Запрограммированная планета (СИ)

– Д-да, Павел, это я. Здравствуйте. Удобно… Говорите…

Я тщетно пытался придать голосу будничные нотки. Машину водило по дороге из стороны в сторону.

– Здравствуйте, Виталий. Извините, что раньше не перезвонил, приболел слегка, отсутствовал на работе…

Это потом уже, спустя, может быть, года полтора, наши друзья, наслышанные о банковских крутках-мутках, просветили нас, что пока кредитные консультанты «болеют», а заёмщики, нервничая, вынужденно ожидают, администрация банка методично пробивает по всем официальным базам информацию на новичка. Банк проверяет регистрационные данные и расчётные счета фирмы-заёмщика, запрашивает в районной налоговой инспекции информацию по фактам возможных арестов движимого и недвижимого имущества, созванивается с городской автоинспекцией, уточняет данные по автотранспорту заёмщика. Но тогда мы этого ещё не знали.

–…так вот, приболел, и не мог узнать решения кредитного комитета. Вышел на работу, сразу узнал. Комитет вынес решение…

Славуня и Олюшка впоследствии вспоминали, что переживая этот страшный звонок Павла, у нас от волнения настолько посинели губы и побелели лица, хоть в гроб ложись. А ещё каждому из нас было жутко от перспективы приезда родителей. Понадобилось, скажу я вам, друзья, некоторое время, чтобы посиневшие губы, отощавшие уши и затравленные лица обрели свой здоровый цвет.

– …кредитный комитет вынес решение… одобрить выдачу запрашиваемой суммы! Приезжайте за деньгами хоть сейчас. Поздравляю! В банке подойдёте в мой кабинет, подпишем последние бумажки, это пять минут, не больше. И я вас сразу же отведу в кассу, на получение налички. Не забудьте взять паспорт и личный идентификационный номер.

– А-а-а, э-э-э…, – как-то зябко и вяло забулькал я.

– Что-что, Виталий? А-а-а, говорите, что поняли, да?

– А-а-а, а-га!

– Тогда приезжайте, ждём. Отбой.

Спустя полчаса, я мчался на своей старенькой «шестёрочке» так резво, что от моего форсажа любого из чемпионов автогонок реально схватил бы Кондратий. «Формула-1» и «Дакар» в пролёте. Спасительная соломинка утопающим брошена. Спасайтесь, ребята. Но учтите: с завтрашнего дня, будьте так любезны, не забывайте про своевременность взносов по кредиту.

Вдавив педаль газа и впившись в руль, я летел в банк.

Разоблачение

Мои девчонки сияли улыбками и уверенностью. Да-да, той самой уверенностью, которой мы, по известным причинам, не могли похвастаться уже много-много дней. Бравурное «…Николаич уехал в банк за наличкой» дышало недюжинным оптимизмом. Наконец-то Славуне и Олюшке не нужно было успокаивать буянивших поставщиков, угрожающих разнести в щепки «поганую лавчонку, водящую за нос уж который день». Не нужно было им теперь и прятаться в подсобке, когда в торговый зал заходил очередной разозлённый кредитор. Впервые за долгое время мытарств Славуня и Олюшка держались за прилавком спокойно и независимо. И улыбались.

Поставщики, человек десять, набившись в магазин и образовав такое себе непоколебимое звено единоверцев, улыбались тоже. Только не искренне и открыто, а вопросительно и слегка настороженно. Недоверчивые взгляды торговых агентов как будто спрашивали: «Ребят, а чё, серьёзно нашим скитаниям конец и вы рассчитаетесь за товар?» Ну, по крайней мере, никто не рычал, не матерился и не угрожал. Уже неплохо.

Обернулся я шустро. Полчаса в одну сторону, полчаса – в другую. Делов-то! В банке, в специальной комнатке за закрытой шторкой я предоставил неулыбчивому кассиру свеженький договор займа, идентификационный код и паспорт. Кассир проверила документы, что-то отметила в своих многочисленных бумажках, в одной из них ручкой ковырнула коротенькую роспись и зашелестела счётчиком купюр. А через несколько минут я уже складывал денежки в кейс! На всё про всё – четверть часа. Время тикает, в магазине меня очень ждут. Очень! И я мечтал покончить с этими товарными войнами как можно скорее. Потому и торопился…

***

Рыкнув двигателем, моя «шестёрочка» пафосно ворвалась на стоянку магазина. К предприятию я подкатил с гарцующим апломбом лихача, владеющего ослепительным, закованным в хром и перламутр, спортивным болидом, а не какими-то там старенькими «Жигулями». Картинно хлопнув дверью и билинькнув сигнализацией, я вальяжно проследовал к магазину. Скоро, очень скоро, да нет же – прямо сейчас меня все начнут уважать! Открыл дверь, шагнул в торговый зал, а навстречу, представьте, с десяток пар вопрошающих глаз. А в них – немой порыв, причём, совершенно одинаковый: «Ну-у-у?» Славуня с Олюшкой за прилавком – тоже глазами: «Ну-у-у?» Казалось, даже колбаса вместе с бужениной, сосисками и молоком, и та выпучилась в витрине: «Ну-у-у?» «Всё класс!» – улыбнулся я поставщикам, девчонкам и колбасе с молоком. И соединил большой и указательный палец в колечко. О-кей!

***

Эх, ребята! Как всё-таки мало нужно человеку для того, чтобы обрести почёт и престиж в Системе! Для этого не требуется ни высшего образования, ни связей, ни известности, ни рекордов, ни научных достижений. Ничего не надо. Всё тупо решает пачка денег – аккуратная стопочка мятой, замусоленной, неприятно пахнущей бумаги. Замызганной даже в переносном смысле.

Эти обычные с виду купюрные лоскутки наделены абсолютной властью и безмерным могуществом. Они легко даруют и почёт, и престиж, и признание, и обожание – всё то, что в итоге негласно формирует власть над окружающими. Эти лоскутки такие для всех хорошие, незаменимые, всегда готовые прийти на помощь. Люди их так сильно любят. Некоторые – до беспамятства. Нестыковочка в горячих отношениях между людьми и деньгами всего одна. Всесильные денежные бумажки предоставляют людям широкие возможности, но взамен забирают ещё больше. Под влиянием невидимой всепокоряющей силы денег, властелин Вселенной и венец Божественной мысли по имени Человек рано или поздно превращается в насмешище. В жадный, вассально зависимый от Рынка, одухотворённый придаток Системы. В безвольный инвентарь. Бедный серый инвентаришко общество использует в своих целях, солидный и состоятельный – уважает и почитает. Система же использует всех.

Подавленному Матрицей человечеству за деньги частенько приходится приплясывать, поскуливать и учтиво поджимать лапки. В стремлении к звонким монетам цивилизация вынуждена обезьянничать и пресмыкаться пред Системой – фальшиво улыбаться, лебезить, жить по законам лукавства, тщеславия, похоти, разменивать честь и совесть на сытость живота и удовлетворение личных амбиций. За право жить в Чертеже кто-то поступается некоторыми своими принципами, кто-то с головой бросается в омут финансовой круговерти и разменивается без сдачи. Это позорно, но это данность. Глубинная суть Системы именно такова. В этом торжество иллюзорной правды. Ещё один догмат itaius.

Жестокой и бездушной Матрице чужды традиционные человеческие ценности. Более того, ей чуждо вообще всё человеческое. Чужды любовь, доброта, искренность, детский смех, счастье, щедрость, чуткость, скромность, бескорыстие. Ей чужды сами люди в общем и целом. Единоличная ценность в Матрице – это переходящие во власть над всем и вся деньги. Кровь Матрицы – национальные валюты стран – мировых экономических лидеров. Единоличная её правда – индифферентность к моральной стоимости достигаемого результата. Поразительно, что при такой сущности Системы её родоначальниками являются не пришельцы с далёких звёзд, не какие-то там потусторонние силы или подземная нежить, а… мы сами! Мы, истинные хранители человеческих начал и универсалий, сами создавали и вскармливали Систему, потакали тёмным силам, развращали себя, а после этого взирали на разворачивающийся кошмар сквозь пальцы. Мы! Сами! Кому теперь жаловаться, на кого сетовать? Только на себя. И что остаётся делать?

Пожинать плоды собственной безрассудности.

Собирать камни.

Изо всех сил пытаться исправить ситуацию…

***

Но в тот момент мне было совсем не до философии. Срочно нужно было окунаться в работу и разгребать насущные проблемы (читай: игриво приплясывать, подобострастно поскуливать и учтиво поджимать лапки пред Системой). Перешагнул, значит я, через порог магазина, а поставщиков… мама дорогая! Пруд пруди. И все улыбаются. Однако, как я уже говорил, не душевно радуются, а весьма настороженно, и даже как-то подозревающе.

Разудало размахивая кейсом и бросив на ходу: «девчонки, готовьте чеки за выданную наличку», я нырнул за прилавок, обернулся к агентам и молвил с юморком:

– Простите за задержку. Торопился, как мог. Вот он я. Денег привёз. Кто первый? Налетай!

И шутливо развёл в стороны руки.

Что тут началось! Не иначе бойкая Сорочинская ярмарка! Шум, гам, толкотня, суета! Счастливые поставщики, усиленно работая локтями, старались первыми пробиться к прилавку, а точнее – ко мне. А ещё точнее – к моему кейсу. Все хотели «получить и расписаться». Вот это довели ребят, честное предпринимательское!

Кредит мы оформили на восемнадцать месяцев, позаимствовав у банка наличные в сумме, эквивалентной трём тысячам долларов США. Я полез в кейс и нащупал новенькую, скрипящую, многообещающе толстую пачку банкнот. Мне думалось, уж на три тыщи мы развернёмся по товару как следует! Но стоило только налететь оголодавшим торговым агентам… ох!

Звонко щёлкнув полосатой банковской лентой, я щедро принялся гасить многочисленные задолженности и просрочки. И вскоре понял: с такими темпами расчётов моему кредиту живо наступит крышка! Купюры только и отлетали вслед за чеками. Благо, едва лишь пухлая пачка отощала вполовину, поток агентов иссяк. Отличненько! На закуп оставалось ещё полторы тысячи баксов. Завезём сухую и вяленую рыбу, маринованные корейские салатики в пластиковых ведёрках, овощи, фрукты, напитки и сладости. Эти товары нам приходилось закупать и завозить с оптовых баз своими силами.

