Записки герцога Лозена

IX. 1779–1781

Лозен в армии. — Проекты высадки десанта в Англию. — Борьба за независимость Америки.

Де-Сартин был очень смущен моей просьбой об отставке. Он не знал, как сообщить королю о том, что я бросил военную службу, что я сделал это не из каприза, а имел полное основание поступить так и всему виной был он сам. Он начал со мной переговоры по этому поводу через де Морепа, отношения с которым у него стали значительно лучше. Я ответил де Морепа, что вышел в отставку потому, что де Сартин торжественно обещал мне, что не тронет моего полка и даже, наоборот, пополнит его, а вместо того расформировал его и взял к себе корпус де Нассау, который до сих пор не считался королевским, как мой полк; что я не намерен жаловаться на это, но служить больше не желаю. В этот же вечер говорил со мной и сам король с большой добротой и очень чистосердечно. Он сказал, что отдаст нужные приказания де Сартину, чтобы тот обращался со мной так, как я этого заслуживаю.

В это время герцог Нассауский сделал было попытку овладеть Джерси, но она не удалась, он потратил на это огромную сумму денег и был почти разорен, так, что королю пришлось взять на себя уплату его долгов и позаботиться о его полке. В это время принц Монбарей, военный министр, со дня смерти де Сен-Жермена, предложил мне отдать в полную собственность королевский германский полк, бывший раньше под командой де Нассау, и сказал, что только при этом условии король уплатит его долги. Выбирать было не из чего, я прямо заявил, что скорее покончил бы с собой, чем стал бы пользоваться несчастием другого.

Де-Сартин опять затеял со мной переговоры, чтобы заставить меня поступить под его начальство. Я поставил тогда следующие условия, которые были одобрены де Сартином, но которые он, конечно, не выполнил. Я требовал, чтобы мне дали в полное мое владение легион, состоящий из 1800 чел. пехоты и 800 чел. кавалеристов, и, кроме того, чтобы мне была обеспечена первая вакансия, которая откроется в венгерской кавалерии. Покончив с этим вопросом, я отправился в Хот-Фонтен к мадам де Мартенвиль, которая продолжала ко мне относиться по-прежнему.

Горькие и вполне справедливые жалобы на то, как Франция обращается со своими военнопленными, которые во множестве умирали в тюрьмах, заставили меня обратиться к Сартину с просьбой назначить меня инспектором над всеми военнопленными без всякого содержания от правительства. Он, конечно, с радостью согласился на такое предложение с моей стороны и дал мне самые широкие полномочия.

Я начал приготовляться к этой новой для меня деятельности, как вдруг услышал, что готовятся сделать десант в Англию. Я просил де Монбарей назначить меня одним из участников в этом походе, но он ответил, что это невозможно. Де-Мартин тоже сказал, что хотя ему это очень неприятно, но он тут ничего не может поделать. Я был очень обижен этим, так как мне казалось, что я вовсе не заслужил, чтобы меня обходили и обо мне забыли. Я написал королю, он ответил, что я сделал очень умно, что обратился к нему; что я совершенно прав, желая участвовать в этом походе, и сказал, что я буду находиться в авангарде де Во. Полк мой очень отличился в этом деле, хотя де Сартин и на этот раз как всегда не сдержал своих обещаний, де Во тоже очутился не на высоте своего призвания и под видом строгого беспристрастного служаки, главным образом, покровительствовал тому, у кого была сильная протекция.

В то время, как я находился в Сен-Мало, принц де Монбарей устроил брак своей дочери с принцем де Нассау-Саарбрук и, чтобы сделать приятное нашему Нассау, захотел его устроить в авангарде дивизии де Рошамбо, причем выставил его кандидатуру раньше моей. Меня об этом предупредил один из наших офицеров. Этого я, конечно, не мог перенести, так как считался полковником уже с 1767 года, а Нассау только с 1770 года, и написал об этом принцу Монбарей и королю. Конечно, меня не тронули из авангарда и не отняли моего полка.

Де-Во, желая угодить министру и, несмотря ни на что, все же поручил командование авангардом де Нассау, захотел перевести меня в другое место. Тогда я прямо спросил его, имеет ли он причины быть недовольным моим полком или мною. Он ответил, что очень доволен моим полком; тогда оставалось, конечно, только предположить, что его неудовольствие вызвано исключительно мною лично, и мне ничего не оставалось, как снова подать в отставку; он испугался и тотчас вернул мне мое прежнее место.

Д'Орфильи так и не встретил нигде англичан, так что сражения больше не было, и в конце ноября мы опять вернулись в Париж. Я узнал, что за это время мадам де Коаньи очень сошлась с мадам Диллон, и я очень этому обрадовался, я часто встречался с ней у мадам де Геменэ, у которой каждый понедельник бывали спектакли, мадам де Коаньи относилась ко мне очень хорошо и разговаривала со мной всегда очень приветливо, я не смел отдавать себе отчет в чувствах, которые питал к ней, но тем не менее я наслаждался тем, что испытывал их. Как, я влюблен вдруг в эту молодую прелестную женщину, окруженную общим поклонением людей, гораздо более юных и блестящих, чем я? Как она могла любить меня? Меня, которому едва разрешили теперь служить хотя бы и в другой части света? — нет, мне нечего было надеяться на любовь, на взаимность. Я часто отказывал себе в удовольствии видеться с ней, слышать ее голос, смотреть на нее, и, кроме того, я не хотел огорчать мадам де Мартенвиль, которая сразу бы поняла, в чем дело.

