Завоевание Ирана арабами. (Иран при «праведных» халифах)

Картина взаимоотношений завоевателей с покоренным населением чрезвычайно сложна и запутана, если ее попытаться проследить, каждый раз выделяя из многочисленных событий военной истории. Отдельные факты этих взаимоотношений тонут в океане бесчисленных сражений, реальных и фантастических цифр. Собранные воедино, сопоставленные между собой и «привязанные» к конкретной обстановке они представляют собой важный материал для суждения о социально-экономических и религиозных отношениях в рассматриваемую эпоху.

Территорию Сасанидского государства к началу арабских завоеваний населяли многие народы, исповедовавшие различные религии. Большинство исповедовало зороастризм (иранцы), значительную часть городского населения в западном и северо-западном Иране составляли христиане (сирийцы, армяне, арабы), в Спахане (Исфахане) и Вавилонии существовали общины иудеев. Подчиненное положение иноверцев в Иране даже в годы наибольшей веротерпимости было достаточным основанием для недовольства центральной властью. И в этой связи становится понятным, почему отношение Мухаммеда и его сподвижников к «людям писания» отличалось от их отношения к «язычникам» (к которым причисляли и зороастрийцев). Было бы интересно изучить проблему взаимоотношений ранних мусульман с приверженцами других религий. Но обращает на себя внимание тот факт, что арабоязычные исторические сочинения, повествующие об эпохе завоеваний (наш основной источник информации), переносят внимание исследователя из области религиозных в область политических и социально-экономических отношений. При чтении источников иногда складывается впечатление, что отношение завоевателей к покоренному населению определялось не столько его конфессиональной принадлежностью, сколько его поведением в конкретной ситуации. И подчас трудно установить, чем положение зороастрийцев в раннем Халифате отличалось от положения христиан и иудеев.

В мусульманской историографии ΙΧ–XΙΙ вв. изложение периода арабских завоеваний (равно как и других событий после хиджры) дается либо по годам хиджры, т. е. в хронологической последовательности, либо по отдельным регионам. Но и в том, и в другом случае средневековые авторы, черпавшие свои сведения у передатчиков информации и через них у непосредственных участников завоевательных войн, религиозные отношения между завоевателями и покоренным населением ставят в зависимость от политических и экономических отношений.

В ходе экспансии ислама на восток выработалось два типа завоевания иноязычного населения: «насильственное» (или принятый рядом исследователей перевод «силой оружия») и «мирное» , предполагающее заключение мирного договора между победителями и побежденными. В зависимости от характера подчинения складывались и дальнейшие отношения между сторонами. Авторы книг о харадже, написанных в VIII–IX вв., сообщая о размерах поземельного налога с различных провинций, округов или населенных пунктов, почти всегда указывают на то, имело ли население завоеванных территорий договор с мусульманами, или же было подчинено оружием. В первые десятилетия существования Халифата способ подчинения мог иметь большое (решающее) значение в отношениях между мусульманской администрацией я населением.

Завоевание оружием

В сущности, подчинение всей территории Сасанидского государства, за некоторым исключением, осуществлялось насильственным путем, силой оружия, ибо населявшие Иран народы уступили арабам прежде всего, как военной силе, о чем свидетельствуют многочисленные эпизоды истории завоеваний. Но в понятии устных передатчиков, авторов книг о харадже, составителей летописей и книг завоеваний, термин всегда противопоставлялся термину и, как явствует из контекстов, означал только то, что население какой-либо территории не приняло условий договора, предложенного арабами, либо арабы не приняли условий противника, и конфликт разрешен вооруженным путем, «насильственно», силой оружия в пользу мусульман, дав им неограниченные преимущества перед населением захваченной территории. На деле это означало, что судьба «насильственно» подчиненных находилась в руках победителей. В таких случаях по решению арабского военачальника население частично или полностью истреблялось либо обращалось в рабов (иногда — поголовно), а избежавшие участи пленников облагались тяжелыми поборами или же сгонялись с родных мест и эмигрировали, их земли и имущество конфисковывались. В начале завоеваний, как об этом свидетельствуют хроники, сражения были наиболее жестокими и кровопролитными; истребление врага продолжалось и после победы: победившая сторона пыталась оправдать собственные потери за счет противника. В пограничных крепостях Сасанидской державы главным противником мусульманских отрядов были персидские военные гарнизоны.

В Месопотамии арабский полководец Халид ибн ал-Валид натолкнулся на упорное сопротивление отряда иранцев, охранявших Айнат-Тамр. Когда возможности сопротивления были исчерпаны и осажденный гарнизон обратился с просьбой о мире, Халид отказался ее выполнить, взял крепость штурмом, часть защитников истребил, часть взял в плен. Были взяты в плен и христиане, собравшиеся в церкви[461]. Во время боевых действий в Бахрейне при халифе Абу Бакре и в начале правления Омара главным объектом нападения арабов тоже были персидские гарнизоны; при захвате крепостей и других населенных пунктов эти гарнизоны подвергались истреблению[462].

Кроме персов серьезным противником мусульман на первом этапе завоеваний были местные арабы-христиане, состоявшие на военной службе шаханшаха и охранявшие границы державы. Они выполняли эту задачу как самостоятельно, так и в составе иранских отрядов. Активно участвовали в военных действиях против мусульман христиане и язычники из племен бакр ибн ваил, иджл, таглиб, намир. В то же время другая часть бакритов и иджлитов участвовала в походах Халида ибн ал-Валида. За союз с персами и византийцами христианские арабы безжалостно уничтожались или обращались в рабов[463]. Каких-либо намеков на то, что им удалось заключить договор с мусульманами, нет. Особенно бескомпромиссной была борьба с таглибитами, исповедующими христианство: отряды Мусанны и Халида истребляли их днем и ночью, топили в Тигре, сжигали в прибрежных зарослях; оставшиеся в живых семьи воинов обращали в рабство, забирали их имущество и скот[464].

В сражении при Айн ат-Тамре вместе с иранским гарнизоном, которым командовал марзбан Михран сын Бахрама Чубина, принимали участие бакриты, иджлиты и таглибиты, уцелевшие после поражения при Оболле, Хире и Анбаре, а также, по другим сведениям, племена намир и ийад. Они действовали автономно от персов под командованием полководца араба Акки, но разделили участь своих союзников — были подчинены «силой оружия»[465].

Вместе с тем случаи «насильственного» завоевания территории с преобладающим христианским населением отмечены только в первые годы завоеваний. В социальном, национальном и религиозном отношениях у христиан Междуречья и мусульман Аравии первой половины VII в. было больше общего, чем у мусульман и зороастрийцев. Это обстоятельство позволило уже халифу Омару I искать союза со своими непримиримыми врагами — таглибитами[466].

Даже после подробного очерка об арабских завоеваниях в Иране трудно судить о том, какая часть территории Сасанидского государства была подчинена силой оружия и какая — на основании договора. Изучение военнополитической истории периода, отображенной в мусульманских летописях, трудах по истории завоеваний и местных хрониках, дает возможность сделать вывод о том, что большая часть территории страны (по крайней мере три четверти ее) была подчинена «мирным путем», т. е. на основании договоров.

По ряду причин более точные сведения привести невозможно:

А. Подчинение «насильственное», как и «мирное», в каждом отдельном случае могло относиться и к небольшому селению, и к округу, и к целой провинции, к изолированной крепости и к крупному административному центру. Имеются указания на то, что часть Оболлы была подчинена силой оружия, а часть — на основании договора[467]. Тот же источник сообщает, что города Джазиры — Верхнего Междуречья — были подчинены «мирным путем», а земли — «насильственно»[468]. В Парсе два населенных пункта округа Дарабгерд не приняли условий мирного договора мусульман с хербедом и были завоеваны «силой оружия»[469].

Подобных примеров можно привести множество, но нет никакой уверенности в том, что все случаи в источниках учтены; сами источники с точки зрения подробности изложения материала не всегда равноценны, да и не все они сохранились.

Б. При «праведных» халифах, т. е. в течение трех десятилетий завоевательных войн Халифата, в силу ряда причин некоторые районы завоевывались по нескольку раз и были случаи, когда прежде заключенный договор после повторного завоевания терял силу. Восставшее население рассматривалось как нарушитель договора, поэтому арабы считали свои гарантии аннулированными и население могло быть обращено в рабство[470]. Вместе с тем были случаи, когда «насильственно» подчиненное население впоследствии получало статус зиммиев. Табари, например, сообщает такой факт: г. Шуш в Хузистане был подчинен силой оружия. Но население, после того как город был взят штурмом, запросило мира, и просьба эта была выполнена; в результате добычей мусульман стало только то, что было захвачено до заключения мира[471].

Военно-политическая обстановка на востоке Халифата в те годы менялась довольно часто. Поэтому одно-два столетия спустя, когда по рассказам воссоздавалась письменная история завоеваний, в среде историков и составителей книг о харадже возникли разногласия по поводу характера подчинения того или иного округа, населенного пункта, крепости или целой провинции. Особенно важен был этот вопрос для авторов книг о харадже, которые писали свои книги как пособие по взиманию налогов, а размер и вид налогообложения целиком зависел от характера окончательного подчинения. Иногда общие заключения источников на этот счет противоречат фактам, излагаемым теми же источниками в военно-политической истории: например, говорится, будто вся Вавилония, за редким исключением, была подчинена «насильственно», а статус зиммиев население этого района получило только по возвращении на свои земли (последний тезис отражен лишь в одном из трех рассказов[472]).

Конечно, районы, оставленные населением, считались покоренными силой оружия. Однако в данном случае желание авторов утвердить за Савадом положение «насильственно» подчиненной территории слишком очевидно и далеко от действительности.

Таким образом, к «насильственно» подчиненным относились районы, не имевшие договора с завоевателями: либо население отказалось от условий мусульман, либо не успело заключить договора, либо покинуло свои земли и ушло в глубь страны, не ожидая решения своей участи[473].

В некоторые районы (Вавилония, Масабадан в Мидии) местное население возвращалось, после того как по инициативе мусульман ему были предоставлены гарантия неприкосновенности и возможность обрабатывать свою землю.

На землях и в домах, покинутых иранцами, селились завоеватели, как это было в Кермане (их земли и имущество подлежали разделу между завоевателями)[474]. Та же участь ожидала имущество рода Сасанидов и все, что ему принадлежало[475].

В организации сопротивления против мусульманской администрации как в годы завоеваний, так и после существенную роль играла мелкая и средняя иранская знать. Под ее руководством вспыхивали восстания в центре и на востоке страны. Восстания жестоко подавлялись, источники называют от сорока до ста тысяч убитых только в Стахре, среди них большое число «свободных» и «всадников»[476]. Подавление очередного очага восстания давало мусульманам право объявить мятежный город (округ) территорией, завоеванной силой оружия, хотя бы население и имело прежде договор с мусульманами. «Насильственное» подчинение не сковывало новую администрацию условиями договора и давало возможность поступать с населением по своему усмотрению. Большое количество пленников было обращено в рабов именно в результате «насильственного» подчинения. Практика массового обращения населения в рабство существовала не только в начале, но и па заключительном этапе завоеваний, когда арабы достигли восточных пределов Сасанидского государства и захватили Сакастан и Мекран[477].

Договоры («мирное» завоевание)

Как уже говорилось, большая часть территории сасанидского Ирана была завоевана «мирным» путем, на основании договоров. И поскольку характер завоевания определял дальнейшие взаимоотношения мусульман с местным населением, «мирное» подчинение также заслуживает специального рассмотрения[478].

В отечественных и зарубежных исследованиях по раннему исламу ссылки на договоры довольно многочисленны[479]. Однако там они используются главным образом для развития того или иного положения автора, чаще выборочно[480], и недостаточно привлекаются для анализа социальной и военно-политической истории Ирана.

Попытаемся осветить здесь два момента:

а) что представляет собой договор как юридический документ в целом и каковы его структура и содержание;

б) значение договоров для анализа «мирного» завоевания (договоры как исторический источник).

Специфика содержащейся в договорах информации позволяет выделить их в самостоятельную группу источников, близких между собой по времени составления, сходных по композиции и часто имеющих единый формуляр.

В научной литературе по раннему исламу один и тот же термин «договор» (среднеперсидский термин mihrän/mihr), переводят то как «договор о мире», то как «договор о капитуляции», «договор о неприкосновенности», «охранная грамота». Хотя в зависимости от контекста термин мог действительно иметь одно из этих значений, однако понятие договора как юридического документа, как будет показано ниже, значительно шире каждого из перечисленных определений.

На территории сасанидского Ирана в годы арабских завоеваний договоры заключались между мусульманами (в лице арабского военачальника) и местным населением (в лице фактического правителя округа, провинции, населенного пункта; в качестве такового могли выступать дехкан, марзбан, мобед, а в районах с христианским населением — епископ или старейшины города).

Договор как документ, регулирующий отношения между победителями и побежденными, господином и вассалом, был известен и персам, и арабам задолго до вторжения мусульман в Иран. В «Карнамаке» Ардашира Папакана, сборнике легендарных и исторических деяний первого сасанидского царя, составленном в VI в., есть упоминание и о договоре (mihrān), и о нарушителях договора (mihrāndrūžīh):

«И Ардашир подумал о следующем: отправляюсь я в Армению и Азербайджан, потому что Йазданкард Шахразури с большим доблестным войском заключил договор с шахразурским краем, [и] тот ему подчинился»[481].

Другой пример. Подданный Ардашира Михрак Анушзадан родом из Парса, воспользовавшись отсутствием своего патрона, совершает вооруженное нападение на его имение и опустошает его, уносит имущество и казну. Действия Михрака и его сообщников Ардашир расценивает как нарушение договора (mihrāndrūžīh) и принимает решение восстановить справедливость силой:

«Когда он услышал о таком нарушении договора Михраком и другими людьми Парса, он подумал, что сначала следует заняться борьбой с Кирмом, а затем отправиться на войну с Михраком»[482].

В глазах своих противников Ардашир тоже предстает клятвопреступником за нарушение договора с шаханшахом Ардаваном. Именно так его оценивают сыновья Ардавана в письме к сестре:

«…И то, что два твои несчастных брата, которых этот нарушитель договора в наказание заключил в тюрьму [и] которые молят о близкой смерти» (дословно: «просят найти смерть»)[483].

В «Сасанидском судебнике» имеется термин mihrdrūžih для обозначения нарушения контракта[484], хотя там речь идет скорее всего о договоре между отдельными лицами, равными в правовом отношении; сфера применения этого договора совершенно иная.

Для арабов договор был хорошо известным документом, с помощью которого они уже задолго до Мухаммеда регулировали свои взаимоотношения с правителями соседних государств, улаживали межплеменные и религиозные распри[485]. В Коране термин встречается в двух значениях: в зависимости от контекста он может означать или договор мусульман с язычниками[486], или же, чаще, «завет», договор с богом[487]. В мусульманской литературе по арабским завоеваниям термин употребляется главным образом в первом значении.

Целесообразность заключения договоров с местным населением (сирийцы, иранцы, армяне и др.) для мусульман и их союзников вытекала из подавляющего численного превосходства иноверцев над арабским войском. Для немусульман договор предоставлял возможность мирного разрешения вооруженного конфликта, когда другие, более почетные средства отстоять свободу и право на существование были исчерпаны.

В первые годы военной экспансии ислама договоры были, пожалуй, единственными официальными документами, регламентирующими взаимоотношения завоевателей с покоренным населением. В указах «праведных» халифов и их преемников Омейядов по социальным вопросам чувствуется влияние местной доисламской традиции и первых договоров с «язычниками». Договор периода арабских завоеваний фиксировал признание факта политического подчинения иноверцев мусульманской администрации, определял взаимные обязательства победителей и побежденных, устанавливал между ними мирные отношения. Если в посланиях-договорах пророка Мухаммеда срок действия некоторых документов (в частности, его договора с христианами Наджрана) устанавливался «до Судного дня», т. е. длительность действия его была неограниченной, то для времени экспансии ислама на восток у нас нет четкого указания на этот счет. На практике срок действия ограничивался тем промежутком времени, после которого одна из сторон нарушала договор, и он терял свою законную силу, аннулировался. Для мусульман соблюдение договора с иноверцами было обязательно до тех пор, пока «язычники» не нарушали его первыми. Этот пункт нашел свое отражение в Коране[488]. К авторитету Мухаммеда мусульманские историки и составители книг о харадже прибегали неоднократно, когда следовало подчеркнуть незыблемость договора и внушить правоверным уважительное отношение к муахидам — иноверцам, имеющим с ними договор[489].

Перечень провинций, округов, населенных пунктов различного назначения, имевших договоры с арабами, содержит не менее пятидесяти наименований. В их числе Хира и ряд округов Вавилонии (Савада), часть округов Хузистана и Парса, провинции и административные центры провинций и округов: Анбар, Махруд, Хулван, Хамадан, Спахан (Исфахан), Динавар, Рей, Демавенд, Казвин, Туе, Кумиш (Кумис), Гурган, Герат, Пушанг, Бадгис, Мерв, Мервруд, Заранг, Шахразур, Каликал, Абхар и др. При взгляде на карту сасанидского Ирана можно судить о территории, завоеванной «мирным» путем.

«Мирный» путь не всегда означал бескровное разрешение конфликта, он определял лишь характер подчинения. Чаще заключению договора предшествовали стихийные набеги или организованные военные действия, осада крепостей, опустошение сельскохозяйственной округи. Инициатива заключения договора исходила либо от арабского военачальника, либо от иранского военного, либо гражданского должностного лица, когда последний осознавал бесполезность дальнейшего сопротивления. В таком случае в лагерь противника направляли представителя для ведения переговоров о мире на тех или иных условиях. Когда предложение о мире принималось, оно оформлялось договором, фиксировавшим конкретные условия сохранения мирных отношений и взаимные обязательства сторон.

На готовность иранской знати установить мирные отношения с завоевателями оказывали влияние и военные успехи арабов, и настроение в собственном войске, и невозможность дальнейшего сопротивления, и личные мотивы.

