От «Синего альбома» к «Равноденствию»
ДЕСЯТЬ СТРЕЛ
Десять стрел на десяти ветрах,
Лук, сплетенный из ветвей и трав —
Он придет издалека,
Меч дождя в его руках.
Белый волк ведет его сквозь лес,
Белый гриф следит за ним с небес.
С ним придет Единорог,
Он чудесней всех чудес.
Десять стрел на десяти ветрах,
Лук, сплетенный из ветвей и трав —
Он придет издалека,
Он чудесней всех чудес.
Он войдет на твой порог,
Меч дождя в его руках.
Десять стрел на десяти ветрах,
Лук, сплетенный из ветвей и трав —
Он придет издалека,
Меч дождя в его руках.
Белый волк ведет его сквозь лес,
Белый гриф следит за ним с небес.
С ним придет Единорог,
Он чудесней всех чудес.
Десять стрел на десяти ветрах,
Лук, сплетенный из ветвей и трав —
Он придет издалека,
Он чудесней всех чудес.
Он войдет на твой порог,
Меч дождя в его руках.
Боб любил всякие превращения. Однажды превратился в Единорога и пошел гулять в Летний сад. Глядь, а навстречу десять стрел летят. Он от них наутек, но одна стрела все же попала в бедро.
…Проснулся Боб в холодном поту. С тех пор всегда пел: «Девять стрел…». А иногда даже: «Восемь…» — страховался.
Приехали древние кельты в Питер своего земляка БГ послушать. Послушали, пошушукались и решили: «Наш!» И подарили ему Единорога, да не простого, а какой-то гигантской древнекельтской породы. Призадумался Боб, куда его девать (тем более, что у него один уже есть), чем кормить? Решил в Зоопарк определить, да Майк не берет — ему и женщин по горло хватает. Проклял тогда БГ всех древних кельтов с их подарком и к раннему пигмейству обратился. Там хоть все маленькое…
ГЛАЗ
Дайте мне глаз, дайте мне холст,
Дайте мне стену, в которую можно вбить гвоздь, —
Ко мне назавтра вы придете сами.
Дайте мне топ, дайте мне ход,
Дайте мне спеть этих пять нелогичных нот —
Тогда меня можно брать руками.
Как много комнат, полных людей —
Прозрачных комнат, полных людей —
Служебных комнат, полных людей —
Но, пока нет твоей любви,
Мне всегда будет хотеться чего-то еще.
Дайте мне день, дайте мне час,
Дайте мне шанс сделать что-то из нас —
Иначе все, что вам будет слышно,
Это «Что вам угодно»?
Может быть, «нет». Может быть, «да».
На нашем месте в небе должна быть звезда —
Ты чувствуешь сквозняк оттого,
Что это место свободно…
Как много комнат, полных людей —
Прозрачных комнат, полных людей —
Служебных комнат, полных людей —
Но, пока нет твоей любви,
Мне всегда будет хотеться чего-то еще.
Дайте мне глаз, дайте мне холст,
Дайте мне стену, в которую можно вбить гвоздь, —
Ко мне назавтра вы придете сами.
Дайте мне топ, дайте мне ход,
Дайте мне спеть этих пять нелогичных нот —
Тогда меня можно брать руками.
Как много комнат, полных людей —
Прозрачных комнат, полных людей —
Служебных комнат, полных людей —
Но, пока нет твоей любви,
Мне всегда будет хотеться чего-то еще.
Дайте мне день, дайте мне час,
Дайте мне шанс сделать что-то из нас —
Иначе все, что вам будет слышно,
Это «Что вам угодно»?
Может быть, «нет». Может быть, «да».
На нашем месте в небе должна быть звезда —
Ты чувствуешь сквозняк оттого,
Что это место свободно…
Как много комнат, полных людей —
Прозрачных комнат, полных людей —
Служебных комнат, полных людей —
Но, пока нет твоей любви,
Мне всегда будет хотеться чего-то еще.
БГ: — …вспомните время создания этой песни… 1983 год… В этой ситуации с нашей стороны было вполне логично обратиться к «властям» (разумеется, только на таком — метафизическом уровне): мы вам вреда приносить не собираемся. Я говорил как бы: да, меня можно «брать руками», только неизвестно, что из этого выйдет…
Как видите, все повернулось само собой: и руками нас не взяли, а мы остались, какими были.
БГ: — Та или иная идея может быть замечательной, плохо ее применение, которое тормозит движение вперед. При этом мы должны держать в поле зрения высокий ориентир, свою звезду.
— И бороться против окостенелых форм, которые уже не способны не только излучать, но и пропускать свет?
БГ: — Нет. Свету ничто не может преградить путь. Он — внутри человека. Только сам человек и может в себе его погасить, поддавшись, например, омертвелой традиции..
ПОЛЯРНИКИ
Боже, помилуй полярников
С их бесконечным днем,
С их портретами партии,
Которые греют их дом,
С их оранжевой краской
И планом на год вперед,
С их билетами в рай
На корабль, идущий под лед.
Боже, храни полярников,
Тех, кто остался цел,
Когда охрана вдоль берега,
Скучая, глядит в прицел.
Никто не знает, зачем они здесь,
И никто не помнит их лиц,
Но во имя их женщины варят сталь,
И дети падают ниц.
Как им дремлется, Господи,
Когда ты даришь им сны,
С их предчувствием голода
И страхом гражданской войны,
С их техническим спиртом
И вопросами к небесам,
На которые ты отвечаешь им,
Не зная об этом сам.
Так помилуй их, словно страждущих,
Чьи закрома полны,
Помилуй их, как влюбленных,
Боящихся света луны.
И когда ты помилуешь их
И воздашь за любовь и честь,
Удвой им выдачу спирта
И оставь их, как они есть.
Боже, помилуй полярников
С их бесконечным днем,
С их портретами партии,
Которые греют их дом,
С их оранжевой краской
И планом на год вперед,
С их билетами в рай
На корабль, идущий под лед.
Боже, храни полярников,
Тех, кто остался цел,
Когда охрана вдоль берега,
Скучая, глядит в прицел.
Никто не знает, зачем они здесь,
И никто не помнит их лиц,
Но во имя их женщины варят сталь,
И дети падают ниц.
Как им дремлется, Господи,
Когда ты даришь им сны,
С их предчувствием голода
И страхом гражданской войны,
С их техническим спиртом
И вопросами к небесам,
На которые ты отвечаешь им,
Не зная об этом сам.
Так помилуй их, словно страждущих,
Чьи закрома полны,
Помилуй их, как влюбленных,
Боящихся света луны.
И когда ты помилуешь их
И воздашь за любовь и честь,
Удвой им выдачу спирта
И оставь их, как они есть.
ХОЗЯИН
Хозяин, прости, что тревожу тебя;
Это несколько странный визит.
Я видел свет в окнах твоего этажа;
Дверь открыта, вахтер уже спит.
У новых жильцов вечеринка.
Они, выпив, кричат, что ты — миф,
Но я помню день, когда я въехал сюда,
И я, действительно, рад, что ты жив.
Хозяин, я просто шел от друзей,
Я думал о чем-то своем.
Они живут в этих модных домах
И по-детски довольны жильем.
Но я вспоминаю свой прокуренный угол,
Фонарь в окне, купол с крестом.
И мне светло, как в снежную ночь,
И я смеюсь над их колдовством.
Хозяин, я веду странную жизнь,
И меня не любит завхоз.
Твои слуги, возможно, — милые люди,
Но тоже не дарят мне роз.
И я иду мимо них, как почетный гость,
Хотя мне просто сдан угол в наем.
Но, Хозяин, прости за дерзость —
Я не лишний в доме твоем.
Хозяин, да, я плачу́ не как все,
Но я плачу́ тем, что есть.
Хозяин, моя вера слаба,
Но я слышал добрую весть.
Хозяин, я — никудышний фундамент
И, наверно, плохое весло.
Но, Хозяин, когда ты захочешь пить,
Ты вспомнишь мое ремесло.
* * *
Если б каменный уголь умел говорить,
Он не стал бы вести беседы с тобой,
И карарский мрамор не стал бы смотреть тебе вслед.
Но ты занят войной,
Ты стреляешь на тысячу верст и тысячу лет,
И я ничего не отвечу, когда
Меня спросят, как продолжается бой.
В эротических снах молодого дворника
Ты будешь пойман в трубе,
И надменные девы привяжут тебя к станку;
И они коронуют тебя цветами
И с песнями бросятся прочь,
На бегу забывая самое имя твое,
И никто никогда не вспомнит здесь о тебе.
И когда наступит День Серебра,
И кристалл хрусталя будет чист,
И тот, кто бежал, найдет, наконец, покой,
Ты встанешь из недр земли,
Исцеленный, не зная, кто ты такой.
Я хотел бы быть рядом, когда
Всадник протянет тебе еще не тронутый лист.
Хозяин, прости, что тревожу тебя;
Это несколько странный визит.
Я видел свет в окнах твоего этажа;
Дверь открыта, вахтер уже спит.
У новых жильцов вечеринка.
Они, выпив, кричат, что ты — миф,
Но я помню день, когда я въехал сюда,
И я, действительно, рад, что ты жив.
Хозяин, я просто шел от друзей,
Я думал о чем-то своем.
Они живут в этих модных домах
И по-детски довольны жильем.
Но я вспоминаю свой прокуренный угол,
Фонарь в окне, купол с крестом.
И мне светло, как в снежную ночь,
И я смеюсь над их колдовством.
Хозяин, я веду странную жизнь,
И меня не любит завхоз.
Твои слуги, возможно, — милые люди,
Но тоже не дарят мне роз.
И я иду мимо них, как почетный гость,
Хотя мне просто сдан угол в наем.
Но, Хозяин, прости за дерзость —
Я не лишний в доме твоем.
Хозяин, да, я плачу́ не как все,
Но я плачу́ тем, что есть.
Хозяин, моя вера слаба,
Но я слышал добрую весть.
Хозяин, я — никудышний фундамент
И, наверно, плохое весло.
Но, Хозяин, когда ты захочешь пить,
Ты вспомнишь мое ремесло.
Если б каменный уголь умел говорить,
Он не стал бы вести беседы с тобой,
И карарский мрамор не стал бы смотреть тебе вслед.
Но ты занят войной,
Ты стреляешь на тысячу верст и тысячу лет,
И я ничего не отвечу, когда
Меня спросят, как продолжается бой.
В эротических снах молодого дворника
Ты будешь пойман в трубе,
И надменные девы привяжут тебя к станку;
И они коронуют тебя цветами
И с песнями бросятся прочь,
На бегу забывая самое имя твое,
И никто никогда не вспомнит здесь о тебе.
И когда наступит День Серебра,
И кристалл хрусталя будет чист,
И тот, кто бежал, найдет, наконец, покой,
Ты встанешь из недр земли,
Исцеленный, не зная, кто ты такой.
Я хотел бы быть рядом, когда
Всадник протянет тебе еще не тронутый лист.
Боб мечтал о Дне Серебра — ждал его каждое утро. Но День Серебра, как назло, не наступал. И вот однажды Боб проснулся в холодном поту. Смотрит, а рядом с ним Хозяин лежит и смеется-заливается. Боб у него спрашивает: «Не наступил еще День Серебра?» Но не отвечает ничего Хозяин, только смеется пуще прежнего и за ухом Боба щекочет. А, впрочем, может, это и не Хозяин был…
Решил Боб прочитать Коран. Только подумал об этом, глядь — Хозяин тут как тут и пальчиком грозно качает: «Богохульствуешь, язычество приветствуешь!» Смутился Боб: «Да я, да я…» А Хозяин уже замахнулся красной книжицей и бах Боба по макушке! Очнулся Боб, смотрит: да это же материалы последнего съезда. Задумался крепко — было, о чем задуматься…
ТРАМВАЙ
Близилась ночь. Рельсы несли свой груз.
Трамвай не был полон — фактически он был пуст.
Кроме двух-трех плотников, которых не знал никто,
Судьи, который ушел с работы,
И джентльмена в пальто.
Судья сказал: «Уже поздно, нам всем пора по домам,
Но Будда в сердце, а бес в ребро, —
Молчать сейчас — это срам.
Скамья подсудимых всегда полна:
Мы, по крайней мере, в этом равны,
Но если каждый возьмет вину на себя,
То на всех не хватит вины».
Плотник поставил стаканы на пол
И ответил: «Да, дело — труба.
Многие здесь считают жизнь шуткой,
Но это — не наша судьба.
Лично я готов ответить за все
(А мне есть, за что отвечать),
Но я пою, когда строю свой город.
И я не могу молчать!»
Судья достал из кармана деньги
И выбросил их в окно.
Он сказал: «Я знаю, что это не нужно,
Но все-таки: где здесь вино?
Едва ли мы встретимся здесь еще раз
Под этим синим плащем,
И я прошу прощенья за все, что я сделал.
И я хочу быть прощен».
Когда вошел контролер (скорость перевалила за сто),
Он даже не стал проверять билеты —
Он лишь попросил снять пальто.
В вагоне было тепло, и ночь подходила к концу.
И трамвай уже шел там, где не было рельсов,
Выходя на прямую к кольцу.
Близилась ночь. Рельсы несли свой груз.
Трамвай не был полон — фактически он был пуст.
Кроме двух-трех плотников, которых не знал никто,
Судьи, который ушел с работы,
И джентльмена в пальто.
Судья сказал: «Уже поздно, нам всем пора по домам,
Но Будда в сердце, а бес в ребро, —
Молчать сейчас — это срам.
Скамья подсудимых всегда полна:
Мы, по крайней мере, в этом равны,
Но если каждый возьмет вину на себя,
То на всех не хватит вины».
Плотник поставил стаканы на пол
И ответил: «Да, дело — труба.
Многие здесь считают жизнь шуткой,
Но это — не наша судьба.
Лично я готов ответить за все
(А мне есть, за что отвечать),
Но я пою, когда строю свой город.
И я не могу молчать!»
Судья достал из кармана деньги
И выбросил их в окно.
Он сказал: «Я знаю, что это не нужно,
Но все-таки: где здесь вино?
Едва ли мы встретимся здесь еще раз
Под этим синим плащем,
И я прошу прощенья за все, что я сделал.
И я хочу быть прощен».
Когда вошел контролер (скорость перевалила за сто),
Он даже не стал проверять билеты —
Он лишь попросил снять пальто.
В вагоне было тепло, и ночь подходила к концу.
И трамвай уже шел там, где не было рельсов,
Выходя на прямую к кольцу.
— Затронула ли вас как-то бардовская песня?