Но тем не менее она уже начинала надоедать мне, ее отношения к мадам Диллон все более и более портились, она не хотела слушать моих советов, и нетрудно было предсказать, что они в скором времени поссорятся. Де-Сартин, конечно, не был в состоянии сдержать свои обещания и исполнить все то, что так торжественно обещал мне в присутствии де Верженна. Зимою решено было послать французский корпус в Америку и начальство над ним поручить де Рошамбо. Я навел справки и просил назначить меня в эту армию. Де-Морепа ответил, что это слишком далеко, что лучше назначит меня в экспедицию, которую предпримет в Англию или в Ирландию де Бугенвиль. Но Рошамбо нужна была легкая кавалерия, он просил, чтобы ему отдали меня с моими кавалеристами, ему сначала в этом отказали, потом выразили свое согласие, но вопрос этот был решен только в тот день, когда он представлялся в последний раз королю. Я был совершенно поражен, когда узнал об этом от него, так как еще накануне де Сартин уверял меня, что об этом не может быть и речи. Самолюбие мадам де Мартенвиль было оскорблено моим желанием уехать подальше, она просила меня сделать ей одолжение и остаться, я отказался, и мы чуть было не поссорились.

День моего отъезда в Брест приближался, я не шел к мадам де Коаньи, хотя мне страстно хотелось проститься с ней. Я встретил ее у мадам де Гонто, она обещала мне шутя приехать на другой день в Тюльери, чтобы там проститься со мной, и действительно приехала туда с графиней де Дюфор и несколькими мужчинами. Я убедился в тот день, насколько я люблю ее. Много раз я собирался сказать ей это, так как готовился навеки проститься с ней; мне казалось, что я ничем не рискую, открыв ей свою душу. Я совершенно был равнодушен к жизни, она снова могла мне вернуть радость и желание жить. Но я не посмел ей этого сказать. Бывает иногда, что наши сокровенные думы остаются не высказанными. Два дня спустя я поехал в Брест.

Войска были посажены на корабли в Бресте 12 апреля 1780 г. но, благодаря противному ветру и не совсем исправным транспортам, нам удалось выйти в море только 12 мая, причем пришлось оставить еще на берегу пехотную бригаду, треть артиллерии и треть моего полка. Де-Сартин и в этом отношении был жестоко обманут, так как по крайней мере половина транспортов была не готова, хотя его уверили, что они все уже готовы и только ждут войска. Я поехал на «Провидении», судне с 64 пушками, но под командою плохого моряка.

Нам пришлось перенести очень бурную погоду в Гасконском заливе, наше судно лишилось двух больших матч. Капитан поднял сигнал, что не может больше держаться на море и должен зайти в док чиниться. Де-Тернэ, однако, был другого мнения, он прислал нам рабочих починить их, и мы продолжали наш путь. 29 июня мы увидали пять английских военных кораблей, эта маленькая эскадра, гораздо менее сильная, чем мы, конечно, не могла бы уйти от нас, если бы маневрировали, как следует, но де Тернэ хотел избежать сражения, хотя все-таки ему пришлось сражаться с ними в продолжении трех четвертей часа, причем расстояние между нами было очень велико, и английские суда в скором времени скрылись из виду, выйдя из этого сражения с гораздо большею честью, чем мы.

4 июля мы увидели на горизонте несколько парусов. Оказалось, что это опять английские военные суда. Посмотрев на них в бинокль, де Тернэ, не потрудившись даже выслать на разведку фрегат, отправился за ними в погоню и сбился с пути; около полуночи два английских фрегата перерезали нам путь и произвели несколько выстрелов из орудий, а затем быстро удалились, так что мы не могли догнать их. Наконец мы вошли в рейд у Родланд после семидесятидвухдневного перехода, у нас было множество больных и очень мало провианта и воды.

Несколько дней спустя, четырнадцать или пятнадцать английских военных судов, под командою адмирала Эрбуинота, стали крейсировать в виду Род-Эйланда. Нам дали знать из Нью-Йорка, что тут должна происходить посадка на корабли огромной армии, и каждую минуту мы ждали, что на нас нападут внезапно, чтобы застать нас врасплох. Если бы англичане сделали эту попытку в тот же месяц, она, несомненно, удалась бы им самым блестящим образом и эскадра и армия наши погибли бы непременно. Несмотря на дурное состояние наших войск, мы все время работали неустанно над возведением редутов и устройством укреплений.

