобы".

— Право, мнѣ очень совѣстно, — началъ опять м-ръ Сойеръ чрезвычайно смиреннымъ тономъ, — но дѣло въ томъ, сударыня, что со мною еще до сихъ поръ продолжаются непредвидѣнныя неудачи въ Сити. Терпѣть я не могу это Сити. Какъ много людей въ англійскомъ мірѣ, которые всю жизнь встрѣчаютъ непредвидѣнныя неудачи въ этомъ странномъ мѣстѣ!

— Очень хорошо, м-ръ Сойеръ, — сказала м-съ Раддль, твердо становясь на пурпурные листья цвѣтной капусты, изображенной на киддерминистерскомъ коврѣ,- a мнѣ-то, позвольте спросить, какая нужда до вашихъ неудачъ?

— Но ужъ теперь… право, м-съ Раддль, не можетъ быть никакого сомнѣнія, что въ половинѣ будущей недѣли я обдѣлаю аккуратно всѣ свои дѣла. Тогда мы сквитаемся, и, авось, впередъ ужъ не будетъ больше никакихъ недоразумѣній между нами.

Этого только и добивалась м-съ Раддль. Она вломилась въ комнату студента именно за тѣмъ, чтобъ дать просторъ своимъ взволнованнымъ чувствамъ, и еслибъ, сверхъ чаянія, м-ръ Сойеръ заплатилъ ей свои деньги, это, вѣроятно, озадачило бы ее чрезвычайно непріятнымъ образомъ… Нѣсколько предварительныхъ комплиментовъ, сказанныхъ на кухнѣ м-ру Раддлю, совершенно приготовили ее къ этой высоко-трагической сценѣ.

— Неужели вы думаете, м-ръ Сойеръ, — начала м-съ Раддль, постепенно возвышая свой голосъ, такъ, чтобъ на всякій случай могли ее слышать всѣ ближайшіе сосѣди, — неужели вы думаете, что я перебиваюсь со дня на день для того, чтобъ держать въ своей квартирѣ тунеядца, который и не думаетъ платить денегъ? Да развѣ одна тутъ квартира идетъ въ расчетъ? Я покупаю для него яйца, сахаръ, масло, молоко, и ему не прожить бы безъ меня ни одного дня. Что-жъ, сударь мой, долго-ли вы намѣрены разсчитывать на чужой карманъ? Неужто вы думаете, что трудолюбивая и работящая женщина, которая лѣтъ двадцать прожила на одной и той же улицѣ… да, сударь мой, ровно двадцать безъ трехъ мѣсяцевъ: десять лѣтъ насупротивъ черезъ улицу и девять лѣтъ да девять мѣсяцевъ съ двумя днями въ этомъ самомъ домѣ… неужто я должна распинаться изъ за какихъ-нибудь праздношатающихся бродягъ, которые только и дѣлаютъ, что курятъ да пьянствуютъ, да повѣсничаютъ, да собакъ бьютъ, вмѣсто того, чтобъ заняться какимъ-нибудь честнымъ ремесломъ? Неужели вы…

— Позвольте, сударыня, — перебилъ м-ръ Бенжаменъ Алленъ.

— Вамъ что угодно? Можете поберечь свои замѣчанія для себя самого, — сказала м-съ Раддль, внезапно пріостанавливая быстрый потокъ своей рѣчи и обращаясь къ гостю своего постояльца съ медленною и величественною торжественностью. — Я и не знала, сэръ, что вы имѣете какое-нибудь право ввязываться въ чужой разговоръ. Вы, кажется, ещене нанимали моихъ комнатъ, сэръ.

— Разумѣется, не нанималъ, — сказалъ м-ръ Бенжаменъ Алленъ.

— Очень хорошо, — подхватила м-съ Раддль, — въ такомъ случаѣ, молодой человѣкъ, продолжайте рубить и рѣзать кости бѣдныхъ людей въ своемъ госпиталѣ и держите языкъ свой за зубами, не то здѣсь найдутся особы, которыя порасквитаются съ вами, сэръ.

— Ахъ, какая неразсудительная женщина, — пробормоталъ м-ръ Бенъ Алленъ.

— Прошу извинить, молодой человѣкъ, — сказала м-съ Раддль, съ трудомъ удерживая новый припадокъ гнѣва, — не угодно-ли вамъ повторить, что вы сейчасъ изволили сказать?

— Ничего, сударыня, я не имѣлъ намѣренія васъ обидѣть, — отвѣчалъ Бенъ Алленъ, уже начинавшій нѣсколько безпокоиться на свой собственный счетъ.

— Прошу извинить, молодой человѣкъ, — повторила м-съ Раддль громкимъ и повелительнымъ тономъ. — Кого, сэръ, вы назвали сейчасъ неразсудительной женщиной? Ко мнѣ, что ли, вы относите это замѣчаніе, сэръ!

— Что это за напасти, право! — проговорилъ м-ръ Бенжаменъ Алленъ.

— Я спрашиваю васъ еще разъ, ко мнѣ или нѣтъ относится ваше замѣчаніе, сэръ? — перебила м-съ Раддль, возвышая голосъ на цѣлую октаву и растворяя настежь обѣ половинки наружной двери.

— Конечно къ вамъ, — отвѣчалъ м-ръ Бенжаменъ Алленъ.

— Ну, да, разумѣется, ко мнѣ,- сказала м-съ Раддлъ, отступая постепенно къ дверямъ и возвысивъ свой голосъ до самой верхней ноты, чтобы доставить живѣйшее удовольствіе своему супругу, укрывавшемуся на кухнѣ. — Разумѣется, разумѣется, и всему свѣту извѣстно, что всякій шарамыжникъ можетъ безнаказанно обижать меня въ моемъ собственномъ домѣ, потому что муженекъ мой лежитъ себѣ, какъ байбакъ, не обращая никакого вниманія на свою жену, какъ будто я y него то же, что собака на улицѣ. Нѣтъ въ немъ ни чести, ни стыда (м-съ Раддль зарыдала), ему и горя мало, что два головорѣза вздумали буянить въ его собственной квартирѣ… злословить его жену… срамить… позорить… какая ему нужда? Онъ спитъ себѣ, негодный трусъ… боится глаза показать… трусъ… трусъ…

Здѣсь м-съ Раддль пріостановилась, желая, повидимому, удостовѣриться, пробудился ли ея горемычный супругъ; но видя, что попытки ея не произвели желаннаго эффекта, она медленно начала спускаться съ лѣстницы, заливаясь горючими слезами. Въ эту минуту вдругъ раздался громкій двойной стукъ въ уличную дверь. Раддль застонала и зарыдала во весь голосъ, заглушая всякій шорохъ и движеніе на всемъ этомъ пространствѣ. Когда, наконецъ, стукъ, усиливаясь постепенно, повторился до десяти разъ, она быстро прошмыгнула въ свою комнату и неистово захлопнула дверь.

— Не здѣсь-ли живетъ м-ръ Сойеръ? — спросилъ м-ръ Пикквикъ, когда калитка отворилась.

— Здѣсь, — отвѣчала дѣвушка, — въ первомъ этажѣ. Взойдя на лѣстницу, поверните направо; — тутъ и есть.

Сдѣлавъ это наставленіе, дѣвушка, принадлежавшая, вѣроятно, къ аборигенамъ этого захолустья, побѣжала на кухню со свѣчою въ рукахъ, совершенно довольная тѣмъ, что выполнила аккуратно все, что могли отъ нея требовать въ подобномъ случаѣ неизвѣстные пришельцы.

М-ръ Снодграсъ, которому досталось войти послѣднимъ, принялъ на себя обязанность запереть калитку желѣзнымъ болтомъ, что задержало его на нѣсколько минутъ, такъ какъ болтъ не вдругъ подчинился усиліямъ его неопытной руки. Затѣмъ почтенные друзья ощупью поплелись наверхъ, гдѣ ихъ принялъ весьма радушно и учтиво м-ръ Бобъ Сойеръ, который, однакожъ, побоялся сойти внизъ изъ опасенія наткнуться на неугомонную м-съ Раддль.

— Здравствуйте, господа! — сказалъ горемычный студентъ. — Очень радъ васъ видѣть. Поостерегитесь: тутъ стаканы.

Предостереженіе относилось къ м-ру Пикквику, который собирался положить свою шляпу на подносъ.

— Ахъ, что я дѣлаю! — сказалъ м-ръ Пикквикъ. — Прошу извинить.

— Ничего, ничего, — сказалъ Бобъ Сойеръ. — Квартира, какъ видите, не совсѣмъ обширна; но вы этого должны были ожидать, когда собирались навѣстить молодого холостяка. Прошу покорно. Съ этимъ джентльменомъ вы ужъ, кажется, знакомы, если не ошибаюсь?

М-ръ Пикквикъ пожалъ руку Бенжамену Аллену, и этому примѣру немедленно послѣдовали его друзья. Лишь только они заняли свои мѣста, послышался опять двойной стукъ.

— Это, я думаю, Джекъ Гопкинсъ, — сказалъ м-ръ Бобъ Сойеръ. — Тсс! Такъ и есть. Ну, Джекъ, пошевеливайся скорѣе.

По лѣстницѣ раздались тяжелые шаги, и чрезъ минуту въ комнату вошелъ Джекъ Гопкинсъ. На немъ былъ черный бархатный жилетъ съ блестящими мѣдными пуговицами и пестрая рубашка съ бѣлыми фальшивыми воротничками.

— Отчего такъ поздно, Джекъ? — спросилъ м-ръ Бенжаменъ Алленъ.

— Задержали въ клиникѣ,- отвѣчалъ Гопкинсъ.

— Что новаго?

— Ничего особеннаго. Два, три кадавера и одинъ переломанный субъектъ.

— Что? — спросилъ м-ръ Пикквикъ.

— Переломанный субъектъ. Кто-то, видите ли, упалъ изъ окна четвертаго этажа, его подняли и привезли къ намъ въ клинику. Случай весьма счастливый, и мы очень рады.

— Вы хотите сказать, что паціентъ y васъ выздоровѣетъ? — спросилъ м-ръ Пикквикъ.

— Нѣтъ, — отвѣчалъ Гопкинсъ безпечнымъ тономъ. — Нѣтъ, онъ умретъ непремѣнно, но завтра поутру y насъ будетъ блистательная операція. Можно залюбоваться, когда дѣлаетъ операцію Слешеръ. Спектакль великолѣпный!

— Стало быть, м-ръ Слешеръ — хорошій операторъ? — сказалъ м-ръ Пикквикъ.

— Знаменитость! — отвѣчалъ Гопкинсъ. — Недавно онъ сдѣлалъ ампутацію мальчику — нужно было отрѣзать ногу повыше колѣна. Что-жъ вы думаете? Мальчикъ въ продолженіе операціи скушалъ пять яблоковъ и тминную коврижку. Потомъ уже, когда все было кончено, онъ спросилъ преспокойно, долго-ли будутъ играть съ его ногой? — A нога ужъ закупорена была въ банку.

— Ахъ, Боже мой! — воскликнулъ м-ръ Пикквикъ, въ величайшемъ изумленіи.

— Э, полноте! Да это y насъ нипочемъ, — возразилъ Джекъ Гопкинсъ. — Не правда ли, Бобъ?

— Трынъ-трава, — подтвердилъ м-ръ Бобъ Сойеръ.

— Кстати, Бобъ, — сказалъ Гопкинсъ, бросая едва замѣтный взглядъ на внимательное лицо м-ра Пикквика, — вчера вечеромъ y насъ былъ прелюбопытный случай. Въ клинику привезли ребенка, который проглотилъ ожерелье.

— Проглотилъ что, сэръ? — прерваль м-ръ Пикквикъ.

— Ожерелье, — повторилъ Джекъ Гопкинсъ, — но, разумѣется, не вдругъ, — Это было бы слишкомъ много и для васъ, не только для ребенка. Такъ ли, м-ръ Пикквикъ? Ха, ха, ха!

М-ръ Гопкинсъ былъ, очевидно, въ веселомъ расположеніи духа. Получивъ отъ ученаго мужа утвердительный отвѣтъ и еще разъ позабавившись надъ своею остротою, онъ продолжалъ:

— Дѣло происходило вотъ какъ. Родители ребенка, о которомъ я имѣлъ честь доложить вамъ, люди бѣдные. Сестра его купила себѣ ожерелье — простое ожерелье изъ большихъ черныхъ бусъ. Ребенокъ, до страсти любившій игрушки, подтибрилъ это ожерелье, спряталъ, поигралъ съ нимъ, разрѣзалъ нитку, на которой были нанизаны бусы, и проглотилъ сперва одну бусу. Это показалось ему превосходною забавой, и на другой день онъ проглотилъ еще одно зерно.

— Ахъ, Боже мой! — воскликнулъ м-ръ Пикквикъ. — Какой страшный случай! Прошу извинить, сэръ. Продолжайте.

— На третій день утромъ ребенокъ проглотилъ уже двѣ бусы, a тамъ, еще черезъ день, угостилъ себя тремя, и такъ далѣе. Въ продолженіе недѣли онъ скушалъ все ожерелье, ровно двадцать пять бусъ. Сестра, между тѣмъ, дѣвушка смѣтливая, промышлявшая трудами своихъ рукъ, скоро догадалась, что пропало ея ожерелье, которое, должно замѣтить, было почти единственнымъ ея сокровищемъ. Можете представить, что она выплакала всѣ глаза, отыскивая свою драгоцѣнность. Всѣ поиски, разумѣется, были безполезны. Черезъ нѣсколько дней семейство сидѣло за столомъ и кушало жареную баранину подъ картофельнымъ соусомъ. Ребенокъ былъ сытъ, и ему позволили играть тутъ же въ комнатѣ. Вдругъ послышался страшный шумъ, какъ будто отъ крупинокъ града. — "Что ты тамъ возишься?" спросилъ отецъ. — "Я ничего, папенька", — отвѣчалъ ребенокъ. — "Ну, такъ перестань же,"- сказалъ отецъ. Послѣдовало кратковременное молчаніе, и затѣмъ въ комнатѣ опять поднялся страшный шумъ. — "Если ты не перестанешь, чертенокъ, — сказалъ отецъ, — я упрячу тебя въ темный чуланъ на хлѣбъ да на воду." — И когда вслѣдъ затѣмъ онъ скрѣпилъ свою угрозу толчкомъ, шумъ и стукотня увеличились, по крайней мѣрѣ, во сто разъ. — "Тьфу ты, пропасть, — сказалъ отецъ, — эта суматоха чуть-ли не въ немъ самомъ". "Во мнѣ самомъ, — подхватилъ ребенокъ, — я проглотилъ сестрицыно ожерелье". Ну, само собою разумѣется, отецъ тотчасъ-же схватилъ ребенка и побѣжалъ съ нимъ въ госпиталь, a бусы, можете представить, забарабанили такую тревогу, что ротозѣи принялись таращить свои глаза и вверхъ и внизъ, желая разгадать, откуда поднимался такой необычайный шумъ. Этотъ интересный субъектъ теперь y насъ въ госпиталѣ,- заключилъ Джекъ Гопкинсъ, — и его принуждены были закутать солдатскою шинелью, чтобъ онъ не безпокоилъ другихъ паціентовъ этимъ демонскимъ шумомъ.

— Необыкновенный, страшный случай! — вскричалъ м-ръ Пикквикъ, ударяя по столу сжатымъ кулакомъ.

— О, это пустяки! — сказалъ Джекъ Гопкинсъ. — Не правда ли, Бобъ?

— Разумѣется, пустяки, — отозвался м-ръ Бобъ Сойеръ.

— Въ нашей профессіи, могу васъ увѣрить, сэръ, бываютъ иной разъ довольно странныя явленія, — замѣтилъ Джекъ Гопкинсъ.

— Можно вообразить! — сказалъ м-ръ Пикквикъ.

За другимъ стукомъ въ дверь вошелъ широкоголовый молодой человѣкъ въ черномъ парикѣ, a за нимъ появился скорбутный юноша съ величайшими, тугонакрахмаленными брыжжами. Слѣдующимъ гостемъ былъ джентльменъ въ ситцевой рубашкѣ, украшенной розовыми якорями, и по слѣдамъ его пришелъ блѣдный юноша, съ огромными серебряными часами. Прибытіе щеголеватаго джентльмена въ батистовой рубашкѣ и лакированныхъ сапогахъ довершило окончательнымъ образомъ комплектъ ожидаемыхъ гостей.

Вечеръ открылся приличнымъ образомъ — стаканами пуншу, благоухавшаго ромомъ и лимономъ. Затѣмъ среди комнаты поставили зеленый фризовый столикъ, и послѣдующіе три часа посвящены были ученымъ соображеніямъ по части виста и бостона. Все шло чинно, и разъ только, послѣ одного роббера, вышла весьма незначительная размолвка, неимѣвшая, впрочемъ, никакихъ послѣдствій: скорбутный юноша вступилъ въ серьезный разговоръ съ тѣмъ самымъ джентльменомъ, y котораго грудь украшалась эмблематическими изображеніями якорей надежды, и намекнулъ ему деликатно и тонко, что руки его чешутся непреодолимымъ желаніемъ надавать, въ нѣкоторомъ смыслѣ, зуботычинъ всякому заносчивому джентльмену съ якорями на ситцахъ, на что якорный джентльменъ отвѣчалъ немедленно, что ладони его зудятъ лихорадочнымъ стремленіемъ "учинить выпляску" на жирныхъ щекахъ скорбутистаго молокососа. Тѣмъ дѣло и кончилось.

Когда, наконецъ, приведенъ былъ въ извѣстность окончательный результатъ всѣхъ робберовъ и пулекъ, м-ръ Бобъ Сойеръ, къ удовольствію всѣхъ и каждаго, объявилъ, что наступилъ приличный часъ для скромнаго ужина, изготовленнаго на холостую руку. Гости встали и разбрелись по уголкамъ, чтобъ не мѣшать готовить ужинъ.

Но приготовленія къ ужину совершались отнюдь не съ такою быстротой, какъ, можетъ быть, воображаетъ неопытный читатель. Надлежало прежде всего разбудить черномазую дѣвицу, уснувшую на кухнѣ за столомъ, — за этой церемоніей прошло около десяти минутъ; но, хотя она встала и даже протерла глаза, — нужно было употребить еще четверть часа, чтобы разъяснить ей сущность дѣла. Человѣкъ, котораго посылали за устрицами, къ несчастью, не получилъ предварительнаго наставленія откупорить ихъ на самомъ мѣстѣ, a извѣстно, что откупоривать устрицы столовымъ ножомъ совсѣмъ не такъ удобно, какъ двузубой вилкой. Устрицъ достали весьма немного, и еще менѣе оказалось жареной говядины и ветчины, хотя мальчишка для закупки этой провизіи былъ заблаговременно отправленъ въ "магазинъ германскихъ сосисокъ". Зато портеру было вдоволь, и каждый съ превеликимъ аппетитомъ кушалъ сыръ, потому что портеръ былъ очень крѣпокъ. Такимъ образомъ ужинъ оказался вообще весьма удовлетворительнымъ, и компанія насытилась.

Послѣ ужина устроили жжонку и подали нѣсколько бутылокъ спиртуозныхъ напитковъ. Гости закурили сигары и приготовились пить; но тутъ вышло одно довольно непріятное обстоятельство, обыкновенное на холостыхъ квартирахъ. Между столовой посудой, взятой изъ трактира, замѣшались четыре хозяйскихъ стакана, заимствованные y м-съ Раддль. Черномазой дѣвицѣ вдругъ, ни съ того ни съ сего, пришло въ голову отбирать эти стаканы для мытья, и на этотъ конецъ она обошла всю честную компанію, интересуясь знать, изъ какой посудины, хозяйской или трактирной, пилъ свой пуншъ тотъ или другой джентльменъ. Это было нехорошо, даже очень нехорошо, потому что послѣ этой церемоніи отбиранья четыре джентльмена остались вовсе безъ стакановъ. Къ счастію, Бобъ Сойеръ, обнаруживая находчивость, рѣдкую въ этихъ случаяхъ, вооружилъ джентльменовъ откупоренными бутылками и предложилъ каждому изъ нихъ тянуть изъ горлышка, сколько душѣ угодно.

Между тѣмъ щеголеватый джентльменъ въ лакированныхъ сапожкахъ, уже давно изъявлявшій безполезную готовность потѣшить публику своимъ неистощимымъ остроуміемъ, рѣшился теперь, пользуясь удобнымъ случаемъ, выставить себя въ приличномъ свѣтѣ. Лишь только черномазая дѣвица унесла стаканы, онъ началъ разсказывать длинную исторію объ одномъ политическомъ героѣ, котораго фамилію онъ совсѣмъ забылъ, хотя она вертѣлась y него на языкѣ. Для поясненія дѣла онъ пустился въ мелочныя подробности относительно многихъ постороннихъ обстоятельствъ, тѣсно соединенныхъ съ настоящимъ анекдотомъ, котораго, однакожъ, онъ, какъ нарочно, никакъ не могъ припомнить въ эту минуту, хотя эту же самую исторію онъ разсказывалъ болѣе тысячи разъ въ послѣднія десять лѣтъ.

— Это, однакожъ, удивительно; вѣдь просто, еслибъ вы знали, вертится на языкѣ, a никакъ не поймаю, — сказалъ щеголеватый джентльменъ въ лакированныхъ сапогахъ.

— Очень жаль, что вы забыли, — сказалъ м-ръ Бобъ Сойеръ, прислушиваясь между тѣмъ, какъ дѣвушка стучала стаканами внизу, — очень жаль!

— Конечно, жаль, потому что, могу васъ увѣрить, исторія презанимательная, — сказалъ щеголеватый джентльменъ;- ну, да ничего, стоитъ подумать какихъ-нибудь полчаса, и я все припомню.

Наконецъ, къ великому удовольствію хозяина, стаканы, подвергнутые операціи вымыванья, снова воротились изъ кухни. Лицо м-ра Боба Сойера быстро прояснилось, и онъ повеселѣлъ въ одну минуту.

— Ну, Бетси, — вскричалъ Бобъ Сойеръ съ величайшею живостью, — вы, я вижу, предобрая дѣвушка, Бетси. Давайте намъ горячей воды, живѣй!

— Нѣтъ горячей воды, — отвѣчала Бетси.

— Какъ нѣтъ?

— Нѣтъ, да и нѣтъ, — сказала дѣвушка, дѣлая головою такой отрицательный жестъ, который могъ быть краснорѣчивѣе всякихъ голословныхъ возраженій; — м-съ Раддль запретила давать вамъ горячую воду.

Изумленіе, отразившееся яркими чертами на лицахъ всѣхъ гостей, сообщило хозяину новую бодрость.

— Послушайте, Бетси, принесите горячей воды, сейчасъ принесите, не то… — сказалъ м-ръ Бобъ Сойеръ съ отчаянною суровостью.

— Неоткуда мнѣ взять, — возразила черномазая дѣвица, — м-съ Раддль, передъ тѣмъ, какъ ложиться спать, залила весь огонь въ кухнѣ и заперла котелъ.

— О, это ничего, ничего. Не извольте безпокоиться о такой бездѣлицѣ,- сказалъ м-ръ Пикквикъ, замѣтивъ борьбу страстей, выразившихся на лицѣ отуманеннаго хозяина, — холодная вода, въ этомъ случаѣ, ничуть не хуже горячей.

— Я совершенно согласенъ съ вами, — сказалъ м-ръ Бенжаменъ Алленъ.

— Хозяйка моя страдаетъ, господа, періодическимъ разстройствомъ умственныхъ способностей, — замѣтилъ Бобъ Сойеръ съ кислою улыбкой. — Кажется, мнѣ придется проучить ее немного.

— Ну, полно, стоитъ-ли хлопотать изъ-за этого, — сказалъ Бенъ Алленъ.

— Очень стоитъ, — сказалъ Бобъ съ мужественною рѣшимостью;- заплачу ей свои деньги и завтра же постараюсь дать ей такой урокъ, котораго она долго не забудетъ.

Бѣдный юноша! Чего бы онъ не сдѣлалъ, чтобъ быть вполнѣ искреннимъ въ эту минуту!

Грозное настроеніе чувствъ и мыслей Боба Сойера сообщилось мало-по-малу его гостямъ, которые теперь, для подкрѣпленія своихъ силъ, принялись съ большимъ усердіемъ за холодную воду, перемѣшанную пополамъ съ ямайскимъ ромомъ первѣйшаго сорта. Вліяніе сердцекрѣпительнаго напитка обнаружилось въ скоромъ времени возобновленіемъ непріязненныхъ дѣйствій между скорбутнымъ юношей и джентльменомъ въ эмблематической рубашкѣ. Сперва они хмурились и только фыркали другъ на друга; но, наконецъ, скорбутный юноша счелъ своей обязанностью принять болѣе положительныя мѣры для выраженія душевнаго презрѣнія къ своему врагу. Послѣдовало объясненіе слѣдующаго рода:

— Сойеръ! — сказалъ скорбутный юноша громкимъ голосомъ.

— Что, Нодди?

— Мнѣ очеиь непріятно, Соейръ, — сказалъ м-ръ Нодди, — безпокоить чѣмъ-нибудь дружескую компанію, — особенно за твоимъ столомъ, любезный другъ, очень непріятно; но я вынужденъ, скрѣпя сердце, объявить вамъ, милостивые государи, что м-ръ Гонтеръ — не джентльменъ, и вы жестоко ошибались, если считали его джентльменомъ.

— Мнѣ очень непріятно обезпокоить чѣмъ-нибудь жителей улицы, гдѣ живешь ты, Сойеръ, — сказалъ м-ръ Гонтеръ, — но, кажется, я принужденъ буду потревожить твоихъ сосѣдей, выбросивъ изъ окна господина, который сейчасъ обращался къ вамъ со своей дерзкой рѣчью, милостивые государи.

— Что вы подъ этимъ разумѣете, сэръ? — спросилъ м-ръ Нодди.

— То самое, что говорю, — отвѣчалъ м-ръ Гонтеръ.

— Желалъ бы я видѣть, какъ вы это сдѣлаете, сэръ, — сказалъ м-ръ Нодди.

— Вы черезъ минуту п_о_ч_у_в_с_т_в_у_е_т_е это на своихъ бокахъ, сэръ, — сказалъ м-ръ Гонтеръ.

— Не угодно-ли вамъ дать мнѣ свою карточку, сэръ. — сказалъ м-ръ Нодди.

— Вовсе не угодно, и вы не получите моего адреса, сэръ, — отвѣчалъ м-ръ Гонтеръ.

— Отчего же?

— Оттого, что вы прибьете мою карточку надъ каминомъ въ своей квартирѣ и будете хвастаться передъ гостями, будто джентльменъ дѣлаетъ вамъ визиты, милостивый государь.

— Сэръ, одинъ изъ моихъ пріятелей зайдетъ къ вамъ завтра по утру, — сказалъ м-ръ Нодди.

— Хорошо, что вы сказали объ этомъ заранѣе, благодарю васъ, сэръ, — отвѣчалъ м-ръ Гонтеръ, — я распоряжусь, чтобъ служанка припрятала подальше мои серебряныя ложки и другія вещи, которыя легко укладываются въ карманъ.

Неизвѣстно, чѣмъ бы кончился этотъ жаркій споръ, еслибъ хозяинъ и гости не приняли дѣятельнаго участія въ примиреніи враждующихъ сторонъ, доказавъ имъ съ удовлетворительнымъ краснорѣчіемъ, что поведеніе ихъ, во многихъ отношеніяхъ, предосудительно для всѣхъ порядочныхъ людей. На этомъ основаніи м-ръ Нодди объявилъ во всеуслышаніе, что отецъ его такой же достопочтенный джентльменъ, какъ батюшка м-ра Гонтера. М-ръ Гонтеръ отвѣчалъ, въ свою очередь, что его отецъ совершенно такой-же джентльменъ, какъ батюшка м-ра Нодди, и что сынъ его отца ничѣмъ не хуже и даже, можно сказать, въ тысячу разъ лучше такого заносчиваго молокососа, какъ м-ръ Нодди. Такая декларація могла служить естественнымъ приступомъ къ новой ссорѣ; но гости и хозяинъ, послѣ нѣкоторыхъ затрудненій, успѣли возстановить мировую окончательнымъ образомъ и даже пробудили дружескія чувства въ обоихъ джентльменахъ. М-ръ Нодди, выпивъ стаканъ мадеры, признался со слезами на глазахъ, что онъ всегда питалъ душевное уваженіе и глубокую преданность къ м-ру Гонтеру. На это м-ръ Гонтеръ, опорожнивъ стаканъ пунша, объявилъ громогласно и торжественнымъ тономъ, что онъ всегда любилъ м-ра Нодди, какъ своего родного, единоутробнаго брата. Лишь только произнесены были эти слова, м-ръ Нодди быстро вскочилъ со своего стула и великодушно протянулъ руку м-ру Гонтеру, который, въ свою очередь, поспѣшилъ заключить въ свои братскія объятія м-ра Нодди. Гости рукоплескали, и каждый признался, что оба джентльмена вели себя истинно достойнымъ образомъ въ продолженіе всей этой ссоры.

— Теперь, господа, — сказалъ Джекъ Гопкинсъ, — я желалъ бы, для возстановленія порядка, пропѣть вамъ какую-нибудь изъ національныхъ пѣсенъ.

И м-ръ Гопкинсъ, вдохновленный всеобщимъ б_р_а_в_о, затянулъ изо всей мочи извѣстную балладу:

Хоръ здѣсь, собственно говоря, составлялъ главнѣйшую эссенцію всей пѣсни, и нужно было видѣть, съ какимъ напряженіемъ горла и груди каждый изъ гостей вытягивалъ послѣднюю ноту припѣва. Эффектъ былъ великолѣпный.

Но лишь только хоръ успѣлъ вывести послѣднюю ноту третьяго припѣва, м-ръ Пикквикъ вдругъ поднялъ руку, какъ будто желая пріостановить пѣвцовъ, и, когда молчаніе возстановилось, онъ сказалъ:

— Тсс? Прошу извинить, господа, но мнѣ кажется, будто наверху шумятъ.

Немедленно воцарилась глубочайшая тишина. М-ръ Бобъ Сойеръ поблѣднѣлъ.

— Такъ и есть: я опять слышу шумъ, — сказалъ м-ръ Пикквикъ, — потрудитесь отворить дверь.

И всѣ сомнѣнія исчезли въ одну минуту, когда хозяинъ отворилъ дверь.

— М-ръ Сойеръ, м-ръ Сойеръ! — визжалъ женскій голосъ съ лѣстницы второго этажа.

— Чортъ несетъ мою хозяйку, господа, — сказалъ Бобъ Сойеръ, съ безпокойствомъ озираясь кругомъ, — да, это м-съ Раддль.

— Что вы подъ этимъ разумѣете, м-ръ Сойеръ? — отвѣчалъ скороговоркой пронзительный голосъ. — Мало вамъ не платить за квартиру и жить мошенническими средствами на чужой счетъ четыре мѣсяца слишкомъ: вы еще вздумали пьянствовать и дебоширничать до двухъ часовъ ночи. Куда вы запрятали свою совѣсть, м-ръ Сойеръ? Вѣдь отъ васъ дребезжатъ стекла, и весь домъ идетъ ходуномъ. Того и гляди, наѣдетъ пожарная команда: — вонъ, вонъ отсюда всѣхъ этихъ мерзавцевъ!

— Въ самомъ дѣлѣ, какъ вамъ не стыдно, м-ръ Сойеръ? — сказалъ м-ръ Раддль, вошедшій за своею супругой въ халатѣ и спальной ермолкѣ.

— Толкуй вотъ тутъ съ ними про стыдъ и совѣсть! — закричала м-съ Раддль. — Тебѣ бы давно слѣдовало прогнать арапникомъ всю эту ватагу, храбрый ты человѣкъ!

— Я бы и прогналъ, душечка, еслибъ во мнѣ было человѣкъ двѣнадцать, — отвѣчалъ м-ръ Раддль миролюбивымъ тономъ, — но ты видишь, лапочка, что они превосходятъ меня численной силой.

— Уфъ, какой трусъ! — возразила м- съ Раддль тономъ самаго рѣшительнаго презрѣнія. — Выгоните-ли вы этихъ негодяевъ, или нѣтъ? Я вамъ говорю, м-ръ Сойеръ, — заключила м-съ Раддль, топая обѣими ногами.

— Они уйдутъ, сударыня, уйдутъ сію-же минуту, — отозвался несчастный Бобъ. — Да, господа, ужъ не лучше-ли вамъ уйти, — продолжалъ онъ, обращаясь къ своимъ гостямъ:- мнѣ, въ самомъ дѣлѣ казалось, что вы ужъ черезчуръ пересолили.

— Ахъ, какъ это жаль! — сказалъ щеголеватый джентльменъ. — Мы вѣдь только-что разгулялись: погодить бы еще полчасика!

Дѣло въ томъ, что щеголеватый джентльменъ началъ мало-по-малу припоминать интересную исторію, которой ему не удалось разсказывать въ свое время.

— Этого, однакожъ, мы не стерпимъ, господа, — сказалъ отчаянный франтъ въ лакированныхъ сапогахъ.

— Разумѣется, не стерпимъ, — отвѣчалъ Джекъ Гопкинсъ, — пѣсню надобно докончить, Бобъ. Съ вашего позволенія, господа, я затяну третій куплетъ.

— Нѣтъ, нѣтъ, Джекъ, перестань, пожалуйста, — сказалъ Бобъ Сойеръ, — пѣсня превосходная, но мы ужъ докончимъ ее въ другое время. Вѣдь бѣда, если она переполошитъ весь домъ, — народъ буйный, чорть ихъ побери!

— Послушай, Бобъ, чего тутъ робѣть? — замѣтилъ Джекъ Гопкинсъ. — Одно слово, любезный, и я перебью всѣ окна, повыломаю всѣ двери, переломаю всю мебель. Ну, Бобъ, прикажи, душечка!

— Спасибо, любезный другъ, спасибо за доброе расположеніе, — проговорилъ несчастный Бобъ Сойеръ, — я никогда не сомнѣвался въ твоей дружбѣ; но теперь, право, не лучше-ли намъ покончить.

— Что-жъ, м-ръ Сойеръ, скоро-ли уйдутъ эти скоты? — завизжалъ опять пронзительный голосъ м-съ Раддль.

— Вотъ только дайте имъ отыскать свои шляпы, сударыня, — сказалъ Бобъ. — Сейчасъ они уйдутъ.

— Уйдутъ! — заголосила м-съ Раддль, перегибаясь черезъ лѣстничныя перила въ то самое время, какъ м-ръ Пикквикъ, въ сопровожденіи Топмана, выходилъ изъ гостиной, — уйдутъ, a за какимъ дьяволомъ они приходили, смѣю спросить?

— Сударыня, — возразилъ м-ръ Пикквикъ, — позвольте вамъ замѣтить…

— Ахъ, ты, старый карапузикъ, и онъ туда же, — взвизгнула м-съ Раддль, еще больше перегнувшись черезъ перила. Вѣдь ты годишься въ дѣдушки всѣмъ этимъ ребятамъ, пьянчужка ты забулдыжный! Прочь, прочь, негодный пузанъ!

Не находя приличнымъ оправдываться передъ взбѣшенной бабой, м-ръ Пикквикъ быстро выбѣжалъ за ворота, гдѣ немедленно присоединились къ нему Топманъ, Винкель и Снодграсъ. М-ръ Бенъ Алленъ, взволнованный и настроенный на печальный ладъ, проводилъ ихъ до Лондонскаго моста и дорогой сообщилъ по секрету м-ру Винкелю, что онъ, Бенъ Алленъ, намѣренъ дать урокъ всякому джентльмену, который бы вздумалъ ухаживать за его сестрой Арабеллой, такъ какъ онъ уже давно предназначилъ ея руку своему закадычному другу, Бобу Сойеру. Выразивъ такимъ образомъ эту отчаянную рѣшимость, онъ залился горчайшими слезами и, махнувъ рукою, отправился въ обратный путь на свою квартиру, до которой, однакожъ, не суждено было ему добраться въ эту ночь. Постучавшись безъ всякаго успѣха въ двери двухъ или трехъ домовъ, онъ прилегъ, наконецъ, на крылечныхъ ступенькахъ колбасной лавки, въ твердой увѣренности, что спитъ передъ дверью своей комнаты, которую второпяхъ не успѣлъ отпереть.

Проводивъ, такимъ образомъ, въ угоду м-съ Раддль, всѣхъ своихъ гостей, горемычный Бобъ Сойеръ остался одинъ въ своей комнатѣ, подлѣ недопитыхъ пуншевыхъ стакановъ, и погрузился въ горькое раздумье относительно вѣроятныхъ событій наступающего утра.

Глава XXXIII. Мистеръ Уэллеръ старшій сообщаетъ критическія замѣчанія объ одномъ литературномъ произведеніи и потомъ, съ помощью своего возлюбленнаго сына, бросаетъ грязь въ лицо извѣстному достопочтенному джентльмену съ краснымъ носомъ

Читатели, можетъ быть, припомнятъ, что утро тринадцатаго февраля должно было предшествовать тому знаменитому дню, когда спеціальный судъ присяжныхъ опредѣлилъ окончательно разсмотрѣть процессъ вдовы Бардль противъ почтеннаго президента Пикквикскаго клуба. Это было самое хлопотливое утро для камердинера ученаго мужа. Съ девяти часовъ пополуночи и до двухъ пополудни м-ръ Самуэль Уэллеръ путешествовалъ изъ гостиницы "Коршуна и Джорджа" въ апартаменты м-ра Перкера и обратно. Никакъ нельзя сказать, чтобы предстояла особенная надобность въ подобной бѣготнѣ — юридическая консультація уже была окончена давнымъ-давно, и вѣроятный способъ дѣйствованія въ судѣ былъ опредѣленъ и взвѣшенъ; но м-ръ Пикквикъ, доведенный до крайней степени тревожной раздражительности, безпрестанно отправлялъ къ своему адвокату маленькія записки слѣдующаго содержанія:

"Любезный Перкеръ, все-ли идетъ хорошо?"

Въ запискахъ самого м-ра Перкера неизмѣнно содержался одинъ и тотъ же отвѣтъ:

"Любезный Пикквикъ, все какъ слѣдуетъ по возможности".

Дѣло въ томъ, что до окончательнаго засѣданія въ судѣ ничего не могло идти ни хорошо, ни дурно, и ученый мужъ тревожился напрасно.

Но кто изъ смертныхъ избѣгалъ когда-либо этого тревожнаго состоянія, какъ скоро нужно было первый разъ въ жизни, волею или неволею, явиться на спеціальный судъ присяжныхъ? — М-ръ Самуэль Уэллеръ, знакомый въ совершенствѣ съ общими слабостями человѣческой природы, исполнялъ всѣ предписанія своего господина съ тѣмъ невозмутимымъ спокойствіемъ, которое составляло самую рѣзкую и прекраснѣйшую черту въ его оригинальной натурѣ.

Самуэль Уэллеръ сидѣлъ за буфетомъ, утѣшая себя прохладительнымъ завтракомъ и обильными возліяніями горячительной микстуры, долженствовавшей успокоить его послѣ продолжительныхъ утреннихъ трудовъ, какъ вдругъ въ комнату вошелъ молодой дѣтина около трехъ футовъ въ вышину, въ волосяной фуражкѣ и бумазейныхъ шальварахъ, обличавшихъ въ немъ похвальное честолюбіе возвыситься со временемъ до степени конюха или дворника въ трактирѣ. Онъ взглянулъ сперва на потолокъ, потомъ на буфетъ, какъ будто отыскивая кого-нибудь для передачи своихъ порученій. Разсчитывая весьма основательно, что порученіе его могло относиться къ чайнымъ или столовымъ ложкамъ заведенія, буфетчица "Коршуна и Джорджа" обратилась къ нему съ вопросомъ:

— Чего вамъ угодно, молодой человѣкъ?

— Нѣтъ-ли здѣсь одного человѣка, по имени Самуэля, — спросилъ юноша громкимъ голосомъ.

— A какъ прозвище этого человѣка? — сказалъ Самуэль Уэллеръ, озираясь кругомъ.

— A мнѣ почему знать? — отвѣчалъ скороговоркой молодой джентльменъ, не снимая своей фуражки.

— Охъ, какой же вы заноза, молодой человѣкъ, — сказалъ Самуэль, — только знаете-ли что?

— A что?

— На вашемъ мѣстѣ я припряталъ бы куда-нибудь подальше этотъ картузъ. Волосы — вещь дорогая, понимаете?

Молодой дѣтина скинулъ фуражку.

— Теперь скажите, любезный другъ, — продолжалъ м-ръ Уэллеръ, — зачѣмъ вамъ понадобился этотъ Самуэль?

— Меня послалъ къ нему старый джентльменъ.

— Какой?

— Тотъ, что ѣздитъ на дилижансахъ въ Ипсвичь и останавливается на нашемъ дворѣ,- отвѣчалъ молодой дѣтина. — Вчера поутру онъ велѣлъ мнѣ забѣжать въ гостиницу "Коршуна и Джорджа", и спросить Самуэля.

— Это мой родитель, сударыня, — сказалъ м-ръ Уэллеръ, обращаясь съ пояснительнымъ видомъ къ молодой леди за буфетомъ. — Ну, еще что, молодой барсукъ?

— A еще нынче въ шесть часовъ пожалуйте въ наше заведеніе, такъ какъ старый джентльменъ желаетъ васъ видѣть, — отвѣчалъ дѣтина.

— Какое же это заведеніе?

— Трактиръ "Голубой дикобразъ" на Леденгольскомъ рынкѣ. Угодно вамъ придти?

— Очень можетъ быть, что и приду, — отвѣчалъ Самуэль.

Молодой дѣтина поклонился, надѣлъ фуражку и ушелъ.

М-ръ Уэллеръ выхлопоталъ безъ труда позволеніе отлучиться, такъ какъ господинъ его, погруженный мыслью въ созерцаніе коловратности человѣческихъ судебъ, желалъ остаться наединѣ весь этотъ вечеръ. Времени оставалось еще вдоволь до назначеннаго срока, и м-ръ Уэллеръ не имѣлъ никакой надобности торопиться на свиданье со своимъ почтеннымъ отцомъ. Онъ шелъ медленно, переваливаясь съ боку на бокъ и оглядываясь во всѣ стороны съ великимъ комфортомъ наблюдателя человѣческой природы, который вездѣ и во всемъ отыскиваетъ предметы, достойные своей просвѣщенной любознательности. Такъ бродилъ онъ около часа, повидимому, безъ всякой опредѣленной цѣли; но, наконецъ, вниманіе его обратилось на картины и эстампы, выставленные въ окнахъ одного магазина. Самуэль ударилъ себя по лбу, и воскликнулъ съ не-обыкновенною живостью:

— Какой же я пентюхъ, чортъ побери! Вѣдь забылъ, такъ-таки рѣшительно забылъ! Хорошо, что еще не поздно!

Въ то время какъ онъ говорилъ такимъ образомъ, глаза его были устремлены на картину, изображавшую два человѣческія сердца, пронзенныя одной стрѣлою. Крылатый купидонъ, пустившій стрѣлу, порхалъ надъ головами юноши и дѣвы, которые, между тѣмъ, грѣлись y печки и готовили роскошный ужинъ. На заднемъ планѣ яркими красками обрисовывалась фигура дряхлой старухи, смѣявшейся изподтишка надъ молодыми людьми. Всѣ эти сюжеты, взятые вмѣстѣ, составляли такъ называемую «Валентину», то-есть подарокъ въ день Валентина, рекомендовавшійся молодымъ людямъ, если кто-нибудь изъ нихъ желалъ запастись такою драгоцѣнностью на четырнадцатое февраля. Объявленіе, прибитое къ окну магазина, извѣщало почтеннѣйшую публику, что такія валентины продаются здѣсь въ безчисленномъ количествѣ по одному шиллингу и шести пенсовъ за штуку.

— Ну, признаюсь, — повторилъ Самуэль, — быть бы мнѣ въ дуракахъ, если бы не эта картина. Забылъ, совсѣмъ забылъ!

Продолжая разсуждать съ самимъ собою, онъ быстро вошелъ въ магазинъ и потребовалъ листъ самой лучшей золотообрѣзной бумаги и стальное остроконечное перо, за которое хозяинъ могъ бы поручиться, что оно не будетъ брызгать. Снабдивъ себя этими принадлежностями, онъ отправился скорымъ шагомъ на Леденгольскій рынокъ, не дѣлая уже въ продолженіе своего пути никакихъ дальнѣйшихъ наблюденій. Чрезъ четверть часа онъ увидѣлъ на воротахъ одного зданія огромную мѣдную бляху, гдѣ рука художника изобразила отдаленное подобіе лазореваго слона, съ орлинымъ носомъ вмѣсто хобота. Разсчитывая не безъ основанія, что это и долженъ быть самъ "Голубой дикобразъ", м-ръ Уэллеръ вошелъ въ трактиръ и спросилъ, здѣсь-ли его почтенный родитель.

— Нѣтъ еще; онъ долженъ быть здѣсь черезъ часъ съ небольшимъ, — сказала молодая женщина, управлявшая хозяйствомъ "Голубого дикобраза".

— Очень хорошо, сударыия, — отвѣчалъ Самуэль. — Прикажите мнѣ дать полбутылки коньяку, тепловатой водицы кружку, да еще чернильницу съ хорошими чернилами. Слышите?

Отдавъ это приказаніе, Самуэль Уэллеръ засѣлъ въ особую каморку, куда немедленно принесли ему и тепловатую водицу, и коньякъ, и оловянную чернильницу съ песочницей изъ такого же металла. Первымъ его дѣломъ было расчистить маленькій столикъ передъ печкой, такъ, чтобы не осталось на немъ ни малѣйшихъ слѣдовъ хлѣба или соли. Потомъ онъ бережно развернулъ золотообрѣзную бумагу, осмотрѣлъ перо, попробовалъ его на своемъ ногтѣ, засучилъ обшлага своихъ рукавовъ, согнулъ локти и приготовился писать.

Дѣло извѣстное, что начертаніе письма — трудъ весьма не легкій для тѣхъ людей, которые не имѣютъ постоянной привычки обращаться практически съ перьями и бумагой. Теорія калиграфіи, которой они придерживаются, необходимо требуетъ, чтобы писецъ склонилъ свою голову на лѣвую сторону, привелъ свои глаза по возможности въ уровень съ самой бумагой, и складывалъ напередъ своимъ языкомъ буквы каждаго слова, выводимаго перомъ. Всѣ эти способы, безспорно, содѣйствуютъ весьма много къ составленію оригинальныхъ произведеній, но за то, въ нѣкоторой степени, замедляютъ успѣхъ писца, и Самуэль Уэллеръ провелъ болѣе часа надъ своимъ маленькимъ посланіемъ, не смотря на то, что планъ былъ заранѣе составленъ въ его умной головѣ. Онъ вымарывалъ, призадумывался, зачеркивалъ, писалъ снова и ставилъ огромныя точки среди самыхъ словъ, такъ что смыслъ ихъ, нѣкоторымъ образомъ, исчезалъ въ обильномъ количествѣ чернилъ. При всемъ томъ, дѣло уже подвигалось къ концу, когда дверь отворилась и на порогѣ каморки появилась дюжая фигура старика.

— Здравствуй, Самми, — сказалъ старецъ.

— Здравія желаемъ, старичина, — отвѣчалъ Самуэль, укладывая свое перо. — Ну, что, какъ поживаетъ мачиха?

— Такъ же, какъ и прежде. Ночь провела спокойно; — но поутру принялась опять блажить, какъ будто окормили ее дурманомъ, — отвѣчалъ м-ръ Уэллеръ старшій.

— Стало быть, ей не лучше? — спросилъ Самуэль.

— Хуже, любезный другъ, — отвѣчалъ отецъ, покачивая головой.- A ты что подѣлываешь, Самми?

— Было дѣльцо, да покончилъ, — сказалъ Самуэль, запинаясь немного. — Я писалъ.

— Это я вижу, — возразилъ старикъ. — Къ кому бы это?

— Угадай самъ, почтеннѣйшій.

— Не къ женщинѣ какой-нибудь, я надѣюсь?

— Почему же и не къ женщинѣ? — возразилъ Самуэль. — Завтра Валентиновъ день, и я, съ твоего позволенія, пишу привѣтствіе своей Валентинѣ.

— Что? — воскликнулъ м-ръ Уэллеръ, пораженный очевиднымъ ужасомъ при этомъ словѣ.

— Привѣтствіе къ Валентинѣ,- что ты вытаращилъ глаза, старичина?

— Эхъ, ты, Самми, Самми! — сказалъ м-ръ Уэллеръ тономъ упрека. — Не думалъ я, не ожидалъ и не гадалъ. Сколько разъ отецъ твой толковалъ о порочныхъ наклонностяхъ молодыхъ людей? Сколько разъ я трезвонилъ тебѣ по цѣлымъ часамъ, желая вдолбить въ глупую твою голову, что такое есть женщина на бѣломъ свѣтѣ! Сколько разъ старался запугать тебя примѣромъ твоей безпардонной мачихи! Ничего не пошло въ прокъ, и ты глупишь по-прежнему, какъ безсмысленный младенецъ. Вотъ тутъ и воспитывай своихъ дѣтей! Эхъ, Самми, Самми!

Эти размышленія, очевидно, залегли тяжелымъ бременемъ на чувствительную душу добраго старца. Онъ поднесъ къ губамъ стаканъ своего сына и выпилъ его залпомъ.

— Чего-жъ ты раскудахтался, старикъ? — спросилъ Самуэль.

— Да, любезный, плохо тутъ кудахтать на старости лѣтъ, когда, такъ сказать, единственный сынъ, единственное дѣтище готовится пепломъ убѣлить сѣдую твою голову и свести тебя до преждевременной могилы. Эхъ, Самми, Самми!

— Ты никакъ съ ума рехнулся, старичина!

— Какъ тутъ не рехнуться, когда тащитъ тебя въ западню какая-нибудь кокетница, a ты себѣ и въ усъ не дуешь! Ужъ если рѣчь пойдетъ о твоей женитьбѣ, я долженъ вырыть себѣ заживо могилу и растянуться во весь ростъ. Пропалъ ты, дурень, охъ, пропалъ ни за грошъ!

— Успокойся, почтенный родитель: я не женюсь, если ты не дашь особыхъ разрѣшеній. Велика лучше подать себѣ трубку, a я прочитаю тебѣ письмецо. Ты вѣдь дока насчетъ этихъ вещей.

