Вместо эпилога
— Гребенщиков-90 и, скажем, Гребенщиков-80 — это очень разные люди?
БГ: — Да, разницы в них хватает… Гребенщиков-90 и Гребенщиков-65 похожи куда больше…
— Вы провоцируете следующий вопрос: люди в старости становятся похожими на детей. Так что же, к вам пришла «старость»? Усталость? Завершился цикл?
БГ: — Скорее всего, виток спирали… Иногда я ловлю себя на счастливом ощущении, что вновь ко мне возвращается радость двенадцатилетнего пацана, только начинающего через рок-н-ролл входить в искусство. Последние 10 лет мы были рок-группой в этой стране и лишь сейчас начинаем расслабляться и становиться совсем натуральными. Возвращение к началу, к корням, к настоящему…
— Вы знаете, наверное, что многих сейчас охватило стремление уехать. Это как болезнь: «Уехать! Уехать! Куда угодно, хоть в Австралию!».
БГ: — Они себя так наказывают! И тем не менее это необходимо — съездить, посмотреть, пожить там. Каждый человек должен иметь такую возможность: поскитаться по чужбине, пожить там, испытать все, а потом вернуться. Его самого потянет вернуться…
КОМНАТА, ЛИШЕННАЯ ЗЕРКАЛ
Сын человеческий, где ты?
Скажи мне еще один раз —
Скажи мне прямо, кто мы теперь,
Скажи мне истинно, где мы сейчас.
Ведь я думал: все будет честно —
Шелковый шарф на шлем;
Но это битва при закрытых дверях,
Борьба жизни с черт знает чем.
И кто-то уверен, что это подвох,
А кто-то кричит, что провал.
И каждое слово — символ того, что мы —
В комнате, лишенной зеркал.
Сегодня мне снился ангел,
Похожий на Брюса Ли.
Он нес мне жидкость для прочистки мозгов —
Стакан портвейна для хозяев земли.
Но я был мудр и светел,
Я взялся за дело всерьез.
И я умер, выбирая ответ,
Хотя никто не задавал мне вопрос.
А друг мой Ленский у пивного ларька
Сокрушался, что литр так мал,
А очередь хором читала стихи
О комнате, лишенной зеркал.
Нас всех учили с любовью
Смотреть не вверх, а вперед,
Но любовь стреляет из обоих стволов,
Как только ты выйдешь на взлет.
А что, в самом деле, — увлечься
Одной из тех благородных девиц,
Что воткнут тебе под ребра перо,
Чтобы нагляднее было думать про птиц.
Но, будь я тобой, я б отправил их всех
На съемки сцены про первый бал,
А сам бы смеялся с той стороны стекла
Комнаты, лишенной зеркал.
У черных есть чувство ритма,
У белых — чувство вины,
Но есть третьи, без особых примет,
Что смотрят на женщин только ниже спины.
Но я не был сосчитан —
Я видел это со стороны.
Мне как-то странно служить любовником муз,
Стерилизованных в процессе войны,
Где выжил тот, кто был заранее мертв,
А выиграл тот, кто не встал.
И только актеры стирают рашпилем грим
Комнаты, лишенной зеркал.
И вот два достойных занятья
Для тех, кто выше нуля:
Торговля открытками с видом на плешь
Или дикий крик: «Право руля!»
И значит, я списан, как мертвый,
И мне положен конец,
Но я благодарен всем стрелявшим в меня, —
Теперь я знаю, что такое свинец.
И кто-то смеется, как серебряный зверь,
Глядя в наполненный зал.
А я просто жив, я праздную радостный сон
О комнате, лишенной зеркал,
В комнате, лишенной зеркал.
* * *
Последний дождь — уже почти не дождь:
Смотри, как просто в нем найти покой.
И если верить в то, что завтра будет новый день,
Тогда совсем легко…
Ах, только б не кончалась эта ночь!
Мне кажется, мой дом — уже не дом.
Смотри, как им легко, — они играют в жизнь свою.
На стенке за стеклом…
Мне кажется, я узнаю себя
В том мальчике, читающем стихи.
Он стрелки сжал рукой, чтоб не кончалась эта ночь.
И кровь течет с руки…
Но кажется, что это лишь игра
С той стороны зеркального стекла,
А здесь рассвет, но мы не потеряли ничего:
Сегодня тот же день, что был вчера.
