Занятие не для дилетантов

ЭЛЛЕРИ КУИН Дело Кэролла

© Перевод на русский язык Л. Биндеман

Выйдя из такси, Кэррол сквозь ботинки ощутил раскаленный асфальт. В сгустившихся сумерках даже деревья парка по ту сторону Пятой авеню казались изнуренными. Кэррола снова охватило беспокойство: как Елена перенесла удушающую жару?

— Что вы сказали? — переспросил он таксиста, потянувшись за бумажником. Его подарила Елена, когда Кэрролу исполнилось тридцать шесть лет, и ему нравилось вдруг озадачить таксиста вопросом, из какой кожи его бумажник. А кожа была необычная — слоновья. Но сегодняшний шофер хмуро уставился на небольшой особняк из серого камня с ажурными решетками балконов.

— Я спросил: ваш дом?

— Мой.

Кэррол ощутил внезапную вспышку злости. Ложь во спасение порой удобна, но в такие дни, как сегодня, она уязвляет душу. Серый особняк построил прадедушка Елены в семидесятых годах прошлого века, особняк принадлежал жене.

— С кондиционерами, поди, — сказал таксист, вытирая ухо. — А как бы вам понравилось в ист-сайдском люксе, в эдакой раскаленной бетонной коробке в такую ночку?

— Благодарю покорно, — ответил Кэррол, знавший это по собственному опыту.

— А у меня там четверо ребятишек, не считая старухи. Каково им, по-вашему?

Кэррол дал ему "на чай" больше, чем обычно.

Он открыл своим ключом кованую бронзовую дверь с таким чувством, будто хотел укрыться за ней от всего мира. День выдался неудачный, с какой стороны ни посмотри, особенно в конторе "Хант, Уэст и Кэррол, адвокаты". Мисс Маллоуван, его секретарша, выбрала именно сегодняшний день для традиционного ежемесячного обморока; новый клерк убил три часа на добросовестный подбор неподходящих прецедентов; Мередит Хант в привычной роли старшего партнера, "жесткой руки", был особенно гнусен, а Талли Уэст, обычно самый вежливый из всех, вдруг вспылил, обнаружив, что у него в конторе всего одна запасная рубашка.

И на протяжение всего дня Кэррола, как кислота, обжигали беспокойные мысли о Елене. Он дважды звонил ей по телефону, и оба раза она отвечала преувеличенно бодро. Когда Елена говорила таким бодрым голосом, она что-то скрывала.

Может быть, она обо всем узнала?

Нет, это невозможно.

Разве что Талли… Кэррол вздрогнул, потом покачал головой. Талли Уэст ничего не знает. По его моральному кодексу, вмешаться в чужие дела — все равно что взять за столом не ту вилку или как-то иначе проявить свою невоспитанность.

Это из-за погоды, решил Кэррол, входя в родовое гнездо жены.

Дома у него немного полегчало на душе. Особняк с его хрустальными канделябрами, облицовкой из итальянского мрамора, блистающими полами являл собой невозмутимость камеи, как сама Елена, как ее предки Вановены, важно взирающие с портретов кисти Сарджента. Кэррол всегда благодарил судьбу, что все они, кроме Елены, уже почили вечным сном. Предки Вановенов владели поместьями, а Кэррол был сыном путевого обходчика нью-йоркской железной дороги, попавшего в пьяном виде под поезд в метро. "Воспитание" было излюбленным словечком в клане Вановенов, они бы не одобрили выбора Елены.

Джон Кэррол оставил шляпу и портфель в стенном шкафу прихожей и побрел наверх. Перила лестницы попискивали под его потной рукой.

Елена сидела в гостиной и в который раз читала "Винни-Пуха" Бреки и Луану.

Она снова была в инвалидном кресле.

Из сводчатого прохода Кэррол наблюдал за женой; она жестом выразила досаду на собственную беспомощность, что всегда нравилось детям. У Кэррола этот жест исстари вызывал изумление. Стройное тело Елены сгорбилось, напряглось, пытаясь противостоять муке терзаемых артритом ног, а нежное лицо под копной каштановых волос было спокойно, как у монахини. Кэррол знал, чего ей стоило это спокойствие.

— Папа! Папа пришел!

Дети опрометью бросились к отцу. С трудом передвигаясь под тяжестью повисших на нем ребятишек, с онемевшими руками и ногами, Кэррол подошел к жене и поцеловал ее.

— Не волнуйся, дорогой, — сказала Елена.

— Больно? — тихо спросил он.

— Не больно. Джон, да ты совсем мокрый. Стоило ли засиживаться в конторе в такую духоту?

— И ты из-за нее снова в кресле.

— Я наказала миссис Тул держать обед в духовке.

— Мама разрешила нам погулять подольше, потому что мы хорошо себя вели, — заявила Луан. — А где шоколад, папочка?

— Мы не так уж хорошо себя вели, папочка, — призналась Бреки. — Видишь, видишь, Луан, я говорила, что папа не забудет про шоколад!

— Мы тебя проводим в ванную. — Елена с усилием наклонилась. — Бреки, ангел мой, у тебя штанишки торчат. Джон, ну право… Лучше бы вы сегодня поиграли в спасателей.

— Больно?

— Чуть-чуть. — Елена улыбнулась.

Знаю я это "чуть-чуть", подумал Кэррол, когда они все вместе поднимались в лифте. Он установил лифт два года назад. К тому времени Елена стала хроником. "Чуть-чуть" — она и в лучшие времена волочила ноги, как старуха.

Кэррол принял душ на виду у восхищенного семейства. Высокий смуглокожий, он почти не задумывался о том, как крепок и здоров.

Потом Кэррол прошлепал в спальню, где его ждал мартини. На кровати лежало свежее белье, его любимые спортивные брюки и куртка.

— Что случилось, Джон?

— А я думал, ты ничего не заметила, — сказал он с нежностью и поцеловал жену в шоколадную отметину на щеке, оставленную пальцами Бреки.

Как персонаж скверной телевизионной драмы, Хант явился под шум дождя и раскаты грома. Кэррола удивило и смутило то, что дети мгновенно смолкли, как только плотная фигура партнера возникла в дверях столовой.

— Мередит! — Кэррол привстал. — А я думал, ты уже на пути в Чикаго.

— Еду в аэропорт, — ответил Хант. — Что, снова обострение, Елена?

— Да, покоя нет. — Елена глянула на экономку в прихожей — та держала на вытянутых руках мокрые плащ и шляпу Ханта. — Мистер Хант выпьет с нами кофе, миссис Пул.

— Да, мадам.

— Спасибо, я не хочу кофе. Ага, вот и юные Кэрролы. Что это вы не спите? Время позднее.

Бреки и Луан незаметно подобрались ближе к материнскому креслу.

— Мы любим дождаться папочку.

Елена с улыбкой притянула ребятишек к себе.

— А как поживает Фелиция, Мередит? Вот полегчает немного, обязательно ей позвоню.

— Не беспокойтесь. Моя жена сейчас с головой ушла в свою латиноамериканскую стихию.

Случилось что-то ужасное. Вспомнив прошедший день, Кэррол снова ощутил сильное беспокойство.

— Спать давно пора, озорные зайки, — нарочито весело сказала Елена. — Поцелуйте папочку и пожелайте спокойной ночи мистеру Ханту.

Она выпроводила детей из комнаты. Направив кресло в прихожую, Елена бросила взгляд на мужа. Потом отдала распоряжения экономке, и они все вместе исчезли за хлопнувшей дверью лифта.

— Жизнь полна неожиданностей, — заметил Кэррол. — Ты хотел поговорить со мной, Мередит?

— Разумеется. — Хант обнажил в улыбке крупные зубы.

— Поднимемся ко мне в кабинет.

— Я могу поговорить с тобой и здесь.

Кэррол пристально посмотрел на гостя.

— Что ты имеешь в виду?

— Ты — мошенник, — заявил Хант.

Кэррол опустился на стул и с сосредоточенным видом потянулся к хрустальной сигаретнице на столе.

— Когда ты это обнаружил? — спросил он.

— Я знал, что делаю ошибку в тот самый день, когда позволил Талли Уэсту оказать noblesse oblige[4] Елене, когда поддался на его уговоры и взял тебя в фирму. — Дородный Хант вальяжно прошелся по столовой, разглядывая отделанный мрамором камин, картины, горки с хрусталем, семейное серебро. — Да, как говорится, черного кобеля не отмоешь добела. Понимаешь, Джон, беда Талли и Елены в том, что они сентиментальные идиоты. Они и впрямь верят в демократию.

Заплясал ярко-красный огонек зажигалки. Кэррол положил незажженную сигарету на стол.

— Позволь, я все объясню, Мередит.

— Вот я и не спускал с тебя глаз, — продолжал Хант, разгуливая по комнате, — и особенно с треста Икенс. Мне доставит особое удовольствие продемонстрировать своему партнеру, в чьих жилах течет голубая кровь, как и когда его ублюдочный протеже незаконно присвоил ценные бумаги треста на двадцать тысяч долларов.

— Позволь, я объясню.

— Ну, давай, объясняй. Скачки? Игра на бирже? — Хант резко обернулся. У него заметно дергался нерв под отечным правым глазом. — Женщина?

— Не повышай голос, Мередит!

— Ну, конечно, женщина. Когда такой мужчина, как ты, женат на…

— Замолчи! — оборвал его Кэррол, потом спросил: — Талли знает?

— Пока нет.

— Во всем виноват мой брат Гарри. Он попал в жуткую переделку из-за одного прожженного дельца, и надо было спешно выручать его из беды. Ему требовалось двадцать тысяч долларов, чтобы рассчитаться, и Гарри пришел ко мне.

— И ты украл их для него.

— Я ему сразу сказал, что у меня нет таких денег. Мой заработок в фирме позволяет нам сводить концы с концами, а дом держится на моем доходе с капитала, Мередит. Или ты полагаешь, что я мог бы жить на деньги Елены? Так вот, Гарри пригрозил, что попросит деньги у нее.

— И ты, разумеется, не мог этого допустить. — Хант снова широко ухмыльнулся.

— Не мог, — подтвердил Кэррол. — Да, Мередит, не мог. Я и не рассчитываю на твое понимание. Елена не задумываясь дала бы мне любую сумму — только попроси, но… Ну, в общем, где я мог занять такую огромную сумму вчера вечером, разве что у тебя или у Талли. Но Талли был на охоте где-то в северной Канаде, а обратиться к тебе… — Кэррол помолчал, потом посмотрел Ханту в глаза. — И я взял деньги в тресте Икенса, тут ты прав.

Мередит Хант кивнул, очень довольный собой.

Кэррол, уперев кулаки в стол, выпрямился.

— Прошу, Мередит, дай срок. В начале января я деньги верну. Это было в первый и в последний раз. Гарри — в Мексике, больше он сюда не явится. Считай, что это в первый и в последний раз. В начале января… — Кэррол нервно сглотнул. — Пожалуйста.

— В понедельник, — сказал Хант.

— Как же так?

— Сегодня пятница. В понедельник утром ты должен внести незаконно присвоенные деньги. У тебя в запасе шестьдесят часов, есть еще время спастись от ареста, тюрьмы, исключения из корпорации. Возместишь растрату, я замну дело ради интересов фирмы. Но, конечно, в любом случае ты уже уволен.

— В понедельник. — Кэррол усмехнулся. — А почему не сегодня? Это было бы столь же великодушно.

— Ты можешь взять деньги у жены. Или одолжить у Талли, если он их тебе по глупости одолжит.

— Я не хочу втягивать в это дело Елену! — почти выкрикнул Кэррол и, спохватившись, понизил голос. — И Талли просить не хочу: слишком ценю его дружбу. Я сам впутался в это дело и прошу тебя лишь об одном: дай мне возможность самому все уладить.

— Ну, это твои проблемы. Я и так весьма великодушен в данных обстоятельствах. — Моложавое лицо Ханта вдруг разом сникло, в холодных глазах загорелся недобрый огонек. — Особенно, если учесть, что трест Икенс — не единственная ценность, к которой ты подбирался.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Конечно, секс — твое собственное дело, пока ты не посягаешь на супружеские права других. Держись подальше от моей жены.

Удар Кэррола пришелся по тяжелому подбородку Ханта. Хант пошатнулся. Потом, наклонив голову, как бык, он пошел на Кэррола. Они схватились над столом, опрокинув чашку севрского фарфора.

— Это ложь, — прошептал Кэррол. — Я и пальцем не касался Фелиции… либо другой женщины, кроме Елены.

— Я-то видел, как Фелиция глядела на тебя.

Задыхаясь от злости, Хант врезался в Кэррола головой, Кэррол упал.

— Джон, Мередит!

На пороге показалось инвалидное кресло. Елена была очень бледна.

Кэррол вскочил.

— Елена, оставь нас. Поднимись к себе.

