Заставлю вспомнить Русь...

4

Под надутыми ветром парусами, без устали работая вёслами, русские ладьи приближались к цели похода. Путь к имперской столице русичам был хорошо знаком. В ней не единожды бывали киевские купцы, да и многие дружинники, участвуя в выполнении договора с Византией о взаимной помощи, высаживались в Константинопольской гавани для защиты южной соседки.

Вначале плавание проходило спокойно, затем по мере приближения к неприятельским берегам от кормчих сторожевых ладей, высылаемых вперёд и по сторонам русской флотилии, стали поступать странные донесения. Кормчие неоднократно замечали на горизонте неизвестные суда, которые немедленно исчезали, едва русские ладьи пытались с ними сблизиться. Великий князь не придавал этим сообщениям особого значения, поскольку суда, скорее всего, принадлежали местным рыбакам. Даже если это были патрульные византийские корабли, они могли опередить русичей всего на двое-трое суток, которые уже мало что значили для организации обороны Царьграда.

Дело в том, что накануне похода из Константинополя в Киев возвратились великокняжеские лазутчики, засланные туда осенью под видом русских купцов. Они сообщили Игорю, что на имперских кораблях идёт спешная подготовка к отплытию в Италию, поэтому к моменту появления русичей у стен Константинополя византийского флота там не окажется. Именно это известие явилось одной из причин, отчего великий князь вначале так настаивал на задуманном им походе, а теперь без должного внимания отнёсся к настораживающим донесениям кормчих со сторожевых ладей...

Византийский флот внезапно появился перед русичами на рассвете. Появился одновременно со всех сторон, готовый к немедленному бою, занявший наивыгоднейшую по отношению к противнику позицию. Это были не собранные воедино в спешке дозорные суда, а весь византийский флот, не имевший себе равных в мире ни по количеству кораблей, ни по их оснащённости и выучке экипажей.

Прижавшись спиной к мачте, вцепившись пальцами рук в широкий кожаный пояс, великий князь расширенными от изумления глазами смотрел на возникшего перед ним врага. Игорь отчётливо различал огромные, со сложной системой парусов и длинными рядами вёсел дромоны и триремы, множество сновавших вокруг них либо вырвавшихся вперёд лёгких, подвижных памфил и хеландий[20]. Флот империи надвигался на противника медленно, неотвратимо, уверенный в собственной мощи и несокрушимости, постепенно уплотняя боевой порядок и загоняя славянские и варяжские ладьи в центр замкнутого им со всех сторон пространства.

Игорь уловил на себе тревожно-вопрошающий взгляд стоявшего рядом Ратибора, напряжением воли сбросил овладевшее было им оцепенение. Лицо главного воеводы было бесстрастным, на нём не было заметно каких-либо признаков волнения, лишь немного белее обычного стали широкие скулы да совсем скрылись под длинными, густыми усами крепко стиснутые губы.

— Ромеи, княже, — тихо произнёс он. — Мыслили скрестить меч с империей на суше, а придётся мериться с ней силой на море.

— Но откуда они здесь? — выкрикнул Игорь. — Ведь имперский флот ещё месяц назад должен был уйти к берегам Тёплых морей! Уйти полностью и надолго!

Ратибор пожал плечами.

— Разве теперь это важно? Что бы ни случилось, ромеи перед нами и надобно готовиться к скорой брани. Тяжкой и кровавой будет она для нас.

— Ромеев столько, что нам не одолеть их. Так пусть сполна заплатят за нашу смерть, — со злостью проговорил Игорь, хватаясь за меч.

— Умереть легче всего, княже, — невозмутимо сказал Ратибор, не отрывая взгляда от приближавшихся византийских кораблей. — Пусть боги не даруют нам победу сегодня, мы одержим верх завтра. А для этого надобно жить... — Он повернулся к Игорю, в упор посмотрел ему в лицо. — Следует прорываться, княже. Как можно скорее и обязательно в разные стороны.

— Согласен, главный воевода, — не раздумывая, ответил Игорь. — Спасибо за твои слова, — дрогнувшим голосом добавил он. — Ты прав: коли боги отвернулись от нас сейчас, мы заслужим у них право на победу в следующий раз...

Ключ[21], в котором плыла ладья Микулы, по команде воеводы Асмуса резко повернул вправо и, сбавляя скорость, начал принимать боевой порядок. Византийские корабли были уже рядом, всего в нескольких стрелищах от русичей[22]. Ближе всех к ладье Микулы находился дромон с высокими, ярко раскрашенными бортами, вдоль которых часто блестели каски и копья легионеров. Несколько манёвренных, быстроходных памфил вырвались было перед ним, но, увидев устремившийся на них плотный строй русских ладей, тотчас поспешно отпрянули назад, под защиту бортов дромона. Три следовавшие за ним тяжёлые, неповоротливые грузовые кумвирии почти вплотную приткнулись к его корме.

Под дружными, сильными ударами гребцов борт вражеского корабля приближался с каждой секундой, угрожающе вырастал в размерах. Ладья Микулы вырвалась из общего строя ключа на несколько корпусов вперёд, за ней смело шли на сближение с неприятелем остальные русские корабли: стремительные ладьи и более внушительные, с нашивными бортами насады. И вот дромон всего в полёте стрелы от ладьи тысяцкого.

Микула поднялся со скамьи, плотнее надвинул на лоб шлем. Поправил бармицу, снял с борта висевший на нём свой щит. Рванул из ножен меч.

— К бою, други! — далеко над морем разнёсся его голос. — Смерть ромеям!

— Смерть! — оглушающе раздалось вокруг.

На скамьях вдоль бортов судна осталось всего несколько самых опытных и сильных гребцов, которые должны были не позволить ладье столкнуться с дромоном, заняв, однако, удобное для абордажа положение. Остальные дружинники проверяли оружие, натягивали на луках тетивы, поудобнее пристраивали на бёдрах колчаны со стрелами. Один из воинов, сидевший до этого на дне ладьи на корточках, выпрямился, открывая взорам большую жаровню с ярко тлевшими угольями. С разных сторон десятки рук протянули к ней стрелы с привязанными к древкам пучками просмолённой пакли.

Микула оглянулся. Две ладьи, догнав его судёнышко, плыли рядом, следом за ними широким полукругом надвигались на дромон другие ладьи и насады их ключа. Пора! Микула резко опустил меч, и десятки горящих стрел метнулись к византийскому кораблю, впиваясь в деревянные борта, застревая в такелаже, влетая внутрь его чрева через отверстия для уключин. Ещё взмах меча — и новая стая горящих стрел обрушилась на неприятельское судно.

Ладья тысяцкого почти вплотную приблизилась к дромону. Гребцы сумели быстро и умело развернуть её вдоль чужого борта, и врагов теперь разделяла лишь узкая полоска воды. Дружинники откладывали в сторону ненужные луки, обнажали мечи, выстраивались у ближайшего к дромону борта ладьи. Несколько воинов, прикрытых сверху щитами товарищей, лихорадочно готовили к броску на византийский корабль длинные лестницы с острыми крючьями на концах. Две другие вырвавшиеся вперёд русские ладьи плыли чуть в стороне от судёнышка Микулы, готовые идти на абордаж дромона с кормы.

На палубе византийского корабля раздалась громкая, властная команда, и через его борта полыхнуло пламя. Длинные, ярко-красные, с дымными хвостами струи огня протянулись к русским ладьям, следовавшим сбоку Микулиной, уткнулись в них. И вместо красавиц ладей с десятками готовых к бою воинов на волнах выросли большие чадные костры, всё ещё продолжавшие по инерции свой бег к корме дромона. Леденящий душу, полный ужаса и боли крик пронёсся над гигантскими кострами, из бушевавшего огня метнулись в море три-четыре объятые пламенем человеческие фигуры. А над бортом дромона снова взлетело пламя, и ещё несколько языков огня, словно живые, потянулись к другим русским судёнышкам.