Де-Рошамбо поручил мне надзор за всем тем, что делалось на рейде и по всему берегу, где бы могли высадиться английские войска, и объявил, что будет сражаться до последней капли крови, но не отдаст Род-Эйланда и не уступит своей эскадры. Вслед за тем английская эскадра вдруг исчезла, наши больные стали поправляться, и кругом все стало спокойнее. Де-Рошамбо и Вашингтон встретились и переговорили обо всем на континенте, в несколько стах милях от Род-Эйланда.

В это время из Европы прибыла эскадра адмирала Роднея в составе двадцати линейных кораблей, и мы снова приготовились к атаке и сейчас же послали за Рошамбо, который как раз в это время еще вел свои переговоры на континенте с Вашингтоном, но, прокрейсировав несколько дней в виду нашего острова, Родней куда-то скрылся со своей эскадрой.

Мы узнали в это время, что английские военные суда, за которыми так неудачно гнался 4 июля де Тернэ, конвоировали транспорты с тремя тысячами солдат, и таких фрегатов всего было пять штук. Будь де Тернэ немного распорядительнее и живее, он легко мог бы овладеть ими всеми.

Против него все были очень восстановлены во флоте и в армии, он знал об этом и очень этим огорчался. И действительно, будь на его месте человек решительный, мы могли бы прибыть в Америку с тремя или четырьмя английскими кораблями, пятью или шестью фрегатами и тремя тысячами военнопленных, чем бы, конечно, поразили и обрадовали своих союзников. Де-Рошамбо объявил в Америке, что вызывает туда вторую половину своей армии, которую и ждал с нетерпением. Момент был критический, так как дела американцев были очень неблестящи. В американской армии недоставало денег, людей, провианта; измена Арнольда и поражение генерала Гэтса при Кембдене только еще более увеличивали общее уныние. Де-Рошамбо счел за нужное отправить во Францию офицера, который описал бы подробно ужасное положение дел и просил бы немедленно о помощи. Офицеры генерального штаба, собранные им для совета, все единогласно одобрили его решение и предложили послать меня, так как я хорошо знал де Морапа, что мне давало большие преимущества в сравнении с ними. Но он объявил им, что выбрал для этой цели своего сына.

Накануне его отъезда на горизонте появилось опять двенадцать английских судов, что нас сильно обеспокоило, но ночью поднялся ветер, и к утру они все исчезли. Сын Рошамбо отправился во Францию на королевском фрегате «Амазонка».

Генерал Грин, взявший на себя командование южной армией после поражения Гэтса, требовал помощи и особенно кавалерии, которую он мог выставить против полковника Тарльтона, сопротивляться которому до сих пор никто не мог, и при этом он утверждал, что, не окажи мы ему этой помощи, он не ручается за то, что южные провинции не отойдут под власть английского короля. Генерал Вашингтон очень хотел, чтобы Рошамбо послал меня с этой кавалерией, я также желал этого, так как надеялся оказать там существенную помощь, я даже не задумался над тем, чтобы служить под начальством Лафайэта, несмотря на то, что я уже давно был полковником, когда он находился еще в колледже. Де-Рошамбо отказал мне и в этой просьбе, и мой поступок вызвал общее порицание в армии, особенно порицал меня маркиз де Лаваль, который, как и многие другие, дал клятвенное обещание не служить под начальством Лафайэта и получил на это разрешение от Рошамбо. Вашингтон зато вполне оценил мой поступок и часто доказывал мне это потом на деле.

Де-Рошамбо устроил свою армию на зимние квартиры в Ньюпорте. Но недостаток фуража принудил его послать меня в лесистую местность Коннектикут, за восемьдесят миль оттуда. Так как я говорил по-английски, мне пришлось запомнить множество подробностей, которые необходимы были при переговорах.

Я покидал Ньюпорт с большим сожалением, так как пользовался там очень приятным мне обществом.

Мадам Хентер, вдова тридцати шести лет, была мать двух прелестных девушек, которых она прекрасно воспитала; жили они очень уединенно и почти никого не видели.

Я познакомился с ними совершенно случайно, вскоре после моего прибытия на Род-Эйланд.

Сама мать отнеслась ко мне очень дружелюбно, и я скоро сделался в их доме своим человеком. Я в это время опасно заболел, она взяла меня к себе в дом, и все трое ухаживали за мной с редкой заботливостью. Я никогда не был влюблен в этих барышень, но если бы они были мои сестры, я не мог бы любить их сильнее; особенно мила была старшая, отличавшаяся редкими душевными качествами.

Я поехал в Лебанон 10 ноября 1780 г., не получив еще писем из Франции. Только одна Сибирь может сравниться с Лебаноном, состоящим из нескольких хижин, разбросанных в огромных лесах.

Я оставался там до 11 января 1781 г., когда, наконец, ко мне приехал генерал Кнос, командующий американской артиллерией, с извещением, по поручению Вашингтона о том, что бригады в Пенсильвании и в Нью-Джерси, которым надоела подобная служба, убили своих офицеров, открыто взбунтовались, выбрали себе собственных начальников из своей среды и этим возбудили опасение, что они самовольно отправятся в Филадельфию, чтобы потребовать себе выдачи жалования, причитающегося им, или же соединятся с английской армией, находящейся недалеко от них.