Доступный изучению ираноязычный материал по проблеме содержит иногда правовую терминологию, связанную с договорами, но вместе с тем сами иранские тексты договоров того периода нам неизвестны. С другой стороны, арабоязычные мусульманский хроники й другие нарративные источники, в той или иной мере повествующие об истории завоеваний, изобилуют упоминаниями о договорах, однако полный текст договоров приводят редко. Историки VIII–X вв. чаще ограничивались более или менее подробным пересказом текста или перечисляли наиболее важные, с их точки зрения, пункты, касавшиеся размеров дани, подушного или поземельного налога. Полные тексты нескольких договоров, донесенные хрониками, и некоторые косвенные данные позволяют в общем виде представить формуляр такого важного юридического документа, каким был договор в первые десятилетия арабских завоеваний в Иране.

Сравнение различных юридических документов одной эпохи показывает поразительное сходство в структуре договоров, заключенных между воюющими сторонами, и любых других договоров, касавшихся земельных, имущественных и брачных отношений. В этой связи подлинные документы VIII–X вв. из Египта, составленные на папирусе, пергаменте и бумаге и публиковавшиеся с 1934 г. по 1962 г.[490], можно использовать как дополнительный источник для воссоздания структуры мирных договоров периода арабских завоеваний.

Договор составлялся в форме послания арабского военачальника главе местной администрации (марзбан, дехкан, мобед, в христианских районах — епископ, старейшины общины). Вступительная часть начиналась «басмаллой» — коранической фразой «Во имя Аллаха милостивого, милосердного!», обязательной для всех деловых документов мусульманского Востока[491]. Затем назывались имя отправителя, имя и титул адресата (или адресат без титула, когда договор был обращен ко всему населению).

После вступительной части следовал основной текст договора, в котором местному населению предлагалось одно из двух: либо принятие ислама, либо только политическое подчинение, не обусловленное исламизацией, но включавшее обязательства уплаты дани или подушного налога. Отказ от выполнения требований означал нежелание другой стороны разрешить конфликт мирным путем. Условия будущих договоров были сформулированы еще до начала организованной экспансии ислама в пределы Сасанидского государства. Во время стихийного вторжения арабских отрядов в Вавилонию иранцам и их подданным предлагалось одно из трех: либо принять ислам, либо платить джизью, либо выходить на бой[492]. В случае готовности населения разрешить конфликт мирным путем оно (либо часть его) переходило в ислам, либо, чаще, заключало с мусульманами мирный договор, обязывавший иноверцев платить дань.

Анализ содержания договоров показывает, что в большинстве случаев имело место только политическое подчинение, покоренное население сохраняло религию и обычаи своих предков. Активная исламизация иранского населения происходила значительно позже. Как зороастрийцам, так и христианам, заключавшим договор, мусульмане гарантировали личную неприкосновенность, неприкосновенность жилища и имущества, невмешательство во внутренние дела и дела веры, защиту от нападения соседей. В этом отношении не было принципиальной разницы между договорами, заключенными с последователями Ахура Мазды и христианами.

В каждом договоре обязательства заинтересованных сторон конкретизировались и часто находились в прямой зависимости оттого, какие усилия приложили арабы, чтобы вынудить иранский гарнизон или его христианских союзников сложить оружие, и какой ценой им досталась победа. Известны случаи, когда гарантия безопасности предоставлялась только указанному в договоре количеству населения, как это было, например, при завоевании города Шуша в Хузистане или Сарахса в Хорасане[493]. Вся сасанидская столица Селевкия-Ктесифон (Махозе, Мадаин), состоявшая из нескольких городов, была подчинена силой оружия, но гарнизону «Белого дворца» шаханшаха удалось заключить с арабами мирный договор на условиях выплаты дани[494]. В других случаях договор касался всего населения, но в нем предусматривались обязательства побежденной стороны дополнительно к сумме дани выделить пленников либо уплатить налог или дань в больших размерах. В договоре, как правило, назывались последствия, которые влекло за собой нарушение побежденной стороной принятых условий.

Текст договора в его арабоязычном варианте заканчивался перечислением имен свидетелей (не менее трех человек из ближайшего окружения арабского военачальника) и упоминанием имени писца. Как можно судить по мусульманским сочинениям, иногда имена свидетелей заменялись печатью военачальника (может быть, при снятии копии?). Среди известных нам договоров встречаются датированные.

Один экземпляр договора хранился у арабов, другой — у местного правителя. В источниках нет прямого указания на то, переводились ли договоры на язык покоренного населения, но ряд косвенных данных позволяет сделать предположение, что сам документ мог быть двуязычным, как билингвы первых сасанидских царей на камне, как ранние мусульманские папирусы из Египта конца VII — начала VIII в. В раннеисламском Иране следы двуязычия заметны на арабо-сасанидских монетах Омейядского халифата (часть легенд выполнена по-среднеперсидски, часть — по-арабски куфическим шрифтом). В переходный момент истории, когда две основные этнические массы (иранцы и арабы) были в постоянном взаимодействии, возможность существования двуязычия при оформлении двусторонних юридических документов не исключалась. В первые годы военной экспансии ислама, когда большая часть Вавилонии (Савада) находилась уже под властью мусульман, персы, подстрекая местное неираноязычное население к выступлению против арабов, заключали с ним договоры[495], которые могли быть поняты только на языке населявшей Савад народности.

Знакомство неарабов с содержанием договоров могло осуществляться и при помощи переводчиков, владеющих арабским языком. Во время походов Халида ибн ал-Валида в Ирак представители местных властей делали для себя копии договоров, заключаемых с мусульманами[496]. Не исключено, что копия составлялась в иноязычном варианте, т. е. на языке покоренного населения.

Для иллюстрации структуры договора приведем тексты двух договоров, которые можно считать типовыми для рассматриваемой эпохи. Первый был заключен между Ну'маном ибн Мукаррином и населением Мах Бахрадана: «Во имя Аллаха милостивого, милосердного! Вот что пожаловал ан-Ну'ман ибн Мукаррин населению Мах Бахрадана. Даровал он им пощаду — их жизням, имуществу, землям, — возможность оставаться в своей вере, невмешательство в их внутренние дела и законы. От них требуется, чтобы ежегодно платили джизью тому, кто правит ими, с каждого совершеннолетнего по его имущественному положению и платежеспособности; чтобы указывали дорогу мусульманину, находящемуся в пути; чинили бы дороги; оказывали гостеприимство тем, кто придет с мусульманским войском, и в любое время принимали бы их на постой; чтобы соблюдали верность и давали советы. А если будут вести себя дерзко и уклоняться, то наше покровительство над ними прекратится. Свидетельствуют Абдаллах ибн Зу-с-Сахмайн, Ка'ка ибн Амр и Джарир ибн Абдаллах. Написано в мухарраме 19 года [хиджры]»[497].

Нижеследующий договор был заключен с населением Спахана (Исфахана): «Во имя Аллаха милостивого, милосердного! Послание Абдаллаха паткоспану и населению Исфахана с его округой. Истинно, вы будете в безопасности, когда уплатите джизью! Вам надлежит ежегодно вносить джизью с каждого совершеннолетнего по платежеспособности тому, кто будет управлять вашей страной; быть проводниками у мусульман; чинить дороги, по которым они следуют; в любое время оказывать им гостеприимство; доставлять путника до места остановки; не подстрекать против мусульман. Мусульманам — ваши советы и то, что вы должны уплатить, а вам безопасность за ваши деяния. Если же вы что-то измените или кто-нибудь из вас нарушит договор, и вы не выдадите виновного — то нет вам защиты. Кто обругает (оскорбит) мусульманина — о том станет известно, а если ударит его — того мы убьем. Написал… Засвидетельствовали Абдаллах ибн Кайс, Абдаллах ибн Варка, Исма ибн Абдаллах»[498].

Два эти договора можно в известном смысле считать типовыми, поскольку в них назван (перечислен) тот минимум требований, который необходим для поддержания мирных отношений между победителями и побежденными.

Содержание договоров могло изменяться и под влиянием обстоятельств, не имеющих прямого отношения к завоеванию конкретного населенного пункта. Вторгнувшись в пределы нижнего Междуречья, арабы вступили на малознакомую территорию и очень нуждались в помощи оседлого населения. Поэтому не случайно в договорах, заключенных с округами Вавилонии, обусловливается необходимость активного сотрудничества населения с мусульманами. Так, в договоре Халида с населением Оллейса оговаривается обязанность жителей сотрудничать в качестве лазутчиков и помощников мусульман в их войне против сасанидских отрядов[499].

Когда арена военных действий была перенесена в глубинные районы Ирана и успехи мусульман и их союзников часто оказывались под угрозой из-за непрерывных восстаний в покоренных областях, в двусторонние договоры был включен пункт об изъятии у населения оружия при сохранении за владельцами всего остального имущества. Например, в договоре с Гунди Шапуром Абу Муса ал-Аш'ари гарантировал населению сохранение жизни, личную неприкосновенность (свободу) и сохранность имущества, исключая оружие[500]. По одной из версий о завоевании Джейа (Гайа, Спахана, Исфахана), в условия мирного договора был включен пункт об изъятии оружия[501]. На аналогичных условиях, как сообщает тот же источник, была подчинена и Йахудийа, предместье Исфахана.

Завоевание новых территорий сопровождалось миграцией арабских племен за пределы Аравии. Они обосновывались на захваченных землях, строили военные поселения. Победители становились собственниками земли, рабов и богатой добычи. С течением времени всячески поощрялась эмиграция иранцев, не желавших подчиниться новому режиму, на окраины и за пределы страны, что тоже нашло свое отражение в договорах (например, в договорах мусульман с населением Шираза, Самгана, Дарабада)[502]. Такой же факт отмечен и в договорах арабов с Ниневией в верхнем Междуречье и с г. Каликал в Армении[503].

Участники договора брали на себя ответственность за соблюдение его условий. Особенно это касалось побежденных, и мусульманские хроники учитывают главным образом факты нарушения договоров именно со стороны иноверцев; в период завоеваний такие случаи действительно были нередки. На их фоне эпизод, описанный у Куфи, в котором виновниками показаны арабы, заслуживает особого внимания. Содержание эпизода таково: во время боевых действий в Хузистане Абу Муса ал-Аш'ари послал из-под Тустара в Рам Хормузд два отряда, поставив перед ними задачу склонить население города к принятию ислама. Населению был дан шестимесячный срок для принятия решения, в течение полугода стороны должны были соблюдать перемирие. Соглашение было оформлено соответствующим договором. Но арабы напали раньше времени, завоевали город мечом, захватили и поделили между собой добычу и пленников. Восстановить нарушенный договор удалось только после вмешательства халифа Омара. Пленные были отпущены, имущество возвращено, но это вызвало недовольство в войске, лишенном приобретений. Вину за происшедшее свалили на полководца, и некоторое время спустя Абу Мусе пришлось лично явиться к халифу для объяснений[504]. По замыслу автора этот эпизод должен был прославлять справедливость и великодушие Омара ибн ал-Хаттаба. Однако в действиях халифа и его полководца заметно стремление любой ценой восстановить репутацию мусульманского войска в глазах иноверцев.

Источник не дает ответа на вопрос, приняло ли население Рам Хормузда ислам, и ничего не сообщает о его дальнейшей судьбе. Балазури также упоминает о перемирии и мирном договоре с арабами, но условия сохранения мира связывает не с исламизацией, как Куфи, а с уплатой фиксированной суммы дани (или налога)[505].

Имеются все основания предполагать, что сложившаяся форма договоров была не только выработана практикой взаимоотношений между конфликтующими сторонами, но и явилась результатом постоянного внимания халифа и его администрации к такому важному юридическому документу. Источники неоднократно сообщают, что тот или иной договор должен был утверждаться халифом[506]. Не исключено, что некоторые договоры заключались непосредственно между халифом и местным населением, как о том свидетельствует Балазури[507]. Наконец, халиф был высшим авторитетом в решении спорных вопросов взаимоотношений победителей и побежденных; он определял поведение мусульман в отношении местного населения и в ряде случаев его правовой статус[508].

Наличие договора с мусульманами давало покоренному населению статус зиммиев, иноверцев, на которых распространялось покровительство мусульманской общины. Стать зиммиями значило сохранить личную свободу, избежать участи иноверцев, подчиненных «силой оружия», часть которых истреблялась во время захвата территории, а остальные уводили в плен и обращались в рабов[509]. Не случайно поэтому, когда население той или иной провинции поднимало восстание, изгоняло арабского наместника или специального уполномоченного, но сбору налогов, т. е. действовало вразрез с условиями договора, при повторном завоевании местная знать спешила наладить мирные отношения с арабами и заключить новый договор, хотя бы его условия и были намного тяжелее прежних.

О фактах повторного завоевания источники упоминают часто, по столь же часто страдают отсутствием либо скудостью цифровых данных, что ограничивает возможности дальнейшего анализа. Но и те немногие сведения, которые сохранились, позволяют отчетливо представить, во что обходилось населению повторное «мирное завоевание». После первого подчинения Хиры отрядами Халида ибн ал-Валида размер годового налога по договору составил 190 тыс. драхм (по другим сведениям — от 80 до 100 тыс.)[510]. После смерти халифа Абу Бакра население «пренебрегло договором» и «примкнуло к неверующим». На некоторое время Хира вновь оказалась под властью персов, а когда была завоевана вторично, уже Мусанной, и хирцы попытались вернуться к прежнему договору, оправдывая свое отступничество давлением сасанидской администрации, Мусанна не принял оправданий и выдвинул новые условия. Сумма налога была изменена, очевидно, в большую сторону (не названа)[511]. Наконец, в результате третьего, окончательного подчинения Хиры войском Са'да ибн Абу Ваккаса размер фиксированного налога увеличился до 400 тыс. драхм[512].

В результате первого завоевания Заранга город был обложен тяжелой данью — тысяча рабов, несущих золотые чаши (кубки). Когда в результате поборов со стороны администрации халифского наместника Раби население этой восточной провинции восстало, изгнало наместника, а потом вновь было завоевано, размер дани в денежном и натуральном выражении составил 2 млн. драхм и 2 тыс. рабов, т. е. увеличился в несколько раз[513].

Как уже упоминалось выше, в договорах нет указания на точные сроки их действия; сроки определялись отношением сторон к соблюдению фиксированных договором условий. В зависимости от конкретных обстоятельств они могли, не омрачаемые конфликтами, действовать вплоть до «Судного дня» (а практически до того времени, пока будет ощущаться необходимость в них) либо до первого удобного случая, представившегося одной из сторон, чтобы освободиться от обременительных условий (чаще нарушителем договора выступает побежденная сторона, но в истории завоеваний отмечены и исключения, как, например, в случае с Рам Хормуздом).

В практике договорных отношений между завоевателями и покоренным населением были нередки случаи «перезаключения договоров», когда эти важные документы, подписанные в свое время арабскими военачальниками и представителями местной администрации, подлежали утверждению и продлению при смене власти (халифа, халифского наместника или ответственного чиновника по сбору налогов). Пожалуй, наиболее ярко названные случаи проиллюстрированы в книге о харадже Абу Йусуфа на примере договора пророка Мухаммеда с христианами Наджрана[514]. Как явствует из сочинения, договор после смерти пророка был подтвержден и продлен первым халифом Абу Бакром без каких-либо изменений; дальнейшие продления, сделанные последующими «праведными» халифами Омаром ибн ал-Хаттабом, Османом ибн Аффаном, Али ибн Абу Талибом, учитывали иной статус наджранцев в мусульманском обществе. Следует отметить, что при всех «перезаключениях» (продлениях) оставался в силе первый договор, к нему каждый раз прилагалось дополнение, составленное в форме письма халифа христианам Наджрана (после их переселения — выходцам из Наджрана)[515]. В дополнении, как правило, находили отражение все существенные изменения, касавшиеся прав и обязанностей покоренного населения.

О продлениях (утверждениях) ранее заключенных договоров как о вполне обычных явлениях неоднократно упоминает и Балазури. Договор округа Табасайн в Хорасане, оформленный при халифе Омаре, был продлен новым наместником при Османе на тех же условиях[516]. Аналогичную картину мы наблюдаем в Гургане. Первый договор был составлен между правителем этой провинции и арабским военачальником Са'идом ибн ал-Аси после 29 г. х. (около 650 г.). По его условиям иранцы должны были платить арабам 200 тыс. или 300 тыс. драхм дани. Такую же сумму они выплачивали и другому военачальнику, Йазиду, утвердившему прежний договор:

«Население его (Гургана) предложило ему дань, которую Са'ид ибн ал-Аси назначил в договоре с ними, и он (Йазид) принял ее (дань)»[517]. Известно также, что договор Мугиры ибн Шу'бы с населением Азербайджана, северной провинции сасанидского Ирана, был «перезаключен» другим военачальником, Аш'асом ибн Кайсом ал-Кинди, и имел законную силу еще во времена непосредственных литературных предшественников Балазури — Хишама ибн ал-Калби и Абу Михнафа, т. е. по крайней мере целое столетие после вторичного покорения страны[518]. Характер подчинения еще долго продолжал оказывать влияние на фискальную политику Халифата на завоеванных территориях.

Земли населения, подчиненного на основании договоров, сохранялись за прежними владельцами. Некоторые данные позволяют говорить о том, что сумма налогов в зависимости от условий договора и существующей традиции была либо на уровне норм, установленных еще реформами шаханшаха Хосрова Ануширвана, иногда ниже, а в ряде случаев и превышала их. Очевидно, как о том свидетельствует Табари, халиф Омар ибн ал-Хаттаб в своей налоговой политике действительно следовал реформе Хосрова Ануширвана[519] с учетом изменившихся условий. Сумма податей с Савада (Вавилонии), собранная в первый год пребывания Омара на посту халифа (634–635 гг.), составила 80 млн. драхм против 120 млн., взимавшихся Сасанидами[520]. Балазури считал, что при Омаре налог с Савада был равен 100 млн. драхм[521]. В то же время характер сообщаемых источниками сведений позволяет заключить, что податное сословие в завоеванном арабами Иране облагалось часто двумя (харадж и джизья, налог с земли и подушный налог), а иногда даже тремя видами налогов, что вряд ли могло означать облегчение налогового бремени по сравнению с Сасанидской эпохой[522].

Земли населения, подчиненного силой оружия, а также тех, кто оставил свои дома и эмигрировал за пределы подвластной мусульманам территории, становились собственностью мусульманской общины, могли быть распределены между воинами. Таково было правило, из которого, как увидим ниже, было много исключений. Многолетняя практика взаимоотношений между победителями и побежденными вносила определенные поправки в условия, фиксированные договорами периода завоеваний. Есть основания полагать, что только в IX–X вв. в связи с активным процессом исламизации населения Ирана договоры полностью себя исчерпали.

Иранские союзники арабов. Первые иранские мусульмане

Пожалуй, первым иранцем (а вернее, первым подданным Сасанидского государства), принявшим ислам уже при жизни пророка, был Салман ал-Фариси. В свое время он попал в плен, был рабом и затем вольноотпущенником, при халифе Омаре активно участвовал в военных действиях мусульманских отрядов в нижнем Междуречье. Накануне сражения при Кадисии он выступал в качестве проповедника, призывая иранцев принять ислам[523], был советником халифа Омара ибн ал-Хаттаба в вопросах, касавшихся завоеванных территорий Сасанидской державы.

До сих пор роль иранского и неиранского населения Сасанидского государства в происходивших событиях освещалась исследователями несколько односторонне: те и другие изображались как объект нападения мусульман, их противники, вынужденные уступить более грозной силе. В целом не возражая против этой посылки, следует иметь в виду, что сами персы и семитоязычное население Двуречья играли не последнюю роль в завоевании и исламизации собственной страны. Истоки обращения коренного населения Ирана в ислам, ставшего обычным явлением в ΙΧ–X вв., следует искать в первых десятилетиях существования Халифата. К началу восточных походов мусульман трудное экономическое положение сасанидского Ирана, о чем говорилось выше, усугублялось борьбой за власть различных группировок придворной знати. С восшествием на шаханшахский престол Йездигерда III борьба не прекратилась, и многие его противники бежали за пределы государства. Сирийские источники («Хроника» Михаила Сирийца и Анонимная хроника 1234 г.) сохранили рассказ о сыне узурпатора трона Шахрбараза, который (сын) после свержения отца скрылся в Византии, где принимал участие на стороне византийцев в битве у р. Йармук, чудом избежал смерти, а потом предложил свои услуги арабам. Из Хомса (Эмессы) он послал халифу Омару письмо, в котором просил предоставить ему войско для похода на Иран. Сказал: «Дай мне командование и войско, я отправлюсь в Иран и подчиню для тебя эту страну». Планы добровольного пособника не осуществились. По приказу халифа он был распят[524], но сам факт перехода в лагерь противника и готовности воевать на его стороне довольно типичен для той эпохи. Как свидетельствуют источники, случаи активного сотрудничества с завоевателями в годы экспансии ислама на восток стали заурядным явлением в ираноязычной и в иноязычной среде.

Тенденции к сотрудничеству с мусульманами наиболее устойчивы были в Саваде (Вавилонии), самой плодородной и наиболее пестрой в этническом и религиозном отношении провинции сасанидского Ирана. После разгрома в начале VII в. Хосровом II Парвизом вассального царства Хиры, служившего щитом от вторжения бедуинов в культурные области Междуречья, территории к западу от столицы не были застрахованы не только от организованных военных вторжений, но и от случайных набегов, предпринятых с целью грабежа. Действия отрядов регулярного шахского войска по защите западных границ были малоэффективными. Вторжение отрядов Халида ибн ал-Валида не оставляло никаких сомнений на этот счет. Действия Мусанны ибн Харисы, сменившего Халида на посту главнокомандующего мусульманской армии в Вавилонии, были ознаменованы не только военными успехами, но и большим контактом с местным населением, облегчавшим задачу завоевателей. В той или иной мере об этом сообщают все доступные нам источники.

Известно, что в войске Мусанны, собиравшегося совершить нападение на рынки Багдада и Ханафиса, проводниками были два местных жителя: один из Хиры, другой из Анбара. После ограбления багдадского рынка дехканы округа Анбар устроили Мусанне торжественную встречу; он, в свою очередь, одарил их милостью и удовлетворил их просьбы (содержание просьб не раскрывается)[525]. По другой версии, проводников до рынка Багдада дал Мусанне марзбан Пусфаррух, который также восстановил для него мост через Евфрат[526].

Сотрудничество это еще более расширилось, когда после смерти Мусанны командование мусульманскими отрядами в Вавилонии перешло к Са'ду ибн Абу Ваккасу. Перед сражением при Кадисии на стороне арабов была местная знать и «союзники» из Вавилонии, судя по именам, местные арабы, которые еще раньше обратились с предложением помощи к халифу Омару, а тот направил их в войско Са'да[527]. По некоторым данным, в числе союзников мусульман был и отряд дейлемитов, принявших ислам[528]. Плененные у Кадисии иранские воины тоже принимали ислам и оказывали арабам помощь[529].

Помимо этих отрывочных и не всегда четких сведений источники сохранили список дехканов мелких округов Вавилонии, принявших ислам при халифе Омаре. Это Джамил сын Васпухрака (в тексте — Вусбухра) — дехкан тасуков Фаллуджи и Нахрейн, Вистам сын Парсе — дехкан тасука Вабил и Хутарнийе, Руфайл (Рафаил?) — дехкан тасука Ал, Пероз сын Йездигерда — дехкан тасуков Нахр Малик и Куса[530]. В данном случае речь идет, по-видимому, о добровольном, не вызванном особыми обстоятельствами обращении в ислам. Руфайл (Рафаил?), один из информаторов Сайфа ибн Омара, в прошлом зороастриец (или христианин, если судить по имени), сообщает, что поводом для принятия им ислама послужили переговоры между арабским военачальником Зухрой и иранским полководцем Рустамом, вылившиеся в своеобразную полемику между зороастрийцем и мусульманином, в которой перевес был на стороне защитника нового вероучения. Убедившись в моральном поражении Рустама, Руфайл еще до наступления Кадисийского сражения принял ислам[531].

Содержание дискуссии заслуживает того, чтобы привести ее полностью.

«Рустам стал говорить ему следующее: "Вы наши соседи, и, хотя часть из вас была под нашей властью, мы хорошо покровительствовали им, отводили обиды от них, во многом оказывали им помощь, защищали их от кочевников, предоставляли им наши пастбища, снабжали их нашим продовольствием, не запрещали им торговать в любом уголке нашей страны, что составляло для них средство к существованию, предлагая им мир".

Он только сообщал ему об их (персов) благодеянии, желая мира и не открывая истинных намерений.

Зухра ему сказал: "Когда ты упомянул об этом, ты сказал правду. Но наше дело — не дело тех (о которых ты говорил), и нам нужно не то, что нужно им. Мы пришли к вам не в поисках мирских благ, потому что наши желания и заботы другие. Как ты упомянул, те из нас, кто приходил к вам, подчинялись вам и покорно домогались ваших благодеяний. Затем Аллах Благословенный и Всевышний направил к нам Посланника. Он призвал нас к своему Господу, и мы послушали его". Он произнес в честь пророка: "Да благословит его Аллах, да приветствует! " — "Я дал своим соратникам власть над теми, кто не стал близок моей вере, и с ними наказываю их. Я дарую им господство, пока они стоят на нем (исламе), ибо он — вера истины. От него отворачиваются только низкие (презренные), за него держатся только сильные".

Рустам у него спросил: "Что это за вера?"

Сказал: "Основная ее часть, лучше которой нет, это свидетельство, что нет бога, кроме Аллаха, и что Мухаммед — посланник Аллаха, а также утверждение того, что исходит от Аллаха Всевышнего".

Сказал [Рустам]: "Как это хорошо! А что еще?"

Ответил [Зухра]: "Отвращение людей от служения людям для служения Аллаху Всевышнему".

Сказал: "Хорошо. А что еще?"

Ответил: "Род людской — дети Адама и Евы, братья по отцу и матери".

Сказал: "Как это хорошо! Потом Рустам ему сказал: "Не думаешь ли ты, что если я соглашусь с этим делом (вероучением) и послушаю вас для Него, а вместе со мной и мой род, то как бы вам не пришлось возвращаться?"

Сказал [Зухра]: "Ей-богу, да. Потом мы никогда не приблизимся к вашей стране, кроме как по делам торговли или в случае нужды".

Сказал [Рустам]: "Ей-богу, ты сказал мне правду. Но ведь персы, начиная с правления Ардашира, не позволяли никому из подлых покидать свою провинцию. Они говорили: "Если выйдут из своих провинций, то нарушат свое положение и выступят против своей знати".

Зухра ему сказал: «Мы — лучшие среди людей и не можем быть такими, какими вы нас представляете. В унижении мы повинуемся Аллаху, и кто восстал против Аллаха — не принудит нас сделать обратное».

[Рустам] ушел от него, созвал иранцев и обсудил с ними положение дел. Одни это поддерживали, другие гнушались этим. Сказал: "Удалил и сокрушил вас Аллах. Опозорил Аллах наши козни и малодушие»[532].

Проповедники ислама в своих аргументах подчеркивали социальную сторону нового вероучения, провозглашавшего равенство всех мусульман перед богом. Эта религия противопоставлялась зороастризму, всячески отстаивавшему незыблемость сословного деления общества. В многонациональном Сасанидском государстве, раздираемом социальными и религиозными противоречиями, еще живы были воспоминания о маздакитском движении, сотрясавшем основы социального строя. И новая идеология находила своих приверженцев прежде всего в среде неиранского населения державы Сасанидов, в Междуречье. Руфайл (Рафаил) был представителем местной вавилонской знати. Упомянутый среди новообращенных мусульман Джамил сын Васпухрака (в тексте дана арабизированная форма имени отца) был, очевидно, смешанного ирано-арабского происхождения: его родной брат тоже носил арабское имя — Халид[533]. Поводом для перехода определенной части иранской знати в ислам служили в основном материальные привилегии, о чем подробнее будет сказано ниже.

Случаи сотрудничества с мусульманами отмечены и после событий при Кадисии, перед завоеванием сасанидской столицы. Источники называют «простолюдина» или «простолюдинов» из жителей Ктесифона, явившихся к Са'ду, чтобы указать арабам брод. Дехкан из Бурса заключил с Зухрой союз и строил мусульманам мосты[534]. В тексте пет прямого указания на принятие им ислама, но терминологически чаще означает заключение договора, обусловливающего обращение в ислам; кроме того, при упоминании о «простом» договоре () обязательно сообщаются его условия, а здесь они отсутствуют. Ширзад, дехкан Сабата, заключил с Зухрой мир на условиях уплаты налога (трудно сказать какого из-за многозначности понятия «джизья» для начального периода арабских завоеваний)[535]. Он же затем активно сотрудничает с Са'дом, и его действия выходят далеко за рамки условий, фиксированных договором: по заказу арабского военачальника он изготовляет двадцать камнеметных машин для осады укреплений Вех Ардашира[536].

Переход в ислам давал иноверцам определенные привилегии, теоретически уравнивал новообращенных с мусульманами-арабами. В самом общем виде это выражалось формулой «Для вас то же, что и для нас, на вас то же, что и на пас» (в значении «права и обязанности поровну»), часто встречавшейся как в тексте договоров, так и в изложении переговоров между арабами и иранцами. В конкретной ситуации существовали отступления от общего правила в ту или иную сторону. В этом отношении показательны переговоры посольства военачальника Сийаха, командовавшего одним из отрядов в Хузистане, с арабским полководцем Абу Мусой.

«[Сийах сказал]: "Что касается меня, я думаю, что мы должны перейти в их веру".

Они (иранцы. — A. K.) послали Ширавайха с десятью всадниками к Абу Мусе, чтобы тот принял условия, на которых они переходят в ислам. Ширавайх прибыл к Абу Мусе и сказал: "Мы очень пожелали принять вашу веру. Мы переходим в ислам, чтобы воевать вместе с вами против иранцев, но не воевать с вами против арабов. Если кто из арабов будет воевать против нас, вы защитите нас от них. Мы будем селиться, где хотим, и с теми из вас, с кем хотим. Вы причислите нас к благородным, получающим вознаграждения (жалованье). Пусть заключит с нами договор эмир, который выше тебя".

Абу Муса сказал: "Нет, для вас то же, что и для нас, на вас то же, что и на нас".

Они сказали: "Мы не согласны.

Абу Муса написал [об этом] Омару ибн ал-Хаттабу. Тот написал Абу Мусе: «Дай им то, что они у тебя просят". Абу Муса написал им об этом. Они приняли ислам и участвовали в осаде Тустара»[537].

Таким образом, эти переговоры больше напоминают торг, в котором мнение иранской стороны является решающим.

В другом письме, адресованном Абу Мусе, Омар дает ему указание: «При раздаче вознаграждения воздай им по достоинству, больше того, что получает каждый из арабов». И далее источник сообщает: «Выдал он сотне из них по две тысячи (драхм), а шестерым — Сийаху, Хосрову, у которого прозвище Миклас, Шахрийару, Шахравайху, Ширавайху и Афрузину — по две с половиной тысячи»[538].

В осаде Шуштара в Хузистане на стороне арабов принимали участие не менее ста иранских всадников-мусульман, составлявших целую боевую единицу. Данные источника вряд ли можно подвергнуть сомнению; другой автор, Балазури, их уточняет: «К тем всадникам примкнули и некоторые из иранских воинов, из тех, у которых не было земли». Балазури, кроме того, подчеркивает привилегию новообращенных мусульман выбирать место для поселения и племя-покровителя. Прибыв в Басру, иранские мусульмане заключили союз с тамимитами, создали свое поселение, прорыли оросительный канал, известный как «канал всадников»[539]. Общее число иранцев-мусульман в Басре, включая всадников и «безземельных», составляло несколько сот и, возможно, приближалось к тысяче. Примерно в то же время вместе с членами своего дома и свитой принял ислам правитель Хузистана Хормуздан (Хормузан). Он стал советником халифа Омара по иранским делам, жил в Медине и получал из казны халифа жалованье — 2 тыс. драхм; после покушения на Омара был казнен по обвинению в организации заговора[540].

Во время покорения Хузистана, как показывают источники, новообращенные мусульмане формально порывают со своим народом, поселяются вместе с арабами в городах — военных лагерях (очевидно, в целях большей безопасности от окружающего местного населения, которое в основной массе сохраняло свою религию). Такая практика существовала и впоследствии. Но что касается Вавилонии, то там принявшие ислам дехканы остались на своих местах. «Омар ибн ал-Хаттаб не вмешивался в их дела, не забирал у них землю, снял джизью с их шеи»[541], т. е. освободил от уплаты подушного налога. Они тоже получали положенные им две тысячи драхм, но не совсем ясно, было ли это единовременное вознаграждение (поскольку об их участии в боевых действиях не сообщается, живут они в своих владениях и имеют доход), или жалованье. Первое представляется более вероятным.

Случаи единичного и группового перехода иранцев в ислам имели место в течение всего периода арабских завоеваний и повсеместно. Инициатива чаще всего исходила от иранской знати после завоевания мусульманами той или иной провинции. После подчинения Исфахана часть местной знати, «благородные», владевшие укрепленными замками в рустаках этой провинции, выразили покорность и, гнушаясь подушным налогом, обратились в ислам. Точно так же, но по другому поводу, поступили и жители Казвина: они решили заключить договор с арабами и перейти в исйам после того, как обнаружили, что их союзники, дейлемиты, отказываются от боя с противником и оставляют их на произвол судьбы. Источник не указывает на сословную принадлежность этих казвинцев, возможно, исламизация была массовой. Казвинцы приняли ислам почти на тех же условиях, что и всадники, поселившиеся в Басре. По одной версии, они избрали местом жительства Куфу и стали клиентами Зухры ибн Хавийа. По другой — они остались на своих землях и платили десятину, а на свободных землях были поселены 500 мусульман-арабов[542]. Впрочем, вторая версия, может быть, и не противоречит первой, если в первой шла речь о кадровых военных, а во второй — о крестьянах.

К числу добровольно принявших ислам можно отнести и Арзанбана, правителя округа Бишапур в Парсе, который после заключения мирного договора с арабами вместе с ними участвовал в покорении Стахра. Примерно в той же роли выступал канаранг (марзбан) Туса, предложивший Абдаллаху ибн Амиру свои услуги при завоевании Нишапура[543].

Для большинства обращенных переход в ислам означал не столько смену религии, сколько зачисление в армию завоевателей.

Хотя и мусульманин-араб, и неомусульманин-иранец теоретически считались равноправными, что выражалось, например, в получении равной доли военной добычи, новообращенные составляли особую группу граждан в мусульманском обществе, известную под именем «мавали» (ед. ч. «маула»). Термин маула (мавали) в доисламской Аравии был широко распространен и чаще применялся для обозначения различных категорий зависимого населения. Ввиду многозначности понятия (от кровных родственников до покровительствуемых чужеродцев и вольноотпущенников), обусловленной особенностью образования маула как грамматической формы, реальное содержание термина раскрывалось только в контексте[544]. В годы арабской военной экспансии в соседние государства термин наполнился новым содержанием: им стали обозначать клиентов-неарабов. Новообращенные мусульмане становились клиентами отдельных арабов или арабских племен, которые во множестве переселялись на завоеванные территории[545]. Мавали селились рядом с племенем-покровителем, сопровождали его в военных походах.

Мусульманская администрация не прибегала к насильственной исламизации неарабского населения, но число мавали в Иране имело тенденцию к постоянному увеличению. Этому способствовал захват большого количества военнопленных, которые обращались в рабов, а с течением времени обретали статус вольноотпущенников. Такое освобождение, не порывавшее окончательно связей между прежними господином и рабом, предполагало обращение в ислам[546].

К концу периода завоеваний число мавали иранского происхождения в мусульманском войске было значительным. В пятитысячном войске Ахнафа ибн Кайса, действовавшем на северо-восточных границах бывшего Сасанидского государства, на четыре тысячи мусульман-арабов приходилась одна тысяча мусульман-персов[547].

Процесс исламизации, развивавшийся в Иране на первых порах весьма медленными темпами, был необратим уже потому, что вероотступничество в исламе жестоко наказывалось. При этом не имело значения, был ли вероотступник рожден мусульманином или принял ислам недавно. Он должен был выбирать между исламом и мечом[548], исключения из правила были выработаны в трудах мусульманских законоведов значительно позже эпохи завоеваний. Для рассматриваемого периода нам известен один факт вероотступничества, когда дехкан Мешана порвал с исламом, за что и поплатился жизнью: «Затем дехкан Майсана стал неверным и отвернулся от ислама. Мугира встретился с ним в Мун'арадже и убил»[549]. Разрыв с исламом означал нарушение договора с Аллахом, более сильное, чем нарушение договора между мусульманами и язычниками.

