Записки графа Е.Ф.Комаровского

Глава II

Посылка курьером в Вену — Князь Д. М. Голицын — Жизнь в Вене — Чудак Зыбин — Французские эмигранты — Принц Нассау-Зиген — Князь Н. В. Репнин — Отправление курьером к принцу Нассау — Коронование римского императора — Поездка в Майн — Карлсруэ — Обед у маркграфа Баденского — Княгиня Д. А. Шаховская — Возвращение в Петербург — Производство мое в прапорщики — Представление императрице — А. А. Нарышкин — Приезд в Петербург принцессы Боденской — Назначение мое полковым адъютантом Княгиня К. Ф. Долгорукова — Любительский спектакль — Поездка в Москву — Граф А. А. Безбородко — Праздник офицеров Измайловского полка — Кончина императрицы Екатерины II

Я прожил спокойно до 1790 года, в начале которого я послан был курьером в Вену, к послу нашему, князю Д. М. Голицыну. Я нашел сию столицу в торжестве и печали. В тот самый день присягали Леопольду как эрцгерцогу австрийскому и оплакивали кончину императора Иосифа II, а более — смерть эрцгерцогини Елисаветы, первой жены нынешнего императора Франца, родной сестры императрицы Марии Феодоровны; она была чрезвычайно любима.

Князь Д. М. Голицын был предпочтенный вельможа[11], но странно было его слышать, когда начнет говорить о Петербурге, в котором он около 40 лет не бывал; он никак иначе не мог себе представить сей столицы, как в том положении, в котором оставил оную.

Я видел в Вене знаменитого канцлера, князя Кауница, с которым посол наш жил в большой дружбе, фельдмаршалов Лассия и Лаудона. В Вене всякий офицер в мундире в праздничные дни имел вход во дворец; а так как нам позволено было за границей носить офицерские мундиры армейских полков, то и я, пользуясь сим правом, сделал себе карабинерный мундир, синий с красными обшлагами и воротником, и видел все придворные церемонии по случаю похорон императора Иосифа и эрцгерцогини. По причине траура никаких публичных увеселений не было, а только ежедневное почти гулянье в прелестном Пратере и Аугартене.

Князь Д. М. Голицын получил в подарок от императрицы Марии-Терезии, которая к нему была очень милостива, одну из окружавших Вену гор, называемую «Предих-Штуль»[12]; он выстроил на оной прекрасный загородный дом, куда часто любил ездить и меня несколько раз туда приглашал[13]. По старости его лет и дряхлости назначен был ему в помощники, а потом в преемники, граф А. К. Разумовский; он женился на графине Тун, и я слышал ее прелестный голос в одной оратории, которая составлена была из знатных венских особ в кафедральной церкви Св. Стефана.

В Вене русских никого в то время не было, кроме чудака Зыбина, приехавшего туда из Англии; он пробыл несколько лет в чужих краях и притворялся, будто забыл говорить по-русски, например, в Петербурге, выходя из театра, он кричал: «Зыбин карет». Тогда была мода иметь превысокие фаэтоны для гулянья. Зыбин в этом уродском экипаже сделал дорогу из Петербурга в Москву. На станциях все на него, как на шута, смотрели, а мальчишки за ним с криком вслед бежали. Зыбин сам это рассказывал, относя сие к невежеству нашего народа.

Пробыв в Вене около трех месяцев, я отправлен был в Петербург с депешами. В 1791 году приехал в Петербург граф д'Артуа, нынешний французский король Карл X, с тем намерением, чтобы склонить императрицу Екатерину принять деятельное участие в их делах. Он принят был со всевозможной почестью, давали ему много праздников, но возвратился, кажется, с одними пустыми обещаниями; а так как оба брата несчастного короля Людовика XVI основали временное свое пребывание на берегах Рейна, то императрица аккредитовала при них графа Н. П. Румянцева, с сохранением прежнего поста его министра во Франкфурте-на-Майне.

Принц Нассау-Зиген был принят в нашу службу адмиралом во время очаковской кампании; известно, что он плавучими батареями нанес большой вред турецкому флоту, потом служил против шведов, командовал галерным флотом и имел одно счастливое, а другое неудачное сражение. Как рыцарь, ищущий везде славы, едва узнал он, что вокруг французских принцев собирается армия из эмигрантов, просил императрицу позволить ему ехать и быть в числе защитников трона Бурбонов.

