Засада

Глава 10

Дом мисс Смит оказался зеленым и более новым, чем тот, возле которого утром я ждал Шейлу. Лужайка еще не была засажена травой. Перед домом росла невысокая плакучая ива — бледная желто-зеленая разновидность, считающаяся в кругах любителей садоводства и огородничества более престижной, чем старомодная темно-зеленая. Ни трехколесных велосипедов, ни роликовых коньков.

Когда я подъехал, концерт уже давно кончился — то ли по причине наступления вечера, то ли просто эти меломаны решили дать себе отдых. Мне пришлось дважды позвонить в дверь, пока в доме возникло какое-то движение. Потом послышались шаги. Наступил тот самый тревожный момент, который всегда наступает, когда ты готовишься сделать, может быть, решающий шаг и не знаешь — то ли просто раскроется дверь, то ли тебя вместе с этой самой дверью сейчас поглотит геенна огненная. Над входом зажегся крошечный фонарик. Загремела дверная цепочка, щелкнул замок, дверь отъехала вглубь. На пороге стояла она.

Это был редкий экземпляр. Грива тонких розовато-желтых волос явно искусственного окраса, взбитых и очень тщательно заколотых. Они выглядели как нейлоновые локоны, которые сейчас приклеивают резиновым куклам. Еще были детские голубые глаза, длинные черные ресницы и обильный слой теней вокруг век — такой макияж должен, наверное, светиться во тьме. Еще были красные мягкие многообещающие губы, была фигура, сконструированная с таким расчетом, чтобы подтвердить обещание губ, слегка скрытая коротким черным пеньюаром, похожим на полупрозрачное короткое пальто.

То, что было на ней надето под пеньюаром (пожалуй, тоже черного цвета), разглядеть я уже не мог: нечто очень скудное, скорее открывающее наиболее интригующие участки ее тела, нежели их скрывающее. Была еще пара очень стройных красивых ног в дымчатых чулках и пара шлепанцев на каблучках, которые удерживались на ступнях непонятно как — с помощью крошечных черных розочек между пальцев. Было совершенно очевидно: мисс Смит ждала, что ее музыкальное приглашение кем-то будет принято — потому-то она и оделась соответственно.

— Да-а? — протянула она хрипловато.

— Извините за беспокойство, мэм, — робко начал я. — Меня зовут Эванс, мэм. Я работаю в компании “Маркет рисерч ассоушиитс”. Мы проводим в этом районе опрос жителей, и я подумал — может быть, вы согласитесь ответить на несколько вопросов...

— Опрос? — Нетерпеливо проговорила она. — Какой еще опрос?

— Мы изучаем покупательский спрос, мэм, в частности в отношении электрических приборов: телевизоров, радиоприемников, проигрывателей и магнитофонов. Я понимаю, что не совсем тактично, но мне поручено выяснить, какие артикулы из указанных есть у вас в доме, когда вы сделали покупку, где вы держите приборы и как часто ими пользуетесь.

Она некоторое время изучала мое лицо. Голубые глаза, обрамленные выкрашенными черной тушью ресницами, смотрели на меня очень пристально. Она была не такой уж сексапильной куколкой, какой старалась выглядеть. Я понял, о чем она размышляет. Она ждала вовсе не такого, как я. Очень может быть, что я и впрямь невинный интервьюер респектабельной фирмы по изучению покупательского спроса и что это не более чем досадная помеха для ее планов. Но очень может быть, что я вовсе не тот, за кого себя выдаю...

— Ну что ж, ладно, — Нехотя сказала она. — Входите, мистер Эванс. Надеюсь, это не займет много времени. Уже поздно.

— Я постараюсь управиться как можно скорее, мэм. Я очень благодарен...

— Да чего уж там. Заходите и задавайте свои вопросы!

— Конечно, мэм.

Пол был устлан ковром. На ковре стояла типовая мебель более или менее современного дизайна. В углах торчали какие-то коробки и ящики, клочки стружки. Все указывало на то, что тут что-то распаковывали. Стереопроигрыватель среднего класса гордо стоял посреди гостиной. Обе колонки были направлены в сторону кухни — отсека в задней части той же самой гостиной. За аппаратом висела полка с пластинками. На полке лежали пустые конверты из-под пластинок — видимо, в них хранились диски, которые она недавно слушала. Мисс Смит заперла входную дверь и, подойдя, к софе, включила бра. Потом указала на низкий коктейльный столик.

— Можете разложить свои бумаги здесь. Так что вас интересует? — Она смотрела, как я сажусь, открываю свой “дипломат” и достаю оттуда опросник. — А черт! Если нам с вами придется написать целую книгу, то я, пожалуй, выпью. Не хотите?

Я деловито раскладывал свои бумаги и записи и прислушивался к ее голосу. Она была очень хорошей актрисой — правда, хорошей, но она выбрала себе исключительно трудную роль. Она долго репетировала, очевидно, чтобы добиться выговора грубоватой американки, но почти неуловимый акцент все же ее выдавал. Труднейшая задача — убедительно сквернословить на чужом языке.

— Простите, что вы сказали, мэм? — переспросил я.

— Выпить не хотите?

— О нет, мэм, — с преувеличенным ужасом произнес я, тоже стараясь переигрывать: мне просто хотелось дать ей понять, что и я, подобно ей, актерствую. Интересно, за кого она меня примет, когда поймет, что я вовсе не Генри Эванс, интервьюер компании по изучению покупательского спроса? — Нет, благодарю вас. Итак, это дом № 103 по Мейпл-драйв, так? И на почтовом ящике указано, что вы Кэтрин Смит. Правильно?

Она ушла в глубь комнаты, открыла небольшой шкафчик, который служил ей баром, и налила себе стаканчик.

— Правильно. У вас зоркий глаз, мистер Эванс.

— О, это профессиональная привычка, — самодовольно ответил я. — Скажите, вы являетесь владелицей этого... дома, мисс Смит?

Она рассмеялась.

— Да, я домовладелица. Я плачу по счетам, и дом принадлежит мне. Я его купила. И, как видите, еще не все вещи успела перевезти.

— Ага, значит, вы живете здесь не одна?

— Нет, со мной живет отец. Папа вышел на пенсию, и после смерти мамы он себя неважно чувствует... А что вы сейчас делаете?

Она подошла ко мне почти вплотную и с довольно-таки озабоченным видом склонилась над моим плечом. Меня омыла волна каких-то терпких духов очень сильной концентрации. К счастью, я никогда не отличался особой чувствительностью к запахам — я лучше реагирую на визуальные стимулы. Как бы там ни было, духов она не пожалела.

Я откашлялся и ответил:

— Ну, понимаете, мисс Смит, это статистическое исследование. Вот смотрите: я вписал ваше имя в этот квадратик. Потом я проставлю имя вашего отца...

— Герман Смит, — сказала она. — Когда-то он был Шмидтом. Обычная немецкая фамилия, но папа ее сменил.

Я записал.

— Герман Смит. Так, один статистический работник в нашей компании проставил крестик вот в этом квадратике напротив фамилии человека, с которым я буду проводить опрос, если в доме живут двое. Таким образом, маркируется каждый наш опросный лист. Потому что мне приходится проводить беседы не только с симпатичными особами.

Я поднял взгляд и хитро улыбнулся. Она улыбнулась в ответ, но ее взгляд оставался напряженным и пристальным.

— Вы хотите сказать, что вам не доверяют, мистер Эванс? — спросила она равнодушно. — Странно, но мне вы показались заслуживающим доверия. В противном случае я бы ни за что не впустила вас в дом в такой поздний час.

Я опять откашлялся.

— Да нет. У них много интервьюеров в штате. Так что ради полной объективности давайте скажем, что они не доверяют нам всем. Администрация хочет быть уверена, что получает точную выборку в каждом из кварталов, где мы проводим опрос.

— Значит, вы ходите по всем домам в нашем квартале?

— Именно так, мэм. Точнее сказать, эту работу я провожу со своей ассистенткой. Она ходила здесь целый день сегодня. Возможно, вы ее видели — девушка в голубом “фольксвагене”. Она немного устала к вечеру, и я предложил ей закончить работу за нее.

Голубые глаза смотрели на меня озадаченно. Так, теперь у меня появилась ассистентка. Я провожу опрос во всем квартале, а не только в доме мисс Смит. Это уже важно. У меня с собой целая кипа опросных листов, и они выглядят вполне достоверно. У меня дурацкая внешность и хорошо подвешен язык. Может, я и впрямь всего лишь невинный работник социальной сферы?

Я опустил взгляд на бланк. Потом устремил его на мисс Смит.

— Итак, мисс Смит, все говорит о том, что мне просто повезло, и я буду проводить интервью с женщиной, являющейся домовладелицей.

Она уловила намек.

— Считайте, что вам и вправду повезло: папа сегодня как раз поехал в кино.

Ее голос прозвучал резко. На губах играла слабая улыбка. Теперь она меня раскусила. По крайней мере, она знала — ибо я ей сам признался, — что если в моем опроснике специально и не выделялся пункт о домовладелице, я бы мог сделать так, чтобы такой пункт в нем появился — и между прочим, я именно так ведь и поступил. Я ответил на ее улыбку многозначительным взглядом, который она была вольна интерпретировать, как ей заблагорассудится. Я сделал ставку на подлинную, не фальшивую реакцию, и я ее получил.

Она подошла к проигрывателю, остановилась и поглядела на меня с сомнением. Она все еще не была уверена. Потом решительно передернула плечами и склонилась над аппаратом. Прежде чем она нашла нужную звуковую дорожку, игла несколько раз царапнула по бороздкам. Раздались первые такты симфонического вступления. И вдруг марш “Хорст Вессель” наполнил комнату — словно обрушившись на нас со всех сторон.

Я никогда особенно не увлекался стереопроигрывателями. Прослушивание на заезженной пластинке мелодии, звучащей с двух сторон вместо одной, не кажется мне настоящей акустической революцией. Сейчас же, видимо, из-за громкости или из-за того, что мелодия рождала у меня сильные ассоциации, эффект оказался чуть ли не гипнотическим. У меня в ушах снова зазвучал мерный топот сапог по мостовой, и я воочию представил нелепый гусиный шаг, который в то время вовсе не казался смешным.

Я медленно поднялся. Кэтрин Смит стояла у проигрывателя, не отрывая от меня взгляда. Она была очень привлекательной женщиной, которая оделась в этот вечер для занятий любовью, если можно так сказать, но в тот момент меня это не интересовало, да и ее, видимо, тоже. Чуть приоткрыв губы, она с сияющими глазами слушала марш, который некогда потряс мир, — в ее лице угадывались признаки страсти иного рода.

Она сделала свой ход. Теперь настала моя очередь. Я смотрел на нее, дожидаясь, пока инструменты закончат проигрыш какой-то замысловато оркестрованной интерлюдии и зазвучит основной мотив.

— Die Fahne hoch, — заговорил я, стараясь проговаривать слова в такт. Die Reichen fest geschlossen? SA marchiert mit ruhig festen Schritt… — Я подумал, что акцент у меня не слишком ужасный. Я заглянул ей в глаза и как ни в чем не бывало продолжал: — Это по-немецки, мисс Смит. Что означает: “Под развевающимися знаменами СА маршируют мерным строем”.

са означает “Sturmabteilung”. В англоязычных странах их назвали “штурмовиками”.

Она не сводила с меня глаз. Тут вступили трубы и барабаны. Она ждала. Снова зазвучала тема — ясная и тревожная. По крайней мере, когда-то, было время, эта мелодия причиняла мне немалое беспокойство, — вот и сейчас она заставила меня встревожиться. Это все равно как если бы ядовитая змея вдруг ожила после того, как ей отрубили голову.

Кэтрин Смит тихонько подпевала. Она пропустила несколько тактов, ее правильное контральто подхватило мелодию и финальные строчки: “...es schaut auf Hakenkreuz voll Hoffnung schon Millionen. Der Tag fur Freheit und fur Brot bricht an!”

Песня резко оборвалась. Она протянула руку и, не глядя, выключила проигрыватель. Ее огромные голубые глаза изучающе смотрели на меня.

— Hakenkreuz значит свастика, — произнесла она мягко.

— Я знаю. Мне хотелось бы надеяться, что я делаю все правильно.

В комнате наступила давящая тишина.

— Свобода и хлеб, — пробормотала она. — Много времени прошло с той великой поры. Генри Эванс. Очень много. Но, может быть, это время вернется?