«Греческий огонь»! Микула и раньше много слышал об этой таинственной горючей смеси, которую метали византийцы во врагов на суше и море, заживо испепеляя их. В зависимости от обстоятельств ромеи швыряли в неприятеля глиняные сосуды, которые при ударе о твёрдый предмет разбивались и разбрызгивали во все стороны самовозгоравшийся на воздухе горючий состав, либо выплёскивали огненные струи через специально изготовленные метательные трубы-сифоны. Секрет огня был известен только византийцам, и сколько побед они выиграли лишь благодаря его применению! Если им сейчас не помешать, ромеи уничтожат всё живое и неживое, что находится в окружённом их флотом пространстве.

— На копьё! — что было сил крикнул Микула, нарушив нависшую над ладьёй мёртвую тишину.

Он оттолкнул плечом в сторону замешкавшегося дружинника, вырвал из его рук конец абордажной лестницы, изловчившись, ловко швырнул её крючьями на борт дромона. Прежде чем византийцы успели их обрубить или оттолкнуть лестницу, тысяцкий первым бросился по перекладинам на вражескую палубу. Двое легионеров у борта выставили ему навстречу копья, но в горло одного тут же впилась русская стрела, в грудь второго с силой вонзились несколько коротких метательных копий-сулиц.

Слыша за спиной яростные крики ринувшихся за ним по лестнице дружинников, Микула спрыгнул на палубу дромона. Увернулся от блеснувшего рядом с ним лезвия секиры, принял на щит укол широкого ромейского копья, отбил клинком удар чужого меча. Тотчас по его бокам выросли двое дружинников, за ними ещё трое. Краем глаза Микула успел заметить, что и над другим бортом дромона появились остроконечные русские шлемы, а затем стена червлёных щитов хлынула на палубу.

— Смерть ромеям! — прокричал Микула, бросаясь с мечом вперёд, в гущу византийцев.

Жестокий и беспощадный бой на уничтожение, не знающий раненых и пленных, разгорелся на палубе и корме дромона, в его чреве...

Вёсла в руках отборных гребцов-силачей гнулись и скрипели, их покрасневшие от напряжения лица лоснились от пота, из шумно вздымавшихся грудей рвалось тяжёлое, прерывистое дыхание. Великий князь, словно обыкновенный лучник, стоял за щитом у борта ладьи и посылал в мелькавшие мимо него чужие корабли стрелу за стрелой. В середине своего ключа, прикрытая спереди и с боков другими русскими суднами, ладья великого князя шла на прорыв.

Безоблачное с утра небо сейчас было затянуто дымной пеленой, и даже лучи солнца не могли пробиться сквозь неё. Тут и там на воде виднелись ярко пылавшие русские ладьи и насады. Косматые языки пламени быстро пожирали просмолённое сухое дерево, густой смрадный дым медленно поднимался вверх, растекался по сторонам. Впереди великокняжеской ладьи смутно вырисовывались неясные очертания византийских кораблей, палубы и борта которых периодически озарялись вспышками метаемого в русичей огня. Его струи попадали в ладьи и насады, хлестали в дымную пелену, из которой те вырывались, византийцы будто хотели залить огнём всё, что находилось внутри замкнутого их флотом круга. Всё больше огромных костров из дерева и заживо сгораемых людей колыхалось на пунцовых от крови и огня волнах.

Охваченные пламенем русичи прыгали за борт, однако тяжёлое вооружение тянуло их на дно. Да и сама вода не сулила спасения: на её поверхности тоже плясал огонь — горела не угодившая в суда зажигательная смесь. На русичей, которым всё-таки удавалось отплыть на чистую воду, начинали густо сыпаться стрелы и камни византийских лучников и пращников. Рёв и гул десятков кострищ, крики и стоны сотен горевших живыми, тонувших в воде людей неслись со всех сторон.

Опустив лук, великий князь прижался лбом к борту, закрыл глаза, тихо застонал. Залитое огнём пылающее море, жарко дышавшее в лицо пламя — разве не эту картину видел он в пещере старого волхва, хранителя священного Порунова источника? Кто знает, сколько уже сейчас пропилось по его, князя Игоря, вине русской крови? Может, намного выше, чем по колени? Боги, зачем вы затмили его рассудок, отчего не внял он вашему предостережению на Лысой горе? Боги, будьте хоть в эту суровую годину вместе с внуками-русичами!

Игорь открыл глаза, достал из колчана и положил на тетиву очередную стрелу. Великокняжеская ладья вырвалась из дыма и пламени, оставила сбоку полыхнувшую в неё с палубы ближайшей триремы струю огня, расчётливо скользнула между ней и бортом соседнего дромона. Тотчас из-за кормы триремы на ладью бросились две быстрые, хищные хеландии, битком набитые легионерами. Наперерез им, заслоняя собой великокняжеское судёнышко, метнулись две русские ладьи, ощетинившиеся копьями и мечами готовых к рукопашному бою дружинников. Мгновение — и противники с треском и шумом столкнулись бортами, в воздух взметнулись абордажные лестницы и крючья, две людские стены, сверкая оружием, бросились друг на друга.

Гнулись и скрипели вёсла в руках не знавших усталости дюжих гребцов, из-за спины слабо доносился гул страшного морского сражения. Великокняжеская ладья, будто пущенная из тугого лука стрела, стремительно неслась уже в открытом, распахнутом для неё во всю ширь море...

Микула вложил в ножны меч, вытер со лба обильно выступивший пот, оглянулся по сторонам. Палуба дромона была густо завалена трупами, в нескольких местах на корабле бушевали пожары, дружинники спускали в ладьи раненых товарищей. Из чрева дромона доносились частые удары секир — это русичи прорубали в днище и бортах дыры.

Участок моря, откуда совсем недавно шла на прорыв ладья тысяцкого, был густо затянут дымом, в котором пылали или, уже догорая, чадили десятки русских ладей и насадов. Серую дымную пелену во всех направлениях прорезали багровые сполохи от «греческого огня». Горели или медленно погружались в воду с прорубленными днищами несколько захваченных русичами в бою византийских трирем и дромонов. Немало носилось по волнам пустых памфил и хеландий, экипажи которых были полностью уничтожены в рукопашных схватках. А через бреши, пробитые в некогда сплошном строю ромейского флота, вырывались на морской простор группами и в одиночку русские ладьи, уходя из уготованной им византийцами смертельной ловушки. Нельзя было медлить и тысяцкому с его воинами.

Микула стёр непроизвольно вспыхнувшую на лице радостную улыбку, взглянул на стоявшего рядом сотника.

— Всем в ладьи! И скорей от этого проклятого богами места!

Любовно разглаживая бороду, протовестиарий[23] Феофан, под командованием которого находились все отправленные против князя Игоря византийские силы, рассеянно слушал приглашённых в его каюту полководцев и сановников. Он уже изрядно устал от произносимых ими льстивых и хвалебных речей, его клонило в дремоту от вкрадчивых, ласковых голосов. Как хотелось ему остаться одному, насладиться тишиной и покоем! Что мог услышать он нового или полезного? Всё было известно и предельно ясно без лишних слов и объяснений.

Флот язычников вчера утром был окружён, большая его часть сожжена и потоплена, остаткам варваров удалось прорваться и рассеяться по морю. Византийские корабли до самой ночи преследовали их, однако быстроходные, управляемые опытными мореходами русские ладьи было не так просто настичь. Сейчас Феофан должен был решить, как ему обезопасить границы и подданных империи от всё ещё существовавшей угрозы нападения со стороны уцелевших после вчерашнего разгрома варваров.

— Патрикий[24] Варда, что донесли капитаны посланных вдогонку за язычниками кораблей? — не поднимая от пола глаз, спросил Феофан у одного из присутствовавших.

