Затон

Эпизод 18. Анна. Волгоград. 2006

Она шагнула из кондиционированной полутьмы салона на шаткую площадку трапа и на мгновение замерла, ушибленная обрушившимся на нее зноем и ослепленная ярким светом, льющимся с небес, отражающимся от обшивки самолета и надраенных солнцем бетонных плит аэродрома.

Зал прилета справа от вас, – раздался под ухом голос стюардессы. – До свидания.

Анна подняла веки и горячее дыхание степи, разогретой, как гигантская домна, мгновенно высушило ей глазные яблоки и заставило растрескаться губы. До стекляшки аэропорта действительно было рукой подать.

Спасибо, до свидания. – Она забросила ремень сумки на плечо и зашагала вниз по упругим ступеням.

В Нижнем, откуда она вылетела полтора часа назад, было пасмурно, изредка накрапывал мелкий дождик, и держались вполне комфортные плюс двадцать пять. Генка, провожавший ее до самого трапа, в последний момент предложил:

Может, ну его, этот твой пароход? Оставайся, я отпуск возьму… – После возвращения из командировки он умудрился выбить из начальства три дня отгулов, которые они провели вместе, не разлучаясь ни на секунду. – Пароход поедем искать в следующем году, а пока это… ну… как его… со мной тебе все-таки спокойней будет. А за это время маньяка твоего возьмут…

Генка, – засмеялась она, – это ты так меня замуж зовешь?

Ну, да, – согласился он. – Вроде того.

Ты ж сам говорил, что у тебя только два выходных в месяц. Ну, какой из тебя муж? Да и у меня работа… – Она чмокнула его в губы. – Пока, Генка. – И убежала от него вверх по трапу.

Поиски «Св. Анны», которыми она занялась, как бы, между прочим, теперь захватили ее целиком, и даже киллер, повсюду преследующий ее, провалился куда-то на периферию сознания. Последние три ночи, каждый раз, когда Генка засыпал крепким сном счастливого человека, к ней заявлялась Нюточка, и они подолгу обо всем беседовали, в том числе и о Генке. Правда, в первую ночь они обе были несколько смущены необычными, так сказать, обстоятельствами встречи, но через несколько минут общения уже забыли и думать об этом. Ну, мужчина… Что ж, они, чай, обе не барышни, а взрослые, зрелые женщины.

Общение с Нюточкой помогло ей избавиться от этого противного липкого страха за свою жизнь, терзавшего ее последнее время. Да, разумную осторожность соблюдать необходимо. Да, какие-то неудобства и небольшие проблемы вполне возможны. Но, в целом, как показалось Анне, Нюточка уже вполне овладела ситуацией, сумев поставить под свой контроль действия таинственного убийцы. И события в Самаре подтвердили это. В первом случае, она просто-напросто заперла его в лифте, а когда тот попытался выбраться, устроила короткое замыкание и небольшой пожарчик. В следующую ночь он направился в номер Анны по черной лестнице, где Нюточка совершенно запутала его. Он никак не мог найти четырнадцатый этаж. Довершил же дело Генка. Анна была довольна, хотя, конечно же, немножко сожалела о том, что Генка, по незнанию, отправил этого мерзкого типа в больницу, а не в милицию.

Спорым шагом (насколько позволяла тяжелая сумка) Анна дошла до здания аэропорта, нигде не задерживаясь, пересекла зал прилета и, выскочив на привокзальную площадь, сбросила сумку первому же подбежавшему к ней таксеру.

В город, – скомандовала она, устроившись на заднем сидении.

Куда в город-то? – попробовал уточнить у нее водитель.

В гостиницу. В приличную. Желательно, в самую приличную. Только быстрее, пожалуйста, – раздражилась она. – Кондиционера у вас, конечно же, нет.

Водитель шмурыгнул носом, выразив тем самым целый спектр эмоций, адресованных привередливой пассажирке.

Ниче. Счас поедем, прохладней станет.

Они крутнулись по площади и выбрались на шоссе. В открытые окна хлынул горячий воздух. Прохладнее от этого не стало, а Анна почувствовала себя пирогом, который переместили из обычной печи в плиту с принудительной конвекцией. В Самаре несколько дней назад тоже было не холодно, но здесь творится просто-таки черт знает что. «Настоящая Гиза, – вспомнился ей Египет. – Гумрак. – Прочитала она на придорожной табличке. – И названия здесь какие-то… нерусские».

Что это за запах такой странный? – поинтересовалась Анна, ощущая необъяснимое беспокойство от того горьковато-пряного духа, которым был обильно напоен горячий воздух.

А вы откуда? – ответил вопросом на вопрос водитель.

Из Нижнего Новгорода, – соврала она. Слегка попутешествовав по родной стране, она поняла, что слово «Москва» не самое любимое у жителей провинции.

Это степь так пахнет, – пояснил он. – Полынь, чабрец, травка там всякая… В старину говорили – это запах воли.

«Философ доморощенный… – подумала она. – Лучше бы кондишн в машине установил».

Гостиница оказалась вполне пристойной, и даже кондиционер в номере наличествовал. Понежившись под прохладным душем, Анна вновь ощутила себя цивилизованным человеком. Выходить из номера не хотелось, но до наступления вечера было еще далеко, и можно было попытаться сделать еще сегодня какие-нибудь дела.

Собрав волю в кулак, Анна буквально силком вытолкала себя из прохладного гостиничного рая на раскаленный противень асфальта. По уже сложившейся традиции поиски она решила начать с речного вокзала. Но здесь ей не повезло. Стоило ей завести разговор и помянуть о 1918 годе, как все делали большие глаза и шарахались от нее, как от зачумленной. В конце концов, какая-то сердобольная тетечка ей объяснила: «Какие документы? Какие архивы? Во всем городе вы не найдете ни одной бумажки старше сорок третьего года. Единственное место, где вы можете попытать счастья – музей обороны Царицына».

Музей располагался в большом особняке из красного кирпича. Глядя на его причудливо изломанную крышу, стены затейливо изукрашенные лжеколоннами и карнизами, Анна подумала было, что особняк старинный, никак не позже конца XIX века, но, вспомнив про тот самый сорок второй год, сообразила, что перед ней, скорее всего, восстановленная копия. Она вошла внутрь и на мгновение замерла, оглядываясь по сторонам и соображая, к кому бы ей обратиться.

Девушка, последняя экскурсия уже ушла. Музей скоро закрывается.

Анна обернулась на голос. В углу, за невысоким столиком сидела сухонькая старушка.

Ничего, я догоню. Давайте билет. – Анна протянула ей купюру.

Возьмите сдачу! – прокричала ей в спину старушка-билетерша, но Анны уже и след простыл.

Экскурсию она нагнала во втором зале и принялась вместе со всеми дисциплинированно разглядывать экспонаты, внимая хорошо поставленному голосу экскурсовода и наслаждаясь прохладой, царившей в музейных залах. Экскурсовод, женщина средних лет, добросовестно выполнила свою работу и, распрощавшись с экскурсантами, уже собиралась юркнуть в дверь с надписью: «Только для персонала», когда Анна остановила ее репликой:

Простите, можно вам задать один вопрос?

Экскурсовод обернулась и с благодарностью поглядела на экскурсантов, дружной гурьбой толпившихся у выхода, потом перевела взгляд на Анну, стоявшую в метре от нее.

Да, пожалуйста. Слушаю вас. – Она была корректна и вежлива, но в ее глазах Анна прочитала: «Какого черта тебе нужно? Рабочий день закончен. Задавай свой вопрос и проваливай побыстрее». Может быть, мысленно она была уже дома и готовила ужин любимому мужу, или же – поливала грядки на даче, где немилосердное солнце старалось сжечь каждую травинку, а может быть, с ужасом предвкушала полуторачасовую поездку домой в переполненном, раскаленном автобусе. Но… она была корректна и вежлива.

