Зелёные дьяволы

Наканунѣ отъѣзда изъ Лондона студентъ Сергѣй Вольскій зашелъ къ Джонсонамъ съ прощальнымъ визитомъ.

— Цѣлыхъ три мѣсяца не буду видѣть Кэтъ… — грустно думалъ онъ, стоя у подъѣзда. — Все лѣто должно пройти. Цѣлая вѣчность!

Дверь открыла сгорбленная старая служанка.

— Миссисъ Джонсонъ дома? — спросилъ по-англійски Сергѣй.

— Миссисъ Джонсонъ? — Туго соображавшая старуха задумалась. — Насколько мнѣ кажется, сэръ, миссисъ Джонсонъ нѣтъ дома.

— А можетъ бытъ вамъ кажется, что дома миссъ Джонсонъ? — обрадовавшись отсутствію матери Кэтъ, шутливо проговорилъ молодой человѣкъ. — Напрягите вашу память, миссисъ Уордль, чтобы доставить мнѣ удовольствіе.

— Дома ли Кэтъ? — снова переспросила служанка, строго глядя на Вольскаго. — Что жъ. Вы, пожалуй, правы. Она дома.

Кэтъ въ это время собиралась идти на теннисъ. Она была въ спортивномъ костюмѣ, въ бѣломъ беретѣ, изъ-подъ котораго капризно выбивались завитки золотистыхъ волосъ. Правда, Сергѣй находилъ ее болѣе интересной, когда она надѣвала обыкновенное платье и своимъ видомъ уже ни въ комъ не вызывала сомнѣній: дѣвушка это или мальчикъ. Однако, спортивный костюмъ тоже шелъ ей.

— Что случилось? — удивленно спросила она, взглянувъ на вошедшаго молодого человѣка, лицо котораго показалось ей излишне серьезнымъ. — Не проигралъ ли Викторъ партіи этому идіоту Робертсону?

— Нѣтъ, Кэтъ. У меня сейчасъ дѣло важнѣе. Я завтра уѣзжаю на все лѣто.

— Въ самомъ дѣлѣ? Какая обида!

Сергѣй пріободрился. Въ глазахъ засвѣтилась радость. — Значитъ, ей тоже не легко разставаться. Значитъ, любитъ…

Онъ бросилъ осторожный, какъ бы случайный, взглядъ въ стоявшее въ углу комнаты трюмо и увидѣлъ тамъ свое изображеніе. — Что же. Не уродъ… — удовлетворенно подумалъ онъ. — Ростъ выше средняго. Черты лица правильныя. Глаза сѣрые, большіе.

Онъ улыбнулся.

— А вамъ жаль, Кэтъ?

— Разумѣется. — Кэтъ подскочила и сѣла на край тяжелаго дубоваго стола, стоявшаго посреди комнаты. — Если поѣдете вы, навѣрно, съ вами поѣдетъ и Викторъ. А кто въ нашей командѣ въ теченіе лѣта будетъ голкиперомъ?

Она взглянула на растерянное лицо собесѣдника и, измѣнивъ тонъ на болѣе благожелательный, добавила:

— Вѣдь, вы сами понимаете, дорогой мой, что лѣтнія состязанія имѣютъ большое значеніе. А вы куда собственно уѣзжаете? Туда, куда предполагали? Въ Савойю?

— Да, въ Савойю, — угрюмо пробормоталъ молодой человѣкъ, у котораго- настроеніе сразу испортилось. — А относительно Виктора вы тоже не ошиблисъ. Онъ, дѣйствительно, ѣдетъ со мной. До сихъ поръ я предполагалъ, что отецъ согласится оставить меня здѣсь. Но вчера, къ сожалѣнію, категорически потребовалъ, чтобы я провелъ лѣто въ горахъ для поправленія здоровья послѣ плеврита.

— Странный вы человѣкъ! — Кэтъ взяла со стола ракету, подбросила ее и поймала на лету. — Кажется, уже достаточно взрослый. Двадцать лѣтъ не шутка. А до сихъ поръ слушаетесь отца. По-моему, если бы дѣти всегда повиновались родителямъ, никакой прогрессъ въ мірѣ не былъ бы возможенъ. Вообще, на вашемъ мѣстѣ я давно заявила бы, что у меня свои взгляды.

— Да, но отецъ сказалъ, что не дастъ мнѣ на жизнь здѣсь ни одного пенса. Кромѣ того, въ домѣ будетъ производиться перестройка. Все лѣто.

— Перестройка! Чтобы цивилизованный человѣкъ зависѣлъ отъ какой-то перестройки! Васъ самого надо перестроить, мой милый, вотъ что. Посмотрите на себя: какой вы мужчина? Тенниса не любите. Футбола не любите. Въ гольфъ играете, какъ медвѣдь. А то, что вы пишете стихи и занимаетесь философіей, показываетъ только, какой у васъ дряблый и тяжелый характеръ. Ну, ну, не обижайтесь. Лѣзьте сюда на столъ и разсказывайте. Мнѣ правда будетъ грустно, когда вы уѣдете.

— Кэтъ… — смущенно пробормоталъ Сергѣй, не двигаясь съ мѣста. — Кэтъ… Я вижу, вы меня презираете. Вы обращаетесь со мной, какъ съ ребенкомъ, хотя вамъ не больше лѣтъ, чѣмъ мнѣ…

— Боже мой, какъ онъ глупъ! Ну, что же стоите? Подите сюда. Ближе! Возьмите мою руку и поцѣлуйте. Вотъ такъ. А теперь довольно. Стойте, стойте, это уже лишнее: не обнимайте меня, а то я стукну васъ по головѣ ракетой. Сядьте, сложите ручки на колѣняхъ, какъ вы сидите при лапѣ, и отвѣчайте на вопросы. У васъ, дѣйствительно, въ Савойѣ свой замокъ, какъ разсказывалъ Викторъ?

— Да. — Сергѣй съ хмурымъ видомъ сѣлъ въ кресло возлѣ стола. — Только это не мой замокъ, а отцовскій.

— Я думаю, не вашъ. А какой? Старинный?

— Очень.

— Башни есть?

— Да.

— И привидѣнія иногда появляются?

— Говорятъ.

— Хотѣла бы я увидѣть хоть одно привидѣніе. Обязательно постаралась бы пройти сквозь него, чтобы узнать, какое получится ощущеніе. А гдѣ расположенъ замокъ? Въ горахъ? Или на равнинѣ?

— Тамъ вездѣ горы. Замокъ на выступѣ скалы. Хотите посмотрѣть, можетъ быть?

Сергѣй, уже переставшій сердиться, вынулъ изъ кармана фотографическіе сінимки и протянулъ Кэтъ.

— Красиво, очень красиво. Завидую вамъ. А почему же Викторъ ѣдетъ на такой долгій срокъ? Развѣ онъ любитъ природу?

— Я уговорилъ его. И мнѣ веселѣе, и ему интересно: онъ никогда не бывалъ во Франціи. Будемъ вдвоемъ совершать экскурсіи, изслѣдовать замокъ, отыскивать клады.

— А давно это имѣніе у вашего отца?

— Съ прошлаго года. Досталось отцу по суду за долги отъ одного русскаго профессора. Мы раньше съ семьей этого профессора часто встрѣчались. Я даже былъ влюбленъ въ дочку старика. Очень хорошенькая.

— Что жъ. Если дѣвушка хорошенькая, мужчина не долженъ пропускать случая. А она сейчасъ тамъ же? Въ Савойѣ?

— Да. Профессоръ такъ привыкъ къ Савойѣ, что арендовалъ недалеко отъ замка виллу и поселился въ ожиданіи лучшаго будущаго. Хотя онъ сейчасъ въ ссорѣ съ отцомъ, но, я думаю, это не помѣшаетъ мнѣ возобновить съ его дочерью старую дружбу.

Сергѣй хотѣлъ произнести послѣднія слова равнодушно, чтобы достигнуть максимума эффекта. Но въ голосѣ явно прозвучала фальшивая нотка. — Какъ глупо! — недовольно подумалъ онъ. — Вмѣсто того, чтобы нѣжно проститься, вдругъ, такое отношеніе другъ къ другу!

Впрочемъ, она сама виновата. Почему не захотѣла, чтобы онъ ее обнялъ? Развѣ они не цѣловались уже дважды? Въ первый разъ 24-го ноября подъ дождемъ въ Гайдъ-Паркѣ, а во второй разъ 16-го мая здѣсь же, въ этой комнатѣ, когда миссисъ Джонсонъ ушла слушать лекцію о методахъ воспитанія современной молодежи?