— Русы ушли в трёх направлениях. Основная масса скрылась в малоазиатское мелководье, незначительное число повернуло обратно к русским берегам, остальные направились в сторону Болгарского побережья. Суда варваров легки и быстры, как чайки, желание оторваться от погони удесятеряет силы гребцов, поэтому мы смогли догнать и захватить лишь несколько вражеских кораблей.

Рука Феофана замерла на бороде, он посмотрел на собеседника.

— Патрикий, вчера мы не смогли полностью уничтожить варваров, хотя это было вполне в наших силах. Правда, нам удалось главное — спасти от их вторжения столицу, однако побережью империи всё ещё грозит опасность. Русы храбры и отважны, они обозлены неудачей и гибелью товарищей, а посему страшны вдвойне. Вот почему мы обязаны догнать и разбить варваров окончательно, истребить их до последнего. Самые многочисленные и опасные из них те, что уплыли к берегам Малой Азии. Поэтому ты и доместик[25] Иоанн отправитесь против них.

Варда низко склонил голову, приложил к груди руку:

— Твоя воля будет исполнена, протовестиарий.

— Даю вам половину флота. Берите лучшие корабли и как можно скорее настигните варваров. Выступайте немедленно. Император и я ждём от вас известий о победе.

К удивлению Феофана, ни один из названных им полководцев не тронулся с места. Переступив с ноги на ногу, патрикий Варда нерешительно посмотрел на протовестиария:

— Прости, мы не можем выступить в погоню так быстро. Своими стрелами русы перебили вчера половину гребцов, оставшиеся изранены, устали. Им нужен хотя бы кратковременный отдых.

Лицо Феофана нахмурилось.

— Мне докладывали об этом, и я велел вместо убитых гребцов приковать к вёслам пленных варваров. Выполнен ли мой приказ?

— Да, протовестиарий. Но пленные русы не желают грести.

Феофан рассмеялся:

— Не желают? Так заставьте их! Или считаете, что кто-то добровольно сядет на скамью гребца-невольника? Прикажите распять на глазах у всех парочку самых строптивых, и пленные будут грести лучше, чем на собственных лодках.

— Мы распяли дюжину, однако русы и не помышляют брать вёсла в руки.

Протовестиарий не терпел возражений и пререканий, но патрикий Варда был его любимцем и лучшим из переданных под командование Феофана полководцев. Только поэтому он сдержал готовую вырваться наружу ярость. Подавшись в кресле, он строго посмотрел на другого сановника.

— Спафарий[26] Василий, я велел заняться пленными тебе. Объясни, что происходит.

Лицо спафария побледнело, он поспешно отвёл глаза от наклонившегося в его сторону Феофана.

— Протовестиарий, разреши мне узнать всё самому.

— Ступай, — отрывисто бросил Феофан. — Помни, что бешеных животных уничтожают, а их смерть, служа назидательным уроком для остальных, способствует усмирению и улучшению нравов стада. Это правило вполне применимо и к варварам. Жду тебя, спафарий...

Огромный обезьяноподобный чернокожий раб-надсмотрщик, пленённый десяток лет назад в Африке, низко поклонился Василию, придал грубому, отталкивающему лицу заискивающее выражение.

— Рад снова видеть тебя, господин.

— Отчего новые рабы не гребут? — прошипел спафарий, хватая его за грудь.

Надсмотрщик шумно засопел, его мясистые, вывороченные наружу губы перекосились.

— Они решили умереть, господин, и уже полностью отрешились от всех земных дел. Я хорошо знаю русов, их упрямство не имеет предела. Никакая сила в мире не может заставить их пойти наперекор собственной воле.

Василий зловеще усмехнулся, хищно раздул ноздри.

— Решили умереть? Что ж, я помогу им.

Он вырвал из руки надсмотрщика тяжёлую ремённую плеть, повёл глазами по сторонам. Пленных русов на дромоне протовестиария насчитывалось около трёх десятков. Скованные по рукам и ногам цепями, они были рассажены вперемежку со старыми рабами-гребцами. Большинство русов были изранены или обожжены. Под страхом смертной казни им было запрещено перевязывать друг другу раны и оказывать иную помощь, поэтому у многих раны ещё кровоточили. Впрочем, причина была не в запрете: русы предусмотрительно были разобщены, находясь один от другого не ближе, чем через несколько скамей. Некоторые из пленных не шевелились: прикованные вчера вечером к скамьям едва живыми, они к утру умерли от ран и потери крови.

Взгляд спафария остановился на русе, сидевшем на третьей от него скамье. Этот пленник был старше других по возрасту, богаче одет, гордо посаженная голова и осанистая фигура выдавали в нём непростого воина. Лицо пленника было залито кровью из глубокой раны на голове, плечо разрублено до кости, и с него на скамью капала кровь. Подбородок руса был вскинут, глаза прищурены, немигающий взгляд прикован к какой-то далёкой точке на горизонте.

— Греби, собака! — скомандовал спафарий, шагая к русу и опуская на его спину плеть.

Пленник не шелохнулся. Казалось, он не слышал ни голоса Василия, ни удара плети.

— Что, пёс, оглох? — недобро ощерил зубы спафарий. — Ничего, сейчас будешь слышать всё.

Сбросив на руки чернокожего надсмотрщика плащ, Василий обрушил на спину и голову руса град ударов. Из открытых ран пленника тотчас брызнула кровь. Опускаемая сильной и умелой рукой плеть рвала и шматовала тело, сдирая с него вместе с кожей мелкие кусочки мяса. Спина и плечи истязаемого покрылись багровыми, быстро вспухавшими рубцами. И опять рус не пошевелился. Его руки, лежавшие на коленях, остались неподвижны, направленные к горизонту глаза даже не мигали. Остервенев и не чувствуя усталости, спафарий наносил удар за ударом.

Неожиданно пленник всем телом вздрогнул, стал медленно подниматься со скамьи, выпрямился во весь рост.

Его лицо просветлело, глаза радостно блеснули. Удивлённый Василий опустил плеть, проследил за взглядом пленника. Глаза руса были направлены на красный диск солнца, появившийся среди покрывавших небо с утра грозовых туч. Раздавшийся с разных сторон звон цепей заставил спафария быстро завертеть головой. Все русские пленники как один встали со скамей, их взоры были обращены на встающее из волн небесное светило. Пожилой рус, насколько ему позволяли висевшие на запястьях цепи, протянул руки к солнцу.

— О светлый Дажбог, ты явился взглянуть на своих внуков, — раздался в тишине зычный голос пленника, — прости нас, что не смогли умереть вчера с оружием в руках, однако не наша в том вина. Мы примем смерть сейчас, дозволь нам прийти в твои сады вместе с ушедшими раньше нас другами-братьями. Дажбог, прими на Небо наши души, сделай их путь в вырий[27] лёгким и быстрым. О дарующий свет и жизнь Дажбог, прими нас...

— Прими, Дажбог, — словно эхо раздалось со всех скамей.

Это было столь неожиданно, что спафарий непроизвольно сделал шаг назад, схватился за рукоять меча. Надсмотрщик наклонился к нему.

— Солнце — главный бог русов, — зашептал он. — Они молятся ему и обещают, что сегодня умрут. Поэтому ни один из них не притронется к вёслам. Мы бессильны заставить их работать, господин.

За время пребывания в неволе надсмотрщик научился неплохо понимать языки и наречия всех племён и народов, у чьих сынов ненасытная империя отняла свободу и превратила их в пленников.

Однако спафарий и без слов чернокожего раба понял смысл только что случившегося. Он и сам прежде неоднократно встречался с русами, немало слышал о них от других, так что многое из жизни и обычаев могучего северного соседа ему было известно. Он знал, что у русов-воинов сдача в плен почиталась тягчайшим позором и они предпочитали в безвыходном положении лучше умереть от собственной руки, нежели попасть во власть врагов. Превыше всего ценившие свободу, русы считали унизительным и недостойным настоящего мужчины повиноваться кому-либо, кроме своих богов, князя и командиров дружины.

Из сидевших в цепях перед спафарием русов никто не сдался в плен добровольно. Одних, израненных и обессилевших, взяли в бою с оружием в руках, других, полузахлебнувшихся в воде либо потерявших сознание, вытащили из моря. Сейчас, дождавшись появления своего верховного божества и вознеся ему молитву, пленные русы решили умереть, только бы не стать рабами. Так могла ли найтись во вселенной сила, которая оказалась бы могущественнее их воли? Нет!

Спафарий ощутил, как в душу вползает липкий, холодный страх перед непонятным ему мужеством и презрением к смерти. Ему захотелось очутиться как можно дальше от гордых даже сейчас, с цепями на ногах и руках, неподвластных чужой воле людей. Выхватив из рук надсмотрщика свой плащ, Василий сунул ему дымившуюся от свежей крови плеть.

— Бей! — крикнул он, указывая на пожилого руса. — Они хотят умереть? Пусть этот подохнет первым!

С шумом набрав в лёгкие воздуха, надсмотрщик высоко занёс над головой плеть, со свистом опустил её на спину пленника. Сила его ударов была такова, что под ними не устоял бы и вол, и после нескольких взмахов плети рус рухнул. Преодолевая брезгливость, спафарий наклонился над куском кровоточившего мяса, которое недавно было спиной пленника, поднял за волосы его голову. Рус не дышал, умерев ещё до того, как упал. Он принял смерть стоя, как и подобает настоящему воину.

Спафарий выпрямился, взглянул на почтительно замершего подле него надсмотрщика.

— Этот был первым, а последним будет тот, — указал Василий на первого попавшегося ему на глаза пленника. — Тела их потом вышвырнешь на корм рыбам. Всё понял, раб?

— Да, господин, — низко склонил голову надсмотрщик.

Василий уже собирался уйти, но тут с соседней скамьи в его сторону с криком метнулась фигура.

— Ромей, постой! Выслушай меня!

Спафарий остановился, с любопытством посмотрел на кричавшего. Высокий рост, широкие плечи, всклокоченные волосы, растрёпанная русая борода. Белёсые от страха глаза, с мольбой протянутые к нему руки.

— Кто ты, раб? — с презрением спросил Василий.

— Варяг... Не рус, а викинг... — быстро, словно боясь, что ему не позволят договорить, забормотал человек. — Вчера я сам бросил меч, не принеся зла ни одному ромею.

Действительно, в отличие от израненных и окровавленных русов, на пленном викинге не виднелось ни единой царапины, его одежда была цела и опрятна.

— Ну и что? — пожал плечами спафарий. — Ты находился вместе с русами и, значит, враг империи. Такой же, как они.

— Нет, ромей, у варягов нет врагов. Их враг тот, кто враг их хозяина. А хозяином викинга может стать каждый, кто ему хорошо заплатит. Но тебе, ромей, я готов служить даже не за деньги.

Спафарий рассмеялся:

— Жалкий червь, какой мне от тебя прок? Чем ты можешь быть полезен?

— Не торопись, ромей, выслушай меня до конца. Вчера вы лишь разбили русов, но вовсе не уничтожили. Вы разожгли в их душах злобу и жажду мести, и русы постараются как можно быстрее расквитаться с вами. Вместе со славянами вышли в море тридцать сотен викингов, которые вчера сражались с вами за имперское золото, а теперь станут мстить за мёртвых соплеменников. Я знаю многих русов и варягов, почти всех русских воевод и ярла Эрика. Ромей, если твой император и ты пообещаете мне свободу, я помогу империи уничтожить сотни и сотни оставшихся в живых её злейших врагов. Взамен одной собственной жизни я обещаю отдать вам жизни многих тысяч русов и викингов. Подумай над этим хорошенько.

Однако Василию не нужно было и думать — он сразу по достоинству оценил сделанное варягом предложение.

— Освободи его, — приказал он надсмотрщику. — Он пойдёт со мной...

Протовестиарий внимательно выслушал Василия, пожевал губами.

— Русы непокорны и на редкость упрямы, а поэтому неважные рабы. Ты правильно сделал, что избавил нас от них, поскольку они стали бы плохим примером для остальных рабов. Раз новых гребцов мы не приобрели, а старые устали и нуждаются в отдыхе, вы, — повернулся Феофан к патрикию Варде и доместику Иоанну, — выступите против варваров не сейчас, а вечером. Пусть гребцы день отдохнут, ибо каждому из них придётся трудиться за двоих.

Замолчав, протовестиарий некоторое время пристально рассматривал стоявшего рядом со спафарием викинга.

— Варвар, ещё вчера ты был с нашими врагами, сегодня хочешь стать нашим другом. Как могу верить тебе?

— Вчера меня вела в бой жажда обладать чужим золотом, сегодня — стремление снова обрести свободу. Это разные вещи, ромей.

— Предавший раз — предаст снова. Ты можешь изменить и нам, сбежав к соплеменникам.

— У меня их здесь нет, ромей. Среди викингов сыны многих северных народов, в жилах большинства варягов течёт славянская либо смешанная кровь. Я родился под Упсалой[28] и, как чистокровный свеон, презираю этот сброд, отчего и не захотел вчера умирать вместе с ним. Однако варяги, кем бы они ни являлись по крови, имеют общие законы и не прощают ни трусости, ни измены. Если викинги узнают, что я сам бросил в бою оружие, они обязательно разыщут меня и предадут смерти. Я лишь тогда смогу спокойно жить, когда все, кто находился со мной в последнем бою в одном драккаре, будут мертвы. Поэтому, ромей, у нас с тобой сейчас общие враги.

Феофан задумался, его рука замедлила движение вдоль любовно ухоженной бороды.

— Патрикий, сколько варваров уплыло к берегам Болгарии? — поинтересовался он у Варды.

— Судя по числу судов, около тридцати сотен.

Протовестиарий выпрямился в кресле, откинулся на спинку.

— Болгары ненавидят империю и считают русов своими братьями. Сегодня днепровских варваров три тысячи, завтра вместе с болгарами станет десять или больше. Поэтому мы должны уничтожить русов прежде, чем они успеют высадиться на побережье Болгарии. Это сделаешь ты, спафарий Василий, поможет тебе пленный викинг. Даю под твоё начало комеса[29] Петра, в его когортах[30] пять тысяч мечей.

Спафарий хорошо знал Феофана и догадывался, что у того после вчерашней победы хорошее настроение. Поэтому он решил поторговаться.

— Протовестиарий, ты сказал, что к русам могут примкнуть болгары. Думаю, так и случится, поскольку русы опередили нас и будут у берегов Болгарии раньше. А раз так, объединённые силы русов и болгар окажутся для империи не меньшей угрозой, чем уплывшие к малоазиатскому мелководью остатки русского флота. Сомневаюсь, что с одним легионом возможно уничтожить высадившихся в Болгарии русов и пришедших им на помощь болгар.

Василий не ошибся — у Феофана действительно сегодня было отличное настроение. Он понимающе усмехнулся, с ленцой прикрыл глаза.

— Хорошо, спафарий, возьми себе в подчинение ещё две тысячи всадников стратега Иоанна, несущих службу на Болгарском побережье. Но помни: ни один варвар не должен уйти из Болгарии живым. Мы должны навсегда отучить их от походов на Новый Рим.

Солнце нещадно палило голову, в ушах шумело, губы распухли от жажды.

Вот уже несколько суток русские ладьи, повернувшие после неудачного морского боя с византийским флотом к Болгарскому побережью, плыли вдоль него, не смея пристать к земле. Когда русичи, впервые заметив долгожданный берег, приблизились к нему, то увидели у воды длинные шеренги стоявших в полной боевой готовности византийских легионеров и замершие на флангах своей пехоты две колонны тяжёлой панцирной конницы. Русичей ждали, причём с силами, намного превосходившими их собственные.

И они вынуждены были снова повернуть ладьи в море, надеясь исчезнуть из поля зрения противника и высадиться на землю в другом месте. Но сколько раз после того они ни подплывали к берегу, ромеи всегда были готовы к встрече. Это было неудивительно: недаром последнее время за ладьями круглые сутки следовали неотступно в отдалении три быстроходные хеландии. К тому же, без сомнения, византийские наблюдательные посты располагались и на вершинах подступавших к морю гор.

Запасы пресной воды и продовольствия кончились два дня назад, с тех пор люди питались лишь пойманной рыбой и подстреленными на лету чайками. Голод, а ещё пуще, жажда начинали мучить людей, обещая вскоре обернуться настоящей катастрофой.

Солнце жгло немилосердно, высыхавшие на лице солёные брызги морской воды стягивали кожу, потрескавшиеся на жаре и ветру губы кровоточили. Опустив голову, наполовину прикрыв от солнца глаза, Микула грёб наравне с дружинниками.

— Тысяцкий, очнись, — вывел его из задумчивости прозвучавший над ухом голос. — Главный воевода Асмус кличет к себе...

Воеводская рада, созванная Асмусом, была немногочисленной: он сам, древлянский воевода Бразд, киевские тысяцкие Микула и Ярополк, двое сотников — полоцкий Брячеслав и варяжский Индульф. Ещё раньше, в начале совместного пути, с общего согласия присутствовавших Асмус стал главным воеводой той части русского флота, которая после поражения отошла к Болгарскому побережью. Под его началом оказались три сотни викингов, двести древлян, полтораста полочан, две с половиной тысячи киевлян. Это были опытные, закалённые во множестве походов и битв воины, умевшие безропотно подчиняться и бесстрашно сражаться.

— Други, — начал Асмус, когда все приглашённые собрались в его ладье, — вот уже семь суток мечемся мы вдоль берега. Кончилась вода, нет пищи, наши ладьи под неусыпным оком ромеев с моря и суши. Замысел недруга прост — не позволив высадиться на землю, заставить нас погибнуть от голода и жажды. Перед нами стоит простой выбор: плыть к берегу и попытаться с мечом в руках пробиться в леса и горы либо... — Асмус на мгновение смолк, усмехнулся. — Либо вспомнить, что глупый воюет только силой, а умный ещё и головой. Вот и давайте решим, как нам поступить дальше. Слушаю вас, братья.

Опустив головы, присутствовавшие молчали. И Асмус был вынужден обратиться к полоцкому сотнику Брячеславу, младшему среди них по возрасту и положению в дружине. Это был закон воеводской рады: чтобы над говорившим не довлело ранее услышанное мнение старшего военачальника, речь держали, строго следуя старшинству, оставляя заключительное слово за самым главным.

— Твоё слово, друже.

Высокий, статный Брячеслав поднялся со скамьи, разгладил усы. Он знал законы воеводской рады, поэтому его ответ был готов заранее и не заставил себя ждать.

— Брань, главный воевода. Отыщем зыбкую мель, где ромеи не смогут ввести в бой конницу, и ударим на них. Пусть недруга поболе нас числом — все русичи позабудут дорогу к морю и станут пробиваться только к горам. Ромеям не сдержать нас.

За быстрейшую атаку византийцев с моря высказались варяжский сотник Индульф и киевский тысяцкий Ярополк. Пришёл черёд говорить Микуле.

— Да, мы пробьёмся в горы, но какой ценой? — повернулся он к Ярополку. — Разве мало нашей крови уже пролито в море? Души ушедших на Небо братьев взывают о мести, так пусть на этих берегах отныне гибнут ромеи, а не русичи и викинги. Главный воевода Асмус верно сказал, что умный воюет прежде всего головой. Неужто мы глупее ромеев? Согласен, что сейчас мы постоянно на виду, ворогу известен каждый наш поступок, но разве нельзя сделать по-иному?.. И ещё одно. Даже пробившись в горы, однако лишившись ладей и драккаров, как будем возвращаться на Русь? Вот о чём в первую очередь надлежит нам думать. А брань не уйдёт от нас никуда.

Микулу поддержал древлянский воевода Бразд. Был он невысок ростом, несмотря на преклонный возраст, строен и подвижен. На худощавом, неулыбчивом лице прежде всего обращали на себя внимание глаза: всегда внимательные, настороженные, в глубине которых словно раз и навсегда поселилось недоверие ко всему окружавшему.

— Тысяцкий Микула прав, — сказал Бразд. — Мы пролили немало собственной крови, поэтому должны сейчас дорожить жизнью каждого своего воина. Главный наш ворог не ромеи, а жажда и голод. Рядом, на берегу, имеются в достатке вода и пища, там братья-болгары. Уверен, они с радостью нам помогут, надобно лишь связаться с ними. Тогда мы получим воду и еду, болгары станут оповещать нас о каждом шаге ромеев. Я знаю, как небольшим отрядом скрытно высадиться на сушу и дать знать о себе болгарам.

И воевода открыл замысленный им план. Был он дерзок и рискован, однако ничего лучшего в их теперешнем положении придумать было нельзя. Все ждали, что скажет Асмус, лишь он мог окончательно отвергнуть или принять план Бразда. Именно за ним, главным воеводой, было на раде последнее, решающее слово. Асмус не торопясь поднялся со скамьи.

— Только меч проложит нам дорогу домой, однако час брани ещё не наступил. Недругов куда больше нас, к тому же они в лучшем, нежели мы, положении. Но не для того прибыли мы в эти места, чтобы стать добычей империи. Там, на берегу, наши братья-болгары, недалече в горах мой верный побратим кмет[31] Младан. Воевода Бразд, я принимаю твой план. Отбери с тысяцким Микулой нужное число воинов и готовьтесь вместе с ним отправиться вечером к ромеям.

Спафарий Василий встретил посланца русов в полном парадном облачении, при всех воинских регалиях. Помимо него в шатре находились комес Пётр со стратигом[32] Иоанном и несколько заслуженных центурионов. Увидев Бразда, Василий широко открыл глаза, на его лице отразилось неподдельное изумление.

— Воевода, ты? Какая встреча!

Хотя для Бразда, не ожидавшего увидеть командующим неприятельскими войсками старого знакомого, встреча также была неожиданной, он остался невозмутимым.

— Будь здрав, спафарий. Признаюсь, что Небо не в лучшее время свело нас.

— Рад видеть тебя, Бразд. Как жаль, что не могу беседовать с тобой, как со старым боевым другом. Вот оно, вероломство судьбы: она сокращает число друзей и умножает ряды врагов, — притворно вздохнул Василий.

— Потому, спафарий, давай вначале говорить не как бывшие соратники по совместным походам, а как теперешние враги. Как ромей и русич, между которыми пролилась кровь и встала смерть.

Византиец холодно взглянул на Бразда:

— Слушаю тебя, русский посланец. Что привело ко мне?

— Мой главный воевода Асмус предлагает: не трогайте нас. Мы только пополним на берегу запасы воды, пищи и снова уйдём в море. Мы не желаем зла империи, наш путь лежит домой, на Русь. Будь благоразумен, спафарий, и ты сбережёшь тысячи жизней.

— Мой ответ твоему главному воеводе таков: нет и ещё раз нет. Вы — враги империи, и я нахожусь здесь, чтобы уничтожить вас. Мой император может сохранить вам жизни лишь при одном условии: вы признаете себя рабами империи и станете её легионерами. Императору Нового Рима сегодня как никогда нужны смелые и храбрые воины, каждый из вас займёт в его армии надлежащее место. Император обещает никогда не посылать вас на войну против едино племенников-славян, а сразу отправит в Африку либо на Крит. Вот ответ моего императора, русский посланец.

На скулах Бразда вспухли желваки.

— Русич не может быть рабом, спафарий, равно как не продаёт свой меч за золото. Русич рождается и умирает свободным, только он и наши боги могут распоряжаться его волей. Твой император, как я вижу, жаждет нашей смерти, что ж, он заплатит за это тысячами жизней своих легионеров. Вот наше слово, спафарий.

Воевода круто развернулся на каблуках, быстро направился к выходу из шатра. У полога, затягивавшего лёгкую дверь, так же резко повернулся.

— Спафарий, я передал слова моего главного воеводы и получил твой ответ. Поэтому моя совесть русича и воина чиста. Теперь хочу говорить с тобой не как русский посланец, а как твой старый боевой товарищ.

Рука Василия, лежавшая на крышке маленького резного столика из орехового дерева, дрогнула, в глазах мелькнуло любопытство.

— Слушаю тебя.

— Василий, на наших ладьях нет воды и пищи, среди приплывших изрядное число раненых и обожжённых, на берегу нас днём и ночью стерегут твои когорты. Ты хочешь, чтобы мы без всяких для тебя хлопот попросту передохли в море, однако сему не бывать. Мы умрём, только не от жажды и голода, а в бою. Он будет последним для нас, как и для многих твоих легионеров. Не ведаю, когда главный воевода Асмус бросит нас на берег, поэтому хочу заранее справить по себе тризну. Здесь, у тебя. Сейчас...

— Но я христианин, — нерешительно произнёс спафарий.

— Знаю. Однако все боги не возбраняют исполнить последнюю волю идущего на смерть. Кто знает, Василий, может, тот бой окажется последним и для тебя. Возможно, сегодня мы оба сядем за пиршественный стол вместе с поджидающей нас вскоре смертью.

Спафарий, большой любитель выпить, несколько мгновений смотрел в бесстрастное лицо русского воеводы, затем с грохотом опустил кулак на стол.

— Ты мой гость, Бразд! Пей за что хочешь, а я осушу кубок за нашу встречу. Садись за стол! Эй, слуги, несите вино!

Василий собственноручно разлил принесённое вино по серебряным кубкам, протянул один воеводе.

— За тебя, Бразд! Не спаси меня твои русы на Крите от пиратов, не поднимал бы я сейчас эту чашу.

— За тебя, Василий, — не остался в долгу русич. — Не приди твои когорты мне на помощь в Африке — сгинул бы я под сарацинскими саблями.

Спафарий и воевода одновременно выпили, и Василий тут же наполнил кубки снова. Теперь первым поднял кубок Бразд.

— Я русич, Василий, но в эту тяжкую для себя минуту хочу быть с тобой, ромеем. Там, в море, мои соплеменники, однако не лежит к ним моя душа. Ещё недавно мы, древляне, были свободными и сами правили собственной землёй. Но киевские Полянские князья силой примучили нас, заставили платить дань, следовать их воле. Мы вставали с мечом в руках против Киева при князе Олеге и при теперешнем Игоре, однако до сих пор ходим под его пятой. Может, оттого, что не желал подчиняться чужим Полянским князьям на родной земле, я добровольно вызывался ходить в походы на подмогу твоему императору. За нашу дружбу, Василий!

Воевода залпом осушил кубок, протянул его спафарию:

— Сейчас я твой гость, Василий. Но ты сам обмолвился, что судьба вероломна и переменчива. Кто знает, может, она отплатит тебе сторицей за сегодняшнее гостеприимство. Выпьем ещё, старый друг...

У спафария от выпитого вчера шумело в голове, подташнивало в горле, противно ныло в желудке. Меньше всего ему хотелось сейчас что-либо делать и даже говорить. Когда подле него резко осадил коня бывший викинг Фулнер, Василий с неприкрытым раздражением посмотрел в его сторону.

— Я приказал тебе следить за ладьями русов. Почему оставил берег? — с неприязнью спросил он.

— Спафарий, я узнал, что вчера тебя посетил посланец русов. Мне сказали, что им был воевода Бразд. Скажи, чего хотел он?

— Русам нужны вода и пища, они просили пустить их на землю. Запасшись припасами, они обещали отправиться к себе на Русь.

— Почему ты отказал им? Можно было обещать всё, что угодно, а в удобный момент напасть на них и уничтожить.

— Будь вместо воеводы Бразда кто-нибудь другой, я так и поступил бы. Однако мы слишком хорошо знаем друг друга, поэтому он ни за что не поверил бы в моё великодушие.

— Чего ещё хотел русский воевода?

— Только этого.

Прищурившись, Фулнер насмешливо посмотрел на Василия:

— Спафарий, ты сказал, что хорошо знаешь посланца русов. Это действительно так?

— Я прошёл с ним всю Италию и Крит, мы сражались рядом в Африке и Малой Азии. Я изучил его. Как самого себя, — высокомерно заявил Василий.

Фулнер громко рассмеялся:

— Нет, спафарий, ты не знаешь его совсем. Воевода Бразд хитёр, как ваш библейский дьявол. Таких, как он, не присылают лишь затем, чтобы получить заведомый отказ. Он прибыл, чтобы перехитрить тебя, и добился этого. Мне жаль, ромей, однако воевода Бразд обвёл тебя вокруг пальца как малое дитя.

У Василия от негодования перехватило дыхание, по лицу пошли пятна.

— Жалкий раб, забыл, с кем говоришь? Или соскучился по цепям и плетям?

Вспышка его гнева не произвела на Фулнера никакого впечатления. Он знал, что Василий нуждается в нём, поэтому держался с известной долей независимости и даже фамильярности.

— Спафарий, мы оба здесь для того, чтобы уничтожить русов и варягов. Вчера ты допустил грубую ошибку, сегодня мы должны её сообща исправить. И чем быстрее, тем лучше.

— О чём говоришь, раб?

— Уже молчу, спафарий. Но прошу тебя возвратиться со мной на место, где беседовал вчера с русским посланцем.

— Возвратиться? Зачем? — недовольно спросил Василий.

Причина недовольства заключалась в том, что Фулнер догнал его во время марша, когда византийцы, получив свежие донесения своих наблюдателей о передвижении русских ладей, двигались вдоль кромки берега наперерез им. Спафарий, проведя несколько часов в седле под палящим солнцем, очень не хотел возвращаться обратно, чтобы затем вновь догонять легион.

— Там всё увидишь и поймёшь, — неопределённо ответил бывший викинг. — И возьми с собой для охраны три конные центурии. Потому что мы уже не хозяева побережья...

Фулнер остановил коня на пригорке, где совсем недавно располагался шатёр Василия, тревожно огляделся по сторонам. Прямо перед ним плескалось море, волны лениво накатывались на песчаную отмель. В сотне шагов за пригорком начинались невысокие лесистые горы. Невдалеке из узкой горной расщелины между двумя скалами вырывался быстрый пенный ручей, впадавший в море.

Вокруг не было ни души, царили покой и безмолвие, о существовании человека напоминали только следы бывшего ночного византийского лагеря. Тем не менее Фулнер не снимал ладони с рукояти меча, а в его глазах было беспокойство.

— Что собираешься показать мне, раб? — спросил Василий, пристраивая своего жеребца рядом со скакуном бывшего викинга и вытирая с лица капли пота.

— Сейчас увидишь, спафарий. Прежде ответь, когда прибыл к тебе русский воевода?

— Вечером, сразу после захода солнца.

— А когда покинул?

— Около полуночи.

— Сколько ладей сопровождало воеводу?

— Не меньше двух десятков.

— Они всё время стояли возле берега?

