Заснувший детектив

Глава шестая

На третьи сутки сидения в камере, когда Денис в подробностях изучил все разводы на потолке и надписи на стенах, он вдруг вспомнил, что Александр Борисович Турецкий, с которым не так давно случился подобный казус[2] (только в случае Турецкого, как большой шишки и государственного человека, это было СИЗО Лефортово), так вот, упомянутый Турецкий, также несправедливо обвиненный бог знает в чем, от скуки и праздности озадачился вопросом, что на самом деле представляет собой система тюремного перестука. Денису об этом как о забавном эпизоде из своей практики рассказал их общий друг и общий же, между прочим, адвокат, Юра Гордеев. Помнится, Турецкий уперся в проблему, как разделить между собой отдельные буквы и целые слова, если предположить, что букву «а» надо выстукивать один раз, а «я» — тридцать два?! Разрешить ему ее тогда было не суждено, поскольку Гордеев довольно быстро вытащил его на волю, обвинение против следователя Генпрокуратуры рассыпалось как карточный домик. А подсказать Турецкому было некому, поскольку сидел он в одиночке. Хотя это, пожалуй, тут было ни при чем, вот Денис сидел не в одиночке, рядом имелись еще девять сокамерников, а что толку? Никто из них в стену не стучал и понятия не имел, как это делается. А жаль. Во-первых, потому, что из-за стены то и дело доносился какой-то аритмичный стук, — люди явно жаждали общения, а во-вторых, потому, что неизвестно, сколько здесь придется задержаться, да и как вообще все сложится. Как говорится, от тюрьмы да сумы не зарекайся. Вспомнив вторую часть пословицы, Денис нахмурился. Если обвинение в убийстве Кондрашина вдруг, по каким-то невероятным причинам, получит подтверждение (а почему нет, пока что подставляли его виртуозно), а сам он из недавно разрекламированного Кондрашиным супермена превратится в преступника, его же, Кондрашина, зарезавшего, то «Глорию» свободно могут закрыть, и пойдут тогда Филя, Сева и вся их развеселая компания по миру… Ну нет, по миру, конечно, не пойдут, таких классных специалистов любая контора с руками оторвет.

Денис произнес про себя слово «контора» и внутренне же осекся. Как говорится, оговорочка по Фрейду. «Конторой» ведь традиционно многие годы называли КГБ, а нынче соответственно — ФСБ. А в самом деле, не имеет ли к его несчастьям самое непосредственное отношение «контора»? Может, фээсбэшники элементарно разозлились, что им так принародно утерли нос, и решили отомстить? Между прочим, дядя, Вячеслав Иванович Грязнов, учил его, что самые простые мотивы — они же самые реалистичные. Так кому же он, Денис Грязнов, всего-на-всего скромный частный детектив, наступил на хвост?

Денис невольно оглянулся на своих сокамерников. Ну и компания собралась. От восемнадцати до семидесяти. Половина — рецидивисты, в зону уже хаживали, и не раз. Да и новые статьи мужичкам светят такие, что мало не покажется. Хорошо, что никто не знает, кто он такой, могли бы запросто частного сыщика к ментам приравнять и ночью ненароком задушить. А ведь охранники-то вполне могут знать, а значит, и словечко в камеру шепнуть. Но раз вторые сутки прошли, а все нормально, выходит, его безвременная гибель никому не нужна. Ну еще бы, ведь признание в убийстве Кондрашина он пока что не подписал.

Положа руку на сердце, Денис надеялся, что дядя, или Турецкий, или даже оба вместе похлопочут за него, и сидеть придется относительно комфортно. Ну, если не в одиночке, так хотя бы в двойке. Какое там…

Тут Денис вспомнил первый допрос, который ему устроил следователь Мосгорпрокуратуры Зюкин, занимавшийся его делом. Зюкин был круглолицый добродушный мужик. Сперва он предложил Денису сигарету. Денис сказал, что не курит, и тут же вспомнил, что в кино в таких случаях ушлые арестанты добавляют: «Но я возьму для товарищей». Потом Зюкин поинтересовался условиями, в которых содержится Денис, и, выслушав короткий ответ, покачал головой:

— Тесновато, конечно. И ночью, наверно, воздух спертый, а?

— Точно, — кивнул Денис.

— Ну это ничего, Денис Андреевич. Одиночки не всегда хороши, уж вы мне поверьте. Вот мой приятель работает в дежурке одного из московских отделений милиции. Однажды после рабочего дня он с коллегами принял, так сказать, на грудь, в ближайшем кафе, да так крепко, что отрубился. Хорошо, у него друзья верные оказались. Они его назад в отделение затащили, решили там оставить, чтобы проспался, поскольку мужик на пьяную голову мог быть изрядно буен. Но куда ж его девать? Все кабинеты заперты, не в «обезьянник» же к бомжам! Посовещались и решили уволочь его в подвал. А помещение там было древнее, водопровод часто прорывает, и, чтобы боец не утоп, если вдруг что случится, на пол поставили кирпичи, на них положили деревянную дверь, а уж сверху — моего бесчувственного приятеля. А чтобы он ночью не начал чего непотребного вытворять, свет погасили и дверь в подвал заперли. Представьте, Денис Андреевич, трубы именно в эту ночь прорвало, и подвал понемногу стол заполняться водой. Мой друг очнулся и обезумел от ужаса: ему представилось, что он на каком-то плоту… Так греб, бедняга, что к утру из сил выбился. Видите, одиночки не всегда хороши, точно вам говорю.

Денис засмеялся.

В эту секунду следователь Зюкин изменился в лице настолько, что оно даже вытянулось, и натурально зарычал:

— А теперь, сволочь, колись, как Кондрашина завалил?!

Денис позволил себе немного удивиться:

— Это что — «злой» и «добрый» полицейский в одном лице?

— Ах ты!.. — задохнулся от бешенства Зюкин, но так и не нашел подходящего слова. — ах ты!.. — Он, видимо, нажал на кнопку в столе, потому что через несколько секунд в комнате для допросов появился конвоир. — Советую вам подумать, Грязнов, и выложить все начистоту, только так вы можете себе помочь. Уведите.

Допрос получился молниеносным.

Денис снова задумался о системе перестука, потому что за стенкой кто-то снова начал тихонько корябать, но мысль скользнула дальше, поскольку невольно он стал участником общего диалога. Совсем молоденький парнишка на верхних нарах жаловался:

— Суки, посылку всю распотрошили, сахар назад завернули…

— Да быть такого не могет, — возражал кто-то другой, — а мне вот передали.

— Сахар-рафинад был? — машинально поинтересовался Денис. — В коробке?

— Ну.

— Нельзя. Можно только песок и в полиэтиленовом пакете.

— А сало? — плаксивым тоном сказал парень. — Сало-то за что отобрали?

— Какое оно было? С прорезью? С мясом?

— Конечно! Здоровенный шмат!

— Тоже нельзя. Можно до трех килограмм, соленое или копченое — неважно, но только сало. Считается, что под видом мяса в него можно загнать дурь или что-нибудь еще.

В камере воцарилось молчание, Денис, погруженный в свои неспешные раздумья, даже не сразу это понял. А когда повернул голову, увидел, что все девять человек смотрят на него. Кто как, кто с ожиданием, кто даже с какой-то непонятной надеждой, а кто и откровенно враждебно.

— Ты это, паря, — наконец сказал один гнусавым голосом, — ты откуда всю эту хренотень знаешь? У меня третья ходка, и то я не в курсах. Во всех изоляторах же разные порядки.

— Так, — неопределенно ответил Денис. — Пришлось как-то выучить. Времени много свободного было. — Он имел в виду учебу на юрфаке, но камера поняла это по-своему и одобрительно загудела.

— Ты подожди, я сейчас карандаш достану, — сказал гнусавый голос, он у меня в укромном местечке… Ну все, теперь диктуй давай.

Денис пожал плечами и сказал:

— Колбаса — три килограмма. Сыр — только твердых сортов или колбасный — три килограмма.

Рыба — два килограмма. Овощи (лук, морковь, редька, чеснок, редис, свекла, репа) — по два килограмма. Фрукты (яблоки, апельсины, грейпфруты, лимоны, мандарины) — тоже по два килограмма. Сгущенное молоко — обязательно перелить в пластиковую тару, — это чтобы заточку не сварганили, ну а вес — до 1,2 килограмма.

— Почему это?! — возмутилась камера. — Почему не полтора, почему не килограмм?!

— Такие правила, — невозмутимо ответил Денис.

— Паря, а ты, часом, не мент? — снова сказал все тот же гнусавый голос и сам же себе ответил: — не, тогда тебя бы отдельно посадили. Ты диктуй, диктуй, я пишу.

— Печенье, пряники, сухари, сушки, вафли — по три килограмма. Конфеты, мармелад…

Гнусавый тщательно все записывал, а камера восхищалась. Денис подошел к концу списка:

— Нижнее белье, носки, постельное белье. Это все можно. Свои права рекомендую знать и ими пользоваться. Это добавит вам силы и уверенности в себе.

— А что ж ты сам этим не воспользовался, фраер, если разрешено? — мрачно осведомился человек, который молчал все это время, весь синий от наколок и, по наблюдениям Дениса, потенциально самый опасный в камере. — Постельным бельем, тапочками?

— Да пошли они, — под общий хохот сказал частный сыщик и повернулся лицом к стене.

На вторые сутки следователь больше не ломал комедию, а сразу же без обиняков повторил то, на чем закончил прошлый раз. Зюкину, однако, не повезло. Откуда ему было знать, что, когда Дениса вызвали на допрос, он проводил очень специальную медитацию, свойственную только абракадабра-йоге, так что, когда Грязнова-младшего привели к Зюкину, Денис фактически спал наяву. Ему было хорошо и спокойно, как никогда в жизни, очевидно, он достиг какого-то нового уровня мастерства, путь к которому только нащупывал на берегу Индийского океана. Денис любил сейчас всех на свете, и даже с этим ублюдком Зюкиным он чувствовал нерушимую кармическую связь. Только вот Зюкин пока об этом не догадывался, а потому снова предложил подследственному подписать добровольное признание.

Денис смотрел ему в переносицу и умиленно молчал.

— Эй! — закричал Зюкин. — Вы вообще меня слышите?!

