Занзабуку

Глава первая В ПОИСКАХ ПЕРВОБЫТНОГО

Близился вечер, и солнечные лучи, яркие и жгучие днем, приятно грели нас, а свежий ветерок предвещал холодную ночь. Я устал, но был доволен, потому что после многих часов тряски в грузовике по каменистой равнине мне наконец удалось заснять льва. Дрожь пробежала по моей спине, когда в памяти всплыл грозный взгляд львицы, поднявшей над трупом зебры испачканную в крови морду и в упор глянувшей на меня. Это был хороший кадр, снятый с пятнадцати ярдов.

Сейчас мы — двое охотников-европейцев, местный житель-оруженосец и я — отдыхали в лагере, с наслаждением потягивая чай. Палатки стояли у края рощи акаций на покрытом травой вельде[1]. Справа от нас был густой лес, а слева — небольшие заросли кустарника вдоль донга — высохшего речного русла. В донге оставалось еще несколько луж, у которых в сумерки собирались животные со всей округи.

Мафута тронул меня за плечо и сказал: «Бвана!»[2]

Я взглянул туда, куда он показывал пальцем, и увидел странную процессию, пересекавшую небольшой холмик примерно в двухстах футах от нас и державшую путь в донга. Центральной фигурой процессии был огромный, величественный лев с черной гривой. Он выступал медленно и осторожно, с кошачьей грацией, скрытой энергией и с достоинством, внушавшим благоговение.

Лев или не видел нас, или не хотел удостоить взглядом. Казалось, он действительно не замечал присутствия других живых существ, хотя это было очень трудно, потому что льва окружала толпа насмехавшихся животных — его излюбленной добычи!

Я сказал «насмехавшихся», хотя они не издавали ни единого звука. Впереди льва трусили три гну — самые некрасивые из антилоп. Гну, с их морщинистой кожей и нелепыми бородками, кажутся собранными из запасных частей других животных. Сейчас они вели себя столь же комично, как и выглядели. Они неуклюже брыкались, чуть не попадая копытами льву в морду, и подпрыгивали, как бы подражая грациозным антилопам-импала. Они шли совсем рядом со львом, и я удивился, как это гну забыли, что они любимая пища львов. Но этот лев не обращал на них внимания, даже когда пыль, поднятая их копытами, попадала ему в глаза.

Замыкали шествие несколько антилоп-топи, их красновато-коричневые шкурки блестели в лучах солнца. Они, дразня, бросались на царя зверей, стрелой проносились в десяти футах от него и бесстрашно издевались над ним. С флангов льва сопровождали шесть или восемь газелей Томпсона, изящных маленьких «томми» с длинными слегка изогнутыми рогами и вечно дергающимися хвостами. Сейчас их хвосты крутились вдвое быстрее обычного, и каждый взмах был оскорбительным для надменного льва.

У этой сцены было единственное возможное объяснение, и мы все сошлись на нем. Лев, дремавший в кустах на опушке леса, только что проснулся и почувствовал жажду. Он направился через равнину к источнику. Животные увидели его. Они знали, что, сыт он или голоден, ему не догнать их на открытой равнине. Поэтому они воспользовались возможностью поиздеваться над ним и унижали его оскорбительными выходками, брыкаясь и махая хвостами перед его носом. Конечно, льву оставалось лишь одно — полностью игнорировать выходки этой мелюзги, этих наглых молокососов, каждого из которых он мог убить одним ударом лапы. Они просто не существовали для него.

Только раз на этом долгом и трудном пути к источнику он остановился. Презрительно посмотрел на топи позади себя. Все другие животные тоже остановились и застыли как изваяния. Но лев решил, что топи не достать с одного прыжка и можно попасть в глупое положение. Он снова устремил взор вперед и с достоинством продолжил свой путь.

Нам очень хотелось заснять эту неправдоподобную сцену, но освещение было уже плохое и к тому же лучи солнца падали прямо в объективы наших аппаратов. Мы поспешили к грузовику и попытались занять более удобную позицию, с которой можно было сделать несколько сносных кадров. Но шум мотора испугал антилоп, и они умчались прочь. Лев продолжил свой путь в одиночестве и вскоре исчез в кустарнике близ источника. Досадно, что не удалось заснять такую сцену, но мы хорошо запомнили ее.

Эта сцена поможет вам понять, почему я люблю Африку и почему я трижды надолго приезжал туда. Я помню сотни подобных сцен. Например, однажды мы увидели страуса, сидящего посреди знойной песчаной равнины. Это был крупный самец; по-видимому, пришла его очередь высиживать яйца, пока страусиха искала пищу. Когда мы подъехали ближе, птица нервно поднялась на ноги и побежала, но не так, как обычно бегают страусы. Одно крыло, словно перебитое, беспомощно хлопало ее по боку, птица прихрамывала и едва держалась на ногах. Она явно притворялась раненой, чтобы мы увлеклись преследованием и отошли от драгоценных яиц.

