Заставлю вспомнить Русь...

10

Фулнер скакал рядом с кметом, стремясь держаться к нему как можно ближе. Перед выездом из замка он самым тщательным образом начистил доспехи и надраил на щите металлические бляхи, надеясь, что блеск его снаряжения сразу бросится византийцам в глаза и выдаст в нём викинга, а не болгарина. Зная, что отряд Младана подстерегает засада, Фулнер хотел этим обезопасить себя от возможной стрелы или камня пращника. Помня также, что самого кмета необходимо захватить живым, он и старался постоянно быть рядом с ним.

Едва небольшой отряд Младана оставил за спиной мелкую горную речушку и втянулся в глубокое ущелье, как одновременно с разных сторон засвистели стрелы, а из кустов спереди и сзади на болгар бросилось не меньше центурии конных легионеров. Исход боя был предрешён в первые же секунды схватки. Из полусотни болгарских дружинников больше половины сразу оказались перебиты стрелами. Остальные, преимущественно раненые либо лишившиеся лошадей, были окружены и ожесточённо сражались посреди дороги и на её обочинах без всякой надежды на спасение.

Мимо Фулнера и кмета за всё время схватки не просвистело ни одной стрелы, не пролетело ни единого камня из пращи. Однако Младан столь отважно бросался в самые горячие места боя, что через несколько минут его конь был убит, а сам он получил удар копьём в плечо. Викинг, неотступно находившийся подле него, тотчас тоже соскочил с лошади, прикрывая кмета своим щитом, снова пристроился рядом и, несмотря на то что Младан вскоре оказался в центре заканчивавшейся схватки, не отходил от него ни на шаг.

Десяток последних уцелевших болгар во главе с кметом были прижаты к отвесной скале у дороги и продолжали рубиться. Вот с Младаном лишь двое воинов, вот уже один, но упал и он. У скалы остались двое — кмет и викинг. Когда Младан, уклоняясь от направленного ему в грудь копья, на мгновение отвернулся от Фулнера, он сильным ударом секиры выбил из руки кмета меч и, прежде чем тот успел что-либо понять, обрушил ему на голову удар краем щита. В следующее мгновение на упавшего Младана набросились несколько легионеров и заломили ему за спину единственную здоровую руку.

— Добрый день, кмет! — произнёс стратиг Иоанн, подходя к Младану. — Оставьте его, — приказал он легионерам, возившимся с кметом.

Те, не выпуская из рук оружия, отошли недалеко в сторону. Младан поднялся на ноги, глянул на византийца:

— Здравствуй, стратиг. Ничего не скажешь, ты удачно начал этот день. Однако воинское счастье обычно переменчиво.

Иоанн в ответ рассмеялся:

— Теперь оно будет со мной надолго, кмет. И вот почему. Все твои замыслы мне известны и потому никогда уже не сбудутся, а ты сам в моих руках.

Насмешливо глядя на Иоанна, рассмеялся и Младан.

— Не слишком ли много самонадеянности в твоих словах, стратиг? Как понимаю, ты покуда лишь пожинаешь плоды чужого предательства. А вот как будешь удачлив в открытом бою с моей дружиной, покажет время.

— Никакого боя не будет, кмет. Твоя дружина разделит незавидную участь тех воинов-болгар, которые недавно были твоей стражей в замке и сейчас мёртвыми валяются вокруг нас. Ты и воевода Любен задумали ударить по Чёрному перевалу, твоя дружина уже на полпути к нему, но вскоре воевода получит твой приказ изменить маршрут. Ты направишь Любена с воинами к Грозному перевалу, откуда лежит кратчайший путь к побережью, и в теснинах перед перевалом Любена встретят в засаде мои центурии. Я уничтожу твою дружину, кмет, а воеводу пленю и посажу на цепь, как дикого зверя. Как нравится мой план, Младан? — довольным голосом спросил византиец.

Он надеялся увидеть кмета потрясённым, однако на лице собеседника читалось полнейшее равнодушие. Когда Младан заговорил, его голос тоже звучал спокойно. Казалось, кмет ещё не осознал до конца услышанное, не смог понять, что сегодня уже произошло и должно случиться в скором времени.

— Ты рассчитал всё, стратиг, и сделал это правильно. Кроме одного: воевода Любен никогда не получит моего приказа изменить прежний маршрут. А усилить охрану Чёрного перевала или перехватить мою дружину на пути к нему у тебя нет времени.

В глазах Иоанна появилось лукавое выражение.

— Ошибаешься, Младан, я рассчитал всё гораздо лучше, чем ты представляешь. Мной учтено даже то, что твоя семья находится в наших руках. Не забыл об этом, кмет?

Лицо Младана потемнело.

— Что хочешь этим сказать, стратиг?

— То, что тебе придётся собственноручно написать воеводе Любену нужную мне грамоту. Иначе за твою строптивость расплатится семья. Неужели тебе не жалко жены и дочери?

Пытаясь сыграть на родственных чувствах кмета, Иоанн не знал самого главного, что было известно Младану: прошедшей ночью его семья должна была вырваться из заточения в византийском лагере и в эти часы уже пребывать на свободе. Поэтому Иоанн был немало удивлён, услышав твёрдый и категорический отказ кмета.

— Гибель или страдания моей семьи не заменят нужной тебе, стратиг, грамоты. А я не напишу её никогда.

— Напрасно, кмет. Ты, наверное, не придал должного значения моим словам, что я знаю о твоих планах всё. Сейчас ты убедишься в этом ещё раз, и многое предстанет перед тобой совершенно в другом свете. Воевода Борис! — крикнул Иоанн в собравшуюся за его спиной группу приближённых.

Из неё выступил и приблизился к стратигу воевода Борис, которого кмет оставил в замке вместо себя. На презрительный взгляд Младана он не обратил никакого внимания.

— Воевода, расскажи кмету всё, что мы знаем о его планах, — обратился Иоанн к изменнику.

И Младан из уст Бориса услышал содержание последнего своего разговора с воеводой Любеном. Это было настолько неожиданно и неправдоподобно, что кмет вначале не поверил ушам, однако к концу рассказа сумел полностью взять себя в руки.

— Теперь хорошенько поразмысли об услышанном, Младан, — произнёс Иоанн, когда Борис замолчал. — Отказом написать грамоту ты подписываешь смертный приговор себе, навлекаешь несчастья на головы близких, но никак не спасаешь дружину. Согласись, что я могу послать к воеводе Любену Бориса и без грамоты. В таком случае он попросту заявит, что якобы имеет твой устный приказ об изменении первоначального маршрута. Однако... мне известно, что воеводы недолюбливают друг друга, Любен может усомниться в словах Бориса и попытается перепроверить полученное сообщение. Писанная же собственноручно тобой грамота не вызовет у Любена никаких подозрений, заставит его действовать именно так, как необходимо мне. Думай и решай, кмет. Собственная жизнь и судьба самых дорогих тебе людей в твоих руках.

Младан опустил глаза, быстро оценил обстановку, в которой оказался. Стратиг был прав, он легко мог обойтись и без его послания. Написанная рукой кмета грамота должна была лишь обезопасить Бориса от возможных случайностей, от каких-либо ошибок в его поведении либо в предстоящем разговоре с воеводой Любеном, который действительно давно уже не питал симпатий к Борису. Поскольку от того, к какому перевалу выйдет болгарская дружина, для стратига зависело слишком многое, он и хотел действовать наверняка. Раз так, из сложившегося положения у Младана оставался единственный выход.

