Записки натуралиста

1925—1929 г.

Работы Нины Васильевны приобретали четко выраженное экологическое направление, ставшее в дальнейшем знаменем научной деятельности станции. Занимаясь в течение многих лет экологией водорослей Новороссийской бухты, она строго придерживалась метода количественной характеристики фитоценозов в их годичных изменениях и сменах и стремилась определить роль отдельных видов в общей продуктивности. Своими работами Нина Васильевна показала, что количественный метод должен не только давать картину обилия в какой-то момент наблюдения, но и выражать процесс, результатом которого является динамика биоценозов и годичной продукции водоема. В то время подобный подход являлся новшеством и иногда вызывал скептическое отношение. Даже спустя 10 лет, когда Нина Васильевна защищала докторскую диссертацию, из отдельных выступлений явствовало, что еще далеко не понята разница между «наличием организмов в какой-то момент и их продукцией за определенный период».

В выяснении систематического состава водорослей очень помогала Елена Степановна Зинова, крупнейший альголог, сотрудница Ботанического института Академии наук СССР. Она часто работала на станции и составила монографию водорослей Новороссийской бухты.

Николай Михайлович Книпович настойчиво указывал мне на необходимость всерьез заняться ихтиопланктоном (свободно плавающими в воде икринками и личинками рыб). Эта важная ветвь ихтиологии в отечественной науке оказалась мало развитой. Ихтиопланктон не был детально изучен и экспедицией Н. М. Книповича на Черном море. Этот пробел требовалось восполнить. Предполагалось, что изучение ихтиопланктона поможет вскрыть ряд важных сторон биологии промысловых рыб.

«Дело кропотливое, но перспективное,— говорил Николай Михайлович.— Вероятно, никто кроме вас этим вскоре не сможет заняться. Нужно регулярно обрабатывать планктонные ловы, отбирать икринки и личинки рыб, содержать их живыми в лаборатории, зарисовывать стадии развития и добиваться выяснения их видовой принадлежности. При этом станет ясно, на что нужно обратить особенное внимание в изучении биологии размножения и развития черноморских рыб, большинство которых имеют планктонные стадии развития».

Мне потребовалось два года, чтобы в основном разобраться в морфологии и систематике черноморского ихтиопланктона. Теперь, когда все нарисовано, описано и составлены определители, любой студент постигнет это дело за неделю. Изучение ихтиопланктона стало обязательной и очень важной частью планктонных и рыбохозяйственных исследований на Черном море.

Представители ихтиопланктона: икринки и личинки шпрота (I), тунца (II), пеламиды (III)

Большое значение в жизни и работе станции имели все более крепнущие связи с зоологами и ботаниками Москвы и Ленинграда. Для изучения древоточцев на станцию прибыл Лев Александрович Зенкевич. Выполнив работы, он уехал, но наша дружба оставалась неизменной, а кафедра зоологии беспозвоночных Московского университета, которой руководил Зенкевич, стала для нас родным домом, как, впрочем, и кафедра ихтиологии, возглавляемая Владимиром Викторовичем Васнецовым. Многолетняя дружба связала нас с эволюционными морфологами Борисом Степановичем Матвеевым и Сергеем Григорьевичем Крыжановским. Они проводили на станции большие исследования, связанные с изучением пелагических стадий развития рыб. Нам было очень приятно встретиться с Арвидом Либорьевичем Бенингом. Знакомя Бенинга со станцией, мы показали ему и заветные три тетрадки, с которых она началась. В дальнейшем мы часто виделись с ним в Ленинграде в неизменной дружеской компании у Вячеслава Михайловича Рылова, известного зоолога и гидробиолога, который с необыкновенной сердечностью покровительствовал, как мог, нашей молодой станции. Такая же дружба установилась у нас с Владимиром Ивановичем Жадиным и Екатериной Степановной Неизвестновой. Нас сближало то, что они тоже вдвоем организовали Окскую биологическую станцию (г. Муром), которая успешно развернула исследования биологии рек. Жадин и Неизвестнова провели некоторое время в Новороссийске и побывали вместе с нами на озере Абрау, особенно заинтересовавшись реликтовым характером его фауны. Посещали нас Иван Иванович Шмальгаузен (тогда еще профессор Киевского университета) и профессор Константин Михайлович Дерюгин (в то время директор Мурманской биологической станции), чрезвычайно активно поддерживавший нашу деятельность. Из Симферополя приезжал профессор Иван Иванович Пузанов вместе со своим учеником Владимиром Дмитриевичем Гордеевым, будущим директором Карадагской биологической станции. Крепли наши связи с ботаниками. Академики Борис Лаврентьевич Исаченко и Георгий Адамович Надсон, профессора Николай Михайлович Гайдуков, Константин Игнатьевич Мейер и Лев Иванович Курсанов буквально окружили Нину Васильевну заботой и вниманием, всячески помогая ее исследованиям. Нельзя не вспомнить с величайшей признательностью поддержку, которую мы чувствовали тогда со стороны многих ученых старшего поколения. Да, в сущности говоря, и доверие, оказываемое нам официальными органами, которым подчинялась станция, расценивалось как аванс под возможные успехи.

Понемногу на станции начали появляться штатные научные сотрудники — биологи. В 1926 г. по рекомендации К. М. Дерюгина был принят лаборантом Семен Михайлович Малятский. Он начал усердно заниматься ихтиологией и провел серию хороших исследований. В дальнейшем Малятский стал организатором Батумской рыбохозяйственной и биологической станции, директором Новороссийской биологической станции, защитил докторскую диссертацию.

В середине 20-х годов в Новороссийске еще вели крупный лов сельдей. Осенью и весной, во время миграций сельди из Азовского моря вдоль Кавказского побережья и обратно, рыбу ловили большими волокушами, которые вытаскивали на берег с помощью воротов. Главным местом лова была Галацкая бухточка, вблизи Биологической станции. Выяснилось, что в Новороссийске сохранились данные об уловах сельдей за много лет.

Их-то и обработал С. М. Малятский, получив интересные результаты как об общем характере миграций черноморско-азовских сельдей, так и об особенностях хода каждого из трех видов этой рыбы.

Его работа вышла в Ростове отдельной книгой. Она открывалась любопытным редакционным предисловием. В нем, в частности, говорилось, что работа содержит ценные фактические данные, но автор стоит на метафизических позициях, так как связывает миграции сельдей с изменениями температуры воды в море. В действительности же, подчеркивалось в предисловии, миграции зависят от внутренних биологических причин. Теперь нам понятно, что важно и то и другое, но в то время официальная биология выступала против «внешних факторов», особенно против влияния периодических изменений солнечной активности. Последнее считалось полнейшей ересью и грубой метафизикой.

Очень активно работала на станции и группа местных жительниц. Они пришли к нам, не имея специальной подготовки, но быстро освоились с практической работой. Многие из них затем заочно завершили свое высшее образование. В их числе были Е. Г. Косякина — пианистка и языковед, с успехом занимавшаяся зоо- и ихтиопланктоном, З. Н. Михайловская, быстро освоившая специальность фитопланктониста, З. М. Пчелина, проявившая большие способности в изучении ихтиопланктона, М. Г. Каптаренко, работавшая с Ниной Васильевной по макрофитам. Все они оставили заметный след в деятельности станции; опубликованные ими работы не потеряли значение и до настоящего времени.

Несколько позже к нам пришел Владимир Петрович Воробьев, имевший хорошую зоологическую подготовку: по окончании Кубанского пединститута он три года работал ассистентом у выдающегося зоолога профессора Э. М. Мейера, который много лет был сотрудником Неаполитанской зоологической станции. С необыкновенной энергией принялся Воробьев за изучение бентоса бухты и фауны полихет. Его большие работы, к сожалению, остались неопубликованными: по какой-то причине они не вышли из набора, а рукописи во время войны погибли. Недюжинные способности Воробьева и приобретенный им опыт хорошо проявились позднее, когда он уже работал в Керчинском институте рыбного хозяйства. Здесь он провел ряд важных работ и среди них великолепное исследование бентоса Азовского моря, за которое получил степень доктора биологических наук.

В качестве гидрохимика и санитарного биолога на станции работал Евгений Ананьевич Потеряев. Санитарный врач и микробиолог, он быстро зажил нашими гидробиологическими интересами. Потеряев обладал большим административным опытом и в дальнейшем заменил меня на посту директора.

По-видимому, описываемый период деятельности Новороссийской биологической станции благоприятно сказался на творческом росте ее сотрудников. Из их числа вышло много будущих докторов биологических наук, работавших до войны в черноморских научных учреждениях. Некоторые из них были даже приглашены на руководящие должности в Севастополе, Батуми, Керчи. Были и такие, как Н. В. Морозова-Водяницкая. Она не занимала никаких высоких постов, однако оказала большое влияние на развитие исследований фитобентоса и фитопланктона.

Библиотечный фонд в Новороссийске 20-х годов был довольно скромный. Это, естественно, не могло не отражаться на уровне подготовки специалистов. Но сотрудникам нашей станции большую услугу оказал опыт самостоятельной работы. Важную роль в становлении их как ученых сыграли дружба и коллективизм.

Между тем в Совете обследования и изучения Кубанского края назревали реформы. Его преобразовали в более специализированное учреждение технолого-агрономического направления, и некоторые его подразделения должны были перейти в подчинение других ведомств. В это же время происходил общий пересмотр сети научных учреждений. К нашему удивлению, Новороссийскую биологическую станцию отнесли к высшей категории, в которую по всему Союзу включили только 70 учреждений. В 1929 г. наша станция перешла в подчинение Главнауки. Все мы воспрянули морально: этим решением как бы официально признавалась значимость деятельности станции. Главнаука поддержала станцию и материально, увеличив ее штат и выделив средства для постройки моторного судна.

Мои работы по ихтиопланктону дали некоторые интересные результаты, и я решил выступить с докладом на Первом Всесоюзном зоологическом съезде в Киеве (1930). Съезд явился крупным научным событием. На нем собрались не только корифеи зоологии, которыми гордилась советская наука, но и талантливая молодежь, представлявшая все отрасли зоологии — теоретические и прикладные. Собравшиеся выслушали ряд блестящих докладов и сообщений. Н. К. Кольцов говорил о хромосоме как гигантской молекуле, в структуре которой заложены наследственные зачатки; А. Н. Северцов и И. И. Шмальгаузен излагали дискуссионные вопросы теории эволюции; Ю. А. Филипченко провозглашал новейшие достижения в теории наследственности и изменчивости; Д. Н. Кашкаров сообщил о новом развитии аналитической экологии. Очень насыщена была и работа многочисленных секций.

Я привез на Съезд только что вышедший выпуск работ Новороссийской биологической станции. До некоторой степени он являлся итогом наших исследований по экологии водорослей, по ихтиопланктону и озеру Абрау. В статьях Нины Васильевны были детально описаны сезонные явления в жизни водорослей и различия их сообществ в разных местах обитания, а также характеризовались наиболее распространенные виды водорослей как показатели степени загрязнения вод. В моей работе по ихтиопланктону впервые приводились определитель и описание пелагических яиц и личинок рыб Черного моря.

В сборнике также имелась моя статья о происхождении фауны рыб Черного моря. В ней я пытался показать, что отбор вселявшихся из Средиземного моря видов рыб происходил не только под влиянием условий солености и температуры, но в значительной степени в зависимости от экологии личиночных стадий, в частности от их вертикального распределения и миграций. Возможно, что это был первый случай, когда в отечественной литературе вопросы состава фауны рыб морского бассейна рассматривались с позиций экологии личиночных стадий развития и когда была показана важность их изучения для суждения о биологии видов в целом. Икра, личинки и мальки рыб были хорошо известны нашим ихтиологам в рыбоводстве и на пресных водах, но для морской фауны рыб они почти не принимались в расчет (в этом мне пришлось убедиться несколько позже, когда один из крупнейших ихтиологов того времени, профессор В. К. Солдатов, публично упрекнул меня в том, что я ввожу добрых людей в заблуждение; он заявил, что данным моим верить нельзя, так как никто никогда не сможет различать морских рыб по икринкам!).

Я доложил съезду о результатах исследований ихтиопланктона и фауны рыб Черного моря. На заседании председательствовал И. И. Пузанов, отнесшийся с большим вниманием к моему сообщению. Так же хорошо приняли его Д. К. Третьяков, тогда профессор Одесского университета, впоследствии украинский академик, и другие видные ихтиологи. Именно на съезде ихтиопланктон Черного моря впервые вызвал широкий интерес. Вскоре он прочно вошел в систему рыбохозяйственных исследований на южных морях как один из основных методов изучения экологии рыб.

Упомянутый сборник работ быстро получил довольно широкую известность как среди ботаников, так и среди зоологов. Его расценили как появление двух важных направлений в изучении Черного моря — экологии рыб и водорослей. Исследование озера Абрау с его реликтовой фауной также заинтересовало гидробиологов-пресноводников. Эта работа оказалась впоследствии полезной даже с практической стороны, когда начали заселять пресные водоемы кормовыми беспозвоночными.

Мы получили много одобрительных писем и, в частности, от Сергея Алексеевича Зернова. И если раньше нас поддерживали как бы авансом, то теперь многие поверили в то, что наша молодая станция оправдывает возлагаемые на нее надежды.

Н. М. Книпович сообщил, что он широко использует наши работы в своей новой книге по гидрологии и биологии Черного моря, которая явится завершением результатов черноморской научно-промысловой экспедиции. Все это было чрезвычайно важно для станции: появилась точка опоры для дальнейшего развития нашей работы. Сборник сыграл определенную роль и в нашем служебном положении.

Однажды, выйдя на яхте из Новороссийской бухты, я встретился с судном Севастопольской биологической станции «Академик А. Ковалевский». На корабле находились Василий Никитич Никитин, профессор Иван Иванович Пузанов и несколько сотрудников станции. Пришвартовавшись и поднявшись на палубу, я узнал, что севастопольцы держат курс в Батуми, где В. Н. Никитин вместе с С. М. Малятским должны были организовать Грузинскую рыбохозяйственную и биологическую станцию.

Наша встреча в море оказалась до некоторой степени символической. Заезжавший к нам раньше С. М. Малятский говорил, что обсуждается вопрос о приглашении Нины Васильевны и меня на Севастопольскую биологическую станцию. Поэтому я не удивился, когда Василий Никитич по поручению С. А. Зернова (нового директора Зоологического института, в ведении которого находилась Севастопольская станция) предложил обсудить возможности нашего перехода. Вскоре мы получили официальное постановление Президиума Академии наук СССР о приглашении Нины Васильевны и меня на работу на Севастопольскую биологическую станцию.

До этого нам уже несколько раз предлагали перейти в другие учреждения, но мы отказывались, за исключением двух случаев.

В 1927 г. Николай Михайлович Книпович согласился возглавить создаваемый в Ленинграде Институт рыбного хозяйства. При этом он решил пригласить нас для работы в этом институте, а Новороссийскую станцию сделать одним из его опорных учреждений. Мы дали положительный ответ и вскоре получили официальные извещения о назначениях и вызовы для переезда в Ленинград. Но тут неожиданно было принято решение о создании в Москве Морского института, в Ленинграде — Пресноводного. Николай Михайлович отказался переезжать в Москву, мы тоже воздержались.

В 1929 г. предстояли выборы академиков в Академию наук СССР. Кандидатуры широко обсуждались в газетах, была развернута кампания по выдвижению. Многие научные коллективы выдвинули на вакансии академиков-зоологов кандидатуры Н. М. Книповича и Л. С. Берга. Руководство Академии наук СССР даже предложило Николаю Михайловичу занять пост директора Зоологического института. В то время обязанности директора (после ухода с этого поста академика Н. В. Насонова) исполнял А. А. Бялыницкий-Бируля, крупный зоолог и прекрасный человек, но весьма преклонного возраста. Он просил освободить его от занимаемой должности. Неожиданно в период подготовки выборов новых академиков кто-то в Зоологическом институте выступил против А. А. Бирули. Дело обсуждалось на собрании коллектива, на которое явился и Книпович. Коллектив встал на защиту Бирули, очень активно поддержали его Н. М. Книпович и Л. С. Берг. Спустя несколько дней в газетах появилось письмо «молодых ученых». Они выступали против кандидатур Книповича и Берга, называя их представителями «реакционных» течений в науке. Отборочная комиссия спешно сняла кандидатуры Книповича и Берга; на пост директора Зоологического института был рекомендован Сергей Алексеевич Зернов, профессор гидробиологии Сельскохозяйственной академии. Став директором, он пригласил нас на работу в Севастополь.

Отклонение кандидатур таких крупных ученых, как Н. М. Книпович и Л. С. Берг, вызвало широкий общественный отклик. Уже во время следующих выборов в Академию наук СССР (1929) Книповича избрали почетным академиком и назначили председателем Северного филиала Академии. Лев Семенович Берг тоже стал академиком, правда, по географическому, а не по зоологическому отделению (помешал его антидарвинизм).

Наблюдая Николая Михайловича на протяжении длительного времени, я невольно обратил внимание на любопытный факт. До своего избрания в почетные академики (в 1927 г. он стал членом-корреспондентом) Книпович по сути дела оставался в тени, несмотря на огромные заслуги в науке, в рыбной промышленности и старые активные связи с партией. До революции вместе с сестрой Лидией Михайловной (членом ЦК ВКП(б)) Николай Михайлович принимал участие в подпольной работе, выполнял поручения Владимира Ильича Ленина, передавал по назначению письма и нелегальные издания, предоставлял большевикам свою квартиру. Владимир Ильич и Надежда Константиновна встречались с Книповичами как близкие знакомые. В. И. Ленин высоко ценил научный опыт Н. М. Книповича и принимал участие в организации Азово-Черноморской экспедиции. Незадолго перед смертью В. И. Ленин написал специальную записку о Н. М. Книповиче, в которой охарактеризовал его как человека, консультациями которого следует всегда пользоваться.

Итак, нужно было решать, переезжать ли в Севастополь. Представлялись новые возможности для работы, да и само предложение льстило нам, сугубым провинциалам, не прошедшим официальной школы в морской гидробиологии. Мы решили, что Новороссийская станция уже крепко стоит на ногах, подготовлена надежная смена, установлены достаточно широкие связи с научными учреждениями.

В Севастополе наши исследования имели перспективу дальнейшего развития и в теоретическом и в практическом отношениях. Мы не сомневались, что коллектив Севастопольской станции предоставит благоприятные возможности для нашего научного роста — ведь решили же севастопольцы пригласить к себе бывших «кустарей-одиночек» из довольно глухого в научном отношении уголка. Тем самым они как бы одобрили и деятельность Новороссийской станции, которую мы не только создали, но и которая создала нас, выпестовав на почве самостоятельных поисков, определявших особенности деятельности станции. Правда, мы несколько недоумевали, почему севастопольцы не выдвинули кандидата на заведование станцией из своей среды, а остановили свой выбор на мне.

По требованию Главнауки я после переезда в Севастополь в течение двух лет регулярно каждые три-четыре месяца приезжал в Новороссийск. Оставаясь там на несколько дней, я давал всевозможные консультации сотрудникам станции, оказывал помощь в научном руководстве их работами. Тем временем станция приступила к выполнению морских санитарно-биологических исследований и специального задания по детальному описанию ряда портовых районов Кавказского побережья, в том числе и Новороссийской бухты.