Замок в Пиренеях

> VII

>>>

Однажды, в конце мая 1976 года, я стояла у окна спальни в Крингшё. Окно открыто, и я впускаю в дом сладостный аромат весны. Не знаю, впускаю ли я запах пробуждающейся природы или кисло-сладкий запах гниения, но это было бы невозможно, учитывая свежие ростки на деревьях, аромат которых я вдыхаю. Поэтому я прихожу к выводу, что так пахнет сырая земля, из которой рождаются новые, свежие ростки… Я вижу в кустарнике озорную сороку и кошку, которая за ней охотится. Сорока заставляет меня вспомнить ласточку, которую мне пришлось хоронить в Солунне, и я заново испытываю то чувство: я — природа, я — дитя природы, которое испытывала в детстве, оно приходит снова. И вдруг у меня начинается очередной приступ ясновидения. Сначала на глазах выступают слезы, через мгновение — ужасная головная боль. Потом я плачу и думаю, как бы избавиться от этого кошмарного хрюканья в голове. Ты понял, что происходит, потому как я слышу: ты входишь в комнату, проходишь мимо картины «Замок в Пиренеях», но прежде успеваешь дотронуться до меня, я быстро поворачиваюсь и смотрю на тебя. «Еще один день — и мы больше не будем вместе!» — задыхаясь, произношу я… или вою… Потом опять плачу, но позволяю тебе утешать меня. Ты лихорадочно думаешь и, вероятно, приходишь к выводу, что на сей раз речь идет не о жалком предложении совершить прогулку вокруг Согнсванна. Я помню буквально все, что ты сказал. Это произошло через минуту после того, как ты меня обнял. При этом ты, как обычно, закручивал мои волосы пальцами левой руки. Правую положил мне на поясницу. Существует множество способов обнимать женщину, у тебя был свой.

«А теперь вытри слезы! — сказал ты. — Пойдем на лыжах по Юстедальскому леднику!»

Через полчаса мы сидели в машине с лыжами на крыше и с двумя рюкзаками в багажнике. Последнее по времени приключение, которое мы себе устроили, была эта авантюра — пожить жизнью пещерного человека на плато Хардангервидда. Солнце вновь стояло высоко в небе, наступил новый сезон для наших путешествий. Как я их любила!

Да, у меня бывали перепады настроения. Еще до того как мы добрались до Соллихёгде, у меня началась эйфория. У тебя тоже. Как мы были счастливы, Стейн! Я сказала, что во всем мире никто не знал друг друга лучше, чем мы с тобой. Мы жили вместе с девятнадцати лет, пять лет почти постоянно, и болтали уже о том, что понемногу стареем. Эта мысль способна задеть нас сегодня, но тогда мы были молоды и видели впереди целую жизнь… Больше тридцати лет минуло с тех пор.

Мы ехали в красном «фольксвагене» и, спускаясь к Сунволлу, принялись шутить. Что мы, мол, не только мужчина и женщина, а еще и две ласточки, которые кружат над кронами елей, смотрят с высоты птичьего полета на красный автомобиль и весело щебечут. Помнишь? Нам хотелось увидеть самих себя, увидеть, как мы, в канун июня, несемся по здешним краям с лыжами на крыше автомобиля. Мы знали, что это наше самое «люсидное»[79] пребывание вдвоем в нашем красном «фольксвагене». Двумя годами летней работы заплатили мы за эту машину!

Проезжая вдоль Крёдерена и Халлингдаля, мы болтали обо всем на свете. А когда миновали Бромму, случилось так, что минуту или две просидели молча. Но мы ведь видели одно и то же, и особой нужды говорить обо всем, что видели оба, не было. Один раз мы просидели минут пять, не произнося ни слова, и тогда ты разразился хохотом, а я засмеялась вслед за тобой. После чего снова принялись молоть языком.

Мы всё ехали и ехали, но Хемседаль и Вестланн все еще лежали впереди перед нами. На самом верху Хемседаля, справа от шоссе, стоял огромный трейлер с заграничными надписями. На следующей неделе мы много раз его вспоминали. Через несколько километров мы обратили внимание на какую-то женщину, которая шла вдоль дороги, ведущей в горы, и ей, стало быть, было по пути с нами. «Смотри!» — сказал ты. И еще: — «Видишь?» Был уже поздний вечер, и мы сочли достойным замечания то, что одинокая женщина прогуливается пешком так поздно. Единственной причиной, почему мы не остановились и не предложили ее подвезти, было то, что она шла не по шоссе, а по тропинке — в нескольких метрах от шоссе. Она очень бодро и решительно направлялась в горы. На ней было серого цвета платье, а на плечи накинута бруснично-алая шаль — живописное зрелище! Образ женщины в алой шали в голубоватой летней ночи по-прежнему, словно кинокадр, стоит в моих глазах. Быстрой, энергичной походкой она шла по тропинке к высоким горам… нет, Стейн, ей нужно было перейти через хребет! Она шла в Вестланн. Ты сбавил скорость; проезжая мимо нее, мы оба посмотрели в ее сторону. Позднее мы были едины во мнении о том, как выглядела эта женщина. «Пожилая женщина, — говорили мы, — женщина средних лет с брусничной шалью на плечах». Или так: «Дама лет пятидесяти!»

Ты еще не проснулся, Стейн? Или уже встал? Я сижу в желтой комнате и пишу тебе весь день, будь со мной рядом. В давние времена мы пообещали друг другу никогда не вспоминать случившееся тогда в горах. Но теперь освободили друг друга от этого обещания.

>>>

Я здесь! Ни свет ни заря, а я уже сижу на кухне с чашкой крепкого двойного эспрессо. Я сразу читаю на домашнем компьютере то, что ты пишешь. Возьму с собой ноутбук в контору. Кажется, я впервые ухожу из дома так рано, только-только начинает светать. Берит спит, я оставлю ей записку, что рано проснулся и не смог снова заснуть. «Много дел», — пишу я.

А теперь рассказывай! Я весь в ожидании. Ты помнишь все лучше, чем я.

>>>

На самом верху, в Хемседале, ты уже успел обидеться из-за того, что там, возможно, для нас не найдется кровати, а тебе внезапно взбрело в голову, что ты хочешь спать со мной. Это случилось сразу после того, как мы проехали мимо женщины с бруснично-алой шалью. Вначале шутливый намек, ни к чему не обязывающая болтовня, но постепенно ты становился все нахальнее и напористее; возможно, правильнее сказать — более требовательным. Я начала снова смеяться, но тут ты нашел пандус и съехал с главной дороги на лесную — возле реки. Погода была сухая, и я подумала, что ты увлечешь меня в вересковые заросли среди деревьев. Но уже похолодало, и ты устроил цирковое представление в машине. Бедный ты! Твои фантазии обернулись настоящей акробатикой в нашем малолитражном автомобильчике; ты сказал, что не можешь объяснить и освободиться от этих ярких картин, которые стоят в глазах. «Я всего лишь человек!» — сказал ты. Я бросила на тебя косой взгляд, глаза твои округлились, и ты добавил: «Я всего лишь мужчина!»

Через полчаса мы снова были на главной дороге, ты прибавил газ. Нам казалось, что, утолив свою страсть, мы словно летим по воздуху. В горы, в горы! Мы отметили, что едем по автостраде №52, и это показалось нам забавным, поскольку мы оба родились в этом году… «Шоссе имени нашего года рождения!» — сказал ты. А может быть, я.

Во всяком случае ты все время сидел за рулем, ведь у меня водительских прав тогда не было. Вероятно, была полночь, но по-настоящему темно в это время года не бывает. День был теплый, но теперь стало холоднее и туманней, ведь мы — в горах. Если бы мы ехали темной осенней ночью, контуры казались бы резкими, и в свете автомобильных фар мы видели бы все отчетливо. Теперь же все казалось нам расплывчато-голубым. Единственное исключение — бриллиантовое мерцание вдали над горизонтом. Кажется, его заметила я; в следующие за этим дни мы не раз об этом говорили.

У самого водораздела и у границы округа, вдоль озера Эльдреваттнет, мы вдруг видим в сумерках что-то красное и развевающееся и тут же ощущаем толчок автомобиля и то, как натянулись ремни безопасности. Ты сбавляешь скорость, но через несколько секунд снова даешь газ, так что проходит минут пять, прежде чем мы оба что-то замечаем. И не было ли это самой большой загадкой?.. Что думал ты, Стейн, и что думала я? Хотя вряд ли мы что-то думали. Мы просто были потрясены.

После того как мы проехали мимо озера, нам встретился белый автофургон, который двигался через горы к Эстланну, и тогда ты взволнованно произнес: «Кажется, мы сбили… мы наехали на человека!»

Эти слова были такими, словно мы думали их одной головой. В тот же миг эти слова ударили меня; ты резко поворачиваешься ко мне, а я киваю в ответ, киваю снова и снова.

«Да, — говорю я. — Мы сбили женщину с брусничной шалью».