Я сейчас же сел на лошадь и отправился в Ньюпорт, чтобы известить об этом де Рошамбо, который был крайне смущен привезенным мною известием, так как он никоим образом не мог помочь Вашингтону, так как не имел совершенно денег и не получил ни одного письма со времени своего прибытия в Америку. Несколько дней спустя мы узнали, что по постановлению конгресса была выслана небольшая сумма денег и волнение среди войск улеглось.

Де-Рошамбо послал меня в Нью-Виндзор, где находилась главная квартира Вашингтона, в двухстах милях от французской армии. Вашингтон встретил меня очень радостно и захотел тотчас употребить меня в дело. Он объявил, что собирается в самом скором времени отправиться в Ньюпорт, чтобы навестить де Рошамбо и посмотреть французскую армию, он говорил еще, что намерен отправиться затем в Виргинию, где в это время хозяйничал Арнольд — и там захватить его; что он хочет, чтобы Лафайэт двигался сушей с легкой пехотой всей армии, что он попросит короля послать эскадру в Чезапик и там высадить солдат, чтобы отрезать всякий путь к спасению Арнольда. Он прибавил, что попросит де Рошамбо поручить мне командование этим отрядом, так как ему чрезвычайно важно, чтобы французские и американские войска находились в дружественных отношениях, как и их командиры, и что я, владеющий английским языком, являюсь в данном случае необходимым там.

Я пробыл два дня в главной квартире и чуть не утонул, переправляясь обратно через Северную реку. Ледоход на ней был так силен, что мое судно все время бросало из стороны в сторону, и мы чуть было не потонули, как вдруг мимо нас промчалась огромная льдина и мы, нимало не медля, соскочили на нее, а потом с одной льдины на другую, пока наконец не достигли берега, который мы уже отчаивались когда-либо опять увидеть. Прибыв в Лебанон, я узнал там о смерти де Тернэ, который, говорят, умер от огорчения; там же меня задержали на несколько дней приказания де Рошамбо, и тогда только я мог наконец вернуться на Род-Эйланд, где уже все громогласно говорили о скором выступлении эскадры с большим отрядом войск. Я просил де Рошамбо отправить меня с этим отрядом, но он отнесся ко мне очень сухо; тогда я стал говорить ему, что прошу у него не милости, а только справедливости, так как теперь моя очередь быть в деле. Он ответил на это, что в авангарде не может быть никакой очереди, он прибавил еще, что любит храбрых и отважных людей, но ненавидит выскочек. Я сказал, что он отбил у меня совершенно охоту к службе, особенно под его начальством. Он сразу присмирел, стал извиняться передо мной и сказал, что у него есть особенного рода обязательство по отношению к Лавалю, и поэтому он должен в данном случае поступить так, как тому угодно; что он обещал ему, что ему не придется служить под начальством бригадира, что этот отряд будет действовать независимо от Лафайэта и не будет находиться под его начальством, и поэтому де Лаваль просил назначить его командующим на это место. Я ничего на это не ответил, но по моему лицу он видел, что я считаю это большой несправедливостью. Я просил его послать меня в этом отряде в качестве волонтера. Он ответил, что это было бы смешно и странно, и отказал в моей просьбе. Но в тот же день он, видимо, раздумал, назначил командующим барона де В., который даже не просил его об этом, а помощником дал ему Лаваля, чего тот не простил ему еще и до сих пор.

Вашингтон в это время прибыл в Ньюпорт. Ему очень не понравилось это распоряжение де Рошамбо и он не скрывал этого. Де-Рошамбо сделал две вещи, которые никоим образом не могли ему нравиться. Во-первых, он дал ему не того офицера, которого он просил, а назначил такого, который должен был действовать самостоятельно и не зависеть от Лафайета, что вовсе не входило в расчеты Вашингтона. Он дал понять Рошамбо, что тот должен смотреть на его просьбы, как на приказания, но, впрочем, ничего не изменил в его распоряжении.

Эскадра, под командою Детуша, вышла в море с 1200 человек команды, а несколько дней спустя генерал Вашингтон уехал из Род-Эйланда. Я проводил его до Стаффорда, а затем вернулся в свой полк, где получил письмо от Рошамбо, который писал, что так как на него легко могут напасть во время отсутствия эскадры, он желает моего скорого возвращения. Я исполнил его приказание.

Мы уже десять месяцев как выехали из Франции и за это время не получили ни одного экю денег и ни одного письма, но в это время прибыл фрегат «Astree» и сообщил нам, что де Монбарей и де Сартин покинули посты министров и их заменили Сегюр и де Кастри, которые решили, что незачем посылать вторую половину армии; я тотчас же написал длинное письмо, в котором требовал, чтобы мне выслали четыреста человек моего полка, оставшихся во Франции, и что не имеют права отказать мне в моей просьбе так как иначе это было бы ужасной несправедливостью.