— Мередит, прошу вас, уходите.

Рослый Мередит выпрямился, поправил свой дорогой шелковый галстук. Вызывающе, с видом победителя прошествовал в прихожую, взял со стула плащ и шляпу, оставленные там миссис Пул, и спокойно вышел.

— Джон, что он тебе сказал? — Елена была взволнована как никогда раньше. — Что случилось?

Кэррол принялся было подбирать осколки разбитой чашки, но у него неудержимо тряслись руки, и он бросил это занятие.

— О, дорогой, ты же обещал мне никогда больше не давать волю гневу.

Кэррол ничего не ответил.

— На тебя это плохо действует. — Она потянулась к нему и прижала его голову к своей груди. — Что бы он ни говорил, не стоило…

Кэррол погладил жену и попытался высвободиться.

— Джон, пойдем спать.

— Нет, я должен остыть.

— Дорогой мой…

— Я немного погуляю и успокоюсь.

— Дождь льет как из ведра!

Джон быстро достал из стенного шкафа в прихожей плащ и шляпу и выскочил из дома. Разбрызгивая грязь, он почти бежал под дождем, в тумане по Пятой авеню.

Наутро Джон Кэррол, как во сне, вышел из такси у дома Ханта на улице 61 Восток. Вчерашний ночной ливень дочиста промыл улицы города, и солнце уже припекало, но Кэрролу казалось, что он промерз насквозь и забрызган грязью. Он нажал на кнопку звонка с чувством обреченности и смутного предчувствия событий, о которых старался не думать. Кэррола пробирала дрожь, и он снова, уже раздраженно, позвонил.

Дверь отворила широколицая горничная-итальянка. Не говоря ни слова, она провела его в гостиную Фелиции Хант на втором этаже. Талли Уэст уже был там и задумчиво разглядывал из окна гостиной живописный садик за домом. Уэст был высокий и сухопарый, как монах-францисканец, спокойный, непринужденный, с серо-стальным ежиком, неброско одетый.

Кэррол кивнул партнеру и опустился в одно из просторных испанских кресел, которыми Фелиция так любила обставлять свои комнаты.

— Я задержался из-за городского транспорта, Фелиция. Что случилось?

Этим утром Фелиция де лос Сантос была настроена на драматический лад. Красоту полнотелой смуглянки оттеняло невероятно яркое платье. Она нервно теребила свой талисман — медальон, инкрустированный рубином и изумрудом, принадлежавший когда-то королеве из рода Бурбонов. Фелиция была дочерью латиноамериканского дипломата, кастильца по рождению. Она получила воспитание в Европе, а детство ее прошло за высокими стенами монастырской школы. Душу Фелиции буквально раздирало противоречие между традиционно испанским представлением о покорной жене и феминистскими веяниями, которые она уловила, приехав в Соединенные Штаты. Что нашла Фелиция де лос Сантос в Мередите Ханте, примитивном американце вдвое старше ее, всегда оставалось загадкой для Кэррола.

— Мередит пропал, — сказала Фелиция с приятным акцентом.

— Пропал? А разве он не в Чикаго?

— Служащие Микаэлсона уверяют, что его там нет. — В голосе Уэста сегодня не слышалось свойственной ему холодноватой насмешливости. — Не дозвонившись до нас, они перезвонили утром Фелиции. Мередит и не появлялся в Чикаго.

— Ничего не понимаю. — Кэррол прижал руку ко лбу: его терзала сильная головная боль. — Вчера вечером, примерно в половине десятого он заходил к нам — сказал, что едет в аэропорт.

— Его не было в числе пассажиров, Джон. — Жена Ханта скорей просто нервничала, чем волновалась за него. — Талли только что звонил в аэропорт "Ла Гардия".

— Из-за тумана все рейсы были отложены часов с восьми вечера до трех утра. Мередит действительно зарегистрировался, узнал, что его рейс задерживается и сказал, что будет ждать где-нибудь возле аэропорта. Но когда туман рассеялся, они его так и не нашли.

Уэст усадил Фелицию Хант на обитый шелком диван, попытался ее успокоить. Ее влажные черные глаза молили о сочувствии и внимании. Но Уэст обернулся к Кэрролу.

— Джон, ты говоришь, он заезжал к вам вчера вечером?

— Да, на несколько минут. Но, по-моему, он не упоминал ничего такого, что могло бы объяснить это происшествие. — Кэррол прикрыл глаза.

Фелиция Хант нервно теребила медальон.

— Он оставил меня, бросил!

Ее слова удивили Талли Уэста.

— Дорогая, с таким же успехом можно сказать, что Мередит бросил свой бумажник.

— Сеньора, к вам полиция, — произнесла с порога горничная.

Кэррол резко обернулся. За спиной горничной стояли трое полицейских. Один — рослый, широкоплечий, другой — маленький, седой, жилистый, третий — высокий, молодой.

— Миссис Хант? Я — сержант Вели. Это — инспектор Куин, — сказал широкоплечий, не потрудившись представить высокого юношу.

— Плохие новости для вас.

— Мой муж…

— Полицейский обнаружил его примерно в шесть тридцать на улице 58 Восток возле моста Куинсборо в припаркованном "тандерберде". Он лежал, навалившись на руль, с пулей в затылке.

Фелиция вскочила, зажав в руке медальон. Потом глаза у нее закатились, и она покачнулась.

Потрясенные известием Уэст и Кэррол подхватили ее, уложили на диван, Кэррол принялся растирать ей руки. Горничная побежала в ванную.

— До чего ж ты деликатен, Вели. С таким же успехом мог просто долбануть ее по голове, — заметил с порога молодой человек.

Сержант Вели пропустил замечание мимо ушей.

— Я забыл упомянуть, что мистер Хант мертв, — сказал он. — А вы кто?

— Я Талли Уэст, а это — Джон Кэррол. — Уэст был очень бледен. — Мы партнеры Ханта в юридических делах. Миссис Хант позвонила нам утром, когда ее муж не явился в Чикаго на деловую встречу. Он должен был вылететь в Чикаго одиннадцатичасовым рейсом.

— Это мы уже проверили. — Седой полицейский наблюдал за горничной — та поднесла к носу Фелиции флакон с нюхательной солью.

— Хант не возвращался домой вчера вечером? Может, позвонил или дал знать о себе?

— Миссис Хант говорит, что нет.

— Было известно, что он едет один?

— Да.

— Он часто ездил по делам?

— Да. Мистер Хант налаживал деловые связи фирмы.

— Он обычно ездил в аэропорт на своей машине?

— Да. Оставлял ее на стоянке, а на обратном пути забирал.

— Вчера у него были с собой какие-нибудь ценности?

— Насколько мне известно, какая-то сумма наличными для поездки, кейс с деловыми бумагами, смена белья.

Фелиция Хант вздрогнула и открыла глаза. Горничная ловко уложила ее поудобнее и подсунула подушку под голову. Вдова возлежала на диване, как герцогиня Гойи, сжимая в руке медальон. Кэррол расправил плечи.

— Самоубийство, — глухо произнес Талли Уэст и откашлялся. — Это было самоубийство?

— Судя по снимкам — нет, — заявил инспектор Куин. — Хант был убит, и, когда мы определим, кому принадлежит кольт "Вудсмэн", найденный в машине, мы узнаем, кто его убил. А пока, может быть, есть другие версии?

Кэррол в замешательстве посмотрел по сторонам, потом, закрыв рот рукой, кинулся в ванную. По звукам, доносившимся оттуда, все поняли, что его рвет.

— Мистер Кэррол был особенно расположен к мистеру Ханту? — вежливо спросил молодой человек.

— Да нет, — сказал Талли Уэст, — а впрочем… ах, черт побери!

— Агенты сыскной полиции побеседуют с вами позже. — Инспектор кивнул сержанту и, обращаясь к молодому человеку, сказал: — Идем, Эллери! — и зашагал деревянной старческой походкой.

— Заходите, пожалуйста! — Инспектор Куин читал донесение и даже не поднял глаза на вошедших.

Кэррол явился вместе с Талли Уэстом и сыскным агентом. Лица у партнеров были серые.

— Садитесь.

Агент вышел. В углу отцовского кабинета непринужденно расположился с сигаретой Эллери Куин. За спиной старого инспектора работал вентилятор, ероша его седые волосы. Лишь жужжание вентилятора и нарушало тишину.

— Послушайте, — холодно заговорил Талли Уэст, — допросам, которым подвергают мистера Кэррола, конца-края не видно — полицейские из участка, из уголовного отдела, помощник главного инспектора по восточной части Манхэттана, сыскные агенты из уголовного бюро. Джон безропотно согласился дать отпечатки пальцев. Он провел целое утро в здании уголовного суда, где прокурор округа мотал ему нервы, — вероятно, прокурор надеется умело обыграть это дело, чтоб получить место в конгрессе. Может, вы наконец придете к какому-то решению?

Инспектор отложил донесение в сторону. Откинувшись на своем вращающемся стуле, он дружелюбно разглядывал юрисконсульта из "Айви Лиг".

— Мистер Уэст, у вас были особые причины настаивать на сегодняшнем визите?

— А в чем дело? — Уэст поджал губы. — Мое присутствие здесь нежелательно?

— Нет, почему же? — Старый инспектор взглянул на Кэррола. — Мистер Кэррол, я закрываю ваше дело. Видите, здесь даже стенографистки нет. Сдается мне, будь мы откровеннее друг с другом, мы бы срезали углы и не ставили всех в затруднительное положение. Вот уже пять дней, как мы занимаемся этим убийством, и я могу изложить вам наши соображения.

— Но почему мне? — спросил Кэррол надтреснутым голосом.

Уэст слегка коснулся руки партнера.

— Вы уж извините мистера Кэррола, инспектор: он так и не усвоил истину, что не следует заглядывать в зубы дареной лошади. А ты, Джон, молчи и слушай.

Старый инспектор повернулся на своем скрипучем стуле и глянул в запыленное окно.

— Насколько можно восстановить ход событий, убийца Ханта, должно быть, последовал за ним в "Ла Гардиа" вечером в пятницу. Где-то в начале первого Хант взял на стоянке свою машину и уехал, хоть и заявил при регистрации в половине одиннадцатого служащему, что будет ждать в аэропорту, пока туман рассеется. Наша версия такова: убийца повстречался с ним в аэропорту и уговорил Ханта проехаться — возможно, чтобы поговорить без свидетелей. Значит, взяв машину на стоянке, Хант подсадил где-то убийцу, и они уехали вместе.

У нас нет возможности узнать, сколько они кружили по городу, прежде чем пересекли мост Куинсборо и оказались в Манхэттане, но примерно в час сорок пять полицейский патруль приметил припаркованный "тандерберд" на улице 58 Восток Манхэттана, где позднее в машине был обнаружен труп Ханта. Медицинская экспертиза установила, что Хант был убит от двух до четырех часов утра в субботу; следовательно, когда патруль проезжал мимо в час сорок пять, Хант и его убийца, по-видимому, еще сидели в машине и разговаривали.

— Итак, — инспектор повернулся на стуле и перевел взгляд на Кэррола, — пункт первый: Ханта застрелили из автоматического пистолета, найденного около тела убитого. Этот пистолет, мистер Кэррол, зарегистрирован на ваше имя.

Лицо Кэррола приобрело землистый оттенок. Он сделал инстинктивное движение, но Уэст снова коснулся его руки.

— Пункт второй: мотивы преступления. Нет никаких указаний на то, что преступление связано с поездкой Ханта или с кем-либо из его клиентов. Клиенты вашей фирмы — консервативная публика, а у клиентов из Чикаго были все основания желать Ханту доброго здоровья: он намеревался сэкономить им пару миллионов долларов, предъявив иск правительству о незаконном удержании налога. Мистер Уэст самолично ознакомился с бумагами Ханта и уверяет, что все на месте. Ограбление? Но секретарша Ханта получила в банке триста долларов для его поездки, а в его бумажнике обнаружена значительно большая сумма. На руке убитого были часы "Мовадо" и перстень с нефритом.

Эта версия продержалась до утра в понедельник. Потом сам Хант указал нам мотив преступления. Он прислал нам письмо.

— Что сделал Хант? — выкрикнул Кэррол.

— Посредством мисс Коннор, своей секретарши. Она обнаружила его в понедельник в утренней почте. Хант написал его в почтовом отделении аэропорта в пятницу и бросил в ящик до того, как появился убийца.

В письме была записка секретарше, — продолжал инспектор. — В ней содержалось указание: если что-нибудь случится с мистером Хантом в конце недели, она должна отнести вложенный в письмо запечатанный конверт в полицию. И она только что принесла этот конверт.

— Дальновидный старина Мередит, — произнес Уэст с отвращением.