Мы миновали горную хижину на ледниковом высокогорье и подъехали к первому повороту на Вестланн, и там, на повороте, ты останавливаешься и разворачиваешься назад. Ты ничего не говоришь, но по твоим плечам и в твоем застывшем взгляде я читаю, о чем ты думаешь. «Возможно, она нуждается в помощи… Возможно, она ранена. Возможно, мы задавили человека…»

Через несколько минут мы возвращаемся туда, где машина столкнулась с чем-то в сумерках. Ты останавливаешься, мы оба выскакиваем из автомобиля. Холодно, ветрено. Ни одного человека не видно. Ты замечаешь, что правая передняя фара разбита, и собираешь несколько стеклянных осколков с дороги и на краю обочины. Мы оглядываемся, и вдруг ты указываешь жестом вниз, на бруснично-алую шаль, которая лежит в зарослях вереска на пологом склоне, ведущем к воде, всего в нескольких метрах от дороги. Кажется, будто эту шаль аккуратно сняли с женского плеча, она легко колышется на ветру, словно она — живая, и никто из нас обоих не осмеливается взять ее в руки. Мы только оглядываемся вокруг, но куда мы ни поворачиваемся, мы не в состоянии различить в летней ночи очертания человеческой фигуры. У нас нет ничего, кроме брусничной шали — нашего прибежища, которого надобно держаться, нашей защиты… Ты все же находишь еще несколько осколков передней фары, и тогда мы уезжаем. Прочь!

Мы потрясены. Ты, дрожа, нажимаешь на педаль газа и трясущимися руками держишь руль, мы оба не произносим ни слова… Но души наши так сплетены между собой, что у нас есть доступ к мыслям и чувствам друг друга.

В последующие часы и дни нам следовало бы досконально проанализировать происшедшее, но уже там, в красном автомобиле, мы догадались, что наехали на загадочную женщину, которую видели по дороге в горы незадолго до того, как позволили себе небольшое цирковое представление в машине. Благодаря которому и подарили ей фатальное преимущество.

Единственное, что осталось от нее, была эта шаль. Должно быть, потерпевшую подняли с обочины и положили в белый автофургон. Мы пришли к выводу, что это единственное возможное объяснение ее исчезновения. Это случилось за много лет до появления мобильного телефона, и в глубине души мы надеялись на то, что шофер белого фургона остановился у первой же усадьбы в Хемседале, чтобы попросить там помощи, вызвать врача и позвонить в полицию. Либо он выбрал второе: дал полный газ, чтобы как можно скорее доставить жертву нашего юношеского легкомыслия в больницу в Гуле. Либо, наконец, — а мы продумывали и эту мысль, — возможно, мчаться на полном ходу не было необходимости. Сосредоточенно и благоговейно ехал, должно быть, водитель белого фургона в контору ленсмана[80] в Хемседале, чтобы передать тело погибшей женщины, которое он нашел на автостраде №52. В этом случае он мог сообщить ему и о встречном красном «фольксвагене».

Дорога вела вниз, к Вестланну, и когда мы вновь миновали ледниковое плоскогорье и подъехали к тому месту, где повернули, ты остановился вдруг возле обрыва и велел мне выйти из машины. «Выходи! — только и закричал ты. — Выходи!»

Ты был в ярости, и я подумала, что ты полон ненависти, что это мне ты хотел теперь сделать больно; во всяком случае, я не посмела тебе противоречить и, отстегнув ремень безопасности, вышла из машины. «Стейн, Стейн! — плакала я. — Что ты хочешь сделать? Уехать от меня?» Я была так потрясена, что даже подумала: «Неужели ты убьешь меня? Чтобы лишить жизни единственного свидетеля?» Тут ты прибавил газ, нажал на педаль и двинулся к краю пропасти. «Неужто ты съедешь с дороги и лишишь себя жизни?» Я снова закричала: «Стейн! Стейн!» Но ты лишь затолкнул автомобиль в выемку скалы на краю обрыва. Решительно выбравшись из машины, ты осмотрел ее. Теперь и левая передняя фара была разбита, а бампер погнулся.

Я спросила: «Зачем ты это сделал?»

Ты, даже не взглянув на меня, сказал: «Здесь у нас произошла небольшая авария».

Ты достал из машины осколки стекла, которые мы привезли с высокогорья, и разбросал их перед выемкой в скале, рядом с остальными.

Это было посреди ночи… холодно. Я подумала: а что, если машину не удастся завести? К счастью, она была на ходу; правда, чуть тарахтела. Мы так устали и были так невнимательны, что наехали на огромный камень, который наверняка положили на повороте, чтобы защитить машину от падения. Мы съехали в Боргунн и вздрогнули, когда в туманном утреннем свете перед нами внезапно, словно театральная кулиса, возникла старинная деревянная церковь, окруженная надгробными камнями; возле одного из них теплилась бруснично-алая в темной летней ночи свеча.

Пока светлело, мы продолжали спускаться вдоль реки. Парадоксально то, что этим утром, чем больше светлело, тем страшнее нам становилось. В Лердале почти настал день, но мы оба решили, что искать комнату уже поздно или еще рано. Это выглядело подозрительно, а у нас не было охоты демонстрировать наш разбитый автомобиль, так что мы отправились на пристань в Ревснесе. До отхода первого парома еще несколько часов, мы ставим машину — пока единственную — на паром и откидываем спинки передних кресел, чтобы немного вздремнуть. В общем, мы смирились… Полиция наверняка настигнет нас до того, как мы переплывем через фьорд. Дальше никакой дороги нет, мы вынуждены ждать паром. Даже если женщина мертва, все равно водитель белого фургона видел красный «фольксваген» с лыжами на крыше за несколько минут до того, как обнаружил погибшую женщину на краю обочины. Ясно как день, что полиция может появиться когда угодно.

Куда она шла там, в горах, среди ночи? Ведь там не было ни одного строения, даже рыбачьей или охотничьей хижины. Не особо хорошо одета, да и не было на ней ничего такого, что напоминало бы туристическую экипировку. Кто эта женщина? Можно ли быть уверенным в том, что в горах она была не одна? Или все-таки с кем-то? Возможно, она в чем-то замешана? Ведь мы видели большой трейлер на самой высокой вершине в Хемседале. Вероятно, там что-то происходило…

Мы были слишком возбуждены, нам не удалось заснуть. Но мы боялись света. Мы лежали с закрытыми глазами и шептались, как дети в гостях с ночевкой. Мне показалось уместным напомнить о том, что мы переместились всего на несколько градусов — на небольшом небесном теле, которое движется вокруг Солнца, и тогда ты поторопился добавить, что Солнце — лишь одна из миллионов звезд на Млечном Пути. Таковы мы во Вселенной. То, что мы пережили, — мелкая рябь на глади огромного моря. Нам пришлось подняться над собой и посмотреть на все шире. Но на этот раз слезы не выступили у меня на глазах и я не разразилась словами о том, что однажды нас здесь больше не будет. Теперь это невозможно, климат для слез неподходящий; место горя заняли грех, вина — возможно, мы сами причинили смерть человеку. Думать об этом было так ужасно, что я не посмела и заикнуться об этом, но думала все время. Отнять жизнь! Это я-то, у которой не хватало силы духа признаться себе в том, что когда-то мне придется покинуть земную поверхность и всю эту огромную Вселенную! И тебя, Стейн, тебя тоже!..

С тех пор как мы сели тем туманным утром на паром, в последовавшие за этим дни мы редко прямо или намеками говорили о том, что случилось. Это — говорили мы, если хотели коснуться происшедшего. Там, наверху, на высокогорье, ты, пожалуй, все же превысил скорость. Мы съехали вниз по пологому склону, а ты к тому же нажимал на газ во всю мощь, на какую только был способен крошечный «фольксваген». Должно быть, мы все-таки сбили женщину на Хемседальской равнине. С тех пор как мы вернулись в Осло, как раз эта часть истории была нами вытеснена. Но как же нам было справиться с тем, чтобы жить вместе? А жить вместе означает среди прочего говорить, думать вслух, болтать глупости, шутить, проказничать и смеяться — и все это вместе; а кроме того, еще и вместе спать!

О Брусничнице, наоборот, мы говорили, чтобы положить начало совершенной откровенности, и это ее появление причина того, что и сегодня, как и много лет назад, я могу почти без стеснения признаться в том, что, спускаясь вниз, мы убили на Хемседальской горной равнине человека. А именно… к этому я еще вернусь, будь уверен. Но пока я буду рассказывать точно по порядку.

Ты где? Ты уже добрался до своей конторы?

>>>

Ну да, и сразу же включил компьютер и получил первую почту. Она — от тебя, я уже прочитал и удалил письмо.

Ты гораздо лучше, чем я, помнишь все детали. Вот только не преувеличиваешь ли ты насчет того, что уже тогда мы считали, что женщина, которую мы сбили, из-за этого погибла?.. Она могла, допустим, сломать руку, а потом сесть в белый фургон и поехать в Хемседаль. Так или иначе, случившееся было достаточно драматично, И теперь я, сидя здесь, пережил все заново. Я согласен с тобой в том, что ты предлагаешь пока не говорить о появлении Брусничницы. Об этом у нас с тобой наверняка будут отдельные представления и разногласия во мнениях. Но тебе ведь это известно.

>>>

Разногласия во мнениях! Отдельные представления! Такое впечатление, что я попала в научно-исследовательский институт. Кстати, как выглядит твоя контора?..