Но нас интересовали именно яйца. В редкой траве в неглубокой ямке лежало девять яиц. Одно из них уже треснуло, но скрытый в нем птенец не сумел выбраться наружу. Мы поняли, что птенцы должны вот-вот вылупиться. Но близился закат, и снимать было уже поздно.

Наутро мы вернулись к гнезду, спугнув на этот раз самку, которая тоже притворилась раненой. Побегав, она остановилась недалеко от нас и наблюдала, как мы готовили киноаппараты и наводили их на горку крупных яиц. После этого нам оставалось только ждать. Конечно, мы могли просидеть около гнезда и несколько дней, но на этот раз нам повезло. Примерно через час послышались удары клюва, и одно яйцо слегка закачалось: птенец пробивал путь к свободе и жизни.

Когда яйцо треснуло и на землю упал маленький кусочек скорлупы, мы включили аппараты. Появилась головка на тощей шейке, и страусенок отчаянно заморгал, попав под слепящие лучи солнца. Но борьба была еще далеко не окончена. Он рвался вперед, всеми силами стараясь протиснуться сквозь узкое отверстие с зазубренными краями, колотя маленьким клювом по толстой скорлупе. Вот отскочили еще два куска, но страусенок не мог вырваться из своей тюрьмы: его крепко держала пуповина. Он извивался, дергался, обессилев, падал внутрь яйца и каждый раз снова бросался в бой. Наконец малыш разорвал пуповину. Едва дыша, весь мокрый, он лежал неподвижно несколько секунд на горячем песке, затем попытался встать на ноги. Ему удалось подняться, но его тоненькие ножки не выдержали, и он упал клювом в песок. В следующей попытке чувствовались гнев и решимость, и… ему опять не повезло. Но это не остановило малыша. Он вел себя так, будто его жизнь зависела от того, удастся ли ему встать, и это так и было в действительности.

Через десять минут страусенок нетвердо стоял на ногах и с любопытством осматривал мир, который должен был стать его домом, — мир шакалов, гиен, диких собак и других любителей страусиных яиц и страусят. Удивительно, что эти яйца не были уже давно съедены, и трудно представить, как страусята ухитряются выжить и вырасти.

Мы вернулись на следующее утро, и опять самка заковыляла от гнезда. Но страусенок, который вчера завоевал право на жизнь, и не думал убегать. Он склонил голову набок и бойко уставился прямо в объектив аппарата, полный доверия и радости жизни. Он, несомненно, вырастет сильным и быстроногим, и мы, уезжая, пожелали ему удачи на его трудном жизненном пути.

Очаровательные картинки такого рода вы можете увидеть в Африке, даже приехав туда ненадолго и путешествуя по проторенным дорогам. Не нужно быть охотником или отважным исследователем. Африка сама покажет вам все.

Но вы увидите не только богатство жизни; не раз на ваших глазах и беспощадная смерть настигнет свою жертву. В той же местности нам попалась одинокая больная зебра. Мы решили, что она больна, так как только очень старую, раненую или больную зебру изгоняют из стада. А эта была совсем молодая, почти жеребенок. Она стояла спокойно и тоскливо смотрела на нас, но мы все же замедлили ход и остановились, потому что зебры часто убегают, услышав шум автомобиля или увидев людей. Эта зебра вела себя иначе. Она была одинокой, грустной, покинутой.

Мы сошли с грузовика и стояли около него не шевелясь, чтобы не испугать бедное животное. Медленно и нерешительно зебра пошла к нам. Иногда она останавливалась из-за естественной робости и снова шла, гонимая безнадежностью. Постепенно она подошла совсем близко, и мы могли приласкать ее. Она явно была тяжело больна и нетвердо стояла на ногах, но мы ничем не могли помочь ей и поехали дальше.

Примерно в миле от этого места мы заметили стаю диких собак, бежавших нам навстречу. Через несколько минут они увидят зебру, набросятся на нее и растерзают. Мы повернули и приехали обратно к зебре, которую, казалось, обрадовало наше возвращение. Эйс Дюприз выстрелил ей в голову. По крайней мере это была мгновенная смерть, избавившая ее от ярости диких собак и лишних мучений.

Только люди сочувствуют одинокой покинутой зебре. Большинство животных мало склонно к жалости, и они часто жестоки к своим собратьям. И все же львица посмотрит за детенышем другой львицы, пока та бродит в поисках пищи. Слон поможет раненому товарищу уйти в безопасное место и сделает большой крюк, чтобы молча погрустить над могилой погибшей подруги. Самец гориллы спит у подножия дерева, на котором устроилась на ночлег самка с детенышами.

Почти все это я видел собственными глазами, многое заснял на цветную пленку, и на каждый случай, о котором я рассказываю здесь, приходится еще пятьдесят подобных случаев, накопившихся в моей памяти за время трех путешествий по Африке. Удивительно ли, что я снова и снова возвращался туда и каждый раз оставался все дольше?