В течение нескольких месяцев я два раза был послан курьером с депешами к графу Румянцеву и принцу Нассау, имевшим пребывание свое тогда в Кобленце, где находились и французские принцы. Я останавливался всегда в доме принца Нассау, который меня очень полюбил; он жил чрезвычайно открыто, и я имел случай познакомиться со многими весьма умными эмигрантами, как то: графом Бретелем, г. Калонном, графом Сомберелем, герцогом де Гишем, аббатом Мори и проч. Потом принц Нассау приехал в Петербург, как говорили, с поручением от французских принцев к императрице просить вспомогательных для них войск. Я тотчас к нему явился. Он осыпал меня милостями, обещал просить князя Зубова, бывшего тогда фаворитом, чтобы мне исходатайствовать гвардии офицерский чин и позволение взять меня с собою для предстоящей кампании против республиканцев.

Граф Н. П. Румянцев всякий раз, как я возвращался в Петербург, давал мне поручение к брату его Сергею Петровичу и в письмах своих к нему всегда отзывался обо мне самым лестным образом. Поэтому не только граф Сергей Петрович был весьма хорошо расположен ко мне. На вечерах Н. Н. Нелединской часто играли «Провербы», сочиненные графом Румянцевым. Он писал прекрасно и с большим умом, и я в сих представлениях участвовал, знакомил меня с Настасьею Николаевною Нелединскою, с которою он жил в одном доме, и у коей воспитывалась одна девица, как говорили, близко принадлежавшая князю Н. В. Репнину[14].

Князь случился тогда в Петербурге; он был подполковником Измайловского полка. По имеемым ли на меня каким видам в рассуждении той девицы, или просто по хорошей рекомендации меня Н. Н. Нелединской князю Репнину, только вдруг я получаю приказ от полка, чтобы на другой день, рано поутру, явиться к его сиятельству. Но как я был удивлен! Когда приезжаю к князю в сержантском моем мундире, встречает меня Ф. И. Энгель, который служил тогда при нем и имел майорский чин, спрашивает мое имя и вводит меня прямо в кабинет князя. Я нашел его за уборным столиком, и едва он меня увидел, сказал мне:

— Здравствуй, мой друг, садись.

Я стал было отговариваться, но он решительно приказал мне сесть.

— Я слышал о тебе много хорошего, — продолжал князь, — что ты употреблен был несколько раз в курьерских посылках за границу. Скажи мне, какие твои теперь намерения?

Я отвечал ему, что я просился было в армию, в капитаны, но меня не выпустили; потом пересказал ему обещания, сделанные мне принцем Нассау; он покачал головой и сказал:

— Желаю, чтобы он их исполнил; я увижусь с ним сегодня во дворце и узнаю, чего тебе ожидать можно.

Я пробыл у князя Репнина до тех пор, пока тот же Ф. И. Энгель вошел доложить ему, что генерал Арбенев приехал с рапортом.

Между тем принц Нассау не переставал меня уверять, что я непременно произведен буду в офицеры, и я решился заказать себе мундир. После пребывания нескольких недель в Петербурге принцу дан был фрегат, на котором он отправился до Эльзенера; ему сказано было, что, приехавши в сию гавань, он узнает от курьера, который за ним вслед послан будет, волю императрицы на сделанные французскими принцами ее величеству предложения. Принц Нассау просил князя Зубова, чтобы курьером отправить к нему меня. Сия просьба была исполнена; я действительно был послан курьером с депешами и к графу Н. П. Румянцеву, но нескоро после отъезда принца. Не доезжая до Эльзенера, я узнал, что принц давно уже оттуда отправился в Кобленц.

Я приехал во Франкфурт-на-Майне в самую интересную эпоху. Император Леопольд царствовал не более двух лет, и после его смерти старший сын его эрцгерцог Франц был его преемником. Известно, что римские императоры были избираемы всеми императорскими владетельными князьями и курфюрстами римско-католического вероисповедания; в числе сих последних находились три духовные — Майницкий, Кельнский[15] и Трирский. Сие важное происшествие начиналось тем, что в назначенное время должны съехаться во Франкфурт-на-Майне сами принцы-избиратели или уполномоченные от них послы; при сем должен находиться и представитель будущего императора как короля богемского и венгерского. Несколько столетий римские императоры-избиратели были из Габсбургского дома, потом сие достоинство перешло в дом Лотарингский, ныне царствующий в Австрии, и сын императора Леопольда не мог быть не избран в сие достоинство. Эрцгерцог Франц, в то самое время, как избиратели съезжались во Франкфурт, выехал из Вены и остановился в одном замке, в нескольких милях от Франкфурта, издревле для того назначенном. Некоторые из принцев-избирателей и посол королевств богемского и венгерского выехали навстречу к эрцгерцогу в виде депутатов объявить ему, что он избран в императоры, и пригласить во Франкфурт на коронование.