— По вашему мнению, — медленно сказал Денис, — однажды подержав драгоценные камни в руках, я воспылал жадностью, а потом втерся в доверие к Кондрашину, добрался до камней, а самого Кондрашина зарезал?

— Да! — обрадовался Зюкин. Его ввел в заблуждение тон, которым это было сказано, — какой-то смиренно-отрешенный.

— Это неправда, — сказал Денис. — Нажмите кнопку в столе.

И тут Зюкину стало плохо. Он увидел, как его правая рука сама собой движется к кнопке вызова охраны, а левая бессмысленно хватает воздух, не в силах ее остановить.

Денис вернулся в камеру, а Зюкин, придя в себя, вызвал врача. Тот померил давление, пощупал пульс, заглянул в зрачки. Зрачки ему не понравились.

— Что т-такое с-со мной? — запинаясь, спросил Зюкин.

— Не будь вы следователь и окажись мы в другом месте, я бы спросил, какой дряни вы накурились. Но так вообще-то все нормально.

— Домой хочу, — вдруг обиженным голосом сказал Зюкин и действительно уехал. Дома он сразу же лег спать и впервые в жизни видел цветные сны, хотя, проснувшись, не мог вспомнить ни одного связного сюжета, все непостижимо развевалось и улетучивалось.

А Дениса не трогали еще сутки, так что он вполне мог себе позволить расслабленно размышлять на тему возможных вариантов тюремного перестука, а также о том, кто мог его так зверски подставить. В перерывах между медитациями, конечно. В камере к нему привыкли и не трогали. Только иногда советовались по поводу всяких внутренних тюремных тем, да еще тот мужик, весь синий от наколок, иной раз недружелюбно поглядывал. С ним Денис, как ни старался, кармической связи не чувствовал.

Щербаку не пришлось звонить матери Анастасии. Она сама его нашла. Позвонила домой утром и срывающимся голосом сказала:

— Нам необходимо встретиться!

— Хорошо, — зевнул Николай, медленно выбредая на кухню и поднимая жалюзи. — Давайте увидимся вечерком где-нибудь…

— Немедленно!

— Хм… У вас все в порядке?

— Да. Но это неважно. Я расскажу при встрече.

— Пускай будет так, — согласился Щербак, прижимая трубку к уху и включая кофеварку. — Я живу недалеко от зоопарка. Сможете быть возле центрального входа, скажем, через полчаса?

— Да.

Щербак задумчиво смотрел на бурлящую кофеварку. Голос молодой женщины ему очень не понравился. Что еще могло случиться? Все плохое уже вроде произошло. Денис в тюрьме, Кондрашин на кладбище, камни пропали… Или, может, напротив, это у нее такой экстравагантный способ сообщать хорошие новости? Ладно, чего там гадать, скоро он все узнает. Щербак стал под прохладный душ, потом выпил еще одну чашку кофе, со вздохом набросил на плечи легкий пиджак (иначе куда девать пистолет?!) и вышел из дому. Он жил в Большом Тишинском переулке, и до зоопарка действительно было несколько минут ходу. Но не все было так просто, вероятность слежки за сотрудниками «Глории», равно как и за женой олигарха, по-прежнему была значительной. Оставалось лишь надеяться на то, что женщина она весьма неглупая и сделает все верно.

Щербак свернул на Малую Грузинскую, потом на Красную Пресню и подошел к зоопарку. Потоптался возле входа, демонстративно поглядывая на часы. С момента телефонного разговора прошло двадцать семь минут. Он купил себе «Спорт-экспресс» и погрузился в изучение матчей Лиги чемпионов. «Реал» выиграл у «Динамо» из Киева. Ну а чего еще ожидать…

Прошло еще минут семь. Щербак нервно сунул газету в карман пиджака и стал мерить шагами площадку перед входом в зоопарк. Прошло еще минут десять. Получалось, что мадам Чегодаева основательно опаздывает на встречу, которой сама так добивалась. В конце концов, Щербак махнул рукой, купил билет, мороженое и пошел в зоопарк. Там он действовал совсем по-другому. Быстро шмыгнул к административному зданию и зашел в первый же кабинет.

За столом сидел человек с бородой до глаз, который что-то писал. Обильная растительность на руках добавляла ему сходства с нашими далекими предками. Подняв голову на Щербака, бородатый сказал безо всяких эмоций:

— Опять в окно?.

— Ага.

Щербак обошел его стол, по пути положив перед бородатым двадцать долларов, и вылез в окно. Пригнувшись на всякий случай, он пробежал метров тридцать и относительно благополучно преодолел высокий забор — в основном благодаря тому, что делал это уже не раз. Бородатый администратор — это была его, Щербака, уловка, уже не раз выручавшая.

Оказавшись снова на Красной Пресне, он перешел дорогу в неположенном месте и через Пресненский переулок попал на улицу Заморенова. Там свернул налево и, обойдя замысловатое здание Киноцентра, вышел к станции метро «Краснопресненская».

Перестраховаться, пожалуй, стоило. После ужасных событий последнего времени, в самом деле, никто не мог поручиться, что за ними обоими не следили всеми возможными техническими способами. Щербак поглядел на часы: до встречи оставалась еще пара минут, но, учитывая, каким голосом говорила Анастасия, вполне можно было предположить, что она уже здесь. Не зря же, в конце концов, он рассказывал ей про приятеля, называющего по телефону другое время и место встречи. На другой стороне улицы по отношению ко входу в зоопарк — это было именно тут. Но Анастасии нигде не было!

Щербак подошел к ближайшему ларьку, взял пиво и чебурек, потом передумал и чебурек есть не стал. Запах сильный. Закрылся «Спорт-экспрессом». Что там еще случилось на зеленом газоне? «Челси» выиграл у «Манчестер Юнайтед». Круто. Это круто.

Он допил пиво, но женщины все не было. Да что же такое, черт возьми?! Всесильный супруг перехватил?

Щербак повращал головой. Ларьки, кафе, пивнушка, открытое кафе. Там он и увидел Анастасию. Она сидела за столиком и пила воду. Не совсем напротив кинотеатра, но зато лучше не придумаешь. Умница.

— Привет, — он опустился на скамейку напротив.

— Слава богу, я уже боялась, что вы не приедете.

— Смеетесь? Мой шеф в тюрьме сидит. Если я его оттуда не вытащу — останусь без работы. Рассказывайте, что случилось.

Оказалось, что Анастасию снова допрашивали. На этот раз другой следователь, не из ФСБ, как прошлый раз, а из прокуратуры. Какой-то противный Зюкин. Он так, мерзавец, на нее насел, что она запуталась и была вынуждена рассказать ему историю о проверке фальшивых камней — как ей позвонил какой-то человек и сообщил, что камни, служившие выкупом, были фальшивые, потому что Чегодаева одолела жадность, он быстро изготовил копии бриллиантов, и настолько грубые, что только совершенный дилетант мог заподозрить в них бриллианты. Ну и так далее.

Щербак вздохнул.

— Но то, что он назывался вашей фамилией, я не говорила! — прижала руки к груди Анастасия.

— И на том спасибо. — Щербак кивнул официантке, чтобы принесла пива. — Да не волнуйтесь вы так, все в порядке, чего в жизни не бывает.

Взгляд у молодой женщины был какой-то отстраненный.

— Эй, вы слышите меня?

— Понимаете, мне кажется, что меня тоже стали подозревать.

— Почему вы так решили?

— Не знаю точно… Но этот Зюкин, он странно себя вел, все время менялся, просто какой-то хамелеон. Понимаете, Коля, он намекнул, что я ведь тоже могла заменить настоящие камни на стекляшки. То есть что мне это было сделать легче, чем кому-нибудь другому. Вот…

— Ну да, — задумчиво сказал Щербак. — И что вы с Кондрашиным могли сговориться против Чегодаева.

— Да вы что?!

— Если следовать этой логике, то почему нет? Или, напротив, вы могли дружить с Чегодаевым против Кондрашина…

— О господи. — Она опустила голову. — Мне так стыдно… Вы правы. Зюкин так и сказал.

— Вот так-так, — присвистнул Щербак. — Что еще?

— Что только обилие и противоречивость возникших версий, а также то, что найденный у Дениса Грязнова камень — настоящий, мешают следствию посадить сейчас и меня. Представляете?!

Щербак молчал. Он не понимал, что происходит. Допрашивать вот так, раз за разом, жену могущественнейшего человека, намекая ей на серьезные проблемы? Да и что-то слишком много следователей занимается убийством Кондрашина: и менты, и ФСБ, они сами вот — частные детективы.

— Ваш муж в курсе?

— Он знает только, что меня вызывали на допрос в прокуратуру, и все.

— Вы были с адвокатом?

— Нет. Мне и в голову не могло прийти, что все так обернется, что я буду нуждаться в защите. Я привыкла совсем к другому.

— Ладно, Настя. Если это все, давайте расстанемся, пока нас никто не увидел вместе. Я обдумаю то, что вы мне рассказали, и…

— Это не все.

— Не все?

— Нет. Появились еще какие-то люди.

— Какие люди?!

— Представьте себе, в черном. Они приехали к нам домой. Двое в черных костюмах. Степана не было. Задали несколько вопросов из тех, на которые я отвечала и раньше.

— Документы показывали?

— Помахали какими-то корочками, но я в них ничего не поняла. Они были похожи на фээсбэшни-ков, я почему-то сразу так решила, едва их увидела.

— Фамилии запомнили?

Она покачала головой.

— А внешность?

— Пожалуй, да.

— Знаете что? Давайте попробуем составить фотороботы с ваших слов. У нас есть классный специалист, позвоните мне сегодня вечером, если я с ним договорюсь. Он может быть в отъезде. Ладно? Теперь скажите вот что: когда у вас появлялись эти люди в черном?

— Позавчера. До вызова в прокуратуру.

Щербак вытер пот со лба.

— Когда же вы мне собирались об этом сказать?

— Простите. Мне так стыдно.

— Почему?

— Я столько всего натворила…

— Настя, посмотрите на меня!

Она послушно подняла голову.

— Настя! Вы ничего не натворили. Знать бы, кто все натворил… — Щербак сжал кулаки. — А вы просто хороший человек, который попал в беду. Не волнуйтесь понапрасну и постарайтесь по-прежнему доверять мне. Все образуется. Теперь уходите.