— Ну, вотъ, кажется, мы обо всемъ переговорили, — пренебрежительно произнесла Кэтъ, слѣзая со стола и давая понять, что аудіенція окончена. — Къ сожалѣнію! я спѣшу къ Арабеллѣ, чтобы идти вмѣстѣ на теннисъ. Итакъ, всего хорошаго. Желаю вамъ веселиться, развлекаться привидѣніями, писать стихи, ухаживать за старыми друзьями, а главное набраться въ горахъ смѣлости, которой вамъ не достаетъ. Вашу руку, сэръ.

— Кэтъ… — нерѣшительно проговорилъ Сергѣй, взявъ протянутую руку и не выпуская ея изъ своей. — Я не такихъ словъ ждалъ отъ васъ ча прощанье.

— До свиданья. Пустите руку.

— Кэтъ!

— Я вамъ говорю! Интересно знать, какія это слова я должна произносить на прощанье? Можетъ быть, вы мнѣ укажете поэта, цитатой изъ котораго я могу проститься съ вами?

— Вы говорите, Кэтъ, что я недостаточно смѣлъ… зловѣще пробормоталъ Сергѣй, выразивъ на лицѣ отчаянную рѣшимость. — Вы утверждаете, что я трусъ. Да? Въ такомъ случаѣ… Вотъ!

Онъ схватилъ ее за плечи, притянулъ къ себѣ и началъ осыпать лицо поцѣлуями.

— Пустите… Нахалъ!

— Вотъ еще. Вотъ!

— Пустите. Я буду кричать… Сергѣй! Вы не смѣете! Вы негодяй! Сергѣй… Дураченъ. Глупенькій. Вы въ сентябрѣ вернетесь? Неправда ли?

— Раньше, Кэтъ. Я сбѣгу. Пріѣду лѣтомъ. Я не могу долго….

— Мы съ мамой будемъ въ августѣ въ Парижѣ. Вы пріѣзжайте туда. Хорошо? Будемъ вмѣстѣ. Вѣдь, я васъ люблю. Вы такой хорошій. Добрый. Какъ сенъ-бернаръ. Тсс… Отойдите!

Въ комнату вошла миссисъ Уордль. Увидѣвъ молодыхъ людей, слишкомъ близко стоявшихъ другъ къ другу, служанка закашлялась, отвела взглядъ въ сторону и, смотря на стѣну, проговорила:

— Миссъ Кэтъ, вы не думаете, что миссисъ Джонсонъ можетъ скоро вернуться?

— Я ничего не думаю, дорогая моя. Ну, Вольскій. идемте. Проводите меня къ Арабеллѣ.

— Съ удовольствіемъ. Прощайте, миссисъ Уордль. Я уѣзжаю до осени и потому пожелайте мнѣ счастливой дороги.

— Очень рада пожелать вамъ скораго отъѣзда, сэръ, — строгимъ взглядомъ окидывая Сергѣя, произнесла миссисъ Уордль.

Павлу Андреевичу Вольскому врачи настойчиво совѣтовали отдохнуть какъ слѣдуетъ лѣтомъ, чтобы поправить расшатанное за послѣдніе годы здоровье. Въ самомъ дѣлѣ, переутомленный работой въ своихъ банковскихъ предпріятіяхъ, которыя были имъ открыты въ Лондонѣ еще въ годы великой войны, Вольскій сильно изнервничался за послѣднее время, сталъ раздражительнымъ, часто впадалъ въ мрачное настроеніе; помимо того, большое сердце давало себя знать. Еще три года назадъ, несмотря на шестьдесятъ лѣтъ, Павелъ Андреевичъ казался крѣпкимъ бодрымъ мужчиной. Теперь же онъ самъ себя не узнавалъ. На узкомъ сѣромъ лицѣ глубокія морщины и впадины; подъ глазами мѣшки, волосы сплошь охвачены сѣдиной. И движенія неувѣренны, вялы, при быстрой ходьбѣ или при подъемѣ на лѣстницу — сильная одышка.

Приведя въ порядокъ дѣла и отдавъ служащимъ послѣднія распоряженія, Вольскій наконецъ выѣхалъ на континентъ съ Сергѣемъ и пріятелемъ сына Викторомъ Шоринымъ. Личнаго секретаря своего Сурикова и прислугу онъ отправилъ въ Савойю на двѣ недѣли раньше, чтобы въ замкѣ все было уже подготовлено къ его пріѣзду. Шоффера же Джека и свою лучшую машину Вольскій взялъ съ собой, думая совершить переѣздъ изъ Кале въ Парижъ и изъ Парижа въ Савойю на автомобилѣ. Однако, еще на пароходѣ Сергѣй уговорилъ отца отправить Джека изъ Кале въ замокъ по желѣзной дорогѣ, такъ какъ Викторъ прекрасно правитъ машиной и съ удовольствіемъ замѣнитъ шоффера.

Вольскій нерѣдко видѣлъ Виктора Шорина у себя дома, когда тотъ приходилъ въ гости къ сыну. Въ общемъ, это былъ очень милый, симпатичный студентъ. Въ смыслѣ внѣшности онъ значительно уступалъ Сергѣю. Ростъ слишкомъ большой; руки черезчуръ длинныя, во время ходьбы напоминавшія усердно работающіе рычаги диковинной паровой машины; черты липа грубоватыя; волосы красноватаго цвѣта, шерстистые, обладавшіе какимъ-то исключительнымъ свойствомъ выдѣлять изъ своей среды или отдѣльные вихры или отдѣльныя пряди, причемъ по тѣмъ или другимъ можно было безошибочно судить, въ какомъ настроеніи въ данную минуту находится ихъ обладатель. Пряди образовывались въ минуты огорченія и сползали на лобъ; вихры, наоборотъ, возникали въ минуты радостнаго воодушевленія, и тогда никакая внѣшняя сила не могла ихъ заставить лечь на свое мѣсто.

Однако, характеръ у Шорина, по общему признанію, былъ великолѣпный. Всегда добродушный, веселый, доброжелательный, Викторъ производилъ отличное впечатлѣніе на всѣхъ. И единственнымъ только недостаткомъ его, по мнѣнію Вольскаго, было стремленіе къ нѣкоторымъ преувеличеніямъ при изложеніи фактовъ изъ дѣйствительной жизни.

— А гдѣ же вы научились управлять машиной? — недовѣрчиво спросилъ старикъ пріятеля своего сына, сдавшись наконецъ на уговоры Сергѣя. — Вы много до сихъ поръ ѣздили?

— Я? О, будьте покойны, Павелъ Андреевичъ, — бодро отвѣтилъ Шоринъ. — Въ прошломъ году я, можно сказать, исколесилъ всю Англію вдоль и поперекъ. Если угодно, могу показать свидѣтельство на право ѣзды.

Вольскій изъ деликатности свидѣтельства не пожелалъ смотрѣть и, вздохнувъ, согласился. Прибывъ въ Кале, онъ приказалъ Джеку отправиться въ Савойю по желѣзной дорогѣ и сѣлъ съ Сергѣемъ въ автомобиль. Шоринъ запасся бензиномъ, торжественно помѣстился у руля, и путешественники двинулись въ путь по направленію къ Парижу.

По прекрасной дорогѣ, обсаженной по обѣимъ сторонамъ деревьями, благополучно ѣхали около часа. Сначала Вольскому показалось, что Викторъ по молодости лѣтъ слишкомъ злоупотребляетъ скоростью; но затѣмъ, успокоившись, старикъ откинулся на спинку автомобиля и началъ дремать.

— Что случилось? — испуганно спросилъ онъ, почувствовавъ, вдругъ, толчекъ и услышавъ на дорогѣ какіе-то крики.

— Папа, дай пятьсотъ франковъ, — сказалъ Сергѣй, заглядывая въ машину послѣ ознакомленія съ возникшими на шоссе обстоятельствами. — Мы сбили съ ногъ какого-то дурака фермера.

— А почему именно пятьсотъ?

— Разодрали ему костюмъ. Иначе будетъ судомъ требовать.

— Для начала недурно, — хмуро пробормоталъ Вольскій, доставая бумажникъ и стараясь не придвигаться къ окну, чтобы не принимать активнаго участія въ происшествіи. — Дуракъ фермеръ или не дуракъ, не знаю. Но изъ Парижа въ Савойю, во всякомъ случаѣ, я поѣду въ поѣздѣ. И тебя тоже съ собой возьму, Сергѣй.