>>>

Я сижу в типичной для Блиндерна комнатушке в здании математического факультета, его еще называют домом Нильса Хенрика Абеля[81]. В комнате письменный стол, полки и пол завалены научными отчетами; статьями и журналами. Но сегодня я этих прозаических деталей не замечаю. Когда я читаю на экране твои письма, я словно сижу с тобой в той же комнате или в автомобиле и слушаю твой рассказ. Продолжай. Мы сели у Согне-фьорда на паром…

>>>

Уже в четыре часа ночи было светло как днем, а чуть позже взошло солнце, но мы закрыли глаза и продолжали шептаться. Мы напомнили друг другу, как безопасно было жить в каменном веке, и тысячи лет тому назад, и в горах Хардангервидда, даже в нынешнем году, до случившегося. Наш с тобой каменный век теперь был невероятно далеко из-за того, что мы только что пережили. Мы мечтали вернуться в те долгие ночи, когда могли, лежа на спине возле нашего логова на леднике, вглядываться в ночь. Наш взгляд проникал тогда на небывалые расстояния, сквозь чудеса мира… Столь интимный контакт со множеством световых лет, казалось, вызывал физическую боль; вспышка — тончайшая игла — раз, и всё… Диковинные огни, которые мы вбирали в себя, были нашими соседями: многие тысяч лет низвергались они сквозь космическое пространство, прежде чем добрались до наших душ, — мы принимали их. Свет отдаленных небесных тел все возрастал, прежде чем встретить нашу телесную оболочку, после чего он продолжал свое фантастическое путешествие дальше. Эти лучи проникали в самую глубину души. Однажды вечером взошел месяц, тонкий, как ноготь, но он рос, ночь за ночью становясь все больше и больше и заливая плоскогорье Хардангервидда и свод небес своим серебристым сиянием. Мы восприняли это как облегчение, и не только потому, что могли заглянуть друг другу в глаза даже ночью, но и потому, что месяц успокоил наши глаза и души, позволяя не вглядываться так далеко в космические дали.

Когда мы сидели в красном автомобиле, предаваясь размышлениям о каменном веке, Вселенной и далеком прошлом, мы по-прежнему закрывали глаза, потому что была ночь и мы хотели, чтобы она продолжалась как можно дольше, прежде чем полицейские или паромщик, словом, тот, кто появится первым, разбудят нас. Мы слышали шум плывущего по фьорду парома и знали, что ночь скоро кончится и тогда нам вспомнится целый дождь звездопада в тот вечер, когда мы закололи ягненка. Это было невероятно. Мы насчитали 33 упавшие звезды за несколько минут, но у нас не хватило духу придумать и загадать 99 желаний, которые могли бы исполниться. К тому же мы были добрыми и сытыми. Мы съели жаркое из ягненка, и у нас остался запас на следующие дни. А желания? Мы имели друг друга, что еще было желать?

Мы переплыли фьорд. Экипаж судна неодобрительно поглядывал на бампер и фары нашей машины, а затем с состраданием на нас. Авария при столкновении — все равно что телесная рана. Ее видишь, когда она абсолютно свежая. «Свидетели…» — думали мы. Ночное радио передавало новости ежечасно, мы это знали, но не знали, слушают ли его сейчас там, в рулевой рубке.

Нас манил к себе берег в Кайпангерсе, и мы продолжили путешествие на запад — к Хелле. Оттуда мы двинемся дальше на пароходе к Фьерланну — исходному пункту путешествия к Юстедальскому леднику. Интернета еще не было, зато у нас было расписание, и мы знали, что должны успеть к первому парому до Фьерланна. А если не успеем добраться туда, придется ждать полдня в Хелле. Но вскоре игре пришел конец. Между Хермансверком и Лейкангером нас задержала полиция.

На шоссе стояли две полицейские машины, одна с синей «мигалкой». Глупо было думать, что мы сможем легко отделаться: разбитый перед нашей машины служил ярким свидетельством того, во что мы впутались. Был уже день, и, несмотря на отсутствие мобильных телефонов, полицию, должно быть, уже давно предупредили о случившемся. И теперь ты, так старательно организовавший нам возле пропасти алиби, громко и уверенно давал показания, после того как нам велели остановиться: «Мы сдаемся. Мы не станем ничего отрицать».

Я только кивнула… Ты продолжал: «Мы впали в панику, это всё». Я снова кивнула. Я так устала и так расстроилась, я была совершенно разбита. Все, что я любила, во что верила, было растоптано. После случившегося там, наверху, у меня не осталось собственной воли, только твоя.

Оказалось, что это всего-навсего технический осмотр: нам не пришлось даже выходить из машины, и это было к лучшему — я наверняка не смогла бы удержаться на ногах. Раннее утро, понедельник, однако и речи не было о пробе на повышенное содержание алкоголя. Тем не менее нам выдали предписание в течение десяти дней починить передние фары. Полицейские были симпатичные ребята, но, хотя уже наступили белые ночи, они сопроводили предписание запретом ездить ночью, пока мы не починим фары.

Нам запретили ездить ночью, Стейн…

Мы успели приехать в Хеллу вовремя, до отхода парома. Хелла, как и Ревснес, не населенный пункт, а паромная пристань, там нет даже киоска. А мне страстно захотелось шоколада, я буквально страдала. Все, о чем мы говорили полчаса до прихода парома из Вангснеса[82], касалось только лыж. Машину необходимо припарковать; в этом мы были согласны, а как же лыжи?

Все это ты, конечно, помнишь не хуже меня. Но когда-то эта история должна прозвучать от начала до конца. Теперь мы можем поговорить как разумные люди, поразмыслить, что и как…

Может быть, повернуть назад? Но там, на сером камне мыса, мы согласились с тем, что обязательно должны попасть на Юстедальский ледник… Мы обещали это друг другу и, несмотря на все случившееся, должны отыскать место для ночлега, мы нуждались в том, чтобы вместе забраться под перину[83]. А потом — через день, два или три — нас схватят. Мы были уверены, что это вопрос времени, в лучшем случае — нескольких дней. Но в те утренние полчаса в Хелле мы поняли, что лыжный поход на ледник после всего того, что произошло, не состоится. Нам необходимо было читать газеты и слушать радио. Мы были начеку, мы были вынуждены… И знали об этой старинной деревянной гостинице; можно пожить там. Так что лыжи пусть остаются в Хелле. Но нет, в описании примет фигурировал красный «фольксваген» с двумя парами лыж на крыше! Это было бы чересчур рискованно. А как нам представиться в гостинице? Самое правдоподобное, что мы заехали туда после путешествия по леднику.

Чем бы наша поездка ни кончилась — полицейским или судебным расследованием, мы оба пережили серьезное потрясение… Несмотря на мои приступы страха и на твою склонность выпить стаканчик-другой, до этого момента мы жили почти без всяких трений и ссор. Пока не сбили возле озера Эльдреваттнет женщину в бруснично-алой шали; теперь мы впервые переживали кризис, да — кризис. Но мы не в силах еще были отказаться друг от друга. Быть может, завтра или послезавтра, но пока еще нет…

Нам необходимы были эти последние часы и дни вместе, прежде чем все, возможно, кончится.

Ими стало наше плавание на судне по узкому рукаву фьорда. Мы плыли прямо на север, навстречу могучим ледникам. Природа производила колоссальное впечатление, с нами случилось что-то невероятное, какое-то освобождение, избавление… как будто внезапно прорвалась плотина. Мы снова без конца болтали и смеялись! Помнишь? Вошли в роль свободных и беззаботных людей. Мы оказались непревзойденными актерами. Никаких интимных отношений, кажется, нам это помогало, гораздо важнее было то, что мы оставались вместе — вольные и свободные птицы… и вдобавок у нас еще было двенадцать или двадцать четыре, а то и все сорок восемь часов. Мы стали вдруг Бонни и Клайдом[84]. Мы оказались вне закона. Мы вошли в эту роль, и понадобилось более тридцати лет для того, чтобы в этом добровольно признаться. Мы играли эту роль как циники.

В гостинице мы сказали, что остановимся на несколько дней. «Не знаем точно на сколько, но собираемся подняться на ледник», — сказали мы, потому что лыжи все видели, и мы соврали про свой маршрут и скитания по ледникам. Ты упомянул про ледник Свартисен[85].

Нам необходимо было хотя бы несколько дней побыть вместе — тебе и мне, мы думали, что это, вероятно, наше последнее путешествие. Не сказали ли мы что-либо и о том, что мы, дескать, молодожены? Прошло всего четыре года нашего «конкубината»[86], наши внебрачные отношения вполне могли быть заявлены полиции как непристойные.

Во всяком случае мы попросили лучший номер, мы собираемся отпраздновать нечто особенное, сказали мы, сочинив какую-то историю о том, что сдали экзамены; это отчасти соответствовало действительности: я как раз справилась со «средним курсом»[87] по истории религии, а ты добился нужного балла[88] по физике.

Получить лучший номер оказалось не трудно; сезон еще не начался. Нам досталась комната в башне… Стейн, я не знаю, стоит ли добавлять это в мой рассказ, но когда мы с Нильсом Питером приехали в тот вечер, нас случайно поселили в этот же номер. Так что я побывала там снова, на этот раз с ним. Впрочем, я не уверена в том, что мы попали в ту комнату случайно. Нынче я вовсе не в «мистическом» настроении, Нильс Петер сам заказал этот номер, а я просто замужем за щедрым и предусмотрительным человеком. Он тяжело воспринял то, что ты занял у меня почти все время, пока мы ходили по книжным лоткам; еще бы, мы так радовались, охотясь за книгами, которые не успели прочесть в дни нашей юности! Кажется, я уже писала тебе о том, что он ожил только по дороге домой.

…Регистрируясь в тот день в гостинице, мы обратились к служащему с просьбой. В сущности, просьба была несколько дерзкая, но выбора у нас не было. Мы спросили, есть ли в номере радио, а получив отрицательный ответ, попросили одолжить транзисторный приемник. Пожалуй, это было рискованно, но у нас не было никакой информации. Я сказала, что ты изучаешь юриспруденцию и хотел бы быть в курсе последних новостей. «Все, что связано с Германией и Андреасом Баадером», — сказала я. Всего лишь несколько дней тому назад Ульрика Майнхоф была найдена в тюрьме «Штамхайм» мертвой[89]. Не знаю, почему я это сказала, возможно, потому что уловила в нашей истории какое-то подобие с делом Андреаса Баадера и Ульрики Майнхоф.

