Здесь так забавно… - читать бесплатно онлайн полную версию книги автора Борис Борисович Гребенщиков (Немного истории) #2

Немного истории

Смотревшие кинофильм «АССА», безусловно, помнят титры с весьма оригинальными авторскими примечаниями. Одно из них представляло несведущему зрителю автора звучавших с экрана песен: «Борис Борисович Гребенщиков (р. 1953) — русский советский поэт и композитор, руководитель группы „Аквариум“». Это, однако, далеко не полная информация о человеке, чье имя вот уже почти два десятка лет на устах советских любителей рок-музыки.

Программист по специальности, выпускник отделения прикладной математики Ленинградского государственного университета Борис Гребенщиков (Боб, БГ) — многогранная творческая личность. Поэт, прозаик, композитор, певец, музыкант, художник. Он — автор музыки к фильмам С. Соловьева «АССА», «Свидание с Бонапартом», «Черная роза — эмблема печали, красная роза — эмблема любви», один из авторов песен в фильмах «АССА» и «Милый, дорогой, любимый, единственный..» (реж. Д. Асанова). Снимался в фильмах «Иванов» (дипломная работа выпускника ВГИКа А. Нехорошего), «Рок» (реж. А. Учитель) и «Черная роза…» (реж. С. Соловьев).

Увлечение русской поэзией (особенно поэтами ленинградской школы) и творчеством «Beatles» привело Б. Гребенщикова к созданию в июле 1972 г. группы «Аквариум». Группа родилась в одной из старых ленинградских квартир, где собиралась неравнодушная к современной музыке молодежь. Название группы придумал начинающий драматург Анатолий Гуницкий (Джордж).

— Собственно, не придумал, а предложил, — уточняет А. Гуницкий, — вот просто взглянул в окно и увидел вывеску на пивбаре. Пивбар назывался «Аквариум». Я и предложил — а остальным понравилось.

На первых порах группа в составе: Б. Гребенщиков — гитара, вокал, А. Гуницкий — ударные, Михаил Файнштейн-Васильев (Миша, Файн) — бас, Андрей Романов (Дюша) — флейта, гитара, клавишные, — активно сотрудничала со студенческим театром ЛГУ, пыталась записывать доморощенные магнитофонные альбомы, а начиная с осени 1974 г. активно участвовала в концертной жизни города. В 1975 г. к «Аквариуму» присоединился виолончелист Всеволод Гаккель (Сева), в 1977 г. — фаготист Александр Александров. После ухода А. Гуницкого за барабанами сменилось несколько музыкантов, пока в 1979 г. в группе не появился Евгений Губерман.

Поначалу репертуар группы отражал разнообразные интересы музыкантов: рок-н-ролл, восточная философия, бардовская песня, театр абсурда, поэзия обэриутства. Б. Гребенщиков уверенно экспериментировал как со стилем (джаз, панк-рок, рэггей, фолк-барокко и т. д.), так и с составом, вследствие чего количество участников группы варьировалось от двух до двенадцати, а на сцене «Аквариум» представал то как дуэт гитары и виолончели, то как традиционный рок-состав, то как джазовое комби с мощной секцией духовых.

Важную роль в формировании творческой концепции «Аквариума» как экспериментальной, ищущей новые идеи группы сыграл джазовый пианист и аранжировщик Сергей Курехин, пришедший в группу в 1981 г. В тот же период состав «Аквариума» пополнили гитарист Александр Ляпин, басист Александр Титов (Тит), барабанщик Петр Трощенков.

Под влиянием Курехина «Аквариум» некоторое время занимался поисками в области джаз-авангарда и музыки свободных форм, сотрудничал на концертах с такими звездами, как певица Валентина Пономарева и саксофонист Владимир Чекасин, а Б. Гребенщиков, помимо этого, принимал участие в записи ряда курехинских альбомов.