— Да… Исторія, — сѣвъ за руль и давъ машинѣ сразу полный ходъ, задумчиво проговорилъ Викторъ. — Только прошу васъ, Павелъ Андреевичъ, — обернувшись къ Вольскому, добавилъ онъ, — не безпокойтесь, пожалуйста. Въ сущности, ни одинъ самый испытанный автомобилистъ не можетъ сказать заранѣе, что съ нимъ произойдетъ въ дорогѣ.

— Я не очень безпокоюсь, другъ мой, — мрачно отвѣтилъ изъ глубины автомобиля Вольскій. — Но все-таки прошу объ одномъ: не оборачивайтесь назадъ, когда ѣдете впередъ.

— Ничего. Пустяки. У меня всѣ движенья давно стали автоматическими.

Въ Парижѣ Вольскіе пробыли три дня, причемъ старикъ сдержалъ обѣщаніе: въ автомобилѣ дальше не доѣхалъ, Сергѣю тоже запретилъ, и Шоринъ принужденъ былъ вести машину въ Савойю одинъ. Узнавъ, что вмѣстѣ съ Вольскими въ замокъ переѣзжаетъ изъ Парижа также ихъ родственница Горева, старая чопорная женщина, Викторъ деликатно предложилъ ей: не пожелаетъ ли она замѣнить душный вагонъ желѣзной дороги просторнымъ удобнымъ автомобилемъ? Однако, зная уже о происшествіи съ фермеромъ, Горева тоже отвѣтила рѣшительнымъ отказомъ.

— Это, конечно, очень заманчиво, — сухо замѣтила она. — Но, по-моему, все-таки лучше сохранить жизнь въ душномъ вагонѣ, нежели потерять ее на свѣжемъ воздухѣ.

Не добившись ничего, Шоринъ уѣхалъ одинъ. Провожая его, Вольскій съ грустнымъ чувствомъ смотрѣлъ на свой автомобиль и искренно жалѣлъ въ душѣ, что взялъ съ собой эту машину, а не другую, старую.

— До свиданья, господа! Итакъ, увидимся послѣзавтра! — садясь за руль, весело проговорилъ Викторъ.

— Вы полагаете, что увидимся? — недовѣрчиво произнесъ Вольскій. — Что-жъ. Дай Богъ.

Черезъ два дня на небольшой желѣзнодорожной станціи, находящейся въ долинѣ горной рѣки въ трехъ километрахъ отъ замка, семью Вольскихъ встрѣчали Суриковъ, Викторъ и шофферъ Джекъ. Старикъ хорошо выспался за ночь въ отдѣльномъ купэ и чувствовалъ себя недурно. Сергѣй, по дорогѣ все время смотрѣвшій въ окно, былъ въ восторгѣ отъ окружающей природы, на вр^мя забылъ даже о существованіи Кэтъ. И только кузина Вольскаго Горева, какъ всегда, казалась невозмутимой. По безстрастному морщинистому лицу ея никакъ нельзя было опредѣлить: любитъ ли она горный пейзажъ или, наоборотъ, глубоко его презираетъ.

— Ну, какъ Николай Ивановичъ? — дружелюбно спросилъ Вольскій своего секретаря, котораго за его небольшую полную фигуру и круглое добродушное лицо въ очкахъ Сергѣй съ Викторомъ въ интимныхъ бесѣдахъ иногда называли Пикквикомъ. — Все уже приготовлено въ замкѣ?

— Все, Павелъ Андреевичъ. Вамъ, должно быть, понравится. А какой здѣсь воздухъ! Вдохните его какъ слѣдуетъ, будьте добры.

— Спасибо, я уже дышу. Ну, а вы, Викторъ? Не разбили машины?

— Все въ замѣчательной цѣлости, Павелъ Андреевичъ. Не повѣрите, но по дорогѣ за все время ѣзды я не задѣлъ даже цыпленка.

— Что касается цыплятъ, то это не такъ существенно, дорогой мой. Ну, а людей? Человѣка тоже ни одного не задѣли?

— Человѣка тоже ни одного.

— Очень радъ. Ну, Николай Ивановичъ везите насъ.

Два автомобиля — одинъ Вольскаго, другой наемный, взятый на станціи, двинулись въ путь. Пересѣкли сначала долину, затѣмъ достигли склоновъ живописнаго кряжа и съ гудѣніемъ начали подниматься по размашистымъ зигзагамъ горной дороги. Промелькнули внизу хлѣбныя поля, озолоченныя щедрымъ савойскимъ солнцемъ; правильными рядами, точно на парадѣ, прошли мимо пышныя фруктовыя рощи. И, наконецъ, широкой лавиной надвинулся на дорогу густой лиственный лѣсъ, переплелъ прозрачной зеленью обрывы, скалы, далекое небо.

— Тетя Оля, посмотрите… — нервно проговорилъ Сергѣй, глядя на внезапно открывшуюся внизу панораму долины. — Какая голубая рѣка!

— Очень можетъ быть, — не поворачивая головы, спокойно согласилась Горева. — Въ теченіе лѣта мы успѣемъ еще насмотрѣться на все это.

Замокъ, доставшійся Вольскому по суду, былъ построенъ въ тринадцатомъ вѣкѣ. Расположенный на выступѣ крутой горы, онъ подходилъ двумя круглыми башнями къ обрыву, укрѣпленному массивной каменной кладкой. Посреди возвышался четыреугольный донжонъ, служившій въ былыя времена центральнымъ мѣстомъ защиты. Извилистая стѣна, кое-гдѣ уже развалившаяся, покрытая плющомъ и мхомъ, тянулась вокругъ площадки, и гигантскіе дубы и каштаны окружали эту площадку густымъ зеленымъ кольцомъ, свѣшивая вѣтви въ обрывъ.

Автомобили одолѣли подъемъ крутой дороги, подходившей къ воротамъ и остановились, наконецъ, возлѣ главнаго входа. Поваръ Томъ и горничная Бетси находились тутъ же, на площадкѣ, и учтиво привѣтствовали хозяевъ.

— Это что за фигура? — обратился Вольскій къ секретарю, показывая глазами на стоявшаго у стѣны и низко кланявшагося старика. — Кто-нибудь изъ рабочихъ?

— Это бывшій сторожъ замка Роберъ, Павелъ Андреевичъ. Онъ родился здѣсь и служилъ еще при маркизѣ де Кадемонъ. Старикъ говоритъ, что ему жить недолго, и проситъ у васъ разрѣшенія остаться здѣсь.

— Хорошо. Пусть остается. Дайте только ему денегъ на новую одежду, чтрбы Ольга Петровна не пугалась его вида. А теперь покажите, что у насъ тамъ, внутри.

До сихъ поръ Вольскій ни разу не бывалъ здѣсь.

Не зная, насколько ему понравится жизнь въ Савойѣ, старикъ не хотѣлъ сразу затрачивать большихъ денегъ на обстановку и потому, посылая сюда Сурикова, поручилъ ему купить необходимой мебели только на семь-восемь комнатъ, хотя во всемъ замкѣ было ихъ больше тридцати.

Опасенія Вольскаго, что зданіе окажется мало пригоднымъ для комфортабельной жизни, оказались напрасными. Въ нижнемъ этажѣ, помимо кухни, кладовыхъ и всевозможныхъ боковыхъ каморокъ съ рѣшетчатыми окнами, оказался отличный холлъ и прекрасная большая столовая, отдѣланная дубомъ, съ переплетомъ гигантскихъ балокъ на потолкѣ. Въ первый этажъ вела широкая каменная лѣстница, кончавшаяся коридоромъ, въ который выходили отдѣльныя жилыя комнаты, мало отличавшіяся отъ обычныхъ, если не считать глубокихъ оконъ, къ которымъ вели деревянныя ступеньки, и причудливой формы стѣнъ, то закругленныхъ, то косо срѣзанныхъ по угламъ. Выше, во второмъ этажѣ, комнаты были меньше, окна болѣе узкія, часто съ рѣшетками; а еще выше находился огромный чердакъ, съ темными закоул-° ками, съ многочисленными перегородками. Это была верхняя часть донжона, откуда вела узкая лѣсенка на наружную круглую башенную площадку — эшогеттъ.

Переодѣвшись въ своей комнатѣ, Сергѣй спустился на площадку замка, подошелъ къ обрыву, долго смотрѣлъ на долину, затѣмъ, обойдя замокъ, нашелъ какую-то тропинку, круто поднимавшуюся въ гору, и пошелъ по ней.

