Записки десантника. Повесть

На обратном пути

Мутно-серебристые облака постепенно темнели, и вскоре посыпал теплый мелкий дождь. В лесу стало так темно, что нам пришлось идти след в след, все время ощупывая рукой впереди идущего. Шли не по тропинке, а прямо через заросли. Вел нас Борис. Как он ориентировался в такой кромешной тьме - непостижимо. И тем не менее он шел быстро, уверенно и только один раз, когда мы забрели в совсем уж, казалось, непролазную чащобу, остановил нас, отошел в одну, в другую сторону, потом возвратился и сказал:

- Правее надо взять. В той стороне скоро должна быть дорога.

И действительно, через десять - пятнадцать минут мы вышли на лесную дорогу. Я невольно вспомнил, как Рудак и другие говорили, будто бы Борис обладает способностью видеть ночью. Я сомневался в этом, но тут уж и сам готов был поверить, что это правда.

Так, шагая то по тропинкам, то по лесным дорогам-зимникам, в иных местах залитым водой, то пробираясь напрямик по лесным зарослям, мы шли всю ночь. К утру голова стала тяжелой, словно налилась свинцом, в ушах появился звенящий шум, во рту пересохло, ноги подкашивались, ныли в коленях и икрах. Но пока мы не миновали гарнизона, находившегося недалеко от нашей дороги в селе Бродня, останавливаться на отдых было рискованно.

Показалось солнце. Лес окутался редким туманом. Мы набрели на небольшую речушку, напились чистой, освежающей воды, умылись и присели на несколько минут передохнуть. Вдруг слева от нас, где-то совсем близко, прогремели три винтовочных выстрела. Николай, сидевший рядом со мной, медленно повернул голову направо, налево, как бы высматривая, где враг, потом все так же неторопливо взял на изготовку висевший через плечо автомат. Поведение Бориса было иным: звук выстрелов словно пронзил его электрическим током, он рывком вскочил на ноги с направленным в сторону выстрелов автоматом, готовый без промедления броситься на невидимого еще врага. Артур ничем не выдавал своего внутреннего состояния.

Пронеслись перед глазами, как в калейдоскопе, детали нашего выхода из города. «Федотов!» - молнией пронеслось в моей голове, и я быстро повернулся назад. Он стоял позади меня и всем корпусом был устремлен в мою сторону. Серые глаза его были расширены, голова втянута в плечи, руки сжимали автомат. Мне почему-то вспомнился вражеский лазутчик Плетнев-Дзюбенко, убивший Васильева и покушавшийся на жизнь комиссара.

В это время снова прогремел трехкратный выстрел уже впереди нас. Федотов резко повернулся и, обходя меня, прошел к Борису. У меня отлегло от сердца.

Осторожно, стараясь, чтобы ни одна веточка валежника не хрустнула под ногами, начали мы отходить вправо. Когда отошли уже на два - три километра, до слуха донеслась автоматная очередь.

- Теперь строчите, не страшно, - облегченно промолвил Качан.

- Ты думаешь, сюда они не сунутся? - спросил я.

- Побоятся. Отсюда начинается наша партизанская зона.

Вскоре мы уже были на берегу Бродянки, спокойно перебрались по бревнам спаленного моста на другую сторону, прошли еще немного болотом и вышли на Юрьевский тракт.

Я шел рядом с Борисом и вдруг заметил, что веки его сомкнуты и он идет как бы по инерции. Еще одна его особенность, которой я раньше не верил, - способность дремать на ходу. Я и сам почувствовал вскоре, будто уплываю куда-то, споткнулся и поймал себя на том, что тоже задремал. Смутившись, посмотрел на своих товарищей. Все шли будто пьяные, покачиваясь из стороны в сторону. Необходимо было дать людям отдых. Мы сошли с дороги, углубились в лес и, выбрав местечко поукромнее, сделали привал.