Конечно, там орды москитов, которые грозят сожрать вас живьем, тучи саранчи, такие густые, что ничего нельзя различить в десяти футах, мухи, кусающие так, будто у них вместо челюстей железные щипцы (некоторые из мух — переносчики трипаносом сонной болезни), и муравьи, способные за два часа обглодать слона. Там миллионы клещей, червей и ядовитых змей. Там бывают дни непрерывных дождей, когда нельзя заснять ни одного кадра, нельзя ехать на автомобиле, нельзя просушить одежду. Но обо всех этих неприятных сторонах Африки довольно быстро забываешь.

И наоборот, у меня очень живо воспоминание об одном вечере в сердце леса Итури, когда охотники-пигмеи вернулись домой после дневных трудов. Охота была успешной, и их странным, никогда не лающим охотничьим собакам было позволено бежать впереди. Деревянные «колокольчики» у них на шеях выбивали веселый ритм. Маленькие темнокожие охотники пели, громко переговаривались и смеялись. Размахивая крошечными луками и стрелами, они с торжеством показывали на убитую антилопу. Женщины и дети выбежали им навстречу, и вскоре наступило время пира и всеобщего довольства. Когда пища немного улеглась в желудках, пигмеи стали танцевать и не давали мне уснуть до поздней ночи.

Я вспоминаю беседы с женщинами племени ватусси, оживленными и в то же время преисполненными чувства собственного достоинства. И я снова ощущаю, когда перебираю фотографии, привлекательность женщин мангбету. Я помню, как с рыбаками вагениа удил рыбу на порогах Конго, как ловил с племенами туркана крокодилов и стофунтовых окуней в озере Рудольфа, как наблюдал неудержимую атаку копьеносцев масаи, мчавшихся на наши киноаппараты.

Я видел горы у экватора, покрытые вечными снегами, бесконечную пустыню, устланный травяным ковром вельд, курящиеся вулканы, самые восхитительные и самые голубые озера в мире, буквально миллионы птиц, в том числе стаи розовых фламинго, заслонявшие солнце.

Африка — это машина времени, которая может отвезти вас далеко в глубь веков. Она может показать вам нашу эпоху, города, фабрики и шахты и может перенести вас на поколение или два назад — в страну, где самый воздух наполнен расовой дискриминацией и разговорами о господствующей расе. Если вы хотите заглянуть в прошлое немного дальше, когда местные племена сгонялись со своих земель белыми поселенцами, вы найдете сходство с историей Америки.

Вы можете повернуть колесо истории на пятьсот, тысячу, две тысячи, даже двадцать тысяч лет назад. Древняя история и доисторические времена воочию предстанут перед вашими глазами. В Африке вы можете встретиться с существом, предки которого были дядями Адама, — с гориллой.

Но этот мир первобытного быстро сжимается. Цивилизация, почти весь XIX век отщипывавшая от него маленькие кусочки, сейчас отхватывает громадные ломти, режет его на мелкие части дорогами и опутывает остатки воздушными трассами. Во время трех экспедиций (в 1937, 1946 и 1954 годах) я наблюдал, как насильственно сокращается африканский мир. Я видел миллионы людей, за несколько десятков лет совершивших скачок от древности к современности и пытающихся сделать за два-три поколения то, что у большинства народов земли заняло несколько тысяч лет.

Я видел, как истребляются дикие животные, как они отступают в леса, в крутые горы, в заповедники. Еще в тридцатых годах треть континента была «музеем» естественной истории, и я решил посетить этот музей до того, как он будет разрушен паровыми катками современности. Я не ученый, а просто человек с ненасытным любопытством, который трижды объехал вокруг земного шара и повидал немало странных и удивительных вещей, странных и удивительных, на наш взгляд, людей. Я проехал почти все основные проторенные туристические маршруты мира и побывал во многих местах, не посещаемых туристами.

И, только перестав ездить по обычным дорогам, я превратился в исследователя, но понял это лишь через год после первой такой поездки, когда на обеде в Нью-Йорке меня представили как «известного исследователя». Сначала мне было неловко слышать этот титул, но теперь у меня за плечами встречи с дикими животными и малоизвестными племенами в Африке, три поездки в Южную Америку к дживарос, три кинофильма и сотни лекций.

Я редко путешествовал так, как это предпочитают делать уважающие себя исследователи. Обычно я не брал с собой ни лабораторного оборудования, ни свиты помощников и местных жителей, ни субсидий от богатых учреждений, филантропов или промышленников. Как правило, мои поездки финансировал только Льюис Котлоу.

Во время моей первой африканской экспедиции я нуждался, хотя и не по своей вине, в самом необходимом. Я тщательно готовился, прочел о Центральной Африке все, что смог достать, проконсультировался у всех специалистов, с которыми сумел встретиться. Грузовик со снаряжением должен был прибыть в Джуба (в Южном Судане) к началу сухого сезона. И наконец, в дополнение к моим запасам обычной пленки я достал несколько тысяч футов лучшей цветной пленки и надеялся, что она сможет передать все краски тропиков.