Успокоенный какъ этимъ отвѣтомъ, такъ и перспективой насладиться сосаніемъ трубки, м-ръ Уэллеръ позвонилъ и, въ ожиданіи трубки, скинулъ съ себя верхній сюртукъ, затѣмъ, прислонившись спиною къ камину, выпилъ еще стаканъ пунша и, повторивъ нѣсколько разъ утѣшительныя для родительскаго сердца слова сына, онъ обратилъ на него пристальные взоры и сказалъ громкимъ голосомъ:

— Катай, Самми!

Самуэль обмакнулъ перо въ чернильницу, чтобы дѣлать исправленія по замѣчаніямъ своего отца, и началъ съ театральнымъ эффектомъ:

— "Возлюбленное…"

— Постой! — воскликнулъ м-ръ Уэллеръ старшій, дернувъ за колокольчикъ.

Въ комнату вбѣжала служанка.

— Два стакана и бутылку утѣшительнаго съ перцомъ!

— Очень хорошо, м-ръ Уэллеръ.

И черезъ минуту трактирная дѣвушка воротилась съ утѣшительной влагой.

— Здѣсь, я вижу, знаютъ всѣ твои свычаи и обычаи, — замѣтилъ Самуэль.

— Какъ же, любезный, я бывалъ здѣсь на своемъ вѣку, — отвѣчалъ старикъ. — Отваливай, Самми!

— "Возлюбленное созданіе", — повторилъ Самуэль.

— Да это не стихи, я надѣюсь? — спросилъ отецъ.

— Нѣтъ, нѣтъ, — отвѣчалъ Самуэль.

— Очень радъ слышать это, — сказалъ м-ръ Уэллеръ. — Поэзія — вещь неестественная, мой милый. Никто не говоритъ стихами, кромѣ развѣ какихъ-нибудь фигляровъ, передъ тѣмъ, какъ они начинаютъ выдѣлывать разныя штуки передь глупой чернью, да еще развѣ мальчишки кричатъ на стихотворный ладъ, когда продаютъ ваксу или макасарское масло. Порядочный джентльменъ долженъ презирать стихи, любезный другъ. — Ну, отчаливай.

И, высказавъ эту сентенцію, м-ръ Уэллеръ закурилъ трубку съ критической торжественностью. Самуэль продолжалъ:

— "Возлюбленное созданіе, я чувствую себя просверленнымъ…"

— Нехорошо, мой другъ, — сказалъ м-ръ Уэллеръ, выпуская облака. — Какой демонъ просверлилъ тебя?

— Нѣтъ, я ошибся, — замѣтилъ Самуэль, поднося къ свѣту свое письмо. — «Пристыженнымъ» надо читать, да только тутъ заляпано чернилами. — "Я чувствую себя пристыженнымъ".

— Очень хорошо, дружище. Откачивай дальше.

— "Чувствую себя пристыженнымъ и совершенно окон… — Чортъ знаетъ, что тутъ такое вышло, — проговорилъ Самуэль, напрасно стараясь разобрать каракульки на своей бумагѣ.

— Всмотрись хорошенько, мой милый, — сказалъ отецъ.

— Всматриваюсь, да ничего не разберу. Чернила, должно быть, гадкія. Вотъ только и осталось, что «н», да «м», да еще "ъ".

— Должно быть — «оконченнымъ», — " подсказалъ м-ръ Уэллеръ.

— Нѣтъ, не то, — возразилъ Самуэль. — «Оконтуженнымъ». — Вотъ такъ!

— Ну, это не совсѣмъ ловко.

— Ты думаешь?

— Никуда не годится. Стыдъ съ контузіей не склеится, — отвѣчалъ м-ръ Уэллеръ глубокомысленнымъ тономъ.

— Чѣмъ же мнѣ замѣнить это слово?

— Чѣмъ-нибудь по-нѣжнѣе… Вотъ увидимъ, — сказалъ м-ръ Уэллеръ, послѣ минутнаго молчанія. — Откалывай, Самми!

— "Я чувствую себя пристыженнымъ и совершенно оконтуженнымъ…"

— Постой, постой, дружище! — прервалъ старецъ, бросая свою трубку. — Поправь — "о_к_о_н_ф_у_ж_е_н_н_ы_м_ъ" — это будетъ поделикатнѣй.

— Оно и правда: стыдъ и конфузія всегда сольются, — отвѣчалъ почтительный сынъ, дѣлая поправку.

— Всегда слушайся меня, мой другъ, — отецъ не научитъ дурному свое единственное дѣтище. — Отмахни теперь все сначала.

— "Возлюбленное созданіе, я чувствую себя пристыженнымъ и совершенно оконфуженнымъ, сбитымъ съ панталыка, когда теперь обращаюсь къ вамъ, потому что вы прехорошенькая дѣвчоночка и вотъ все что я скажу".

— Изрядно, мой другъ, то есть, скажу я тебѣ, это просто — деликатесъ, мой другъ, — замѣтилъ м-ръ Уэллеръ старшій, выпуская прегустое облако дыма изъ своего рта.

— Я ужъ и самъ вижу, что это недурно, — сказалъ Самуэль, обрадованный родительскимъ комплиментомъ.

— И что мнѣ особенно нравится, дружище, такъ это колоритъ, складъ, т. е. простая и естественная сбруя всѣхъ этихъ словъ, — сказалъ м-ръ Уэллеръ старшій. — Иной бы здѣсь наквасилъ какихъ нибудь Венеръ, Юнонъ, или другой какой-нибудь дряни, a ты просто рѣжешь правду — и хорошо, другъ мой, очень хорошо. Къ чему пристало называть Венерами всѣхъ этихъ дѣвчонокъ?

— Я тоже думаю, отче, — отвѣчалъ Самуэль.

— И справедливо думаешь, мой сынъ. Вѣдь послѣ этого, пожалуй, дойдешь до того, что какую-нибудь дѣвчонку станешь называть единорогомъ, львицей, волчицей или какимъ-нибудь изъ этихъ животныхъ, что показываютъ въ звѣринцахъ.

— Правда твоя, отче, правда.

— Ну, теперь наяривай дальше, мой другъ.

Самуэль вооружился опять своимъ листомъ, между тѣмъ, какъ отецъ, отъ полноты сердечнаго восторга, затянулся вдругъ три раза, причемъ лицо его одновременно выражало снисходительность и мудрость. Картина была назидательная.

— "Передъ тѣмъ какъ тебя увидѣть, мнѣ казалось что всѣ женщины равны между собою".

— Да такъ оно и есть: всѣ женщины равны, — замѣтилъ м-ръ Уэллеръ старшій, не придавая, впрочемъ, особенной важности этому замѣчанію.

Самуэль, не отрывая глазъ отъ бумаги продолжалъ:

— "Но теперь я вижу, что я судилъ тогда какъ мокрая курица, потому что вы, мой сладенькій кусочекъ, ни на кого не похожи и я люблю васъ больше всего на свѣтѣ".

— Тутъ я немножко пересолилъ, старичина, — сказалъ Самуэль, — потому что соль, видишь ты, подбавляетъ смака въ этихъ вещахъ.

М-ръ Уэллеръ сдѣлалъ одобрительный кивокъ. Самуэль продолжалъ:

— "Поэтому ужъ я, милая Мери, пользуюсь привилегіей этого дня, — какъ говаривалъ одинъ джентльменъ, возвращаясь въ воскресенье домой изъ долговой тюрьмы, — и скажу вамъ, что, лишь только я увидѣлъ васъ первый и единственный разъ, подобіе ваше запечатлѣлось въ моемъ сердцѣ самыми яркими красками и несравненно скорѣе, нежели рисуются портреты на новоизобрѣтенной машинѣ,- можетъ быть, вы слышали объ этомъ, милая Мери: портретъ и съ рамкой, и стекломъ, и съ гвоздемъ, гдѣ повѣсить рамку, новая машина мастачитъ только въ двѣ минуты съ четвертью, a сердце мое обрисовало вашъ образъ, милая Мери, и того скорѣе".

— Ну, вотъ ужъ это, кажись, смахиваетъ на поэзію, Самми, — сказалъ м-ръ Уэллеръ старшій сомнительнымъ тономъ.

— Нѣтъ, отче, не смахиваетъ, — отвѣчалъ Самуэль, продолжая читать скорѣе для отклоненія дальнѣйшихъ возраженій.

— "И такъ, милая моя Мери, возьмите меня Валентиномъ на этотъ годъ и подумайте обо всемъ, что я сказалъ вамъ. Милая моя Мери, я кончилъ и больше ничего не знаю".

— Вотъ и все! — сказалъ Самуэль.

— Не слишкомъ-ли круто перегнулъ, мой другъ, — спросилъ м-ръ Уэллеръ старшій.

— Ни, ни, ни на волосъ, — отвѣчалъ Самуэль. — Она пожелаетъ узнать больше, a вотъ тутъ закорючка. Въ этомъ-то и состоитъ, отче, искусство оканчивать письма на приличномъ мѣстѣ.

— Похвальное искусство! Не мѣшало бы твоей мачихѣ поучиться, гдѣ и какъ благоразумная леди должна оканчивать свой разговоръ. Какъ же ты подписался, сынъ мой?

— Это дѣло мудреное, старикъ, — я не знаю какъ подписаться.

— Подмахни — «Уэллеръ», и больше ничего, — отвѣчалъ старшій владѣлецъ фамиліи.

— Не годится, — возразилъ Самуэль. — На валентинахъ никогда не подписываются собственнымъ именемъ.

— Ну, такъ нарисуй: «Пикквикъ». Это хорошее имя.

— Я то же думаю. Да только тутъ надобно отче, оттрезвонить какимъ-нибудь приличнымъ стишкомъ, иначе не соблюдена будетъ форма валентины.

— Не люблю я это, Самми, — возразилъ м-ръ Уэллеръ старшій. — Ни одинъ порядочный ямщикъ, сколько я знаю, не занимался поэзіей, мой другъ, кромѣ развѣ одного, который настрочилъ дюжину стиховъ вечеромъ, наканунѣ того дня, какъ повѣсили его за воровство.

Но Самуэль непремѣнно хотѣлъ поставить на своемъ. Долго онъ грызъ перо, придумывая тему, и, наконецъ, подмахнулъ такимъ образомъ:

"Вашей ножки черевикъ.

Пикквикъ".

Затѣмъ онъ сложилъ письмо какимъ-то особеннымъ, чрезвычайно многосложнымъ манеромъ, запечаталъ и надписалъ слѣдующій адресъ:

"Горничной Мери

въ домѣ мистера Нупкинса, городского мэра

въ городъ Ипсвичъ".

Когда такимъ образомъ кончено было это важное занятіе, м-ръ Уэллеръ старшій приступилъ къ тому дѣлу, за которымъ собственно призвалъ своего сына.

— Поговоримъ прежде всего о твоемъ старшинѣ, Самми, — сказалъ м-ръ Уэллеръ. — Вѣдь завтра поведутъ его на судъ, если не ошибаюсь?

Самуэль отвѣчалъ утвердительно.

— Очень хорошо, — продолжалъ старикъ. — Ему, конечно, понадобятся посторонніе свидѣтели для защиты своего лица и дѣла, или, можетъ быть, онъ станетъ доказывать alibi [14]. Долго я думалъ обо всѣхъ этихъ вещахъ, и мнѣ сдается, любезный другъ, что старшина твой можетъ отвиляться, если будетъ уменъ. Я подговорилъ здѣсь кой-какихъ пріятелей, которые, пожалуй, полѣзутъ на стѣну, если потребуетъ необходимость; но всего лучше, по моему мнѣнію, опираться на это alibi. Нѣтъ аргументаціи сильнѣе alibi, повѣрь моей продолжительной опытности, Самми.

Высказавъ это юридическое мнѣніе, старикъ погрузилъ свой носъ въ стаканъ, подмигивая между тѣмъ своему изумленному сыну.

— Вѣдь это дѣло не уголовное, старичина, — возразилъ Самуэль.

— A какая нужда? Alibi пригодится и на спеціальномъ судѣ присяжныхъ, мой милый, — отвѣчалъ м-ръ Уэллеръ старшій, обнаруживая въ самомъ дѣлѣ значительную опытность въ юридическихъ дѣлахъ. — Слыхалъ ты про Томми Вильдспарка?

— Нѣтъ.

— Ну, такъ я тебѣ скажу по секрету, что его одинъ разъ судили за что-то. Что-жъ ты думаешь? Когда всѣ мы, въ качествѣ постороннихъ свидѣтелей, уперлись на это alibi, такъ всѣ эти парики разинули рты и развѣсили уши. Томми отвертѣлся отъ висѣлицы и былъ оправданъ. Поэтому, я скажу тебѣ, любезный другъ, что если старшина твой не упрется на это alibi, такъ и пиши — все пропало!

— Нѣтъ, отче, старшина мой не таковскій человѣкъ, чтобъ вилять кривыми закоулками въ правомъ дѣлѣ. Къ тому же есть свидѣтели, которые видѣли, какъ онъ обнималъ эту старуху.

— Кто эти свидѣтели?

— Его собственные друзья.

— И прекрасно. Стало быть, имъ ничего не стоитъ отпереться.

— Этого они не сдѣлаютъ.

— Отчего?

— Оттого, что они считаютъ себя честными людьми.

— Всѣ вы дураки, я вижу, — сказалъ м-ръ Уэллеръ энергическимъ тономъ. — Дуракъ на дуракѣ ѣдетъ и дуракомъ погоняетъ.

Вмѣсто всякихъ возраженій, Самуэль предложилъ старику новый стаканъ пунша. Когда они чокнулись и выпили, разговоръ самъ собою склонился на другіе предметы.

— Зачѣмъ же ты еще призвалъ меня, отче? — спросилъ Самуэль.

— По дѣлу домашняго благочинія, Самми, — сказалъ м-ръ Уэллеръ. — Помнишь ты этого Стиджинса?

— Красноносаго толстяка? Очень помню.

— Ну, такъ вотъ видишь ли, — продолжалъ старикъ, — этотъ красноносый толстякъ, Самми, навѣщаетъ твою мачиху съ безпримѣрнымъ постоянствомъ и неслыханною ревностью. Онъ такой закадычный другъ нашего семейства, что и въ разлукѣ съ нами всегда оставляетъ y себя что-нибудь на память о насъ.

— Будь я на твоемъ мѣстѣ, старичина, — прервалъ Самуэль, — я поднесъ бы ему на память такую вещицу, которой онъ не забылъ бы въ десять лѣтъ.

— Погоди, я еще не кончилъ, — сказалъ м-ръ Уэллеръ. — Съ нѣкотораго времени онъ завелъ обычай приносить съ собою плоскую бутылочку въ полдюжины стакановъ, и мачиха твоя каждый разъ передъ его уходомъ наполняетъ ее ананасовымъ ромомъ.

— И онъ вытягиваетъ этотъ пуншикъ до своего возвращенія назадъ?

— Весь дочиста, мой милый, такъ что въ бутылкѣ ничего не остается, кромѣ спиртуознаго запаха и пробки, — на это онъ молодецъ. Но дѣло вотъ въ чемъ, другъ мой Самми, — сегодня вечеромъ всѣ эти теплые ребята собираются на мѣсячную сходку въ Кирпичный переулокъ, гдѣ y нихъ, видишь ты, основано такъ называемое "Общество соединенныхъ друзей воздержанія, трезвости и умѣренности". Мачиха твоя тоже хотѣла было идти; но y ней, къ счастію, сдѣлалась ломота въ спинѣ, и она остается дома. A я, другъ мой Самми, перехватилъ два билетика, которые были отправлены къ ней. Сообщивъ этотъ секретъ, м-ръ Уэллеръ старшій замигалъ и заморгалъ на своего сына съ такимъ неутомимымъ усердіемъ, что Самуэль остолбенѣлъ и ему показалось даже, что съ правымъ глазомъ его родителя сдѣлался извѣстный лошадиный припадокъ, въ родѣ tic douloureux.

— Что дальше? — спросилъ Самуэль.

— А дальше вотъ что, мой милый, — отвѣчалъ почтенный родитель, оглядываясь изъ предосторожности назадъ, — мы отправимся къ нимъ съ тобой вмѣстѣ, въ назначенный часъ, такъ, чтобъ не опоздать ни минутой. A этотъ ихъ набольшій, Самми, жирный толстякъ, то-есть, подоспѣетъ не слишкомъ скоро.

Здѣсь м-ръ Уэллеръ старшій заморгалъ опять и разразился мало-по-малу такимъ отчаяннымъ хохотомъ, который казался едва выносимымъ для старика шестидесяти лѣтъ.

— Ну, исполать тебѣ, старый богатырь! — воскликнулъ Самуэль, растирая спину старика, чтобъ сообщить правильную циркуляцію его крови. — Отчего ты такъ закатился, старина?

— Тсъ! Помалкивай, Самми, — сказалъ м-ръ Уэллеръ, озираясь вокругъ съ видимымъ безпокойствомъ и стараясь говорить потихоньку, почти шопотомъ. — Есть y меня два пріятеля, что работаютъ на оксфордской дорогѣ,- чудовые ребята, способные на всѣ руки. Они пригласили этого толстяка, Самми, къ своей трапезѣ съ тѣмъ, чтобъ угобзить его хлѣбомъ да солью, a пуще всего горячей водицей съ ромомъ, и вотъ, когда онъ пойдетъ въ это общество воздержанія и трезвости, — a пойдетъ онъ непремѣнно, потому что ребята поведутъ его подъ руки и втолкнутъ насильно въ дверь, если будетъ нужно, — такъ выйдетъ такая потѣха, что ты пальчики оближешь себѣ, другъ мой Самми, умная ты головушка!

Съ этими словами м-ръ Уэллеръ старшій разразился опять такимъ неумѣреннымъ хохотомъ, что почтительный сынъ еще разъ долженъ былъ повторить операцію тренія родительской спины.

Нѣтъ надобности говорить, что отцовскій планъ пришелся какъ нельзя больше по мыслямъ и чувствамъ Самуэля и онъ взялся, съ великою охотою, содѣйствовать благому намѣренію сорвать маску съ ханжи и лицемѣра. Такъ какъ было уже довольно поздно и приближался часъ, назначенный для митинга, то отецъ и сынъ поспѣшили отправиться въ Кирпичный переулокъ. По дорогѣ Самуэль забѣжалъ на минуту въ почтовую контору, чтобъ отдать письмо.

Ежемѣсячныя сходки, или митинги, "Кирпичнопереулочнаго общества соединенныхъ друзей воздержанія, трезвости и умѣренности" производились въ большой залѣ, гигіенически расположенной въ третьемъ этажѣ одного комфортабельнаго зданія. Президентомъ общества былъ нѣкто Антонъ Гоммъ, преподаватель ариѳметики и нравственной философіи, въ приходскихъ школахъ; секретаремъ былъ господинъ Іона Моджъ, содержатель мелочной лавки, продававшій чай и сахаръ своимъ почтеннымъ сочленамъ. Передъ началомъ обычныхъ занятій, дамы сидѣли на скамейкахъ и кушали чай со сливками и кренделями. Передъ однимъ изъ оконъ залы стоялъ столикъ, накрытый зеленымъ сукномъ, и на столикѣ стояла запечатанная кружка, куда доброхотные датели сыпали мелкую монету въ пользу бѣднѣйшихъ сочленовъ. Секретарь, сидѣвшій за столикомъ, улыбался и кивалъ головою каждый разъ, когда какая-нибудь леди подходила къ кружкѣ съ приличной благостынею въ рукахъ.

Всѣ женщины на этотъ разъ истребляли чай и крендели безъ всякаго милосердія и пощады, къ великому ужасу старика Уэллера, который, несмотря на толчки и предостерегательные знаки Самуэля, озирался во всѣ стороны съ выраженіемъ очевиднѣйшаго изумленія на своемъ лицѣ.

— Самми, другъ мой, — шепталъ м-ръ Уэліеръ, — если всѣмъ этимъ бабамъ не нужно будетъ завтра вьщѣдить по фунту крови, то не называй меня своимъ отцомъ, — вотъ все, что я скажу. Эта старуха, что сидитъ подлѣ меня, отхватываетъ, кажись, тринадцатую чашку. Лопнетъ, мой другъ, ей Богу лопнетъ.

— Замолчи, пожалуйста, — пробормоталъ Самуэль.

— Самми, — шепнулъ м-ръ Уэллеръ послѣ минутнаго молчанія, — помяни мое слово, мой другъ: если этотъ секретарь сожретъ еще два-три бутерброда, черезъ пять минутъ его хлопнетъ параличъ, или я больше не отецъ твой.

— Молчи, старикъ. Какая тебѣ нужда?

— Послушай, однакожъ, другъ мой Самми, — если они черезъ пять минутъ не прекратятъ этой потѣхи, я принужденъ буду, изъ любви къ человѣчеству, перебить y нихъ всѣ чашки и стаканы. Вотъ эта молодая женщина, что сидитъ на передней скамейкѣ, проглотила полторы дюжины чашекъ. Смотри, смотри, y ней ужъ и глаза закатываются подъ лобъ.

Легко могло статься, что м-ръ Уэллеръ старшій привелъ бы въ исполненіе свой филантропическій планъ, еслибъ черезъ минуту большой шумъ, произведенный отбираніемъ чашекъ и стакановъ, не возвѣстилъ о благополучномъ окончаніи чайной церемоніи. Когда вслѣдъ затѣмъ зеленый столикъ выдвинули на средину залы, — передъ публикой, задыхаясь и откашливаясь, выступилъ небольшой человѣчекъ въ сѣрыхъ панталонахъ и съ плѣшивой головой. Онъ учтиво раскланялся на всѣ стороны и, приложивъ руку къ сердцу, произнесъ пискливымъ дискантомъ слѣдующее воззваніе:

— Милостивыя государыни и государи, я долженъ, съ вашего позволенія, выдвинуть изъ вашей среды достопочтеннаго Антона Гомма на президентское кресло.

Это послужило знакомъ, что вечернее засѣданіе открылось. Дамы дружно замахали батистовыми платочками, и небольшой плѣшивый человѣкъ буквально выдвинулъ м-ра Гомма на президентское кресло, вытащивъ его за плеча и посадивъ передъ зеленымъ столикомъ на табуретку изъ краснаго дерева. Дамы снова замахали батистовыми платочками и нѣкоторыя даже взвизгнули отъ полноты душевнаго восторга, когда увидѣли на своемъ обычномъ мѣстѣ достопочтеннаго президента. М-ръ Гоммъ, толстенькій, круглолицый мужчина въ длиннополомъ сюртукѣ, поклонился и сказалъ.

— Привѣтствую васъ, братья мои и сестры, отъ всего моего сердца и отъ всей души (громкія рукоплесканія)! Считая для себя лестной честью довѣріе, которымъ вы удостоивали меня до сихъ поръ, я долженъ вамъ объявить, что секретарь нашъ будетъ имѣть удовольствіе прочитать передъ вами донесеніе о текущихъ дѣлахъ нашего общества за прошлый мѣсяцъ.

При этомъ объявленіи, батистовые платочки послужили опять выраженіемъ единодушнаго восторга. Секретарь чихнулъ, откашлянулся приличнымъ образомъ, посмотрѣлъ на дамъ умильными глазами и началъ читать слѣдующій документъ:

"Отчетъ комитета кирпичнопереулочнaго общества соединенныхъ друзей умѣренности, трезвости и воздержанія, за истекшій мѣсяцъ.

"Комитетъ нашъ въ прошедшемъ мѣсяцѣ продолжалъ съ неослабною дѣятельностью заниматься своими благонамѣренными трудами на пользу человѣчества, и въ настоящемъ случаѣ имѣетъ честь съ неизрѣченнымъ удовольствіемъ включить въ свой ежемѣсячный рапортъ слѣдующія добавочныя статьи:

"1. Гильдебрантъ Уокеръ, портной, женатый человѣкъ съ двумя дѣтьми. Когда дѣла его процвѣтали, онъ имѣлъ, по своему собственному признанію, постоянную привычку пить портеръ и крѣпкое пиво, да сверхъ того, въ продолженіе двадцати лѣтъ, онъ раза по два въ недѣлю употреблялъ особый напитокъ, извѣстный y пьяницъ подъ гнуснымъ названіемъ "песьяго носа" и который, какъ оказалось по разысканіямъ комитета, состоитъ изъ горячаго портера, свекловичнаго сахара, джина и мускатнаго орѣха (Стоны и всхлипыванія на дамской половинѣ. Нѣкоторыя прерываютъ чтеца восклицаніями, — такъ точно, такъ точно!). Теперь нѣтъ y него ни работы, ни денегъ, и это, какъ онъ думаетъ, произошло отъ излишняго употребленія портера или отъ потери правой руки. Достовѣрно во всякомъ случаѣ, что еслибъ онъ всю свою жизнь не употреблялъ ничего, кромѣ свѣжей воды, товарищъ его по ремеслу не пронзилъ бы его заржавленной иголкой и, такимъ образомъ, при воздержномъ поведеніи онъ сохранилъ бы въ цѣлости свою правую руку (громогласныя рукоплесканія). Гильдебрантъ Уокеръ не пьетъ теперь ничего, кромѣ воды, и, по собственному своему признанію, никогда не чувствуетъ жажды (единодушный восторгъ).

"2. Бетси Мартинъ, вдова, имѣетъ одинъ только глазъ и одного ребенка. Ходитъ стирать поденно бѣлье и мыть на кухняхъ столовую посуду. Никогда не помнитъ себя съ обоими глазами, но утверждаетъ, что мать ея употребляла въ чрезмѣрномъ излишествѣ пагубный напитокъ, извѣстный подъ именемъ "утѣшеніе въ нищетѣ" и который y безсовѣстныхъ погребщиковъ продается по пяти шиллинговъ за бутылку; посему весьма не мудрено, заключаетъ Бетси, что она окривѣла еще въ младенческихъ лѣтахъ, чего бы, безъ сомнѣнія, не случилось, еслибъ мать ея воздерживалась отъ спиртуозныхъ веществъ. Прежде она зарабатывала въ день восемнадцать пенсовъ, пинту портера и рюмку джина; но съ той поры, какъ Бетси Мартинъ присоединилась къ нашему обществу, къ дневному ея заработку присоединяется шесть пенсовъ и три фартинга, которые охотно выдаются ей вмѣсто джина и пива".

Извѣстіе объ этомъ послѣднемъ фактѣ было встрѣчено съ оглушительнымъ энтузіазмомъ. Нѣкоторыя изъ дамъ приставили къ своимъ глазамъ батистовые платочки. Секретарь продолжалъ:

"3. Генрихъ Беллеръ исправлялъ нѣсколько лѣтъ офиціантскую должность при публичныхъ обѣдахъ, и все это время употреблялъ въ большомъ количествѣ иностранныя вина. Не можетъ сказать навѣрное, сколько онъ уносилъ къ себѣ бутылокъ отъ каждаго обѣда, но ручается, что вино, содержавшееся въ нихъ, выпивалъ аккуратно. Чувствуетъ упадокъ силъ, дрожаніе въ членахъ и меланхолію въ душѣ, сопровождаемую постоянной жаждой, что, по его собственному сознанію, есть послѣдствіе горячительныхъ напитковъ. Генрихъ Беллеръ теперь безъ должности и не употребляетъ больше ни по какому поводу ни одной капли иностранныхъ винъ (громкія рукоплесканія).

"4. Ѳома Бортонъ, поставщикъ мяса для кошекъ лорда-мэра, шерифовъ и многихъ членовъ Верхняго и Нижняго Парламента (провозглашеніе имени этого джентльмена было принято съ пламеннымъ энтузіазмомъ) имѣетъ деревянную ногу и утверждаетъ! что деревяшка стоитъ ему очень дорого, потому что скоро избивается о камни. Прежде онъ покупалъ подержанныя деревяшки и выпивалъ каждый вечеръ, на сонъ грядущій, по два стакана джина съ горячей водой (глубокіе вздохи на дамской половинѣ). Подержанныя деревяшки, говоритъ онъ, нерѣдко разбивались въ дребезги объ острые каменья, и это, по его убѣжденію, происходило отъ чрезмѣрнаго употребленія джина съ горячей водой. Теперь Ѳома Бортонъ покупаетъ всегда новыя деревяшки и въ ротъ ничего не беретъ, кромѣ воды и слабаго чая. Новая деревяшка служитъ ему вдвое долѣе поношенной, и это обстоятельство онъ исключительно приписываетъ своей воздержной жизни (громкія и торжественная руклоплесканія).

"Доводя такимъ образомъ всѣ эти въ высшей степени утѣшительные факты до вашего свѣдѣнія, милостивыя государыни и государи, комитетъ надѣется со временемъ распространить крутъ своихъ дѣйствій къ общему благу человѣчества и особенно Англіи, гдѣ, какъ извѣстно, всякое доброе сѣмя быстро приноситъ свои плоды, разрастаясь по всѣмъ тремъ соединеннымъ королевствамъ. Благодаря нашимъ соединеннымъ усиліямъ, наступитъ безъ сомнѣнія счастливая пора, когда столѣтніе старики и старухи, пользующіеся употребленіемъ всѣхъ своихъ физическихъ и нравственныхъ силъ, не будутъ считаться рѣдкостью на нашей плодоносной почвѣ. Для этой цѣли комитетъ употребитъ на будущее время всѣ свои старанія для того преимущественно, чтобы привлекать къ "Соединенному обществу" молодыхъ людей, цвѣтущихъ здравіемъ и красотою. Нѣтъ ни малѣйшаго сомнѣнія, что, при нашихъ общихъ усиліяхъ, молодые люди сохранятъ надолго тѣ рѣдкія качества, которыя дѣлаютъ ихъ столь пріятными и любезными въ обществѣ кроткаго и нѣжнаго пола. Въ заключеніе этого я желалъ бы, милостивыя государыни, пропѣть передъ вами одну изъ тѣхъ старинныхъ балладъ, гдѣ поэтъ живописно рисуетъ добродѣтели одного лодочника, который, безъ сомнѣнія, слѣдовалъ правиламъ умѣренности и воздержанія всю свою жизнь, за что и пользовался постоянно благосклонностью кроткаго и нѣжнаго пола (необузданный восторгъ).

— О какомъ это кроткомъ и нѣжномъ полѣ говоритъ онъ, Самми? — спросилъ шопотомъ м-ръ Уэллеръ старшій.

— О женщинахъ, я полагаю.

— Ну, такъ онъ вретъ чепуху, мой милый. Желалъ бы я натолкнуть на него твою мачиху! — замѣтилъ м-ръ Уэллеръ.

Дальнѣйшія замѣчанія нескромнаго старика были прерваны началомъ пѣнія знаменитой баллады о томъ счастливомъ лодочникѣ, который, всю свою жизнь, не думая ни о чемъ, перевозилъ только черезъ Темзу прекрасныхъ леди, когда не было на этой рѣкѣ ни одного изъ нынѣшнихъ мостовъ. Когда пѣсня подходила уже къ концу и дамы готовились увѣнчать пѣвца общимъ залпомъ рукоплесканій, въ комнату суетливо вбѣжалъ опять небольшой плѣшивый человѣкъ и шепнулъ что-то на ухо м-ру Антону Гомму.

— Друзья мои, — сказалъ м-ръ Гоммъ, обращаясь къ публикѣ съ озабоченнымъ видомъ, — почтенный депутатъ нашъ, м-ръ Стиджинсъ извиняется, что не могъ подоспѣть къ началу засѣданія, и проситъ теперь позволенія войти. Онъ стоитъ внизу.

Батистовые платочки заколыхались теперь въ воздухѣ съ необыкновенной энергіей и силой, по тому что м-ръ Стиджинсъ пользовался особенною благосклонностью всѣхъ прекрасныхъ леди, принадлежавшихъ къ кирпичнопереулочному обществу соединенныхъ друзей.

— Онъ можетъ войти, я полагаю, — сказалъ м-ръ Гоммъ, бросая на дамъ умильные и нѣжные взоры. — Братъ Теджеръ, просите сюда м-ра Стиджинса.

Плѣшивый человѣкъ, откликнувшійся на имя брата Теджера, торопливо побѣжалъ на лѣстницу, и черезъ минуту, передъ дверью залы, послышались чьи-то тяжелые и неровные шаги.

— Валитъ, Самми, валитъ! — прошептывалъ м-ръ Уэллеръ, съ трудомъ подавляя свой истерическій смѣхъ.

— Не говори мнѣ ничего, или я принужденъ буду уйти, — отвѣчалъ Самуэль. — Вотъ онъ ломится въ двери. Я слышу, какъ онъ трется бокомъ о штукатурку.

Въ то время какъ Самуэль говорилъ такимъ образомъ, маленькая дверь отворилась, и на порогѣ появился м-ръ Стиджинсъ всей своей особой. При входѣ его вся зала огласилась самыми неистовыми рукоплесканіями, сопровождаемыми топаньемъ нотъ и необузданнымъ размахиваніемъ батистовыхъ платковъ; но, къ великому удивленію, м-ръ Стиджинсь на всѣ эти изъявленія задушевнаго восторга, не думалъ отвѣчать ни поклономъ, ни привѣтственною рѣчью. Онъ стоялъ среди залы, покачиваясь во всѣ стороны, и неподвижно устремилъ свои глаза на оконечность свѣчи, поставленной на зеленомъ столикѣ.

— Вы, кажется, нездоровы, братъ Стиджинсъ? — шепнулъ ему м-ръ Антонъ Гоммъ.

— Нѣтъ, сэръ, вы врете, — отвѣчалъ м-ръ Стиджинсъ свирѣпымъ тономъ, — я совершенно здоровъ, если вы не совсѣмъ ослѣпли.

— Очень хорошо, — сказалъ м-ръ Антонъ Гоммъ, отступая на нѣсколько шаговъ.

— Конечно, всѣ въ этой компаніи согласятся, что я именно таковъ, какъ мнѣ слѣдуетъ быть, — сказалъ м-ръ Стиджинсъ.

— Конечно, конечно, — проговорилъ м-ръ Гоммъ.

— A кто не согласится, такъ оно того… того оно какъ… того… понимаете, сэръ? — продолжалъ достопочтенный Стиджинсъ.

— Какъ вамъ угодно, — отвѣчалъ наобумъ м-ръ Антонъ Гоммъ.

Въ залѣ воцарилось глубокое молчаніе, и всѣ, казалось, съ нетерпѣніемъ ожидали возобновленія прерванныхъ занятій.

— Не угодно-ли вамъ обратиться къ собранію, сэръ? — сказалъ м-ръ Гоммъ.

— Нѣтъ, сэръ, — отвѣчалъ м-ръ Стиджинсъ. — Нѣтъ, сэръ. Не угодно, сэръ.

Члены собранія переглянулись другъ на друга, и ропотъ изумленія пробѣжалъ по всей залѣ.

— По моему мнѣнію, сэръ, — сказалъ м-ръ Стиджинсъ, разстегивая верхнія пуговицы своего сюртука и стараясь выражаться какъ можно громче, — по моему мнѣнію, сэръ, вы всѣ тутъ перепились, нализались, какъ… какъ… какъ мерзавцы. Послушайте, Теджеръ, — продолжалъ м-ръ Стиджинсъ, обращаясь съ возрастающею лютостью и свирѣпостью къ небольшому плѣшивому человѣку, — вы пьяны, сэръ, пьяны, какъ стелька.

Съ этими словами м-ръ Стиджинсъ, увлекаемый похвальнымъ желаніемъ поддержать и распространить трезвое состояніе между всѣми почтенными сочленами добродѣтельнаго общества, ударилъ м-ра Теджера сжатымъ кулакомъ по самой серединѣ носа съ такимъ блистательнымъ успѣхомъ, что плѣшивый человѣкъ опрокинулся навзничъ и стремглавъ полетѣлъ по лѣстничнымъ ступенямъ въ нижній этажъ.

Съ шумомъ, крикомъ и плачевными взвизгами женщины повскакали со своихъ мѣстъ и устремились отдѣльными маленькими группами къ любимымъ братцамъ, стараясь защитить ихъ своими объятіями и руками отъ угрожающей бѣды. Такой взрывъ сестринской привязанности оказался почти гибельнымъ для м-ра Гомма, снискавшаго удивительную популярность въ этомъ филантропическомъ кругу. Женщины густыми толпами обступили его спереди и сзади, повисли на его плечахъ, на шеѣ, на рукахъ, такъ что бѣдный президентъ чуть не задохся отъ этихъ пылкихъ выраженій братской дружбы и любви.

Большая часть свѣчей загасла, и въ парадной залѣ воцарился страшный безпорядокъ.

— Ну, Самми, теперь будетъ и на моей улицѣ праздникъ, — сказалъ м-ръ Уэллеръ старшій, снимая свой верхній сюртукъ, съ обдуманнымъ и рѣшительнымъ видомъ:- я учиню теперь свою расправу.

— Что-жъ ты намѣренъ дѣлать, старина? — спросилъ Самуэль.

— A вотъ увидишь, — отвѣчалъ м-ръ Уэллеръ.

И прежде, чѣмъ Самуэль успѣлъ вникнуть въ сущность дѣла, мужественный родитель его пробился въ отдаленный уголъ комнаты и напалъ, съ отмѣнною ловкостью, на достопочтеннаго м-ра Стиджинса, который, между тѣмъ, продолжалъ изливать потоки своего пьянаго краснорѣчія на безпорядочную толпу.

— Отступи, старичина! — закричалъ Самуэль.

— Приступлю, демонъ его возьми, приступлю! — заголосилъ старикъ и, безъ дальныхъ околичностей, влѣпилъ ударъ въ открытую лысину достопочтеннаго м-ра Стиджинса, начинавшаго въ свою очередь становиться въ боевую позицію такъ, однакожъ, что ноги измѣняли ему на каждомъ шагу. М-ръ Уэллеръ продолжалъ хорохориться, размахивая обѣими руками.

Сознавая безполезность всѣхъ своихъ увѣщаній, Самуэль надѣлъ свою шляпу, перебросилъ черезъ плечо сюртукъ своего отца, насильственно схватилъ его за оба плеча, повернулъ налѣво кругомъ и быстро повелъ его съ лѣстницы на улицу, продолжая держать его крѣпко до тѣхъ поръ, пока, наконецъ, не повернули они за уголъ ближайшаго переулка. Обернувшись назадъ, Самуэль увидѣлъ, какъ, при крикахъ раздраженныхъ братцевъ и сестрицъ, пьянаго Стиджинса потащили куда-то, и какъ расходились въ разныя стороны достопочтенные члены кирпичнопереулочнаго общества соединенныхъ друзей умѣренности, трезвости и воздержанія.

Глава XXXIV. Полный и достовѣрный отчетъ о достопамятномъ рѣшеніи процесса вдовы Бардль противъ Пикквика

— Любопытно бы знать, что кушаетъ теперь будущій присяжный старшина на этомъ судѣ? — сказалъ м-ръ Снодграсъ единственно для того, чтобы завязать какъ-нибудь неклеившійся разговоръ въ чреватое событіями утро четырнадцатаго февраля.

— О, я надѣюсь, y него превосходный завтракъ! — сказалъ Перкеръ. — Мы объ этомъ похлопотали.

— Что, это васъ интересуетъ? — спросилъ м-ръ Пикквикъ.

— Помилуйте, почтеннѣйшій, какъ не интересоваться старшинскимъ завтракомъ! — возразилъ м-ръ Перкеръ. — Это первая и существенная вещь, которую отвѣтчикъ долженъ имѣть въ виду на спеціальномъ судѣ присяжныхъ.

— Отчего такъ?

— Да просто оттого, почтеннѣйшій, что если вы хорошо накормили старшину, такъ дѣльце ваше обдѣлано почти наполовину. Голодный или недовольный судья, почтеннѣйшій, почти всегда расположенъ принять сторону истца; но, сытый и довольный, онъ естественнымъ образомъ чувствуетъ наклонность къ оправданію отвѣтчика.

— Ахъ, Боже мой, я этого рѣшительно не понимаю! — воскликнулъ м-ръ Пикквикъ. — Объясните, сдѣлайте милость.

— Вещь очень простая, почтеннѣйшій, — отвѣчалъ м-ръ Перкеръ, — и, главное, тутъ берется въ разсчетъ экономія времени. Какъ скоро наступаетъ обѣденная пора, старшина обыкновенно вынимаетъ изъ кармана часы и, обращаясь къ другимъ присяжнымъ, говоритъ:- "Вообразите, господа, ужъ безъ четверти пять! Я всегда обѣдаю въ пять часовъ!" — "И я тоже", подхватываютъ другіе, кромѣ двухъ или трехъ членовъ, которые заранѣе успѣли набить желудокъ. Старшина улыбается и кладетъ часы въ карманъ. — "Ну, что-жъ вы скажете, господа?" — продолжаетъ старшина. — "Истецъ или отвѣтчикъ долженъ быть оправданъ? Что касается меня, господа, я думаю съ своей стороны, и даже совершенно увѣренъ, что дѣло истца правое". — Вслѣдъ затѣмъ другіе мало-по-малу начинаютъ говорить то же, и такимъ образомъ устраивается съ большимъ комфортомъ единодушное отбираніе голосовъ [15]. Затѣмъ присяжные расходятся изъ палаты, кто домой, кто въ трактиръ. — Однакожъ пора, господа, — заключилъ м-ръ Перкеръ, вынимая часы: — десять минутъ десятаго. Мы немножко опоздали. Въ палатѣ, безъ сомнѣнія, будетъ множество народа, такъ какъ случай этотъ очень интересенъ. Прикажите нанять карету, м-ръ Пикквикъ, не то мы ужъ опоздаемъ черезчуръ.

М-ръ Пикквикь позвонилъ, и, когда наконецъ извозчичья карета остановилась y воротъ, четыре пикквикиста и м-ръ Перкеръ вышли изъ гостиницы и поскакали въ Гельдголль. Самуэль Уэллеръ и м-ръ Лоутонъ съ синимъ мѣшкомъ поѣхали за ними въ кабріолетѣ.

— Лоутонъ, — сказалъ м-ръ Перкеръ, когда они вошли въ залу судебной палаты, — отведите друзей м-ра Пикквика въ студенческія ложи; a самъ м-ръ Пикквикъ долженъ сидѣть подлѣ меня. Сюда, почтеннѣйшій, сюда.

Говоря это, Перкеръ взялъ м-ра Пикквика за рукавъ и подвелъ его къ низенькой скамейкѣ, устроенной для адвокатовъ подлѣ кафедры президента, для того, чтобъ имъ удобнѣе было слышать весь ходъ дѣла; лица, занимающія эту скамейку, невидимы для большой части постороннихъ зрителей, такъ какъ мѣста зрителей устроены высоко надъ уровнемъ пола и адвокаты обращены къ нимъ спиною.

— Это мѣсто назначено для свидѣтелей, я полагаю? — спросилъ м-ръ Пикквикъ, указывая на маленькую ложу съ конторкой по срединѣ и мѣдными перилами на лѣвой сторонѣ.

— Да, почтеннѣйшій, это свидѣтельская ложа, — отвѣчалъ Перкеръ, роясь между бумагами въ своемъ мѣшкѣ, положенномъ на полу y его ногъ.

— A на этомъ мѣстѣ, если не ошибаюсь, должны сидѣть присяжные? — продолжалъ разспрашивать м-ръ Пикквикъ, указывая на два сѣдалища, отгороженныя рѣшоткой на правой сторонѣ: — такъ ли, м-ръ Перкеръ?

— Вы угадали, почтеннѣйшій, — отвѣчалъ адвоюкатъ, открывая свою серебряную табакерку.

М-ръ Пикквикъ находился, повидимому, въ большомъ волненіи, и съ безпокойствомъ осматривалъ судебную палату. Зрители уже накоплялись въ галлереѣ, и на судейскихъ мѣстахъ можно было различить значительную коллекцію носовъ, бакенбардъ и париковъ, которыми такъ славится корпорація британскихъ правовѣдовъ. Нѣкоторые изъ этихъ джентльменовъ сидѣли съ экстрактами въ рукахъ, съ важностью потирая ими свои красные носы для того, чтобъ придать себѣ особый эффектъ въ глазахъ всякаго посторонняго профана. Другіе расхаживали съ огромными фоліантами подъ мышкой въ сафьянныхъ переплетахъ и съ надписью на корешкахъ: "Гражданскіе Законы". Третьи, не имѣя ни книгъ, ни тетрадей, засовывали руки въ свои глубокіе карманы и старались смотрѣть на публику съ глубокомысленнымъ видомъ; были, наконецъ, и такіе, которые суетились и бѣгали взадъ и впередъ единственно для того, чтобъ обратить на себя вниманіе изумленной толпы, непосвященной въ юридическія тайны. Всѣ эти господа, къ великому удивленію м-ра Пикквика, раздѣлялись на маленькія группы и весело толковали между собою о такихъ предметахъ, которые не имѣли ни малѣйшей связи съ предстоявшимъ процессомъ.

Вошелъ м-ръ Функи и, поклонившись м-ру Пикквику, удалился въ ложу королевскихъ адвокатовъ. Затѣмъ появился м-ръ сержантъ Сноббинъ въ сопровожденіи м-ра Молларда, который почти совершенно заслонилъ его огромнымъ малиновымъ мѣшкомъ. Положивъ этотъ мѣшокъ на столѣ передъ глазами своего принципала, м-ръ Моллардъ размѣнялся дружескимъ поклономъ съ Перкеромъ и удалился. Затѣмъ вошло еще нѣсколько сержантовъ, и одинъ изъ нихъ, жирный и краснолицый толстякъ, раскланялся по-дружески съ м-ромъ сержантомъ Сноббиномъ, замѣтивъ при этомъ, что сегодня прекрасная погода.

— Кто этотъ красненькій джентльменъ, сказавшій нашему сержанту, что сегодня прекрасная погода? — шепнулъ м-ръ Пикквикъ своему адвокату.

— Это оппонентъ нашъ, почтеннѣйшій, сержантъ Бузфуцъ, — отвѣчалъ м-ръ Перкеръ, — онъ будетъ защищать вашу противницу. A другой джентльменъ, что стоитъ позади Бузфуца, м-ръ Скимпинъ, его помощникъ. Преумные ребята, почтеннѣйшій.

М-ръ Пикквикъ, проникнутый справедливымъ негодованіемъ къ наглости и безстыдству юридическихъ крючковъ, хотѣлъ было спросить, какимъ образомъ м-ръ сержантъ Бузфуцъ, защитникъ кляузнаго дѣла, осмѣлился замѣтить его собственному сержанту, что сегодня прекрасная погода, но въ эту минуту всѣ юридическіе парики съ шумомъ поднялись со своихъ мѣстъ, и палатскіе смотрители за порядкомъ громко закричали: — "Тише! Тише!" Оглянувшись назадъ, м-ръ Пикквикъ увидѣлъ, что вся эта суматоха произведена прибытіемъ въ палату вице-президента.

Господинъ вице-президентъ Стерлейхъ, явившійся въ присутствіе за болѣзнью президента, былъ джентльменъ чрезвычайно низенькаго роста и жирный до такой степени, что, казалось, весь его организмъ состоялъ изъ жилета и толстой головы. Онъ поковылялъ на своихъ маленькихъ ножкахъ къ президентской ложѣ и, отвѣсивъ на всѣ стороны нижайшіе поклоны, усѣлся на свое мѣсто, засунувъ свои ноги подъ столъ и положивъ свою треугольную шляпу на столъ. Только его и видѣли. Отъ всей фигуры вице-президента для постороннихъ наблюдателей остались только миньятюрные рысьи глазки, заплывшіе жиромъ, широкое розовое лицо и около половины огромнаго, чрезвычайно комическаго парика.

Лишь только вице-президентъ занялъ свое мѣсто, смотритель за порядкомъ въ партерѣ закричалъ повелительнымъ тономъ: — "тише!" и вслѣдъ затѣмъ смотритель за порядкомъ въ галерѣе забасилъ во все горло: — "тише!" и этотъ же самый крикъ повторили на разные распѣвы четверо другихъ блюстителей благочинія въ судебной палатѣ. Когда такимъ образомъ возстановилась требуемая тишина, джентльменъ въ черномъ костюмѣ, засѣдавшій подлѣ вице-президента, началъ перекликать громкимъ голосомъ имена присяжныхъ, и послѣ этой переклички оказалось, что только десять спеціаловъ были на лицо въ судебной палатѣ. Надлежало двухъ остальныхъ, для дополненія законнаго числа, выбрать изъ обыкновенныхъ смертныхъ, которые имѣли право быть не спеціальными присяжными, и выборъ господина сержанта Бузфуца палъ на зеленщика и аптекаря, которыхъ въ ту же минуту подвели къ президентской кафедрѣ.

— Отвѣчайте на ваши имена, джентльмены, — сказалъ джентльменъ въ черномъ костюмѣ,- Ричардъ Опвичъ.

— Здѣсь, — откликнулся зеленщикъ.

— Фома Гроффинъ.

— Здѣсь, — откликнулся аптекарь.

— Возьмите книгу, господа. Вы дадите клятву, что будете по чистой совѣсти и…

— Прошу извинить, милордъ, — сказалъ аптекарь, мужчина тонкій и высокій съ гемороидальнымъ цвѣтомъ лица, — я не могу быть присяжнымъ и надѣюсь, что вы освободите меня отъ этой обязанности.

— На какомъ основаніи, сэръ? — сиросилъ вице-президентъ Стерлейхъ.

— Въ аптекѣ моей нѣтъ провизора, милордъ, — сказалъ аитекарь,

— Это до меня не касается, сэръ, — возразилъ м-ръ вице-президентъ Стерлейхъ. — Почему нѣть y васъ провизора?

— Еще не пріискалъ, милордъ, — отвѣчаль аптекарь.

— Это весьма дурно и неосторожно съ вашей стороны, — сказалъ вице-призедентъ сердитымъ тономъ. Было извѣстно всѣмъ и каждому, что y м-ра Стерлейхъ чрезвычайно вспыльчивый и раздражительный темпераментъ.

— Знаю, что дурно, милордъ; но теперь ужъ этому пособить нельзя, — сказалъ аптекарь, — позвольте мнѣ идти домой.

— Привести къ присягѣ этого господина! — закричалъ вице-президентъ.

Джентльменъ въ черномъ костюмѣ началъ выразительнымъ и громкимъ голосомъ:

— Вы дадите при семъ торжественную клятву, что будете по чистой совѣсти и…

— Стало быть, милордъ, вы непремѣнно требуете, чтобъ я былъ присяжнымъ? — перебилъ аптекарь.

— Непремѣнно.

— Очень хорошо, милордъ: въ такомъ случаѣ, я долженъ объявить, что прежде, чѣмъ кончится здѣсь этотъ процессъ, въ домѣ моемъ произойдетъ убійство. Можете располагать мною, если угодно.