БГ: — Я пел всего Окуджаву, почти всего Высоцкого, Клячкина и Вертинского, что удавалось найти. В силу свойств своей натуры никогда не любил песни, в которых присутствовал сырой, мрачный, подвальный элемент. Их атмосфера меня удручала. Я и в жизни этого не любил и всегда отталкивался от этого. Та музыка, которая мне нравилась, была освобождением. Благодаря ей я понял, что я нормальный человек. Вообще же рок и бардовская песня долгое время сосуществовали во мне, никак не пересекаясь. Рок был мое.
— Ваше отношение к Петербургу?
БГ: — Я воспитанник этого города. Другого не мыслю. Город света и тьмы. Мечтаю разделить эти компоненты и жить во свете.
— Что бы вы подарили другому человеку, если были бы всемогущим?
БГ: — Радость.
— Чему вы радовались в последний раз?
БГ: — Любви к миру, в котором живу.
— Ваша мечта?
БГ: — Приносить радость.
— Ваше отношение к любви. И есть ли она?
БГ: — Извините, а что еще есть?
ГОРОД ЗОЛОТОЙ
(А. Волохонский, А. Хвостенко)
Под небом голубым есть город золотой
С прозрачными воротами и яркою звездой.
А в городе том — сад — всё травы да цветы;
Гуляют там животные невиданной красы.
Одно — как желтый огнегривый лев,
Другое — вол, исполненный очей;
С ними — золотой орел небесный,
Чей так светел взор незабываемый.
А в небе голубом горит одна звезда.
Она твоя, о ангел мой, она твоя всегда.
Кто любит, тот любим. Кто светел, тот и свят.
Пускай ведет звезда тебя дорогой в дивный сад.
Тебя там встретят огнегривый лев
И синий вол, исполненный очей;
С ними — золотой орел небесный,
Чей так светел взор незабываемый.
Под небом голубым есть город золотой
С прозрачными воротами и яркою звездой.
А в городе том — сад — всё травы да цветы;
Гуляют там животные невиданной красы.
Одно — как желтый огнегривый лев,
Другое — вол, исполненный очей;
С ними — золотой орел небесный,
Чей так светел взор незабываемый.
А в небе голубом горит одна звезда.
Она твоя, о ангел мой, она твоя всегда.
Кто любит, тот любим. Кто светел, тот и свят.
Пускай ведет звезда тебя дорогой в дивный сад.
Тебя там встретят огнегривый лев
И синий вол, исполненный очей;
С ними — золотой орел небесный,
Чей так светел взор незабываемый.
БГ: — Если жить с любовью, то самый маленький шаг будет доставлять радость. Можно поскандалить, даже подраться с обидчиком, а можно поговорить по-человечески, и тогда все будет нормально. Со злом нужно бороться не злом, а отрицанием зла. И от этого получаешь удовольствие не меньше, чем от написания самых прекрасных песен. Потому что с кем-то обошелся по-человечески, потому что победил зло в себе…
ПЛОСКОСТЬ
Мы стояли на плоскости
С переменным углом отраженья,
Наблюдая закон,
Приводящий пейзажи в движенье,
Повторяя слова, лишенные всякого смысла, —
Но без напряженья, без напряженья.
Их несколько здесь —
Измеряющих время звучаньем,
На хороший вопрос
Готовых ответить мычаньем,
И, глядя вокруг, я вижу, что их появленье
Весьма не случайно, весьма не случайно.
Мы стояли на плоскости
С переменным углом отраженья,
Наблюдая закон,
Приводящий пейзажи в движенье,
Повторяя слова, лишенные всякого смысла, —
Но без напряженья, без напряженья.
Их несколько здесь —
Измеряющих время звучаньем,
На хороший вопрос
Готовых ответить мычаньем,
И, глядя вокруг, я вижу, что их появленье
Весьма не случайно, весьма не случайно.
КОЗЛОДОЕВ
Всползает по крыше старик Козлодоев,
Пронырливый, как коростель.
Стремится в окошко старик Козлодоев
К какой-нибудь бабе в постель.
Вот раньше, бывало, гулял Козлодоев,
Глаза его были пусты,
И свистом всех женщин сзывал Козлодоев
Заняться любовью в кусты.
Занятие это любил Козлодоев
И дюжину враз ублажал.
Кумиром народным служил Козлодоев,
И всякий его уважал.
А ныне — а ныне попрятались, суки,
В окошки отдельных квартир.
Ползет Козлодоев; мокры его брюки;
Он стар. Он желает в сортир.
…«Б.Г.» — это, конечно, давно уже не только человек. Это цельное, сегодня почти академическое, культурное понятие, знакомство с которым, даю вам слово, обещает восхитительное путешествие в уникальный мир личности. Наличие которого одно и определяет древнее и прекрасное звание — поэт.
Всползает по крыше старик Козлодоев,
Пронырливый, как коростель.
Стремится в окошко старик Козлодоев
К какой-нибудь бабе в постель.
Вот раньше, бывало, гулял Козлодоев,
Глаза его были пусты,
И свистом всех женщин сзывал Козлодоев
Заняться любовью в кусты.
Занятие это любил Козлодоев
И дюжину враз ублажал.
Кумиром народным служил Козлодоев,
И всякий его уважал.
А ныне — а ныне попрятались, суки,
В окошки отдельных квартир.
Ползет Козлодоев; мокры его брюки;
Он стар. Он желает в сортир.
…«Б.Г.» — это, конечно, давно уже не только человек. Это цельное, сегодня почти академическое, культурное понятие, знакомство с которым, даю вам слово, обещает восхитительное путешествие в уникальный мир личности. Наличие которого одно и определяет древнее и прекрасное звание — поэт.
БГ: — У меня нет никакой ответственности за идущих следом, есть ответственность за собственную душу перед Богом. Кстати, я думаю, из-за этого за нами кто-то и шел. Но мы никого никуда не обещали привести. Никогда.
— Так куда же вы идете?
БГ: — Я даже не могу сказать, что иду. Я чувствую в любой момент, что мне следует делать, я знаю, где мои долги. Но я не плачу́ по чужим счетам.
КОЗЛЫ
Стоя по стойке «смирно», танцуя в душе брейк-дэнс,
Мечтая, что ты — генерал, мечтая, что ты — экстрасенс,
Зная, что ты — воплощение их вековечной мечты;
Весь мир — одна декорация, —
И вот появляешься ты…
Козлы! Козлы!
Мои слова не особенно вежливы,
Но и не слишком злы.
Я лишь констатирую факт:
Козлы!
В кружке «умелые руки» всё говорят, как есть.
Но кому от этого радость? Кому от этого честь?
Чем более ты скажешь, тем более ты в цене
И в работе мы, как в проруби,
И в постели мы, как на войне…
Козлы! Козлы!
Увязшие в собственной правоте,
Завязанные в узлы.
Я точно такой, только хуже,
И я говорю то, что знаю:
Козлы!
Пока я не стал клевером, пока ты не стала строкой,
Наши тела — меч, в наших душах — покой,
Наше дыхание свято, мы движемся, всех любя.
Но, дай нам силы, Господи,
Мы все подомнем под себя.
Козлы! Козлы!
Мои слова не слишком добры,
Но и не слишком злы.
Я лишь констатирую факт:
Вот идем мы, козлы!
Стоя по стойке «смирно», танцуя в душе брейк-дэнс,
Мечтая, что ты — генерал, мечтая, что ты — экстрасенс,
Зная, что ты — воплощение их вековечной мечты;
Весь мир — одна декорация, —
И вот появляешься ты…
Козлы! Козлы!
Мои слова не особенно вежливы,
Но и не слишком злы.
Я лишь констатирую факт:
Козлы!
В кружке «умелые руки» всё говорят, как есть.
Но кому от этого радость? Кому от этого честь?
Чем более ты скажешь, тем более ты в цене
И в работе мы, как в проруби,
И в постели мы, как на войне…
Козлы! Козлы!
Увязшие в собственной правоте,
Завязанные в узлы.
Я точно такой, только хуже,
И я говорю то, что знаю:
Козлы!
Пока я не стал клевером, пока ты не стала строкой,
Наши тела — меч, в наших душах — покой,
Наше дыхание свято, мы движемся, всех любя.
Но, дай нам силы, Господи,
Мы все подомнем под себя.
Козлы! Козлы!
Мои слова не слишком добры,
Но и не слишком злы.
Я лишь констатирую факт:
Вот идем мы, козлы!
К ДРУЗЬЯМ
(А. Гуницкий)
Друзья, давайте все умрем!
К чему нам жизни трепетанье? —
Уж лучше гроба громыханье
И смерти черный водоем!
Друзья, давайте будем жить
И склизских бабочек душить!
Всем остальным дадим по роже:
Ведь жизнь и смерть — одно и тоже.
Друзья, давайте все умрем!
К чему нам жизни трепетанье? —
Уж лучше гроба громыханье
И смерти черный водоем!
Друзья, давайте будем жить
И склизских бабочек душить!
Всем остальным дадим по роже:
Ведь жизнь и смерть — одно и тоже.
— Борис, вас ленинградские хиппи, «системные люди» считают одним на своих вождей. Как вы относитесь к их мнению?
БГ: — Отрицательно. Они утверждают, что только ведя их образ жизни, можно оставаться честным. Конечно, когда бездельничаешь, когда зависишь только от самого себя, делать это гораздо легче. Со мной на факультете математики ЛГУ учился парень, который впоследствии стал «пророком» хиппи. Живет где-то в Пскове, ходит грязный, нечесаный. Кто он по сути? Неудачник. Ему уже трудно войти в колею нормальной жизни. Внутри них духовная пустота. Ошибаются те, кто утверждают: «Таких людей затягивает болото хиппи». Нет, их затягивает собственное внутреннее болото.
— Как вы оцениваете нынешнюю молодежь?
БГ: — Людям во все времена свойственно было стремление к гармонии. Но сейчас происходит дикая расбалансировка духовного начала в человеке. Особенно это отражается на молодежи. Причин много. Результат: у большинства отсутствует внутренний стержень, который позволяет «держать себя в рамках».
ИЗ АЛЬБОМА А. К
Верю я, что сбудется предвестье,
Мной предвосхищенное в мечтах.
И пройдет по тихому предместью
Лев Толстой в оранжевых портах,
И Тургенев, дурь смешавши с дрянью,
Дружески прошепчет в ухо мне:
«Чу! Смотри, — Есенин гулкой ранью
Поскакал на розовом слоне!»
Верю я, что сбудется предвестье,
Мной предвосхищенное в мечтах.
И пройдет по тихому предместью
Лев Толстой в оранжевых портах,
И Тургенев, дурь смешавши с дрянью,
Дружески прошепчет в ухо мне:
«Чу! Смотри, — Есенин гулкой ранью
Поскакал на розовом слоне!»
РОК-ПОЭМА «ИННОКЕНТИЙ»
ИННОКЕНТИЙ ЕДЕТ В ТРАМВАЕ
Иннокентий садится в последний трамвай
Где кондуктора нет и в помине.
Семь голодных мужчин там едят каравай,
Увязая зубами в мякине.
Иннокентий рассеянно смотрит вокруг,
В рукаве его теплится свечка.
Семь раздетых мужчин примеряют сюртук;
На лице у седьмого — уздечка.
Пожилая ткачиха желает сойти,
Гневно машет большими руками.
Семь бегущих мужчин на трамвайном пути
Затевают дуэль с ездоками.
Иннокентий стреляет в пустое окно,
Прижимаясь к прикладу предплечьем.
Одному из мужчин прострелили сукно,
Шесть отделались легким увечьем.
Пожилая ткачиха без чувства лежит.
Иннокентий задумчиво дремлет.
Над трамвайным путем черный ворон кружит
И искре электрической внемлет.
ПОЛТАРАКИ НАНОСИТ ИННОКЕНТИЮ ВИЗИТ
Полтараки — повеса, мошенник и плут,
К Иннокентию в двери стучится.
В сей парадной соседи давно не живут,
Но порою приходят мочиться.
Иннокентий задумчиво пьет молоко,
Таракана узревши во мраке.
На душе его мирно, светло и легко —
Он не хочет впускать Полтараки.
Даже если он двери откроет ему,
То, наверное, кинет поленом.
Или, если полена не будет в дому,
Между ног ему двинет коленом.
Полтараки же злобно царапает дверь
И в замочную скважину свищет,
На пожарную лестницу лезет, как зверь, —
Он свиданья с хозяином ищет.
Иннокентии ложится в пустую кровать.
На стене таракан копошится.
За окном Полтараки ползет умирать
И над ним черный ворон кружится.
ИННОКЕНТИЙ СПУСКАЕТСЯ ПОД ЗЕМЛЮ
Иннокентий спускается в мрачный подвал —
Подземелье наполнено смрадом.
Он решает устроить большой карнавал,
Предваренный военным парадом.
Иннокентий в раздумье обходит углы,
Шевеля стеариновой свечкой:
«Здесь прекрасные дамы, стройны и смуглы,
Будут в карты играть перед печкой.
Кирасиры, своим сапогом топоча,
Их на вальс пригласят неуклюже…»
Зашипела и вовсе погасла свеча —
Иннокентий шагает по лужам.
Он рукою скребет по осклизлой стене,
Он зовет громогласно и внятно:
«О прекрасный Панкрат! Поспеши же ко мне
И открой мне дорогу обратно!»
Старый дворник Панкрат сильно пьяный лежит
И призыву из мрака не внемлет.
Высоко в небесах черный ворон кружит,
Ревматичные крылья подъемлет.
ИННОКЕНТИЙ СОЗЕРЦАЕТ СВЕТИЛА
Иннокентий привычно садится на стул,
Поглощенный светил созерцаньем.
Вот уж утренний ветер над крышей подул —
Отвечают светила мерцаньем.
Иннокентий не сводит задумчивых глаз
С возникающих в небе явлений.
Небосвод озарился, мелькнул и погас —
Иннокентии исполнен сомнений:
Существует ли все, что горит в небесах,
Или это всего лишь картина?
Скоро полночь пробьет на кремлевских часах.
На лице у него — паутина.
Кто другой бы сидел — Иннокентий встает
И решительно ходит по крыше,
Под ногами его рубероид поет.
Иннокентий взволнованно дышит.
Он спускается с крыши — он понял, в чем суть,
Дева в бочке подштанники плещет.
Он хватает ту деву за нежную грудь.
Средь небес черный ворон трепещет.
ИННОКЕНТИЙ В ГОРАХ
Иннокентий вращает коленчатый вал,
Шестерня под рукою скрежещет.
Покачнулся автобус и в пропасть упал,
Вместе с ним — Иннокентьевы вещи.
Пассажиры безумные в пропасть глядят,
Над паденьем ехидно смеются.
Пять ученых мужей прах горстями едят
И о камень сединами бьются.