— Стратиг, я напишу грамоту лишь при одном условии, — проговорил кмет после некоторого молчания. — Ты возвращаешь свободу мне, а спафарий Василий отпускает на волю мою семью. Поклянись, что империя выполнит моё условие, и ты немедленно получишь нужную грамоту. Я жду.

— Клянусь, — едва сдерживая радость, произнёс Иоанн. Он достал из-под доспехов висевший на шее золотой крестик, поцеловал его. — Ты получишь свободу сразу после того, как твоя дружина изменит маршрут и выступит к Грозовому перевалу. Что же касается семьи, за ней тебе придётся отправиться к спафарию... одному или вместе со мной, когда я после победы над воеводой Любеном двинусь к побережью. Думаю, что с твоей помощью это случится скоро.

— Вели подать мне пергамент и говори, что писать, — сказал Младан с тяжёлым вздохом.

— Свиток и принадлежности для письма, — приказал Иоанн слуге.

Пока тот выполнял распоряжение стратига, кмет внимательно осмотрелся по сторонам. Вытер с лица пот, неторопливо проковылял к обочине дороги, которую захватывала тень от близрастущих деревьев. На краю обочины, в паре шагов от глубокого обрыва, отвесно уходившего к глухо шумевшему внизу горному ручью, он присел на большой камень, принял из рук подошедшего слуги Иоанна свиток пергамента и принадлежности для письма.

— Я готов, стратиг, — проговорил Младан, разворачивая и поудобнее устраивая свиток на коленях. — Слушаю и записываю каждое твоё слово. Начинай.

Иоанн отрицательно качнул головой.

— Нет, Младан, писать будешь ты сам. Воевода Любен слишком хорошо знает твой слог и манеру излагать мысли, поэтому безошибочно отличит, когда ты пишешь по собственному усмотрению, а когда с чужого голоса. Начни с того, что приказываешь ему взять с собой как можно больше съестных припасов, а закончи тем, что, ввиду полученных тобой от разведчиков новых сведений, дружине нужно пробиваться к морю не через Чёрный, а через Грозовой перевал. На подходе к нему ты станешь поджидать дружину вместе с воеводой Борисом и своей охраной. Поторопись, кмет, у нас мало времени.

Рука Младана быстро заскользила по пергаменту. Закончив писать, он с трудом поднялся с камня, сделал шаг к находившемуся по другую сторону дороги Иоанну. Скривившись от боли в раненом плече, остановился, отыскал глазами среди обступивших стратига византийцев Бориса.

— Воевода, передай свиток стратигу. Пусть прочитает написанное и скажет, не нужно ли что исправить или добавить.

С кислой миной на лице Борис подошёл к кмету, пряча глаза, взял из его рук грамоту. Повернувшись к Младану вполоборота, он собрался направиться обратно к Иоанну, и в этот миг кмет бросился на него. Обхватив оторопевшего от неожиданности воеводу рукой поперёк туловища, крепко прижал к себе, рванулся к обрыву. Они находились от его края всего в трёх-четырёх шагах, Младан вложил в рывок всю силу, и оба болгарина рухнули в пропасть.

Подбежавший вместе с другими византийцами Иоанн глянул вниз и невольно отшатнулся: из мрачной бездны несло холодом и плесенью, на дне её клубился туман, и оттуда доносился плеск воды. Ничто не напоминало об исчезнувших в пропасти двух телах, лишь где-то далеко внизу ещё шумели, скатываясь по склону, потревоженные падением камни.

Стратиг перекрестился, стряхнул со лба выступивший холодный пот. Потрясение от только что случившегося прошло, обстановка требовала от Иоанна немедленных действий, прямо противоположных тем, которые минуту назад он считал наилучшими. Поэтому стратиг не стал терять ни секунды.

— Через полчаса выступаем к морю, — бросил он тревожно смотревшим на него центурионам. — Когорта на Черном перевале не сможет долго сдерживать дружину Любена, поэтому мы должны принять все меры, чтобы очутиться на побережье раньше болгар.

Нахмурив брови и потупив глаза, Асмус выслушал рассказ Любена о гибели Младана.

— Воевода, ты не мог ошибиться? — с надеждой спросил он, когда болгарин смолк.

— Нет, — твёрдо ответил Любен. — Мы ждали кмета у Чёрного перевала до полудня, а его всё не было. Я не знал, что думать, но тут мои воины перехватили ромейский разъезд, скакавший от стратига Иоанна к начальнику оборонявшей соседний перевал когорты. При взятом в плен легионере-гонце имелся приказ командиру когорты оставить перевал и спешно отступать к морю. От гонца мы узнали и о ловушке, в которую угодил Младан, и о его смерти, и об измене воеводы Бориса. Младан был для меня не только кметом, но и крестным отцом, поэтому мне тяжело вдвойне.

Горестно вздохнув, Асмус поднял голову. На его лице уже не было следов печали, единственное око взирало, как обычно, холодно и внимательно.

— Младан молился Христу, я чту Перуна, но всё-таки верю, что душа кмета сейчас рядом с нами и молит о святой мести. Я, его побратим, клянусь, что ромеи не смогут счесть той крови, которой заплатят за смерть моего названого брата.

— Клянусь в этом и я, — взволнованно произнёс Любен.

— Забудем о смерти Младана, станем помнить лишь об отмщении. Скажи, что знаешь о коннице стратига и тех пеших когортах, которые до сегодняшнего дня стерегли от нас перевалы?

— Находившихся на Черном перевале центурий уже нет — мы вырубили их целиком. Ромеи с других перевалов успели присоединиться к коннице Иоанна. Он посадил пехоту на отобранных силой в селениях лошадей и сейчас спешно гонит весь отряд к побережью. Однако ромеи чужие в здешних горах, поэтому я смог обогнать их на том пути.

— Сколько ромеев и сможешь ли ты разбить Иоанна собственными силами, не пропустив его на соединение со спафарием?

— Ромеев не меньше двадцати пяти сотен, они все на конях, и сила их в скорости. У меня же всего восемьсот всадников, остальная часть дружины — пехота. Она ещё далеко за спиной ромеев, я могу бросить против Иоанна лишь конницу, что вырвалась со мной вперёд и успела соединиться с твоим отрядом. Хотя мои воины не новички в ратном деле и рвутся в бой, мне не удастся ни разбить стратига, ни остановить его.

Асмус задумчиво провёл рукой по усам, поправил на лбу закрывавшую пустую глазницу повязку.

— У тебя восемь сотен, у меня одиннадцать, — медленно проговорил он. — Даже вместе это меньше, нежели число недругов. Скажи, Любен, смог бы ты нашими общими силами не пустить Иоанна к морю и навсегда покончить с его конницей?

Лицо болгарина оживилось.

— Смогу, главный воевода!