Неплохо, очень неплохо.

***

По окончании расчётов агенты чудесным образом преобразились, стали куда более благодушными, покладистыми и учтивыми. В магазине слышались почти смешные шутки, сияли почти тёплые улыбки, сыпались почти искренние комплименты. Это были уже не те натянутые ухмылки и озлоблённые лица, ещё полчаса назад стучавшие кулаком по витрине и требующие погашения долга. Рассовав по карманам деньги, щебечущие поставщики распахивали кожаные папки и электронные органайзеры-планшеты, брали карандаши, ручки, стилусы и готовились принимать новые заказы. Где-то вдалеке, в свинцовом мраке нашего упадка, едва заметно прорезалось спасительное лезвийце просвета.

Выполнив миссию бравого кассира, я удалился. Эйфория вскоре схлынет, начнутся прагматичные будни. Поэтому пари́ть в мечтаниях времени нет. Первый кредитный платёж нужно вносить уже через тридцать с половиной дней. К вечеру – через тридцать. Завтра – через двадцать девять. Есть над чем подумать! Эта история должна закончиться для нас безоговорочной и блестящей победой. Другой попытки никто не даст. Прогавить такой шанс – положить конец всему бизнесу.

Значится, снова закатываем рукава и берёмся за лопату.

***

Не единожды обжегшись на заказах, в этот раз Олюшка и Славуня проявили удивительную предусмотрительность и разборчивость. Заказываемый товар тщательно подбирался и просчитывался (безо всяких там пятисот пачек чипсов, четырёхсот пакетиков желатина и полвагона круассанов). Некоторые наименования товара агенты добавляли в заказ от себя, чтобы увеличить сумму поставки. Такие вещи теперь у нас не проходили – девчонки внимательно принимали продукцию и беспощадно возвращали ненужные (а следовательно и рисковые) позиции.

Вскоре наш магазинчик засиял всеми оттенками торговой радуги. Его было не узнать. Чистенький, свеженький, напомаженный, теперь он встречал покупателей сказочным изобилием и радостными улыбками Натали, Славуни и Олюшки. Широкие стеллажи и полки прогибались от водки, вина, пива, шампанского, ликёров и абсентов. В морозильных ларях красовалась сухая, копчёная, вяленая и малосольная рыба. В витринах расположились вязки колбас, россыпи сарделек, сосисок, копчёных окороков и ветчины. Кефир, сметана, молоко, творог. Сахар, крупы, свежие овощи, сочные солнечные фрукты. Царский ассортимент сулил спасение из долговой ямы, шикарные выручки и невиданные барыши.

***

Естественно, кассы уверенно пошли в гору. Впившись в цифры и намертво вцепившись в приходные и расходные накладные, я отслеживал прохождение каждого грамма сахара, каждой баночки кильки, каждой упаковки масла и сметаны. Завёл себе справочник – технический проводник по Microsoft Excel, и на целый месяц он стал моей самой читаемой книгой. Попробовал набросать несколько несложных компьютерных программ – получилось. Подчитал ещё теорию. Попробовал составить программу чуть-чуть посложнее – снова заработало. Пошёл ещё дальше – к программируемым циклам и сложным условиям. Опять работает! Блин, вот это да! На этой грядке упражняться ещё не доводилось. Буду теперь ловить недостачи и пересортицы инновационными средствами. Любимому куманьку своему, Виталь Иванычу, расскажу – точно не поверит.

Натренировавшись в кодах, функциях и алгоритмах, я усложнил задачу – принялся составлять комбинированные программы, которые объединяли учёт нашей торговли в одно целое. Чего не знал или не понимал – искал в интернете. Покупал всевозможную специальную литературу – справочники программистов, методические указания для розничной торговли, нормативы складского учёта, своды санитарных требований и норм. В общем, всю информацию, которая касалась современной торговли, я тут же тянул себе «в стол», чтобы в дальнейшем приспособить под нашу торговую точку. Обучаться приходилось буквально на ходу. Кредит жмёт душу! И времени в обрез. Родители не на две пятилетки в командировку уехали.

Вот она, оказывается, какая натура человеческая, ко всем тяготам гожая! Как прищучит судьбинушка, так живенько приноровишься и фуры разгружать, и розетки ремонтировать, и вонючую канализацию ржавой струной прочищать, и снег вместо дворника раскидывать, и программы компьютерные составлять. Всё узнаешь, во всём разберёшься, до всего докопаешься! А в перерывах между делами научишься чинить микроволновку, подкручивать контакты на электрочайнике, точить ножи и замешивать цементный раствор – лопнувшую плитку на крыльце подправлять.

***

Нам удалось встроить кредитные платежи в бюджет магазина. Помогли подросшие выручки. Да и компьютерные программы тоже приносили свою пользу. Мои интерактивные нововведения мгновенно выявляли мельчайшие недостачи, сбои в поставках и расхождения в отчётах ревизий. Они-то первыми и подтолкнули меня к мыслям, весьма неприятным. С одной стороны (и это было видно), торговля кипела через край. Кассы пополнели, посетители подобрели, зарплаты подросли. Я даже чуть-чуть отложил денег для обмена на доллары, которые нужно было вернуть в родительский сейф. С другой стороны, мне не давала покоя моя основная учётная программа, которая упиралась и никак не желала признавать видимое укрепление нашего семейного дела. Бесстрастно мигая флегматичным жидкокристаллическим монитором, компьютер высвечивал жирные красные цифры результатов и чёрство предупреждал: «Хозяин, дело – дрянь! Количество товара и сумма остатков по ревизии не совпадает с моими значениями!»

Вскоре я убедился: да, действительно, данные в наших учётных тетрадях и значения в программах не сходятся ни по количеству товара, ни по его сумме. Что же тогда получалось? Хреновая история получалась, вот что! Тут либо тетрадки с отчётами врали и наше благополучие существовало только на бумаге, либо ошибалось программное обеспечение. Если наглели отчёты, нужно было поднимать ревизии и искать причину несоответствий. Если сбивались программы, следовало браться за учебники и выявлять ошибки в кодах и командах. И так и сяк плохо. В любом случае, о каких достижениях можно мечтать, если истинная величина товарных остатков не известна? Вот досада! Какой-то заколдованный круг.

Тут я себя одёрнул. Стоп. Минуточку. Как это «не известна величина остатков»? Чужих в коллективе нет. Работают жёнушка, я, родная сестричка и верная Натали – гордость розничной торговли и гроза мизерных выручек – человек, проверенный отчётами и амбалистым супервайзером из злополучной «Берёзки». Ревизии проводим систематически. Товар пересчитываем внимательно. Результаты дублируем. Сам проверял. Данные сходятся. В чём подвох и где ошибка? Какой мы допускаем промах? Да что же это за напасть, в конце-то концов! Нужно ещё разок пересмотреть отчёты. Может быть, нарою чего-нибудь полезного. А если не нарою, буду смотреть программы.

Я вообще отказывался что-либо понимать…

***

До изучения ревизий руки никак не доходили. То одна проблема возникнет, то другая всплывёт, то третья напросится. Закупы, расчёты с поставщиками, акты сверок, бесчисленные бухгалтерские отчёты, налоговые проверки, какой-нибудь товар раскупили – опять нужно всё бросать и срочно мчаться на базу. Какой-то ежедневный дурдом. Какие там ревизии!

Но дела делами, а товарные отчёты – тоже важная штука, игнорировать нельзя. В один из пасмурных дней я уселся за стол и наконец-таки взялся за тетрадки с последней переписью товара. Решил основательно перепроверить данные, покопаться в цифрах, сравнить списания. Может быть, повезёт, найду причину несоответствий. Ладно, посмотрим.

Для точности подсчётов ревизию с некоторых пор мы проводили попарно. Для этого мы разбивались на пары – я работал с Олюшкой, а Славуня – вместе с Натали. Делили товар не на четыре, а на две условные части и каждая пара пересчитывала свою половину. То есть, одни и те же банки, бутылки и пачки пересчитывали два человека. Вот подскажите, где в такой схеме мне искать ошибку? Откуда бы ей взяться? В одном и том же пересчёте одновременно ошибиться два человека не могут. Это невозможно. Но где-то же сидит эта ненавистная помарка?! Возможно или невозможно, а проверять надо.

Всё бы ничего, да времени жалко! Подобное чувство возникает, когда по каким-то причинам тебе нужно выполнить какую-нибудь пустую работу. И ты её выполняешь, потому что надо. Выполняешь, и вместе с тем отчётливо понимаешь её бессмысленность и бесполезность. А часики невозмутимо прокрутят свой тихий оборот стрелок – и ещё кусочек бесконечности исчезнет из твоей жизни. Исчезнет навсегда. И уже никогда не повторится и не вернётся.

Ох, так неохота понапрасну тратить время! Эх! Надо Вася, надо. Вычислительная железяка блымать предупреждениями тоже просто так не станет. Вот где вопрос! А в программах своих я уверен, проверял многократно. Работают идеально. Получается, собака всё-таки в ревизиях зарыта. Что ж, буду рыть.

Я вздохнул и принялся перелистывать отчёты. Просмотрел свою тетрадь. Семь бутылок водки, три шампанского, ещё две бутылки водяры, шесть пузырей «Портвейна», снова две водки. Следующий столбик – сигареты, пиво. Пролистал. Зажигалки, жевательные резинки… Нудотина. Проверил наименования, цены, пересчитал на калькуляторе суммы. Лист, другой, третий. Подбил цифры. Полтора часа жизни кокнул на месте. Проверил тетрадку Олюшки. Тоже пересчитал. Ещё полтора часа как ни бывало. Вздохнул, отложил тетрадки. Наши отчёты совпадали идеально. Ничего не пропущено, ничего лишнего.

Я поднялся из-за стола, похрустел локтями, размялся. Покрутил поясницей. Покряхтел. Снова покрутил задом. Снова покряхтел. Охнув, сел. Повращал макушкой. Круть-круть, влево-вправо. Здорово! Кровь живее побежала по жилкам, в голове просветлело, затёкшая поясница согрелась и притихла. Можно продолжать.