— Нужно въ первый день побыть одному… — рѣшилъ онъ. — Съ Викторомъ, конечно, веселѣе. Но изъ уваженія къ Кэтъ приличнѣе одиночество. И чувство къ ней ярче, когда никого нѣтъ. И тоска яснѣе, опредѣленнѣе.

Взобравшись довольно высоко, Сергѣй сѣлъ, наконецъ, на выступъ скалы, посмотрѣлъ вокругъ себя на обступившія его со всѣхъ сторонъ молодыя деревья и вздохнулъ.

Какъ хорошо помечтать здѣсь о ней! Какая острая и въ то время сладостная грусть!

Шелестятъ вокругъ рѣзные листья, играютъ въ жмурки съ солнечнымъ свѣтомъ. Наверху — дно вселенной, прозрачное, синее. Внизу, сквозь вѣтви, мелькаютъ въ долинѣ красныя и желтыя пятна строеній…

— Да! Если бы Кэтъ была сейчасъ… Тутъ. Вмѣстѣ… Рядомъ!

Вокругъ тишина. Точно небытіе. Остановилось время. Застыло пространство. Какъ чудесно жить такъ, безъ людей, безъ городской суеты. Гдѣ-то далеко, тамъ, всѣ волнуются, хлопочутъ, говорятъ рѣчи, играютъ въ футболъ. А здѣсь — мудрость. Истинная философія…

— Среди этихъ домовъ внизу, навѣрно, и вилла профессора Лунина, — подумалъ Сергѣй. — Жалко профессора. И эту… Наташу. Какъ они теперь, должно быть, ненавидятъ насъ! А было время…

Сергѣй вспомнилъ, какъ они съ Наташей, еще дѣтьми, играли вмѣстѣ на Ривьерѣ, когда родители были въ дружбѣ. Наташа ему очень нравилась. Хорошенькая, веселая, задорная. Онъ, Сергѣй, смѣшно даже сказать: былъ въ нее немного влюбленъ. Мальчишкой пятнадцати лѣтъ! Какъ кажется забавнымъ теперь это дѣтское увлеченіе. Сравнить, напримѣръ, то глупое ребяческое чувство и то, которое онъ испытываетъ сейчасъ къ Кэтъ. Тамъ — беззаботность, жалкая наивность… А здѣсь — глубина. Израненное навсегда сердце. Интересно: какая она теперь? Навѣрно, высокая, стройная… Ей, вѣдь, теперь тоже около двадцати лѣтъ…

— Какая чушь! — испуганно поморщившись, подумалъ Сергѣй. — Какое мнѣ до нея дѣло? Вотъ, если бы Кэтъ… Что она сейчасъ дѣлаетъ тамъ, въ Лондонѣ? Можетъ быть, тоже сидитъ одна? Въ рукѣ книга. Романъ какой-нибудь. А она прочтетъ нѣсколько строкъ, уронитъ книгу на колѣни, вздохнетъ и задумается. Представляются ей далекія горы. Замокъ… Лѣсъ… А въ лѣсу онъ. Сергѣй. Тоскующій…

Въ восемь часовъ вечера вся семья обѣдала внизу, въ столовой. Томъ приготовилъ обѣдъ на славу; угостилъ своихъ господъ мѣстной форелью, рябчиками, а въ заключенье горничная Бетси принесла изъ оффиса гигантскій кусокъ мѣстнаго сыра, который вывозится изъ Савойи въ Швейцарію и распространяется по всей Европѣ подъ видомъ швейцарскаго.

— Ну, что же, господа, — удовлетворивъ свой аппетитъ, весело произнесъ Вольскій. — Можетъ быть, выпьемъ шампанскаго? Хотя я не пью ничего, но по случаю пріѣзда… Одинъ глотокъ… Николай Ивановичъ, вы запаслись, навѣрно, напитками?

— Да, конечно.

— Отличное шампанское, — подтвердилъ Викторъ. — Я сегодня…

Но сообразивъ, что неудобно распространяться о качествахъ шампанскаго, которое еще не пили сами хозяева, онъ кивнулъ въ сторону двери и торопливо добавилъ:

— Сегодня пилъ тамъ… Въ городѣ.

— Очень хорошо, — добродушно скосивъ глаза на Шорина, проговорилъ Вольскій. — А воздухъ, господа, здѣсь, дѣйствительно, превосходный. Давно я не обѣдалъ съ такимъ аппетитомъ. Кажется и ты, Ольга, чувствуешь себя недурно, несмотря на печень?

Горева на этотъ разъ измѣнила своему обыкновенію ко всему относиться равнодушно. Собравшись съ силами, она выразила на лицѣ нѣчто вродѣ благосклонной улыбки. И произнесла:

— Да, какъ будто. Но къ сожалѣнію, моя печень слишкомъ глубоко скрыта, чтобы на нее могъ дѣйствовать воздухъ.

— Папа, а ты намъ съ Витей разрѣшишь завтра взять автомобиль и объѣхать окрестности? — спросилъ Сергѣй. — Воображаю, какія здѣсь живописныя дороги.

— Хорошо. Только при условіи, что вы возьмете съ собой Джека, и Джекъ будетъ править машиной.

— Я не знаю, какъ ты, Сережа, — дѣлая видъ, будто не слышитъ обидныхъ словъ Вольскаго, проговорилъ Шоринъ, — но по-моему лучше для начала обойти пѣшкомъ всѣ мѣста вокругъ замка и посмотрѣть, есть ли тутъ хорошія пропасти.

— Ну, насчетъ пропастей мы еще поговоримъ, — поморщившись, пробормоталъ Вольскій. — А теперь, Николай Ивановичъ, дайте-ка бутылку, я самъ разолью шампанское. Ольга, тебѣ можно немного?

— Нѣтъ, нельзя, Павелъ.

— По случаю пріѣзда?

— И въ случаяхъ пріѣзда и въ случаяхъ отъѣзда вино мнѣ одинаково вредно.

— Жаль. Ну, Викторъ, вашъ бокалъ… Николай Ивановичъ… Сережа… Кажется, всѣмъ? Итакъ, господа, пожелаемъ другъ другу хорошо провести лѣто. Тебѣ, Ольга, — пополнѣть, вамъ, Николай Ивановичъ, — похудѣть, а молодымъ людямъ, чего они сами себѣ хотятъ.

Старикъ выпилъ, снова наполнилъ бокалы, не исключая своего. И продолжалъ:

— Замокъ, конечно, прекрасенъ. Я никакъ не ожидалъ, что онъ такъ сохранился и можетъ доставить необходимый комфортъ. Но, вотъ, единственное, что меня огорчаетъ, это — враждебное отношеніе ко мнѣ бѣдняги Лунина. Я бы очень хотѣлъ, чтобы профессоръ пересталъ сердиться за потерю своего замка, въ чемъ, какъ вы знаете, я ничуть не повиненъ. Во всякомъ случаѣ, я радъ былъ бы помириться съ нимъ, и, если нужно, помочь. Между прочимъ, Николай Ивановичъ… Въ какомъ положеніи его дѣла?

— По-моему, дѣла его не такъ ужъ плохи, Павелъ Андреевичъ.

— А именно?

— Насколько мнѣ извѣстно, онъ не такъ разорился, какъ объ этомъ говорили въ первое время. Я нѣсколько разъ бывалъ внизу, въ городкѣ, гдѣ онъ арендуетъ виллу, и долженъ сказать, что вилла эта вполнѣ приличная. Очевидно, старику удалось сохранить кое-какія деньги. Кромѣ того, онъ открылъ здѣсь аптеку, и аптека, какъ будто, даетъ недурной заработокъ.

— Ну, слава Богу, слава Богу. Онъ, вѣдь, извѣстный фармакологъ… Читалъ лекціи въ университетѣ. Жаль только, что послѣ революціи бросилъ науку и занялся за-границей неудачными промышленными предпріятіями. Какъ-нибудь все-таки нужно сдѣлать попытку встрѣтиться съ нимъ. Вѣдь ты, Сережа, съ Наташей былъ очень друженъ.

Сергѣй нахмурился.

— Да. Но э^то было давно. Пять лѣтъ назадъ.

— Скажите, какой огромный срокъ — пять лѣтъ! — Вольскій разсмѣялся. Отъ выпитаго шампанскаго глаза его пріобрѣли легкій блескъ, на щекахъ появился нездоровый румянецъ. — Для тебя, можетъ быть, и давно, а мнѣ кажется, что это было только вчера. Какъ, въ общемъ, время бѣжитъ! Помню я, когда этой Наташѣ было всего пять лѣтъ. И покойная мать ея жива была. Интересная женщина. Ея родители считались въ Россіи одними изъ самыхъ богатыхъ людей. А теперь вотъ — вы, дѣти, растете, тянетесь вверхъ и выталкиваете изъ жизни насъ, стариковъ. Ольга, что ты скажешь по этому поводу?