— В письме Ханта, адресованном нам, мистер Кэррол, сообщается, что он заезжал в вам по пути в аэропорт в пятницу. Мистер Хант поясняет причину визита, рассказывает о произошедшей драке, что, кстати, объясняет, почему у него разбиты губы. Так что — сами понимаете — нам известно, что вы взяли двадцать тысяч долларов из фонда треста, знаем мы и про ультиматум Ханта за пять часов до того, как он был убит. Он даже упомянул о своих подозрениях относительно вас и миссис Хант. Два очень убедительных мотива, мистер Кэррол, — добродушно добавил инспектор. — Может, хотите изменить сделанное вами заявление?

Кэррол открыл рот от изумления. Потом вскочил.

— Все это ужасное недоразумение, — произнес он, заикаясь. — Между мной и Фелицией Хант никогда ничего не было.

— Джон! — Уэст силой усадил Кэррола. — Инспектор, Мередит Хант всегда глупо ревновал свою жену. Он даже меня обвинял в том, что я за ней приударяю. Я понятия не имею о чувствах миссис Хант, но Джон Кэррол — самый преданный муж, какого я знаю. Он без ума от своей жены и детей.

— А незаконное присвоение денег?

— Джон все рассказал мне об этом. Его непутевый брат попал в беду. Джон по глупости позаимствовал деньги в одном из трестов, чьи дела ведет наша фирма, чтоб выручить парня. Я уже внес нужную сумму из своих личных денег. Всякий разговор о краже и наказании смехотворен. Знай я об ультиматуме Мередита, я бы не удержался и сам предъявил ему ультиматум. Кто не проявлял слабости в стрессовом состоянии? Я близко знаю Кэррола почти десять лет, могу поручиться и ручаюсь за его глубочайшую порядочность.

— А какую конкретно слабость проявил мистер Кэррол — он вам рассказывал? — послышался из угла голос Эллери.

Юрист был несколько обескуражен. Повернувшись к Эллери, он сказал с улыбкой:

— Пожалуй, я не буду отвечать на этот вопрос.

— А как же пистолет? — напомнил инспектор.

— Пистолет, инспектор, действительно принадлежит Джону. Он резервист и поддерживает форму. Мы порой тренируемся в стрельбе по мишеням в стрелковом клубе делового центра, членами которого оба состоим, а пистолет Джон хранит в ящике стола в конторе. Любой мог стащить и спокойно вынести его кольт. Да кто не знает, что Джон держит пистолет в конторе?

— Понятно, — произнес инспектор бесстрастным тоном. — Давайте вернемся к тому вечеру в пятницу. Проиграем его, как если бы вас еще не допрашивали, мистер Кэррол. Полагаю, вы можете установить, где находились между двумя и четырьмя часами утра в субботу?

Кэррол обхватил голову руками и засмеялся.

— Так можете или нет?

— Попробую снова объяснить вам все, инспектор, — сказал Кэррол, распрямив спину. — Стоит мне вспылить, как это случилось в разговоре с Мередитом вечером в пятницу, у меня возникает колоссальная потребность физической разрядки. Часами не могу успокоиться. Жена знает это, и, когда Мередит отправился в аэропорт, она пыталась уложить меня в постель. Как я теперь жалею, что не послушался ее совета. Я решил пройтись, чтоб немного остыть, так и сделал. Наверное, полночи бродил по городу.

— Повстречали кого-нибудь из знакомых?

— Я уже говорил вам — никого.

— Когда вы вернулись домой?

— Не помню. Все, что осталось в памяти, — было темно.

— И еще стоял туман? — послышалось из угла.

Кэррол вздрогнул.

— Нет, тумана не было.

— Туман рассеялся часа в два ночи, мистер Кэррол, — сказал Эллери.

— Вы уверены, что не можете припомнить время, хотя бы приблизительно? — Инспектор Куин олицетворял само терпение. — Я имею в виду время, когда вы вернулись домой?

Лицо Кэррола сделалось жестким.

— Я не заметил.

— Может статься, миссис Кэррол припомнит?

— Моя жена спала. Я не будил ее.

— Пункт третий — нет алиби, — заявил инспектор. — И пункт четвертый — отпечатки пальцев.

— Отпечатки? — переспросил Кэррол дрогнувшим голосом.

— Отпечатки пальцев Джона? Где вы их нашли, инспектор? — повысил тон Уэст. — Вы отдаете себе отчет в том, что отпечатки пальцев на пистолете ровным счетом ничего не значат?

— На автоматических пистолетах редко остаются отпечатки пальцев, мистер Уэст. Нет, мы обнаружили их в машине.

Отключившись от разговора, Джон Кэррол подумал: "Так вот почему они сняли у меня отпечатки пальцев в понедельник…" И снова прислушался, уловив знакомые насмешливые нотки в тоне своего партнера.

— Но вы наверняка обнаружили в машине и другие отпечатки, помимо отпечатков Джона и, полагаю, Ханта?

— Чьи, к примеру? — заинтересовался инспектор.

— Ну, немало следов мог оставить уборщик гаража, где Хант держал свою машину.

— А еще?

— И, разумеется, я, — добавил с улыбкой Уэст.

— Вы, мистер Уэст?

— Конечно. Хант подвез Джона и меня по пути из конторы на своем "тандерберде" в четверг вечером — накануне убийства. Так что мне придется настоять, чтоб и у меня взяли отпечатки пальцев.

— Непременно, мистер Уэст, — тут же отозвался Куин. — Рады будем оказать вам эту услугу, — добавил он, покосившись в сторону кожаного кресла.

— Я хочу задать вам наивный вопрос, Кэррол, — Эллери внимательно разглядывал колечко дыма от своей сигареты. — Вы убили Мередита Ханта?

— Нет, черт побери, — вскинулся Кэррол, — я никого не убивал после войны.

— Мой совет тебе, Джон, больше ничего не говори. — Талли Уэст поднялся. — Это все, инспектор?

— Пока — да. И, мистер Кэррол…

— Слушаю.

— Вас предупреждали — вы не должны никуда уезжать из города. Ясно?

Джон Кэррол медленно кивнул.

— Думаю, ясно.

Они молча прошли по коридорам полицейского управления, спустились по истертым ступенькам, вышли на улицу. И только в такси, уносившем их из центра, Кэррол стукнул кулаком по откидному сиденью и сказал:

— Талли, мне надо кое-что узнать.

— Что именно?

— Думаешь, я убил Мередита?

— Никоим образом!

— Правду говоришь?

Аскетическое лицо Уэста искривилось в усмешке.

— Мы, Уэсты, не высовывались с тех пор, как прадедушка Уэст потерял голову под Чанселлорсвиллем.

Кэррол откинулся на сиденье. Его партнер глянул из окна машины на Четвертую авеню.

— С другой стороны, стоит ли облокачиваться на лист водяной лилии, когда рядом — большой надежный валун? Мое знание корпорации и закона о налогах или твое, Джон, особой пользы не принесет, если этот старый простофиля решит действовать. Вскоре может понадобиться адвокат по уголовному праву самого высокого класса. Я подумал о Сэме Рэйфилде.

— Понятно. Хорошо, Талли, я заранее во всем с тобой согласен. — Кэррол задержал взгляд на воспаленном карбункуле на шее водителя. — Талли, как это все подействует на Елену? А на Бреки, Луана? Боже мой!

Кэррол отвернулся к окну, губы у него дрожали…

Агент сыскной полиции из семнадцатого участка произвел арест днем. Они с помощником появились в конторе "Хант, Уэст и Кэррол" на Мэдисон-авеню часов в пять. Кэррол признал в них сыщиков, допрашивавших его в прошлую субботу; похоже, это были местные агенты, которые "вели" дело.

Мисс Маллоуан совсем некстати хлопнулась в обморок. Секретарша Талли Уэста уволокла ее из комнаты.

— Я бы хотел позвонить жене, — сказал Кэррол.

— Пожалуйста, только побыстрее.

— Послушай, дорогая, — произнес Кэррол. Он сам поразился, как ровно звучит его голос. — Мне предъявили ордер на арест. Я вовсе не хочу, чтобы ты сломя голову понеслась в "Тумс"[5], слышишь? Сиди дома и занимайся детьми. Ты меня поняла, Елена?

— А теперь послушай меня. — Голос Елены звучал так же ровно. — Перепоручи все дела Талли. Я скажу детишкам, что ты уехал. И я приеду, как только мне разрешат повидаться с тобой. Ты понимаешь меня, дорогой?

Кэррол облизнул пересохшие губы.

— Да.

Талли Уэст прибежал, когда Кэррол и агенты уже дожидались лифта.

— Я сейчас же подключаю к делу Рэйфилда. И о Елене с детьми позабочусь. Ты хорошо себя чувствуешь, Джон?

— О, великолепно, — насмешливо бросил Кэррол.

Уэст сжал его руку и побежал в контору.

Мрачный серо-зеленый фасад уголовного суда, ночь в камере, переход через мостик из тюремного крыла в суд на следующее утро, обвинение, предъявленное ему в холодном судебном помещении, напряженное лицо Елены, с трудом приподнявшейся, чтобы поцеловать его, понурый вид Талли Уэста, мягкий внушительный голос Сэмюэля Рэйфилда, серый рот судьи, похожий на ловушку, когда он назначил сумму залога — пятьдесят тысяч долларов, — все это слилось в сознании Джона Кэррола в сплошной непостижимый хаос. Он почувствовал облегчение, вернувшись в камеру, и тут же задремал.

Утро в пятницу было мучительным. Все вокруг причиняло страдания. Когда Кэррола вызвали в кабинет судебного исполнителя, он не мог смотреть в глаза двум юристам и собственной жене. Ему казалось, будто его выставили перед ними нагишом.

Он смутно слышал переговоры с исполнителем. Похоже, речь шла о залоге… Внезапно Кэррол осознал, что жена вносит за него залог, платит выкуп за его свободу из своего наследства.

— Елена, не надо!

Но этот крик прозвучал у него в душе. Он опомнился лишь когда они выходили из суда.

— Я свободен? — спросил он, не веря самому себе.

— Ты свободен, дорогой, — прошептала Елена.

— Но пятьдесят тысяч долларов, — пробормотал он, — твоих денег.

— О, ради бога, успокойся, Джон, — сказал Уэст. — Залог возвращается в первый же день суда, когда подсудимый является в тюрьму. Тебе же это известно.

— Джон, дорогой, это всего-навсего деньги.

— Елена, я не совершал…

— Я знаю, дорогой.

Рэйфилд вклинился своей добродушной массой между ними и подстерегавшими их фотографами и репортерами.

Он все же умудрился провести их сквозь заграждения ламп-вспышек.

Когда закрывались двери лифта, Кэррол вдруг приметил в коридоре высокого человека, молодого, светлоглазого.

Узнав его, Кэррол внутренне содрогнулся. Это был сын инспектора Эллери Куин. Что он здесь делает?

Этот вопрос занозой сидел в нем, пока они ехали домой.

Лишь за серым фасадом здания на Пятой авеню он почувствовал себя в безопасности. В тюрьме Кэррол лелеял мечту об этом убежище, мечтал укрыться в нем от холодной стали и запаха дезинфекции. Но и холод, и запах пронизали все его существо. Когда миссис Пул тактично увела детей в парк, его еще била внутренняя дрожь, и он с удовольствием взял мартини, приготовленный Уэстом.

— А что Мередит, бывало, говорил о твоем мартини, Талли? Мол, только американец в пятом поколении умеет смешивать его, как надо.

— Мередит был мелким снобом. — Уэст поднял свой бокал. — За покойного! Пусть он никогда не узнает, за что поплатился.

Они молча потягивали мартини.

Потом Елена опустила свой бокал.

— Талли, а что думает мистер Рэйфилд?

— Суд начнется не раньше октября.

— Но я не об этом спрашиваю.

— В переводе это значит: "Каковы шансы подзащитного?" — проворчал Кэррол.

— Рэйфилд ничего об этом не говорил. — Уэст залпом допил свой мартини, чего никогда раньше не делал.

Елена едва заметно сдвинула шелковистые брови.

— Джон, у тебя есть недруг, о котором ты и не подозреваешь, — сказала вдруг она. — Кто-то тебя так ненавидит, что и убийство совершил твоим пистолетом. Кто это? Подумай, дорогой!

Кэррол покачал головой.

— Вот в это я совсем не верю, Елена. — Уэст снова наполнил свой бокал. — Тот, кто взял пистолет Джона, просто воспользовался удобным случаем. Кто бы это ни был, он с таким же успехом мог прихватить и мой, если б я оставил его в конторе. По-моему, вопрос надо поставить так: "Кто точил зубы на Мередита?"

— Спроси полицию, — сказал Кэррол. — Спроси этого маленького губошлепа — помощника окружного прокурора.

Воцарилось молчание.

— Но верно то, — побормотал наконец Кэррол, — верно то, что я причастен…

Талли Уэст и Елена быстро обменялись взглядами.