Со мной прислано было к графу Н. П. Румянцеву повеление от императрицы, чтобы он находился полномочным от нее министром при священном сем обряде. Граф принял меня, как отец, приказал отвести для житья моего библиотеку, ибо другой комнаты по малому пространству занимаемого им дома не было; а дабы доставить мне способ видеть всю коронацию, он послал с одним из своих чиновников привезенные мною депеши к принцу Нассау в Кобленц и в партикулярном своем письме уведомил принца, что он не мог меня к нему отправить, потому что получил от императрицы поручения, для исполнения которых я ему нужен. Я виделся после с принцем Нассау, и он был столько же благосклонен ко мне, как и прежде, и обещал писать обо мне князю Зубову, что и исполнил[16].

Восшествие избранного императора было превеликолепное. Все принцы, послы встретили его у ратуши, он окружен был своими вельможами и единственною, можно сказать, в свете своею венгерскою гвардиею. Потом он поехал во дворец. Нунцием от папы, на случай коронации, был назначен славный аббат Мори, с которым я уже был знаком.

Настал день коронации, которая совершилась в кафедральной Франкфуртской церкви тремя духовными курфюрстами. Процессия, идущая в церковь по мосткам, покрытым сукном, была премноголюдная. Все германские принцы и курфюрсты, бывшие при коронации, участвовали в процессии, а отсутствующих заменяли послы, каждого из них гвардия шла перед ними, а сзади придворные их чины и пажи. Ничего не было богатее и великолепнее одеждою, как гвардия и свита князя Эстергази, после императора, как короля богемского и венгерского[17].

По окончании священного обряда коронования процессия шла тем же порядком, а император — уже в короне и порфире. По прибытии во дворец он тотчас показался на балконе, и в то время бросали в народ серебряные жетоны. После того начались праздники, состоящие из обедов и балов; обеды великолепнее всех были у нашего посланника, а вечера и балы у князя Эстергази; аббат Мори тоже дал один обед, он занимал небольшой дом, и столы накрыты были в разных комнатах; он сказал, увидя нас, русских[18]: «Молодежь я приглашу к обеденному столу несколько позже». Аббат Мори чрезвычайно превозносил императрицу Екатерину. Он говорил однажды, что письма ее величества гораздо лучше написаны, нежели Вольтеровы.

После император поехал в город Майнц, где назначено было свидание с прусским королем. Большая часть особ, бывших во Франкфурте, туда же отправились, и потому не было возможности иметь почтовых лошадей. Граф Николай Петрович нанял прекрасную барку, взял меня с собой и одного из чиновников своего посольства, и мы поплыли по Майну. Ничего нет живописнее в свете берегов этой реки и Рейна, в который Майн впадает. Беспрестанно видны развалины древних замков, обширные виноградные сады и множество селений.

Город Майнц был столицей курфюрста сего имени: он дал прекраснейший праздник в загородном своем доме, называемом «Фаворитка», что заставило сказать одного француза: «У этого прелата очень недурненькая фаворитка». Свидание императора с королем прусским имело целью, чтобы соединить их армии, уже собранные под начальством герцога Брауншвейгского, для предстоящей войны против французских республиканцев.

Из Майнца император поехал в свои владения, а король прусский — в г. Кобленц, в окрестностях коего собрана была его армия. Мы в прежней нашей барке поплыли и до Кобленца. Французские принцы находились тогда в Бингене, маленьком городке на берегу Рейна. Король прусский имел тут с ними свидание. Я в первый раз в жизни увидел столько войск, вместе соединенных, когда король собрал свою прусскую армию для смотра и маневров. Она мне показалась прекрасною; особливо понравилась мне точность, с которою исполнялись все ее движения; но знатоки утверждали, что прусская армия в большой пришла упадок против того, как она была во времена Фридриха II.

Можно себе представить, какое множество было военных чиновников, ибо они съехались почти изо всех государств. Мне случилось тут видеть ныне царствующего короля, он был тогда кронпринцем. Сей смотр продолжался несколько дней, и прусская армия пошла в соединение с австрийскою. Герцог Брауншвейгский принял главное начальство над обеими армиями. Он публиковал известную всем прокламацию, которая, как говорили, соединяла все партии во Франции и была пагубной причиной сей кампании.

Граф Николай Петрович со своею маленькой свитой, в которой находился и я, возвратился во Франкфурт. Он объявил мне, что намерен ехать в Карлсруэ к маркграфу Баденскому, при котором он также был аккредитован и который, бывши на коронации, будто приглашал его к себе приехать, и что он возьмет меня с собой. Граф сие говорил для того, чтобы не дать мне ни малейшего подозрения о настоящей причине его поездки.