Приблизительно восемнадцать дней спустя после ухода эскадры, вдруг дали знать, что на горизонте появилась эскадра, направляющаяся на всех парусах прямо к острову. Мы все, конечно, тотчас приготовились к атаке и решили, что час нашей гибели настал. Мы никак не думали, что это наша эскадра, но оказалось, что мы ошиблись, это была она. Она так прекрасно маневрировала, что прибыла в гавань Чезапик на двадцать четыре часа раньше английской эскадры, которая, однако, вышла позже ее на три дня. День этот принес с собой торжество королевской армии, но наши враги помешали нашим судам войти в гавань, и Арнольд, таким образом, очутился вне всякой опасности. Де-Лафайэт потерпел фиаско в своем начинании и был этим несколько сконфужен. Некоторые из наших судов были очень повреждены, особенно «Победитель», на котором находился де Лаваль; он сражался, говорят, как лев, но потерял очень много народа.

Я вернулся еще раз в Лебанон, куда де Рошамбо послал меня с поручением собрать как можно больше лошадей для артиллерии и приготовить все для выступления армии. В это время из Франции прибыл фрегат, привезший сына Рошембо, который не мог даже достигнуть хоть того, чтобы над ним не насмехались во Франции, а также де Барра, начальника эскадры, который должен был заменить покойного де Тернэ. Новые инструкции, присланные двором, заставили Рошамбо желать нового свидания с Вашингтоном, чтобы окончательно установить план кампании армии и флота. Генералы свиделись опять в Харфорде.

На этой встрече было официально постановлено, что французская армия дойдет до Северной реки, там соединится с американской армией, и обе соединенные армии подойдут, как можно ближе к Нью-Йорку, эскадра отправится в Бостон. И подождет там морские силы, которые еще должны были прибыть из Европы, так как она не могла считаться в безопасности около Род-Эйланда, который более уже не защищался бы сухопутными войсками.

Де-Рошамбо узнал теперь из писем, полученных из Франции, что те, о ком он больше всего заботился, хуже всего отзывались о нем, особенно де Лаваль, который, вовсе не желая ему зла, написал обо всем откровенно в нескольких письмах, адресованных женщинам, которые не замедлили показать эти письма всем. Я ни слова не писал о нем, это чрезвычайно возвысило меня в его мнении, он стал оказывать мне необыкновенное доверие и даже посвятил в план кампании и непременно хотел, чтобы я оставался у него.

Как только он приехал в Ньюпорт, шевалье Шасселе, пустая голова которого не могла долго останавливаться на одном и том же предмете, предложил вдруг, чтобы наша эскадра оставалась на рейде Род-Эйланда, так как морская армия, которую мы ждали, могла легче всего соединиться с ней в заливе Чезапик, куда потом прибыла бы и наша эскадра. Он переговорил об этом с некоторыми командирами судов, и те согласились с ним. Он настоял тогда на том, чтобы де Рошамбе переговорил об этом с де Барра и собрал по этому поводу военный совет из флотских и сухопутных офицеров. Совет решил, что эскадра должна остаться у Род-Эйланда. Я старался всячески противиться этому решению, но большинство голосов было против меня. Я настоял только на том, чтобы под начальством де Шоази осталось 400 человек французских солдат и немного американской милиции.

Совет поручил мне довести это решение до сведения Вашингтона, я старался отклонить от себя это поручение, так как знал наверное, что он будет возмущен, что на военном совете обсуждали то, что уже давно решено им и Рошамбо. Но, кроме меня, послать было некого. Я отправился, скрепя сердце, в Нью-Виндзор и передал письмо де Рошамбо, написанное очень небрежно и бестолково. Вашингтон пришел от него в такую ярость, что в продолжение трех дней не хотел меня видеть и только потом, благодаря личному расположению ко мне, снизошел до моей просьбы и написал ответ в весьма холодном тоне; он сообщал о том, что остается при своем мнении, высказанном им на конференции в Харфорде, но что он предоставляет Рошамбо право делать, что он хочет, и послал ему необходимые инструкции для созыва нужной ему американской милиции. Мой ответ, переданный еще на словах, привел Рошамбо в большое смущение, и он, по-видимому, раскаивался в своем поступке. Но второй военный совет подтвердил решение первого, и войска стали готовиться к выступлению.

В продолжение всей этой войны англичане отличались необыкновенной недальнозоркостью, они все время делали то, чего не следовало делать и не пользовались преимуществами, которые им часто представлялись. После ухода войск, они могли напасть на эскадру в Род-Эйланде и истребить ее в конец, им это и в голову не пришло. Французская армия проходила по Америке в необыкновенном порядке, с сохранением самой строгой дисциплины, о которой не имели понятия ни английские, ни американские войска.