Иннокентий сдувает пылинку с манжет,
Упираясь в скалу альпенштоком.
На конце альпенштока — портрет Беранже,
И Горация томик — под боком.
Он уже на вершине. Он снял сапоги —
Над строкою Горация плачет.
Между тем уже полночь: не видно ни зги.
Иннокентий Горация прячет.
Вот и «Скорая помощь» стоит под скалой.
Пассажиры дерутся с врачами.
Черный ворон летает над их головой,
Поводя ледяными очами.
ИННОКЕНТИЙ СПАСАЕТ ОДНУ ИЛИ ДВУХ ДЕВ
Иннокентий стоит на своей голове,
Презирая закон тяготенья.
Мимо юная дева, а может быть, две,
Проходя, вызывают смятенье.
Иннокентий гордится своим либидо,
Юным девам он делает знаки,
Но внезапно, въезжая в красивом ландо,
Появляется скот Полтараки.
Эту деву иль двух он желает увлечь,
Перед ними он кобелем пляшет.
Иннокентий, чтоб дев чистоту уберечь,
Полтараки отчаянно машет.
Полтараки отходит на десять шагов,
Чтобы в челюсть ему не попало.
Изумленная дева при виде врагов
Покачнулась — и в шахту упала.
Полтараки, поверженный, мрачно лежит.
Иннокентий спускается в шахту.
Черный ворон бессмысленно в небе кружит,
Совершая бессменную вахту.
ИННОКЕНТИЙ НА ЗАВОДЕ
Иннокентий глядит на токарный станок,
Восхищенней вращеньем детали.
Искрометная стружка летит между ног,
Раздается визжание стали.
Одинокие токари ходят гурьбой,
Аромат источая мазута.
Иннокентия видят они пред собой,
Назревает кровавая смута.
Иннокентий, от них отбиваясь сверлом,
За переднею прячется бабкой.
Он под самую крышу взмывает орлом
И кидает в них норковой шапкой.
Отродясь не видали такого в цеху —
Токарь шапкою наземь повержен.
Иннокентий, как птица, парит наверху,
Вероломством рабочих рассержен.
Там, где пели станки, все в руинах лежит.
Иннокентий безмерно страдает:
Он то волосы рвет, то куда-то бежит.
На плече его ворон рыдает.
Иннокентий садится в последний трамвай
Где кондуктора нет и в помине.
Семь голодных мужчин там едят каравай,
Увязая зубами в мякине.
Иннокентий рассеянно смотрит вокруг,
В рукаве его теплится свечка.
Семь раздетых мужчин примеряют сюртук;
На лице у седьмого — уздечка.
Пожилая ткачиха желает сойти,
Гневно машет большими руками.
Семь бегущих мужчин на трамвайном пути
Затевают дуэль с ездоками.
Иннокентий стреляет в пустое окно,
Прижимаясь к прикладу предплечьем.
Одному из мужчин прострелили сукно,
Шесть отделались легким увечьем.
Пожилая ткачиха без чувства лежит.
Иннокентий задумчиво дремлет.
Над трамвайным путем черный ворон кружит
И искре электрической внемлет.
Полтараки — повеса, мошенник и плут,
К Иннокентию в двери стучится.
В сей парадной соседи давно не живут,
Но порою приходят мочиться.
Иннокентий задумчиво пьет молоко,
Таракана узревши во мраке.
На душе его мирно, светло и легко —
Он не хочет впускать Полтараки.
Даже если он двери откроет ему,
То, наверное, кинет поленом.
Или, если полена не будет в дому,
Между ног ему двинет коленом.
Полтараки же злобно царапает дверь
И в замочную скважину свищет,
На пожарную лестницу лезет, как зверь, —
Он свиданья с хозяином ищет.
Иннокентии ложится в пустую кровать.
На стене таракан копошится.
За окном Полтараки ползет умирать
И над ним черный ворон кружится.
Иннокентий спускается в мрачный подвал —
Подземелье наполнено смрадом.
Он решает устроить большой карнавал,
Предваренный военным парадом.
Иннокентий в раздумье обходит углы,
Шевеля стеариновой свечкой:
«Здесь прекрасные дамы, стройны и смуглы,
Будут в карты играть перед печкой.
Кирасиры, своим сапогом топоча,
Их на вальс пригласят неуклюже…»
Зашипела и вовсе погасла свеча —
Иннокентий шагает по лужам.
Он рукою скребет по осклизлой стене,
Он зовет громогласно и внятно:
«О прекрасный Панкрат! Поспеши же ко мне
И открой мне дорогу обратно!»
Старый дворник Панкрат сильно пьяный лежит
И призыву из мрака не внемлет.
Высоко в небесах черный ворон кружит,
Ревматичные крылья подъемлет.
Иннокентий привычно садится на стул,
Поглощенный светил созерцаньем.
Вот уж утренний ветер над крышей подул —
Отвечают светила мерцаньем.
Иннокентий не сводит задумчивых глаз
С возникающих в небе явлений.
Небосвод озарился, мелькнул и погас —
Иннокентии исполнен сомнений:
Существует ли все, что горит в небесах,
Или это всего лишь картина?
Скоро полночь пробьет на кремлевских часах.
На лице у него — паутина.
Кто другой бы сидел — Иннокентий встает
И решительно ходит по крыше,
Под ногами его рубероид поет.
Иннокентий взволнованно дышит.
Он спускается с крыши — он понял, в чем суть,
Дева в бочке подштанники плещет.
Он хватает ту деву за нежную грудь.
Средь небес черный ворон трепещет.
Иннокентий вращает коленчатый вал,
Шестерня под рукою скрежещет.
Покачнулся автобус и в пропасть упал,
Вместе с ним — Иннокентьевы вещи.
Пассажиры безумные в пропасть глядят,
Над паденьем ехидно смеются.
Пять ученых мужей прах горстями едят
И о камень сединами бьются.
Иннокентий сдувает пылинку с манжет,
Упираясь в скалу альпенштоком.
На конце альпенштока — портрет Беранже,
И Горация томик — под боком.
Он уже на вершине. Он снял сапоги —
Над строкою Горация плачет.
Между тем уже полночь: не видно ни зги.
Иннокентий Горация прячет.
Вот и «Скорая помощь» стоит под скалой.
Пассажиры дерутся с врачами.
Черный ворон летает над их головой,
Поводя ледяными очами.
Иннокентий стоит на своей голове,
Презирая закон тяготенья.
Мимо юная дева, а может быть, две,
Проходя, вызывают смятенье.
Иннокентий гордится своим либидо,
Юным девам он делает знаки,
Но внезапно, въезжая в красивом ландо,
Появляется скот Полтараки.
Эту деву иль двух он желает увлечь,
Перед ними он кобелем пляшет.
Иннокентий, чтоб дев чистоту уберечь,
Полтараки отчаянно машет.
Полтараки отходит на десять шагов,
Чтобы в челюсть ему не попало.
Изумленная дева при виде врагов
Покачнулась — и в шахту упала.
Полтараки, поверженный, мрачно лежит.
Иннокентий спускается в шахту.
Черный ворон бессмысленно в небе кружит,
Совершая бессменную вахту.
Иннокентий глядит на токарный станок,
Восхищенней вращеньем детали.
Искрометная стружка летит между ног,
Раздается визжание стали.
Одинокие токари ходят гурьбой,
Аромат источая мазута.
Иннокентия видят они пред собой,
Назревает кровавая смута.
Иннокентий, от них отбиваясь сверлом,
За переднею прячется бабкой.
Он под самую крышу взмывает орлом
И кидает в них норковой шапкой.
Отродясь не видали такого в цеху —
Токарь шапкою наземь повержен.
Иннокентий, как птица, парит наверху,
Вероломством рабочих рассержен.
Там, где пели станки, все в руинах лежит.
Иннокентий безмерно страдает:
Он то волосы рвет, то куда-то бежит.
На плече его ворон рыдает.
ИВАНОВ
Иванов на остановке
В ожиданье колесницы.
В предвкушенье кружки пива —
В понедельник утром жизнь тяжела.
А кругом простые люди,
Что, толпясь, заходят в транспорт,
Топчат ноги Иванову,
Наступают ему прямо на крыла.
И ему не слиться с ними,
С согражданами своими —
У него в кармане Сартр,
У сограждан в лучшем случае — пятак.
Иванов читает книгу.
И приходят контролеры,
И штрафуют Иванова —
В понедельник утром все всегда не так.
Он живет на Петроградской,
В коммунальном коридоре
Между кухней и уборной,
И уборная всегда полным полна,
И к нему приходят люди
С чемоданами портвейна
И проводят время жизни
За сравнительным анализом вина.
А потом они уходят.
Только лучшие друзья
И очарованные дамы
Остаются с Ивановым до утра.
А потом приходит утро,
Все прокурено и серо.
Подтверждая старый тезис,
Что сегодня тот же день, что был вчера.
Иванов на остановке
В ожиданье колесницы.
В предвкушенье кружки пива —
В понедельник утром жизнь тяжела.
А кругом простые люди,
Что, толпясь, заходят в транспорт,
Топчат ноги Иванову,
Наступают ему прямо на крыла.
И ему не слиться с ними,
С согражданами своими —
У него в кармане Сартр,
У сограждан в лучшем случае — пятак.
Иванов читает книгу.
И приходят контролеры,
И штрафуют Иванова —
В понедельник утром все всегда не так.
Он живет на Петроградской,
В коммунальном коридоре
Между кухней и уборной,
И уборная всегда полным полна,
И к нему приходят люди
С чемоданами портвейна
И проводят время жизни
За сравнительным анализом вина.
А потом они уходят.
Только лучшие друзья
И очарованные дамы
Остаются с Ивановым до утра.
А потом приходит утро,
Все прокурено и серо.
Подтверждая старый тезис,
Что сегодня тот же день, что был вчера.
— Какие вам необходимы зрители на концерте? Каковы ваши взаимодействия?
БГ: — Которые слушают и реагируют. Энергия, которой мы обмениваемся с залом и которую генерируем друг другу, — это 90 процентов всего концерта. Это то же самое, что и некоторые особенные моменты в отношениях мужчины и женщины.
— Как рождается музыка?
БГ: — Она не рождается. Она есть, ее надо только услышать.
— Что появляется раньше: стихи или музыка?
БГ: — Чаще — фраза или одно-два слова, которые почему-то правильны. Они быстро находят свою музыку (как правило) и ждут остальных. Иногда приходятся долго искать. А вообще, главное — не мешать…
— А как бы вы определили рок, что отличает его от других музыкальных направлений?
БГ: — Определить — значит ограничить.
— Разумеется, и все же у людей отчего-то есть потребность формулировать и определять. Хотелось бы услышать определение рока.
БГ: — Но нужно ли року, чтобы его определяли?
— Как вы попали на телевидение?
БГ: — О, это интересно. Люди из телевидения приходят к нам как-то и говорят: «„Два тракториста“ — замечательная песня, мы хотим ее снять». «Хорошо, снимайте». — «Но в ней нужно выбросить трактористов!» — «Зачем?» — «А слово „тракторист“ нельзя произносить по телевидению!» Я их спрашиваю: «Ребята, а вы случайно с ума не сошли?» Они говорят: «Да мы-то не сошли, но у нас начальство. Если так снимем — не пропустят». — «Хорошо, — говорю. — Что вы предлагаете?» — «Ну, пианисты».
Вот так… Но это было давно, когда я думал, что таким путем можно чего-то добиться. Теперь я не позволю ради появления на экране портить песню.
ДВА ТРАКТОРИСТА
Широко трепещет туманная нива.
Вороны спускаются с гор.
И два тракториста, напившихся пива,
Идут отдыхать на бугор.
Один Жан-Поль Сартра лелеет в кармане
И этим сознанием горд;
Другой же играет порой на баяне
Сантану и «Weather Report».
Широко трепещет туманная нива.
Вороны спускаются с гор.
И два тракториста, напившихся пива,
Идут отдыхать на бугор.
Один Жан-Поль Сартра лелеет в кармане
И этим сознанием горд;
Другой же играет порой на баяне
Сантану и «Weather Report».
Джоанна Стингрей, восходящая певица из Лос-Анджелеса, приезжала в СССР в середине 80-х годов. Она встретилась с «Аквариумом» и была так очарована их музыкой, что в 1986 году тайно вывезла в США их кассеты, а также кассеты еще трех ленинградских групп. Вернувшись в Америку, она выпустила пластинку избранных песен «Красная волна: четыре группы из СССР», которая стала дебютом «Аквариума» в США.
Пришла Джоанна Стингрей к Бобу — на ночь себя предлагать. А Боб ее спрашивает: «А ты можешь двигать?» У Джоанны в голове все смешалось: чем двигать, как двигать, зачем двигать, когда двигать? Головой покачала да и ушла ни с чем.
ОНА МОЖЕТ ДВИГАТЬ СОБОЙ
Она может двигать,
Она может двигать собой
В полный рост —
Она знает толк в полный рост.
Мама, что мы будем делать,
Когда она двинет собой?
Алый шелк, вещие сны,
Ветви ивы, фазы луны —
В полный рост,
Она знает толк в полный рост.
Мама, что мы будем делать,
Когда она двинет собой?
Кроткий нрав, возвышенный чин,
Великая стройка, новый почин —
В полный рост,
Она знает толк в полный рост.
Мама, что мы будем делать,
Когда она двинет собой?
Она может двигать,
Она может двигать собой
В полный рост —
Она знает толк в полный рост.
Мама, что мы будем делать,
Когда она двинет собой?
Она может двигать,
Она может двигать собой
В полный рост —
Она знает толк в полный рост.
Мама, что мы будем делать,
Когда она двинет собой?
Алый шелк, вещие сны,
Ветви ивы, фазы луны —
В полный рост,
Она знает толк в полный рост.
Мама, что мы будем делать,
Когда она двинет собой?
Кроткий нрав, возвышенный чин,
Великая стройка, новый почин —
В полный рост,
Она знает толк в полный рост.
Мама, что мы будем делать,
Когда она двинет собой?
Она может двигать,
Она может двигать собой
В полный рост —
Она знает толк в полный рост.
Мама, что мы будем делать,
Когда она двинет собой?
КОГДА ТЫ УЙДЕШЬ
Когда-то я был воспитан,
Хотя и не без потерь,
И если со мной были дамы,
Я всегда открывал им дверь,
Но если б я был вежлив сейчас,
То это была бы ложь.
И нам всем будет лучше,
Когда ты уйдешь.
Твой муж был похож на Бога,
А стал похожим на тень,
Теперь он просто не может
То, что раньше ему было лень.
Я знаю, что это — карма,
И против нее не попрешь,
Но нам всем будет лучше,
Когда ты уйдешь.