По-видимому, уж при «праведных» халифах имело место обращение в ислам не только участников персидского войска, но и мирного населения. Балазури, например, сообщает, что при халифе Али ибн Абу Талибе, когда наместником Азербайджана был назначен Ашас ибн Кайс, большинство населения этой важной провинции «приняло ислам и читало Коран»[550]. Другими данными, подтверждающими (или опровергающими) это сообщение, мы не располагаем, но, даже если указание на «большинство» населения считать преувеличением, все же есть все основания думать, что были такие районы в Азербайджане, где новообращенные мусульмане количественно преобладали. Вероятно, свидетельство источника справедливо для района Ардебиля, который арабы превратили в военный лагерь. Ардебиль, по сведениям Балазури, стал главным городом Азербайджана.

Как следует из изложенного выше, обращение зороастрийцев в ислам предоставляло им ряд материальных и моральных привилегий. Прежде всего, они освобождались от уплаты подушного налога — льгота как материальная, так и моральная, особенно для имущих слоев населения, которые, как неоднократно упоминается в источниках, будучи поставлены перед выбором (платить джизью или принять ислам), выбирали второе, «гнушаясь джизьей». Реформами Хосрова Ануширвана обязанность вносить подушный налог ложилась на плечи податного сословия; привилегированные сословия были освобождены от него, и попытка новой администрации навязать подушный налог всем немусульманам означала в какой-то мере уравнивание сословий, что в определенных кругах иранского общества воспринималось очень болезненно. Служилая знать получала денежные вознаграждения, или жалованье, из казны халифа, занимала важные посты в Халифате, имела право выбора места поселения. Иранцы мусульмане на правах самостоятельной боевой единицы, вливаясь в мусульманское войско, получали часть военной добычи наравне с арабами, землю. На мусульман, оставшихся на своих землях, распространялся налоговый иммунитет (снятие подушного налога), они сохраняли за собой свои земли и имущество, оставались полноправными хозяевами в своих владениях. Процесс исламизации в Иране стимулировало и то, что землю, завоеванную силой оружия, возвращали ее владельцу, если он принимал ислам[551]. Непременным условием обретения личной свободы после обращения в рабство было также принятие ислама.

В надежде получить землю ислам принимали и беднейшие, «безземельные» слои населения, примкнувшие к всадникам-мусульманам в Хузистане.

В договорах, заключенных между новой администрацией и иранскими мусульманами, последние ограничивались в одном отношении: им запрещалось вмешиваться во внутриполитическую борьбу в Халифате. Поэтому, когда такое произошло, они были подвергнуты гонениям со стороны Хаджжаджа ибн Йусуфа, наместника восточных провинций Халифата в конце VII в., который им напомнил о нарушении договора, заключенного еще при халифе Омаре ибн ал-Хаттабе: «В ваших условиях, значилось, чтобы вы не помогали никому из нас, когда мы воюем друг с другом»[552]. Усиление гонений против иранских мусульман в то время объяснялось отчасти особенностями эпохи Абд ал-Малика ибн Мервана — Хаджжаджа ибн Йусуфа, ознаменованной подавлением внутренней смуты, борьбой с лжехалифами, более решительными мерами по исламизации хозяйственной и культурной деятельности в Халифате (вспомним хотя бы денежную реформу и реформу в сфере делопроизводства). После спада гонений права и привилегии иранских мусульман были восстановлены.

Иранская администрация на завоеванной арабами территории

История завоеваний сохранила десятки случаев одиночного и группового перехода в ислам. При первых халифах, несмотря на крупные военные успехи арабов, большинство населения Ирана еще оставалось верно своей религии и своим обычаям. Заключение договора с завоевателями предоставляло зороастрийцам и христианам такую возможность. Многие представители местной знати смогли сохранить за собой прежние, частично урезанные привилегии не ценой принятия ислама, а путем признания политической зависимости от мусульманского государства и принятия обязательств об уплате налогов в пользу завоевателей. Очевидно, такая практика взаимоотношений с покоренным населением вполне устраивала халифа и его наместников, особенно на первом этапе. Она обеспечивала постоянное поступление средств в казну для содержания кадрового арабского войска и способствовала сохранению мира на подчиненных территориях, столь необходимого для продолжения завоеваний на востоке.

Как уже говорилось, часто инициатива в установлении мирных отношений с противником исходила от местной знати, лишенной защиты регулярного шаханшахского войска. Во время вторжения в пределы Вавилонии отрядов Мусанны ибн Харисы, т. е. еще в самом начале завоеваний, Фаррух и Фарвандад, правители округов Барусма и Нахр Джаубар, «опасаясь за свои земли», поспешили собрать со своих подданных дань в размере подушного налога (по четыре драхмы «с головы») и передать ее арабам. Их примеру последовали правители останов Заб и Кашкар[553]. Динар, один из местных царей в Мидии, происходивших из рода Карен, приветствовал прибытие арабского войска и был назначен за это правителем всей провинции; главная его обязанность состояла в сборе хараджа с подчиненной территории в пользу завоевателей[554]. Из сочинения Балазури известно, что в Ардебиле, административном центре Азербайджана, была резиденция марзбана, который тоже занимался сбором хараджа[555]. Об оставлении арабскими наместниками прежней иранской администрации неоднократно сообщает Ибн А'сам ал-Куфи (Махак в Стахре, Касмуд или Кашмур в Герате и Пушанге, Махуйе в Сарахсе, Бахийя в Нисе и Абиварде, Дадуйе в Фарйабе и Талекане, Гураз в Балхе)[556].

Задача иранских должностных лиц сводилась в основном к исправному и своевременному сбору налогов в натуре и деньгах и передаче их арабским наместникам через специально назначенных чиновников. Имеются некоторые указания и на то, какие льготы предоставлялись местным властям в ответ на послушание и регулярную уплату налогов. В договоре арабского военачальника с главным мобедом Демавенда Марданшахом оговаривается сумма налога, которую население области должно ежегодно выплачивать наместнику на пограничных с Демавендом землях. В свою очередь, мусульмане обязуются не вмешиваться во внутренние дела Демавенда и лишают себя права вступать в его пределы, кроме как с разрешения местного правителя[557]. Аналогичные обязательства арабской стороны содержатся и в договоре со спахбедом Хорасана Фарруханом относительно прикаспийских областей — Гиляна и Табаристана[558].

Эти и другие примеры свидетельствуют о значительной самостоятельности местной администрации в решении вопросов управления территориями, находившимися в их ведении. Безусловно, степень самостоятельности была разной в различных провинциях; в прикаспийских областях, позже других подчинившихся завоевателям, она была большей по сравнению с областями западного Ирана. Разного рода ограничения со стороны центральной власти все же имели место, и в числе существенных следует назвать ограничение имущественных прав иранской родовой знати. Это очень хорошо показано в договоре Ахнафа ибн Кайса с марзбапом Мервруда Базаном. В данном случае в источнике приводится не только текст договора, но и предшествующее договору послание иранского правителя арабскому военачальнику. Сопоставление письма Базана и ответа Ахнафа даст возможность сделать заключение о том, чего добивалась и что получила иранская сторона в результате обмена посланиями. Иранцы предлагали вносить ежегодно фиксированную сумму налога и просили оставить за марзбаном право наследственного владения землей, жалованной его прадеду в царствование Хосрова I Ануширвана, а также налогового иммунитета для правителя и его рода и сохранения за его родом должности марзбана. Арабский военачальник соглашался на предлагаемую сумму, оставлял марзбана на своем посту, освобождал его и членов его дома от налогов, даже предлагал военную помощь против его врагов, по лишал марзбана права на наследственное владение землей: «Земля принадлежит Аллаху и Его посланнику; Они дают ее в наследство тому из своих рабов, кому пожелают». В ответе ничего не говорится о сохранении марзбанства за родом правителя[559]. В другом месте историк отмечает, что марзбан Мервруда не очень торопился с исполнением своих обязательств по договору, ожидая результатов военных действий арабов в Гузгане, Фарйабе и Талекаие, и уплатил причитающуюся с него сумму после того, как за ней прибыли посланцы от Ахнафа[560].

Приведенные выше примеры далеко не исчерпывают всех случаев сохранения прежней иранской администрации в Халифате, о чем свидетельствует множество косвенных данных, отмеченных другими источниками. Что же касается мусульманских средневековых хроник и книг завоеваний (наиболее информативной группы источников по истории завоеваний), то после повествования о подчинении Ирана арабами они полностью переключаются на описание внутриполитической и религиозной борьбы в Халифате, приведшей к возвышению династии Омейядов, на изложение всех перипетий соперничества между Омейядами и их противниками. На первый план здесь выступают события, касавшиеся арабского этнического элемента; неарабы и немусульмане лишь изредка появляются в поле зрения, и для этого периода «всеобщие истории» становятся исключительно сочинениями по истории арабов. Тщетно искать даже намеков на какую-то иранскую администрацию, хотя нет никакого сомнения в том, что она продолжала существовать и более или менее самостоятельно выполняла функции управления населением и сбора налогов в размерах и формах, обусловленных договорами. Имя одного из иранских вельмож, Хурразада сына Баса, Балазури упоминает только в связи с восстанием, возглавленным этим вельможей в Хузистане; он отказался признать власть халифа Абд ал-Малика ибн Мервана и был за это казнен Хаджжаджем ибн Йусуфом, наместником восточных провинций Халифата[561].

Отсутствие в мусульманских сочинениях сведений об иранской администрации в раннеомейядский период в какой-то мере восполняется иранским материалом, а точнее, арабо-сасанидскими или омейядскими дореформенными монетами, которые в достаточном количестве выпускались в течение второй половины VII в. на старых монетных дворах бывшего Сасанидского государства. В сущности, они мало чем отличались от драхм поздних сасанидских царей: Хормузда IV, Хосрова II и Йездигерда III. Первые арабо-сасанидские выпуски отличались от собственно сасанидских только присутствием «басмаллы» — коранической легенды, выполненной куфическим шрифтом на кромке лицевой стороны. В иконографии и символике они повторяли драхмы типа трех названных шаханшахов, эпиграфическая часть монет (имя шаханшаха, монограмма монетного двора, год выпуска, формула «xwarr afzūd»), кроме «басмаллы», тоже оставалась без изменения, т. е. была выполнена среднеперсидским (пехлевийским) письмом. Уже этих факторов достаточно для суждения о том, в чьих руках была сосредоточена деятельность монетных дворов в восточных провинциях Халифата. Стечением времени в арабо-сасанидской нумизматике утвердился тип монет Хосрова II, но имя сасанидского царя заменялось именем омейядского халифа, его наместника или арабского полководца, назначенного наместником. «Басмалла» часто заменялась кораническими легендами, на кромке лицевой стороны стали иногда появляться куфические легенды, повторяющие имя наместника пехлевийским шрифтом внутри круга: «аль Азиз» на монете Абд ал-Азиза (Сакастан, 66 г.х.), «Хумран бен Абан» на монете Хумрана ибн Абана[562].

Вместе с тем куфические легенды с именем арабского наместника исключительно редки, чаще рядом с «басмаллой» или заменяющей ее другой коранической легендой встречаются надписи пехлевийским шрифтом. В XIX в. в них пытались прочесть названия неизвестных или забытых населенных пунктов либо формулу разрешения на эмиссию или обращение монет[563]. Попытки расшифровки их в XX в. нам неизвестны, хотя их можно было ожидать в работах Д. Уокера, Г. Майлса, И. Тозена, X. Гаубе[564]. Обилие изданного и неизданного, но доступного изучению нумизматического материала позволило по-новому подойти к изучению пехлевийских легенд на кромке арабо-сасанидских монет[565]. По аналогии с куфическими легендами, содержащими имя наместника, в пехлевийских мы тоже предполагали увидеть имена собственные. Предположение вскоре подтвердилось: на нескольких монетах была обнаружена легенда plhwz't, которую можно было прочитать только как «Фаррахвзат», «Фаррухзад». Другие давали возможности вариантного чтения: Бафрак (или Бафруг, Бафарнаг, Бафарнаган), Бундат (или Гурзат, Гондофарн), Юван (или Гутпн[асп]), Барбут (или Гавбут, Йазданбут), но тоже представляли собой имена иранского ономастикона. С ними перекликаются имена на печатях должностных лиц (магов) из Парса позднесасанидского и раннего послесасанидского времени: Бафрозин (или Баффарнаг), Фаррахвзат, Фаррахвбахт, Йазданбут, Мартбут[566]. Среди пехлевийских легенд той же локализации встречаются две, передающие арабские имена собственные: mw на монетах Мухаллаба ибн Абу Суфры, повторяющая в усеченном виде первую (основную) часть имени наместника; zyt ZY 'byzyy't (Зайд ибн Абу Зийад) на монете Бишра ибн Мервана. Таким образом, не остается сомнения в том, что пехлевийские легенды на кромке рядом с «басмаллой» обозначают скорее всего имена собственные.

Иранские имена легенд, как удалось установить, обозначают только первую, основную часть полного имени. Так, faraxwzāt могло быть сокращением имени Фаррухзад Хосров, Фаррухзад Хормузд и др., bundāt — сокращением для Бундад Михр, Бундад Изад и т. д. Многочисленные примеры сложных имен можно встретить в эпиграфических памятниках позднесасанидского периода, в трудах средневековых ираноязычных авторов, в исследованиях по иранской ономастике. Наиболее богатый материал дает пехлевийская глиптика. На печатях мы встречаем имена как в сокращенном, так и в полном виде. Полное (или сложное) имя состоит из имени владельца печати и имени его отца, соединенных между собой изафетом; при имени отца дается патронимический суффикс — ān; на печатях должностных лиц часто первая часть имени отделяется от второй еще и названием должности:

'z'tmrt' ZY mg' ZY plhwz't'n — «Азадмард маг сын Фаррухзада»;

mrtbwt' ZY mg ZY 'twrp't'n — «Мардбуд маг сын Атурпата»[567].

В сасанидской нумизматике традиция сокращений была вполне обычным явлением. Поэтому драхмы одноименных правителей (Шапура II и Шапура III, Хосрова I Ануширвана и Хосрова II Парвиза) различают не столько по легендам, сколько по форме короны и символике.

Иранские имена на кромках арабо-сасанидских монет указывают на лиц, облеченных высокой властью, но стоявших ниже халифа или его наместника, поскольку имена последних даются в поле изображения. Это, по всей видимости, главы местной администрации: марзбан, дехкан или мобед. Они осуществляют фактическое управление отдельными провинциями или округами. Участие лиц духовного звания в управлении на местах вполне вероятно, если вспомнить усиление сословия магов в отдельные периоды сасанидской истории и если учесть, что в Парсе позиции зороастрийского духовенства были особенно устойчивы.

В ведении этих местных правителей были монетные дворы — один или несколько в зависимости от занимаемой должности. Доступный изучению нумизматический материал позволяет заключить, что все лица с иранскими именами «привязаны» к определенным монетным дворам. Так, драхмы с именем Баффарнага чеканены только в Кермане с 62 по 71 г. х. с небольшими перерывами, с именем Бундада (Гурзада, Гондофарна) — только в округе Ардашир-хурра (66 г. х. и 73 г.х.), с именем Фаррухзада — на монетных дворах Ардашир-хурры (76 г.х.) и Бишапура (79 г.х.), с именем Юван — в Стахре (70 г.х.) и с именем Гавбуд (или Йезданбуд) — в Балхе (77 г.х.). Привлечение дополнительного материала, хранящегося в других музеях и до сих пор неопубликованного, дало бы возможность внести определенные коррективы в сделанные наблюдения, и список иранской администрации при Омейядах пришлось бы продолжить, равно как и выявить еще несколько монетных дворов, чеканивших драхмы с их именами.

Появление имен иранских правителей на арабо-сасанидских монетах в начале 680-х годов, т. е. спустя тридцать лет после официальной даты завоевания Ирана арабами (651 г.), было следствием обострения внутриполитической борьбы в Халифате, которая вела к ослаблению централизованной власти халифа на окраинах государства и к усилению позиций местной администрации. При такой нестабильности и Омейяды, и их противники были заинтересованы в официальном признании своих прав на верховную власть со стороны местной знати, которая отвечала за работу монетных дворов. Не исключено, что как те, так и другие обращались к иранцам за военной поддержкой. Во всяком случае, известно, что драхмы с именем Буидад на кромке чеканились в округе Ардашир-хурра сначала от имени Абдаллаха ибн Зубайра, противника Омейядов, а после его смерти — от имени омейядского халифа Абд ал-Малика ибн Мервана. Драхмы с легендой pllrwz't встречаются в чеканке Мухаллаба ибн Абу Суфры и Хаджжаджа ибн Йусуфа.

Появление имен иранских правителей на арабо-сасанидских монетах само по себе означало их большую самостоятельность по отношению к центральной власти. Примечательно, что сокращение имени Мухаллаб, о котором говорилось выше, встречается только на его монетах, выпущенных в Бишапуре, Дарабгерде и Стахре. В то же время на монетах Мухаллаба, чеканенных в Ардашир-хурре, стоит имя фактического правителя округа — Фаррухзада.

Иранцы, поставившие свои имена на кромке арабо-сасанидских монет, скорее всего были зороастрийцами (данные нумизматики на этот счет ничего не сообщают, они называют только имя правителя), но кое-кто из названных лиц мог быть маула, новообращенным мусульманином, не успевшим сменить имя. К мусульманам второго поколения можно отнести Зайда ибн Абу Зийада, чье имя встречается на монете Бишра ибн Мервана (Гай, или Рей, 74 г. х.).

Трудно сказать, получали ли правители, упомянутые на арабо-сасанидских монетах, жалованье из казны халифа. Такой факт известен лишь в округах северо-западного Ирана. Балазури сообщает, что жалованье правителей каждого из трех округов — Шахразур, Самган и Дарабад, — входивших в состав провинции Мосул, составляло 200 дирхемов. Поскольку все они управлялись одним из местных вельмож, его жалованье было увеличено до 600 дирхемов[568].