Номер и радиоприемник мы, стало быть, получили. В номере был полукруглый балкон с великолепным видом на ледник, фьорд и старую пристань. Заняв в полдень комнату, мы улеглись в кровать вместе с приемником. Мы были уверены, что услышим о себе. Перед тем как уснуть, мы выслушали выпуск новостей, это были местные и зарубежные новости. Нижняя палата норвежского парламента предлагала снизить возраст призывников с двадцати лет до девятнадцати. Умер немецкий философ Мартин Хайдеггер[90]. О случившемся в горах — ни слова.

Это отсутствие информации уже начало нас мучить. Мы вспоминали литературные чтения с шампанским в нашей двуспальной кровати, в компании с Родионом Раскольниковым. Точно так же, как он, мы чувствовали определенную потребность в разоблачении или хотя бы в осторожном предупреждении или допросе. Но силы нас оставили: мы заснули, даже не выключив приемник.

Я проснулась, услышав, что ты плачешь. Я положила руку тебе на грудь, поцеловала в затылок и попыталась укачать…

Вскоре мы снова сидели в кровати и слушали радио. Мы напряженно прислушивались. Снова передавали новости. Опять ничего. Было семь часов вечера, после происшествия в горах Хемседаля прошло полсуток… «Зверское дорожное убийство, преступники хладнокровно сбежали с места преступления, не вызвав машину „скорой помощи“, не сообщив в полицию. Задействованы крупные полицейские силы…» Нет, ничего такого не передавали. Сидя сейчас в номере гостиницы, близ рукава Согне-фьорда, мы знали, что сбежали от женщины в бруснично-алой шали. Бросили ее после того, как, одурманенные наслаждением, сбили ее на землю, — и продолжили свой путь. Да, ее шаль. Мы нашли ее шаль. Еще после нас был водитель белого фургона. Неужели он не оповестил полицию? Но почему? Почему это дело замяли? Наверное, есть какие-то причины. Какое тут может быть объяснение? Почему власти не хотят сообщить то, что им известно? Что делала таинственная женщина в серой одежде и брусничной шали в горах среди ночи? Почему она там находилась? Что, если это связано с какими-то военными или шпионскими делами? Или с безопасностью государства?

У меня совершенно разыгралась фантазия. Можем ли мы быть уверены в том, что сбитая нами на шоссе женщина была обычным человеком? — спрашивала я. Ведь по радио не передали объявления о розыске. Полиция не искала свидетелей! Что, если она — инопланетянка, гостья из космоса? В ту ночь над плоскогорьем разлился какой-то небывалый свет. Я пыталась как-то объяснить случившееся и вспомнила, что мы видели в небе бриллиантовый отсвет.

Мы ничего не понимали. Кто эта потерпевшая? Если она не инопланетянка и не привидение, должен же на другом конце этого ребуса найтись некто, задавший себя вопрос: кто преступник?

Наш автомобиль в Хелле. Должны ли мы только объявиться? Можно позвонить и сообщить анонимные сведения о пострадавшем при столкновении «фольксвагене», который стоит на паромной пристани. В этом случае мы положим конец нашему невыносимому положению. Тем более что «фольксваген» уже фигурирует в отчетах полиции…

Из всего этого хаоса вопросов и возможных выводов родилась новая идея. Я первая облекла ее в слова.

Я сказала: «Дорогой Стейн! Мы жили вместе пять лет. Внезапно нам ужасно не повезло. Мы один-единственный раз совершили ужасную глупость — уехали после столкновения на дороге. Но что бы ни случилось со сбитой нами женщиной, мы уже не можем ей помочь. Не лучше ли сделать эти последние дни по возможности самыми прекрасными?»

Сириус! Его просила я. Ты — Андромеду! Ты подхватил мои ассоциации, мы говорили об этом в Ревснесе.

Я молилась за нас, и ты вместе со мной. Так начались те последние чудесные дни, которые мы провели вместе.

Мы приняли душ и через полчаса уже сидели внизу, в старинном, музейного вида ресторане, за бокалом аперитива. «Golden Power» у них не было, зато были «Смирновская» водка и лимонный сок.

После обеда мы снова пили кофе перед камином, но в голове у нас вертелось одно, нам то и дело приходилось подниматься в комнату, чтобы не пропустить новости. Но новостей мы так и не услышали.

Я хочу вспомнить некоторые подробности той недели, что мы провели в гостинице, хотя ты наверняка все помнишь, да и кое о чем мы говорили, когда встретились в последний раз. Каждый день мы совершали долгие прогулки. В первый же день отправились в горы, через Супхелледаль, дошли до самого ледника. Ты помнишь тот день, Стейн? Помнишь, что мы нашли на мысу после того, как съели по шоколадному пирожному и в уютной хижине у Суппхелльского ледника купили домашней вязки рукавицы? Назавтра мы взяли напрокат велосипеды и побывали в Хорпедаль и Бёйадаль. В Бёйадаль несколько часов просидели на моренах, разглядывали, как ледники раскалываются там на мелкие обломки. На прогулки мы обязательно брали с собой приемник. Как-то, когда мы проходили мимо стойки обслуживания, одна из регистраторш, по имени Лайла, указала на него и с улыбкой спросила: «Баадер — Майнхоф?»

Мы сделали вид, будто ее не расслышали. Пока все оставалось неизвестным. Ни одна душа не поинтересовалась, чем занимаются новоявленные Бонни и Клайд в своем диком странствии. Мы пользовались этим, мы жили сегодняшним днем — более отдаленной перспективы у нас не было. Мы радовались каждому дарованному нам часу. Мы беседовали и размышляли. Вероятно, эту женщину сбила чья-то машина и ее в тот же день увезли. В этом случае наша вина становилась чуточку меньше, но мысль о случившемся все равно заставляла нас чувствовать себя преступниками. Возможно, ее толкнули на шоссе как раз тогда, когда мы проезжали мимо, ведь было довольно светло, но мы все равно ничего не видели, пока что-то красное внезапно не оказалось перед самым капотом машины. К тому же мы не видели, не прятался ли кто-нибудь в кустах, когда мы вернулись к месту происшествия. А что, если она уже была мертва, когда наш автомобиль столкнулся с ней? Почему бы нет?

Ведь мы видели только «что-то красное перед капотом», это выражение мы повторяли не однажды. Саму женщину в рассеивающемся горном тумане мы не заметили. Вероятно, кто-то увез ее в тот же день и нуждался лишь в том, чтобы изобразить несчастный случай. Возможно, она лежала на обочине, и не будь на ее плечах алой шали, ее трудно было заметить. Хотя этого столкновения было достаточно, чтобы разбить переднюю фару…

Она была иностранкой — в это мы мало-помалу уверовали. Поэтому никто о ее исчезновении и не заявил. К тому же мы видели иностранный трейлер… Мы согласились с тобой в том, что он был немецкий… Тебе следовало выехать на ту лесную тропу, Стейн!

Быть может, водитель трейлера подобрал ее. Возможно, между белым автофургоном и трейлером имелась какая-то связь. Ведь все это происходило глубокой ночью. Ночь — самое удобное время для сомнительных встреч.

Мы принялись сочинять историю о немецком трейлере, прибывшем из Эстланна, о пожилой женщине… с красной шалью… Возможно, она была курьером и шла по дороге в горах, чтобы встретиться с фургоном из Вестланна. Дальше этого наша история не продвинулась…

Ты еще там?

>>>

Да, и, кажется, ты ответила не сразу. Я уже заждался письма! Расхаживал взад и вперед, как зверь в клетке, и только и ждал, когда же компьютер даст сигнал о твоем новом письме. В этой комнате не больше девяти квадратных метров. С трудом успокоился и нашел себе занятие: разобрал целую груду бумаг и статей. Нелегкая работа, на которую я отваживаюсь раз в пять лет. На душе тревожно. Ну рассказывай, не томи меня.

>>>

Последние дни перед нашим, как мы думали, разоблачением тянулись невероятно медленно. Эта неделя стала по-своему романтической именно потому, что мы жили в страшном напряжении и не знали, как долго продлится наше счастье. Но состояние неопределенности почему-то не отравляло нашу каждодневную жизнь. В благодарность за дарованную нам «неделю пощады», как сказал в последний день кто-то из нас, мы принялись говорить о всякой всячине… Отклик из Вестланна на похождения Бонни и Клайда задерживался. Мы болтали о газетных объявлениях, обсуждали новости дня. Говорили о том, что, возможно, выйдем сухими из воды и не будем пойманы за то, что натворили. Прошла неделя, а в новостях ни слова о том, что какую-то женщину ночью сбили на горном перевале и бросили на месте преступления в Хемседальских горах.

Стейн, кто была эта женщина?!

Нам пришлось объясняться с хозяевами этой уютной гостиницы, почему мы не поднялись, как собирались, на ледник. Ты сказал, что я не совсем в форме, соврал про мою мигрень, и я согласно кивнула. После бегства от тяжело раненного, а то и погибшего в результате ДТП человека ложь далась мне как по маслу. Я притворилась, будто у меня критические дни, хотя это было не так. Возможно, тебе покажется странным, что я вспоминаю об этом, но раньше у нас ничего подобного не было, я никогда не страдала мигренями. Ты свалил вину на меня.