Простите… – заторопилась Анна. – Меня интересуют события осени 1918 года. В частности, пароход «Святая Анна». Он должен был прийти из Самары с боеприпасами для Красной Армии. А вот пришел ли? Я не знаю… Но если он доставил их, то получается, что именно этот пароход, вернее его груз стал тем решающим фактором, который и позволил красным разбить армию генерала Краснова. – Она почувствовала себя совсем неловко оттого, что задерживает человека, у которого рабочий день закончился пятнадцать минут назад. – Простите… Меня интересует этот пароход. Но я не тороплюсь. То есть, я хотела сказать, что я могу прийти завтра. – Спохватилась Анна, испугавшись, что ее не так поймут. – Вы не подумайте, я готова заплатить за ваш труд.

Женщина устало улыбнулась.

Заплатить – это здорово. У нас не такая уж большая зарплата. Но я вам не смогу помочь. При всем желании. Серьезной исследовательской работы у нас давно уже не ведется, да и слишком я далека от всего этого. Вам бы надо поговорить с кем-нибудь из работников предыдущего поколения. Амалия Карловна! – она окликнула старушку-билетершу, возившуюся у дверей. – Что же вы запираете, у нас еще не все посетители ушли…

Да? – Подслеповато щурясь, та уставилась на Анну. – Ну, так и не задерживайте их, этих посетителей.

Амалия Карловна! – Экскурсовод снова повысила голос. Видимо, старушка-билетерша была глуховата. – У вас есть адрес или телефон Екатерины Константиновны? – Она повернулась к Анне и пояснила: – Екатерина Константиновна проработала здесь почти всю свою жизнь. И ведущим научным сотрудником была, и даже, кажется, в незапамятные времена – заместителем директора. А потом ее все-таки вытолкали на пенсию. Но она все равно осталась работать здесь, только уже билетером, как и Амалия Карловна. А в прошлом году вынуждена была уйти. По состоянию здоровья… Может быть, она вам чем-то поможет. Гражданская война и, естественно, Царицын были в сфере ее научного интереса.

Амалия Карловна, бросив возиться с сигнализацией, уковыляла куда-то, скрывшись из виду.

Пишите, – сердито буркнула она, снова появившись из одной из дверей. – Она раскрыла перед Анной блокнот и указала пальцем место, с которого следовало переписывать. – Она недалеко отсюда живет, для вас – пешком полчаса.

Такое сомнительное удовольствие, как получасовая пешая прогулка под лучами уже катящегося к закату, но от того не менее бешеного солнца, было отвергнуто Анной без малейших колебаний. В такую погоду, впрочем, как и в любую другую, она предпочитала передвигаться по городу с помощью автотранспорта.

Едва она прикоснулась к кнопке звонка, как дверь распахнулась, как будто там, за дверью, давно ждали ее прихода.

Здравствуйте, проходите… – Дверь открыла пожилая женщина, возраст которой Анна затруднилась определить. Ясно было, что старше шестидесяти, но вот насколько старше… Анну здесь явно ждали. Хозяйка успела причесаться, приодеться, слегка подкрасить губы неяркой помадой и даже надеть туфли. Что же до Анны, то она в такую нечеловеческую жару с удовольствием сбросила бы не только босоножки, но и то легкое, открытое платьице, в которое была одета.

Здравствуйте, ваш адрес мне дали в музее…

Ну, проходите же. Амалия мне уже звонила.

Анна шагнула через порог.

Это вам… – Она отдала хозяйке букет. – Меня зовут Анна.

Очень приятно, очень приятно… – Женщина расплылась в широкой, открытой улыбке. – А я – Екатерина Константиновна. – Было заметно, что ей действительно приятны и цветы, принесенные Анной, и сам ее приход, и, видимо, ожидание чаемого общения с незнакомым человеком. – Можете вот здесь поставить вашу сумочку. – И пакетик тоже…

Здесь торт, Екатерина Константиновна. К чаю. – Анна протянула пакет хозяйке. – Хотя… – Она засмеялась. – Я, наверное, горячего не хочу.

Ну, и ладною – Легко согласилась хозяйка. – Я вас холодным квасом напою. Будете квас?

Буду.

Вы проходите в комнату, устраивайтесь, я сейчас… – хозяйка удалилась, оставив на время гостью в одиночестве.

Комната сияла порядком и чистотой, как надраенная до зеркального блеска пряжка солдатского ремня. «Достичь такого эффекта за то время, которое у нее было после звонка Амалии, невозможно. Что ж… Если у нее и голова в таком же порядке…» – подумала Анна.

Хозяйка внесла в комнату поднос с квасом и уже разрезанным на куски тортом и поставила его на стол.

А может, все-таки чаю? – поинтересовалась она.

Нет, нет, нет, – с ужасом замахала руками Анна. – У вас здесь такая жара…

Да? А мы, вроде как, привыкли… И не замечаем уже. Пожалуйста, – пригласила она за стол гостью, – присаживайтесь. Ну-с, из каких вы краев, и что привело вас к позабытой всеми старухе? – Широко улыбаясь, спросила хозяйка, когда Анна расположилась за столом.

Зачем вы на себя наговариваете? Никакая вы не старуха, – вяло запротестовала Анна, желая угодить хозяйке.

Да, – притворно согласилась с ней хозяйка. – Всего лишь на пять лет старше Амалии. Мне ведь семьдесят восемь.

Не может быть… – на этот раз вполне искренне воскликнула Анна.

На сей раз рассмеялись обе.

Вы из Москвы? Наверное, аспирантка?

Нет, нет, – отвергла ее предположение Анна. – Я, если можно так выразиться, историк-любитель. Из Москвы. Меня интересует судьба одного парохода. В конце навигации 1918 года он вышел из Самары в Царицын. А что с ним потом произошло, мне неизвестно.

Так, так… А как назывался пароход?

«Святая Анна».

М-м… – Хозяйка задумалась. – Скажите, а на чем основан ваш интерес к этому судну?

Тут почему-то Анна почувствовала, что лучше ей не говорить правды, и здесь же, на ходу принялась изобретать правдоподобную версию для въедливой старухи:

Случай, чистой воды случай. Мой приятель – член Клуба друзей русского флота…

Оказывается, в Москве есть и такой?

Да-а… Так вот, он, в смысле приятель, узнал, что я еду в Волгоград, и попросил выяснить… Говорит, что пароход этот для своего времени был уникален по своим техническим характеристикам. Они надеются, что может быть, удастся разыскать хоть что-нибудь с этого парохода. Судовой колокол, например. Еще лучше…

Я поняла вас. – Она налила в стакан квасу и, положив на тарелку кусочек торта, пододвинула ее к Анне. Да, ваш приятель прав. Этот корабль действительно уникален. И даже не только и не столько своими техническими или же какими-то иными характеристиками, столько той ролью, которую он сыграл в нашей истории. Я не слишком многословна? Нет? – Анна отрицательно помотала головой. – Так вот. Если вы не против, я бы начала с самого начала. В сорок девятом я окончила университет и начала работать младшим научным сотрудником в том самом музее, который вы сегодня посетили. Практически одновременно поступила в аспирантуру. Темой моей работы, естественно, была героическая оборона Царицына и выдающаяся роль в ней нашего дорогого вождя. Вам понятно, о чем я говорю?

Да, да, – подтвердила Анна.