— Быть по сему, Бразд! — обратился Асмус к стоявшему невдалеке от него древлянину. — Ромеи сейчас разобщены, и бить их надобно по частям не мешкая. Тысяцкий Микула с основными нашими силами уже выступил против спафария, вдогонку за ним сегодня поскачу и я. Ты же, — обратился Асмус к Любену, — немедля отправь гонца к своей пехоте, вели ей не преследовать стратига, тащась у него в хвосте, а кратчайшим путём идти на соединение с Микулой у лагеря спафария Василия... А конницу Иоанна я оставляю вам, други, — взглянул Асмус попеременно на Бразда и Любена. — Тебе, хитрейший из русичей, и тебе, храбрейший из болгар. Не выпустите её на простор, уничтожьте в горах, не позвольте ей ударить мне и Микуле в спину. Ежели свершите это — честь и хвала вам, а коли успеете покончить со стратигом и сможете помочь мне в битве с Василием — слава вдвойне. Желаю удачи, други...

Игорь с трудом различил в темноте подплывшие две разведывательные ладьи. С убранными мачтами и парусами, с привязанными к бортам пучками камыша, они полностью сливались с обступившей русичей ночной мглой и ничем не выделялись на фоне высившихся на берегу сплошной стеной камышовых зарослей. На ладьях-разведчицах не слышалось ни единого звука, вёсла гребцов не скрипели в уключинах и бесшумно входили в воду, и обнаружить их можно было лишь на расстоянии вытянутой руки.

— Недобрые вести, великий князь, — сообщил поднявшийся на борт великокняжеской ладьи сотник, командир разведчиков. — В лимане близ устья Славутича ромейские корабли.

— Сколько? Какие?

— Напротив входа в Славутич дромон и памфила, недалеко от них у самого берега стоят на якорях трирема, памфила и четыре хеландии. Мыслю, что дромон и памфила — сторожевой дозор, выставленный на нашем обычном пути в Киев, а корабли у берега — подмога, которая должна оборонить его в случае нашего нападения при попытке прорваться в реку.

— Что творится по обе стороны устья Днепра? Нет ли в камышах ещё кораблей? Не приметил ли на берегу костров либо иных признаков воинского лагеря?

— Вокруг устья всё спокойно, на берегах ни единого огонька, никакого шума, которые могли бы выдать воинскую стоянку. А в камыши мы не осмелились вплывать — как ни осторожничай, а треском или плеском всё равно себя выдашь и — не приведи Небо! — накличешь на свою голову незваных гостей. Ты, великий князь, велел без крайней нужды не рисковать, и мы следовали этому наказу. Но ежели требуется проверить камыши, я и мои разведчики готовы к этому.

— Ты сделал всё так, как было приказано, — сказал Игорь. — Теперь распорядись кликнуть ко мне воевод Ратибора, Свенельда, Олега и ярла Эрика. Твои ладьи покуда пусть останутся рядом с моей — возможно, этой ночью вы ещё понадобитесь...

Воеводы и ярл знали о посланной к устью Днепра разведке, ждали её результатов и велели кормчим своих ладей держаться поближе к великокняжескому судну. Отыскать их не составило особого труда, и через несколько минут воеводская рада была в сборе.

— Что молвите, боевые други? — спросил Игорь, передав присутствующим сообщение сотника. — Будем с боем прорываться в Днепр либо искать другой выход?

— Чтобы затевать сражение, надобно знать число неприятельских кораблей если не точно, то хотя бы приблизительно, — ответил Ратибор. — Вдруг восьмёрка, что открыто расположилась близ устья Днепра, всего лишь хитрая приманка, на которую мы должны клюнуть и, ввязавшись с ней в бой, поставить себя под удар другой, более сильной группы кораблей, что затаилась где-то поблизости в камышах. А в прибрежных плавнях можно не только корабли патрикия Варды схоронить, но и весь ромейский флот. Не зная сил врага, не говоря уже о его замыслах, вступать с ним по собственной воле в бой — значит не иметь головы на плечах.

— То, что нам покуда неизвестны силы и замыслы противника, — дело поправимое, — проговорил Олег. — В устье Днепра наша порубежная стража всегда держит свой дозор, который наверняка разузнал о ромеях всё, что нам необходимо. Когда-то я сам был сотником ладейной порубежной стражи и помню, что ещё со времён первых морских походов на империю близ устья Днепра есть условленные тайные места, где в случае какой-либо угрозы возвращающемуся из похода своему флоту стражники-порубежники должны поджидать его ладьи-разведчицы, чтобы предупредить о нависшей опасности. Не сомневаюсь, что и сейчас порубежники затаились на берегу в таких заранее условленных местах и готовы поделиться с нами всем, что разузнали о ромеях и их планах. Тебе, главный воевода, известны места встреч с порубежниками, поэтому ромеям при всей их хитрости вряд ли удастся заманить нас в ловушку.

— Ты прав, места я знаю, — сказал Ратибор. — Но, к сожалению, в нашем сегодняшнем положении мы не сможем ими воспользоваться. Поскольку ворог постарается держать побережье под постоянным наблюдением, выставит на нём свои дозоры и понатыкает кругом секретов, места встреч с порубежниками находятся на удалении от моря. Чтобы достичь ближайшего из них и возвратиться к своей ладье, которой до рассвета нужно уплыть в море на недосягаемое для вражьих глаз расстояние, разведчикам следует располагать пятью-шестью часами ночного времени. Сейчас у них нет и половины его, значит, встретиться с порубежниками мы сможем только следующей ночью. Однако это исключено. Вторые сутки у нас за спиной днём и ночью десять вражеских кораблей, не спускающих с нас глаз и неотступно следующих за ладьями, в каком направлении они ни направились бы. Откуда взялись ромеи и почему в это время, догадаться нетрудно. Патрикий знает, что возвратиться на Русь мы можем двумя дорогами — по Днепру и через Сурожский пролив, — и решил перехватить нас и уничтожить, какую из них мы ни избрали бы. Самая короткая и удобная для нас, тем паче с добычей и изрядным числом раненых, — по Днепру, поэтому первым делом Варда направил к нему прямым ходом восьмёрку кораблей, разделив оставшиеся на два отряда и приказав им поджидать нас на подходах к Днепру и Сурожскому проливу. С одним из этих отрядов, перерезавших нам кратчайший путь домой, мы и повстречались, отчего сейчас скованы по рукам и ногам.

Привалившись плечом к борту ладьи и полузакрыв глаза, Игорь внимательно слушал участников рады, в то же время стремясь самостоятельно оценить сложившуюся обстановку и принять решение, как наилучшим образом поступить. Игорь был согласен с главным воеводой, что дальновидный патрикий Варда задумал взять их под свой контроль, для чего, разделив свой флот на два отряда, направил один к днепровскому лиману, второй — к Сурожскому проливу. В этом не было ничего необычного, но для чего понадобилась ему сравнительно небольшая группа кораблей близ устья Днепра? Возможно, хочет отпугнуть их присутствием ладьи от Днепра и, позволив им продолжить плавание уже к Сурожскому проливу, зажать их там между обоими своими отрядами и разгромить? А может, восьмёрка кораблей действительно приманка, польстившись на которую русичам придётся иметь дело со всем вражеским флотом? Вдруг отряд, который он и Ратибор считают отправившимся к Сурожскому проливу, на самом деле скрывается сейчас в камышах лимана и навалится на ладьи, едва они атакуют корабли близ устья? А вскоре к месту начавшегося сражения подоспеет преследующий русичей отряд и, закупорив частью сил выход из лимана в открытое море, остальными кораблями примет участие в сражении? Важно было понять истинную задачу восьмёрки кораблей, после чего не составило бы особого труда разгадать и весь план патрикия.