Когда приходит корабль,
То каждый в гавани рад.
Но если б ты была в море,
Я сжег бы концы и трап.
И если б ты была сахар,
Боюсь, я вызвал бы дождь,
И нам всем будет лучше,
Когда ты уйдешь.
Когда-то я был воспитан,
Хотя и не без потерь,
И если со мной были дамы,
Я всегда открывал им дверь,
Но если б я был вежлив сейчас,
То это была бы ложь.
И нам всем будет лучше,
Когда ты уйдешь.
Твой муж был похож на Бога,
А стал похожим на тень,
Теперь он просто не может
То, что раньше ему было лень.
Я знаю, что это — карма,
И против нее не попрешь,
Но нам всем будет лучше,
Когда ты уйдешь.
Когда приходит корабль,
То каждый в гавани рад.
Но если б ты была в море,
Я сжег бы концы и трап.
И если б ты была сахар,
Боюсь, я вызвал бы дождь,
И нам всем будет лучше,
Когда ты уйдешь.
БГ: — В «Треугольнике»… все решает именно обэриутство. Я смеюсь, а не закручиваю рукава для борьбы с этой мрачной жизнью. Борясь с чем-то, человек неизбежно оказывается на одном уровне с тем, против чего борется. Бороться нельзя, находясь, допустим, чуть выше!
КОРНЕЛИЙ ШНАПС
Корнелий Шнапс идет по свету,
Сжимая крюк в кармане брюк.
Ведет его дорога в Лету;
Кругом цветет сплошной «цурюк».
Корнелий мелодично свищет
Гармоний сложных и простых —
Он от добра добра не ищет, —
Вот и конец пути. Бултых.
Корнелий Шнапс идет по свету,
Сжимая крюк в кармане брюк.
Ведет его дорога в Лету;
Кругом цветет сплошной «цурюк».
Корнелий мелодично свищет
Гармоний сложных и простых —
Он от добра добра не ищет, —
Вот и конец пути. Бултых.
НЕСЧАСТНЫЙ МАТРОС
Несчастный матрос, твой корабль потоп,
Клопы завелись в парусах.
Твой боцман — любитель портвейна и сноб
С прокисшей капустой в усах.
Со злым тараканом один на один
Ты бьешься, бесстрашен и прост,
Среди осьминогов, моржей и сардин,
Прекрасный, как Охтинский мост.
Несчастный матрос, твой корабль потоп,
Клопы завелись в парусах.
Твой боцман — любитель портвейна и сноб
С прокисшей капустой в усах.
Со злым тараканом один на один
Ты бьешься, бесстрашен и прост,
Среди осьминогов, моржей и сардин,
Прекрасный, как Охтинский мост.
МАРШ
(А. Гуницкий)
Хочу я стать совсем слепым
И торговаться ночью с пылью,
Пусть не подвержен я насилью,
И мне не чужд порочный дым.
Я покоряю города
Истошным воплем идиота.
Мне нравится моя работа.
Гори, гори, моя звезда!
Хочу я стать совсем слепым
И торговаться ночью с пылью,
Пусть не подвержен я насилью,
И мне не чужд порочный дым.
Я покоряю города
Истошным воплем идиота.
Мне нравится моя работа.
Гори, гори, моя звезда!
ПОРУЧИК ИВАНОВ
Где ты теперь, поручик Иванов? —
Ты на парад выходишь без штанов;
Ты бродишь там, божественно нагой
Ты осенен троллейбусной дугой.
Когда домой идешь с парада ты,
Твои соседи прячутся в кусты.
Твой револьвер, блестящий, как алмаз,
Всегда смущал мой нежный глаз.
И по ночам горит твоя свеча,
Когда клопов ты душишь сгоряча
И топчешь мух тяжелым сапогом,
Не дан Господь мне стать твоим врагом!
Где ты теперь, поручик Иванов? —
Ты на парад выходишь без штанов;
Ты бродишь там, божественно нагой
Ты осенен троллейбусной дугой.
Когда домой идешь с парада ты,
Твои соседи прячутся в кусты.
Твой револьвер, блестящий, как алмаз,
Всегда смущал мой нежный глаз.
И по ночам горит твоя свеча,
Когда клопов ты душишь сгоряча
И топчешь мух тяжелым сапогом,
Не дан Господь мне стать твоим врагом!
ИДИЛЛИСТИЧЕСКИЕ СТИХИ
У поворота на Коростылево
Угрюмый старец сильно бьет клюкой
Увязшего в болоте крокодила,
А тот, возведши очи к небесам,
Окрестность оглашает хриплым стоном.
Усталые седые агрономы
От жен сварливых прячутся в кусты
И там сидят порою по два года:
Из удобрения гонят самогон
И, пьяные, играют в «накось-выкусь».
Порой в колхоз привозят трактора —
Тогда крестьянин прячется под стог.
А те свирепо точат шестерни
И, лязгая стальными клапанами,
Гоняются за девками по полю.
Пейзанки собирают колоски
И прячут их стыдливо под подолы.
Вот пастухи в амбаре пьют «Шанель»
И обсуждают новое бьеннале.
В тумане чье-то светит декольте.
Толпа пейзанок, юбки подобрав,
Прихватывают Федю-недоумка
И боязливо дергают за член.
А тот стоит и в ус себе не дует —
Лишь слюни капают с большого рта.
Захорошело тучное жнивье.
Рычит в конюшне боров кровожадный
И роет землю кованным копытом.
Пейзанки с визгом мочатся в кустах…
Счастливая весенняя пора!
* * *
(А. Гуницкий)
У императора Нерона
В гостиной жили два барона,
И каждый был без языка, —
Что делать, жизнь нелегка.
У императора в гостиной
Изрядно отдавало псиной.
При чем здесь пес? —
Оставь вопрос,
Спеши к восходу, альбатрос.
У поворота на Коростылево
Угрюмый старец сильно бьет клюкой
Увязшего в болоте крокодила,
А тот, возведши очи к небесам,
Окрестность оглашает хриплым стоном.
Усталые седые агрономы
От жен сварливых прячутся в кусты
И там сидят порою по два года:
Из удобрения гонят самогон
И, пьяные, играют в «накось-выкусь».
Порой в колхоз привозят трактора —
Тогда крестьянин прячется под стог.
А те свирепо точат шестерни
И, лязгая стальными клапанами,
Гоняются за девками по полю.
Пейзанки собирают колоски
И прячут их стыдливо под подолы.
Вот пастухи в амбаре пьют «Шанель»
И обсуждают новое бьеннале.
В тумане чье-то светит декольте.
Толпа пейзанок, юбки подобрав,
Прихватывают Федю-недоумка
И боязливо дергают за член.
А тот стоит и в ус себе не дует —
Лишь слюни капают с большого рта.
Захорошело тучное жнивье.
Рычит в конюшне боров кровожадный
И роет землю кованным копытом.
Пейзанки с визгом мочатся в кустах…
Счастливая весенняя пора!
У императора Нерона
В гостиной жили два барона,
И каждый был без языка, —
Что делать, жизнь нелегка.
У императора в гостиной
Изрядно отдавало псиной.
При чем здесь пес? —
Оставь вопрос,
Спеши к восходу, альбатрос.
СОНЕТ
(А. Гуницкий)
Служенье муз не терпит колеса,
А если терпит — право, не случайно;
Но я вам не раскрою этой тайны,
А лучше брошу ногу в небеса.
Ты возражаешь мне, проклятая роса?!
Ты видишь суть в объятии трамвайном?
Но все равно не верю я комбайну —
Ведь он не различает голоса.
Таинственный бокал похож на крюк;
Вокруг него рассыпаны алмазы.
Не целовался я с тобой ни разу,
Мой омерзительный безногий друг.
Упреки я приму, но лишь тогда,
Когда в пакгаузе затеплится вода…
Служенье муз не терпит колеса,
А если терпит — право, не случайно;
Но я вам не раскрою этой тайны,
А лучше брошу ногу в небеса.
Ты возражаешь мне, проклятая роса?!
Ты видишь суть в объятии трамвайном?
Но все равно не верю я комбайну —
Ведь он не различает голоса.
Таинственный бокал похож на крюк;
Вокруг него рассыпаны алмазы.
Не целовался я с тобой ни разу,
Мой омерзительный безногий друг.
Упреки я приму, но лишь тогда,
Когда в пакгаузе затеплится вода…
ПЕСНЯ, ПОСВЯЩЕННАЯ ДЕСЯТИЛЕТИЮ ГРУППЫ
У меня был друг. Его звали Фома,
Он забыл все слова, кроме слова «чума».
С утра было лето — теперь зима,
Наверно, мой ревер сошел с ума.
Я устал пить чай, устал пить вино,
Зажег весь свет, но стало темно.
Десять лет я озвучивал фильм,
Но это было немое кино.
Панки любят грязь, а хиппи — цветы,
И тех, и других берут менты.
Ты можешь жить любя, ты можешь жить грубя,
Но если ты не мент, возьмут и тебя.
Я видел чудеса обеих столиц:
Святых без рук и женщин без лиц.
Все ангелы в запое — я не знаю, кто где:
Все рокеры — в жопе, а джазмены — в п…де.
Я устал пить чай, устал пить вино,
Забыл все слова, кроме слова «говно».
Десять лет я озвучивал фильм,
Но это было немое кино.
У меня был друг. Его звали Фома,
Он забыл все слова, кроме слова «чума».
С утра было лето — теперь зима,
Наверно, мой ревер сошел с ума.
Я устал пить чай, устал пить вино,
Зажег весь свет, но стало темно.
Десять лет я озвучивал фильм,
Но это было немое кино.
Панки любят грязь, а хиппи — цветы,
И тех, и других берут менты.
Ты можешь жить любя, ты можешь жить грубя,
Но если ты не мент, возьмут и тебя.
Я видел чудеса обеих столиц:
Святых без рук и женщин без лиц.
Все ангелы в запое — я не знаю, кто где:
Все рокеры — в жопе, а джазмены — в п…де.
Я устал пить чай, устал пить вино,
Забыл все слова, кроме слова «говно».
Десять лет я озвучивал фильм,
Но это было немое кино.
ХОЛОДНОЕ ПИВО
В мою ночь рожденья был смерч и ураган.
И каждый, кто был при этом,
напился смертельно пьян.
Холодное пиво, ты можешь меня спасти.
Холодное пиво, мне до тебя не дойти.
Я знаю два слова: «арокс» или «штёр».
В моей голове — как бронетранспортер —
Холодное пиво, ты можешь меня снасти.
Холодное пиво, мне до тебя не дойти.
За окнами метель. Четвертые сутки прочь.
Я что-то не вижу ларька —
его, должно быть, снесли за ночь.
Холодное пиво, ты можешь меня спасти.
Холодное пиво, мне до тебя не дойти.
Я очень люблю алкоголь, не взирая на вид,
Я пил тормозную жидкость, но меня от нее тормозит.
Холодное пиво, ты можешь меня спасти.
Холодное пиво, мне до тебя не дойти…
В мою ночь рожденья был смерч и ураган.
И каждый, кто был при этом,
напился смертельно пьян.
Холодное пиво, ты можешь меня спасти.
Холодное пиво, мне до тебя не дойти.
Я знаю два слова: «арокс» или «штёр».
В моей голове — как бронетранспортер —
Холодное пиво, ты можешь меня снасти.
Холодное пиво, мне до тебя не дойти.
За окнами метель. Четвертые сутки прочь.
Я что-то не вижу ларька —
его, должно быть, снесли за ночь.
Холодное пиво, ты можешь меня спасти.
Холодное пиво, мне до тебя не дойти.
Я очень люблю алкоголь, не взирая на вид,
Я пил тормозную жидкость, но меня от нее тормозит.
Холодное пиво, ты можешь меня спасти.
Холодное пиво, мне до тебя не дойти…
БГ: — Нас с самого начала многие интерпретировали как группу чуть ли не политическую. А мы никогда политикой не занимались. Живя в «Аквариуме», мы практически не ощущали, какая вокруг власть. Как-то обходились. Играли то, что играли, это было безумно интересно. Исполняли собственную жизнь. Может быть, социальными мы казались потому, что пели о реальных вещах? Но это не политика. Мне всегда было интересно писать о том, что длится дольше, чем моя жизнь. Мне скучно писать про Брежнева, про перестройку. Это болтанка по поверхности жизни, а океан как невозмутимо лежал, так и лежит. Меня интересует то, что происходит в глубине.
ЧЕМ ЗАНИМАЮТСЯ ЛЮДИ НА ДАЛЕКОМ ОСТРОВЕ ЯМАЙКА
Какая рыба в океане плавает быстрее всех?
Какая рыба в океане плавает быстрее всех?
Я хочу знать, я хочу знать, я всегда хотел знать:
Какая рыба в океане плавает быстрее всех?
Я долго был занят чужими делами,
Я пел за незакрытым столом.
Но кто сказал вам, что я пел с вами,
Что мы пели одно об одном?
Вы видели шаги по ступеням,
Но кто сказал вам, что я шел наверх? —
Я просто ставил опыты о том, какая
Рыба быстрее всех.
Я не хочу говорить вам «нет»,
Но поймете ли вы мое «да»?
Двери открыты, ограды — тю-тю,
Но войдете ли вы сюда?
Я спросил соседа: «Почему ты так глуп?» —
Он принял мои слёзы за смех, —
Он ни разу не раздумывал о том, какая
Рыба быстрее всех.
Вавилон — город как город,
Печалиться об этом не след.
Если ты идешь, то мы идем в одну сторону —
Другой стороны просто нет.
Ты выбежал на угол купить вина,
Ты вернулся, но вместо дома — стена.
Зайди ко мне, мы подумаем вместе
О рыбе, что быстрее всех.
Какая рыба в океане плавает быстрее всех?
Какая рыба в океане плавает быстрее всех?
Я хочу знать, я хочу знать, я всегда хотел знать;
Какая рыба в океане плавает быстрее всех?
Какая рыба в океане плавает быстрее всех?
Какая рыба в океане плавает быстрее всех?
Я хочу знать, я хочу знать, я всегда хотел знать:
Какая рыба в океане плавает быстрее всех?
Я долго был занят чужими делами,
Я пел за незакрытым столом.
Но кто сказал вам, что я пел с вами,
Что мы пели одно об одном?
Вы видели шаги по ступеням,
Но кто сказал вам, что я шел наверх? —
Я просто ставил опыты о том, какая
Рыба быстрее всех.
Я не хочу говорить вам «нет»,
Но поймете ли вы мое «да»?
Двери открыты, ограды — тю-тю,
Но войдете ли вы сюда?
Я спросил соседа: «Почему ты так глуп?» —
Он принял мои слёзы за смех, —
Он ни разу не раздумывал о том, какая
Рыба быстрее всех.