Сын человеческий, где ты?
Скажи мне еще один раз —
Скажи мне прямо, кто мы теперь,
Скажи мне истинно, где мы сейчас.
Ведь я думал: все будет честно —
Шелковый шарф на шлем;
Но это битва при закрытых дверях,
Борьба жизни с черт знает чем.
И кто-то уверен, что это подвох,
А кто-то кричит, что провал.
И каждое слово — символ того, что мы —
В комнате, лишенной зеркал.
Сегодня мне снился ангел,
Похожий на Брюса Ли.
Он нес мне жидкость для прочистки мозгов —
Стакан портвейна для хозяев земли.
Но я был мудр и светел,
Я взялся за дело всерьез.
И я умер, выбирая ответ,
Хотя никто не задавал мне вопрос.
А друг мой Ленский у пивного ларька
Сокрушался, что литр так мал,
А очередь хором читала стихи
О комнате, лишенной зеркал.
Нас всех учили с любовью
Смотреть не вверх, а вперед,
Но любовь стреляет из обоих стволов,
Как только ты выйдешь на взлет.
А что, в самом деле, — увлечься
Одной из тех благородных девиц,
Что воткнут тебе под ребра перо,
Чтобы нагляднее было думать про птиц.
Но, будь я тобой, я б отправил их всех
На съемки сцены про первый бал,
А сам бы смеялся с той стороны стекла
Комнаты, лишенной зеркал.
У черных есть чувство ритма,
У белых — чувство вины,
Но есть третьи, без особых примет,
Что смотрят на женщин только ниже спины.
Но я не был сосчитан —
Я видел это со стороны.
Мне как-то странно служить любовником муз,
Стерилизованных в процессе войны,
Где выжил тот, кто был заранее мертв,
А выиграл тот, кто не встал.
И только актеры стирают рашпилем грим
Комнаты, лишенной зеркал.
И вот два достойных занятья
Для тех, кто выше нуля:
Торговля открытками с видом на плешь
Или дикий крик: «Право руля!»
И значит, я списан, как мертвый,
И мне положен конец,
Но я благодарен всем стрелявшим в меня, —
Теперь я знаю, что такое свинец.
И кто-то смеется, как серебряный зверь,
Глядя в наполненный зал.
А я просто жив, я праздную радостный сон
О комнате, лишенной зеркал,
В комнате, лишенной зеркал.
Последний дождь — уже почти не дождь:
Смотри, как просто в нем найти покой.
И если верить в то, что завтра будет новый день,
Тогда совсем легко…
Ах, только б не кончалась эта ночь!
Мне кажется, мой дом — уже не дом.
Смотри, как им легко, — они играют в жизнь свою.
На стенке за стеклом…
Мне кажется, я узнаю себя
В том мальчике, читающем стихи.
Он стрелки сжал рукой, чтоб не кончалась эта ночь.
И кровь течет с руки…
Но кажется, что это лишь игра
С той стороны зеркального стекла,
А здесь рассвет, но мы не потеряли ничего:
Сегодня тот же день, что был вчера.
БГ: — Была история «Аквариума» с «Синего альбома» по «Дети декабря» и комментарий — «Равноденствие». «Аквариум» сделал все, что сделал. И с 1986 года нам делать нечего. Мы исполнили свою историческую миссию. Все нормальные группы расходятся. Севка это почувствовал раньше и ушел в 1984 году.
— 1984 год — «День серебра» — это, по-моему, пик.
БГ: — Да, это высшая точка. «Дети декабря» — это постскриптум. Мы собрали все, что мы делали, и… это «Аквариум» в миниатюре от того и до того, от «Жажды» до «Когда я кончу заниматься всей этой смешной беготней». И все. Куссуль утонул, и все пошло по-другому.
— Но вы не остановились.
БГ: — Но мы-то живые люди. Играть-то хочется. Можно стать садовником, но я лучше песни попишу. Перед собственной душой мы бессмертны в историческом плане. К Дак Дилан. После «Блонд он Блонд» он уже никому ничего не должен. Но он играет, пишет песни, и это его личное дело. И мы будем играть помаленьку.
СЕСТРА
Сестра, здравствуй, сестра!
Нам не так уж долго осталось быть здесь вместе —
Здравствуй, сестра!
Сестра, дык елы-палы, здравствуй, сестра!