Я после узнал, что императрица Екатерина, когда, вознамерилась женить великого князя Александра Павловича, поручила графу Н. П. Румянцеву, как бывшему в сношении со многими маленькими имперских князей дворами, объехать оные и доставить ее величеству сведения о всех принцессах, бывших тогда в летах для бракосочетания. Выбор императрицы пал на Баденский двор. Со мною было прислано графу повеление отправиться в Карлсруэ, сделать маркграфу предложение: выдать одну из принцесс его дома в замужество за великого князя Александра Павловича, и когда получено будет согласие, прислать портреты принцесс к императрице.

Во исполнение сего повеления ее величества, граф отправился в Карлсруэ тотчас по возвращении его во Франкфурт в одной четвероместной карете. Он не взял с собой ни одного из своих чиновников. В карете сидели граф, я и его камердинер, и, сверх того, были при нем два лакея. Едва мы приехали в Карлсруэ и остановились в трактире, как маркграф прислал своего камергера спросить о здоровье графа и поздравить с приездом. На ответ графа, что он тотчас будет иметь честь представиться его светлости, приехала за ним придворная карета.

По возвращении графа из дворца тот же камергер прислан был пригласить его на обед к маркграфу и с той особой, которая при нем находится. При дворах владетельных князей был этикет, что должно иметь по крайней мере чин штаб-офицера, чтобы обедать за столом принца, и посему граф Н.П. поручил благодарить маркграфа за сделанную честь его спутнику, но что чин его не позволяет воспользоваться оною. Камергер немедленно возвратился с повторением приглашения, и что его светлость никаких этикетов соблюдать не намерен, из уважения его к особе графа и наиболее ко двору, которым он аккредитован.

В назначенный час для обеда приехала за нами придворная карета. При въезде нашем на дворцовый двор стоявший на оном караул гвардейских кирасир вошел в ружье и отдал честь. У маркграфа всего войска было: кавалерии один эскадрон и батальон пехоты. Граф Николай Петрович принят был со всевозможною почестью: обер-камергер вышел его встретить, маркграф, наследные принц и принцесса и принц Фредерик, второй сын маркграфа, обошлись с ним весьма ласково. Граф меня представил всему двору. Маркграф был женат на графине Гохберг, но она была как партикулярная дама; это была, как называется, морганатическая свадьба. Дети, родившиеся от сего брака, впоследствии были признаны законными, и владетельный ныне великий герцог Баденский есть один из сыновей маркграфа. Принцесс в первый день я не видел: они были в загородном доме. За обедом было особ 20; после стола был концерт, в котором прекрасно пела одна благородная девица, принадлежащая ко двору.

На другой день принц Фредерик пригласил нас к себе на обед в Дурлах. Аллея, ведущая из Карлсруэ к сему замку, считается единственною в Европе: дорога на расстоянии 2 ¹/₂ немецких миль, или 18 верст наших, обсажена по обеим сторонам в два ряда вековечными, величественными пирамидальными тополями. Мы обедали на открытом воздухе, в саду. Мужчинам позволено было находиться во фраках, а за столом сидеть в шляпах на головах. На сем обеде находились и обе принцессы: Луиза и Фредерика.

У принца Фредерика жил один француз, которого имени я теперь не помню; он, француз, затеял играть шарады на театре, сделанном на воздухе; кулисы оного были из стриженных шпалер, и день кончился маленькими играми. Мне случилось хоронить папу с принцессою Луизою; я ничего не видывал прелестнее и воздушнее ее талии, ловкости и приятности в манерах.

Маркграф, дед сих принцесс, был добродетельнейший и почтеннейшей из всех германских принцев. Когда мы въехали в границы его владений и, поднимаясь на одну высокую гору, вышли из кареты, мы увидели несколько мужиков, пахавших в поле землю. Граф мне сказал: «Спроси у них, кто их владетель»[19]. Они мне отвечали: «У нас нет владетеля, а мы имеем отца, маркграфа Баденского». Вероятно, по сей причине императрица Екатерина и предпочла женить своего внука на одной из принцесс сего благословенного дома.

В сие время в Карлсруэ находилась княгиня В. А. Шаховская со своею дочерью. Княгиня, будучи в Париже, выдала свою дочь за князя д'Абенберга, который был один из главных участников в нидерландской революции. Граф Кобенцель, бывший тогда при дворе нашем послом римского императора, довел сие до сведения императрицы Екатерины. Государыня в первую минуту своего гнева издала указ, чтобы княгиня Шаховская возвратилась немедленно в Россию, в противном случае лишена будет своего имения, и дети, рожденные от ее дочери, не могут быть ее наследниками, ибо имение княгини состоит в железных рудниках и соляных варницах, а по закону Петра Великого имения такого рода не могут принадлежать иначе, как российским подданным.