И прежде, чѣмъ вице-президентъ собрался произнести отвѣтъ, несчастный аптекарь приведенъ быль къ присягѣ.

— Я хотѣль только замѣтить, милордъ, — сказалъ аптекарь, усаживаясь на скамьѣ присяжныхъ, — что въ аптекѣ моей остался одинъ только мальчикъ, разсыльный. Онъ довольно уменъ и расторопенъ, милордъ, но еще не успѣлъ ознакомиться съ аптекарскими аппаратами и, сверхъ того, забралъ себѣ въ голову, будто acidum hydrocianicum, синильная кислота, милордъ, приготовляется изъ лимоннаго сока, раствореннаго въ микстурѣ изъ англійской соли. Я увѣренъ, милордъ, что въ мое отсутствіе онъ сдѣлаетъ гибельный опытъ. Впрочемъ, теперь уже это будетъ ваше дѣло, и совѣсть моя спокойна.

Съ этими словами аптекарь принялъ самую комфортабельную позу, и веселое лицо его выразило совершеннѣйшую преданность судьбѣ.

Поведеніе аптекаря поразило глубочайшимъ ужасомъ чувствительную душу м-ра Пикквика, и онъ уже собирался предложить по этому поводу нѣсколько интересныхъ замѣчаній, какъ вдругъ вниманіе его было развлечено другимъ, болѣе назидательнымъ предметомъ. По всей палатѣ раздался смутный говоръ, возвѣстившій о прибытіи м-съ Бардль. Сопровождаемая и поддерживаемая пріятельницею своею, м-съ Клоппинсъ, интересная вдовица, склонивъ голову и потупивъ глаза, выступала медленно и неровными шагами на середину залы, и услужливые адвокаты приготовили ей мѣсто на противоположномъ концѣ той самой скамейки, гдѣ сидѣлъ м-ръ Пикквикъ. М-ръ Додсонъ и м-ръ Фоггъ немедленно распустили надъ ея головою огромный зеленый зонтикъ, чтобъ укрыть свою прекрасную кліентку отъ взоровъ нескромной толпы. Затѣмъ появилась м-съ Сандерсъ, ведя подъ руку юнаго Бардля. При взглядѣ на возлюбленнаго сына, м-съ Бардль затрепетала, испустила пронзительный крикъ и облобызала его съ неистовымъ выраженіемъ материнской любви, послѣ чего съ нею сдѣлался глубокій обморокъ. Добрыя пріятельницы мало-по-малу привели ее въ чувство, и м-съ Бардль, бросая вокругъ себя отуманенные взоры, спросила голосомъ слабымъ и дрожащимъ, куда ее привели и гдѣ она сидитъ. Въ отвѣтъ на это м-съ Клоппинсъ и м-съ Сандерсъ, оглядываясь во всѣ стороны, пролили горючіе потоки слезъ, между тѣмъ какъ Додсонъ и Фогтъ умоляли ее успокоиться ради самого неба. Сержантъ Бузфуцъ крѣпко вытеръ свои глаза большимъ бѣлымъ платкомъ и бросилъ искрометный взглядъ на всѣхъ присяжныхъ. Вице-президентъ тоже, казалось, былъ разстроганъ до глубины души, и многіе изъ постороннихъ зрителей проливали самыя искреннія слезы.

— Мастерская обстановка, почтеннѣйшій! — шепнулъ Перкеръ м-ру Пикквику. — Додсонъ и Фоггъ повели отлично свое дѣло…

Когда Перкеръ говорилъ, м-съ Бардль начала мало-по-малу приходить въ себя, между тѣмъ какъ пріятельница ея м-съ Клоппинсъ, послѣ тщательнаго обозрѣнія пуговицъ юнаго Бардля, поставила его на полу, спиною къ матери и лицомъ къ президентской кафедрѣ, чтобы такимъ образомъ онъ удобнѣе могъ пробудить чувства соболѣзнованія и симпатіи въ сердцахъ присяжныхъ и судей. Этотъ маневръ сопровождался, однакожъ, значительными затрудненіями и упрямствомъ со стороны неопытнаго сына вдовицы: невинный младенецъ вообразилъ въ простотѣ сердечной, что поставить его предъ глазами грознаго судьи значило — подвергнуть его заморской ссылкѣ на вѣчныя времена за преступленіе неизвѣстнаго рода. Поэтому онъ долго плакалъ и кривлялся, прежде чѣмъ, при содѣйствіи господъ Додсона и Фогга, удалось сообщить правильную позицію его организму.

— Бардль и Пикквикъ, — провозгласилъ наконецъ джентльменъ въ черномъ костюмѣ, вооруженный теперь огромнымъ листомъ бумаги.

— Милордъ, я имѣю честь быть защитникомъ вдовы, — сказалъ м-ръ сержантъ Бузфуцъ.

— Кто будетъ вашимъ ассистентомъ, братъ Бузфуцъ? — спросилъ судья.

При этомъ вопросѣ м-ръ Скимпинъ поклонилси и выступилъ впередъ, давая такимъ образомъ уразумѣть, что онъ имѣетъ честь быть ассистентомъ м-ра сержанта Бузфуца.

— Я защитникъ отвѣтчика, милордъ, — сказалъ м-ръ сержантъ Сноббинъ.

— Кто вашъ ассистентъ, братъ Сноббинъ?

— М-ръ Функи, милордъ.

— Сержантъ Бузфуцъ и м-ръ Скимпинъ защищаютъ истца, — проговорилъ судья, записывая имена ихъ въ свою книгу. — Отвѣтчика защищаютъ сержантъ Сноббинъ и м-ръ Мунки.

— Прошу извинить, милордъ, — Функи.

— Очень хорошо, — сказалъ судья:- я никогда не имѣлъ удовольствія слышать фамилію этого джентльмена.

Здѣсь м-ръ Функи поклонился и улыбнулся; судья то же поклонился и улыбнулся; и потомъ м-ръ Функи, раскраснѣвшись до самыхъ ушей, старался принять на себя по возможности спокойный и беззаботный видъ.

— Продолжайте, — сказалъ судья.

Еще разъ блюстители палатскаго благочинія прокричали по всей залѣ — "тише! тише!" М-ръ Скимпинъ взялъ бумагу, обратился къ присяжнымъ и въ буквальномъ смыслѣ промурлыкалъ передъ ними экстрактъ, гдѣ въ короткихъ словахъ изложена была сущность всего процесса. ГІрисяжные буквально не услышали ни одного слова, и содержаніе процесса теперь, какъ прежде, осталось для нихъ таинственною загадкой.

Съ величайшимъ достоинствомъ и важностью сержантъ Бузфуцъ поднялся со своей скамейки, переговорилъ съ м-ромъ Додсономъ, пошептался съ м-ромъ Фоггомъ, накинулъ на плечи свою судейскую мантію, поправилъ свой парикъ и твердыми ногами взошелъ на кафедру для произнесенія своей рѣчи въ назиданіе присяжныхъ. Приступъ рѣчи былъ обыкновенный.

"Милостивые государи, — началъ сержантъ Бузфуцъ, — съ той поры, какъ началась моя служебная дѣятельность, и вплоть до настоящей минуты я еще ни разу не всходилъ на эту кафедру съ тѣми чувствами глубочайшаго волненія, которыя теперь проникаютъ весь мой организмъ при мысли объ ужасной отвѣтственности за дѣло, добровольно принятое мною подъ свою защиту. Несмотря на совершеннѣйшую увѣренность въ правотѣ этого дѣла, я бы никогда, однакожъ, не рѣшился защищать его публично, если бы заранѣе глубоко не былъ убѣжденъ, что вы, господа присяжные, при своей обычной проницательности и свѣтломъ умѣ, легко изволите усмотрѣть невинность моей кліентки и будете, вѣроятно, такъ же, какъ и я, сочувствовать ея душевнымъ скорбямъ и безотрадному положенію, въ какое поставила ее судьба, олицетворенная на этотъ разъ въ жалкомъ образѣ закоснѣлой безнравственности и порока".

Присяжные переглянулись съ видимымъ удовольствіемъ другъ на друга, и каждый изъ нихъ почувствовалъ въ эту минуту удивительную свѣтлость въ своемъ умѣ и необычайную проницательностъ въ своемъ мозгу.

"Вы уже слышали, милостивые государи, отъ моего ученаго друга, — продолжалъ сержантъ Бузфуцъ, зная очень хорошо, что присяжные физически не могли разслышать ни одного слова изъ устъ его ученаго друга:- вы уже слышали, милостивыя государи, отъ моего ученаго друга, что дѣло, въ настоящемъ случаѣ, идетъ о нарушеніи обѣщанія вступить въ законное супружество, при чемъ правая сторона требуетъ неустойки въ тысячу пятьсотъ фунтовъ стерлинговъ британской монеты. Но вы не могли слышать отъ моего ученаго друга, въ чемъ состоятъ факты и дальнѣйшія подробности этого дѣла. Эти то факты, милостивые государи, и эти-то дальнѣйшія подробности я и обязанъ, по долгу своего призванія, изложить передъ вами.

"Кліентка моя — вдова… да, милостивые государи, моя кліентка — вдова. Покойный м-ръ Бардль, служившій съ честью и славой своему отечеству при сборѣ таможенной пошлины и наслаждавшійся нѣсколько лѣтъ безмятежными удовольствіями счастливаго супружества, почти незамѣтно отлетѣлъ отъ этой жизни въ другой, лучшій міръ, искать того успокоенія, котораго не могла доставить ему британская таможня".

При этомъ патетическомъ описаніи кончины м-ра Бардля, которому незадолго до переселенія его въ лучшій міръ проломили голову мѣдной кружкой въ одной харчевнѣ, голосъ ученаго сержанта задрожалъ, колебался, и онъ продолжалъ съ величайшимъ волненіемъ:

"Незадолго до своей смерти м-ръ Бардль напечатлѣлъ свой образъ и совершеннѣйшее подобіе на этомъ невинномъ отрокѣ, котораго вы видите, милостивые государи. Съ этимъ невиннымъ младенцемъ, единственнымъ залогомъ и наслѣдіемъ отъ покойнаго супруга, м-съ Бардль отступила отъ житейскихъ треволненій и удалилась въ тихую Гозуэлльскую улицу, чтобы безмятежно предаваться своей грусти. Здѣс-ьто милостивые государи, на одномъ изъ оконъ своею домика она прибила билетикъ съ простою надписью, начертанною ея собственной рукой: — "Отдаются комнаты внаймы съ мебелью и со всѣми удобствами для холостого джентльмена. О цѣнѣ спросить хозяйку".

Здѣсь сержантъ Бузфуцъ пріостановился. Нѣкоторые изъ присяжныхъ сочли нужнымъ внести этотъ документъ въ свои книги.

— Отъ какого числа былъ этотъ билетикъ? — спросилъ одинъ изъ присяжныхъ.

— На этомъ билетикѣ, милостивые государи, вовсе не было выставлено числа, — отвѣчалъ сержантъ Бузфуцъ, — но мнѣ достовѣрно извѣстно, что онъ былъ прибитъ на одномъ изъ ея оконъ ровно за три года отъ настоящаго времени. Прошу господъ присяжныхъ вникнуть глубже въ истинный смыслъ этого документа. "Отдаются комнаты внаймы съ мебелью и со всѣми удобствами для холостого джентльмена!" Не видите-ли вы здѣсь, милостивые государи, явнаго предпочтенія, оказываемаго моею кліенткою мужскому полу передъ женскимъ? Неудивительно. Тогдашнее мнѣніе м-съ Бардль о мужчинахъ основывалось на продолжительномъ наблюденіи безцѣнныхъ качествъ ея покойнаго супруга. Страхъ, опасеніе, недовѣрчивость, тревожныя сомнѣнія не имѣли ни малѣйшаго мѣста въ ея чистомъ и — увы! неопытномъ сердцѣ. "М-ръ Бардль, говорила вдова, — м-ръ Бардль былъ честный человѣкъ; м-ръ Бардль никогда не нарушалъ честнаго слова, никогда не былъ обманщикомъ; м-ръ Бардль тоже въ свое время былъ холостымъ джентльменомъ, прежде чѣмъ женился на мнѣ. Отъ холостого джентльмена только могу я ожидать покровительства, помощи, утѣшенія, душевной отрады. Одинъ только холостой джентльменъ можетъ мнѣ напоминать, нѣкоторымъ образомъ, самого м-ра Бардля, когда онъ въ первый разъ плѣнилъ и очаровалъ мое юное и чистое сердце. И такъ — одному только холостому джентльмену я должна отдать внаймы свои меблированные покои." Дѣйствуя подъ вліяніемъ этого прекраснаго и трогательнаго побужденія, которое, безъ сомнѣнія, служитъ наилучшимъ украшеніемъ нашей натуры, милостивые государи, печальная и одинокая вдова осушила свои слезы, омеблировала первый этажъ своего домика, прижала невинное дитя къ своему материнскому сердцу и прибила вышеозначенный билетикъ на одномъ изъ оконъ своей чистой и опрятной гостиной. Но долго-ли онъ тамъ оставался? Нѣтъ. Змѣй-соблазнитель стоялъ на стражѣ, сѣти были разставлены, подкопы подведены, фитиль подожженъ — послѣдовалъ взрывъ, страшный, роковой взрывъ. Едва прошло три дня, — только три дня, милостивые государи, какъ гнусное двуногое существо со всѣми внѣшними признаками мужчины, а не чудовища, постучалось въ двери дома м-съ Бардль. Ему отворили: оно вошло, переговорило о цѣнѣ, наняло квартиру, и на другой день вступило во владѣніе прекрасныхъ меблированныхъ комнатъ, снабженныхъ всѣми удобствами для холостого джентльмена. Это двуногое животное — Пикквикъ, милостивые государи, не кто другой, какъ Пикквикъ, жалкій отвѣтчикъ по дѣлу моей кліентки".

Сержантъ Бузфуцъ пріостановился, чтобъ перевести духъ послѣ всѣхъ этихъ патетическихъ мѣстъ, произнесенныхъ съ такимъ горячимъ одушевленіемъ, что лицо оратора даже побагровѣло отъ натуги. Внезапная тишина пробудила господина вице-президента Стерлейха, покоившагося сладкимъ сномъ во все это время: немедленно онъ схватилъ перо и, не обмакнувъ его въ чернила, принялся энергически скрипѣть по бумагѣ, при чемъ физіономія его приняла самый глубокомысленный видъ, и присяжные увѣрились душевно, что м-ръ Стерлейхъ привыкъ размышлять съ закрытыми глазами. Сержантъ Бузфуцъ продолжалъ:

"Объ этомъ Пикквикѣ я не намѣренъ долго распространяться, и вотъ по какимъ причинамъ: во-первыхъ, предметъ этотъ самъ по себѣ не представляетъ никакихъ привлекательныхъ сторонъ, и, во-вторыхъ, языкъ мой невольно отказывается отъ изображенія характера грязнаго, въ высшей степени возмутительнаго для человѣка съ благороднымъ сердцемъ и душою. Я убѣжденъ, милостивые государи, что каждый изъ васъ съ презрѣніемъ отвратитъ свои взоры отъ этой личности, унижающей достоинство человѣческой природы.»

Здѣсь м-ръ Пикквикъ, уже давно сидѣвшій какъ будто на иголкахъ, судорожно подпрыгнулъ на своей скамейкѣ, и въ душѣ его мгновенно родилась мысль заушить безсовѣстнаго сержанта Бузфуца въ полномъ присутствіи британскихъ законовѣдовъ и многочисленной публики, собравшейся смотрѣть на его позоръ. Къ счастью, Перкеръ благовременно удержалъ своего необузданнаго кліента, и м-ръ Пикквикъ, снова усаживаясь на скамьѣ, продолжалъ слушать ученаго джентльмена, исподволь бросая на него страшные взоры негодованія, разительно противорѣчившіе умилительнымъ взглядамъ м-съ Клоппинсъ и м-съ Сандерсъ.

— Я сказалъ, милостивые государи, что характеръ Пикквика грязенъ и въ высшей степени унизителенъ для достоинства человѣческой природы, — продолжалъ ораторъ, вперивъ свои глаза прямо въ лицо м-ра Пикквика и стараясь говорить, какъ можно громче, — и когда я сказалъ, что характеръ Пикквика грязенъ и въ высшей степени унизителенъ для достоинства человѣческой природы, — продолжалъ ораторъ, вперивъ свои глаза прямо въ лицо м~ра Пикквика и стараясь говорить какъ можно громче: — и когда я сказалъ, что характеръ Пикквика грязенъ, отвратителенъ и низокъ, я желалъ бы въ то же время, для общей пользы человѣчества, обратить свою рѣчь къ самому Пикквику, если только онъ въ судѣ,- меня извѣстили, что онъ дѣйствительно въ судѣ,- желалъ бы убѣдить его во имя чести, совѣсти и закона отказаться на будущее время однажды навсегда отъ этой гнусной системы постояннаго разврата, обращеннаго на погибель его ближнихъ, Легко станется, что и теперь этотъ человѣкъ, закоснѣлый въ безстыдствѣ, внимаетъ съ безумнымъ негодованіемъ словамъ закона; но да будетъ ему извѣстно, милостивые государи, что законъ не смотритъ на безсильное выраженіе злобы, и обличительная его сила всегда будетъ распространена на всякаго закоренѣлаго и отъявленнаго нечестивца, будь его имя Пикквикъ или Ноксъ, или Стоксь, или Стайльсъ, или Браунь, или Томпсонъ, или Пиккуиксъ".

Это маленькое и совершенно импровизированное отступленіе отъ главной матеріи сдѣлано, конечно, съ тою благою цѣлью, чтобъ обратить глаза всѣхъ зрителей на м-ра Пикквика. Достигнувъ этой цѣли съ блистательнымъ успѣхомъ, сержантъ Бузфуцъ продолжалъ.

"Два года, милостивые государи, Пикквикъ жилъ постоянно въ домѣ м-съ Бардль, и во все это время м-съ Бардль ухаживала за нимъ съ рѣдкимъ самоотверженіемъ женщины, проникнутой безкорыстной любовью къ ближнимъ. Собственными руками она приготовляла ему кушанье, убирала его комнаты; собственными руками отдавала въ стирку его грязное бѣлье, принимала его отъ прачки, провѣтривала, просушивала и, словомъ, употребляла всѣ свои старанія, чтобъ окружить комфортомъ и довольствомъ жизнь этого человѣка, котораго, въ простотѣ своего сердца, она считала благороднымъ и честнымъ. Случалось, милостивые государи, Пикквикъ дарилъ сыну своей хозяйки по шести пенсовъ, по шиллингу, даже болѣе, и я могу доказать неопровержимыми свидѣтельствами, что нѣсколько разъ онъ гладилъ малютку по головѣ, разспрашивая при этомъ во что и съ какими дѣтьми онъ играетъ. Такъ, однажды предложилъ онъ вопросъ, сколько малютка выигралъ мраморныхъ шариковъ въ извѣстной игрѣ, употребительной между дѣтьми нашего города, и потомъ, еще разъ погладивъ по головкѣ съ особенною нѣжностью, — прошу васъ обратить особенное вниманіе на этотъ пунктъ, — Пикквикъ — спросилъ: "желалъ-ли бы ты имѣть другого отца, мой милый?" Этотъ фактъ, милостивые государи, слишкомъ ясенъ самъ по себѣ и не требуетъ, конечно, особенныхъ толкованій… Но за годъ передъ этимъ Пикквикъ вдругъ началъ отлучаться изъ своей квартиры чаще и чаще, притомъ на весьма длинные промежутки, какъ будто обнаруживая злостное намѣреніе прервать исподволь тѣсную связь съ моей кліенткой. Само собою разумѣется, что такой переворотъ въ его грубой натурѣ произошелъ не вдругъ: съ одной стороны, онъ, видимо, боролся съ угрызеніями своей совѣсти, если только была y него совѣсть, съ другой, физическія и нравственныя совершенства моей кліентки одерживали покамѣстъ очевидный перевѣсъ надъ его грязными и порочными наклонностями. Какъ бы то ни было, только въ одно достопримѣчательное утро Пикквикъ, по возвращеніи изъ деревни, прямо и безъ всякихъ обиняковъ предложилъ ей свою руку, принявъ предварительно всѣ необходимыя мѣры, чтобъ не было никого изъ постороннихъ свидѣтелей при заключеніи этого торжественнаго контракта. Злодѣй, какъ видите, думалъ этимъ способомъ увернуться отъ прозорливыхъ очей правосудія и закона; но судьба распорядилась иначе: собственные его друзья, милостивые государи, сдѣлались свидѣтелями, разумѣется, невольными свидѣтелями этого поразительнаго факта. Въ ту минуту, какъ они вошли въ его комнату, Пикквикъ держалъ въ объятіяхъ свою невѣсту, ласкалъ ее, утѣшалъ, уговаривалъ, лелѣялъ!.."

Эта часть ученой рѣчи произвела видимое впечатлѣніе на всѣхъ слушателей и слушательницъ многочисленнаго собранія судебной палаты. Вынувъ изъ портфеля два небольшіе лоскута бумаги, сержантъ Бузфуцъ продолжалъ:

"Еще одно только слово, милостивые государи. Вотъ два документа, писанные рукою самого отвѣтчика, — два краткіе документа, но которые, къ счастію, краснорѣчивѣе огромныхъ томовъ. Это собственноручныя письма Пикквика къ вдовѣ Бардль, обличающія самыя грязныя стороны въ характерѣ этого человѣка. Тутъ вы не найдете пламенныхъ, открытыхъ, благородныхъ, краснорѣчивыхъ изліяній нѣжной страсти — совсѣмъ нѣтъ! Это не иное что, какъ коротенькія и, повидимому, сухія записки, такія, однакожъ, которыя въ настоящемъ случаѣ говорятъ сами за себя краснорѣчивѣе самыхъ яркихъ и роскошныхъ выраженій, придуманныхъ фантазіею какого-нибудь поэта. Но видно съ перваго взгляда, что ихъ писала злонамѣренная и хитрая рука: здѣсь, какъ и вездѣ, Пикквикъ поступалъ такимъ образомъ, чтобъ отстранить отъ себя всякое подозрѣніе, еслибъ, сверхъ чаянія, посланія его попались въ постороннія руки. Прочтемъ первую записку:

"Гаррэуэ. Двѣнадцать часовъ. — Любезная м-съ Бардль. — Котлетки и соусъ подъ картофелемъ. — Вашъ Пикквикъ."

"Что-жъ это значитъ, милостивые государи? Котлетки и соусъ подъ картофелемъ. В_a_ш_ъ Пикквикъ. Котлетки! Великій Боже! Соусъ подъ картофелемъ! О, небо!.. Кто не видитъ здѣсь этой короткости отношеній, которая могла быть подготовлена не иначе, какъ продолжительной дружбой? Вашъ Пикквикъ! Не ясно ли, что онъ какъ бы заранѣе считалъ себя супругомъ этой женщины, ожидавшей отъ него покровительства и защиты? На другой запискѣ не выставлено ни дня, ни часа, что уже само по себѣ наводитъ на подозрѣнія извѣстнаго рода. Вотъ она:

"Любезная м-съ Бардль, я не возвращусь домой до завтра. Медленный дилижансъ". И затѣмъ слѣдуетъ весьма замѣчательное выраженіе:

"Не безпокойтесь насчетъ жаровни съ углями".

" Э, Боже мой! Да кто же и когда безпокоится насчетъ жаровни съ углями? Вамъ, конечно, извѣстно, милостивые государи, что такою жаровнею заботливыя хозяйки нагрѣваютъ постели своихъ жильцовъ въ извѣстное время: кого же, спрашивается, можетъ обезпокоить нагрѣтая постель? Не должно ли, напротивъ, вывести противоположное заключеніе, что нагрѣвальникъ есть самая комфортабельная мебель, придуманная для поддержанія здоровья и, слѣдовательно, для распространенія спокойствія въ домашнемъ быту? Вашей проницательности, милостивые государи, предоставляю угадать, о какомъ безпокойствѣ идетъ здѣсь рѣчь. Если бы Пикквикъ не былъ увертливъ и лукавъ, онъ бы выразился, конечно, проще и яснѣе, потому что онъ дѣйствительно зналъ, какими страшными безпокойствіями могутъ сопровождаться для бѣдной невѣсты ночныя отсутствія ея жениха.- A что должно понимать подъ этими двумя словами — "Медленный дилижансъ?" [16] Неужели отвѣтчикъ моuъ предполагать, что бѣдной хозяйкѣ его интересно знать, въ какомъ дилижансѣ разъѣзжаетъ онъ въ ту пору, когда другія, болѣе важныя мысли должны были тяжелымъ бременемъ лежать на ея душѣ? Нѣтъ, милостивые государи, тотъ слишкомъ простъ, кто не видитъ съ перваго взгляда условнаго, фигуральнаго значенія этихъ словъ. Для меня, напротивъ, не подлежитъ ни малѣйшему сомнѣнію, что этотъ медленный дилижансъ есть не иной кто, какъ самъ Пикквикъ, увертливый нашъ отвѣтчикъ, привыкшій и словами, и дѣлами уловлять въ свои хитросплетенныя сѣти неопытныя души и сердца. Отдадимъ ему справедливость: медленный дилижансъ, останавливаемый наглостью и безстыдствомъ, слишкомъ лѣниво тянется по дорогѣ справедливости и чести; но законъ, олицетворяемый вами, милостивые государи, неизбѣжно ускоритъ его ходъ и сообщитъ быстрое движеніе его колесамъ".

Сержантъ Бузфуцъ пріостановился на этомъ мѣстѣ, чтобы видѣть впечатлѣніе, произведенное на присяжныхъ этими шуточками, которыя казались ему чрезвычайно остроумными. Никто, однакожъ, не улыбнулся, кромѣ зеленщика, припомнившаго въ эту минуту, съ какою медленностью самъ онъ, на своей nелѣжкѣ, развозилъ по домамъ различныя произведенія растительнаго царства.

— "Но довольно, милостивые государи, — продолжалъ м-ръ сержантъ Бузфуцъ. — Трудно смѣяться, когда сердце готово разорваться на части отъ напора болѣзненныхъ ощущеній, и невозможно шутить, какъ скоро наглость и безстыдство издѣваются надъ глубочайшими симпатіями нашей природы. Надежды моей кліентки разрушились однажды навсегда, и обычный ходъ ея занятій прерванъ безъ милосердія и пощады. Билетикъ прибитъ снова на окнѣ перваго этажа, но нѣтъ болѣе жильца въ домѣ бѣдной вдовы. Холостые джентльмены снуютъ безпрестанно мимо оконъ и воротъ, но уже никто изъ нихъ не думалъ занять опустѣлую квартиру. Мракъ, пустота и молчаніе водворились въ гостепріимномъ домикѣ на Гозуэлльской улицѣ, смолкъ и заглохъ веселый голосъ рѣзваго дитяти, и уже никто болѣе не принимаетъ радушнаго участія въ его играхъ. Бѣдный мальчикъ сидитъ, задумавшись, по цѣлымъ часамъ и уныло смотритъ на свою плачущую мать. Но Пикквикъ, милостивые государи, Пикквикъ, этотъ безжалостный разрушитель домашняго оазиса въ пустынѣ Гозуэлльской улицы, Пикквикъ, возмутившій кладезь безмятежной тишины и спокойствія въ скромномъ семейномъ быту, Пикквикъ, выступившій сегодня передъ нами со своими безсовѣстными котлетами и нагрѣвальниками, — Пикквикъ, милостивые государи, еще дерзаетъ поднимать свою голову съ необузданною наглостью и безстыдно издѣвается надъ развалинами, произведенными его злодѣйской рукой. Взысканіе законныхъ проторей и убытковъ, милостивые государи, — вотъ единственное наказаніе, которому вы можете подвергнуть этого злодѣя, и вмѣстѣ съ тѣмъ единственное вознагражденіе, ожидаемое моею кліенткой. Въ этомъ собственно и заключается покорнѣйшая просьба, съ которою м-съ Бардль обращается къ просвѣщеннымъ, великодушнымъ, благороднымъ, безпристрастнымъ и сострадательнымъ соотечественникамъ, способнымъ и готовымъ защищать силою закона страждущую невинность".

Заключивъ такимъ образомъ свою прекраснѣйшую рѣчь, м-ръ сержантъ Бузфуцъ сѣлъ на скамью адвокатовъ, и въ ту же минуту вице-президентъ Стерлейхъ пробудился на свой кафедрѣ.

— Позовите Елизавету Клоппинсъ, — сказалъ сержантъ Бузфуцъ, приподнимаясь на своемъ мѣстѣ.

Первый ближайшій докладчикъ (usher) закричалъ: — Елизавету Топпинсъ; другой, стоявшій подальше, потребовалъ Елизавету Джокинсъ; третій бросился со всѣхъ нотъ искать Елизавету Моффинсъ.

Между тѣмъ, при общемъ содѣйствіи м-съ Бардль, м-съ Сандерсъ и господъ Додсона и Фогга, м-съ Клоппинсъ была возведена на верхнюю ступень свидѣтельской ложи, и въ ту же минуту сама м-съ Бардль утвердилась на нижней ступени, держа въ одной рукѣ бѣлый платочекъ, a въ другой — скляночку со спиртомъ, приготовленную для нея на всякій случай. М-съ Сандерсъ стояла съ зонтикомъ въ рукахъ, изъявляя совершеннѣйшую готовность развернуть его надъ головою неутѣшной вдовы.

— М-съ Клоппинсъ, — сказалъ сержантъ Бузфуцъ, — успокойтесь, сударыня.

И лишь только онъ произнесъ эти слова, м-съ Клоппинсъ залилась горючими слезами, обнаруживая притомъ разные возмутительные признаки истерическаго припадка.

— Помните-ли вы, милостивая государыня, — началъ сержантъ Бузфуцъ послѣ другихъ незначительныхъ вопросовъ, — помните-ли вы, что вы были въ коридорѣ y м-съ Бардль въ іюлѣ прошлаго года, въ одно замѣчательное утро, когда м-съ Бардль убирала комнаты своего жильца?

— Помню, милордъ и господа присяжные, очень помню.

— Гостиная м-ра Пикквика находилась въ первомъ этажѣ, если не ошибаюсь?

— Такъ точно, сэръ, въ первомъ этажѣ.

— Что-жъ вы дѣлали въ коридорѣ, сударыня? — спросилъ судья.

— Милордъ и господа присяжные, — сказала м-съ Клоппинсъ съ возрастающимъ волненіемъ, — я не стану обманывать васъ.

— И не должны, сударыня, — сказалъ вице-президентъ.

— М-съ Бардль не знала, что я y нея въ коридорѣ,- продолжала м-съ Клоппинсъ, — Вотъ какъ это случилось, господа. Пошла я на рынокъ покупать для своихь ребятишекъ почекъ и баранины, которую они очень любятъ. Прохожу я мимо домика м-съ Бардль и вижу совсѣмъ неожиданно, что калитка y нея отворена. Отчего бы, думаю себѣ, такъ рано отворена калитка y м-съ Бардль? Подумала да и вошла во дворъ, а со двора въ коридоръ. Вошла, сэръ, и слышу, что въ передней комнатѣ, гдѣ квартировалъ м-ръ Пикквикъ, раздаются громкіе голоса. Я остановилась…

— Для того, конечно, чтобы подслушать, — перебилъ сержантъ Бузфуцъ.

— Прошу извинить, сэръ, — перебила м-съ Клоппинсъ величественнымъ тономъ, — я ненавижу подобныя продѣлки. Голоса были такъ громки, что, можно сказать, насильно пробивались въ мои уши.

— Стало быть, вы не подслушивали, но просто слышали?

— Слышала, сэръ, слышала.

— Очень хорошо. Различили-ли вы голосъ м-ра Пикквика?

— Различила, сэръ, различила.

— О чемъ же говорилъ м-ръ Пикквикъ?

Отвѣчая на этотъ вопросъ, м-съ Клоппинсъ разсказала съ мельчайшими подробностями уже извѣстную нашимъ читателямъ бесѣду м-ра Пикквика съ хозяйкой.

Присяжные задумались, и лица ихъ выразили самыя мрачныя подозрѣнія. Сержантъ Бузфуцъ улыбнулся и сѣлъ. Мрачныя подозрѣнія увеличились еще больше, когда сержантъ Сноббинъ объявилъ, что онъ не намѣренъ подвергать эту свидѣтельницу вторичному допросу, потому что показаніе ея, по признанію самого м-ра Пикквика, въ сущности было справедливо.

Видя къ себѣ милостивое вниманіе вице-президента и присяжныхъ, м-съ Клоппинсъ рѣшилась воспользоваться благопріятнымъ случаемъ, что бы войти въ нѣкоторыя разсужденія о своихъ собственныхъ домашнихъ дѣлахъ, и судьи немедленно услышали, что она, м-съ Клоппинсъ, имѣетъ честь быть матерью восьми прекрасныхъ дѣтей и что на этихъ дняхъ она, съ помощью Божіею, надѣется подарить своего супруга девятымъ младенцемъ. При этихъ интересныхъ подробностяхъ вице-президентъ вспылилъ и сдѣлалъ грозный жестъ, на основаніи котораго обѣ интересныя дамы, м-съ Клоппинсъ и м-съ Сандерсъ, были учтиво выведены изъ присутствія безъ дальнѣйшихъ объясненій. М-ръ Джаксонъ проводилъ ихъ домой.

— Натаніель Винкель! — провозгласилъ м-ръ Скимпинъ.

— Здѣсь! — отозвался слабый и дрожащій голосъ.

И вслѣдъ затѣмъ м-ръ Винкель, отвѣсивъ вице-президенту учтивый поклонъ, поднялся на верхнюю ступень свидѣтельской ложи. Глаза его неподвижно устремились на м-ра Стерлейха.

— Не смотрите на меня, сэръ, — сказалъ вице-президентъ строгимъ тономъ, — вниманіе ваше должно быть обращено на господъ присяжныхъ.

М-ръ Винкель машинально повиновался, обративъ наудачу свои глаза въ ту сторону, гдѣ должны были засѣдать присяжные. Онъ былъ такъ взволнованъ и разстроенъ, что не видѣлъ почти ничего передъ собою.

М-ръ Скимпинъ, весьма интересный юноша лѣтъ сорока двухъ или трехъ, приступилъ къ допросу съ самымъ искреннимъ желаніемъ сбить съ толку свидѣтеля, подозрѣваемаго въ пристрастіи къ противной сторонѣ.

— Ну, сэръ, — сказалъ м-ръ Скимпинъ, — потрудитесь теперь объяснить милорду и присяжнымъ, какъ ваше имя и фамилія.

Предложивъ этотъ вопросъ, м-ръ Скимпинъ склонилъ свою голову на одинъ бокъ и насторожилъ ухо такимъ образомъ, чтобъ не проронить ни одного звука изъ ожидаемаго отвѣта, при чемъ глаза его, обращенные на присяжныхъ, говорили весьма выразительно и ясно, что онъ считаетъ этого свидѣтеля способнымъ ко всякому обману и что, по всей вѣроятности, онъ объявитъ теперь подложное имя.

— Винкель, — отвѣчалъ свидѣтель.

— Какъ ваше имя, сэръ? — гнѣвно спросилъ вице-президентъ.

— Натаніэль, сэръ.

— Даніэль, сэръ; Натаніэль, милордъ.

— Какъ же это? Натаніэль Даніэль, или Даніэль Натаніэль?

— Нѣтъ, милордъ, Натаніэль только.

— Зачѣмъ же вы сказали, сэръ, что ваше имя Даніэль? — спросилъ гнѣвный судья.

— Я не говорилъ, милордъ, — отвѣчалъ бѣдный Винкель.

— Вы сказали, — возразилъ судья, грозно нахмуривъ брови. — Откуда же Даніэль очутился въ моей книгѣ, если вы не произнесли этого имени?

Нечего было отвѣчать на этотъ неотразимый аргументъ.

— М-ръ Винкель забывается немножко, милордъ, — сказалъ м-ръ Скимпинъ, бросивъ многозначительный взглядъ на присяжныхъ. — Законы, надѣюсь, освѣжатъ его память, милостивые государи.

— Совѣтую вамъ быть осторожнѣе, сэръ, — сказалъ вице-президентъ, бросивъ на свидѣтеля мрачный взглядъ.

Несчастный Винкель поклонился и старался по возможности принять спокойный видъ.

— Теперь, м-ръ Винкель, не угодно-ли вамъ быть внимательнѣе къ моимъ вопросамъ, — сказалъ м-ръ Скимпинъ, — рекомендую вамъ, сэръ, для собственной же вашей пользы постоянно держать на умѣ совѣтъ, сдѣланный вамъ милордомъ. Извольте отвѣчать: принадлежите-ли вы, какъ я, впрочемъ, не сомнѣваюсь, къ числу искреннихъ друзей м-ра Пикквика, отвѣтчика по дѣлу вдовы Бардль?

— Я имѣю честь пользоваться знакомствомъ и дружбой м-ра Пикквика съ той поры…

— Сдѣлайте одолженіе, м-ръ Винкель, не увертывайтесь отъ моего вопроса. Повторяю вамъ еще, и вы отвѣчайте безъ уклончивости: другъ вы или нѣтъ отвѣтчика по дѣлу м-съ Бардль?

— Я хотѣлъ сказать, сэръ, что…

— Угодно вамъ или нѣтъ отвѣчать на мой вопросъ, сэръ?

— Если вы не станете отвѣчать, мы принуждены будемъ арестовать васъ, сэръ, — замѣтилъ вице-президентъ, небрежно перелистывая свою записную книгу.

— Что же, сэръ? — сказалъ м-ръ Скимпинъ. — Да или нѣтъ?

— Да, сэръ.

— Что же такое — да?

— Я другъ м-ра Пикквика.

— Конечно, другъ, это мы очень хорошо знаемъ. Почему же вы не объявили этого сначала? Быть можетъ, вы знаете также м-съ Бардль — да, м-ръ Винкель?

— Я не знаю м-съ Бардль; но я видѣлъ ее.

— О, вы не знаете, но вы видѣли ее? Потрудитесь же, сэръ, объяснить господамъ присяжнымъ, что вы подъ этимъ разумѣете?

— Я хотѣлъ сказать, что я не былъ коротко съ нею знакомъ; но я видѣлъ м-съ Бардль, когда приходилъ къ м-ру Пикквику въ его квартиру на Гозуэлльской улицѣ.

— A сколько разъ вы ее видѣли?

— Сколько разъ?

— Да, м-ръ Винкель, сколько разъ? Я готовъ повторить вамъ этотъ вопросъ еще тысячу разъ, если вы желаете этого.

И м-ръ Скимпинъ, приложивъ свою руку къ губамъ, бросилъ опять многозначительный взглядъ на всѣхъ присяжныхъ.

Но при этомъ вопросѣ для несчастнаго свидѣтеля возникли затрудненія непреодолимаго свойства. Сначала м-ръ Винкель объявилъ по долгу совѣсти и чести, что ему невозможно припомнить, сколько разъ онъ видѣлъ м-съ Бардль. Потомъ, когда спросили, не видѣлъ-ли онъ ее двадцать разъ, м-ръ Винкель отвѣчалъ скороговоркой:

— Конечно, даже болѣе.

— Стало быть, видѣли ее разъ сотню?

— Нѣтъ, меньше.

— Семьдесятъ пять разъ?

— Меньше, я полагаю.

— Разъ тридцать?

— Больше.

— Что-жъ это значитъ, сэръ? — спросилъ гнѣвный судья. — То болѣе, то менѣе: отвѣчайте положительно, безъ обиняковъ.

— Онъ увертывается, милордъ, — сказалъ м-ръ Скимпинъ. — Не можете ли, по крайней мѣрѣ, объявить, — продолжалъ онъ, обращаясь къ трепещущему свидѣтелю, — что вы видѣли м-съ Бардль около пятидесяти разъ?

— Да, разъ пятьдесятъ, я думаю, видѣлъ.

— Еще повторяю, сэръ: будьте осторожны, иначе я принужденъ буду напомнить, съ кѣмъ и въ какомъ мѣстѣ вы говорите, — сказалъ грозный м-ръ Стерлейхъ.

Всѣ эти предварительные допросы и замѣчанія окончательно сбили съ толку бѣднаго свидѣтеля, такъ что онъ представлялъ изъ себя жалкую фигуру уличнаго вора, пойманнаго въ покражѣ карманнаго платка.

— Позвольте теперь спросить васъ, м-ръ Вилкель: не были-ли вы въ комнатахъ отвѣтчика на Гозуэльской улицѣ въ одно достопамятное утро, въ іюлѣ прошлаго года?

— Былъ.

— Не находились-ли тогда съ вами еще два человѣка: одинъ по имени Топманъ, a другой по имени Снодграсъ?

— Да, я пришелъ къ м-ру Пикквику со своими друзьями.

— Здѣсь-ли они теперь?

— Здѣсь, — отвѣчалъ м-ръ Винкель и тутъ же обратилъ свои глаза къ тому мѣсту, гдѣ были его друзья.

— Сдѣлайте одолженіе, м-ръ Винкель, будьте внимательнѣе къ моимъ словамъ; успѣете наглядѣться послѣ на своихъ друзей, — сказалъ м-ръ Скимпинъ, окидывая выразительнымъ взоромъ скамью присяжныхъ. — Друзья ваши могутъ объявить свои показанія безъ предварительнаго соглашенія съ вами, 3сли только вы еще не успѣли сговориться. Теперь, сэръ, не угодно-ли вамъ объявить по чистой совѣсти господамъ присяжнымъ, что изволили вы усмотрѣть въ комнатѣ м-ра Пикквика, когда пришли къ нему со своими друзьями? Скорѣе, сэръ, нечего тутъ обдумывать: законъ откроетъ истину рано или поздно.

— Отвѣтчикъ, м-ръ Пикквикъ, держалъ свою хозяйку въ объятіяхъ, то есть, обхвативъ ея станъ своими обѣими руками, — отвѣчалъ м-ръ Винкель, переминаясь и заикаясь, — м-съ Бардль, казалось, была въ обморокѣ.

— Не произносилъ-ли тогда отвѣтчикъ какихъ-нибудь словъ?

— Онъ называлъ м-съ Бардль добрымъ созданіемъ, и я слышалъ, какъ онъ увѣщевалъ ее успокоиться, говоря, между прочимъ: хорошо-ли это будетъ, если кто-нибудь придетъ въ его квартиру и застанетъ ихъ въ этомъ положеніи?

— И вы утверждаете клятвенно, что онъ именно произносилъ эти слова?

— Да.

— Довольно!

И м-ръ Скимпинъ сѣлъ на скамью адвокатовъ съ торжествующимъ лицомъ.

Такимъ образомъ дѣло м-ра Пикквика запутывалось съ минуты на минуту, и трудно было сообщить ему счастливый оборотъ. Но м-ръ Функи попытался.

— Я думаю, м-ръ Винкель, — сказалъ м-ръ Функи, — что м-ръ Пикквикъ уже немолодой человѣкъ?

— О, да, совсѣмъ немолодой, — отвѣчалъ м-ръ Винкель, — онъ могъ бы быть моимъ отцомъ.

— Вы сказали моему ученому товарищу, м-ръ Винкель, что вы уже давно знакомы съ м-ромъ Пикквикомъ. Случалось-ли вамъ когда-нибудь замѣчать или слышать, что онъ обнаруживалъ намѣреніе вступить въ бракъ?

— О, никогда, никогда! — отвѣчалъ м-ръ Винкель съ такою запальчивостью, что опытный юристъ, на мѣстѣ м-ра Функи, тотчасъ же бы озаботился вывести его изъ свидѣтельской ложи.

Дурные свидѣтели, по юридической теоріи, бываютъ двухъ родовъ: свидѣтели упрямые, отъ которыхъ съ трудомъ добьешься какого-нибудь звука, и свидѣтели запальчивые, обнаруживающіе неумѣстную страсть къ словоохотливости. М-ръ Винкель, смотря по обстоятельствамъ, могъ принадлежать къ обоимъ разрядамъ. Функи не понималъ этого.

— Я пойду дальше, сэръ, — продолжалъ м-ръ Функи чрезвычайно ласковымъ и одобрительнымъ тономъ. — Случалось-ли вамъ изъ отношеній м-ра Пикквика къ женскому полу выводить заключеніе, что онъ, по какому бы то ни было поводу, одобрялъ женитьбу стариковъ?

— Никогда, никогда! — отвѣчалъ м-ръ Винкель.

— Какъ онъ вообще обходится съ женщинами?

— Учтиво, учтиво.

— Но эта учтивость противорѣчитъ-ли въ немъ степенности человѣка, достигшаго въ своемъ возрастѣ до преклонныхъ лѣтъ?

— Нѣтъ, не противорѣчитъ. Нисколько.

— Стало быть, вы хотите сказать, что м-ръ Пикквикъ обходится съ женщинами, какъ отецъ со своими дочерьми?

— Именно такъ. Какъ отецъ со своими дочерьми?

— И вы никогда въ сношеніяхъ его съ ними не замѣчали никакого предосудительнаго поступка? — сказалъ м-ръ Функи, готовясь уже сѣсть на свое мѣсто, потому что сержантъ Сноббинъ сильно начиналъ хмуриться при этихъ вопросахъ.

— Ни… ни… никогда, — отвѣчалъ заикаясь м-ръ Винкель, — кромѣ развѣ одного незначительнаго случая, который, впрочемъ, легко можно объяснить столкновеніемъ непредвидѣнныхъ обстоятельствъ.

По свойству всѣхъ этихъ вопросовъ, не имѣвшихъ прямой связи съ сущностью дѣла, сержантъ Бузфуцъ имѣлъ полное право остановить и свидѣтеля, и допросчика при самомъ началѣ вторичнаго допроса; но онъ этого не сдѣлалъ, разсчитывая весьма основательно, что словоохотливость Винкеля можетъ быть полезною для его цѣлей. Лишь только послѣднія слова сорвались съ языка неосторожнаго свидѣтеля, м-ръ Функи опрометью бросился къ адвокатской скамейкѣ, и сержантъ Сноббинъ приказалъ Винкелю сойти со ступеней свидѣтельской ложи, что онъ и поспѣшилъ выполнить съ полною готовностью; но въ ту самую пору, какъ м-ръ Винкель былъ уже на послѣдней ступени, сержантъ Бузфуцъ круто повернулъ его назадъ.

— Остановитесь, м-ръ Винкель, остановитесь, — сказалъ сержантъ Бузфуцъ. — Милордъ, не угодно-ли вамъ спросить этого господина, что собственно разумѣетъ онъ подъ тѣмъ незначительнымъ случаемъ, который, по его словамъ, дѣлаетъ въ извѣстной степени предосудительными отношенія стараго Пикквика къ женскому полу?

— Вы слышите, милостивый государь, чего требуетъ отъ васъ ученый другъ мой? — сказалъ вице-президентъ, обращаясь къ несчастному м-ру Винкелю, трепещущему и блѣдному, какъ смерть.

— Благоволите, сэръ, изложить подробности этого незначительнаго случая.

— Милордъ, — сказалъ м-ръ Винкель, — мнѣ… я… да… мнѣ бы не хотѣлось, милордъ…

— Очень можетъ быть, но вы должны, сэръ, — отвѣчалъ судья повелительнымъ тономъ.

И среди глубокаго безмолвія, водворившагося въ судебной палатѣ, м-ръ Винкель, объясняя незначительный случай, разсказалъ со всѣми подробностями, какъ почтенный старецъ, годившійся ему въ отцы, забрался ночью въ спальню незамужней леди, потерявшей по этому поводу своего жениха, и какъ по тому же самому поводу онъ, Пикквикъ и всѣ его друзья были представлены передъ грозныя очи м-ра Нупкинса, городского мэра въ Ипсвичѣ.

— Оставьте свидѣтельскую ложу, сэръ, — сказалъ сержантъ Сноббинъ.

Быстро оставилъ ложу м-ръ Винкель и еще быстрѣе побѣжалъ въ гостиницу "Коршуна и Джоржа", гдѣ, черезъ нѣсколько часовъ, трактирный слуга нашелъ его въ самой печальной и безотрадной позѣ: несчастный лежалъ на кушеткѣ, схоронивъ свою голову между подушками, и страшные стоны вырывались изъ его груди!

Треси Топманъ и Августъ Снодграсъ, потребованные къ допросу, подтвердили во всей силѣ свидѣтельство своего несчастнаго друга, послѣ чего скорбь и тоска овладѣли ихъ чувствительными сердцами.

Возвели на верхнюю ступень Сусанну Сандерсъ, и допросили ее: сперва сержантъ Бузфуцъ, потомъ вторично сержантъ Сноббинъ. Результаты оказались удовлетворительные, Сусанна Сандерсъ говорила всегда и вѣрила душевно, что м-ръ Пикквикъ женится на м-съ Бардль. Знала, что, послѣ іюльскаго обморока, это дѣло считали рѣшеннымъ на ихъ улицѣ, и послѣднему мальчишкѣ было извѣстно, что скоро будетъ свадьба. Слышала это собственными ушами отъ м-съ Модбери, содержательницы катка, и отъ м-съ Бонкинъ, привилегированной прачки. Слышала также, какъ м-ръ Пикквикъ спрашивалъ малютку, желаетъ-ли онъ имѣть другого отца. Заподлинно не знала, что м-съ Бардль стояла въ ту пору на короткой ногѣ съ булочникомъ на Гозуэлльской улицѣ, но знала навѣрное, что булочникъ тогда былъ холостой человѣкъ, a теперь женатъ. Не могла объявить подъ присягой, что м-съ Бардль была тогда влюблена въ этого булочника, но думала, однакожъ, что самъ булочникъ не былъ влюбленъ въ м-съ Бардль, иначе онъ женился бы на ней. Была увѣрена, что м-съ Бардль лишилась чувствъ въ іюльское утро оттого, что м-ръ Пикквикъ просилъ ее назначить день свадьбы. Знала, что и сама она, Сусанна Сандерсъ, упала въ глубокій обморокъ, когда м-ръ Сандерсъ, въ качествѣ жениха, попросилъ ее о назначеніи этого дня, и вѣрила сердечно, что всякая порядочная женщина съ душой и сердцемъ непремѣнно должна при такихъ обстоятельствахъ падать въ обморокъ. Слышала, что м-ръ Пикквикъ гладилъ малютку по головкѣ, дарилъ ему деньги и принималъ дѣятельное участіе въ его дѣтскихъ забавахъ.