Честно говоря, выбор темы нельзя было назвать удачным. Видели бы вы физиономию моего научного руководителя, когда он узнал над какой темой я собираюсь работать… Но что он мог сказать самоуверенной девчонке? Тут попробуй скажи что-нибудь… Да еще в год семидесятилетия вождя. Скользкий момент. Не так истолкуют и загремишь… Дело в том, что этот эпизод отечественной истории смело можно было назвать затасканным. Про это и книги писали, и фильмы снимали, а уж научных работ было испечено… Поэтому у моего руководителя были все основания опасаться за такой немаловажный аспект работы, как научная новизна. Опять же, ответственность… Не дай бог, глупая девчонка что-нибудь не то наваяет. Ему ведь в стороне не удастся остаться. Конечно, глядя с высоты прожитых лет и накопленного опыта, надо признать, что проблему с научной новизной мне так толком и не удалось решить, хотя работа получилась весьма актуальной. В конъюнктурном смысле, конечно. Я там доказывала, что гражданская война выиграна исключительно благодаря товарищу Сталину, его деятельности в царицынский период. Тут тебе и более девяти миллионов пудов хлеба, отправленных в Москву в самый тяжелый период, и военная победа над Красновым… А то об этом и без меня не знали… Короче говоря, я ломилась в открытую дверь. Правда, научный руководитель все время пытался подтолкнуть меня в другую сторону – проанализировать конфликт лично с Троцким и перебросить оттуда мостик в двадцатые, тридцатые годы. То есть – от конфликта с Троцким, как носителем определенных идей, до борьбы с троцкизмом как идеологией, и троцкистами как ее носителями. Безусловно, старик был прав. В этом случае у меня получилась бы вполне солидная работа. Но все его старания привели к тому, что у меня об этом было сказано лишь невнятной скороговоркой. – Она усмехнулась тою грустною улыбкой, коей обычно улыбаются старики, говоря о своей молодости (сколько было сделано ошибок, но как же это было все-таки прекрасно). Итак… Вся моя наука сводилась к тому, что Иосиф Виссарионович Сталин – гений. В том числе, военный гений. Оригинально, правда? – Она снова улыбнулась, на этот раз веселее. – Об этом же самом ежечасно, ежеминутно орала вся страна. Полмира… Вернее, весь мир. Кто-то с радостью и восхищением, а кто-то – со страхом. Помогло мне, наверное, то, что после Отечественной войны все как-то подзабыли о гражданской. Слишком уж свежи были еще в памяти последние события. И тут я… вылажу на трибуну и ничтоже сумняшеся утверждаю, что военный гений всеми нами любимого вождя сформировался и замечательно проявил себя именно в Царицыне, в 1918 году. И в качестве доказательства привожу подробнейший анализ проведенной операции по разгрому генерала Краснова. Я не утомила вас своим многословием?

Нет, что вы, – вполне искренне призналась Анна. – Вы замечательная рассказчица.

Так вот… Было в этом событии нечто… неподдающееся рациональному объяснению. Естественно, если судить с позиций сегодняшнего дня. Тогда-то нам все казалось рациональным. Учение Маркса-Ленина-Сталина всесильно, потому что оно верно. Вот вам и вся рациональность. Э-э… Да. Вы знакомы с событиями, о которых идет речь?

Анна пожала плечами.

Скорее нет, чем да.

Понятно… Судите сами. Казачья армия генерала Краснова практически окружила Царицын. Красные прижаты к Волге. Белые ведут успешное наступление на севере, в районе Гумрака…

О, я знаю, где это, – обрадовалась Анна.

… и на юге, в районе Сарепты. К решающему дню сражения красным, зацепившись за Сарепту, как-то удалось временно стабилизировать положение на южном участке, на севере фронта практически не стало. Отдельные очаги сопротивления. В центре тоже образовалась дыра. Боеприпасы и продовольствие на исходе, резервов нет и ждать неоткуда. Железная дорога перерезана, Волга со дня на день встанет. Казалось бы, что в этих условиях должен делать генерал Краснов? Продолжать делать то, что до сих пор приносило ему успех – наносить удары с флангов: с севера и юга. А что делать командованию красных? Готовиться геройски умереть? Или постараться бежать, используя для этого любую возможность? Сталин же поступает, как опытный игрок в покер. Вы играете в покер?

Постольку поскольку.

Он не просто блефует, имея на руках пару двоек и пару троек против пяти тузов соперника, он блефует, как будто заранее зная, что его блеф пройдет. Он собирает всю свою артиллерию, весь остаток снарядов в одном месте, на центральном участке фронта. Генерал же Краснов, как будто в одночасье лишившись разума, собирает там же все свои силы и поутру парадными колоннами, как если бы он уже одержал победу, направляется в город. Белые, попав под ураганный огонь красной артиллерии, не успевают ни бежать, ни развернуться в боевые порядки. Все было кончено в течение получаса. Потом, позже, когда Иосифа Виссарионовича уже не было в городе (его отозвали в Москву и бросили на другой прорывной участок), белые взяли Царицын. Но они уже потеряли то, что Толстой считал главным в любой войне – боевой дух. Уже в феврале-марте девятнадцатого года без всякой на то причины казаки массово стали бросать фронт и уходить по домам. Так что, победа, одержанная товарищем Сталиным в Царицыне, стала важнейшей, а может быть, и решающей для исхода гражданской войны. Но было в ней что-то, как я уже говорила, иррациональное, скорее даже – мистическое… Тогда, конечно, я и слово-то такое не решилась бы произнести. Да что произнести, подумать… Тогда мне все было ясно. Гений, он и есть гений. – Екатерина Константиновна взяла запотевший стакан с квасом и, отпив глоток, поставила его на стол. – В феврале пятьдесят третьего я защитилась, а утверждение в ВАКе и присвоение мне ученой степени состоялись уже после смерти Иосифа Виссарионовича. Конечно, подзадержись я на полгодика-год, думаю, возникли бы у меня проблемы. Если и не с защитой, то с утверждением – точно. Да не о том речь. Перед самой защитой познакомилась я с одим человеком. Он-то и поведал мне о корабле, которым вы интересуетесь. Материал интереснейший, как сейчас говорят эксклюзивный. Но никакого подтверждения ни в источниках, ни в литературе – нет. Только слова этого человека. Да и поздно было уже что-то добавлять. Кирпич-то у меня был уже готов.

Простите, что готово? – не поняв собеседницы, переспросила Анна.

Мы так называли уже готовую и переплетенную диссертацию. Э-э… Да. Об этом человеке. Он… Хотя, здесь я уже уклоняюсь в сторону. Может быть, вам не интересно?

Интересно, интересно, – заверила ее Анна. – Продолжайте, пожалуйста.

Да… Потрясающий человек с яркой, как факел, судьбой. Большая, по-настоящему крупная личность. Сначала – империалистическая война, служба в австрийской армии. Он серб, родом из Боснии. Русский плен. Потом революция и гражданская война. Несгибаемый солдат революции три года на фронтах гражданской войны. Два из них – рядом со Сталиным. После гражданской какое-то время работает в аппарате партии. И опять рядом с товарищем Сталиным. А потом его переводят на работу в Коминтерн. И там он работает до 1932 года. В 32-м его направляют в Югославию, на подпольную работу. Начинается война, и он организует партизанское движение вместе с Тито. После войны Тито занимает антисоветскую, антисталинскую позицию. Велько, занявший после войны крупный государственный пост…

Простите, – перебила ее Анна. – Велько – это имя того человека?

Велимир Джурович. Так его звали. Да… – Она задумалась, словно позабыв о существовании Анны. Облачко печали серой тенью легло на ее чело, и каждый год из семидесяти восьми прожитых ею, тут же проявился на ее лице глубокой, извилистой, как сама жизнь, зарубкой.

Он был вашим… другом? – выдернула ее из омута воспоминаний Анна.

А… Да. Другом… Любовником, а после того как умер мой первый муж – мужем. Велько чуть-чуть не дожил до девяноста лет, умер в 84-м. Работал преподавателем в университете. В Сталинград приехал в пятьдесят втором, а познакомились мы в пятьдесят третьем. Я уже была тогда замужем. Он никогда прямо не говорил об этом, только намеками, но из Москвы он вынужден был уехать, чтобы уцелеть. Слишком много было завистников, которым не давали покоя его добрые личные взаимоотношения с товарищем Сталиным… А для проживания избрал город своего кумира – Сталинград.

Но вы не рассказали, как он оказался в Москве…

Ах да, – спохватилась Екатерина Константиновна. – В сорок девятом он окончательно разругался с Тито из-за его антисталинизма, и тот упрятал Велько в концлагерь. Был у них там один страшный концлагерь на острове, в Адриатическом море. Но Велько умудрился бежать оттуда. Бежал в Италию. Итальянцы тогда заигрывали с Тито, и Велько наверняка бы выдали, если б он сдался итальянским властям. Поэтому ему пришлось нелегально пробираться в Рим и в одну, как он выражался, прекрасную ночь ему удалось перемахнуть через ограду виллы Абемелек. А там уж его взяла внутренняя охрана…

Простите, какой виллы? – поинтересовалась Анна.

Абемелек. Это территория советского посольства в Риме. Естественно, там начались проверки, запросы, опять проверки, но он уже был спокоен. Он был дома. А потом его с советским дипломатическим паспортом отправили в Москву. Тоже отдельная история… Ну, так… Довольно отступлений. Велько был начальником личной охраны Сталина в те далекие дни царицынской эпопеи. Как вы понимаете, видел и знал он многое. Он-то и рассказал мне про этот корабль. Про «Святую Анну». Пароход «Св. Анна» пришел в Царицын за два дня до развязки и доставил боеприпасы. Очень кстати пришлись те боеприпасы. В городе на тот момент не было ни одного судна. Ах, что за героические времена были, что за люди! – с юношеским задором неожиданно воскликнула Екатерина Константиновна. – Титаны! Как князь Ярослав Мудрый в свое время, чтобы у его воинов не было и мысли об отступлении, Сталин лично отправил из города все суда еще в начале сражения. И тут приходит «Святая Анна». В последний день обороны Иосиф Виссарионович переносит свой командный пункт на этот корабль. Представляете? Ведь об этом нигде нет ни слова. Вот бы я обнародовала этот факт… то-то была б сенсация. – Она скептически ухмыльнулась. – С непредсказуемым итогом. Да… Велько говорил, что, похоже, Сталин не хотел этого делать. Его подталкивал к этому, вроде бы, Ворошилов. Все ж таки на корабле безопасней… и вообще. Со всех точек зрения – это был разумный шаг. Но пробыли они на корабле часа два, не больше. Сначала Иосиф Виссарионович распорядился стереть прежнее название корабля и написать новое. Товарищ… Товарищ… Не помню. Какой-то там товарищ. Но через два часа он спустился на пристань и отдал Велько приказ затопить корабль. Отвести подальше от берега и затопить. Это, значит, чтобы не было ни у кого искушения сбежать. Вот это поступок! А? Вот это масштаб личности! Велько рассказывал, стоит – одна рука в кармане, другую за борт шинели засунул, веселый, улыбается, аж усы шевелятся. Похоже, этот свой хитрый трюк с артиллерией он на корабле и придумал.

Получается, «Святая Анна» сейчас здесь? Лежит себе на дне Волги… Да? Наверное, это где-то в районе нынешнего речного вокзала, да?

Ну, это несложно установить, – усмехнулась Екатерина Константиновна. – Достаточно лишь совместить нынешнюю и старую карту города. Старую карту можно взять в музее. Но… Корабля там нет. Есть разные суда и суденышки. Во время Сталинградской битвы, знаете ли, много их на этой переправе затонуло… А «Святой Анны» нет.

Как это нет? – с недоверием в голосе спросила Анна, только что уверовавшая в свою удачу.

А вот так. Нет. – Екатерина Константиновна вздохнула. – В шестидесятые годы, уже после Хрущева, Велько умудрился выбить из университетского руководства финансирование на проведение археологической экспедиции. Были организованы водолазные работы, все чин по чину. Корабля на том самом месте, где Велько его затопил, не оказалось.

А может быть, он ошибся? Ну, запамятовал просто. Ведь так бывает…

Исключено. – Екатерина Константиновна покачала головой. – Они исследовали все дно на километр ниже и выше предполагаемого места затопления. Настолько ошибиться Велько не мог, даже если б выжил из ума. А я вас уверяю, он был весьма неглупый человек и до конца дней своих находился в трезвом уме и ясной памяти. Исключено…

Куда же он подевался? – Анна была расстроена до чрезвычайности. Только что, как казалось, она была у цели, и тут такое разочарование.

Старуха пристально поглядела на нее испытующим взглядом, как будто решая, стоит ли ей говорить нечто важное.

Э-э… Помните, я вам говорила, что во всей этой истории, с самого ее начала, есть нечто мистическое?

Да, да. – Закивала головой Анна, готовая чуть ли не разреветься от овладевшего ею чувства безысходности, от ощущения абсолютного тупика.

У нас с Велько, как мне думалось, никогда не было тайн друг от друга. Но после той экспедиции выяснилось, что одна тайна все-таки была. И после этих неудачных поисков он посвятил меня в нее. Дело в том, что на этом корабле, на «Святой Анне», Велько видел Троцкого. Троцкого, мирно и благожелательно беседующего со Сталиным. Как вам такое? Его, Велько, солдаты охраняли корабль с того момента, как он пришвартовался в Царицыне, поэтому Велько был уверен – Троцкий на корабль не поднимался. Значит, он уже был там. И не сходил с корабля. Велько собственноручно отправил «Святую Анну» на дно. То есть Троцкий утонул вместе с кораблем. Понимаете? Но ведь это же бред сумасшедшего! Велько потом специально узнавал и проверял. Троцкий в эти дни никуда из Москвы не отлучался. Следовательно…

Следовательно… – повторила за ней Анна.

… это был не Троцкий.

А кто?

Посланник.

Кто-о? – опешила Анна.

Посланник. Ну, как Гермес. В этом-то и заключается главная тайна. «Святая Анна» – не корабль, а ковчег божественного откровения. А Троцкий, ну, тот Троцкий, которого видел Велько, вовсе не Троцкий, а посланник, доставивший Сталину божественное откровение. Понимаете? А Иосиф Виссарионович Сталин, значит, не простой человек, а воплощение бога на Земле. Это, как в христианстве Иисус Христос. Но не совсем так. На самом деле, это несколько сложнее. Скорее, древнегреческий бог войны Арес, сошедший на Землю, чтобы помочь нам в годину тяжких испытаний. Да… Так ближе к сути вопроса… А когда он исполнил свою миссию, он ушел от нас. Но он еще вернется, обязательно вернется. Понимаете? Для вас это не очень сложно? Надеюсь, вы знакомы с греческой мифологией?

Да, да, в общих чертах, – проблеяла вконец растерявшаяся Анна. До сих пор старуха производила впечатление нормального, здравомыслящего человека. И тут такое…

Мой муж, Велимир, открыл мне эту тайну. Он, коммунист, убежденный безбожник, уверовал в это с того самого дня… Уверовал в то, что Иосиф Виссарионович Сталин – сын божий и сам бог. Понимаете?.. И я… вместе с ним… познала главную истину нашего бытия. И уверовала… – Она поднялась, подошла к Анне и, взяв ее за руку, легонько потянула. – Пойдемте. Вы должны это видеть.

Парализованная страхом, Анна встала со стула и безвольно последовала за старухой. Они вышли в коридор и, пройдя по нему несколько метров, остановились перед глухой дверью. Екатерина Константиновна открыла дверь, и душная темнота окатила Анну плотной волной запахов. Сквозь приторные запахи ладана и мирры отчетливо ощущался запах горелой пробки, табака и еще чего-то, не менее тошнотворного.

Екатерина Константиновна включила свет и перед взором Анны предстала комната без окон, обитая, как шкатулка, красным плюшем. Красный плюш был всюду: и на стенах, и на потолке, с которого свисала трехрожковая люстра, и даже на полу. Напротив входа, у дальней стены стояла статуя Иосифа Виссарионовича. Она была огромна, под самый потолок. Красновато-желтый блеск, излучаемый ею, наводил на мысль о золоте. Перед статуей стояла плевательница, видимо, позаимствованная в стоматологической клинике. «Жертвенник», – механически отметила Анна и тут же представила, как гигантская статуя в один прекрасный момент, продавив пол, пронизывает все пять этажей и «солдатиком» уходит глубоко в землю.

Иосиф Виссарионович спрятал одну руку за полу красновато-желтого френча, а второй, зажав в ней свою знаменитую трубку, указывал прямо на Анну.

Вот видите, видите, – сбивчивой скороговоркой забормотала старуха. – Вы ему понравились. – Анна вновь взглянула на желтого истукана, и ей почудилось, что он, криво ухмыльнувшись лишь одной стороной рта, подмигнул ей правым глазом. Она попятилась назад. – Входите. Сейчас мы у него спросим про этот ваш корабль. Он вам ответит, надо только хорошо попросить. – Снова забубнила старуха. Глаза у нее стали оловянно-неподвижными, налившись безумием, щедро источавшимся из расширенных зрачков.

Спа… Спасибо… Я как-нибудь в другой раз… – Анна снова попятилась, споткнулась и, совершенно позабыв про приличия и корректность, бросилась к входной двери.

В последний момент она вспомнила о своей сумочке и, схватив ее, бросилась бежать. Рискуя подвернуть ногу или сломать каблук, Анна слетела по лестнице вниз, бегом пересекла двор и, выскочив на улицу, остановилась лишь на краю тротуара. «Чертова старуха, – подумалось ей, – а ведь производила впечатление вполне нормальной. И как теперь относиться к тому, что она рассказала?»

Вечерело. Уличные фонари еще не зажглись, но автомобили уже неслись по улице с зажженными фарами. Остановив машину, Анна плюхнулась на заднее сиденье и скомандовала:

Гостиница «Европейская».

Она поднялась в свой номер, приняла душ и уселась перед телевизором, решив таким образом успокоить издерганные нервы и скоротать вечер. Но успокоиться никак не удавалось. Сумасшедшие глаза старухи смотрели на нее из каждого угла, а малейший шорох, доносившийся из коридора, напоминал ей усатого истукана, тыкавшего в нее трубкой. Самое лучшее – потрепаться сейчас с Нюточкой, но она, словно совершенно позабыв об Анне, и не думала объявляться.

Вспомнив, что она сегодня не только не ужинала, но и не обедала, Анна выключила телевизор и, довольная тем, что нашла, как убить время, быстренько одевшись и приведя в порядок волосы, вышла из номера.

Добрый вечер, мэм.

У двери соседнего номера с ключом в руках стоял мужчина.

Miss, – механически, по инерции поправила Анна, вспоминавшая в тот момент крутые повороты беседы с Екатериной Константиновной.

О, простите, мисс. Меня зовут Леймон, – представился мужчина.

Lemon? – Удивилась Анна.

No, no, no, – Он красиво, мужественно рассмеялся. – Я не лимон. Я – Леймон. Это сокращенное от Пантелеймон.

Анна поглядела на него внимательней. Красивая фигура пловца: узкие бедра и широкие, развитые плечи, выбритая до блеска голова идеальной формы, длинный нос с горбинкой, слегка нависающий над полными, чувственными губами, и выразительный подбородок с ямочкой. Она не смогла точно определить его возраст, отметив лишь, что он уже далеко не мальчик. «Зрелый мужчина, – с удовлетворением отметила она. – Похож на пловца, но по возрасту – скорее тренер. Пловцов или ватерполистов. Судя по обращению, англосакс, но по-русски говорит безукоризненно. Может быть, сейчас здесь проходят какие-то международные соревнования?»

Меня зовут Анна. – Она заперла дверь и протянула ему руку.

Он сделал несколько шагов навстречу и вполне политкорректно пожал ее.

Очень приятно.

Вы иностранец? Погодите, я попробую угадать… – Ей был симпатичен этот вежливый, спортивного вида человек. – Вы американец?

Нет…

Неужели англичанин?

Нет-с, я оттуда… – Он показал пальцем вниз.

А, поняла, вы оттуда, где люди ходят вверх ногами. Вы австралиец. Правильно?

Э-э… Я еще не ужинал. Не желаете ли составить мне компанию?

С удовольствием, – охотно согласилась Анна. – Я здесь первый день. Как готовят в местном ресторане? Прилично?

О, я знаю отличный ресторанчик совсем рядом с гостиницей. Приглашаю. Там великолепно-с.

Доверие к бритому джентльмену родилось мгновенно, из ниоткуда, а после короткого обмена репликами превратилось в благорасположенность. Рядом с ним Анна почувствовала себя абсолютно защищенной от сумасшедших старух, маскирующихся под докторов исторических наук, прилипчивых киллеров, то и дело пытающихся переехать ее автомобилем, золоченых истуканов, тыкающих в нее трубкой и прочих мелких и крупных неприятностей, способных отравить человеку жизнь.

Они вышли из гостиницы и, пройдя один квартал, свернули налево, потом направо и снова налево. Ресторан располагался в полуподвале и был похож скорее на дешевую забегаловку, чем на приличное заведение с нормальной кухней. Да и здешние посетители совсем не вызвали у Анны никакого доверия. Бомжи с трех вокзалов – и то выглядят симпатичнее. Встревоженная, она обернулась к своему спутнику и вопросительно поглядела на него.

О, не беспокойтесь, – успокоил ее Леймон. – Сейчас начнется вечерний сеанс, и все преобразится.

«Какой еще, к черту, сеанс, да еще и вечерний, и почему он должен начаться в этой замызганной дыре?» – подумала Анна, но уверенный тон Леймона произвел на нее успокаивающее действие. Свободный столик нашелся в самом дальнем углу заведения, под сенью тощего, кривого фикуса, уродливо торчащего из рассохшейся кадки. Анна внимательно осмотрел стул, на который ей предстояло сесть и, на всякий случай, украдкой (чтобы никто не видел) тщательно протерла его платочком.

Не успели они усесться, как к ним подскочил коротышка официант в белой фланелевой курточке, щедро заляпанной всеми подливками и соусами, когда-либо подававшимися в этом заведении. Леймон щелкнул пальцами, и официант, кланяясь и бормоча: «Как вам будет угодно-с…» – стал пятиться назад, пока не исчез за дверью, ведущей на кухню. И тотчас же из-за двери, один за одним, выскочила дюжина толстощеких мальчишек. Первый тащил серебряный подсвечник со свечами, а остальные – блюда с едой.

Анна хотела было попросить, чтобы им сменили скатерть, но, опустив глаза, обнаружила, что вместо мятой тряпки, усыпанной хлебными крошками и разукрашенной разноцветными разводами и пятнами, уже лежит свежайшая, накрахмаленная до хруста, льняная скатерть. Первый мальчуган водрузил на середину стола подсвечник и тут же бегом унесся на кухню. Остальные, сгрузив на стол свою ношу, последовали его примеру. В течение минуты проворные пацаны заставили стол в несколько этажей блюдами со снедью и прочей посудой. С удивлением Анна обнаружила, что в этом убогом заведении не только ножи, вилки, ложки, но и все остальное – из чистого серебра. Даже вместо привычных бокалов им поставили серебряные кубки.

Леймон, дотоле хранивший молчание, весьма учтиво поинтересовался у своей спутницы:

Многоуважаемая Анна еще не изменила своего мнения о сем достопочтенном заведении? – Анна скривила губы и передернула плечами, что должно было, по-видимому, означать: «Как-то не очень…» Леймон тяжело вздохнул. – Ну что ж… Начнем вечерний сеанс.

Он извлек откуда-то спичечный коробок и, чиркнув спичкой, дал ей разгореться, после чего поднес к свече. Крохотный огонек перепрыгнул со спички на фитиль и по мере того, как он, разгораясь, увеличивался, зал постепенно погружался в темноту, и вскоре Анна и Леймон сидели в колеблющейся сфере неверного света свечи, окруженные плотной стеной темноты.

Ну, как? – поинтересовался Леймон.

Бомжарские рожи, облупившиеся стены и грязный пол исчезли из виду, но Анна знала, что они никуда не девались, вот они, рядышком, стоит только руку протянуть. Как ни хотелось ей сделать приятное своему спутнику, она вынуждена была, виновато улыбнувшись, признаться:

Дешевый трюк.

Леймон снова вздохнул.

Что ж… Продолжим.

Он снова запалил спичку и зажег еще одну свечу. Темнота начала раздвигаться, и Анна увидела, что вместо чахлого, кривого фикуса рядом с их столиком высится могучая пальма. Ствол ее уходит куда-то вниз, в отверстие в дощатом свежеоструганном полу, а пышная крона, колеблемая легким, несущим живительную прохладу ветерком, шелестит метрах в пяти над ее головой. Она даже погладила рукой ее мохнатый ствол, чтобы убедиться, что это не обман зрения. Голубоватый рассеянный свет продолжал наполнять пространство вокруг нее, и вот уже Анна видит, что сидят они на открытой веранде, вокруг них занимают места за столиками дамы в вечерних туалетах и весьма импозантные господа, а над головой у нее бескрайнее черное небо, украшенное россыпью звезд. И шум… Приглушенный, монотонный шум, как фон, на котором особенно выразительны человеческие голоса, смех и даже звяканье посуды. Она хотела спросить: «Неужели это…», – но Леймон опередил ее, подтвердив догадку.

Прибой. Океанский прибой.

Потрясающе! – восхищенно выдохнула Анна. – Вы просто волшебник!

Квантовая механика и никакого мошенничества, – с легким торжеством в голосе пояснил Леймон.

Так вы физик, – воскликнула Анна, удовлетворенная столь легко нашедшимся объяснением всем этим чудесам. – А я думала вы тренер по плаванию. – Она ненадолго задумалась, наморщив лоб. – Такое под силу только очень большому ученому. Великому ученому. Скажите, вы, наверное, Нобелевский лауреат?

Пожалуй, что и так, – замурлыкал довольный Леймон.

Но вы ведь из Австралии, да?

Пожалуй… Хотя последние несколько… десятилетий я предпочитаю жить здесь.

У вас великолепный русский язык, – похвалила Анна.

Благодарю-с. – Леймон склонил свою бритую голову в шутливом полупоклоне. – Надеюсь, теперь-то вам здесь нравится?

О, да, здесь чудесно. Особенно после такой отвратительной встречи, которая состоялась у меня нынешним вечером. – Анна подцепила вилкой нечто, показавшееся ей креветочьим хвостиком, и отправила его в рот. – У-у, какая прелесть! Что это?

Это язык птицы тараукан, обитающей в предгорьях Анд. Понравилось? – Леймон плеснул ей в кубок вина. – Так вы, стало быть, имели сегодня беседу с Екатериной Константиновной?

Удивившись, Анна отняла кубок от губ.

Откуда вы знаете?

Кто ж не знает Екатерины Константиновны? Известнейшая в городе личность. Городская сумасшедшая-с. Вы ведь заметили, что у нее не все в порядке с головой?

Д-да…

И храм ее домовый видели?

Д-да…

И про мужа своего она вам рассказывала? Про его геройские дела и приключения разные?

Д-да…

Все врет-с, – резюмировал Леймон, с огорчением покачав лысой головой. – Зря только время потеряли. У нее и мужа-то никогда не было. Так и просидела серой мышкой всю жизнь в девках. Старая дева она. На этой почве и крыша поехала. Сумасшедшая-с. Что с нее возьмешь?

Анна не смогла удержаться от возгласа разочарования.

Как жаль… Я так надеялась…

У вас к ней было серьезное дело? – как бы невзначай поинтересовался Леймон.

Да так… Ерунда. – Анна обвела взглядом веранду. – Здесь все такие красивые, и только мы с вами… не соответствуем стандарту. – Заметила она, чтобы увести разговор в сторону от скользкой темы.

Это дело легко поправимое, – почему-то обрадовался ее замечанию Леймон. – Как видите, у нас с вами не зажжены еще две свечи. Две свечи, две свечи, две све-чеч-ки-и-с… – Замурлыкал он себе под нос, доставая из кармана спичечный коробок и зажигая третью свечу.

Анна, как завороженная, следила за его манипуляциями, за тем как разгорается, крепнет и растет язычок огня на третьей свече, затем, поворотив голову, окинула взглядом веранду, ожидая увидеть на ней нечто новое, но, не найдя никаких изменений, оборотилась к Леймону, чтобы уколоть его язвительным упреком. То, что она увидела, заставило ее прикусить свой острый язычок. Леймон, вальяжный, но в то же время и подтянутый и даже как будто изрядно помолодевший, сидел по-прежнему напротив, обнажив в широкой улыбке белоснежные зубы, сжимающие толстую сигару. Но вместо обычной летней рубашки-распашонки, в которую он был облачен до сих пор, на нем был безукоризненно сидящий смокинг, а жесткий воротничок белоснежной рубахи был утянут кокетливым галстуком-бабочкой. Он вытащил сигару изо рта, сверкнув при этом запонкой, в которую был вделан бриллиант, размером с добрый булыжник, и, продолжая улыбаться, поинтересовался:

Ну, как?

Потрясающе, – одобрила произошедшие изменения Анна.

А на себя не желаете взглянуть?

Анна опустила голову, пытаясь разглядеть собственную одежду, но только и смогла увидеть, что руки и плечи ее обнажены, а на груди, высоко поднятой корсажем платья, покоится ожерелье из светло-зеленых изумрудов. Величиной и цветом с крупную оливку, они были оправлены в платину, украшенную бриллиантовой пылью, и, отражая голубоватый свет, разливающийся по веранде, завораживающе переливались и играли, как живые.

Обычно равнодушная ко всякого рода побрякушкам, сейчас Анна была восхищена этой неземной красотой и польщена столь зримым знаком внимания и расположения к ее персоне. Сердце ее заколотилось в бешеном ритме, она часто и взволнованно задышала, отчего ожерелье, как одухотворенное существо, задвигалось вместе с ее грудью, еще больше пленяя и зачаровывая ее.

Ах, – только и сумела вымолвить она.

В зеркало не желаете глянуть-с? Оно позади вас. – Довольный произведенным эффектом Леймон сиял, как начищенный самовар.

Анна поднялась и бесшабашно закружилась перед зеркалом. На ней было не только новое платье, но и волосы ее, наскоро расчесанные перед выходом из гостиничного номера, были уложены в замысловатую, причудливо-многодельную прическу. А уж изумруды, изумруды… Они так шли к ее глазам… Она почувствовала себя самой красивой женщиной в мире!

Вы просто волшебник! – восхитилась Анна, но чтобы австралийский физик и нобелевский лауреат, живущий ныне в России, не загордился, решила слегка приправить свою реплику ядом язвительности. – Прямо-таки хиромант какой-то.

Но Леймон ничуть не понял ее язвительного тона и отнесся к сказанному вполне серьезно.

Да, я и хиромант замечательный. – Без тени улыбки заявил он. – Вот дайте-ка вашу руку. – Она снова уселась за стол и протянула ему руку ладонью вверх. Он осторожно взял ее за безымянный пальчик двумя пальцами левой руки, а указательным пальцем правой принялся водить над ее ладонью, следуя линиям судьбы. Губы его что-то беззвучно шептали, он закрыл глаза и, откинувшись на спинку стула, запрокинул голову назад. Так продолжалось минуты две-три, после чего Леймон выпустил ее руку и, открыв глаза, самодовольно улыбнулся. – Итак… Я готов, но… Перед тем как начать, я предлагаю выпить за вас! – Анна кивнула головой в знак согласия, и Леймон наполнил кубки до краев тягучим, сладким красным вином. – Это вино вместе с другими запасами продовольствия было послано из Сицилии в Египет, Цезарю, когда он героически сражался в Александрии. Флот противников перехватил транспорт, идущий к Цезарю, и несколько трирем были потоплены. Это вино с одной из них. Представляете, многоуважаемая Анна? Этому вину больше двух тысяч лет!

Ах, как замечательно, как красиво вы врете, – с восхищением прошептала Анна и поднесла кубок к губам.

За вас! – вновь воскликнул физик и хиромант и в один присест осушил без малого литровый кубок.

Она сделала пару глотков и собиралась поставить кубок на стол, но Леймон возмущенно запротестовал:

Нет, нет, так нельзя… Иначе ничего не получится. Предсказания будут неточны. До дна-с!

«Ну и черт с тобой, – весело решила Анна, смакуя божественный напиток. – Если напьюсь – тебе же и придется тащить меня в гостиницу».

Леймон зажег четвертую свечу и по мере того как, треща и стреляясь, она разгоралась, окружавшие их со всех сторон люди и предметы исчезали, как бы размываясь и растворяясь в воздухе. Через несколько секунд они остались на веранде в одиночестве. Анну уже ничто не удивляло, она с нетерпением ждала предсказания своей судьбы.

Он вновь взял ее за пальчик и, глядя на ладонь, заговорил:

В недавнем прошлом вы пережили глубочайшее разочарование. Человек, с которым вы хотели связать свою судьбу, оказался недостоин вас. И вас это глубоко ранило. В самое сердце…

Анна закусила нижнюю губу.

Я любила его. Но… Довольно. Я не желаю больше слышать об этом. Ни одного слова. Давайте о будущем, о том, что ждет меня впереди.

Слушаю и повинуюсь… – Его медовый баритон стал еще слаще, еще проникновеннее, спеленав ее с головы до ног негой обертонов. – Впереди у вас богатство, слава, власть…

И любовь? – попыталась продолжить за него Анна.

Леймон засмеялся.

Зачем вам любовь, Анна? Эта химера, манящая миллионы простых женщин? Гримаса боли и страдания – вот ее истинное лицо. Вы же достойны истинно высоких чувств, чувств без малейшей примеси лжи и лицемерия.

Каких же? – Отдернув руку, она попыталась быть по-прежнему язвительной и независимой, но это у нее плохо получилось.

Обожания, моя королева, обожания… Обожания ничем не мотивированного и не обусловленного, обожания настолько полного и всеобъемлющего, что оно само по себе становится смыслом и доминантой… Обожания, становящегося наивысшим и изощреннейшим наслаждением для души и тела… Обожания, как овеществления власти.

Вытянув губы трубочкой, Леймон дунул, и разнообразная посуда, громоздившаяся на столе, вмиг исчезла. Он шевельнул пальцами, и скатерть, покрывавшая стол, поднялась в воздух, свилась в трубочку и, раскатываясь наподобие ковровой дорожки, унеслась в темноту, туда, где шумел океанский прибой, туда, где зазывно мерцали звезды.

Прошу вас. – Леймон протянул ей руку.

Где-то там, далеко, в пыльных закоулках сознания кто-то истошно вопил, предостерегая ее, но Анна лишь встряхнула головой, как норовистая молодая кобылица, и далекий голос исчез, потонув в торжественном звоне фанфар.

Царственным жестом она протянула руку Леймону, и он с величайшим почтением прикоснулся к ее пальцам.

Вперед, моя королева, вперед. – И они ступили на хрустящую, как снег, дорожку, висевшую в воздухе.

Внезапно оцепенение, овладевшее ею в предощущении торжественности свидания с собственным будущим, схлынуло и к ней вновь вернулось чувство той легкости в отношениях, когда хочется шутить и ерничать. Она вырвала свою руку из пальцев Леймона и, пробежав несколько шагов по пружинящей под ногами дорожке, обернулась и вызывающе задорно крикнула:

Эй вы, господин предсказатель! Это все что вы умеете? Любая цыганка за три рубля сказала бы больше! – И унеслась вперед.

Вскоре, далеко внизу, под ногами она увидела кудрявую пену прибоя, разбивающегося о скалы и… океан. Безбрежный, бесконечный океан. А дорожка взбиралась все круче вверх, как серпантин горной дороги. Анна бежала одна и было ей так легко, как никогда в жизни. Она поворотила голову назад и вниз и увидела пыхтящего, измучившегося в бесплодных попытках настичь ее Леймона. «Старикан, несмотря на весь свой спортивный вид, оказался на удивление непроворен», – усмехнулась она. Анна укоротила шаг, чтобы позволить тяжелому, неповоротливому Леймону настичь себя. «Ну же, показывай! Каково оно, мое будущее?» – весело заорала она прямо ему в лицо, когда он догнал ее и обхватил за талию. Не говоря ни слова, Леймон оттолкнулся от дорожки, и они полетели. «Оказывается, летать так легко и естественно», – с восторгом подумала Анна, обвиваясь всем телом вокруг него, как гибкий плющ вокруг могучего дуба. Одежда облетела с них, как пожухлая листва облетает под напором холодного ноябрьского ветра. Они слились еще теснее и взвились ввысь, до самых ярких звезд, и понеслись, понеслись, перепрыгивая со звезды на звезду, и… вдруг провалились, полетели вниз, беспорядочно кувыркаясь. «Все. Это смерть». – Она вглядывалась в бешено вращающуюся землю, приближающуюся с катастрофической скоростью, а сердце ее перестало биться, замерев в сладкой истоме.

И тишина… Упоительная, сочная тишина. Анна подняла голову. Она лежит на лугу. На зеленом, плоском, как стол, бескрайнем лугу. Она поднялась на ноги и, решив позвать Леймона, вдруг… заржала. Испуганная и удивленная, извиваясь всем своим гибким телом, она принялась осматривать себя. О, ужас! Она больше не человек! Она… – лошадь! Молодая, длинноногая, стройная… Но лошадь! Кобылица, черт возьми! Ей захотелось зареветь от тоски, но вместо этого из горла вырвалось длинное, переливчатое, во всю октаву, ржание. От негодования она затопала всеми четырьмя ногами и взвилась на дыбы. «Леймон, чертов Леймон, где ты? – хотелось проорать ей, а получилось нечто нечеловечески слитное, возбужденно-призывное, как рев тепловозного гудка.

Сначала она почувствовала волну тепла, исходящую от живого существа и услышала тяжелый сап, перемежающийся хрипом возбуждения. Она прихотливо изогнула длинную шею, чтобы глянуть назад.

Огромный, раза в полтора больше нее, жеребец стоял позади нее и, припав на передние ноги и склонив шею, тряс головой, пытаясь, видимо, потереться щекой о ее ляжку. Эти неуклюжие попытки вызвали у нее приступ веселого ржания. Она сделала пару шагов назад и, энергично мотнув крупом, сбила с ног это потешное чудовище.

Резво взяв с места, стремительным галопом Анна рванулась туда, где зеленый луг сливался с лазурно-голубым небом, оставив далеко позади оскорбленного в лучших чувствах незадачливого кавалера. Но он уже снова на ногах, он уже несется за ней. Он явно резвее нее, но Анна гибче, хитрее. Вот он уже почти настиг ее, он вытягивается в струнку, тянет мускулистую шею и кусает ее за плечо, требуя остановиться, но Анна делает резкий поворот почти перед самым его носом, и он, споткнувшись о ее задние ноги, летит кубарем через голову. Ее тоже изрядно мотнуло, но она удержалась на ногах, выправила шаг и, заложив большую дугу вокруг поверженного соперника, перешла с галопа на легкую рысь.

Тяжело поднявшись на ноги, жеребец жалобно, словно жалуясь кому-то, заржал и медленно похромал куда-то в сторону, всем своим видом демонстрируя, что он уже позабыл о самом факте существования норовистой кобылицы. Завидев это, Анна перешла на шаг, а потом и вовсе остановилась, равнодушно повернувшись к невеже задом и спокойно пощипывая травку. И лишь резкие, нервные взмахи длинного, пышного хвоста выдавали ее вожделение.

И вновь она услышала позади себя распаленное сопение, и вновь ее окатила волна тепла… Но она даже не успела повернуть шею, как на ее круп легла тяжесть огромного тела…

Анна открыла глаза и тут же, крепко зажмурившись, натянула на лицо простыню. Ну, конечно же, вчера она позабыла задернуть штору, и теперь наглое летнее солнце било ей прямо в глаза. Она чувствовала себя бодрой и выспавшейся, но в тоже время умиротворенной и разомлевшей, как после доброй сауны. «И не мудрено, – мелькнула у нее озорная мыслишка. – После такого сна… – Она потянулась, ухватившись руками за высокую спинку двуспальной кровати и выгнув спину, словно кошка. – О таком сне и не расскажешь никому, пожалуй, даже Ирке… – Анна попробовала восстановить в памяти последовательность событий, происходивших в чудном сне. – Так… Сначала я, пардон, трахалась с каким-то лысым мужиком. Кажется, он был иностранцем. И было это… Здорово было. Я даже и представить себе не могла, что так может быть здорово. А потом… Потом что-то неясное, какие-то картинки мелькают, как в калейдоскопе… Не помню. Но за всем этим – опять—таки какой-то мощный сексуальный фон. Событий не помню, но ощущения – покруче, чем с тем мужиком. Интересно, что это со мной? Гормональный бунт? Может быть, мама права, и мне давно уж пора родить ребеночка? – Она взбрыкнула ногами, отбросив в сторону простыню, и, по-прежнему зажмурившись, спрыгнула с кровати, в один прыжок преодолела расстояние до окна и наконец-то, задернув штору, раскрыла глаза. Из большого, во весь рост, зеркала на нее глядело собственное отражение. И было это отражение… Ну, совершенно неправильным. Во-первых, на ней не было абсолютно никакой одежды. Но это полнейший нонсенс. Анна никогда не спала голой. Перед тем, как заснуть, она обязательно надевала на себя что-нибудь. В любой ситуации. В любую жару. А уж в этом прохладном, кондиционированном номере она просто обязана была быть в своей любимой пижаме. Во-вторых, на левом плече у нее красовался серьезный синячище, а в-третьих, ожерелье из фантастической красоты изумрудов… Анна внимательно окинула взглядом номер. Все очень похоже, но это не ее номер. Она напрягла слух. В ванной лилась вода и, кажется, кто-то напевал нечто, похожее на гимн. Она повнимательней всмотрелась в изумруды… и вспомнила. – Леймон… забегаловка… веранда на берегу океана… изумруды… секс с Леймоном… а потом… А потом я была кобылицей на бескрайнем зеленом лугу, а он – влюбленным жеребцом, а потом – верблюдицей в пустыне и крольчихой в темной норе, и тигрицей в уссурийской тайге… А еще… я была сукой в старом, грязном дворе… Да, да, маленькой, лохматой с-сучонкой, с клоками свалявшейся шерсти на боках, а каждый кобель, ждущий своей очереди, это был он, Леймон. И мне это понравилось. Очень понравилось… – Сначала она похолодела от ужаса, а затем ее бросила в жар от возмущения. – Негодяй! Чем он меня напичкал?! – Она вытянула перед собой руки и внимательно осмотрела вены. Вены были чисты. Она снова поглядела на себя в зеркало. – И… И… И еще… я была свиньей… Да, эта жирная, розовая хрюшка с дюжиной болтающихся между ног сисек, чавкающая у корыта, это я. А тот, весь покрытый жесткой рыжей щетиной кабан – Леймон. И… И это было счастье. Максимальное, абсолютное счастье. О, боже! Ну почему для того, чтобы испытать абсолютное счастье, надо стать свиньей?! – Чем больше она вспоминала, тем сильнее ею овладевало суетливое беспокойство. – Итак… Я в чужом номере, за дверью, в ванной – совершенно чужой, скорее всего, очень опасный человек, подсунувший мне вчера какую-то дрянь и делавший со мной против моей воли черт знает что… Одежда… Где моя одежда?»

Она принялась рыскать по комнате, но, не найдя ни одной своей вещи, схватила с кровати простыню и обвязалась ею наподобие туники. Одевшись таким образом, Анна рванулась к входной двери, нажала на ручку и рванула дверь на себя. Но безуспешно. Дверь оказалась запертой. И тогда она заревела. Громко, в голос, со всхлипами… Дверь ванной распахнулась, и оттуда выскочил насмерть перепуганный Леймон, наспех обвязавший бедра полотенцем. На его белой коже, на густой рыжей поросли, покрывавшей могучую грудь, на голове, словно ржавчиной, покрывшейся рыжей щетиной; всюду блестели капли воды.

О, моя королева, что случилось?

Не подходи ко мне! – Затравленным зверьком она кинулась вглубь комнаты и, не найдя места лучше, вскочила на кровать. – Чем ты меня вчера напоил, мерзавец?!

О, всемилостивейшая Анна, исключительно благородным вином… – Казалось, он вполне искренне не понимает, что происходит. – Кто напугал вас, моя королева? Что случилось? Ведь ночью все было так замечательно, так прекрасно… Вы были так счастливы, так довольны-с…

Слегка успокоенная его словами, Анна чуть сбавила тон:

Ты давал мне какие-нибудь наркотики? Сильнодействующие средства?

Нет, что вы, моя королева…

Где моя одежда?

Она осталась у вас в номере. Вам захотелось побыть кошечкой-с… И вы в таком виде перебежали сюда. Вот-с… – Он указал пальцем на угол ковра, изодранный в клочья. – Это вы изволили потоптаться…

Почему дверь заперта?

Как можно-с? Это я запер. Ведь мы с вами…

Открой! – властным тоном приказала Анна.

Леймон полез в шкаф, достал оттуда брюки и извлек из их карманов два ключа с деревянными брелоками-бирками. Один из них он вставил в замок и провернул два раза.

Второй мой? – спросила она.

Да, моя королева. – Он протянул ей ключ на раскрытой ладони.

Анна спрыгнула с кровати и, схватив левой рукой ключ, правой влепила ему прямо в нос, вложив в удар всю свою силу и злость, от чего австралийский физик свалился на пол и ударился головой о дверь ванной.

Чертов ублюдок! – грозно проорала ему Анна. – Не смей больше попадаться мне на глаза! Убью! – Открыв дверь, она выскочила в коридор и с треском захлопнула ее за собой.