— Держи, Джон, выпей еще мартини.

Кэррол провел уик-энд уединенно. Телефон звонил непрерывно, но Елена приказала не беспокоить мужа.

К вечеру в воскресенье Кэррол принял решение. Елена слышала стук пишущей машинки, но, когда решила повидаться с мужем, обнаружила, что дверь его спальни заперта.

— Джон! Ты здоров?

— Я выйду через минуту.

Когда он отпер дверь, Елена увидела, что муж убирает конверт во внутренний карман пиджака. Он был спокоен, будто выиграл битву.

Кэррол помог Елене сесть в кресло.

— Есть нечто такое, Елена, о чем я никогда никому не говорил, даже тебе. Я дал слово.

— О чем ты, дорогой?

— Мне пришлось принять очень важное решение, Елена. Я надеюсь достойно выйти из этого положения. Единственное, о чем я тебя прошу, перестань волноваться и поверь мне. Что бы ни случилось, верь мне.

— О, Джон!

Он наклонился и поцеловал ее.

— Я скоро вернусь.

Джон вышел на Мэдисон-авеню и направился в пустующий гастрономический магазин. Он зашел в телефонную будку и набрал номер Мередита Ханта.

— Серафина? Это мистер Кэррол. Я хочу поговорить с миссис Хант.

Он услышал в трубке голос Фелиции Хант, и на сей раз ее акцент не показался ему таким уж приятным.

— Джон? Ты с ума сошел! А если они прослушивают мой телефон? Ты же знаешь, что написал им Мередит.

— Как и то, что он все видел, словно в кривом зеркале, — ответил Кэррол. — Фелиция, мне нужно повидаться с тобой. Завтра я буду в конторе — помогу Талли спасти хоть что-то из обломков, но по дороге домой я зайду к тебе — и не один, примерно в шесть тридцать. Ты будешь дома?

В голосе Фелиции слышалось раздражение.

— Ты же знаешь, что с похорон прошло совсем немного времени, и я никуда не выхожу. Кого ты приведешь с собой?

— Ты его не знаешь.

— Джон, лучше не надо.

Но Кэррол уже повесил трубку.

Когда горничная-итальянка открыла дверь, Кэррол произнес: "Прошу вас, Гандер", и его спутник настороженно вошел в дом Ханта. Это был круглолицый человек с влажной лысиной, в очках без оправы. У него был маленький кожаный кейс.

— Сеньора ждет вас наверху, — угрюмо буркнула Серафина.

— Принесите мистеру Гандеру журнал или что-нибудь другое почитать, — сказал Кэррол. — Я долго не задержусь, Гандер.

Гандер присел на край кресла, стоявшего в прихожей. Кэррол, прихватив папку с бумагами, поспешил наверх.

Фелиция Хант была в глубоком трауре. Даже чулки на ней были черные. Кэррол оторопел: у него возникло ощущение, что он в гостях у какого-то персонажа Чарльза Аддамса. На ней не было косметики и впервые за все время их знакомства — драгоценностей, даже медальона, на холеных ногтях, обычно вызывающе ярких, — лака. Она раздраженно водила пальцами по груди.

— Не подумай, что я не уважаю древних испанских обычаев, — начал Кэррол, — но так ли уж необходим глубокий траур, Фелиция? Ты как привидение.

— Спасибо, — язвительно ответила Фелиция, — ты всегда был caballero. Там, откуда я родом, Джон, принято поступать определенным образом в определенных обстоятельствах. Я бы не решилась и на улицу выйти. Эти репортеры… пропади они пропадом. Что тебе нужно?

Кэррол положил папку на секретер, подошел к двери и закрыл ее. Фелиция наблюдала за ним со все возрастающим интересом. Кэррол огляделся, кивком одобрил опущенные шторы.

— Какая таинственность, — заметила вдова уже иным тоном, — ты вознамерился убить меня или поцеловать?

Кэррол засмеялся.

— Ты очень аппетитна, очень соблазнительна, Фелиция, но, если я не соблазнился год тому назад, что же мне сейчас распускать слюни?

Фелиция откинулась на диване.

— Убирайся! — угрюмо сказала она. — Я ненавижу тебя.

— Почему? Потому лишь, что слишком долго не могла понять, каково будет сеньору послу, твоему отцу, прочесть в скандальной хронике, как ты мне навязывалась? Ты не испытывала ко мне ненависти, когда бегала за мной по всему городу, подстерегала в ресторанах, внушала Мередиту подозрение, что я пачкаю его семейное гнездышко. Ты позабыла про пламенные billets doux[6], которые мне так часто присылала?

— И ты защищал меня, храня это в тайне. Очень благородно с твоей стороны, Джон. А теперь — уходи.

— Да, я защищал тебя, — сказал Кэррол с расстановкой, — но теперь все идет к тому, что я больше не смогу защищать тебя. Я говорил всем — полиции, окружному прокурору, Елене, Талли, Рэйфилду, что я бродил по улицам под дождем почти всю ту ночь, когда убили Мередита. Так вот, по их мнению, сейчас у меня нет алиби на период с двух до четырех часов ночи — они полагают, что Мередит был убит в это время.

На лице Фелиции появился страх.

— Но, опасаюсь, теперь мне придется открыть им, что с часу до половины пятого утра мы с тобой пробыли вдвоем в этой самой комнате, Фелиция. О том, что у меня есть алиби, мы с тобой все это время молчали — боялись, как бы чего не вышло, если эта история выплывет на свет.

— Ты этого не сделаешь, — хрипло промолвила она.

— Не сделаю, если мне удастся выкрутиться. — Кэррол пожал плечами. — Но прежде всего я абсолютно уверен в том, что никто, даже Елена, не поверит, что три с половиной часа, проведенные с тобой наедине, я потратил на уговоры: заклинал тебя повлиять на Мередита, чтоб он не губил меня. Особенно, если откроется — а это вполне вероятно, — как ты навязывалась мне, открыто посылала любовные письма.

Бледное лицо Фелиции еще больше осунулось.

— Им тут же придет в голову самое плохое. Мне это повредит не меньше, чем тебе, Фелиция, хоть и по другой причине. Женщина с таким здоровьем, как у Елены, никогда не уверена в своем муже, каким бы верным он ни был. А такая история… — Кэррол сжал челюсти. — Я люблю Елену, но у меня нет выбора. Я не герой романа, Фелиция. Мне грозит электрический стул. Это алиби — страховка жизни. Что проку от покойника Елене и детям.

— Меня распнут, — с горечью промолвила Фелиция Хант. — Меня распнут. Я не могу подтвердить твое алиби.

— Тебе придется это сделать!

— Я отказываюсь! Ты не можешь заставить меня.

В черных сверкающих гневом глазах он прочел свой смертный приговор. Но Кэррол не дрогнул, и через мгновение глаза Фелиции потухли, и она отвернулась.

— Что от меня требуется?

— Я отпечатал заявление. Сейчас от тебя требуется лишь подпись. Я Привел с собой нотариуса, он заверит твою подпись; нотариус внизу. Я запру это заявление у себя в сейфе, в конторе. И не смотри, пожалуйста, на меня так, Фелиция. Я должен защищаться. Тебе следовало бы это понять.

— Иди, зови своего проклятого нотариуса, — сказала она злобно и поднялась с дивана.

— Может, ты сначала прочтешь заявление?

Кэррол достал из папки длинный конверт из манильской бумаги. Он был не заклеен и перехвачен красной резинкой. Кэррол открыл конверт, достал оттуда сложенный лист бумаги. Развернув его, он протянул отпечатанный лист Фелиции.

Она медленно перечитала его дважды, потом рассмеялась и вернула Кэрролу.

— Свинья.

Кэррол с листом бумаги в руке подошел к двери и, открыв ее, позвал:

— Мистер Гандер, поднимитесь, пожалуйста!

Явился нотариус, вытирая розовую лысину. Другой рукой он сжимал кожаный кейс. Он украдкой взглянул на Фелицию и тут же отвернулся.

— Это миссис Фелиция де лос Сантос Хант, вдова покойного Мередита Ханта, — сказал Кэррол. — Вам нужно удостовериться, что это именно она?

— Я видел фотографию миссис Хант в газетах.

У Гандера и голос был какой-то розовый. Он открыл кейс и выложил на секретер подушечку для печати, несколько резиновых штемпелей и нотариальную печать. Из нагрудного кармана пиджака он извлек огромную, как сигара, авторучку.

— Ну вот, — сказал Гандер, — мы готовы.

Сложив заявление так, что внизу осталось лишь место для подписи, Кэррол положил его на секретер. Он не снимал руки со сложенного листа. Фелиция выхватила у нотариуса перо и со злостью поставила размашистую подпись.

Когда нотариус закончил свое дело, Кэррол опустил документ в конверт, перехватил его красной резинкой и уложил в папку. Застегнув ее на молнию, он сказал:

— Я провожу вас, Гандер.

Они спустились вниз. Серафина протирала влажной тряпкой перила лестницы и даже не обернулась.

В прихожей Кэррол вручил нотариусу десять долларов, затворил за ним дверь и снова поднялся наверх. Серафина и попытки не сделала посторониться, пришлось обойти горничную.

Фелиция лежала на диване, отвернувшись к стене. Герцогиня Гойи, подумал Кэррол, вид сзади. Он слышал, как Серафина в сердцах швыряла что-то в ванной.

— Спасибо, Фелиция, ты спасла мне жизнь.

Она не ответила.

— Я обещаю, что использую документ лишь в самом крайнем случае.

Фелиция по-прежнему игнорировала его, и Кэррол, прихватив свою папку, ушел.

В назначенный срок — второй вторник октября — Кэррол явился в суд. Прорываясь в зал суда сквозь толпу репортеров со вспышками, запрудивших коридор, Кэррол думал лишь об одном: куда девалось лето? Июля, августа, сентября, казалось, как не бывало. Во всяком случае кошмар настоящего вытеснил прошлое из памяти.

А кошмар раскручивался все быстрее — бессвязный ряд картин, как взятые наугад кадры из фильма. Слившиеся в одно лицо лица присяжных, единое око жюри, один рот, шарканье ботинок, таинственные переговоры с вознесенным надо всеми человеком в черной мантии, предварительное изложение дела, вопросы и ответы, стук судейского молотка, возражения… Потом внезапно наступила среда, и Кэррол вновь оказался в камере. Ему вдруг захотелось по-детски громко засмеяться, но он подавил это желание.

Вероятно, он задремал, потому что в следующее мгновение увидел Талли, глядящего на него как бы с большой высоты. Позади Талли маячила знакомая фигура. Кэррол не помнил, чтобы дверь открывалась или закрывалась.

— Джон, ты помнишь Эллери Куина?

Кэррол кивнул.

— Да, джентльмены, насолили вы мне изрядно — и вы, и инспектор.

— Только не я, — возразил Эллери, — я строго придерживаюсь позиции наблюдателя.

— В таком случае, что вы хотите?

— Удовлетворения, я его еще не получил.

Кэррол перевел взгляд на своего партнера.

— Что это значит, Талли?

— Куин подошел ко мне после сегодняшнего заседания и проявил интерес к твоему делу. — Уэст натянуто улыбнулся. — Джон, мне пришло в голову, что сейчас самое время поощрять такой интерес.

Кэррол уперся затылком в стену тюремной камеры. День за днем мысли о Елене, Бреки и Луане вытесняли у него из головы ужас перед камерой смертников в Синг-Синге. Он и дома перевел Елену и детей в свою спальню из чувства самосохранения.

— Так что же вас не удовлетворяет?

— То, что вы застрелили Ханта.

— Спасибо. — Кэррол усмехнулся. — Очень жаль, что вы не в жюри присяжных.

— Да, — кивнул Эллери, — но у меня не тот склад ума, что у почтенного жюри. Я ведь не утверждаю, что не вы убили Ханта, просто я не убежден в этом. Что-то в деле не давало мне покоя с самого начала. Заминка, по правде говоря, заключается в вас. Мне бы хотелось, чтоб вы кое-что прояснили, если не ради меня, то ради своих же интересов. Времени упущено значительно больше, чем вы полагаете.

— Вы считаете — плохи мои дела? — сдержанно осведомился Кэррол.

— Хуже некуда.

— Я рассказал Куину всю эту историю, Джон. — Талли позабыл свои изысканные манеры и даже принялся размахивать руками. — И скажу тебе напрямик: у Рэйфилда чертовски мало надежды на успех. Он говорит, что сегодняшний следственный эксперимент в конторе — мог ли туда ночью проникнуть посторонний, — все осложнил.