Но я не попал в Джуба. Мы приземлились на озере Виктория. Африканскую трассу британских имперских авиалиний обслуживали новые летающие лодки, такие большие, что они не могли садиться на Нил у Джуба в период низкой воды.

Я очутился почти в семистах милях от моего снаряжения и не знал, как мне до него добраться. Путешественник поопытнее, возможно, отказался бы от всей этой затеи. Но я отправился в путь с двумя чемоданами и двумя киноаппаратами, и так началась моя карьера исследователя.

Но сразу же судьба частично вознаградила меня за эту неудачу. Мы пролетели низко над стадом слонов примерно в сто пятьдесят голов, и я сумел получить несколько кадров. Мы различали даже белых цапель на спинах у многих слонов. Рев моторов самолета напугал этих обычно невозмутимых великанов, и они, неистово трубя, крича и хлопая ушами, ринулись через равнину, заросшую травой. Потом показалось озеро Виктория, бескрайнее голубое пространство. В этом крупнейшем озере Африки, вторым по величине в мире, могли бы уместиться штаты Вермонт, Нью-Гэмпшир и Массачусетс, вместе взятые.

Озеро казалось похожим скорее на одно из американских Великих озер, чем на внутреннее тропическое море. Пологие берега мягко снижались к многочисленным заливам, создавая впечатление безмятежности и умиротворенности. Лишь позднее я обнаружил заросшие папирусом болота и одну-две горы, поднимающиеся на четыре тысячи футов. А когда я однажды увидел бревно, превратившееся в крокодила, и испытал на себе силу одного из бешеных ураганов, какие бывают на Виктории, я забыл свое первое впечатление от этого озера.

Пока самолет описывал круг перед посадкой, я смотрел на деревни с ульеобразными хижинами, разбросанными вдоль берега и на многочисленных островах. Большая арабская дау распустила паруса и неслась к другому концу озера в двухстах пятидесяти милях южнее. Дау и лодки, выдолбленные из цельных стволов деревьев, много лет были единственным видом транспорта на Виктории. Лишь в 1896 году на берегах Виктории собрали первый пароход из доставленных сюда частей, а теперь по озеру курсирует уже много современных судов.

Самолет пошел на посадку. Я взглянул на далекий горизонт, где вода почти незаметно сливалась с небом, и понял, почему первые исследователи, достигавшие восточных берегов озера, думали, что они пересекли всю Африку и видят Атлантический океан.

На мысу, выступающем в озеро, лежал административный центр британского протектората Уганда[3] — Энтеббе с ровными зелеными газонами, обсаженными деревьями манго и какими-то яркими кустами. У берега плавали островки лилий, а по ним бегали странные длинноногие птицы.

Двое юных служащих авиакомпании «Империэл Эйруэйс», подъехавшие к самолету в маленькой лодке, поздравили меня с прибытием в Африку и пригласили на чай. По пути к ним я подумал, что Энтеббе, хотя он и лежит почти на самом экваторе, похож скорее на популярный «сельский клуб» чиновников британской гражданской службы. Лишь духота и множество птиц с ярким оперением напоминали, что мы в тропиках.

Я чувствовал себя бесконечно далеким от первобытного мира, когда пил мелкими глотками чай и слушал молодых англичан, жаловавшихся на скуку и сетовавших на отсутствие привлекательных женщин. С сочувствием выслушав их скорбную исповедь, я поведал им свои горести и спросил, где можно найти грузовик, спутника и снаряжение для поездки в Конго[4]. Этот вопрос их не удивил.

«В Кампале, куда вам придется поехать вечером, потому что здесь нет гостиницы, — сказал один из них, — вы найдете бельгийца по имени Цезарь. Он несколько лет искал золото в Конго, а сейчас ищет какую-нибудь интересную работу. Если хотите, я попрошу его зайти к вам в отель».

Так я встретился с Цезарем и его старым «шевроле». Цезарь оказался стройным спокойным тридцатилетним мужчиной. Вдоль бортов его автомобиля был сооружен навес с полкой наверху, а сзади кузова — отделение для багажа и пятигаллонных бидонов с бензином. Уже через несколько минут после знакомства с Цезарем я понял, что он именно тот человек, который мне нужен, и в продолжение следующих четырех месяцев мое мнение не изменилось.

Мы быстро пришли к соглашению, и в ту ночь, засыпая в комфортабельном отеле оживленного города, я чувствовал себя ближе, чем когда-либо раньше, к первобытному миру, который я так хотел видеть. Но утром, когда я проснулся, первобытные люди и животные снова показались мне очень далекими. Через окно пробивался уличный шум, и, выглянув, я увидел город на семи холмах; один из них был увенчан собором, другой — школой. Выйдя на улицу, я обнаружил, что больше всего шуму производили не автомобили, а велосипедисты, множество которых мчалось по мощеной главной улице. Среди велосипедистов преобладали темнокожие мужчины — в европейских костюмах, но босые. Велосипеды приобрели огромную популярность у африканцев с тех пор, как одна британская компания стала выпускать рекламные плакаты с изображением человека, спасающегося на быстроходном велосипеде от льва.

