Зарницы в фиордах

ГЛАВА VII

Перед нами выписка из официального, лишенного каких бы то ни было эмоций, документа. Выписка из наградного листа капитан-лейтенанта Шабалина.

Всем известно, что об одном и том же факте можно рассказывать по-разному. Все зависит от обстоятельств и характера очевидца, его профессии, пола и возраста. Конечно, сама основа факта у всех будет одинакова, но детали, из которых создается общая картина, будут различны. Вот тут-то и скажется индивидуальность рассказчика, свойственные только ему черты. Даже самые, на первый взгляд, устойчивые понятия изменяются в зависимости от обстановки. Возьмем для примера обыкновенный пейзаж, который так характерен для нашей страны: широкий луг на берегу реки, с одной стороны окаймленный лесом, а с другой — переходящий в мягкие линии холмов. Недалеко раскинулась деревня с аккуратными домиками, с садами, с каким-нибудь возвышающимся над всеми постройками зданием — колокольней церкви, школой, силосной башней… Обычный, мирный, а главное, привычный пейзаж. А теперь взглянем на него иначе, глазами войны — колокольня или школа станут наблюдательным пунктом или огневой точкой, луг превратится в хорошо обстреливаемую зону, холмы — в высоту, а река — в водный рубеж. И будут потом слагать песни о бое «у незнакомого поселка на безымянной высоте», за которую отдают жизнь неизвестные, но настоящие герои. А для моряка или летчика все, что они видят на земле, — это всегда ориентиры, по которым проверяются или уточняются курс самолета или пеленг корабля. Во время войны люди утрачивают возможность воспринимать пейзаж как создание рук мастера-природы. К нему невольно относятся утилитарно, часто как к чему-то вспомогательному, как к месту действия.

Еще до войны бывал Александр Шабалин в этих местах, ходил он тогда на тральщике и не один раз пришвартовывался к изрезанным берегам. Тогда его поражала безудержная фантазия матушки природы, создавшей неповторимые узоры из мысов, заливов, перешейков и островов. Щедрой рукой рассыпала она на дно моря гигантские камни, многие из них скрыты под водой, и только небольшая их часть возвышается над поверхностью. Надо очень хорошо знать эти места и быть по-настоящему опытным моряком, чтобы рисковать заходить в эти незаметные для глаз бухты-ловушки, из которых можно выбраться, только зная их секреты.

Вот эти-то места и называются шхерами. Географ объяснил бы их происхождение научно — результатом работы древних ледников. В незапамятные времена ледники проползли по этой земле, таща вместе с собою камни и целые скалы. Постепенно ледники со всем грузом передвинулись дальше на юг, а следы от их тяжелых шагов навечно остались на изуродованной земле.

Поэт, наверное, сравнивал бы шхеры с кружевами, окаймляющими спущенный до воды рваный подол берега. А для моряков, которым там приходилось ставить мины, шхеры были лабиринтом, из которого выбраться мог далеко не каждый.

Шабалин смотрел на знакомые берега и не узнавал их. Вернее, он воспринимал их совершенно иначе: его уже не трогала красота и своеобразие пейзажа, он наметанным глазом прикидывал, где лучше пройти морским охотникам, чтобы расставить там мины на фарватерах.

Обычно катера отправлялись в шхеры ночью, а возвращались засветло, чтобы потом провести по уже знакомому пути порученные им суда. Но фашисты тоже не бездействовали: они старались использовать шхеры как укрытие. Но так продолжалось недолго: воздушная разведка все чаще и чаще доносила о прячущемся среди островков и перешейков противнике, и теперь даже в шхерах фашистские корабли поджидали мины. Так было и в районе Петсамо. Советские морские охотники минировали подступы к заливу в этом районе, а ставить мины в шхерах иногда приходилось и торпедным катерам. Ведь они маленькие и ловкие и могли проникать туда, куда не мог пробраться корабль побольше.

Ставить мины — дело опасное, особенно, если их приходилось ставить в темноте и притом не имея точных карт.

Продвигались катера, что говорится, на ощупь, увертываясь от острых зубов подводных камней, да еще, кроме этого, приходилось думать о том, чтобы не выдать своего присутствия противнику белым пенным следом.