Раскрыл другую тетрадку – отчёт Славуни. Рядом для сравнения пристроил тетрадь Натали. Сижу, сопоставляю. Тычу указательным пальцем в листы, клацаю на калькуляторе десятки и сотни, суммирую, умножаю, бурчу. Вроде бы, всё сходится. Блин, как времени-то жалко! Сходится же! И тут сходится! И тут – тоже! На кой ляд время трачу?! Вместо этого можно было бы кучу полезных дел сделать! Вымыть машину, отремонтировать светильник на входе в магазин, девчонкам подточить ножи – жаловались, что неудобно сыр и колбасу разрезать. Да мало ли чего ещё за несколько часов можно успеть. Но тут же и одёрнул себя: надоть! Ревизия главнее хозяйственных нужд. Тут учитывается оборот денег и движение товара, а не какие-то там сгоревшие лампочки в коридоре. Поэтому, пока чего-нибудь не найду, из бухгалтерии не выйду. Когда-то ведь нужно положить конец этим несовпадениям.

Я вылез из-за стола, клацнул электрочайник и наколотил себе чайку. Взял печенюшку, поудобнее пристроил под руку ароматно дымящуюся кружку и снова уселся за стол. Сижу, сёрбаю зелёный чаёк, хрумкаю печенье, пересчитываю, бурчу, и опять складываю, вычитаю и умножаю.

Прошло часа четыре. Перелистывая последние отчёты, я уже собирался заканчивать. Четыре часа впустую, как вам это?! После стольких напрасных усилий внутри меня горело единственное желание – схватить эти ненавистные тетрадки, скомкать, размахнуться, от души запулить их в шкаф и забыть про ревизии хотя бы на полгода. Я уже дёрнулся было встать из-за стола, как вдруг случайно зацепился взглядом за столбики с пересчётом полуфабрикатов – последние столбики в отчёте. Какими-то они мне показались негармоничными. Зацепился… за столбики… и… Не может быть! Я не поверил своим глазам! Наклонил голову прямо к тетрадке. Уткнулся любопытным носом чуть ли не в клетчатый лист. Прищурясь, навёл резкость. Отстранился. Опять присмотрелся. Словно громом шарахнуло! Электрический ток по позвоночнику! Что же это такое? Ребята! Что? Это? Такое? Мерзкая догадка ворвалась в голову, словно вихрь. Я ведь не тупица. И всё-таки. Какой же я тупица! Теперь всё становилось на свои места…

***

Обнаруженный секрет оказался настолько гнилым, смрадным и подлым, что эта грязь намертво пригвоздила меня к стулу. Сразу почему-то вспомнился прожорливый кредит. Вспомнились фашистские банковские проценты, в три горла пожирающие наши отнюдь не баснословные заработки. Вспомнился родительский Форт-Нокс. Да и сами родители тоже вспомнились – понурившиеся, горестно покачивающие головой. Они, наверное, так и не дождутся от своих детей – оболтусов, проходимцев и неудачников, поддержки и опоры в старости.

Я согнулся за столом и обхватил голову вялыми руками. Почувствовал тошноту. Мутит, блин. Горло придушил какой-то горький плотный ком. Тяжело дышать. Отпустило. Вторая волна! Снова отпустило. Какая-то слабость. Сердце щемит, что ли? Тебя ещё, моторчика, не хватало! Попытался проглотить вязкий комок. Ну и состояние. Как будто после двухнедельного гриппа из кровати на свет белый вылез.

Разочарование было слишком велико. Слишком! Невидящим взглядом я уткнулся в помятые тетрадки. Мыслей нет, эмоций нет. Сижу, тупо уставившись на какую-то букашку-таракашку, отважно ползущую по тетрадному листу. Теперь понимаю выброшенных на берег дельфинчиков. Хочется вдохнуть полной грудью, а что-то мешает, и воздух как будто убрали. Апатия. Промозглое безучастие. Ватное безразличие. И опять разочарование. Жгучее, противное, мучительное отрезвление! Только бы сейчас никто не зашёл в кабинет. Не хочу никого видеть. В бухгалтерии тихо, спокойно. Можно собраться с мыслями. В коридоре тоже тишина. Слышно, как в магазине заразительно засмеялась Наташка. Славуня в ответ что-то добавила скороговоркой. Девки загалдели – и снова «ха-ха-ха»!

Немного посидел, успокоился. Приоткрыл тетради с отчётами. Посмотрел. Закрыл. Приоткрыл. Опять зыркнул на цифры. Снова закрыл. Слегка оправившись, я почувствовал что-то вроде любопытства учёного-микробиолога, которому бактерии-актиномицеты доверили свои сокровенные тайны. Открыл тетрадки. Разложив перед собой отчёты и затаив дыхание, я попытался уже трезвее разобраться в этих роковых записях.

Что я могу сказать? Шедевр подлого искусства! Ещё одно ведро дерьма в душу. И ещё одно ведёрко опыта. Нет, маловато беру! Бочка дерьма и бочка опыта! Не меньше.

Деятельница! Бесстыжая! Просто негодяйка!

Чуть-чуть отпустило. Теперь можно и водички нахытнуть. Могу осилить тяжесть стакана. Я плеснул из графина воды и жадно приложился к гранёному стакашке. Какая вкусная водица. Холодненькая. Лихорадочно толкаясь, мысли удобно устраивались по своим местам. Снова заглянул в тетради. Шедевр! Сказать, что в этот момент я был шокирован – не сказать ровным счётом ничего!

***

Всё оказалось просто, как две копейки в советском телефоне-автомате. При парном снятии остатков ошибки исключены. Если умышленно или нечаянно записать в тетрадку неверное количество того либо иного товара, ошибка выяснится моментально, поскольку данные не сойдутся с цифрами в отчёте напарника. Или же ошибка должна быть задвоенной. В паре Славуня – Натали таких задвоенных ошибок оказалось расписано на три листа. Но самое гадкое заключалось в том, что задвоенные данные в тетрадях были проставлены явно умышленно.

Секрет, повторюсь, оказался прост: выставлено на полке пять бутылок шампанского. Пересчитали. Пять. Лёгкое движение руки, добавляем в отчёт единичку перед пятёркой, фиксируем на бумаге не пять, а пятнадцать бутылок игристого. Две упаковки чая? Нет, неправда! Ставим перед двойкой жирный кол. Двенадцать упаковок чая отборнейшего качества! Вот так-то лучше. Сорок пачек спичек? Пересчитали. Да, сорок. Добавляем впереди четвёрки троечку. Триста сорок смотрится внушительней, не правда ли? В общем, завышай у себя и незаметно дублируй в отчёте у напарника остатки товара, и будешь в вечном почёте у лоховой администрации. А параллельно выгребай из магазина чего душе угодно, никто и не заметит. Свежая бесплатная колбаса – пожалуйста. Молоко, рыба, пельмени – без вопросов! Окорочка, сосиски? Будьте добры! Коньяк на ближайшее торжество – легко! И коробку конфет к нему. Домашний холодильник уже забит? Ничего не нужно? И праздники прошли? Что ж, в этом случае щедрее добавляем в отчёт фиктивных пачек, бутылок, пакетов и банок, а несколько крупных купюр из кассы просто кладём себе в кошелёк. Пригодятся. Коль не нужны продукты, возьмём деньгами.

У нас на предприятии завёлся очередной воришка. И воришка этот – верная, скромная, честная Натали. Эх, Натали, Натали… Но почему?.. Почему всегда приходится так больно обжигаться?.. Неужто опять пророческое «не искушайте искушаемого вами» сработало? Не позволяйте воровать, тогда и воровать не будут, да? Но как в таком случае вообще жить? Как можно жить без доверия, без искренности, с вечными задними мыслями? Как? Ходить, дышать, двигать руками, ногами, крутить головой, спорить, смеяться, плакать, общаться с людьми и ежечасно, ежесекундно, ежемоментно размышлять, не искушаю ли я искушаемого мною? Неприятный тупик.

Человек команды, называется! Сейчас я этому человеку команды расскажу правду-матку! Сволочь! Поддавшись безрассудному импульсу, я резко выскочил из-за стола и кинулся в торговый зал, восстанавливать истину и справедливость. И тут же, на полшага, затормозил. «Спокойно, старик, спокойно. Угомонись. Впервые обставляют, что ли? Впервые лицемерят? Впервые используют? А ты сам, что ли, никогда не лицемерил? То-то же! Впервые плюют в лицо? Нет? Не впервые? Ну вот и всё! Вот и не делаем резких движений. Вначале думаем, потом действуем».

Я нехотя вернулся за стол и плюхнулся в кресло. Как же дальше поступить? Сижу, кручусь, нервничаю, пальцами выбиваю по столешнице чечётку. И размышляю. Как же поступить? Просто подойти и сказать: «Какая же ты всё-таки скотина, Наталья Михайловна!» Ну и что это даст? Как будто она сама этого не понимает. Нет, как-то неуклюже. Как в дешёвом сериалишке. Да и к чему, собственно, эти громкие слова, зычный голос, поза, жесты? Не позы и жестов душа хочет. А чего же она хочет? Да ничего такого! Спокойствия хочет. Хотя бы элементарного спокойствия и малюсенького такого достаточка. Чтобы на семью и на хлеб хватало. Хочет, чтобы люди на доброе отношение отвечали взаимностью, а не оборачивались задницей и подленько похихикивали, пересчитывая наворованное.

Самое худшее то, что нужно было что-то предпринимать немедленно. Сегодня же. Сейчас. Не смогу притворяться. Не смогу, как раньше, улыбаться Наташе и нахваливать её очередные «достижения» и «результаты». Да и с девчонками моими объясниться тоже нужно. Они-то мою мнимую безмятежность в пять секунд вычислят. Любименькие, родные. Верные. Так не хочется ещё и их расстраивать!

Я поднялся из-за стола. Прокашлялся. Нацепил идиллическую маску. Лицо спокойное, голос вроде бы не дребезжит. Вышел из бухгалтерии, прошагал по коридору, заглянул в магазин, мельком посмотрел на чайную полку и кривовато позвал своих:

– Славунь, Оль, зайдите в бухгалтерию. Хочу поручить вам кое-что… Наташа, ты на кассе.

– Да, шеф! – шутливо отрапортовала Натали.