Однажды милая хозяйка с улыбкой спросила, то ли всерьез, то ли в шутку, не прячемся ли мы здесь от кого-то? Помнишь, что мы ответили? Что мы сбежали сюда от каждодневных обязанностей. От того, что именуют суетой и хлопотами. Она бросила на нас недоверчивый взгляд, и тогда ты резко спросил у нее: «Разве мы не можем провести здесь отпуск?»

Этот разговор случился перед завтраком, а во время завтрака мы единогласно решили, что пора отсюда уезжать. И дело вовсе не в вопросе хозяйки. Больше всего нас подгоняло желание снова увидеть место происшествия. Говорят, преступника тянет на место преступления, так что у нас был серьезный мотив. Следовало проверить, не осталось ли в горах каких-то следов, которые мы не заметили. Во всяком случае, посмотреть, по-прежнему ли там лежит бруснично-алая шаль.

Но было и кое-что другое. Этим утром я проснулась раньше тебя; ты нашел меня в старом шезлонге, с книгой, которую мы взяли в бильярдной и читали накануне вечером, — с «Книгой духов». Ты назвал ее «книгой спиритического откровения». Меня охватило невероятное раздражение, я заподозрила тебя в том, что ты готов со мной немедленно разойтись, только бы отвадить от нее. Ведь книгу необходимо было до отъезда вернуть на место, хотя я в тайне от тебя спрятала ее в рюкзак и не доставала до тех пор, пока мы не вернулись в Осло.

Но когда мы в это последнее утро перед тем, как подняться в свой номер и сложить вещи, прошли из столовой на балкон, чтобы полюбоваться фьордом и пунцовым буком, дочь хозяйки гостиницы спросила, не найдется ли у нас полчаса присмотреть за ее тремя дочурками, пока она сходит в банк. Не удивительно ли, что уже тогда в маленьком селении на берегу фьорда имелся филиал Вестланнского банка! Мы не раздумывая ответили «да». Девочки были очень милые, мы успели с ними подружиться. Самой маленькой не было еще и двух лет, а в последние месяцы я уже всерьез подумывала о том, чтобы покончить с противозачаточными таблетками… Нас обрадовало оказанное нам доверие, потому что кто бы доверил Бонни и Клайду сидеть с детьми? Не помню почему, но кончилось тем, что мы присматривали за детьми почти до полудня и сказали, что это самое малое, что мы могли бы сделать в благодарность за взятые напрокат велосипеды и транзисторный приемник. Можно было этого и не говорить: мы оставили в гостинице целое состояние. Мы не скупились ни на вино, ни на еду, ни на кофе с коньяком. У них был кальвадос, Стейн! У тебя хорошая память! Тогда это было редкостью, во всяком случае в гостиницах вдали от крупных городов. После нашего автомобильного путешествия в Нормандию мы полюбили кальвадос. Не могу точно вспомнить, сколько он стоил в середине 70-х годов, но во всяком случае был нам не по карману. Но здесь мы каждый вечер пили после обеда кальвадос.

После полудня мы за девочек больше не отвечали, таким образом у нас появилось свободное время. Мы обошли все уголки селения на берегу фьорда, побывали на нескольких горных вершинах. Как ни странно, мы не побывали на горном сеттере наверху, как раз за отелем; только там и не были. Если наша машина по-прежнему стоит в Хелле и на нее не обратила внимания полиция, мы уже следующим утром уедем домой, во всяком случае проедем к Эстланну такое же расстояние, какое проехали сюда. Мы решили подняться на горный сеттер. Погода стояла великолепная, с тех пор как мы оказались здесь, ни разу не было дождя.

Взяв с собой пакет бутербродов и термос с чаем, мы вскоре уже поднимались в гору над долиной Мундальсдаль, куда ты и я вернулись вместе несколько недель тому назад. Ты, конечно же, помнишь и нынешнюю прогулку, и то, что было в тот раз — давным-давно, я пишу об этом только для того, чтобы ты еще раз задумался о том, что тогда случилось!

Мы прошли последнюю усадьбу с амбаром слева от дороги и стрельбищем — справа, потом миновали часть пути вдоль быстрой реки Мундальсэльвен по левую руку и мало-помалу поднялись в горы к Хеймесеттеру. Нам пришлось попрыгать по усыпанной гравием дороге, чтобы уберечься от овечьего навоза и коровьих лепешек, так как стадо как раз выпустили на пастбище.

Мы радовались. Прошла неделя, а мы ничего не знали и не понимали, чего ждать. А ведь нас вполне могли уже арестовать, и это наложило бы клеймо на всю нашу оставшуюся жизнь. Мы это понимали, но не представляли, как нам удастся жить с такими воспоминаниями. Мы все еще шутили и смеялись, мы были такими же, как прежде, и с грустью принимали случившееся с нами: это были наши последние дни в раю, в «эротическом захолустье», шутили мы, и хотя захолустье было «эротическим», всю эту неделю мы провели в смятении и тревоге.

Пока мы идем, ты все время прижимаешься ко мне. Потом просишь о большем… вся долина предоставлена нам… Ты клянчишь, здесь нетрудно укрыться в ольшанике, да и тепло. Но на этот раз я строга и говорю, что сначала надо подняться на горный сеттер. А потом, когда зайдем подальше, посмотрим, чего ты стоишь как мужчина, весело замечаю я. Эти свои слова я прекрасно помню, потому что ты был ими оскорблен! Но между тем случилось так, что ты в последующие дни абсолютно ничего не стоил как мужчина. Правда заключается в том, что после этого мы больше не были вместе, не познавали друг друга.

Вот так! В нескольких сотнях метров от Хеймесеттера, в придорожной обочине, растут густые заросли пурпурной наперстянки. Digitalus purpurea.

Наперстянка такая стройная и бруснично-алая, я знаю, что ее цветы смертельно ядовитые. Но знаю и то, что листья наперстянки могут спасти людей от смерти. Есть нечто обольстительное в этих цветах, напоминающих колокольчики. Я убегаю от тебя, чтобы рассмотреть их поближе. «Иди сюда!» — зову я.

У цветов мы задерживаемся, затем поворачиваем направо, туда, где на пологом склоне до самой дороги растут березы. Среди черно-белых стволов — небольшая, поросшая зеленым мхом поляна. И вдруг мы видим… там стоит женщина в сером платье с алой шалью на плечах, того же цвета, что и наперстянка. Об этом я думала все прошедшие годы. Женщина внимательно смотрит на нас и улыбается. Стейн, та самая женщина, которую мы сбили в Хемседальских горах! Как будто она вдруг перенеслась сюда рукой Всевышнего. Сегодня я знаю, кто она и откуда явилась. Но подожди…

После этого нам следовало прийти к единому мнению о том, что мы видели. Мы оба согласились с тем, что именно эта женщина неделю тому назад поднималась вверх, в Хемседальские горы, в нескольких метрах от шоссе. На ней была та самая шаль, что осталась лежать наверху, у горного озера, и фигура — та же самая… Мы оба полностью с этим согласились. Это было странно, мы оба были потрясены, хотя сегодня я нахожу этому разумное объяснение.

Так что же она тогда сказала? Я помню совершенно точно, что она, повернувшись ко мне, произнесла: «Ты та, кем была я, а я — та, кем станешь ты». Но ты настаивал на том, что она сказала нечто совсем другое. Разве это ни странно, если учесть то, что мы были согласны с тем, что видели одно и то же? Ты настаивал на том, что она обратилась к тебе и произнесла: «Тебя следовало бы оштрафовать за превышение скорости, мальчик мой!»

С точки зрения фонетики эти два высказывания очень далеки друг от друга. Да и с точки зрения смысла. «Ты та, кем была я, а я — та, кем станешь ты». «Тебя следовало бы оштрафовать за превышение скорости, мальчик мой». До тебя, следовательно, дошли одни слова, а до меня — совсем другие. Но зачем ей понадобилось это двойное сообщение? И как она проделала такой фокус? Как ни думай, это величайшая загадка. Подожди…

Сейчас я уверена, что эта женщина с шалью — та самая, которую мы сбили на шоссе и которая явилась к нам из другого мира. Она хотела нас утешить! Она улыбалась, и я, пожалуй, не осмелюсь сказать, что это была теплая улыбка, ведь в словах «теплая» и «холодная» есть нечто плотское; но в любом случае ее улыбка не была злой. Игривой, хитрой, лукавой — это уже ближе. Ее улыбка была соблазняющей, Стейн! «Приди, приди! — говорила она. — Никакой смерти нет, только приди!» И тут же исчезла.

Ты, опустившись на колени, закрыл лицо руками и заплакал. Ты не хотел смотреть мне в глаза, но я, склонившись над тобой, принялась тебя укачивать.

«Стейн, — сказала я. — Она далеко».

Ты продолжал всхлипывать. Мне тоже было смертельно страшно, потому что тогда никакой веры у меня еще не было, в известной степени мне помогло важное обстоятельство: у меня был мальчик, о котором необходимо было заботиться.

Вдруг ты вскочил и побежал в долину. Ты бежал так, словно речь шла о жизни и смерти, а я старалась не отставать. Вскоре мы снова шли рядом и через некоторое время заговорили о том, что пережили. Мы были оба потрясены.

Мы не могли разобраться в случившемся. Мы выспрашивали друг друга, обсуждали и взвешивали все за и против. Однако были согласны с тем, что это та самая женщина, которую мы видели в Хемседальских горах и которую, следовательно, сбили на шоссе. Это решенное дело, никаких сомнений.