Пока Игорь понимал только одно: позволившие так легко обнаружить себя даже ночью ромейские корабли находились в лимане неспроста. Во время Хвалынского похода он познакомился с занятной игрой, именуемой шахматы, которую полюбил за то, что по её ходу нередко возникали весьма поучительные для военачальника ситуации. Например, когда игрок-противник сознательно подставлял под твой удар и отдавал почти даром свою фигуру, чтобы уже через несколько ходов взять за неё двойную-тройную цену, а то и заставить заплатить за допущенную тобой недальновидность проигрышем всей партии. Не исключено, что ромейские корабли — это фигура, точнее несколько фигур, которые опытный игрок-патрикий сознательно жертвует Игорю. Ни один полководец, тем более такой умудрённый в воинском деле, как Варда, ни за что не допустит без пользы для себя гибели восьми кораблей! Но какую пользу от такого поступка хочет извлечь патрикий, в чём заключается хитрость-подвох, подготовленная им великому князю Руси? Если бы знать... Но, может, её уже разгадали воеводы с ярлом?

— Нужно немедля напасть на корабли близ устья, — горячо доказывал Олег. — Как можно ближе скрытно подплыть к ним и внезапно атаковать. Те из них, которые не удастся поджечь горящими стрелами, надобно сковать боем, и, покуда к противнику из камышей подоспеет подмога, ладьи с ранеными и самой ценной добычей успеют войти в Днепр. А ромейскую подмогу перехватят наши ладьи с лучшими стрелками, которые в темноте нанесут и по этим кораблям неожиданный удар и причинят им немалый урон огненными стрелами. Решительность действий поможет нам одержать верх над любыми хитростями ромеев.

— Воевода, не приходило тебе в голову, что мы видели лишь часть западни, устроенной нам ромеями? — спросил Ратибор. — Что помимо восьмёрки кораблей, находящейся перед днепровским устьем, в самой реке затаилась четвёрка-пятёрка дромонов или трирем с «греческим огнём» на борту и, когда наши ладьи прорвутся в Днепр, они перегородят его по всей ширине и станут испепелять всё, что плывёт от устья? Когда же к лиману подоспеют корабли, что сопровождают нас, и перекроют ладьям выход из лимана в открытое море, наши суда превратятся в стаю неоперившихся утят, которых охотник гоняет по своему усмотрению по болоту, из которого для них нет спасения. Что станем делать тогда? Сгорать в ладьях от «греческого огня» и отправляться на дно в двух шагах от родной земли?.. Или ты думаешь, что патрикий не додумается до такой простой мысли, как поджидать нас в самом Днепре?

— О каких сражениях говорите, воеводы? — вспылил молчавший доселе ярл Эрик. — Даже самое удачное для нас сражение — это неминуемая потеря части ладей и драккаров, наполовину загруженных богатой добычей, за которую дружинники и викинги платили собственной кровью. Мы обязаны сделать всё возможное, чтобы не потерять ни единого своего судна и живыми возвратиться домой. Забудьте о любых сражениях, у нас их было с лихвой на море и суше, теперь наши помыслы должны быть направлены к другому — сохранению жизней и возвращению с добычей домой. И лишь когда ромеи поставят нас в безвыходное положение, мы будем защищать жизни и добычу до последнего. Ты тоже придерживаешься такого мнения, воевода? — обратился Эрик к Свенельду, хранившему молчание в течение всей рады. — Ведь кто, как не ты, столько лет прослуживший в империи, должен понимать, что патрикий Варда, которого мы так ловко обставили в Вифинии, ни за что нам этого не простит и вывернется наизнанку, чтобы не потерять лица в глазах императора. А для этого ему нужно либо уничтожить нас всех, либо отбить захваченную в Малой Азии добычу. А поскольку меня не устраивает ни то ни другое, я предпочёл бы находиться подальше от самого патрикия и его кораблей, следуй они за моей спиной или поджидай у Днепра.

— Ты прав, ярл, я тоже считаю, что патрикий пойдёт на всё, в том числе на хитроумнейшие уловки, чтобы возвратиться в Царьград не полководцем-неудачником, разбитым кучкой варваров в Вифинии, а расчётливым военачальником, сумевшим на бескрайних морских просторах отыскать наши ладьи и полностью уничтожить их, довершив до конца начатое протовестиарием Феофаном дело, — ответил Свенельд. — Конечно, лучшим свидетельством одержанной им победы была бы отбитая малоазиатская добыча, но патрикий понимает, что мы скорее предадим её огню либо пустим на дно, чем отдадим в чужие руки. Поэтому ему остаётся один выход — уничтожить нас не где-то в безлюдном море, а там, где у его блистательной победы окажутся посторонние свидетели, которые тотчас разнесут весть о ней и которым в Византии будет намного больше веры, чем донесениям самого патрикия и его полководцев, заинтересованных в приукрашивании своих деяний. В этом отношении патрикию повезло: днепровский лиман и Сурожский пролив — места, где много бывает купеческих судов, которые могут стать очевидцами триумфа патрикия, и одного из этих мест нашим ладьям не миновать никак. Убеждён, что в лимане и у Сурожского пролива патрикий расставил нам ловушки. Однако расставить ловушку вовсе не значит заманить в неё вожделенную добычу, для этого должна быть лакомая приманка. Заготовленную для нас в лимане приманку мы знаем — восемь ромейских кораблей, и только от нас зависит, пожелаем мы на неё клюнуть и оказаться в ловушке, из которой если и сможем вырваться, то с большой кровью и утратой части добычи.

— Говоришь, патрикий устроил нам засады в днепровском лимане и у Сурожского пролива? — спросил Олег. — Выходит, сегодня силы ромеев разобщены, и в лимане мы будем иметь дело лишь с их частью. Но если мы покинем лиман и направимся к Сурожскому проливу, патрикий, пользуясь преимуществом своих кораблей в скорости, успеет сосредоточить у него уже все силы, что поставит нас в более сложное положение, чем сейчас. Моё мнение — немедля идти на прорыв в Днепр, а в крайнем случае высаживаться на берег и двигаться к Киеву пешим порядком. Великая княгиня и её воеводы наверняка пришлют нам подмогу, чтобы отбиться от ромеев, решись они преследовать нас, и от печенегов близ порогов.

— В крайнем случае высадиться на берег? — расхохотался Эрик. — Неплохая мысль — оказаться живым и с добычей на родной земле там, где через несколько суток можно получить подкрепление конницей по суше и ладейной дружиной по воде. Только какой крайний случай ты имеешь в виду, воевода? — с ехидцей поинтересовался он. — Когда ромеи разгромят нас в лимане, а недобиткам позволят пристать в удобном месте к берегу и заняться разгрузкой добычи? Такому не бывать никогда! Если в лимане мы угодим в ловушку и дело дойдёт до упомянутого тобой крайнего случая, нам всем придётся стать кормом для рыб, а не высаживаться на берег, тем более с добычей. Не так ли, воеводы? — снова обратился Эрик к Свенельду, в котором почувствовал единомышленника.

— Так, ярл, — согласился Свенельд. — Конечно, Олег прав, что у Сурожского пролива нас может поджидать весь флот патрикия, однако и мы будем готовы к этому. Потом у пролива море, а не лиман, как здесь, и если выход из лимана ромеи могут перекрыть и затем навязать сражение помимо нашей воли, то у пролива мы можем уклониться от нежелательной встречи с кораблями патрикия и уйти к тмутараканскому[55] берегу.