Вавилон — город как город,
Печалиться об этом не след.
Если ты идешь, то мы идем в одну сторону —
Другой стороны просто нет.
Ты выбежал на угол купить вина,
Ты вернулся, но вместо дома — стена.
Зайди ко мне, мы подумаем вместе
О рыбе, что быстрее всех.
Какая рыба в океане плавает быстрее всех?
Какая рыба в океане плавает быстрее всех?
Я хочу знать, я хочу знать, я всегда хотел знать;
Какая рыба в океане плавает быстрее всех?
АНГЕЛ ВСЕНАРОДНОГО ПОХМЕЛЬЯ
Уже прошло седьмое ноября,
Утихли звуки шумного веселья.
Но что-то движется кругами,
Всё вокруг — там, где стою я, —
Должно быть, Ангел Всенародного Похмелья.
Крыла висят, как мокрые усы,
И веет чем-то кисло и тоскливо,
Но громко бьют на главной башке
Позолоченные часы,
И граждане страны желают пива.
Бывает так, что нечего сказать,
Действительность бескрыла и помята.
И невозможно сделать шаг
Или хотя бы просто встать.
И все мы беззащитны, как котята.
И рвется враг подсыпать в водку яд,
Разрушить нам застолье и постелье.
Но кто-то вьется над страной,
Благославляя всех подряд, —
Должно быть, Ангел Всенародного Похмелья,
Хранит нас Ангел Всенародного Похмелья.
Уже прошло седьмое ноября,
Утихли звуки шумного веселья.
Но что-то движется кругами,
Всё вокруг — там, где стою я, —
Должно быть, Ангел Всенародного Похмелья.
Крыла висят, как мокрые усы,
И веет чем-то кисло и тоскливо,
Но громко бьют на главной башке
Позолоченные часы,
И граждане страны желают пива.
Бывает так, что нечего сказать,
Действительность бескрыла и помята.
И невозможно сделать шаг
Или хотя бы просто встать.
И все мы беззащитны, как котята.
И рвется враг подсыпать в водку яд,
Разрушить нам застолье и постелье.
Но кто-то вьется над страной,
Благославляя всех подряд, —
Должно быть, Ангел Всенародного Похмелья,
Хранит нас Ангел Всенародного Похмелья.
НАСТУПЛЕНИЕ ЯБЛОЧНЫХ ДНЕЙ
Они говорили всю ночь. Я говорил, как все.
Но, честно сказать, я не знаю, о чем шла речь.
Я был занят одним — тем, насколько ты близко ко мне.
Я могу сказать тебе то,
То, что ты знала во сне.
Я приглашаю тебя работать вместе со мной,
Приближая наступление Яблочных Дней.
Я мог бы купить тебе дом по эту сторону дня,
Но чтобы идти сквозь стекло, нужно владеть собой,
А это одно из тех качеств, которых нет у меня.
Но кто-то играет, я должен петь.
И с каждым днем все сильней
Мое ощущенье, что это просто мой метод любви,
И я ожидаю наступление Яблочных Дней.
У этой науки нет книг. А кто пишет книги весной?
И если, закрыв глаза, смотреть на солнечный свет,
То можно увидеть кого-то из тех,
кто работает вместе со мной.
И деревья, растущие здесь,
растут из древних корней.
Ты спросишь меня: «Зачем капитаны стоят на башнях?»
Они приближают наступление Яблочных Дней.
Они говорили всю ночь. Я говорил, как все.
Но, честно сказать, я не знаю, о чем шла речь.
Я был занят одним — тем, насколько ты близко ко мне.
Я могу сказать тебе то,
То, что ты знала во сне.
Я приглашаю тебя работать вместе со мной,
Приближая наступление Яблочных Дней.
Я мог бы купить тебе дом по эту сторону дня,
Но чтобы идти сквозь стекло, нужно владеть собой,
А это одно из тех качеств, которых нет у меня.
Но кто-то играет, я должен петь.
И с каждым днем все сильней
Мое ощущенье, что это просто мой метод любви,
И я ожидаю наступление Яблочных Дней.
У этой науки нет книг. А кто пишет книги весной?
И если, закрыв глаза, смотреть на солнечный свет,
То можно увидеть кого-то из тех,
кто работает вместе со мной.
И деревья, растущие здесь,
растут из древних корней.
Ты спросишь меня: «Зачем капитаны стоят на башнях?»
Они приближают наступление Яблочных Дней.
ВОЗДАЙТЕ ЛЮБВИ ХВАЛУ
«Любовь — это чушь, — говоришь ты, —
Любовь — это ложь».
Но если ты женщина вправду,
Зачем ты живешь?!
Воздайте хвалу Шри Кришне,
Воздайте Любви хвалу,
Воздайте хвалу Шри Радхе…
«Любовь умерла, — говоришь ты, —
Осталась постель».
Как смеешь ты лгать во Храме
Сплетения тел?!
Воздайте хвалу Шри Кришне,
Воздайте Любви хвалу,
Воздайте хвалу Шри Радхе…
Ведь Радха и Кришна не боги,
А дети земли.
И стал человек Человеком
Во имя Любви…
Воздайте хвалу Шри Кришне,
Воздайте Любви хвалу,
Воздайте хвалу Шри Радхе…
«Любовь — это чушь, — говоришь ты, —
Любовь — это ложь».
Но если ты женщина вправду,
Зачем ты живешь?!
Воздайте хвалу Шри Кришне,
Воздайте Любви хвалу,
Воздайте хвалу Шри Радхе…
«Любовь умерла, — говоришь ты, —
Осталась постель».
Как смеешь ты лгать во Храме
Сплетения тел?!
Воздайте хвалу Шри Кришне,
Воздайте Любви хвалу,
Воздайте хвалу Шри Радхе…
Ведь Радха и Кришна не боги,
А дети земли.
И стал человек Человеком
Во имя Любви…
Воздайте хвалу Шри Кришне,
Воздайте Любви хвалу,
Воздайте хвалу Шри Радхе…
БГ: — У нас как-то не принято думать о психологии женщин. Однажды изрекли — женщина, мол, загадка — и успокоились. Хотя бы легкое понимание нам, мужчинам, не помешало бы.
В женщине мы видим только то, что нам нужно, чем мы пользуемся, что нам в ней выгодно. Но все это может не иметь ничего общего с реальной женщиной, с ее потребностями, желаниями, надеждами.
Идеальная модель отношений — когда мужчина и женщина взаимно дополняют и обогащают друг друга, но не зависят друг от друга при этом. Добиться чего-либо с помощью насилия, наступая другому на горло: я, мол, знаю, что тебе нужно! — невозможно.
— Боюсь, то, что вы сказали о женщинах, будет принято ими в штыки: на пассивную, выжидательную роль современные женщины не хотят соглашаться.
БГ: — Пользуясь пассивным принципом, можно добиться не меньше, чем активным. Просто мы привыкли к агрессии, как способу существования, а к разрушению — как способу доказывания своей правоты. В этом наша беда. Общая. Потому что мужчина учит женщину, а женщина — мужчину, И винить некого.
— И что же делать?
БГ: — Прежде всего воспитывать детей. Закладывать с детства культуру. Но это и так все знают. Может, не все только знают, для чего.
По своему примеру знаю — нужно учиться не обвинять людей. Чем меньше это делаешь, тем больше оказывается способов помочь им…
— Своего маленького сынишку вы наверняка видите редко… Увы, совместить полноценную личную жизнь и работу в полную силу мало кому удается…
БГ: — У каждого по-разному. В принципе я с сыном провожу достаточно времени.
— У вас есть взаимопонимание?
БГ: — Я у него учусь. Он рассуждает, у него свой подход к каким-то вещам. У меня свой… Сравниваем наши подходы.
— Вы надеетесь, что у вас не будет конфликта в будущем?
БГ: — Не знаю. Все, что я могу сделать, — быть человеком в отношениях с ним. Давать ему такие же шансы, какие я сам себе даю.
— Кем бы вы хотели его видеть?
БГ: — Какое я имею право хотеть! Это его дело.
Он слышал ее имя, он ждал повторенья;
Он бросил в огонь все, чего было не жаль.
Он смотрел на следы ее, жаждал воды ее,
Шел далеко в свете звезды ее;
В пальцах его снег превращался в сталь.
И он встал у реки, чтобы напиться молчанья;
Смыть с себя все и снова остаться живым,
Чтобы голос найти ее, в сумрак войти ее,
Странником стать в долгом пути ее;
В пальцах его вода превращалась в дым.
И когда его день кончился молча и странно,
И кони его впервые остались легки —
То пламя свечей ее, кольца ключей ее,
Нежный, как ночь, мрамор плечей ее
Молча легли в камень его руки.
КЛЮЧИ
Между тем, кем я был, и тем, кем я стал,
Лежит бесконечный путь.
Но я шел весь день и я устал,
И мне хотелось уснуть.
И она не спросила, кто я такой
И с чем я стучался к ней.
Она сказала: «Возьми с собой
Ключи от моих дверей».
Между тем, кем я стал, и тем, кем я был,
Семь часов до утра.
Я ушел до рассвета и я забыл,
Чье лицо я носил вчера.
И она не спросила, куда я ушел —
Северней или южней;
Она сказала: «Возьми с собой
Ключи от моих дверей».
Я трубил в эти дни в жестяную трубу,
Я играл с терновым венцом,
И мои восемь струн казались мне
То воздухом, то свинцом.
И десяткам друзей хотелось сварить
Суп из моих зверей.
А она сказала: «Возьми с собой
Ключи от моих дверей».
И когда я решил, что некому петь,
Я стал молчать и охрип;
И когда я решил, что нету людей
Между свиней и рыб;
И когда я решил, что остался один
Мой джокер средь их козырей,
Она сказала: «Возьми с собой
Ключи от моих дверей».
Между тем, кем я был, и тем, кем я стал,
Лежит бесконечный путь.
Но я шел весь день и я устал,
И мне хотелось уснуть.
И она не спросила, кто я такой
И с чем я стучался к ней.
Она сказала: «Возьми с собой
Ключи от моих дверей».
Между тем, кем я стал, и тем, кем я был,
Семь часов до утра.
Я ушел до рассвета и я забыл,
Чье лицо я носил вчера.
И она не спросила, куда я ушел —
Северней или южней;
Она сказала: «Возьми с собой
Ключи от моих дверей».
Я трубил в эти дни в жестяную трубу,
Я играл с терновым венцом,
И мои восемь струн казались мне
То воздухом, то свинцом.
И десяткам друзей хотелось сварить
Суп из моих зверей.
А она сказала: «Возьми с собой
Ключи от моих дверей».
И когда я решил, что некому петь,
Я стал молчать и охрип;
И когда я решил, что нету людей
Между свиней и рыб;
И когда я решил, что остался один
Мой джокер средь их козырей,
Она сказала: «Возьми с собой
Ключи от моих дверей».
ТЕ, КТО ВЛЮБЛЕН
Не стой так близко ко мне —
Воздух здесь слишком прозрачен,
А год уже запомнился всем
Своим количеством смертельных исходов.
Мои друзья советуют мне,
Но, странно, я не слышу ни слова
И вновь стою на этом пороге,
Не зная, как двигаться дальше.
И, может быть, я сделаю шаг —
Еще один шаг в эту пропасть,
И в тот момент, когда тронется поезд.
Мы впервые встретимся взглядом.
А, может быть, я буду сидеть здесь,
Молча глядя, как падают листья,
И думать о том, что делают те,
Кто делает так, как делают те, кто влюблен.
Когда-то у нас был метод.
Ты должен помнить, чем это кончалось.
Так что, все под контролем —
Вы можете быть спокойны.
Хотя любовь — это странная вещь,
И никто не знает, что она скажет,
Но мы же взрослые люди —
Мы редко рискуем бесплатно.
Да и что мы, в сущности, можем? —
Разве что рассказывать сказки
И верить в Электричество,
Забыв, что мы сами что-то умеем.
Или, может быть, поздно ночью,
Когда уже никто не услышит,
Глядя вслед уходящей звезде,
Молиться за то,
Что делают те, кто влюблен.
Так что же стало с плохими детьми,
С теми, кто не слушался старших? —
Они куда-то ушли
И едва ли вернутся обратно.
И мы вычеркнем их телефоны,
И мы сделаем двери прочнее,
И будем молчать — и молчанье
Сыграет с нами и странные игры.
И, может быть, день будет ясным,
И, может быть, ночь будет странной —
В том смысле, что что-то случилось,
Хотя все осталось, как прежде.
Я один, если так будет нужно, —
Раз уж эта звезда не гаснет, —
Я забуду, все что я должен,
И сделаю так,
Как делают те, кто влюблен.
Не стой так близко ко мне —
Воздух здесь слишком прозрачен,
А год уже запомнился всем
Своим количеством смертельных исходов.
Мои друзья советуют мне,
Но, странно, я не слышу ни слова
И вновь стою на этом пороге,
Не зная, как двигаться дальше.
И, может быть, я сделаю шаг —
Еще один шаг в эту пропасть,
И в тот момент, когда тронется поезд.
Мы впервые встретимся взглядом.
А, может быть, я буду сидеть здесь,
Молча глядя, как падают листья,
И думать о том, что делают те,
Кто делает так, как делают те, кто влюблен.
Когда-то у нас был метод.
Ты должен помнить, чем это кончалось.
Так что, все под контролем —
Вы можете быть спокойны.
Хотя любовь — это странная вещь,
И никто не знает, что она скажет,
Но мы же взрослые люди —
Мы редко рискуем бесплатно.
Да и что мы, в сущности, можем? —
Разве что рассказывать сказки
И верить в Электричество,
Забыв, что мы сами что-то умеем.
Или, может быть, поздно ночью,
Когда уже никто не услышит,
Глядя вслед уходящей звезде,
Молиться за то,
Что делают те, кто влюблен.
Так что же стало с плохими детьми,
С теми, кто не слушался старших? —
Они куда-то ушли
И едва ли вернутся обратно.
И мы вычеркнем их телефоны,
И мы сделаем двери прочнее,
И будем молчать — и молчанье
Сыграет с нами и странные игры.
И, может быть, день будет ясным,
И, может быть, ночь будет странной —
В том смысле, что что-то случилось,
Хотя все осталось, как прежде.
Я один, если так будет нужно, —
Раз уж эта звезда не гаснет, —
Я забуду, все что я должен,
И сделаю так,
Как делают те, кто влюблен.