— Конечно. Со мной разговаривал один воевода Бразд, все его люди оставались в море.

— В твой лагерь явился лишь воевода Бразд, а его ждали столько ладей, — медленно процедил сквозь зубы Фулнер. — Тебе это не кажется странным, спафарий?

Василий был удивлён.

— Почему? Русы попросту опасались с нашей стороны какого-либо подвоха и берегли посланца. Их главный воевода Асмус не первый раз имеет дело с нами и хорошо изучил наши повадки. Варвары проявили обычную разумную предосторожность.

Фулнер в раздумье потёр подбородок.

— Нет, спафарий, русы в ладьях прибыли совсем не для охраны воеводы. Подумай, разве могли бы они хоть чем-нибудь помочь своему посланцу, одному сошедшему на берег и скрывшемуся в твоём шатре? Нет, не могли, поэтому они приплыли совершенно с другой целью. Точно так, как и сам воевода Бразд. Русы явились обмануть тебя, спафарий, и сделали это без труда.

Василию надоело слушать рассуждения бывшего викинга, тем более не совсем для него приятные, и он грубо оборвал Фулнера:

— Раб, я прискакал сюда не разговаривать. Показывай что хотел, и поживей. И не завидую тебе, если я потерял столько времени из-за каких-то пустяков.

Фулнер соскочил с коня, положил на землю копьё и щит.

— Спафарий, ты запомнил место, где ночью стояли русские ладьи? — поинтересовался он.

— Да.

— Когда я окажусь там, пусть мне крикнут.

Не оглядываясь, Фулнер быстрым шагом спустился с пригорка, вошёл в море, стал удаляться от берега. Вот вода ему по колени, по пояс, по грудь. Он отошёл от берега уже на добрые две сотни шагов, а вода доходила ему всего до шеи. И тут до его слуха донёсся громкий крик с пригорка:

— Варяг, стой! Ты на том месте!

Остановившись, Фулнер развернулся к берегу боком и двинулся теперь не в глубину моря, а вдоль песчаной отмели, как стояли минувшей ночью русские ладьи. Пройдя изрядное расстояние, он возвратился к пригорку.

— Что это значит? — спросил Василий.

— Пока ничего, — невозмутимо ответил Фулнер, поднимая копьё и щит. — Но сейчас ты увидишь и поймёшь всё.

Он вскочил в седло, направил коня по кромке берега к недалёкому остроконечному мысу, глубоко вдавшемуся в море. Сразу за мысом Фулнер спрыгнул на землю, протянул руку Василию.

— Оставь коня, спафарий. Полсотни шагов — и у тебя не будет ко мне ни единого вопроса.

Вдвоём с Василием Фулнер обогнул подножие мыса, двинулся по его береговой черте. В одном месте мыс разрезала надвое широкая, глубиной в полтора человеческих роста промоина, уходившая одним концом в море, другим в горы. Дно промоины густо поросло сочной, ярко-зелёной травой, под ногами чавкала грязь. Видимо, здесь во время таяния снегов и больших дождей сбегал с гор в море водный поток, однако сейчас, в жару, от него почти ничего не осталось. Фулнер остановил спутника в десятке шагов от места, где промоина соприкасалась с морем.

— Смотри, спафарий.

Василий увидел, что дно промоины по всей длине вытоптано будто стадом коров, а грязь и трава перемешаны в единое бесформенное месиво. Через несколько шагов месиво исчезало, трава зеленела вновь, зато по берегам ручья на мелкой гальке виднелись частые следы, оставленные измазанными в грязи подошвами сапог. Эти следы вились по склонам промоины и пропадали за ближайшим изгибом, ведущим в направлении гор.

Василий первым нарушил тишину.

— Какие-то люди вышли из моря на берег, — шёпотом, словно боясь разговаривать в полный голос, сказал он. — Их было много, и все они направились в горы.

Лицо Фулнера расплылось в довольной ухмылке:

— Ты недаром любишь охоту, спафарий, это научило тебя хорошо читать следы. Однако ты не сказал главного: кем были люди, пришедшие из моря и исчезнувшие в горах.

— Этого не знаю. Может, ими были болгары-рыбаки? — предположил Василий.

— Нет. Местные рыбаки не ходят в море в сапогах и толпами в несколько сот человек. Да и зачем им ломать ноги в этой промоине, если рядом на берегу отличная дорога в горы, не говоря о тропах к каждому ближайшему селению? Это были вовсе не рыбаки и вообще не болгары.

— Тогда кто же? — с заметной тревогой спросил Василий.

— Русы! — уверенно заявил Фулнер. — Те, что вместе с воеводой Браздом обманули тебя ночью.

— Врёшь, раб! Русские ладьи вчера не подходили к берегу ни вечером, ни ночью. Подплывала лишь одна, но с неё сошёл на землю только воевода Бразд. Весь русский флот постоянно у меня на виду, я знаю каждый его манёвр, поэтому ни один рус не может незаметно оказаться на берегу. Я знаю о врагах всё, — хвастливо произнёс спафарий.

— Знал, — поправил его Фулнер. — Знал вплоть до прошедшей ночи, пока не прибыл к тебе русский посланец.

Он сунул руку за пазуху, достал оттуда две длинные желтоватые камышинки, протянул их Василию.

— Тебе знакомы подобные вещи?

Василий взял камышинки, осмотрел каждую со всех сторон. Продул, взглянул через них на солнце.

— Это обыкновенный тростник, — проговорил он разочарованно, — правда, хорошо высушенный и неизвестно для чего выдолбленный изнутри по всей длине.

— Да, это камыш, — согласился Фулнер. — Отыскал я его в горах возле того ручья. — Он кивнул в сторону узкой расщелины между скалами, из которой вырывался водный поток. — Камыш не растёт там сегодня и никогда не рос прежде. Зато там оказалось полно точно таких же следов, что сейчас у нас под ногами. Я заметил камышинки случайно, когда поил коня. Они валялись далеко от моря рядом с пресной водой, однако на них блестел налёт соли, выпаренной солнцем. До этого я уже слышал, что к тебе, спафарий, приплывали посланцы русов, знал, кто посетил тебя в шатре, поэтому сразу почувствовал неладное. Вначале я пошёл по обнаруженным у ручья следам в горы, но вскоре потерял их на камнях. Когда же двинулся в противоположную сторону, к морю, они вывели меня на эту промоину. И здесь для меня стало ясно всё. И для чего к тебе на самом деле приплывал воевода Бразд, и почему он так долго находился в шатре, а также с какой целью его сопровождало столько ладей. Хитрейший из русов воевода Бразд оказался верен себе и на этот раз, ему удалось одним ловким ходом изменить развитие событий на побережье в свою пользу.

Фулнер замолчал, облизав губы. Словно потеряв всякий интерес к разговору, он переломил обе камышинки, швырнул обломки наземь и растоптал их.

— Ну! — топнув ногой, крикнул Василий. Забыв о жаре и усталости, он нетерпеливо смотрел бывшему викингу прямо в рот.

— Ты ещё не всё понял, спафарий? — разыгрывая удивление, спросил Фулнер. — Хорошо, тогда слушай дальше.

Я не первый раз иду с русами в поход, прежде я сражался с ними против печенегов и хазар, ходил на великую Итиль-реку и Хвалынское море. Поэтому знаком со многими их воинскими уловками и хитростями... Сейчас я расскажу о событиях минувшей ночи так, словно сам находился рядом с воеводой Браздом и дурачил тебя. Слушай внимательно, спафарий, это поможет тебе не допускать новых ошибок.