Нам не так уж долго осталось быть здесь вместе —
Здравствуй, сестра!
Когда мы глядим на небо,
Откуда должны придти звезды,
Когда мы глядим на горы,
Откуда должна придти помощь, —
Ни новое солнце днем, ни эта луна ночью
Не остановят нас, не остановят нас…
Попытайся простить мне,
Что я не всегда пел чисто,
Попытайся простить мне,
Что я не всегда был честен.
Я не хотел плохого, я не хотел плохого,
Я не умел любить, но я хотел быть любимым.
И когда мы приходим, мы смотрим на небо,
Мы смотрим на небо — мы смотрим в него так долго.
Может быть, это картина, иллюзия и картина,
Но, может быть, это правда,
И, скорее всего, — это правда.
Сестра, здравствуй, сестра!
Нам не так уж долго осталось быть здесь вместе —
Здравствуй, сестра!
Сестра, дык елы-палы, здравствуй, сестра!
Нам не так уж долго осталось быть здесь вместе —
Здравствуй, сестра!
Когда мы глядим на небо,
Откуда должны придти звезды,
Когда мы глядим на горы,
Откуда должна придти помощь, —
Ни новое солнце днем, ни эта луна ночью
Не остановят нас, не остановят нас…
Попытайся простить мне,
Что я не всегда пел чисто,
Попытайся простить мне,
Что я не всегда был честен.
Я не хотел плохого, я не хотел плохого,
Я не умел любить, но я хотел быть любимым.
И когда мы приходим, мы смотрим на небо,
Мы смотрим на небо — мы смотрим в него так долго.
Может быть, это картина, иллюзия и картина,
Но, может быть, это правда,
И, скорее всего, — это правда.
МОЕЙ ЗВЕЗДЕ
Моей звезде не суждено
Тепла, как нам, простым и смертным;
Нам — сытый дом под лампой светлой,
А ей — лишь горькое вино.
А ей — лишь горькая беда
Сгорать, где все бегут пожара;
Один лишь мальчик скажет: «Жалко,
Смотрите, падает звезда».
Моей звезде не суждено
Устать или искать покоя —
Она не знает, что такое
Покой — но это все равно.
Ей будет сниться по ночам
Тот дом, что обойден бедою;
А наяву — служить звездою,
И горький дым, и горький чай…
БГ — тот человек, через которого говорит, поет, дышит божественное. Он религиозен как экуменист. Его Бог един для всех людей и неделим по национальным, географическим, временным границам. Для него самого не существует времени. Возникает ощущение, что песни, которые он пел пять — десять лет назад, были созданы «про запас». На самом деле это феномен искусства — разное время по-разному считывает текст, и он всегда ко двору.
Из песни в песню перетекает, переплавляется одна и та же эмоция. Напоминает мантры и гипноз. Но внутреннего сопротивления нет: ведь по радио не объявляли, что вашим душевным здоровьем займется доктор. Доктор — чужой, БГ — такой, как мы. Просто научился как-то особенно улыбаться, неловко поводя плечами и смахивая с лица белые волосы, просто излучает особую солнечную энергию.
Никогда не поднимется рука написать, что БГ развлекает. Он отвлекает. От обид и невзгод, хаоса мыслей и чувств, всего холодного, черствого, черного.
Если бы все могли собраться вместе и услышать БГ, мне кажется, остановились бы сражения, поросли бы мхом поля брани, а брань и насилие исчезли бы вовсе.
Моей звезде не суждено
Тепла, как нам, простым и смертным;
Нам — сытый дом под лампой светлой,
А ей — лишь горькое вино.
А ей — лишь горькая беда
Сгорать, где все бегут пожара;
Один лишь мальчик скажет: «Жалко,
Смотрите, падает звезда».
Моей звезде не суждено
Устать или искать покоя —
Она не знает, что такое
Покой — но это все равно.
Ей будет сниться по ночам
Тот дом, что обойден бедою;
А наяву — служить звездою,
И горький дым, и горький чай…
БГ — тот человек, через которого говорит, поет, дышит божественное. Он религиозен как экуменист. Его Бог един для всех людей и неделим по национальным, географическим, временным границам. Для него самого не существует времени. Возникает ощущение, что песни, которые он пел пять — десять лет назад, были созданы «про запас». На самом деле это феномен искусства — разное время по-разному считывает текст, и он всегда ко двору.