БГ: — И что бы не стали говорить тебе, верь до последнего дыхания — нет ничего выше любви. Любви, воплощенной в стихах. Любви, воплощенной в музыке. И выше всего — любви, воплощенной в женщине. Она может быть несчастной, эта любовь. Приносящей муку и смерть. Но только в любви человеческое существо становится человеком. Человек, еще не любивший — это только глина, еще не тронутая рукой Бога, еще без любви, без жизни. Полюби — и увидишь сущее без масок, без обмана. Увидишь слякоть и небо, и в единении их жизнь. И что бы тебе не говорили — люби женщину. Люби ее, как любишь дорогу в небо, ибо она есть твоя дорога и твое небо. Если тебя предаст друг — суди его, как умеешь, но что бы ни сделала с тобой женщина, люби ее. Каждый из нас рожден женщиной, и за этот долг нам не расплатиться самой жизнью. За каждую боль, что принесла она нам, отвечаем мы. Ибо это мы, мужчины, сделали этот мир таким. Ведь все, что мы делаем, мы делаем для себя, во имя себя. Все, что делает женщина, она делает во имя любви к нам. И пусть она убьет тебя и бросит на твое тело белую розу, как знак смерти — окрась эту розу своей кровью, протяни ее, алую, ей, и пусть твоими последними словами будут: «Люблю тебя!» Чем бы ни стала женщина — запомни, такой сделали ее мы, и не более виновна она, нежели небо, ставшее черным от дыма и несущее смерть нам. Ибо женщина есть земля, которая кормит и растит все, посаженное нами, и не ее вина, если ядовитые цветы мы сажаем, повинуясь желаниям своим. И что бы она ни сделала — благослови ее, ибо она есть сама жизнь, где нет добра и зла, а есть боль и счастье, сплетенные воедино нашими руками. Верь ей не больше, чем завтрашнему дню, но столь же преданно, ибо она есть твое вчера и завтра, и твое вечно единственное сегодня, твоя чистейшая мечта и твоя материальная реальность. Без женщины нет ни света, ни любви, ни самого тебя, ибо она есть начало и конец мира, его земля и небо, вечный путь наш и грезящийся на горизонте оазис! Люби ее…
БГ: — Одному очень любимому человеку я когда-то сказал о том, как, наверное, следует жить — с терпением и любовью… Ничего нового! Все вроде банально. Но получается, что дело именно в этом. Чем больше сумеешь вытерпеть, тем больше тебе открывается. Если лбом в дверь стучаться — и дверь не откроется, и лоб расшибешь. А если чуть-чуть потерпеть, постоять возле — она откроется сама.
Не трать время! Милая, не трать время!
Солнечный свет на этих ветвях —
С нами ничего не случится.
Не трать время!
Как много над нами светил,
Горящих для нас торжественно и безначально.
Как много кораблей в небесах,
Следящих за тем, чтобы каждый из нас был любим.
Как много замечательных книг,
Объясняющих нам, почему мы должны жить печально.
Как много научных теорий о том,
Что мы должны стать чем-то другим.
И мы говорим:
«Не трать время! Милая, не трать время!
Солнечный свет на этих ветвях —
С нами ничего не случится.
Не трать время!»
А по белому свету гуляют
Жильцы и соседи, лишенные плоти и крови.
Мы подходим к ним ближе и вдруг
Замечаем в них наши глаза и наши сердца.
Мы проводим полжизни в кино,
Где нам доказали, что мы лишились любови.
Мы выходим наружу и видим,
Что эта любовь никогда не имела конца.
И мы говорим:
«Не трать время! Милая, не трать время!
Солнечный свет на этих ветвях —
С нами ничего не случится.
Не трать время!»
Как много над нами светил,
Горящих для нас торжественно и безначально.
Как много кораблей в небесах,
Следящих за тем, чтобы каждый из нас был любим.
Как много замечательных книг,
Объясняющих вам, почему мы должны жить печально.
Как много центральных решений о том,
Что мы должны стать чем-то другим.
Не трать время! Милая, не трать время!
Солнечный свет на этих ветвях —
С нами ничего не случится.
Не трать время!
ВСЕ, ЧТО Я ХОЧУ — ЭТО ТЫ
Все, что я пел, — упражнения в любви
Того, у кого за спиной всегда был дом.
Но сегодня я один за праздничным столом.
Я желаю счастья каждой двери, захлопнутой за мной.
Я никогда не хотел хотеть тебя так,
Но сейчас мне светло, как будто я знал, куда иду.
И сегодня днем моя комната — клетка,
В которой нет тебя.
Ты знаешь, что я имею в виду:
Все, что я хочу, все, что я хочу,
Все, что я хочу, — это ты!
Я пел о том, что знал, — я что-то знал? —
Но, Господи, я не помню, каким я был тогда.
Я говорил: «Люблю», пока мне не скажут: «Нет».
И когда мне говорили: «Нет», я не верил —
Я ждал, что скажут: «Да».
И, проснувшись сегодня, мне было так странно знать,
Что мы лежим, разделенные, как друзья.
Но я не терплю слова «друзья»,
Я не терплю слова «любовь»,
Я не терплю слова «всегда»,
Я не терплю слов —
Мне не нужно слов, чтобы сказать тебе, что ТЫ —
Это все, что я хочу.
Все, что я пел, — упражнения в любви
Того, у кого за спиной всегда был дом.
Но сегодня я один за праздничным столом.
Я желаю счастья каждой двери, захлопнутой за мной.
Я никогда не хотел хотеть тебя так,
Но сейчас мне светло, как будто я знал, куда иду.
И сегодня днем моя комната — клетка,
В которой нет тебя.
Ты знаешь, что я имею в виду:
Все, что я хочу, все, что я хочу,
Все, что я хочу, — это ты!
Я пел о том, что знал, — я что-то знал? —
Но, Господи, я не помню, каким я был тогда.
Я говорил: «Люблю», пока мне не скажут: «Нет».
И когда мне говорили: «Нет», я не верил —
Я ждал, что скажут: «Да».
И, проснувшись сегодня, мне было так странно знать,
Что мы лежим, разделенные, как друзья.
Но я не терплю слова «друзья»,
Я не терплю слова «любовь»,
Я не терплю слова «всегда»,
Я не терплю слов —
Мне не нужно слов, чтобы сказать тебе, что ТЫ —
Это все, что я хочу.
— Кроме песен, есть еще и ваша жизнь: какие-то поступки, отношения с людьми, с близкими. Что-то вас не устраивает?
БГ: — Я сам себя не устраиваю. Я гораздо хуже, чем мог бы быть. Но человек изменяется только работой. Чем больше работаешь, тем лучше становишься…
— Борис, мне не раз от разных людей приходилось слышать слова о необходимости доброго отношения к людям, но чаще это никак не воплощалось в поступках этих людей.
БГ: — Вот в этом-то и беда. Нужно не любить людей вообще, а любить каждого конкретного человека, который оказался рядом с тобой.
— Бывает ближнего полюбить так трудно…
БГ: — Я и не буду его любить, но я по крайней мере постараюсь не бросать его лицом в грязь. За тридцать три года, которые я прожил, я не встретил людей, которых бы воспринимал как своих врагов. Были те, кто по отношению ко мне поступал неэтично. Их немного и у каждого были на то свои причины. Судить их просто, но именно потому, что просто, мне не хочется. Скорее хочется пожалеть.
— Отчего так много строчек, в которых предчувствие конца?
БГ: — Не знаю. Знаю, что во мне это не вызывает печали. Что было, то было, что будет — будет. В старой французской рыцарской песне, которую я нашел у Конан Дойля, поется: «Делай, что должен, и будь, что будет, — вот долг истинного рыцаря». Это мое кредо. А долг определяется совестью.
ДЕСЯТЬ ПРЕКРАСНЫХ ДАМ
Все кончилось так: он долго смотрел в окно,
Потом подошел к стене и одел пальто,
И вышел туда, где снег и ночь,
И сел в трамвай уехать прочь —
Туда, где есть Десять прекрасных дам.
Хозяйка, зевнув, ему подала ладонь,
Сказала: «Еще когда-нибудь зайдите на наш огонь».
А гости сидели за столом
И чадно сосали чай с дерьмом
И пили за
Здоровье прекрасных дам.
И он вышел прочь, куда — он не знал и сам.
Набрав семь цифр, он мерз, подпевая гудкам,
Но трубок никто не поднимал,
Он был один, и мир был мал,
Но все же скрыл
Десять прекрасных дам.
А дома его ждал застоявшийся дым
И десять листов, верных его стихам.
И верь иль не верь, но десять прекрасных дам
Ждали звонка в свою дверь, его звонка.
Десять прекрасных дам.
Я кончил писать и тоже встал у окна, —
Туда, где видна стена и еще раз стена;
И долго стоял. И синий дым
Ел мне глаза, но я был с ним
И пил до дна
Здоровье десяти прекрасных,
Десяти прекрасных дам.
* * *
Я не знаю, зачем ты вошла в этот дом,
Но, давай, проведем этот вечер вдвоем.
Если кончится день, нам останется ром —
Я купил его в давешней лавке.
Мы погасим весь свет, и мы станем смотреть,
Как соседи напротив пытаются петь.
Обрекая бессмертные души на смерть,
Чтоб остаться в живых в этой давке.
Здесь дворы — как колодцы, но нечего пить;
Если хочешь здесь жить, то умерь свою прыть;
Научись то бежать, то слегка тормозить,
Подставляя соседа под вожжи, —
И когда по ошибке зашел в этот дом
Александр Сергеич с разорванным ртом,
То распяли его, перепутав с Христом,
И узнав об ошибке днем позже.
Здесь развито искусство смотреть из окна
И записывать тех, кто не спит, имена.
Если ты не виновен, то чья в том вина? —
Важно первым успеть с покаяньем,
Ну, а ежели кто не еще, а уже,
И душа, как та леди верхом неглиже, —
То Вергилий живет на втором этаже:
Он поделится с ним подаяньем.
Здесь вполголоса любят, здесь тихо кричат.
В каждом яде есть суть, в каждой чаше есть яд;
От напитка такого поэты не спят,
Издыхая от недосыпанья.
И в оправе их глаз — только лед и туман,
Но порой я не верю, что это обман:
Я напитком таким от рождения пьян —
Это здешний каприз мирозданья.
Нарисуй на стене моей то, чего нет.
Твое тело — как ночь, но глаза — как рассвет.
Ты — не выход, но, видимо, лучший ответ;
Ты уходишь, и я улыбаюсь.
И назавтра мне скажет повешенный раб:
«Ты не прав, господин!» И я вспомню твой взгляд,
И скажу ему: «Ты перепутал, мой брат.
В этой жизни я не ошибаюсь».
Все кончилось так: он долго смотрел в окно,
Потом подошел к стене и одел пальто,
И вышел туда, где снег и ночь,
И сел в трамвай уехать прочь —
Туда, где есть Десять прекрасных дам.
Хозяйка, зевнув, ему подала ладонь,
Сказала: «Еще когда-нибудь зайдите на наш огонь».
А гости сидели за столом
И чадно сосали чай с дерьмом
И пили за
Здоровье прекрасных дам.
И он вышел прочь, куда — он не знал и сам.
Набрав семь цифр, он мерз, подпевая гудкам,
Но трубок никто не поднимал,
Он был один, и мир был мал,
Но все же скрыл
Десять прекрасных дам.
А дома его ждал застоявшийся дым
И десять листов, верных его стихам.
И верь иль не верь, но десять прекрасных дам
Ждали звонка в свою дверь, его звонка.
Десять прекрасных дам.
Я кончил писать и тоже встал у окна, —
Туда, где видна стена и еще раз стена;
И долго стоял. И синий дым
Ел мне глаза, но я был с ним
И пил до дна
Здоровье десяти прекрасных,
Десяти прекрасных дам.
Я не знаю, зачем ты вошла в этот дом,
Но, давай, проведем этот вечер вдвоем.
Если кончится день, нам останется ром —
Я купил его в давешней лавке.
Мы погасим весь свет, и мы станем смотреть,
Как соседи напротив пытаются петь.
Обрекая бессмертные души на смерть,
Чтоб остаться в живых в этой давке.
Здесь дворы — как колодцы, но нечего пить;
Если хочешь здесь жить, то умерь свою прыть;
Научись то бежать, то слегка тормозить,
Подставляя соседа под вожжи, —
И когда по ошибке зашел в этот дом
Александр Сергеич с разорванным ртом,
То распяли его, перепутав с Христом,
И узнав об ошибке днем позже.
Здесь развито искусство смотреть из окна
И записывать тех, кто не спит, имена.
Если ты не виновен, то чья в том вина? —
Важно первым успеть с покаяньем,
Ну, а ежели кто не еще, а уже,
И душа, как та леди верхом неглиже, —
То Вергилий живет на втором этаже:
Он поделится с ним подаяньем.
Здесь вполголоса любят, здесь тихо кричат.
В каждом яде есть суть, в каждой чаше есть яд;
От напитка такого поэты не спят,
Издыхая от недосыпанья.
И в оправе их глаз — только лед и туман,
Но порой я не верю, что это обман:
Я напитком таким от рождения пьян —
Это здешний каприз мирозданья.
Нарисуй на стене моей то, чего нет.
Твое тело — как ночь, но глаза — как рассвет.
Ты — не выход, но, видимо, лучший ответ;
Ты уходишь, и я улыбаюсь.
И назавтра мне скажет повешенный раб:
«Ты не прав, господин!» И я вспомню твой взгляд,
И скажу ему: «Ты перепутал, мой брат.
В этой жизни я не ошибаюсь».
БГ: — Явление, которое называют сейчас советским роком, родилось вовсе не случайно. В эпоху застоя многие молодые люди разочаровались в том, чему их заставляли поклоняться, разуверились в том, чему учили и что им внушали. Возникла необходимость в каком-то посреднике, через которого молодежь могла бы общаться друг с другом и, главное, друг друга понимать. Этим посредником стал рок. И в рок-музыку пришло новое поколение. Часто слышу, что нас называют «потерянными». По-моему, как раз наоборот: наше поколение себя нашло.
— Ваше отношение к материальным ценностям?
БГ: — Некоторых мне не хватает. Но не настолько, чтоб обращать на это внимание. Вообще, я получаю от них определенное удовольствие. Но шорами на глазах, как и все остальное, они быть не могут.
— Что бы вы сделали в первую очередь, если бы получили миллион рублей?
БГ: — Стал бы владельцем массы технологических приспособлении, приносящих радость, — синтезатор, звукозапись, видео и т. п. Избавился бы от затрат большого количества времени и использовал бы его лучше. Облегчил бы жизнь многим своим друзьям.
— А вообще, какие у вас с деньгами отношения?
БГ: — Еще недавно они были очень простые — я не знаю, на что мы с семьей жили какой-нибудь год-два назад.
— Есть желание заработать их побольше?