— А если нам будет суждено вступить у пролива в сражение, я сделаю это с чистой совестью, зная, что предпринял всё, чтобы его избежать, — добавил Эрик. — Но ежели мне придётся заживо гореть или идти ко дну в этой луже-лимане, я прокляну себя за то, что поддался на чьи-то увещевания и добровольно сунул голову в петлю. Нужно сейчас же разворачивать суда и уходить отсюда, покуда плывущие за нами ромеи не успели отрезать нас от моря...

Как следовало из разговора, воеводы и ярл также не разгадали замысла патрикия и не пришли к единому мнению относительно дальнейших действий. Значит, последнюю точку в разноголосице мнений должен поставить он, великий князь, огласив своё решение.

Игорь оттолкнулся плечом от борта, выпрямился, шагнул внутрь небольшого круга, образованного спорившими. Тихонько кашлянул в кулак, призывая участников рады к вниманию.

— Боевые други, — начал он в наступившей тишине, — все вы понимаете, что в устье Днепра нам устроена западня. Такая же ловушка нас может поджидать и у Сурожского пролива. Воевода Олег верно молвил, что у пролива, завяжись там сражение, нам придётся схватиться со всем флотом патрикия Варды, в то время как сейчас нам противостоит его часть. Но прав и воевода Свенельд, сказавший, что у Сурожского пролива мы будем принимать решения самостоятельно, а не зависеть от прихоти ворога, запершего нас в лимане и навязавшего свою волю. Перед нами выбор: прорываться без промедления в Днепр, рискуя угодить в неприятельскую западню и оказаться, как в мышеловке, в лимане либо сейчас же уходить в открытое море. Мой приговор таков — плыть к Сурожскому проливу. Делать это следует сразу после рады, покуда противник, опасаясь угодить в темноте в устроенную нами у входа в лиман засаду, не перерезал его. Воевода Олег, твой ключ плывёт к выходу из лимана головным. За дело, верные други-товарищи, и да не оставят нас Перун и Один без своей помощи...

Ладьи оставили лиман так же незаметно и бесшумно, как вошли в него, и поплыли к Сурожскому проливу. Едва над морем забрезжил рассвет, слева от себя русичи заметили паруса двух дромонов, а к полудню за ладьями, как и в предшествующие дни, вновь пристроились десять ромейских кораблей. Видимо опасаясь, что русичи, почувствовав в лимане опасность, могут покинуть его и начать высадку в одной из ближайших укромных бухт, византийцы ночью парными дозорами контролировали прилегающий к входу в лиман участок морского побережья. Получив утром сообщение от одного из дозоров, что ладьи оставили лиман и держат курс в направлении Климатов, корабли опять собрались группой и продолжили преследование.

Поскольку теперь по левую руку от себя русичи имели неприятельские Климаты с их столицей Херсонесом, в чьей удобной и обширной гавани постоянно находились боевые ромейские корабли, могущие причинить ладьям немало хлопот, Игорь велел кормчим уйти насколько можно дальше в море. Приспособленные в основном к плаванию вблизи берегов, к тому же перегруженные ранеными и добычей, ладьи плохо переносили удары больших морских волн и шквалистый ветер и ко времени прибытия к Сурожскому проливу оказались изрядно потрёпаны стихией, а их гребцы основательно уставшими.

Едва наблюдатели с мачт заметили на горизонте смутные очертания далёкого берега, Игорь велел ладьям лечь в дрейф и отправил к проливу разведку во главе с уже известным по лиману сотником. Она возвратилась довольно быстро, и сотника на борту великокняжеской ладьи ждал не только Игорь, но и собравшиеся заранее участники предстоящей воеводской рады.

— Великий князь, я встретился в указанном главным воеводой месте с рыбаком-караимом, — доложил сотник. — Он и его малолетка сын наблюдают за ромейскими кораблями с момента их прибытия к проливу и знают о них почти всё. В отряде патрикия девять дромонов и двенадцать трирем с мечущими огонь машинами. Точное число мелких судов им неизвестно, поскольку они редко выходят в море, а большей частью стоят в охраняемой стражей бухте, однако, судя по торчащим над ней мачтам, их не меньше полусотни. На всех кораблях только экипажи и легионеры, что нужны для абордажного боя, дополнительных войск на них нет, Отряд из пяти дромонов и стольких же трирем расположен отдельно от главных сил в том месте, откуда быстро можно перекрыть отход от пролива к тмутараканскому берегу. Днём и ночью далеко в море находятся под видом местных рыбаков ромейские лазутчики, поэтому о нашем приближении к проливу патрикий был извещён заранее, а с сегодняшнего утра все его корабли в боевой готовности. Ромеи ждут нас, великий князь, и не собираются без боя пропустить в Сурожское море, — заключил разведчик.

— Великий князь, разреши дополнить сотника, — тут же подал голос Ратибор. — Перед самым его возвращением мне сообщили, что число преследующих нас кораблей увеличилось ещё на три дромона, четыре триремы и около полутора десятков памфил и хеландий. Может, это корабли, что были прежде в днепровском лимане, возможно, подоспевшая к патрикию подмога из Херсонеса, но теперь дорога назад нам отрезана. Мы сейчас в худшем положении, чем были в лимане. Сегодня наш выбор куда труднее: сражение с намного превосходящим нас в силах ворогом или бегство от него в открытое море, длительное пребывание в котором для нас столь же опасно, как сражение с кораблями противника.

— Ты сказал «длительное пребывание», главный воевода? — мрачно усмехнулся Олег. — Ты прав, оно будет длиться, покуда штормы не пустят ко дну нашу последнюю ладью... если, конечно, мы не пожелаем возвратить патрикию захваченную в Вифинии добычу и стать рабами империи. На месте Варды я так и поступил бы: отогнал наши ладьи подальше в море и, не позволяя им близко подходить к берегу, гонял их там до тех пор, покуда они не станут жертвой волн и ветра либо мы все не погибнем от жажды и голода.

— Патрикию нужна слава отважного полководца, победителя варваров, — сказал Свенельд. — Будучи намного сильнее, он не сомневается в выигрыше возможного сражения и принудит нас принять его. Ему удалось добиться главного для себя — он заставил нас встретиться лицом к лицу со всем его флотом там, где нам волей или неволей придётся вступить в крайне нежелательный для нас бой. Поверьте моему слову, что патрикий позволит нам и атаковать себя в проливе, и продолжить плавание к тмутараканскому берегу либо назад, в направлении Херсонесской бухты, но не допустит нашего ухода в открытое море. Уничтожить нас должен только он, а не море, ветер, голод.

— Ромейские корабли превосходят нас в скорости, занимают выгодную для боя позицию, — добавил Эрик. — Патрикий никогда не упустит такой прекрасной возможности покончить с нами, сполна рассчитавшись за поражение в Вифинии. На его месте...

— Великий князь, к нам торопится дозорная ладья, — перебил ярла Ратибор. — Думаю, сейчас мы узнаем, что предпринял патрикий, и нам не нужно будет ставить себя на его место.

Поднявшийся на борт великокняжеской ладьи десятский чуть ли не бегом направился к Игорю.