Далеко не всегда удавалось выполнить задание и уйти незамеченным. Противник старался использовать все имеющиеся у него средства — и суда и береговые батареи, чтобы уничтожить наши корабли. Умело сброшенные дымовые шашки надежно закрывали плотной пеленой морских охотников. Напрасно фашистские береговые батареи били по дыму, расстилающемуся над водой, когда дым рассеивался, наши уже были вне зоны досягаемости.

Не одно судно противника нашло свою гибель на минных полях. Правда, об этом катерники узнавали не сразу, да и то из штабных сводок.

Два десятка таких выходов к противнику сделал капитан-лейтенант Шабалин на своем катере, те два десятка, о которых упомянули в его наградном листе. Среди них были и такие, что заслуживают особого разговора. Расскажем хотя бы об одном.

Была весна 1943 года. Середина апреля, когда природа уже утверждает свой весенний график и полярный день вступает на круглосуточную вахту.

Только что было получено сообщение о вражеском конвое. Командир отряда капитан-лейтенант Лозовский взглянул на часы — двадцать два часа тридцать минут.

— В двадцать три выходим, — коротко сказал он.

Моряки поспешно доедали вкусную солянку из капусты с колбасой. Такой нестандартный ужин бывал не так уж часто.

Через полчаса два катера, ТКА-13 старшего лейтенанта Шабалина и ТКА-14 лейтенанта Колотия, вышли в море. Пятибалльный ветер подымал высокие волны, и вода с силой хлестала по палубе, окатывала холодным душем, просачивалась под реглан.

Такая обстановка не очень-то располагала к отдыху, но Василий Михайлович Лозовский удобно расположился на моторе катера Колотия и даже забылся чутким сном человека, привыкшего использовать каждую спокойную минуту для отдыха. Пока все нормально и его вмешательства не требовалось. Командиры катеров люди опытные, сами дойдут до места назначения. Всюду тихо — береговые батареи предупреждены, что выходит на задание наша группа, а фашистов здесь нет, они только еще мечтают побывать на этих берегах.

Катер сильно встряхнуло, как будто с разбегу он налетел на препятствие. Лозовский вскочил на ноги. Нет, все в порядке, очередная атака волн, а не налет авиации противника.

А для Василия Лозовского самый первый враг, которого он увидел, был немецкий летчик, притом не какой-нибудь рядовой, а блестящий ас, мастер своего дела. Эта встреча была неожиданной для них обоих, и произошла она без особого желания с обеих сторон.

О Василии Михайловиче Лозовском на Северном флоте ходила заслуженная добрая слава. Его морской охотник доставлял фашистам много горьких минут, и не одно проклятье тонущих врагов адресовалось этому высокому жизнерадостному громкоголосому человеку. Так повелось с самого начала войны, а первых вестников войны Лозовский увидел почти на двое суток раньше, чем другие.

…20 июня 1941 года экипаж морского охотника, которым командовал Лозовский, проходил учение в Оленьей губе. Моряки отдыхали, когда боцман доложил:

— Появился самолет. Опознавательных знаков нет.

— Готовность номер один! — скомандовал Лозовский и вышел на палубу.

Действительно, над морем летел самолет, летел очень спокойно, уверенно, в кабине можно было разглядеть голову летчика. Вот он переменил курс, зашел за сопки и скрылся.

Лозовский подождал немного, но никаких распоряжений от начальства не последовало, самолет больше так и не вернулся.

Через два дня в это же время уже шли первые часы войны. Уже прозвучало по радио сообщение, перевернувшее миллионы человеческих судеб:

С привычного мирного неба падали бомбы, уже лились кровь и слезы, и все это было только начало. Вскоре фашисты обрушили свой удар на Мурманск. Вот тут-то и вспомнил Василий Михайлович Лозовский странный самолет без опознавательных знаков.

Прошел месяц. Морской охотник лейтенанта Лозовского стоял в дозоре. Все было тихо, враг не подавал никаких признаков жизни. Вдруг вдали на горизонте появилась быстро движущаяся черная точка. Она увеличивалась в размере и вскоре превратилась в идущий на бреющем полете самолет. Самолет шел совсем низко над морем, и теперь уже можно было разглядеть черные кресты на его крыльях.

— Фашист!

По самолету открыли огонь, но он ушел за сопку и скрылся из виду. Вскоре раздался взрыв. А через три дня к морскому охотнику подошла лодка с рыбаками, они срочно требовали командира. Лозовский вышел к рыбакам. Двое молодых парней, перебивая друг друга, сообщили, что прибыли за командиром и он должен отправиться с ними в рыболовецкую факторию.

— Мы немца поймали, — объяснил один. — Летчика. Он пока спит, а мы сюда за вами.

В маленьком домике фактории на сваленных в угол сетях лежал заросший светлой щетиной мужчина и крепко спал.

— Откуда это он взялся, красавчик? — спросил Лозовский.

— Вчера это было, — начал разговор старый рыбак. — Вытащили мы сети, разобрали рыбу и сели обедать. Уже почти всю уху съели, вдруг видим, мимо окна кто-то пробежал. Не успели толком сообразить, что к чему, дверь отворилась, и ввалился вот он, — старик кивнул в сторону спящего. — Грязный, оборванный, в одной руке пистолет, а другой штаны держит, чтобы не падали. Хлопнул пистолет на стол, бросил бумаги какие-то, а сам за ложку схватился — и давай уху хлебать. Не ест, а прямо жрет с костями, как только не подавился. А потом завалился на сети и с тех пор так и спит. Вот все его бумаги.

Лозовский взял довольно большой конверт. В нем лежали документы на имя капитана Лаевского и шесть одинаковых фотографий, где был изображен сам Лаевский в парадной форме. На карточках он выглядел весьма эффектно — даже не верилось, что грязный оборванец, храпящий в углу, и элегантный офицер на фотографии — один и тот же человек.

С трудом разбудили спящего, он сразу признал в Лозовском командира и начал что-то быстро ему говорить. К сожалению, никто из присутствующих не знал немецкий язык настолько, чтобы свободно понимать взволнованную речь капитана. Но все же удалось выяснить, что три дня назад самолет Лаевского сбила, как он говорил, береговая батарея при входе в Кольский залив. Самолет почти дотянул до берега, загорелся и упал в море. Летчик почти три дня шел через сопки и по воде, пока наконец добрался до рыбаков. Он так замерз и изголодался, что, увидев людей, решил им сдаться. Вот и вся его история.

Лозовскому было ясно, что перед ним летчик со сбитого морским охотником самолета, — никакой береговой батареи в том месте, где указывал немец, не было. Моряки распрощались с рыбаками и, взяв с собой пленного, отправили его в Полярный. Здесь после допроса выяснилось, что Лаевский не простой летчик, а летчик-ас. Над советской территорией он уже летал накануне войны 20 июня 1941 года. Ему было поручено пролететь вдоль берега и вызвать огонь на себя, чтобы определить расположение наших огневых точек.

— Значит, это его самолет без опознавательных знаков тогда летал над нами, — не выдержал капитан-лейтенант. — Вот уж правда, верна пословица: «Гора с горой не сходится, а человек с человеком свидится».

Пришлось Лозовскому рассказать о том случае в Оленьей губе и о скрывшемся за сопками самолете.

Немецкому летчику перевели рассказ, и он подтвердил, что именно он был тогда в том районе. Видел он тогда и морского охотника и мог его свободно разбомбить.

— Жаль, что не было такого приказа, — криво ухмыльнулся он, — не находился бы я сейчас здесь, и мой самолет не лежал бы в море. Скорее всего ваш охотник занял бы его место на дне.

Больше немец не сказал ни слова и категорически отказался отвечать на все вопросы. Старый знакомый Лозовского оказался человеком с плохим характером.

Потом не раз вспоминал Василий Михайлович «своего летчика». Не каждый день моряк летчика в плен берет. А через несколько месяцев в «Правде» прочитал лейтенант письмо-обращение пленных немецких солдат и офицеров к своим товарищам, в котором призывали они как можно скорее прекратить войну. Среди многочисленных подписей была и подпись упрямого капитана…

Катер снова тряхнуло. Видно, погода начала портиться.

— Пожалуй, это даже хорошо, — сказал Лозовский. — Лучше будет атаковать врага.

По напрасно моряки всматривались в начинавшую густеть темноту — море было пустынно.

— Возвращаемся на базу, — скомандовал капитан-лейтенант.

Обидно возвращаться вот так, с неиспользованными торпедами. Но что делать, если враг в этот раз решил не выходить в море…

На берегу к Лозовскому подошел командир ТКА-13 Шабалин.

— Разрешите выйти еще раз и подождать фрицев у входа в залив Петсамо, — попросил старший лейтенант. — Есть там хорошее для засады место.

— Правильная мысль, — одобрил капитан-лейтенант. — Сейчас согласуем.

Через некоторое время разрешение было получено, и катера ТКА-13 и ТКА-14 снова вышли в неспокойное море. Скоро они были у полуострова Рыбачьего, где легли в дрейф и стали ждать.

Все тихо кругом, а такая тишина иной раз страшнее грома. Нельзя точно сказать, что труднее — грохот боя или настороженное ожидание, когда нервы напряжены до предела. Так и сейчас: все замерло на катерах, и кажется, что вообще нет никого живого на много миль вокруг и что эта тишина может разрядиться только взрывом…

Коротки весенние ночи, но когда ждешь, то время тянется в два раза дольше. Так было и сейчас. То и дело поглядывали моряки на часы — наверное, стрелки стоят на месте. Не может все-таки так долго продолжаться ночь. Наконец, рассвет. Видимо, не одни североморцы ждали, когда станет светать. В заливе появились два немецких морских охотника, они споро и деловито поставили дымовую завесу и бесшумно скрылись. Все ясно — скоро пойдет конвой. Теперь все внимание североморцев приковано к дымной пелене. Что-то скрывается за ней?

«Интересно получается, — подумал Шабалин, — мы для них невидимки и они для нас тоже. Прямо как в кино — бой кораблей-невидимок».

И вот наконец среди дымной пелены едва обозначились силуэты кораблей.

— Атакуем? — спросил Колотий.

— Подожди, друг, — успокаивал его Шабалин, — не надо спешить. Подойдем поближе, посмотрим, что там за птицы. Если только мелочь, то торпеды зря тратить не стоит, а из пулеметов пощекотать их можно.

Катера стремительно рванулись вперед, поближе к противнику.

Через несколько минут все стало ясно: шесть катеров охраняли два крупных транспорта. Тяжелые корабли шли по заливу медленно — видимо, их нагрузили до предела. Это фашисты вывозили из Петсамо никелевую руду, необходимую для их военной промышленности.

— Атакуем? — повторил Колотий.

— И немедленно!

Совсем близко подошли наши катера, когда немцы открыли по ним стрельбу. Силы были явно неравны, а тут еще подключилась немецкая береговая батарея. И началось что-то невероятное: своего рода «игра в салочки». Только тут вместо невинного удара рукой «осаленный» получит в борт торпеду или будет расстрелян на месте. А расстрелять катер совсем не трудно — у него ведь нет брони и через тонкую обшивку пули проходят без труда. Во время торпедной атаки самое главное — это зайти к кораблю противника с борта и только тогда всадить в него торпеду. Обычно транспорт атакует несколько катеров — одни отвлекают внимание на себя, а другие торпедируют основную цель.

И вот бой начался. Немцы взяли наших моряков в кольцо. Кольцо постепенно сужалось. Тут уже было трудно разобраться, кто свой и кто чужой. В пылу боя немцы иногда стреляли по своим возникающим из дыма катерам, и те тоже отвечали огнем. Если кто-нибудь мог бы наблюдать за боем со стороны, то он увидел бы необыкновенное зрелище: среди дыма, то появляясь, то исчезая, носились катера, гонялись друг за другом по огненному кольцу, стреляя куда попало.

— Принимаю бой, атакуй транспорт. А потом уходи! — радировал Шабалин Колотию.

Тот только и ждал этой команды. На бешеной скорости катер ТКА-14 вырвался из смертельного кольца и полным ходом пошел в глубь залива, туда, где в кильватер друг другу шли тяжелые транспорты. Теперь всю тяжесть боя Шабалину пришлось взять из себя.

— Ничего, выдержим, ребята! — подбадривал он своих товарищей.

От бесконечных осколков от рубки и палубы во все стороны летели щепки. К стволам пулеметов нельзя было притронуться, так они раскалились. С берега раздались артиллерийские залпы — это береговая батарея обнаружила катер Колотия и била по нему. Судя по усиливающейся стрельбе, ТКА-14 ловко уходил от обстрела.

— Скорей бы Дмитрий действовал, — считал секунды Шабалин. — Скорей бы!

Наконец-то раздался взрыв.

Столб черного дыма поднялся к небу, транспорт водоизмещением в четыре тысячи тонн переломился на две части и пошел на дно…

— Молодец, Дмитрий, попал! — обрадовался Шабалин, — теперь можно уходить.

Буквально расталкивая вражеские катера, чуть не задевая за их борта, Шабалин вырвался из окружения и пошел в глубь залива. Дымовая завеса надежно прикрыла североморцев, и ни один из немецких катеров даже не попытался их преследовать. Фашистам было не до этого. Гибель транспорта ошеломила гитлеровцев на мгновенье, и они замерли в оцепенении. Это дало Шабалину несколько драгоценных секунд, и он успел оторваться от противника. Когда фашисты опомнились и начали преследование, ТКА-13 шел на большой скорости ко второму вражескому транспорту.

Все меньше и меньше становится расстояние между катером Шабалина и целью, но все ближе и ближе подходит к отважным североморцам стая вражеских кораблей. Как акулы, почуявшие кровь, собираются вокруг еще живого кита, так со всех сторон стремились к советскому катеру фашистские катера.

Орудия немецкого транспорта молчали: не то артиллеристы боялись попасть по своим, не то думали, что катер свой.

— Товсь! Огонь! — скомандовал Шабалин.

Торпеды четко пошли к намеченной цели и обе попали в борт транспорта.

Огненная вспышка, столб черного дыма, замершая над морем корма корабля, а потом как будто захлебнувшийся холодной водой транспорт быстро погрузился в море.

«Шесть катеров против одного, пожалуй, многовато, — пронеслось в голове Шабалина. — Ну что же, выбора нет, все равно надо пытаться уйти».

Теперь, когда катер сбросил торпеды, его скорость увеличилась, а для катера скорость, как известно, — его главная защита. Вдруг два немецких катера резко повернули и пошли к месту гибели транспортов.

«Наверное, идут спасать тонущих, — подумал Александр. — Тем лучше». Он повернул штурвал и, лавируя, понесся в глубь залива к берегу, туда, откуда вела огонь дальнобойная береговая артиллерия противника.

Гитлеровцы не стали его преследовать — им было абсолютно ясно, что советский катер добьют их артиллеристы, а кидаться под такой огонь рискованно, еще чего доброго, сам попадешь под свои снаряды.

Пришлось Шабалину поманеврировать, пока он вел катер к берегу. Артиллеристы старались на совесть, и несколько пробоин в носовой части катера потом на базе все же пришлось латать. Но видно, справедливо гласит поговорка: «Смелого пуля боится, смелого штык не берет», — изо всех пуль и снарядов, обрушенных на ТКА-13, ни один не нанес ему серьезного повреждения. И катер благополучно дошел до «мертвой зоны», где он уже был в безопасности.

Так закончился этот продолжавшийся всего тридцать минут неравный бой со счетом 2 : 0 в пользу североморцев. Радостные, возвращались моряки домой, на базу. А там их уже ждали товарищи, готовились к встрече. По неписаному, но неуклонно выполняемому закону тому экипажу, который потопил вражеский корабль, готовили жареного поросенка. Это уже стало традицией, и пришлось хозяйственникам специально держать на базе свиней. Что поделаешь, раз моряки требуют, чтобы встречи проходили в духе традиций. Пока шабалинцы возвращались, на берег успели сообщить и о втором потопленном транспорте. Правда, тут получилась небольшая неувязка — не нашлось второго поросенка, и пришлось по-братски разделить одного между двумя экипажами.

— Черт те знает что, — ворчал начпрод, нарочито хмуря брови. — Вошли во вкус, что ни день — готовь поросенка. А где я вам их столько напасу? У меня ведь не свиноферма. — Но тут он не выдерживал и расплывался в широчайшей улыбке. — Давай, кок, забирай поросенка!

Сидя за торжественным ужином, моряки смеялись:

— Транспорты поделили на двоих, да и свинью тоже. А что, если бы еще какие-нибудь катера с вами были, так и делили бы на всех кабанчика?

— Вот потому-то мы и помощи не просили, — отшучивались именинники, — а то бы пришлось голодными остаться.