Местное племя называется баганда. Мое внимание привлекли стройные, грациозные женщины баганда. У них благородная осанка, возможно потому, что они носят все на голове. Их одежда в африканском стиле, проста и красочна. До прихода европейцев они носили такие же платья, только более ярких расцветок. Длинное платье плотно облегает грудь, собрано с одной стороны на бедре и спускается до босых ступней. В лучах солнца сверкают их красивые покатые плечи.

Одной из причин, побудивших меня отправиться в Африку, было желание увидеть ее до нашествия туда всюду проникающих ситца и хаки. Европейская одежда, конечно, уже вторглась в Кампалу, но, к счастью, пока лишь в виде красного шелка, голубого бархата и ярких хлопчатобумажных тканей, выдержанных в африканском стиле.

Хотя здесь я увидел немало интересного и красивого, но это был не первобытный мир, который я искал. Три английских банка и филиал аптекарского концерна не вязались с представлением о доисторическом мире. Кампала оказался торговым центром хлопкопроизводящего района.

Безусловно, этот район не был первобытным и в 1862 году, когда здесь впервые появились англичане. Они нашли в Уганде государство с разумным законодательством и эффективным управлением. В истории страны были кровавые войны, но это в равной степени характерно и для современной цивилизации, и для первобытного мира.

Стремясь поскорее расстаться с цивилизацией, я в то же время был благодарен ей — в Кампале оказалось все, что нам нужно. Цезарь предложил не покупать ружей до приезда в Конго, где они стоят дешевле. Одежду мы купили в лавке эмигранта из небольшого португальского владения Гоа[5] на западном побережье Индии. В Кампале жило около пятисот гоанцев.

«Подготовка» экспедиции заканчивалась. Я получил краткую, но содержательную консультацию у капитана полиции Роберта. Он показал мне прекрасные фотографии Африки. «Если соблюдать несколько простых правил, — сказал он, — вы будете в такой же безопасности в Африке, как в любом другом месте. Если вы не станете носить солнечный шлем, у вас будет тепловой удар. Если вы выпьете некипяченой воды, у вас будет дизентерия или тиф. Если вы не будете каждый день принимать порцию хинина, вас свалит обычная малярия, а может быть, тропическая лихорадка. Если вас укусит муха цеце, вы можете заболеть сонной болезнью. Мойте ноги ежедневно, чтобы не завелись клещи. Берегитесь блох, если не хотите заразиться чумой. Не попадитесь ночью в когти льва или леопарда».

На первый взгляд это звучало угрожающе, как будто в Африке нет ничего, кроме опасностей. И действительно, Африка поставила передо мной много необычных проблем.

Наконец мы отправились по покрытой красной грязью дороге из Кампалы на запад, в сердце Африки. Утро было ясное и теплое, воздух чист, и кругом зеленели холмы с пологими склонами. По широкому ровному шоссе сновали автомобили и велосипеды. У Кампалы есть свои пригороды, застроенные хижинами африканцев. За ними тянутся пространства обработанных земель, больших и маленьких шамба[6]. Мы видели бесконечные поля хлопчатника, банановые рощи, а на склонах холмов — плантации кофе. Казалось, мы путешествуем по штату Каролина, не хватало лишь дорожных плакатов и бензоколонок.

Дорога сузилась, шамба стали меньше и встречались реже, обработанные поля сменились густыми зарослями травы, иногда до десяти футов высотой. Шоссе превратилось в узкий туннель между зелеными стенами, и кроме них да голубого неба мы видели только манящую ленту дороги, описывающую плавную кривую, и с каждой милей проникали все дальше и дальше в глубь веков.

Меня начало охватывать волнение. Я вынул из футляра киноаппарат и положил рядом с собой на сиденье «лейку». Но мы долго не встречали ничего интересного, цивилизация еще не захватила полностью эти места, но она была слишком близко, чтобы дикие животные могли чувствовать себя здесь спокойно. Мы были как бы на «ничьей земле», между наступающими войсками цивилизации и отступающим миром первобытного. Такие территории всегда существуют, хотя иногда они очень сужаются, как, например, у города Найроби. Однажды по его главной улице промчалось целое стадо диких зебр.

Мы поняли, что миновали «нейтральную зону», когда увидели большую птицу-носорога, неуклюжей рысцой перебежавшую через дорогу, диких гусей и уток над головой и каких-то птиц с ярким оперением, пронесшихся над зарослями высокого тростника. Потом тростник сменили поля колышущейся травы высотой до колен.

Еще через час я заметил на равнине три громадных черных пятна, маячивших высоко над травой. Я тронул Цезаря за руку, и он затормозил. Ошибки быть не могло — мы встретили слонов!

Я видел слонов в зоопарках, цирках, на Бирме и в Индии, но они были пленные или ручные. А мне хотелось видеть диких животных на воле. Здесь слоны были дома, и я впервые мог получить правдивый снимок первобытной жизни. Такое событие нельзя было не запечатлеть на пленке.