Сие известие столь сильно поразило княгиню Шаховскую, что у нее отнялась одна нога; невзирая на сие, она была на пути в Россию и остановилась на несколько дней в Карлсруэ, потому что супруга наследного принца ее весьма любила. Узнав о приезде графа Николая Петровича, княгиня Шаховская просила его навестить ее: она убеждала графа донести императрице о болезненном ее состоянии и желала бы сама писать к ее величеству, но не имела никого, кто бы мог сие сделать. Граф послал к ней меня, и с сего времени началось мое знакомство с княгиней Шаховской.

Проводя самым приятным образом всякий день в обществе прелестных принцесс и августейших и почтеннейших их родителей с небольшим три недели, граф Николай Петрович, у которого я исправлял иногда и должность секретаря, отправил меня с депешами к императрице в Петербург, Княгиня Шаховская просила меня развезти письма к своим родным, которых там было много, между прочими — и к Екатерине Ивановне Вадковской.

Нетерпение императрицы видеть великого князя Александра Павловича женатым было так велико, что, прежде чем были ей доставлены портреты принцесс Луизы и Фредерики, которая потом была шведской королевой, — ибо оные со мной были отправлены, — на дороге, проехав Майнц, я встретил большую четверо местную карету, которая, подъехав немного, остановилась, увидя, вероятно, во мне курьера. Я слышал голос, кричавший, чтобы я остановился, потом подходит лакей в придворной нашей ливрее и спрашивает, не курьер ли я, не еду ли от графа Румянцева, и где он теперь находится. Я отвечал, что я послан от него к императрице, и что он из Карлсруэ, откуда я был отправлен, на другой день должен был выехать во Франкфурт-на-Майне. Я узнал от лакея, что в карете ехали графиня Шувалова и Стрекалов, которые и привезли потом в Петербург обеих баденских принцесс. Приехав на станцию, называемую Кипень, по Нарвской дороге, я узнал, что императрица в Царском Селе, куда прямо и отправился, не заезжая в Петербург.

Тогда иностранная часть поручена была князю Зубову. Граф Безбородко, по заключении им мира с Портою, сделан был обер-гофмейстером, андреевским кавалером и оставлен вторым присутствующим членом в Иностранной коллегии, но все имел от императрицы разные поручения. Граф Румянцев, отправляя меня, приказал депеши вручить князю Зубову, что я и исполнил; он обошелся со мной весьма ласково; я воспользовался сим случаем, чтобы поднести ему золотой жетон, выбитый на коронацию императора Франца во Франкфурте. Я заметил, что ему это было приятно; довольно долго расспрашивал меня о всем том, что я видел, спрашивал также, не встретил ли я его брата, графа Валериана Александровича, поехавшего служить волонтером в австрийскую армию, но я с ним не видался; прочитав наскоро партикулярные к нему письма от принца Нассау и графа Румянцева, он сказал мне: «Принц Нассау и граф Румянцев вас очень хвалят», — и отпустил меня. Через несколько дней после моего возвращения в Петербург получается высочайшее повеление в Измайловский полк из дежурства при ее величестве, что я пожалован в сей полк прапорщиком. Я не в состоянии изъяснить моей радости, а особливо мне приятно было видеть, сколько чин мой обрадовал моего зятя Алексея Николаевича и сестрицу мою Анну Федотовну, с которыми я жил вместе. Мое удовольствие еще более увеличилось, когда через несколько часов пришел ко мне фельдфебель 10-й роты, в которую я был записан и в которой мы жили, и с поданной рапортичкой привел рядового для посылок. А так как мундир офицерский уже был у меня готов, то я на другой день поехал явиться к командовавшему тогда Измайловским полком премьер-майору Иосафу Иевлевичу Арбеневу. Это было в четверг, а в воскресенье 15 августа он приказал мне ехать в Царское Село благодарить императрицу. Командовавшие гвардейскими полками всякое воскресенье и праздники ездили с рапортом к императрице во время пребывания ее в Царском Селе.

Приехавши туда, я тотчас пошел к князю Зубову благодарить его за полученный мною чин. Он мне сказал, что после обедни сам представит меня, как дежурный генерал-адъютант, императрице; потом он прислал сказать, чтобы я был представлен дежурным камергером, которым был тогда В. Н. Зиновьев. Во время обедни многие из знатных особ меня обступили, узнавши, что я приехал с Рейна, и осыпали разными вопросами, как то: началась ли война против республиканцев, были ли уже сражения, что говорят о короле французском, и множество других.