— По этому поводу? По этому поводу я скажу, Павелъ, что третій бокалъ вина, очевидно, такъ же вреденъ для твоего сердца, какъ первый бокалъ для моей печени.

— Какъ? Неужели третій? — испуганно проговорилъ Вольскій, отодвигая отъ себя стаканъ. — А я не замѣтилъ. Очевидно, воздухъ подѣйствовалъ. Ну, спокойной ночи, господа. Вы — какъ хотите, а что касается меня, то я буду здѣсь ложиться рано, по-деревенски.

Павлу Андреевичу для спальни и кабинета были приготовлены въ первомъ этажѣ двѣ лучшія комнаты. Окна обѣихъ выходили къ обрыву, подъ которымъ непрестанно журчалъ горный ручей. Отсюда открывался чудесный видъ на долину. Съ обѣихъ сторонъ громоздились величественныя горы, застывшія въ торжественномъ шествіи навстрѣчу своему монарху Монблану. Налѣво, во мглѣ, виднѣлся скатъ къ Женевскому озеру. А за нимъ, на горизонтѣ, обрисовывался мутный контуръ Юрскаго хребта.

— Меня одно все-таки слегка безпокоитъ, Павелъ Андреевичъ, — сказалъ Суриковъ, проводивъ Вольскаго въ его спальню. — Не будетъ ли шумъ ручья тревожить вашъ сонъ?

— Не думаю, дорогой мой. Наоборотъ. Равномѣрные звуки должны убаюкивать. Гораздо хуже, напримѣръ, прибой океана, когда послѣ прихода каждой волны необходимо ждать, пока разобьется другая. А вы сами что предпочитаете: горы или океанъ?

— Хотя горы вообще недурны, но, если разрѣшите, я предпочитаю океанъ, — почтительно отвѣтилъ Суриковъ, который послѣ шампанскаго сталъ такъ же словоохотливъ, какъ и его патронъ. — Возьмемъ, напримѣръ, пляжъ. Сидя на пляжѣ обычно все видишь передъ собой, какъ на раскрытой ладони. Никакихъ тайнъ, никакихъ неожиданностей. И даже тогда, когда на морѣ начинается буря, сравненье съ ладонью тоже не исключается. Получается только, если разрѣшите, такое впечатлѣніе, будто ладонь шелушится.

— Ну, а развѣ вы не любите тайнъ природы? — сидя въ креслѣ и пріятно жмурясь, съ блаженной улыбкой продолжалъ спрашивать Вольскій. — По-моему, всякая тайна природы — это самое… пріятное развлеченіе для вдумчиваго человѣка. Во всякомъ случаѣ, что касается меня, то я не люблю морскихъ курортовъ съ пляжами, усѣянными полуголыми тѣлами. Дамы съ модными фигурами напоминаютъ гусеницъ… Полнотѣлыя женщины кажутся выброшенными на берегъ медузами… Надѣюсь, вы видѣли медузъ, какъ онѣ дрожатъ, попавъ на песокъ? Ну, а что касается мужчинъ, то мужчины, въ особенности волосатые, вызываютъ у меня даже сомнѣніе въ правдивости книги Бытія: дѣйствительно ли это подобіе Божіе. Нѣтъ. Въ горахъ больше поэзіи.

— Относительно поэзіи не спорю, конечно, — торопливо отвѣтилъ Суриковъ, стараясь не испортить хорошаго настроенія Вольскаго. — Поэзію въ горахъ слѣдуетъ котировать высоко, это вѣрно. Но вотъ что во мнѣ вызывало неудовлетворенность въ молодости, когда я любилъ путешествовать, это, знаете, большая численность горъ. Взберешься, напримѣръ, на одну и видишь, что за нею оказывается другая. Взберешься на другую, видишь уже третью. И такъ безъ конца. Это какъ никакъ обидно, Павелъ Андреевичъ.

— А вы не лазьте на горы и тогда ничего обиднаго не будетъ, — зѣвнувъ, недовольно, вдругъ, пробормоталъ Вольскій. — Во всякомъ случаѣ, въ горахъ таится глубокая философія, это я утверждаю. Спокойной ночи.

— Спокойной ночи, Павелъ Андреевичъ.

Отпустивъ секретаря, спальня котораго находилась тоже въ первомъ этажѣ, Вольскій сталъ раздѣваться. На ночь, чтобы не страдать отъ безсонницы, онъ имѣлъ обыкновеніе читать что-нибудь научное: книгу по астрономіи, по ботаникѣ, иногда даже по математикѣ, если нужно было пораньше уснуть и пораньше встать. Придвинувъ ночной столикъ къ кровати, чтобы свѣтъ падалъ удобнѣе, Павелъ Андреевичъ надѣлъ очки, вытянулся, раскрылъ взятое изъ Лондона руководство по геологіи, но не успѣлъ прочесть страницы, какъ произошло нѣчто странное.

Въ комнатѣ ясно послышался легкій стукъ дамскихъ туфель. Будто кто-то прошелъ черезъ спальню. И затѣмъ раздался протяжный стонъ:

— О-охъ…

Съ удивленіемъ приподнявшись на кровати, Вольскій оглянулся по сторонамъ, посидѣлъ неподвижно около минуты.

— Ольга права, — грустно подумалъ онъ, снова ложась. — Съ виномъ въ моемъ положеніи шутить опасно.

Онъ взялъ въ руки учебникъ, прочелъ еще нѣсколько строкъ, ничего въ нихъ не понялъ, закрылъ книгу и потушилъ свѣтъ.

— Недаромъ докторъ Бутсъ противъ чтенія въ постели, — вспомнилъ Павелъ Андреевичъ. — Очевидно, къ глазамъ излишній приливъ крови… Къ ушамъ тоже. Вотъ и получилось нѣчто вродѣ галлюцинаціи.

Вольскій пытался ни о чемъ не думать. Повернувшись на правый бокъ, чтобы не стѣснять работы сердца, онъ сталъ прислушиваться къ журчанью ручья. Ручей безусловно баюкалъ. Размѣренный шумъ, безъ перерывовъ, безъ измѣненія тона, можетъ служить своеобразной колыбельной пѣсней.

— О-охъ… — раздался опять въ комнатѣ глухой стонъ. И снова застучали каблуки туфель.

Павелъ Андреевичъ поднялся, зажегъ свѣтъ и началъ снова оглядываться. Въ загробныя силы, которыя могли бы по ночамъ тревожить покой честныхъ людей, особенно дѣловыхъ, онъ не вѣрилъ. Будучи убѣжденнымъ позитивистомъ, онъ понималъ, что въ этомъ мірѣ все вполнѣ объяснимо, развѣ кромѣ самого существованія міра. Но кто все-таки производитъ эти глупые звуки? И какимъ образомъ?

Старикъ накинулъ халатъ, вдѣлъ ноги въ туфли и сталъ бродитъ по спальнѣ, внимательно оглядывая углы и открывая дверцы шкаповъ, чтобы убѣдиться, нѣтъ ли кого-либо внутри. Однако, какъ въ спальнѣ, такъ и въ кабинетѣ, все было въ порядкѣ.

— Николай Ивановичъ, вы спите? — выйдя въ коридоръ и осторожно постучавъ въ дверь секретаря, спросилъ Вольскій.

— Это вы, Павелъ Андреевичъ? — Суриковъ открылъ дверь. — Я еще не раздѣвался.

— Пойдемте ко мнѣ.

— Слушаю.

Они оба вошли въ спальню. Вольскій предложилъ Сурикову кресло, самъ тоже сѣлъ, закурилъ сигару.

— Прежде всего, скажите откровенно, Николай Ивановичъ, — грустно усмѣхнувшись, сказалъ онъ. — Вы можете по чистой совѣсти утверждать, что я за обѣдомъ выпилъ чрезмѣрное количество шампанскаго?

— Нѣтъ… Ни въ коемъ случаѣ, Павелъ Андреевичъ. Два бокала никто въ мірѣ не можетъ считать чрезмѣрнымъ количествомъ.

Положимъ, я выпилъ не два, а три, но число три тоже не такъ велико. Ну, а теперь, дорогой мой, скажите: считаете ли вы меня человѣкомъ годнымъ для соприкосновенія съ потустороннимъ таинственнымъ міромъ?