Мы остановили автомобиль. До слонов было меньше трети мили, но, казалось, они нас не заметили. Может быть, они приняли автомобиль за большого зверя. Но когда я стал вылезать, Цезарь запротестовал. «У нас нет ружей, — предостерег он. — Если они нападут, нам нечем защититься».

«Я не вижу у них детенышей, — сказал я. — Не думаю, чтобы они сделали это».

У меня было представление, что большинство диких животных нападают на человека, только когда они ранены, находятся в безвыходном положении, защищают детенышей или когда их долго раздражают. Эти слоны мирно кормились, срывая хоботом пучки травы и отправляя их в рот. Я, конечно, знал, что без крупнокалиберного ружья мне несдобровать, если они бросятся на меня.

Снимать дикое животное, особенно крупным планом с близкого расстояния, нередко гораздо опаснее, чем охотиться на него с ружьем. Бывают также раздражительными дикие слоны, которые атакуют без всякого повода; но они встречаются реже, чем буйнопомешанные среди людей. Теория вероятностей, или закон средних чисел, говорила о том, что мне не грозит опасность. Поэтому я стал подбираться к слонам, стараясь, чтобы они меня не учуяли. Недовольный Цезарь следовал за мной, пока мы не оказались примерно в ста пятидесяти ярдах от зверей. Через телеобъективы я получил отсюда хороший снимок, и мы без приключений вернулись к автомобилю. Я был доволен, но Цезарь хмурился. «Не беспокойся, Цезарь, — сказал я, — я не собираюсь глупо рисковать, но, с другой стороны, не собираюсь упускать хороший случай только из-за того, что нет стопроцентной уверенности в безопасности. Я за разумный риск ради стоящей цели, но против пренебрежения осторожностью».

Но это не убедило Цезаря. Он стал приводить примеры, когда охотников убивали слоны или другие животные. «Вы, наверное, слышали историю Карла Экли, — сказал он укоризненно. — Это же счастливая случайность, что он не был убит».

Ну конечно, я слышал. Только благодаря почти невероятной удаче известный натуралист спасся от слона в бамбуковых чащах горы Кения, и этот случай стал классическим «африканским приключением». Когда громадный зверь бросился на него, Экли схватился за бивни и изо всех сил потянул их вниз. Вместо того чтобы пронзить человека, они воткнулись в землю, но огромная голова слона нависла прямо над Экли. Он оказался зажатым между бивнями, погружавшимися в землю. Еще миг, и он был бы раздавлен. Но, к счастью, клыки наткнулись на камень или на толстый корень и перестали погружаться дальше. Слон, давивший на бивни, перевалился через лежавшего на земле человека. Экли потерял сознание. Слон гневно поднялся на ноги и повернулся для нового нападения. Но человек казался мертвым, и слон удалился. Местные жители, сопровождавшие Экли, поспешили к нему и оказали первую помощь.

«Конечно, я знаю, что слон может броситься, — сказал я Цезарю. — Но я же хочу только снимать. Экли нужны были опытные экземпляры. Он хотел поймать слона, долго преследовал зверя и разозлил его. Насколько мне помнится, слон оказался умным, сделал круг и атаковал Экли сзади. Но я-то не собираюсь долго беспокоить слонов. К тому же мне сказали в Кампале, что, если человек прижмется к дереву и не будет двигаться, слон пройдет мимо, не заметив его. Разве это не правда?»

«Может быть, — ответил Цезарь. — Но где здесь деревья?»

Я окинул взглядом покрытую травой равнину и понял, что Цезарь выиграл очко. Тогда я вспомнил историю велосипедиста, который катился с крутого холма и внезапно увидел перед собой на дороге слона. Велосипедист не мог остановиться, стал звонить, и слон отступил в кусты.

«Возможно, — сказал Цезарь, — но все же…»

Он не договорил фразу и указал на следы слона, тянувшиеся рядом с дорогой. Я удивился тому, насколько они были невелики для такого большого животного. Слон без груда вытаскивает из глубокой грязи свои ступни. Они расширяются под его тяжестью и сжимаются, когда он их поднимает.

К заходу солнца мы добрались до Форт-Портала, центра кофейных плантаций. Мы остановились в гостинице «Бусирасагама». Нас предупредили, чтобы мы не обращали ночью внимания на странные звуки — в окрестных лесах много обезьян колобус[7], и они очень любят поболтать друг с другом по ночам. Они долго не давали мне спать, а только я задремал, хозяин гостиницы разбудил меня и пригласил взглянуть на самый высокий пик хребта Рувензори — гору Маргарита. Зная, что горы часто на целые недели скрываются в облаках, я поспешил на веранду гостиницы.