— Как же так? — вскричал Кэррол. — Сам признал, что не может с уверенностью сказать, что именно меня впустил в здание той ночью. Это был не я, Талли. Кто-то намеренно старался походить на меня — такие же пальто и шляпа, такая же характерная походка — из-за раненой на Лейте ноги — все легко скопировать. А потом этот парень проник в нашу контору и стянул мой пистолет. Даже ребенку ясно, что меня хотят погубить.

— А как ключ от вашей конторы оказался у постороннего? — поинтересовался Эллери.

— Откуда я знаю? Откуда я знаю, что это был посторонний?

Не дождавшись ответа, Кэррол сердито глянул на собеседников.

— Вы мне не верите. По сути дела ни один из вас мне не верит.

— Дело не в этом, Джон, — сказал Уэст и принялся ходить взад и вперед по камере.

— Послушайте, — начал Эллери, — Уэст сообщил мне, что вы располагаете важной информацией и по какой-то непостижимой причине утаиваете ее. Если она поможет вам оправдаться, мой вам совет — выкладывайте все начистоту.

Где-то закричал заключенный. Уэст остановился как вкопанный. Кэррол обхватил голову руками.

— Да, в ту ночь в пятницу я сделал нечто такое, что могло бы рассеять подозрения.

— Вот так так! — воскликнул Уэст.

— Но это может вызвать всякие кривотолки, гнусные домыслы.

— Гнуснее камеры смертников в Синг-Синге? — осведомился Эллери.

— Женщина, которая тебя недолюбливает? — догадался Уэст.

— Ты прав, Талли. — Кэррол не смотрел на Эллери, обиженный его неделикатностью. — И я обещал ей, что прибегну к ее помощи лишь в крайнем случае. Но — Бог свидетель — не ради нее я хранил тайну. Я молчал из-за Елены. Елена любит меня, но она женщина, к тому же больная женщина. Если бы она мне не поверила…

— Давайте называть вещи своими именами, — предложил Эллери. — Вы были с другой женщиной в то время, когда совершилось убийство? Вы и впрямь можете доказать свое алиби?

— Да.

— И он хранит молчание! — Уэст опустился на койку рядом с другом. — Ты что — рехнулся? Неужели ты совсем не доверяешь Елене? Что случилось? Кто эта женщина?

— Фелиция.

— Ого!

— Миссис Хант? — без обиняков спросил Эллери.

— Она. В ту ночь я бродил под дождем и думал, как удержать Мередита от разоблачения моей оплошности с двадцатью тысячами долларов, чтоб он не отдал меня под арест. Вот тогда я и вспомнил про Фелицию. Она всегда умело добивалась от Мередита всего, чего хотела. Я позвонил ей из автомата и спросил, можно ли зайти. Пожалуй, я здорово струсил, — прошептал Кэррол и смолк.

— Ну, и что дальше? — спросил Уэст.

— Она еще не спала, читала в постели. Когда я рассказал ей, в чем дело, Фелиция пригласила меня зайти. Она сама отворила дверь. Горничная, наверное, спала — во всяком случае я не видел Серафины.

— Когда это было? — поинтересовался Эллери.

— Я пришел к ней около часу ночи. Ушел в четыре тридцать утра. — Кэррол горько рассмеялся. — Теперь вам ясно, почему я держал язык за зубами. Мог ли я надеяться, что жена поверит, будто я провел три с половиной часа ночью наедине с Фелицией, причем она была — боже правый! — в ночной рубашке и игривом пеньюаре, за разговорами? И разговоры, кстати, ни к чему не привели.

— Три с половиной часа? — Эллери удивленно поднял брови.

— Фелиция не могла взять в толк, почему она должна меня спасать. Очаровательная женщина. — Кэррол ссутулился. — Вот я и объяснил вам, как прозвучала бы эта история. Да я и сам бы наверняка в нее не поверил.

— Ты долго еще собираешься бороться за свою честь? — проворчал Уэст. — Если б я не знал Джона так близко, Куин, я бы тоже скептически отнесся к его рассказу. Фелиция его привлекала. И вместе с тем она всегда казалась ему невыносимой. Полагаю, Джон, Фелиция охотно пошла бы на сделку?

— Похоже, да.

— Ночь любви в обмен на то, что она станет твоей заступницей перед дражайшим Мередитом. Маленькое либидо Фелиции сделало бы свое дело. Но Елена… — Уэст нахмурился. — Да, ситуация, ничего не скажешь.

— Придется рискнуть, Кэррол. А подтвердит ли миссис Хант ваше алиби в суде? — справился Эллери.

— Ей трудно будет оспорить собственную подпись. Я предложил ей подписать официальное заявление, а потом документ заверил нотариус.

— Прекрасно. А где это заявление?

— В конторе, в моем сейфе. Оно в простом конверте из манильской бумаги и перехвачено красной резинкой.

— Я вам советую: дайте Уэсту разрешение открыть сейф, а я пойду сопровождающим и обеспечу охрану. Немедленно.

Кэррол закусил губу. Потом решительно кивнул.

— Вам известен шифр, Уэст?

— Если только Джон не поменял его. Это сейф с сочетанием букв, где шифром может стать любое выбранное вами слово. Джон, у тебя тот же шифр — "Елена"?

— Нет, я менял проклятущий шифр четырежды за лето. Теперь он "Тайна".

— И это — чистой воды лирика, — мрачно заметил Уэст. — Ну, Джон, если "сезам откройся", который Куин ищет в своем бумажнике, еще действителен в сей Бастилии, мы скоро будем здесь.

Уэст сдержал свое слово. Не прошло и полутора часов, как надзиратель снова впустил их в камеру Кэррола. Эллери держал в руке конверт. Он бросил его на койку.

— Все в порядке, Кэррол, прочтите-ка нам заявление.

— Вы не открывали его?

— Нет, я предпочел бы, чтоб вы это сделали сами.

Кэррол сложил конверт. Красная резинка скользнула ему на запястье, и он запустил пальцы вовнутрь.

— Что с тобой, Джон? — спросил Уэст.

— Это розыгрыш? — Кэррол, будто обезумев, шарил пальцами в конверте.

— Розыгрыш?

— Конверт пуст. Заявления тут нет.

Эллери взял конверт из дрожащих рук Кэррола, открыл его и заглянул внутрь.

— Когда вы в последний раз видели вложение?

— Несколько раз за лето я открывал сейф — проверял, там ли конверт, но мне и в голову не пришло проверить содержимое. Я считал это само собой разумеющимся. — Кэррол вскочил. — Никто не мог проникнуть в сейф, никто! Даже секретарша. Никто не знал шифра.

— Джон, Джон, — Уэст тряс его за плечи.

— Но как же, господи… если сейф не был взломан. Он был взломан, Куин?

— Никаких следов взлома я не заметил.

— Тогда я ничего не понимаю.

— Не все сразу. — Эллери схватил его за руку, и они вдвоем с Уэстом усадили Кэррола на койку. — Ничего фатального в этой потере нет. Пусть миссис Хант явится свидетельницей в суд и повторит под присягой свое заявление — вот и все, что от вас требуется. Ее так или иначе вызвали бы в суд, даже если бы имелось письменное заявление. Вы согласны, Уэст?

— Да. Я немедленно разыщу Фелицию.

Кэррол грыз ногти.

— А может быть, она не согласится, Талли. Может быть…

— Она согласится, — мрачно произнес Уэст. — Куин, вы пойдете со мной? Мне бы хотелось, чтоб при этом разговоре присутствовал беспристрастный свидетель. Сохраняйте спокойствие, Джон.

Они вернулись в камеру Кэррола на рассвете. Кэррол, которого сморил было сон, приподнялся с осоловелым видом. Лотом вздрогнул и окончательно проснулся. Аскетическое лицо партнера было непривычно одутловатым.

Кэррол метнул взгляд на высокую фигуру, маячившую в углу камеры.

— Что-нибудь не так? — Голос Кэррола дрожал. — Что случилось?

— К сожалению… самое худшее, — сказал с беспокойством Эллери. — Дом Хантов заперт, Кэррол. Мне очень жаль. Фелиция Хант, кажется, где-то скрывается.

Джон Кэррол совсем пал духом. Уэсту и Эллери Куину пришлось сказать ему немало резких слов, чтоб вернуть его к жизни. Они говорили и говорили, а тем временем совсем рассвело, и послышались лязгающие звуки пробуждающейся тюрьмы.

— Безнадежное дело, безнадежное дело, — бормотал Кэррол.

— Отнюдь нет, — возразил Эллери. — Оно только кажется безнадежным. Тот, кто роет другому яму, чаще всего сам же в нее и попадает. А на всякого мудреца, как говорится, довольно простоты. Дело запутанное, и путаница все увеличивается. Это хорошо, Кэррол. Дело вовсе не безнадежное.

Кэррол лишь покачал головой.

Уэст ходил по камере кругами, как ястреб на неудачной охоте.

— С другой стороны, Куин, давайте смотреть правде в глаза. Джон лишился алиби — своей единственной надежды на спасение.

— Временно лишился.

— Мы должны сделать все, чтоб Джон получил его снова.

— Мы своего добьемся. И перестаньте кружить, Уэст, вы действуете мне на нервы. Ясно одно: надо разыскать эту женщину.

Уэст был явно растерян.

— Но с чего начать? Вы мне поможете, Куин?

— Я ждал этого предложения… — Эллери ухмыльнулся. — Если Кэррол согласен, я с удовольствием возьмусь за дело. Вам нужна моя помощь, Кэррол?

Человек, безучастно сидевший на койке, встрепенулся:

— Ваша? Да я б ее принял от самого дьявола! Спрашивается, что вы можете сделать?

— Кое-что могу. Вот, закурите-ка лучше. — Эллери всунул сигарету в распухшие губы Кэррола. — Уэст, у вас усталый вид. Может, съездите домой и отоспитесь? Да, и позвоните, пожалуйста, моему отцу. Расскажите ему про обстоятельства, связанные с Фелицией Хант. Попросите его разобраться в них без промедления.

Когда Уэст ушел, Эллери сел на койку. Он посмотрел на курящего Кэррола.

— Кэррол…

— Да?

— Кончайте себя жалеть и послушайте, что я вам скажу. Во-первых, давайте разберемся с пропажей заявления-алиби. Вернитесь к тому времени, когда вы попросили Фелицию подписать заявление. Где вы с ней встретились? Когда? Выкладывайте все, что у вас на памяти, а потом постарайтесь вспомнить, не упустили ли вы какой-нибудь факт.

Эллери внимательно выслушал Кэррола, а когда тот закончил свой рассказ, кивнул:

— Примерно так я все себе и представлял. После того, как миссис Хант подписала заявление, а Гандер, заверив ее подпись, ушел, вы спустились в прихожую с конвертом в папке, но поехали не домой, а в контору. Папки, по вашим словам, вы из рук не выпускали. В конторе, не проверив содержимого конверта, спрятали его в сейф, сейф заперли и поменяли шифр. И в последующие три-четыре раза, когда проверяли, на месте ли конверт, никто, по вашему утверждению, не мог вытащить заявления из конверта, пока сейф был открыт, или разгадать новый шифр. Когда наконец конверт извлекли из сейфа вчера вечером, единственный, кто к нему прикасался, был я. И я ручаюсь: никто не похитил заявления, и я не выронил его из конверта по пути сюда. — Эллери легонько постучал по конверту, который Кэррол все еще держал в руке. — Так вот, конверт был пуст, когда я вынул его из сейфа. Он был пуст все эти месяцы, Кэррол. Он был пуст еще до того, как вы положили его в сейф.

Кэррол глядел на конверт, как зачарованный.

— Напрашивается один-единственный вывод. — Эллери закурил и дал прикурить Кэрролу. — Всего лишь раз конверт находился не у вас в руках, не в сейфе и не у меня — всего лишь пару минут в доме Ханта, в тот вечер, когда Фелиция подписала заявление. Вы рассказывали, что после того, как она подписала заявление, а Гандер заверил ее подпись, вы вложили заявление в конверт, а конверт — в папку и спустились с Гандером в прихожую, там вы расплатились и проводили его. Вот на эту пару минут вы и потеряли папку из поля зрения. Вот тогда-то и произошла знаменательная пропажа. И поскольку, кроме миссис Хант, никого в комнате не было…

— Фелиция?

— Но почему она взяла заявление, которое только что подписала? У вас есть соображения по этому поводу?

— Она надула меня, черт бы ее побрал! — сказал Кэррол хриплым голосом, — а теперь улизнула, чтоб не делать заявления под присягой.

— Мы заставим ее объявиться, если на то пошло, потребуем ее выдачи, хоть из Южной Америки. — Эллери поднялся и стиснул плечо Кэррола. — Держись, Джонни!

Тайна убежища Фелиции Хант раскрылась, как только Эллери явился в полицейское управление. Отец пришел недавно и был по горло занят работой.

— Да, Уэст звонил, — пробурчал он, не поднимая головы. — Интересуется, где Фелиция Хайт. Черт побери, куда запропастились показания Гриерсона?