Основание арабских поселений в Иране.[569] Арабская администрация

Одним из последствий арабских завоеваний явились определенные изменения в этническом составе населения покоренных государств. Уже с начала военной экспансии ислама за пределы Аравийского полуострова целые группы арабских кочевых племен активно включились в завоевательные походы, вдохновляемые Мухаммедом, его соратниками и продолжателями его дела. Первые вторжения в пределы Ирака, западной окраины и житницы Сасанидского государства, как отмечалось выше, мало чем отличались от обычных набегов, предпринятых с целью грабежа богатых пограничных районов. Как и раньше, кочевники не отваживались пересекать Евфрат и в случае приближения регулярных войск возвращались в пустыню. Дальнейшее развитие событий (многократные победы над отрядами регулярных сасанидских войск, расширение размаха военных действий и перенесение их в глубь территории Ирана при халифе Омаре) имело следствием закрепление мусульман и их союзников на захваченных территориях.

Халиф и его окружение сулили бедуинам богатую добычу, которой те могут овладеть в стане врага, и недостатка в добровольцах не было. Авторы мусульманских летописей и книг о завоеваниях в своих сочинениях иногда целые страницы отводят перечислению арабских племен и их подразделений, принимавших участие в том или ином важном сражении. Имеются данные, свидетельствующие о том, что в ходе завоеваний осуществлялась широкая миграция арабского населения в западные провинции сасанидского Ирана. Источники отмечают, что воины-кочевники отправлялись в поход вместе с семьями, в окружении многочисленных родственников[570]. В составе племен баджила и наха в день сражения при Кадисии было много женщин[571]. Женщины в войске занимались в основном вспомогательными работами (ухаживали за ранеными и выносили мертвых, варили еду, прислуживали), в исключительных случаях принимали участие в боевых действиях наравне с мужчинами[572].

Длительная война Арабского халифата с Византией и Ираном, требовавшая с обеих сторон больших усилий и постоянного притока резервов, превратила значительную часть кочевого населения Аравии в профессиональных воинов. Но и в составе воинских формирований они сохраняли родоплеменное деление: представители каждого племени или рода составляли отдельную боевую единицу в мусульманском войске. Та же родоплеменная организация предохраняла завоевателей от смешения с местным населением. В сохранении изоляции от мусульман в равной степени были заинтересованы и иноверцы; это обстоятельство отмечено многими договорами периода завоеваний.

Первые победы и неудачи арабов означали только начало длительной войны с соседними государствами. Понимая это, мусульмане приступили к созданию военных лагерей, которые бы служили опорными пунктами для концентрации арабских войск перед походом. Военные лагеря возводились на краю пустыни и культурных областей с таким расчетом, чтобы при угрозе поражения можно было оставить лагерь и беспрепятственно отступить. В отечественной литературе описание типового арабского военного лагеря дано в работах Н.В. Пигулевской и Е.А. Беляева[573]. Каждый лагерь представлял собой поле, обнесенное по кругу земляным валом, внутри которого в палатках располагалось все войско, причем члены одного рода или племени селились в своем секторе; в лагере вместе с воинами были их семьи и скот. Лагеря возникали, очевидно, как временные поселения, некоторые из них позже превратились в постоянные, застраивались и укреплялись, «обрастали» торгово-ремесленными предместьями, превращались в административные центры.

Крупными опорными пунктами мусульман на востоке стали основанные западнее Евфрата военные лагеря Басра и Куфа. Историческая традиция датирует их возникновение 635–639 гг. Басра была основана недалеко от сасанидского порта-крепости Оболлы на развалинах покинутого персидского поселения Вахиштабад Ардашир (арабское название местности — «хурайба», т. е. «развалины»)[574]. Основателем Басры считается один из сподвижников Мухаммеда — полководец Утба ибн Газван. Автор анонимной Сирийской хроники VII в. называет основателем Басры полководца Абу Мусу. По преданию, на берегу Шатт-эль-Араба, общего русла Тигра и Евфрата, в хижинах из тростника и соломы жили арабы из Омана. По призыву Утбы все они приняли ислам, помогли военачальнику выбрать место для военного лагеря и оказали помощь в его постройке[575]. Основным строительным материалом был тростник. После пожаров, почти полностью уничтоживших первые сооружения, в Куфе и Басре стали применять необожженный кирпич, на что потребовалось разрешение халифа Омара[576]. Называют две даты основания Басры: 635–636 гг. и 639 г. По одним сведениям, Басра возникла еще до Кадисийского сражения, из этого военного лагеря к Кадисии были посланы подкрепления войску Са'да ибн Абу Ваккаса. Согласно другим сведениям, Басра была основана в 17 г. х./638 г. и заселена в 18 г. х./639 г.[577] На первый взгляд взаимоисключающие одна другую датировки имеют вполне реальное объяснение: Балазури имел в виду самое раннее мусульманское поселение, «тростниковую» Басру, а Сам'ани — возрождение военного лагеря после пожара, строительство «кирпичной» Басры. Но первые жилые дома, административные здания и мечеть были построены из тростника. Перед выступлением войска в поход тростниковые сооружения разбирались и складывались до возвращения. Позже этот временный лагерь был превращен в город. На протяжении своей истории старая Басра перестраивалась несколько раз. Один из ее первых наместников, Абу Муса ал-Аш'ари, построил новую мечеть и официальные здания, используя для этой цели обожженный кирпич. Основательной реконструкции Басра подверглась и при омейядском наместнике Зийаде ибн Абу Суфйане. Развалины ее находятся в одиннадцати километрах к юго-западу от современного города с тем же названием, воздвигнутого на месте сасанидской Оболлы. В рассматриваемый период город-лагерь занимал обширную по тем временам площадь: периметр развалин поселения составляет около тринадцати километров[578]. Как сообщает Йа'куби, в Басре поселилось 68 сподвижников пророка Мухаммеда[579].

Куфа как город появилась уже после победы мусульман в сражении при Кадисии и падения сасанидской столицы (638–639). Она была основана на берегу Евфрата примерно на половине пути между развалинами древнего Вавилона и Хирой. Как и Басра, она возникла не на пустом месте: долины Евфрата и Тигра были освоены еще в глубокой древности. К моменту появления мусульман в районе, намеченном для основания Куфы, существовало три христианских монастыря[580]. Автор несторианской хроники VII в. дает Куфе другое название — Акола, относя оба к одному и тому же населенному пункту[581]. Арабоязычный автор X в. сообщает о существовании рядом с Куфой поселения ал-Акул, которое имело и иранское название, означающее «княжеские конюшни»[582]. Очевидно, сирийское и иранское названия указывают на поселение более древнее, чем Куфа.

Ранее в литературе высказывалось мнение о том, что причиной основания Куфы как военного лагеря и административного центра послужило то, что расположенная неподалеку Хира после прекращения династии Лахмидов утратила свое былое значение, а Ктесифон был разрушен[583]. Логичное на первый взгляд предположение опровергается данными источников. Во-первых, никто из историков не упоминает о крупных разрушениях в сасанидской столице. Во-вторых, неоднократно называются требования, которым должен удовлетворять постоянный военный лагерь. В инструкции Са'ду халиф Омар пишет, что лагерь не должен отделяться от Медины рекой[584], т. е. должен быть заложен на правом, западном берегу Евфрата. Ктесифон не подходил арабам и по климатическим условиям: местность, в которой находилась сасанидская столица, изобиловала москитами, что отрицательно сказывалось на верблюдоводстве[585]. Последнее обстоятельство оказалось решающим при выборе места для лагеря. Страшила, вероятно, арабов и перспектива раствориться в огромном городе (по существу, состоявшем из пяти городов, расположенных рядом). Намек на это можно видеть в сообщении источника, где говорится о том, что арабы, поселившиеся вместе с семьями в отведенных для них домах Ктесифона, долго не задержались там и при первой возможности переехали в Куфу[586]. По сообщению Балазури, по первоначальному замыслу лагерь предполагалось основать в Анбаре, городе на бостонном берегу Евфрата. Но Анбар изобиловал мухами, приносившими много беспокойства людями скоту. Тогда была обследована значительная часть западного берега, пока не остановились на местности, получившей название Куфа[587].

Сооружение военного лагеря осуществлялось организованно и по определенному плану: специальный уполномоченный по строительству назначал ответственных за застройку отдельных участков. По окончании работ жилые кварталы заселялись по племенному признаку; источники сохранили список племен, расселившихся в городе по четырем сторонам света[588]. При «праведных» халифах в Куфе насчитывалось семь кварталов, в каждом из которых были поселены представители нескольких племен[589]. Списки арабских племен Куфы и некоторые другие данные источников свидетельствуют о том, что в городе и его окрестностях оседали не только кочевники из Аравии, составившие основную массу арабского войска, но и арабские христианские племена Месопотамии, вначале враждебные исламу, а потом частично исламизированные, частично принявшие покровительство мусульманской общины. При халифе Омаре ибн ал-Хаттабе в окрестностях Куфы были поселены также многие христиане Наджрана[590].

Первые жилые кварталы Куфы состояли из палаток и тростниковых хижин, после пожара стали возводить глинобитные здания. Недостающий строительный материал привозили из других населенных пунктов, ранее завоеванных, но оставленных арабами. Известно, например, что после разметки будущего лагеря и получения разрешения на строительство переселенцы из Ктесифона уносили с собой двери домов, чтобы навесить их в новых жилищах[591]. Колонны мечети были облицованы мрамором, предназначенным ранее для церквей[592].

Большая роль в возведении официальных зданий в Куфе принадлежала строителям и архитекторам-немусульманам, которых отовсюду свозили на место будущего лагеря. Известно, что дворец Са'да, где размещалась и казна, построил иранец Рузбех из кирпича царских построек в Хире[593]. Среди поселенцев Куфы было 80 сподвижников Мухаммеда[594].

Ктесифон не был оставлен окончательно мусульманами. В нем селились участники сражения при Джалуле. Многие из мусульман (представители разных племенных групп, в которых численно преобладало племя бану абс), предпочли Ктесифон другим населенным пунктам[595].

По мере продвижения мусульманских войск на восток в глубь территории Сасанидского государства и на север временные и постоянные военные лагеря возникали повсеместно, хотя о них известно меньше, чем о Куфе и Басре. Миграция арабского населения на завоеванные территории поощрялась халифом. Призывая племена местных арабов и персов Хузистана поддержать мусульманское войско под Нехавендом, Омар ибн ал-Хаттаб соблазнял их перспективой осесть на завоеванных землях[596]. В Кермане арабы селились в домах и имениях иранцев, эмигрировавших из страны в годы завоеваний[597]. За войском устремлялись их сородичи из Египта и Сирии, из Куфы и Басры, они обосновывались в покоренных провинциях, захватывали или покупали земли у местных владельцев[598]. Так происходило в завоеванном Азербайджане. Такое соседство мусульман с представителями других религий оказалось возможным благодаря тому, что значительная часть населения Азербайджана была исламизирована уже в первые годы завоеваний, о чем говорилось выше. Непосредственное соседство победителей и побежденных способствовало формированию особых взаимоотношений, заслуживающих отдельного рассмотрения.

Можно полагать, что практика основания «чисто арабских» городов-лагерей на территории сасанидского Ирана ограничилась Басрой и Куфой, другие города того же значения нам неизвестны. Чаще имело место обособление мусульман в отдельном квартале или какой-то части города. Это очень хорошо иллюстрируется следующим рассказом из Балазури: «Когда Омар ибн ал-Хаттаб отозвал Утбу из провинции Мосул, он назначил вместо него Харсаму ибн Арфаджа ал-Бараки. Там была крепость и христианский храм, несколько домов христиан рядом с храмом и квартал иудеев. Харсама превратил крепость в город, разместил арабов в их домах (в домах местного населения. — A. K.), обозначил им границы, потом построил соборную мечеть»[599].

Сведения письменных источников о проживании представителей разной конфессиональной среды в одних и тех же населенных пунктах подтверждается археологическим материалом. При раскопках в Сирафе на берегу Персидского залива остатков позднесасанидской крепости и дворца позднесасанидской или раннеисламской эпохи обнаружены погребения, в которых характер захоронения чужд христианству, иудаизму и каноническому мусульманскому. Археологи считают, что это кладбище ранней мусульманской общины, сохранившей обряды домусульманекого периода[600]. Речь идет, по-видимому, о тех арабах, которые вторглись в Парс с моря еще в первые годы завоеваний и закрепились на захваченной территории отдельными гарнизонами.

Большая мусульманская колония из арабов и персов появилась в Казвине в центральном Иране после перехода значительной части местного населения в ислам. В год гибели последнего сасанидского шаханшаха Йездигерда III (651) в Мерве был оставлен арабский гарнизон и построена соборная мечеть[601].

Очевидно, в годы активной военной экспансии ислама на восток число арабских гарнизонов на территории Сасанидского государства было более значительным, чем упоминают источники. Исторические сочинения наряду с известиями об основании военных гарнизонов называют множество наместников, которых своей властью назначали арабские военачальники после захвата какой-то части территории. По-видимому, это не были еще наместники в полном смысле слова; задача их сводилась к тому, чтобы собрать с местного населения обусловленную договором дань и доставить ее полководцу. Для выполнения фискальных функций и охраны налогового сбора или дани у каждого из таких мелких наместников был отряд в несколько сот человек. По выполнении приказа отряд возвращался в войско.

Постоянных военных лагерей было немного и главными оставались Куфа и Басра. Они были одновременно и центрами наместничеств, владения которых простирались далеко за Тигр на север и восток, и базами, откуда снаряжались военные экспедиции на границы Халифата. Наместники Басры и Куфы, назначаемые и смещаемые халифом, осуществляли руководство всей военной и хозяйственной политикой на подведомственных территориях. В их ведении были военные отряды, часть добычи, захваченной во время походов, поступления от налоговых сборов.

Хотя война с «неверными» была общим делом всех мусульман и во многих сражениях куфийцы и басрийцы действовал совместно, все же можно выделить регионы, которые были подчинены только куфийцами или только басрийцами. Перечисляя, например, победы мусульман при халифе Омаре ибн ал-Хаттабе, Хамадани дает список территорий, завоеванных куфийцами, в числе которых Мавсил, Азербайджан, Тустар, Масабадан, Рамхормуз, Гурган и Динавар. Далее автор добавляет, что Нехавенд был покорен с помощью ополчения из Басры и что куфийцы участвовали еще в завоевании некоторых округов Рейя, Спахана (Исфахана) и Табаристана. Но в 17 г. х./638–39 г., т. e. в первый год существования Куфы как военного лагеря, границы наместничества очерчивались в основном пределами Месопотамии, достигая Хулвана, Мавсила, Масабадана и Киркенсия[602]. Ведомственные границы наместничеств можно очертить только приблизительно. Сфера влияния Басры, очевидно, включала южную часть Иранского нагорья и районы, примыкающие к Персидскому заливу; территориями, зависимыми от Куфы, были северная часть Месопотамии и северная часть Иранского нагорья, а также прикаспийские провинции. При разделе сфер влияния прежнее административно-территориальное деление не всегда принималось в расчет, что нашло отражение в названиях двух округов Мидии, Нехавенда и Динавара. Первый после завоевания стал называться Мах ал-Басра, т. е. Басрийской Мидией, второй — Мах ал-Куфа, т. е. Куфийской Мидией.

В 24 г. х./645 г., т. е. спустя семь лет после основания, Куфа представляла собой гигантский военный лагерь, в котором размещалось сорокатысячное войско. Ежегодно десятитысячный отряд куфийцев отправлялся в провинции Рей и Азербайджан для несения пограничной службы и продолжения завоеваний. Из них шесть тысяч куфийцев отбывало службу в Азербайджане и четыре тысячи — в Рейе. Таким образом, каждому арабу из Куфы приходилось нести службу на границах один раз в четыре года[603]. К этому времени большая часть территории Сасанидского государства была завоевана, в военных действиях на востоке наступило некоторое затишье, и наместники отправляли туда только часть войска, задача которого состояла в осуществлении контроля над подчиненной территорией, сборе причитающихся по договору налогов и дани. Последующие завоевания на востоке Ирана осуществлялись с санкции халифа объединенными ополчениями Басры и Куфы, иногда с привлечением резервов из Сирии и Аравии.

Списки наместников халифа в крупных административно-территориальных образованиях, сообщаемые Табари среди событий каждого года хиджры, свидетельствуют о том, что лица, занимавшие эти должности, менялись очень часто, особенно при Омаре ибн ал-Хаттабе.

Не пытаясь воспроизвести полные списки наместников Куфы и Басры, укажем лишь на то, что в течение нескольких лет в Басре сменилось четыре наместника: Утба ибн Газван, Абу Сабра, Мугира ибн Шу'ба, Абу Муса ал-Аш'ари[604]. Частая смена вызывалась иногда требованием момента: наместниками, как правило, становились отличившиеся военачальники, и при организации очередного крупного похода они вновь, как Мугира, назначались предводителями войска. В других случаях наместники могли быть отозваны в Медину для объяснения по поводу разногласий, возникавших между ними и их подчиненными. Это произошло с Мугирой ибн Шу'бой, а несколько позже — с Абу Мусой, которого обвинили в незаконном присвоении рабов и в некоторых других грехах[605].

Создается впечатление, что при халифе Омаре наместники назначались по личным качествам, хотя выходцам из городских (оседлых) слоев отдавалось некоторое предпочтение перед бедуинами[606]. Халиф Осман ибн Аффан (с 644 г.) отметил свое правление назначением родичей на ведущие посты в государстве, в результате чего наместниками в Басре и Куфе стали его двоюродные братья[607]. Младший из них, наместник Басры Абдаллах ибн Амир, отличился впоследствии своими походами в Хорасан.

До появления Куфы и Басры, крупных наместничеств, не только взявших на себя организацию военных походов, но и осуществлявших контроль над хозяйственной деятельностью на подвластных территориях, управление покоренными округами Вавилонии было в руках наместников, назначаемых военачальниками. Источники сохранили имена многочисленных наместников Халида ибн ал-Валида и Мусанны ибн Харисы, в их ведение передавались небольшие округа, подлежавшие налогообложению. Бал'ами упоминает даже о том, что Халид, остановившись лагерем в Хире, разослал во все концы Вавилонии по два уполномоченных в каждый город: один из них занимался сбором налогов и дани, второй командовал вооруженным отрядом и осуществлял охрану города[608]. Для первого этапа завоеваний такая предосторожность оправдывала себя ввиду близости сасанидских гарнизонов.