И опять, как уже было много раз, Африка поразила мое воображение. Я был всего на полградуса к северу от экватора, и для меня он означал то же, что и для большинства людей: раскаленные пески или густой тропический лес. Но то, что я увидел, напоминало Альпы или Гималаи. Из огромной массы земли вздымались неправдоподобно величественные пики, достигая в высоту больше пятнадцати тысяч футов. Маргарита, один из двух пиков горы Стэнли, возносила свой сверкающий шпиль в небо на высоту 16 814 футов, выше всех соседей. Ее вершина была покрыта снегом и льдом и казалась ярко-розовой в лучах восходящего солнца.

Я долго стоял, глядя в бинокль на Рувензори — Лунные горы, как их в древности называл Птолемей, никогда их не видевший. А может быть, он все-таки видел? Я подозреваю, что тысячи лет назад люди знали гораздо больше, чем мы предполагаем. И нам не стоит кичиться своим превосходством только из-за того, что их наследие было предано забвению и нам потребовалось столько времени для открытия уже открытого. На картах Птолемея в центре Африки показан горный хребет и стекающие с него истоки реки Нила. Еще до Птолемея древние греки считали, что Нил начинается из озера, которое питают снега. Позднее эту идею подхватили арабские географы.

Но много веков и даже еще семьдесят пять лет назад это считалось сущей ерундой. Горы с вечными снегами на экваторе? Ледники в сердце тропической Африки? Чепуха. Античные мифы и легенды. Когда африканцы рассказывали первым белым исследователям о покрытых снегом вершинах в центре континента, их слова не принимались всерьез и считались лишней иллюстрацией невежества этих людей. Стэнли провел несколько недель у подножия Рувензори, закрытых облаками, и не знал, что рядом горы. Позднее он все же их увидел, видели и другие, и наконец в 1906 году на Рувензори было совершено первое восхождение.

По высоте в Африке впереди гор Рувензори стоят только Кения и Килиманджаро, но, в отличие от Рувензори, они вулканического происхождения, так же как и хребет Вирунги. Рувензори же — гигантский горст, поднятие горных пород, которое произошло, когда образовались африканские расселины. Большая трещина в земной поверхности начинается в центре Африки и идет с многочисленными ответвлениями на север, до Малой Азии. Красное море — часть ее, так же как, вероятно, и залив Акаба, Мертвое море, Иорданская долина и Галилейский залив.

В Центральной Африке расселина делится надвое: к востоку отходит Великий грабен, к западу — грабен Альбертины. Каждый из них — глубокая корытообразная впадина шириной иногда до сорока миль, стиснутая между двумя обрывами высотой в тысячу футов и более. На пне впадины плодородные земли, прекрасные озера, действующие и потухшие вулканы, и над всем этим господствует огромная глыба — Рувензори.

Существует три теории образования разломов земной коры (грабенов). Первая считает причиной этого опускание части свода земной коры, вторая — континентальный дрейф или стремление части континента отделиться, третья — сжатие и выпячивание поверхности по обе стороны равнины. Каково бы ни было их происхождение, африканские грабены считаются одним из самых живописных и красивых уголков земного шара. В то же время они затрудняют продвижение цивилизации. Первая железная дорога в Восточной Африке доходила до обрывистого склона долины, кончалась там и снова появлялась уже на тысячу футов ниже, на дне впадины. Пассажиры и грузы спускались по канатной дороге. Конечно, со временем инженеры решили эту проблему, проложив серпантины, так же поступили и строители шоссе.

На склонах Рувензори нашло приют множество редких животных и растений. Там живут слоны, буйволы, шимпанзе, дикие кабаны, многие виды антилоп и обезьян; леопарды встречаются даже на высоте тринадцати тысяч футов. В горных тропических лесах растут бамбук, пальмы, крупные папоротники, лютики, маргаритки, фиалки, гигантские лобелии высотой двадцать футов и зеленый мох толщиной восемнадцать дюймов, через который приходится просекать себе дорогу, чуть ли не туннель. На Рувензори много глубоких пещер, стремительных горных потоков, питаемых ледниками и красивыми каскадами ниспадающих по многочисленным уступам.

Искушение побывать на Рувензори оказалось велико, но я не умел лазить по горам. Для настоящего обследования Рувензори потребовалось бы много людей, оборудования и время. Я не мог тратить время на восхождение, потому что в этом первом путешествии в первозданный мир мне хотелось увидеть многое — пигмеев, великанов, рыбаков, охотников, разных животных, в том числе и тех, которых нет на Рувензори. Там не живут и гориллы, а их-то мне больше всего не терпелось увидеть.

Итак, мы покинули Форт-Портал и направились к границе Конго, огибающей Рувензори с юга и запада. Через полчаса мы заметили у дороги группу африканцев банту, и я почувствовал себя вознагражденным за отказ от восхождения. Все африканцы были намного ниже среднего роста.

«Пигмеи?» — с надеждой в голосе спросил я Цезаря.

«Баамба, — ответил он. — Помесь пигмеев с банту. Они подпиливают себе зубы, чтобы заострить их».

Мы остановились и немного побеседовали с баамба. К моему восторгу, Цезарь довольно легко объяснился с ними.