— Великий князь, преследовавшие нас неприятельские корабли изменили курс и начали обходить ладьи, преграждая им отход в открытое море. Зато теперь для нас свободен путь назад, вдоль берегов Климатов, и дальше к днепровскому лиману, — доложил он.

— Продолжай наблюдение и тотчас сообщай главному воеводе о всех перемещениях ромеев, — приказал Игорь десятскому и посмотрел на Эрика. — Патрикий сделал то, что на его месте намеревался совершить ты?

— Да. Отрезав нас от моря, Варда свёл нам выбор к следующему — атаковать его самим или готовиться к отражению его нападения. Наше отступление в любую сторону вдоль берега лишь отсрочит неминуемое сражение, поскольку ромейским кораблям ничего не стоит нас догнать и навязать бой в удобном для них месте и в нужное время.

— Сражение неизбежно, и ежели мы хотим его выиграть, надобно самим атаковать ромеев, когда они этого не ждут, — заявил Олег. — Такая возможность нам представится только сегодняшней ночью, ибо завтра с рассветом патрикий нападёт сам. Не для того он столько времени не трогал нас, заманивая к проливу, чтобы позволить уплыть теперь к Тмутараканской земле либо возвратиться назад. Уверен, что, появись мы у пролива не перед заходом солнца, а раньше, Варда атаковал бы нас уже сегодня. Лишь потому, что ему нужен наш полный разгром, а в темноте часть ладей наверняка прорвётся в открытое море, он вынужден отложить сражение до следующего дня. Если завтра мы не встретим восход солнца в Сурожском море, мы его не увидим больше никогда, — уверенно закончил он.

— Предлагаешь атаковать противника наступающей ночью? — спросил Игорь. — С выбившимися из сил воинами, с повреждёнными ладьями?

— Да, — без раздумий ответил Олег. — Наше незавидное положение хорошо известно патрикию, именно поэтому он не будет ждать ночного нападения. Что станет делать на нашем месте всякий здравомыслящий военачальник, зная, что завтра его ждёт жесточайшее сражение, до начала которого осталась всего одна ночь? Он примется готовить к бою ладьи и даст хотя бы кратковременный отдых дружине, но никак не сделает того, что в глазах Варды выглядит сущим безумием — не будучи готовым как следует к бою, атакует более сильного, чем он, врага. Но это — наша единственная возможность прорваться в Сурожское море.

— Что молвите на предложение воеводы Олега, други? — окинул Игорь взглядом соратников.

— Полностью согласен с ним, — сказал Эрик. — Патрикий не напал на нас сегодня потому, что до захода солнца осталось не больше трёх часов, а в темноте он не сможет использовать в полной мере «греческий огонь» и упустит часть ладей. А завтра утром он возьмёт нас в клещи, прижмёт к берегу либо к перегородившим вход в пролив кораблям и приложит все силы, чтобы к вечеру от нас не осталось и следа. У нас один способ сорвать этот план — самим напасть ночью на корабли в проливе и прорваться в Сурожское море.

— Твоё слово, воевода, — глянул Игорь на Свенельда. — Ты лучше всех присутствующих знаешь ромеев и с большей достоверностью можешь судить, чего ждёт и к чему нс готов этой ночью патрикий Варда.

— Ромейские военачальники обычно не повторяют допущенных грубых ошибок, тем более такие опытные, как Варда. Мы победили его в Малой Азии не силой оружия, а тем, что проявили ум и смекалку там, где он этого не ожидал. Поэтому патрикий, исходя из приобретённого в Вифинии опыта, ждёт от нас как раз того, что показалось бы безрассудным для любого другого византийского полководца — ночного удара по его кораблям в проливе. Тем не менее воевода Олег и ярл Эрик правы — если боги позволят нам прорваться в Сурожское море, то лишь этой ночью. Однако неожиданность, залог нашего успеха, должна заключаться не в том, что мы осуществим прорыв этой ночью, а в том, что мы совершим своё нападение в час, когда противник его никак не ждёт.

— Какой же это час?

— Ночные нападения обычно совершаются перед рассветом, когда человеческий сон особенно крепок. По мнению патрикия, это время должно устраивать нас ещё и потому, что мы успеем привести в порядок суда и позволим хоть немного отдохнуть дружинникам. Поэтому Варда, скорее всего, будет ждать нашей атаки незадолго до рассвета. Даже учитывая его боязнь попасть впросак, как в Вифинии, и следующее из этого стремление как только можно обезопасить себя от всевозможных случайностей, он вряд ли допустит предположение, что мы пойдём на прорыв намного раньше полуночи. Кому придёт в голову, что мы отважимся на атаку в потрёпанных после тяжёлого похода ладьях и не дав ни часу отдыха людям?

— Никому, воевода, даже мне, — с усмешкой произнёс Ратибор. — Я собирался предложить великому князю идти на прорыв в полночь, позволив до этого воинам хоть чуточку отдохнуть. Но ты убедил меня, что чем раньше будет предпринята атака, тем большая вероятность её внезапности.

— Выходит, с предложением воеводы Олега согласны все? — спросил Игорь. — Как и с тем, что напасть на ромеев следует возможно раньше, едва темнота позволит незаметно к ним подплыть? Коли так, начинаем обсуждать, когда и как это сподручнее сделать...

Завершив раду, воеводы отправились к своим ключам, а ярл Эрик к державшимся отдельной группой драккарам, и Игорев флот пришёл в движение. Ловко управляя парусами и по мере надобности помогая себе вёслами, русичи и викинги маневрировали так, чтобы клонившееся к горизонту солнце постоянно было за их спиной и слепило глаза ромеям на кораблях, преградивших им отступление в открытое море. При этом ладьи и драккары ни на локоть не приближались к проливу, где была сосредоточена основная часть вражеских сил. Хотя Игорь не верил в вероятность сегодняшней византийской атаки, тем не менее он счёл нужным принять все доступные в его положении меры, чтобы затруднить Варде её осуществление. Солнце, бьющее в глаза находившимся в открытом море ромеям, и весьма значительное расстояние, которое пришлось бы преодолеть кораблям отряда патрикия в проливе до встречи с русичами, должны были затруднить возможную атаку в первом случае, а во втором отсрочить её начало, приблизив его к наступающим сумеркам и следующей за ними ночи, верной союзнице русичей.

Едва солнце закатилось за горизонт и море стала обволакивать темнота, ладьи и драккары прекратили маневрирование и стали на якоря. Угроза вражеского нападения отпала почти полностью, и теперь можно было заняться подготовкой к предстоящему прорыву. Часть дружинников немедленно принялись устранять на судах самые опасные повреждения, остальные легли спать. На прорыв было решено отправиться через два часа после наступления полной темноты, и великий князь хотел позволить людям хоть немного попеременно отдохнуть. То, что начавшиеся на судах ремонтные работы не могли укрыться от глаз неприятельских наблюдателей с высоких мачт дромонов и трирем, его не тревожило: русичи и викинги занимались тем, что делал бы на их месте любой в ожидании скорого боя, а Варду, ожидай он ночную атаку Игорева воинства, интересовало вовсе не начало или ход работ, а время их завершения, ибо это являлось сигналом к готовности врага начать активные боевые действия.

Когда море окутала кромешная тьма, а встающая над ним луна ещё не залила своим бледным светом водную поверхность, дремавшего на скамье Игоря разбудил Ратибор.