Я прикрывал армию с правой стороны, в сорока милях от Северной реки. Де-Рошамбо получил письмо от Вашингтона, в котором тот уведомлял, что хочет употребить меня для секретного, очень важного поручения и поэтому просит меня на следующий же день быть с моим отрядом в одном довольно отдаленном пункте. Де-Рошамбо немедленно послал за мной, среди ночи, хотя я находился в пятнадцати милях от него, и передал мне приказание Вашингтона, который не считал нужным входить с ним в переговоры относительно подробностей этого дела. Я в назначенное время был, конечно, на месте, но этот переход был совершен нами с большим трудом, благодаря ужасной жаре и отвратительной дороге.

Генерал Вашингтон находился далеко впереди обеих армий и сказал, что поручает мне командование отрядом, находящимся перед Нью-Йорком, чтобы защищать форт Книпгаузен, который называли ключом к укреплениям Нью-Йорка.

Я должен был идти опять целую ночь, чтобы атаковать их на рассвете, он прибавил к моему полку полк американских драгун, несколько пехотных американских батальонов и отряд легкой кавалерии. По другой дороге, на шесть миль правее нас, он послал генерала Линкольна с корпусом в три тысячи человек, чтобы взять самый форт Книпгаузен, а я должен был следить за тем, чтобы к форту ниоткуда не поспела помощь. Линкольн должен был приступить к атаке этого форта только тогда, когда я дам ему сигнал, что у меня все готово к этой атаке, но он не выждал этого сигнала и выступил со своим корпусом в атаку, причем понес поражение и потерял бы весь свой корпус, если бы я не бросился ему на помощь. Благодаря мне и моим людям ему удалось выбраться, наконец, из форта, причем у него убитых было триста человек, а раненых и того больше. Когда мне удалось наконец доставить его и весь его корпус в безопасное место, я двинулся сам в атаку и был гораздо счастливее его, так как при этом почти не потерял никого из своих людей. Я присоединился тотчас же к Вашингтону, который шел на выручку Линкольна с большей частью своей армии, но его солдаты были так утомлены, что положительно не могли двигаться дальше. Он очень обрадовался, увидев меня, и высказал мне благодарность, так же как и моим людям. Он захотел воспользоваться этим случаем, чтобы сделать небольшую рекогносцировку самого Нью-Йорка. Я сопровождал его с сотней своих гусар, нам пришлось находиться все время под ружейными и пушечными выстрелами, но мы, по крайней мере, видели все, что хотели видеть. Эта рекогносцировка длилась трое суток и страшно утомила нас, так как мы день и ночь были на ногах, а питались только фруктами, которые попадались нам по дороге. Вашингтон написал письмо де Рошамбо, в котором очень хвалил меня, но тот, конечно, не счел нужным посылать это письмо во Францию. Я остановился лагерем около Уайт-Плэнс, где должны были соединиться на следующий день обе армии. Вашингтон поручил мне командование обоими авангардами. Мы прожили в этом лагере целых шесть недель, и я очень устал за это время, так как приходилось делать постоянные экспедиции с целью добыть фуража, причем мы нередко подходили к неприятельским постам. Вашингтон и де Рошамбо решили еще раз хорошенько изучить местоположение Нью-Йорка, мне поручено было прикрывать их всей кавалерией обеих армий, всей легкой американской пехотой и батальоном французских стрелков и гренадер. Довольно значительный отряд под командой шевалье Шастелю и генерала Хитра расположились недалеко от меня, чтобы в случае необходимости я мог бы отступить к ним. Но я подвигался вперед совершенно свободно и даже захватил несколько пленных. Генералы употребили целых два дня на свою рекогносцировку, причем неоднократно подвергались опасности быть подстреленными. Несколько дней спустя мы выступили из лагеря при Уайт-Плэнс и перешли Северную реку около Рингферри. К счастью, англичане не стали преследовать нас, а между тем нам приходилось довольно плохо, так как мы двигались все время по болотам, и артиллерия и все обозы застряли в них на целые тридцать шесть часов, причем единственным прикрытием их был я со своим отрядом и батальон гренадер и стрелков, составлявший весь арьергард. После перехода этой реки, которому англичане почему-то не помешали, хотя это было бы им очень легко, армия разделилась на две колонны, чтобы легче было доставать провиант, и эти колонны двигались на расстоянии суток одна от другой. Американская армия шла тоже другой дорогой, недалеко от нас. Нам пришлось пройти семьдесят миль, причем мы часто находились в двадцати милях от неприятеля, а иногда еще и ближе. Мы постоянно опасались, что они постараются преградить нам дорогу, что им было бы очень легко сделать. Но де Рошамбо употребил в дело хитрость и заставил их думать, что мы собираемся атаковать Нью-Йорк, так как он послал комиссара приготовить провиант и фураж в Четгаме, недалеко от Нью-Йорка.

