Записки офицера Красной армии

Ноябрь 1939 года. Лида

Я в Лиде. Мы должны были ехать в Старую Вилейку, а тем временем пришёл приказ переместиться в Лиду. Советская власть знает, что делает.

Город ничего так, чистый. Но и тут полно буржуев. И откуда их столько берётся?!.. Иногда кажется, что вся Польша состоит из одних только буржуев. На кого ни взглянешь, каждый в ботинках, или кожаных сапогах. Каждый при часах. И опять же магазинов много и продают в них каждому чего захочешь безо всяких ограничений.

Правда, это уже не Польша, а Белоруссия. Наша Советская Белоруссия. Как раз недавно состоялись выборы и оказалось, что все, согласно и охотно, проголосовали за присоединение к Советскому Союзу. Никто не был против этого. Это очень приятно. Всё же поняла буржуазия, что наш великий Советский Союз и его ОТЕЦ Сталин смогут обеспечить всем свободу, работу и достаток.

Живу я у монтёра железнодорожной электростанции. Фамилия у него: Липа. Очень стоящий человек — водку пьёт стаканами. Не иначе. Я тоже того, умею хорошо заложить за воротник, но с ним не сравниться. Сначала я думал, что он крупный капиталист, потому что и одет прилично, и часы у него есть, и в ботинках ходит. Но потом убедился, в что он на самом деле рабочий. Сразу, как я у него поселился, он в тот же вечер пришёл ко мне с бутылкой. Говорит:

— Ну, красный командир, надобно обмыть твоё поселение у нас. Но может ты брезгуешь с рабочим пить?

— Отчего же нет, — сказал я. — Водку и с чёртом можно пить. Но ты совсем не похож на рабочего.

— Чего так?

— Костюмчик твой из шерсти, заграничного фасона, и хромовые сапоги выдают твоё классовое происхождение.

А он мне кулак под нос суёт.

— Посмотри, какие у меня натруженные руки. Как металл. Видишь? Это ты белоручка и брезгуешь работой. Покажи мне руки!

Я показал ему ладони. А он смеётся.

— Ручки у тебя как у той паненки. Только пальцем в носу ковыряться. Сразу видно, что не сам себе на хлеб зарабатываешь. Но мне всё равно, какое у тебя классовое происхождение. Ведь офицер тоже человек, хотя иногда бывает хуже любой свиньи.

Мне не очень понравились эти его выраженьица. «Но, — думаю я, — человек не сознательный, как ребёнок, болтает что попало». А перечить ему как-то не хотелось, потому что кулаки у него в самом деле как молоты.

Начали мы пить водку. Он по полстакана наливает и трескает раз за разом. Я вижу: плохо дело — не поспеваю за ним. Поэтому пропускаю. Ну, ничего… развлекаемся мы этак культурно и разговариваем о том, о сём. Спрашиваю я его: «Как по-белорусски водка называется?» А он отвечает:

— Понятия не имею.

— Так какой же из тебя белорус?

— Никакой я не белорус, а поляк.

Думаю я: «Врать ты, видать, умеешь не хуже чем водку пить». Потом говорю:

— Если ты не белорус, то почему голосовал за присоединение Белоруссии к Союзу?

А он отвечает:

— Ты дурак, или прикидываешься? Голосовали все, чтобы печать на документе поставили. А иначе — враг народа! А что это значит… сам знаешь. Так что тут не только за белорусов, а за любых зулусов голосовать будешь.

— Так значит тут белорусов нет?

— Почему нет? Есть, но их мало. В деревнях их больше. А тут почти одни поляки и евреи… Если русским Польша так сильно не понравилась, то лучше бы устроили голосование за присоединение к Палестине. Это было бы более справедливо.

— А тебе Польша понравилась?

— А почему нет? — сказал он. — Если кто хотел и умел работать, то тут жить можно было. Сам видишь: хожу в чистом, пью водку и семью содержу соответственно. Чего ещё хотеть?

— А о свободе ты не забыл?

— О какой свободе? — спросил он.

— Ну, о пролетарской свободе.

— Не знаю, какая там у вас в России пролетарская свобода. А у нас каждый жил как хотел. Если были выборы, я мог голосовать за любую партию. А у вас выставили двух кандидатов. Оба коммунисты. Ни об одном мы никогда ничего не слышали. Ну и выбирайте, граждане, кто вам нравится, тиф или холера?… То есть выходит так, как если бы я сказал: «Или вы, кум, идите в город, а я позабавлюсь с вашей женой. Или: я позабавлюсь с вашей женой женой, а вы идите в город».

Выслушал я его внимательно и говорю:

— Жаль мне тебя, что будучи рабочим ты позволил буржуям одурманить себя, ничего не понимаешь в этих делах. Но я уверен, что и ты скоро будешь понимать всё как положено.

А он мне на это отвечает:

— Как положено я сразу понял, как только вы пришли. И ты теперь понимаешь всё как положено, но по-стахановски дурака валяешь. Но у вас иначе жить нельзя.

Прикончили мы водку и пошли спать. А на следующее утро я до мелочей вспомнил наш вчерашний разговор и аж похолодел от страха. Ведь он вчера критиковал выборы и издевался над ними, а я это слушал и не заявил тотчас в НКВД. Можно и сегодня пойти и рассказать обо всём, но там спросят: «А почему не донёс об этом вчера?»

От страха у меня сильно разболелась голова. И я не знал, что тут поделать? Донесу про контрреволюционный разговор — исчезну вместе с ним… либо за разговор этот, либо за промедление. А не донесу, он может доложить, что я всё слышал и не поступил так, как должен поступить всякий порядочный офицер и коммунист!.. Вот же, попал в неприятности из-за проклятой водки! И какого чёрта я спрашивал его про тех, чёртовых, белорусов? Ведь именно с этого момента разговор потом перешёл на выборы!

Вскочил я с кровати и пошёл к умывальнику. А Липа меня опередил. Уже бреется там.

— Не болеешь, красный командир? — спросил он.

Смотрю я ему в лицо и пытаюсь вычислить: пойдёт он в НКВД, или не пойдёт? А тем временем отвечаю:

— Голова что-то болит.

А он мне:

— Пустая голова от водки два года болит.

Что бы это могло значить? Зачем он про те два года упоминает?… Что имеет в виду?… Может ссылка в лагерь на два года? Но за такие разговоры не два года, как минимум лет восемь впаяют, а после отбывания срока, если не сдохнешь, добавят ещё один.

Ну я говорю:

— Вчера лишку выпили. Не помню ни слова из нашего разговора.

А он рассмеялся (у меня от этого смеха аж колени подкосились) и говорит, водя бритвой по руке:

— Да так, болтали о чём-то по-дружески. Сегодня и я толком не помню.

И кашлянул. Но как кашлянул!

«Да, пропал я». Понял я, что он донесёт о нашем вчерашнем антигосударственном разговоре.

И стало мне очень неприятно. Подумайте сами: я, порядочный офицер, и — можно сказать — герой Красной Армии, должен пропадать из-за этой подлой, польской (извините — теперь белорусской) гадины!.. Что делать?.. Наверное я первым должен как можно скорее донести! Может успею в подходящий момент и не арестуют. Да уж пусть бьют сколько хотят. Заслужил я это своей глупостью. Только жалко, что уже не смогу работать офицером, на пользу России, партии и нашего любимого ВОЖДЯ, товарища Сталина.

«Да, — решил я, — я первый донесу! Не опередишь меня, буржуйский холуй! Понесу ответственность за свою глупость и отсутствие большевистского характера!»

Отошёл я от умывальника и в спешке одеваюсь. А Липа тем временем кричит из коридора:

— Эй, командир, место освободилось. Прошу умываться и бриться.

— Спасибо, — говорю я. — Попозже.

А сам быстренько оделся, чтобы его опередить, и бегом на улицу. Когда свернул на шоссе, оглянулся и заметил, что Липа вышел из дома. Остановился я в стороне, у ограды, и думаю: «Теперь надо посмотреть, куда он пойдёт».

Вскоре Липа миновал меня и пошёл не в город, а по железнодорожным путям. Мне немного полегчало, к тому же я заметил на нём рабочий комбинезон и сумку с инструментом под мышкой.

«А может не донесёт?.. Может он в самом деле не помнит вчерашний разговор?.. Ведь выпил он раза в два больше моего!»

Пошёл я следом за ним. Недалеко находилась железнодорожная электростанция. Липа вошёл внутрь, а я же свернул с путей в сторону. Нашёл себе удобное место между штабелями шпал и там расположился. Думаю я: «Если через два часа не пойдёт в город, то наверное уже не донесёт. Кажется в самом деле забыл, о чём мы вчера за бутылкой разговаривали».

Но прождал я до полудня. Послышался гудок. Вскоре после этого Липа вышел из электростанции и через пути к дому направился. Наверное на обед пошёл. А я издали за ним иду, зашёл на наш двор и тихонько прошёл в свою комнату. Там лёг на кровать. От страха меня покинули все силы, прошибло потом и дрожь в ногах появилась. Спустя какое-то время проклятый Липа постучал ко мне. У меня даже сердце остановилось, но позволил войти. Липа вошёл со стаканом водки в руке.

— Вот, красный командир, это самое лучшее лекарство от головной боли. Клин… клином!

— Нет, — сказал я. — Не буду я пить. Ваша водка какая-то странная, ударяет по голове и память отшибает. Всё время пытаюсь вспомнить, о чём мы вчера разговаривали и ничего в голове не осталось. Может ты помнишь?

— А чего про это думать? От этого мозг опухнуть может. Да разве упомнит человек всё, о чём он по пьяни болтает?… Говорили обо всём и ни о чём.

— А ты не врёшь? — спросил я.

— Зачем мне врать?.. Или ты в самом деле повредился умом?.. На вот, выпей водки и станет лучше.

Мне стало легче. Я понял, что он не донесёт, потому что ничего не помнит о нашем реакционном разговоре. Выпил я водку, а потом уснул. Но совсем успокоил только через три дня. И твёрдо решил для себя — больше никогда ни с кем о политических делах разговаривать не буду. Никогда!