Несмотря на то что дела были дрянь, Щербак не мог в очередной раз не обратить внимания, какое впечатление Анастасия производит на окружающих.

А специалист по фотороботам не был в отъезде, и Николай это отлично знал. Специалист по фотороботам был на службе, и договориться с ним о частной услуге было, во-первых, непросто, во-вторых, рискованно. Кто знает, что это за «люди в черном»? Специалиста звали Эммануил Степанович Сазонов, и это был совершенно уникальный человек, к услугам которого неоднократно прибегали Александр Борисович Турецкий и Грязнов-старший. Эммануил Степанович занимался своим ремеслом не один десяток лет и был настоящий художник, истинно творческий человек. Он умел входить с опрашиваемыми свидетелями в такой контакт, что в результате у него получались не страшные маски, которые все привыкли видеть на стендах с надписью «Разыскивается…», а живые, настоящие портреты.

Щербак позвонил Вячеславу Ивановичу Грязнову и, не вдаваясь в подробности, поинтересовался, не сможет ли тот в силу своего давнего знакомства с Сазоновым договориться с ним о небольшой халтурке.

— Это то дело, про которое я все время думаю? — пробурчал начальник МУРа.

— Нет, конечно, — соврал Николай, искренне надеясь, что будет понят как надо.

— Так и знал. Ладно, жди.

Через пять минут Грязнов перезвонил, договоренность была достигнута.

Щербак немедленно передал Анастасии через ее мать, что вечером им нужно встретиться по поводу, о котором она в курсе дела.

В половине седьмого Сазонова и Анастасию Чегодаеву разными маршрутами — Филя Агеев и Щербак соответственно — привезли на Октябрьскую улицу, все в ту же квартиру знакомой Севы Голованова. Эксперт и молодая женщина уединились в дальней комнате, откуда не выходили около трех часов.

Голованов достал из портфеля два новых мобильных телефона и вручил их своим друзьям со словами:

— Поскольку велика вероятность, что нас всех слушают, вот вам новые аппараты, они зарегистрированы на совершенно посторонних людей, которых с нами связать никак невозможно. Но этого недостаточно. Номера меняйте каждый день, регистрируйте их также на левые имена, надеюсь, у вас найдутся такие знакомые.

Сыщики кивнули, но Филя все же спросил:

— Зачем такая перестраховка?

— Лучше все же потратим на конфиденциальность наших разговоров несколько лишних сотен долларов. Как-то Турецкий рассказывал, что в Штатах у АН Б — Агентства национальной безопасности — есть такая программа: если человек в обычном телефонном разговоре произносит слово из специального списка, скажем «война», «Саддам», «Бен Ладен», «тротил» и так далее, то его разговор начинает автоматически записываться, потом анализируется и передается куда надо, после чего принимается обоснованное решение, начинать следить за этим человеком или оставить его в покое, поскольку, допустим, это был обычный обывательский треп. То есть там запросто при необходимости слушают всю страну, понятно?! Так вот, Филипп, если предположить, что наши спецслужбы записывают все разговоры по сотовой связи (которой в Москве гораздо меньше, чем в Штатах — обычных городских телефонов), они и ведут себя соответственно, а если вообще целенаправленно следят за нами…

— То меры предосторожности лишними не будут, — закончил за него Щербак. — Да все понятно, никто не возражает. Только мне кажется, при этом не будет ли полезным время от времени заодно говорить и по нашим старым телефонам, а? Типа, мы ими пользуемся, и все такое…

— Нехило придумал, — оценил Филя. — А как же Макс с Демидычем?

— Не волнуйся, на всех хватит, — успокоил Голованов и показал содержимое портфеля. Там лежало еще десятка два мобильников, никак не меньше.

Пару месяцев назад у «Глории» был клиент, владелец салона сотовой связи, который не смог расплатиться за оказанные ему сыщиками услуги. Тогда он предложил бартер, — взять у него что-нибудь на свой вкус. Денис Грязнов отказался, предпочтя подождать деньги, но сейчас Голованов решил, что время пришло.

Тут Сазонов потребовал крепкого чаю, а на все жалкие попытки Агеева узнать, как продвигается работа, говорил только одно слово:

— Брысь.

Частные сыщики в это время сидели на кухне и пытались пить пиво. Но оно просто в глотку никому не лезло.

Наконец Сазонов, закончив, поцеловал руку Анастасии и уехал своим ходом, отказавшись от машины.

— Ну как? — спросил Щербак у нее, боясь открыть папку, в которой лежали портреты. У него было нехорошее предчувствие, что лица эти окажутся ему хорошо знакомы.

— По-моему, очень похоже получилось, — сказала Анастасия. — Я даже не понимаю, как ему удалось, я ведь никаких таких особых подробностей не рассказывала, а он, пока рисовал, больше спрашивал, что я тогда чувствовала, чем про уши там или носы…

— Мастер, — одновременно сказали Голованов и Филя.

Щербак открыл папку: Сазонов изобразил двух мужчин, лет тридцати пяти и сорока соответственно, коротко стриженных, с довольно привлекательными и сильными чертами лица. Один был в очках. У второго были тонкие губы. Щербак видел их впервые. Он посмотрел на Филю и Голованова. Те отрицательно покачали головамит

— Вот черт, — сказал Щербак.

А ведь они все немало лет занимались своим делом, знали многих людей из органов и продолжали общаться

— Гастролеры? — предположил Филя. — Гастарбайтеры? Наемники из другого города? Но какого черта?

Щербак пожал плечами.

— А что, если попросить Макса взломать базу данных ФСБ? — продолжал Филя.

— Забудь об этом, — сказал Голованов. — Давайте-ка лучше отдадим портреты Грязнову. Раз он прислал нам Сазонова, так пусть и оценит эту живопись.

Еще некоторое время после конкурса «Мисс Вселенная» на Анастасию по инерции, как из рога изобилия, сыпались довольно лестные предложения от заграничных модельных агентств, но она непреклонно отказывалась, во-первых, учеба как была, так и осталась в ее жизни на первом месте, ну а во-вторых… во-вторых, не совсем так. Потому что с тех пор, как появился Кондрашин, все стало с ног на голову. Да она с первого взгляда распознала в нем «мужчину своей жизни», но то, как вел себя с ней Леонид… это опрокидывало все девичьи представления о счастье. Он исчезал у нее на глазах с другими женщинами, нимало не заботясь о ее чувствах, и умудрялся появляться как раз в тот момент, когда она уже прощала ему все. Чутье у него было что надо. Удивительно, но их роман был бурным и страстным, при этом отнюдь не быстротечным. Анастасия все терпела, и это продолжалось до самой защиты диплома, которая прошла у нее, разумеется, с блеском. Она получила приглашение на работу сразу от нескольких центральных телеканалов и не могла принять решения, пока не случилось одно памятное событие.

Леонид привел ее в модный среди творческих людей ресторан «Петрович», где решено было скромно отметить пилотный выпуск новой программы, которую он начал делать на частном канале СТВ. Владелец СТВ олигарх Чегодаев, по собственному признанию Леонида, сделал ему предложение, от которого журналист отказаться просто не смог: возглавить передачу о судьбе русских военных на Кавказе. Анастасия знала, что этот проект был давней мечтой Кондрашина, он столько с ним носился, что многие уже перестали верить в возможности его реализации. Ни один государственный канал выпускать такую передачу почему-то не хотел. Возможно, такая на тот момент была политика, а может, осторожные и бывалые телебоссы просто опасались Кондрашина, от которого всегда за версту попахивало авантюризмом.

И вот — такая удача!

Анастасия была счастлива не меньше Леонида. Собственная карьера на тот момент не слишком ее волновала, она знала, что не пропадет, что кое-что умеет, но у нее отсутствовала главная движущая сила тележурналиста — честолюбие. И она это хорошо знала про себя. Она была женщиной на двести процентов. И это видели все, кто ее окружал. Теперь это узнал Степан Чегодаев. Он был сравнительно молод, даже моложе Кондрашина на пару лет. Когда-то они были однокашниками, позже их пути разошлись, но вот снова переплелись, да еще таким причудливым образом: босс и наемный работник, с одной стороны, в то же время азартные партнеры — с другой.

Чегодаев молниеносно влюбился в Анастасию. Позже он говорил, что влюбился в ее левую ногу, потому что это было первое, что он увидел, едва девушка под руку с Кондрашиным вошла в «Петрович».

В конце концов, Анастасия вынуждена была признать, что Леонид, конечно, бесконечно замечателен, но, увы, связывать себя узами брака категорически не намерен. Ни с кем. Даже с ней. Поэтому как-то само собой вышло, что, когда Чегодаев предложил ей руку, сердце и кошелек, она, недолго думая, согласилась, решив прекратить любые отношения с Кондрашиным. (А также заодно отклонила все предложения о работе на телевидении. Позже она пожалела об этом, но гордость, которой, в отличие от честолюбия, было с избытком, не позволила сделать обратный ход.) Надо было отдать должное и Леониду: он тоже не искал встреч, прекрасно понимая, в каком щекотливом положении все трое могут оказаться. Впрочем, ему-то как раз это сделать было нетрудно: работы- в связи с новой программой навалилось невпроворот.

После свадьбы, на которую, кроме родителей Анастасии и нескольких важных государственных мужей, никто приглашен не был, молодая чета съездила отдохнуть на Кайкгановы острова. Это место не было так популярно среди новых русских, как Канарские или Мальдивские, а кроме того, у Степана там была своя вилла, стилизованная под замок графа Дракулы. Тогда Анастасии эта его причуда показалась забавной й даже милой. А вернувшись в Россию, она поначалу с увлечением принялась исполнять роль образцовой жены олигарха. Продолжалось это около полугода, ровно до того момента, пока она не попала в аварию.