БГ: — Я могу заработать их сколько угодно. Но зачем? Мы отказываемся от 95 процентов предложений из 100. Я отказываюсь…
— Вы себя считаете сильным человеком?
БГ: — Сильный ничего хорошего в жизни не может сделать. Он глухо всему остальному, кроме своей силы… Поэтому я надеюсь, что я очень слабый человек.
ДВЕРИ ТРАВЫ
Я видел, как реки идут на юг,
И как Боги глядят на восток.
Я видел в небе стальные ветра,
Я зарыл свои стрелы в песок.
И я был бы рад остаться здесь,
Но твои, как всегда, правы —
Так не плачь обо мне, Когда я уйду
Стучаться в двери травы.
Твоя мать дает мне свой сладкий чай,
Но отвечает всегда о другом,
Отец считает свои дела
И считает меня врагом.
И в доме твоем слишком мало дверей,
И все зеркала кривы —
Так не плачь обо мне, когда я уйду
Стучаться в двери травы.
Я видел в небе тысячу птиц,
Но они улетели давно.
Я видел тысячу зорких глаз,
Что смотрят ко мне в окно.
И ты прекрасна, как день, но мне надоело
Обращаться к тебе на «Вы» —
Так не плачь обо мне, когда я уйду
Стучаться в двери травы.
Я видел, как реки идут на юг,
И как Боги глядят на восток.
Я видел в небе стальные ветра,
Я зарыл свои стрелы в песок.
И я был бы рад остаться здесь,
Но твои, как всегда, правы —
Так не плачь обо мне, Когда я уйду
Стучаться в двери травы.
Твоя мать дает мне свой сладкий чай,
Но отвечает всегда о другом,
Отец считает свои дела
И считает меня врагом.
И в доме твоем слишком мало дверей,
И все зеркала кривы —
Так не плачь обо мне, когда я уйду
Стучаться в двери травы.
Я видел в небе тысячу птиц,
Но они улетели давно.
Я видел тысячу зорких глаз,
Что смотрят ко мне в окно.
И ты прекрасна, как день, но мне надоело
Обращаться к тебе на «Вы» —
Так не плачь обо мне, когда я уйду
Стучаться в двери травы.
Боб пошел стучаться в двери травы. Лег на землю, на зеленый газон, травку гладит и поет: «И снится нам трава, трава у дома…». Душевно поет!
Боб любил крестить рокеров у себя в ванной. Разденет кого-нибудь, осенит водичку крестным знамением — и в ванну. Поэтому к нему даже друзья боялись приходить. Он мог и по третьему, и по четвертому разу окрестить. Затянет: «Вода, очисти нас еще один раз» и дрожит, как брачная простыня на ветру. Божественно-гнусное зрелище!
ЖАЖДА
Я просыпаюсь. Я боюсь открыть веки.
Я спрашиваю: «Кто здесь? Кто здесь?»
Они отвечают, но как-то крайне невнятно.
Все часы ушли в сторону — это новое время.
Трубы, я слышу трубы — кто зовет нас?
Я въехал в дом, но в нем снова нет места.
Я говорю: «Нет», но это условный рефлекс.
Наверное, слишком поздно. Слишком поздно…
Ты можешь спросить себя:
где мой новый красивый дом?
Ты можешь даже цитировать Брайана Ино
вместе с Дэвидом Бирном.
Но в любой коммунальной квартире
есть свой собственный цирк —
Шаги в сапогах в Абсолютно Пустом коридоре.
Ты вел их все дальше и дальше,
Но чем дальше в лес, тем легче целиться в спину,
И ты приходил домой с сердцем, полным любви,
И мы распивали его вместе —
Каждый последний раз — вместе.
Наши руки привыкли к пластмассе,
Наши руки боятся держать серебро,
Но кто сказал нам, что мы не можем стать чище?
Кто сказал, что мы не можем стать чище?
Закрыв глаза, я прошу воду:
«Вода, очисти нас еще один раз!»
Я просыпаюсь. Я боюсь открыть веки.
Я спрашиваю: «Кто здесь? Кто здесь?»
Они отвечают, но как-то крайне невнятно.
Все часы ушли в сторону — это новое время.
Трубы, я слышу трубы — кто зовет нас?
Я въехал в дом, но в нем снова нет места.
Я говорю: «Нет», но это условный рефлекс.
Наверное, слишком поздно. Слишком поздно…
Ты можешь спросить себя:
где мой новый красивый дом?
Ты можешь даже цитировать Брайана Ино
вместе с Дэвидом Бирном.
Но в любой коммунальной квартире
есть свой собственный цирк —
Шаги в сапогах в Абсолютно Пустом коридоре.
Ты вел их все дальше и дальше,
Но чем дальше в лес, тем легче целиться в спину,
И ты приходил домой с сердцем, полным любви,
И мы распивали его вместе —
Каждый последний раз — вместе.
Наши руки привыкли к пластмассе,
Наши руки боятся держать серебро,
Но кто сказал нам, что мы не можем стать чище?
Кто сказал, что мы не можем стать чище?
Закрыв глаза, я прошу воду:
«Вода, очисти нас еще один раз!»
БГ: — «Аквариум» никогда не был рок-группой в привычном смысле слова. Это была такая… компания людей, общающихся друг с другом и связанных, кроме того, с музыкальными инструментами. А поскольку один слушает одно, другой — другое, то и получается, что постоянно приходит что-нибудь новенькое.
— Но что-то ведь больше другого по душе?
БГ: — Да мне всё по душе! Всё хорошее, естественно. Я с одинаковым удовольствием могу слушать и электронщиков. Вот недавно прекрасную пластинку привезли — «Китайская народная музыка».
НАБЛЮДАТЕЛЬ
Здесь, между двух рек,
Ночь на древних холмах.
Лежа в холодном песке,
Ждет наблюдатель — он знает, что прав,
Он неподвижен и прям.
Скрыт в кустах его силуэт.
Ветер качает над ним ветви,
Хотя ветра сегодня нет.
Ночь кружится в такт плеску волн, блеску звезды.
И наблюдатель уснул, убаюканный плеском воды.
Ночь пахнет костром. Там, за холмом, — отблеск огня.
Четверо смотрят на пламя.
Неужели, один из них — я?
Может быть, это был сон, может быть, — нет.
Не нам это знать.
Где-нибудь ближе к утру наблюдатель проснется,
Чтобы отправиться спать.
Здесь, между двух рек,
Ночь на древних холмах.
Лежа в холодном песке,
Ждет наблюдатель — он знает, что прав,
Он неподвижен и прям.
Скрыт в кустах его силуэт.
Ветер качает над ним ветви,
Хотя ветра сегодня нет.
Ночь кружится в такт плеску волн, блеску звезды.
И наблюдатель уснул, убаюканный плеском воды.
Ночь пахнет костром. Там, за холмом, — отблеск огня.
Четверо смотрят на пламя.
Неужели, один из них — я?
Может быть, это был сон, может быть, — нет.
Не нам это знать.
Где-нибудь ближе к утру наблюдатель проснется,
Чтобы отправиться спать.
ИВАН БОДХИДХАРМА
Иван Бодхидхарма движется с юга на крыльях Весны,
Он пьет из реки, в которой был лед.
Он держит в руках географию
всех наших комнат, квартир и страстей,
И Белый Тигр молчит. И Синий Дракон поет.
Он вылечит тех, кто слышит,
И, может быть, тех, кто умен;
И он расскажет тем, кто хочет все знать,
Истории светлых времен.
Он движется мимо строений, в которых
Стремятся избегнуть судьбы.
Он легче, чем дым — сквозь пластмассу и жесть
Иван Бодхидхарма склонен видеть деревья
Там, где мы склонны видеть столбы,
И если стало светлей, то, видимо, он уже здесь.
Он вылечит тех, кто слышит,
И, может быть, тех, кто умен;
И он расскажет тем, кто хочет все знать,
Истории светлых времен.
Иван Бодхидхарма движется с юга на крыльях Весны,
Он пьет из реки, в которой был лед.
Он держит в руках географию
всех наших комнат, квартир и страстей,
И Белый Тигр молчит. И Синий Дракон поет.
Он вылечит тех, кто слышит,
И, может быть, тех, кто умен;
И он расскажет тем, кто хочет все знать,
Истории светлых времен.
Он движется мимо строений, в которых
Стремятся избегнуть судьбы.
Он легче, чем дым — сквозь пластмассу и жесть
Иван Бодхидхарма склонен видеть деревья
Там, где мы склонны видеть столбы,
И если стало светлей, то, видимо, он уже здесь.
Он вылечит тех, кто слышит,
И, может быть, тех, кто умен;
И он расскажет тем, кто хочет все знать,
Истории светлых времен.
ДЕЛО МАСТЕРА БО
Она открывает окно. Под снегом не видно крыш.
Она говорит: «Ты помнишь, ты думал,
Что снег состоит из молекул?»
Дракон приземлился на поле,
Поздно считать, что ты спишь,
Хотя сон был свойственным этому веку.
Но время сомнений прошло — уже раздвинут камыш,
Благоприятен брод через великую реку.
А вода продолжает течь под мостом Мирабо.
Но что нам с того? Это — дело мастера Бо.
У тебя есть большие друзья — они снимут тебя в кино.
Ты лежишь в своей ванной,
Как среднее между Маратом и Архимедом.
Они звонят тебе в дверь, однако входят в окно.
И кто-то чужой рвется за ними следом.
Они съедят твою плоть, как хлеб,
И выпьют кровь, как вино;
И, взяв три рубля на такси,
Они отправятся к новым победам…
А вода продолжает течь под мостом Мирабо.
Но что нам с того? Это — дело мастера Бо.
И вот Рождество опять застало тебя врасплох,
А любовь для тебя — иностранный язык,
И в воздухе запах газа.
Естественный шок — это с нервов спадает мох.
И вопрос: отчего мы не жили так сразу?
Но кто мог знать, что он провод,
Пока не включили ток, —
Наступает эпоха интернационального джаза.
А вода продолжает течь под мостом Мирабо.
Теперь ты узнал, что ты всегда был мастером Бо.
А любовь — как метод вернуться домой,
…Любовь — это дело мастера Бо.
Она открывает окно. Под снегом не видно крыш.
Она говорит: «Ты помнишь, ты думал,
Что снег состоит из молекул?»
Дракон приземлился на поле,
Поздно считать, что ты спишь,
Хотя сон был свойственным этому веку.
Но время сомнений прошло — уже раздвинут камыш,
Благоприятен брод через великую реку.
А вода продолжает течь под мостом Мирабо.
Но что нам с того? Это — дело мастера Бо.
У тебя есть большие друзья — они снимут тебя в кино.
Ты лежишь в своей ванной,
Как среднее между Маратом и Архимедом.
Они звонят тебе в дверь, однако входят в окно.
И кто-то чужой рвется за ними следом.
Они съедят твою плоть, как хлеб,
И выпьют кровь, как вино;
И, взяв три рубля на такси,
Они отправятся к новым победам…
А вода продолжает течь под мостом Мирабо.
Но что нам с того? Это — дело мастера Бо.
И вот Рождество опять застало тебя врасплох,
А любовь для тебя — иностранный язык,
И в воздухе запах газа.
Естественный шок — это с нервов спадает мох.
И вопрос: отчего мы не жили так сразу?
Но кто мог знать, что он провод,
Пока не включили ток, —
Наступает эпоха интернационального джаза.
А вода продолжает течь под мостом Мирабо.
Теперь ты узнал, что ты всегда был мастером Бо.
А любовь — как метод вернуться домой,
…Любовь — это дело мастера Бо.
— Вы и Восток — когда, почему, для чего?
БГ: — Сначала — Харрисон, потом — один небезразличный мне человек указал на «Дао Де Цзин». Но я продолжал врубаться в Индию. Постепенно вошел в «дзен» и потом прямо вышел вновь к «Дао Де Цзин».
Это жизненно необходимая для меня и бесконечно радостная вещь. Мое взаимодействие и понимание окружающей среды полностью выражены в этих терминах.
Для чего? Потому что верно, то есть не единственно верно, но меньше половины. Фрипп хорошо сказал: «Рок-музыкант имеет дело с энергиями огромнейшей мощности и интенсивности. Раньше или позже он начинает интересоваться, откуда они берутся».
Вот моя кровь. Вот то, что я пою.
Что я могу еще? Что я могу еще?
Чуть-чуть крыши, хлеб, и вино, и чай…
Когда я с тобой, ты — мой Единственный Дом.
Что я могу еще? Что я могу еще?..
Джа даст нам все. У нас больше нет проблем.
Когда я с тобой, ты — мой Единственный Дом.
Что я могу еще? Что я могу еще?..
Джа даст нам все…
Сидит БГ дома и внушает себе: «Джа даст нам все». Глядь, а Джа рядом стоит и кукиш огромный показывает. Это случилось как раз после принятия закона о нетрудовых доходах.
БГ: — Рок-н-ролл своим мощным воздействием вернул нам желание постичь многое из других культур и других времен. Причем процесс этот носит всеобщий характер. И Западная Европа, и Америка, и мы бросились почти одновременно открывать для себя Индию, Китай, Японию, Персию, Африку, древнюю русскую культуру, культуру индейцев. А ведь было время, когда большинство воспринимало эти древние культуры как курьез. Сегодня ребята, будущие моряки, читают мне стихи и спрашивают: «А правда, что в ваших песнях есть из Чжуан Цзы?» Я отвечаю: «Да, правда», — и внутренне радуюсь. Сейчас я открываю для себя древнюю кельтскую культуру. То есть идут поиски во всех направлениях. Люди вдруг ощутили духовную жажду, для которой нет государственных и национальных границ. Африканцы стали активно постигать европейскую культуру, а китайцы и японцы потянулись к року.
Зуд телефонов, связки ключей…
Ты выйдешь за дверь, и вот ты снова ничей.
Желчь поражений, похмелье побед,
Но чем ты заплатишь за воду ничьей?
Я хотел бы опираться о платан,
Я так хотел бы опираться о платан,
А так мне кажется, что все это зря.
Свои законы у деревьев и трав.
Один из нас весел, другой из нас прав.
Прекрасное братство, о достойный монах
С коростелем, зашитым в штанах.
Но я хотел бы опираться о платан,
Я так хотел бы опираться о платан,
А так мне кажется, что все это зря.
С мешком кефира — до Великой Стены —
Идешь за ним, но ты не видишь спины.
Встретишь его — не видишь лица;
Забудь начало, и ты лишишься конца.
Я хотел бы опираться о платан,
Я так хотел бы опираться о платан,
А так мне кажется, что все это зря.
Торжественны клятвы — до лучших времен.