Императрице в Царском Селе представлялись после обедни в биллиардной комнате, что подле большой раззолоченной залы, где стоят горы с японским фарфором. Мне велено было там дожидаться. Когда ее величество благодарили за какую-нибудь милость, то можно было становиться и не становиться на колено, но я предпочел сделать первое. Когда камергер меня назвал и государыня пожаловала мне руку, чтобы ее поцеловать, признаюсь, что я крепко прижал ее к моим губам. Императрица в то время, оборотясь к графу Безбородке, сказала ему с небесною ее улыбкою:

— Как он скоро приехал!

Сии слова глубоко врезались в мое сердце. После того подошел ко мне гофмаршал князь Ф. С. Барятинский и сказал мне:

— Вы можете остаться обедать за столом императрицы.

Сие мне было очень приятно. Какой шаг давал в царствование императрицы чин гвардии офицера! Я был тогда наравне со всеми, а мой полковой командир И. И. Арбенев, который в сержантском моем чине не хотел и знать меня, теперь обедает за одним со мной столом, и у кого же — у российской императрицы. После обеда он первый подошел ко мне и просил меня ездить к нему запросто на обед или на вечер, как я хочу.

Я признаюсь в моем малодушии, мне хотелось в полном мундире показаться публике, и я прямо из Царского Села проехал на известную дачу по Петергофской дороге — А. А. Нарышкина, куда по праздникам съезжался почти весь Петербург; я уверен был, сверх того, что хорошо принят буду хозяевами оной, ибо жена А. А. Румянцева, Анна Никитична, была родная тетка графа Н. П. Румянцева, которой я несколько раз привозил от него письма. В ожидании моем не ошибся: я был чрезвычайно ими обласкан и обратил многих тут бывших гостей на себя внимание; несколько раз я должен был в тот же день удовлетворять на те же вопросы. В это время, когда Россия славилась своим гостеприимством, А.А. и А. Н. Нарышкины могли служить примером оного. Всякое воскресенье и праздник, во все лето, на даче их было гулянье, и все приезжающие знакомые и незнакомые были потчеваемы даром чаем, фруктами, конфетками, лимонадом и аршадом…

Принцессы Баденские скоро после того приехали в Петербург, и принцесса Луиза, нареченная в святом миропомазании Елисаветою Алексеевною, избрана была в супруги великому князю Александру Павловичу. Его высочество, известясь, что я привез портрет нареченной его невесты, желал меня узнать, хотя с виду и всякий раз, как мне удавалось с ним встречаться, он отличал меня поклоном с ласковым взглядом или с улыбкою. После обручения было поздравление, на коем находились все гвардейские офицеры. Когда пришла моя очередь, подходит великий князь, увидя меня, сказал что-то своей невесте, и когда мне должно было поцеловать ее руку, она, подавая мне оную, с приятною улыбкою сказала: «Неужели это вы, месье?» Вероятно, она не узнала меня вдруг, в новом моем одеянии.

Скоро после сего наш полк был в параде, как и вся гвардия, по случаю въезда турецкого посла в Петербург, а второй парад был в день свадьбы великого князя Александра Павловича. В следующее лето, то есть в 1793 году, приехал в Петербург князь Н. В. Репнин; он вступил в командование Измайловского полка и сделал смотр оному. Князь нашел полк так запущенным, что приказал составить образцовую команду, в которую назначил и меня; он сию команду смотрел и был очень доволен, приказал мне к себе приехать, обласкал меня чрезвычайно, сказал мне, что ему отзывался весьма милостиво обо мне великий князь Александр Павлович, и поручил мне пригласить к нему на обед всех офицеров, бывших в образцовой команде, — в том числе и я был приглашен; сие отличие, сделанное мне князем, возбудило зависть в моих товарищах. Один из полковых адъютантов уволен был в отпуск; князь назначил меня исправлять его должность.