Вечером, накануне Старого Нового года, на Ленинском проспекте ее «фольксваген-жук» подрезал какой-то «чайник» на «восьмерке», слегка помяв заднее крыло. Анастасия остановила машину и величественно выглянула, чтобы сразить нахала одним своим взглядом, но сражена оказалась сама. Из «восьмерки» ей навстречу вылез улыбающийся Кондрашин. Они обнялись — чисто по-дружески, все-таки давно не виделись. И он ее поцеловал. Он держал ее голову двумя руками и не отпускал, все еще целуя и целуя. Анастасия потеряла почву из-под ног во всех смыслах. Она чувствовала, что куда-то уплывает, причем значительно дальше, чем на Каймановы острова. Леонид подхватил ее на руки и отнес в свою машину, даже не глянув на ее «фольксваген». Ехали недолго, свернули на проспект Вернадского. Она ничего не спрашивала, просто молча сидела, слегка привалившись к нему плечом. Подъехали к какому-то дому, поднялись на лифте, вошли в большую пустую квартиру. В дальней комнате, единственной из всех, были занавески на окнах и стояла широкая расстеленная кровать. Они упали туда и всю ночь доводили друг друга до изнеможения.

— Скажи, а почему ты ехал на такой странной машине? — спросила Анастасия. — Помнится, раньше все французские предпочитал. На «рено», кажется, меня возил…

— А я специально «восьмерку» одолжил, чтобы тебя стукнуть.

— Караулил, значит? Все подстроено?

— Ну да!

Она засмеялась и швырнула в него подушкой, встала, подошла к окну. Потом спросила еще:

— А что это за квартира?

— Твоя, — сказал Леонид.

— То есть как это?!

— Очень даже просто. Я ее купил, чтобы мы не шлялись по гостиницам, а чувствовали себя тут дома. Квартира эта — твоя, — снова повторил он. — Куплена на мое имя, но я уже оформил дарственную… Я, конечно, не олигарх, но кое-что могу для тебя сделать…

И они снова упали в постель.

Через полчаса он закурил первую за эту ночь си-гарту и, все еще тяжело дыша, сказал:

— Я хочу уйти от Степана. И тебя с собой забрать.

— Как это? — Она спросила машинально, даже несколько отрешенно.

Леонид испытующе смотрел на нее. Не поняла или сделала вид, что не поняла?

— Мне осточертело это СТВ. Хочу слинять куда-нибудь. У меня сейчас знаешь какой рейтинг? Любая западная компания с руками оторвет. Или даже без рук.

— Но почему?! — Она в самом деле не понимала. — У тебя же все отлично. Ты делаешь прекрасную программу. Я знаю, что у Степана канал — не самый блестящий, но твоя передача — вне конкуренции. Это, если хочешь, даже документальные фильмы. Я тебе признаюсь… плакала несколько раз, когда ты наших мальчиков в Чечне показывал.

— В том-то и дело, — зло сказал Кондрашин. — Не хочу больше.

— Объясни же наконец!

— Это госзаказ, понимаешь? Я только делаю вид, что свободен. И Степа твой — такой же вид делает. Мы все там на привязи. Свобода определяется длиной цепи. Завтра скажут — снова начнем чеченских бандитов возвеличивать. Тьфу!

— Ты говоришь ужасные вещи, Леня! Неужели то, что ты снимал, — это неправда?! — Она прижала свои изящные руки к высокой груди, и Леонид на мгновение забыл о своем ожесточении, залюбовался ею подумал: «Только это настоящее, все остальное — неправда, все ложь». Он положил голову ей на колени, и она стала тихонько целовать его висок, как это делала раньше: — Милый мой, любимый, единственный, что с тобой? Как тебе помочь?

Боже мой, эта несчастная женщина предлагает ему помощь! Нет, это уже было выше его сил.

— Это я, я хочу тебе помочь, понимаешь?! — закричал Кондрашин. — Давай уйдем, я прошу тебя, ты — от своего олигарха, я — с телевидения, давай сбежим, а?

— Куда?

— Я не знаю, — прошептал он и снова уткнулся ей в колени.

Денис продолжал в перерывах между медитациями консультировать сокамерников по всяким мелким тюремным вопросам. В другие времена он бы здорово посмеялся над такой парадоксальной ситуацией: частный сыщик, явно находящийся, так сказать, по другую сторону баррикад, да еще племянник начальника МУРа, советует отпетым уркам, как им жить в тюрьме с максимальной выгодой для себя, не вступая при этом в антагонизм с администрацией.

А еще его по-прежнему занимал вопрос о системе перестука. Восемь человек, сидевшие с ним в камере, отрицательно качали головой, никто понятия о ней не имел. Правда, один вспомнил, что, когда первый раз сел, лет, наверно, тридцать тому назад, видел людей, которые такой способ общения активно практиковали. Еще один сказал, что сидел с мужиком, который сидел, в свою очередь, с тем, кто умел это делать. А девятый сокамерник Дениса, молчаливый и весь синий от наколок, в ответ на вопрос лишь презрительно сплюнул. Тогда обладатель гнусавого голоса, который тщательно записывал все полезные сведения, получаемые от Дениса, хихикнув, шепнул ему на ухо, что это — знаменитый домушник Пантелей Шмагин по кличке Музыкант, рожденный в зоне, не умевший читать и писать и соответственно — не знавший и алфавита. Неужели ты, паря, никогда про него не слышал?

И Денис вспомнил. Шмагин был легендой. Денису про него неоднократно рассказывал дядя. Кличку Музыкант он получил за то, что свои кражи и ограбления расписывал и исполнял как по нотам. Шмагин был юркий и виртуозный вор, начинавший как щипач, но со временем перешел на квартирные кражи. Собственно техническое мастерство тут требовалось меньшее, чем у карманников, но ловкость и изобретательность — большая. А главное — было больше возможностей и перспектив для карьерного роста. Говорят, в конце семидесятых, когда Шмагин промышлял в Ленинграде, тамошние серьезные бандиты сказали ему: «Если ты, Музыкант, сможешь за день сделать десять квартирных краж и при этом обеспечишь себе твердое алиби, мы тебя сделаем вором в законе». Шмагин впервые в жизни испытал что-то вроде приступа честолюбия. Прежде он никогда не задумывался об уровне своего мастерства, но сейчас поставленная Задача, подкрепленная немыслимой наградой, крепко его завела. И он согласился.

Шмагин устроился слесарем-сантехником в ЖЭК в центре города и планировал «ограбление века» около месяца. Точнее, он даже ничего не планировал. Он ждал.

Десять квартирных краж он совершил 1 мая. Они были сделаны в десяти разных домах, следующих один за другим на главной улице города. Самое потрясающее, что обворованные жильцы почти во всех случаях были дома — торчали на балконах, пялясь на первомайскую демонстрацию. Ничего крупного Шмагин не брал, только из одной квартиры уволок понравившуюся здоровенную картину с голыми тетками, впрочем, потом оказалось, что она стоит копейки, а вот рама без картины продалась дороже. Но главное, он сумел стащить документы: пять паспортов, три пенсионных удостоверения, два военных билета и один студенческий. Это и было доказательством его подвига. Кроме того, у него было фантастическое алиби. Шесть человек подтвердили, что он нес плакат с портретом одного из секретарей ленинградского обкома КПСС! И это действительно было так, плакат Шмагин нес, только каждый раз, отлучаясь «надело», он передавал его помощнику, имя которого история умалчивает.

Ленинградские серьезные бандиты поцокали языками, похлопали героя по плечу и разошлись. Слово свое они не сдержали, вором в законе Музыканта не сделали: с их точки зрения, это была шутка — не дело мелкого щипача и домушника авторитетом нагружать. Ас точки зрения Шмагина, это было не шуткой, а предательством. И он, не задумываясь, сдал питерской милиции всех, кого знал. Воровская этика и солидарность для него больше значения не играли. В результате около пятидесяти человек оказались тогда под судом и были приговорены к различным срокам, из них четверо — к расстрелу. Руководство ленинградского ГУВД засыпали орденами и прочими более существенными наградами, а за Шмагиным оставшиеся на воле братки устроили настоящую, охоту. Но — безуспешно. Несколько лет после этого о нем ничего не было слышно. Не исключено, что его прятали в какой-нибудь зоне или тюрьме. Всплыл Шмагин в середине восмидесятых, когда про него уже основательно подзабыли. Поселился в Подмосковье и потихоньку принялся за старое…

В двери открылся глазок, в него заглянул конвойный, а спустя несколько секунд он отпер дверь:

— Грязнов — на выход, к следователю.

Денис поднялся и пошел, провожаемый сочувственными взглядами.

— Грязнов, Грязнов, — пробормотал гнусавый. — Где-то, паря, я твою фамилию слышал, определенно слышал.

Денис флегматично пожал плечами и вышел. Пока шел по коридору, думал: не ровен час, вспомнят в камере про начальника МУРа, что тогда? А ничего. Тогда и видно будет — что.

Оказалось, его вызывает не следователь Зюкин. В комнате для допроса сидел начальник отдела по борьбе с терроризмом ФСБ.

— Удивлены? — спросил Спицын.

Денис покачал головой, и ему показалось, что генерал немного расстроился.

— Ну это неважно, — сказал Спицын. — Я хочу с вами поговорить. Вот это важно.

— Для кого?

— Для вас. Для меня. Для страны.

— Понятно, — сказал Денис. — Вам что-то от меня нужно. Но, боюсь, ничего нового рассказать не могу. Просто потому что нечего. — Денис уставился в некую точку на стене за спиной Спицына, стал втягивать ее в себя глазами и почувствовал тепло. Это было тепло человеческого тела. С той стороны кто-то был. По крайней мере, ему так казалось.

— Я все-таки не понимаю, как вам удалось столь лихо провернуть освобождение Кондрашина.

— По крайней мере, вы не думаете, что это я его похищал, — заметил Денис. — Уже неплохо для скромного частного детектива.

— Я этого не говорил, — проворчал Спицын. — Да ладно, к черту. Да, я думаю, что вы его не похищали. Но вот в чем проблема. Человек, которого вы застрелили там, в Ростове, — это Хожа Исмаилов, бывший чеченский боевик.

— Так в чем проблема? На чеченцев же как будто и думали.

— Похищение людей — не его профиль. Когда-то он был полевым командиром, еще в первую войну, но уже очень давно перешел на сторону федералов. Он служил в ФСБ Чечни, понимаете?! То есть, фактически, мой коллега, он лично участвовал в анти-террористических операциях! И отлично себя проявил… Если я не верю, что вы причастны к похищению журналиста, то еще больше я не верю, что замешан Исмаилов. Не верю, не верю и не верю!

Воцарилась минутная пауза, по истечении которой Денис сказал:

— Я вас понимаю и уважаю ваши корпоративные чувства.

Спицын бросил на арестанта быстрый взгляд: не издевается? Нет, вроде бы серьезен. Ну тогда вот тебе пробный шар, мальчишка, слопаешь — и тогда ты мой.

— Еще маленький нюанс, Денис Андреевич. Откуда у вас, елки-палки, — генерал вполне добродушно усмехнулся, — появился пистолет, там, на стройке?

Денис молча смотрел на него.

— Вам подсунул его какой-то дед в аэропорту, верно?

Денис по-прежнему молчал, и генерал вдруг понял, что этому психу все глубоко до лампочки, он смотрит не на него, а сквозь него. Ни черта из него не выдавишь!

А Денис думал о том, что Быковского упоминать нельзя ни при каких обстоятельствах. И так в этом деле оказалось замешано много совершенно посторонних людей. Вот, например, его собственные сотрудники. Что касается деда в ростовском аэропорту, то ясно, что со стороны генерала это был чистый блеф. «Дед» действовал настолько профессионально, что его никак не могли отследить. Передача оружия произошла за считанные секунды.

Денис смотрел на стену. Тепло. А может быть, там, в соседней комнате, просто включенная лампа? Спицын боится потерять свое кресло, вдруг понял Денис. Во внешнем мире происходят какие-то важные и неизвестные ему события.

— Между прочим, Грязнов, пока вы тут сидите и запираетесь по совершенно непонятным причинам, на свете продолжают происходить очень нехорошие события, в частности — похищения людей, в частности — журналистов.

Денис молча ждал продолжения.

— На днях исчез Джордж Пенгертон, и не просто исчез, а похищен, — эффектно выдержав паузу, возвестил Спицын.

— Кто это такой? — поинтересовался Денис.

Спицын не поверил своим ушам. Потом решил, что над ним издеваются. Но, внимательно посмотрев на Грязнова, передумал.

— Вы что, газет не читаете?!

— А то мне их тут дают, в вашем санатории…

— Пенгертон — это глава издательского дома «Товарищ либерал».

— Кажется, припоминаю, — кивнул Денис. — Это американец, который работает у Ванштейна?

— Ну вот видите, не такой уж вы и темный. Пенгертона похитили прямо посреди Москвы и по телефону потребовали от его издателя Ванштейна печатать документы чеченских полевых командиров, которые они ему будут присылать.

— И что, — поинтересовался Денис, — он их напечатал?

— Успел только первую серию, потому что после этого его арестовали, правда, по другому обвинению. У него финансовые проблемы…

— Понятно, — усмехнулся Денис.

— Что вам понятно?! Ну что вам может быть отсюда понятно?!

— Знаете что, Николай Николаевич, я помогу вам… — Денис то ли намеренно сделал большую паузу, то ли это уже прочно стало его манерой разговора, он даже сам не знал. Так или иначе, но это позволило ему убедиться в собственной правоте.

— Поможете, если что? — продолжил потерявший терпение генерал.

Итак, он все-таки нуждался в этом.

— Если окажусь на свободе. Из следственного изолятора мне вам помогать не с руки.

— Ну, знаете… Я все-таки не прокурор, и я…

— Бросьте. Вытащить меня отсюда вам вполне по силам. Более того, это будет в ваших интересах.

Тут Денис сообразил, как можно узнать о системе перестука.

— И еще у меня к вам просьба, Николай Николаевич.

Спицын слегка округлил глаза. Он не ослышался? Этот самоуверенный частный сыщик действительно впервые его о чем-то просит?

— Что, урки в камере донимают? — самодовольно усмехнулся фээсбэшник.

— Нет, речь совсем не о том, благодарю вас, у меня все в порядке.

— В порядке?!

Таких слов от человека, сидящего в тюрьме, Спицыну слышать еще не приходилось. Нет, он сам двинется с этим ненормальным йогом.

— Пока у меня много свободного времени, я бы хотел почитать одну книгу, но, боюсь, в тюремной библиотеке ее нет.

— Почему вы так уверены? Вы спрашивали? Тут хорошая библиотека.

— Потому что следователь ко мне не очень благоволит, что отражается на действиях м-мм… обслуживающего персонала.

«Обслуживающего персонала», ну надо же!

— Ладно, напишите мне вот здесь в блокноте, я распоряжусь, чтобы ее вам доставили.

Но Денис не видел протянутого ему блокнота, он все втягивал в себя точку за спиной у Спицына. Тепло не уменьшалось.

— Нас подслушивают, — сказал частный сыщик вполне безучастным голосом.

— Вы бредите, — безапелляционно заявил Спицын. — Я — генерал ФСБ! Кто нас может подслушивать?

— Этого я не знаю. С той стороны. — Последовал кивок на стену.

Спицын вдруг изменился в лице и выскочил из комнаты. Сделал несколько стремительных шагов по коридору и рванул на себя следующую дверь. Замечательная картина предстала генеральским глазам: следователь Мосгорпрокуратуры Зюкин сидел на корточках на столе, вплотную придвинутом к стене, и пытался уловить, что происходит в комнате для допросов, с помощью кружки и своего оттопыренного уха.

— Ах ты мерзавец! — заорал Спицын, опрокидывая стол вместе с Зюкиным. — Вон отсюда!!!

На просьбу Голованова проверить по своей базе данных портреты людей, нарисованных Сазоновым со слов Анастасии Чегодаевой, Грязнов-старший отреагировал с неким даже удовлетворением. Наконец хоть чем-то он может оказаться полезен своему племяннику. Тем более что двое незнакомцев подозревались в принадлежности к одной из структур ФСБ, а всем известно, с какой любовью начальник МУРа относится к Большим Братьям. Сперва Вячеслав Иванович использовал все свои ресурсы, затем подключил несколько проверенных людей, в том числе полковника Иванчука, между прочим действующего сотрудника Федеральной службы безопасности, с которым в недавние времена[3] даже немного подружился (еще пять — десять лет назад такое совершенно не представлялось главному сыщику столицы возможным: комитетчиков он на дух не переносил). Но, увы, незнакомцы эти незнакомцами так и остались, о чем Грязнов-старший и сказал Голованову и Щербаку, приехавшим к нему на Петровку. Те мрачно покивали, а потом Щербак сказал:

— Сева, если они действительно самозванцы, может, нам стоит еще раз повнимательней отсмотреть пленки из подъезда? И заодно нашей красавице их показать. Вдруг эти бравые ребята все же там нарисовались? Или она кого-то другого узнает?

— Из какого подъезда? — заинтересовался Вячеслав Иванович. — Какие такие пленки?

— Из подъезда дома, где был убит Кондрашин. Мы там несколько камер по-тихому установили и…

— А ну валите отсюда! — рассвирепел начальник МУРа. — Вы во что меня втягиваете, анархисты?!

Частные детективы молча встали и понуро вышли из кабинета. Но за дверью весело посмотрели друг на друга. Разумеется, генерал-майор милиции, как официальное лицо, не мог одобрить такую самодеятельность, но, кажется, он был доволен этой идеей, а нюх у матерого сыскного волка был что надо, это они оба хорошо помнили. Щербак снова позвонил матери Чегодаевой, и та обещала, что к завтрашнему утру Настя появится. Сыщики предусмотрительно дали ей телефон квартиры отсутствующей знакомой Голованова, так что можно было больше не шифроваться.

На следующий день Анастасия приехала, как договорились, к одиннадцати часам дня. Щербак и Голованов были в квартире вдвоем, ни Филю, ни Демидыча, ни тем более Макса звать не стали во избежание ненужного ажиотажа. Кроме того, должен же был кто-то в лавке остаться! Поджидая Чегодаеву, они сами снова просмотрели имеющиеся пленки и были в небольшом замешательстве. Но Анастасия быстро его устранила. Среди прочих многочисленных людей, входивших и выходивших из подъезда в день убийства, она уверенно указала на двух мужчин.

Щербак с Головановым переглянулись.

— Настя, — мягко сказал Николай, — но ведь… но ведь они совсем не похожи на тех людей, портреты которых были изготовлены с ваших слов.

— Ну так что же, — сказал Анастасия. — Тем не менее это они, не сомневаюсь. Я очень рада, что смогла вам помочь… — Она с некоторым беспокойством заглянула в лицо Щербаку. — Я ведь помогла, верно?

— О, да-да, конечно, — спохватился тот. — Вы уж простите, что мы вас так выдергиваем из вашей жизни все время, но сами понимаете, какая ситуация.

— Да какая там у меня сейчас жизнь. — она махнула рукой. — Вы меня проводите?

— Конечно! — спохватились мужчины.

— Ты знаешь, о чем я думаю? — сказал Сева Голованов уже на улице, глядя в спину удаляющейся женщины.

— О том же, о Чем и я. — Щербак наблюдал, как Анастасия усаживается в свой «фольксваген-жук» лимонного цвета.

— Нет, не об этом. Тебе не кажется, что слава нашего гениального Сазонова несколько раздута?

— Слава не бывает раздута, — резонно возразил Щербак. — Она или есть, или ее нет. Что касается старика Эммануила, то я давно подозревал, что он больше психотерапевт, чем криминалист. Что он ни нарисует, свидетели, в конце концов, говорят, что именно этого человека они и видели.

Сыщики вернулись в квартиру, вытащили пиво из холодильника и уселись друг напротив друга.

— Денис сейчас бы помедитировал, — сказал Щербак, — впал бы в какой-нибудь транс, потом выпал оттуда и все расставил по Полочкам.

— Так ты же не Денис, — напомнил Голованов. — И я не Денис. Ты этих двоих мужиков не знаешь, я правильно понял?

— Впервые вижу.

— Я тоже. Что будем делать? Снова отправим изображение в МУР? Кстати, один все-таки в очках, а у второго все-таки губы тонкие, обрати внимание, и еще он немаленького роста, метр восемьдесят пять как минимум.

Щербак почесал затылок:

— Ты лучше обрати внимание, что эти субчики на пленке ведут себя отнюдь не как жулики.

— Да. Но и не как детективы.

— То-то и оно! Они ни с кем из сновавших по лестнице фээсбэшников и прокуратурских работников в контакт не вступали. Как же их вычислить-то…

— Но в подъезд они тем не менее проникли без проблем, — напомнил Голованов.

— Ну и что? Мы тоже туда проникли… Слушай! — подскочил Щербак. — А автостоянка?

— Что — автостоянка?

— Автостоянка перед домом, помнишь? Платная парковка.

— Ч-черт. — Голованов бросил недопитое пиво и бросился в переднюю. Щербак — следом.

Чуть больше получаса понадобилось, чтобы добраться до проспекта Вернадского. Еще столько же, чтобы найти общий язык с охранником автостоянки. Дом был серьезный, инфраструктура вокруг — тоже. Все передвижения на автостоянке фиксировались на видео. В центре автостоянки была контора — контейнер с несколькими окнами, находившийся на возвышении.

— Смотри, — Щербак показал приятелю на видеокамеры.

Когда охранник совсем уже размяк и был готов за скромное, но внятно хрустящее вознаграждение показать, что требовалось, зазвонил телефон. Охранник молча выслушал сообщение, положил трубку и с явным сожалением сказал сыщикам:

— Отбой, ребята, начальство едет. Так что валите поскорей. Меня за такие дела отсюда выкинут. А мне тут нравится, хорошая работа.

— Какие проблемы, — согласился Голованов, — дождемся твоего босса и с ним договоримся.

— Сомневаюсь, — усмехнулся охранник. — Он упертый как… как… Нет таких, короче, больше. Бывший фээсбэшник. Вы с ним не добазаритесь, только ненужный геморрой заработаете. А потом он еще и стукнет куда надо.

Щербак с Головановым переглянулись.

— Понял, — сказал Сева. — Исчезаем. — И вот… — он все же сунул охраннику приготовленные пятьдесят баксов.

— За что? — удивился тот.

— За то, что ты хороший человек.

— Ну и за молчание, конечно, — добавил Щербак.

— Это будет нетрудно, — ухмыльнулся охранник.

Щербак с Головановым сели в свою машину и

отъехали за угол дома, того самого, между прочим, кондрашинского. Щербак вытащил телефон и позвонил Агееву:

— Филя, ты где?

— В офисе, конечно, — отозвался тот.

— Что ты там делаешь?

— Жду руководящих указаний.

— От кого это?

— От Дениса.

— Денис же в тюрьме!

— Поэтому и жду с особенным трепетом.

— Ты там пиво, что ли, с Максом дуешь?! — догадался Щербак. — А ну немедленно езжай сюда, к кондрашинскому дому. Для тебя работа есть. Автомобильная.

— О! — только и сказал Филя.

Через полчаса он присоединился к своим приятелям и коллегам на своей знавшей и лучшие времена «шестерке», припарковался в сторонке и пересел в машину к коллегам.

— Знаешь, почему в отечественные автомобили не ставят подушки безопасности? — приветствовал его Щербак.

— Ну и почему?

— Потому что при столкновении ими может убить!

— Да я тебя на любой российской развалюхе обставлю, даже на старом «Москвиче», не то что на своей «шохе», — обиделся Филя, — даже если ты в «феррари» ехать будешь!

— Да я и не сомневаюсь, чего ты взъелся? — успокоил Щербак. — Это же шутка.

Не вылезая из машины, они наблюдали за тем, что происходит на автостоянке. Хозяин, тот самый, который бывший фээсбэшНик, уже приехал, он припарковал свой «мерседес» на привилегированном месте, при въезде, а сам поднялся в контору и о чем-то беседовал с охранником, — стриженный ежиком крепко сбитый мужчина в вельветовых джинсах лет сорока восьми — пятидесяти на вид.

— Давай, — сказали Голованов и Щербак.

— Уверены? — не в первый уже раз спросил Филя.

— Давай-давай.

И Филя угнал этот «мерседес». Не зря же, в конце концов, он был в «Глории» главным автоспециалистом. Еще работая в МУРе, он много и успешно занимался автоугонщиками и автокражами. Время от времени друзья, посмеиваясь, говорили ему, что пора применить свои уникальные знания на практике. Никто, разумеется, и предположить не мог, что наступит день, когда это случится.

«Мерседес» отогнали в укромное место — в автосервис к одному знакомому, и к вечеру того же дня Голованов со Щербаком отправились на переговоры. Сева отговаривал Николая, но тот заявил, что терять им обоим особо уже нечего, ва-банк так ва-банк. К этому моменту они уже знали, что владельца автостоянки и «мерседеса» зовут Виталий Модестович Карповцев и что он действительно подполковник ФСБ в отставке. Несколько лет назад работал в отделе по борьбе с незаконным оборотом наркотиков. Ему пятьдесят три года, он женат, имеет внуков, ну и прочая малополезная информация. Бизнес у Карповцева отлажен хорошо: кроме этой парковки у него есть еще четыре других, и, между прочим, все на юго-западе столицы.

Пока Щербак выяснял все, что было возможно, про этого Карповцева, Филя и Сева попеременно следили за ним. Карповцев, обнаружив пропажу машины, побелел как полотно, бросился назад в контору и носа оттуда не казал. Но вот что странно: ни милиция, ни кто другой на автостоянку за весь день так и не приехал.

— Думаешь, он не заявил? — спросил Филя, кусая большое яблоко.

— Не знаю, — медленно ответил Голованов, не отводя взгляда от парковки и выпуская большое облако сигаретного дыма.

Наконец приехал Щербак. Они оставили Филю в машине и отправились на переговоры. Было уже начало одиннадцатого вечера, и охранник, тот, с которым пытались договориться, уже сменился. Это было им на руку.

Сыщики поднялись в контору. Кроме Карповцева, нервно вышагивающего из угла в угол, там был молодой парень, изучающий журнал «Наука и жизнь». Он сидел за столом, левая нога его была согнута в колене, а правая — вытянута и ниже колена — заметно толще левой. Протез, догадался Щербак. А еще у парня была характерная спецназовская стрижка, рукава рубашки закатаны так, чтобы продемонстрировать объем бицепсов. Похоже, Чечня, подумал Щербак. Он стал при входе, предоставив Голованову возможность вести переговоры, и внимательно следил за охранником.

— Что вам нужно? — сказал Карповцев, удивленный этим вторжением.

— Поговорить наедине, — сказал Голованов. — У меня информация о вашей машине.

— Кто вы такой?

— Частный детектив. Ко мне обратились как к посреднику. Я согласился выступить в этой роли.

Некоторое время Карповцев молчал. Потом показал рукой на малоприметную дверь, ведущую в соседнюю комнату. Они зашли туда.

— Вы можете вернуть мне машину? — сказал хозяин автостоянки, глядя на Севу исподлобья.

Кивок.

— Но от меня за это что-то потребуется, не так ли?

Кивок.

Карповцев провел рукой по своему ежику и выдавил:

— У меня нет сейчас таких денег.

Голованов в первые мгновения решил, что ослышался, но решил не форсировать события. Иногда молчание — лучший союзник.

— Вы слышите? — совсем уж непонятно настаивал Карповцев. — Но я готов все выкупить уже завтра. Вы же все равно не сможете это полноценно реализовать.

Бог ты мой, подумал Голованов, во что это мы еще влипли?!

— Мне что же, так и передать? — лукаво улыбаясь, спросил Сева и сделал шаг к двери.

— Нет, постойте, — схватил его за рукав Карповцев. — Чьи интересы вы представляете?

Голованов засмеялся.

— Да, понимаю, — пробормотал Карповцев. — Вы не скажете… Но я могу значительно увеличить вашу долю из своего кармана. Как вам такое предложение. Подумайте, молодой человек, подумайте. Такой шанс выпадает нечасто…

Елки-палки, Карповцев же работал с наркотиками, вспомнил Голованов. Возможно, об этом сейчас и идет речь, возможно, у него рыльце в пушку! Так что, получается, мы угнали тачку с наркотой?!

— Ладно. Я даю вам возможность продемонстрировать добрую волю. О деньгах сейчас говорить не будем. Дайте мне какую-нибудь служебную информацию.

— Что вы имеете в виду? — удивился Карповцев.

— Ну хотя бы… ну скажем… что бы такое придумать… Вот что, — Голованов весело щелкнул пальцами. — Дайте мне запись вашей видеокамеры.

— Зачем?!

— А я знаю? — все так же весело пожал плечами Голованов. — Недельной давности.

Карповцев помолчал, обдумывая услышанное.

— Ладно, только сперва я сам посмотрю, что там было снято. Полные сутки?

— Да нет, зачем же. Пару-тройку часов, когда у вас самая работа. Скажем, после Пяти вечера. — Это было то самое время, когда неизвестная парочка проследовала через кондрашинский подъезд.

Карповцев молча кивнул и пошел отсматривать пленку. Голованов двинулся за ним. В соседнем помещении Щербак с охранником уже нашли общий язык и решали кроссворд с фрагментами, которыми всегда славился журнал «Наука и жизнь».

Карповцев нашел требуемую запись и минут за пять прокрутил пленку. Разумеется, ничего из ряда вон там не было, марсиане не приземлялись, сборная России не обыгрывала бразильцев. Карповцев пожал плечами:

— Не понимаю зачем, но — ладно, берите…

— Не нужно, — широко улыбнулся Голованов. — Я попросил, вы согласились. Вижу, что готовы сотрудничать. — Во время промотки Голованов успел увидеть все, что его интересовало. Камера, установленная на автостоянке, зафиксировала номер и марку машины, на которой уехали двое мужчин, позже наведывавшихся к Анастасии Чегодаевой, — это был «опель-вектра» синего цвета, девяносто пятого года выпуска. В Москве таких тысячи.

Голованов кивнул напарнику, и они со Щербаком двинулись к выходу.

— Подождите, — занервничал Карповцев, — но как же мы договоримся?!

— Сидите здесь, через несколько часов я приеду, — пообещал Голованов.

У Щербака имелся знакомый гибэдэдэшник, которого он иногда просил о мелких услугах. Гибэдэдэшник вполне мог проверить регистрацию автомобиля. Щербак отправился к нему, а Голованов с Филей — в автосервис, осматривать «мерседес». Проверили все возможные укромные места, но — безрезультатно. Конечно, можно было вскрыть покрышки, разрезать обшивку, выпотрошить все, но вот так сразу уродовать машину не хотелось, тем более что идея насчет наркотиков пока что была лишь догадкой Голованова. Но ведь отчего-то же Карповцев переживал так за свою драгоценную машину? Конечно, «пятисотый» «мерин» — само по себе неслабое вложение капитала, однако Карповцев был не просто расстроен, он был напуган. У него рыльце не в пушку, оно у него — в дерьме.