Эллери терпеливо ждал.

— Ну, — сказал он наконец, — я все еще здесь.

— Что? Ах, ты… — Инспектор откинулся на стуле. — Я позвонил Смолхаузеру — в управление федерального прокурора округа — и все дела. Выяснил, что дня за два до начала суда над Кэрролом в субботу утром — вдова Ханта заявилась к окружному прокурору в своем жутком трауре с доктором на буксире. Доктор заявил Смолхаузеру, что миссис Хант на грани нервного срыва и не выдержит этого тяжкого испытания — суда. Он хотел, чтобы она уехала из города. Она-де купила домик к северу от Уэстчестера этим летом и несколько дней, проведенных там в полном одиночестве, очень ей показаны, и он, доктор, очень надеется, что окружной прокурор не станет возражать. Ну, Смолхаузеру вся эта история очень не понравилась, но он рассудил: раз в доме есть телефон, он всегда ее вызовет, и через пару часов она будет на месте. Смолхаузер сказал: оʼкей, пусть едет. Вдова отпустила горничную на неделю и уехала днем в ту же субботу. А в чем там дело?

Эллери объяснил. Отец выслушал его с недоверием.

— Так вот почему Уэст напускал туману! — воскликнул он. — Алиби! Окружному прокурору это придется по вкусу.

— Да и Рэйфилду тоже.

Инспектор подозрительно сощурился.

— А у тебя какой тут интерес?

— Справедливость, — уважительно ответил Эллери. — Содействие торжеству справедливости.

Отец что-то проворчал и потянулся к телефону. Когда он положил трубку, в его записной книжке был нацарапан телефон Фелиции в Монте-Киско.

— Вот, позвони ей, — сказал инспектор, — а у меня сейчас голова совсем другим занята. И не пользуйся городскими автоматами для международных разговоров, ты знаешь, откуда удобнее позвонить.

Через сорок пять минут Эллери снова появился в отцовском кабинете.

— Опять что-то не так? — спросил Куин. — А я уж было собрался в каталажку.

— Она не отвечает.

— Кто не отвечает?

— Вдова Ханта. Я битый час через каждые пять минут набирал ее номер. Либо она раньше времени впала в зимнюю спячку, либо вернулась в Центральную Америку и очаровывает там гидальго.

— Или просто не подходит к телефону. Послушай, сынок, работы у меня сегодня утром хоть отбавляй. Да и дело я уже сдал. Наберись терпения и звони. В конце концов она ответит.

Весь день Эллери пытался дозвониться. Каждые полчаса он незаметно выходил из зала суда и так же незаметно возвращался. В начале четвертого помощник окружного прокурора закончил чтение обвинительного заключения, и по предложению защиты судья Джозеф Холоуэй отложил следующее заседание до утра. Когда Кэррола выводили из зала суда, у Эллери был нарочито-безразличный вид. Кэррол едва волочил ноги. Когда зал опустел, Эллери поймал взгляд Талли Уэста. Уэст, склонившийся над несчастной Еленой Кэррол, кивнул и тут же подошел к нему.

— Как Фелиция? Она даст показания?

Эллери бросил взгляд на репортеров, окруживших осанистого Рэйфилда. Некоторые озирались, боясь упустить сенсацию.

— Здесь не место для разговоров, Уэст. Вы свободны?

— Сначала я должен проводить домой Елену. — Уэст собрался, будто для удара. — Где встретимся?

— В кабинете отца и как можно скорее.

— А Рэйфилда позвать?

— Пожалуй, не стоит, газетчики. Можно с ним вечером переговорить.

Рослый партнер Кэррола появился в кабинете инспектора почти в пять часов. У него был измученный вид.

— Прошу прощения, не мог оставить Елену, она в отчаянии. Пришлось рассказать ей об алиби Джона. Теперь она в полном замешательстве. И почему, черт побери, Джон не открыл ей все с самого начала? — Уэст вытер платком лицо, потом тихо сказал:

— А теперь, полагаю, вы расскажете мне, что Фелиция отказывается помочь.

— Я почти хочу, чтобы так оно и было. — Эллери и сам осунулся. — Уэст, я звонил ей все утро, начиная с восьми тридцати. Последний раз — всего десять минут назад. Она не отвечает.

— Ее там нет?

— Может быть.

Инспектора Куина вся эта история явно раздражала.

— Эллери, какого черта ты не обратишься в полицию? Через час получил бы о ней все сведения, — сказал он.

— Это невозможно. — Эллери встал. — Уэст, вы на машине?

— Я на такси приехал.

Эллери перевел взгляд на отца. Старый инспектор поднял руки и заявил:

— У меня, видимо, с головой неладно, надо проветриться! Вели, достань машину.

Они выехали из города по шоссе Со-Милл-Ривер. Сержант был за рулем, инспектор Куин — все еще в мрачном расположении духа — рядом с водителем. Позади Эллери и Уэст, прильнув к боковым стеклам машины, внимательно изучали дорогу по обе стороны. И когда сумерки сгустились, они еще долго вглядывались во тьму.

Полицейская машина без номера свернула с шоссе возле Монте-Киско.

— Притормози возле той бензоколонки, — произнес инспектор — впервые с тех пор, как они выехали из города.

— Стоуни-Райд? — переспросил заправщик. — Это между Киско и Бедфорд-Хиллз. Грунтовая дорога, ведет куда-то на край света. А кого вы ищете?

— Дом Ханта.

— Ханта? Не доводилось слышать.

Эллери высунул голову из машины.

— А про Сантос доводилось?

— Сантос… Пожалуй. Дама с такой фамилией купила дом старого Микера этим летом. Проедете по той дороге мили полторы.

— Пользуется своей девичьей фамилией, — заметил Уэст, когда они отъехали. — Старина Мередит был бы в восторге.

Инспектор и Эллери промолчали.

Дорога Стоуни-Райд взбегала в гору, петляла, устремлялась вниз, пассажиров то и дело встряхивало. Тьма была хоть глаз выколи. За три мили пути они различили всего два дома. Неподалеку от второго они и обнаружили дом Фелиции Хант; сержант Вели чуть не промахнул мимо. Окна дома чернели ночной тьмой.

Вели провел машину меж двух замшелых столбов и въехал на подъездную, усыпанную щебенкой дорожку.

— Вели, поставь машину здесь и освети фарами дом. — В голосе инспектора прозвучала тревога.

— Она уехала, — проворчал Уэст. — Она уехала или вообще здесь не появлялась! Что я скажу Джону?

Эллери попросил у сержанта фонарик и вышел из машины. Инспектор коснулся маленькой ладонью руки Талли Уэста.

— Нет, мистер Уэст, мы подождем здесь. — Во взгляде его тоже мелькнуло беспокойство.

Дом на опушке леса был каменный, окрашенный в зеленый цвет, с побуревшей деревянной отделкой и темной, крытой дранкой крышей. Эллери осветил дверь фонариком. Потом он пнул ее ногой, и дверь отворилась.

Освещая себе путь, Эллери вошел вовнутрь. Тут же в прихожей загорелся свет.

Он пробыл в доме ровно две минуты.

Увидев выражение его лица, инспектор Куин и сержант Вели тотчас выскочили из машины и побежали к дому.

— Передайте Джону — пусть забудет про алиби. Она — там, мертвая, — сказал Эллери.

Фелиция Хант лежала на полу спальни, к сожалению, лицом вниз. Затылок у нее был разбит, и испачканные кровью черепки тяжелой керамической вазы, размозжившей ей голову, валялись на полу, возле нее. Среди осколков лежали засохшие хризантемы, как большие мертвые насекомые. Одна из них прикрывала открытую ладонь правой руки Фелиции.

Уэст, сдерживая подступившую к горлу тошноту, поспешно ретировался в прихожую.

Когда смерть настигла Фелицию, она была в радужно-ярком полосатом платье из переливчатой материи. Драгоценности сверкали на пальцах, запястьях и шее. На голых ногах — шлепанцы с помпонами, на мертвых губах, глазах, щеках — ни тени косметики.

— Она мертва дня четыре, а может быть, и пять, — заключил инспектор Куин, — а как по-твоему, Вели?

— Скорей четыре, — определил сержант. — Я бы сказал — с прошлого воскресенья, инспектор. — Он с тоской посмотрел на плотно закрытые окна.

— Не стоит, Вели.

Сыщики поднялись. Они касались лишь тела убитой, да и то с величайшей осторожностью.

Эллери наблюдал за ними с мрачным видом.

— Ты что-нибудь обнаружил, сын?

— Нет. Дождь прошлой ночью смыл следы — и машины, и ботинок, которые могли остаться. В холодильнике — несвежие продукты, а машина хозяйки — в гараже за домом. Признаков ограбления нет.

— А не показалось ли вам странным что-нибудь, связанное с самой убитой? — неожиданно спросил Эллери.

— Да, — тут же отозвался сержант Вели. — Покойнице полагается держать в руке не хризантему, а лилию.

— Пощади нас, Вели! Что ты хочешь этим сказать, Эллери?

— То, как она одета.

Они снова внимательно оглядели убитую. В дверях появился Талли Уэст, его по-прежнему мутило.

— Похоже, она кого-то ждала, — заметил сержант. — Ишь, как вырядилась.

— Вот на это как раз и не похоже! — резко сказал инспектор Куин. — Женщина, воспитанная в такой строгости, как она, надевает чулки и туфли, если ждет гостя, Вели, а не разгуливает в шлепанцах с голыми ногами. Она даже не подкрасилась и не покрыла лаком ногти. Она никого не ждала. Так что же необычного в ее одежде, Эллери?

— Почему она не в трауре?

— Ну и что?

— Она приезжает сюда в субботу одна, и после строжайшего траура, который соблюдает в городе, через сутки или того меньше облачается в кричаще-яркое платье, надевает свои любимые драгоценности и устраивает себе бал. Это многое говорит о Фелиции де лос Сантос Хант.

— Мне это ничего не говорит, — возразил его отец. — Но я хотел бы знать, за что ее укокошили. Ограбления не было, и нет указаний на изнасилование, хотя, по правде говоря, потенциального насильника могло что-то спугнуть…

— Неужели не ясно, что это убийство тесно связано с убийством Ханта и инсценировкой суда над Кэрролом? — с горечью прервал его Уэст. — Изнасилование! Фелицию Хант убили, чтобы она не подтвердила алиби Джона, которое вызволило бы его из этой ловушки.

Инспектор покусывал кончики усов.

— Почему вы, парни, так убеждены, что кто-то гоняется за шкурой Кэррола?

— Здравый смысл подсказывает, отец.

— Может, так оно и есть.

— По крайней мере, убийство вдовы Ханта представляет дело Кэррола с ином свете. Отец, пока Вели не сообщил в полицию…

— Да?

— Давайте втроем — ты, Вели и я произведем тщательный осмотр.

— С какой целью, Эллери?

— Найти заявление-алиби, которое Фелиция подписала, а потом в отсутствие Кэррола забрала. Это сомнительная возможность, но чем черт не шутит?

На переговоры с полицией ушел остаток ночи. Уже рассвело, когда Уэст попросил, чтобы его высадили на Бикман-Плейс.

— Конечно, Сэм Рэйфилд не скажет мне спасибо, что разбудил его спозаранку, но ведь я и сам после бессонной ночи. Кто поговорит с Джоном?

— Я, — отозвался Эллери.

Уэст поднял руку в знак благодарности и ушел.

— Пока дела из рук вон плохи, — сказал инспектор по пути в центр. — Теперь мне придется уговаривать сотрудников окружного прокурора подать судье Холлоуэю совместное с Рэйфилдом заявление против иска, хоть не возьму в толк, почему я должен этим заниматься!

— Вы едете домой, инспектор?

— Разумеется, домой, Вели! Брань Смолхаузера я могу выслушать и по домашнему телефону, для этого не обязательно ехать на службу. К тому же сосну немного. А ты как, сынок?

— Я — в тюрьму, — сказал Эллери.

Он попрощался с сержантом Вели в гараже управления и направился к зданию Уголовного суда. В голове был полный сумбур, хотелось привести мысли в порядок. Эллери старался не думать о Джоне Кэрроле.

Дверь камеры открылась, и Кэррол тотчас же проснулся.

— Куин! Ну, как, поладили с Фелицией?

— Не удалось, — ответил Эллери.

— Она не даст показания?

— Она не может их дать. Джон, она мертва.

Это было жестоко, но Эллери не знал, как смягчить удар. Кэррол приподнялся, опираясь на локоть, и застыл в этом положении, лишь мерно моргал глазами.

— Умерла…

— Убита. — Эллери увидел, будто наяву, пол в спальне Фелиции, ее размозженный затылок. — Несколько дней тому назад.

— Убита. — Кэррол все моргал и моргал. — Но кто?

— Ключа к разгадке нет. Пока нет. — Эллери зажег сигарету и протянул ее Кэрролу. Тот взял было, но тут же бросил и закрыл лицо руками.

— Извини, Джон, — сказал Эллери.

Кэррол опустил руки, прикусил нижнюю губу.

— Я не трус, Куин. Я сотню раз глядел смерти в лицо на Тихом океане и не дрейфил. Но человек способен отдать свою жизнь за какую-то цель… Это меня пугает.

Эллери отвел глаза.

— Но ведь должен быть какой-то выход из этого положения! — Кэррол соскочил с койки, босой подбежал к решетке, впился в нее руками. Потом он резко обернулся, бросился к Эллери, вцепился в него.

— Заявление — вот что спасло бы меня, Куин! Может статься, она его не уничтожила. Может, она захватила его с собой. Если бы вы нашли его…

— Я искал, — мягко сказал Эллери. — И отец искал, и сержант Вели. Мы перевернули дом вверх дном. Два часа на это ухлопали. Полицию не вызывали, пока не убедились, что заявления нигде нет.

— Но где ж ему быть, если не там! Моя жизнь зависит от этого алиби. Поймите!

— Понимаю, Джон.

— В платьях, пальто, может быть — в сумке?

— Осмотрели, Джон.

— А машину?

— И машину осмотрели.

— Так, может, она его при себе держала? — возбужденно спросил Кэррол. — При себе. А вы ее… Нет, полагаю, вы не пожелали…

— И пожелали, и осмотрели.

У Эллери болели руки. Ему хотелось высвободиться.

— А большой медальон с рубином и изумрудом, на котором она была помешана? Ведь заявление-алиби — всего-навсего листок бумаги. Она могла сложить его и спрятать в медальон. Вы открывали медальон, когда осматривали тело?

— Да, Джон. В медальоне были лишь две фотографии стариков, на вид испанцев. Наверное, ее родители.

Кэррол отпустил его. Эллери потер затекшие руки.

— А книги? — пробормотал Кэррол. — Фелиция вечно читала какие-нибудь дрянные романы. Может, она положила заявление в книгу?

— В доме мы нашли одиннадцать книг и семь журналов. Я все их пролистал сам.

В камере было холодно, но Кэррол вытирал пот с лица.

— Письменный стол с потайным ящиком?.. Подвал?.. А чердак там есть? А гараж вы обыскали?

Кэррол засыпал его вопросами. Эллери ждал, пока они иссякнут.

Когда Кэррол наконец смолк, Эллери позвал охранника. Он бросил последний взгляд на Джона: тот неподвижно лежал на койке, раскинув руки, закрыв глаза. Живой труп, подумал Эллери.

Судья Джозеф X.Холлоуэй покачал головой. У ветерана уголовного суда было землистого цвета лицо и холодные глаза, вот почему практикующие адвокаты Нью-Йорка прозвали его Стальное Нутро.

— Адвокат Рэйфилд, я явился в суд на час раньше заседания, да еще в понедельник утром не для того, чтобы упиваться вашим медоточивым голосом. Я давным-давно им пресытился. Утром в пятницу я разрешил отсрочку из-за убийства вдовы Ханта, но есть ли основания, оправдывающие дальнейшую отсрочку? То, что я слышал до сих пор, — просто-напросто мура.

Помощник окружного федерального прокурора Смолхаузер кивком выразил восхищение. Пристрастие судьи Холлоуэя к жаргону своей юности — судья, конечно, прибегал к нему лишь при закрытых дверях — на сей раз сыграло с ним плохую шутку.

— Мура — это le mot juste[7], ваша честь. Прошу прощения, я тоже отчасти виноват в том, что вы впустую тратите время.

Сэмюэл Рэйфилд смерил кровожадного коротышку уничтожающим взглядом и еще сильней прикусил потухшую сигару.

— Бросьте, Джо, — сказал он судье Холлоуэю. — На кон поставлена жизнь человека. Мы не вправе отправлять человека на тот свет только потому, что он свалял дурака — утаил алиби. Отсрочка нужна мне лишь для того, чтоб найти заявление-алиби, которое подписала вдова Ханта, когда еще способна была это сделать.

Обратившись в сторону Смолхаузера, судья Холлоуэй сверкнул искусственными зубами.

— Заявление-алиби, которое вдова Ханта подписала со слов вашего клиента, — поправил коротышка с натянутой улыбкой.

На сей раз судья Холлоуэй блеснул протезами в сторону Рэйфилда.

— У меня есть нотариус Гандер, он подтвердит, что вдова подписала документ, — резко ответил адвокат.

— То, что она подписала какую-то бумагу, он может подтвердить, но вы же сами признаете, что Кэррол скрыл текст заявления от Гандера. Кто знает, может, Гандер заверил подпись женщины, сдававшей в аренду новую собачью конуру? — Помощник окружного прокурора с улыбкой обратился к судье. — Я считаю своим долгом заявить, ваша честь, что вся эта история с отсрочкой все больше и больше представляется мне фокусом.

— Смолхаузер, когда ты наконец наденешь длинные штанишки, загляни как-нибудь ко мне, я покажу тебе пару фокусов, — отрезал маститый адвокат. — Джо, я не ловчу. Есть шанс, что вдова Ханта не уничтожила документ. Сомнительно, но я бы глаз не сомкнул ночью, знай я, что не исчерпал все возможности расследования в деле Кэррола.

— Спокойно будешь давить косматого, — злорадно произнес судья. — Послушай, Сэм, ведь ты гадаешь на кофейной гуще, это и тебе ясно. Начнем с того, что ты не можешь доказать, что миссис Хант украла это якобы написанное Кэрролом от ее имени заявление.

— Но Эллери Куин показал…

— Я знаю, что показал Эллери Куин. Он показал, что он мастер делать нечто из ничего. Представление Эллери о доказательстве! — Старый судья презрительно фыркнул. — Даже если эта женщина и украла документ у Кэррола, для чего она это сделала? Да чтобы сжечь или порвать и спустить в унитаз. Положим, она сохранила его, так где же он? Куины не обнаружили документ в ее загородном доме. Вы лично потратили уик-энд на обыск в ее нью-йоркском доме. Вы получили ордер на осмотр ее сейфа в банке. Вы допрашивали ее горничную, служащих в конторе Кэррола и бог знает кого еще. Все безрезультатно. Будьте благоразумны, Сэм! Заявления-алиби вообще не было, а если и было, его больше не существует. Я не имею права утвердить отсрочку на основании ничем не подкрепленного заявления защиты об алиби. Вы знаете, что я не могу этого сделать.

— Конечно, если вы не возражаете, Кэррола вызовут в качестве свидетеля, — Смолхаузер ухмыльнулся, — и я подвергну его перекрестному допросу.

Рэйфилд пропустил его слова мимо ушей.

— Пусть будет так, Джо. Но вы не можете отрицать, что жену Ханта убили. Это факт, и, если требуется доказательство, мы представим труп. И я не верю в совпадения. Когда убивают человека, а потом его жену, я улавливаю взаимосвязь. В данном случае взаимосвязь совершенно очевидна. Фелицию Хант убили, чтобы у Кэррола не было алиби в связи с убийством Мередита Ханта, чтобы подкрепить обвинение. Как может продолжаться процесс, если эта область так и не изучена? Поверьте, Джо, против Кэррола подстроено ложное обвинение тем, кто совершил два этих убийства и теперь перекладывает вину на Кэррола. Дайте нам время для расследования.

— Помню, как-то раз я сидел здесь и слушал Эллери Куина, — угрюмо произнес судья Холлоуэй. — Вы прямо-таки его эхо. Суд руководствуется доказательствами, а доказательств-то у вас и нет. Ходатайство отклоняется. Жду вас, джентльмены, в зале заседаний в десять часов.

Эллери разрешил мучивший его вопрос в четверг днем в полупустом зале заседаний, когда жюри присяжных удалилось на совещание, чтоб определить участь Джона Кэррола.

Решение пришло после внезапной переоценки фактов, заново переосмысленных. Эллери бесконечно перебирал их в уме и раньше. Но сейчас в минуту озарения — такому не суждено повториться — он увидел их в новом свете.

К счастью, когда все для него прояснилось, Эллери был один. Кэррола вернули в "Тумс", а его жена и два юриста последовали за ним, чтобы смягчить ему муки ожидания приговора.

Эллери вдруг ощутил приступ тошноты. Он поднялся и поспешил в ближайший туалет.

Когда он вернулся в зал заседаний, его уже поджидал Талли Уэст.

— Елена хочет переговорить с вами. — У Уэста был нездоровый вид.

— Увольте.

— Извините, не понял?

Эллери потряс головой, чтоб прийти в себя.

— Я хотел сказать — разумеется.

Уэст понял его превратно:

— Я вас не виню. Я б и сам мечтал очутиться где-нибудь подальше. Рэйфилд хитер — отчалил "на чашку кофе".

Кэррола держали под стражей в следственном изоляторе. Эллери удивило его спокойное, даже умиротворенное лицо. Зато у Елены Кэррол глаза были безумные. Джон пытался успокоить ее:

— Милая моя, все обойдется. Они не осудят невиновного человека.

— Но почему это продолжается так долго? Они совещаются уже пять часов!

— Это добрый знак, Елена! — сказал Уэст. — Чем дольше они совещаются, тем больше у Джона шансов на успех.

Заметив Эллери, Елена, превозмогая боль, поднялась и кинулась к нему, он невольно отпрянул.

— Я-то думала, что вас считают мастером в своем деле! Но вы ничего не сделали для Джона — ничего!

Кэррол попытался легонько оттащить ее, но Елена его оттолкнула. Ее искаженное мукой лицо было мертвенно-бледным.

— Мне все равно, Джон! Надо было найти настоящего сыщика, пока еще было время. Я хотела, я умоляла Талли не полагаться на человека, так тесно связанного с полицией.

— Елена, ну что вы, право… — Уэст смутился.

— Нет, почему же? — произнес Эллери с каменным выражением лица. — Миссис Кэррол совершенно права. Я сожалею, что вообще вмешался в это дело.

Елена не сводила с него глаз.

— Вы говорите, словно…

— Словно — что, Елена? — Уэст старался успокоить ее и отвести в сторонку.

— Словно он что-то знает. Талли, ему все известно. — Елена вцепилась в Эллери. — Вам все известно, и вы от нас скрываете. Говорите! Вы меня слышите? Расскажите мне, кто стоит за всем этим?

Уэст был потрясен. Кэррол с минуту недоуменно вглядывался в лицо Эллери, потом отошел к зарешеченному окошку и замер с суровым выражением лица.

— Кто? — всхлипывая, спрашивала Елена. — Кто?

Но Эллери держался так же сурово, как и Джон.

— Мне очень жаль, — миссис Кэррол, но я не могу спасти вашего мужа. Слишком поздно.

— Слишком поздно? — истерически вскричала она. — Как у вас язык поворачивается говорить такие слова, когда…

— Елена! — Уэст схватил маленькую женщину за руки и насильно усадил. Потом повернулся к Эллери. Худое лицо Уэста омрачилось тревогой. — О чем вы, Куин? Похоже, вы что-то скрываете, не так ли?

Эллери, избегая его взгляда, уставился на человека, неподвижно замершего у окна.

— Пусть Джон решает, — сказал он. — Отвечать ему, Джон?

На мгновение показалось, будто Кэррол не расслышал вопроса. Но потом он обернулся и что-то во всем его облике — достоинство, решимость — успокоило Талли Уэста и Елену, и они обменялись взглядами.

— Нет, — четко произнес Кэррол.

Выглянув во двор из окна тюремной канцелярии, Эллери подумал, что никогда не видел более прекрасного ночного неба и более печального. Человек должен умирать, когда бушует буря, и вся природа протестует. А эта смерть, решил он, жестокая и необычная.

Он поглядел на тюремные часы.

Кэрролу оставалось жить четырнадцать минут.

Позади хлопнула дверь. Эллери не обернулся. Он знал, кто вошел. Вот уже почти час он, не признаваясь себе в этом, ждал отца.

— Эллери, я искал тебя в блоке смертников.

— Я был там, отец. Долго разговаривал с Кэрролом. Думал, ты давно здесь.

— А я и не собирался заходить сюда. Меня это не касается. Я сделал то, что положено. Впрочем, может, потому я и здесь. Всю жизнь этим занимаюсь, а вот привычки, равнодушия так и не выработалось. Эллери…

— Да, папа.

— Я про Елену Кэррол. По пятам за мной ходила. Она и Уэст. Я их подвез. Миссис Кэррол считает, что я на тебя давлю. Ты тоже так считаешь?

— Практически во всем, отец, но только не в этом деле, — не оборачиваясь, ответил Эллери.