В начале 80-х гг. группа начала сотрудничать со звукорежиссером Андреем Тропилло и его домашней студией «АнТроп», на которой в 1980–1986 гг. были записаны десять магнитофонных альбомов, зафиксировавших на пленке наиболее интересные работы «Аквариума» тех лет. Разойдясь в миллионах копий, эти альбомы сделали группу известной во всех уголках Советского Союза и за рубежом, хотя судьба музыкантов группы вполне типична для многих наших популярных людей искусства застойной эпохи: запреты, гонения, подпольные концерты.

В последние годы поиски этнических корней привели Б. Гребенщикова и «Аквариум» к уникальному сплаву русского и древнекельтского фольклора, классического рок-н-ролла, музыки Вест-Индии и блюза. С этим были связаны и новые изменения в составе: уход С. Курехина, собравшего собственный оркестр «Популярная механика», приход скрипачей Александра Куссуля (утонул, переплывая Волгу, в августе 1986 г.) и Андрея Решетина, альтиста Ивана Воропаева, отказ от традиционного звучания.

Подлинным триумфом стало выступление «Аквариума» на IV фестивале Ленинградского рок-клуба в июне 1986 г., когда группа в знак признания своих заслуг была удостоена «Гран При» фестиваля. Вскоре после этого состоялись концерты в крупнейших залах Ленинграда, гастроли по всей стране, фирма «Мелодия» выпустила первый советский диск группы.

Можно по разному относиться к творчеству «Аквариума» и его лидера, но нельзя не признать, что оно представляет собой яркое и самобытное явление в отечественной культуре.

— Кого из русских поэтов вы любите больше всего, чью традицию продолжаете?

БГ: — Ближе всего мне Ахматова. Ну, еще Пушкин. Хотя, до него я еще не дорос.

ОРЕЛ, ТЕЛЕЦ И ЛЕВ

Как странно то, что затеваю я. —

Подобие любви создать из жажды

И временем окрасить, чтоб однажды

Поверить самому: не знаю я,

Откуда этот редкостный напев,

Знакомых нот прекрасное сплетенье.

Стук в дверь мою. — «Кто?» — спрашиваю. — «Тени, —

Они ответствуют, — Орел, Телец и Лев».

Я говорю: «Откуда вы ко мне,

Какой судьбой?» — и ключ в дверях вращаю,

Поставить чай, не медля, обещаю

И дверь держу на этой стороне.

Они смеются: «Вот напрасный труд —

Не трать сил зря» — и чинно сквозь проходят,

Садятся в круг и глаз с меня не сводят,

И, кажется, они чего-то ждут.

«Послушайте, любезные друзья.

Не может быть, чтоб вам был нужен я.

Должно быть, здесь произошла ошибка».

Но скрипка на стене моей дрожит…

И, Боже мой, мне кажется, бежит

По их чертам знакомая улыбка.

Так и живем, не пропустив ни дня,

Но каждый день проходит словно дважды.

И я все пью. И мучаюсь от жажды…

А гости здесь и смотрят на меня.

БЛЮЗ

Он движется молча, словно бы налегке,

Глядя на небо, исследуя след на песке,

Он знает, где минус. Он хочет узнать, где плюс.

Он не знает, что они назовут это — «блюз».

В двери звонят. Мы делаем вид, что мы спим.

У всех есть дело — нет времени, чтобы заняться им.

А он пьет воду, — он хочет запомнить вкус.

Он не знает, что они назовут это — «блюз».

Наступает ночь. Потом иногда наступает день.

Он пишет: «Нет! Я бессилен, когда я злюсь. —

Начнем все сначала и сделаем песню светлей».

Право, какое странное слово — «блюз».

— Борис, запомнились ли вам из детства какие-то ощущения, лица, идеи, события, от которых вы ведете счет своей сознательной жизни, себя сегодняшнего?

БГ: — Единственное, что помню, — я пел с детства. Еще не было ни бардовской гитары, ни рока, пел песни с пластинок. Но ведь все дети поют.

— А каков был стиль жизни в семье?

БГ: — В то время, «время оттепели», во всех семьях было одно и то же: разговоры о литературе, чтение стихов, философские споры. В этой атмосфере я стал сознавать себя как мыслящую единицу.