— Всё готово, великий князь. Воеводы и ярл ждут твоего сигнала, чтобы следовать в пролив.

— Как ведут себя ромеи? — первым делом поинтересовался Игорь. — Не разгадали нашу задумку?

— Вражьи корабли в открытом море не приблизились к нам, чего я опасался, а лишь растянулись в линию, чтобы держать под наблюдением возможно большее пространство. Их разведчики дважды пытались подкрасться к нам, но оба раза наши дозоры перехватывали памфилы и засыпали стрелами, после чего те без боя уплывали обратно. Корабли патрикия в проливе стоят на прежнем месте. Правда, вдобавок к дневным дозорам Варда выставил несколько дополнительных, но в промежутках между соседствующими дозорами всё равно могут незаметно проскользнуть ладьи. Подобную беспечность обычно осторожного патрикия в проливе и его боязнь потревожить нас со стороны открытого моря можно объяснить одним — Варда не желает создавать нам помех в подготовке прорыва в Сурожское море и никоим образом не хочет, чтобы какие-то обстоятельства заставили нас отказаться от этой затеи.

— Я тоже думаю, что патрикий неспроста до сей поры не тревожил нас, — заметил Игорь, набрасывая на плечи плащ и надевая шлем. — Скоро узнаем, кто кого перехитрил: он нас или мы его. Но что бы ни случилось, дороги назад уже нет. Подавай, главный воевода, сигнал, и да не покинет этой ночью Перун своих внуков...

На ладьях и драккарах были заблаговременно сняты паруса и убраны мачты, сами суда низко сидели в воде и были почти незаметны среди волн. Их плеск заглушал раздававшийся изредка скрип уключин, бледный свет не набравшей полную силу луны позволял рассмотреть что-либо не дальше десятка шагов. Это позволило разбитым на три отряда ладьям и драккарам вначале прошмыгнуть между вражескими дозорными судами, затем почти вплотную сблизиться с замершими на якорях в проливе византийскими кораблями.

Приподняв над бортом ладьи голову, изготовившись к стрельбе из лука, Игорь всматривался в контуры дромона, мимо которого проплывала его ладья. Спокойное днём и вечером море с наступлением ночи разволновалось, крупные волны высоко поднимали ладьи и, несмотря на усилия гребцов, бросали некоторые из них к самым бортам византийских кораблей. Почему противник до сих пор не заметил ни одну из них и не поднял тревоги? А может, заметил, но сознательно пропускает их сквозь первую линию кораблей, заманивая ко второй, чтобы потом зажать между ними и уничтожить? В таком случае патрикий очень рискует: затянувшие луну тучи, портившаяся на глазах погода и, главное, темнота играли на руку русичам и викингам, но никак не их врагам.

Скользнувшие по волнам перед великокняжеской ладьёй два драккара и шнека стали обходить стороной возникший перед ними нос ромейской триремы, и в эту минуту огромная волна вскинула на свой гребень более лёгкую шнеку и с размаха швырнула во вражеский корабль. Раздался громкий треск дерева, два-три вскрика, и шум моря заглушил требовательный окрик с борта триремы. Поскольку ответа не последовало, на византийском корабле появился огонь и через борт перегнулась фигура с факелом, стремясь рассмотреть, что происходит внизу. По-видимому, ромею это удалось, потому что факел полетел в воду, а с палубы тотчас понеслись пронзительные крики вперемежку со звоном металла — обнаруживший неприятеля дозорный подавал сигнал тревоги не только голосом, но и ударами рукояти меча или кинжала о щит. Несмотря на производимый шум, палуба триремы некоторое время оставалась пустой, а когда на ней показались первые византийцы, в свете доброго десятка факелов можно было рассмотреть, что большинство из них полуодеты или без доспехов, а некоторые ещё протирали спросонья глаза.

И великий князь только сейчас понял, отчего ромеи так долго не замечали просачивавшиеся сквозь их боевой порядок ладьи и драккары — они спали! Ожидая прорыва противника гораздо позже, патрикий разрешил своему флоту после напряжённого дня отдых, возможно, всего на три-четыре часа. Ведь вражеского прорыва могло не последовать вовсе, и тогда утром должно было состояться сражение, в котором его не сомкнувшие ночью глаз подчинённые выглядели бы не лучшим образом по сравнению с хорошо отдохнувшими русами и викингами. Варда предусмотрел всё, кроме одного — бои в Малой Азии стали школой не только для него, но и для Игоря с его воеводами.

Раздались голоса и с дромона, очертания которого смутно просматривались слева от великокняжеской ладьи, огонь факелов появился впереди неё, осветив две невидимые прежде памфилы, так же низко, как русские суда, сидевшие в воде и неразличимые среди волн. Над головой засвистели первые стрелы, в борт ладьи начали стучать камни пращников — бой начался! С кормы приблизившегося слева дромона полыхнула струя пламени и уткнулась в драккар, вспыхнувший, словно сухая лучина. Дромон выпустил ещё одну струю «греческого огня», но в этот миг громадная волна развернула его корму, и зажигательная смесь угодила в памфилу, плывшую сбоку от дромона. Памфила тотчас загорелась, осветив вместе с пылавшим драккаром изрядный участок моря. Из освещённого пожаром пространства во все стороны бросились оказавшиеся в нём ладьи и драккары, в погоню за ними устремились византийские корабли. Вот острый нос дромона разрезал пополам ладью, подмял под себя вторую и, не успев отвернуть в сторону, насквозь протаранил внезапно появившуюся перед ним из темноты хеландию.

Когда великокняжеская ладья огибала горевший драккар, Игорь услышал хорошо знакомый голос, изрыгавший варяжские и русские проклятия вперемежку с просьбами к Одину и Тору о спасении. Взглянув туда, великий князь увидел варяжского сотника Дагара, с копьём в спине навалившегося грудью на борт судна. Сотник был бос, из одежды на нём были штаны и рубаха. Видимо, прежде чем броситься в море, он избавился от всего, что могло увлечь его на дно, и эта задержка стала для него роковой — брошенное противником копьё пригвоздило его к борту драккара, уже полностью покинутого спасавшимися от огня викингами. Языки пламени начинали лизать ноги Дагара, его руки за спиной, обхватившие древко копья, скользили по гладкому, скользкому от крови дереву, не в силах выдернуть глубоко вошедший в борт наконечник копья. Недалеко от сотника стояла на коленях объятая огнём фигура в длинном одеянии с воздетыми к небу руками, в которых был зажат большой нагрудный крест. Присмотревшись, Игорь узнал монаха, который ходил с Дагаром и витязиней Роксаной к патрикию Варде и не пожелал затем возвращаться в монастырь.

Свершилось проклятие распятого Дагаром на кресте настоятеля монастыря, призвавшего на голову своего палача небесный огонь и молившего Христа, чтобы от сотника не осталось даже следа на земле! Боги, какие имена они ни носили и каким народам или племенам ни покровительствовали бы, никогда не прощали измен себе и тяжко карали всякого, оставившего их ради чужих богов. Дагар вначале предал своих старых языческих богов, затем отрёкся от нового Бога — Иисуса, и Небо не оставило без возмездия его двойного вероотступничества. Ромеи выпустили по русичам и викингам единственную струю «греческого огня», и она поразила именно драккар Дагара! Небо не даровало сотнику быстрой, лёгкой смерти от стрелы или дротика, а обрекло на мучения не только от огня, но и от осознания тщетности своих попыток спастись от постигшей его справедливой кары.

Перед ладьёй вырос нос дромона, а отблески догоравшего позади пожара позволили рассмотреть слева и справа от него ещё дромон и трирему. Это была вторая линия вражеских кораблей, которые по замыслу патрикия должны были остановить и добить те ладьи и драккары, которым удалось бы преодолеть первую линию. Однако внезапностью своего нападения русичи и викинги смогли нарушить строгий боевой порядок первой линии, перемешав её мелкие суда со своими, в результате чего дромоны и триремы второй линии не могли применить своего основного оружия — «греческого огня из опасения поразить плывущие рядом или на незначительном удалении от ладей преследующие их памфилы и хеландии. По той же причине они были вынуждены отказаться и от попыток таранить и давить днищами вражеские судёнышки, зачастую почти соприкасавшиеся бортами с преследователями.

Удачно выскользнув из-под носа дромона и ловко увильнув от встречи с рванувшими наперерез ей двумя хеландиями, ладья великого князя оставила за собой и вторую линию неприятельских кораблей. Памфилы и хеландии, прежде находившие спасение под боком у дромонов и трирем, с чьих палуб ладьи и драккары засыпались стрелами и камнями, теперь были лишены их защиты и, не проявляя желания сражаться с русичами и викингами на равных, прекращали преследование. Встретившись и мирно расставшись с хеландией, поначалу увлёкшейся погоней и сейчас торопящейся назад, к ближайшему дромону, ладья великого князя некоторое время плыла в одиночестве, покуда её не догнали три из пяти ладей, прикрывавших её во время прорыва. Не удаляясь друг от друга на расстояние зрительной видимости, четвёрка ладей стала быстро уходить от места ещё продолжавшегося за спиной боя, присоединяя к себе встречавшиеся по пути ладьи и драккары.

Позволив себе за ночь лишь две кратковременные остановки для отдыха, отряд Игоря продолжил плавание со всей возможной скоростью под парусами и на вёслах и с наступлением рассвета. Правда, в то, что патрикий прикажет своим кораблям преследовать прорвавшиеся в Сурожское море суда, Игорь верил мало, поскольку не видел веской причины, которая могла бы заставить расчётливого Варду это сделать. Настигнув, сжечь или потопить десяток-другой вражеских судёнышек? Но что это добавит к его славе победителя варваров в Сурожском проливе, каковым, без сомнения, он себя уже провозгласил? Действительно, кто посмеет опровергнуть, что Варда, разгадав коварный замысел киевского князя о ночном прорыве через пролив, сумел заманить его флот в хитроумную ловушку, в результате чего отправил подавляющее большинство вражеских судов на дно, упустив из-за темноты и разыгравшейся непогоды только несколько из них? Сомневающимся в его блистательной победе патрикий может представить её неоспоримые доказательства — отбитую у варваров их вифинийскую добычу, которая попала в руки ромеев на захваченных ими в абордажных схватках ладьях и драккарах. Поэтому погоня за противником Варде не только не нужна, но и опасна: потопи он в возможных столкновениях преследуемые пару-тройку византийских кораблей, возникнет естественный вопрос, на самом ли деле через пролив прорвались всего несколько вражеских судов, если победители несут такие потери?

Но Игорь в полной мере осознавал другую опасность, подстерегавшую их уже не на море, а на суше. Степь вокруг Сурожского моря кишмя кишела ордами кочевников, многие из которых не отказались бы от удобного случая свести счёты с киевским князем и тем более были не прочь завладеть его добычей. Рано или поздно русичам и викингам придётся покинуть суда и очутиться в степи, где их опять будут ждать тяжёлые испытания.

Надежду на благополучное возвращение домой через Дикую степь вселяло то, что ромейские корабли в днепровском лимане наверняка были замечены русской порубежной стражей, известившей об этом Ольгу и Ярополка. Уж он сразу поймёт, что, если ладьям великого князя был преграждён вход в Днепр, им придётся отправиться на Русь другим путём — через Сурожское море и Дикую степь, в которой не избежать боев с кочевниками. Какую в этом случае помощь следовало оказать возвращавшимся домой товарищам, Ярополк знал как никто другой — именно он командовал русской конницей, подоспевшей к остаткам войска Игоря в Дикой степи по завершении Хвалынского похода. Ярополк также без особого труда должен догадаться, куда высылать подмогу — желая сократить опасный переход по степи, великий князь наверняка воспользуется одной из двух впадавших в Сурожское море степных речек, судоходные истоки которых ближе всего подступали к русским землям.

Однако о ночном бое в проливе и прорыве ладей и драккаров не могли не знать и кочевавшие вблизи берегов Сурожского моря степняки. Не останется незамеченным и появление в Дикой степи русской конницы, которую постараются разбить до соединения с Игоревыми дружинниками. Чтобы этого не допустить, отряду Игоря и посланной ему на выручку коннице необходимо как можно быстрее соединиться и действовать сообща. Вот почему великий князь, почти забыв о византийцах, со всей возможной скоростью пересекал Сурожское море, полностью отказавшись от остановок для отдыха и позволяя гребцам спать по очереди не более четырёх часов в сутки.

Не встретив в пути ни одного вражеского корабля, отряд Игоря, насчитывавший к этому времени около полусотни ладей и драккаров, погожим солнечным утром прибыл к устью степной реки, которую они с воеводами и ярлом Эриком избрали конечной точкой своего плавания в Сурожском море. Примыкавшее к реке морское побережье было пустынным, на море и реке не виднелось ни одного судна. Но кто знал, что могли таить в себе камышовые дебри в устье реки и заросшие густым кустарником и мелколесьем глубокие овраги-буераки, прорезавшие во всех направлениях прибрежную степь?

Высланная к реке разведка не обнаружила ничего подозрительного, и великий князь, посоветовавшись с воеводой Олегом и ярлом Эриком, чьи суда тоже примкнули к его отряду, велел плыть к реке, будучи готовыми к любой неожиданности. Но, едва в реку вошёл головной драккар, Игорь услышал тревожные возгласы.

— Смотри, великий князь. — И воевода Олег указал рукой туда, где на левом берегу реки заканчивались камыши и рядом с ними вплотную к морю подступал из степи овраг.

Из него один за другим выносились вооружённые всадники и выстраивались у уреза воды лицом к ладьям. Значительное расстояние и бившее в глаза солнце не позволяли хорошо рассмотреть всадников, однако крупные лошади, блеск металлических доспехов и развевавшиеся за спинами плащи говорили, что это вряд ли воины-степняки. Но если это не они, а патрикий Варда не имел на кораблях дополнительных войск и, значит, конницы, выходило...

— Великий князь, это русичи! — воскликнул Олег. — Я узнал дружинника на рыжем в яблоках скакуне — это тысяцкий Владимир!

— Вижу, — спокойно ответил Игорь, хотя внутри всё пело от радости. — Вели кормчему плыть к тысяцкому.

Пройдя на корму ладьи, он обратил голову к солнцу, вскинул над головой руки.

— Боги, вы не оставили русичей в беде! Перун, ты спас своих внуков от позора поражения и бесславной гибели, даровав им возможность с добычей возвратиться домой! Боги, русичи славят вас и отблагодарят за помощь щедрыми дарами! Боги, будьте и впредь с нами!