Всё бы ей шуточки. Коза! Я хмыкнул, слегка покривился и торопливо отвернулся. Нужно было вести себя как можно естественней. Как будто ничего и не произошло. Наташа ситуацию сечёт только так. Заподозрит ещё чего. Ни в коем случае нельзя её спугнуть. Определимся, что с ней делать, истинную величину украденного установим. Хотя бы приблизительно. А потом уже будем действовать. А пока следовало давить искреннюю умиротворённую улыбку и лицемерить далее.

Славуня взяла Олюшку за руку, вдвоём они направились ко мне:

– Странно, а мы думали, что торжественно объявишь про увеличение зарплаты, – улыбаясь, заворчала сестричка. – А тут тебе задания, обязанности!

– Ага, девки, держи карман шире! – улыбнулся я. – Премиальные не поместятся.

– У нас как в поговорке: «Никто не забудет, но и не вспомнит!» – улыбнулась Олюшка. – Привыкать, что ли?

– Да ладно вам зудеть, – буркнул я. – Собрание на пару слов. Будет интересно. Обещаю.

Что-то я много болтаю. Человек непосвящённый, тот, конечно, ничего не заподозрит, но Натали… Эх ты, Наташка-букашка!

Я проследовал обратно в бухгалтерию. Девчонки – за мной. Интересная картина. Всего минуту назад шутили, острили, а теперь плетёмся гуськом по коридору и мрачно молчим. Олюшка и Славуня, разумеется, были ещё не в курсе моих открытий. Тем не менее, между нами незримо уже повисло что-то такое тягостное, недосказанное, настораживающее. Неприятное ощущение.

Прошли в бухгалтерию. Сели за стол. Собираясь с духом, я чуток помолчал. Вздохнул. Поднялся, прошёл к шкафу, взял отчётные тетради Славуни и Наташи. Вернулся на место. Уселся, и молчу. Ну так неохота снова эту гадость разгребать! Вот честное слово!

– Виталь, а что, собственно, произошло? – встревоженно глянула на меня Олюшка. – Странный ты какой-то. Сам на себя не похож. Что-то не так?

– Всё хорошо, Олюшка. Не переживай. Я имею в виду, со мной всё хорошо. Теперь уже…

– А с кем плохо? – вскинула глаза Славуня. – Ну-ка, ну-ка, братик, давай, колись! Да что случилось, в конце-то концов?

Сестричка не меньше Олюшки была угнетена моим тиснущим молчанием.

– Можешь ты, наконец, объяснить, что происходит? – не выдержала Славуня. – Ты в зеркало себя видел?

– А чего сегодня в зеркале показывают?

– Тебя показывают! Выглядишь так, будто бы из банка позвонили и приказали кредит досрочно погасить.

– Ой, Славунь, давай не будем по больному, а! Не буди лиха, пока оно тихо. И без того тошно, сил нет.

– А что ты тогда морозишься, душу тянешь? Я так понимаю, никто никому никаких заданий давать не будет, да? Что, родители из командировки возвращаются? А?

– Да ну, что ты, что ты, в самом-то деле! – опасливо затараторил я. – Тьфу-тьфу-тьфу! Ты этого даже и не произноси! Лучше пускай банк с какой-нибудь страшилкой позвонит…

– Тогда что?

– Да ничего! Просто неохота посвящать вас в те вещи, от которых настроения точно не прибавится! А рассказать я должен. Одна просьба. Я тут немного потусовался в бухгалтерии, успокоился, поостыл. Водички дёрнул. Я буду рассказывать, а вы держите себя в руках. Без резких движений, как говорится. Вещи узнаете неприятные, но жутко познавательные. Жутко! В общем, результаты очередной ревизии…

Ольга слегка нахмурилась. Её губы тронула едва уловимая усмешка:

– Ну, это понятно. Остатки прут как на дрожжах. По десять процентов за смену. Так, что ли?

– Ну да, ну да, – кивнув, поддержала Ольгу Славуня. – Излишки бьют рекорды. Богатеем, аж разрывает.

– Да тут все тридцать наберутся! Слушайте папу и не перебивайте.

И повёл я свой грустный рассказ. Разложил перед девчонками две тетрадки – отчёты Ярославы и Натальи. И стал показывать цифры, дополняя их нервными тычками указательного пальца:

– Смотрите, девки. Вот у Наташи в тетради пятнадцать бутылок водки записано, а у Славы… тоже пятнадцать! Только в Наташиной тетради цифра «пятнадцать» ровненькая, гладенькая, как на выставку, а у Славуни в записях единичка от пятёрки как-то далеко стоит, отстранившись, словно не родная. У Наташи двенадцать пачек цейлонского чая, у Славуни – тоже двенадцать. И снова-таки, у Наташи в тетрадке число «двенадцать» – цельное и сбитое, а у Славуни в отчёте единичка спереди двойки какая-то чужая. А чужая она, потому что не Славкиной рукой написана. На полке цейлонского чая всего две пачки. Я когда вас звал, посмотрел – там его действительно две пачки. Остальной чай в ряду – индийский и китайский. Славуня правильно его учла. Дальше растолковывать?

Нет, дальше объяснять не пришлось. Девчонки медленно побледнели, тут же пунцово покраснели, и снова побледнели. Всё это молча. Реакция – один в один, как и у меня в первые минуты, так сказать, очередного приобретения опыта. Неприятно, да. Но нужно потерпеть. Переварить, запомнить и правильно среагировать.

Первой пришла в себя Славуня.

– Виталь, это что же получается, – взволнованно пробормотала сестричка, – с виртуальными остатками работаем, что ли?

– Совершенно верно, партнёр! Потому-то я и не понимал, что происходит с нашим бизнесом! Не понимал, где ошибаюсь. Наташа выводила деньги из оборота, а вместо них в отчёт ревизии добавляла несуществующие товарные позиции. Получалось, суммы остатков на бумаге зашкаливают, излишки прут, а реально – кот наплакал. Наш кот, Нога.

***

Котяру этого мы подобрали как-то вечером под подъездом своего дома. Такой был маленький, голодный, несчастный и ободранный, что мы не могли не протянуть ему братскую руку помощи. Принесли его домой, отпоили тёплым молочком, постирали под душем и замотали в мягкое полотенце. Котик так и заснул в кроватке у Мишки. На следующий день решили забрать котёнка к себе на работу. Чтобы мышей в складе гонял. Назвали его Кузей.

В магазине дела у Кузьмы пошли на поправку. Житуха – райская! Пятнадцатичасовой лечебный сон, мягкий диванчик, сытный царский стол – трёхразовое питание, плюс ланч, полдник и два поздних ужина. Аппетит у котяры оказался отменный. Вот и рубил счастливый Кузьма, словно комбайн, всё подряд: сегодня один корм, завтра – другой, послезавтра – корм для котов с капризным желудком, послепослезавтра – корм с шерстевыводящим эффектом. В промежутках между завтраком и обедом в ход шли списанные с реализации молочные сосиски, пряные куриные сардельки, подсохшие остатки фарша и скисшее молоко. К полднику Кузе подавались нетоварные хвосты хека и полузамороженная килька. К ужину – остатки субпродуктов. Какие там мыши! Такую шею наел, страх! Здоровый вырос, длинный, толстый, мордень – с подсолнух, пузо в обхват – ну точно человеческая нога.

Как-то собрались на лавочке у нашего магазина Славуня, Олюшка и Наташа. Покупателей не было. Обед. Девчонки обсуждали поселковые новости, сплетничали, щёлкали семечки. Пока толклись у лавочки, кто-то из них случайно вступил в неприятно пахнущую кучку, заботливо сформированную Кузей прямо у крыльца магазина.

Сижу в бухгалтерии, работаю. Вдруг слышу, на улице крики: «Кузьма, скотина такая! Свинюка невоспитанная! Опять насрал у крыльца, подлец! Это уже не в первый раз. Сколько же можно?! Коне-е-ечно, жрать круглые сутки. Распёрло, заразу, не кот, а какая-то нога!» Вот так и прилипло вместо Кузи – Нога да Нога. В общем, поменяли коту паспорт. Стал Ногой.

***

Но расстроенной Славуне сейчас было не до шуток.

– Николаич, во-первых, прекращай называть меня партнёром, ты же знаешь, меня это бесит. Во-вторых, при чём тут наш Нога?

– Совершенно ни при чём, сестричка! Шутка юмора. Так, просто, посмеяться. Чтобы вас, как и меня, столбняком на полдня не накрыло.

Олюшка спрятала лицо в ладони и молча просидела так несколько минут, слегка покачиваясь на стуле. Затем убрала руки. В её глазах стояли слёзы.

– Когда это закончится, а? Снова змеюку на груди пригрели! – всхлипнула Олюшка. – И как же она это делала? И что дальше?

– Всё элементарно, Олюшка! – вздохнул я. – Славуня отлучалась во время ревизии, ну, к примеру, в туалет, или за документами в бухгалтерию, или заваривать кофе, а Наташа под видом сверки брала её тетрадь, пристраивала рядом со своей и нагло дописывала единички, двойки и тройки. Было пять – стало пятнадцать, было сорок – стало триста сорок. А у себя в тетради изначально завышенные данные рисовала. Разницу забирала товаром или деньгами из кассы. Вот так-то. А дальше… что дальше? Жить, как жили, быть внимательнее и осторожнее. Суперпорядочного и скромного продавца Наталью – в отставку! Сволочь такая! Хотя… попали мы, конечно, на кредит, блин! Нефиг делать, попали!

– Как же ты её вычислил? – несколько успокоившись, удивилась Олюшка. – Это сейчас, когда всё знаешь, исправления видны как на ладони. Мало того, что приписывала цифры, так смотри, даже цвет пасты отличается. Внаглую лепила единицы светло-синей пастой рядом с цифрами Славуни, написанными более тёмным цветом. Разрыв сердца. Вот же бесстыжая! Фломастерами она, зараза, в боксе торговала!

Из оцепенения Олюшка постепенно приходила в негодование. Я её очень даже хорошо понимал.

– Да как вычислил… Обычная математика. Совпадение. Воля случая. Сидел за столом, пересчитывал ревизию. Сверял записи. Когда смотрю, что за напасть? Против графы «пельмени» записано «двадцать четыре». Я обратил внимание. Если в остатках двадцать четыре пачки, следовательно, завезли минимум двадцать пять, правильно? Или тридцать. Думаю, когда это мы стали по тридцать пачек пельменей заказывать? Чи ни, ё-моё, продукт! Куда их столько? Хотел пойти, у Славуни уточнить, когда присмотрелся ближе… мать честна́я! Двойка одного цвета, а четвёрка – другого. Пробил поступления по компьютеру – и точно! Оказывается, не зря красные цифры в мониторе мигают! Смотрю, в приход поставщики завезли всего десять пачек. Шесть, получается, мы продали, четыре осталось. Жадность фраера сгубила. Организовала бы Наташа из четырёх пачек пельменей четырнадцать, я бы, может быть, и не заметил. Но прибавлять в отчёт по двадцать фиктивных единиц неходового товара – это, конечно же, риск. Ну а дальше – как по нотам. Принялся я просматривать все колонки подряд. Гляжу, а там приписок – точно на несколько тыщ потянет! И это только за одну смену. Поставила себе на карманчик три-четыре косарика – жить можно!

– Мой Николаич любименький! – Олюшка нежно пригладила мой одураченный безденежный чуб. – Мой зоркий дирехтор!

Я заурчал, словно сытый Котофеич. Вернее – как Нога после второго ужина. Может, ну её в пень, эту Наташу? Сколько таких было? Хотя, нет. Таких мы ещё точно не встречали. Поэтому в пень не получится. И в колоду тоже. Нужно что-то предпринимать.

– Определяться с ней нужно, девчонки. Что будем делать? Ничего не скажешь – продолжит деньги тырить. Или товар выносить. Скажешь – сбежит. И кассу на посошок слямзит. А скоро зарплата и следующая ревизия. Сейчас такой скользкий момент, и затягивать нельзя, и торопиться не стоит. Может быть, в Генеральную Ассамблею ООН нажаловаться? – улыбнулся я.

– Что делать, что делать! Какая там Ассамблея! Дыба и чистосердечное признание! – нервно рассмеялась сестричка.

– И полное возмещение ущерба, морального и материального, – мрачно добавила расстроенная Олюшка.

– Давайте поступим так, – отсмеявшись, предложила Славуня. – Сейчас ничего говорить не будем. Нужно ловить по факту. У нас послезавтра очередная ревизия. Вот и понаблюдаем за процессом вживую. Посмотрим, как люди умеют работать, единицы в десятки превращать. Иллюзион, ёлы-палы!

– Да, сестричка, согласен, – кивнул я. – Но факты тут ни при чём. Вон, тетрадка на столе лежит, там фактов несколько листов. Другое дело, что Наташа после ревизии зарплату получает. Хотя бы её получку заберём… ну, в счёт недостачи. Ещё неизвестно, сколько она наворовала за эти месяцы.

– Да нормально она пригребла, не переживай! – психанула Олюшка. – С первых дней работы она, конечно, не приписывала, но последние две-три ревизии – точно обставляет!

– Славунь, Оль, надеюсь, вы понимаете, что нам нельзя спугнуть нашу подружку. Иначе, ищи-свищи потом ветра в поле. Доказывай. Славуня права – нужно её на горячем ловить! А там и о недостаче поговорим, и о зарплате. На эти полтора дня конспирация должна быть строжайшей… Чтобы ни словом, ни взглядом…

– Понятное дело! – воскликнула Славуня.

На том и остановились. До ревизии оставался тяжёлый день и две беспокойные ночи.

Иллюзион

Ревизия началась как обычно, воскресным ранним утром. Невыспавшиеся, помятые, и оттого недовольные, мы предвкушали грандиозный спектакль. Которого, кстати, уже и не хотелось.

Пишем, сверяемся, снова пишем. Тихонечко наблюдаем за переучётом и стараемся не выдавать волнения. Не знаю, как девчонки, но я никак не мог оторвать любопытных глаз от сосредоточенно пишущей Наташи. Казалось, стоит лишь на секунду отвести взгляд, и воровка тут же бросится на промысел. Не хотелось упускать этот захватывающий момент.

Вдруг чувствую, Олюшкин локоток, прямо под ребро – тык! И следом заговорщицкий шёпот:

– Куда глаза вылупил? Заметит! Пересчитывай давай осторожнее! Всю малину сейчас сдашь!

М-да, увлёкся, плохо шифруюсь. Но ведь так интересно воочию понаблюдать за работой мошенницы! Ладно. Склонил голову, пишу. Но исподтишка, по-шпионски, всё-таки подсматриваю. Чуть позже, уже я легонько жёнушку под бочок – тук!

– Мамуля, в тетрадку смотри! Меня пихаешь, а сама куда зыришь?! Не мешай преступлению века.

«Да тише вы! – немо зыркнула в нашу сторону Славуня. – Заметит! Ну что вы, в самом-то деле, как маленькие!» – говорил её горячий осуждающий взгляд. Да, Славуня права. Мы с Олюшкой притихли и продолжили записывать товар.

Как по мне, Наташа себя ничем пока не выдавала. Она не спеша переписывала банки, пачки, пакеты с крупами и сахаром. Что-то переставляла с места на место, что-то отодвигала в сторону. Хм, какое удивительное спокойствие! Что-то заподозрила и затаилась? Или просто сосредоточена? Понятно, что ничего не понятно. Мы продолжали молча пересчитывать товар, протирали полки, выравнивали ряды с бутылками и упаковками, записывали результаты в тетради отчётов.

И поджидали…

***

Прошло, наверное, часа три. Ревизия вошла в самый разгар. Славуня боролась с копчёными орешками и чипсами (их на полке чуть ли не полмешка, попробуй пересчитай), Олюшка укладывала и записывала пакеты с кефиром. Наташа копалась в сигаретных пачках. Я затаривал холодильники бутылками с пивом. В общем, все при деле. Окончив подсчёт пива, лимонада и минеральной воды, я принялся за шоколадные батончики. Шуршу себе сладостями, а сам думаю: «Циферок в тетрадях поднакопилось уже вполне достаточно. Наташе можно бы и начинать. Теперь Славуне срочно нужно отлучиться. Почему она тянет? Запамятовала? Или считает, что пока ещё рано? По-моему, самое время запустить воровку в святая святых ревизии!»

И тут, словно читая мои мысли, Славуня застонала:

– О-о-о-й, ребята, чувствую, сейчас начнётся! – Сестричка закряхтела и схватилась руками за живот. – Сейчас точно начнётся!

Мы с Олюшкой чуть не рухнули со смеху. Еле-еле сдержались. Ну и повод Славуня придумала!

– Что начнётся? – задыхаясь от смеха, уставились мы на Славуню.

Наташа тут же проявила внимание:

– Николаевна, ты чего это надумала? – заботливо поинтересовалась она. – Колики?

– Да не знаю я, – болезненно скривившись, отчаянно изворачивалась Славуня. – Наверное, что-нибудь на завтрак притопта́ла несвежее. Вначале просто живот крутило, а сейчас, чувствую, внутри прямо-таки вулкан. Ох, пора-а-а в путь-дорогу-у-у-у, в дорогу дальнюю, дальнюю, дальнюю идём!

Понятное дело, мы с жёнушкой тут же заохали о том, как в наше время легко отравиться гипермаркетовскими продуктами и грязной водой. Но это, сами понимаете, друзья, тоже было частью разоблачения. Славуня и Олюшка играли по Станиславскому на твёрдое «верю!» Славуня кряхтела очень проникновенно. Олюшка не менее душевно сетовала на коварное желудочно-кишечное расстройство золовки. В общем, сцена выглядела вполне правдоподобно. Мнимый метеоризм и свирепая диарея, в народе именуемые жутким и беспощадным поносом, должны были на время удалить Славуню из торгового зала и спровоцировать Наташу на исправление отчётов ревизии.

– Ну, точно, мне пора, – продолжала крепиться сестричка. – Я, наверное, надолго. – И Славуня выразительно посмотрела на Наташу.

– Я с тобой! – моментально среагировала догадливая Олюшка.

– Конечно, Славунь, идите. Ольга тебя проводит. Чего мучаться-то! – опешив от невиданной удачи, вздрогнула Наташа. – Дело-то житейское. А я тебе потом активированного уголька отсыплю. Обалденно помогает!

Вон как Михална переживает! Молодец, Натаха! Таблеточек предложила. А ведь действительно, так захватывающе было наблюдать за происходящим ограблением! Особенно когда контролируешь ситуацию.

***

Итак, первый акт представления был завершён. Под грохот моих мысленных аплодисментов Славуня и Олюшка покинули сцену. А вот сейчас, друзья, действительно начнётся!

Девчонки ушли. Я же продолжил пересчитывать товар. Молчу, считаю. Уткнулся в тетрадку, как будто меня сейчас ничегошеньки не интересует. А сам потихонечку наблюдаю. Вижу, Наташа несколько ускорилась. Засуетилась, забегала, захлопотала. Зырк, зырк, зырк в мою сторону. И вдруг, словно осадила себя. Притормозила пыл. Притихла. Склонилась к тетрадке, пишет. То бутылкой звякнет, то циферку какую-то в тетрадку калякнет. Переставила пачки с вермишелью. Протёрла полку. Ещё раз зыркнула. Спрятала взгляд. Что-то вновь записала. Пробурчала. Выровняла банки с тушёнкой. Снова пробурчала. И снова калякнула в тетрадку очередную пометку. Зыркнула. Примеряется, что ли, чего может быть сорок или пятьдесят штук вместо десяти? Так и пишем, переглядываясь осторожно. То она на меня кинет взгляд, то я на неё, то она, то я. Конечно же, я «очень занят», поэтому «ничего не вижу». Но исподлобья стараюсь присматривать.

Прошло несколько минут. Со стороны Наташи никаких телодвижений. Славунина тетрадка, сиротливо оттопырив краешки листов, лежит себе – аппетитная такая, зазывающая, брошенная, никому не нужная. Ничего не понимаю. Наташка на месте, пишет, сверяет, считает. Славуниной тетрадке – ноль внимания. Заподозрила? Нет, не должна бы. Тогда что? Почему бездействует? Поносы ведь – не ураганы, часами и сутками не бушуют. Сейчас девчонки вернутся, и каждый останется при своих. Неужто Наташа не понимает, что следующей возможности может и не быть? Или всё-таки что-то заметила?

И тут, в ответ на мои мысленные терзания… есть! Поехали! Тяжело вздохнув, Наташа подошла со своей тетрадью к Славкиной тетрадке, удобнее устроила их рядышком и, громко протянув «та-а-а-к-с, сверим вот э-э-эту позицию», принялась делать какие-то торопливые пометки. «Ох! – выдохнул я про себя. – Люди! Караул! Грабят!» Процесс пошёл. Да как быстро! Словно автомат! Принтеры по-любому отдыхают! Живенько, расторопно, шустро, слаженно – тыц, пыц, мыц, туда, сюда, ручкой – раз, раз, раз. Чёрк, чёрк! Полминуты, слово чести!

Напрочь позабыв про конспирацию, я наблюдал за Наташей уже в открытую. Куда там! Ей до моего немого укора не было никакого дела! Забыла обо всём на свете. А всё потому, что в этот момент она не просто цифры в ревизию дописывала, а реально рисовала деньги. Причём, делала их со скоростью, которой позавидовал бы любой продвинутый монетный двор. Федеральная резервная система тоже в пролёте! Каждый приплюсованный к товару виртуальный десяток – это немалый излишек, который под конец ревизии легко обналичивается простым движением плутоватой руки. Достаточно изъять лишнюю наличку из подотчётной кассы – и концы в воду!

***

Послышался стук туалетной двери. Вздрогнув, я уткнулся в тетрадку и принялся громко размышлять:

– Та-а-ак, – запыхтел я. – Берём, и сюда ещё две штучки добавляем… Или это другая позиция? Нет, правильно, сюда…

– Кажется, девчонки идут, – искусственно зевнув, скучающе отозвалась Наташа.

– Ага. Идут! – равнодушно буркнул я.

Нелегко далось мне это равнодушие!

Всё готово, господа. Дельце обкручено! Наташа торопливо отодвинула в сторону Славкину тетрадку и скользнула на своё место. Теперь можно и правильные цифры в тетрадь записывать. А что, очень даже удобно! Прошлась пару метров, ковырнула ручкой десяток-другой циферок, заработала за минуту две-три зарплаты. Жить можно. А хозяева, лохи, пускай и дальше тянут свою грустную кредитную лямку. И перед своими родителями пусть оправдываются тоже они.

Девчонки вернулись в магазин.

– Как здорово! – возликовала Славуня так, как будто её реально пронесло. – Жизнь прекрасна и удивительна!

– Ну и как очищение организма? – ухмыльнулся я. – Торнадо минули стороной?

– Эх, минули! У нас – жисть класс! А у вас? – весело защебетали девчонки.

– А у нас в квартире газ! – так же задорно ответил я.

«И крыса в коллективе завелась!» – добавил я про себя смело.

Округлив глаза, девчонки взирали на меня настолько вопросительно, что я вот-вот готов был расхохотаться. В ответ я поднял кверху кулак с оттопыренным большим пальцем. Свершилось! Спектакль прошёл на бис. Теперь можно и разоблачать. И не таясь посмотреть Наташе в глаза. Просто посмотреть. И спросить. Всего пару несчастных вопросов. Я ждал этого почти двое суток.

– Проверить нужно, – пробубнил я Славуне. – Ну-ка, позырь, чего там у тебя в тетрадке нового появилось. Сейчас лопну от любопытства.

Славуня отошла к своим полкам, пошелестела тетрадкой. Через несколько минут – острый локоток в бок – тынц! Ой! Ребро, поди, не казённое. Да и вообще, можно уже и вслух. Конец представлению!

– Порядочек, – тихо шикнула Славуня. – В тетрадке будто вша пробежала и гнидами наделала! Половина данных исправлена. Она бы ещё красную пасту взяла. Совсем, проходимка, совесть потеряла. Это же надо так деньги любить!

Полтетради? В полминуты? Вот это да! Учись, «Гознак», как средства чеканить нужно! Всё. Можно брать. Интерпол не понадобился. И Генассамблее тоже отбой.

– Можно брать, – тихонечко прогундел я Олюшке. – Пора. Только, чур, не обижать. И вообще, руками не трогать. Мы ведь православные люди, примерные миряне… да.

Финита ля комедиа!

Чудики

Ревизия приостановлена по техническим причинам. Вынужденная мера. Славуня и Олюшка пошли за Натальей, а я расположился в бухгалтерии за своим рабочим столом. Брови нахмурены, губы вытянулись в жёсткую линию. Глаза горят. Грудь гуляет. Ноздри трепещут! Жду.

Такое паршивое настроение у меня было, никакими словами не выразишь! Если даже сейчас, по прошествии многих лет, от одного только упоминания о Наташе сжимается сердце и на душе слякотно, представьте наше состояние в тот момент. Мы прекрасно понимали: то, что произошло – это не проблема, не беспорядок, не рядовая рабочая размолвка, не мелкая ссора и даже не крупный служебный конфликт. Это предательство. Подлый циничный расчёт. Это крушение веры в людей, в дружбу, в правду. А ещё это перерождение. Жизненный перелом. Рубикон, за которыми бесследно исчезнут прежние Николаич, Олюшка и Славуня. Уже завтра вместо них появятся Виталий Николаевич, Ярослава Николаевна и Ольга Александровна – жёсткие и непреклонные администраторы, не знающие милости хладнокровные менеджеры, нацеленные на результат железобетонные прагматики. Отныне мы будем за горло держать окружающий мир и контролировать каждый его шаг, каждое его движение, каждый его вздох. Душить мы его будем не из-за любви к деньгам, а хотя бы ради того, чтобы нас никогда более не обманывали и не использовали.

Словом, уважаемые предприниматели, рукава закатали – и вперёд! На разгрузку очередной, внеплановой кучи неприятностей.

Сижу. Насупился. Жду.

Послышался топот ног. Шаги в коридоре. Ближе. Ближе. Совсем рядом. Скрипнула дверная ручка, дверь распахнулась. Первой зашла в кабинет Наташа. Следом за ней – Олюшка и Славуня. «Словно конвой», – пронеслось в голове.

– Проходите, девочки, присаживайтесь, – сдержанно пригласил я Наташу, Славуню и Олюшку в кабинет. – Устраивайтесь поудобнее. Разговор будет долгий.

И тут же предположил:

– Хотя, быть может, и не слишком долгий…

Словно османский султан пред провинившимися янычарами, я восседал за столом грозно и мрачно. Лицо холодило плохо скрываемое разочарование. Девушки, шурша юбками, расположились кто где. Наташа, по-лисьи предчувствуя беду, забилась на стульчике в уголок комнаты. Славуня присела около меня. Олюшка просто осталась стоять, облокотившись плечиком о шкаф.

Недвижимо притихнув на своей табуретке, Наташа застыла. Теперь она более напоминала каменное изваяние. Всего один раз вскинула она настороженный наглый взгляд и, напоровшись на мои «гром и молнии», тут же одёрнулась. Не совсем же дура она. Сразу поняла, что попалась. Что ж, её выбор. Она знала, на что шла.

– Беседа пойдёт у нас о многогранности человеческих отношений, – скрепив сердце, начал я. – Или это будет не беседа? Может быть, мы услышим монолог? Искреннее признание? Наташка, что скажешь? Монолог это будет или беседа? В глаза твои я уже посмотрел. Так мне этого хотелось последние два дня, ты даже не представляешь. Теперь неплохо было бы ещё и послушать. Почерпнуть для себя чего-нибудь новенького из курса психологии и практической манипуляции доверчивыми людьми. Ну! Чего молчишь, фокусница?

– А ч-что говорить, Витал-л-ль Николаич? Я-я-я-а-а-аа… н-не понимаю! – скорчив удивлённую мину, вылупилась Наташа.

– Во даёт! – всплеснув руками, воскликнул я. – Не понимает она. Цирк шапито и главный шапитмейстер Михална!

Удивительно, но такая недюжинная Наташина наглость на какое-то мгновение даже охладила пыл разборок. Вот это выдержка! Обречённые не сдаются.

– Ну а чего ты тогда так волнуешься, а, Наташа? – придавил я воровку взглядом. – Дёргаешься. Гляди-ка, покраснела вся. Заикаешься, бедненькая, оглядываешься. Водички подать? Славунь, подай, пожалуйста, Михайловне воды. Графин в серванте. Можешь?

Вцепившись в стул, сестричка промолчала и даже не пошевелилась. Судя по её виду, чувствовала она себя совсем неважно. И от глотка холодной водицы, наверное, сама бы сейчас не отказалась. Олюшка, побледнев, застыла около шкафа. Кабинет тиснула зловещая тишина.

Я возобновил дознание:

– Чего молчим? Кого ждём? Да ты особо не переживай, Натали. Просто расскажи о себе, как есть. Разрулим по-хорошему. Заикаться, краснеть, бледнеть, лихорадочно искать выход, спасаться от поставщиков, от банковских кредиторов – твоими стараниями теперь это наш удел. А тебе-то что. Как с гуся вода. Всё что можно, ты уже украла и вынесла. Сидишь в бухгалтерии малого предприятия, а не в милиции. Хотя над этим вариантом, наверное, стоило бы подумать. Да и мы со Славуней и Олюшкой – не тайная полиция со скальпелями и пыточными зажимами, не следователи прокуратуры, и даже не инспекторы ОБЭП, а всего-навсего обворованные тобой обычные люди, горе-предприниматели. Отчего же тебе волноваться-то? И вообще, что я тебя убалтываю как маленькую? Рассказывай, давай!

Сжавшись в комочек, Наташа безмолвно зависла на своей табуретке. Выпучила глаза. Молчит. В лице – ни кровинки. Дрожащие кулачки сжаты так, что, кажется, захрустят пальцы. Те самые пальчики, из-за которых я, Славуня и Олюшка до сих пор не смогли вернуть родителям ни единого доллара. Те самые пальчики, из-за которых мы обречённо протоптали угрюмую дорожку в банк и оказались намертво запрессованными в кредитные договора. Те самые пальчики, из-за которых нашей жизнью теперь руководили двадцать два процента годовых. Те самые пальчики, из-за которых наши дети сидели на сухих кашах и слипшихся макаронах, до дыр занашивали растянутые по колена свитера и затёртые курточки. Те самые пальчики, из-за которых мы окончательно потеряли доверие к людям и веру в порядочность…

***

В перерывах моей изобличительной речи отчаянно хлюпал Наташин нос. Высоковольтным напряжением гудели мертвецкие паузы. За окном с рычанием проносились машины. Слышно было, как на улице кто-то с кем-то ругается. И даже как будто собирается драться. И в этом тоже чувствовалось что-то зловещее и предсказательное.

Как бы раскаянно Наташа ни шмыгала, жалость к ней не просыпалась. Жалости нет. Не верим мы теперь в жалость. И никогда больше не поверим. И Славуня, и Олюшка, и я отчётливо понимали: это именно она – веселушка и болтушка Натали – добрая, порядочная, участливая и кроткая, какой её принимали и знали все окружающие, повадилась разорять наш дом. Это именно она вынесла из него последнее. Это именно она довела нас до крайней нищеты, приковав кабальным кредитом к заморским банковским структурам. Это именно она цинично набивала свой бездонный кошелёк и хладнокровно выжидала момент, когда мы, словно обессилевшие мухи в липкой паутине, запутаемся в неподъёмных долгах и панически помчимся за следующим кредитом.

Я продолжил:

– Молчишь? Понимаю. Удобная позиция. Ну, как хочешь. Тогда расскажу я. Если что, поправишь. Для начала, дорогие присутствующие, посмотрим один познавательный документ…

Я потянулся к Наташиной учётной тетради и пролистал несколько страниц:

–…ярко-розовая школьная тетрадь в клеточку. Обычная с виду тетрадка… Т-а-а-к… производитель… ага, ОАО «Заводская бумажная фабрика»…

Я пролистал ещё пару страниц:

– …ну, это понятно. Что у нас на лицевой стороне? Так, ага, вот. Ревизия от пятнадцатого числа сего месяца. Ревизор – Наталья Михайловна. Натаха, твоя тетрадка, что ли? Ну да, твоя. Почерк твой. Молодец! Мо-ло-дец! Аккуратно пишешь. И остатки товара, наверное, так же аккуратно снимаешь, да?

Я перевернул страничку, вторую, третью. На одной из страниц остановился. Присмотрелся. Недоумённо вскинул брови. Перевёл взгляд на Наташу, снова уткнулся в тетрадь. Наташа, искоса поглядывая на двери, крутилась на стульчике, словно болотный уж на раскалённой сковородке.

– Не понял? – удивлённо протянул я. – А это что такое? Цифры какие-то непонятные. – Я перелистал ещё несколько страниц. – Натали, что это? Двойки, единицы, тройки. Ничего себе остатки! Да мы, оказывается, тут все миллионеры, с остатками-то такими! А ну-ка, посмотрим тетрадь Ярославы. Сверим.

Я открыл Славкину тетрадь и нашёл аналогичные наименования.

– О! И тут единицы-тройки. А написаны они уже другой ручкой. Да и почерк не Славушкин. Ничего не понимаю! Смотри-ка. Было двадцать две бутылки водки, стало двести двадцать две. Десять ящиков водяры подняли на ровном месте! Да у нас тут, оказывается, целый гипермаркет! А мы со Славуней и Олюшкой ни сном ни духом. Нужно пояснить. Пренепременнейше ждём пояснений, дамочка! Народ в нетерпении.

Пора было заканчивать спектакль. И вообще, что всё я, да я говорю. Пускай звезда нашего коллектива выступит.

– Давай, Наташа, – поторопил я. – Давай, дорогая. Признавайся. Легче станет, обещаю. На душе просветлеет… может быть. Совесть успокоится. Если вообще она у тебя есть, совесть эта. Рассказывай. Просто говори как есть. Давай! Твоё появление в нашем магазине я правильно понял? Использовала нас, да? Как подсобный инструмент? Как влажную салфетку? Вытерла грязные руки, и в расход? Вытянула наличку, хлопнула дверью, послала куда подальше и отправилась разорять очередную точку, да? Не мы первые, не мы последние?

Я передал тетрадь с Наташиной ревизией окаменевшей Олюшке. Она приняла раритет ватными руками. Движения её были механичны и заторможены. Переживали мы страшно, чего скрывать! Переживали, и вместе с тем понимали, что мерзко пахнущее варево из товарных недостач и человеческой подлости, которое нам заварила эта вертящаяся на стульчике прохвостка, мы будем расхлёбывать не один месяц.

Я поднялся из-за стола и подошёл к Наташе. Медленно опустился перед ней на корточки. Женщина сжалась так, будто ожидала от меня расправы. Напугана она была до смерти! Заглядывая ей в глаза, я тихо вымолвил:

– Давай, Натали. Время пришло. Говори что-нибудь. Мы ждём. Внимательно слушаем. Не доводи до крайностей. Не то плохо тебе будет…

***

Обстановка накалилась до невообразимого предела. Нервы у нас были натянуты так, что, казалось, вот-вот послышится тонкий звон. По-детски пуская слюнявые пузыри, Наташа затеяла новую постановку:

– Ребят! Дор… дор… дорогие мои! Я… я… я-а-а-а не знаю…, – искусно подвывая, пыталась всхлипывать воровка.

Белую как мел Славуню била дрожь. У Олюшки на глаза навернулись слёзы.

– Ребят! Ре…бят! Слав! Оль! Ви… Вит… Нико…лаич… я… я… больше не бу… бу… бу-д-д-ду! Пожалейте! – как-то неискренне заревела вдруг Наташа. – Простите меня! По… жал… уйста! Не тро-о-о-гайте меня! Не тро-о-о-гайте!

Вздохнув, я выпрямился. До боли в скулах сжал зубы. Лишь бы не раскрошились. Дантист для нас нынче роскошь непозволительная. Краем глаза я вдруг заметил, как Олюшка, медленно отдаляясь от шкафа, безмолвно направилась ко мне. Ко мне? Или к Наташе? Неторопливо, плавно, даже как-то неотвратимо, устрашающе, трепеща, Олюшка приближалась к Наталье. Гибкой пантерой обогнула стол. Ещё ближе. Ещё немного. И ещё чуть-чуть. Её руки заметно подрагивали, в глазах – крупные росинки. Словно в замедленной чёрно-белой кинохронике, я видел, как Олюшка тихо приближалась к Наташе и одновременно заворачивала руками бумажный столбик тетрадки. Вот уже в её руке твёрдая тугая трубочка. И ещё один шаг к Наташе. И ещё чуть-чуть… А далее – как в шекспировской драме! Я даже и моргнуть не успел. Резкий замах… рука… мгновение… кисть с тетрадным столбиком… так неожиданно! Хлоп! Удар! Прямо по щеке подлой воровки! Хлопок получился спонтанным, скомканным, каким-то нелепым, отнюдь не болезненным, но громким и выразительным. Крик души, горечь, отчаяние, злость – тяжело сказать, чего в этом рывке было больше. Распахнув в ужасе глаза, Наташа дёрнулась в сторону. Сжавшись, она в потрясении закрылась руками. Олюшка над ней! Ещё один замах! Молча. И ещё один хлопок! Снова молча. Удар! Хлёстко, жадно, гневно и… робко? Третий взмах. Нет. Третьей тетрадной пощёчины нет. Не хватило злости, сил не хватило моей Олюшке ещё на одну затрещину. Её рука бессильно опустилась. Тетрадь, выскользнув из онемевшей ладошки, с шуршанием упала на пол.

Олюшка всхлипнула и… из её глаз градом плеснули слёзы! Она хотела что-то вымолвить – и не смогла. Вновь попыталась – и вновь не смогла! Голос её зазвенел на полуслове и вдруг осип. Лицо омыла страшная бледность. Я оцепенел. Застыл болван болваном! Онемевшая Славуня – рядом. Олюшку же трусило, словно в лихорадке. Я встрепенулся, подбежал к ней, попытался взять её за плечи, успокоить. Вырывается! Хочу обнять – плачет и вырывается! Господи, что же это такое? Безумие! Сумасшествие!

– Негодяйка, скотина! – со слезами кинулась Олюшка к Наташе. Её голос срывался уже на рыдания. – Как ты могла? Как ты могла! Как? Ты же пришла с улицы, голодная, холодная, протягивала к нам руки свои загребущие, плакала. Умоляла дать хоть какую-нибудь работу. Склад грязный согласна была мыть. Ящики носить… Детям, мол, кушать нечего. Байки травила, как муж погиб в шахте. Как долги заели. Мы приняли тебя. Всей душой приняли! Ты же была для нас как своя, как родная. Как одна из нашей семьи! Ты же стала нам самой близкой подругой! Лучшая зарплата – Наташе, лучшие условия – Наташе. Как дела у Наташи? Не слишком ли устала Наташа? Как там её детишки? Присмотрены ли? Накормлены ли? Наташа ведь так много работает! Зачем? Отвечай, дрянь! – рыдала Олюшка. – Скажи, Бога ради, зачем ты так с нами? Разве мы заслужили? Плохо к тебе относились? Быстро ты, тварь, добро забыла…

Испуганно втянув голову в плечи и сжавшись на табуретке, воровка ни с того ни с сего вдруг запричитала скороговоркой:

– Не трогайте меня! Слышите? Не трогайте! Не трогайте! Не смейте, негодяи!

– Да что ты заладила: «Не трогайте, не трогайте…» Кому ты нужна, зараза такая! – психанув, вконец разозлился я. – Что ты голосишь, словно бабка-Гапка на похоронах! Кто о тебя мараться-то будет?..

– …быстро ты забыла, как заболела твоя мама, – сквозь слёзы, всхлипывая, разрывалась Олюшка. – Старенькая совсем бабулечка… здоровья нет… увезли в больницу… при смерти… Ты проведывала её, возила лекарства, гостинцы. Да мы же все – и я, и Николаич, и Славуня, все как один кулаки сжимали за тебя, за твою маму… переживали вместе с тобой, поддерживали тебя как могли. Предлагали деньги на лечение, сколько могли. Последние деньги предлагали, которые у нас имелись. Лишь бы маме твоей помочь. Лишь бы спасти её. Ты легко приняла от нас деньги. Мы же тебе последние сбережения свои отдали! Бабушку выписали из больницы… А ты вернулась на работу, приняла смену… и что дальше? Ты что, разве не видела, как нам тяжело? Разве ты не видела, как мы выкручивали каждую копейку, экономили, тянулись? Все вместе бились! Как могли, старались голову поднять в жизни этой подлючей. Одной семьёй жили. Всё-то ты, дрянь, видела! Всё-то ты замечала! И что же? А ты в это время благодарила нас. Чем? Ну, чего глаза спрятала?..

Олюшка схватила Наташу за подбородок и дёрнула его кверху:

– Говори, скотина, чем ты нас благодарила? Молчишь… Ты, гадюка бессердечная, за нашей спиной уплетала свежие копчёные колбасы, курятинку порумянее, селёдочку посвежее. Тоже за счёт магазина! А мы своим детишкам на обед концентраты из лапши варили, не могли другого себе позволить. Пока ты воровала у нас деньги, мы еле-еле выплачивали кредит. Пельмени завонявшиеся, списанные, липкие, от скудости жрали! Ты покупала дочери модные сапоги, сыну – стильные джинсы. Тоже из нашей кассы! А мы своей детворе затёртые джемперы в секонд-хенде выбирали, по рубль пятьдесят за кило. Ты выносила из магазина всё, что на тебя смотрело. Деньги гребла из выручки, сколько хотела. На такси разъезжала. Отговорочками нелепыми нас прикармливала. Детям новые вещи? Так это же пособие по утрате кормильца! Дорогая колбаса из сумки торчит? Так это же покупатель щедрый попался, презент сделал! Такси? Так это же любовник на таксомоторе подрабатывает! Ты использовала нас, а мы в это время ночей не спали, крутились, голову ломали, как детей своих накормить, вовремя взнос по кредиту заплатить. Ты обворовывала нас! Без зазрения совести отбирала последнее, а мы тонули. Реально тонули! Из-за тебя! А ты улыбалась, шутила, обнимала нас, целовала. Ластилась! Просчитывала! «Ребя-я-ят, ну вы по жизни и чу-у-удики!» – сквозь слёзы повторила плачущая Олюшка одну из Наташиных фраз. – Твои слова? Твои! Как что-то урвёшь в магазине – так сразу и чудики! Мы загибаемся, захлёбываемся, горим, а ты, негодяйка, подленько, в спину ножом, тут же извлекаешь свою выгоду. Чудики? Мы – чудики? Скотина ты! Бессовестная, бездушная, жадная скотина!

– Не трогайте меня! Не трогайте! Не смейте! – как будто не слыша Олюшкиных слов, истошно верещала Наташа.

М-да… Видать, от кого-то когда-то неплохо наш шапитмейстер отхватила, ежели панически боится расправы. Значит не в первый раз такой цирк устраивает.

Олюшка снова зашлась рыданиями. Я молча обнимал её, тщетно пытался успокоить. Тишину кабинета прорезали всхлипы Олюшки, горестные вздохи Славуни и лживое шмыганье Наташиного носа. Воровка и тут продолжала играть. А мы пребывали в прострации.

– Что скажешь? – повернувшись к Наташе, наконец вымолвил я.

Тишина. А что тут говорить? В жизни часто бывают моменты, когда и ответить нечего, и добавить к сказанному тоже нечего. Мы чувствовали себя как выжатые лимоны. Нет. Наверное, ещё хуже. Лимоны выжимают, забирают сок, зато оставляют полусухую цедру. Нам же не оставили ничего. К тому же, у лимонов нет души. В душу им никто не нагадит. А человек человеку – запросто.

– Пошла вон! – выдохнул я, тяжело опустившись на стул. – Свободна, как муха в полёте. У тебя пять минут. Зарплату забираем в счёт недостачи. Отпускные – тоже. Всё. Вали отсюда! Пошла!

Долго просить Наташу не пришлось. Не веря в столь лёгкое и быстрое спасение, воровка подорвалась со стульчика и метнулась к двери. Чтобы собрать пожитки, сменить рабочую одежду на выходную и убраться восвояси, ей понадобилось ровно две минуты.

В бухгалтерии воцарилось глубокое гнетущее безмолвие…

***

После этой памятной ревизии, признаюсь, вытащили мы со склада полупустой ящик вина и крепко причастились. Сработал пресловутый национальный колорит. Долго отходили. Даже общаться не хотелось. Пили и молчали. Молчали и пили. Чокнулись стаканчиками, махнули, выпили. Чокнулись, махнули, выпили. Неожиданно закончилось дешёвое кислое вино. Ну вот… и вино заканчивается… пусть даже и кислое… заканчивается и дружба, и доверие… как иссякла и вера в людей. Как испарилось и желание прощать. Никакого более прощения! Никакого более доверия! Никакой дружбы! Ни к кому. Хватит! По кадык нажрались мы этого милосердия!

А вино закончилось, это да. Кислое, дешёвое, зато холодненькое. Ещё одну бутылку копеечной кислятины взломаем! Много? Да-да, много. Да. Согласен. Ещё одну. И хватит. Да. Нужно тормозить. На сегодня всё…

***

Прошло время. Неделя, другая. Месяц прошёл. А потом ещё один. Раны вроде бы зажили. Как будто в первый раз! Сердце сопротивлялось, но холодный ум теперь рационально, и вполне обоснованно, отказывал в доверии вообще кому бы то ни было – мужчинам и женщинам, молодым и старым, хорошим и плохим, добрым и злым, наивным и прожжённым, елейным и брюзжащим. Всем людям на планете он отказывал в доверии! И легко доказывал свою истину. Что же такое получается? Если ты заносчивый, скупой на похвалу, прижимистый на деньги, продуманный, чёрствый – возненавидят тебя люди, начнут плеваться, обсуждать, думать, как отомстить, насолить, поковарнее обмануть. Если ты порядочный, искренний, добрый, скромный – всё равно обманут. Сочтут твою доброту за слабость, порядочность – за старомодность, скромность – за примитивность. И снова обманут! И снова используют! Никому нельзя доверять. Никому!

От таких выводов неуютно было на душе. Доверять нужно. Люди же мы, не роботы железные. «Я просто уверена, – кричала душа, – хороших людей на земле ничуть не меньше, чем плохих. И даже больше!» Но доверять теперь всё равно не получалось. Не получалось доверять! Извини, душа, не убедила. Слишком дорого стоило нам доверие к людям, слишком жестоко за искренность наказывала нас жизнь…

***

После известных событий Наташу мы видели два раза. Первый раз это случилось спустя несколько месяцев. Заявилась она к нам как-то в магазин, грустная-прегрустная. Глаза печальные, слезливые, робкая улыбка, губы прыгают. Думаете, раскаялась? Припёрлась прощения просить? Мы тоже вначале так подумали. И уже собирались сказать что-то вроде «да ладно, проехали, кто старое помянет, тому глаз вон!» Наивные люди. Оказалось, хрен там! Не за прощением Наташа пришла, а за своей трудовой книжкой. В пылу разборок никто тогда особо и не задумывался о подобных мелочах. Когда мы, так сказать, беседовали в бухгалтерии, у нас и у Наташи было ровно по одному желанию. Нам не терпелось отвесить Натали большого пендаля, а Натали и не против была после такого пинка лететь как можно быстрее и дальше от нашего магазина. Теперь же, когда скандал утих и замялся, воровка вспомнила про документы.

На новом месте Наташиной работы, оказывается, потребовали трудовую книжку. Как хорошо были устроены трудовые отношения в дореволюционной России! В нормальных домах человека принимали на работу только при наличии рекомендательного письма. Неважно, кем ты был – дворником, горничной, конюхом, поварихой, клерком или опытным управляющим делами. Хорошая рекомендация от предыдущего работодателя увеличивала шансы занять приличную вакансию и даже гарантировала повышенную зарплату. Будь ты сто раз честный, порядочный и исполнительный, без рекомендательного письма в те времена нужно было отработать за гроши не менее года, чтобы доказать свои деловые качества. Только тогда тебя принимали за своего и вдвое-втрое увеличивали жалованье. Сегодня рекомендательные письма требуют только в крупных корпорациях. Они прилагаются к резюме соискателя, тем самым подтверждая резюмированные деловые качества сотрудника. Почему эти письма не распространены в малом бизнесе, непонятно. В трудовые книжки обычно мало записывают правды, стараются не запятнать работнику трудовую биографию. Вне зависимости от причины разрыва служебных отношений, работодатели часто записывают в книжки «по собственному желанию». А рекомендательное письмо – замечательно! Мы бы Наташе такую рекомендацию написали, загляденье! Глядишь, брата-предпринимателя от грязных поползновений воровки оградили бы. А по трудовой ей ещё пенсию оформлять. Опять же, дети. Впереди старость.

Кстати, Наташин муж, который якобы погиб в грязном шахтном забое, позже объявился абсолютно живой, упитанный и вполне здоровый. Румяные щёчки, модная причёска, светлые вельветовые джинсы, пайта, плотная клубная куртка, фирменные кожаные полуботинки (тоже за наши?), в зубах – дорогая кубинская сигара-панателла. Он совсем не походил на жертву взрыва шахтного метана. На запястье у «шахтёра» я заметил золотые наручные часы. Его «гибель» была всего лишь одной из душещипательных легенд хитрой авантюристки.

***

Обуздав обиду, мы всё же не стали портить Наташин трудовой документ. Правда, под этим соусом выдавили с воровки ещё денег на покрытие недостачи. Мелочь, а приятно. Хоть какая-то компенсация. Удержанные с Наташи деньги мы направили на частичное погашение своего кредита.

Второй раз Наташу встретила на базаре Славуня. Дело было уже по зимнему морозцу. Наталья опустила глаза и якобы её не заметила. Славуня тоже прошла мимо. И тоже якобы не заметила нашей бывшей подружки. По словам сестрички, Наташа была одета в дорогущую длинную шубу, выглядела свежо и очень даже бодро. В магазин зимней одежды устроилась, что ли?

Бедные, бедные хозяева магазина одежды! В любой момент на тремпелях этой торговой точки вместо реальных пятнадцати шуб могли появиться двадцать пять виртуальных. Почему не распространены рекомендательные письма, кто скажет?..

Конец второй книги.

Продолжение следует …