«Как ей удалось найти нас?» — в ужасе спрашивал ты. Ты боялся, что она по-прежнему идет за нами. Ты думал, что она, возможно, поселилась в гостинице, и теперь боялся встретиться с ней во время обеда. Твои огорчения все больше и больше склоняли тебя на твердую почву материализма. Сама я мало-помалу нащупывала под собой совершенно иную почву. Я была уверена в том, что за обедом мы ее не увидим. Я сказала: «Стейн, она мертва!» Ты посмотрел на меня, смерил взглядом. А я продолжала: «Возможно, она последует за нами. Возможно, только явилась нам, и всё. С того света, Стейн. Ты видел…» Но во взгляде твоем не было силы. Только бессилие.

>>>

Да, бессилие. Потому что я почувствовал: мы оба ускользаем друг от друга. Я не поверил в тот раз и не могу поверить сейчас, что мертвые способны отыскать нас, что они находятся где-то рядом с нами. Ты можешь, а я в состоянии разве что уважать твои воззрения… Но ты права, в тот раз я не мог с этим справиться.

Но продолжай свой рассказ. Мне кажется, ты верна тому, что было историей нашей жизни.

Проходив полдня взад и вперед в девяти квадратных метрах, я не могу успокоиться, меня одолевает тревога. Чувствую, что должен что-то предпринять, уже двенадцать часов, и я принял решение.

Продолжай свой рассказ. Я предчувствую, как он разовьется, потому что мы обо всем этом говорили тогда, перед тем как ты оставила меня и уехала домой, в Берген. Я отвечу в конце дня, обещаю…

>>>

Когда мы были наверху, на высокогорном пастбище, мы договорились как можно дольше ничего не обсуждать, отложив все истолкования случившегося в сторону. Назавтра мы планировали длительную автомобильную поездку домой, нам предстояло миновать горный перевал между округом Согн-ог-Фьюране и округом Бускеруд. А не лучше ли было уже тогда прийти к единому мнению, пока то, что мы пережили, еще свежо в памяти?

Мы сошлись на том, что тогда я, присев на корточки, любовалась бруснично-алыми колокольчиками. Потом ты подошел ко мне сзади и сначала прикоснулся к моим волосам, а потом сел на землю и тоже потрогал цветы наперстянки. Я не помню, услыхали ли мы шум по ту сторону дороги, но во всяком случае тут же произошло что-то такое, что заставило нас обернуться. И в тот же миг между стволами берез в пейзаж впечаталась женская фигура: с алой шалью на плечах она стоит на мшистой поляне, «словно Женщина-Брусничница из сказки». Это мои слова. Это я ввела в наш обиход наименование «Брусничница», оно стало нашим риторическим помощником, спасательным кругом для двух душ, оказавшихся в беде. Немало занимались мы разговорами о Брусничнице, а через тридцать лет выясняется, что эти разговоры можно продолжить! Тогда мы не могли непринужденно болтать о встрече с привидением или с духом умершей, я хочу напомнить о том, что это случилось в 70-х годах, всего через несколько дней после того, как Ульрика Майнхоф была найдена мертвой в Штамхаймской тюрьме. В этом же году вышли новые книги, авторы которых словно бы говорили: мы вступаем в новую эру, мы стоим на пороге эры Водолея.

Со своей позиции материализма — в противовес моей укрепляющейся ориентации на потустороннее — ты лихорадочно выдвинул забавную теорию. Значит, так: мы согласны с тем, что Брусничница идентична той женщине, которую мы видели в Хемседальских горах. Ты сказал: «Попробуй взглянуть на это так: одно и то же дерево можно назвать вяз, или ильм, или карагач, но это одно семейство. Или воспринимай эту историю как детективный роман!» Я с интересом слушала, что ты скажешь дальше. Ты сказал: «Возможно, две встреченные нами женщины — однояйцевые близнецы…»

И точно так же возможно, что Иисус ходил по водам Назаретского озера, потому что оно замерзло.

Когда мы проходили мимо этого места, возвращаясь в гостиницу, мы быстрым шагом шли рука об руку, но были едины в том, что нельзя впадать в панику. И тем не менее оба были испуганы. У тебя хватило духа не бежать, но за это пришлось платить мне: ты с такой силой сжимал мои пальцы, что они болели еще несколько дней. Помню кальвадос, который мы пили за обедом, Мы нуждались в нем, выпили целую бутылку и попросили еще. Помню также, что с трудом держала бокал в руке, так она болела.

Я помню ту ночь, Стейн! Теперь уже я пыталась соблазнить тебя и делала это весьма откровенно. Я чувствовала, что это последний наш шанс; если я не соблазню тебя сейчас, нам с тобой никогда больше не найти путь друг к другу. По всем правилам искусства я попыталась завлечь тебя; если б это было несколько часов тому назад, я, возможно, вскружила бы тебе голову и подчинила власти желания. Но ты был неподвижен, ты был равнодушен, ведь ты, как и я, думал о будущем, и к тому же ты заметно опьянел. После обеда и кальвадоса мы захватили с собой в номер бутылку белого вина, но я к ней не прикоснулась. Помнишь, чем все кончилось? Ты завалился спать головой в изножье кровати, так что мои ноги оказались рядом с твоей головой. Один раз я попыталась осторожно погладить тебя ногой по щеке, но ты оттолкнул ее — не жестко и не враждебно, но решительно. Ни один из нас в первые часы не спал. Мы бодрствовали и знали, что другой бодрствует тоже, но притворялись оба, будто бы спим. И наконец заснули. Во всяком случае ты заснул — слишком был пьян для того, чтобы долго противиться сну.

Я горько раскаивалась в том, что не отдалась тебе наверху, в ольшанике, до того, как мы встретили Брусничницу. Я знала: теперь мы наверняка расстанемся, и мне тебя уже не хватало.

Тоска одного человека по другому, который лежит с ним в одной постели, может быть порой гораздо сильнее, чем тоска тех, кто пребывает на разных континентах.

Сказка кончилась. Мы дружески беседовали, выплывая из фьорда, пили кофе и ели вестланнскую лефсе — лепешку из муки и картофеля. С лыжами и дорожными рюкзаками сошли с парома в Хелле. Наша машина стояла точь-в-точь так, как мы ее оставили, и она словно тосковала о нас. «Бедные фары, бедное крыло», — подумала я. Кажется, даже сказала вслух. У тебя тоже бывают реплики в духе черного юмора. For å matche[91]. Мы тронулись в путь.

Что нам хотелось найти там, в горах? Чего мы не заметили, когда уезжали оттуда в последний раз? Следы крови? Или кожу? Волосы?

Мы говорили, конечно, не только об этом. Делая скидку на обстоятельства, поездка домой была довольно приятной. Возможно потому, что пришла весна… Или потому, что мы понимали: это наше последнее путешествие вдвоем. Мы стали относиться друг к другу с какой-то подчеркнутой нежностью. Игра страстей отныне была исключена. Зато мы были взаимно любезны, вежливы и предупредительны.

Надо было перебраться через фьорд, тогда мы снова попадем в Лердаль, к реке и старой деревянной церкви. У меня едва не случился нервный срыв, когда мы проезжали мимо поворота и обрыва, где всего лишь неделю назад я подумала, что ты хотел убить меня или же покончить с собственной жизнью. Ты убрал правую руку с руля и обнял меня за талию. Это меня согрело. Мы снова оказались наверху, в высокогорье.

>>>

А я еду по другой дороге. Я в Гуле, где ловко влез в беспроволочную зону в «Пресс-отеле». Я прочитал твое последнее письмо и посылаю свое.

Я чувствую себя здесь на птичьих правах: в гостинице я всего лишь случайный проезжий, приходится хитрить. В былые времена хитростью проникали в гостиницу, чтобы воспользоваться туалетом. В наши дни делают это, для того, чтобы войти в Сеть.

Мне предстоит снова пересечь этот горный перевал. У тебя есть часа четыре до тех пор, пока я снова подключусь к Сети. Это будет в нашей гостинице, туда я сейчас и еду. Я сообщил им о своем приезде, мне ответили, что сейчас конец сезона и я буду единственным ночным гостем.

>>>

Ты едешь во Фьерланн, Стейн? В таком случае помашем друг другу рукой в Хемседале. В каком-то месте у подножия мы проедем друг мимо друга: между нами будет всего один метр пространства и одно человеческое поколение времени.

Мы видим сверкающую холодную поверхность озера Эльдреваттнет, и я снова замечаю, что твоя рука на руле и нога на педали газа дрожат. Ты сворачиваешь в сторону и останавливаешься. Мы покидаем наш красный автомобильчик и по-прежнему проявляем друг к другу подчеркнутую заботу. Но горе, раскаяние, озлобление после всего случившегося разорвало эротическую связь между нами. Ты выкрикиваешь какие-то скверные слова. Я и не знала, что у тебя такой грубый лексикон. Я молча плачу.

Брусничная шаль исчезла, ее нет. Мы ищем ее повсюду, но не находим. Неужели кто-то нашел ее и прихватил с собой? Или это ветер унес шаль к черту на куличики?

Не помню, стало ли мне от этого легче или я испытала разочарование оттого, что мы обнаружили всего лишь несколько осколков от передних фар. Мы наехали здесь на человека, и наехали на большой скорости. Других следов случившегося мы не находим. Нет следов крови, нет камня или валуна, который мог задеть автомобиль.

Мы снова садимся в машину и едем дальше. Ты говоришь что-то о странном кургане «Сахарная голова», видневшемся вдали, словно это имеет какое-то отношение ко всей этой странной истории.

Внизу, проездом через Хемседаль, мы не говорим ни о чем другом, кроме случившегося. Кажется, разговор начал ты, и именно тогда, когда мы проехали съезд с шоссе, куда тебе в тот раз непременно нужно было свернуть и ради чего ты соблазнял меня. Сейчас было просто немыслимо, чтобы кто-то из нас сказал об этом хотя бы слово.

Мы заключаем договор. Всю дорогу до дома мы можем обсуждать нашу роковую поездку, но как только возвращаемся в Крингшё, и словом не упомянем о происшествии на горном перевале — ни ты, ни я, ни между собой, ни с кем бы то ни было. С момента нашего возвращения в Осло случившееся у Эльдреваттнет будет упоминаться исключительно как это.

Но я нарушила наш договор своими письмами. Не думаю, что это повлечет за собой для нас какие-то несчастья. Надеюсь на обратное, потому и пишу.

Бруснично-алой шали там больше не было, да ведь и времени прошло немало, но только теперь мы убедились в этом собственными глазами. В глубине души я была этим немного разочарована… Ведь если бы мы нашли эту шаль, пусть даже разорванную в клочья зверями в лесу, это послужило бы свидетельством того, что та, кого мы встретили в березовой роще, не была человеком во плоти и крови… Она была явившимся нам духом, ведь в этом случае мы судили бы наши обстоятельства по двум шалям — одной, принадлежавшей несчастной женщине, и другой, по-прежнему наброшенной на плечи Брусничницы. Поскольку об этом несчастье так и не сообщили в новостях, мы сошлись бы, пожалуй, во мнении, что водитель белого фургона позаботился о женщине с шалью. Но относительно ее состояния единства во мнениях у нас не было. То, что мы вновь встретились с ней в березовой роще, для тебя служило бы доказательством того, что ей достались при столкновении разве что незначительные увечья; для меня же прямо противоположного: она погибла от увечий, а ее появление там — было для нее появлением из иного мира! Ты полагал, что сразу же после падения она поднялась, а потом попросту уехала в белом фургоне. Ты твердо внушил себе, что ей нужно было снова спуститься с гор в Хемседаль, что у нее были какие-то дела с иностранным трейлером. Такое решение загадки вполне объясняло бы, почему мы ничего не слышали о несчастном случае на дороге. Я со своей стороны была абсолютно уверена в том, что женщина в алой шали либо получила тяжелые увечья, либо умерла, когда ее внесли в автофургон. Но уже через неделю после того, как мы сбили женщину с шалью, она была в нормальном состоянии. Хотя ты полагал, что она здесь, в нашем мире, а я — что она там, в мире ином.

Мы обсуждали и время происшествия. Если мы только слегка задели ее, зачем связывать ее с автофургоном, проехавшим через несколько минут? Это твои слова. Она всего лишь продолжила свой путь. Какой смысл водителю белого фургона сообщать полиции о том, что женщина средних лет идет по горному перевалу вдоль шоссе №52?

Я сказала: но мы ведь видели, что она словно испарилась. Даже если бы мы ее только сбили, она должна была, выйдя к людям, позвонить в полицию и сообщить, что ее едва не погубил красный «фольксваген» с лыжами на крыше.

Ты выслушал меня, ты держал руль увереннее, чем когда мы ехали по другой дороге, но покачал головой: значит, по той или иной причине она не хотела идти в полицию. Откуда мы знаем, чем она занималась там в ночное время? Обычно в такое время суток в горах прогулок не совершают… за много километров от ближайшего дома или селения! Само собой, можно перейти через горы и в ночное время, в это время года по-настоящему темно и холодно еще не бывает. Но все равно для этого должна быть причина: допустим, ты выполняешь какое-то поручение или спасаешься от чего-то бегством.

Я слушала. Теперь мы обсуждали твои доводы. Я спросила: от чего, например, спасаются бегством?

Несколько минут ты вел машину, не отвечая. Мы оба говорили в совершенно чуждой нам манере. Этане был разговор старых приятелей. Мы больше не шутили и не улыбались, хотя и были подчеркнуто предупредительны и желали друг другу всего самого лучшего! Но сделать это лучшее для другого были не в силах.

«От кого или от чего спасаются бегством?» — снова спросила я.

Ты ответил: от водителя трейлера. Что-то случилось, и ей пришлось бежать в горы. Возможно, здешняя местность ей хорошо известна. Чтобы пройти пешком этот горный перевал, не нужно обладать особой выносливостью: две долины на западе и востоке плотно примыкают друг к другу, плечом к плечу. Только Эльдреваттнет разделяет их между собой.

Ты посмотрел на меня так, словно просил помочь в своих рассуждениях. Ты сказал: откуда нам знать, не спасалась ли эта женщина после какого-то преступления? Например, после убийства человека, который много лет зверски обращался с ней и который лежал теперь мертвым в кабине иностранного трейлера. В таком случае, как известно, в полицию не идут.

Эта мысль так тебе понравилась, что мне пришлось прикрыть рот рукой, чтобы ты не заметил, как я улыбнулась. Но ты заметил мой жест и добавил: это она водитель трейлера. Когда мы проезжали мимо, в кабине трейлера никого не было. Мы увидели, как этот «водитель» женского рода удаляется через горный перевал всего через несколько минут после этого; было прохладно, она накинула на плечи шаль. Она отвернулась от нас, так как не хотела, чтобы ее запомнили и потом узнали, потому что договорилась с водителем белого фургона о встрече подальше от больших дорог — в глуши. У озера они должны были встретиться и передать что-то ценное. Допустим, пару килограммов белого порошка или несколько купюр, или — почему бы и нет — купюры в обмен на порошок. Или, наконец, они должны были встретить более серьезный груз, который им собирались сбросить с самолета? В таком случае полицию не отыскивают. После того как тебя столкнул автомобиль, тебя может обуять мысль о мести, а если ты просто идешь вдоль дороги и тебя заметили, не так уж важно, где через неделю окажется эта машина. Мы, стало быть, поехали к леднику, спрятались там, где нет дорожных сообщений, например для трейлера, а она явилась за нами, чтобы наказать. Чтобы сыграть с нами шутку. «Отменная шутка, — подчеркнул ты, — есть множество способов лишить жизни человека. Если ты из породы изобретательных, есть множество способов навлечь на кого-либо пожизненную кару».

Вспомни свое письмо о том человеке, который будто бы пытался заколдовать супружескую пару, чтобы заставить ее развестись.

После тех твоих слов я прекращаю скрывать, что меня забавляют твоя изобретательность и фантазия. Я коснулась рукой твоего бедра, вероятно, тебе это понравилось; кажется, это был последний раз, когда мы выказали физическую нежность друг к другу. Я сказала: «Очнись, Стейн! Если она не получила серьезных увечий, зачем ей понадобилось там, наверху, в холодную ночь срывать с плеч свою красную шаль?»

Вряд ли ты веришь во все эти теории… Ты и сам признался, что всего лишь старался мыслить рационально. Но ведь главное в Брусничнице — не только то, что она точь-в-точь похожа на женщину, которую мы сбили, но и то, как она появилась в роще, когда мы были возле наперстянки — этих красных колокольчиков. Они как-то особенно разрослись, от них веяло такой силой. А ее внезапное исчезновение! Я принялась истолковывать случившееся со спиритуалистической точки зрения — когда мы ехали домой через Гуль и Несбюен и дальше через Крёдерен, Сокне, Хёнефосс и Сёмгихёгде, теперь ты внимательно прислушивался к моим словам; и это не была просто любезность. По-моему, ты пребывал в замешательстве. Я ничего не сказала об увезенной мной книге и о том, что, пока ты спал, целое утро читала ее перед нашим отъездом. А то, что мы нашли эту книгу всего за несколько часов до встречи с Брусничницей, не кажется тебе странным?

Меня вдруг осенило, что встречу с ней следует воспринимать как нечто знаменательное. Нам был дан знак, что мы в этом мире лишь проездом и что для наших душ существует прибежище и после него. Она улыбалась словно Мона Лиза: она была лукава и коварна! «Приходи!» Это ведение был великий дар. Даже сейчас я охотно приняла бы участие в этом триумфе вместе с тобой — это никогда не поздно.

Было и кое-что другое, о чем следовало бы призадуматься. Женщина с брусничной шалью не пребывала далее в плачевных обстоятельствах. Не снимает ли это с нас какую-то долю вины? Мы прервали земное существование этой женщины, жизнь ее бренного тела. Об этом, вероятно, странно думать, — но Брусничница всего лишь перешла в другое измерение. Не потому ли она и явилась нам? Она хотела вселить в нас бодрость духа! В тебя и в меня! «Ты — та, кем была я, а я — та, кем станешь ты». Не беспокойся, сказала она, ты станешь как я. Ты никогда не умрешь… И тебе она оставила утешительное сообщение: «Тебя следовало бы оштрафовать за превышение скорости, мальчик мой!» С ее точки зрения, наша вина ограничивается всего лишь нарушением правил дорожного движения. Такое может случиться с кем угодно. Стало быть, в случившемся нет ничего серьезного: наши тела — хрупкие и бренные, зато после существует более чистое и цельное существование, чем земное.

Мы вернулись домой и не имели больше права обсуждать случившееся. Однако потрясение жило в нас, и мы вспоминали о своей вине и позоре всякий раз, стоило лишь взглянуть друг на друга, всякий раз, когда вместе жарили глазунью, всякий раз, когда наливали друг другу чашку кофе или чая.

И все-таки я пришла к выводу, что вовсе не позор положил конец нашей совместной жизни. С позором мы бы справились, пошли бы вместе в полицию и во всем признались. Так просто, правда? Мы готовы были принять наказание и бесчестье, которое мы несли бы, поддерживая друг друга.

Ты ведь, конечно, помнишь, что мы сделали, прежде чем положить всему конец. Мы позвонили в полицию, правда анонимно, и спросили, не случилось ли ДТП на границе между двумя уездами в ту ночь, когда мы там проезжали. Мы добавили, что звонили потому, что, возможно, оказались свидетелями… В полиции записали время и координаты места и попросили позвонить попозже. Мы подождали два-три дня, потом позвонили снова, и нас заверили, что никакого ДТП в ту ночь в тех местах не было; дорога там прямая и хорошо обозримая.

Внезапно мы оказались перед фактом, что никаких следов того, что произошло, нет. Это само сделало земную сторону случившегося еще более мистической, а криминальную загадку не разрешило: нас было двое, и мы знали, что сбили женщину. Должно быть, убитой занялся кто-то другой, помимо властей и полиции. Мало-помалу я уверилась в том, что у нас состоялся контакт с духом женщины через несколько дней после ее смерти. В этом и заключалась глубокая пропасть между нами. Из того, что нам довелось испытать вместе, я делала совершенно другие выводы, нежели ты. Поэтому мы не могли больше оставаться вместе. Однажды я снова начала читать ту книгу по философии потустороннего, что взяла из бильярдной. Когда ты это увидел, я подумала, что ты швырнешь ее в меня. А потом я многое нашла и в Библии.

Восставший из мертвых Христос явился ученикам, по-моему, это было явление эфирного тела, похожего на то, что предстало перед нами. Мы беседовали об этом. Для меня было необходимостью верить в то, что Христос умер, а потом его мертвое тело воскресло. Таким образом, я не присоединяюсь к догматам церкви, не верю архаическим представлениям о могилах, которые разверзнутся в Судный день. Я верю в воскрешение духа. Как и апостол Павел, я верю, что после смерти нашей плоти воскреснет «плод духа»[92], но вовсе не в том виде, в каком мы существуем в физическом мире.

Я отыскала некий синтез между христианством и распространенной верой в то, что мы обладаем бессмертной душой. Хотя одной веры было мне недостаточно. Я видела женщину, которую мы погубили, точно так же, как апостолы видели Иисуса, «восставшего из гроба»[93]. Неужели ты не веришь, что Иисус являлся своим ученикам, дабы даровать им надежду и веру? Дабы сказать им вместе с апостолом Павлом: «Если благовествуем, что Христос восстал из мертвых, как может кто-либо среди вас сказать, что это не какое-то восстание из мертвых? Если мертвые не восстают, то Христос не воскрес тоже. Но если Христос не воскрес, то наше послание — ничто, а вера ваша бессмысленна (нелепа)»[94]. Я, у кого случались приступы ясновидения и кто так горевал перед тем, как мы, словно накладывая пластырь на рану, сели в тот раз в автомобиль и с лыжами на крыше отправились на Юстедальский ледник… я, которая никогда не насыщалась днями жизни своей, вдруг отыскала путь к примиряющей вере в жизнь вечную — после этой, земной.

Уже через день в нашей маленькой квартирке было полно купленных и взятых в библиотеке книг о феноменах, которые ты называл «сверхъестественными». Вряд ли ты замечал, что, помимо них, я читала еще и Библию. Ты не обладал верой, которая отвечала бы моей новой ориентации, и переживал ее как измену. У каждого из нас была своя религиозная община.

Вовсе не я не могла жить вместе с тобой из-за твоего атеизма, этого не было. Но я не в силах была выносить то покачивание головой, с которым ты относился к моему новому убеждению. У тебя не было ни малейшего сомнения, ты не выказывал и капли терпимости и снисходительности. Было так больно, что ничего не оставалось, кроме как сесть в поезд и уехать в Берген.

Теперь, тридцать лет спустя, к этой истории присоединяется новая глава. Ты выходишь на веранду с чашкой кофе в руке и внезапно видишь там меня. И тогда мне мгновенно кажется, что я вижу себя под твоим углом зрения, и мной овладевает тревога.

Последуй теперь за мной, за этим моим мысленным экспериментом — мне это важно, потому что этот эксперимент вызывает у меня мучительное сомнение, охватившее меня в последнее время. Да, Стейн, я тоже могу сомневаться.

Вспомни, как мы тогда переезжали горы, и попробуй представить себе, будто бы мы вмонтировали в капот автомашины кинокамеру. Если бы она сняла дорогу в самый момент столкновения, ты можешь быть уверен в том, что женщина с шалью позволила бы себе попасть на пленку?

Теперь ты наверняка считаешь, что я выражаюсь слишком странно. Но и пишу о действительно странном.

Та, кого мы именуем Брусничницей, была откровением потустороннего мира. Но, как я уже призналась, я не так уж уверена в том, что мы могли бы заснять ее на пленку или записать ее слова на магнитофон. Она — дух, отыскавший двух живых людей из плоти и крови. Правильнее было бы сказать, что она «материализовалась». Мы ведь и слышали с тобой разное. Она явилась к нам с одной мыслью, обращенной к тебе, и с другой — ко мне. Слова были совершенно разные. Хота весть, послание практически не отличались.

Благодаря литературе я кое-что знаю о людях, имевших подобный нашему опыт. Позволь только подчеркнуть один важный момент. Духи, естественно, не очень-то связаны со временем и местом в нашем, так сказать, четырехмерном существовании. Не важно, приходила ли к нам Брусничница, или это нечто, что возникло у нас в мозгу. Она могла быть предостережением, предзнаменованием, она, возможно, по-прежнему пребывает среди нас.

«Но мы ведь сбили ее», — наверняка думаешь ты, да ведь и я постоянно приводила доводы в пользу того, что она скончалась либо сразу, либо через несколько дней. Вот о чем я спрашиваю, Стейн! О том, что вдруг заставило меня сомневаться. Что, если пережитое нами возле горного озера — предзнаменование чего-то, долженствующего произойти; чего-то, что должно еще случиться?

Но разбитые фары? А ведь и ремни безопасности натянулись! Да, но не очень сильно, а кроме того, что-то нас задело… Не то чтобы я выражаю какое-то сомнение, но ведь обрушившееся на нас несчастье вполне могло быть проявлением духа.

Уже тогда я размышляла о том, что, принимая во внимание все обстоятельства аварии, нашему автомобилю был нанесен очень скромный ущерб. К тому же ты сразу же поехал дальше. А как было бы в том случае, если бы мы наехали на оленя?

Чуть позднее мы повернули обратно и нашли ту шаль. Это правда, и теперь я говорю как ты, что авария случилась очень давно и сегодня я не знаю… Но полиция заверила нас, что никакого несчастья в этих местах не произошло.

Чтобы быть абсолютно уверенной в том, что мы учли все возможности, я выдвигаю такую альтернативу… Брусничница явилась нам три раза. Сначала на тропке, в горах Хемседаля, затем у горного озера и наконец — в березовой роще, за старой деревянной гостиницей. Что ты думаешь об этом, Стейн?

Она никогда не показывалась после этого — ни тебе, ни мне, это был один из первых вопросов, которые мы задавали друг другу, когда оставались с глазу на глаз. Других свидетелей ее появлений, кроме нас с тобой, возможно, нет.

Надеюсь, что эти рассуждения не покажутся тебе слишком вызывающими. Я боюсь, как бы ты снова не порвал со мной по той причине, что наши мнения слишком различаются. Возможно, ты по-прежнему считаешь, что у меня больная психика. Но я знаю, что ты способен более широко истолковать то, что мы пережили тогда, хотя и пришли к совершенно разным выводам. Я помню наши разговоры в первые сутки, помню наше путешествие на машине в Осло. Тогда я начала загромождать нашу квартиру своими книгами, а ты всерьез замкнулся. А теперь, через тридцать лет, написал, что боялся меня. Не хочу, чтобы эти слова оказались последними. Не забывай, что когда-то мы с тобой были пещерными жителями. Ради этого оба были Homo erectus[95], Homo habilis и Homo Australopithecus africanus. На планете, где кипит жизнь, в загадочной Вселенной я ничего из этого не отрицаю. Но величайшей загадкой является то, что мы являемся не только частью плотского или материального мира. Помимо этого мы — бессмертные духи, и, возможно, именно это и есть глубочайшая сущность человека. Все прочее — звезды и черепахи — по сравнению с этим всего лишь шелуха, хлам. Даже Солнце не способно на большее, чем черепаха, даже Галактика не может создать нечто, превосходящее маленькую букашку.

Ты никогда не забывал напомнить, что наши тела схожи с телами черепах и пресмыкающихся, но, несмотря на генетическое родство между примитивными позвоночными и Homo sapiens, по моему мнению, человек существенно отличается от черепахи. Мы можем встать перед зеркалом и посмотреть себе в глаза, а ведь глаза — это зеркало души. Мы свидетели нашей собственной тайны. Один индийский мудрец говорил: «Атеизм не есть вера в славу собственной души».

Здесь и сейчас мы — этой тело, и душа, всё сразу. Но нам необходимо изжить в себе примитивное животное. У Брусничницы нет больше тела из плоти и крови, она — диво за пределами этого мира. Я хотела бы, чтобы ты когда-нибудь открыл свои глаза на то божественное чудо, весть о котором она разносит.

Я с легкой улыбкой думаю о прошлом, о том, как мы снова и снова ненасытно предавались друг другу. Я словно смотрю фильм, снятый в те последние дни, которые мы провели на берегу фьорда. Прекрасное воспоминание! Я не стыжусь своей страстной натуры, и все же не об этом здесь идет речь. Я радуюсь сегодня тому, что я представляю собой нечто большее… что я стала осмотрительнее.

Жду твоего ответа.