Через несколько минут после разговора с баамба я убедился, что нахожусь в Африке, — Цезарь снял одну руку с руля, шлепнул себя по шее и сказал: «Цеце». У меня засосало под ложечкой, но Цезарь казался не слишком встревоженным. «Следите за ними, — сказал он. — Их всегда можно отличить по крыльям, которые перекрывают одно другое, как лезвия ножниц».

Лишь небольшой процент мух цеце переносит трипаносом ужасной сонной болезни. Оза Джонсон рассказывала мне, что ее тысячи раз кусали эти мухи, но она не заболела. Закон средних чисел был за меня. К тому же сонную болезнь можно излечить, если захватить в ранней стадии. Позже, в Кении, я слышал, что для лечения сонной болезни особенно полезен климат, подобный норвежскому. Дауни из известной «Охотничьей компании Кер и Дауни» болел сонной болезнью и выздоровел, поехав в Норвегию.

Мы пересекли границу Конго у Касинди. Таможенный чиновник, старый приятель Цезаря, осведомился о наших планах. Когда я сказал ему, что главная наша цель — увидеть и, если удастся, заснять гориллу, он сообщил мне новые правила об охране этих животных. «Никто не имеет права брать с собой огнестрельное оружие, направляясь в местность, где живут гориллы», — сказал он.

Услышав такую новость, я сказал Цезарю, что можно отложить покупку ружей, пока мы не побываем в горильем заповеднике. Цезарь согласился, выразив надежду, что до тех пор я постараюсь не рисковать, каких бы животных мы ни встретили. Но искушение пришло слишком быстро.

Таможенный чиновник рассказал нам, что прошлой ночью к реке Семлики прошли два стада — слонов и буйволов. «Их было слышно за милю, — сказал он. — Если вы догоните их, то сможете заснять что-нибудь интересное».

Чиновник послал с нами мальчика-африканца. Мы ехали к реке среди высокой слоновой травы, и я держал наготове аппараты. Автомобиль остановился на крутом берегу, и мы взглянули вниз. В жарких лучах солнца нежилось больше дюжины гиппопотамов.

Я спустился вниз, заснял их и, когда стал карабкаться обратно, услышал крик Цезаря и заметил огромного слона, приближавшегося к нам по краю обрыва. Он шел спокойно, не замечал ни нас, ни автомобиля, его уши ритмично покачивались в такт шагов. Но он был всего в двухстах ярдах и мог очень быстро покрыть это расстояние. Я прыгнул в автомобиль, и Цезарь завел мотор. Слон услышал, остановился и… ретировался.

«Видишь, — сказал я Цезарю, — если их не раздражать, они уходят».

Цезарь не ответил.

На обратном пути в Касинди, объезжая кусты акации, стоящие среди пыльной желтоватой травы, мы заметили четырех слонов, над травой виднелись только их спины.

«Стоп, — сказал я, — я хочу их заснять».

«Осторожнее, бвана, — промолвил мальчик, — мы с наветренной стороны от них».

«Я думаю, вам не следует выходить из автомобиля», — согласился с ним Цезарь.

Но я хотел заснять эту сцену. Я думал, что слоны не заметят меня в высокой траве, и собирался установить камеру на треножник, чтобы снимать поверх травы. Я подкрался к слонам на сто пятьдесят футов и начал укреплять треножник, как вдруг Цезарь закричал. Один из слонов увидел меня и поднял хобот. Поняв, что слон рассердился не на шутку, я побежал к автомобилю, а Цезарь завел мотор. Как только я вскочил на подножку, он дал газ. Когда мы отъехали, Цезарь перевел дух, повернулся ко мне и сказал: «Видите?»

«У одной слонихи детеныши. Я заметил их спины», — подал голос мальчик-африканец.

«Видите? — сказал я. — У нее были детеныши, а то бы…»

«Но вы-то их не видели».

Цезарь так и не смог охладить мой пыл. Я был в хорошем настроении, чувствуя, что нашел первобытный мир. Это ощущение усилилось, когда мы, оставив мальчика в Касинди, поехали в Бени. Мы видели красивых водяных антилоп, проносившихся через дорогу перед самым радиатором, как это делают в Америке цыплята, а в Африке, как я узнал позже, многие дикие животные.

Нам пришлось переправляться через реку Семлики на пароме, который передвигали африканцы, упираясь в «палубу» ногами и подтягивая его за подвешенный над водой канат. Они ритмично наклонялись вперед и разгибались, в такт своим движениям печально напевая: «Хи-хо, хи-хо, хи-хо». Потом несколько человек «запели речитативом». Остальные присоединялись со своим «хи-хо, хи-хо», и паром причалил к берегу.

Я чувствовал себя счастливым — скоро мои поиски первобытного увенчаются полным и головокружительным успехом, о котором я даже не мечтал. Я буду стоять лицом к лицу с гориллой весом больше четырехсот фунтов. В руке у меня будет фотоаппарат, в кармане перочинный нож, а сзади меня будут стоять четыре пигмея с тонкими копьями…