Фулнер снял шлем, вытер вспотевшее лицо, шею. Встал так, чтобы солнце не светило ему в глаза. Отмахиваясь от жужжавших вокруг комаров, продолжил:

— Приплывшим к побережью Болгарии русам и варягам необходимы вода и пища, им нужно оказать помощь раненым и больным, для чего надобно связаться со здешними болгарами. Именно с этой целью пожаловал к тебе вчера вечером на ладьях воевода Бразд с несколькими сотнями отборных воинов-русов. Ладьи с дружинниками остались на виду у твоего лагеря на прибрежном мелководье, а русский посланец отправился к тебе. Покуда вы беседовали и пили в шатре вино, русы, дождавшись полной темноты, незаметно и бесшумно покинули ладьи. Кто из твоих людей считал, сколько русов прибыло на ладьях, а сколько уплыло обратно? Уверен, что никто. Впрочем, всякий счёт был бы излишним: кто мешал русам спрятать по два-три десятка дружинников на дне каждой ладьи, а ни одному из смертных ещё не дано видеть сквозь дерево. — Фулнер перевёл дыхание, согнал с щеки комара. — Море в том месте человеку по горло, волны не страшны — во рту у каждого руса длинная полая камышинка, через которую можно дышать, даже находясь с головой под водой. Невидимые в ночи с берега, несколько сот полностью снаряженных для боя русов по дну моря обогнули твой лагерь, вышли за мысом на сушу. Они сгорали от жажды, поэтому первая их остановка была у горного ручья в скальной расщелине.

Ты, спафарий, видишь их следы у начала промоины, где они выходили из моря, я встретил продолжение следов у ручья, из которого русы пили и где обронили две полые камышинки. Вот что произошло минувшей ночью, поэтому вы, ромеи, уже не полные хозяева побережья. Твоё положение значительно ухудшилось, спафарий.

Василий высокомерно глянул на Фулнера:

— Раб, напрасно принимаешь меня за малое дитя — я не поверил твоей сказке. Однако в твоих словах имеется разумное зерно, поскольку ты, бывший друг русов и участник совместных с ними походов, знаешь о них то, чего не дано другим. Лишь поэтому я не велю тебя наказать за то, что ты самовольно оставил побережье и пришёл ко мне в лагерь.

Фулнер опустил глаза, понимающе усмехнулся:

— Спафарий, верить мне или нет — дело твоё. Но позволь дать тебе один совет — прикажи своим центурионам утроить осторожность, а легионерам в любую минуту быть готовым к бою...

Весь день Василий старательно отгонял воспоминания об этом разговоре, тревожные мысли не покидали его и вечером. И уже следующее утро преподнесло ему неприятный сюрприз.

Едва он вышел из шатра, чтобы умыться, как увидел поджидавшего его стратига Петра. Рядом с ним стоял покрытый пылью легионер без оружия и каски, со спутанными волосами, перекошенным от страха лицом. Его доспех на плече был пробит ударом копья, по тунике расплылось кровавое пятно. Заметив Василия, легионер повалился перед ним на землю, стал хватать за ноги.

— Выслушай меня, о великий спафарий! Выслушай! — взахлёб повторял он.

— Говори, — с недобрым предчувствием разрешил Василий.

— Ночью наша центурия несла охрану побережья. Мы должны были следить, чтобы болгары с берега не могли оказать помощь находившимся на ладьях в море варварам. Мы ехали вдоль моря по горной тропе, когда русы внезапно посыпались на нас со скал, бросились из-за кустов. Это случилось неожиданно, врагов было так много, что мы не успели даже схватиться за оружие и оказать сопротивление. Все легионеры вместе с центурионом погибли, лишь мне одному Господь даровал спасение...

— Ты сбежал, подлый трус! — перебивая рассказчика, крикнул стратиг, пиная легионера ногой в спину. — Ты думал лишь о своей жалкой шкуре, а не о долге перед империей!

Василий остановил Петра:

— Не тронь его, пусть продолжает.

Спафария нисколько не интересовал легионер и его дальнейшая судьба. Точно так ему было наплевать и на чувства стратига, несущего по его приказу ответственность за охрану побережья. Василий сейчас хотел узнать одно: кто и зачем напал на центурию? Если это сделали русы, о которых говорил вчера Фулнер, зачем после удачной скрытной высадки им понадобилось так быстро себя обнаружить и, само собой разумеется, привлечь внимание противника?

Нагнувшись, Василий схватил легионера за бороду, с силой рванул к себе. Заглянул в расширенные от страха глаза.

— Почему ты решил, что напали русы? Может, это были болгары или горные разбойники-скамары?

— О нет, великий спафарий. Я узнал русов по щитам и доспехам, к тому же мне удалось расслышать отдельные слова нападавших, а я немного понимаю язык русов.

— Что произошло дальше? — торопил рассказчика Василий.

— На берегу среди скал была небольшая бухточка. Русы разожгли в ней костёр, и на этот огонь стали приплывать с моря ладьи. На суше их уже поджидали болгары. Вместе с русами они грузили на ладьи бочонки и мешки, живность и бараньи туши, перенесли на берег много раненых русов. Я насчитал около двадцати ладей, последняя покинула бухту перед рассветом. Встречавшие их русы остались на берегу и ушли вместе с болгарами в горы.

— Сколько было русов?

— Много, великий спафарий. В темноте трудно точно считать, но не меньше трёх-четырёх центурий. И больше сотни болгар, среди которых помимо рыбаков с побережья были горцы.

— Ты много видел и остался жив. Один из всей центурии, — подозрительно заметил Василий. — Как это могло случиться?

Лицо легионера стало мертвенно-бледным, в глазах заметались тревожные огоньки.

— Меня выбили копьём из седла в самом начале схватки. Я покатился по склону горы и чудом зацепился за куст над самым краем пропасти. Русы не осмелились в темноте спуститься вниз, чтобы найти меня и проверить, убит ли я.

— Ты родился под счастливой звездой, — ледяным тоном произнёс Василий. — Но если у тебя окажется длинный язык, она закатится в тот же день, когда он сболтнёт что-либо лишнее.

Спафарий выпустил бороду легионера из рук, оттолкнул его ногой от себя. Повернулся к Петру:

— Стратег, вели немедленно разыскать и доставить ко мне пленного викинга Фулнера. И готовь к скорому выступлению десять лучших центурий своих конников.

— Я только что видел викинга у одного из лагерных костров. Сейчас он будет у тебя, спафарий. А центурии будут готовы к походу сразу после завтрака...

Фулнер остановился напротив Василия, не спеша снял с головы шлем, низко поклонился полководцу.

— Варяг, — впервые не называя Фулнера рабом, сказал спафарий, — вчера я не поверил тебе, однако ты оказался прав. Русы действительно высадились на берег и уже минувшей ночью начали действовать против нас. — Он со всеми подробностями пересказал Фулнеру то, что узнал от легионера. Варвары причинили нам немалый вред, уничтожив целую центурию легионеров, избавились от части своих раненых, уменьшив число едоков на ладьях, запаслись на какой-то срок водой и пищей — и всё за сутки пребывания на берегу. Однако этот вред ничто по сравнению с тем, который они могут принести, если успеют поднять против нас окрестных болгар. Чтобы этого не случилось, русов требуется как можно скорее настигнуть и разгромить.

Василий пристально посмотрел на внимательно слушавшего Фулнера, заговорил медленно, отчётливо выговаривая каждое слово:

— Это сделаешь ты, варяг. С сегодняшнего дня ты уже не раб, а равноправный с другими легионерами воин империи. Империи, а не варяжской дружины, — многозначительно подчеркнул он. — А вольным викингом сможешь стать лишь после того, как я увижу мёртвыми всех русов, что вчера высадились на берег. Сразу после нашего разговора получишь у стратига Петра десять центурий моих лучших всадников — и да поможет тебе Христос.

— Мне помогут моя ненависть и бог викингов Один, — мрачно усмехнулся Фулнер. — Обещаю, спафарий, что появившиеся вчера из моря русы пришли на берег за собственной смертью.