Допрошенная вторично, Сусанна Сандерсъ объявила между прочимъ, что м-ръ Сандерсъ, когда былъ женихомъ, писалъ къ ней любовныя письма и она получала ихъ, потому что всѣ леди получаютъ и читаютъ любовныя письма отъ своихъ жениховъ. Помнитъ очень хорошо, что при этой корреспонденціи м-ръ Сандерсь часто называлъ ее «уткой», «уточкой», «утицей», «утенкомъ»; но знаетъ навѣрное, что никогда онъ не называлъ ее ни «котлетками», ни "картофельнымъ соусомъ". М-ръ Сандерсъ очень любилъ утокъ. Еслибъ онъ также любилъ котлетки или соусъ подъ картофелемъ, очень можетъ статься, что онъ употребилъ бы въ своихъ письмахъ эти названія для выраженія особенной нѣжности къ своей невѣстѣ.

Наконецъ, сержантъ Бузфуцъ поднялся со своего мѣста съ торжественною важностью и провозгласилъ громогласно:

— Потребовать Самуэля Уэллера!

Но не было никакой надобности въ формальномъ требованіи Самуэля. Лишь только произнесли его имя, онъ храбро взбѣжалъ на ступени свидѣтельской ложи, положилъ свою шляпу на полъ, облокотился руками на перила, бросилъ орлиный взглядъ на присяжныхъ, подмигнулъ на сержанта Бузфуца и весело взглянулъ на вице-президента Стерлейха.

— Какъ ваша фамилія, сэръ? — спросилъ вице-президентъ Стерлейхъ. ^і

— Самуэль Уэллеръ, милордъ.

— Одно «Л» или два?

— Пожалуй, хоть и три, какъ вздумается вашей чести, милордъ, — отвѣчалъ Самуэль, — самъ я, съ вашего позволенія, всегда пишу два «Л», такъ что и выходитъ — Уэллллерръ — Самуэль Уэллеръ, милордъ.

— Браво, Самми, браво, другъ мой! — закричалъ изо всей силы чей-то голосъ изъ галлереи, — пишите двойное «люди», милордъ, двойное "люди"!

— Кто тамъ смѣетъ кричать? — сказалъ вице-президентъ, обращая глаза кверху. — Докладчикъ!

— Что угодно вашей чести? — откликнулся ближайшій докладчикъ.

— Приведите ко мнѣ этого невѣжу.

— Слушаю, милордъ.

Но докладчикъ не нашелъ и, слѣдовательно, никого не могъ представить передъ глаза раздраженнаго судьи. Задыхаясь отъ негодованія, вице-президентъ обратился къ Самуэлю и спросилъ:

— Знаете-ли вы, сэръ, кто это кричалъ?

— Думать надобно, милордъ, что это мой родитель.

— Видите-ли вы его теперь?

— Нѣтъ, милордъ, не вижу, — отвѣчалъ Самуэль, пристально устремивъ свои глаза на потолочное окно судебной залы.

— Если бъ вы могли указать, я бы приказалъ посадить его подъ арестъ, — замѣтилъ вице-президентъ.

Самуэль поклонился въ знакъ благодарности за снисхожденіе къ его отцу и весело подмигнулъ на сержанта Бузфуца.

— Ну, м-ръ Уэллеръ, — сказалъ сержантъ Бузфуцъ.

— Ну, сэръ, — отвѣчалъ Самуэль.

— Вы, если не ошибаюсь, состоите на службѣ y м-ра Пикквика, — отвѣтчика по этому дѣлу. Говорите, м-ръ Уэллеръ, говорите.

— И буду говорить, сколько вамъ угодно, сэръ, — сказалъ Самуэль, — я подлинно состою на службѣ y этого джентльмена, и могу увѣрить, что это — отличная служба.

— Дѣла мало, денегъ пропасть, не такъ ли, м-ръ Уэллеръ? — сказалъ сержантъ Бузфуцъ веселымъ тономъ.

— Да таки нешто, сэръ, есть и деньжонки, какъ говаривалъ одинъ прохвостъ послѣ того, какъ ему влѣпили въ спину триста пятьдесятъ палокъ.

— Намъ нѣтъ надобности до прохвостовъ или до кого бы то ни было, съ кѣмъ вы знакомы, — перебилъ вице-президентъ Стерлейхъ, — это не относится къ дѣлу.

— Очень хорошо, милордъ, очень хорошо, отвѣчалъ Самуэль.

— Не помните-ли вы какихъ-нибудь особенныхъ происшествій, случившихся въ то самое утро, когда вы только что поступили въ услуженіе къ этому джентльмену? — спросилъ сержантъ Бузфуцъ.

— Какъ не помнить, сэръ! Очень помню, — отвѣчалъ Самуэль.

— Потрудитесь разсказать о нихъ господамъ присяжнымъ.

— Извольте прислушать, господа присяжные, — сказалъ Самуэль. — Въ тотъ самый день, какъ я поступилъ въ услуженіе къ м-ру Пикквику, для меня былъ купленъ новый фракъ со свѣтлыми пуговицами и чудесная пуховая шляпа, которую, впрочемъ, я уже износилъ; и если вы, господа присяжные, возьмете въ разсчеть, что до той поры фрачишка былъ y меня старенькій, шляпенка ледащая, дырявая, какъ вентиляторъ, то можете представить, какъ я былъ тогда благодаренъ м-ру Пикквику. Это было самое важное и необыкновенное происшествіе, случившееся въ тотъ день.

Всѣ захохотали. Вице-президентъ Стерлейхъ нахмурилъ брови и сказалъ сердитымъ тономъ:

— Совѣтую вамъ быть осторожнѣе, сэръ.

— Вотъ это же самое говорилъ мнѣ и м-ръ Пикквикъ, когда снабдилъ меня новымъ платьемъ. "Будьте, говоритъ, осторожнѣе, Самуэль, не то платье скоро износится". И я, дѣйствительно, былъ остороженъ, милордъ, потому что родитель пріучиль меня съ издѣтства слушаться благихъ совѣтовъ.

Вице-президентъ пристально и сурово посмотрѣлъ минуты двѣ на Самуэля: но черты его лица были такъ спокойны, ясны, и обличали такую младенческую кротость, что м-ръ Стерлейхъ не сказалъ ничего и только махнулъ рукою въ знакъ того, что допросъ можетъ быть возобновленъ.

— Хотите-ли вы сказать, м-ръ Уэллеръ, — началъ сержантъ Бузфуцъ, сложивъ руки на груди и бросивъ многозначительный взглядъ на присяжныхъ, — хотите-ли вы сказать, что вы не замѣтили никакихъ особенныхъ обстоятельствъ, сопровождавшихъ обморокъ м-съ Бардль въ ту пору, какъ она лежала на рукахъ вашего господина?

— Ничего не замѣтилъ, сэръ, да и не могъ замѣтить. Я стоялъ въ коридорѣ до тѣхъ поръ, пока не потребовали меня въ комнату, и когда я вошелъ, старухи уже не было тамъ.

— Послушайте, сэръ Уэллеръ, — сказалъ сержантъ Бузфуцъ, обмакивая перо въ чернильницу съ тѣмъ, чтобы запугать Самуэля, который долженъ былъ увидѣть, что отвѣты его будутъ записаны слово въ слово, — вы были въ коридорѣ, и, однакожъ, говорите, что не видѣли ничего, что было впереди. Сколько y васъ глазъ, м-ръ Уэллеръ?

— Два только, сэръ, два человѣческихъ глаза. Если бы это были микроскопы, увеличивающіе предметы во сто милліоновъ разъ, тогда, быть можетъ, я увидѣлъ бы что-нибудь черезъ доски, кирпичъ и штукатурку; но при двухъ обыкновенныхъ глазахъ, сэръ, зрѣніе мое ограничено, сэръ.

Зрители захохотали, вице-президентъ улыбнулся, сержантъ Бузфуцъ сдѣлалъ преглупѣйшую мину, Самуэль Уэллеръ продолжалъ стоять спокойно, бросая на всѣхъ самые свѣтлые взгляды. Послѣдовала кратковременная консультація съ господами Додсономъ и Фоггомъ, и потомъ сержантъ Бузфуцъ, подойдя къ свидѣтельской ложѣ, сказалъ:

— Ну, м-ръ Уэллеръ, я намѣренъ теперь, съ вашего позволенія, предложить вамъ вопросъ относительно другого пункта.

— Позволяю, сэръ, позволяю! Можете спрашивать, сколько угодно, — отвѣчалъ Самуэль веселымъ и добродушнымъ тономъ.

— Помните-ли вы, м-ръ Уэллеръ, какъ вы приходили въ домъ м-съ Бардль вечеромъ въ концѣ прошлаго ноября?

— Помню, сэръ, очень хорошо.

— А! Такъ вы помните это, м-ръ Уэллеръ, даже очень хорошо, — сказалъ сержантъ Бузфуцъ, начиная, повидимому, выходить изъ своего затруднительнаго положенія. — Теперь, авось, мы добьемся отъ васъ чего-нибудь.

— Какъ не добиться, сэръ. Добьетесь всего, что вамъ угодно.

Присяжные переглянулись: зрители захохотали.

— Вы приходили, конечно, потолковать съ м-съ Бардль насчетъ этого процесса: не такъ ли, м-ръ Уэллеръ, а? — сказалъ сержантъ Бузфуцъ, озираясь на присяжныхъ.

— Я приходилъ собственно за тѣмъ, чтобы внести квартирныя деньги; но вы угадали, сэръ, что мы таки, нешто, потолковали малую толику насчетъ этого дѣльца.

— А! такъ вы потолковали? — сказалъ сержантъ Сноббинъ съ просіявшимъ лицомъ, обнаруживая очевидную надежду дойти до важнѣйшихъ открытій. — Какъ же вы потолковали? Не угодно-ли вамъ объяснить это господамъ присяжнымъ?

— Отъ всего моего сердца и отъ всей души, сэръ, — отвѣчалъ Самуэль. — Прежде всего надобно вамъ доложить, господа присяжные, что м-съ Бардль — старуха разухабистая…

— Что вы подъ этимъ разумѣете, сэръ?

— Что она — дама почтенная во всѣхъ отношеніяхъ и гостепріимная до такой степени, что на ту пору собственными руками поднесла мнѣ рюмку настойки. У ней были тогда въ гостяхъ вотъ эти двѣ почтенныя женщины, что говорили недавно здѣсь, какъ свидѣтельницы въ этомъ дѣлѣ. М-съ Бардль сказала, какія хитрыя вещи готовились устроить на четырнадцатое февраля господа Додсонъ и Фоггь, и всѣ онѣ чрезвычайно удивлялись необыкновенному благоразумію вотъ этихъ двухъ джентльменовъ, которые сидятъ здѣсь на этой скамейкѣ, недалеко отъ васъ, господа присяжные.

Взоры всей публики обратились на господъ Додсона и Фогга.

— Итакъ, всѣ эти дамы, какъ вы говорите, удивлялись необыкновенной честности господъ Додсона и Фогга, — сказалъ м-ръ Бузфуцъ. — Продолжайте, сэръ.

— Онѣ восхищались также необыкновеннымъ великодушіемъ господъ Додсона и Фогга, потому что эти господа не потребовали никакого предварительнаго вознагражденія за свои хлопоты, разсчитывая, что м-съ Бардль отблагодаритъ ихъ съ лихвой, когда они вытянутъ денежки изъ кармана м-ра Пикквика.

При этомъ неожиданномъ отвѣтѣ зрители снова засмѣялись. Додсонъ и Фогтъ торопливо подошли къ сержанту Бузфуцу и шепнули ему что-то на ухо.

— Ваша правда, господа, ваша правда, — громко сказалъ сержантъ Бузфуцъ, стараясь принять спокойный видъ. — Милордъ, непроницаемая глупость этого свидѣтеля отнимаетъ всякую надежду уяснить черезъ него сущность нашего дѣла. Я не стану больше безпокоить господъ присяжныхъ предложеніемъ ему безполезныхъ вопросовъ. — Сэръ, можете удалиться на свое мѣсто.

— Господа, не угодно-ли кому-нибудь изъ васъ допросить меня вторично? — спросилъ Самуэль, приподнимая свою шляпу.

— Нѣтъ, м-ръ Уэллеръ, покорно васъ благодарю, — сказалъ сержантъ Сноббинъ, улыбаясь.

— Сойдите съ этого мѣста, — сказалъ сержантъ Бузфуцъ, нетерпѣливо махнувъ рукою.

Самуэль ушелъ, радуясь душевно, что онъ успѣлъ п_о_д_д_ѣ_д_ю_л_и_т_ь господъ Додсона и Фогга, сколько это возможно было при его положеніи и средствахъ. Не сказать ничего о м-рѣ Пикквикѣ и повредить разухабистой старухѣ — вотъ все, что имѣлъ онъ въ виду, приготовляясь быть свидѣтелемъ въ этомъ дѣлѣ.

— Милордъ, — сказалъ сержантъ Сноббинъ, — я не имѣю никакихъ возраженій противъ того, что кліентъ мой, м-ръ Пикквикъ, владѣетъ независимымъ состояніемъ и не состоитъ на дѣйствительной службѣ.

— Очень хорошо, — сказалъ сержантъ Бузфуцъ, — мы внесемъ это въ протоколъ.

Затѣмъ сержантъ Сноббинъ, обращаясь къ присяжнымъ, началъ свою великолѣпную рѣчь въ защиту отвѣтчика. Долго и краснорѣчиво говорилъ онъ, изображая самыми яркими красками добродѣтели великаго человѣка и заслуги его въ ученомъ мірѣ; но мы не считаемъ нужнымъ приводить здѣсь буквально эту рѣчь, такъ какъ читатели наши уже имѣютъ, конечно, самое высокое понятіе о нравственныхъ и умственныхъ достоинствахъ президента Пикквикскаго клуба. Ораторъ изъяснилъ съ удовлетворительной отчетливостью, что записки м-ра Пикквика къ вдовѣ Бардль, не заключая никакого аллегорическаго смысла, имѣли только непосредственное отношеніе къ его обѣдамъ и хозяйственнымъ распоряженіямъ въ его спальнѣ. Словомъ, м-ръ сержантъ Сноббинъ сдѣлалъ все, что могъ, въ пользу великаго человѣка.

Наконецъ, вице-президентъ Стерлейхъ произнесъ, въ назиданіе присяжныхъ, краткую, но сильную и выразительную рѣчь, увѣщевая ихъ дѣйствовать въ настоящемъ случаѣ по долгу совѣсти и чести. Вотъ сущность этой рѣчи:

"Милостивые государи, если вдова Бардль не виновата, то не подлежитъ никакому сомнѣнію, что виноватъ старикъ Пикквикъ, и если, напротивъ, Пикквикъ не виноватъ, то вся вина должна падать на вдову Бардль. Вы слышали показанія, отобранныя отъ Елизаветы Клоппинсъ: можете имъ вѣрить, если они удовлетворительны, и можете не вѣрить, какъ скоро находите ихъ неудовлетворительными. Если обѣщаніе вступить въ законный бракъ дѣйствительно было нарушено, то вы можете, милостивые государи, подвергнуть нарушителя взысканію законныхъ проторей и неустойки; если же, напротивъ, окажется, что отвѣтчикъ не давалъ такого обѣщанія, вы можете, по благоусмотрѣнію, освободить его отъ всякихъ проторей и отъ всякой неустойки. Во всякомъ случаѣ, я убѣжденъ, милостивые государи, что, произнося свой приговоръ, вы будете дѣйствовать по долгу совѣсти и чести."

Затѣмъ, какъ и слѣдуетъ, присяжныхъ заперли въ ихъ особенной комнатѣ, гдѣ они должны были, послѣ предварительныхъ обсужденій, рѣшить дѣло единодушно и единогласно. Вице-президентъ, между тѣмъ, удалился въ свою особенную комнату, чтобъ освѣжить себя на досугѣ бараньими котлетами и стаканомъ остъ-индской мадеры.

Минутъ черезъ двадцать мучительнаго ожиданія присяжные снова воротились въ залу и вслѣдъ за ними вошелъ господинъ вице-президентъ Стерлейхъ. М-ръ Пикквикъ надѣлъ очки и устремилъ тревожный взглядъ на старшину.

— Господа, — сказалъ вице-президентъ, — всѣ-ли вы поступали единодушно при составленіи окончательнаго приговора?

— Всѣ,- отвѣчалъ старшина.

— Кого же вы обвинили, господа: просительницу или отвѣтчика?

— Отвѣтчика.

— Сколько долженъ онъ внести Бардль?

— Семьсотъ пятьдесятъ фунтовъ.

М-ръ Пикквикъ неистово сдернулъ очки со своего носа, вытеръ стекла и положилъ ихъ въ карманъ. Затѣмъ, надѣвая довольно медленно свои лайковыя перчатки, онъ машинально послѣдовалъ за Перкеромъ изъ судебной палаты.

На минуту они остановились въ боковой комнатѣ, гдѣ Перкеръ долженъ былъ расплатиться за судебныя издержки. Здѣсь м-ръ Пикквикъ соединился со своими друзьями, и здѣсь также глаза его наткнулись на господъ Додсона и Фогга, потиравшихъ свои руки отъ душевнаго восторга.

— Ну, господа, — сказалъ м-ръ Пикквикъ.

— Ну, сэръ, — отозвался Додсонъ за себя и своего товарища.

— Вы, конечно, увѣрены, господа, что я заплачу эти деньги:- такъ ли? — сказалъ м-ръ Пикквикъ.

Фоггъ отвѣчалъ, что это очень вѣроятно; Додсонъ улыбнулся и прибавилъ, что они могутъ ихъ вытребовать черезъ судъ.

— Вы можете судить меня тысячу лѣтъ сряду, господа Додсонъ и Фоггъ, — сказалъ м-ръ Пикквикъ съ необыкновенною запальчивостью, — но вамъ не вытащить изъ моего кармана ни одного фартинга, хотя бы мнѣ пришлось цѣлую жизнь просидѣть въ тюрьмѣ.

— Ха, ха, ха! — закатился Додсонъ. — Это мы увидимъ, сэръ, увидимъ!

— Хи, хи, хи! — залился м-ръ Фоггь. — Нельзя-ли вамъ, м-ръ Пикквикъ, немножко поубавить своей храбрости?

Остолбенѣлый и безмолвный отъ сильнѣйшаго негодованія, Пикквикъ позволилъ себя, безъ малѣйшаго сопротивленія, увести къ воротамъ, гдѣ дожидался его Самуэль Уэллеръ y наемной кареты.

Лишь только м-ръ Уэллеръ откинулъ подножки и приготовился самъ вспрыгнуть на козлы, какъ чья-то рука слегка ударила его по плечу: онъ оглянулся и увидѣлъ передъ собой своего почтеннаго родителя, который только-что вышелъ изъ суда. Старецъ былъ пасмуренъ, угрюмъ, и на лицѣ его выразилась глубокая, душевная скорбь, когда онъ проговорилъ густымъ басомъ:

— Я заранѣе зналъ и чувствовалъ, какую механику собирались подсмолить эти сутяги. Эхъ, Самми, Самми, почему бы тебѣ не навести на разумъ своего добраго старшину! Въ одномъ только alibi было его спасенье!

Глава XXXV. Мистеръ Пикквикъ, по зрѣломъ размышленіи, предпринимаетъ путешествіе въ Батъ

На другой день послѣ окончательнаго приговора, произнесеннаго судомъ присяжныхъ, въ лондонскую квартиру президента Пикквикскаго клуба вошелъ его маленькій адвокатъ, м-ръ Перкеръ, и, послѣ обычныхъ привѣтствій, бесѣда между ними началась слѣдующимъ образомъ:

— Что вы думаете, почтеннѣйшій? — спросилъ м-ръ Перкеръ.

— Ничего особеннаго; вамъ извѣстенъ мой образъ мыслей, — отвѣчаль м-ръ Пикквикъ.

— И вы точно думаете, — положительно и серьезно, не платить имъ за эти протори и убытки?

— Ни одного пенни, ни полпенни, — сказалъ м-ръ Пикквикъ твердымъ и рѣшительнымъ голосомъ, — да, ни полпенни!

— Вотъ это, судари мои, значитъ дѣйствовать по принятому правилу, или по принципу, какъ говаривалъ одинъ заимодавецъ, когда, бывало, просили его возобновить отсрочку платежа, — замѣтилъ м-ръ Уэллеръ, убиравшій послѣ завтрака посуду со стола.

— Самуэль, — сказалъ м-ръ Пикквикъ, — вы хорошо сдѣлаете, если уйдете внизъ.

— Слушаю, сэръ, — отвѣчалъ м-ръ Уэллеръ.

И, повинуясь полученному приказанію, онъ исчезъ.

— Нѣтъ, Перкеръ, нѣтъ, — сказалъ м-ръ Пикквикъ съ разстановкой и дѣлая удареніе на каждомъ словѣ,- друзья мои старались отвратить меня отъ этого намѣренія, но безъ всякаго успѣха: моя воля неизмѣнна. Я стану заниматься своими обычными дѣлами до тѣхъ поръ, пока юридическіе враги мои не возобновятъ законнымъ образомъ этого процесса, и, если y нихъ достанетъ безсовѣстности воспользоваться своими правами, я пойду въ тюрьму безъ сопротивленія и съ веселымъ духомъ. Когда они могутъ сдѣлать это?

— Они могутъ подать на васъ просьбу о законномъ взысканіи всѣхъ этихъ проторей и убытковъ въ слѣдующее юридическое засѣданіе, почтеннѣйшій, — отвѣчалъ м-ръ Перкеръ. — Это будетъ ровно черезъ два мѣсяца, почтеннѣйшій.

— Очень хорошо, — сказалъ м-ръ Пикквикъ. — Такъ до того времени, Перкеръ, прошу васъ больше не упоминать мнѣ объ этомъ дѣлѣ. Мои ученыя наблюденія могутъ продолжаться безостановочно, и теперь — вотъ въ чемъ вопросъ, — продолжалъ великій человѣкъ, бросая на своихъ друзей добродушный взглядъ, при чемъ глаза его заискрились такимъ блескомъ, котораго не могли даже затемнить или прикрыть его очки, — куда мы поѣдемъ, господа?

М-ръ Топманъ и м-ръ Снодграсъ, пораженные необыкновеннымъ мужествомъ своего президента, не произнесли никакого отвѣта и стояли безмолвно среди комнаты съ понурыми головами. М-ръ Винкель еще не успѣлъ собраться съ духомъ послѣ достопамятныхъ происшествій вчерашняго дня и былъ неспособенъ подать голосъ въ ученомъ дѣлѣ. М-ръ Пикквикъ напрасно ждалъ отвѣта.

— Выходитъ, стало быть, — сказалъ онъ послѣ продолжительной паузы, — что я самъ долженъ назначить мѣсто для будущихъ нашихъ наблюденій.

– Ѣдемъ въ Батъ, господа. Кажется, еще никто изъ насъ не былъ въ Батѣ.

Не былъ никто, и это предложеніе, встрѣтившее сильнаго ходатая въ м-рѣ Перкерѣ, было принято единодушно. Перкеръ основательно разсчитывалъ, что м-ръ Пикквикъ, развлеченный перемѣнами и веселой жизнью, будетъ, вѣроятно, разсудительнѣе смотрѣть на послѣдствія своего упорства и утратитъ желаніе сидѣть въ тюрьмѣ. Самуэль былъ немедленно отправленъ въ погребъ "Бѣлой лошади" съ порученіемъ взять пять мѣстъ на слѣдующій день въ дилижансѣ, который долженъ отправиться утромъ въ половинѣ восьмого.

Было только два мѣста внутри кареты и три на имперіалѣ дилижанса. М-ръ Уэллеръ подписался на всѣ эти мѣста и, размѣнявшись нѣсколькими остроумными комплиментами съ конторщикомъ по поводу оловянной полкроны, полученной отъ него въ сдачу, ушелъ обратно въ гостиницу Коршуна и Джорджа, гдѣ ожидали его весьма серьезныя занятія, въ которыя онъ и былъ углубленъ весь остатокъ этого дня. Онъ укладывалъ фраки, бѣлье, сюртуки, стараясь по возможности сообщить имъ наименьшій объемъ и придумывая разные, болѣе или менѣе замысловатые, способы для укрѣпленія верхней крышки сундука, y котораго не было ни петли, ни замка.

Утро на другой день было мокрое, туманное, сырое и, слѣдовательно, весьма неблагопріятное для путешествія. Лошади почтовыхъ экипажей, тянувшихся по городу, дымились такимъ образомъ, что пассажировъ на имперіалѣ совсѣмъ не было видно. Продавцы и разносчики газетъ промокли до костей и, повидимому, заплѣсневѣли со своимъ товаромъ; капли дождя струились съ клеенчатыхъ шляпъ апельсинщиковъ и яблочниковъ, когда они просовывали свои головы въ окна экипажей; евреи съ отчаяніемъ ходили взадъ и впередъ, складывая перочинные ножички, которыхъ никто не покупалъ; мальчики съ карманными книгами спѣшили упрятать ихъ въ свои карманы; грецкія губки и коробки съ карандашами превратились въ москательный товаръ, неудобный для продажи.

Оставивъ Самуэля высвобождать свой багажъ изъ рукъ семи или восьми носильщиковъ, бросившихся на него съ жадностью въ ту минуту, когда кабріолетъ остановился y воротъ конторы дилижансовъ, м-ръ Пикквикъ и его друзья, пріѣхавшіе двадцатью минутами ранѣе назначеннаго срока, отправились въ общую залу; гдѣ, какъ извѣстно, путешественники проводятъ самыя пріятныя минуты передъ своимъ отъѣздомъ.

Общая зала при погребѣ "Бѣлой лошади" не представляетъ, однакожъ, тѣхъ удобствъ, на которыя въ правѣ разсчитывать всякій джентльменъ, собравшійся въ дорогу. Это довольно большая и совершенно невзрачная комната, съ большою кухонною печью вмѣсто камина, подлѣ которой во всякое время стоятъ кочерга, лопата и огромныя щипцы. Комната раздѣлена на отдѣльныя каморки въ угоду путешественникамъ, любящимъ уединеніе, и снабжена стѣнными часами, зеркаломъ и живымъ слугою, скрытымъ въ небольшой конурѣ, опредѣленной для мытья посуды.

Въ одной изъ этихъ каморокъ находился теперь суровый и усатый мужчина лѣтъ сорока пяти, съ плѣшивымъ и свѣтлымъ лбомъ и съ достаточнымъ количествомъ черныхъ волосъ на затылкѣ и по обѣимъ сторонамъ головы. Онъ быль въ сѣромъ фракѣ, застегнутомъ на всѣ пуговицы, и въ широкой тюленьей фуражкѣ. При входѣ нашихъ путешественниковъ онъ оторвалъ глаза отъ завтрака и съ большимъ достоинствомъ посмотрѣлъ на м-ра Пикквика и его друзей. Кончивъ этотъ обзоръ, онъ затянулъ какую-то мелодію, и его физіономія выразила совершеннѣйшее довольство самимъ собою, какъ будто онъ убѣдился окончательно, что никто здѣсь не можетъ сравниться съ его особой.

— Эй, малый! — сказалъ усатый джентльменъ.

— Чего прикажете? — откликнулся грязнолицый малый, вынырнувшій изъ вышеупомянутой конуры, съ полотенцемъ въ рукахъ.

— Подать бѣлаго хлѣба.

— Слушаю, сэръ.

— Съ ветчиной и масломъ.

— Сію минуту.

Усатый джентльменъ затянулъ опять какую-то мелодію и, подойдя къ камину въ ожиданіи бутерброда, подобралъ фалды фрака и устремилъ пристальный взоръ на оконечности своихъ сапоговъ.

— Интересно знать, около какого пункта въ Батѣ останавливается этотъ дилижансъ, — сказалъ м-ръ Пикквикъ, ласково обращаясь къ м-ру Винкелю.

— Гмъ… ге… это что значитъ? — сказалъ незнакомецъ.

— Я сдѣлалъ замѣчаніе своему другу, сэръ, — отвѣчалъ м-ръ Пикквикъ, изъявляя готовность вступить въ разговоръ. — Мнѣ хотѣлось знать, въ какомъ домѣ Бата помѣщается контора здѣшнихъ дилижансовъ. Можетъ быть, вы это знаете, сэръ?

— Развѣ вы ѣдете въ Батъ? — спросилъ незнакомецъ.

— Да, сэръ, — отвѣчалъ м-ръ Пикквикъ.

— A эти джентльмены?

— И эти джентльмены.

— Не внутри кареты, надѣюсь… будь я проклятъ, если всѣ вы заберетесь въ карету, — сказалъ незнакомецъ.

— Нѣтъ, сэръ, не всѣ,- отвѣчалъ м-ръ Пикквикъ успокоительнымъ тономъ.

— Разумѣется, не всѣ,- возразилъ энергически усатый джентльменъ. — Я взялъ два мѣста. Если имъ вздумается втиснуть шесть человѣкъ въ этотъ демонскій ящикъ, гдѣ съ трудомъ могутъ помѣститься только четверо, я сейчасъ беру постшезъ и подаю на нихъ жалобу. Я заплатилъ за свои билеты. Они не посмѣютъ этого сдѣлать. За ними, я знаю, водились эти вещи. Я знаю, что они дѣлаютъ это каждый день; но теперь этого не будетъ. Не позволю. Не потерплю. Кто знаетъ меня лучше, тотъ понимаетъ, какъ вести со мной дѣла. Я ихъ проучу.

Запальчивый джентльменъ дернулъ изо всей силы сонетку и, когда явился слуга, сказалъ, чтобъ бутербродъ былъ поданъ черезъ нѣсколько секундъ или онъ проучитъ ихъ всѣхъ.

— Позвольте вамъ замѣтить, — сказалъ м-ръ Пикквикъ, — что вы безпокоитесь совершенно напрасно… то-есть безъ достаточнаго повода, сэръ, и безъ основательной причины, сэръ. Я взялъ только два мѣста въ каретѣ, для двухъ персонъ.

— Очень радъ это слышать, — сказалъ запальчивый джентльменъ. — Беру назадъ свои выраженія. Хорошо, что вы объяснились. Вотъ моя карточка. Позвольте познакомиться съ вами.

— Съ большимъ удовольствіемъ, сэръ, — отвѣчалъ м-ръ Пикквикъ. — Мы путешествуемъ вмѣстѣ и, я надѣюсь, не станемъ скучать обществомъ другъ друга.

— Я тоже надѣюсь, — сказалъ запальчивый джентльменъ, — я увѣренъ въ этомъ. Ваши физіономіи мнѣ нравятся. Ваши руки, господа. Познакомьтесь со мной.

Размѣнъ дружескихъ привѣтствій, какъ водится, послѣдовалъ за этой граціозной рѣчью, и запальчивый джентльменъ, продолжая выстрѣливать своими лаконическими сентенціями, извѣстилъ нашихъ путешественниковъ, что фамилія его — Даулеръ и что онъ ѣдетъ въ Батъ для собственнаго удовольствія. Былъ прежде въ военной службѣ. Теперь въ отставкѣ. Живетъ истиннымъ джентльменомъ на собственномъ иждивеніи. Знаменитая особа, для которой взято второе мѣсто въ каретѣ, есть м-съ Даулеръ, его благородная супруга.

— Прекрасная женщина, — сказалъ м-ръ Даулеръ. — Я горжусь ею. На это есть особая причина.

— Я буду, конечно, имѣть удовольствіе судить о достоинствахъ м-съ Даулеръ, — сказалъ м-ръ Пикквикъ, улыбаясь.

— Будете, — отвѣчалъ Даулеръ. — Она познакомится съ вами, станетъ уважать васъ. Волочился за ней подъ вліяніемъ необыкновенныхъ обстоятельствъ. Приступомъ взялъ. Вотъ какъ. Увидѣлъ ее — полюбилъ… предложилъ — отказала. — "Вы любите другого?" — Избавьте меня отъ объясненій. — "Я знаю его?" — Знаете. — "Очень хорошо: если онъ останется здѣсь, я сдеру съ него кожу."

— Ахъ, Боже мой! — невольно воскликнулъ м-ръ Пикквикъ.

— И вы дѣйствительно содрали кожу? — спросилъ м-ръ Винкель, поблѣднѣвшій отъ страха.

— Я написалъ ему записку. Сказалъ, что обстоятельства критическія. Шутить нечего. И точно, здѣсь было не до шутки.

— Конечно, — подтвердилъ м-ръ Винкель.

— Я сказалъ, что далъ себѣ честное слово ободрать его. Дѣло шло о моей чести. Отступать было поздно. Какъ честный человѣкъ, я былъ обязанъ сдержать слово. Жалѣлъ о необходимости, но иначе поступать было невозможно. Онъ убѣдился и понялъ, что правила службы неизмѣнны. Онъ убѣжалъ. Я женился. Вотъ и дилижансъ. Вонъ ея голова.

Говоря это, м-ръ Даулеръ указалъ на подъѣзжавшій экипажъ, откуда изъ открытаго окна выглядывала хорошенькая головка въ голубой шляпкѣ, отыскивая, вѣроятно, самого запальчиваго джентльмена. М-ръ Даулеръ расплатился съ буфетчикомъ и выбѣжалъ въ своей тюленьей фуражкѣ, съ сюртукомъ и шинелью подъ мышкой. М-ръ Пикквикъ и его друзья поспѣшили занять свои мѣста.

М-ръ Топманъ и м-ръ Снодграсъ помѣстились на задней сторонѣ имперіала; м-ръ Винкель сѣлъ въ каретѣ, и, когда м-ръ Пикквикъ хотѣлъ послѣдовать за нимъ, Самуэль Уэллеръ, испуганный и встревоженный, подбѣжалъ къ своему господину съ видомъ глубочайшей тайны и шепнулъ ему что-то на ухо.

— Что съ вами, Самуэль? — сказалъ м-ръ Пикквикъ.

— Престранный вояжъ, сэръ, они устроили для васъ, — отвѣчалъ Самуэль.

— Что? — съ безпокойствомъ спросилъ м-ръ Пикквикъ.

— A вотъ, взгляните-ка сюда, сэръ, — отвѣчалъ Самуэль. — Содержатель этого дилижанса вздумалъ сыграть съ вами пребезстыдную шутку.

— Что вы хотите этимъ сказать? Развѣ наши имена не записаны въ дорожной картѣ?

— Не только въ дорожной картѣ, сэръ, — отвѣчалъ Самуэль, — но одно изъ этихъ именъ имъ вздумалось нарисовать на дверцахъ дилижанса.

Говоря это, Самуэль указалъ на ту часть экипажа, гдѣ обыкновенно означается фамилія его владѣльца, и ученый мужъ, къ великому изумленію, увидѣлъ свое собственное имя, нарисованное огромными золотыми буквами.

— Боже мой! — воскликнулъ м-ръ Пикквикъ, пораженный этой случайностью, — какое необыкновенное столкновеніе обстоятельствъ!

— Погодите, сэръ, это еще не все, — сказалъ Самуэль, обращая опять вниманіе своего господина на дверь дилижанса, — мало того, что они угораздились нарисовать «Пикквикъ», но еще вздумали передъ этой джентльменской фамиліей поставить жидовское имя — "Моисей Пикквикъ!" Вѣдь это значитъ прибавлять къ насмѣшкѣ злѣйшую обиду, какъ говаривалъ одинъ попугай, когда его не только безъ жалости лишили родимаго гнѣзда, но еще заставили, вдобавокъ, болтать на англійскомъ языкѣ. Прескверный анекдотъ!

— Да, это очень странно, Самуэль, — сказалъ м-ръ Пикквикъ, — однакожъ, разговаривая здѣсь, мы легко можемъ потерять свои мѣста.

— Какъ! Неужто вы хотите оставить безъ вниманія это дѣло? — вскричалъ Самуэль, озадаченный удивительнымъ хладнокровіемъ, съ какимъ его господинъ собирался сѣсть въ карету.

— Разумѣется, — сказалъ м-ръ Пикквикъ. — Тутъ ничего не сдѣлаешь, мой милый.

— Какъ ничего? A развѣ, съ вашего позволенія, нельзя задать таску за эту дерзость? — вскричалъ м-ръ Уэллеръ, питавшій до сихъ поръ несомнѣнную увѣренность, что ему поручено будетъ вызвать на кулачное единоборство кучера и кондуктора.

— Нини! ни подъ какимъ видомъ! — съ нетерпѣніемъ возразилъ м-ръ Пикквикъ. — Прыгайте на свое мѣсто, Самуэль.

— Ну, это не передъ добромъ, — бормоталъ Самуэль, отходя отъ своего господина, — старшина, должно быть, повихнулся порядкомъ, иначе онъ никогда бы не пропустилъ мимо ушей этого казуснаго дѣла. Эта тяжба съ замысловатой бабой, чортъ бы ее побралъ, чуть-ли не испортила въ конецъ его умную главизну.

М-ръ Уэллеръ съ важностью покачалъ головой и, взобравшись на свое мѣсто, не проговорилъ ни одного слова до тѣхъ поръ, пока дилижансъ не подъѣхалъ, наконецъ, къ шоссейной заставѣ около Кенсингтона. Это служитъ доказательствомъ, что вѣрный слуга принялъ слишкомъ къ сердцу необыкновенное состояніе духа, которое онъ замѣтилъ въ своемъ добромъ господинѣ.

Впродолженіе самаго путешествія не случилось достопримѣчательныхъ событій. М-ръ Даулеръ разсказывалъ разнообразные, болѣе или менѣе интересные, анекдоты, которые всѣ, безъ исключенія, служили доказательствомъ его личнаго мужества и храбрости, и м-съ Даулеръ неизмѣнно подтверждала и усиливала показанія своего супруга. Случалось, въ разсказѣ, съ намѣреніемъ или безъ намѣренія, были опускаемы многія весьма характеристическія подробности, и м-съ Даулеръ, помогая памяти своего мужа, воспроизводила ихъ съ такою точностью, изъ которой оказывалось совершенно очевиднымъ, что м-ръ Даулеръ — джентльменъ удивительный, рѣдкій и заслуживающій уваженія всѣхъ честныхъ людей. М-ръ Пикквикъ и м-ръ Винкель слушали съ напряженнымъ вниманіемъ всѣ эти разсказы и въ промежуткахъ вели одушевленный разговоръ съ м-съ Даулеръ, которая, съ своей стороны, была весьма пріятная и даже очаровательная особа. Въ этой интересной бесѣдѣ незамѣтно пролетѣло время для всѣхъ пассажировъ внутри экипажа, и они были какъ нельзя больше довольны обществомъ другъ друга.

Наружные пассажиры теперь, какъ и всегда, вели себя чинно и спокойно. Они были очень веселы и разговорчивы при началѣ каждой станціи, задумчивы и сонливы среди дороги и потомъ опять дѣятельны и шумны, когда экипажъ подъѣзжалъ къ станціонному дому. Одинъ юноша въ резинковомъ пальто курилъ сигару цѣлый день; другой юноша въ длиннополомъ сюртукѣ, выкурившій около десяти сигаръ почувствовалъ дурноту въ головѣ и совсѣмъ пересталъ курить, выбросивъ на дорогу зажигательныя спички. Былъ еще молодой человѣкъ, обнаружившій рѣдкія свѣдѣнія въ лошадиныхъ породахъ, и былъ еще старичокъ, оказавшійся знатокомъ сельскаго хозяйства. Дилижансъ катился безъ всякихъ приключеній по гладкому шоссе, останавливаясь на нѣсколько минутъ въ гостиницахъ, гдѣ пассажиры могли имѣть очень вкусный обѣдъ за полкроны.

Путешествіе окончилось въ тотъ же день къ семи часамъ вечера. М-ръ Пикквикъ и его друзья, м-ръ Даулеръ со своей супругой удалились въ свои нумера, нанятые въ гостиницѣ "Бѣлаго оленя", что въ Батѣ, насупротивъ заведенія минеральныхъ водъ, гдѣ служители своимъ костюмомъ напоминаютъ мальчишекъ уэстліинстерской школы.

Поутру на другой день, лишь только друзья наши окончили свой завтракъ, трактирный слуга принесъ имъ карточку отъ м-ра Даулера, просившаго позволенія отрекомендовать имъ одного изъ своихъ друзей. Вслѣдъ за карточкой вошелъ самъ м-ръ Даулеръ и съ нимъ — его другъ.

Это былъ очаровательный молодой человѣкъ лѣтъ пятидесяти, никакъ не больше, въ свѣтло-синемъ фракѣ съ блестящими пуговицами, въ черныхъ панталонахъ изъ тончайшаго сукна и свѣтлѣйшихъ сапогахъ изъ тончайшей кожи. Золотой лорнетъ на широкой черной лентѣ служилъ изящнымъ украшеніемъ его юношеской груди; золотая табакерка порхала чуднымъ образомъ въ его лѣвой рукѣ; безчисленныя золотыя кольца сверкали искрометнымъ блескомъ на всѣхъ пальцахъ, и огромная брильянтовая булавка сіяла великолѣпно на его батистовой рубашкѣ. Кашмировый жилетъ его украшался золотыми часами и длинной золотою цѣпью съ огромными золотыми печатями; въ правой рукѣ его была гибкая трость съ огромнымъ золотымъ набалдашникомъ. Бѣлье на немъ было бѣлѣе снѣга; парикъ чернѣе сажи, и локоны мягче пуха. Его табакъ благоухалъ амброй, и самъ онъ съ ногъ до головы былъ вспрыснутъ благородной эссенціей изъ bouquet du roi. Черты его лица были стянуты въ безпрестанную улыбку, и зубы его были расположены въ такомъ симметрическомъ порядкѣ, что даже въ близкомъ разстояніи никакъ нельзя было отличить фальшивые отъ настоящихъ.

— М-ръ Пикквикъ, — сказалъ Даулеръ, — мой другъ, Анджело Киръ Бентамъ, эсквайръ, церемоніймейстеръ; Бентамъ, м-ръ Пикквикъ. Познакомьтесь.

— Пожаловали къ намъ въ Ба-атъ, сэръ… Лестное прі-обрѣ-теніе для здѣшняго общества. Всѣ будутъ вамъ рады въ Ба-атѣ, сэръ. Давненько, сэръ, очень давно, м-ръ Пикквикъ, вы не изволили y насъ быть на водахъ. Цѣлый вѣкъ, м-ръ Пикквикъ. Замѣчательно!

Таковы были выраженія, какими Анджело Киръ Бентамъ, эсквайръ и церемоніймейстеръ, сопровождалъ пожатіе руки м-ра Пикквика, при чемъ онъ безпрестанно кланялся и пожималъ плечами, какъ будто ему не хотѣлось разстаться съ этой драгоцѣнной рукою.

— Конечно, вы правы, сэръ, — сказалъ м-ръ Пикквикъ, — слишкомъ много времени прошло съ той поры, какъ я долженъ былъ пить воды, потому что, сколько могу припомнить, я никогда еще не имѣлъ удовольствія быть въ этомъ мѣстѣ.

— Никогда не были въ Ба-атѣ! — воскликнулъ церемоніймейстеръ, выпуская съ изумленіемъ руку м-ра Пикквика. — Никогда не были… Хи, хи, хи! Вы шутникъ, м-ръ Пикквикъ, вы забавникъ, сэръ. Недурно, недурно. Хорошо, хорошо. Хи, хи, хи! Замѣчательно!

— Къ стыду своему я долженъ признаться, сэръ, что я вовсе не шучу, — отвѣчалъ м-ръ Пикквикъ. — Я дѣйствительно никогда не былъ въ Батѣ до этого времени.

— О, я вижу, — воскликнулъ церемоніймейстеръ, дѣлая самую веселую мину, — да, да… хорошо, хорошо — все лучше и лучше. Вы принадлежите къ числу джентльменовъ, о которыхъ мы слыхали. Да, мы знаемъ васъ, м-ръ Пикквикъ; мы знаемъ васъ, сэръ.

"Проклятыя газеты, вѣроятно, уже сообщили о подробностяхъ моего процесса, подумалъ м-ръ Пикквикъ… Здѣсь всѣ обо мнѣ знаютъ".

— Вѣдь вы живете въ Клефемъ-Гринѣ,- продолжалъ Бентамъ: — вы имѣли несчастіе простудиться послѣ неумѣреннаго употребленія портвейна… y васъ отнялись руки и ноги… вы не могли пройтись по комнатѣ… выписали отсюда стоградусной воды, привезенной къ вамъ въ городъ по тяжелой почтѣ… выкупались, отчихались и снова получили правильное употребленіе своихъ членовъ. Случай весьма замѣчательный.

Не отвергая замѣчательности случая, м-ръ Пикквикъ долженъ былъ, однакожъ, съ благородною откровенностью изъяснить, что чудесное исцѣленіе не имѣетъ къ нему никакого отношенія. Затѣмъ, послѣ минутнаго молчанія, онъ представилъ церемоніймейстеру своихъ друзей, м-ра Топмана, м-ра Винкеля и м-ра Сродграса. Церемоніймейстеръ былъ въ восторгѣ отъ всѣхъ вообще и каждаго порознь.

— Бентамъ, — сказалъ м-ръ Даулеръ, — м-ръ Пикквикъ и его друзья, — чужіе въ этомъ городѣ. Имъ надобно вписать свои имена. Гдѣ ваша книга?

— Реестръ знаменитыхъ посѣтителей Бата вы найдете сегодня въ залѣ минеральныхъ водъ, въ два часа утра, — отвѣчалъ церемоніймейстеръ. — Угодно-ли вамъ проводить своихъ друзей въ это великолѣпное зданіе и дать мнѣ возможность представить благородной публикѣ ихъ автографы?

— Очень угодно, — отвѣчалъ Даулеръ. — Торопиться еще не къ чему. Пора идти. Буду здѣсь черезъ часъ. Идемъ.

— Сегодня здѣсь y насъ балъ, — сказалъ церемоніймейстеръ, взявши опять руку м-ра Пикквика. — Вечерніе балы Бата могутъ быть, безъ всякаго преувеличенія, сравнены съ волшебными праздниками Тысячи и одной ночи. Музыка, красавицы, мода, изящный вкусъ, все, что хотите, и особенно вы должны будете обрадоваться совершенному отсутствію купцовъ и ремесленниковъ, которые черезъ каждыя двѣ недѣли собираются въ городской ратушѣ. Прощайте, м-ръ Пикквикъ; до свиданія, сэръ.

Объявивъ еще разъ, что онъ внѣ себя отъ восторга, м-ръ Анджело Киръ Бентамъ, эсквайръ и церемоніймейстеръ, вышелъ изъ комнаты и сѣлъ въ блистательный кабріолетъ, который дожидался его y подъѣзда.

Въ назначенный часъ м-ръ Пикквикъ и его друзья, въ сопровожденіи Даулера, посѣтили комнаты Собранія и вписали свои фамиліи въ снуровую книгу, которую, съ достодолжнымъ уваженіемъ, представилъ ихъ вниманію господинъ церемоніймейстеръ. Билеты для входа на вечерній балъ еще печатались въ батской типографіи, и, такъ какъ они не были готовы, м-ръ Пикквикъ обѣщалъ прислать за ними въ четыре часа пополудни въ квартиру господина церемоніймейстера на Королевиномъ скверѣ. Затѣмъ, погулявъ по городскимъ улицамъ, не представлявшимъ слишкомъ обильной пищи для ученыхъ наблюденій, путешественники воротились въ гостиницу "Бѣлаго оленя", откуда Самуэль былъ отправленъ за билетами для четырехъ персонъ.

Надѣвъ шляпу на бекрень и засунувъ руки въ карманы своего жилета, Самуэль Уэллеръ отправился на Королевинъ скверъ, насвистывая дорогой веселыя мелодіи національныхъ пѣсенъ, въ совершенствѣ приспособленныя ко всѣмъ хитрымъ эволюціямъ этого благороднаго вокальнаго инструмента. На Королевиномъ скверѣ онъ отыскалъ глазами нумеръ извѣстнаго дома, пересталъ свистѣть и, остановившись y подъѣзда, весело ударилъ молоткомъ въ дверную скобку, на что немедленно отвѣчалъ ему напудренный лакей огромнаго роста и въ парадной ливреѣ.

— Здѣсь, что ли, квартируетъ м-ръ Бентамъ, старый товарищъ? — спросилъ Самуэль Уэллерь, нисколько не смущенный пышнымъ блескомъ напудреннаго лакея въ богатѣйшей ливреѣ.

— Чего вамъ нужно, молодой человѣкъ? — спросилъ горделивымъ тономъ напудренный лакей.

— A вотъ снесите ему эту карточку, любезный, и скажите, что м-ръ Уэллеръ ждетъ отвѣта, — слышите ли, трехаршинный верзила?

Проговоривъ эти слова, онъ хладнокровно сдѣлалъ по коридору нѣсколько шаговъ и сѣлъ.

Напудренный лакей сильно прихлопнулъ дверью и широко открылъ глаза на дерзкаго слугу; но этотъ стукъ и взглядъ остались потерянными для Самуэля, который продолжалъ осматривать фигуры на потолкѣ коридора, обнаруживая разнообразные внѣшніе признаки критическаго одобренія.

Пріемъ отданной карточки, вѣроятно, расположилъ напудреннаго лакея въ пользу м-ра Уэллера, потому что, воротившись отъ своего господина, онъ улыбнулся очень дружелюбно и сказалъ, что отвѣтъ сейчасъ будетъ готовъ.

— Очень хорошо, — сказалъ Самуэль. — Пусть старый джентльменъ не слишкомъ торопится отвѣтомъ. Могу пообождать. Я пообѣдалъ.

— Вы обѣдаете рано, сэръ, — сказалъ напудренный слуга.

— Чѣмъ раньше пообѣдаешь, тѣмъ лучше поужинаешь, — отвѣчалъ Самуэль.

— Давно-ли вы пожаловали въ Батъ, сэръ? — спросилъ напудренный лакей. — Я еще не имѣлъ удовольствія слышать о васъ.

— Очень можетъ быть, потому что мнѣ еще не удалось произвести слишкомъ сильныхъ впечалѣній на вашъ городъ, — отвѣчалъ Самуэль. — Я и другіе джентльмены пріѣхали сюда вчера вечеромъ.

— Прекрасное мѣстоположеніе, сэръ, — сказалъ напудренный собесѣдникъ.

— Кажется, что такъ, — замѣтилъ Самуэль.

— Безподобное общество, сэръ, — продолжалъ напудренный лакей. — Служители здѣшніе очень ласковы и образованы, сэръ.

— Этого нельзя не замѣтить, — отвѣчалъ Самуэль. — Слуги ваши образованы до того, что и говорить не хотятъ съ тѣми, кого не знаютъ.

— Правду изводили замѣтить, сэръ, истинную правду, — отвѣчалъ напудренный лакей, принимая слова м-ра Уэллера на свой собственный счетъ и считая ихъ самымъ лестнымъ комплиментомъ. — Не изволили-ли вы заниматься вотъ по этой части, сэръ? — спросилъ трехаршинный верзила, вынимая изъ кармана маленькую табакерку съ головой лисицы на крышкѣ.

— Занимаюсь по временамъ, но чихаю всякій разъ, — отвѣчалъ Самуэль.

— Занятіе трудное, сэръ, требующее нѣкоторой практики, — отвѣчалъ долговязый верзила. — Успѣхи пріобрѣтаются съ нѣкоторою постепенностью, сэръ. Всего лучше начинать съ кофе. Я долго носилъ кофе, сэръ, и употреблялъ его вмѣсто табаку. Кофе, знаете ли, имѣетъ большое сходство съ panne. И дешево, и деликатно, сэръ. Я совѣтую вамъ употреблять сначала кофе.

Здѣсь пронзительный звонокъ заставилъ напудреннаго лакея обратиться къ весьма непріятной необходимости засунуть табакерку въ свой карманъ и поспѣшить съ кислымъ лицомъ въ кабинетъ м-ра Бентама.

Тутъ не мѣшаетъ замѣтить кстати, что мы знаемъ многое множество джентльменовъ, въ жизнь не бравшихъ въ руки ни книги, ни пера, но y которыхъ непремѣнно есть уединенная комнатка, которую называютъ они своимъ кабинетомъ.

— Вотъ вамъ отвѣтъ, сэръ, — сказалъ напудренный лакей. — Можетъ быть, онъ слишкомъ великъ для васъ.

— Не безпокойтесь, — отвѣчалъ Самуэль, взявъ письмо съ небольшимъ приложеніемъ. — Малъ или великъ, это ужъ не ваша бѣда: прочитаемъ, авось, и распорядимся, какъ по писанному.

— Надѣюсь, мы еще увидимся, сэръ, — сказалъ напудренный лакей, потирая руками и провожая Самуэля изъ дверей.

— Вы очень любезны, сэръ, — сказалъ Самуэль. — Не извольте слишкомъ надсажаться, провожая меня: устанете и задохнетесь. Примите въ соображеніе, чѣмъ вы одолжены обществу и не берите на себя труда свыше вашихъ силъ. Поудержитесь ради вашихъ ближнихъ, и стойте спокойно на своемъ мѣстѣ; иначе, если вы протянете ноги, ближніе никогда не перестанутъ оплакивать васъ.

Съ этими патетическими словами Самуэль раскланялся и быстро пошелъ по тротуару.

— Какой странный молодой человѣкъ, провалъ бы его взялъ! — воскликнулъ напудренный лакей, провожая глазами Самуэля съ такой физіономіей, которая ясно показывала, что ему ничего не удалось съ нимъ сдѣлать.

Самуэль не сказалъ ничего; но, пройдя нѣсколько шаговъ, онъ обернулся, подмигнулъ, улыбнулся, кивнулъ головой и потомъ весело пошелъ домой, вполнѣ довольный собою.

Вечеромъ, ровно въ три четверти восьмого, м-ръ Анджело Киръ Бентамъ, эсквайръ и церемоніймейстеръ, выпрыгнулъ изъ своего экипажа y подъѣзда заведенія минеральныхъ водъ, и при немъ были тотъ же самый парикъ, тѣ же зубы, тотъ же лорнетъ, тѣ же часы, цѣпочка и печати, тѣ же кольца, та же брильянтовая булавка и та же палка. Были, впрочемъ, нѣкоторыя довольно замѣтныя перемѣны въ его костюмѣ. Его фракъ казался нѣсколько свѣтлѣе, батистъ смѣнился бѣлымъ шелковымъ бѣльемъ и, притомъ, былъ онъ въ черныхъ шелковыхъ чулкахъ и бѣломъ бархатномъ жилетѣ. Эссенція изъ bouquet du roi распространяла вокругъ него чудное благовоніе на весьма далекое пространство.

Одѣтый такимъ образомъ, церемоніймейстеръ, углубленный въ исполненіе своей важной обязанности, обошелъ всѣ комнаты и приготовился принимать гостей.

Гостей было очень много, и въ буфетѣ едва успѣвали получать по шести пенсовъ за чай. Въ бальной залѣ и игорныхъ комнатахъ, на лѣстницахъ и въ коридорахъ раздавались безпрестанно смутный гулъ разнообразныхъ голосовъ и стукотня отъ множества ногъ, мужскихъ и женскихъ. Платья шелестѣли, перья колыхались, свѣчи сіяли, брильянты сверкали. Началась музыка — не кадрильная, потому что музыканты еще не играли, но музыка мягкихъ и миніатюрныхъ ножекъ, сопровождаемыхъ по временамъ веселымъ и звучнымъ смѣхомъ, музыка томная и нѣжная, всюду и всегда пріятная въ обществѣ прекрасныхъ женщинъ. Со всѣхъ сторонъ сверкали глаза, оживленные пріятными ожиданіями, и всюду мелькали граціозныя формы, живо и быстро смѣняемыя одна другою.

Въ чайной комнатѣ и вокругъ карточныхъ столовъ группировались довольно неуклюжія старухи и безобразные старые джентльмены, разсуждавшіе втихомолку о свѣжихъ сплетняхъ, при чемъ интонація ихъ голоса и выразительные жесты обличали высшую степень наслажденія, почерпаемаго ими въ этомъ занятіи, очевидно пріятномъ и полезномъ. Между этими группами замѣшались три или четыре заботливыя маменьки, углубленныя, повидимому, въ сущность интересной бесѣды, что, однакожъ, не мѣшало имъ бросать по временамъ исподлобья косвенные взгляды на своихъ дочерей, которыя, поступая сообразно съ материнскими наставленіями, начинали уже дѣлать возможно лучшее употребленіе изъ драгоцѣннаго времени, и весело было видѣть, какъ онѣ роняли свои платочки, надѣвали перчатки, опрокидывали чашки и такъ далѣе: признаки маловажные, даже пустые съ философской точки зрѣнія, но всѣмъ и каждому извѣстно, что при нѣкоторой житейской опытности можно воспользоваться ими съ большимъ успѣхомъ.

Около дверей и по разнымъ угламъ комнатъ бродили молодые люди, глупые, чопорные, считавшіе себя предметомъ общаго удивленія и любопытства. Они старались забавлять прекрасный полъ произведеніями своего доморощеннаго остроумія и были убѣждены душевно, что каждое ихъ слово веселитъ и разнѣживаетъ женское сердце. Корифеи бальнаго паркета, они были счастливы и вполнѣ довольны своей судьбой.

И, наконецъ, на нѣкоторыхъ заднихъ скамейкахъ, абонированныхъ, повидимому, на весь бальный вечеръ, сидѣли разныя незамужнія леди, уже давно переступившія за предѣлы дѣвическихъ мечтаній и надеждъ. Онѣ не танцовали, потому не было для нихъ кавалеровъ, и не играли въ карты изъ опасенія прослыть невозвратимо одинокими; но положеніе ихъ тѣмъ не менѣе казалось интереснымъ и совершенно комфортабельнымъ, потому что онѣ вдоволь могли злословить всѣхъ и каждаго, не размышляя о себѣ самихъ.

Словомъ, это была сцена общаго веселья, пышности и блеска; сцена богатыхъ костюмовъ, прекрасныхъ зеркалъ, выполированныхъ половъ, жирандолей и восковыхъ свѣчъ. И на всѣхъ пунктахъ этой сцены, быстро переходя съ мѣста на мѣсто, рисовался щепетильный Анджело Киръ Бентамъ, эсквайръ и церемоніймейстеръ. Онъ раскланивался со всѣми, разговаривалъ со всѣми, улыбался всѣмъ.

— Сюда, въ чайную комнату. Нальютъ вамъ за шесть пенсовъ горячей воды и назовутъ это чаемъ. Пейте, — сказалъ м-ръ Даулеръ громкимъ голосомъ, обращаясь къ м-ру Пикквику, который, во главѣ маленькаго общества, приближался въ эту минуту, ведя подъ руку м-съ Даулеръ.

М-ръ Пикквикъ повернулъ въ чайную комнату и здѣсь, пробиваясь черезъ толпу, привѣтствовалъ его улыбкой и поклонами Анджело Бентамъ, эсквайръ и церемоніймейстеръ.

— Я въ восторгѣ, почтеннѣйшій, — говорилъ Бентамъ. — Присутствіе ваше драгоцѣнно для Бата. М-съ Даулеръ, вы украшаете нашъ балъ. Ваши перья — истинное сокровище. Превосходно!

— Есть тутъ кто-нибудь изъ замѣчательныхъ лицъ? — спросилъ Даулеръ.

— Кто-нибудь! Отборное общество, сэръ, лучшій благороднѣйшій сокъ всего Ба-ата. М-ръ Пикквикъ, замѣчаете-ли вы эту леди въ газовомъ тюрбанѣ?

— Толстую старушку? — спросилъ м-ръ Пикквикъ наивнымъ тономъ.

— Фи! Позвольте вамъ замѣтить, почтеннѣйшій, что въ Батѣ нѣтъ толстыхъ старухъ. Это вдовствующая леди Снофнуфъ.

— Право? — сказалъ м-ръ Пикквикъ.

— Я вамъ говорю, — подтвердилъ церемоніймейстеръ. — Тсс! Подойдите поближе, м-ръ Пикквикъ. Видите-ли вы вотъ этого блистательнаго молодого человѣка, что повернулъ теперь къ намъ?

— Съ длинными волосами и необыкновенно узкимъ лбомъ? — спросилъ м-ръ Пикквикъ.

— Да. Это въ настоящую минуту богатѣйшій молодой человѣкъ въ цѣломъ Батѣ. Молодой лордъ Мутонгедъ.

— Неужели?

— Честное слово. Вы сейчасъ услышите его голосъ, м-ръ Пикквикъ. Онъ будетъ говорить со мною.

— A кто этотъ другой джентльменъ подлѣ него, въ красномъ жилетѣ и съ черными бакенбардами? — спросилъ м-ръ Пикквикъ.

— Это высокородный м-ръ Кроштонъ, неразлучный другъ молодого лорда, — отвѣчалъ церемоніймейстеръ. — Здравствуйте, милордъ!

— Очень жалко, Бентамъ, — сказалъ милордъ.

— Да-съ, очень жарко, милордъ, — отвѣчалъ церемоніймейстеръ.

— Демонски жарко, — подтвердилъ высокородный м-ръ Кроштонъ.

— Видали-ли вы шарабанъ милорда, Бентамъ? — спросилъ высокородный м-ръ Кроштонъ послѣ короткой паузы, въ продолженіе которой лордъ Мутонгедъ старался своими джентльменскими взорами привести въ смущеніе м-ра Пикквика, между тѣмъ какъ м-ръ Кроштонъ пріискивалъ интереснѣйшій предметъ для разговора.

— Шарабанъ! Ахъ Боже мой, нѣтъ, не видалъ! — воскликнулъ церемоніймейстеръ. — Шарабанъ! Какая превосходная идея! За-мѣ-ча-тель-но!

— Какъ же это вышло? — сказалъ лордъ. — Я думалъ, что уже всѣ видѣли мой новый шаабанъ. Это, могу сказать, пъекъяснѣйшій, щегольской и самый гъаціозный экипажъ, какой когда-либо двигался на колесахъ. По бокамъ я пъиказалъ выкъясить его къясной къяской.

— И этотъ цвѣтъ придаетъ ему очаровательный видъ, — замѣтилъ высокородный м-ръ Кроштонъ. — Кузовъ на запяткахъ держится очень живописно.

— И напееди сдѣлана для кучеуа миньятюйная сидѣйка, отгоеженная желѣзными пеилами — очень, очень удобно, — прибавилъ милордъ. — Недавно я ѣздилъ на немъ въ Бъистоль, въ къясномъ сеутукѣ, и два лакея, въ къясныхъ ливъеяхъ, скакали позади на четвейть мили — чудо какъ хаашо! Къестьяне выбѣгали на доуогу цѣлыми семьями, чтобы полюбоваться и на экипажъ, и на пассажиуа. Кайтина пъевосходная!

Разсказавъ этотъ анекдотъ, милордъ засмѣялся отъ полноты душевнаго восторга, и слушатели его, повидимому, пришли въ такой же восторгъ. Затѣмъ, взявъ подъ руку своего неразлучнаго друга, милордъ Мутонгедъ удалился въ танцовальную залу.

— Прекрасный молодой человѣкъ этотъ лордъ, не правда ли? — спросилъ церемоніймейстеръ.

— Кажется, что такъ, — сухо замѣтилъ м-ръ Пикквикъ.

Когда танцы начались и всѣ необходимыя приготовленія были приведены къ концу, м-ръ Анджело Бентамъ опять подошелъ къ м-ру Пикквику и увелъ его въ игорную комнату.

Въ эту минуту, при самомъ ихъ входѣ, вдовствующая леди Снофнуфъ и всѣ другія леди весьма почтенной, вистообразной наружности, хлопотали вокругъ порожняго столика, снабженнаго всѣми принадлежностями для карточной игры. Завидѣвъ м-ра Пикквика, сопровождаемаго церемоніймейстеромъ, онѣ выразительно обмѣнялись взглядами и безмолвно согласились, что этотъ старичокъ будетъ для нихъ превосходнымъ партнеромъ.

— М-ръ Бентамъ, — сказала вдовствующая леди Снофнуфъ вкрадчивымъ тономъ, — будьте такъ добры, пріищите намъ приличнаго кавалера для этого стола.

И, говоря это, леди Снофнуфъ выразительно указала на м-ра Пикквика, который въ эту минуту смотрѣлъ въ другую сторону.

— Позвольте вамъ представить, миледи, моего достойнаго друга: м-ра Пикквика, — прекраснѣйшій джентльменъ, — ему будетъ очень пріятно, — отвѣчалъ церемоніймейстеръ. — М-ръ Пикквикъ, леди Снофнуфъ, — м-съ полковница Вогсби, — миссъ Боло.

М-ръ Пикквикъ раскланялся всѣмъ дамамъ и, находя невозможнымъ увернуться отъ ихъ вниманія, почтительно взялъ игру картъ и сѣлъ за столъ. М-ръ Пикквикъ и миссъ Боло сдѣлались партнерами противъ леди Снофнуфъ и м-съ полковницы Вогсби.

— Что тебѣ надобно, Дженни? — сказала м-съ полковница Вогсби, оборачиваясь къ одной изъ молодыхъ дѣвицъ.

— Я пришла спросить, мама, можно-ли мнѣ танцовать съ молодымъ м-ромъ Кроли? — шепнула младшая и прелестнѣйшая изъ двухъ дѣвицъ.

— Ахъ, Дженни, какъ тебѣ не стыдно, мой другъ, думать о такихъ вещахъ? — возразила нѣжная мама. — Развѣ не говорили тебѣ двадцать разъ, что y его отца всего только восемьсотъ фунтовъ годового дохода и доходъ этотъ умретъ вмѣстѣ съ нимъ? Стыдись, мой другъ. Ни подъ какимъ видомъ.

— Мама, — шепнула другая, старшая дѣвица, чопорная и жеманная, — мнѣ представили лорда Мутонгеда. Я сказала, мама, что меня, кажется, еще не ангажировали.

— И очень умно сдѣлала, мой ангелъ, — отвѣчала м-съ полковница Вогсби, прикоснувшись вѣеромъ къ плечу своей дочери. — На тебя я могу совершенно положиться. Лордъ Мутонгедъ богатъ и знатенъ. Будь съ нимъ ласкова, мой ангелъ.

Съ этими словами м-съ полковница Вогсби нѣжно поцѣловала свою старшую дочь и, сдѣлавъ еще разъ строгое замѣчаніе младшей, принялась сортировать свои карты.

Бѣдный м-ръ Пикквикъ! Никогда еще до этой поры ему не приходилось быть партнеромъ трехъ женщинъ, въ совершенствѣ постигшихъ тайну карточнаго искусства. Ихъ неумолимая строгость приводила его въ трепетъ. Если онъ дѣлалъ промахъ, миссъ Боло бросала на него сокрушительный взглядъ, исполненный страшнаго негодованія и досады; если онъ призадумывался надъ своей игрой и недоумѣвалъ, съ чего идти, леди Снофнуфь, повертываясь на своемъ стулѣ, обнаруживала энергическіе признаки нетерпѣнія и съ сожалѣніемъ посматривала на м-съ полковницу Вогсби, которая, въ свою очередь, откашливалась и безпрестанно пожимала плечами, какъ будто желая сказать, что она рѣшительно сомнѣвается въ здравомъ смыслѣ этого скучнаго и неповоротливаго старика. Потомъ, послѣ каждой игры, миссъ Боло, испуская глубокій вздохъ, спрашивала съ негодованіемъ, отчего м-ръ Пикквикъ не отвѣчалъ ей съ бубенъ, или трефъ, или пикъ, или червей, зачѣмъ онъ прозѣвалъ онеры, промигалъ туза, и почему бы ему не козырнуть съ короля. На всѣ эти и другія весьма важныя обвиненія м-ръ Пикквикъ рѣшительно не былъ въ состояніи представить благовиднаго оправданія, такъ какъ онъ въ послѣднее время почти совсѣмъ не упражнялся въ карточной игрѣ. Посторонніе зрители, вертѣвшіеся около стола, тоже приводили его въ крайнее смущеніе. Къ тому же вниманіе его было развлечено интересной бесѣдой между м-ромъ Анджело Бентамомъ и двумя дѣвицами Матинтерсъ, которыя безпрестанно увивались около церемоніймейстера, въ надеждѣ завербовать черезъ него какого-нибудь отсталаго кавалера. Всѣ эти вещи, въ связи съ безпрестаннымъ шумомъ и толкотнею отъ приходившихъ и уходившихъ особъ, произвели чрезвычайно непріятное впечатлѣніе на м-ра Пикквика, и онъ во весь вечеръ игралъ очень дурно, тѣмъ болѣе, что карты какъ нарочно шли къ нему изъ-рукъ-вонъ плохія. Когда они встали изъ-за стола въ половинѣ двѣнадцатаго, миссъ Боло, встревоженная и раздосадованная, прямо уѣхала домой, не сказавъ даже прощальнаго привѣтствія своему партнеру.

Соединившись со своими друзьями, которые, всѣ вообще и каждый порознь, объявили, что вечеръ пролетѣлъ для нихъ незамѣтно въ безпрерывныхъ удовольствіяхъ всякаго рода, м-ръ Пикквикъ отправился съ ними въ гостиницу "Бѣлаго оленя" и, выкушавъ на сонъ грядущій стаканъ крѣпкаго пунша, погрузился въ сладкій сонъ.

Глава XXXVI. Необыкновенное и совершенно непредвидѣнное бѣдствіе, обрушившееся на голову мистера Винкеля

Располагая пробыть въ городѣ Батѣ никакъ не менѣе двухъ мѣсяцевъ, м-ръ Пикквикъ счелъ необходимымъ переселиться со своими друзьями изъ гостиницы на особую квартиру, которую, послѣ многихъ хлопотъ, удалось имъ наконецъ пріискать за весьма дешевую цѣну въ верхнемъ этажѣ одного дома на Королевской улицѣ. Сюда же, вмѣстѣ съ ними, перемѣстились м-ръ и м-съ Даулеръ, согласившіеся занять двѣ лишнія комнаты, которыхъ Пикквикистамъ некуда было дѣвать.

И лишь только они переселились, м-ръ Пикквикъ началъ употреблять минеральныя воды, систематически и методически, соображаясь со всѣми правилами, предписанными комитетомъ опытныхъ врачей. Онъ выпивалъ четверть пинты передъ завтракомъ и потомъ равномѣрными шагами взбирался на вершину холма; затѣмъ онъ выпивалъ другую четверть пинты послѣ завтрака, и такими же шагами спускался къ подошвѣ холма. Послѣ каждой новой пинты, выпитой при соблюденіи этихъ гигіеническихъ условій, м-ръ Пикквикь объявлялъ выразительнымъ и торжественнымъ тономъ, что онъ чувствуетъ себя гораздо лучше, и это доставляло великое утѣшеніе его друзьямъ, хотя прежде никто изъ нихъ не слыхалъ, чтобы великій человѣкъ разстроилъ свое здоровье.

Батская зала минеральныхъ водъ великолѣпна и обширна. Ее украшаютъ коринфскія колонны, золотыя надписи, музыкальная галлерея, затѣйливые часы и статуя Неша. Передъ огромнымъ буфетомъ стоитъ мраморная ваза, изъ которой выкачиваютъ воду, и передъ вазой — многое множество желтоватыхъ стакановъ, изъ которыхъ благосклонные посѣтители съ удивительнымъ терпѣніемъ и важностью глотаютъ цѣлительную влагу. Весьма недалеко отсюда, въ уединенныхъ комнатахъ, устроены ванны, гдѣ прокаженное человѣчество съ большимъ комфортомъ обмываетъ свои физическіе недуги, услаждая въ то же время свою душу звуками превосходнаго оркестра.

Каждое утро постоянные водопійцы, и въ числѣ ихъ м-ръ Пикквикъ неизбѣжно встрѣчались въ залѣ минеральныхъ водъ, выпивали обычную четверть пинты и гуляли по предписанному правилу. Въ полуденную прогулку лордъ Мутонгедъ, высокородный м-ръ Кроштонъ, вдовствующая леди Снофлуфъ, м-съ полковница Вогсби, всѣ великіе люди и всѣ утренніе водопійцы встрѣчались опять въ общемъ великомъ собраніи. Затѣмъ они выходили или выѣзжали, или выносились въ портшезахъ и потомъ встрѣчались еще разъ. Послѣ того всѣ расходились, развозились или разносились по домамъ. Если вечеромъ былъ спектакль, они встрѣчались въ театрѣ; если балъ — на балѣ; и если не было ни спектакля, ни бала, они встрѣчались утромъ на другой день и такъ далѣе, до безконечности.

Послѣ шумнаго и веселаго дня, проведеннаго такимъ образомъ, м-ръ Пикквикъ сидѣлъ одинъ въ своей комнатѣ, съ перомъ въ рукахъ и бумагой на столѣ. Ученый мужъ записывалъ свои впечатлѣнія въ путевомъ журналѣ. Друзья его были въ своихъ спальняхъ. Когда такимъ образомъ онъ погрузился въ свои размышленія и перо его скрипѣло по бумагѣ, въ дверяхъ послышался легкій стукъ.

— Войдите! — сказалъ м-ръ Пикквикъ.

И въ комнату вошла м-съ Краддокъ, домовая хозяйка.

— Что вамъ угодно? — спросилъ м-ръ Пикквикъ.

— Прошу извинить, сэръ, — сказала м-съ Краддокъ, — дѣлая книксенъ, — я пришла спросить, не понадобится-ли вамъ чего-нибудь?

— Нѣтъ, сударыня, мнѣ ничего не нужно, — сказалъ м-ръ Пикквикъ.

— Служанка моя уже спитъ, сэръ, — сказала м-съ Краддокъ. — М-ръ Даулеръ былъ такъ добръ, что обѣщался самъ отпереть двери для м-съ Даулеръ, когда она воротится изъ гостей. Онъ ожидаетъ ее съ минуты на минуту. Поэтому я думала, сэръ, что если вамъ ничего не нужно, м-ръ Пикквикъ, то я могла бы уже лечь спать въ постель.

— Очень можете, сударыня, — отвѣчалъ м-ръ Пикквикъ.

— Спокойной вамъ ночи, сэръ, — сказала м-съ Краддокъ.

— Спокойной вамъ ночи, сударыня, — сказалъ м-ръ Пикквикъ.

— Покорно васъ благодарю, сэръ.

— Не стоитъ благодарности.

М-съ Краддокъ затворила дверь; м-ръ Пикквикъ взялся опять за свое перо.

Черезъ часъ вступленіе уже было окончено; пересмотрѣвъ послѣднюю страницу и поставивъ въ приличномъ мѣстѣ запятыя, м-ръ Пикквикъ закрылъ свой журналъ, переложивъ послѣднюю написанную страницу пропускной бумагой, вытеръ перо о фалду своего фрака и зажегъ свѣчу, чтобы идти наверхъ въ свою спальню.

Согласно принятому обыкновенію, онъ остановился передъ комнатой м-ра Даулера и постучался въ дверь, чтобы проститься съ нимъ передъ отправленіемъ на сонъ грядущій.

— А! такъ вы идете спать? — сказалъ м-ръ Даулеръ. — Какъ это жаль, что я не могу послѣдовать вашему примѣру! Прескверная ночь. Вѣтеръ сильный?

— Сильный, — сказалъ м-ръ Пикквикъ. — Доброй ночи.

— Доброй ночи.

М-ръ Пикквикъ ушелъ въ свою спальню; м-ръ Даулерь сѣлъ опять передъ каминомъ, исполняя такимъ образомъ данное обѣщаніе — ждать жену.

Ничего не можетъ быть скучнѣе и досаднѣе, какъ дожидаться кого бы то ни было, особенно, если ожидаемая особа ушла или уѣхала въ гости. Вы не можете никакими способами отстранить отъ себя мысль, что на балѣ, въ пріятномъ обществѣ, время летитъ съ удивительною быстротою, между тѣмъ какъ для васъ оно тянется съ убійственной медленностью; и чѣмъ больше вы объ этомъ думаете, тѣмъ больше исчезаетъ ваша надежда на скорое возвращеніе ожидаемой особы. Часы также начинаютъ стучать слишкомъ громко, когда вы сидите и горюете одни передъ каминомъ, и вамъ кажется, — со мной по крайней мѣрѣ это бывало, — будто къ вамъ подъ платье забралось что-то въ родѣ паутины. Сперва начинаетъ что-то щекотать ваше правое колѣно и потомъ точно такое-же ощущеніе вы испытываете въ лѣвомъ. Затѣмъ, вслѣдствіе неизвѣстныхъ причинъ, вы чувствуете какой-то странный зудъ въ обѣихъ рукахъ, и сколько бы вы ни вертѣлись въ своихъ креслахъ, зудъ безпрестанно переходитъ отъ одного члена къ другому, не исключая даже вашего носа, который вы съ нетерпѣніемъ и досадой оттираете съ отчаяннымъ упорствомъ, но безъ малѣйшаго успѣха. Съ глазами тоже некуда вамъ дѣваться, и вы поминутно, безъ всякой надобности, подстригаете свѣтильню нагорѣвшей свѣчи. Всѣ эти и другія безпокойства нервическаго свойства дѣлаютъ ваше положеніе чрезвычайно непріятнымъ.

Именно такъ думалъ м-ръ Даулеръ, когда сидѣлъ одинъ передъ каминомъ и проклиналъ отъ чистаго сердца безсовѣстныхъ людей, задержавшихъ его супругу на балѣ. Ему отнюдь не сдѣлалось легче, когда онъ припомнилъ, что вечеромъ въ тотъ день пришла ему фантазія сказать своей женѣ, что y него разболѣлась голова, и что вслѣдствіе такой уважительной причины онъ остался дома. Нѣсколько разъ, преодолѣваемый дремотой, онъ склонялся головой къ самой рѣшоткѣ камина, такъ что чуть не опалилъ волосъ. Наконецъ, во избѣжаніе такой опасности, м-ръ Даулеръ рѣшился въ передней комнатѣ прилечь на постель и настроить свой умъ на размышленіе о серьезныхъ предметахъ, отстраняющихъ возможность преждевременнаго сна.

— Вотъ ужъ ежели я разосплюсь, меня и пушкой не разбудишь, — сказалъ самъ себѣ м-ръ Даулеръ, бросаясь на постель. — Надобно держать ухо востро. Отсюда все можно слышать. Я встрепенусь при малѣйшемъ стукѣ. Да. Нечего тутъ и думать. Вотъ, напримѣръ, я прекрасно слышу голосъ ночного сторожа. Какъ онъ гудитъ! Все, однакожъ, слабѣе и слабѣе. Должно быть повернулъ за уголъ. А-аххи!

И съ этимъ восклицаніемъ м-ръ Даулеръ погрузился въ глубочайшій сонъ.

Лишь только на часахъ пробило три, на Королевской улицѣ появился портшезъ, и въ портшезѣ — м-съ Даулеръ, которую несли два носильщика, одинъ низенькій и толстый, другой — сухопарый и высокій, бранившій во всю дорогу своего товарища за то, что тотъ не умѣлъ сообщить перпендикулярнаго направленія портшезу. Ярость его увеличилась еще больше, когда на Королевской улицѣ загудѣлъ сильный и пронзительный вѣтеръ, подувшій имъ прямо въ лицо. Наконецъ, они добрались кое-какъ до подъѣзда и съ неизъяснимою радостью опустили портшезъ на землю. Низенькій носильщикъ стукнулъ два раза въ уличную дверь.

Они постояли минуты двѣ. Не было ни отвѣта, ни привѣта.

— Прислуга, должно быть, убралась на боковую, — замѣтилъ низенькій носильщикъ, отогрѣвая свои руки надъ фонаремъ мальчика, который пришелъ вмѣстѣ съ ними.

— Послать бы къ нимъ чорта съ кочергой и передавить ихъ всѣхъ! — замѣтилъ сухопарый товарищъ.

— Постучитесь еще! — вскричала м-съ Даулеръ изъ портшеза. — Стукните еще два-три раза.

Низенькій носильщикъ былъ очень радъ исполнить приказаніе этого рода. Онъ сталъ на верхнюю ступень подъѣзда и принялся выдѣлывать оглушительные двойные стуки молоткомъ, между тѣмъ какъ товарищъ его выступилъ на средину дороги и смотрѣлъ, нѣтъ-ли въ окнахъ огня.

Никто не вышелъ. Мракъ и тишина господствовали въ безпробудномъ домѣ.

— Ахъ, Боже мой! — сказала м-съ Даулеръ. — Что все это значитъ? Потрудитесь ужъ постучать еще.

— Да нѣтъ-ли тутъ колокольчика, сударыня? — спросилъ низенькій толстякъ.

— Колокольчикъ есть, — перебилъ мальчикъ съ фонаремъ, — помнится, я звонилъ намеднись.

— Отъ него осталась только рукоятка, — сказала м-съ Даулеръ. — Проволока оборвалась.

— Не мѣшало бы оборвать головы здѣшнимъ слугамъ, — проревѣлъ сухопарый носильщикъ.

— Вы ужъ сдѣлайте одолженіе, постучитесь еще, — сказала м-съ Даулеръ самымъ вѣжливымъ и ласковымъ тономъ.

Низенькій толстякъ стукнулъ еще, одинъ, два, три раза, сорокъ, пятьдесятъ, но безъ малѣйшаго успѣха. Эту же операцію, еще съ большимъ эффектомъ, повторилъ сухопарый его товарищъ, который принялся колотить молоткомъ и раскачивать дверь, какъ сумасшедшій.

Наконецъ, м-ру Винкелю приснилось, будто сидитъ онъ въ клубѣ, гдѣ Пикквикисты, занятые рѣшеніемъ какого-то труднаго и запутаннаго вопроса, расшумѣлись до такой степени, что президентъ, для возстановленія порядка, принужденъ былъ нѣсколько разъ ударить молоткомъ по столу. Затѣмъ въ смутныхъ и неясныхъ образахъ, представилось ему, будто онъ присутствуетъ на аукціонѣ, гдѣ, за неимѣніемъ покупателей, аукціонеръ постукиваетъ для собственнаго удовольствія. Потомъ, прозрѣвая умственными очами въ міръ дѣйствительныхъ явленій, м-ръ Винкель началъ исподволь сознавать возможность неугомоннаго и совершенно неумѣстнаго стучанья въ уличную дверь. Чтобъ убѣдиться въ этомъ предположеніи, онъ привсталъ на своей постели и принялся вслушиваться съ напряженнымъ вниманіемъ. Такъ прошло минуть десять или двадцать. М-ръ Винкель сосчиталъ два, три, пять, двадцать, тридцать, пятьдесятъ разъ, и напослѣдокъ получилъ несомнѣнное убѣжденіе, что кто-то стучится въ дверь.

— Ра-рап-рапъ-рапъ — рапп-раппъ-ра, ра, ра, ра, ра, рапъ! — продолжалъ неугомонный молотокъ.

М-ръ Винкель вскочилъ съ постели. Что бы такое могло быть причиной этой поздней суматохи? Онъ надѣлъ на скорую руку чулки и туфли, набросилъ на плеча халатъ, зажегъ свѣчу отъ ночника, горѣвшаго въ каминѣ, и поспѣшилъ внизъ по лѣстничнымъ ступенямъ.

— Кто-то идетъ, наконецъ, сударыня, — сказалъ низенькій толстякъ.

— Обухомъ бы его сзади! — пробормоталъ сухопарый носильщикъ.

— Кто тамъ? — вскричалъ м-ръ Винкель, распутывая цѣпь.

— Что тутъ за вопросы, чугунная башка? — отвѣчалъ сухопарый носильщикъ съ большой досадой. Онъ не сомнѣвался, что говоритъ слугѣ. — Отворяйте скорѣе.

— Пошевеливайтесь, любезный, нечего тутъ разговаривать, — прибавилъ одобрительнымъ тономъ низенькій толстякъ.

Полусонный Винкель, машинально повинуясь этой командѣ, пріотворилъ дверь и выглянулъ на улицу. Первымъ предметомъ, поразившимъ его зрѣніе, было яркое пламя отъ фонаря мальчишки. Проникнутый внезапнымъ страхомъ при мысли о пожарѣ, м-ръ Винкель торопливо отскочилъ отъ двери и, держа свѣчу надъ своей головой, безсмысленно смотрѣлъ впередъ, недоумѣвая, что такое было передъ его глазами, портшезъ или пожарная труба. Въ эту минуту сильный порывъ вѣтра задулъ его свѣчу. М-ръ Винкель почувствовалъ непреодолимое желаніе бѣжать назадъ, но увидѣлъ къ величайшему ужасу, что тотъ же вѣтеръ захлопнулъ за нимъ дверь.

— Ну, молодой человѣкъ, что вы надѣлали? — сказалъ сухопарый великанъ.

М-ръ Винкель, завидѣвъ лицо дамы въ окнѣ портшеза, поспѣшно обернулся назадъ, уцѣпился за дверную скобу изо всей своей силы и неистово принялся кричать обоимъ носильщикамъ, чтобъ они унесли портшезъ.

— Уберите его отсюда, уберите, ради Бога! — кричалъ м-ръ Винкель. — Вотъ идутъ сюда изъ другихъ домовъ… спрячьте меня въ портшезъ… спрячьте куда хотите, чортъ васъ побери!

Все это время онъ дрожалъ отъ холода и страха, и каждый разъ, какъ рука его приподнималась къ молотку, вѣтеръ распахивалъ и раздувалъ полы его халата самымъ непріятнымъ образомъ.

— Смотрите, вся Королевская улица наполняется народомъ… дамы идутъ сюда, дамы, дамы! Прикройте меня чѣмъ-нибудь. Загородите меня, — ревѣлъ м-ръ Винкель.

Носильщики хохотали изъ всей мочи, и никто не думалъ выручать изъ затрудненія молодого человѣка. Дамы съ каждой минутой подходили ближе и ближе.

М-ръ Винкель стукнулъ еще разъ съ отчаяннымъ остервенѣніемъ. Дамы уже были отъ него въ нѣсколькихъ шагахъ. Онъ бросилъ затухшую свѣчу, которую все это время держалъ надъ своей головой, и храбро впрыгнулъ въ портшезъ, гдѣ сидѣла м-съ Даулеръ.

Наконецъ, вся эта суматоха достигла до ушей м-съ Краддокъ. Украсивъ свою голову ночнымъ чепчикомъ и надѣвъ капотъ, она побѣжала въ гостиную и взглянула изъ окна въ то самое мгновеніе, когда несчастный Винкель, очертя голову, бросился въ портшезъ. Сообразивъ по своему обстоятельства ужасной сцены, происходившей передъ ея домомъ, м-съ Краддокъ подняла сильнѣйшій и плачевный крикъ, разбудила м-ра Даулера и сказала съ воплемъ и слезами, что жена его собирается бѣжать съ какимъ-то джентльменомъ.

При этой оглушительной вѣсти м-ръ Даулеръ быстро выскочилъ изъ постели какъ разсвирѣпѣлый тигръ, побѣжалъ въ гостиную и выглянулъ изъ окна въ то самое время, когда м-ръ Пикквикъ отворилъ окно въ своей собственной спальнѣ. Первымъ предметомъ, поразившимъ глаза обоихъ джентльменовъ, былъ м-ръ Винкель, сидѣвшій въ портшезѣ съ м-съ Даулеръ.

— Сторожъ! — забасилъ неистово м-ръ Даулеръ. — Остановить его — держать — вязать — запереть его, покамѣстъ я выйду. Я перерѣжу ему горло — окарнаю уши — дайте мнѣ ножъ, м-съ Краддокъ — живѣй!

И, вырвавшись изъ объятій м-ра Пикквика, который между тѣмъ успѣлъ прибѣжать изъ своей спальни, раздраженный супругъ схватилъ столовый ножъ и опрометью бросился на улицу.

Но м-ръ Винкель не дождался его. Услышавъ страшную угрозу изъ устъ неистоваго Даулера, онъ быстро выпрыгнулъ изъ портшеза, разбросалъ на дорогѣ туфли и побѣжалъ изо всей мочи, преслѣдуемый Даулеромъ и сторожемъ. Обогнувъ уголъ Королевской улицы, онъ искусно увернулся отъ своихъ преслѣдователей и побѣжалъ назадъ къ своей квартирѣ. Дверь на этотъ разъ была отворена; м-ръ Винкель захлопнулъ ее передъ носомъ Даулера, добрался до своей спальни, заперъ дверь на замокъ, заслонилъ ее шкафами и началъ укладывать необходимыя вещи, приготовляясь бѣжать съ разсвѣтомъ слѣдующаго утра.

Даулеръ, между тѣмъ, подойдя къ его спальнѣ, приставилъ глазъ къ замочной скважинѣ и грозно повторилъ свое неизмѣнное намѣреніе перерѣзать ему горло на другой день. Затѣмъ онъ удалился въ гостиную, гдѣ еще нѣсколько времени раздавался смутный гулъ разныхъ голосовъ, мужскихъ и женскихъ, и между прочимъ успокоительный голосъ м-ра Пикквика. Наконецъ, смолкло все, и утомившіеся жильцы разошлись по своимъ спальнямъ.

Очень вѣроятно, что нѣкоторымъ изъ читателей вздумается спросить: гдѣ все это время пропадалъ Уэллеръ? Мы обязаны удовлетворить ихъ любопытству въ слѣдующей главѣ.

Глава XXXVII. О томъ, какъ мистеръ Уэллеръ присутствовалъ на одномъ soirêe, куда его пригласили, и о томъ, какъ мистеръ Пикквикъ возложилъ на него весьма важное порученіе деликатнаго свойства

— M-ръ Уэллеръ, — сказала м-съ Краддокъ утромъ этого обильнаго приключеніями дня, — вотъ письмо къ вамъ.

— Полно такъ ли, сударыня? — возразилъ Самуэль. — Мнѣ неоткуда получать писемъ.

— Къ вамъ, м-ръ Уэллеръ, — отвѣчала м-съ Краддокъ.

— Странно, очень странно, — сказалъ Самуэль. — Ни одинъ изъ знакомыхъ мнѣ джентльменовъ, сколько могу припомнить, не упражняется въ писаніи писемъ. Это къ добру не поведетъ.

— Должно быть, случилось что-нибудь необыкновенное, — замѣтила м-съ Краддокъ.

— Должно быть, сударыня, иначе, я знаю, никто изъ моихъ пріятелей не вздумалъ бы утруждать меня письмомъ, — отвѣчалъ м-ръ Уэллеръ, сомнительно покачивая головою, — Отъ кого бы это! — продолжалъ онъ, разсматривая адресъ. — Старшина не умѣетъ рисовать такимъ манеромъ: онъ учился чистописанію по вывѣскамъ и трактирнымъ счетамъ. Странный почеркъ!

Говоря это, м-ръ Уэллеръ дѣлалъ то, что весьма многіе дѣлаютъ на его мѣстѣ, когда получаютъ письма отъ неизвѣстныхъ лицъ. Онъ смотрѣлъ поперемѣнно на печать, на углы конверта, на его изнанку и лицевую сторону, на сдѣланный адресъ и потомъ опять на печать. Находя, однакожъ, что изъ всего этого ровно ничего не узнаешь, онъ рѣшился, наконецъ, заглянуть во внутренность конверта.

— Золотообрѣзная бумага съ фигурами по краямъ, — замѣтилъ Самуэль, развертывая письмо. — Посмотримъ, что тугъ такое.

И м-ръ Уэллеръ, сдѣлавъ серьезную мину, прочиталъ, съ приличной разстановкой слѣдующее посланіе:

"Отборнѣйшяя компанія батскихъ служителей, свидѣтельствуя свое почтеніе м-ру Уэллеру, покорнѣйше и усерднѣйше проситъ его удостоить своимъ посѣщеніемъ ихъ дружественную суварею, состоящую изъ поваренной бараньей ноги съ приличными прибавленіями и приправами, извѣщая при этомъ, что суварея будетъ сегодня за столомъ въ половинѣ десятаго ночью — акуратъ."

Это было вложено въ другую записку слѣдующаго содержанія:

"М-ръ Джонъ Смокеръ, джентльменъ, имѣвшій удовольствіе встрѣтить м-ра Уэллера въ домѣ ихъ общаго знакомаго, м-ра Бентама, за нѣсколько дней передъ этимъ, проситъ м-ра Уэллера развернуть и прочитать приложенное при этомъ приглашеніе. Если м-ръ Уэллеръ благоизволитъ зайти къ м-ру Джону Смокеру въ девять часовъ, то м-ръ Джонъ Смокеръ будетъ имѣть удовольствіе проводить и представить м-ра Уэллера".

(Подписано) "Джонъ Смокеръ".

Адресъ былъ сдѣланъ такимъ образомъ: "Уэллеру, эсквайру, въ квартирѣ м-ра Пикквика, " и внизу конверта, на лѣвой сторонѣ, собственно для почтальона, были поставлены слова:- "отдать на кухню".

— Что бы это значило? — сказалъ Самуэль. — Никогда я не слыхалъ, что вареную баранину называютъ сувареей. Какъ же послѣ этого называется y нихъ жареная?

Но, не считая нужнымъ углубляться въ этотъ предметъ, Самуэль немедленно явился къ м-ру Пикквику и безъ труда выпросилъ y него позволеніе отлучиться на этотъ вечеръ. Съ этимъ позволеніемъ и съ ключомъ отъ уличной двери м-ръ. Уэллеръ вышелъ изъ двери за нѣсколько минутъ до назначеннаго срока и благополучно прибылъ на Королевинъ скверъ, гдѣ, прислонившись къ фонарному столбу, дожидался его м-ръ Джонъ Смокеръ, курившій сигару изъ янтарнаго черенка.

— Здравствуйте, м-ръ Уэллеръ, — сказалъ Джонъ Смокеръ, граціозно приподнимая одной рукою свою шляпу и снисходительно протягивая другую Самуэлю. — Какъ ваше здоровье, сэръ?

— Я здоровъ, сколько для васъ нужно, — отвѣчалъ Самуэль. — Какъ вы поживаете, любезный другъ?

— Ничего, такъ себѣ, перемогаюсь понемногу, — сказалъ Джонъ Смокеръ.

— Вы слишкомъ занимаетесь, сэръ, — замѣтилъ Самуэль. — Изнуряете себя работой, любезный другъ. Это не годится. Такой джентльменъ, какъ вы, долженъ беречь для всего свѣта свои силы.

— Не въ томъ штука, м-ръ Уэллеръ, — отвѣчалъ Джонъ Смокеръ. — Вино всему причиной. Въ немъ есть корень зла, м-ръ Уэллеръ, и, сказать правду, я веду развратную жизнь.

— Э, вотъ оно какъ вы! — сказалъ Самуэль. — Это нехорошо, любезный другъ.

— Соблазны, м-ръ Уэллеръ, искушенія, сэръ, можете представить, — замѣтилъ м-ръ Джонъ Смокеръ.

— Дѣло понятное, — проговорилъ Самуэль.

— Свѣтская жизнь, пучина удовольствій, все этакъ на широкую ногу, м-ръ Уэллеръ, продолжалъ Джонъ Смокеръ.

— Я думаю, голова идетъ кругомъ, — замѣтилъ Самуэль.

— Да ужъ такъ-то идетъ, что просто чуть не лопаешь, — сказалъ Джонъ Смокеръ съ глубокимъ вздохомъ.- A нельзя, м-ръ Уэллеръ, никакъ нельзя. Если судьба, такъ сказать, поставила васъ на общественную стезю, выдвинула на публичную дорогу, такъ ужъ тутъ на каждомъ шагу окружены вы такими соблазнами, о которыхъ и понятія не имѣетъ несвѣтскій человѣкъ.

— Вотъ этакъ, бывало, точь-въ-точь говаривалъ мой старый дядя, когда началъ таскаться по трактирамъ, — замѣтилъ Самуэль. — Свѣтская жизнь до того закружила ему голову, что онъ даже и умеръ отъ пьянства.

Эта параллель, проведенная между свѣтскимъ джентльменомъ и какимъ-то забулдыгой, умершимъ отъ пьянства, произвела весьма непріятное впечатлѣніе на джентльменскія чувства м-ра Джона Смокера; однакожъ онъ скрылъ свою досаду и продолжалъ обращать ласковое вниманіе на своего собесѣдника, хранившаго невозмутимое спокойствіе на своемъ лицѣ.

— Не пора-ли намъ идти, м-ръ Уэллеръ? — сказалъ м-ръ Смокеръ, взглянувъ на мѣдный хронометръ, вытащенный имъ изъ жилетнаго кармана посредствомъ чернаго снурка, на которомъ болтался мѣдный часовой ключикъ.

— Я думаю, что пора, иначе, пожалуй, они тамъ испортятъ эту суварею, — отвѣчалъ м-ръ Уэллеръ.

— Пьете-ли вы воды, м-ръ Уэллеръ? — спросилъ Смокеръ, когда они вышли на другую улицу.

— Пилъ однажды, — сказалъ Самуэль.

— Что вы о нихъ думаете, сэръ?

— По моему, нѣтъ въ нихъ никакого прока.

— А! стало-быть вы не любите киллибитный вкусъ, м-ръ Уэллеръ.

— Я не понимаю этихъ вещей, — сказалъ Саму-эль, — знаю только, что отъ нихъ сильно пахнетъ горячимъ желѣзомъ.

— Это и есть киллибитъ, — замѣтилъ м-ръ Джонъ Смокеръ снисходительнымъ тономъ знатока.

— Мудреное словцо, только чортъ-ли въ немъ, любезный другъ, когда не понимаешь его смысла? Вѣдь мы съ вами ничего не смыслимъ по химической части; стало быть, нечего объ этомъ и толковать.

И, къ великому ужасу своего товарища, м-ръ Самуэль Уэллеръ беззаботно принялся насвистывать какую-то пѣсню.

— Прошу извинить, м-ръ Уэллеръ, — сказалъ Джонъ Смокеръ, озадаченный звуками простонародной пѣсни, — не угодно-ли вамъ идти со мной подъ руку?

— Спасибо, любезный, вы очень добры, но я не имѣю никакой нужды въ чужой рукѣ,- отвѣчалъ Самуэль. — Мнѣ гораздо пріятнѣе запрятать свои руки въ карманы, если позволите.

И, сказавъ это, Самуэль засвисталъ еще громче, чѣмъ прежде.

— Сюда пожалуйте, — сказалъ Смокеръ, повернувъ въ глухой переулокъ, — мы скоро придемъ.

— Право?

— Да. Прошу васъ только не безпокоиться, м-ръ Уэллеръ, не робѣть.

— Чего?

— Вы увидите здѣсь прекраснѣйшія ливреи, продолжалъ м-ръ Джонъ Смокеръ, — и, можетъ-быть, съ перваго взгляда, нѣкоторые джентльмены будутъ смотрѣть на васъ свысока.

— Это недурно, — сказалъ Самуэль.

— Конечно, тутъ ничего нѣтъ дурного; но знаете, мало-ли что можетъ случиться, если взять въ разсчетъ, что вы здѣсь чужой человѣкъ. Сначала, можетъ быть, обойдутся съ вами довольно круто.

— Вѣдь они-же не съѣдятъ меня, я полагаю? — спросилъ Самуэль.

— О, нѣтъ, нѣтъ, какъ это можно! — отвѣчалъ скороговоркой м-ръ Джонъ Смокеръ, вытаскивая изъ своего кармана табакерку съ лисьей головой. — Погрызутъ, конечно, малую толику, то есть, скажутъ двѣ-три остроумности на вашъ счетъ; но вы заткните себѣ уши и не обращайте на лихъ никакого вниманія.

— Ну, это еще не бѣда! — сказалъ Сумуэль.

— Конечно не бѣда, — сказалъ Джонъ Смокеръ, зацѣпивъ понюшку табаку. — Я стану защищать васъ.

Говоря такимъ образомъ, они подошли къ небольшой лавкѣ зеленщика, промышлявшаго отдачею въ наемъ для вечерняго увеселенія пустыхъ комнатъ своей квартиры. М-ръ Джонъ Смокеръ отворилъ дверь и вошелъ въ сопровожденіи Самуэля, который, очутившись позади своего проводника, принялся ухмыляться втихомолку и выдѣлывать веселыя гримасы, служившія очевиднымъ доказательствомъ, что онъ находился въ самомъ завидномъ состояніи духа.

Пройдя лавку и оставивъ свои шляпы въ узенькомъ коридорѣ, они отворили дверь небольшой комнаты, и здѣсь мгновенно передъ глазами м-ра Уэллера открылась великолѣпнѣйшая сцена.

Среди комнаты, одинъ подлѣ другого, были поставлены два стола, накрытые тремя или четырьмя разноцвѣтными скатертями и устроенные такимъ образомъ, чтобъ по возможности, сколько позволяли обстоятельства, придать имъ видъ одного правильнаго цѣлаго. На скатертяхъ лежали вилки и ножи для шести или восьми персонъ. Черенки y ножей казались весьма замѣчательными по своему разнообразію: нѣкоторые были зелены, другіе красны, иные желтоваты, и такъ какъ вилки, всѣ безъ исключенія, были черны, то комбинація цвѣтовъ имѣла вообще поразительный эффектъ. Блюда, для соотвѣтствующаго числа гостей, разогрѣвались за рѣшеткой камина, и сами гости стояли, въ разныхъ позахъ, передъ тою же рѣшеткой, отогрѣвая свои члены. Коноводомъ всей этой компаніи былъ, повидимому, дюжій и толстый джентльменъ въ ярко-малиновомъ фракѣ, красныхъ панталонахъ и въ треугольной шляпѣ. Онъ стоялъ, прислонившись спиною къ камину, и по нѣкоторымъ признакамъ оказывалось, что онъ едва только пришелъ, потому что шляпа еще была на его головѣ, и въ рукахъ онъ держалъ длинную палку, которую обыкновенно употребляютъ джентльмены его профессіи когда стоятъ въ коридорѣ или y подъѣзда.

— Смокеръ, дружище, твой палецъ! — сказалъ джентльменъ въ треугольной шляпѣ.

М-ръ Смокеръ задѣлъ своимъ мизинцемъ за большой палецъ правой руки этого джентльмена и сказалъ, что онъ очень радъ видѣть его совершенно здоровымъ.

— Поди ты вотъ толкуй: всѣ наладили, что я совершенно здоровъ, — сказалъ джентльменъ въ треугольной шляпѣ.- A я вѣдь просто съ тоски пропадаю. Попробовалъ бы кто на моемъ мѣстѣ слѣдить каждый день по два часа за этой проклятой старухой, что глотаетъ кислятину въ минералахъ, такъ вѣдь оно, я вамъ скажу, выходитъ такой прескверный документъ, что не радъ я своему третному жалованью. Еще какой-нибудь мѣсяцъ, и я предчувствую, что изсохну какъ спичка.

При этомъ все собраніе расхохоталось, и одинъ джентльменъ въ желтомъ жилетѣ шепнулъ своему сосѣду въ зеленыхъ гультикахъ, что Токкель сегодня въ своей тарелкѣ.

— Кстати, — сказалъ м-ръ Токкель, — ты, Смокеръ, вѣдь еще не того…

Конецъ этой сентенціи былъ досказанъ шопотомъ на ухо м-ру Джону Смокеру.

— Ахъ, да, я и забылъ, — сказалъ м-ръ Джонъ Смокеръ. — Джентльмены, имѣю честь рекомендовать вамъ друга моего, м-ра Уэллера.

— Очень жалѣю, что заслонилъ васъ отъ камина, м-ръ Уэллеръ, — сказалъ м-ръ Токкель съ фамильярнымъ поклономъ, — надѣюсь, что вы не прозябли, Уэллеръ.

— Совсѣмъ нѣтъ, м-ръ Обжигайло, — отвѣчалъ Самуэль. — Подлѣ васъ было бы слишкомъ трудно простудиться. Если бы, примѣромъ сказать, васъ поставили въ трактирномъ заведеніи подлѣ рѣшотки, трактирщику не было бы никакой надобности покупать дрова. Вамъ не трудно нагрѣвать собою всѣ комнаты, м-ръ Обжигайло.

При этой выходкѣ, направленной, очевидно, противъ малиновой ливреи и свѣтло-красныхъ панталонъ, м-ръ Токкель вооружился величественнымъ взглядомъ на нѣсколько секундъ; но тутъ же физіономія его прояснилась, и онъ замѣтилъ съ улыбкой, что почтенный другъ м-ра Смокера остритъ недурно.

— Очень вамъ обязанъ за хорошее мнѣніе, сэръ, — отвѣчалъ Самуэль. — Надѣюсь, мы обойдемся мало-по-малу и станемъ уважать другъ друга.

На этомъ мѣстѣ разговоръ былъ прерванъ прибытіемъ двухъ джентльменовъ, изъ которыхъ одинъ былъ въ плисовой ливреѣ оранжеваго цвѣта, другой въ пурпуровомъ фракѣ и черныхъ шелковыхъ чулкахъ огромнаго размѣра. Когда они расшаркались и раскланялись со всѣми вообще и съ каждымъ порознь, м-ръ Токкель, съ общаго согласія, приказалъ подавать ужинъ.

Повинуясь этому приказанію, зеленщикъ и его жена подали на столъ горячую баранину, приправленную каперсовымъ соусомъ, рѣпой и картофелемъ. М-ръ Токкель сѣлъ на первомъ мѣстѣ въ качествѣ президента и выбралъ себѣ въ помощники джентльмена въ оранжевой ливреѣ, который занялъ свое мѣсто на противоположномъ концѣ стола. Зеленщикъ надѣлъ лайковыя перчатки и остановился за стуломъ президента.

— Гаррисъ! — сказалъ м-ръ Токкель повелительнымъ тономъ.

— Что прикажете, сэръ? — отвѣчалъ зеленщикъ.

— Надѣли-ли вы перчатки?

— Надѣлъ, сэръ.

— Подайте же мой приборъ.

— Слушаю, сэръ.

Зеленщикъ подобострастно исполнилъ приказаніе, но, подавая поварской ножъ м-ру Токкелю, онъ имѣлъ неосторожность зѣвнуть.

— Что вы подъ этимъ разумѣете, Гаррисъ? — сказалъ м-ръ Токкель величественнымъ тономъ.

— Прошу извинить, сэръ, — отвѣчалъ несчастный зеленщикъ, — это я сдѣлалъ безъ всякаго намѣренія, сэръ. Прошлую ночь я совсѣмъ не выспался, сэръ: легъ очень поздно.

— Хотите-ли знать, что я думаю о васъ, Гаррисъ? — сказалъ м-ръ Токкель съ величественною важностью. — Вы мужланъ, Гаррисъ.

— Надѣюсь, джентльмены, вы не будете обходиться со мной слишкомъ строго, — сказалъ Гаррись, дѣлая низкій поклонъ. — Я очень вамъ обязанъ, джентльмены, за ваше покровительство и за вашу милостивую рекомендацію, джентльмены; но согласитесь, джентльмены, что я дѣлаю, кажется, все для вашего удовольствія.

— Далеко не все, сэръ, — сказалъ м-ръ Токкель.

— Мы считаемъ васъ бездѣльникомъ, Гаррисъ, — замѣтилъ джентльменъ въ оранжевой ливреѣ.

— Вы мошенникъ, Гаррисъ, — прибавилъ джентльменъ въ зеленыхъ панталонахъ.

— Плутъ, превеликій плутъ, — дополнилъ джентльменъ въ пурпуровомъ фракѣ.

Бѣдный зеленщикъ раскланивался во всѣ стороны и безъ всякихъ возраженій выслушивалъ всѣ эти комплименты. Когда каждый выразилъ свое мнѣніе о зеленщикѣ, м-ръ Токкель принялся рѣзать баранью ногу и раздѣлять порціи по числу гостей.

Лишь только началось это вечернее занятіе, дверь съ шумомъ отворилась, и въ комнату влетѣлъ еще джентльменъ въ свѣтло-синемъ фракѣ, украшенномъ свинцовыми пуговицами по обѣимъ сторонамъ.

— Вотъ ужъ это непростительное нарушеніе правилъ, — сказалъ м-ръ Токкель. — Поздно, сэръ, слишкомъ поздно!

— Прошу извинить, никакъ не могъ раньше, — сказалъ свѣтло-синій джентльменъ.

Между тѣмъ, послѣ вареной баранины подали на столъ стаканы, и каждый джентльменъ заказывалъ для себя любимый напитокъ, пока еще не заперли трактира. Свѣтло-синій и оранжевый джентльмены, отличавшіеся, повидимому, особенно изящнымъ вкусомъ, приказали принести мадеры и вишневки; другіе — джина и смородиновки. М-ръ Уэллеръ, съ своей стороны, заказалъ огромную порцію холоднаго пунша изъ рома съ мушкатными орѣхами: это обстоятельство значительно возвысило его въ глазахъ почетныхъ гостей.

Начались торжественные тосты, и первый былъ предложенъ за здравіе красавицъ, при чемъ свѣтло-синій джентльменъ счелъ своей обязанностью поблагодарить компанію, какъ будто тостъ относился къ нему лично. Послѣ второго тоста, выпитаго въ честь почтеннаго президента, вышелъ изъ-за стола одинъ степенный джентльменъ въ черномъ длиннополомъ сюртукѣ и плисовомъ жилетѣ. Онъ объявилъ, что намѣренъ говорить рѣчь, и, когда президентъ возстановилъ порядокъ, рѣчь началась такимъ образомъ:

"Джентльмены! Будучи еще младшимъ членомъ между вами на этой почтенной сувареи и притомъ чувствуя нѣкоторую стѣснительность положенія, какъ я занимаю лишь кучерскую должность, я стану говорить робко и нерѣшительно. Но, съ другой стороны, господа, обязанность, или, лучше сказать, долгъ честнаго джентльмена заставляетъ меня довести до вашего свѣдѣнія одно изъ тѣхъ печальныхъ обстоятельствъ, которыя случаются въ этомъ мірѣ не то, чтобы ужъ слишкомъ часто, но и не слишкомъ рѣдко. Итакъ, да будетъ вамъ вѣдомо, джентльмены, что общій другъ нашъ м-ръ Уифферсъ (всѣ взглянули на джентльмена въ оранжевой ливреѣ), другъ нашъ Уифферсъ отказался отъ своего мѣста".

Ропотъ изумленія пробѣжалъ между всѣми слушателями. Каждый джентльменъ заглянулъ въ лицо своему сосѣду и потомъ перенесъ свой взоръ на кучера, который между тѣмъ, собравшись съ духомъ, продолжалъ:

"Вы дивуетесь, джентльмены, и это очень натурально; меня самого какъ будто бы обухомъ съѣздили въ високъ, когда разжевалъ я существенность этого мудренаго дѣла. Но зачѣмъ и почему общій другъ нашъ понесъ, такъ сказать, эту ничѣмъ невознаградимую потерю? На это, всеконечно, есть резонементъ, котораго объяснить я вамъ не въ состояніи. Пусть самъ другъ Уифферсъ разскажетъ обстоятельно, что, какъ и почему, дабы, при случаѣ, всѣ мы могли подражать его примѣру".

Всѣ единодушно одобрили это предложеніе, и м-ръ Уифферсъ приступилъ къ объясненію. Онъ сказалъ, что ему, безъ сомнѣнія, было бы весьма пріятно продолжать свою службу на мѣстѣ, отъ котораго онъ отказался. Ливрея была богатая и великолѣпная; женщины, принадлежавшія къ дому, ласковы и обходительны; занимаемая имъ должность — легка и пріятна: главнѣйшее занятіе состояло въ томъ, что м-ръ Уифферсъ долженъ былъ смотрѣть какъ можно чаще изъ окна въ корридорѣ, вмѣстѣ съ другимъ джентльменомъ, который тоже отказался отъ этого мѣста. Ему непріятно и даже, въ нѣкоторомъ случаѣ, мучительно было входить въ дальнѣйшія подробности; но такъ какъ почтенная компанія непремѣнно требовала объясненій, то м-ръ Уифферсъ, скрѣпя сердце, признался съ благородною откровенностью, что его заставляли кушать за обѣдомъ холодныя блюда.

Невозможно выразить негодованія, пробужденнаго этимъ признаніемъ въ сердцахъ всѣхъ почтенныхъ джентльменовъ. Они бѣсновались около четверти часа, подвергая строжайшему осужденію холодныя блюда.

Потомъ м-ръ Уифферсь прибавилъ, что онъ отчасти самъ виноватъ въ этомъ дѣлѣ, такъ какъ характеръ его слишкомъ снисходителенъ и уклончивъ. Такъ, однажды, по своему добродушію, онъ согласился кушать соленое масло, и потомъ, въ другомъ случаѣ, вслѣдствіе внезапной болѣзни истопника, забылся до такой степени, что принялъ на себя унизительный трудъ втащить на верхъ корзину съ углями. Признаваясь такимъ образомъ въ этихъ недостаткахъ, м-ръ Уифферсъ осмѣливался питать надежду, что все это не унизитъ его служебной репутаціи въ глазахъ почтенныхъ джентльменовъ, тѣмъ болѣе, что въ послѣднее время онъ исправился нѣкоторымъ образомъ.

Рѣчь м-ра Уифферса была принята съ оглушительнымъ восторгомъ, и президентъ немедленно предложилъ пить его здоровье. Затѣмъ самъ м-ръ Уифферсъ предложилъ тостъ въ честь м-ра Уэллера, за нравственное достоинство котораго достаточно ручались дружба и рекомендація м-ра Джона Смокера. Выпивъ два стакана пунша и одинъ мадеры, Самуэль, выстунивъ на середину комнаты, благодарилъ компанію слѣдующею рѣчью:

"За ласку, ребята, за пріятство, дружбу и компанію благодарю васъ отъ чистаго сердца. Я слышалъ давно, что вы — народъ продувной; но мнѣ не приходило и въ голову, что всѣ вы, такъ сказать, подобраны молодецъ къ молодцу. Надѣюсь, что вы никогда не ударите въ грязь лицомъ и не уроните своего достоинства на общественныхъ гуляньяхъ, гдѣ я, бывъ еще ребенкомъ, съ наслажденіемъ смотрѣлъ на всякаго ливрейнаго лакея. Мнѣ пріятно засвидѣтельствовать особенное почтеніе другу моему, Обжигайлѣ, за ту ласку, которой онъ меня удостоилъ при первомъ знакомствѣ. Что-жъ касается до этого бѣдняги, потерявшаго мѣсто, я желаю ему найти самую веселую и красивую должность, съ горячимъ супомъ и пирогами, которыхъ онъ вполнѣ заслуживаетъ, какъ джентльменъ, скрасившій своимъ краснобайствомъ всю вашу суварею". И когда Самуэль, при общихъ рукоплесканіяхъ, сѣлъ на свое мѣсто, нѣкоторые джентльмены объявили, что вечеръ ихъ конченъ.

— Это что значитъ? Неужто вы хотите сказать, что вы ужъ идете, любезный другъ? — сказалъ Самуэль м-ру Джону Смокеру.

— Надобно идти, долгъ службы, — сказалъ м-ръ Смокеръ. — Я обѣщалъ Бентаму.

— А! Очень хорошо, — сказалъ Самуэль. — Это другое дѣло, иначе, пожалуй, Бентамъ уволитъ себя отъ вашей службы.- A вы куда, Обжигайло?

— Иду и я, — сказалъ джентльменъ въ треугольной шляпѣ.

— Какъ? На чью же голову остается здѣсь эта порція пунша? — вскричалъ Самуэль. — Нѣтъ, вздоръ, ты сядешь опять, Обжигайло.

М-ръ Токкель не могъ устоять противъ такого соблазна. Онъ снялъ шляпу, поставилъ въ уголъ палку и сказалъ, что готовъ еще выцѣдить стаканчикъ для возстановленія дружбы.

Съ ними остался и свѣтло-синій джентльменъ, такъ какъ онъ былъ изъ одного дома съ м-ромъ Токкелемъ. Послѣ второго или третьяго стакана пунша Самуэль потребовалъ устрицъ изъ лавки зеленщика, и эффектъ этого угощенія оказался превосходнымъ. М-ръ Токкель, съ треугольной шляпой на головѣ и палкою въ рукахъ, принялся по разбросаннымъ раковинамъ выплясывать лягушечій танецъ подъ аккомпанементъ свѣтло-синяго джентльмена, который весьма искусно выигрывалъ тактъ на головной гребенкѣ, въ совершенствѣ замѣнившей музыкальный инструментъ. Наконецъ, когда пуншъ былъ конченъ и ночь прошла, они отправились по своимъ домамъ. Лишь только м-ръ Токкель выбрался на свѣжій воздухъ, какъ имъ овладѣло внезапное желаніе протянуться и лечь на камни тротуара. Самуэль не думалъ противорѣчить; но сберегая треугольную шляпу, которую безъ того могли бы украсть, онъ приплющилъ ее къ головѣ свѣтло-синяго джентльмена, съ величайшими усиліями продолжавшаго свой путь. М-ръ Уэллеръ прислонилъ его къ подъѣзду въ домѣ его господина, впихнулъ ему въ руки швейцарскую булаву, позвонилъ въ колокольчикъ и спокойно пошелъ къ себѣ домой.

Поутру, гораздо ранѣе обычной поры, м-ръ Пикквикъ, одѣтый, умытый и причесанный, спустился внизъ и позвонилъ въ колокольчикъ.

— Самуэль, — сказалъ м-ръ Пикквикъ, когда м-ръ Уэллеръ явился на его призывъ, — заприте дверь.

М-ръ Уэллеръ заперъ.

— Прошлой ночью, Самуэль, y насъ тутъ случилась весьма непріятная исторія, заставившая м-ра Винкеля опасаться насильственныхъ поступковъ со стороны м-ра Даулера, — сказалъ м-ръ Пикквикъ.

— Я слышалъ кое-что объ этомъ на кухнѣ отъ старухи, — отвѣчалъ Самуэль.

— И мнѣ больно сказать, Самуэль, — продолжалъ м-ръ Пикквикъ грустнымъ тономъ, при чемъ его физіономія приняла самое болѣзненное выраженіе, — мнѣ больно сказать, что, опасаясь этихъ насильственныхъ поступковъ, м-ръ Винкель убѣжалъ.

— Убѣжалъ! — воскликнулъ Самуэль.

— Оставилъ домъ сегодня на разсвѣтѣ, не переговоривъ даже со мною, — отвѣчалъ м-ръ Пикквикъ. — И мнѣ даже неизвѣстно, куда онъ убѣжалъ.

— Ему слѣдовало остаться, сэръ, и столкнуться съ нимъ лицомъ къ лицу, — замѣтилъ м-ръ Уэллеръ. — Не нужно большой силы, чтобы упрятать этого Даулера.

— Я уже давно, на основаніи нѣкоторыхъ соображеній, могъ сомнѣваться въ его храбрости и отвагѣ; но какъ бы то ни было, м-ръ Винкель убѣжалъ. Его надобно найти, Самуэль, отыскать и представить ко мнѣ.

— A если онъ не захочетъ воротиться?

— Въ такомъ случаѣ должно употребить силу

— Кто-жъ ее употребитъ?

— Вы, Самуэль.

— Очень хорошо, сэръ.

Съ этими словами м-ръ Уэллеръ вышелъ изъ комнаты, и черезъ минуту можно было слышать, какъ отворилась уличная дверь. Черезъ два часа онъ воротился и объявилъ своему господину, что джентльменъ, совершенно сходный по описанію съ м-ромъ Винкелемъ, уѣхалъ поутру въ Бристоль съ первымъ дилижансомъ.

— Самуэль, — сказалъ м-ръ Пикквикъ, взявъ его за руку, — вы малый расторопный, сметливый, безцѣнный малый. Вы поѣдете за нимъ въ Бристоль, Самуэль.

— Слушаю, сэръ.

— Лишь только вы откроете его убѣжище, немедленно напишите мнѣ, Самуэль. Если, сверхъ чаянія, онъ попробуетъ бѣжать, валите его на землю и вяжите. Даю вамъ надъ нимъ полную власть и волю, Самуэль.

— Я постараюсь быть осторожнымъ, сэръ.

— Вы скажите ему, — продолжалъ м-ръ Пикквикъ, — что я сердитъ на него, раздраженъ, взбѣшенъ и ничѣмъ не могу объяснить себѣ его самовольнаго и безразсуднаго поступка.

— Слушаю, сэръ.

— И вы думаете, что найдете его?

— Непремѣнно, если только онъ не сгинулъ съ лица земли.

— Очень хорошо. Въ такомъ случаѣ, чѣмъ скорѣе вы поѣдете, тѣмъ лучше.

Съ этими словами м-ръ Пикквикъ вручилъ вѣрному слугѣ необходимую сумму денегъ и приказалъ ему скакать въ Бристоль.

Самуэль уложилъ свои вещи въ дорожную сумку и въ минуту готовъ былъ къ отъѣзду. Сходя съ лѣстницы, онъ, однакожъ, призадумался и, воротившись назадъ, просунулъ свою голову въ дверь гостиной, гдѣ былъ его господинъ.

— Сэръ, — шепнулъ м-ръ Уэллеръ.

— Что?

— Такъ-ли я понялъ ваши наставленія, сэръ?

— Надѣюсь, что такъ.

— Я долженъ повалить его и связать, какъ вы говорили?

— Повалить и связать, — отвѣчалъ м-ръ Пикквикъ. — Дѣлайте съ нимъ все, что сочтете нужнымъ. Уполномочиваю васъ на все.

Самуэль кивнулъ головой и, притворивъ дверь, быстро побѣжалъ съ лѣстницы въ догонку за пропавшимъ джентльменомъ.

Глава XXXVIII. О томъ, какъ мистеръ Винкель не сгорѣлъ въ огнѣ и вышелъ сухъ изъ воды

Гонимый судьбою джентльменъ, сдѣлавшійся злосчастною причиною необычайнаго шума и волненія, растревожившаго всѣхъ жителей Королевской улицы, провелъ остатокъ ночи въ великомъ смущеніи и безпокойствѣ и съ первымъ проблескомъ утренней зари поспѣшилъ тайнымъ образомъ оставить мирную кровлю, подъ которой друзья его еще покоились сладкимъ сномъ. Онъ рѣшился бѣжать, куда глаза глядятъ, Невозможно достойнымъ образомъ оцѣнить, восхвалить или прославить побужденія, заставившія м-ра Винкеля обратиться къ этому истинно благородному и великодушному плану.

— Если этотъ Даулеръ, — разсуждалъ м-ръ Винкель самъ съ собою, — если этотъ Даулеръ, въ чемъ не можетъ быть ни малѣйшаго сомнѣнія, вздумаетъ привести въ исполненіе свою бѣшеную угрозу противъ моей личной безопасности, я буду поставленъ въ неизбѣжную необходимость вызвать его на дуэль. Что-жъ отсюда выйдетъ? У него есть жена, то есть женщина любящая, которая вполнѣ зависитъ отъ него. Дѣтей покамѣстъ нѣтъ еще, но будутъ, вѣроятно, и дѣти. Великій Боже! Мнѣ будетъ жизнь не въ жизнь, если я, ослѣпленный извергъ, позволю себѣ умертвить этого человѣка!

Эти прискорбныя соображенія подѣйствовали съ такою силою на гуманныя чувства молодого человѣка, что колѣни его бойко застучали одно о другое и на лицѣ его обнаружились самые возмутительные признаки внутренней тревоги. Дѣйствуя подъ вліяніемъ этихъ размышленій, онъ схватилъ дорожную сумку и, выюркнувъ потихоньку изъ своей комнаты, заперъ ненавистную уличную дверь, не производя при этомъ ни малѣйшаго шума. Выбравшись такимъ образомъ на вольный воздухъ, онъ вздохнулъ свободно, и ноги его устремились сами собою къ Королевской гостиницѣ, гдѣ уже стоялъ дилижансъ, готовый отправиться въ Бристоль. Разсудивъ весьма основательно, что Бристоль столько же удобенъ для его цѣлей, какъ и всякій другой городокъ въ англійскомъ государствѣ, м-ръ Винкель сѣлъ на имперіалъ и благополучно достигъ до мѣста своего назначенія въ урочное количество часовъ, обыкновенно употребляемыхъ двумя быстроногими конями, которые два раза въ сутки перебѣгаютъ пространство изъ Бата въ Бристоль и обратно.

Онъ остановился въ гостиницѣ "Зеленаго куста" и тотчасъ же пошелъ осматривать городъ, отлагая переписку съ м-ромъ Пикквикомъ до той поры, когда время и разсудокъ поутомятъ мало-по-малу ярость бѣшенаго Даулера. Грязь и нечистота всякаго рода были первыми предметами, поразившими вниманіе путешественника. М-ръ Винкель обозрѣлъ доки, корабельную верфь, кафедральную церковь, и направилъ свой путь въ Клифтонъ, куда указали ему дорогу. Долго бродилъ онъ по разнымъ переулкамъ и закоулкамъ и, наконецъ, взошелъ въ такую трущобу, откуда не было, казалось, никакого исхода. Чтобы выпутаться изъ затруднительнаго положенія, онъ счелъ необходимымъ зайти въ какую-нибудь лавку или магазинъ, гдѣ бы снова могли навести его на истинный путь.

Озираясь во всѣ стороны, м-ръ Винкель увидѣлъ какое-то вновь отдѣланное и расписанное жилище, которое могло занимать средину между магазиномъ и частнымъ домомъ. Красный фонарь передъ подъѣздомъ служилъ свидѣтельствомъ, что здѣсь, по всей вѣроятности, находилось жилище врача, и эта догадка вполнѣ оправдывалась огромной вывѣской надъ уличной дверью, гдѣ золотыми буквами было изображено: "Докторская аптека". Надѣясь тутъ сдѣлать необходимые разспросы, м-ръ Винкель вошелъ въ маленькую лавку, гдѣ по всѣмъ сторонамъ стояли ящики, бутылочки, стклянки, пузырьки и бутылки съ золотыми ярлыками. Не находя здѣсь никого, онъ постучалъ полкроной о прилавокъ, думая такимъ образомъ привлечь къ себѣ вниманіе доктора или его помощника, который былъ, вѣроятно, въ слѣдующей комнатѣ, гдѣ надъ дверью сіяла другая великолѣпнѣйшая надпись: "Кабинетъ доктора медицины и хирургіи".

При первомъ стукѣ м-ра Винкеля звуки, выходившіе изъ кабинета, прекратились; при второмъ — дверь отворилась, и въ аптеку вошелъ степенный молодой человѣкъ въ зеленыхъ очкахъ и съ огромной книгой подъ мышкой. Онъ остановился y прилавка и спросилъ, что доставляетъ ему удовольствіе видѣть неизвѣстнаго пришельца.

— Очень жалѣю, что я помѣшалъ вашимъ занятіямъ, сэръ, — сказалъ м-ръ Винкель, — но мнѣ хотѣлось бы знать, гдѣ найти дор…

— Ха! ха! ха! — залился ученый молодой человѣкъ, бросивъ свою огромную книгу къ потолку и поймавъ съ необыкновенною ловкостью въ ту самую минуту, когда она грозила своимъ паденіемъ раздавить въ дребезги маленькіе пузырьки на прилавкѣ. — Вотъ вамъ штука, такъ штука!

Это была дѣйствительно штука забавная и хитрая. М-ръ Винкель, изумленный необыкновеннымъ поведеніемъ доктора медицины и хирургіи, невольно попятился къ дверямъ, недоумѣвая, чѣмъ и объяснить такой странный пріемъ.

— Какъ! Стало быть, вы не знаете меня? — спросилъ докторъ медицины и хирургіи.

М-ръ Винкель пробормоталъ въ отвѣтъ, что не имѣетъ этой чести.

— Э-re, вотъ оно какъ! — продолжалъ ученый молодой человѣкъ. — Выходитъ на повѣрку, что я могу питать блистательныя надежды впереди, если видъ мой внушаетъ такое уваженіе постороннимъ лицамъ. Еще какихъ-нибудь полгода, и бристольскія старухи будутъ подъ моей командой. Ну, провались ты, старая хрычовка!

Съ этимъ комплиментомъ, относившимся къ большой книгѣ, докторъ медицины и хирургіи перекинулъ ее, съ замѣчательною ловкостью, на противуположный конецъ комнаты, и когда вслѣдъ затѣмъ онъ сорвалъ очки со своего носа, м-ръ Винкель немедленно угадалъ въ немъ Боба или Роберта Сойера, эсквайра, того самаго молодого человѣка, съ которымъ онъ недавно имѣлъ честь познакомиться въ его собственной квартирѣ, что въ Боро, на Ландъ-Стритѣ.

— И вы точно не угадали меня? — сказалъ м-ръ Бобъ Сойеръ, дружески пожимая руку м-ра Винкеля.

— Рѣшительно не угадалъ, — отвѣчалъ м-ръ Винкель.

— Это, однакожъ, довольно странно. Значитъ, вы не замѣтили моей фамиліи, — сказалъ Бобъ Сойеръ, обращая вниманіе своего пріятеля на дверь аптеки, гдѣ бѣлыми буквами по черному полю были разрисованы слова, — "Сойеръ, преемникъ знаменитаго Ноккморфа".

— Мнѣ какъ-то не пришлось взглянуть на эту надпись, — сказалъ м-ръ Винкел?

— Скажите, пожалуйста, какъ оно вышло! Если бы я зналъ, что это вы, я бы бросился со всѣхъ ногъ и заключилъ васъ въ свои объятія, — сказалъ Бобъ Сойеръ, — но мнѣ показалось сначала, что вы сборщикъ королевскихъ пошлинъ.

— Неужели! — сказалъ м-ръ Винкель.

— Честное слово, — отвѣчалъ Бобъ Сойеръ, — и я хотѣлъ было сказать, что меня нѣтъ дома и что, если вамъ угодно оставить какое-нибудь порученіе, то я охотно передамъ его самому себѣ, потому что, видите ли, этотъ джентльменъ знаетъ меня столько-же, какъ сборщики пошлинъ съ освѣщенія и мостовой. Церковный сборщикъ, повидимому, догадывается, что я за птица, и мнѣ заподлинно извѣстно, что сборщикъ водяныхъ пошлинъ хорошо меня знаетъ, потому что я имѣлъ удовольствіе выдернуть ему зубъ по прибытіи сюда. Войдите, однакожъ, м-ръ Винкель, войдите!

Болтая на этотъ ладъ, Бобъ Сойеръ втолкнулъ м-ра Винкеля въ докторскій кабинетъ, гдѣ y пылающаго камина, съ кочергой въ рукахъ, сидѣлъ не кто другой, какъ неизмѣнный другъ доктора медицины и хирургіи, м-ръ Бенжаменъ Алленъ.

— Ну, право, этого удовольствія я никакъ не ожидалъ, — сказалъ м-ръ Винкель. — У васъ тутъ, я думаю, превосходное мѣсто.

— Ничего, такъ себѣ, годится на первый разъ, — отвѣчалъ Бобъ Сойеръ. — Вскорѣ послѣ намеднишней пирушки я выдержалъ свой экзаменъ, и добрые родственники снабдили меня необходимыми потребностями для первоначальнаго обзаведенія. Я сшилъ черную пару, вооружился зелеными очками и принялъ здѣсь, по возможности, торжественный видъ, приличный ученому мудрецу.

— И y васъ тутъ, конечно, порядочная практика, — замѣтилъ м-ръ Винкель.

— Какъ же, какъ же, есть и практика, — отвѣчалъ Бобъ Сойеръ. — Если все этакъ пойдетъ впередъ, къ концу двухъ-трехъ лѣтъ можно будетъ уложить всѣ мои барыши въ маленькую рюмочку, и прикрыть ихъ листикомъ отъ крыжовника.

— Ну, вы шутите, разумѣется, — сказалъ м-ръ Винкель. — Одни эти матеріалы въ вашей аптекѣ…

— Полноте, любезный другъ, какіе тутъ матеріалы! — сказалъ Бобъ Сойеръ, — половина ящиковъ пустехоньки, a другую половину вы не отворите.

— Что за вздоръ! — сказалъ м-ръ Винкель.

— Печальная истина, почтеннѣйшій, честное слово! — отвѣчалъ Бобъ Сойеръ. — Не угодно-ли учинить повѣрку!

Сказавъ это, онъ вошелъ въ аптеку и доказалъ очевиднѣйшимъ образомъ, что большая часть ящиковъ съ вызолоченными надписями были пусты или фальшивы.

— И ужъ, коль на то пошло, я долженъ объявить вамъ по секрету, что во всей аптекѣ ничего нѣтъ кромѣ піявокъ, да и тѣ нѣсколько разъ были въ дѣлѣ.

— О, этого я никакъ бы не могъ вообразить! — воскликнулъ озадаченный м-ръ Винкель.

— Еще бы! Нужда научитъ бросать пыль въ глаза, какъ скоро надобно подняться на ноги честному джентльмену, — отвѣчалъ Бобъ Сойеръ. — Однакожъ, соловья баснями не кормятъ; не хотите ли чего перекусить, м-ръ Винкель? Послушай, Бенъ, запусти-ка руку въ этотъ шкафикъ, гдѣ стоитъ патентованная микстура для сваренія желудка.

М-ръ Бенжаменъ Алленъ улыбнулся въ знакъ готовности и вытащилъ изъ ближайшаго ящика огромную черную бутыль, до половины наполненную водкой.

— Вы, конечно, не употребляете воды? — спросилъ Бобъ Сойеръ.

— Покорно васъ благодарю, — отвѣчалъ м-ръ Винкель. — Теперь довольно рано и я хотѣлъ бы растворить этотъ напитокъ, если позволите.

— Растворяйте, сколько хотите, если совѣсть не зазритъ, — отвѣчалъ Бобъ Сойеръ, выпивая залпомъ рюмку водки. — Бенъ, подай сюда ступку.

М-ръ Бенжаменъ Алленъ вытащилъ изъ того же сокровеннаго влагалища небольшую мѣдную ступку, которая, замѣтилъ Бобъ Сойеръ, составляла для него предметъ особенной гордости, какъ сосудъ, имѣвшій ученую наружность. Здѣсь онъ, посредствомъ многочисленныхъ химическихъ операцій, вскипятилъ воду и приготовилъ отличный грогъ для своего гостя. Когда разговоръ мало-по-малу сдѣлался общимъ, въ комнату вдругъ вошелъ мальчикъ въ сѣрой ливреѣ, въ фуражкѣ съ золотой кокардой и съ небольшой корзиною подъ мышкой. М-ръ Бобъ Сойеръ привѣтствовалъ его такимъ образомъ:

— Подите-ка сюда, плутишка.

Мальчикъ повиновался.

— Зачѣмъ вы стояли, выпуча глаза, на площади?

— Нѣтъ, сэръ, я не стоялъ, — отвѣчалъ мальчикъ.

— Смотри, y меня держать ухо востро, лѣнивецъ, — сказалъ м-ръ Бобъ Сойеръ грознымъ тономъ. — Кто, думаете вы, станетъ требовать услугъ ученаго джентльмена, какъ скоро будетъ извѣстно, что его мальчикъ прыгаетъ на улицѣ черезъ веревочку или играетъ въ мраморные шарики съ другими ребятишками? Понимаете-ли вы, повѣса, въ чемъ состоятъ ваши обязанности?

— Понимаю, сэръ.

— Еще бы не понимать! Ну, разнесены лекарства?

— Разнесены.

— Куда вы отнесли порошки для ребенка?

— Въ тотъ большой домъ, гдѣ недавно были крестины.

— Хорошо. A пилюли съ ярлычкомъ: "по четыре раза въ день".

— Туда, гдѣ живетъ старый джентльменъ съ подагрою въ ногахъ.

— Очень хорошо. Затворите дверь и маршъ въ лавку.

— Эге! — сказалъ м-ръ Винкель, когда мальчикъ ушелъ въ аптеку. — Дѣла-то, стало быть, идутъ вовсе не такъ дурно, какъ вы сначала хотѣли меня увѣрить. Вы разсылаете по городу лекарства.

М-ръ Бобъ Сойеръ заглянулъ въ лавку, чтобы удостовѣриться въ отсутствіи посторонняго слушателя, и потомъ, нагибаясь къ уху м-ра Винкеля, проговорилъ:

— Онъ разноситъ ихъ наудалую, куда ни попало.

М-ръ Винкель широко открылъ свои глаза. Бобъ Сойеръ и пріятель его засмѣялись.

— Какъ же это, господа? Я тутъ ровно ничего не понимаю, — сказалъ м-ръ Винкель.

— A штука очень проста, — сказалъ Бобъ. — Видите ли, какъ все это происходитъ: мальчишка идетъ въ извѣстный домъ, звонитъ изо всей мочи y подъѣзда, выбѣгаетъ слуга, онъ отдаетъ ему пакетъ съ лекарствомъ и, не говоря ни слова, уходитъ прочь. Слуга передаетъ пакетъ въ столовую, господинъ открываетъ и читаетъ:- "Микстуру на ночь по двѣ ложки… пилюли какъ сказано… полосканье какъ обыкновенно… порошки какъ предписано. Отъ Роберта Сойера, намѣстника Ноккморфа. Приготовлено въ его собственной аптекѣ". — И такъ далѣе. Господинъ передаетъ своей женѣ; та читаетъ и передаетъ слугамъ. Пакетъ совершаетъ путешествія отъ лакейской до кухни, отъ кухни до конюшни. На другой день мальчишка приходитъ опять и говоритъ:- "Очень жалѣю… ошибся… напрасно побезпокоилъ… хлопотъ множество… лекарство было назначено въ другое мѣсто… м-ръ Сойеръ, преемникъ Ноккморфа, проситъ извинить". — Дѣло между тѣмъ сдѣлано своимъ чередомъ и въ нѣсколько дней фамилія знаменитаго доктора расходится по всему городу. Повѣрьте, любезный другъ, что эта продѣлка лучше всякихъ газетныхъ объявленій. Есть y насъ четырехъ-унцевая бутылочка, которая обѣгала половину Бристоля и еще далеко не кончила своего путешествія.

— Ахъ, Боже мой, да это въ самомъ дѣлѣ превосходная выдумка! — замѣтилъ м-ръ Винкель.

— Что-жъ дѣлать? Надо подниматься на хитрости ученымъ людямъ, — сказалъ Бобъ Сойеръ. — Бенжаменъ и я выдумали около дюжины такихъ веществъ. Такъ, напримѣръ, ламповщикъ получаетъ отъ меня восемнадцать пенсовъ въ недѣлю за то, что ночь разъ по десяти стучится бѣшенымъ образомъ въ мои ворота, привлекая вниманіе всѣхъ сосѣдей; и когда я бываю въ вокзалѣ или театрѣ, мальчишка съ величайшимъ ужасомъ на лицѣ вбѣгаетъ въ залу и вызываетъ меня къ мнимому больному. — "Съ кѣмъ-нибудь сдѣлалось дурно, — говорить толпа. — Прислали за докторомъ Сойеромъ. Боже мой, какъ занятъ этотъ молодой человѣкъ!"

Открывая такимъ образомъ эти интересныя мистеріи медицинской профессіи, м-ръ Бобъ Сойеръ и другъ его Бенъ Алленъ облокотились на спинки своихъ креселъ и закатились самымъ веселымъ и громкимъ смѣхомъ. Вслѣдъ затѣмъ разговоръ перешелъ на другой предметъ, получившій личный интересъ для самого м-ра Винкеля.

Мы уже имѣли случай намекнуть въ своемъ мѣстѣ, что м-ръ Бенжаменъ Алленъ становился особенно нѣжнымъ и даже сантиментальнымъ послѣ водки. Это, конечно, не единственный случай, и мы знавали на своемъ вѣку многихъ паціентовъ, подверженныхъ сантиментальности, вслѣдствіе употребленія сердцекрѣпительныхъ напитковъ. Въ настоящій періодъ своего существованія, м-ръ Бенжаменъ Алленъ чувствовалъ особенное предрасположеніе къ нѣжности сердечной. Уже около трехъ недѣль онъ жилъ безвыходно въ квартирѣ своего задушевнаго друга и товарища по медицинской профессіи. М-ръ Бобъ Сойеръ никогда не отличался особенно воздержной жизнью и никакъ нельзя сказать, чтобы м-ръ Бенжаменъ Алленъ владѣлъ слишкомъ крѣпкою головою. Слѣдствіемъ этихъ обстоятельствъ, соединенныхъ вмѣстѣ, было то, что м-ръ Бенжаменъ Алленъ колебался все это время между опьянѣніемъ и совершеннымъ пьянствомъ.

— Другъ мой, — сказалъ м-ръ Бенъ Алленъ, пользуясь кратковременной отлучкой м-ра Боба Сойера, который пошелъ въ аптеку ревизовать свои подержанныя піявки, — милый другъ мой, я очень несчастенъ.

М-ръ Винкель поспѣшилъ выразить свое соболѣзнованіе и полюбопытствовалъ узнать причину горести несчастнаго студента.

— Ничего, дружище, ничего, — сказалъ Бенжаменъ. — Вы вѣдь, я думаю, помните Арабеллу, Винкель, сестру мою Арабеллу, смазливую дѣвчонку, Винкель, черноглазую и краснощекую, которую вы встрѣчали прошлой зимой на хуторѣ y старика Уардля. Не знаю, обратили-ли вы на нее вниманіе: дѣвчонка замѣчательная, Винкель. Мои черты, вѣроятно, могутъ напоминать ее нѣкоторымъ образомъ.

Но м-ръ Винкель превосходно помнилъ очаровательную Арабеллу, и черты ея никогда не изглаживались изъ его души. Ему не было никакой надобности вглядываться въ лицо ея братца Бенжамена, который на самомъ дѣлѣ былъ весьма дурною и невѣрною копіею интересной дѣвицы. Преодолѣвая внутреннее волненіе, м-ръ Винкель отвѣчалъ, что онъ хорошо помнитъ молодую леди и надѣется, что она, конечно, совершенно здорова.

— Другъ нашъ Бобъ — чудесный малый, какъ вы думаете, Винкель? — сказалъ въ отвѣтъ м-ръ Бенъ Алленъ.

— Ваша правда, — сказалъ м-ръ Винкель, не предчувствуя ничего добраго отъ этого тѣснаго соединенія двухъ именъ.

— Я предназначилъ ихъ другъ для друга, — продолжалъ м-ръ Бенъ Алленъ, опрокидывая свою рюмку съ особенною выразительностью. — Они сотворены другъ для друга, ниспосланы въ этотъ міръ другъ для друга, рождены другъ для друга, Винкель. Замѣтьте, любезный другъ, особое назначеніе, предусмотрительность и прозорливость судьбы: вся разница между ними только въ пяти годахъ, и они оба празднуютъ свое рожденіе въ августѣ.

Такое обстоятельство, конечно, могло быть названо чудеснымъ во многихъ отношеніяхъ; однакожъ, м-ръ Винкель, горѣвшій нетерпѣніемъ слышать дальнѣйшія подробности, не выразилъ ни малѣйшаго удивленія. М-ръ Бенъ Алленъ выронилъ одну или двѣ слезы и сказалъ съ сокрушеніемъ сердечнымъ, что, несмотря на его почтеніе, преданность и даже благоговѣніе къ превосходнѣйшему другу, легкомысленная Арабелла, по какой-то непостижимой причинѣ, обнаруживаетъ рѣшительную антипатію къ особѣ доктора Бобъ-Сойера.

— И думать надобно, — сказалъ въ заключеніе м-ръ Бенъ Алленъ, — что тутъ завелась давнишняя любовная страстишка.

— И вы не подозрѣваете, кто долженъ быть предметомъ этой страсти? — спросилъ м-ръ Винкель съ великимъ страхомъ.

М-ръ Бенъ Алленъ схватилъ кочергу, замахалъ ею воинственнымъ образомъ надъ своей головой, поразилъ страшнѣйшимъ ударомъ воображаемый черепъ и сказалъ въ заключеніе съ энергическимъ эффектомъ, что ему только бы узнать этого человѣка и… и больше ничего.

— Я бы показалъ ему, что я о немъ думаю, — сказалъ м-ръ Бенъ Алленъ.

И кочерга опять взвилась надъ его головой съ такимъ же неистовствомъ, какъ прежде.

Все это услаждало чувства м-ра Винкеля до такой степени, что въ продолженіе нѣсколькихъ минутъ онъ не могъ проговорить ни одного слова. Собравшись, наконецъ, съ духомъ, онъ спросилъ, не въ Кентѣ-ли была теперь миссъ Алленъ.

— Нѣтъ, нѣтъ — сказалъ м-ръ Бенъ Алленъ, бросая кочергу и устремивъ на своего собесѣдника хитрый взглядъ. — Я разсчиталъ, что хуторъ старика Уардля не годится для такой взбалмошной дѣвчонки, какъ моя сестра, и поэтому, — надобно вамъ замѣтить, Винкель, что по смерти нашихъ родителей я остался единственнымъ защитникомъ и опекуномъ Арабеллы, — поэтому я переслалъ ее въ эту сторону, въ глухое, скрытное и скучное мѣстечко, подъ надзоръ старой тетки. Это, авось, вывѣтритъ глупые мысли изъ ея головенки… Ну, a если не вывѣтритъ, мы отвеземъ ее за границу и посмотримъ, что будетъ.

— Выходитъ, стало-быть, что тетка ея въ Бристолѣ? — спросилъ заикаясь м-ръ Винкель.

— Нѣтъ, нѣтъ, не въ Бристолѣ,- отвѣчалъ м-ръ Бенъ Алленъ, прищуривая однимъ глазомъ и подергивая большимъ пальцемъ черезъ свое плечо;- тамъ вонъ она… вонъ тамъ. Однакожъ, надо помалчивать насчетъ этихъ вещей. Идетъ Робертъ. Ни слова, любезный другъ, ни полслова.

Этотъ разговоръ, при всей краткости, возбудилъ въ душѣ м-ра Винкеля высшую степень безпокойства и тревоги. Давнишняя любовная страстишка врѣзалась острымъ кинжаломъ въ его сердце. Кто былъ предметомъ этой страсти? Онъ или не онъ; вотъ вопросъ. Былъ-ли y него какой-нибудь соперникъ, или прекрасная Арабелла изъ-за него самого презираетъ этого весельчака, Роберта Сойера? Онъ рѣшился увидѣть ее во что бы ни стало; но здѣсь представилось само собою чрезвычайно важное и, можетъ быть, непобѣдимое затрудненіе. Гдѣ и какъ отыскать миссъ Арабеллу? Слова ея брата: "тамъ вонъ она — вонъ тамъ", заключали въ себѣ довольно неопредѣленный смыслъ, и м-ръ Винкель недоумѣвалъ, живетъ-ли миссъ Алленъ въ трехъ миляхъ отъ Бристоля, или въ тридцати, или, можетъ быть, въ трехстахъ.

Но ему нельзя было въ настоящую минуту предаться глубокомысленному размышленію о своей любви, потому что возвращеніе. Роберта сопровождалось прибытіемъ изъ трактира огромнаго пирога съ начинкой, и м-ръ Винкель, по настоятельному требованію хозяина, долженъ былъ принять участіе въ его холостой трапезѣ. Наемная старушка, принявшая должность временной ключницы, накрыла на столъ, и когда, послѣ предварительныхъ переговоровъ, заняли ножикъ съ вилкой y матери мальчика въ сѣрой ливреѣ (потому что хозяйственные припасы м-ра Сойера были еще покамѣстъ довольно ограничены), пріятели сѣли обѣдать, при чемъ каждый изъ нихъ, для вящаго удобства, долженъ былъ потягивать шотландское пиво прямо изъ горлышка бутылки.

Послѣ обѣда м-ръ Бобъ Сойеръ приказалъ принести изъ аптеки большую мѣдную ступку и принялся собственными руками составлять пуншъ изъ рома съ лимономъ, мушкатными орѣхами и другими довольно многосложными спеціями, которыя можно было назвать не иначе, какъ по латыни. М-ръ Сойеръ, какъ холостякъ, держалъ во всемъ домѣ только одинъ стаканъ, предоставленный теперь въ распоряженіе м-ра Винкеля, какъ дорогого гостя; Бенъ Алленъ долженъ былъ употребить для себя воронку, заткнувъ напередъ пробочкой ея узкій конецъ, a м-ръ Сойеръ ограничился однимъ изъ тѣхъ хрустальныхъ сосудовъ съ кабалистическими надписями, которыми ученые химики измѣряютъ жидкіе медикаменты при составленіи рецептовъ. Когда эти предварительныя распоряженія были приведены къ концу, друзья попробовали пуншъ и нашли его превосходнымъ. Было рѣшено, что, пока м-ръ Винкель пьетъ одинъ стаканъ, Бенъ Алленъ и Бобъ Сойеръ возобновляютъ свои порціи по два раза, такъ какъ ихъ сосуды были слишкомъ малы по объему. Послѣ этого условія, дружескій пиръ между ними получилъ самый веселый характеръ.

Никто однакожъ не пѣлъ, потому что м-ръ Бобъ Сойеръ считалъ пѣніе несообразнымъ съ профессіей ученаго джентльмена; но, награждая себя за это лишеніе, они говорили и смѣялись вдоволь, такъ что, вѣроятно, ихъ можно было слышать на противоположномъ концѣ улицы. Эта шумная бесѣда значительно сократила скучные часы для служившаго y доктора мальчика, который, вмѣсто того чтобъ посвящать вечернее время своему обыкновенному занятію: писать и стирать свое имя на конторкѣ, заглядывалъ безпрестанно въ стеклянную дверь, улыбался, слушалъ и дѣлалъ изподтишка превеселыя гримасы.

Уже веселость Боба Сойера достигла степени яростнаго восторга, грусть Бена Аллена превратилась въ тоскливое расположеніе духа, и пуншъ почти весь исчезъ изъ аптекарской ступки, какъ вдругъ мальчишка вбѣжалъ въ комнату и доложилъ, что какая-то молодая женщина пришла звать доктора Сойера къ больному, жившему черезъ двѣ улицы отъ его аптеки. Это положило конецъ веселой пирушкѣ. М-ръ Бобъ Сойеръ, заставивъ повторить приглашеніе разъ двадцать, окатилъ свою голову холодною водою, чтобы придать себѣ по-возможности строгій видъ, надѣлъ зеленые очки и вышелъ со двора. Послѣ его ухода м-ръ Бенъ Алленъ впалъ въ отчаянную тоску и утратилъ всякую способность продолжать какую бы то ни было бесѣду. Не надѣясь добиться отъ него интересныхъ объясненій, м-ръ Винкель взялъ шляпу, раскланялся и ушелъ въ гостиницу "Зеленаго куста".

Душевное безпокойство и многочисленныя размышленія, пробужденныя воспоминаніями о прекрасной Арабеллѣ, были причиною того, что пуншъ, выпитый въ значительномъ количествѣ, не произвелъ обычнаго вліянія на потрясенный организмъ м-ра Винкеля. Въ буфетѣ "Зеленаго куста" онъ выпилъ содовой воды и отправился въ общую залу, взволнованный приключеніями этого дня.

Здѣсь передъ каминомъ сидѣлъ высокій джентльменъ въ сюртукѣ и ботфортахъ. Больше никого не было въ общей залѣ. Вечеръ былъ довольно холоденъ для этого времени года, и джентльменъ отодвинулъ свой стулъ отъ камина, чтобъ дать мѣсто новому пришельцу. Каково было удивленіе м-ра Винкеля, когда онъ вдругъ увидѣлъ передъ собою лицо мстительнаго и кровожаднаго Даулера!

Первымъ движеніемъ злосчастнаго пикквикиста было ухватиться за сонетку; но, къ несчастью, сонетка была за головою м-ра Даулера. Онъ торопливо отодвинулся назадъ, воображая, что стремительное движеніе молодого человѣка не предвѣщало ничего добраго.

— М-ръ Винкель, сэръ, будьте спокойны. Не бейте меня. Я не перенесу этого, не стерплю, сэръ. Какъ! Поразить меня ударомъ! Нѣтъ, сэръ, этого вамъ не удастся, — говорилъ Даулеръ, бросая на молодого человѣка такіе взоры, въ которыхъ, сверхъ чаянія, никакъ нельзя было замѣтить особенной свирѣпости.

— Что вы говорите? — пролепеталъ м-ръ Винкель.

— Да, сэръ, я знаю, что говорю, — отвѣчалъ Даулеръ, — успокойтесь, сэръ. Садитесь, м-ръ Винкель. Выслушайте меня, сэръ.

— Сэръ, — началъ м-ръ Винкель, охваченный дрожью съ головы до ногъ, — прежде чѣмъ я соглашусь сѣсть подлѣ васъ или передъ вами безъ всякаго посторонняго свидѣтеля, я долженъ напередъ выслушать ваши предварительныя объясненія. Вы, сэръ, употребили противъ меня такую угрозу… такую страшную угрозу, что… что…

М-ръ Винкель поблѣднѣлъ и остановился.

— Да, сэръ, — сказалъ Даулеръ, блѣдный почти такъ же, какъ его собесѣдникъ, — обстоятельства, согласитесь сами, были очень подозрительны. Теперь все объяснилось. Я уважаю вашу храбрость. Вы поступили благородно. Виноватъ одинъ я. Вотъ вамъ моя рука. Хватайте. Жмите.

— Однакожь, сэръ, — сказалъ м-ръ Винкель, недоумѣвая взять, или нѣтъ, руку своего соперника, который, легко можетъ статься, хотѣлъ употребить противъ него какую-нибудь хитрость, — однакожъ, сэръ, я…

— Я знаю, что вы хотите сказать, — перебилъ Даулеръ, — вы чувствуете себя оскорбленнымъ. Очень натурально. Я виноватъ. Прошу извинить меня. Будемъ друзьями. Простите меня.

Съ этими словами Даулеръ поймалъ руку м-ра Винкеля и, пожимая ее съ необыкновенной горячностью, объявилъ торжественно, что онъ считалъ его благороднѣйшимъ молодымъ человѣкомъ, какихъ только удавалось ему встрѣчать въ большомъ свѣтѣ.

— Ну теперь садитесь, м-ръ Винкель. Разсказывайте все, по порядку. Какъ вы нашли меня здѣсь? Когда выѣхали изъ Бата? Будьте откровенны. Говорите все.

— Это произошло совершенно случайнымъ образомъ, — сказалъ м-ръ Винкель, озадаченный этой интересной и необыкновенной встрѣчей.

— Неужели?

— Увѣряю васъ.

— Очень радъ, — сказалъ Даулеръ, — a я проснулся поутру, какъ обыкновенно, и совсѣмъ забылъ вчерашнюю угрозу. Мнѣ напомнили; я расхохотался. Какъ это можно? Мы будемъ друзьями, сказалъ я.

— Кому?

— М-съ Даулеръ. Ты пригрозилъ, — сказала она. — Ну, да, пригрозилъ, — сказалъ я. — Угроза была страшная, — сказала она. — Что-жъ изъ этого? — сказалъ я. — Ничего. Извинюсь. Помиримся. Гдѣ онъ?

— Кто? — спросилъ м-ръ Винкель.

— Вы, — отвѣчалъ Даулеръ, — я побѣжалъ внизъ. Васъ не нашли. Пикквикъ былъ угрюмъ. Сердито качалъ головой. Выразилъ надежду, что не будетъ произведено никакихъ насилій. Я мигомъ смекнулъ, въ чемъ дѣло. Вы сочли себя обиженнымъ и ушли, вѣроятно, за секундантомъ. За пистолетами можетъ-быть. Горячая голова, — сказалъ я, — такихъ молодцовъ люблю и уважаю.

М-ръ Винкель кашлянулъ и, понимая теперь сущность дѣла, пріосанился и принялъ серьезный видъ.

— Я оставилъ для васъ записку, — продолжалъ Даулеръ, — сказалъ, что искренно жалѣю. Такъ оно и было. Дѣла, не требующія отлагательства, вызвали меня сюда. Вы не удовлетворились этой запиской, послѣдовали за мной и потребовали словеснаго объясненія. Вы имѣли на это полное право. Прошло теперь все. Дѣла мои кончились. Завтра ѣду назадъ. Хотите вмѣстѣ.

Чѣмъ дальше подвигались всѣ эти объясненія, тѣмъ серьезнѣе и степеннѣе становилась физіономія м-ра Винкеля. Таинственное начало этой бесѣды объяснилось теперь совершенно. М-ръ Даулеръ столько же боялся дуэли, какъ м-ръ Винкель, и выходило на повѣрку, что этотъ бойкій джентльменъ былъ первостатейнымъ трусомъ. Измѣряя чувствованія м-ра Винкеля своими собственными опасеніями, онъ поспѣшилъ укрыться въ безопасное мѣсто, разсчитывая весьма благоразумно, что укротитъ со временемъ справедливый гнѣвъ раздраженнаго врага. Судьба весьма кстати привела ихъ въ одно и то же мѣсто.

Узнавъ такимъ образомъ всѣ подробности этого запутаннаго дѣла, м-ръ Винкель принялъ окончательно свирѣпый видъ и сказалъ, что онъ совершенно доволенъ; но эти слова были имъ произнесены ужаснымъ тономъ и м-ръ Даулеръ убѣдился какъ нельзя больше, что безъ этого мирнаго объясненія съ его стороны, встрѣча ихъ могла бы имѣть для него самыя страшныя послѣдствія. Великодушіе и снисходительность м-ра Винкеля выставлялись теперь съ самой выгодной стороны, и храбрые соперники, пожавъ другъ другу руки, удалились въ свои номера, обнаруживая готовность быть вѣчными друзьями.

Въ половинѣ перваго, когда м-ръ Винкель уже начиналъ вкушать сладость перваго сна, его вдругъ разбудилъ громкій стукъ въ дверь спальни. Сначала ему показалось, что это мечта, или сонное видѣніе; но когда звукъ повторился еще нѣсколько разъ сряду, м-ръ Винкель быстро привскочилъ на своей постели и спросилъ, кто тамъ, и чего ему надобно.

— Извините, сэръ, васъ спрашиваетъ какой-то молодой человѣкъ, который говоритъ, что ему надобно васъ видѣть сію же минуту, — отвѣчалъ изъ корридора голосъ трактирной служанки.

— Молодой человѣкъ! — воскликнулъ м-ръ Винкель.

— Точно такъ, сэръ, къ вашимъ услугамъ, — отвѣчалъ другой голосъ черезъ замочную щель, — и если вы не примите на себя труда отворить мнѣ дверь, очень легко можетъ статься, что ноги мои войдутъ сами собою.

Вслѣдъ затѣмъ, молодой человѣкъ далъ довольно сильный толчокъ въ нижнюю часть двери, какъ будто желая показать, что ему ничего не стоитъ привести въ исполненіе свою угрозу.

— Вы-ли это, Самуэль? — спросилъ м-ръ Винкель, оставляя свою постель.

— Лучше нельзя угадать отца родного, если нахлобучить на него шапку, — отвѣчалъ тотъ же голосъ.

Не сомнѣваясь болѣе въ личности молодого человѣка, м-ръ Винкель отворилъ дверь, и лишь только онъ сдѣлалъ это, Самуэль Уэллеръ вошелъ съ величайшею поспѣшностью, заперъ дверь и, принимая благоразумную предосторожность, положилъ ключъ, въ карманъ своего жилета. Затѣмъ, обозрѣвая м-ра Винкеля съ головы до ногъ, сказалъ:

— Какой вы затѣйникъ, сэръ, — удивительный затѣйникъ! Такихъ джентльменовъ, какъ вы, надо искать со свѣчей среди бѣлаго дня.

— Что вы подъ этимъ разумѣете, Самуэль? — спросилъ м-ръ Винкель тономъ сильнѣйшаго негодованія. — Ступайте прочь, сэръ, ступайте прочь, сэръ, ступайте сію минуту.

— Что я подъ этимъ разумѣю? — возразилъ м-ръ Уэллеръ. — Это, сэръ, мудреная задача, какъ говорилъ встарину одинъ школьникъ своему учителю, когда тотъ выдралъ его за уши. Что я подъ этимъ разумѣю? Ничего дурного.

— Отоприте дверь и оставьте эту комнату сію же минуту, — сказалъ м-ръ Винкель.

— Я оставлю эту комнату въ ту самую минуту, какъ вы сами оставите ее, сэръ, — отвѣчалъ Самуэль, стараясь говорить серьезнымъ тономъ и усаживаясь на стулъ. — Если мнѣ придется вынести васъ отсюда на спинѣ, въ такомъ случаѣ, сэръ, я выйду, конечно, прежде васъ, не больше, впрочемъ, какъ одной секундой; но позвольте выразить надежду, сэръ, что вы не доведете меня до такихъ крайностей, какъ говаривалъ встарину одинъ строгій судья, когда приводили къ нему упрямыхъ арестантовъ.

Сказавъ это, м-ръ Уэллеръ положилъ свои руки на колѣни и взглянулъ на м-ра Винкеля съ такимъ серьезнымъ выраженіемъ, изъ котораго значилось весьма ясно, что онъ не имѣлъ ни малѣйшаго намѣренія шутить.

— Очень жалѣю, сэръ, и даже соболѣзную, что никакъ не могу назвать васъ любезнымъ молодымъ человѣкомъ, — продолжалъ м-ръ Уэллеръ тономъ горькаго упрека. — Какъ вамъ не стыдно было оставить на произволъ судьбы этого почтеннѣйшаго старичка, который, смѣю сказать, заботится о васъ, какъ о собственномъ сынѣ? Вы поступили ничѣмъ не лучше Додсона, сэръ, и смѣю васъ увѣрить, что сутяга Фоггъ — истинный мудрецъ передъ вами.

Высказавъ это сужденіе, м-ръ Уэллеръ хлопнулъ себя по обоимъ колѣнямъ, скрестилъ руки на груди съ видомъ глубокаго огорченія и, облокотившись на спинку креселъ, ожидалъ, повидимому, чѣмъ и какъ оправдается передъ нимъ провинившійся пикквикистъ. М-ръ Винкель все это время стоялъ передъ нимъ босикомъ, въ халатѣ, и зубы его начинали бить довольно сильную тревогу.

— Добрый другъ мой, — сказалъ наконецъ м-ръ Винкель послѣ продолжительнаго молчанія, — добрый другъ мой, я дорого цѣню и уважаю вашу привязанность къ этому достопочтенному старцу и крайне сожалѣю, что самъ нѣкоторымъ образомъ сдѣлался причиною его безпокойства. Вашу руку, Самуэль.

— Очень хорошо, сэръ, — сказалъ Самуэль довольно суровымъ тономъ, крѣпко, однакожъ, пожимая протянутую руку: — такія чувства, конечно, дѣлаютъ вамъ честь, и я радъ, что нашелъ въ васъ джентльмена съ благороднымъ сердцемъ. Подумайте, однакожъ, что старикъ, по вашей милости, остался теперь одинъ-одинешенекъ: что ему дѣлать безъ своего вѣрнаго слуги?

— Мы объ этомъ поговоримъ послѣ, Самуэль, — сказалъ м-ръ Винкель. — Ступайте теперь спать.

— Нѣтъ, сэръ, прошу извинить: я не пойду спать.

— Какъ не пойдете?

— Такъ и не пойду, — отвѣчалъ Самуэль, выразительно качая головой. — Я дѣйствую по предписанію, сэръ.

— Значить-ли это, что вы намѣрены сію же минуту, не дожидаясь разсвѣта, возвратиться къ своему господину? — сказалъ озадаченный м-ръ Винкель.

— Пожалуй, хоть сію же минуту, если вы особенно этого желаете, — отвѣчалъ Самуэль, — но я долженъ предувѣдомить, что безъ васъ не сдѣлаю шага изъ этой комнаты. Такъ предписалъ старшина и вы можете быть увѣрены, что я въ точности исполню его волю.

— Вздоръ, любезный, вздоръ, — сказалъ м-ръ Винкель: — я долженъ остаться здѣсь денька на два или на три. Даже вы, Самуэль, останетесь со мною и постараетесь устроить для меня свиданье съ одной молодой лэди… съ миссъ Алленъ, Самуэль; вы, вѣроятно, помните ее. Я непремѣнно долженъ увидѣться съ нею передъ отъѣздомъ изъ Бристоля.

Но въ отвѣтъ на каждое изъ этихъ положеній, Самуэль съ великою твердостью качалъ головою и энергически возражалъ: — этому не бывать, не бывать!

Какъ бы то ни было, однакожъ, послѣ убѣдительныхъ аргументовъ со стороны м-ра Винкеля, разсказавшаго между прочимъ подробности всей сцены между нимъ и Даулеромъ, м-ръ Уэллеръ началъ колебаться и, наконецъ, послѣ взаимныхъ возраженій и уступокъ, состоялся между ними слѣдующій договоръ:

Статья первая. Самуэль уйдетъ къ себѣ въ комнату и оставитъ м-ра Винкеля въ его спальнѣ.

Статья вторая. Самуэль запретъ спальню м-ра Винкеля и ключъ отъ нея возьметъ къ себѣ въ карманъ, съ тѣмъ, однакожъ, что, въ случаѣ пожара или другой какой-нибудь непредвидѣнной тревоги, онъ, Самуэль Уэллеръ, обязывается немедленно отпереть дверь.

Статья третья. Поутру, съ общаго согласія, будетъ написано и отправлено черезъ Даулера письмо къ м-ру Пикквику съ покорнѣйшей просьбой о дозволеніи, вслѣдствіе изложенныхъ причинъ, остаться въ Бристолѣ м-ру Винкелю и Самуэлю, Если отвѣтъ м-ра Пикквика, который безъ сомнѣнія получится въ тотъ же день съ вечернимъ дилижансомъ, будетъ благопріятенъ, обѣ стороны останутся въ Бристолѣ и примутся за свои дѣла; въ противномъ же случаѣ, м-ръ Винкель и Самуэль немедленно уѣдутъ въ Батъ.

Статья четвертая и послѣдняя. М-ръ Винкель даетъ клятвенное обѣщаніе, что, въ продолженіе отсутствія Самуэля, онъ не выпрыгнеть изъ окна, не вылѣзетъ въ трубу и не станетъ употреблять никакихъ другихъ средствъ къ преступному побѣгу.

Заключивъ и подтвердивъ всѣ эти условія, Самуэль заперъ дверь и ушелъ.

Сойдя съ лѣстницы онъ призадумался и вынулъ ключъ изъ кармана.

— Вѣдь слѣдовало повалить его и связать… Забылъ, совсѣмъ забылъ — сказалъ Самуэль, дѣлая поворотъ назадъ. — Предписанія старшины были точны и ясны на этотъ счетъ. Дуракъ я, право дуракъ. Ну, да такъ и быть, — заключилъ Самуэль съ прояснившимся лицомъ, — завтра, авось, можно будетъ исправить эту ошибку.

Утѣшенный и совершенно успокоенный этимъ размышленіемъ, м-ръ Уэллеръ опять положилъ ключъ къ себѣ въ карманъ и, дойдя до своей комнаты, скоро погрузился въ глубокій сонъ, столь для него необходимый послѣ сорока тревожныхъ часовъ, проведенныхъ безъ сна.

Глава XXXIX Мистеръ Самуэль Уэллеръ, снабженный новой инструкціей, выступаетъ на поприще любовныхъ приключеній

Поутру, на другой день, м-ръ Самуэль Уэллеръ явился въ комнату заключеннаго Винкеля и рѣшилъ не спускать съ него глазъ ни на минуту до той поры, пока не будутъ получены новыя предписанія отъ старшины. Несмотря на тягостность такого бдительнаго надзора, м-ръ Винкель, скрѣпя сердце, подчинился безпрекословно самоуправству Самуэля, изъ опасенія насильственныхъ поступковъ съ его стороны. Возможности такихъ поступковъ не отрицалъ и самъ м-ръ Уэллеръ, намекавшій уже нѣсколько разъ, что онъ, дѣйствуя снисходительно, нарушаетъ нѣкоторымъ образомъ строгія повелѣнія достопочтеннаго старца. Нѣтъ ни малѣйшаго сомнѣнія въ томъ, что Самуэль, наскучивъ безполезнымъ ожиданіемъ, связалъ бы м-ра Винкеля по рукамъ и по ногамъ, для отправленія его въ Батъ, еслибъ м-ръ Пикквикъ не предупредилъ такого поступка своимъ благосклоннымъ вниманіемъ на письмо, которое доставилъ ему Даулеръ.

Слѣдуя теперь, какъ и всегда, благороднымъ порывамъ своего сердца, м-ръ Пикквикъ, прочитавъ письмо, отправился немедленно въ Бристоль и въ восемь часовъ вечера явился въ гостиницу "Зеленаго куста". Увидѣвъ Самуэля, почтенный старецъ поблагодарилъ его за ревностную службу и сказалъ съ улыбкой на устахъ, что съ его пріѣздомъ оканчивается арестъ м-ра Винкеля.

— Я вотъ, какъ видите, пріѣхалъ самъ, — сказалъ великодушный старецъ, обращаясь къ м-ру Винкелю, между тѣмъ какъ Самуэлъ снималъ съ него дорожную шинель и шаль. — Вы спрашивали моего согласія въ такомъ дѣлѣ, которое неизбѣжно требуетъ моего личнаго присутствія. Я долженъ напередъ узнать, точно-ли побужденія ваши въ отношеніи къ этой молодой дѣвицѣ благородны и честны.

— Какъ можете вы сомнѣваться въ этомъ, почтенный мой другъ? — отвѣчалъ м-ръ Винкель съ величайшею энергіею.

— Вспомните, сэръ, — продолжалъ м-ръ Пикквикъ, бросая на своего ученика лучезарные взоры, — вспомните, что первый разъ мы встрѣтили эту дѣвицу въ гостепріимномъ домѣ нашего незабвеннаго и несравненнаго друга. Было бы низко и даже преступно съ вашей стороны играть ея чувствами и сердечною привязанностью: этого я не позволю, сэръ, никакъ не позволю.

— Мои намѣренія вполнѣ благородны и честны, — съ жаромъ возразилъ м-ръ Винкель. — Я долго размышлялъ объ этомъ предметѣ и вѣрю искренно, что счастье мое зависитъ отъ соединенія съ этой особой.

— Вотъ это, я думаю, и значитъ поступать по кавалерски, когда зазноба западаетъ въ молодецкое сердце, — перебилъ м-ръ Уэллеръ съ пріятной улыбкой.

М-ръ Пикквикъ сердито взглянулъ на своего слугу и сказалъ, что никакъ не слѣдуетъ шутить надъ однимъ изъ лучшихъ чувствъ человѣческой природы. На это Самуэль отвѣчалъ:

— Прошу извинить, сэръ, но лучшихъ чувствъ такъ много въ вашей джентльменской груди, что никакъ даже не разберешь, надъ которымъ изъ нихъ, при случаѣ, позволяется пошутить.

Затѣмъ м-ръ Винкель разсказалъ подробно, какія свѣдѣнія удалось ему получить отъ м-ра Бена Аллена относительно его сестры, прекрасной Арабеллы, и объяснилъ, что единственное его намѣреніе состоитъ на первый разъ лишь въ томъ, чтобъ добиться свиданія съ этой молодой особой. Изъ нѣкоторыхъ намековъ Бена Аллена можно было вывести вѣроятное заключеніе, что сестра его живетъ въ какомъ-то бристольскомъ предмѣстьи, быть можетъ, около городскихъ луговъ; и въ этомъ заключался весь запасъ свѣдѣній, на основаніи которыхъ можно было приблизительно опредѣлить мѣсто жительства Арабеллы.

Было рѣшено, что съ этой, весьма ненадежной нитью м-ръ Уэллеръ отправится на другой день дѣлать необходимыя открытія, между тѣмъ какъ м-ръ Пикквикъ и м-ръ Винкель будутъ бродить по городу и зайдутъ, какъ будто мимоходомъ, въ квартиру Боба Сойера, гдѣ, легко можетъ статься, они могутъ напасть на слѣдъ отыскиваемой красавицы.

Дѣйствуя по этому плану, Самуэль Уэллеръ весьма рано поутру отправился на поиски, нисколько не озадаченный трудностью возложеннаго на него порученія. Долго ходилъ онъ изъ улицы въ улицу, изъ одного переулка въ другой, не встрѣчая никого и ничего, что могло бы въ нѣкоторой степени выяснить запутанный для него вопросъ. Часто вступалъ онъ въ разговоръ съ кучерами, прогуливавшими по дорогамъ своихъ лошадей, и съ няньками, гулявшими съ дѣтьми на лугу; но изъ всѣхъ разспросовъ, сдѣланныхъ кучерамъ и нянькамъ, никакъ нельзя было составить положительнаго заключенія, имѣвшаго какое-нибудь отношеніе къ главнѣйшей цѣли. Оказалось, что молодыя леди, готовыя выйти замужъ, отнюдь не были рѣдкостью въ городѣ Бристолѣ, и большая часть ихъ, по увѣренію служанокъ, ужъ питали глубокую привязанность къ нѣжнымъ друзьямъ сердца; но, къ несчастью, ни одна изъ этихъ леди не называлась Арабеллой Алленъ, и Самуэль, послѣ всѣхъ своихъ изслѣдованій, еще не подвинулся ни на шагъ впередъ на поприщѣ романтическихъ похожденій.

Переходя съ мѣста на мѣсто въ окрестныхъ захолустьяхъ, Самуэль очутился наконецъ въ одномъ изъ главныхъ предмѣстій, гдѣ, по разнымъ направленіямъ, были разбросаны красивенькія дачи, окруженныя палисадниками и садами. Долго онъ смотрѣлъ и любовался на эти загородныя жилища и, продолжая свой путь, забрелъ въ узенькій и длинный переулокъ, замыкавшійся конюшней съ противуположнаго конца. Предъ воротами этой конюшни стоялъ, въ домашнемъ кафтанѣ и съ заступомъ въ рукахъ, долговязый и тощій кучеръ; стоялъ онъ и въ раздумьи смотрѣлъ на маленькую тачку, соображая, по всей вѣроятности, что предстоитъ для него тяжелая работа. Здѣсь, совершенно кстати, мы можемъ замѣтить, что намъ еще ни разу не приходилось видѣть грума, который бы въ свободные часы не становился, въ извѣстной степени, жертвой этого страннаго обольщенія своихъ чувствъ.

Самуэль, уже утомленный продолжительною ходьбой, рѣшился присѣсть на большомъ камнѣ, лежавшемъ прямо противъ тачки, и вступить въ разговоръ съ угрюмымъ кучеромъ, погруженнымъ въ праздное и тяжелое раздумье. Надвинувъ шляпу на бекрень и сдѣлавъ нѣсколько шаговъ, онъ сѣлъ съ беззаботнымъ видомъ и началъ бесѣду такимъ образомъ:

— Съ добрымъ утромъ, товарищъ.

— A кто-жъ вамъ сказалъ, что теперь утро? — сказалъ кучеръ, бросивъ угрюмый взглядъ на Самуэля.

— Ну, съ добрымъ вечеромъ, разница небольшая, любезный, — сказалъ Самуэль. — Какъ ваше здоровье?

— Мое здоровье ничуть не лучше и не хуже оттого, что я увидѣлъ вашу образину, — отвѣчалъ суровый грумъ.

— Это однакожъ странно, любезный другъ. — Мнѣ показалось, что вы просто помѣшались отъ радости, когда взглянули на меня. Вѣдь вотъ подумаешь, какъ можно ошибиться!

Суровый грумъ сдѣлался еще суровѣе, но это нисколько не смутило Самуэля. Подумавъ немного, онъ спросилъ:

— Вѣдь вашъ хозяинъ, если не ошибаюсь, м-ръ Уокеръ?

— Нѣтъ, — сказалъ грумъ.

— Ну, такъ стало быть, Браунъ?

— И не Браунъ.

— Ахъ, да, Вильсонъ!

— И не Вильсонъ.

— Въ такомъ случаѣ надобно допустить, что онъ еще не имѣетъ чести быть со мной знакомымъ, — сказалъ Самуэль.- A сначала мнѣ казалось, что мы стоимъ съ нимъ на короткой ногѣ. — Пожалуйста не безпокойтесь, любезный, дѣлайте свое дѣло, — продолжалъ Самуэль, когда грумъ покатилъ тачку, и приготовился запирать ворота. — Нечего тутъ стоять изъ учтивости ко мнѣ. Я извиняю васъ.

— Я бы радъ сорвать вамъ башку за полкроны, — сказалъ грумъ, запирая ворота.

— Тутъ не будетъ никакихъ выгодъ, милый другъ, — отвѣчалъ Самуэль. — Вы можете потребовать свое пожизненное жалованье за мою голову, и это будетъ еще слишкомъ дешево. Кланяйтесь отъ меня своимъ господамъ. Скажите, чтобы не безпокоились и не ожидали меня къ обѣду: кушанья простынутъ, прежде чѣмъ я приду.

Въ отвѣтъ на это, грумъ проворчалъ какую-то угрозу и сердито хлопнулъ воротами, не обращая вниманія на усердную просьбу Самуэля, чтобы тотъ на прощаньи, въ знакъ памяти, одолжилъ ему клочекъ своихъ волосъ.

Самуэль продолжалъ сидѣть на большомъ камнѣ, размышляя о томъ, что ему дѣлать. Ужъ онъ составилъ планъ обходить всѣ дома въ Бристолѣ и окрестностяхъ его миль на пять, разспрашивая всюду о прекрасной Арабеллѣ, какъ вдругъ непредвидѣнный случай избавилъ его отъ этихъ хлопотъ, которыя, быть можетъ, безъ всякаго успѣха могли продолжаться нѣсколько мѣсяцевъ сряду.

На переулокъ, гдѣ онъ сидѣлъ, выходили три или четыре садовыя калитки, принадлежавшія разнымъ дачамъ, которыя были отдѣлены одна отъ другой только садами. Домовъ съ ихъ угодьями почти вовсе не было видно, такъ какъ сады были обширны, длинны и обсажены высокими деревьями. Самуэль сидѣлъ и смотрѣлъ на мусоръ передъ ближайшей калиткой, вдумываясь въ свое затруднительное положеніе, и производя умственныя вычисленія, по скольку домовъ придется ему обходить каждый день. Черезъ нѣсколько минутъ калитка отворилась и выпустила изъ сада служанку, вышедшую въ переулокъ выбивать ковры.

Занятый своими соображеніями, Самуэль, поднявъ голову, ограничилъ бы, по всей вѣроятности, свои наблюденія только тѣмъ, что молодая дѣвушка была довольно красива и чистенько одѣта; но проникнутый врожденнымъ чувствомъ деликатности, онъ замѣтилъ вмѣстѣ съ тѣмъ, что ей предстоитъ довольно трудная работа, — такъ какъ ковры слишкомъ тяжелы, — которая очевидно превышаетъ ея силы. Какъ любезный и ловкій джентльменъ, м-ръ Уэллеръ, лишь только замѣтилъ это обстоятельство, поспѣшно всталъ съ большого камня и подошелъ къ молодой особѣ.

— Сударыня, — сказалъ Самуэль, раскланиваясь по джентльменски, — вы надорвете себя, душенька, и совсѣмъ испортите свое платье, если станете одна выколачивать эти ковры. Позвольте мнѣ помочь вамъ.

Молодая леди, сначала повидимому не замѣтившая присутствія посторонняго джентльмена, обернулась при этихъ словахъ вѣроятно для того, чтобы уклониться отъ неумѣстнаго предложенія; но вдругъ, вмѣсто словъ, она отпрянула назадъ, и изъ груди ея вырвался невольный вздохъ. Самуэль оторопѣлъ. Въ лицѣ хорошенькой дѣвушки, отпрянувшей назадъ, онъ увидѣлъ свою милую Мери, бывшую горничную въ домѣ м-ра Нупкинса, ипсвичскаго мэра.

— Ахъ, вы-ли это, Мери? — воскликнулъ м-ръ Уэллеръ.

— Ахъ, какъ вы испугали меня, м-ръ Уэллеръ! — воскликнула Мери.

Самуэль не произнесъ словеснаго отвѣта на эту жалобу, и мы не знаемъ заподлинно, въ чемъ именно состоялъ его отвѣтъ. Извѣстно только, что послѣ кратковременной паузы Мери сказала: — "ахъ, перестаньте, м-ръ Уэллеръ, перестаньте!" — и вслѣдъ затѣмъ шляпа свалилась съ головы Самуэля. Изъ этихъ двухъ признаковъ, сличенныхъ и разсмотрѣнныхъ критически, мы вправѣ вывести заключеніе, что молодые люди обмѣнялись поцѣлуемъ, однимъ или двумя.

— Какими судьбами ты пришелъ сюда? — спросила Мери, когда разговоръ ихъ возобновился послѣ этого перерыва.

— Очень просто, моя милая: мнѣ захотѣлось тебя видѣть вотъ я и пришелъ, — сказалъ м-ръ Уэллеръ, позволяя себѣ эту маленькую ложь для вящаго эффекта.

— Какъ же ты узналъ, что я здѣсь? — спросила Мери. — Кто тебѣ сказалъ, что я перемѣнила мѣсто въ Ипсвичѣ, и что новые мои господа уѣхали сюда. Кто бы могъ вамъ сказать это, м-ръ Уэллеръ?

— Ну, да это головоломная задача, — отвѣчалъ Самуэль, бросая хитрый взглядъ. — Кто бы, въ самомъ дѣлѣ, мотъ сказать мнѣ объ этомъ?

— Надѣюсь, не м-ръ Моззль: вѣдь не онъ? — спросила Мери.

— Разумѣется, не онъ, — отвѣчалъ Самуэль, торжественно кивнувъ головой, — не онъ.

— Стало быть, это кухарка, — сказала Мери. — Больше некому.

— Кому же больше? Разумѣется кухарка, — подтвердилъ Самуэль.

— Вотъ ужъ этого я никакъ не ожидала! — воскликнула Мери.

— Не ожидалъ и я, — сказалъ Самуэль. — Однакожъ вотъ еще что, моя милая… — при этомъ обращеніе Самуэля сдѣлалось необыкновенно нѣжнымъ, — есть y меня подъ рукой довольно важная статья, о которой не мѣшаетъ намъ потолковать. Въ этомъ городѣ теперь одинъ изъ друзей моего старшины… м-ръ Винкель: вѣдь ты помнишь его?

— Не тотъ ли, что былъ тогда въ зеленомъ фракѣ?

— Тотъ самый.

— Ну, помню. Какъ не помнить! — сказала Мери. — Зачѣмъ онъ здѣсь?

— По дѣламъ, мой ангелъ, — отвѣчалъ Самуэль. — Надобно тебѣ замѣтить, что онъ влюбленъ безумнѣйшимъ образомъ, такъ что чуть не пропадаетъ съ тоски.

— Бѣдненькій! — воскликнула Мери.

— Ужъ такой-то бѣдненькій, что просто изъ рукъ вонъ. Горю еще можно бы помочь, еслибъ удалось намъ отыскать молодую леди…

И здѣсь Самуэль, дѣлая довольно частыя отступленія относительно личной красоты миссъ Мери, представилъ подробный отчетъ о настоящемъ положеніи м-ра Винкеля.

— Что-жъ вы тутъ будете дѣлать? — спросила Мери.

— Въ томъ-то и штука, что нечего тутъ дѣлать, отвѣчалъ Самуэль, — я вотъ брожу цѣлый день, какъ вѣчный жидъ… слыхала ты о вѣчномъ жидѣ, Мери?

— Нѣтъ, не слыхала.

— Ну такъ нечего о немъ и распространяться; дѣло въ томъ только, мой ангелъ, что я вотъ ищу вездѣ и никакъ не найду такъ называемую миссъ Арабеллу Алленъ.

— Миссъ — какую? — спросила Мери съ великимъ изумленіемъ.

— Миссъ Арабеллу Алленъ, — повторилъ Самуэль.

— Ахъ, Боже мой! — вскричала Мери, указывая на дверь конюшни, которую только-что заперъ суровый грумъ, говорившій съ м-ромъ Уэллеромъ. — Вѣдь она живетъ подлѣ насъ, вотъ на этой самой дачѣ. Недѣль шесть прошло, какъ она пріѣхала сюда съ своей теткой. Я недавно познакомилась съ ея горничной, и она разсказала мнѣ все, что знаетъ о своей госпожѣ.

— И она живетъ подлѣ васъ?

— Подлѣ насъ, — повторила Мери.

М-ръ Уэллеръ былъ такъ глубоко обрадованъ этой вѣстью, что даже счелъ необходимымъ броситься въ объятія своей прекрасной собесѣдницы и поцѣловать ее нѣсколько разъ сряду. Прошло нѣсколько минутъ, прежде чѣмъ онъ былъ въ состояніи возобновить прерванный разговоръ.

— Ну, — сказалъ онъ наконецъ — если теперь мы не увидимъ, какъ будутъ драться пѣтухи, значитъ, не увидимъ никогда, какъ сказалъ однажды лордъ-меръ, когда государственный секретарь предложилъ за обѣдомъ пить здоровье его супруги.

— На этой дачѣ, вотъ исторія! Стало быть, я могу передать ей порученіе, которое цѣлый день ношу съ собой?

— Нѣтъ, сейчасъ этого сдѣлать нельзя, — сказала Мери. — Она выходитъ въ садъ только по вечерамъ, и то лишь на нѣсколько минутъ. Во всякое другое время она гуляетъ съ теткой.

М-ръ Уэллеръ призадумался, и въ головѣ его, черезъ нѣсколько минутъ, созрѣлъ слѣдующій планъ: онъ придетъ въ сумерки, въ тотъ самый часъ, когда Арабелла гуляетъ по саду. Миссь Мери отворить для него калитку своей дачи. Онъ перелѣзетъ черезъ заборъ на сосѣднюю дачу и спрячется до времени въ густой кустарникъ; потомъ, улучивъ удобное мгновеніе, передастъ свое порученіе и устроитъ для м-ра Винкеля свиданіе на будущій вечеръ въ тотъ же самый часъ. Разсмотрѣвъ на скорую руку всѣ подробности этого плана, онъ принялся помогать Мери въ ея занятіи относительно выколачиванія ковровъ.

Это однакожъ совсѣмъ не такое невинное занятіе, какъ можно было бы подумать съ перваго взгляда. Вытряхивать ковры еще ничего, но складывать ихъ — дѣло весьма опасное. Пока продолжается процессъ вытряхиванья, обѣ стороны обязаны стоять на значительномъ разстояніи другъ отъ друга, и эта операція совершенно невинна сама по себѣ; но когда нужно складывать вычищенные ковры, разстояніе между трудящимися особами постепенно сокращается, сперва на половину первоначальной длины, потомъ на четверть, потомъ на восьмую долю, потомъ на шестнадцатую, и даже на тридцать вторую, если коверъ слишкомъ длиненъ. Мы не умѣемъ опредѣлить съ математическою точностью, сколько штукъ было сложено по этому образцу, но доподлинно извѣстно, что Самуэль безпрестанно цѣловалъ свою прекрасную сотрудницу.

М-ръ Уэллеръ угостилъ себя умѣреннымъ обѣдомъ въ ближайшей тавернѣ, и потомъ, когда начало смеркаться, воротился опять въ глухой переулокъ. Мери поспѣшила отворить для него садовую калитку, и сообщила ему необходимыя наставленія. Самуэль перелѣзъ черезъ заборъ и запрятался въ кустарникъ, гдѣ долженъ былъ дожидаться прибытія миссъ Арабеллы.

Долго дожидался онъ съ величайшимъ нетерпѣніемъ, и уже начиналъ думать, что похожденія его пропали даромъ, какъ вдругъ невдалекѣ послышались легкіе шаги, и вслѣдъ затѣмъ онъ увидѣлъ миссъ Арабеллу. Молодая дѣвушка шла задумчиво, поникнувъ своей маленькой головкой. По мѣрѣ приближенія ея къ кустарнику, Самуэль, желая деликатнымъ образомъ предварить о своемъ присутствіи, началъ производить разнообразные звуки, свойственные особамъ, которыя съ младенческихъ лѣтъ страдаютъ воспаленіемъ въ горлѣ, крупомъ или коклюшемъ.

Молодая дѣвушка бросила безпокойный взглядъ на мѣсто, откуда происходили страшные звуки, и безпокойство ея отнюдь не уменьшилось, когда она увидѣла въ кустахъ молодого человѣка, производившаго весьма странныя движенія, какъ будто онъ быль свирѣпый злоумышленникъ, подававшій условные знаки своимъ товарищамъ. Охваченная лихорадочною дрожью, миссъ Арабелла, нѣтъ сомнѣнія, побѣжала бы назадъ и встревожила весь домъ, еслибъ страхъ не приковалъ ее къ мѣсту. Къ счастью, подлѣ нея стояла скамейка, и молодая дѣвушка въ изнеможеніи упала на нее.

— Кажется, ей дурно, — разсуждалъ Самуэль самъ съ собою. — Какая, подумаешь, охота этимъ молодымъ дѣвицамъ падать въ обморокъ, когда изъ этого не выйдетъ ровно никакой пользы! Эй вы, миссъ — какъ бишь васъ? — миссъ Винкель?

Волшебное-ли имя м-ра Винкеля, свѣжесть-ли вечерняго воздуха, смутное-ли воспоминаніе голоса м-ра Уэллера, или другія причины оживили Арабеллу, мы не знаемъ, только она приподняла голову и спросила слабымъ голосомъ:

— Кто здѣсь? Чего вамъ надобно?

— Это я, сударыня, не изволите безпокоиться, — сказалъ Самуэль, быстро выходя изъ за кустовъ. — Это только я, миссъ.

— Камердинеръ м-ра Пикквика?

— Точно такъ, миссъ. Честь имѣю доложить, что м-ръ Винкель помѣшался отъ любви къ вамъ. Онъ въ отчаяніи, миссъ!

— Ахъ, Боже мой! — воскликнула Арабелла, вставая со скамейки и подходя ближе къ садовой стѣнѣ.

— Бѣда, сударыня, да и только, — продолжалъ Самуэль. — Мы ужъ думали вчера вечеромъ отправить его въ сумасшедшій домъ и посадить за желѣзную рѣшетку.

— Неужели!

— Я вамъ говорю. Онъ блажилъ цѣлый день, и грозилъ утопиться или застрѣлиться, если вы не доставите ему случая увидѣться съ вами, миссъ.

— О, нѣтъ, нѣтъ, м-ръ Уэллеръ! — воскликнула Арабелла, всплеснувъ руками.

— Я передаю вамъ, сударыня, то, что слышалъ собственными ушами, — продолжалъ Самуэль равнодушнымъ тономъ. — мое дѣло тутъ сторона. Знаю только, что м-ръ Винкель умѣетъ держать свое слово, и я увѣренъ, миссъ, что дня черезъ два его не будетъ на свѣтѣ. Это бы еще ничего; пускай себѣ пропадаетъ; но я долженъ предупредить васъ, что онъ успѣетъ слишкомъ много нашумѣть передъ смертью. Онъ все узналъ о васъ отъ косторѣза въ здѣшней аптекѣ.

— Отъ моего брата?

— Ужъ я не знаю доподлинно, который изъ нихъ вашъ братъ, миссъ, — отвѣчалъ Самуэль: — не тотъ-ли, что ходитъ съ растрепанными волосами? Малый грязный и безалаберный?

— Да, да, м-ръ Уэллеръ, — подтвердила Арабелла:- но продолжайте, ради Бога.

— Очень хорошо, миссъ. М-ръ Винкель все слышалъ о васъ, и старшина полагаетъ, что если онъ не увидитъ васъ въ самомъ скоромъ времени, то не сдобровать одному изъ этихъ косторѣзовъ, и, вѣроятно, придется намъ вынимать пули изъ двухъ труповъ.

— Ахъ, чѣмъ-же мнѣ предупредить эту страшную ссору? — воскликнула Абарелла.

— Я полагаю, сударыня, что вамъ непремѣнно слѣдуетъ назначить свиданіе м-ру Винкелю, — отвѣчалъ Самуэль.

— Но гдѣ? — Какъ? — вскричала Арабелла. — Я не могу выходить изъ дома одна. Братъ мой такой неразсудительный, жестокій человѣкъ. Знаю какъ это странно вамъ покажется, м-ръ Уэллеръ; но я несчастна, очень несчастна…

И бѣдная Арабелла зарыдала горькими слезами. Самуэль преисполнился рыцарскимъ мужествомъ.

— Можетъ быть, странно и не совсѣмъ прилично, миссъ, разсуждать вамъ со мною обо всѣхъ этихъ дѣлахъ, — сказалъ онъ съ великою живостью, — но я могу и готовъ съ своей стороны сдѣлать все, что вамъ угодно. Мнѣ извѣстно, что м-ръ Алленъ заставляетъ васъ вступить въ ненавистный бракъ съ своимъ товарищемъ. Хотите-ли, миссъ, я выброшу его изъ окна передъ вашими глазами? За этимъ y насъ дѣло не станетъ.

Говоря это, м-ръ Самуэль Уэллеръ храбро засучилъ рукава, какъ будто изъявляя готовность немедленно приняться за дѣло.

Но какъ ни были обязательны и лестны услуги этого рода, миссъ Арабелла, къ великому огорченію Самуэля, рѣшительно уклонилась отъ нихъ. Долго также она отказывалась назначить свиданіе м-ру Винкелю, несмотря на патетически-убѣдительныя просьбы; но когда, наконецъ, возникло опасеніе, что разговоръ можетъ быть прерванъ прибытіемъ третьяго лица, Арабелла поспѣшила объявить, что завтра въ сумерки, часомъ позже противъ этого времени, она, по всей вѣроятности, будетъ гулять одна въ саду. Самуэль превосходно понялъ этотъ намекъ, и молодая дѣвушка, подаривъ его прелестнѣйшей улыбкой, граціозно повернула назадъ въ каштановую аллею, которая должна была привести ее домой. Самуэль, пораженный физическими и нравственными прелестями миссъ Арабеллы, слѣдилъ за ней жаднымъ взоромъ, пока она совсѣмъ не исчезла изъ вида.

Посвятивъ затѣмъ нѣсколько минутъ своимъ собственнымъ дѣламъ, м-ръ Уэллеръ перелѣзъ черезъ стѣну и благополучно пришелъ, въ гостинницу "Зеленнаго куста", гдѣ уже начинали слишкомъ безпокоиться объ его продолжительномъ отсутствіи.;

— Мы должны быть осторожны, — сказалъ м-ръ Пикквикъ, выслушавъ внимательно повѣсть Самуэля:- не для себя самихъ, разумѣется, но ради этой молодой дѣвушки. Да, мы должны быть очень, очень осторожны.

— Мы! — сказалъ м-ръ Винкель съ замѣчательной энергіей.

Взоръ негодованія, засвѣтившійся при этомъ замѣчаніи въ глазахъ м-ра Пикквика, потухъ мгновенно, и глаза его приняли самое благосклонное выраженіе, когда онъ сказалъ:

— Мы, сэръ, да! Я буду, конечно, съ вами.

— Вы! — сказалъ м-ръ Винкель.

— Я, — отвѣчалъ м-ръ Пикквикъ. — Назначивъ вамъ это свиданіе, молодая дѣвушка слѣдовала, конечно, естественному влеченію своего сердца; но, во всякомъ случаѣ, поступокъ ея слишкомъ опрометчивъ. Если между вами будетъ третье лицо — общій другъ, который довольно старъ и можетъ быть вашимъ отцомъ — голосъ клеветы и сплетенъ никогда не дерзнетъ вооружиться противъ миссъ Арабеллы.

Глаза м-ра Пикквика сіяли радужнымъ восторгомъ, когда онъ, проникнутый глубокимъ сознаніемъ собственной предусмотрительности, произносилъ эти слова. М-ръ Винкель, съ своей стороны, приведенный въ трогательное умиленіе, подалъ руку великодушному старцу съ великимъ почтеніемъ, близкимъ къ благоговѣнію.

— Вы пойдете, — сказалъ м-ръ Винкель.

— Пойду, — сказалъ м-ръ Пикквикъ. — Самуэль, вычистите хорошенько мое платье и наймите карету къ завтрашнему вечеру. Намъ необходимо выѣхать раньше, чтобъ не заставить себя дожидаться.

М-ръ Уэллеръ, въ знакъ совершеннѣйшаго повиновенія, прикоснулся къ полямъ своей шляпы и отправился устраивать всѣ необходимыя приготовленія.

Карета, въ извѣстный часъ, остановилась y подъѣзда "Зеленаго куста". Усадивъ м-ра Пикквика и м-ра Винкеля, Самуэль помѣстился на козлахъ подлѣ кучера. Они высадились, какъ заранѣе было условлено, за четверть мили отъ мѣста свиданія и, приказавъ кучеру дожидаться, пошли пѣшкомъ.

Пройдя нѣсколько шаговъ, м-ръ Пикквикъ, улыбаясь и обнаруживая другіе признаки внутренняго самодовольства, вынулъ изъ кармана глухой фонарь, которымъ онъ запасся нарочно для этого случая. Фонарь былъ устроенъ очень хитро, и м-ръ Пикквикъ, дѣлая выразительные жесты, объяснялъ ученымъ образомъ тайну этого устройства, къ немалому изумленію прохожихъ, которые попадались имъ на дорогѣ.

— Вотъ, Самуэль, не мѣшало бы мнѣ и намедни, въ ту садовую экспедицію, запастись этой вещицей, — сказалъ м-ръ Пикквикъ веселымъ тономъ, оглядываясь на своего спутника, который шелъ позади.

— Вещица недурная, сэръ, если употреблять ее съ умѣньемъ и кстати, — отвѣчалъ м-ръ Уэллеръ — но какъ скоро дѣло идетъ о томъ, чтобъ насъ не видали, сэръ, я совѣтовалъ бы вамъ припрятать ее подальше или совсѣмъ потушить свѣчу.

Находя основательнымъ это замѣчаніе, м-ръ Пикквикъ запряталъ опять фонарь въ карманъ, и они молча продолжали свой путь.

— Вотъ сюда, — сказалъ Самуэль. — Позвольте, я пойду впередъ.

Слѣдуя по указанному направленію, они повернули въ переулокъ. Было очень темно. М-ръ Пикквикъ принужденъ былъ разъ или два вынимать свой фонарь, отъ котораго распространялся весьма пріятный свѣтъ на разстояніе двухъ или трехъ футовъ; зато послѣ тѣмъ ощутительнѣе становился ночной мракъ, и спутники вовсе не могли разглядѣть окружающихъ предметовъ.

Наконецъ, они подошли къ большому камню, гдѣ, по рекомендаціи Самуэля, м-ръ Пикквикъ присѣлъ отдохнуть, между тѣмъ какъ самъ м-ръ Уэллерь пустился на развѣдки. Мэри, вслѣдствіе заключеннаго условія, должна была ожидать его въ саду.

Минутъ черезъ десять, Самуэль воротился и сказалъ, что калитка отворена, и все спокойно. Слѣдуя за нимъ осторожною стопой, м-ръ Пикквикъ и м-ръ Винкель скоро очутились въ саду. Здѣсь каждый изъ нихъ проговорилъ по нѣскольку разъ: "Тсс!" и хотя этотъ звукъ произносился съ большимъ эффектомъ, однакожъ еще неизвѣстно было, что начнутъ они дѣлать,

— Миссъ Мери, въ саду-ли теперь, миссъ Алленъ? — спросилъ взволнованный м-ръ Винкель.

— Не знаю, сэръ, отвѣчала хорошенькая горничная. — Всего лучше будетъ, сэръ, если м-ръ Уэллеръ пособитъ вамъ перебраться черезъ заборъ, a м-ръ Пикквикъ приметъ на себя трудъ стоять въ переулкѣ и смотрѣть, не пройдетъ-ли кто-нибудь. Я между тѣмъ стану караулить на другомъ концѣ сада. Ахъ, Боже мой, это что такое?

— Этотъ несчастный фонарь погубитъ всѣхъ насъ, клянусь честью, — сказалъ Самуэль сердитымъ тономъ. — Посмотрите, что вы дѣлаете, сэръ? Вы отправили лучъ свѣта прямо въ окна задней комнаты.

— Неужели! — сказалъ м-ръ Пикквикъ, стремительно поворачиваясь назадъ. — Этого я никакъ не думалъ.

— Ну, a теперь насъ могутъ увидѣть изъ сосѣдняго дома, замѣтилъ Самуэль. — Какъ вы неосторожны, сэръ!

— Ахъ, Боже мой! — воскликнулъ м-ръ Пикквикъ, поворачиваясь бокомъ.

— Теперь насъ увидятъ изъ конюшни и подумаютъ, что здѣсь пожаръ, — сказалъ Самуэль. — Да погасите свѣчу, ради Бога; неужто вы не можете этого сдѣлать?

— Это, однакожъ, удивительный фонарь, какого ни разу не приходилось мнѣ держать въ своихъ рукахъ! — воскликнулъ м-ръ Пикквикъ, отуманенный чудными эфектами, какіе фонарь производилъ безъ всякаго намѣренія со стороны м-ра Пикквика. — Въ жизни я не видалъ такого сильнаго рефлектора.

— Послушайте, сэръ, намъ не миновать бѣды, если вы будете кружиться этакимъ манеромъ, — сказалъ Самуэль, когда м-ръ Пикквикъ дѣлалъ тщетныя попытки сообщить приличное направленіе своему чудному свѣтилу. — Вотъ, я слышу шаги молодой леди. Ну, м-ръ Винкель, маршъ черезъ заборъ!

— Остановитесь! — вскричалъ м-ръ Пикквикъ. я самъ напередъ долженъ говоритъ съ ней. Самуэль, помогите мнѣ.

Самуэль прислонился головою къ стѣнѣ и, устроивъ такимъ образомъ платформу изъ своей спины, сказалъ. — Ну, теперь можете перебираться. Скорѣе, сэръ.

— Но вѣдь этакъ можно ушибить васъ, Самуэль, — сказалъ м-ръ Пикквикъ.

— Не безпокойтесь обо мнѣ, сэръ, — отвѣчалъ Самуэль. — Подайте ему руку, м-ръ Винкель. Скорѣе, господа.

Пока Самуэль говоридъ такимъ образомъ, м-ръ Пикквикъ, употребляя усилія, почти неестественныя для джентльмена его тяжести и лѣтъ, успѣлъ наконецъ вскарабкаться на спину своего вѣрнаго слуги, и потомъ, мало-по-малу, при содѣйствіи м-ра Винкеля, ему удалось утвердиться на верхнемъ бревнѣ забора, причемъ одно плечо Самуэля послужило пьедесталомъ для великаго человѣка.

— Милая моя, — сказалъ м-ръ Пикквикъ, уловившій взоръ миссъ Арабеллы, стоявшей по другую сторону садовой стѣны, — не бойтесь, моя милая, это я.

— Ахъ, зачѣмъ вы здѣсь, м-ръ Пикквикъ? — воскликнула Арабелла. — Уйдите отсюда и скажите, чтобъ всѣ они уходили. Я ужасно боюсь. Не оставайтесь въ такомъ положеніи, м-ръ Пикквикъ, вы упадете и расшибетесь, я знаю.

— Прошу васъ не безпокоиться обо мнѣ, мой ангелъ, — сказалъ м-ръ Пикквикъ ласковымъ голосомъ, — для меня тутъ нѣтъ ни малѣйшей опасности, увѣряю васъ. Не вертитесь, Самуэль, — сказалъ м-ръ Пикквикъ, оборачиваясь назадъ.

— Я стою хорошо, сэръ, — отвѣчалъ м-ръ Уэллеръ, — только вамъ надобно поскорѣе покончить этотъ разговоръ. — Вы тяжелы, сэръ.

— Еще минуту, Самуэль, — отвѣчалъ м-ръ Пикквикъ.

— Я хотѣлъ только сказать вамъ, мой ангелъ, что молодой другъ мой никогда бы не получилъ отъ меня согласія на эти тайные переговоры, еслибъ репутація ваша подверглась малѣйшей опасности. Зная мое присутствіе въ этомъ мѣстѣ, вы можете, конечно, говорить съ нимъ что угодно и сколько угодно. Вотъ все, мой ангелъ, что я хотѣлъ сказать вамъ.

— Очень вамъ благодарна, м-ръ Пикквикъ, очень, очень благодарна, — сказала миссъ Алленъ, отирая платкомъ свои слезы.

Вѣроятно, молодая дѣвушка сказала бы еще что-нибудь, еслибъ вдругъ голова м-ра Пикквика не исчезла съ величайшей быстротой. Онъ имѣлъ неосторожность оступиться на плечѣ Самуэля и упалъ на землю. Это, однакожъ, нисколько не смутило великаго человѣка. Быстро поднялся онъ на ноги и, приказавъ м-ру Винкелю скорѣе оканчивать свиданіе, побѣжалъ изъ садовой калитки въ переулокъ съ пылкой энергіей и отвагой молодого человѣка. Подстрекаемый благимъ примѣромъ, м-ръ Винкель мгновенно вспрыгнулъ на стѣну, и только пріостановился на минуту дать приличное наставленіе Самуэлю относительно его господина.

— Я ужъ тутъ приму свои мѣры, — отвѣчалъ Самуэль. — Оставьте его на мои руки.

— Да гдѣ онъ? Что онъ дѣлаетъ, Самуэль? — спросилъ м-ръ Винкель.

— Потѣха да и только, — откликнулся Самуэль, выглядывая изъ садовой калитки. — Старшина на караулѣ и расхаживаетъ по переулку съ своимъ фонаремъ, точь-въ-точь, какъ незабвенный Гай-Фоксъ [17]. Отродясь я не видалъ такого молодца. Бьюсь объ закладъ, что сердце его родилось раньше его тѣла, по крайней мѣрѣ двадцатьюпятью годами.

Но м-ръ Винкель уже не слушалъ болѣе этого великолѣпнаго панегирика своему другу. Соскочивъ со стѣны, онъ бросился прямо къ ногамъ миссъ Арабеллы и сталъ изливать передъ нею свои страстныя чувства съ такимъ краснорѣчіемъ, которое могло быть достойно даже самого м-ра Пикквика.

Между тѣмъ, какъ всѣ эти событія происходили на открытомъ воздухѣ, одинъ пожилой джентльменъ ученой профессіи сидѣлъ въ своей библіотекѣ за два или за три дома и писалъ философскій трактатъ, промачивая по временамъ свое горло стаканомъ кларета изъ объемистой бутылки, стоявшей подлѣ него на толстомъ фоліантѣ. Терзаемый мукой головоломной работы, пожилой джентльменъ посматривалъ время отъ времени то на коверъ, то на потолокъ, то на стѣны и, когда ни коверъ, ни потолокъ, ни стѣнные обои не могли осѣнить вдохновеніемъ его отуманеннаго мозга, ученый мужъ считалъ необходимымъ выставлять свою голову изъ открытаго окна.

Собирая такимъ образомъ свои разсѣянныя мысли, пожилой джентльменъ уже давно смотрѣлъ на окружающій мракъ, какъ вдругъ вниманіе его обратилось на блестящую струю свѣта, появившуюся въ воздухѣ въ незначительномъ разстояніи отъ его жилища. Мгновенно свѣтъ исчезъ; но черезъ нѣсколько времени, феноменъ повторился снова, не однажды или дважды, но нѣсколько разъ сряду. Ученый мужъ положилъ перо и началъ размышлять, какими естественными причинами можетъ быть объяснено явленіе этого рода.

Это не метеоръ: блестящая точка слишкомъ низка для метеора. Не свѣтлякъ: слишкомъ высока. Никакъ нельзя сказать, что это ignis Fatuus, или свѣтоноска, или фейерверкъ. Что-жъ это такое? какой-нибудь необыкновенный и чудесный феноменъ природы, еще неизслѣдованный доселѣ ни однимъ естествоиспытателемъ. Нѣтъ сомнѣнія, ему первому суждено было открыть это явленіе, и онъ обезсмертитъ свое имя, если внесетъ его въ лѣтописи науки. Преисполненный этими мыслями, натуръ-философъ схватилъ опять свое перо и записалъ на скорую руку годъ, мѣсяцъ, день, часъ, минуту и секунду, когда онъ первый разъ увидѣлъ необыкновенное явленіе, сопровождавшееся такими-то, такими-то и такими-то признаками. Все это впослѣдствіе должно было послужить матеріаломъ для огромнаго трактата въ пять томовъ in-quarto, исполненнаго великихъ изслѣдованій и глубочайшихъ соображеній, которымъ предполагалось удивить и озадачить всѣхъ мудрецовъ въ подлунномъ мірѣ.

Погруженный въ созерцаніе своего будущаго величія и славы, натуръ-философъ облокотился съ большимъ комфортомъ на спинку своихъ креселъ. Таинственный свѣтъ изливался еще съ большимъ великолѣпіемъ чѣмъ прежде, перепархивая съ одной точки на другую по разнымъ направленіямъ глухого переулка и вращаясь, повидимому, въ такой-же эксцентрической орбитѣ, какъ кометы.

Ученый мужъ былъ холостякъ. За неимѣніемъ жены, которой можно было бы сообщить результаты своихъ наблюденій, онъ позвонилъ слугу.

— Проффль, — сказалъ ученый джентльменъ, — въ воздухѣ совершаются нынѣшнюю ночь какія то необыкновенныя явленія. — Видѣли-ли вы это? — сказалъ онъ, указывая изъ окна на свѣтящуюся точку, которая въ эту минуту появилась опять.

— Да, сэръ, я видѣлъ.

— Что вы объ этомъ думаете, сэръ?

— Что я объ этомъ думаю, сэръ, объ этомъ то-есть?

— Да. Вы родились и выросли въ деревнѣ. Что вы можете сказать въ объясненіе этого блуждающаго свѣта?

Ученый джентльменъ съ улыбкой взглянулъ на своего слугу, какъ будто желая предварить, что онъ ничего не смыслитъ въ этихъ вещахъ. Проффль призадумался.

— Это должно быть воры, сэръ, — сказалъ онъ, наконецъ.

— Вы глупы; можете убираться въ кухню, — сказалъ ученый джентльменъ.

— Покорно васъ благодарю, сэръ, — сказалъ Проффль. — И ушелъ.

— Легко однакожъ можетъ статься, — подумалъ ученый джентльменъ, что предположеніе дурака Проффля получитъ нѣкоторое значеніе и силу, если не опровергнуть его въ самомъ началѣ.

Тревожимый этой мыслью, философъ надѣлъ шляпу и быстро побѣжалъ въ садъ, чтобъ обслѣдовать знаменитый феноменъ на самомъ мѣстѣ его появленія.

Минуты за двѣ до выхода ученаго мужа, м-ръ Пикквикъ съ неимовѣрною скоростью бросился изъ переулка въ садъ и сообщилъ фальшивую тревогу, будто въ переулкѣ собираются толпы народа. Услышавъ эту оглушительную вѣсть, м-ръ Винкель быстро перепрыгнулъ черезъ стѣну, a миссъ Арабелла побѣжала къ своему дому. Мери заперла калитку, и наши искатели приключеній стремительно бросились въ переулокъ въ ту самую минуту, когда ученый джентльменъ отпиралъ калитку своего сада.

— Ну, господа, теперь надобно держать ухо востро, шепнулъ Самуэль, который, разумѣется, бѣжалъ впереди всѣхъ. — Выставьте фонарь, м-ръ Пикквикъ.

Когда выставленный фонарь освѣтилъ пространство, Самуэль увидѣлъ почти передъ своимъ носомъ фигуру какого-то человѣка весьма подозрительной наружности и, не говоря дурного слова, ударилъ его по головѣ, отчего ученый джентльменъ (то былъ онъ) отпрянулъ назадъ и прислонился спиною къ садовой стѣнѣ. Совершивъ этотъ подвигъ съ великой ловкостью и быстротою, Самуэль взвалилъ себѣ на спину м-ра Пикквика, и послѣдовалъ по переулку за м-ромъ Винкелемъ съ такою скоростью, которая, принимая въ соображеніе тяжелый грузъ на его спинѣ, могла казаться истинно изумительною.

— Отдохнули ли вы, сэръ? — спросилъ Самуэль, когда они достигли до конца переулка.

— Отдохнулъ; спасибо, мой другъ, — отвѣчалъ м-ръ Пикквикъ.

— Въ такомъ случаѣ, дайте немножко вздохнуть и мнѣ,- сказалъ м-ръ Уэллеръ, поставивъ на ноги своего господина. — Бѣгите между нами, сэръ. Теперь близехонько.

Ободренный такимъ образомъ, м-ръ Пикквикъ поспѣшилъ сдѣлать лучшее употребленіе изъ своихъ ногъ, и можно вывести положительное заключеніе, что сапоги великаго человѣка равнялись на этотъ разъ, по своей быстротѣ, превосходнымъ самоходамъ.

Карета стояла уже давно, лошади отдохнули, дорога была гладка, кучеръ не дремалъ. Искатели приключеній подлетѣли къ подъѣзду "Зеленого куста", прежде чѣмъ м-ръ Пикквикъ успѣлъ отдышаться.

— Экспедиція кончена молодецки, я надѣюсь, — сказалъ Самуэль, помогая своему господину выйти изъ кареты. — Не стойте здѣсь на открытомъ воздухѣ послѣ такихъ изнурительныхъ трудовъ. — Прошу извинить, сэръ, — продолжалъ Самуэль, высаживая м-ра Винкеля, — дѣла ваши обстоять благополучно, если не ошибаюсь?

М-ръ Винкель съ жаромъ схватилъ руку своего друга и шепнулъ ему на ухо.

— Все хорошо, Самуэль; прекрасно!

М-ръ Уэллеръ, въ знакъ совершеннаго пониманія, ударилъ себя по носу, улыбнулся, подмигнулъ и принялся, съ веселымъ духомъ, закрывать подножки экипажа.

Натуръ-философъ между тѣмъ написалъ, черезъ нѣсколько времени, превосходный трактатъ, исполненный великой учености и глубочайшихъ соображеній. Онъ доказалъ неоспоримыми фактами, что "эти летучіе огни, возвышавшіеся на полтора фута отъ поверхности земли, были произведены дѣйствіемъ электричества, и это между прочимъ явствовало изъ того, что онъ, ученый мужъ, при выходѣ изъ калитки, внезапно получилъ электрическій ударъ, оглушившій его по крайней мѣрѣ на четверть часа". Онъ сообщилъ свою диссертацію достопочтеннымъ сочленамъ разныхъ ученыхъ обществъ, которые, всѣ вообще и каждый порознь, признали въ немъ несомнѣнное присутствіе всеобъемлющей силы таланта. М-ръ Пикквикъ, какъ президентъ и основатель знаменитаго клуба, тоже получилъ экземпляръ этого сочиненія.

Глава XL. Новыя сцены въ драмѣ жизни великаго человѣка

Въ остальное время, назначенное м-ромъ Пикквикомъ для проведенія въ Батѣ, не случилось болѣе никакихъ замѣчательныхъ событій. Пикквикисты пили минеральную воду, предпринимали за городъ увеселительныя поѣздки и вообще вели жизнь, сообразную съ правилами строгой гигіены. Между тѣмъ, засѣданія въ судѣ начались. Къ концу первой ихъ недѣли м-ръ Пикквикъ и его друзья должны были возвратиться въ Лондонъ, и великій человѣкъ, сопровождаемый своимъ слугою, отправился прямо на свою прежнюю квартиру въ гостиницѣ "Коршуна и Джорджа".

На третье утро послѣ ихъ прибытія, въ ту пору, когда часы въ Сити, взятые отдѣльно, пробили девять разъ, и взятые собирательно, прогудѣли около девятисотъ разъ, м-ръ Самуэль Уэллеръ послѣ завтрака гулялъ съ большимъ комфортомъ по широкому двору "Коршуна и Джорджа". Въ это время y воротъ гостиницы остановился весьма затѣйливый экипажъ, изъ котораго, бросивъ возжи толстому человѣку, сидѣвшему сзади, выпрыгнулъ съ великимъ проворствомъ какой-то странный джентльменъ, созданный какъ будто нарочно для этого экипажа.

Экипажъ былъ не то, чтобъ джигъ, и совсѣмъ не то, что стенгопъ. Былъ онъ вовсе не то, что обыкновенно называютъ собачьей телѣжкой, и не то, что слыветъ подъ энергическимъ названіемъ гильотиннаго кабріолета; при всемъ томъ, онъ чуднымъ образомъ совмѣщалъ въ себѣ характеръ всѣхъ этихъ машинъ. Его кузовъ блисталъ свѣжей желтой краской, оглобли и колеса лоснились черной; кучеръ сидѣлъ на мягкихъ подушкахъ, возвышавшихся фута на два отъ перилъ. Гнѣдой конь былъ довольно статенъ; но видъ его, тѣмъ не менѣе, былъ дерзокъ и оскорбительно нахаленъ, какъ y цѣпной собаки, и это удивительнымъ образомъ согласовалось съ общимъ характеромъ экипажа и его владѣльца.

Владѣлецъ былъ джентльменъ лѣтъ сорока, съ черными какъ смоль волосами и предлинными усами такого же цвѣта. Одѣтъ онъ былъ франтовски, и разныя ювелирныя вещицы огромнаго размѣра сіяли какъ на его пальцахъ, такъ и на груди. Черный байковый сюртукъ фантастическаго фасона достигалъ y него до самыхъ пятокъ. При выходѣ изъ экипажа, онъ засунулъ свою лѣвую руку въ одинъ изъ кармановъ этого сюртука, между тѣмъ какъ правая рука вытащила изъ другого кармана ярко-блестящій шелковый платокъ, которымъ онъ весьма искусно смахнулъ двѣ или три пылинки съ своихъ лакированныхъ сапогъ. Затѣмъ, скомкавъ платокъ въ своей рукѣ, джентльменъ поправилъ шляпу, пріободрился, крякнулъ и молодцевато выступилъ на широкій дворъ.

Отъ вниманія Самуэля не ускользнуло, что въ то время, когда джентльменъ выходилъ изъ экипажа, другой мужчина, одѣтый весьма скудно и неопрятно, въ сѣромъ сюртукѣ безъ многихъ пуговицъ, посмотрѣлъ съ какимъ-то особеннымъ любопытствомъ на ворота и потомъ остановился какъ вкопанный на дворѣ. Не предвидя ничего добраго отъ этого визита, м-ръ Уэллеръ остановился передъ крыльцомъ и загородилъ дорогу франтовски одѣтому джентльмену.

— Ну, посторонитесь-ка, любезный, — сказалъ джентльменъ, толкнувъ довольно неучтиво м-ра Уэллера.

— A чего угодно вашей милости? — отвѣчалъ Самуэль, отражая толчокъ энергическимъ движеніемъ своего локтя.

— Нѣтъ, братъ, съ нами этакъ не шутятъ, — отвѣчалъ владѣлецъ байковаго сюртука, возвышая постепенно свой голосъ. — Эй, Смаучъ!

— Что такое, сэръ? — промычалъ брюзгливымъ тономъ мужчина въ оборванномъ сюртукѣ, успѣвшій въ продолженіе этого разговора пододвинуться на нѣсколько шаговъ.

— Да вотъ этотъ молодой человѣкъ вздумалъ грубіянить, — сказалъ принципалъ, давая другой толчокъ Самуэлю.

— Мы его уймемъ, — промычалъ Смаучъ, отпихнувъ весьма неучтиво Самуэля.

Этотъ послѣдній толчокъ, сдѣланный опытной рукою м-ра Смауча, произвелъ ожидаемое дѣйствіе. Между тѣмъ, какъ Самуэль, отражая нападеніе, старался пригвоздить къ стѣнѣ туловище неучтиваго незнакомца, принципалъ его, очистивъ дорогу, пробрался въ буфетъ, куда, послѣ непродолжительной возни съ м-ромъ Смаучемъ, послѣдовалъ за нимъ и м-ръ Уэллеръ.

— Доброе утро, моя милая, — сказалъ принципалъ, обращаясь къ молодой дѣвушкѣ за буфетомъ съ ботанибейскою ловкостью и любезностью жителей Южнаго Валлиса;- въ какомъ здѣсь нумерѣ квартируетъ м-ръ Пикквикъ?

— Проводите его, Томми, — сказала буфетчица трактирному слугѣ, не удостаивая ни однимъ взглядомъ вопрошавшаго джентльмена.

Слуга пошелъ наверхъ въ сопровожденіи джентльмена въ байковомъ сюртукѣ. Самуэль послѣдовалъ за ними по лѣстницѣ, выдѣлывая на дорогѣ разные, болѣе или менѣе презрительные жесты къ неизрѣченной потѣхѣ слугъ и другихъ зрителей галлереи. М-ръ Смаучъ, задержанный сильнымъ припадкомъ кашля, остался внизу передъ наружной дверью.

М-ръ Пикквикъ еще почивалъ въ своей постели, когда этотъ ранній гость, сопровождаемый Самуэлемъ, вошелъ въ его комнату. Произведенный ими шумъ разбудилъ его.

— Воды, Самуэль, бриться, — сказалъ м-ръ Пикквикъ, выставляя голову изъ подъ занавѣса.

— Брейтесь скорѣе, м-ръ Пикквикъ, — сказалъ посѣтитель, раздвигая обѣ половинки занавѣса. — Я принесъ предписаніе арестовать васъ, по дѣлу вдовы Бардль. Вотъ бумага. И вотъ моя карточка.

И слегка, по дружески, ударивъ м-ра Пикквика по плечу, депутатъ шерифа — это былъ онъ — бросилъ свою карточку на одѣяло и вынулъ золотую зубочистку изъ кармана своего жилета.

— Фамилія моя — Немби, сэръ, — сказалъ депутатъ шерифа въ то время, какъ м-ръ Пикквикъ вынималъ изъ-подъ подушки очки и надѣвалъ ихъ на носъ, чтобъ прочесть поданную ему карточку. — Живу на Колокольной аллеѣ, въ Кольманской улицѣ.

При этомъ Самуэль Уэллеръ, не спускавшій глазъ съ пуховой шляпы м-ра Немби, началъ свою рѣчь такимъ образомъ:

— Вы не квакеръ ли, позвольте васъ спросить?

— A вотъ вы y меня узнаете, кто я такой, — отвѣчалъ съ негодованіемъ м-ръ Немби. — Я постараюсь на этихъ дняхъ научить васъ, какъ должно обращаться съ порядочными людьми.

— Покорно благодарю, — сказалъ Самуэль. — Я дамъ вамъ такой же урокъ, если позволите. Шляпу долой, м-ръ Немби!

Съ этими словами, м-ръ Уэллеръ, дѣлая шагъ впередъ, перекинулъ шляпу м-ра Немби на другой конецъ комнаты, и это движеніе было произведено съ такой внезапной быстротою, что депутатъ едва не проглотилъ своей золотой зубочистки.

— Прошу замѣтить это, м-ръ Пикквикъ, — сказалъ озадаченный депутатъ, задыхаясь отъ гнѣва, — исполняя свою обязанность, я получилъ оскорбленіе отъ вашего слуги въ собственной вашей комнатѣ. Я нахожусь в_ъ т_ѣ_л_е_с_н_о_м_ъ с_т_р_а_х_ѣ [18]. Будьте свидѣтелемъ, м-ръ Пикквикъ.

— Не слушайте его, сэръ, — перебилъ Саму-эль. — Вы ничего не видѣли и не слышали. Закройте глаза, заткните уши. Я попробую, если позволите, выбросить его изъ окна.

— Самуэль! — строго сказалъ м-ръ Пикквикъ, возвышая свой голосъ, — если вы станете грубить и сдѣлаете хоть малѣйшее оскорбленіе этому джентльмену, я принужденъ буду отпустить васъ, Самуэль, сію же минуту.

— Какъ же это, сэръ!.. — сказалъ Самуэль.

— Прикусите свой языкъ, — перебилъ м-ръ Пикквикъ. — Поднимите шляпу и подайте ее.

Но Самуэль на этотъ разъ рѣшительно отказался отъ повиновенія. Озабоченный немедленнымъ приведеніемъ въ исполненіе своего дѣла, депутатъ принужденъ былъ самъ поднять свою шляпу, и при этомъ вырвались изъ его устъ разныя энергическія угрозы, которыя, однакожъ, Самуэль выслушалъ съ удивительнымъ спокойствіемъ, ограничившись однимъ только замѣчаніемъ, что если м-ръ Немби вздумаетъ опять накрыться шляпой, то онъ вмѣнитъ себѣ въ обязанность зашвырнуть ее куда-нибудь подальше. М-ръ Немби, думая, вѣроятно, что такой процессъ будетъ сопряженъ съ нѣкоторыми неудобствами для него самого, уклонился представить искушеніе дерзкому слугѣ, и скоро позвалъ м-ра Смауча. Извѣстивъ его, что всѣ юридическія формы соблюдены, и что ему, Смаучу, остается только подождать, пока одѣнется м-ръ Пикквикъ, Немби вышелъ изъ комнаты, и немедленно уѣхалъ на своемъ гнѣдкѣ. Смаучъ пододвинулъ стулъ къ дверямъ, откашлянулся и сказалъ брюзгливымъ тономъ:

— Скорѣе пошевеливайтесь, сэръ. Время не терпитъ. У меня еще много дѣла кромѣ васъ.

Когда м-ръ Пикквикъ одѣлся, Самуэль получилъ приказаніе нанять карету, въ которой весь этотъ тріумвиратъ и отправился на Кольманскую улицу, что на Колокольной аллеѣ. Къ счастью, разстояніе было очень невелико, иначе м-ръ Пикквикъ и его слуга могли бы испытать весьма значительныя неудобства, потому что Смаучъ былъ весьма скучный и безпокойный товарищъ: во всю дорогу онъ только-что откашливался и фыркалъ, не обнаруживая никакого желанія вступить въ разговоръ.

Карета повернула въ узкую и темную улицу, и остановилась передъ домомъ съ желѣзными рѣшетками во всѣхъ окнахъ [19]. Дверные косяки украшались фамиліей и титуломъ м-ра Немби, депутата лондонскаго шерифа. Внутреннюю дверь отворилъ какой-то весьма неуклюжій джентльменъ, повидимому, близнецъ м-ра Смауча, снабженный огромнымъ ключомъ. М-ръ Пикквикъ вступилъ въ "общую залу".

Общей залой была передняя комната, усыпанная свѣжимъ пескомъ и пропитанная затхлымъ запахомъ табаку. М-ръ Пикквикъ поклонился тремъ джентльменамъ, сидѣвшимъ въ комнатѣ при его входѣ, и потомъ, отправивъ Самуэля къ своему адвокату, м-ру Перкеру, удалился въ темный уголокъ, и принялся съ живѣйшимъ любопытствомъ наблюдать своихъ новыхъ товарищей.

Одинъ изъ нихъ былъ еще юноша лѣтъ девятнадцати или двадцати, который, несмотря на раннюю пору — было только десять часовъ утра, — потягивалъ джинъ и курилъ сигару: судя по его наружности, особенно по красному носу и отвислымъ щекамъ, можно было безошибочно заключить, что онъ усердно предавался этимъ увеселительнымъ занятіямъ послѣдніе два или три года своей жизни. Насупротивъ него, упражняясь въ искусствѣ переворачивать угли въ каминѣ каблукомъ своего праваго сапога, сидѣлъ забулдыжный молодецъ лѣтъ тридцати, съ хриплымъ голосомъ и гемороидальнымъ цвѣтомъ лица: судя по его совершенно непринужденнымъ манерамъ, не трудно было догадаться, что онъ провелъ большую часть жизни въ бильярдныхъ комнатахъ или въ трактирахъ за буфетомъ. Третьимъ лицомъ въ общей залѣ былъ мужчина среднихъ лѣтъ въ старомъ черномъ фракѣ, изнуренный, блѣдный, тоскливый. Онъ безпрестанно ходилъ по комнатѣ взадъ и впередъ, выглядывая по временамъ съ великимъ безпокойствомъ изъ окна, какъ будто онъ ждалъ кого-то.

— Право, м-ръ Эрзли, вамъ не мѣшало бы позаимствоваться моей бритвой на это утро, — сказалъ джентльменъ, разгребавшій уголья, искоса подмигивая своему молодому пріятелю, который потягивалъ джинъ.

— Благодарю васъ, бритва не нужна мнѣ: я надѣюсь выйти отсюда черезъ часъ или черезъ два, — отвѣчалъ скороговоркой печальный джентльменъ.

Затѣмъ, подойдя къ окну и еще разъ обманувшись въ своемъ ожиданіи, онъ вздохнулъ глубоко и оставилъ комнату, вслѣдствіе чего оба его товарища разразились громкимъ смѣхомъ.

— Ну, такой потѣхи я никогда не видывалъ! — вскричалъ джентльменъ, предлагавшій бритву. Оказалось, что имя его Прейсъ. — Никогда, никогда не видывалъ!

М-ръ Прейсъ скрѣпилъ это показаніе энергическимъ словцомъ и потомъ захохоталъ опять, къ очевидному наслажденію молодого парня, который, вѣроятно, считалъ своего товарища однимъ изъ величайшихъ остряковъ во вселенной.

— Повѣрите-ли вы, сударь мой, — продолжалъ м-ръ Прейсъ, обращая рѣчь свою къ м-ру Пикквику, — повѣрите-ли вы, что этотъ молодецъ живетъ здѣсь ужъ больше недѣли, и во все это время не брился ни разу, потому, говоритъ онъ, что часа черезъ два его выпустятъ отсюда, и онъ выбрѣется дома.

— Бѣдняжка! — воскликнулъ м-ръ Пикквикъ. — Неужели ему такъ мало надежды выбраться изъ своего затруднительнаго положенія?

— Надежды? Какая тутъ надежда! — возразилъ м-ръ Прейсъ. — Я готовъ прозакладывать голову, если ему удастся вырваться на волю раньше десяти лѣтъ.

Съ этими словами м-ръ Прейсъ весьма искусно щелкнулъ пальцами и дернулъ за сонетку.

— Принесите мнѣ листъ бумаги, Кроки, — сказалъ м-ръ Прейсъ вошедшему слугѣ, котораго по платью и физіономіи можно было принять за обанкротившагося гуртовщика: и подайте хорошій стаканъ пунша, Кроки, слышите ли? Я намѣренъ писать письмо къ своему старику, a для этого, вы знаете, не мѣшаетъ зарядить себя порядкомъ, иначе пожалуй, ничего не вышибешь изъ этой старческой головы.

При этой забавной рѣчи молодой парень залился превеселымъ смѣхомъ.

— Все на свѣтѣ трынъ-трава! — сказалъ м-ръ Прейсъ. — Сиди y моря и жди погоды, a покамѣстъ, кути на пропалую: не такъ ли?

— Разумѣется такъ, — сказалъ молодой джентльменъ.

— Мы съ тобой не разойдемся никогда, мой милый, — сказалъ Прейсъ. — Ты, какъ и я, видѣлъ свѣтъ и знаешь цѣну жизни.

— Да-таки я испыталъ кое что на своемъ вѣку и могу сказать, что видѣлъ свѣтъ, — отвѣчалъ молодой человѣкъ. Онъ смотрѣлъ на свѣтъ черезъ грязныя окна трактирныхъ буфетовъ.

Чувствуя невольное отвращеніе отъ этого разговора и отъ грязнаго общества двухъ собесѣдниковъ, м-ръ Пикквикъ хотѣлъ уже потребовать для себя особый нумеръ, но пріостановился на минуту, когда въ комнату вошли два незнакомца весьма благородной наружности, и одѣтые по джентльменски. При видѣ ихъ молодой парень бросилъ въ каминъ свою сигару и шепнулъ товарищу, что теперь дѣлишки его будутъ авось устроены превосходно. Затѣмъ онъ смѣло подошелъ къ незнакомцамъ и остановился передъ ними.

Оказалось, однакожъ, что "дѣлишки" молодого человѣка устраивались далеко не такъ, какъ онъ предполагалъ. М-ръ Пикквикъ невольно подслушалъ суровый разговоръ двухъ незнакомцевъ, разсуждавшихъ о безпутномъ поведеніи и о неоднократномъ злоупотребленіи великодушнаго прощенья. Наконецъ, одинъ изъ этихъ джентльменовъ, старшій по лѣтамъ, повелъ рѣчь на счетъ тюрьмы въ улицѣ Бѣлаго Креста, причемъ бѣдный юноша, несмотря на свое знакомство съ жизнью и людьми, склонилъ свою голову на столъ и зарыдалъ во всеуслышаніе [20]. Вполнѣ довольный этимъ внезапнымъ изліяніемъ гуманныхъ чувствъ бѣднаго юноши, очевидно совращеннаго дурнымъ товариществомъ съ истиннаго пути жизни, м-ръ Пикквикъ позвонилъ слугѣ и, вслѣдствіе настоятельнаго требованія, ему немедленно отвели особую комнату съ ковромъ, столомъ, стульями, буфетомъ, диваномъ, и украшенную сверхъ того изящнымъ зеркаломъ и разными старинными картинами. Здѣсь онъ имѣлъ удовольствіе слышать весьма ясно игру на фортепіано м-съ Немби и шумъ ея маленькихъ дѣтей. Между тѣмъ, онъ заказалъ для себя завтракъ, и къ завтраку подоспѣлъ м-ръ Перкеръ.

— Ага, почтеннѣйшій, — сказалъ маленькій адвокатъ, — пригвоздили наконецъ вашу милость, э? Ну, тужить нечего я полагаю, потому что вы убѣдитесь въ нелѣпости своего поведенія. Сегодня я сдѣлалъ окончательный итогъ неустойки и всѣхъ судебныхъ издержекъ по этому дѣлу: чѣмъ скорѣе мы покончимъ, тѣмъ лучше. Времени терять нечего. Немби скоро долженъ воротиться домой. Что-жъ вы скажете, почтеннѣйшій? Сами вы напишете вексель на вашего банкира, или мнѣ поручите эту обязанность?

Говоря это, маленькій адвокатъ самодовольно потиралъ руками; но веселость его совсѣмъ исчезла, когда онъ взглянулъ на суровое лицо м-ра Пикквика.

— Перкеръ, — сказалъ м-ръ Пикквикъ, прошу васъ не говорить мнѣ объ этомъ ни полслова. Я не вижу никакой надобности оставаться въ этомъ домѣ. Пусть ведутъ меня въ тюрьму сегодня же, сейчасъ.

— Вамъ нельзя идти въ Уайткроссъ, почтеннѣйшій, — сказалъ Перкеръ. — Невозможно! Тамъ уже занято шестьдесятъ кроватей, и тюрьма заперта шестнадцать часовъ въ сутки.

— Ну, такъ пусть ведутъ меня въ другую тюрьму: мнѣ все равно, — сказалъ м-ръ Пикквикъ. — Только, чѣмъ скорѣй, тѣмъ лучше.

— Вы можете идти въ Флитъ, почтеннѣйшій, если ужъ непремѣнно вы рѣшились заточить себя, — сказалъ Перкеръ.

— Флитъ, такъ Флитъ, нечего тутъ долго думать, — сказалъ м-ръ Пикквикъ. — Позавтракаю, и маршъ въ тюрьму.

— Погодите, почтеннѣйшій, погодите: эти вещи не такъ скоро дѣлаются, — возразилъ м-ръ Перкеръ. — Да и стоитъ ли торопиться прибытіемъ въ такое мѣсто, откуда не чаютъ вырваться всѣ другія живыя души? Мы еще должны напередъ получить Наbeas corpus [21]. Въ судѣ не будетъ сегодня засѣданія до четырехъ часовъ. Намъ слѣдуетъ подождать.

— Очень хорошо, — сказалъ м-ръ Пикквикъ съ невозмутимымъ спокойствіемъ. — Въ такомъ случаѣ, мы здѣсь можемъ пообѣдать въ два часа. Озаботьтесь на счетъ обѣда, Самуэль, и распорядитесь, чтобъ приготовили котлеты подъ картофельнымъ соусомъ.

Такимъ образомъ, м-ръ Пикквикъ остался непреклоннымъ, несмотря на всѣ убѣжденія и юридическія доказательства своего адвоката. Котлеты явились и исчезли въ свое время; Самуэль нанялъ карету, и они отправились въ судъ, прождавъ около часа м-ра Немби, который сегодня обѣдалъ очень долго, потому что y него были гости.

Въ судѣ (Sergeants'inn) засѣданіе производилось уже давно, и въ этотъ день было, повидимому, очень много дѣла, судя по чрезмѣрной хлопотливости адвокатскихъ писарей, которые безпрестанно входили и выходили съ кипами бумагъ подъ мышкой. Президентствовали двое судей, одинъ изъ King's Bench, другой изъ Common Pleas. Когда пріятели наши доѣхали до низкихъ сводовъ, образующихъ входъ въ судебную палату, Перкеръ на минуту остановился y воротъ расплатиться съ извозчикомъ и получить y него сдачу, a м-ръ Пикквикъ, удалившись на нѣкоторое разстояніе, принялся наблюдать толпу страннаго народа, сгруппировавшагося около суда.

Всего болѣе обратили на себя его вниманіе трое или четверо мужчинъ весьма невзрачной наружности, которые съ какими-то особенными ужимками раскланивались съ проходившими адвокатами. Ясно, что здѣсь были y нихъ постоянныя дѣла, но какія именно, м-ръ Пикквикъ недоумѣвалъ. Одинъ изъ нихъ былъ долговязый и немножко прихрамывавшій джентльменъ въ черномъ истасканномъ фракѣ и бѣломъ галстухѣ; другой — дюжій и толстый дѣтина въ такомъ же фракѣ и запачканномъ красномъ галстухѣ; третій былъ сухопарый верзила съ рябымъ и пьянымъ лицомъ. Они ходили взадъ и впередъ, забросивъ руки назадъ, и по временамъ съ безпокойными физіономіями перешептывались съ писарями. М-ръ Пикквикъ припомнилъ, что ему случалось довольно часто видѣть этихъ господъ, когда онъ проходилъ мимо Суда королевскихъ адвокатовъ, и теперь любопытство его было возбуждено въ высшей степени.

Онъ уже хотѣлъ освѣдомиться на счетъ нихъ y м-ра Немби, который стоялъ подлѣ, поправляя огромное золотое кольцо на своемъ мизинцѣ, какъ тутъ подоспѣлъ Перкеръ и, замѣтивъ, что времени терять не должно, пошелъ въ судъ. Лишь только м-ръ Пикквикъ сдѣлалъ нѣсколько шаговъ за своимъ адвокатомъ, хромоногій джентльменъ подскочилъ къ нему и, учтиво прикоснувшись къ полямъ своей шляпы, вручилъ ему писанную карточку. Не желая оскорбить отказомъ вѣжливаго незнакомца, м-ръ Пикквикъ взялъ карточку и положилъ ее въ свой жилетный карманъ.

— Вотъ сюда, почтеннѣйшій, — сказалъ Перкеръ, оборачиваясь, передъ входомъ въ одну изъ конторъ, къ своимъ товарищамъ, которые шли позади. — Ба! вамъ что надобно?

Послѣдній вопросъ относился къ хромоногому джентльмену, который тоже, не бывъ замѣченъ м-ръ Пикквикомъ, шелъ вмѣстѣ съ ними. Въ отвѣтъ на это хромоногій джентльменъ прикоснулся опять къ полямъ своей шляпы и указалъ съ весьма учтивыми ужимками на м-ра Пикквика.

— Нѣтъ, нѣтъ, — сказалъ Перкеръ, улыбаясь, — намъ не нужно васъ, почтеннѣйшій, намъ не нужно васъ.

— Прошу извинить, сэръ, — отвѣчалъ хромоногій. — Джентльменъ взялъ мою карточку. Надѣюсь, вы воспользуетесь моими услугами, сэръ. Джентльменъ кивнулъ мнѣ. Онъ скажетъ вамъ. Вы вѣдь кивнули мнѣ, сэръ?

— Пустяки, пустяки! Вы вѣдь и не думали кивать, Пикквикъ? Ошибка, почтеннѣйшій, ошибка, — сказалъ Перкеръ.

— Этотъ господинъ подалъ мнѣ свою карточку, — сказалъ м-ръ Пикквикъ, вынимая ее изъ жилетнаго кармана. — Я счелъ нужнымъ взять ее, и мнѣ въ самомъ дѣлѣ, интересно было взглянуть на досугѣ, что это такое.

Адвокатъ расхохотался и, возвращая карточку хромоногому джентльмену, объявилъ еще разъ, что все это произошло по ошибкѣ. Хромоногій разсердился и поковылялъ назадъ, не сказавъ ни слова.

— Кто это такой? — шопотомъ спросилъ Пикквикъ.

— Поручитель, — отвѣчатъ Перкеръ.

— Кто?

— Поручитель.

— Неужели?

— Да, почтеннѣйшій, ихъ тутъ около дюжины. Они готовы поручиться за васъ на какую угодно сумму, если вы дадите имъ полкроны. Интересный промыселъ: не правда ли? — сказалъ Перкеръ, угощая свой носъ щепотью табаку.

— Что вы говорите?! Долженъ-ли я понимать, что эти люди пріобрѣтаютъ средства къ существованію тѣмъ, что даютъ передъ судьями фальшивыя клятвы за полкроны? Клятвопреступленіе за полкрону. — Боже мой, — воскликнулъ м-ръ Пикквикъ, пораженный этимъ открытіемъ.

— Право, почтеннѣйшій, я не знаю, что сказать вамъ на это, — отвѣчалъ маленькій адвокатъ. — Клятвопреступничество, конечно, ужасное слово, да, ужасное. Это скорѣе юридическая фикція, почтеннѣйшій, ничего больше.

Сказавъ это, адвокатъ пожалъ плечами, улыбнулся, взялъ другую щепоть табаку и пошелъ въ контору судейскаго письмоводителя.

Это была замѣчательно грязная комната съ низкимъ потолкомъ и старыми панельными стѣнами. Свѣтъ не проникалъ сюда ни съ одной стороны, и хотя на дворѣ было еще свѣтло, однакожъ здѣсь горѣли на конторкахъ двѣ большія сальныя свѣчи. На одномъ концѣ была дверь въ кабинетъ судьи: тутъ стояла толпа стряпчихъ, адвокатовъ и главныхъ письмоводителей, которыхъ допускали въ кабинетъ по очереди, смотря по тому, какъ были записаны ихъ имена въ реэстрѣ. Всякій разъ, какъ дверь отворялась для впуска очередныхъ, другіе, слѣдовавшіе за ними, обнаруживали желаніе ворваться насильно, отчего происходилъ шумъ и гвалтъ, значительно увеличивавшіеся ссорою и крупнымъ разговоромъ тѣхъ господъ, которые уже видѣли судью. Словомъ, здѣсь была страшная толкотня и давка, какую только возможно представить себѣ въ комнатѣ небольшого размѣра.

И не одни только эти господа производили рѣзкіе звуки, способные оглушить непривычное ухо. На другомъ концѣ комнаты, за деревянной перегородкой, стоялъ на утвержденномъ возвышеніи письмоводитель въ очкахъ, принимавшій присяги (affidativs), которыя большими пачками относились по временамъ, для окончательной подписи, въ кабинетъ судьи. Надлежало привести къ присягѣ множество адвокатскихъ писарей, которые, не имѣя физической возможности присягать всѣ вдругъ, за одинъ разъ, тѣснились и давили другъ друга, подвигаясь наперерывъ къ джентльмену въ очкахъ. Другой письмоводитель время отъ времени надсаждалъ свои легкія, перекликая фамиліи господъ, уже приведенныхъ къ присягѣ, для врученія имъ бумаги, подписанной судьею. Всѣ эти вещи, вмѣстѣ взятыя, производили неописанный гвалтъ. Былъ еще другой разрядъ лицъ, которыхъ обязанность состояла, по-видимому, только въ томъ, чтобы перекликать какъ можно громче фамиліи особъ, формально вытребованныхъ къ суду. Это производилось съ большимъ эффектомъ.

Напримѣръ. Недалеко отъ м-ра Пикквика, прислонившись къ стѣнѣ, стоялъ малый лѣтъ четырнадцати, одаренный отъ природы звучнымъ теноромъ, и подлѣ него былъ клеркъ, обладавшій превосходнымъ басомъ.

Клеркъ выступилъ съ пачкою бумагъ и бросилъ вокругъ себя пытливый взглядъ.

— Сниггль и Блинкъ! — закричалъ теноръ.

— Поркинъ и Снобъ! — проревѣлъ басъ.

— Стомпи и Диконъ! — прокричалъ вновь прибѣжавшій писарь.

Никто не отвѣчалъ; но все суетилось и волновалось. Басъ и теноръ заголосили опять.

Между тѣмъ, письмоводитель въ очкахъ хлопоталъ, повидимому, изо всѣхъ силъ, приводя къ присягѣ писарей. Форма присяги произносилась безъ всякой пунктуаціи и обыкновенно сопровождалась слѣдующими выраженіями:

"Возьмите книгу въ свою правую руку имя ваше и подпись вашей руки, клянитесь, что будете поступать по долгу совѣсти и чести. Богъ съ вами шиллингъ вамъ сдачи — мелкихъ нѣтъ ступайте!"

— Ну, Самуэль, — сказалъ м-ръ Пикквикъ, — я думаю, уже приготовили Наbeas corpus.

— A я такъ думаю, сэръ, — отвѣчалъ м-ръ Уэллеръ, — что мы здѣсь путнаго не дождемся до свѣтопреставленія.

Но Самуэль ошибся. Въ эту минуту изъ судейскаго кабинета воротился Перкеръ и взялъ м-ра Пикквика подъ руку. Всѣ обычныя формы были приведены къ концу, Наbeas corpus было написано такимъ образомъ:

"Симъ свидѣтельствуется, что тѣло Самуила Пикквика поручается отнынѣ кустодіи типстафа [22] для того, чтобы онъ ввѣрилъ оное тѣло храненію флитскаго тюремнаго замка, гдѣ оный Пикквикъ имѣетъ содержаться до тѣхъ поръ, пока не выплатитъ сполна всѣхъ судебныхъ издержекъ и не удовлетворитъ законнымъ образомъ вдову Бардль".

— До этого пройдетъ слишкомъ много времени, — сказалъ м-ръ Пикквикъ, улыбаясь. — Самуэль, наймите карету. Прощайте, Перкеръ, прощайте, любезный другъ.

— Зачѣмъ прощайте! Я поѣду съ вами и посмотрю, какъ васъ помѣстятъ тамъ, — сказалъ м-ръ Перкеръ.

— Нѣтъ, любезнѣйшій, мнѣ бы хотѣлось ѣхать одному съ Самуэлемъ, — отвѣчалъ м-ръ Пикквикъ. — Какъ скоро меня тамъ устроятъ, я напишу къ вамъ — дамъ знать обо всемъ, и буду ожидать васъ немедленно. До тѣхъ поръ — прощайте Перкеръ!

Сказавъ это, м-ръ Пикквикъ сопровождаемый типстафомъ, сѣлъ въ карету, и когда Самуэль помѣстился на козлахъ, карета двинулась съ мѣста.

— Удивительный человѣкъ! — сказалъ Перкеръ, пріостанавливаясь, чтобы надѣть перчатки.

— Какой бы чудесный банкротъ вышелъ изъ него, сэръ! — замѣтилъ м-ръ Лоутонъ, стоявшій подлѣ. — Онъ бы, я думаю, замучилъ всѣхъ этихъ комиссіонеровъ и ужъ, конечно, не испугался бы никакихъ угрозъ. Характеръ желѣзный, смѣю сказать,

Но адвокатъ, повидимому, не обратилъ вниманія на замѣчаніе своего письмоводителя и молча пошелъ впередъ, не удостоивъ его отвѣтомъ.

Наемная карета потащилась съ необыкновенной медленностью по направленію къ Флотской улицѣ, гдѣ стояла знаменитая тюрьма.

— Лошади бѣгутъ лучше, замѣтилъ извозчикъ, — когда ѣдетъ кто-нибудь впереди.

И на этомъ основаніи они поплелись за деревенской телѣгой, которую имъ удалось настигнуть кое-какъ. Когда останавливалась телѣга — останавливались и они: телѣга подвигалась впередъ — подвигались и они. М-ръ Пикквикъ сидѣлъ насупротивъ типстафа, который, уложивъ шляпу между своими колѣнами, беззаботно насвистывалъ какую-то пѣсню и выглядывалъ по временамъ изъ окна кареты.

Время производитъ чудеса, и вліяніе его распространяется даже на наемные экипажи, которымъ предстоитъ пробѣжать пространство въ полторы мили. Лошади наконецъ остановились, и м-ръ Пикквикъ выісадился y желѣзныхъ воротъ Флита.

Оглянувшись черезъ плечо на своего арестанта, чтобы удостовѣриться въ его присутствіи, типстафъ пошелъ впередъ и, пройдя широкій дворъ, повернулъ налѣво въ корридоръ, гдѣ, передъ желѣзною дверью, встрѣтилъ ихъ тюремщикъ съ ключами въ рукахъ. Скоро дверь заскрипѣла на своихъ огромныхъ петляхъ, и м-ръ Пикквикъ вступилъ во внутренность тюрьмы.

Здѣсь они остановились. Когда типстафъ передалъ бумаги, м-ру Пикквику сказали, что онъ долженъ посидѣть, пока снимутъ съ него портретъ.

— Снимутъ съ меня портретъ! — воскликнулъ м-ръ Пикквикъ.

— Образъ вашъ и подобіе, сэръ, — отвѣчалъ дюжій тюремщикъ.

— Мы вѣдь мастера снимать портреты, да было бы вамъ это извѣстно. Не успѣете повернуться, и рисунокъ будетъ готовъ. Сядьте, сэръ, и будьте какъ дома.

Повинуясь приглашенію, м-ръ Пикквикъ сѣлъ, тогда Самуэль, остановившись за стуломъ, шепнулъ ему на ухо, что выраженіе "снимать портретъ" должно здѣсь понимать въ фигуральномъ смыслѣ.

— Это значитъ, сэръ, — сказалъ Самуэль, — что тюремщики станутъ всматриваться въ ваше лицо, чтобы отличать васъ отъ другихъ арестантовъ.

— А! такъ вотъ что! — сказалъ м-ръ Пикквикъ. — Ну, пусть ихъ дѣлаютъ свое дѣло. Я готовъ къ ихъ услугамъ.

— Они задержатъ васъ недолго, сэръ, смѣю сказать. Видите-ли вы эти стѣнные часы?

— Вижу.

— Ихъ колеса тоже, что тюрьма въ тюрьмѣ, на подобіе птичьей клѣтки: не правда ли, сэръ?

Когда Самуэль дѣлалъ это философское замѣчаніе, м-ръ Пикквикъ уже зналъ, что сеансъ его начался. Толстый тюремщикъ, освобожденный теперь отъ своего череднаго караула, спокойно сѣлъ на стулъ и безпечно посматривалъ на м-ра Пикквика, тогда какъ тщедушный и долговязый его товарищъ, которому приходилось стоять на караулѣ, сталь насупротивъ новаго арестанта, закинувъ руки подъ фалды, и устремилъ на него самый пристальный взглядъ. Третій, довольно суровый, джентльменъ, оторванный, очевидно, отъ своего ужина, потому что въ рукахъ его былъ кусокъ бутерброда, остановился передъ самымъ носомъ м-ра Пикквика и принялся изучать его черты съ напряженнымъ вниманіемъ и любопытствомъ. М-ръ Пикквикъ корчился неоднократно подъ этой операціей и вообще сидѣлъ весьма неспокойно на своемъ стулѣ; однакожъ, въ продолженіе всего сеанса, онъ не сдѣлалъ никому никакихъ замѣчаній, и даже Самуэль, сверхъ всякаго ожиданія, велъ себя съ удивительною скромностью. Вѣрный слуга размышлялъ о несчастномъ положеніи своего господина и старался рѣшить въ своемъ умѣ проблему, поступитъ ли онъ юридически, если позволитъ себѣ заушить кого-нибудь изъ этихъ странныхъ артистовъ.

Наконецъ, портретъ былъ снятъ и м-ру Пикквику сказали, что онъ можетъ идти въ тюрьму.

— Гдѣ я буду спать сегодня? — спросилъ м-ръ Пикквикъ.

— Это еще покамѣстъ неизвѣстно, — отвѣчалъ толстый тюремщикъ. — Познакомьтесь напередъ съ своими товарищами, и завтра, авось, вы устроитесь, какъ слѣдуетъ. Первую ночь, можетъ быть, придется вамъ провести на голыхъ доскахъ; но къ этому можно привыкнуть.

Къ счастію, однакожъ, открылось, что одинъ изъ тюремщиковъ имѣлъ y себя лишнюю постель, и м-ръ Пикквикъ съ удовольствіемъ согласился взять ее на прокатъ.

— Я покажу вамъ и постель, и номеръ, — сказалъ обязательный тюремщикъ. — Постель небольшая но, скажу я вамъ, лихая для спанья. Сюда пожалуйте, сэръ.

Они прошли черезъ длинный корридоръ во внутреннюю дверь. Ключъ повернулся за ними, и м-ръ Пикквикъ, первый разъ въ своей жизни, очутился въ стѣнахъ долговой тюрьмы.