— Кто ваша мама по профессии?

БГ: — Она закончила юридический факультет, но долгие годы работала модельером. Только пятнадцать лет назад перешла в университет — социологом. Вообще же ей всю жизнь нравилось рисовать.

— В каком-то смысле вы повторяете ее путь: закончив математический факультет ЛГУ, посвятили себя музыке.

БГ: — Вероятно, это схема семьи.

— Ну, а мамина работа оказывала какое-то влияние?

БГ: — На нее — может быть, на меня — нет. Дом был завален картинами — вот и все.

— Как рано вы пристрастились к чтению?

БГ: — Читать начал до школы.

— Стихами увлекались?

БГ: — Никогда особенно. Разве что в период шестнадцатилетия, когда все читают стихи.

— Как и когда лично для вас начался рок?

БГ: — В начале шестидесятых это уже носилось в воздухе. По телевидению передавали фигурное катание, там иногда проскальзывали музыкальные эпизоды из рока. Можно его было услышать и по радиоприемнику. Это притягивало, как магнит. Я тогда сразу почти физически почувствовал, что это мое, что это правильно. С тех пор мой подход к жизни не менялся.

ЗОЛОТО НА ГОЛУБОМ

Те, кто рисуют нас, рисуют нас красным на сером.

Цвета как цвета, но я говорю о другом.

Если бы я умел это, я нарисовал бы тебя

Там, где зеленые деревья и золото на голубом.

Место, в котором мы живем, —

в нем достаточно света,

Но каждый закат сердце горит под стеклом.

Если бы я был плотником,

я сделал бы корабль для тебя,

Чтобы уплыть с тобой к деревьям

и золоту на голубом.

Если бы я мог любить, не требуя любви от тебя…

Если бы я не боялся и пел о своем…

Если бы я умел видеть, я увидел бы нас так,

как мы есть, —

Как зеленые деревья и золото на голубом.

СНЫ О ЧЕМ-ТО БОЛЬШЕМ

Февральским утром выйду слишком рано.

Вчерашний вечер остается смутным.

В конце концов: зачем об этом думать? —

Найдется кто-то, кто мне все расскажет.

Горсть жемчуга в ладони —

Вот путь, который я оставлю тайной.

Благодарю Тебя за этот дар:

Уменье спать и видеть сны,

Сны о чем-то большем…

Когда наступит время оправданий,

Что я скажу Тебе? —

Что я не видел смысла делать плохо,

И я не видел шансов сделать лучше.

Видимо, что-то прошло мимо,

И я не знаю, как сказать об этом.

Недаром в доме все зеркала из глины,

Чтобы с утра не разглядеть в глазах

Снов о чем-то большем…

АДЕЛАИДА

Ветер, туман и снег — мы одни в этом доме.

Не бойся стука в окно — это ко мне,

Это северный ветер — мы у него в ладонях.

Но северный ветер — мой друг.

Он хранит то, что скрыто.

Он сделает так, что небо будет свободным от туч

Там, где взойдет звезда Аделаида.

Я помню движение губ, прикосновенье руками.

Я слышал, что время стирает все.

Ты слышишь стук сердца — это коса нашла на камень.

И нет ни печали, ни зла, ни гордости, ни обиды.

Есть только северный ветер, и он разбудит меня

Там, где взойдет звезда Аделаида.

Над Питером зажглась звезда Аделаида — это БГ ее зажег. Светит так ярко, что спать нельзя. Все говорят Бобу: «Зачем ты ее повесил? Сними — и без нее белая ночь в городе…». А он ухмыляется: «Сниму, если мне дадут выступить в „Песне-87“». Ему говорят, что в «Песне-87» уже все места куплены, предлагают «Песню-88». А БГ разревелся: «Нет, хочу в „Песню-87“ и только!». Не по-христиански, в общем, вел себя…

— Когда вы впервые взяли гитару в руки?

БГ: — Первую связную песню «Beatles» сыграл летом 1968 года.

— Ваше музыкальное образование?

БГ: — Приблизительно 30 лет слушанья музыки и 20 лет ее исполнения. Как правило, от формального образования творческие органы человека костенеют. Никогда к нему не стремился.

— Чье влияние на ваши музыкальные вкусы наиболее сильное?

БГ: — «Beatles», Вертинский, Боуи, Окуджава, Дилан, Клячкин, Олдфилд, Хьюман, Лигг. И любая интересная музыка, которую слышу.

— Каких наших музыкантов вы выделяете?

БГ: — Цой, Чекасин, Валя Пономарева.

— Вы помните свою первую песню?

БГ: — Конечно. Хотя, как давно это было — 1972 год…

— Не пытаетесь ее исполнять в концертах?

БГ: — Нет. Мысли в ней были хорошие, но все остальное — на довольно-таки топорненьком уровне.

— Аббревиатура БГ когда появилась?

БГ: — Давно, еще в семидесятых. Борис Гребенщиков — и звучит тягуче и расписываться долго. БГ — так проще…

— Ваше первое публичное выступление?

БГ: — Ночной фестиваль в Юкках летом 1973 года. Я выступал как романтический акустический мальчик с песнями Кета Стивенса на одной сцене с «Санктъ-Петербургом», бывшими «Землянами», «Манией» и т. д., чем тогда очень гордился.

— Что было до «Синего альбома»?

БГ: — Из записей: «Искушение святого „Аквариума“», «Борис и Джордж». 1973 год. Очень смешная и своеобразная маета. «Притчи графа Диффузора» — «Аквариум» (акустический), 1974 год. «Милая романтика», «Менуэт земледельцу». 1974 год. «Четыре вещи, электроабсурд». «С той стороны зеркального стекла». Соло. 1976 год. Первая запись в относительно нормальной студии. «Все братья — сестры». «Борис и Майк». 1978 год. «Микрофон в чистом поле — и вперед».

* * *

Кто-то стал отныне богом

И простил себе грехи:

«За стихи мне все простится!»

Но стихи его плохи.

Кто-то в музыку подался,

Человечество любя.

Но его никто не слышит —

Он певец внутри себя.

Ты запой, а я услышу —

Для того и голос дан

Всем, кто любит, всем кто дышит,

Кто поет в свои года.

Так пускай не даст мне совесть

Ни молчать, ни богом стать.

Стать бы честным пред собою —

Вот и вся моя мечта.

Но уходят люди в боги

И, в себя погружены,

Принимают за реальность

Ложь и сны.

Все пловцы давно уплыли,

Все певцы давно молчат.

Кто в себе — тот, как в могиле,

Кто кричал — устал кричать.

И несказанная песня

Нас задавит словно боль.

И придут другие, те, кто

Не боятся быть собой.

Так пускай не даст им совесть

Ни молчать, ни богом стать.

Будут искренними строки

И собой не будут лгать.

Ну, а мы уходим в боги.

Так пускай звенит по нам,

Словно месса по убогим,

Колокольчик на штанах.

* * *

Ушла арбатская дорога,

Ушли «Орбита» и «Сайгон».

Нам остается так немного

От наших сказочных времен…

Остались цифры телефонов,

В которых нас не узнают.

Осталось в улицах знакомых

Опять искать себе приют.

Пускай уходят годы, друзья и Боги.

Для нас поют неназванные дороги.

Других мы назовем своими друзьями,

Если нам не по пути…

Но все ж ночами вижу лица,

И здесь не властен циферблат.

Боюсь проснуться, если снится

Тот, кто мне раньше был, как брат.

Пускай уходят годы, друзья и Боги.

Для нас поют неназванные дороги.