Из песни в песню перетекает, переплавляется одна и та же эмоция. Напоминает мантры и гипноз. Но внутреннего сопротивления нет: ведь по радио не объявляли, что вашим душевным здоровьем займется доктор. Доктор — чужой, БГ — такой, как мы. Просто научился как-то особенно улыбаться, неловко поводя плечами и смахивая с лица белые волосы, просто излучает особую солнечную энергию.
Никогда не поднимется рука написать, что БГ развлекает. Он отвлекает. От обид и невзгод, хаоса мыслей и чувств, всего холодного, черствого, черного.
Если бы все могли собраться вместе и услышать БГ, мне кажется, остановились бы сражения, поросли бы мхом поля брани, а брань и насилие исчезли бы вовсе.
БГ заперся дома и сидит тихо, как мышь. В дверь с «Ленфильма» стучат, по телефону с радиовещания трезвонят, молодчики с «Мелодии» в окно булыжниками кидают. БГ ни на что не реагирует, думает: «Хоть бы Доктор Кинчев забежал — и то лучше».
Боб сделался ведущим передачи: «Спокойной ночи, малыши». Хрюша спрашивает:
— Дядя Боря, а слабо вам спеть для ребят «Спят усталые игрушки»?
— Мне это в кайф, — сыто отвечает любимец малышей БГ и начинает в унисон с Толкуновой усыплять всех советских baby.
Тут в павильон влетает Борзыкин и орет, что есть мочи: «Кто может отнять мои сны?» Пришлось Бобу за Хрюшу спрятаться — вырос он уже из бунтарства…
Бобу позвонили в дверь. Только он открыл, а там поклонники гурьбой. Не успел БГ ничего сообразить, как двое хватают его под руки, третий вливает в рот Бобу из бутылки вина, четвертый щелкает фотоаппаратом. Потом бросают Боба и с криками «Мы бухали с Гребенщиковым!» выбегают на улицу. БГ встал, потер ушибленное место и проворчал: «Все-таки любят, сволочи!..».
— Вы, вероятно, знаете, что в последнее время некоторые обвиняют вас в зазнайстве, говорят, что вы стали снобом… Как вы на это реагируете?
БГ: — А как мне реагировать? Если я сумею что-то сделать, значит, я что-то сумею сделать. Важно лишь одно: как человек поступает с тем, что имеет, что дала ему природа.
— И все-таки?.. Ведь знаменитость живет как будто под увеличительным стеклом: что носит, как смотрит, говорит, куда ездит, кого любит… И всем хочется ее «руками потрогать»…
БГ: — В общее-то, да! Простой пример: раньше я, например, ходил в баню и спокойно себе мылся. А сейчас вместо того, чтобы париться, раздаю автографы. Какой из этого выход? Приходится каким-то образом так к людям относиться, чтобы они понимали, что лезть не надо. Я сам не лез, честно говоря, ни к кому…
— Не бывает у вас иногда сомнений? Не хочется сказать тем, кто с таким обожанием на вас смотрит: «Ребята, я не стою этого!»
БГ: — Не бывает такого, потому что просто не до этого. Слишком много прекрасной работы, которую хочется делать. Я знаю: то, что я уже сделал, — это «так». Отказываться мне не от чего.
ЛЕТИ, МОЙ АНГЕЛ
Крылья сломались, когда еще воздух был пуст.
Кто мог сказать ему, что за плечами лишь груз?
Кто мог что-то сказать ему? —
Мы знали, что он впереди.
Я шепнул ему вслед: «Лети, мои — Ангел, лети!»
Мальчик, похожий на мага, слепой, как стрела,
Девственность неба разрушивший взмахом крыла.
Когда все мосты обратились в прах,
И пепел покрыл пути,
Я сказал ему вслед: «Лети, мой Ангел, лети!»
Я знаю: во всем, что было со мной,
Бог на моей стороне.
И все упреки в том, это я глух,
Относятся не ко мне.
Ведь я слышу вокруг миллион голосов,
Но один — как птица в горсти;
И я сжимаю кулак: лети, мой Ангел, лети!
Крылья сломались, когда еще воздух был пуст.
Кто мог сказать ему, что за плечами лишь груз?
Кто мог что-то сказать ему? —
Мы знали, что он впереди.
Я шепнул ему вслед: «Лети, мои — Ангел, лети!»
Мальчик, похожий на мага, слепой, как стрела,
Девственность неба разрушивший взмахом крыла.
Когда все мосты обратились в прах,
И пепел покрыл пути,
Я сказал ему вслед: «Лети, мой Ангел, лети!»
Я знаю: во всем, что было со мной,
Бог на моей стороне.
И все упреки в том, это я глух,
Относятся не ко мне.
Ведь я слышу вокруг миллион голосов,
Но один — как птица в горсти;
И я сжимаю кулак: лети, мой Ангел, лети!
ПОКА НЕ НАЧАЛСЯ ДЖАЗ
В трамвайном депо пятые сутки бал.
Из кухонных кранов бьет веселящий газ.
Пенсионеры в трамваях говорят о звездной войне…
Держи меня. Будь со мной. Храни меня,
Пока не начался джаз.
Прощайте, друзья, переставим часы на час.
В городе новые стены, но чистый снег.
Мы выпускаем птиц — это кончился век.
Держи меня. Будь со мной. Храни меня,
Пока не начался джаз.
Ночью так много правил, но скоро рассвет.
Сплетенье ветвей; крылья, хранящие нас.
Мы продолжаем петь, не заметив, что нас уже нет.
Держи меня. Будь со мной. Храни меня,
Пока не начался джаз.
Веди меня туда, где начнется джаз.
В трамвайном депо пятые сутки бал.
Из кухонных кранов бьет веселящий газ.
Пенсионеры в трамваях говорят о звездной войне…
Держи меня. Будь со мной. Храни меня,
Пока не начался джаз.
Прощайте, друзья, переставим часы на час.
В городе новые стены, но чистый снег.
Мы выпускаем птиц — это кончился век.
Держи меня. Будь со мной. Храни меня,
Пока не начался джаз.
Ночью так много правил, но скоро рассвет.
Сплетенье ветвей; крылья, хранящие нас.
Мы продолжаем петь, не заметив, что нас уже нет.
Держи меня. Будь со мной. Храни меня,
Пока не начался джаз.
Веди меня туда, где начнется джаз.
Совсем недавно при ленинградском обществе «Молодежь — за милосердие» организовалась рок-ассоциация «Братки». Президент ассоциации — Борис Гребенщиков, но роль президента у «Братков» отличается от роли «свадебного генерала». Ассоциация управляется триумвиратом — президент, вице-президент и директор. В одной из бумаг, разъясняющих «цели и задачи» «Братков», про президента сказано четко: «Ничего не будет делать — сместим!»
А почему рок-музыканты подружились с милосердцами? Во-первых, музыка «Братков» проповедует гуманизм и, следовательно, милосердие. Во-вторых, несмотря на выход из «андеграунда», рокеры считают, что они сами нуждаются в милосердии.
Как сообщила менеджер Светлана Скрипниченко, «Аквариум» создал творческое товарищество «Сестра», у которого довольно много планов: от издания книги сочинений Гребенщикова «Дело мастера Бо» до создания в Москве независимой телевизионной станции.
— Каковы дальнейшие планы?
БГ: — Так. Ладно. Вот я сейчас говорю совершенно серьезно, чего еще раньше не говорил. Дело в том, что возникло новое видение, возникло в феврале… Мы не можем больше играть ту музыку и петь о том, что раньше имело смысл. Происходит это, во-первых, из-за отделения Гребенщикова от «Аквариума», а во-вторых, Россия куда-то движется, и мы вместе с ней…
Мы сделали все, что могли, мы кончили этап, и после этого мы можем заниматься алхимией, но в этом есть что-то нелепое — заниматься алхимией, когда за окнами стреляют. И чтобы дальше что-то делать, нам было необходимо через что-то пройти. А видение было такое — мы все стоим перед стеклянной стеной и стараемся через нее пройти. Не всей группой, а по одиночке. И когда мы пройдем и посмотрим, кто прошел, кто не прошел, тогда мы сможем что-то сделать дальше. Путешествие на Запад как-то меня изменило, Мишку, Дюшу даже, наверное.
Так что сейчас эпоха смутная, все живые, играть всем хочется… Но при этом ток через нас не идет. Или идет очень редко, на каких-то только песнях. А старые песни играть нельзя. Надоело. Мы на положении партизанской бригады — ушли из городов, потому что там делать нечего; жить в лесу, быть может, и хорошо, но непонятно, зачем.
Поэтому, чтобы понять, что нам делать дальше, «Аквариум» играет сейчас очень специально называющуюся музыку, которая является частью великого общественного движения «Конь в пальто».
— А как музыка называется?
БГ: — … … …..!
— Да, так, пожалуй, мне не напечатать. Может, все-таки «фиг поймешь»?
БГ: — Вот, никогда, никогда не напишут всей правды об «Аквариуме»! Еще мы записали музыку к фильму Соловьева «Черная роза…», а еще собираемся записывать пластинку, здесь, на русском, под предварительным названием «Будни гражданской войны».
БГ: — Я всегда верю в людей, в том смысле, что если к человеку придет другой человек и попросит кусок хлеба, то тот его даст. В большинстве случаев. Но классовый гуманизм имеет свои интересные стороны. У меня создаются явные ощущения, что в России поставлен эксперимент: легко ли вытравливается человеческое из человека. И выясняется, что очень нелегко.
ПОЕЗД В ОГНЕ
Полковник Васин приехал на фронт
Со своей молодой женой.
Полковник Васин созвал свой полк
И сказал им: «Пойдем домой!
Мы ведем войну уже семьдесят лет,
Нас учили, что жизнь — это бой.
Но, по новым данным разведки,
Мы воевали сами с собой.
Я видел генералов:
Они пьют и едят нашу смерть;
Их дети сходят с ума оттого,
Что им нечего больше хотеть.
А земля лежит в ржавчине,
Церкви смешали с золой.
И если мы хотим; чтобы было куда вернуться —
Время вернуться домой…»
Этот поезд в огне —
И нам не на что больше жать.
Этот поезд в огне —
И нам некуда больше бежать.
Эта земля была нашей.
Пока мы не увязли в борьбе.
Она умрет, если будет ничьей, —
Пора вернуть эту землю себе!
А кругом горят факелы,
Это сбор всех погибших частей.
И люди, стрелявшие в наших отцов,
Строят планы на наших детей.
Нас рожали под звуки маршей,
Нас пугали тюрьмой, —
Но хватит ползать на брюхе —
Мы уже возвратились домой.
Полковник Васин приехал на фронт
Со своей молодой женой.
Полковник Васин созвал свой полк
И сказал им: «Пойдем домой!
Мы ведем войну уже семьдесят лет,
Нас учили, что жизнь — это бой.
Но, по новым данным разведки,
Мы воевали сами с собой.
Я видел генералов:
Они пьют и едят нашу смерть;
Их дети сходят с ума оттого,
Что им нечего больше хотеть.
А земля лежит в ржавчине,
Церкви смешали с золой.
И если мы хотим; чтобы было куда вернуться —
Время вернуться домой…»
Этот поезд в огне —
И нам не на что больше жать.
Этот поезд в огне —
И нам некуда больше бежать.
Эта земля была нашей.
Пока мы не увязли в борьбе.
Она умрет, если будет ничьей, —
Пора вернуть эту землю себе!
А кругом горят факелы,
Это сбор всех погибших частей.
И люди, стрелявшие в наших отцов,
Строят планы на наших детей.
Нас рожали под звуки маршей,
Нас пугали тюрьмой, —
Но хватит ползать на брюхе —
Мы уже возвратились домой.
БГ: — У нас к музыке до сих пор относятся, как к спортивным состязаниям. Чья победит? А культуры не сражаются друг с другом. Это ребенку кажется, когда он случайно увидит родителей в постели, что они борются. А они любят друг друга. И в любви рождаются дети, наделенные свойствами обоих родителей.
Я думаю, в истории человечества у России своя определенная функция: какая-то щемящая духовность. Я не русофил, нет, я люблю Россию, русскую культуру, но вот Чайковского я люблю не за то, что он русский. Я люблю его потому, что у меня от него внутри все начинает щемить. Это не только мое ощущение. И такого нет ни в одной музыке: ни в Европе, ни в Америку ни в Африке, ни на Востоке. В России есть щемящесть, может быть, потому что Россия — это великая женственность. И это все ощущают. Но можем это как следует только мы. Хотим — не хотим, умеем — не умеем, порой плохо умеем, но это мы можем. И этого ждет от нас человечество. Я этому учусь. То есть я знаю, чему учиться. Я знаю, что я должен. А уж выйдет ли — Бог знает…
Я не могу уехать, потому что здесь во всем, как и в музыке, эта щемящая штука. Она питает. Может быть, я поступаю неправильно и буду об этом жалеть, но…
— «Аквариум» существует уже два десятилетня. Не пора ли изменись стиль, как считают некоторые специалисты по року?