— Гм… — промычалъ Суриковъ, бросая тревожный взглядъ на шефа. — Конечно, я не вполнѣ понимаю… Но если угодно… Вы, разумѣется, не подходите для этого дѣла.

— Такъ, такъ. Навѣрно, финансовый Лондонъ, который меня знаетъ, отвѣтилъ бы такъ же, какъ вы. Ну, а что вы теперь скажете, дорогой мой, если я сообщу вамъ, что пять минутъ назадъ здѣсь, въ этой комнатѣ, лежа вотъ на этой кровати, я ясно услышалъ возлѣ себя стукъ дамскихъ туфель и нѣсколько вздоховъ, явно принадлежавшихъ женщинѣ?

— Женщинѣ? Странно. Вблизи вашей спальни нѣтъ никакихъ женщинъ. Смѣю увѣрить.

— Вотъ это именно и печально, что нѣтъ, а я слышалъ. Погодите. Кто-то, кажется, ходитъ по коридору. Посмотрите, кто тамъ.

Суриковъ выглянулъ.

— Ольга Петровна идетъ.

— Павелъ, къ тебѣ можно? — стоя у дверей съ зажженной свѣчей въ рукѣ, сердито спросила Горева.

— Пожалуйста. А въ чемъ дѣло? Почему ты со свѣчей?

— Очень просто. Ходить въ потемкахъ, по-моему, совершенно безполезный спортъ. Особенно въ моемъ возрастѣ. А найти на этой ужасной лѣстницѣ выключатель нѣтъ никакой возможности.

Она рѣшительнымъ движеніемъ руки поставила свѣчу на столъ и сухо продолжала:

— Я бы, конечно, не безпокоила ночью тебя, Павелъ, если бы тотъ вопросъ, который меня интересуетъ, можно было рѣшить безъ чужой помощи. Но, во-первыхъ, я совершенно безсильна бороться, а, во-вторыхъ, я слишкомъ цѣню свой покой, чтобы щекотать нервы. Когда ты предлагалъ мнѣ ѣхать сюда, ты отлично обрисовалъ красоты природы, свойство климата и дѣйствіе воздуха. Но ты не сказалъ мнѣ ничего про отрицательныя стороны савойскаго отдыха.

— Я не улавливаю, Ольга, о чемъ ты говоришь. Когда мы хотѣли…

— Ты никогда ничего не уловишь, если будешь меня перебивать. Итакъ, начнемъ съ крысъ. Первое, на что я наткнулась, войдя къ себѣ въ спальню, была отвратительная огромная крыса. Правда, къ своему счастью я этихъ тварей не боюсь. Но я всегда думала, что крысы по крайней мѣрѣ должны испытывать страхъ передъ людьми. Между тѣмъ, что сдѣлала эта савойская крыса? Она при моемъ появленіи не только не смутилась и не побѣжала, но, наоборотъ, повернулась ко мнѣ физіономіей и нагло стала разглядывать, будто комната эта предоставлена ей, а не мнѣ.

— Такъ, такъ… — мелькомъ взглянувъ на Сурикова, проговорилъ Вольскій. — И это… все?

— Нѣтъ, не все. Дальнѣйшее — еще хуже. Вотъ, вы, Николай Ивановичъ, готовили замокъ къ нашему пріѣзду… — зловѣще обернулась Горева къ секретарю, который съ замѣтнымъ испугомъ слегка подался назадъ. — Такъ не объясните ли вы мнѣ, какъ образуются здѣсь звуки, неизвѣстно откуда идущіе и неизвѣстно кому принадлежащіе?

— Звуки? А… какіе именно звуки?

— Я уже легла спать. Потушила свѣтъ. Стала обдумывать, будетъ ли мѣшать моему сну протекающій снизу ручей. И, вдругъ, гдѣ-то вблизи, въ моей же спальнѣ, ясно послышалось… что бы вы думали? Что послышалось?

— Очевидно, шаги. Стукъ дамскихъ туфель, — не глядя на кузину, произнесъ Павелъ Андреевичъ.

— Да? — Она вздрогнула. — А еще что?

— Еще? Вздохи, должно быть. Протяжные женскіе вздохи.

— Въ такомъ случаѣ, я ничего не понимаю… — усиленно моргая пробормотала Ольга Петровна, по-перемѣнно глядя то на кузена, то на Сурикова.

— Въ самомъ дѣлѣ… Сначала были шаги. Затѣмъ вздохи. Откуда ты это знаешь?

— Изъ того же солиднаго источника, изъ какого и ты, дорогая моя. Я тоже слышалъ шаги и вздохи. Только теперь я вижу, что все это гораздо сложнѣе, чѣмъ мнѣ показалось сначала. Твоя спальня находится не только въ другомъ этажѣ, но и въ противоположномъ концѣ замка. Если предположить, что это чья-либо шутка, то какъ мы могли одновременно слышать одно и то же?

— Разрѣшите мнѣ сказать кое-что, Павелъ Андреевичъ, — осторожно проговорилъ Суриковъ, не имѣвшій до сихъ поръ возможности высказаться. — Дѣло въ томъ, что въ этомъ замкѣ раньше…

— Тсс! — Горева испуганно подняла кверху палецъ.

— Чей-то кашель? — спросилъ Вольскій.

— Да… Женскій. Вы слышали? Это невозможно. Я завтра же уѣду обратно!

— Ну, что ты… Успокойся, пожалуйста.

— Нѣтъ, я не успокоюсь! У меня нѣтъ основанія успокаиваться при такихъ обстоятельствахъ!

— Николай Ивановичъ… Вы что-то начали говорить. Продолжайте.

— Это, дѣйствительно, странно, — внимательно оглядывая стѣны и потолокъ, прошепталъ секретарь.

— Продолжать? — обратился онъ къ Вольскому. — Ну, вотъ… Дѣло въ слѣдующемъ. За эти двѣ недѣли, которыя я провелъ здѣсь, мнѣ приходилось бесѣдоватъ кое съ кѣмъ. Между прочимъ, съ поставщикомъ молочныхъ продуктовъ. Какъ утверждаетъ этотъ субъектъ, въ прежніе годы бывали случаи, что гостившіе тутъ знакомые профессора Лунина, внезапно уѣзжали, объясняя свой отъѣздъ странными явленіями, происходившими въ замкѣ. Нашъ сторожъ, старикъ Роберъ, напримѣръ, самъ слышалъ однажды, стоя подъ старымъ каштаномъ возлѣ обрыва, какъ кто-то съ этого дерева ему громко сказалъ: «добрый день». А наверху, между тѣмъ, никого не было. Въ сосѣднемъ городѣ торговцы мнѣ тоже разсказывали, будто замокъ пользуется дурной репутаціей. Будто тутъ однажды исчезла цѣлая группа туристовъ, когда замокъ еще не принадлежалъ Лунину и стоялъ заколоченнымъ. Но я, конечно, не придалъ никакого значенія всей этой болтовнѣ.

— Болтовня болтовней, но я, къ сожалѣнію, всегда придаю значеніе тому, что сама слышу своими ушами, — поднявшись съ мѣста, сурово произнесла Горева. — Поэтому, Николай Ивановичъ, прошу васъ дать мнѣ сегодня же другое помѣщеніе. Разбудите прислугу, заставьте перенести вещи. А Бетси пусть ляжетъ спать въ сосѣдней комнатѣ.

— Слушаю.

— Ну, а что касается меня, — устало проговорилъ Павелъ Андреевичъ, — то я все-таки останусь здѣсь. Лѣнь перебираться. Въ концѣ концовъ, звуки не такъ ужъ сильны. Если прикрыть ухо одѣяломъ, уснуть можно. Спокойной ночи, господа.

На слѣдующій день въ замкѣ много говорили о странномъ ночномъ происшествіи. Перепуганная Бетси, ночевавшая въ комнатѣ по сосѣдству съ Горевой, увѣряла, будто тоже слышала кое-что въ коридорѣ: не то шаги, не то шопотъ — что именно, она точно не разобрала. Шофферъ Джекъ, въ свою очередь, видѣлъ странные свѣтлые круги около своего изголовья: эти круги то внезапно исчезали, то снова появлялись вполнѣ отчетливо.

Собравшись къ завтраку, вся семья продолжала обсуждать событія, причемъ никто не былъ въ такой ажитаціи, какъ Сергѣй и Викторъ. Молодые люди рѣшили немедленно, съ этого же дня, начать детальное ознакомленіе съ замкомъ, увѣряя, что здѣсь безусловно есть какія-нибудь темницы, въ которыхъ замуровывали людей въ доброе старое время.