Де-Рошамбо и генерал Вашингтон отправились вперед в Филадельфию, чтобы приготовить там все, что необходимо было для похода армии в Виргинию. Мы расположились лагерем в Джерси, в Соммерсе и в Кортгаузе. Барон де Виомениль командовал первой дивизией армии, состоявшей из пехотной бригады, артиллерии и моего полка. Мы получили уведомление о том, что в Нью-Йорке отдан приказ, чтобы тысяча человек солдат готова была к выступлению, и что в миле расстояния от нас находятся английские войска. Положение де Виомениля, который к тому же благодаря ушибу ноги должен был ехать в коляске, было далеко не завидное, так как, в случае атаки, он оказался бы почти совершенно беззащитным.

Я счел за самое правильное дать ему возможность скрыться дальше в лесу и для этого мне необходимо было выступить с своим отрядом как можно вперед; я послал везде сильные патрули по всем путям, откуда могли бы подойти англичане, взял пятьдесят гусар и сам во главе их сделал почти десять миль по дороге в Бруневик, откуда вероятнее всего можно было их ожидать. Я встретил только несколько патрулей с их стороны, которые после легкой перестрелки с моими людьми поспешили скрыться из виду. Я убедился в том, что английская армия и не думает даже наступать, и успокоил де Виомениля.

Как ни убеждали со всех сторон сэра Генри Клинтона выйти из Нью-Йорка и атаковать неприятеля, он не решался на это, так как воображал, что его атакуют самого, и даже отозвал обратно в Нью-Йорк все отряды, находившиеся вне его. Мы прибыли, наконец, в Филадельфию, наши войска были встречены там с большим энтузиазмом, мы пробыли там один день, затем отправились дальше.

В первый же наш переход после Филадельфии Вашингтон узнал, что де Грасс вошел в залив Чезапик с тридцатью линейными кораблями и высадил там три тысячи человек под начальством де Сен-Симона. Я никогда не видал, чтобы человек мог так радоваться, как обрадовался этому известию Вашингтон. Мы узнали также, что лорд Корнвалийский получил приказание от сэра Клинтона не возвращаться в Портсмут, который мог считаться прекрасным постом, а укрепиться в Иорктоуне, пока к нему не подоспеет помощь. Прибыв к самому берегу залива Чезапик и опасаясь, чтобы милорд Корнвалийский не слишком стеснил де Лафайэта, отряд которого состоял только из двух тысяч американцев и солдат де Сен-Симона, он велел посадить всех гренадер и стрелков армии, а также и мой полк на суда всевозможных видов и отдать нас всех под команду де Кюстина. Я попросил позволения идти с своей пехотой, уверенный в том, что ей первой придется открыть огонь по неприятелю.

Генерал Линкольн следовал за нами тоже по воде, в некотором расстоянии с американской пехотой. Де-Кюстин, сгорая желанием прибыть первым, сел на довольно быстроходное судно и, не останавливаясь и не давая мне никаких указаний, как действовать, доплыл сам до реки Джемс. На третий день нашего путешествия по воде нас застигла страшная непогода, суда наши были отвратительны, некоторые перевернулись, и человек шесть или семь утонуло. Наконец непогода заставила нас пристать к берегу около Аннаполиса, и когда мы опять хотели плыть дальше, Вашингтон прислал мне своего адъютанта с приказанием высадить войска на берег и ждать затем новых приказаний, не двигаясь с места.

Английская эскадра появилась перед входом в залив Чезапик. Де-Грасс вышел из залива навстречу ей, чтобы сразиться с ней, и с тех пор о нем не было никаких известий. И только три дня спустя королевский корвет вернулся с известием, что де Грасс разбил английскую эскадру и возвращается в залив. Я тотчас снова посадил свой отряд на суда. Но противные ветры настолько задерживали нас, что только десять дней спустя мы наконец доплыли до устья реки Джемс.

Там я нашел Кюстина и в то время, как отдавал ему отчет в том, что произошло во время его отсутствия, за мной прислали Вашингтон и де Рошамбо, находившиеся недалеко от нас на одном из корветов. Вашингтон сообщил мне, что Корнвалис отправил всю свою кавалерию и большой отряд пехоты в Клочестер, напротив Нью-Йорка и он боится, чтобы тот не отступил в ту сторону, поэтому он послал наблюдать за ним корпус в три тысячи человек милиции под начальством бригадного генерала Виедона, прекрасного администратора, но ненавидящего войну, тем более, что он всегда был против нее, и вообще боящегося даже свиста пуль. Сделавшись бригадным генералом благодаря слепому случаю, де Виедон по службе был младше меня, что огорчало Вашингтона еще больше, чем меня, тем более, что он хотел назначить меня командовать тем отрядом. Он сказал мне, что напишет Виедону, что всю честь командования он охотно отдает ему, но запрещает ему вмешиваться во что-либо. На это я ответил, что ведь нам неизвестно, каким он окажется в деле, и что если бы он находился под начальством у меня, то я, конечно, заставил бы его беспрекословно слушаться, но так как нахожусь под его начальством я, то я и считаю себя обязанным исполнять в точности все его предписания, но что, впрочем, я убежден в том, что мы с ним прекрасно поладим. Я отправился с своим полком догонять генерала Виедона. Его манера блокировать Клочестер, действительно, оказалась довольно странной: он находился в пятнадцати милях от неприятельских постов и не решался высылать патруль дальше, чем на полмили от своего лагеря.

Сам по себе это был прекрасный человек и он желал только одного — не вмешиваться решительно ни во что. Я предложил ему подойти ближе к Клочестеру и на другой же день устроить рекогносцировку английских постов; он согласился на это, и я отправился с ним и пятьюдесятью гусарами. Когда мы находились еще на расстоянии шести или семи миль от неприятеля, он остановился и сказал, что считает опасным и бесполезным идти дальше, но я так сильно настаивал на своем, что он не посмел отказать мне, и мы действительно так близко подошли к форпостам, что могли хорошенько все рассмотреть. Мой генерал был в полном отчаянии, он заявил, что никогда больше не поедет со мной, так как вовсе не желает, чтобы его убили.

Я подробно рассказал обо всем виденном де Рошамбо и сказал ему, что рассчитывать на американскую милицию нельзя и что необходимо прислать мне два батальона французской пехоты. У меня не было ни артиллерии, ни провианта, ни пороху. Я просил его прислать мне все это, и он тотчас же прислал мне артиллерии и восемьсот человек, взятых с судов и находившихся под командой де Шоази, бывшего старше Виедона и меня по службе. Де-Шоази был прекрасный человек и храбрый воин, но он отличался удивительно вспыльчивым и раздражительным нравом, он постоянно делал всем сцены и не имел ни капли здравого смысла. Он начал с того, что обругал генерала Виедона и всю американскую милицию, назвал их трусами и в пять минут нагнал на них такой же почти страх, как англичане, а это, конечно, не шутка. Он на другой же день собирался идти занять лагерь, в котором я делал рекогносцировку. Генерал Виедон объявил, что он лучше выступит днем позже и остался позади с шестьюстами человек своей дивизии. Перед самым входом в равнину, где стоял Клочестер, явились вдруг драгуны штаба Виргинии и объявили нам со страхом, что только что видели английских солдат вне Клочестера и вернулись назад из боязни встречи с ними. Я поехал вперед, чтобы хорошенько разузнать все. У ворот одного из домов я заметил хорошенькую женщину, подъехал к ней и узнал от нее, что только что о? нее выехал полковник Тарльтон, что она не знает, большой ли отряд вышел из Клочестера и что Тарльтон говорил, что он очень хотел бы обменяться рукопожатием с французским «герцогом». Я ответил, что нарочно для этого и приехал сюда. Она стала сожалеть, так как ей казалось что никто не может противиться такому известному герою, как Тарльтон. Американские войска, казалось, разделяли также ее мнение.

Я не отъехал еще и ста шагов, как вдруг услышал, что мой авангард стреляет из пистолетов. Я галопом помчался вперед, чтобы найти такое место, откуда мне было бы удобнее начать сражение. Я заметил вдали английскую кавалерию, в три раза более многочисленную, чем мою, тотчас же бросился на нее, и мы сошлись с ней грудь в грудь. Тарльтон удостоил меня особым вниманием, он собственноручно направил на меня свой пистолет. Мы только что хотели сразиться с ним, как вдруг его лошадь упала, сбитая с ног одним из его драгун, за которым гнался мой стрелок. Я бросился к Тарльтону, чтобы захватить его в плен, но несколько английских драгун встало между нами, так что он сам быстро отступил, оставив мне только свою лошадь. Он выстрелил в меня, но промахнулся; тогда я опять бросился в атаку со всем своим отрядом, и нам удалось обратить их всех в бегство, так что они отступили в траншеи около Клочестера. Он потерял одного офицера, человек пятнадцать солдат, а я взял очень многих в плен.

Де-Шоази устроил свой лагерь в одной миле с половиной от Клочестера, наши авангарды то и дело обменивались выстрелами с английскими, и мы не спали ни одной минуты в продолжение всей осады. Так как барону де Виоменилю было поручено атаковать один из форпостов Нью-Йорка, де Шоази сделал ложную вылазку по направлению к Клочестеру, он наконец даже решил сделать действительное нападение и овладеть траншеями с оружием в руках. Он велел раздать топоры американской милиции, чтобы она рубила изгороди, но при первом выстреле половина побросала топоры и ружья и спаслась бегством; покинутый таким вероломным образом, он принужден был отступить ко мне, потеряв около дюжины людей.

На другой день милорд Корнвалис предложил сдаться на капитуляцию. Де-Рошамбо захотел послать меня во Францию с этим важным известием и приказал мне явиться к нему, но я вовсе не стремился ехать в Европу и посоветовал ему послать де Шарлю, что, может быть, помирит его с де Кастри и заставит относиться лучше к армии. Но он не хотел принять моего совета и настаивал на том, что я должен ехать с этим известием, так как принимал деятельное участие в этом деле. Пришлось исполнить его приказание, но граф де Шарлю никогда после не мог простить ни ему, ни мне этого. Я сел на королевское судно «Surweil-lante» и через двадцать два дня был уже в Бресте и немедленно же отправился в Версаль.