Других я назову своими друзьями,

Если нам не по пути…

Он суперпопулярен. Люди, не знающие его аудитории, представляют ее сборищем нравственных уродов и истеричек. Между тем, это серьезные знатоки. Ему пишут, как сегодняшнему лидеру кассетной культуры, тысячи — студенты, молодые солдаты и офицеры, таежники. Музыка единит людей и народы… Происходит рождение некоего коллективного музыкального сознания, миллионы магнитофонов страны сливаются в некую духовную индустрию, по кассетному селектору откликаются миллионы душ. Это явление. Или правда идет создание «рок-фольклора» молодого народа эпохи НТР? Освоенная массами современная музыкальная аппаратура ничуть не сложнее для детей компьютерного века, чем была для своего времени изобретенная в прошлом гармошка. В случае Гребенщикова эта новая стадия устного «народного творчества» сложна и тонка по вкусу. Настоящий мастер всегда образован… Новая музыкальная культура, пробиваясь с боем, противостоит как тугоухим консерваторам, так и разливанному морю механической поп-халтуры. Не всем новое явление по вкусу. Есть у него вещи еще недодуманные. Так и должно быть.

Андрей Вознесенский

КОНТРДАНС

Скоро кончится век, как короток век,

Ты, наверное, ждешь… Или нет?

Но сегодня был снег. И к тебе не пройдешь,

Не оставив следа, — а зачем этот след?

Там сегодня прием, там сегодня приют,

Но едва ли нас ждут в тех гостях.

Вот кто-то прошел и кто-то при нем,

Но они есть они. Ты есть ты. Я есть я.

Но в этом мире случайностей нет,

И не мне сожалеть о судьбе.

Он играет им всем. Ты играешь ему.

Ну, а кто здесь сыграет тебе?

И я прошу об одном: если в доме твоем

Будут шелк и парча, и слоновая кость, —

Чтоб тогда ты забыл дом, в котором я был,

Ну, какой из меня, к черту, гость?!

Ведь я напьюсь, как свинья, я усну за столом,

В этом обществе я нелюдим.

Я никогда не умел быть первым из всех,

Но я не терплю быть вторым.

Но в этом мире случайностей нет,

И не мне сожалеть о судьбе.

Он играет им всем. Ты играешь ему.

Так позволь, я сыграю тебе…

ВТОРОЕ СТЕКЛЯННОЕ ЧУДО

Когда ты был мал, ты знал все, что знал,

И собаки не брали твой след.

Теперь ты открыт, ты отбросил свой щит,

Ты не помнишь, кто прав и кто слеп.

Ты повесил мишени на грудь —

Стоит лишь тетиву натянуть.

Ты — ходячая цель, ты уверен, что верен твой путь.

А тем, кто не спит, не нужен твой сад —

В нем ведь нет ни цветов, ни камней.

И даже твой Бог никому не помог —

Есть другие — светлей и сильней,

И поэтому ты в пустоте —

Как на старом забытом холсте:

Не в начале, не в центре и даже не в самом хвосте.

ИСКУССТВО БЫТЬ СМИРНЫМ

Я выкрашу комнату светлым. Я сделаю новые двери.

Если выпадет снег, я узнаю об этом только утром.

Хороший год для чтенья,

Хороший год, чтобы сбить со следа.

Странно, я пел так долго.

Возможно, в этом что-то было…

Возьми меня к реке, положи меня в воду,

Учи меня искусству быть смирным.

Возьми меня к реке…

Танцевали на пляже, любили в песке;

Летели выше, чем птицы, держали камни в ладонях —

Яшму и оникс, хрусталь, чтобы лучше видеть.

Чай на полночных кухнях —

Нам было нужно так много…

Возьми меня к реке, положи меня в воду,

Учи меня искусству быть смирным.

Возьми меня к реке…

Я выкрашу комнату светлым. Я сделаю новые двери.

Если ночь будет темной,

мы выйдем из дома чуть раньше,

Чтобы говорить негромко,

чтобы мерить время по звездам.

Мы пойдем, касаясь деревьев.

Странно, я пел так долго…

Возьми меня к реке, положи меня в воду,

Учи меня искусству быть смирным.

Возьми меня к реке…

ПРЕКРАСНЫЙ ДИЛЕТАНТ

Она боится огня, ты боишься стен;

Тени в углах, вино на столе.