БГ: — Нет, меняться мы не собираемся. Мне это сложно описать, да, наверное, и ни к чему, но принцип работы с тембрами, нотами, со всем, что входит в понятие музыки, включая сюда и духовное наполнение, присущий «Аквариуму», полагаю, уникален, и предела тут нет никакого. Этим можно заниматься сто лет, можно — тысячу…
— Вы прошли «огонь, воду и медные трубы». Когда было труднее?
БГ: — Всегда трудно по-своему. Но — интересно… В конце концов, это и есть наша жизнь.
ДЕРЖАТЬСЯ КОРНЕЙ
Они красят стены в коричневый цвет
И пишут на крышах слова,
Имеют на завтрак имбирный лимон,
И рубль считают за два.
Мне было бы лестно придти к ним домой
И оказаться сильней —
Но, чтобы стоять, я должен держаться корней.
Ты можешь купить себе новый HI-FI
Или просто идти в гастроном,
И медитировать на потолке,
Облитом дешевым вином,
Сложить свою голову в телеэкран
И думать, что станешь умней —
Но, чтобы стоять, я должен держаться корней.
Они говорят, что губы ее
Стали сегодня, как ртуть,
Что она ушла чересчур далеко,
Что ее уже не вернуть.
Но есть ли средь нас хотя бы один,
Кто мог пройти ее путь
Или сказать, чем мы обязаны ей.
Но чем дальше — тем будет быстрей,
Все помнят отцов, но зовут матерей,
А они говорят, что у них веселей
В доме, в котором не гасят огней —
Но, чтобы стоять, я должен держаться корней.
Так строй свой бюджет на запасах вина,
Что хранится в твоих кладовых;
Кормись на тех, кто кормит тебя.
Забудь про всех остальных.
И я мог бы быть таким же, как ты,
И это бы было верней —
Но, чтобы стоять, я должен держаться корней.
МАГНИТОАЛЬБОМЫ
Они красят стены в коричневый цвет
И пишут на крышах слова,
Имеют на завтрак имбирный лимон,
И рубль считают за два.
Мне было бы лестно придти к ним домой
И оказаться сильней —
Но, чтобы стоять, я должен держаться корней.
Ты можешь купить себе новый HI-FI
Или просто идти в гастроном,
И медитировать на потолке,
Облитом дешевым вином,
Сложить свою голову в телеэкран
И думать, что станешь умней —
Но, чтобы стоять, я должен держаться корней.
Они говорят, что губы ее
Стали сегодня, как ртуть,
Что она ушла чересчур далеко,
Что ее уже не вернуть.
Но есть ли средь нас хотя бы один,
Кто мог пройти ее путь
Или сказать, чем мы обязаны ей.
Но чем дальше — тем будет быстрей,
Все помнят отцов, но зовут матерей,
А они говорят, что у них веселей
В доме, в котором не гасят огней —
Но, чтобы стоять, я должен держаться корней.
Так строй свой бюджет на запасах вина,
Что хранится в твоих кладовых;
Кормись на тех, кто кормит тебя.
Забудь про всех остальных.
И я мог бы быть таким же, как ты,
И это бы было верней —
Но, чтобы стоять, я должен держаться корней.
«Синий альбом» 1981
«Треугольник» 1981
«Акустика» 1982
«Электричество» 1981
«Табу» 1982
«Радио Африка» 1983
«Ихтиология» 1984
«День серебра» 1984
«Дети декабря» 1986
«Десять стрел» 1986
«Красная волна», США, 6 песен 1986
«Аквариум» 1986
«АССА», 5 песен 1987
«Радио Африка» 1988
«Равноденствие» 1988
«Radio Silense», США 1989
«Черная роза — эмблема печали, красная роза — эмблема любви» 1990
Они красят стены в коричневый цвет
И пишут на крышах слова,
Имеют на завтрак имбирный лимон
И рубль считают за два.
Мне было бы лестно придти к ним домой
И оказаться сильней —
Но, чтобы стоять, я должен держаться
корней.
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги