Завещание Шерлока Холмса

31

Глухой гул раздался в ночи. Понемногу он приближался и становился все сильнее. Это было похоже на звон колокола, торжественный и монотонный. Он шел отовсюду и ниоткуда. Он был уже совсем рядом. Не один колокол, а десятки больших колоколов отбивали мрачную мелодию. Как будто набат возвещал о какой-то катастрофе.

Внезапно гул прервался гигантскими взрывами.

Однако я знал, что это всего лишь сон. Жар рождал в моем уставшем разуме самые сумасшедшие галлюцинации. Но как выйти из этого кошмара? Как проснуться? Я хотел позвать на помощь, но так и не проснулся и испытал безжалостный приступ страха. Страха, который сковывает все тело и ледяными иглами впивается в череп.

Гул стал невыносимым. Теперь самые ужасные звуки присоединились к скорбным призывам набата. Стены с треском обрушились, будто наступил конец света. Люди кричали, звали на помощь. Дьявольский скрип и скрежет прорезали мрак. Охваченные паникой, бедняги бежали со всех ног. Некоторые падали на землю и больше не могли подняться. Другие тянули руки к небесам, взывая о божественном милосердии. Тела хаотично извивались.

Гул дошел до высшей точки. Я боялся, что мои барабанные перепонки лопнут. Смерть в сравнении с этим адом показалась бы избавлением.

Как убежать от этого кошмара?

Внезапно я открыл глаза. Какой-то человек стоял у окна моей комнаты и смотрел на хаос, изумленный и испуганный. Мне потребовалось несколько секунд, чтобы понять, что этот человек – я.

Мой сон прекратился.

Я окончательно проснулся, дрожа от холода и страха, прижавшись носом к оконному стеклу, не понимая, что происходит.

Улицу объял опустошительный хаос. Старые газеты, мусор, сделанные наспех из чего попало убежища и люди, перепачканные грязью и кровью, были движимы невидимой силой. Огромный лист металла поднялся в воздух и упал с оглушительным грохотом. Черепица, вырванные с корнем деревья, обломки камней, куски крыш и построек, ударяясь о фасады домов, увлекали за собой все, что попадалось на пути. Прямо надо мной когти молнии пронзили апокалипсическое небо.

Внезапно моя дверь с грохотом открылась.

Появился Холмс в ночной рубашке и потянул меня за рукав.

– Ватсон! Вы с ума сошли! Отойдите.

– Что происходит?

– Буря, похоже, собирается разрушить наш город. Того и гляди, стекла разлетятся на куски. Помогите мне загородить окна.

Холмс уперся спиной в единственный шкаф в моей комнате, и ему удалось пододвинуть шкаф к окну. Ножки мебели заскрежетали по паркету, однако этот звук не смог заглушить истерического воя ветра.

Довольно скоро все окна квартиры и первого этажа были загорожены. Мы оказались запертыми, молясь, чтобы опасность прошла мимо.

Наступила мертвая тишина. Не было слышно ни малейшего звука. И эта внезапная непроницаемая тишина казалась еще более жуткой, чем шум разнузданной стихии.

Мало-помалу мы поняли, что опасность миновала, и принялись наводить порядок в квартире. Ни одно окно не пострадало.

– Нам крепко повезло, – заключил Холмс, – мы оказались с подветренной стороны. Боюсь даже представить себе состояние квартиры и мебели, если бы ураган двигался на нас.

Было уже утро. День пробивался медленно, будто не решаясь осветить то, что случилось. Пошел дождь. Конечно, не в первый раз в Лондоне шел дождь, но тогда это был ливень. Потоки грязной ледяной воды стекали по разгромленным фасадам домов и сбегали по покатым улицам. Через несколько дней город превратился в огромную лужу вязкой грязи.

Благодаря прессе мы узнали подробности этой ночи. Буря неслыханной силы обрушилась на столицу, нанеся неисчислимые убытки как в человеческом, так и в материальном плане. Бесчисленные дымовые трубы, сорвавшись с крыш, похоронили под собой десятки людей. Сточные желоба отлетали, как обычные листочки с деревьев. Балконы рухнули. Сотни домов расшатались так, будто пережили землетрясение.

Знаменитый памятник Шекспиру, который находился в центре Лондонского моста, опрокинулся в Темзу под неслыханным давлением ветра и пробил слой льда. За несколько минут десятки торговцев со своими прилавками оказались в черном ледяном потоке реки.

Одним из непредвиденных последствий бури стало то, что все городские колокола, подвергшиеся яростной атаке стихии, зазвонили одновременно. Говорили, что гигантский набат возвестил о бедствии, обрушившемся на Лондон. Вестминстерский колокол дал трещину, так сильно по нему ударил молоток. Вот почему возник тот невероятный гул, который я слышал сквозь грохот бури.

Наступило то, чего опасался Корнелиус Хазелвуд. Населением овладел всеобщий психоз, подогретый прессой. Как было не связать это небесное предостережение с отвратительными преступлениями, сценой для которых стал этот город?

Самые безумные догадки рождались из-под вдохновенного пера «хорошо информированных» журналистов. Из «надежного источника» стало известно, что бегство из Миллбэнк было своего рода посланием дьявола, сошедшего на землю, чтобы провозгласить царство мрака.

Многие главы религиозных общин выдвинули идею, что Лондон сам виноват в обрушившейся на него катастрофе, а убийства – неизбежные следствия современной жизни, приведшей город к распаду. Лондон был болен своей гнусностью и заразил ею жителей. Какая-то первобытная сила, возникшая из глубин небытия, распространилась по городу и может вскоре заполонить всю страну, как эпидемия. Злой дух вырвался на свободу.

В газете «Полл Молл» журналист сравнил Лондон с минотавром, требующим налога на человеческие души. «Аппетит минотавра ненасытен, – писал он. – Лондон – это сорвавшееся с цепи языческое чудовище».

На углу улиц одержимые предсказатели возбуждали охваченную паникой публику. Специалисты по апокалипсису и небесным знакам соревновались в воображении, предсказывая самые мерзкие явления. Они в один голос утверждали, что эти смерти не что иное, как открытое проявление ада, дело рук самого дьявола.

Как и полагается, фанатики конца света угрожали призраком Страшного Суда.

Перед признанной неспособностью полиции самые прагматичные люди решили действовать. Стали появляться целые армии, движимые сомнительной идеологией. Они организовывали облавы, отдававшие затхлым душком охоты на ведьм.

Старую женщину толпа линчевала под предлогом, что ее зловонное дыхание было дыханием самого дьявола. Полиция использовала все методы, чтобы доказать поборникам справедливости, что проблемы несчастной происходили из-за пищеварения, отягченного чрезмерным потреблением джина и сырого лука, но все было напрасно.

Могущественные группы давления, такие как Общество соблюдения дня Господня,[6] снова появились на сцене. Они установили спартанскую строгость в течение дня Господня. Настоящий всеобщий паралич охватывал страну каждое воскресенье. Впечатление набожной отрешенности и мрачного смирения было повсеместным. Места отдыха и развлечений уставшей публики были закрыты и забаррикадированы. Любое светское развлечение или любая активность, кроме религиозной, в день Господень с тех пор считались грехом, и даже правонарушением. Лондон стал похож на мертвый город, на гигантское парализованное тело, населенное объятыми страхом призраками.

Будто признавая правоту Хазелвуда, появились новые секты, подобно грибам на осенней земле. Лжепророки – они же признанные мошенники – за деньги обещали искупление тем, кто примкнет к их движению. Простой народ, разрываемый сомнениями и страхом, уже не знал, к кому примкнуть, чтобы получить искупление. Единственное, в чем он тогда был уверен, так это в том, что нужно срочно искупить грехи.

Внезапно народная молва, тотчас подхваченная прессой и возведенная в сенсацию, распространила сообщение о чуде.

Мы узнали о нем из весьма серьезного издания, газеты «Таймс», одновременно со всей страной. Мой друг прочитал статью вслух:

«Чудо свершилось около недели назад в маленькой, наполовину заброшенной часовне, расположенной на Пернторн-стрит, 34. Статуя, именуемая Лукулюсской Девой, плакала кровавыми слезами. Кровь также сочилась из ее ног, рук и других мест на теле. Свидетели, достойные доверия, видели, как кровь собралась у подножия статуи, и благоговейно собрали ее в сосуд. Этот невероятный феномен вызвал интерес медиков и химиков. Вот точный анализ: кровь оказалась человеческой. В настоящий момент научное общество никак не объясняет этот очень редкий феномен. Что касается верующих, то они не удивлены. Подобные явления уже происходили. В данном случае речь идет о Божьем послании, указывающем каждому путь духовного искупления через покаяние и умерщвление плоти. Верующие наблюдали за статуей день и ночь. Они утверждают, что она несколько раз вздыхала и стонала.

Это необычная статуя, она представляет Святую Деву на закате ее жизни, у нее осунувшееся, изможденное потерями и страданиями лицо. У ее ног находится херувим, его лицо наполнено надеждой и жизнью, символизирующими будущее и возрождение. Его сияющее лицо, дышащее уверенностью, повернуто к Святой Деве. Маленькие пухлые ручки так и хотят приласкать Деву. Выражение глаз ребенка красноречиво свидетельствует о благоговении и любви. В правой вытянутой руке он держит распятие, направленное в сторону, будто призывая к молитве того, кто будет рассматривать творение.

Со времени появления чуда перед статуей каждый день выстраиваются бесконечные очереди. Люди стелются со всех сторон и зачастую приходят издалека, чтобы посмотреть на чудо, убежденные в том, что статуя способна отпустить им грехи и освободить от зла. За несколько дней часовня стала местом настоящего паломничества. В это время страха и конца ожиданий люди возлагают на нее все надежды. Она дает выход неудовлетворенной духовности.

Как бы то ни было, в час, когда мы составляем этот текст, статуя больше не кровоточит, не стонет и не проявляет никаких знаков свыше. Она источает пленительный запах смерти. У ее подножия в маленьком сосуде всего несколько капель запекшейся крови. Дева Лукулюсская, кажется, выдала не все свои секреты».

Холмс бросил газету на стол, вскочил с кресла и поспешил к книге Хазелвуда. Он яростно принялся листать ее, открыл и положил ладонь на страницу.

– Дева Лукулюсская!

Глухим ударом он захлопнул книгу. Я едва успел надеть пальто и следом за ним сбежать по лестнице.

– Я пойду с вами!

– В вашем-то состоянии? Вам лучше остаться.

На улице Холмс властным движением остановил экипаж.

– Пернторн-стрит, 34, и как можно скорее!

Наша упряжка рванулась с места после сухого удара хлыста и быстрым аллюром поспешила сквозь густой и липкий туман.

– Что вы нашли в книге, Холмс?

Взгляд моего друга заставил меня содрогнуться.

– Деву Лукулюсскую, во всем ее ужасе. Больше я его ни о чем не спрашивал. Впрочем, я не был уверен в том, что хочу услышать его объяснения.

Мы подъехали к часовне. Толпы, о которой столько написала газета, не было видно. Лишь несколько зевак слонялись в тишине вокруг часовни. Казалось, они ждали кого-то или чего-то. На их лицах было написано сильное беспокойство. Полицейский с пронзительным взглядом, скрестив руки на груди, преграждал вход в строение. Внезапно из-за его спины появился нервный человечек невысокого роста. Он прижимал к лицу носовой платок. Заметив нас, он направился в нашу сторону.

– Холмс, Ватсон! Что вы здесь делаете?

Он убрал платок и встряхнулся, будто стараясь прогнать миазмы. Мы тотчас же узнали знакомое крысиное лицо Лестрейда. Не дожидаясь нашего ответа, он продолжил:

– Какая невыносимая вонь! Статуя пахнет смертью. Хазелвуд пытается раскрыть эту тайну. Мы вывели всех из часовни.

Мой друг, казалось, не был удивлен тем, что Лестрейд опередил нас. Он сделал шаг в его сторону.

– Дайте мне войти, и я решу вашу загадку, как…

Холмс сделал загадочный жест, будто просил трактирщика наполнить ему стакан. Лестрейд пожал плечами.

– Если вам так угодно. Но предупреждаю вас, официально я отвечаю за расследование.

– Я знаю. – Холмс отодвинул полицейского.

Мы вошли в часовню. Сине-зеленый свет проникал сквозь витражи, создавая болезненную атмосферу. Запах был невыносимым.

Мы увидели Хазелвуда. На нем была плотная маска, какие носят судебно-медицинские эксперты, и он простукивал статую длинным металлическим штырем, будто надеясь вызвать человеческую реакцию. Он знаком пригласил нас подойти. Его лицо раскраснелось, крупные капли пота стекали по его высокому лбу и вискам. Он достал платок, вытер пот и сказал приглушенным голосом:

– Нужно спешить, Холмс. Тысячи людей приходили сюда, чтобы приложиться к этому камню. Есть риск распространения тифа или чумы. Уже час я безуспешно ее прослушиваю и борюсь с тошнотой. Думаю, ее следует разбить.

Я зажал нос и старался не дышать, чтобы не чувствовать этого отвратительного запаха. Холмс достал лупу и сконцентрировал свое внимание на смешном карлике, который ухмылялся у ног Девы.

– В этом нет необходимости.

Он напряг мускулы и повернул вокруг оси запястье херувима. Распятие, которое держал ребенок, перевернулось. Послышался сухой треск, похожий на тиканье часов. Мы инстинктивно отступили на шаг назад.

Хазелвуд перекрестился.

– Бог мой. Как на рисунке.

Отверстие шириной в сантиметр разделило статую надвое со стороны спины. Холмс с усилием воткнул туда штырь Хазелвуда. После долгого жалобного скрежета статуя раскололась на две половины. Мы стояли, окаменев перед неслыханным ужасом, открывшимся нашему взору. Внутренность статуи была испещрена остриями, на которые было надето начавшее разлагаться тело женщины. Тело вдруг освободилось от своих смертельных объятий и рухнуло на пол часовни.

Внезапно позади нас раздался сдавленный крик. Звук шел из исповедальни, наполовину погруженной во мрак. Холмс развернулся и направил оружие в альков.

– Выходите! Руки за голову!

Подняв руки, человек вышел: Гарри Гудини!

– Я… я просто хотел посмотреть, что здесь происходит, – пробормотал он.

– С какой целью? – резко спросил Холмс.

– Вам это хорошо известно. Я ищу вдохновения в реальности, чтобы придумывать новые номера. Я вам уже объяснял мой метод.

– Зачем вы прячетесь?

– У меня не было выбора. Полиция велела всем покинуть часовню. А в этой исповедальне мне удалось остаться незамеченным.

Волшебник казался вполне спокойным, он не чувствовал за собой никакой вины.

У меня возник вопрос: как этому дьяволу удалось усыпить бдительность Холмса?

Я предвидел ужасный финал. А что, если мой друг старался с самого начала расследования найти ложь, предоставив полную свободу настоящему Гудини?