Послушай, ты помнишь, зачем ты здесь?

Кого ты здесь ждал? Кого ты здесь ждал?

Мы знаем новый танец, но у нас нет ног.

Мы шли на новый фильм — кто-то выключил ток.

Ты встретил здесь тех, кто несчастней тебя.

Того ли ты ждал? Того ли ты ждал?

И я не знал, что это моя вина —

Я просто хотел быть любим,

Я просто хотел быть любим…

Она плачет по утрам — ты не можешь помочь,

За каждым новым днем — новая ночь,

Прекрасный дилетант на пути в гастроном —

Того ли ты ждал? Того ли ты ждал?

ДВАДЦАТЬ ПЯТЬ К ДЕСЯТИ

Я — инженер на сотне рублей,

И больше я не получу.

Мне двадцать пять, и я до сих пор

Не знаю, чего хочу.

И, мне кажется, нет никаких оснований

Гордиться своей судьбой,

Но, если б я мог выбирать себя,

Я снова бы стал собой.

Мне двадцать пять, и десять из них

Я пою, не зная, о чем.

И мне так сложно бояться той,

Что стоит за левым плечом.

И пускай мои слова неясны —

В этом мало моей вины.

А что до той, что стоит за плечом —

Перед нею мы все равны.

Может статься, что завтра стрелки часов

Начнут вращаться назад.

И тот, кого с плачем снимали с креста,

Окажется вновь распят.

И нежные губы станут опять

Искать своего Христа.

Но я пел, что пел. И хотя бы в том

Совесть моя чиста.

И я счастлив тем, как сложилось все,

Даже тем, что было не так,

Даже тем, что ветер в моей голове,

И в храме моем — бардак.

Я просто пытался растить свой сад

И не портить прекрасный вид,

И начальник заставы поймет меня,

И беспечный рыбак простит.

В 1980 году, когда «Аквариум» играл на рок-фестивале в Тбилиси, Миша выплясывал на сцене вместе с Борисом. Они взялись за руки и стали выделывать в общем-то безобидные «па», которые впоследствии «кое-где» были расценены как «скандальные» и «антисоветские»… Соответствующие письма были направлены в Ленинградский горком партии. В них членов группы называли «антисоветчиками», а Бориса, лидера, — «самым злостным из них». По возвращении в Ленинград Гребенщикова выгнали из комсомола, а на работе уволили с должности программиста. «Аквариуму» запретили выступать. Борис сказал: «Самое лучшее, что было со мной, это когда меня уволили с работы. Я стал свободен и отдавал музыке все свое время». Чтобы обойти закон и избежать обвинения в «паразитизме», музыканты группы нанялись разнорабочими на несколько часов в неделю. Борис стал ночным сторожем. Дюша, флейтист, продавал арбузы в ларьке. Сева, виолончелист, срезал сорняки на железнодорожных путях. Миша, с достаточным доходом, остался в геологическом институте…

«Виллидж войс», Нью-Йорк, 1989.

НА НОВОМ ПОСТУ

Осенний день, полседьмого,

Мать-земля сегодня сыра.

На ней стоят хорошие парни,

Хотя, должно быть, пьяны с утра.

Но как не пить при такой работе? —

И я храню для них водку в пальто.

И мне хотелось бы петь об этом,

Но этот текст не залитует никто.

Иван спешит на работу;

Он спешит на работу, не торопясь.

Похоже, что ему все равно,

Успеет ли он к девяти часам.

Осенний парк, опавшие листья —

Такая прекрасная грязь!

Он был инженером, теперь он сторож —

Он выбрал себе это сам.

И его «Беломор» горит на лету.

И это новая жизнь на новом посту,

Новая жизнь на новом посту.

Когда я смотрю в окошко,

Я вижу, как кто-то идет

по крыше —

Может быть, это собака (кошка),

А может быть, это крот.

Я вижу не слишком ясно:

Мешает крутой наклон

той крыши —

Может быть, это букашка,

А может быть, это слон.

Над ними ясное небо,

Под ними — хрупкий карниз.

И я не знаю, как сделать, чтобы

Помочь им спуститься вниз.

И я сижу у окна и гляжу в пустоту.

И это новая жизнь на новом посту.

Новая жизнь на новом посту.

— Что позволяло вам «держать удар?» Насколько я знаю, судьба ваша долгое время складывалась отнюдь не гладко?

БГ: — А я никогда никому не противостоял… Какой толк опускаться до драки на таком уровне? Ну, выгнали меня из комсомола, так он изначально был не нужен: меня записали туда вместе со всеми в школе, потому что тогда было положено… Ну, прогнали меня с работы, так мне она была совсем неинтересна. Да простят меня мои учителя, но я никогда толком не мог взять интеграл. А математиком-теоретиком оказался только потому, что считал это более честным по отношению к Советской власти, чем становиться инженером. Все-таки без математиков-теоретиков она преспокойно могла обойтись…

И так — во всем остальном. Ну, не хочет меня Система — и слава Богу! Я очень благодарен нашей Системе: будь она гибче, я рисковал бы стать конформистом в гораздо большей степени…

Вообще, каким бы безнадежным и отчаянным ни казалось положение человека, но, если он сохраняет силу духа, он выстоит. Только сила духа — это не когда ты можешь ребра ломать, а когда веришь, что твое собственное хорошее отношение к людям никуда не пропадает… Я даже не буду говорить очевидное, что Бог за своими присматривает. Это всегда так. Но просто, если еще самому не поддаваться на провокации, на искушение стать мелким, злым, гадким…

СТОРОЖ СЕРГЕЕВ

Зеленая лампа и грязный стол.

Правила над столом.

Сторож Сергеев глядит в стакан

И думает о былом.

Но вот приходят к нему друзья,

Прервав его мыслей ход,

И быстро вливают портвейна литр

Сторожу прямо в рот.

Друзья пришли к нему неспроста,

Пройдя не одну версту:

Они желают видеть его

На боевом посту.

И сторож Сергеев, забыв свой долг,

Ловит беседы нить

И ставит стулья друзьям своим,

Поскольку им негде пить.

И он говорит с ними до утра,

Забыв обойти свой двор.

Он пьет, не глядя совсем на дверь,

Куда мог забраться вор.

Но ночь проходит, приходит день —

Так в мире заведено.

И сторож Сергеев упал под стол,

Допив до конца вино.

Зеленая лампа горит чуть-чуть.

Сменщик уж час как здесь.

А сторож Сергеев едва встает,

Синий с похмелья весь.

И он, трясясь, выходит за дверь,

Не зная еще куда.

Желает пива и лечь поспать

Скромный герой труда.

— Допустим, вы так счастливо устроены, что никакие внешние обстоятельства не влияют на ваше творческое самоощущение. Это еще не снимает проблему, как таковую. На пути творческой реализации многих людей стоят и неустроенный быт, и формализм… Да мало ли! Как быть им?

БГ: — Получается, что мы, не решив своих проблем, начинаем решать проблемы других людей, которые, кстати, нас об этом не просили. При массовом охвате теряется суть проблемы. Мне вспоминается разговор в Харькове людей, неудовлетворенных своей работой: «Что же всем в сторожа идти? Вот я инженер, и таких, как я, много. А сторожей в городе всего сто. Ну, может быть, для меня и найдется сто первое место, а как быть остальным?» Это не подход.

— Это не подход, потому что человек ищет убежище от жизни, вместо того, чтобы искать возможность активного и творческого участия в ней.

БГ: — Я про это и говорю. Если человек хочет чем-то заниматься — он будет этим заниматься. Если у рабочего есть призвание — он станет хорошим рабочим, несмотря на формализм и прочее. На крайний случай человек может создать новую профессию, выбить не существовавшую ставку. В Новгороде, например, есть человек, который реставрирует гусли. Не было до него такой профессии. Я знаю людей с высшим образованием, которые работают лесниками. Все зависит от того, насколько сильно человек хочет.