— Мнѣ, вотъ, напримѣръ, кажется очень подозрительной эта башня, которая находится надъ новой комнатой тети Оли, — убѣжденно замѣтилъ Сергѣй. — Въ первую половину ходъ есть, а дальше неизвѣстно, какъ взобраться наверхъ.

— Какъ? Опять надо мной? — Ольга Петровна нахмурилась. — Этого еще недоставало.

— Ну, что вы, тетя! — успокоительно обратился къ Горевой Сергѣй. — Вѣдь, это такъ интересно. Въ каждомъ старинномъ замкѣ всегда должно происходить что-либо необъяснимое. Иначе какая цѣна замкамъ вообще?

— Это вѣрно, — солидно кашлянувъ, поддержалъ пріятеля Викторъ. — По-моему, археологія только тогда и сдѣлается настоящей наукой, когда она, это самое… будетъ основываться не на свидѣтельствѣ мертвыхъ камней, а на показаніи живыхъ привидѣній, такъ сказать.

— Разрѣшите доложить, Павелъ Андреевичъ, — почтительно обратился къ Вольскому Суриковъ, когда послѣ словъ Шорина за столомъ воцарилась минута неловкаго молчанія. — Передъ завтракомъ мы вмѣстѣ съ Джекомъ тщательно осмотрѣли вашу комнату, выстукали всѣ стѣны, надѣясь найти въ 'нихъ какія-либо пустоты, но въ результатѣ никакихъ скрытыхъ дверей или потайныхъ ходовъ не обнаружили. Однако, если разрѣшите, я приготовлю вамъ спальню въ верхнемъ этажѣ, около лѣстницы. Ручаюсь, что тамъ будетъ спокойнѣе.

— Нѣтъ, нѣтъ. — Вольскій пренебрежительно улыбнулся. — Гдѣ я сплю, тамъ и буду спать. Безсмысленно думать, будто лишніе тридцать метровъ разстоянія могутъ представить какое-нибудь затрудненіе для безплотныхъ духовъ.

— Не знаю, права я или нѣтъ, — заговорила Горева, строго глядя на стоявшій передъ нею бокалъ. — Но мнѣ кажется весьма подозрительнымъ этотъ самый старикъ сторожъ, которому почему-то разрѣшено остаться въ замкѣ. Никто изъ насъ не знаетъ, какого онъ поведенія, и какія мысли у него въ головѣ.

— Ну, что вы, тетя, — горячо возразилъ Сергѣй. — Это такой безобидный старикъ. Роберу, навѣрно, лѣтъ восемьдесятъ, если не больше.

— Да, едва ли онъ способенъ на что-либо, кромѣ сна и ѣды, — согласился съ сыномъ Павелъ Андреевичъ. — Когда человѣкъ сознаетъ, что самъ скоро превратится въ духа, у него нѣтъ желанія шутить съ будущими своими компаньонами по загробному міру. Впрочемъ, можно позвать старика и разспросить. Кстати, Николай Ивановичъ, я замѣтилъ у насъ на кухнѣ какую-то женщину. Кто она такая?

— Это мадамъ Рибо. Савоярка съ сосѣдней фермы. Мы ее взяли въ помощь Тому въ качествѣ судомойки.

— Можетъ быть, и она въ состояніи что-нибудь разсказать. Хотя, правда, сейчасъ не Рождество, а середина іюля, но въ случаѣ надобности можно и лѣтомъ ознакомиться съ савоярскими святочными разсказами.

Послѣ завтрака всѣ расположились въ лонгшезахъ на террасѣ, и Суриковъ вызвалъ изъ кухни мадамъ Рибо. Кромѣ Шорина, который зналъ французскій языкъ довольно слабо, всѣ остальные говорили по-французски вполнѣ прилично.

Къ сожалѣнію, мадамъ Рибо ничего интереснаго про замокъ разсказать не могла. На всѣ вопросы отвѣчала неопредѣленно. О духахъ ничего не знала; въ замкѣ прежде никогда не бывала.

Что же касается сторожа Робера, то онъ, вызванный послѣ мадамъ Рибо, тоже мало помогъ выясненію вопроса. Увидѣвъ на террасѣ новыхъ хозяевъ, онъ сначала смущенно остановился вдали, затѣмъ боязливо подошелъ къ Вольскому, низко поклонился и, теребя шляпу въ рукѣ, испуганно ждалъ, что будетъ дальше.

— Какая глупая физіономія, — брезгливо пробормотала Горева, разглядывая старика, у котораго сѣдые волосы на головѣ были всклокочены, а впалые черные глаза подъ густыми бѣлыми бровями выражали тупой животный страхъ. — Кажется, я дѣйствительно, ошиблась, считая его заговорщикомъ.

— Сережа, — сказалъ сыну Павелъ Андреевичъ. — Поговори съ нимъ ты. Я уже усталъ отъ разговоровъ съ прелестной судомойкой.

— А, можетъ бытъ, вы хотите, тетя?

— Нѣтъ, благодарю. Охотно уступаю это удовольствіе тебѣ.

— Мсье, — слегка смущаясь, но стараясь быть дѣловито-серьезнымъ, обратился по-французски Сергѣй къ Роберу. — Скажите, пожалуйста… Въ этомъ замкѣ въ прежнее время замѣчались какія-нибудь таинственныя явленія? Привидѣнія, непонятные звуки, напримѣръ?

— Привидѣнія? — Роберъ обрадовался, сообразивъ, что вызовъ къ хозяевамъ не грозитъ его личному благополучію. — Да, мсье. Были.

— Чему онъ радуется? — недовольно пробормотала Горева. — Можетъ быть, думаетъ, что мы о привидѣніяхъ только и мечтаемъ?

— А что вы знаете объ этомъ, Роберъ? — продолжалъ Сергѣй. — Сами вы лично что-нибудь видѣли?

— Я лично ничего не видѣлъ, мсье.

— Но вы, навѣрно, отъ кого-нибудь слышали?

— Да, я слышалъ, мсье.

— Что же вы слышали?

— Не помню, мсье. Моя обязанность была охранять имѣніе отъ людей и отъ чужихъ коровъ.

— А какъ же, Николай Ивановичъ, вы разсказывали вчера, будто Роберъ слышалъ человѣческій голосъ съ дерева? — тихо спросилъ Вольскій. — Вѣдь, это онъ вамъ разсказывалъ?

— Да, онъ. Послушайте, Роберъ, — обратился Суриковъ къ старику. — Вы же слышали, какъ кто-то говорилъ вамъ съ дерева «добрый день?»

— Да, какъ же, мсье. Слышалъ. Только это было давно, и и не виноватъ. Я ничего не отвѣтилъ.

— Нѣтъ, онъ совершенный болванъ, — въ ужасѣ прошептала Ольга Петровна, поднимая взглядъ къ небу.

— Погодите… — Суриковъ съ легкимъ раздраженіемъ взглянулъ на старика. — Но, вѣдь, вы сознавали, что голосъ сверху — явленіе необъяснимое? Вы же не могли понять, кто съ вами разговаривалъ?

— Не могъ, мсье. Я ничего не понималъ.

— И что же вы сдѣлали?

— Ничего не сдѣлалъ, мсье. Нашей лошади гвоздь вошелъ въ ногу, и я долженъ былъ вести ее въ городъ къ ветеринару.

— Погодите, господа, — вмѣшался въ бесѣду Павелъ Андреевичъ. — Я очень радъ, что никто изъ васъ не собирается дѣлать карьеру судебнаго слѣдователя. Николай Ивановичъ, что вы привязались къ этому несчастному голосу съ дерева? Послушайте, Роберъ! Вы когда-нибудь слышали странные звуки въ самомъ замкѣ ночью?

— Нѣтъ, мсье.

— Значитъ, ихъ не было раньше?

— Не знаю, мсье. Я никогда не ночевалъ въ замкѣ. Мое мѣсто — въ старой оранжереѣ.

— Хорошо… А вы знаете краткую исторію этого замка?

— Да, мсье. Наша сосѣдка, мать Клодины, разсказываетъ, что дочь короля Амедея Ивонна одинъ разъ разсердилась на отца и бросилась съ верхняго окна донжона внизъ и погибла. У короля Амедея было вообще много сыновей, такъ что одинъ изъ нихь могъ, конечно, продѣлать такую штуку.