Сидели молча, смотрели друг на друга. Владелец автосервиса и его лучший слесарь — приятели Фили (и, кстати, Дениса Грязнова) — стояли, вытирая руки ветошью, ждали команды. Им было жутко любопытно. А вот Голованову было обидно. Задачу-минимум он уже выполнил: марку и номер машины незнакомцев определил, но, как известно, аппетит приходит во время еды. И теперь, когда он почувствовал, что у Карповцева (до которого, положа руку на печень, ему дела совершенно не было) рыльце в пушку, проснулся сыщицкий азарт. Или это пустышка, и нужно выбросить все из головы и вернуться к своим баранам?

Сева позвонил Щербаку:

— Есть новости, наконец?

— Пока что нет.

— В чем проблема, я не понимаю, — разозлился Голованов, — что, у этой тачки были номера штата Мичиган?! Задачка для первоклассника!

— Не ори на меня, — разозлился и Щербак. — Проблема в том, что я не могу найти своего приятеля! Ночь на дворе, понял? Мне сказали, что он на охоту уехал, понял?!

— Завтра же выходные, — простонал Голованов. Это означало, что «опознание» машины может быть отложено на пару дней, если, конечно, они не хотят лишнего шума. Или попробовать через Грязнова-старшего. Нет, пожалуй, он их пошлет подальше, и будет прав: в конце концов, со стороны «Глории» никаких результатов, одни просьбы.

— Ну так что, будем потрошить? — спросил молоденький слесарь. Ему, видно, жуть как хотелось поковыряться в такой роскошной машине.

— Я помню, Денис как-то рассказывал, — вяло обронил Филя, — они с Турецким лет пять назад тоже что-то в машине искали, не наркотики, правда, что-то другое, но какая разница, в конце концов. Так они тачку вообще на винтики разобрали, но ничего не нашли, а при этом наверняка знали, что тайник там есть. Собрали все назад и пригорюнилсь. Вот как мы почти. Только там с ними был ушлый фээсбэшник, он поинтересовался, сколько весит машина. Взвесили, оказалось, что килограмм на десять больше, чем по техпаспорту. Тогда Денис затряс слесаря в сотый раз, спрашивая, все ли он проверил, и тот сказал, что все, конечно… кроме панелей под дверцами. Их никто никогда не трогает, они привинчены и приварены.

— Давайте! — заорал Голованов, вскакивая на ноги.

— Может, взвесим для начала? — поинтересовался хозяин автосервиса.

— Не будем ни хрена взвешивать! Снимайте панели.

Австослесарь и его босс в четыре руки свинтили болты и за полминуты сорвали крепко приваренную первую панель. В узких пазах открывшейся панели лежали четыре пакета. Сева вытащил один пакет, проколол, попробовал белый порошок на язык и довольно ухмыльнулся. Победа! Остальные панели они даже проверять не стали. Голованов снова позвонил в МУР. Конечно, было уже поздновато, но Грязнов-старший в такой сумасшедший день вполне мог торчать на работе. Так и оказалось.

— Вячеслав Иванович, это Сева, — вкрадчиво сказал Голованов.

— Твой дурацкий голос я еще хорошо помню, — буркнул начальник МУРа. — Что тебе нужно на этот раз?

— Оказать вам услугу.

— Чего?!

— Как насчет десяти — пятнадцати килограммов героина, спрятанных в машине экс-фээсбэшника? Хотя почему «экс», вы же сами всегда говорили, что эти ребята в отставку уходят только на тот свет!

— Сколько килограмм?! Десяти — пятнадцати?! Ты представляешь себе, что это такое?

— Конечно, представляю. Можно всю Москву на неделю дозами обеспечить.

— Если не врешь, — обрадовался Грязнов-старший, — с меня причитается! Как вы его нашли?

— Тяжким и непосильным трудом, конечно. Долго думали, тщательно планировали. Результат не замедлил сказаться…

— Подожди-подожди, а какого черта вы вообще этим занимаетесь? Где эта машина?!

— Машина у нас. А фээсбэшник терпеливо ждет, пока его арестуют, в собственной конторе на проспекте Вернадского. У него там автостоянка.

Грязнов-старший засмеялся. Потом сообразил:

— Сева, а это случайно не в тех краях, где Кондрашина зарезали?

— Соседний дом.

— Хм… А что вы там делали?

— Вячеслав Иванович, я что-то не понимаю, вы хотите утереть нос Конторе или нет?! Кроме того, это хорошая карта в борьбе за Дениса, вы же меня понимаете?

— Кажется, да…

— Ну и еще просьбочка имеется, — непринужденным тоном подвел итог Голованов. — Надо бы тачку одну пробить по-тихому. Это тех двух субчиков касается…

— Так я и знал! Частный сыск бескорыстно не работает, да?

Денис прислушивался к шуршанию за стенкой и ставил в тетрадке какие-то буковки и галочки. Остальные постояльцы камеры обсуждали шансы выхода сборной России в финальную часть чемпионата Европы. Поскольку отечественные виртуозы кожаного мяча умудрились в этом году проиграть все, что можно, все, кроме домушника Шмагина, сходились на том, что при существующей чехарде тренеров и состава выйти в финальную пульку нереально. Шмагин против этого не возражал, он вообще ничего не говорил, наблюдал с противоположного конца камеры, как Денис рисует свои закорючки. И хотя Денис, по обыкновению, чувствовал себя превосходно в любой ситуации, все же такое пристальное внимание закоренелого рецидивиста его начинало смущать. Денис не понимал, о чем думает Шмагин, и это его немного удивляло, Денис уже привык к тому, что последнее время (после возвращения из Индии) со всеми своими собеседниками справлялся легко, быстро понимая их мотивировки и нащупывая личный интерес. С Музыкантом-Шмагиным все было иначе, возможно, потому, что их и собеседниками-то было нельзя назвать, ведь они совсем друг с другом не разговаривали, а первым идти на контакт Денис не видел смысла. Ну да ладно, бог с ним. Стоило, пожалуй, больше сосредоточиться на своих личных делах, хотя трудно было не признать, что от него самого сейчас зависело немного. Денис не сомневался, что его друзья на воле делают все возможное, чтобы вытащить его из СИЗО, но раз он по-прежнему здесь, выходит, ситуация складывается уж слишком не в его пользу. Выходит, камень, найденный у него дома, и отсутствие алиби в момент убийства Кондрашина пока что перевешивают немногочисленные аргументы в его пользу.

Денис снова прислушался к шуму из-за стены. Между прочим, оказывается, вопреки распространенному мнению (навязываемому общественности преимущественно Вячеславом Ивановичем Грязно-вым), фээсбэшники иногда ведут себя прилично, в том смысле, что слово свое они держат. По крайней мере, генерал Спицын сделал то, что обещал. А что не обещал — не сделал. Не обещал же вот вытащить Дениса из кутузки — и не вытащил. А обещал прислать заказанную Денисом книжку — и прислал. Это были «Дети Арбата» Анатолия Рыбакова. Дело в том, что Денис вспомнил, как можно выяснить про систему перестука: в этой самой книжке имелся эпизод, когда главный герой, репрессированный еще в начале тридцатых годов, сидя в камере какой-то московской тюрьмы, озадачился таким же, как и Денис, вопросом и точно так же не понимал, как разделять буквы и слова. Но в отличие от Дениса ему попался просвещенный в этом вопросе сокамерник, который объяснил, что алфавит делится на шесть рядов, по пять букв в каждом, при этом всякие мягкие и твердые знаки просто отбрасываются.

У Рыбакова Денис прочитал, что «…первые удары означают ряд, вторые — место буквы в ряду. Между ударами короткие паузы — это ряд; между буквами паузы чуть длиннее, между словами еще длиннее, царапание по стене, означает «кончил!», «стоп!» или «повторите!». Паузы и интервалы совсем крошечные, у опытных заключенных они измеряются долями секунды. В паузах и главная трудность — если их не уловить, звуки сливаются, получается не та буква и теряется смысл».

Герой «Детей Арбата» писал алфавит обгоревшей спичкой на картоне от папиросной коробки и, выстукивая по стене, прикрывался одеялом, чтобы не услышал надзиратель. Но в остальном он, по сравнению с Денисом, был в привилегированном положении: в те смутные времена многие знали этот способ связи, а кто не знал — быстро овладевал, нужда заставляла. Сейчас же была совсем иная эпоха, говорят, даже мобильные телефоны, черт бы их побрал, были в камерах у иных серьезных зэков. Хотя Денис лично такого не видел. Повезло еще, что за стенкой ему попался знающий сосед, вот только что именно он выстукивал, Денису пока что разобрать не удавалось. Слова то сливались, а то и вовсе получалась какая-то белиберда.

После обеда, состоявшего из таких блюд, одно упоминание которых в прежние времена у Дениса вызвало бы приступ тошноты (а сейчас ничего, ест же вот ведь и чувствует вкус тропических фруктов!), охранник, сопровождавший разносчика еды, крикнул:

— Грязнов, на выход!

Денис внимательно посмотрел на то, что он успел записать, запечатлевая в памяти каждую букву, и порвал страницу на мелкие клочки. Обсуждение футбольной темы на время прервалось, и все снова провожали его длинными взглядами. На этот раз уже не гнусавый, а Шмагин сказал:

— Грязнов, говоришь… Где-то и я слышал это погоняло.

Это не погоняло, урод, а нормальная русская фамилия, хотел было сказать Денис, но передумал и вышел из камеры, пытаясь по лицу охранника определить, к кому же на допрос его вызывают на этот раз: к следователю Зюкину или генералу Спицыну? Это была особая техника восприятия чужих впечатлений и эмоций. Однако то ли охранник был настолько непроницаем, то ли еще существовали какие-то помехи, но — не выходило.

Спустились по лестнице. Вышли в коридор.

— Остановиться! — скомандовал вдруг охранник. — Лицом к стене!

Денис выполнил команду. Мимо протопало несколько пар ног.

— Продолжить движение! Свернуть налево!

Это означало, что Денису приказывают идти не как обычно — не к двери в металлической решетке,

через площадку за которой перпендикулярно проходит коридор с различными административными кабинетами, в том числе и комнаты для допросов, для свиданий и так далее. Что бы это значило?

Они свернули в новый коридор, который закончился через полсотни метров, Денис считал шаги, и вышло чуть больше семидесяти. По его представлениям это должен был быть самый край того крыла здания, где они находились. Так и оказалось. Вышли на лестничную площадку, и конвоир кивнул ему вполне по-человечески: шагай, мол, вниз. Никаких больше выкриков с его стороны не последовало.

Что же происходит, думал Денис, спускаясь по узенькой металлической лестнице в пространстве, где мог пройти только один человек. Что, в самом деле, происходит? А что, если его судьбой заинтересовались на самом верху, ведь он теперь был знаком, пусть и формально, с самыми влиятельными людьми в стране. Ассоциативно Грязнов-младший вспомнил, как тот же Турецкий, нежданно-негаданно угодивший в СИЗО, вдруг был вытащен оттуда и доставлен на личную беседу с президентом[4]. Так почему же с ним такое не может произойти? Хм… А потому что он — частное лицо, в отличие от Александра Борисовича, каковое частное лицо, между прочим, в личной беседе с президентом отказалось от государевой службы. Так какого ж хрена ждать помощи с этой стороны? Нет, надеяться стоит только на друзей. И на себя.

Они прошли несколько пролетов и остановились на крошечной площадке, ниже ходу уже не было. А прямо перед Денисом была обычная дверь, обитая жестью.

— Толкай, — сказал конвоир.

Денис так и сделал и оказался в маленьком квадратном дворике, замкнутом со всех сторон стенами тюрьмы. Сюда не выходило ни одно окно, совсем не как в том месте, куда их выводили на прогулку. Во дворике росли две чахлые березки и стояла скамейка. На ней, спиной к Денису, сидел человек.

— Гуляй, дыши воздухом, — сказал конвоир и вернулся, закрыв за собой дверь.

Человек на скамейке повернулся, и Денис узнал Ванштейна. Лично с ним знаком он не был, но, разумеется, хорошо знал это лицо, неоднократно фигурировавшее на телеэкране и в прессе.

— Денис Андреевич! — широко улыбнулся Ван-штейн.

— Польщен, — коротко сказал Денис. — Спасибо за предоставленную возможность прогулки.

— Какие пустяки, — замахал руками Ван-штейн. — В нашем-то с вами положении! Надо же проявлять солидарность, верно? Мы же, так сказать, по одну сторону баррикад, верно?

— Я вообще-то не вижу никаких баррикад. Я вообще тут ничего не вижу. — Денис сделал движение на триста шестьдесят градусов, как бы иллюстрируя свои слова. Действительно, кроме маленького квадратика неба, увидеть здесь ничего было нельзя.

Ванштейн рассмеялся:

— Тут вы правы. Как говорила моя бабушка, когда вы правы — вы правы, а сейчас — вы правы. Мне рассказывали о вашем уникальном хладнокровии и выдержке, и сейчас я вижу, что это не миф, поверьте.

— Ладно, — сказал Денис.

— Что — ладно? — не понял Ванштейн.

— Поверю.

Ванштейн засмеялся:

— У меня, видите ли, и в таких условиях остались кое-какие возможности, поэтому я не преминул ими воспользоваться, чтобы познакомиться с вами лично и засвидетельствовать огромное уважение, а также признательность за то, что вы вернули стране такого блестящего журналиста, как Кондрашин… Хоть, впрочем, и ненадолго. — И медиамагнат скорбно потупил взор.

Клоун, безразлично подумал Денис. В прежние времена он бы живо поставил этого лицемера на место, но сейчас лишь лениво наблюдал всю эту интермедию. В том, что это лишь начало какого-то серьезного разговора, Денис не сомневался. В самом деле, не заботы же ради о его легких организовал Ванштейн эту прогулку! Кстати, вот это любопытный момент — как организовал? Деньгами, разумеется, это понятно. Но не так-то просто посулить что-то конвоиру и тут же получить взамен требуемые в тюрьме блага. Тут, в конце концов, в разные времена сидело, да и сидит, масса состоятельных людей. Ну так что ж с того? В тюрьме их деньги, оставшиеся в непроницаемых для спецслужб и бандитов всех мастей швейцарских банках, были бесполезны… нет, тут что-то иное… Денис вспомнил, как не раз и не два слышал об уникальном умении Ванштейна налаживать человеческий контакт, входить в нужный ему союз с самыми, казалось бы, непримиримыми противниками. Очевидно, имелся у него такой дар. Вот ведь не просто же так лучших, как говорят, московских журналистов он к себе перетащил.

— Честно говоря, очень грустно слышать, — продолжал тем временем Ванштейн, — что именно вас сейчас обвиняют в несчастье, которое случилось с Леонидом.

Интересно, подслушивает ли охранник, подумал Денис и посмотрел на дверь. Нет, едва ли. Даже без применения специальной методики видно, что оттуда едва ли можно что-то услышать, тем более что говорили они негромко.

— Кстати, то, как вы сумели отвоевать Кондрашина у чеченцев, до сих пор не умещается у меня в голове.

И этот туда же, подумал Денис.

— В самом деле, в ФСБ, наверно, локти кусают, могу себе представить, все лишь один частный сыщик справился с задачей, непосильной спецслужбам сверхдержавы!

Денис машинально покивал, и Ванштейн расценил это превратно.

— Денис Андреевич, каюсь, лукавить больше не стану. Мне нужна эта информация. И совсем не по той причине, по какой это, наверно, хотели бы узнать всякие там идиоты в погонах. Поймите, это мой хлеб! То, что они могли вам предложить, несравнимо с моей ценой. Я хорошо знаю, что нужно людям, и экономить на этом категорически не привык. Живем один раз, я вас прекрасно понимаю…

— Борис Семенович, кажется? — покашлял Денис, прерывая этот поток финансового сознания. — Вы же знаете, что мне пришлось прийти на передачу к Кондрашину, и даже там я не стал выдавать подробностей операции. Какие же у вас основания полагать, что, если я отказал одному СМИ, то вдруг не откажу другому?

— Серьезные, мой юный друг! — вскричал Ван-штейн.

— Вы сделаете мне предложение, от которого я не смогу отказаться?

— Лучше, гораздо лучше!

— Если лучше, то говорите тише.

— Вы правы. — Ванштейн воровато оглянулся. — Понимаете… это ведь не первая история похищения людей, которая происходит почти на моих глазах. — Ванштейн тщательно подбирал слова. — Я много чего повидал и научился кое-что в них понимать. Услуга моя будет вот какого рода: не исключено, что я могу помочь вам найти еще одного пропавшего журналиста.

Денис внимательно смотрел на невысокого плотного человечка. Может, это очередная подстава? Может, Ванштейн играет на стороне спецслужб и его за веревочки дергает Спицын? Да какая разница, все равно он, Денис, ничего не скажет.

— Я, кажется, догадываюсь. Речь идет о том, кто пропал уже после того, как меня арестовали?

— Да. У меня много информаторов и есть неплохие соображения на этот счет. Жаль только, мне не удалось их реализовать, пока я был на свободе. Я просто не успел, а спецслужбам доверять не привык.

Денис улыбнулся:

— Грубо говоря, обладая вашей информацией, я освобожу этого журналиста, заработаю себе медаль и верну расположение органов, а взамен поведаю вам в эксклюзивном порядке, как все было в Ростове?

— Вы предельно лаконично сформулировали мою мысль, — одобрил Ванштейн. — Из вас получился бы неплохой журналист.

— Нет уж, увольте. Но вы, господин Ванштейн, упускаете одну деталь. Как же я все это проверну, находясь в следственном изоляторе?

— Но вы же не вечно будете здесь сидеть! — с жаром перебил Ванштейн. — Почему-то мне кажется, вы сумеете выбраться.

— Вы думаете? — Денис с интересом посмотрел на собеседника. А что-то есть в этом коротышке. Такой безоглядный авантюризм не может не вызывать уважения. Что он теряет, в конце концов? — Ладно, давайте попробуем. Только утром — деньги, вечером — стулья.

— Что же я, не знаю правила игры? — даже немного обиделся медиамагнат. — Разумеется, дадите мне информацию, только когда убедитесь, что я, в свою очередь, сказал вам правду.

— Хорошо, говорите.

— Я уже все сказал, — улыбнулся Ванштейн, встал со своей скамеечки и прислонился к березке. Странная это была картина: Ванштейн и березка.

— Простите? — Денис выказал на своем лице изумление, кажется, первый раз после Индии.

— Вы не ослышались. Подумайте над моими словами. И еще одно. Я рассчитываю на вашу скромность и… порядочность. — Ванштейн погладил березку по тонкому стволу: — Тоже мне деревья. Вот у меня на даче сад, вот это сад. У меня, знаете ли, Денис Андреевич, скромная такая дачка, очень советская. Я вообще-то абсолютно городской житель, так что, несмотря на имеющиеся, как вы понимаете, возможности, не стал себе отгрохивать какие-то хоромы. Не скажу, что у меня сохранились классические советские шесть соток, там чуть-чуть побольше, но зато летом там все так живописно, все в зелени, в двух шагах друг друга не видно, и Москва под боком… искупаться можно… Впрочем, я вас больше не задерживаю.

Денис не просто уже был удивлен, он пребывал даже в некотором замешательстве. Что все это значило?! Разве что Спицын приложил руку?.. Сомнительно… Что ему сейчас нужно, так это хорошая медитация. Скорей бы на нары.

Конвоир вернул его в камеру, и едва за Денисом захлопнулась дверь, как раздались слова:

— Я вспомнил, где я слышал про Грязнова.

Начинается, подумал Денис. Самое грустное, что сказал это Музыкант-Шмагин, самый, на взгляд Дениса, небезопасный тут человек. Сейчас что-то будет.

— Вспомнил! — черные глаза Шмагина даже зажглись каким-то зловещим светом. — Был такой медвежатник в Горьком. Потрясающего умения человек!

— Надо говорить не в Горьком, а в Нижнем Новгороде, — немедленно откликнулся гнусавый.

— Это для тебя, шавка, он — Нижний, а для всех нормальных советских людей был и остается Горький! — огрызнулся вор-домушник.

Эти двое вступили в спор, а камера прониклась к Денису еще большим благоговением, и, внутренне хохоча, он повалился на нары и снова приник к стене, впитывая шорохи и стуки с той стороны.