— Я тебя не понимаю, — грустно произнес инспектор. — Если имеешь информацию, которая может спасти Кэррола, какого дьявола ты здесь и играешь в молчанку? Ладно, ты заметил что-то, а мы это упустили. Может, ты беспокоишься, как бы я не потерял работу, потому что помог угробить Кэррола? Если ты имеешь доказательства его невиновности, к черту мою карьеру.

— Я не о тебе думаю.

— Значит, думаешь о Кэрроле. Он защищает кого-то, идет по своей воле на электрический стул, а ты ему в этом помогаешь. Нельзя этого допустить, Эллери. — Старый инспектор сжал руку сына. — Есть еще несколько минут. У начальника прямая связь с губернатором.

Но Эллери лишь покачал головой. Какое-то мгновение инспектор созерцал застывший профиль сына, а потом взял стул и сел. Отец и сын ждали.

В 11.04 свет ламп внезапно потускнел.

Мужчины замерли.

Комната снова ярко осветилась.

В 11.07 свет опять потускнел.

И еще раз это произошло в 11.12.

После 11.12 лампы горели ровно. Эллери повернулся, нащупал в кармане сигареты.

— Спички есть, отец?

Инспектор чиркнул спичкой. Эллери кивнул и присел возле него.

— Кто ей сообщит? — вдруг спросил отец.

— Ты, — ответил Эллери. — Я не в состоянии.

Инспектор поднялся.

— Век живи, век учись, — сказал он.

— Отец…

Дверь открылась, и разговор прервался. Эллери встал. У начальника тюрьмы было поникшее лицо. Он вытирал его мокрым платком.

— Не могу к этому привыкнуть, — молвил он. — Не могу… Он принял смерть очень спокойно. Не доставил никаких хлопот.

— Я так и думал, — сказал Эллери.

— Кстати, он просил кое-что вам передать.

— Благодарность, наверное, — с горечью сказал инспектор.

— А вы правы, инспектор, — отозвался начальник тюрьмы. — Кэррол просил передать вашему сыну, что он ему очень благодарен. С какой стати? Что он имел в виду?

— Его не спрашивайте, мой сын представляет Всевышнего на земле. Где ты будешь ждать меня, Эллери, пока я занимаюсь грязной работой? — спросил инспектор, когда они вышли из канцелярии начальника тюрьмы.

— Сначала привези Елену Кэррол и Талли Уэста в город, — жестко сказал Эллери.

— Тогда открой мне, за что Кэррол тебе благодарен. Кого ты помог ему прикрыть?

Эллери покачал головой.

— Потом поговорим, дома.

— Ну, выкладывай, — начал инспектор. Он уже облачился в старый банный халат, шлепанцы и бережно держал в отечных руках чашку остывшего кофе. Он выглядел очень усталым. — Надеюсь, доводы твои обоснованы.

— О, они обоснованы, — ответил Эллери. — Если в этом все дело. — Эллери не раздевался, он даже не снял пальто. Вернувшись домой, он так и сидел, уставившись в глухую стену, и ждал отца. — Он оговорился. Я помню, как это было. Конечно, ничего бы не изменилось, не сорвись эти слова у него с языка, позабудь я про них вовсе. Я хочу сказать — для Кэррола ничего бы не изменилось. Он с самого начала пошел ко дну. Я не мог его спасти. Он был обречен.

— Что за оговорка? — требовательно спросил старик. — У кого сорвалось с языка? Может, я не только ослеп, но и оглох?

— Эту оговорку слышал только я. Она связана с Фелицией Хант. Когда погиб ее муж, она, по испанскому обычаю, соблюдала глубокий траур, полностью исключавший всякие украшения. Но вот Фелиция уехала одна в свой загородный дом и снова — яркие платья, любимые драгоценности… Но заметь, Фелиция все время одна. Она надежно укрыта от посторонних глаз, включая горничную. — Эллери снова вперил взгляд в глухую стену. — Когда мы обнаружили, что она мертва, и вернулись в город, я тут же пошел в тюрьму: надо же было известить Кэррола, что в Уэстчестере убили единственную свидетельницу, которая могла подтвердить его алиби. Кэррол был в отчаянии. Он снова вспомнил про документ, который Фелиция подписала, а потом выкрала у него из папки. В то время Кэррол об этом и не догадывался. Он, естественно, только и думал, что о пропавшем заявлении. Если документ существует, если Фелиция спрятала его, а не уничтожила, у него, мол, есть еще шанс на спасение. Он засыпал меня вопросами: может, она спрятала заявление в вещах, в машине, в потайном ящике? Он придумывал все новые и новые места, где оно могло оказаться. Упомянул как один из тайников медальон с рубином и изумрудом, которым Фелиция очень дорожила. "А вы в медальон не заглянули? — спросил Кэррол. — Когда обыскивали тело?"

Эллери отбросил сигарету, которую так и не зажег.

— Вот этот его вопрос не шел у меня из головы.

— Он знал, что на Фелиции был медальон?

— Конечно. А ведь об этом было известно только нам — тем, кто ее нашел, и тому, кто убил ее пятью днями раньше. — Эллери запахнул пальто. — Это был удар для меня, но факт оставался фактом — Джон Кэррол убил Фелицию Хант. У него была такая возможность. Вы с Вели сошлись на том, что самый поздний день, когда было совершено убийство, — прошлое воскресенье. Тогда Кэррол еще был на свободе под залог. Он должен был вернуться в тюрьму лишь утром в понедельник, когда возобновлялось слушание по его делу.

— Концы с концами не сходятся, — прервал его инспектор. — Свидетельство Фелиции Хант сулило ему освобождение. С чего это ему вздумалось укокошить единственную свидетельницу, ведь она подтвердила бы его алиби?

— Вот и я задал себе тот же самый вопрос. И единственно разумный ответ был такой: у Кэррола, очевидно, были основания опасаться — а вдруг Фелиция, выступая свидетельницей в суде, скажет правду?

— Правду? Правду о чем?

— О том, что алиби Кэррола — липа.

— Липа?

— Да. И потому-то, с его точки зрения, он должен был убить Фелицию. Для сохранения своего алиби.

— Но без нее Кэррол вообще не имел бы алиби — ни настоящего, ни липового.

— Правильно, — тихо сказал Эллери, — но когда Кэррол отправился в Уэстчестер, он об этом не знал. В то время он полагал, что подписанное ею заявление надежно спрятано у него в сейфе. И после убийства он пребывал несколько дней в неведении — до того, как мы с Уэстом открыли сейф и обнаружили, что конверт пуст — о том, что у него больше нет заявления-алиби, вот уже несколько месяцев как нет. Я ему и раньше говорил, что Фелиция Хант, должно быть, извлекла документ из папки, когда он был внизу и провожал нотариуса. Не удивительно, что Кэррол был близок к обмороку.

— Будь я проклят, — сказал инспектор. — Будь я трижды проклят.

Эллери пожал плечами.

— Если алиби Кэррола в деле об убийстве Ханта — фальшивка, тогда предъявленное ему обвинение в убийстве справедливо. Только алиби создавало видимость невиновности. Если бы не алиби, все указывало на то, что он виновен в убийстве Ханта, как справедливо решило жюри присяжных. Кэррол восполнил для меня некоторые детали сегодня в камере смертников. — Эллери снова перевел взгляд на стену. — По его словам, он вышел из дома в тот ненастный вечер после ультиматума Ханта, чтобы прогуляться и успокоиться, и туман вселил в него робкую надежду. Может быть, вылет Ханта отложили, и он где-то неподалеку. Кэррол позвонил в аэропорт "Ла Гардиа", и ему сообщили, что все вылеты отложены на несколько часов. Предвидя, что Хант, возможно, слоняется где-то возле аэропорта, Кэррол зашел в контору и взял там свой пистолет. У него зародилась идея угрозой вынудить Ханта переменить решение.

Кэррол приехал на такси в аэропорт и разыскал там Ханта; тот ждал, когда туман рассеется. Кэррол уговорил Ханта взять машину со стоянки, чтобы переговорить с глазу на глаз. Так наконец Хант оказался снова в Манхэттане и припарковал машину на улице 58 Восток. Разговор закончился неистовой ссорой, и вспыльчивый Кэррол застрелил Ханта. Он оставил труп в машине и побрел под дождем домой.

Наутро, когда мы явились к миссис Хант с сообщением об убийстве и застали у нее Кэррола и Уэста, ты упомянул, что убийца оставил свой пистолет в машине Ханта. Кэрролу стало дурно. Помнишь, он помчался в ванную? В тот раз он не играл. До него впервые дошло, что в гневе и ужасе от содеянного он совершенно забыл про свой пистолет.

Как юрист, — продолжал Эллери, — он отдавал себе отчет в том, что ему предъявят обвинение с неопровержимыми уликами, и единственный шанс на спасение — столь же неопровержимое алиби. Он понял, что существует лишь один способ его заполучить. Он никогда не уничтожал любовные письма Фелиции Хант, которые она ему посылала в порыве безрассудной страсти. Кэррол знал, что она панически боится огласки. И тогда он состряпал беспардонно-наглое заявление: мол, в то время, когда было совершено убийство, он находился в спальне Фелиции, "заклиная" ее воздействовать на мужа. Ему и не пришлось прибегать к угрозам. Фелиция прекрасно поняла подтекст его предложения: не подтверди она столь необходимое ему липовое алиби, он опубликует ее любовные послания и погубит ее вместе со всем ее чопорно-пуританским семейством и латиноамериканскими соотечественниками. И Фелиция подписала заявление.

— Но почему Кэррол сразу не предъявил свое алиби? Какую цель он преследовал, утаивая его?

— Снова логика юриста. Предъяви Кэррол алиби во время следствия, ему, возможно, и удалось бы оправдаться, но дело осталось бы открытым, и впоследствии Кэррол мог увязнуть в нем по уши. Напротив, — предъяви он алиби уже во время суда по обвинению в убийстве Ханта, он, в случае оправдания, стал бы недосягаемым для правосудия: закон не разрешает судить дважды за одно и то же преступление. Его уже не привлекли бы к суду по делу об убийстве Ханта, даже если бы в будущем и обнаружилось, что его алиби — липовое.

Кэррол с самого начала понимал, что Фелиция Хант — слабое место в его плане, — продолжал Эллери, — она была неврастенична, и Кэррол опасался, что при нажиме она подведет его в самый нужный момент. Кэррол рассказывал, что Фелиция нервничала все больше и больше, по мере того, как приближался суд. И потому за день до его начала он решил снова переговорить с ней. Узнав, что Фелиция скрывается в Уэстчестере, Кэррол под благовидным предлогом покинул дом и направился туда. Его худшие опасения подтвердились. Фелиция сообщила ему, что переменила решение. Разразится скандал или нет, она не пойдет на лжесвидетельство под присягой и клятвопреступление. Но Фелиция не сказала — а если бы сказала, возможно, спасла бы себе жизнь, — что она выкрала и уничтожила заявление-алиби, которое он заставил ее подписать несколько месяцев тому назад.

Кэррол схватил первый подвернувшийся под руку тяжелый предмет и стукнул ее по голове. Теперь, по крайней мере, утешил он себя, Фелиция не сможет отречься от подписанного ею заявления. Он-то полагал, что документ лежит у него в сейфе.

— И ты сохранял все это в тайне, — пробурчал отец. — С какой стати, Эллери? Ты наверняка ничем не обязан Кэрролу.

Эллери оторвал взгляд от стены. У него был бесконечно усталый вид.

— Нет, я ничем не обязан Кэрролу, человеку с совершенно искаженным представлением о морали… слишком горд, чтоб жить на деньги жены, однако способен стянуть двадцать тысяч долларов… верный муж, однако хранит любовные письма женщины, которую презирает, глядишь — в будущем пригодятся… человек сомнительной честности, способный разыграть сцену не хуже профессионального актера… любящий отец, позволивший себе убить двух человек. Нет, я ничем ему не обязан, — повторил Эллери, — но дело не только в самом Кэрроле. И он понимал это лучше всех. В тот день меня вдруг осенило, пока мы ждали решения присяжных, и я сказал миссис Кэррол, что не могу спасти ее мужа: слишком поздно. Тогда лишь один Кэррол уразумел, что я имел в виду. Он смекнул: подразумевается, что для него слишком поздно, потому что я знаю — он виновен в убийстве. И когда я дал ему это понять, он намекнул, чтобы я его не выдавал. Не ради спасения своей жизни — уж он-то знал, какой приговор вынесут присяжные, Кэррол знал, что он — живой труп.

И я уважил его последнее желание. Спасти его я не мог, но вот спасти память о нем в его семье было в моих силах. Таким образом, Елена Кэррол и маленькие Бреки и Луан всегда будут думать, что Джон Кэррол пал жертвой судебной ошибки. — Эллери скинул пальто и, направляясь в спальню, добавил: — Как же я мог отказать им в утешении?