При полку находилась нормальная школа, составленная из солдатских детей Измайловского полка. В ней обучали русской грамоте, арифметике и военной экзерции; главная цель сей школы была, чтобы образовать в ней для полка хороших унтер-офицеров… Школьники одеты были по-егерски и учились всем эволюциям сего войска. Князь Репнин сделал меня начальником сей школы, он поручил было мне и полковую музыку, но старший адъютант Александр Яковлевич Сукин, который был на время в отпуску, так этим обиделся, что хотел выйти в отставку. Получив поручение от императрицы, князь Репнин оставил Петербург в конце года, приказав оставшемуся после него командовавшему полком И. И. Арбеневу внести меня в доклад к 1 января 1794 года на вакансию в полковые адъютанты, с заслугою одного года за подпоручичий чин. Во всей гвардии производство было один только раз в год, 1 января[20]; я был без младших прапорщиков — пример редкий по всей гвардии, — так как была еще одна адъютантская вакансия, то Арбенев упросил князя поместить на оную своего младшего сына, который был подпоручиком, но, по производству в поручики, ему еще не доставалось.

Едва доклад вышел, и я произведен был в полковые адъютанты, как написал к князю Репнину благодарное письмо, на которое он мне немедленно отвечал собственноручно. Я священною обязанностью считаю для себя сохранять сей памятник, свидетельствующий об оказанных мне благодеяниях столь знаменитым вельможею.

Я вел жизнь чрезвычайно приятную и был принят в лучшем петербургском обществе. Княгиня Наталья Петровна Голицына, возвратившаяся из чужих краев, открыла свой дом, а всякую среду у нее были балы, а у сестры ее графини Дарьи Петровны Салтыковой — по воскресеньям[21]. В Измайловском полку служил тогда штабс-капитан П. А. Талызин. Я с ним был очень дружен; он находился в родстве со многими знатными фамилиями, между прочим, с князем Алексеем Борисовичем Куракиным; он меня с ним познакомил. Я встречался там с княгинею К. Ф. Долгорукой; она была тогда из первых между молодыми дамами в Петербурге, как по красоте своей, так и по приятному ее обращению. Я часто у нее бывал. Тогда в большом обыкновении были спектакли, из лиц общества составленные. Посол римского императора, граф Кобенцель, известный своей любезностью, был из числа обожателей княгини Долгорукой; он имел большой талант для театра, и часто они играли вместе; однажды, между прочим, они представляли итальянскую оперу «Служанка-госпожа» превосходно[22]. Не знаю, по какому-то случаю граф Кобенцель давал большой бал, но я, с ним не быв знаком, не был приглашен на оный, и уже накануне того дня я случился вместе с княгиней Долгорукой у князя Куракина; он спрашивает у меня, буду ли я на другой день у посла на бале. Я ему отвечал, что я не приглашен; он оборотился к княгине К.Ф. и говорит:

— Королева, пошли к своему подданному повеление сейчас, чтобы он прислал зов сему молодому человеку.

Она написала на лоскутке бумажки несколько слов, и я с тем же посланным получил билет приглашения. Тогда в обществе составились две партии. Графиня Головкина завидовала преимуществам, которыми пользовалась княгиня Долгорукая пред прочими дамами и в том числе и перед нею, вздумала собрать свою труппу актеров, в числе коих был и я. Выбрали две комедии: «Еще один сюрприз любви» Мариво и «Нетерпеливый». В первой играли: графиня Головкина, девица Канор, теперешняя m-me Meilhan, Ростопчин, барон А. С. Строганов, князь П. М. Волконский, Окулов и я; во второй — графиня Головкина, граф П. А. Шувалов и барон Строганов. Может быть, и еще кто участвовал в сем представлении, но я теперь не помню. Театр был поставлен в доме баронессы Н. М. Строгановой, на Дворцовой набережной.

Главная наша актриса не имела большого успеха, и тем соперничество ее с княгиней Долгорукой окончилось. Большую часть моего времени я проводил тогда у Екатерины Ивановны Вадковской; она летом живала на Каменном острове, в доме своего отца графа Ивана Григорьевича Чернышева, и общество ее тогда, в котором я находил большую приятность, имело свой мундир.

Я должен сказать, однако же, что Екатерина Ивановна была причиною, что у меня едва не было дуэли с князем Б. В. Голицыным. В числе молодых людей, с которыми я наиболее связан был дружбою, находился князь Павел Михайлович Волконский; он служил при дворе камергером, вышел в отставку и переехал жить в Москву.