Я пью за верность всем богам без имен,
Я пью за вас, моя любовь, мои друзья;
Завидую вашему знанью, что я — это я.
Но будет время — и я обопрусь о платан,
Наступит время — я обопрусь о платан,
А так пока что мне кажется, что все это зря.
Танцуем всю ночь, танцуем весь день;
В эфире опять одна дребедень, —
И это не зря; хотя, может быть, невзначай,
Гармония мира не знает границ —
Сейчас мы будем пить чай.
Прекрасная ты, достаточный я;
Наверное, мы — плохая семья, —
Но это не зря; хотя, может быть, невзначай.
Гармония мира не знает границ —
Сейчас мы будем пить чай.
По-моему, мы — как в старом кино;
Пора обращать воду в вино, —
И это не зря; хотя, может быть, невзначай.
Гармония мира не знает границ —
Сейчас мы будем пить чай.
Сидят Боб и пьяный Дюша дома. Боб превращает воду в вино, а Дюша тут же все выпивает. Не успеет Боб все заполнить — глядь, а пьяный Дюша уже все выпил. Ерундоватый, вроде, случай, а характерный!
БГ: — Когда я играю песню, сидя под луной на Валдае, я чувствую, что это, не зря; когда я играю песню на стадионе, меня не покидает ощущение, что я трачу время впустую. Когда я в деревне, на Валдае, выхожу ночью в лес, это и есть настоящая жизнь. Такая, как в наших песнях. Когда я в городе пробиваю что-нибудь на худсовете или бегаю за коньяком — это забавно, но это ненастоящее. Это вообще не жизнь. Все наши тусовки, запад-восток, интервью, телевидение, актуальные репортажи — не жизнь. При всем моем уважении к «Огоньку», когда я открываю свежий номер его, у меня ощущение, что я листаю древний, архивный журнал. Когда я выхожу на улицу и вижу камень — это живое. В нем сотни тысяч лет, и все они здесь, сейчас. Жизнь — камень, трава, луна. «Аквариум» имеет дело с реальными вещами. Мы можем плохо с ними обращаться, мы часто вообще этого не умеем, но это реальные вещи.
СИДЯ НА КРАСИВОМ ХОЛМЕ
Сидя на красивом холме,
Я часто вижу сны, и вот что кажется мне —
Что дело не в деньгах и не в количестве женщин,
И не в старом фольклоре, и не в новой волне —
Но мы идем вслепую в странных местах.
И все, что есть у нас, — это радость и страх:
Страх, что мы — хуже, чем можем,
И радость того, что все в надежных руках.
И в каждом сне я никак не могу
Отказаться и куда-то бегу…
Но, когда я проснусь, я надеюсь:
Ты будешь со мной…
Сидя на красивом холме,
Я часто вижу сны, и вот что кажется мне —
Что дело не в деньгах и не в количестве женщин,
И не в старом фольклоре, и не в новой волне —
Но мы идем вслепую в странных местах.
И все, что есть у нас, — это радость и страх:
Страх, что мы — хуже, чем можем,
И радость того, что все в надежных руках.
И в каждом сне я никак не могу
Отказаться и куда-то бегу…
Но, когда я проснусь, я надеюсь:
Ты будешь со мной…
НЕБО СТАНОВИТСЯ БЛИЖЕ
Каждый из нас знал, что у нас
Есть время опоздать и опоздать еще,
Но выйти к победе в срок.
И каждый знал, что пора занять место,
Но в кодексе чести считалось существенным
Не приходить на урок.
И только, когда кто-то вышел вперед,
И за сотни лет никто не вспомнил о нем,
Я понял: небо становится ближе
С каждым днем.
Мы простились тогда на углу всех улиц,
Свято забыв, что кто-то смотрит нам вслед.
Все пути начинались от наших дверей,
Но мы только вышли, чтобы стрельнуть сигарет.
И эта долгая ночь была впереди,
И я был уверен, что мы никогда не уснем,
Но, знаешь: небо становится ближе
С каждым днем.
Сестра моя, куда ты смотрела.
Когда восход встал между нами стеной?
Знала ли ты, когда ты взяла мою руку,
Что это случится со мной?
И ты можешь идти и вперед, и назад,
Взойти, упасть и снова взойти звездой,
Но только пепел твоих сигарет — это пепел империй,
И это может случиться с тобой.
Но голоса тех Богов, что верят в тебя,
Еще звучат, хотя ты тяжел на подъем,
Но, знаешь: небо становится ближе.
Ты слышишь: небо становится ближе.
Смотри: небо становится ближе
С каждым днем.
Каждый из нас знал, что у нас
Есть время опоздать и опоздать еще,
Но выйти к победе в срок.
И каждый знал, что пора занять место,
Но в кодексе чести считалось существенным
Не приходить на урок.
И только, когда кто-то вышел вперед,
И за сотни лет никто не вспомнил о нем,
Я понял: небо становится ближе
С каждым днем.
Мы простились тогда на углу всех улиц,
Свято забыв, что кто-то смотрит нам вслед.
Все пути начинались от наших дверей,
Но мы только вышли, чтобы стрельнуть сигарет.
И эта долгая ночь была впереди,
И я был уверен, что мы никогда не уснем,
Но, знаешь: небо становится ближе
С каждым днем.
Сестра моя, куда ты смотрела.
Когда восход встал между нами стеной?
Знала ли ты, когда ты взяла мою руку,
Что это случится со мной?
И ты можешь идти и вперед, и назад,
Взойти, упасть и снова взойти звездой,
Но только пепел твоих сигарет — это пепел империй,
И это может случиться с тобой.
Но голоса тех Богов, что верят в тебя,
Еще звучат, хотя ты тяжел на подъем,
Но, знаешь: небо становится ближе.
Ты слышишь: небо становится ближе.
Смотри: небо становится ближе
С каждым днем.
БГ: — Музыка как магия: концентрированная энергия. Очень опасная. Пока ведешь себя с ней правильно, она проходит через тебя, и все прекрасно. Но чуть повернешься к ней не тем боком: начнешь себя эксплуатировать или там гнаться за деньгами — все, ты конченый человек. Причем, это видно глазами, происходит физическое разрушение: зубы выпадают, тело разносит, человек седеет на глазах. Все в считанные месяцы. Не помню, откуда эта фраза: история избирает людей, чтобы они делали ее дело. А когда все сделано, она просто их давит. Единственный способ не попасть под колесо — двигаться вместе с ним.
ЭЛЕКТРИЧЕСКИЙ ПЕС
Долгая память хуже, чем сифилис;
Особенно в узком кругу:
Такой вакханалии воспоминаний
Не пожелать и врагу.
И стареющий юноша в поисках кайфа
Лелеет в зрачках своих вечный вопрос
И поливает вином. И откуда-то сбоку
С прицельным вниманием глядит
Электрический Пес.
И мы несем свою вахту в прокуренной кухне
В шляпах из перьев и трусах из свинца.
И если кто-то издох от удушья,
То отряд не заметил потери бойца.
И сплоченность рядов есть свидетельство дружбы
Или страха сделать свои собственный шаг,
И над кухней-замком возвышенно реет
Похожий на плавки и пахнущий плесенью флаг.
И у каждого здесь есть излюбленный метод
Приводить в движенье сияющий прах:
Гитаристы лелеют свои фотоснимки,
А поэты торчат на чужих номерах.
Но сами давно звонят лишь друг другу,
Обсуждая, насколько прекрасен наш круг.
А этот Пес вгрызается в стены
В вечном поиске новых и ласковых рук.
Но женщины — те, что могли быть, как сестры,
Красят ядом рабочую плоскость ногтей
И во всем, что движется, видят соперниц,
Хотя уверяют, что видят б…дей.
И от таких проявлений любви к своим ближним
Мне становится страшно за рассудок и нрав.
Но этот Пес не чужд парадоксов —
Он влюблен в этих женщин, —
и, с его точки зренья, он прав.
Потому что другие здесь не вдохновляют
Ни на жизнь, ни на смерть, ни на несколько строк.
И один с изумлением смотрит на Запад,
А другой с восторгом глядит на Восток.
И каждый уже десять лет учит роли,
О которых лет десять как стоит забыть.
А этот Пес смеется над нами —
Он не занят вопросом: каким и зачем ему быть.
У этой песни нет конца и начала,
Но есть эпиграф. Вот несколько фраз:
«Мы выросли в поле такого напряга,
Где любое устройство сгорает на раз».
И логически мысля, сей Пес не возможен,
Но он жив, как не снилось и нам, мудрецам.
И друзья меня спросят: «О ком эта песня?» —
И я отвечу загадочно:
«Ах, если бы я знал это сам!..»
Долгая память хуже, чем сифилис;
Особенно в узком кругу:
Такой вакханалии воспоминаний
Не пожелать и врагу.
И стареющий юноша в поисках кайфа
Лелеет в зрачках своих вечный вопрос
И поливает вином. И откуда-то сбоку
С прицельным вниманием глядит
Электрический Пес.
И мы несем свою вахту в прокуренной кухне
В шляпах из перьев и трусах из свинца.
И если кто-то издох от удушья,
То отряд не заметил потери бойца.
И сплоченность рядов есть свидетельство дружбы
Или страха сделать свои собственный шаг,
И над кухней-замком возвышенно реет
Похожий на плавки и пахнущий плесенью флаг.
И у каждого здесь есть излюбленный метод
Приводить в движенье сияющий прах:
Гитаристы лелеют свои фотоснимки,
А поэты торчат на чужих номерах.
Но сами давно звонят лишь друг другу,
Обсуждая, насколько прекрасен наш круг.
А этот Пес вгрызается в стены
В вечном поиске новых и ласковых рук.
Но женщины — те, что могли быть, как сестры,
Красят ядом рабочую плоскость ногтей
И во всем, что движется, видят соперниц,
Хотя уверяют, что видят б…дей.
И от таких проявлений любви к своим ближним
Мне становится страшно за рассудок и нрав.
Но этот Пес не чужд парадоксов —
Он влюблен в этих женщин, —
и, с его точки зренья, он прав.
Потому что другие здесь не вдохновляют
Ни на жизнь, ни на смерть, ни на несколько строк.
И один с изумлением смотрит на Запад,
А другой с восторгом глядит на Восток.
И каждый уже десять лет учит роли,
О которых лет десять как стоит забыть.
А этот Пес смеется над нами —
Он не занят вопросом: каким и зачем ему быть.
У этой песни нет конца и начала,
Но есть эпиграф. Вот несколько фраз:
«Мы выросли в поле такого напряга,
Где любое устройство сгорает на раз».
И логически мысля, сей Пес не возможен,
Но он жив, как не снилось и нам, мудрецам.
И друзья меня спросят: «О ком эта песня?» —
И я отвечу загадочно:
«Ах, если бы я знал это сам!..»
Сидит БГ дома, скучает. Вдруг вбегает к нему Электрический Пес и начинает кусать Боба за ногу.
Боб кричит: «Отстань! Фу! Табу!..». А Электрический Пес продолжает кусаться и рычит: «Ну, а теперь ты знаешь, о ком эта песня?..».
Лежит Боб дома — искусанный, больной. Вдруг входит Доктор Кинчев и начинает Боба горчичниками обклеивать. Потом клизму поставил, шприц под лопатку вогнал и промывание желудка сделал. А Боб даже не шелохнулся — только думал с грустью: «Странно, рок-н-ролл мертв, а я еще нет, очень странно…».
РОК-Н-РОЛЛ МЕРТВ
Какие нервные лица — быть беде.
Я помню: было небо. Я не помню — где.
Мы встретимся снова, мы скажем: «Привет».
В этом есть что-то не то…
Но рок-н-ролл мертв, а я еще нет,
Рок-н-ролл мертв, а я…
Те, что нас любят, смотрят нам вслед.
Рок-н-ролл мертв, а я… еще нет.
Отныне время будет течь по прямой;
Шаг — вверх, шаг — вбок, их мир за спиной.
Я сжег их жизнь, как ворох газет,
Остался только грязный асфальт.
Но рок-н-ролл мертв, а я еще нет,
Рок-н-ролл мертв, а я…
Те, что нас любят, смотрят нам вслед.
Рок-н-ролл мертв, а я… еще нет.
Локоть к локтю — кирпич в стене.
Мы стояли слишком гордо — мы платим втройне:
За тех, кто шел с нами, за тех, кто нас ждал,
За тех, кто никогда не простит нам то, что
Рок-н-ролл мертв, а мы еще нет,
Рок-н-ролл мертв, а мы…
Те, что нас любят, смотрят нам вслед.
Рок-н-ролл мёртв, а мы… еще нет.
Какие нервные лица — быть беде.
Я помню: было небо. Я не помню — где.
Мы встретимся снова, мы скажем: «Привет».
В этом есть что-то не то…
Но рок-н-ролл мертв, а я еще нет,
Рок-н-ролл мертв, а я…
Те, что нас любят, смотрят нам вслед.
Рок-н-ролл мертв, а я… еще нет.
Отныне время будет течь по прямой;
Шаг — вверх, шаг — вбок, их мир за спиной.
Я сжег их жизнь, как ворох газет,
Остался только грязный асфальт.
Но рок-н-ролл мертв, а я еще нет,
Рок-н-ролл мертв, а я…
Те, что нас любят, смотрят нам вслед.
Рок-н-ролл мертв, а я… еще нет.
Локоть к локтю — кирпич в стене.
Мы стояли слишком гордо — мы платим втройне:
За тех, кто шел с нами, за тех, кто нас ждал,
За тех, кто никогда не простит нам то, что
Рок-н-ролл мертв, а мы еще нет,
Рок-н-ролл мертв, а мы…
Те, что нас любят, смотрят нам вслед.
Рок-н-ролл мёртв, а мы… еще нет.
1988 год. Монреаль.
Канадские продюсеры из фирмы «Кросби, Стилз энд Наш» услышали «Аквариум» во время своей поездки по СССР и пригласили их сыграть в Монреале на июньской конференции «Врачи мира — за предотвращение ядерной войны». Это была первая поездка «Аквариума» через советскую границу. Их дорога была оплачена, но они ничего не заработали, поскольку их выступление было благотворительным. Они сыграли несколько вещей с Брюсом Кокберном и франко-канадцем Мишелем Риваром. Они спели «Научи своих детей» и сделали 40-минутную программу на русском. Они собрали большую аудиторию — 15 тысяч зрителей — на ледовой арене. Они упражнялись в английском в беседах по телевидению.
«Представьте играющую рэггей группу с виолончелью, флейтой и скрипкой или английскую фольклорную рок-группу, затерявшуюся в русских степях, и вы получите представление об оригинальном стиле „Аквариума“. В Борисе Гребенщикове вы увидите настоящую звезду», — писала «Монреаль газетт».
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги