Заповедное место

XXVII

— То есть надо успеть найти Кромса.

— Кромса?

— Кромсателя. Тальберг прислал его досье?

— Вот оно, — сказал Данглар, подняв стакан и показывая на розовую папку. На ней осталось круглое влажное пятно — след от стакана. — Извините за этот кружок.

— Будь это наша единственная проблема, Данглар, жизнь была бы прекрасна. Мы бы курили и пили в свое удовольствие, ловили форель на озере у вашего друга Стока, оставляли кружки от стаканов на дощатой пристани, катались бы на лодке с вашими сыновьями и малышом Томом и проматывали денежки старика Воделя вместе с Эмилем и его псом.

Адамберг улыбнулся широкой, радостной улыбкой, которая всегда, даже в самых тяжелых ситуациях, успокаивала Данглара, затем нахмурил брови.

— А как же убийство в Австрии? Что скажет по этому поводу господин, у которого длинная рука? Что австрийского торговца мебелью тоже убил Эмиль? Получится полная ерунда.

— Они будут говорить, что первое убийство совершил кто-то другой. А Эмиль просто имитировал его технику — за недостатком фантазии.

Адамберг взял стакан Данглара и отпил глоток. Если бы не Данглар с его логикой, безупречной, как алмаз чистой воды, комиссар не заметил бы надвигающейся опасности.

— Я еду в Лондон, — объявил Данглар. — Обувь приведет нас к нему.

— Вы никуда не поедете, Данглар. Это я отправляюсь в путешествие. И мне нужно на кого-то оставить Контору. Утрясите ваши дела со Стоком по телефону или по видеосвязи.

— Нет. Назначьте вместо меня Ретанкур.

— Не имею права, она только лейтенант. Мы уже не раз получали нагоняй от начальства за такие дела.

— Куда собираетесь?

— Вы же сами сказали: обувь приведет нас к нему.

И Адамберг протянул Данглару яркую открытку: живописная деревня под синим небом, на фоне холмов. На обороте кириллицей было напечатано: Кисельево.

— Я еду в Кисилову, в деревню демона, который бродит по опушке леса. Это ведь та самая деревня, верно?

— Да, только по-сербски ее название звучит как Кисельево. Но мы с вами уже обсуждали эту тему. Сейчас, двадцать лет спустя, там никто уже не вспомнит о приезде Коллекционера.

— Я на это и не рассчитываю. Моя задача — найти черный туннель, прорытый от этой деревни к Воделю. Надо его найти, Данглар, проникнуть в него, откопать первопричину этих событий и вырвать ее с корнем.

— Когда вы едете?

— Через четыре часа. На прямой рейс билетов уже нет, я полечу в Венецию, а оттуда ночным поездом доберусь до Белграда. Я заказал два билета — посольство ищет мне переводчика.

Данглар неодобрительно покачал головой:

— Слишком опасно. Я еду с вами.

— Об этом не может быть и речи. И не только потому, что вам придется замещать меня в Конторе. Если им надо утопить меня, а вы окажетесь рядом, они посадят вас в ту же дырявую лодку. А ведь никто, кроме вас, не сможет меня вызволить, если я попаду за решетку. И учтите, у вас уйдет на это десять лет жизни. Так что держитесь от меня подальше, соблюдайте нейтралитет. Я не хочу впутывать в это дело ни вас, ни кого-либо другого в Конторе.

— В качестве переводчика вас мог бы сопровождать внук Славка, Владислав Молдован. Он работает переводчиком при разных научных учреждениях. У него такой же легкий, веселый характер, как у деда. Если я скажу, что эта поездка связана со Славком, он устроит так, чтобы его освободили на несколько дней. В котором часу отходит поезд Венеция-Белград?

— В двадцать один тридцать две. Я заскочу домой, соберу рюкзак и возьму часы. Без них мне трудно, я привык следить за временем.

— А при чем тут ваши часы? Все равно они не показывают точное время: одни спешат, другие опаздывают.

— Это потому, что я ставлю их по Лусио. Каждые полтора часа он мочится на дерево. Сами понимаете, на абсолютную точность тут рассчитывать нельзя.

— А вы делайте наоборот. Проверьте ваши часы по уличным или любым другим часам — и вы будете точно знать время, когда Лусио мочится на дерево.

Адамберг взглянул на него не без удивления:

— Да не хочу я знать, когда он мочится. Зачем мне это нужно?

Данглар сделал жест, означавший «ладно, хватит об этом», и подал комиссару другую, светло-зеленую папку:

— Вот последний отчет Рэдстока. Вы успеете прочесть его в поезде. Тут еще протоколы допросов лорда Клайд-Фокса и весьма скудные сведения о его так называемом кубинском друге. Проведена еще одна, высокотехнологичная экспертиза обуви. Вся обувь оказалась французской, кроме туфель моего дяди.

— Либо одного из кузенов вашего дяди. В общем, хозяином этих туфель был какой-то кисловак. Или кисилянин?

— Кисельевец.

— Как всю эту обувь переправили через Ла-Манш?

— Не иначе как на борту судна, которое прибыло в Англию нелегально.

— Нелегко провернуть такую операцию.

— Но она себя оправдывает. Хайгет — это своего рода святилище. По мнению экспертов, часть обуви, как минимум четыре пары, изготовлена не более двенадцати лет назад. А вот с остальной у Рэдстока возникли проблемы. Двенадцать лет — срок, который вполне соответствует возрасту Кромсателя, если предположить, что он начал собирать свою коллекцию еще в семнадцать. Конечно, и в семнадцать лет парню рановато рыскать по моргам и отрезать ноги у трупов. Однако надо вспомнить, когда это происходило: на те годы пришелся расцвет готского движения с характерной для него эстетикой, в которой присутствуют хэви-метал и кружева, мрачная, устрашающая символика, образ Антихриста, блестки и ожившие мертвецы в вечерних костюмах. Все это могло оказать на него влияние.

— Что вы имеете в виду?

— Движение готов. Вы никогда о нем не слышали?

— Готы — это древние германцы, да?

— Нет. Готы, которых я имею в виду, появились в последнем десятилетии прошлого века и существуют до сих пор. Это молодые люди в майках с изображением черепа или окровавленного скелета. Представляете, о чем я?

— Вполне, — ответил Адамберг: футболка Кромса все еще стояла у него перед глазами. — Значит, с датировкой остальной обуви у Стока проблемы?

— Да, — ответил Данглар и поскреб подбородок, аккуратно выбритый с одной стороны и весьма небрежно — с другой.

— А почему вы теперь бреетесь только с одной стороны? — поинтересовался Адамберг, отвлекаясь от темы.

Данглар занервничал, подошел к окну, чтобы взглянуть на свое отражение.

— У меня в ванной перегорела лампочка. С этим срочно надо что-то делать.

«Абстракт, — подумал Адамберг. — Она должна скоро приехать».

— Вы не знаете, у нас тут есть лампочки в шестьдесят ватт для штыкового патрона?

— Спросите на складе, майор. Кстати, время-то идет, — заметил Адамберг, похлопывая по левому запястью.

— Вы сами меня отвлекли. Некоторые ноги относятся к более раннему периоду. У двух пар женских ног яркий лак на ногтях: в девяностые это вышло из моды. Судя по составу, лак сделан приблизительно в тысяча девятьсот семьдесят втором — семьдесят шестом годах.

— Сток уверен в этом?

— Почти уверен. Он велел экспертам продолжать работу. А еще там есть пара мужских туфель из кожи страуса. Это очень редкий и дорогой материал: он был изготовлен, когда Кромсу не исполнилось и десяти. Похоже, мальчик начал проявлять талант в чертовски юном возрасте. И что уж совсем удивительно, некоторым туфлям лет по двадцать пять — тридцать. Знаю, что вы скажете, — протестующе произнес Данглар, поднимая стакан и заслоняясь им от комиссара, словно щитом. — В вашей паршивой деревне Кальдез мальчишки взрывали жаб чуть ли не с колыбели. Но есть же какие-то пределы.

— Нет, я не собирался говорить о жабах.

Адамберг вспомнил, как мальчишки взрывали жаб — вставляли им в рот зажженную сигарету, и жабы превращались в омерзительный фонтан кровавых ошметков, — и его рука сама потянулась к пачке, которую оставил Кромс.

— А вы в самом деле опять начали курить, — заметил Данглар: Адамберг брал уже третью сигарету.

— Это вы меня довели вашими жабами.

— Повод всегда найдется. А вот я решил отказаться от белого вина. Раз и навсегда. Это мой последний стакан.

Адамберг онемел от изумления. Можно было ожидать, что Данглар влюбится, можно было надеяться, что он встретит взаимность, но чтобы это заставило его отказаться от белого вина — в такое просто нельзя было поверить.

— Перехожу на красное, — пояснил майор. — Оно попроще, зато не такое кислое. Белое разъедает мне желудок.

— Хорошая идея, — одобрительным тоном произнес Адамберг: как ни странно, ему стало спокойнее и уютнее от мысли, что в этом мире ничего не меняется, по крайней мере в привычках Данглара.

Сейчас и без того хватало волнений.

— Сами покупали? — спросил Данглар, показывая на сигареты. — Английские, да? Какой изысканный выбор.

— Это грабитель утром оставил их у меня. Итак, возможны два варианта. Либо Кромс был супервундеркиндом и уже в двухлетнем возрасте умел отрезать ноги у покойников. Либо у него был учитель, который брал его с собой в эти жуткие экспедиции, а позднее Кромс начал предпринимать их самостоятельно. Не исключено, что он втянулся в это еще ребенком, исполняя чью-то волю.

— То есть им манипулировали?

— Почему бы и нет? Легко предположить, что за всем этим стоит некто невидимый, старший друг и наставник, играющий роль отца, которого у мальчика, вероятно, не было.

— Возможно. Его отец неизвестен.

— Надо поэнергичнее заняться его окружением, выяснить, кому он часто звонит, с кем видится. Этот мерзавец буквально вылизал квартиру, никаких зацепок нам не оставил.

— Само собой. А вы надеялись, что он их оставит да еще явится к нам с ответным визитом?

— Удалось найти его мать?

— Пока нет. Есть адрес, по которому она жила в По, но четыре года назад она съехала, и с тех пор никто о ней ничего не знает.

— А родственников матери?

— На данный момент мы не нашли в тех местах никого по фамилии Лувуа. Поиски начались только позавчера, и у нас в распоряжении горстка людей, комиссар.

— Что выяснила Фруасси насчет телефонных звонков?

— Ничего. У Лувуа не было домашнего телефона. Вейль уверяет, что у него был сотовый, но, по нашим сведениям, на его имя не зарегистрирован ни один аппарат. Наверно, он получил телефон в подарок или же украл. Фруасси придется проверять всю сеть связи вокруг его квартиры, а на это, как вы понимаете, потребуется время.

Адамберг вдруг вскочил на ноги: возможно, это было нервное:

— Данглар, вы помните состав авиньонской бригады?

Данглар зачем-то выучил наизусть поименный состав бригад криминальной полиции почти во всех городах Франции и демонстрировал свои познания всякий раз, когда сообщалось о чьем-то переводе или новом назначении.

— Расследованием дела Воделя-младшего руководит комиссар Штиль. Он похож на свою фамилию — тихий, миролюбивый человек, которому не нужны лишние неприятности. При этом, как я уже говорил, думает он медленно. Вот почему я считаю, что у нас в запасе не три, а четыре дня. Морель упоминал еще двоих, лейтенанта и бригадира, Нуазело и Дрюмона. Про остальных я ничего не знаю.

— Дайте мне полный список, Данглар.

— Кого конкретно вы ищете?

— Вьетнамца, который был моим напарником в Мессильи. Это маленький, сонный городок, но у меня никогда еще не было такой приятной работы на выезде — в те редкие моменты, когда удавалось работать. Он курил не ртом, а носом, воспарял на несколько сантиметров над землей — по крайней мере, мне так казалось, — исполнял музыкальные пьесы на стаканах и изображал всех животных, какие есть на земле.

Через двадцать минут Адамберг получил полный список подчиненных комиссара Штиля.

— Я поговорил с внуком Славка, — сказал Данглар. — Он прямо сейчас выезжает из Марселя и будет ждать вас в Венеции, на вокзале Санта-Лючия, в двадцать один ноль-ноль, на платформе, откуда отходит белградский поезд, у вагона номер семнадцать. Он рад возможности побывать в Кисельево. Владислав вообще всегда радуется.

— Как я его узнаю?

— Легко. Он худой и волосатый, длинная шевелюра свисает на мохнатую спину, и вся эта растительность — черная, как чернила.

— Лейтенант Май Дьен Динь, — сказал Адамберг, ткнув пальцем в одну из строчек списка. — В декабре он прислал мне открытку. Я знал, что его собираются перевести в Авиньон. Когда Май в отпуске, он часто присылает мне открытки с советами, исполненными восточной мудрости. «Если у тебя кончился хлеб, не стоит съедать собственную руку».

— Но это же глупо.

— Да нет, нормально, он сам их выдумывает.

— Вы отвечаете на его открытки?

— Я не умею выдумывать красивые фразы, — сказал Адамберг, набирая номер лейтенанта Мая. — Динь? Это Жан-Батист. Спасибо за открытку, которую ты прислал мне в декабре.

— Сейчас у нас июнь. Но ты всегда был медлительным. А медлительный человек делает все не так скоро, как быстрый. Ты сообразил, что мы с тобой занимаемся одним и тем же делом? Делом Воделя?

— У которого так удачно нашли гильзу под холодильником?

— Да, но тот, кто ее подбросил, допустил оплошность: оставил на коврике карандашные стружки, которые пристали у него к подошвам. Не беспокойся, мы не стали задерживать Воделя и быстро найдем владельца карандаша.

— Динь, мне не хотелось бы, чтобы вы нашли его слишком быстро. Лучше бы вы действовали… ну, скажем так: с умеренной быстротой. Или даже с некоторой медлительностью.

— Почему?

— Я не могу тебе сказать.

— Ага. Мудрец не делится сокровенным с глупцом. Подожди минутку, я выйду из комнаты. Что ты хочешь? — спросил Динь короткое время спустя.

— Чтобы ты немного притормозил.

— Это не по правилам.

— Совсем не по правилам. Динь, давай вообразим, что какой-то гад столкнул меня одетого в озеро дерьма.

— Бывает.

— И что я погружаюсь на дно. Можешь зримо представить себе эту сцену?

— Как если бы я был рядом.

— Прекрасно. Вот и представь себе, что ты — рядом. Прогуливаешься и занимаешься левитацией на берегу этого озера. А теперь представь, что ты протягиваешь мне руку.

— То есть погружаю собственную руку в дерьмо, чтобы вытащить тебя, и сам не знаю, зачем я это делаю?

— Вот именно.

— Объясни поконкретнее.

— Когда карандашные стружки отправят в лабораторию?

— Примерно через час. Коллеги заканчивают упаковку остальных образцов.

— Сделай так, чтобы стружки туда не попали. Дай им двухдневную отсрочку.

— И как я это сделаю?

— Какой величины контейнер со стружками?

— Примерно с тюбик губной помады.

— Кто повезет образцы в лабораторию?

— Бригадир Керуан.

— Поезжай вместо него.

— Мы с ним совсем не похожи, он бретонец.

— Отправь бретонца на срочное задание, а с образцами поезжай сам. Поскольку в этом тюбике губной помады особо важная улика, ты не поместишь его с остальными образцами, а для большей надежности положишь в карман куртки.

— А потом?

— По дороге ты внезапно заболеваешь. Подскакивает температура, начинает кружиться голова. Ты отдаешь экспертам весь материал, кроме тюбика, возвращаешься в комиссариат, говоришь, что тебе плохо и ты поедешь домой. Следующие два дня ты лежишь в постели, на тумбочке — куча лекарств и ни крошки еды: тебя от всего воротит. Но это — для видимости, для тех, кто придет тебя навестить. А на самом деле ты имеешь право вставать.

— Большое спасибо.

— Из-за этого внезапного недомогания ты напрочь забыл о тюбике, который лежит у тебя в кармане. На третий день тебе уже лучше, в памяти восстанавливается логическая цепочка: контейнер, лаборатория, карман куртки. Есть два варианта развития событий. Либо какой-нибудь въедливый лейтенант обнаружит, что тюбик не попал в лабораторию, либо никто вообще ничего не заметит. При любом варианте ты отдаешь тюбик, объясняешь свою забывчивость болезнью и приносишь глубокие извинения. Так мы выиграем от полутора до двух с половиной дней.

— Это ты выиграешь, Жан-Батист. А что получу я? Истинный мудрец ищет пользу для себя на этой земле.

— Ты получишь два дня отдыха — четверг и пятницу, которые плавно перетекут в выходные. А также право рассчитывать на ответную услугу.

— Например?

— Например, на помощь, если на месте преступления найдут прядь твоих прямых черных волос.

— Понял.

— Спасибо, Динь.

Во время этой беседы Данглар принес из своего кабинета бутылку и поставил прямо на стол Адамберга.

— Так хоть честнее, — заметил Адамберг, указывая на бутылку.

— Должен же я ее закончить, раз собираюсь перейти на красное.

— Лусио бы это одобрил. Либо заканчивай то, что начал, либо не начинай совсем, говорит он.

— Вы в своем уме? Обращаться к Диню с такой просьбой! Если об этом узнают, вам крышка.

— Мне и так крышка. Но об этом не узнают, ибо человек Востока не станет болтать, словно какой-то легкомысленный дрозд. Так он написал в одной из своих открыток.

— О'кей, — сказал Данглар, — это дает нам преимущество в пять или даже шесть дней. Где вы остановитесь в Кисельево?

— Там есть небольшая гостиница.

— Не нравится мне это. Вы едете один, а путешествие будет опасным.

— Со мной же поедет ваш внучатый племянник.

— Владислав — не боец. Не нравится мне это, — повторил Данглар. — Кисельево, черный туннель.

— И опушка леса, — с улыбкой произнес Адамберг. — Вы до сих пор ее боитесь. Даже больше, чем Кромсателя.

Данглар пожал плечами.

— Который шляется неизвестно где, — негромко добавил Адамберг. — Ушел на все четыре стороны.

— Вашей вины тут нет. Скажите, что мы сделаем с Морданом? Вытащим его из норы? Встряхнем его как следует? Выбьем из этого предателя признание?

Адамберг встал, перетянул две папки, зеленую и розовую, широкой резинкой и закурил, не вынимая изо рта сигареты и сощурившись, чтобы дым не попал в глаза. Так курил его отец, так курил Кромс.

— Что мы сделаем с Морданом? — медленно повторил он. — Прежде всего позволим ему освободить дочь.