Во время свадьбы великого князя Константина Павловича князь Волконский пригласил меня приехать в Москву и остановиться в его доме, чтобы быть свидетелем, каким образом древняя столица будет праздновать сие радостное происшествие, тем более, писал князь, что мне уже известны петербургские празднества, по случаю бракосочетания великого князя Александра Павловича бывшие. Я получил отпуск и тотчас отправился в Москву. Князь П.М. познакомил меня с лучшими там домами; и так как в мужчинах всегда бывает в Москве недостаток, то я приглашаем был на несколько обедов и балов в один и тот же день. Лучшие балы были у князя Михаила Михайловича Голицына и у князя Щербатова, отца красавиц, вышедших потом замуж за графа Шувалова, за Скарятина и за Соловова. Они составляли лучшее украшение тех балов. Меня находили похожим лицом на старшего их брата, князя Алексея Григорьевича, и потому я принят был в доме как нельзя лучше. Я был приглашаем и на большие обеды. Великолепнейшие обеды были у обер-камергера князя А. М. Голицына, у графа А. Г. Орлова и у графа Остермана. Повеселившись в Москве месяца два, я возвратился в Петербург[23]. Скоро после этого я познакомился с князем А. М. Белосельским; он тогда женился на девице Казицкой и, как известно, взял за нею большое богатство.

Отъезжая в Москву, он советовал мне туда приехать, говоря, что у жены его большое родство, в числе которого есть невесты богатые. Я решил последовать его совету, списавшись с князем П. М. Волконским, который всегда рад был со мной видеться, а потому и пригласил меня въехать прямо к нему в дом. Князь Белосельский жил в Москве великолепно; я был у него почти всякий день. Он любил играть комедии и, можно сказать, был мастер сего дела; особливо он играл в совершенстве роль игрока в комедии Реньяра. По некотором моем пребывании в Москве он предложил мне в невесты девицу Бекетову, бывшую после женою Сергея Сергеевича Кушникова, и дабы познакомить меня с сею девицею и с ее родственниками, князь пригласил всех их и меня к себе на обед. Вскоре потом разнесся слух в Москве, что у нас война с Швециею; все гвардейские офицеры, в числе которых и я, находившиеся там, поспешили отправиться к своим полкам. Слух этот оказался неосновательным, и предположения князя Белосельского женить меня на девице Бекетовой не имели более никакого последствия.

Зять мой Алексей Николаевич служил тогда при графе Безбородке и имел казенную квартиру в почтовом доме. Я получил приглашение от графа ходить к нему обедать, когда ни пожелаю. Кроме званых обедов, обыкновенное общество состояло из живущих особ у графа и нескольких человек коротко знакомых. Ничего не было приятнее, как слышать разговор графа Безбородки; он одарен был памятью необыкновенною и любил за столом много рассказывать, особливо о фельдмаршале графе Румянцеве, при котором он находился несколько лет. Беглость, с которою он читавши схватывал, так сказать, смысл всякой речи, почти невероятна; мне случалось видеть, что привезут к нему от императрицы преогромный пакет бумаг; он после обеда обыкновенно садился на диван и всегда просил, чтобы для него не беспокоились, а продолжали бы между собою разговаривать, и он только переворачивал листы и иногда еще вмешивался и в разговор своих гостей, не переставая между тем переворачивать листы читаемых им бумаг. Если то, что он читал, не заключало в себе государственного секрета, то он пересказывал оного содержание[24]. Я слышал от графа Маркова, что он никогда не мог довольно надивиться сей редкой способности графа Безбородки читать самые важнейшие бумаги с такою беглостью и постигать оных смысл.

В августе месяце 1796 года вздумалось офицерам нашего полка дать праздник своим знакомым, и для того наняли дачу по Петергофской дороге, принадлежавшую тогда князю С. Ф. Голицыну на 6-й версте. Она построена была по образцу залы Таврического дворца. Барону Г. А. Строганову поручено было украшение залы и ужин. На меня возложили полицейскую часть на счет приезда и разъезда экипажей. Несколько офицеров назначены были для приема гостей, коих было до 150 особ; вся дача была иллюминована, и в заключение праздника сожжен был огромный фейерверк, и когда в щите загорелся вензель императрицы, со всего полка собранные барабанщики били поход, и полковая музыка играла. Праздник вообще был прекрасный, и долго о нем говорили. Петербург готовился к большим празднествам, которых конец долженствовал быть ужаснейшим происшествием, погрузившим всю Россию в печаль и уныние. Ожидали короля шведского, и брак его с великою княжною Александрой Павловной казался достоверным. Он приехал, и после всех угощений, сему молодому королю деланных, после всех ласк, императрицею Екатериною ему оказанных, и когда уже все священнослужители в придворной церкви, в полном облачении, готовы были совершать бракосочетание, король под разными предлогами от оного уклонился и на другой день отправился в свое государство[25].

Такой неожиданный поступок против великой государыни, привыкшей видеть все покорным своей воле, произвел на ее здоровье, как говорили тогда, весьма вредное влияние. Императрица Екатерина через шесть недель после отъезда короля шведского из Петербурга скончалась от апоплексического удара[26].