Дежурить первым вызвался Николай. Он оказался выносливее всех нас. Борис, Артур и Федотов сразу уснули. Мне же почему-то спать расхотелось. В сознании всплыла картина нашего пребывания в Борисове, снова возник нерешенный вопрос: кто же все-таки пытался предать нас? Неужели Федотов? Но я не мог этому поверить. Ведь он вместе с разведчиками участвовал в налете на немецкую казарму и за него так горячо ручались Борис и Николай! Так кто же? Алехнович? Но по всему его поведению я мог убедиться, что это честный человек и на путь подлого предательства не пойдет. Семья Дударенко? Но никто из ее членов не знал, куда мы ушли из их дома. Может быть, Болдырев? Но все переданные им сведения у меня не вызывали сомнений, и, расставаясь со мной, он дал мне адрес своей семьи, проживающей на Большой земле, очень просил ей дать знать, что жив, что сделает все, чтобы смыть позор плена. Когда он это произнес, голос его дрогнул и на старческие глаза набежали слезы. Трудно было не поверить в его искренность. Мысль снова возвращается к Федотову. Неужели он сказался двойником и так ловко втерся в наше доверие? Но почему же он в таком случае не довел свою предательскую миссию до конца? И притом он ведь имел полную возможность прикончить нас всех четверых в пути ночью. Или гестаповцы хотели захватить нас живыми? Тогда почему они выпустили нас из Борисова? Не так уж глупы гестаповцы, чтобы так легко можно было провести их.

- Вы что не спите? - прервав ход моих мыслей, спросил Николай.

- Что-то никак не могу уснуть, - признался я. - Давай я подежурю, а ты отдохни. Устал ведь, поди, не дотянешь до конца дежурства?

- Дотяну. Меня, товарищ замкомбриг, сами фашисты отучили спать в подобных случаях.

- Каким это образом? - заинтересовался я, пододвигаясь к Николаю.

- В конце февраля этого года мы направлялись в Борисов. Не успели пройти и десятка километров, как подул резкий холодный ветер. Мороз стал быстро крепчать, помела мелкая снежная россыпь. Чем дальше, тем идти было все труднее. Ветер достиг такой силы, что сбивал с ног. Снег слепил глаза, больно хлестал в лицо. А одеты мы были легко. Правда, на нас были маскировочные халаты, но они только сливали нас со снегом, а не согревали. С трудом добрались мы до попутного села Бытча, в котором стоял немецкий гарнизон. Мы знали, что здесь фашисты часто устраивают засады, и потому решили обойти село полем. Свернули с дороги, а снег оказался настолько глубоким, что в некоторых местах доходил до пояса. Идти было очень тяжело. Фактически мы не шагали, а раздвигали снег своими телами. Очень быстро мы выбились из сил, все чаще стали падать, и наступил момент, когда, повалившись все трое, мы уже не смогли подняться. Над нами быстро намело такой сугроб, что мы оказались как в закупоренном домике. Прижавшись друг к другу, стали понемногу согреваться, и нас потянуло ко сну. Я вызвался дежурить и вскоре, как и мои товарищи, уснул. Сколько времени мы так спали, трудно сказать. Проснулся я от какого-то треска. Над нами образовался снежный купол. Поднявшись, я уткнулся в него головой, вызвал обвал, и меня и моих друзей засыпало снегом. Проснулись Борис и Артур и, не поняв спросонья, где они и что с ними, забормотали: «А? Что? Кто здесь?». Я отозвался. Вдруг в промежутке между порывами ветра мы ясно различили недалекую пальбу из автоматов. Разгребли снег, высунули головы, стали вглядываться в ту сторону, откуда доносились выстрелы. «Смотри!» - воскликнул Борис. Я напряг зрение и увидел метрах в ста от нас силуэты людей, двигавшихся цепью в нашу сторону. Времени на раздумывание не было. Мы приготовили оружие и, воспользовавшись тем, что белые халаты не позволяют различить нас на снегу, стали быстро отходить от приближавшихся немцев. Шагая по снежной целине, те, видимо, выбивались из сил и продвигались очень медленно. Это и спасло нас от гибели: мы обливались потом, но уходили все дальше и дальше, пока не ушли от опасности в лес.

После мы гадали: как могли гитлеровцы узнать, что недалеко от их гарнизона в снегу лежат партизаны? Решили, что в то время, когда мы подходили к селу, нас заметил часовой. Пока он вызвал караульного начальника, а тот доложил старшему офицеру и, наконец, пока тот выслал солдат для облавы, прошло достаточно времени, чтобы мы успели передохнуть и набраться сил для отступления.

Позже мы как-то встретили жителя села Бытча, и он рассказал нам, как однажды ночью немцы подняли тревогу и пошли прочесывать поляну, на которой, как это видел их часовой, залегли партизаны. Облазили они всю поляну, но так никого и не нашли. А ведь если бы я вовремя не проснулся, гитлеровцы могли бы наткнуться прямо на нас. С тех пор я ни разу еще не заснул на привале во время своего дежурства. Думаю, что и на этот раз не подведу, - закончил Николай. И, помолчав, добавил:

- А в том походе нам досталось крепко, пока мы добрались до Борисова, обморозили себе ноги, носы, щеки и, когда после выполнения задания вернулись на Палик, в течение месяца отлеживались в санземлянке.

«Да, это, пожалуй, будет похлеще заплывов через Березину. Ну, до чего же закаленное племя - орлы!» - подумал я.

- Ложись передохни, Коля, - сказал я, заметив, как глаза молодого разведчика против его воли начали смыкаться.

- А как же вы? - встрепенулся Николай.

- Я еще немного подежурю, потом разбужу Бориса.

На этот раз Николай не стал возражать, улегся рядом с Артуром и моментально уснул.

Вокруг была такая тишина, словно после многочасового боя замолкли вдруг орудия, прекратилась ружейно-пулеметная пальба, части отошли куда-то и ты остался в лесу один.

Пережитое нервное напряжение улеглось. Я с наслаждением вдохнул несколько раз полной грудью чистый воздух, напоенный ароматом лесных запахов и какой-то особенной свежестью, и, усевшись поудобнее, отдался тому состоянию полудремоты, полубодрствования, какое испытываешь иногда в ранний час летнего утра, перед тем как окончательно проснуться.

Так прошло минут пятнадцать. Я уже начал подумывать, не пора ли будить Бориса, как услышал тяжелый стон беспокойно заворочавшегося во сне Федотова. Он вдруг вздрогнул, открыл глаза и, заметив меня, быстро поднялся на ноги.

- Что, страшный сон увидал, земляк? - спросил я.

- Страшный, товарищ замкомбриг, - ответил Федотов каким-то странным, глухим голосом.

Мы помолчали. Федотов присел неподалеку от меня, сорвал стебелек лесного цветка и нервно теребил его в зубах. Поглядывая на него искоса, я вспомнил, что он как по пути в Борисов, так и на обратном пути все время молчал, почему-то избегал смотреть мне в глаза и явно терзался какими-то своими мыслями. Мне снова вспомнился рассказанный Рудаком случай на реке Гайне, и подозрение которое я испытывал несколько часов тому назад по отношению к Федотову, опять закралось в мою душу.

- Знаешь что, майор, - решил вдруг я объясниться с ним напрямик, - что-то у тебя тяжелым грузом лежит на совести. Я это давно почувствовал, да все ждал, пока ты сам! раскроешь передо мной свою душу.

Федотов заметно побледнел, потом на лице его выступили красные пятна. Он хотел было что-то сказать, но, глотнув воздух, смолчал. Я понял, что ему трудно начать.

- Чувствовал, но, как видишь, доверял тебе. Доверил даже свою жизнь, - продолжал наседать я. - Так неужели же ты не ответишь мне тем же? Расскажи откровенно: что тебя угнетает?

Федотов облизнул пересохшие губы, взглянул было на меня, но тут же отвел глаза в сторону.

- Хорошо, - решился он наконец. - Я расскажу вам все, но только прошу вас, пусть об этом пока не знают партизаны.

- Боишься, что они перестанут считать тебя своим товарищем?

- Очень… - признался он. - Сколько раз я собирался заговорить с вами на эту тему, но, как только представлю себе, как я паду во мнении партизан, силы покидали меня. Вот и сейчас. Проснутся Борис, Николай, Артур - как я посмею честно смотреть им в глаза?

- Успокойся. Обещаю тебе, что наш разговор останется между нами, - пообещал я, чувствуя, что сейчас узнаю какую-то важную тайну. И Федотов рассказал мне свою историю.