Из двух должностных лиц, направленных в один округ, тот, кто занимался сбором налогов, назывался 'āмил, а предводитель отряда, представитель военной власти — āмир. Амилу здесь соответствует среднеперсидский термин amarkar. Вообще же, в арабоязычных средневековых сочинениях IX–XII вв. терминологическое значение амила раздваивается: в одних случаях это действительно только фискальный агент с вполне определенными функциями[609], в других — наместник халифа на какой-то обширной территории: Таиф, Йемен, Сирия, Египет, Басра, Куфа и др.[610] Поэтому во избежание смешения двух разных понятий приходится отказаться от употребления термина 'āмил, заменяя его переводом, соответствующим контексту.

По одной из версий, военачальник Халид ибн ал-Валид после сражения при Мазаре назначил двух заместителей, первому из которых поручил войско, а второму — сбор налогов с населения; тот, в свою очередь, разослал агентов для непосредственного выполнения распоряжения[611]. По-видимому, в определенные годы налоговых уполномоченных назначал халиф. После падения Ктесифона, когда все нижнее Междуречье было завоевано арабами, Омар ибн ал-Хаттаб назначил двух уполномоченных, из которых один собирал подати в округах, примыкавших к Евфрату, а другой — в округах, примыкавших к Тигру. После них на этих должностях было еще четыре уполномоченных, подчинявшихся непосредственно халифу[612].

У Табари имеется упоминание о том, как Халид разделил часть Ирака от Фалалидж до залива между одиннадцатью своими соратниками[613]. Это место в хронике можно понять так, будто военачальник предоставил им уделы, но в числе поименованных лиц встречается Сувайд ибн Мукаррин, известный по другим контекстам как уполномоченный по сбору налогов. Значит, здесь имеется в виду раздел территории только с определенной целью — сбора дани и налогов. В случае с разделом куфийцами округа Дастаба после повторного завоевания Хамадана подразумевается выделение территорий для основания военных гарнизонов: «И были эти (лица, между которыми была поделена Дастаба. — A. K.) первыми, кто командовал гарнизонами Дастабы и сражался с Дейлемом»[614].

Основатель и первый наместник Басры Утба ибн Газван совмещал функции полководца, главного сборщика налогов и судьи. Его резиденция, построенная рядом с мечетью, служила одновременно тюрьмой и диваном[615]. По мере расширения завоеваний и подчинения новых территорий в руках наместников Куфы и Басры сосредоточивалась сильная власть, усиливалось их влияние в войске. Поэтому уже при халифе Омаре ибн ал-Хаттабе была попытка ограничить полномочия крупных наместников. И Табари, и Балазури не случайно отмечают факт разделения власти в Куфе между тремя лицами: собственно наместником (в его ведении находилось войско, он же был религиозным главой общины), судьей (он же заведовал казной) и уполномоченным по выполнению землемерных и межевальных работ (должность очень важная, поскольку в процессе завоеваний происходило частичное перераспределение наличного земельного фонда)[616]. Балазури дополняет свое сообщение упоминанием о том, что в качестве дневного довольствия трем поименованным должностным лицам выделялась одна овца, половина туши которой с внутренностями предназначалась наместнику, а другая половина туши — главному судье и уполномоченному по межеванию и землемерным работам. Этот несколько необычный пример свидетельствует о субординации в правящей тройке: главным по-прежнему оставался наместник, двое других были ниже по должности и в какой-то степени подчинялись ему, но в своей деятельности были отчетны только перед халифом. Последнее очень хорошо иллюстрируется примером: Осман ибн Хунаиф, занимавшийся не только землемерными работами, но и установлением ставок поземельного налога в Вавилонии, о своих решениях докладывал непосредственно Омару, и халиф санкционировал его действия[617].

Уже при Омаре, но в еще большей степени при его преемниках сбор налоговых поступлений в государственную казну осуществлялся централизованно. Во времена Омара была установлена специальная должность инспектора налоговых чиновников; в удаленных от Басры и Куфы районах функции налогового чиновника исполнял арабский наместник провинции или округа. Инспектор занимался разбором жалоб па действия чиновников фиска, поступающих с мест, и принимал решения[618]. Обусловленные договором налоги и дань взимались представителем местной власти, который вручал их налоговому чиновнику из арабов или наместнику. В округе собранные суммы передавались в казну соответствующей провинции: известно, что харадж Урмии передавался в казну Мавсила, а налоги Йезда — наместнику в Фарсе[619]. Из провинциальных наместничеств, а также из Куфы и Басры подати поступали непосредственно в халифскую казну. По-видимому, в фискальном отношении территории, подчиненною Басре и Куфе, были значительно ограничены (возможно, пределами Вавилонии) как для большей оперативности, так и с целью лучшего контроля за поступлениями. Кроме того, нижнее Междуречье само по себе представляло единообразный экономический район со своими специфическими особенностями, поэтому в нескольких средневековых сочинениях поступления из этой провинции учитываются отдельной сводкой.

Прекращение налоговых поступлений (от покоренного населения не только отрицательно сказывалось на состоянии государственной казны, оно означало еще нарушение равновесия во взаимоотношениях между победителями и побежденными, выход какой-то провинции или округа из повиновения. Случаи нарушения договоров и отказа от уплаты налогов в истории арабских завоеваний в Иране не единичны. Тогда в районы восстаний арабская администрация посылала войска для вторичного завоевания мятежной области, условия новых договоров с местным населением ужесточались, иногда оно лишалось договоров, а с ними — и защиты мусульманской общины. Наместники, не сумевшие усмирить восставших, строго наказывались, как это случилось с наместником Рейн, которого Али ибн Абу Талиб приказал бросить в тюрьму[620].

При «мирном подчинении» покоренное население вносило в государственную казну одноразовую дань и платило налоги. Размеры дани и налога устанавливались договорами. На раннем этапе завоеваний (округа Междуречья) договоры фиксируют либо сумму одноразовой дани, либо сумму налога. В более поздний период (завоевание Рейя, Спахана, Парса, Хорасана) в них предусмотрены и дань, взимавшаяся «в срочном порядке», одноразовая дань, и налог (последний передавался арабскому наместнику или налоговому агенту частями в установленные сроки)[621].

Характер налога (подушный или поземельный, или оба вместе) и его сумма, оговоренные в договоре, определялись традицией, выработанной реформами шаханшахов Кавада I и Хосрова I Ануширвана. Однако уже при халифе Омаре ибн ал-Хаттабе возникла необходимость совершенствования налоговой политики, и в этой связи была сделана попытка пересмотра земельного кадастра. Следы подобной деятельности источники сохранили для Вавилонии: отмечается, например, что Абу Муса ал-Аш'ари в бытность свою наместником Басры совершил ознакомительную поездку по окрестным округам, приказал измерить земли и взимать налог в зависимости от качества земель[622]. Деятельность Османа ибн Хунайфа, занимавшегося обмером земельных площадей в округах, подчиненных Куфе, представлена более подробно, ому приписывают определение налоговых ставок с единицы площади (1 джариб) в зависимости от вида сельскохозяйственных культур: с финиковых пальм — 10 драхм, с виноградников — 10, с сахарного тростника — 6, с пшеницы — 4, с ячменя — 2 драхмы[623]. Другие информаторы Балазури называют несколько отличные ставки налогов и измененный перечень культур, подлежавших налогообложению. Ставки, о которых упоминает Ибн Хордадбех и Кудама ибн Джафар, близки к приведенным выше[624]. Нет никакого сомнения в том, что сама идея регламентации поземельного налога в зависимости от вида сельскохозяйственных культур, равно как и размеры ставок, была заимствована арабами у Сасанидов и служила эталоном для мусульманской администрации в раннем Халифате при выработке фискальной политики[625]. Некоторое несоответствие в цифровых данных объясняется, по-видимому, местными условиями, с одной стороны, и множеством информаторов (передатчиков), зафиксировавших в своих рассказах состояние налогообложения, характерное для своего времени, но имеющее определенную традицию, — с другой.

Все мусульманские источники единодушно относят ко времени халифа Омара и стабилизацию ставок подушного налога в зависимости от социального положения налогоплательщиков.

Во многих случаях источники не называют конкретных сумм налога по договору, ограничиваясь замечанием, что харадж или джизья в данном населенном пункте (округе, провинции) взимались в тех же размерах или на тех же условиях, что и там-то (далее следовало название административной единицы)[626].

Налоги с местного населения поступали в драхмах и в натуре, как об этом свидетельствуют договоры периода завоеваний. Но в восточных и северо-восточных провинциях Халифата из-за недостатка денег и по другим причинам местное население нередко поставляло арабам определенное число рабов. Не исключено, что численность рабов увеличивалась в ходе военных действий, которые при халифах Османе, Али и первых Омейядах почти не прекращались. Известно, что Раби ибн Зийад в течение двух с половиной лет пребывания на посту эмира в Заранге увел сорок тысяч рабов. В другом месте Балазури пишет о том, что Мерв, имея с арабами договор, долгое время рассчитывался рабами, скотом, товарами из-за отсутствия денег, и только при халифе Йазиде ибн Му'авии стал расплачиваться деньгами[627].

В практике фискальных отношений между мусульманами и местным населением наиболее оригинальным явлением стало освобождение жителей окраины государства, находившейся под угрозой вторжения кочевых племен, от всех видов налогов и сборов. Считалось, что, пребывая в состоянии постоянной войны с «неверными», они тем самым несут пограничную службу, охраняют мусульман и этим компенсируют свои налоговые повинности. В дальнейшем такая льгота стала обычной, но начало налоговому иммунитету для названной категории подданных Халифата было положено после завоевания Азербайджана, т. е. при «праведных» халифах. Нам о таком факте известно из сообщения историка Бал'ами, который приводит следующий рассказ: когда мусульманское войско вступило в пределы области, управляемой Шахрийаром, правитель явился к военачальнику Абдаррахману и попросил мира, отказываясь в то же время платить налоги. Свой отказ он мотивировал тем, что ему со своими людьми приходится бороться с врагами ислама, поскольку его область находится между хазарами и русами (!). Вопрос был передан на суд халифа, и тот дал указание освободить население пограничного района от налогов. По этой же причине, продолжает источник, налогового иммунитета были удостоены жители Ферганы: они постоянно воевали с тюрками и мешали их проникновению на территорию Халифата[628]. Возможно, в данном отрывке автор сочинения отобразил ситуацию, характерную для своего времени (уж очень настораживает упоминание о русах), но нет никакого сомнения в том, что традиция поощрения за несение пограничной службы существовала несколько столетий до него.

Говоря о налоговой практике первых халифов в Иране, следует отметить, что в целом она повторяла принципы и нормы, выработанные реформами Кавада и Хосрова I Ануширвана, особенно в западных провинциях бывшей Сасанидской державы, в Междуречье. Вместе с тем неизбежные последствия завоеваний (гибель и эмиграция значительной части дееспособного населения, частичное перераспределение земельного фонда, разорение многих районов в результате «завоевания оружием» и т. д.) послужили причиной уменьшения общей суммы налогов по сравнению с сасанидской эпохой. В Саваде (Вавилонии) сумма налоговых поступлений уменьшилась на одну треть[629]. Для других провинций Восточного халифата сравнительные данные отсутствуют, но есть все основания думать, что сумма поступлений имела тенденцию к уменьшению. Однако это не означало снижение налогового бремени, доказательством чего являются частые восстания местного населения против халифской администрации.

Выше, со ссылкой на Балазури, упоминалось о дневном довольствии натурой, выдаваемом наместнику Куфы и двум его помощникам (главному судье и уполномоченному по межеванию и землемерным работам). Йа'куби, пользуясь другими источниками, определяет размер дневного довольствия одного из уполномоченных по сбору налогов в пять драхм и мешок муки[630], т. е. в натурально-денежном выражении. По-видимому, эти довольно высокие нормы довольствия должностным лицам в ранге наместника, судьи, налогового уполномоченного не исчерпывали всего того, что они получали за службу, или могли служить единственным источником существования только в самом начале утверждения мусульманской администрации при халифе Омаре. Далее мы неизбежно сталкиваемся с проблемой земельных пожалований в Халифате в той части, в какой она касается должностных лиц.

Инициативу земельных пожалований в теократическом мусульманском государстве историческая традиция связывает с именем пророка Мухаммеда. Несколько примеров подобной деятельности засвидетельствовано и для времени первого халифа — Абу Бакра. Для истории завоеваний в Иране непосредственный интерес представляет хозяйственная деятельность халифов Омара и Османа, и здесь мы встречаемся с очень любопытным фактом. Если, говоря о пожалованиях земель Мухаммедом, Абу Бакром, Османом, Али, источники дают названия жалованных населенных пунктов и указывают имена лиц, удостоенных такой высокой милости, то в случаях с Омаром одни из них отделываются общими фразами вроде «Жаловал тех, кого он жаловал», либо не делают разницы между действиями пророка и первых халифов[631]; другие источники либо полностью отрицают факт пожалований, либо упоминают о них со множеством оговорок, характеризуя их не как правило, а как исключение из правил[632]. По-видимому, ближе других к истине были Балазури и Йахйа ибн Адам. Обилие информаторов не помешало им выработать собственное мнение на этот счет. Из их повествования следует, что пожалования при Омаре имели место, но сам халиф был против этого и по мере возможности пытался ограничить раздачу земель мусульманам. В разных вариантах повторяется рассказ о том, как после сражения при Кадисии племени баджила, составлявшему по численности одну четвертую часть ополчения, была пожалована четверть Савада, вероятно, ¼ одного из его округов. Таким образом, было удовлетворено желание завоевателей стать собственниками земли; на каждого война-араба приходилось по три крестьянина, которые бы обрабатывали эту землю. Через несколько лет халиф все же отобрал у баджилитов землю, выплатив за нее денежную компенсацию[633]. По сообщению Йа'куби, Омар советовался со сподвижниками пророка и принял совет Али ибн Абу Талиба: «Если разделим (землю. — A. K.) сегодня, то ничего не останется тем, кто придет после нас. Тебе же нужно утвердить ее в их руках, чтобы они ее обрабатывали. Тогда будет и нам, и тем, кто после нас»[634].

Разделение земли между воинами лишило бы других членов мусульманской общины средств к существованию. Кроме того, такая мера сказалась бы отрицательно на боевых качествах арабского войска, которое должно было располагаться в военных лагерях и больших городах, и основная задача которого состояла в продолжении завоеваний и удержании захваченных территорий. Все это требовало активного участия в походах боеспособных воинов. В интересах мусульман все земли Вавилонии становились неотъемлемой собственностью мусульманской общины[635].

Если не считать баджилитов, которые вначале получили землю, а потом вынуждены были возвратить ее за денежную компенсацию, халиф Омар практиковал пожалования земель, но это касалось ограниченного круга должностных лиц, близких к пророку. Источники упоминают о пожаловании Омаром земель пяти сподвижникам Мухаммеда, в числе которых основатель Куфы Са'д ибн Абу Ваккас и главный судья и начальник дивана при наместнике в Куфе Абдаллах ибн Мас'уд, а также некоторым отличившимся военачальникам и зятю пророка Али ибн Абу Талибу, наконец, одному предприимчивому арабу, вздумавшему разводить лошадей[636]. К сожалению, краткость изложения не дает возможности судить о локализации жалованных участков, кроме случая с коневодом. Одна неясность влечет за собой другую: имело ли место жалование землей на территории Сасанидского государства или только за его пределами. Имена Са'да и Абдаллаха в одном из контекстов позволяют предположить, что Иран (в частности, Вавилония) не был исключением.

Если по поводу самого факта пожалований при Омаре в источниках имеются противоречия, оговорки, неясности, то в повествовании о подобной деятельности во время Османа сомнения на этот счет отсутствуют. Все источники единодушно сходятся на том, что пожалования при третьем халифе имели место, а некоторые считают его пионером в реализации этой идеи. Непременным условием владения жалованной землей была обязательность ее обработки. Согласно традиции, халиф Омар отбирал невозделанные, пустующие участки, жалованные до него. При Османе обработка жалованных земель осуществлялась путем передачи ее в аренду местным крестьянам из расчета одной трети или одной четверти урожая[637]. По-видимому, раздача земель и при Османе носила ограниченный характер; в списках лиц, удостоенных такой чести, названы сподвижники пророка, наместники, известные военачальники, крупные администраторы. Топонимика земельных пожалований (селение Хормузд, Тайзанабад, берег Евфрата, Нахройн, Асбин) в значительной своей части указывает на западные районы сасанидского Ирана — Междуречье. Отдельным списком перечислены пять сподвижников пророка, которым Осман раздавал земли из государственного фонда[638], в их число — Абдаллах ибн Мас'уд. В других списках встречается имя наместника Куфы Аммара ибн Йасира[639].

Фонд государственных земель, из которого осуществлялись пожалования должностным лицам, в результате арабских завоеваний был очень значителен. Его составляли при халифе Омаре земли шаханшаха и всего сасанидского рода, земли убитых врагов и тех, кто эмигрировал, а также пустоши и заболоченные участки. И средневековые и современные историки справедливо относят перечисленные категории земель к государственному фонду[640].

Очевидно, большая часть государственных земель, принадлежавших мусульманской общине, находилась в Междуречье и Хузистане, районах с развитым земледелием и густой сетью ирригационных сооружений. Вавилония и при Сасанидах являлась областью крупного царского землевладения, в которой земли принадлежали шаханшаху и его родственникам; они отчуждались и перераспределялись внутри рода. Табари и Бал'ами упоминают о факте пожалования земель Кашкара (одного из двенадцати останов Вавилонии, официальное название которого было Шад Шапур) сыну тетки (двоюродному брату) шаханшаха Хосрова Парвиза — Нарсе. Последний владел им в течение десяти лет до прихода арабов, под его непосредственной властью было население всего остана. С приходом арабского войска Нарсе бежал в столицу, по приказу шаханшаха вынужден был вернуться: «Отправляйся в свой удел и защити его от твоего и нашего врага, будь мужчиной!»[641]. В соседнем с Вавилонией Хузистане находились имения знати, принадлежавшей к древним иранским родам[642]; из-за упорного сопротивления мусульманскому войску в этой провинции значительная часть имений была конфискована и передана мусульманской общине. Царские земли рода Сасанидов были разбросаны по всему Ирану. При завоевании они становились собственностью Халифата. Так было и в подчиненном арабами Кумме[643].

При «праведных» халифах пожалование государственных земель осуществлялось по их воле. В Омейядском халифате это право было предоставлено также крупным и мелким наместникам, в частности наместнику Кермана[644].

Повествуя о создании первых поселений арабов мусульман на территории покоренного Сасанидского государства, различные средневековые источники отмечают один любопытный факт — обращение завоевателей к хозяйственной деятельности, причем случаи превращения воинов в землевладельцев чаще зафиксированы не в Междуречье, а в глубинных районах страны. В Хузистане арабский военачальник испрашивает у халифа Омара разрешение оживить мертвые земли; получив разрешение, он проводит оросительные каналы[645]. Арабы, поселившиеся в Кермане на землях эмигрировавших иранцев, обрабатывали эти земли, платили десятину, проводили подземные оросительные каналы (каризы)[646]. Автор «Истории Кумма» сообщает, что к приходу арабов в район Кумма многие его каризы находились в запущенном состоянии. Мусульманские поселенцы провели более двадцати новых каризов[647].

Невероятное на первый взгляд превращение воина в земледельца объясняется, по-видимому, тем, что в мусульманском войске наряду с кочевниками был значительный процент оседлого населения, знакомого с земледелием и способами орошения посредством каризов. Длительная и неудачная война сасанидского Ирана с Византией и еще более неудачная с арабами отрицательно сказалась на экономическом положении страны. Трудоспособное население было мобилизовано в армию. В результате военных действий многие районы остались без работников, ирригационные сооружения приходили в упадок, разрушались. Поэтому немногим колониям арабов, расположенным островками на обширных пространствах завоеванной территории, приходилось часто самим возрождать старые или осваивать новые земли. Но в ряде других районов, например, в Азербайджане, завоеватели выступают в роли землевладельцев, частично захвативших, частично скупивших земли местного населения.

У новых хозяев крестьяне оказались в положении арендаторов земельных участков[648].

Помимо естественной миграции арабов в пределы Сасанидской державы в годы завоевательных походов мусульман на восток были и другие обстоятельства, вынуждавшие их селиться на восточных окраинах Халифата, во всяком случае, подальше от Медины и ее опорных пунктов в Куфе и Басре. С началом междоусобной борьбы в Халифате при халифе Али ибн Абу Талибе и в дальнейшем при Омейядах центральные и восточные провинции Ирана стали прибежищем оппозиции центральной власти. Например, мусульманская колония в районе будущего Кумма была образована в начале VIII в. из шиитов, которые после неудавшегося восстания в Куфе переселились сначала в Басру, а затем в один из районов провинции Исфахан, получивший впоследствии название Кумм. Там они получили земли от местного иранского правителя, умножили их и после борьбы за власть с местной иранской администрацией подчинили себе весь округ[649].

Города, в которых стояли арабские гарнизоны, были местопребыванием налоговых чиновников и наместников, резиденцией арабской администрации, осуществлявшей контроль над местными властями и заботившейся главным образом о своевременном взимании налогов. Одновременно такие поселения были и центрами распространения ислама: сообщая о деятельности того или иного наместника, источники непременно упомянут о строительстве мечети[650]. Правда, успехи ислама в Иране VII в. были еще довольно скромными, подавляющее большинство населения сохраняло и отстаивало религию своих предков. Но уже в то время существовали определенные силы в среде иранского общества, готовые распространять идеи новой веры. К ним относились иранцы, добровольно принявшие ислам, и те, которые приняли его в исключительных обстоятельствах (плен, обращение в рабство). Не случайно поэтому ряд активных деятелей раннего ислама происходил из числа пленных зороастрийцев[651].

Число приверженцев новой религии в Иране увеличивалось и в результате увода в плен рабынь. Дети от мусульманина и рабыни считались мусульманами. Известен случай, когда в условия договора между арабами и иранцами был включен пункт о передаче победителям женщин[652].

Христиане в раннем Халифате

В годы завоеваний, осуществлявшихся при «праведных» халифах, арабы подчинили огромные территории, большинство населения которых говорило на разных языках, но исповедовало одну религию — христианство. Если говорить о бывших владениях сасанидского Ирана, то христиане (несториане и монофизиты) составляли большинство в Междуречье, крупные общины христиан существовали в Армении, Хузистане, Мерве. О распространении несторианства в Иране можно судить по названиям восточносибирских епархий, упомянутых в постановлениях несторианских соборов V–VII вв.[653] В западных пределах Сасанидского государства, в Междуречье на всей его протяженности и в Бахрейне существовали общины монофизитов. Христианские авторы называют от 10 до 12 общин с резиденцией митрополита в Такрите. Небольшие колонии монофизитов в начале 30-х годов VII в. появились в Хорасане (в Гургане, Герате и Сакастане)[654]. И эти далеко не полные данные свидетельствуют о том, что к концу сасанидского периода христиане жили практически во всех провинциях Ирана.

Роль и значение христиан в сасанидском Иране и при сменившей Сасанидов халифской администрации были весьма существенны. О христианах написаны специальные книги и статьи, освещающие их положение в различные периоды истории. Проблема христианства на средневековом Ближнем Востоке находит отражение и в работах общего характера[655].

Мусульманские историки VIII–X вв. выделяли всех иноверцев, исповедовавших христианство и иудаизм, в особую группу «людей писания»; приверженцы этих религий пользовались дополнительными привилегиями по сравнению с другими подданными немусульманами. По-видимому, такое утверждение отражало правовое положение христиан в первые десятилетия существования Халифата. Есть свидетельство, что несколько веков спустя после начала завоеваний арабами соседних государств немусульманские меньшинства были подвергнуты ограничениям.

Безусловно, корни дальнейших взаимоотношений мусульман с иноверцами следует искать в первых договорах Мухаммеда с соседними племенами и княжествами. С переселением Мухаммеда и его соратников из Мекки в Медину и организацией мединской общины верующих у пророка сложились тесные отношения с местными племенами, исповедовавшими иудаизм. Отношения были оформлены договором, обязывающим стороны к взаимному выполнению определенных условий. Христианский писатель Михаил Сириец упоминает о том, что иудеи использовали влияние и военную силу Мухаммеда для изгнания из Аравии персов[656]. Однако спустя некоторое время отношения были омрачены изгнанием из Медины трех иудейских племен — низар, кайнука и курайза, — которым было предъявлено обвинение в нарушении договора. Такое положение сохранялось до смерти пророка в 632 г. В период обширных завоеваний мусульман при «праведных» халифах правовое положение исповедующих иудаизм и характер их отношений с новой администрацией определялись обстоятельствами, весьма далекими от условий первого договора с пророком.

Для христиан одним из наиболее важных можно считать договор Мухаммеда с населением Наджрана, города и его округи в северной части Йемена. Содержание договора Мухаммеда с Наджраном сохранили мусульманские авторы VIII–XII вв. Ибн Са'д, Абу Йусуф, Йа'куби, Балазури, Ибн ал-Асир и др.[657] Историки приводят текст копии договора или же дают его пересказ. Тексты копии в разных сочинениях имеют незначительные разночтения, и есть основания предполагать, что все они восходят к общему первоисточнику. Ниже даем перевод текста по Балазури:

«Во имя Аллаха милостивого милосердного! Вот что написал пророк, посланник Аллаха Мухаммед, [жителям] Наджрана: когда они признают его власть над всеми их плодами, золотом, серебром, домашней утварью и рабами, он их облагодетельствует и оставит им это за две тысячи платьев, оцениваемых в укийах. Одну тысячу платьев [они поставляют] каждый месяц раджаб и одну тысячу платьев — каждый месяц сафар при стоимости одного платья одна укийа. Если стоимость платьев превысит размер налога или же окажется ниже суммы в укийах, то разница будет принята в расчет. Если будут расплачиваться кольчугами, копями, стременами или товарами, то это им зачтется («будет принято от них по расчету»). Наджран обязан предоставлять моим послам жилище на месяц и па меньший срок и не задерживать моих послов дольше месяца. Они (наджранцы. — A. K.) обязаны дать нам взаймы тридцать кольчуг, тридцать коней и тридцать верблюдов, если в Йомене будут иметь место козни и вероломство. За все, что из данных взаймы моим послам коней или верблюдов погибнет, послы несут ответственность, пока не вернут им [стоимость]. Наджрану и его округе — покровительство Аллаха и защита пророка Мухаммеда, посланника Аллаха, в отношении их жизни, их веры, их земли и имущества, их отсутствующего, их присутствующего, караванов, церквей (конъектура по Абу Йусуфу. — A. K.) и обычаев. Не будет изменено положение, в котором они находились, не будет изменено ничего из их прав и обычаев; не будут отстранены ни епископ от своего епископства, пи монах от своего монашества, ни священник от своего дела со всем, что в их руках из малого и великого. Наджранцы не несут ответственности за проступки в прошлом и за кровь, пролитую во времена джахилии. Они не будут призываться в войско, не будут платить десятину, войско не будет топтать их земли. Если кто-то из них заявит о своих правах, вопрос будет решаться между ними по справедливости, не будет в Наджране ни обижающего, ни обиженного. А кто из них, начиная с этого дня, будет заниматься ростовщичеством, тот лишится моей защиты. Никто из них не будет схвачен за проступок другого. Им, как указано в этом документе, будет покровительство Аллаха и защита пророка Мухаммеда навечно, до тех пор, пока не поступит приговор Аллаха, пока они искренни и выполняют то, что на них возложено, не обременяя себя дурными поступками.

Засвидетельствовали Абу Суфйан ибн Харб, Гайлан ибн Амр, Малик ибн Ауф из бану наср, Акра ибн Хабис ал-Ханзали, Мугира. Написал…»[658].

Формуляр цитированного документа в основных чертах очень напоминает другие договоры, заключенные Мухаммедом и первыми халифами накануне и в годы завоеваний арабами соседних стран и известных по сочинениям средневековых мусульманских историков[659]. Действительно, здесь перечисляются конкретные обязанности христиан Наджрана по уплате фиксированного налога-дани и оказанию помощи мусульманам; в ответ на выполнение поставленных условий Мухаммед гарантирует им сохранение жизни, имущества, земли, невмешательство во внутренние дела и вопросы религии, т. е. предоставляет все основные гарантии, неоднократно фиксированные более поздними договорами мусульман с иноверцами.

Вместе с тем договор пророка с Наджраном — единственный в своем роде документ. Прежде всего, это договор почти равноправных сторон, несмотря на то что составлен в форме грамоты Мухаммеда. Его заключению предшествовали встречи пророка с руководителями Наджранской общины, как о том свидетельствуют некоторые мусульманские авторы[660] и автор несторианской версии договора. Наджранцы хотя и освобождаются по договору от воинской повинности, тем не менее Мухаммед рассчитывает на их помощь в будущем. Как единственный в своем роде договор пророка с христианами, известный большинству мусульманских историков, он должен был стать образцом для последующих соглашений с христианским населением; его основные положения повторялись в новых договорах и были обязательны для всех христиан. Стремление идеализировать договор Мухаммеда с Наджраном и распространить его на всех адептов Христа особенно заметно в несторианской версии документа. Последняя составлена значительно позже, она очень отличается текстуально от «мусульманской» версии, но каковы бы ни были расхождения, анализ показывает, что в конечном счете в основе несторианской версии лежал подлинный договор Мухаммеда[661].

Дальнейшая судьба наджранских несториан хорошо известна по мусульманским источникам. После смерти Мухаммеда договор сохранял свою силу при халифе Абу Бакре (был продлен без изменений) и большую часть халифства Омара ибн ал-Хаттаба до тех пор, пока Омар не переселил большинство наджранцев в Вавилонию. Новое поселение, расположенное неподалеку от Куфы, южнее военного лагеря мусульман, получило название Наджрана иракского[662].

По поводу побудительных мотивов выселения наджранских христиан из Аравии уже в средневековой науке существовали различные точки зрения. А. Фатталь анализирует их и пытается выделить наиболее аргументированную. Он мало доверяет традиции, сообщающей, что пророк на смертном одре завещал Омару покончить с существованием на Аравийском полуострове других религий, кроме ислама. Малоубедительным представляется ему и обвинение наджранцев в нарушении договора с мусульманами (занятие ростовщичеством), ибо в таком случае они должны были лишиться статуса зиммиев, между тем как они оставались зиммиями и после переселения. Наиболее удачным А. Фатталю кажется объяснение, высказанное Балазури и Абу Йусуфом: Омар, распорядился о выселении наджранцев, которые становились все многочисленнее, были хорошо вооружены, имели верховых лошадей и представляли потенциальную угрозу в тылу мусульман[663].

В Вавилонии наджранцы были поселены на неосвоенных землях, которые должны были обрабатывать; за землю они платили налоги местной администрации. Впоследствии большинство из них приняли ислам. К середине VIII в. сумма налогов с наджранцев составляла ⅒ часть той, которая была предусмотрена первоначальным договором. Это может свидетельствовать о том, что численность выходцев из Наджрана, исповедовавших христианство, уменьшилась за сто лет с момента переселения в десять раз.

Попытки «иранских» христиан (точнее — христиан Вавилонии) установить контакты с мусульманами были предприняты еще во время Мухаммеда, в последний год жизни пророка. Как сообщает автор «Хроники Сеерта», католикос Ишо'яб II без ведома шаханшаха направил к Мухаммеду епископа Мешана Гавриила с богатыми дарами, в числе которых была тысяча серебряных статеров, и письмом, в котором содержалась просьба быть милостивым к христианам. В том, что католикос принял такое решение самостоятельно, нет ничего удивительного: стремление высшего христианского духовенства выйти из-под опеки монарха для времени последних Сасанидов, начиная с царствования Хосрова II, было обычным явлением (вспомним хотя бы поведение Ишо'яба I, отказавшегося выполнить приказ Хосрова Парвиза и укрывшегося у лахмидского царя Ну'мана).

Гавриил прибыл в Йасриб (Медину), когда пророк уже умер, и передал дары и письмо Абу Бакру, рассказал о положении христиан в державе Сасанидов, пожаловался на грубость арабского войска в отношении местного населения во время грабительских набегов. Посол католикоса убедил также халифа в том, что восточные христиане — противники ромеев. Результатом переговоров стали полученные послом гарантии, и Гавриил возвратился к патриарху с сознанием выполненного долга.

В другое время своеволие католикоса обернулось бы для него большими неприятностями. Но в данном случае гнев государя утих после объяснений главы несторианской церкви. Оправдывая свои действия, Ишо'яб II сказал, что он заботится о христианах, которые живут на землях арабов: последние вынуждают их принять ислам либо платить джизью. Именно поэтому он собрал небольшую сумму и послал им, поскольку обязан заботиться о своей пастве. Затем шаханшах приказал католикосу написать христианам, живущим по соседству с арабами, чтобы христиане держались от них подальше и помогали бы их врагам. Католикос вознес хвалу государю и вышел. Он продолжал руководить общиной восточных христиан, несмотря на трудности, вызванные начавшимися военными действиями между Сасанидским государством и арабами[664].

Отношение мусульман к христианам Ирака (Вавилонии) при вторжении в западные провинции Сасанидского государства определялось конкретными обстоятельствами. С одной стороны, христиане нижнего Междуречья были подданными шаханшаха и в этом качестве были связаны с ним обязательствами и повинностями. С другой стороны, большинство христианского населения Вавилонии составляли арабы и арамеи, говорившие также по-арабски: они считали себя арабами, как о том свидетельствуют источники.

В Хире полководец Халид бросает христианам следующее обвинение: «Горе вам! Вы не арабы, ибо не мстите арабам. Вы и не персы, ибо не сводите счеты, опираясь на справедливость и законы». Ади ему ответил: «Нет, мы чистокровные арабы, а другие — арабизированные». Халид возразил: «Если вы такие, как говорите, то почему враждуете с нами и пренебрегаете нашим приказом?» Ади ответил: «Указание на справедливость наших слов в том, что у нас нет другого языка, кроме арабского»[665].

Примерно такая же языковая и этническая ситуация отмечена и в Анбаре (Пероз Шапуре), расположенном севернее Хиры на правом берегу Евфрата: «Он увидел, что они пишут по-арабски и изучают арабский. Спросил у них: "Вы кто?" Ответили: "Мы арабское племя, поселились здесь с арабским племенем, пришедшим до нас". Первые их поселенцы появились там во времена Навуходоносора, когда он разрешил селиться арабам, потом они не ушли оттуда»[666]. В Айн ат-Тамре, другом городе на Евфрате, были общины христиан и иудеев, но большинство населения составляли оседлые арабы-земледельцы из племен таглиб, намир и асад[667].

Во время военных действий мусульман в районах, примыкающих к Тигру и Евфрату, отрядам халифа очень часто приходилось иметь дело с местными арабами. На раннем этапе завоеваний местные арабы чаще выступают противниками пришлых Кожевников. Такое отношение к пришельцам было обусловлено традицией, когда полунезависимое царство Хиры играло роль буфера между сасанидским Ираном и кочевниками Аравии: во времена джахилии «никто из арабов не отваживался тревожить Иран из-за раби'итов»[668]. И после ликвидации Лахмидского царства Сасанидам удалось сохранить союз с частью арабских племен, ранее подвластным Лахмидам. Как союзники персов, они несли пограничную и патрульную службу как самостоятельно, так и в составе сасанидских воинских формирований. Известно, например, что отряды племен рабиа и кудаа охраняли караваны купцов из Ктесифона и Вавилонии, собиравшиеся на знаменитый рынок в Ханафисе[669]. При Валадже отряды Халида ибн ал-Валида устроили кровавое побоище христианам племени бакр ибн ваил за их союз с персами, отчего их военное сотрудничество с Сасанидами только усилилось[670].

История завоевания Вавилонии изобилует описаниями сражений, в которых на стороне иранского войска активно участвуют христиане из племен таглиб, намир, ийад. После каждого поражения они разделяли судьбу других участников войска, зороастрийцев. Они гибли во время сражений, во время ночного нападения мусульман на военный лагерь, их топили в Евфрате, сжигали в зарослях, угоняли в плен; члены семей обращались в рабство; скот и имущество становились добычей победителей[671]. В сущности, мусульманам не было никакого дела до конфессиональной принадлежности противника, если он участвовал в военных действиях. Источники зафиксировали даже факт убийства отрядами халифа двух мусульман, которые до наступления боя оказались на вражеской территории; событие ото никак не комментируется, так как они находились среди «людей войны» и разделили их участь.

Говоря об участии христианских арабов в военных действиях против мусульман, было бы несправедливо умолчать о том, что христиан той же племенной принадлежности! мы встречаем в войске Мусанны ибн Харисы во время ого вторжения в Междуречье. Число христиан в войске Мусанны в сражении при Бувайбе, как считает Бал'ами, было две тысячи[672]. Табари указывает на их племенную принадлежность: это намириты и таглибиты. «На помощь Мусанне выступил Анас ибн Хил ал ан-Намири с христианами намиритами и рабами, которых они привезли в войско. Выступил [также] Ибн Мирда ал-Фихр ат-Таглиби с христианами племени таглиб и рабами, которых они привезли в войско. Узнав о приходе арабов в [землю] персов, они сказали: "Мы будем сражаться вместе с сородичами"»[673].

Вряд ли сообщения источников о христианских подразделениях в войске мусульман можно считать случайными только на основании компилятивного характера «Хроники» Табари. Анализ источников убеждает нас в том, что по крайней мере в Бувайбе арабские христиане отличились военной доблестью: один из них, раб христианин из племени таглиб, убил иранского полководца Михрана; мусульмане попытались отобрать у него добычу, но это вызвало возмущение других христиан, они пожаловались Мусанне; благодаря его вмешательству раб сохранил добычу[674]. В другой ситуации Мусанна поручает своему военачальнику-таглибиту ограбить кварталы соплеменников в Сиффине[675].

Противоборство отдельных групп внутри одной этнической общности, имеющей одну религию (христианство), объяснить трудно. Вероятно, в основе антагонизма лежали социальные причины. Размежевание внутри таглибитов и намиритов, по-видимому, было вызвано тем, что часть этих племен перешла на оседлый образ жизни, а вторая — осталась кочевниками со своими обычаями и традициями. Именно кочевники первыми поддержали идею джихада и первыми, с кем они встретились на поле брани, были их оседлые соплеменники. Общая религия в данном случае не была препятствием, так как христианство пришло к кочевникам поздно и еще не стало органической частью их общественной жизни. Христиане-кочевники с большей легкостью порывали со своей религией и переходили в ислам.

В этой связи представляет интерес сообщение Бал'ами о значительном числе мусульман из племен бакр и иджл в войске Халида ибн ал-Валида. В то же время в армии иранского полководца Карена было много христиан бакритов и иджлитов[676].

Военные успехи мусульман в Междуречье и окончательное завоевание Вавилонии при халифе Омаре I имели для христиан-таглибитов далеко идущие последствия. С ними был заключен договор на условиях уплаты двойной садаки, но не джизьи; они рассматривались как потенциальные мусульмане, по договору им запрещалось крестить детей[677].

Таким образом, в течение жизни одного поколения они должны были стать мусульманами. Однако последнее условие договора таглибитами не соблюдалось (или соблюдалось очень неохотно). По сообщению источника, халиф Али ибн Абу Талиб якобы сказал, что, будь на то его воля, он бы истребил воинов-таглибитов, а их детей обратил в рабство из-за того, что таглибиты продолжали крестить детей и этим лишились прав на защиту со стороны мусульман[678].

Наиболее сложным было положение христиан Хиры, завоеванной трижды. Население пыталось не участвовать в военных действиях, как бы соблюдая нейтралитет, но в то же время вынуждено было поддерживать ту администрацию, которая располагала реальной властью. Узнав об отступлении персидского отряда, население Хиры выходит навстречу Халиду; Халид использует хирцев в качестве лазутчиков и проводников. Мусанне они советуют напасть на рынок в Багдаде[679] и вообще оказывают мусульманам множество мелких услуг. Однако при очередном возвращении иранского войска они оправдываются и стараются доказать свою верность монархии[680]. Такая неустойчивость позиции, вызванная единственным желанием уцелеть и сохранить свободу, имела своим следствием то, что к хирцам относились плохо и мусульмане и зороастрийцы. Поэтому замечание христианского историка о том, что в Хире пришлые арабы оскверняли храмы и монастыри, вовсе не выглядит тенденциозным[681].

Посредниками, вернее — инициаторами переговоров, между населением Хиры и мусульманским войском часто выступали христианские монахи. Почти все историки-традиционалисты отмечали, что мусульманам было запрещено убивать монахов. В договоре Мухаммеда с Наджраном об этом прямо не говорится, но общий тон документа выражает доброжелательность в отношении руководителей христианской церкви и монашества. В эпоху завоеваний обстоятельства вынуждали мусульман обращаться со всеми христианами безотносительно от их духовного звания одинаково, но во время вторжения Мусанны в область Хиры именно монахам удалось смягчить гнев военачальника, открыв тем самым возможность для его переговоров со старейшинами города[682].

Христианский автор Михаил Сириец рассказывает, что в верхнем Междуречье объектом массового избиения стали именно монахи, обвиненные в пособничестве персам:

«В это время арабы вторглись в земли персов и поднялись на гору Марде, что рядом с Реш'айной, [и] убили многих монахов в обители, называемой Кадар... за то, что о них говорили, будто они — шпионы персов»[683].

Прибытие мусульман в области верхней Месопотамии сказалось на конфессиональном составе христианского населения. Наиболее ясно эта мысль выражена в «Хронике» Михаила Сирийца. Война Византии и Ирана в царствование Ираклия и Хосрова II Парвиза была отмечена в Византии новой волной преследований инаковерующих: по указанию императора противникам халкедонского собора отрезали носы и уши, разрушали их дома. В результате преследований многие монахи стали халкедонитами. Поражение Ирана в войне с Византией и вступление византийских армий в северо-западные пределы Сасанидского государства сопровождались избиением и изгнанием из Эдессы монофизитов. Как утверждает Михаил Сириец, завоевание Месопотамии арабами имело своим следствием изгнание халкидонитов как агентов официальной Византийской церкви и возвращение монофизитов[684].

Большая колония христиан существовала в Хузистане. Источники ничего не говорят об их роли в ходе завоеваний, и в целом не ясно, чью сторону они поддерживали.

Косвенные данные позволяют предположить, что в этой провинции христиане были на стороне местной администрации, о чем свидетельствует массовое избиение духовенства в Шуштаре: «Лили там кровь как воду. Убили драгомана города и епископа из Хормузд Ардашира вместе с остальными школярами, священниками и дьяконами, пролили их кровь в святилище»[685]. По сведениям Табари, монахи и священники Шуша во время осады крепости мусульманами участвуют в переговорах, но источник не сообщает об их дальнейшей судьбе[686].

Относительно устойчивые отношения между мусульманами и христианами западных областей Ирана (отношение к христианам как к зиммиям, лицам, пользовавшимся защитой мусульманской общины) сложились только после завоевания арабами нижнего Междуречья, когда они вплотную подошли к сасанидской столице. «С приходом арабов страна в течение пяти лет была подвержена беспрерывным лишениям и испытаниям, до тех пор, пока дело арабов не упрочилось. Они потребовали у зиммиев джизью — и те ее платили. Они (арабы. — A. K.) обращались с зиммиями милостиво. И утвердились дела по милости Бога Всевышнего, а сердца христиан были довольны правлением арабов»[687]. В другом контексте этот же источник сообщает о взимании хараджа с населения Вавилонии в пятый год правления Йездигерда в Ктесифоне (637/38 г.), т. е. в то же самое время[688]. В этой связи вряд ли можно думать, что анонимный автор «Несторианской истории» не делал различия между джизьей и хараджем или употреблял оба термина для выражения одного понятия. Во всяком случае, он, кажется, более близок к истине, когда говорит о джизью, подушной подати.

Другой христианский автор, Михаил Сириец, вполне определенно пишет о подушном налоге — ksp ryš' (досл. «серебро головы»), — который с 640 г. по распоряжению халифа Омара взимался с христианского населения подчиненных областей[689].

Разница в датировке (два года) несущественна и не может изменить вывода о времени стабилизации отношений христиан с мусульманами.

Как и привилегированные сословия в сасанидском Иране, христианское духовенство в раннем Халифате было освобождено от уплаты подушного налога. Этот факт отмечен всеми христианскими хрониками. Но в тех же хрониках указывается, что в отдельных провинциях власти не делали различия между мирянами и духовенством.

В Кашкаре, например, при халифе Омаре I духовенство также было обложено джизьей. Оно было освобождено от нее только в результате личного обращения влиятельного религиозного деятеля, столпника Раббан Теодора, к арабскому наместнику провинции. По поводу налогового иммунитета духовенству была выдана специальная грамота[690].

Взаимные связи мусульман с христианами не ограничивались сферой политических и экономических интересов. Они распространялись и на область семейных отношений, хотя и в меньшей степени. Поведение и обязательства мусульманина по отношению к жене-христианке были регламентированы уже в несторианской версии договора пророка Мухаммеда с Наджраном. По-видимому, смешанные браки были не так уж редки. Табари отмечает, что мухаджиры и ансары — ближайшие сподвижники Мухаммеда — брали в жены христианок и иудеек в Вавилонии при условии, что они не принадлежали к рабскому сословию.

Когда, например, Хузайфа, посланный в качестве наместника в сасанидскую столицу, взял себе в жены рабыню, халиф Омар потребовал, чтобы он развелся с нею, и тот выполнил волю халифа[691].

О взаимоотношениях мусульманской администрации с руководителями христианской общины в Иране после завоевания арабами нижнего Междуречья сохранились любопытные детали.

Автор Анонимной сирийской хроники VII в., вообще враждебно настроенный против пришельцев и находясь под впечатлением разграбления патриаршего города, пишет, что католикос Ишо'яб II после опустошения Махозе арабами ушел в область Бет Гармай и поселился в селении Карка (позднее — Керкук)[692]. Из других источников известно, что после захвата сасанидской столицы в городе и его окрестностях наступил голод. Это событие могло ускорить уход христиан во главе со своим католикосом.

Автор «Хроники Сеерта» из гущи событий выделяет факт посещения Ишоябом халифа Омара ибн ал-Хаттаба. Эта встреча могла иметь место после ухода патриарха из Ктесифона, спустя несколько лет, когда мусульманские отряды, оставив Вавилонию позади, углубились в центральные области Сасанидского государства. Тогда католикос отправился на встречу с халифом и вел с пим переговоры относительно положения христиан. Омар заключил с ним договор следующего содержания:

«Это — грамота раба Аллаха, повелителя верующих Омара ибн ал-Хаттаба, жителям Мадаина и Нахрбира, тамошним католикосу, священникам и дьяконам, которую он сделал для них соблюдаемым договором, публичной грамотой, древним законом и охранным покровительством. Всякий, кто верен ему, приобщится к исламу (будет держаться ислама) и вкусит его благодати. Но кто из верующих и мусульман, будь он правитель или подданный, погубит ее (грамоту. — A. K.), нарушит содержащийся в ней договор и станет действовать ой вопреки, преступит предписания, тот нарушит завет Аллаха и будет лишен Его защиты.

Но далее. Я даровал вам завет Аллаха и Его договор, покровительство Его пророков, посланников, избранников и мусульманских правителей над вашими жизнями, имуществом, семьями и слугами, а также предоставил свою защиту от всякой обиды. Я обязался быть вам защитником лично, вместе с моими подданными и помощниками, охраняющими святыни ислама, отражать от вас всех врагов, замышляющих против меня и против вас. Я отвращу от вас всякую беду, которую верующие навлекают на людей договора во время грабежа[693].

В этом вы не будете подвергнуты принуждениям и насилиям.

Никто из ваших епископов, и никто из ваших начальников не будет смещен со своего поста. Ни один из ваших молитвенных домов, ни одна церковь не будут разрушены. Ничто из ваших зданий не отойдет под мечети и жилища мусульман.

Никому из ваших путников не будут чиниться препятствия в любом конце земли. Вы не обязаны выступать вместо с мусульманами на войну с их врагом. Ни один из исповедующих христианство не будет насильно обращен в ислам, после того как ниспослал [Аллах] ему (Мухаммеду. — A. K.) откровение в своей книге, говоря: "Нет принуждения в религии. Стало очевидным отличие правильного пути от заблуждения. Спорьте только наиболее достойным образом[694].

Моя рука отвратит от вас беду везде, где бы вы ни находились. Кто противодействует этому, тот нарушил завет и договор с Аллахом, договор с Мухаммедом (да благословит его Аллах) и выступает против покровительства Аллаха.

По договору они заслужили непролитие крови и защиту от всякого насилия, потому что они проявили искренность, делали добро и помогали Исламу. Им поставлены следующие условия: чтобы никто из них тайно или явно не был шпионом врага против кого-либо из мусульман; чтобы они не укрывали у себя дома врагов мусульман, откуда бы те могли воспользоваться возможностью для нападения; чтобы они не помогали никому из "людей войны"[695] против верующих и мусульман ни враждебными действиями, ни оружием, ни копями, ни пехотой; чтобы они не направляли никого из врагов и не входили бы с ними в письменные сношения.

В случае, если возникнет необходимость в том, чтобы укрыть кого-либо из мусульман у себя дома, (христиане. — A. K.) должны его спрятать и не выдавать врагу, оказывать ему помощь и сочувствие, пока он находится у них.

Они не отступятся ни от одного из возложенных на них условий. Если кто из них нарушит какое-то из этих условий или изменит его — он лишится покровительства Аллаха и его Посланника (да будет над ним молитва и мир!).

На них распространяются те договоры и соглашения, которые я принял (одобрил?) для епископов, монахов и христиан из "людей писания".

Более всего завещал Аллах своим пророкам в вере соблюдать верность, где бы они ни были. Поэтому все, что я делал для них (христиан. — A. K.), я лично и мусульмане должны соблюдать по договору ввиду его общеизвестности. Срок его действия — до наступления Судного часа и до скончания мира.

Засвидетельствовали это Осман ибн Аффан и Мугира ибн Шу'ба в 17 г. хиджры»[696].

Несмотря на то что договоры Мухаммеда с Наджраном и Омара ибн ал-Хаттаба с Ктесифоном оформлены в разное время и адресованы разным христианским общинам, первый и второй документы обнаруживают близкое сходство в формулировке основных положений. Это объясняется, по-видимому, устойчивостью официальной позиции высшей мусульманской администрации в отношении христиан.

Организация несторианской церкви в Сасанидском государстве соответствовала структуре государственного устройства и иерархии зороастрийского духовенства.

Титулатура католикоса — «отец отцов», «пастырь пастырей», «глава пастырей» — была скопирована с иранской (ср. «царь царей» и «мобед мобедов»). Во главе христианской общины церковной провинции стоял епископ, границы епископий совпадали часто с границами провинций официального административного деления. В пределах общины несторианское духовенство совмещало прерогативы церковной и светской администрации[697].

Но в провинциях его деятельность контролировалась марзбанами, а в государственном масштабе — шаханшахом.

Даже в периоды наибольшей веротерпимости, когда волна гонений на христиан сменялась сотрудничеством с иноверцами (вспомним время Хормузда IV и начало правления Хосрова Парвиза), христианская церковь находилась под постоянным контролем со стороны центральной власти.

Шаханшах давал разрешение па избрание католикоса, на строительство церквей и монастырей, утверждал монастырские правила и т. д. Во время ирано-византийской войны Хосров II Парвиз отказал в разрешении на выборы католикоса, и в течение двадцати лет восточно-христианская церковь оставалась без руководителя (с 609 по 628 г.). Центральная власть использовала в своих интересах и соперничество монофизитов и несториан.

Мусульманское нашествие явилось для христиан Ирана, как и для приверженцев других религий, серьезным испытанием. Разрушались и разграблялись церкви и монастыри, гибли и попадали в рабство миряне и монахи. Но после жестоких сражений жизнь возвращалась в обычное русло. Мусульманская администрация, как и прежняя сасанидская, требовала от христиан исправной уплаты податей в обмен па гарантию жизни, личной свободы и имущества. Разрешила восстановление храмов и не препятствовала миссионерской деятельности, лишь бы она не затрагивала интересов мусульманской общины. Что же касается свободы вероисповедания немусульман, то повои администрации не было до нее никакого дела.

Об исключительной веротерпимости во времена халифа Му'авии сообщает несторианский автор конца VII в. Бар Пенкайе[698].

После захвата столицы Сасанидов мусульманами и разграбления ее католикос Ишо'яб II покинул город. В 648 г. Ишо'яб III вновь сделал Махозе (Мадаин, Селевкию-Ктесифон) резиденцией патриарха, хотя город не был уже столицей государства.

В I в. хиджры ислам был более терпим к иноверцам, чем несколько веков, спустя, когда он стал религией большинства населения Ближнего Востока. Тогда положение христиан отягчалось многими унизительными ограничениями.

Было сфабриковано и основание для позднейших гонений на христиан — так называемый договор Омара ибн ал-Хаттаба с христианами[699]. Авторитетом второго «праведного» халифа мусульманское государство стремилось в последующие века узаконить ограничения для христиан.

Отношение мусульман ко всем иноверцам на завоеванных землях определялось конкретными обстоятельствами, хотя одни из них (иудеи и христиане) считались «людьми писания», а другие (зороастрийцы) были зачислены в категорию огнепоклонников и язычников. Зороастризм был ненавистен исламу не особенностями своего вероучения, а как официальная религия Сасанидского государства, в течение столетий угнетавшего соседние племена и народы, в том числе оседлых и кочевых арабов. Поэтому основной удар в годы арабской экспансии на восток приняли на себя «огнепоклонники».

Но по мере утверждения военно-политического господства ислама в Иране возникали новые взаимоотношения мусульман и зороастрийцев, которые практически уравнивали последних с «людьми писания». У Балазури сохранилось предание о том, как халиф Омар ибн ал-Хаттаб на одном из меджлисов обратился за советом и присутствующим там мухаджирам: «Не знаю, как мне поступать с магами». Тогда поднялся один из сподвижников пророка, Абдаррахман ибн Ауф, и сказал, что ему приходилось слышать Мухаммеда, когда тот повелел обращаться с зороастрийцами так же, как с «людьми писания»[700].

Позиции зороастризма в раннеисламском Иране оставались довольно прочными и несколько столетий спустя после крушения Сасанидской державы.