— Такъ это дочь выбросилась, или сынъ?

— Сынъ, мсье. А послѣ этого, говорятъ, въ замкѣ иногда стала появляться черная дама. Она ходила по лѣстницамъ, вздыхала, произносила всякія слова. Одинъ разъ ночью я тоже замѣтилъ въ саду, вотъ тамъ, возлѣ забора, черную фигуру. Я тоже думалъ, что это она.

— Ну, и что же? Вы къ ней подошли?

— Да, я подошелъ, мсье. Но это была не дама, а старуха Боваръ. Она тайкомъ подбирала старые сучья для своей печки, а между тѣмъ, эта женщина одна изъ самыхъ богатыхъ хозяекъ въ Савойѣ. У нея двадцать шесть гектаровъ земли и тридцать восемь коровъ.

— Господа, гоните его! — съ негодованіемъ пробормотала Горева. — Что вы его слушаете?

Она порывисто встала, поправила на плечѣ ремень отъ бинокля, взяла въ руки сумочку съ вязаньемъ и направилась къ воротамъ.

— Да… Исторія… — мрачно пробормоталъ Павелъ Андреевичъ при дружномъ смѣхѣ присутствовавшихъ. — Или этотъ старикъ издѣвается надъ нами, или же онъ одинъ изъ тѣхъ типовъ, которыхъ откровенные люди называютъ круглыми идіотами. Ступайте, Роберъ! Ступайте немедленно въ оранжерею и старайтесь не попадаться мнѣ на глаза!

Прошло около мѣсяца. Жизнь въ замкѣ постепенно стала входить въ колею. Таинственныя явленія давно прекратились. Сергѣй и Викторъ нѣсколько разъ ночевали въ освободившейся послѣ Ольги Петровны комнатѣ, чтобы услышать что-нибудь подозрительное, но кромѣ монотоннаго журчанія ручья ничего замѣтить не могли. Павелъ Андреевичъ цѣлыми днями сидѣлъ въ саду въ тѣни деревьевъ съ газетой или съ книгой въ рукахъ, Горева совершала ежедневный прогулки вокругъ замка или, взявъ съ собой плэдъ и мѣшечекъ съ рукодѣліемъ, уходила куда-нибудь въ лѣсъ заниматься вязаньемъ. Что же касается молодыхъ людей, то они ежедневно придумывали какія-либо новыя развлеченія. Ъздили на автомобилѣ въ Шамони, на Женевское озеро, въ Аннеси, причемъ каждый разъ брали съ собой Джека, согласно уговору съ Вольскимъ; часто спускались въ долину и изучали окрестности; совершали пѣшкомъ эк скурсіи на ближайшія горныя вершины. Иниціатива во всѣхъ случаяхъ принадлежала, конечно, Виктору. Будучи предпріимчивѣе и физически крѣпче своего пріятеля, онъ всегда старался выдумать прогулку потруднѣе, сопряженную съ максимумомъ неудобствъ и опасностей. Ему были противны эти вылощенныя, содержащіяся въ отличномъ порядкѣ государственныя и коммунальныя дороги Савойи. То-ли дѣло тропинки, вьющіяся надъ обрывами, по которымъ можно скатиться внизъ съ высоты тысячи метровъ въ какіе-нибудь десять-пятнадцать минутъ!

Для Виктора огромнымъ удовольствіемъ было отыскивать новыя дороги въ горахъ и, направляясь въ одно мѣсто, неожиданно попадать въ другое, или утыкаться въ тупикъ. Павелъ Андреевичъ нѣсколько разъ предупреждалъ сына объ опасностяхъ подобнаго рода изысканій, но, въ концѣ концовъ, пересталъ, боясь какъ бы Шоринъ не вошелъ въ соглашеніе съ Джекомъ и не началъ тайкомъ возить Сергѣя на машинѣ.

— Пусть лучше ходятъ, чѣмъ ѣздятъ, — рѣшилъ старикъ.

Однажды въ дождливый день за завтракомъ Павелъ Андреевичъ сказалъ сыну:

— Если погода улучшится, я хочу, Сережа, вмѣстѣ съ тобой отправиться съ визитомъ къ профессору Лунину. Чтобы ликвидировать ссору, я первый написалъ ему, могу ли повстрѣчаться съ нимъ, и онъ сегодня отвѣтилъ, что радъ видѣть насъ въ любой день отъ пяти до шести.

— А развѣ почтальонъ приходилъ во второй разъ? Я не зналъ.

Молодой человѣкъ уже двѣ недѣли безрезультатно ожидалъ каждый день хотя какой-нибудь открытки отъ Кэтъ.

— Дѣло, по-моему, совсѣмъ не въ почтальонѣ,— нахмурившись, недовольнымъ тономъ проговорилъ Вольскій. — Конечно, если тебя не интересуетъ этотъ визитъ, я отправлюсь одинъ. Но, мнѣ кажется, тебѣ тоже слѣдовало бы побывать у нихъ.

— Хорошо. Если ты считаешь необходимымъ, я согласенъ.

Въ этотъ день, однако, Павлу Андреевичу не удалось сдѣлать визита Лунину. Не пришлось ему осуществить этого намѣренія и въ ближайшіе три дня, такъ какъ дождь шелъ непрерывно все время. Какъ объяснилъ Вольскому Суриковъ, не разъ бывавшій въ этихъ краяхъ, савойскій дождь совсѣмъ не похожъ на обычные легкомысленные дожди другихъ районовъ Европы. Онъ не любитъ безполезныхъ перерывовъ въ работѣ, внезапныхъ капризныхъ перемѣнъ настроенія. Если онъ надумалъ идти, то идетъ уже какъ слѣдуетъ, основательно, дѣловито, безъ колебаній. Отвязаться отъ дождя въ Савойѣ такъ же трудно, какъ отцѣпиться отъ слѣпней, которые нападаютъ здѣсь на путниковъ и назойливо сопровождаютъ ихъ отъ Женевскаго озера вплоть до самаго Шамони.

— Да это и понятно, — сидя послѣ обѣда въ столовой за партіей бриджа, въ которомъ принимали участіе Горева и Викторъ, разсуждалъ секретарь. — Куда, скажите пожалуйста, дѣться облаку, если оно съ сѣверо-запада случайно попало въ долину? Съ одной стороны цѣпь горъ, съ другой стороны — цѣпь горъ, съ третьей стороны еще хуже — массивъ Монблана. Ясно, что если какая-нибудь неопытная туча заберется сюда, то она и будетъ по крайней мѣрѣ двѣ недѣли блуждать, пока выберется, наконецъ, на открытое мѣсто.

— Пики! — строго возвышала голосъ Ольга Петровна. — Николай Ивановичъ, вы слышите, что я говорю? Пики!

На четвертый день небо, наконецъ, прояснилось, и Павелъ Андреевичъ вмѣстѣ съ Сергѣемъ отправился на автомобилѣ къ профессору. На звонокъ у воротъ вышелъ старикъ-садовникъ и сказалъ, что мсье Лунинъ съ дочерью дома и что можно идти къ нимъ прямо, безъ доклада.

— Что же… Вилла недурная, — благожелательно произнесъ Вольскій, оглядывая нарядный двухъ-этажный домъ, окруженный клумбами цвѣтовъ и тѣнистымъ садомъ. — Ты будь съ ними полюбезнѣе, Сережа.

— Я къ нимъ всегда хорошо относился, папа, — холодно отвѣтилъ Сергѣй, которому казалось, что возобновленіе знакомства съ дочерью Лунина является чѣмъ-то вродѣ измѣны Кэтъ.

Въ отвѣтъ на стукъ дверь открылась, и на порогѣ появилась сама Наташа. Теперь это была уже не та шаловливая худенькая дѣвочка, которую зналъ Сергѣй пять лѣтъ тому назадъ, а красивая стройная брюнетка съ огромными синими глазами, съ тонкимъ изломомъ бровей, съ густыми черными волосами, которые, вопреки модѣ, не были подстрижены и образовывали у затылка узелъ изъ туго сплетенныхъ косъ.

Лицо дѣвушки выразило сначала удивленіе, смѣшанное съ нѣкоторымъ недоброжелательствомъ. Однако, пересиливъ себя, Наташа любезно улыбнулась.

— Здравствуйте, Павелъ Андреевичъ.

Она бросила взглядъ на Сергѣя, который за эти годы изъ прежняго мальчугана тоже превратился въ интереснаго молодого человѣка, и слегка покраснѣла.

— Вы стали настоящей красавицей, Наташа, — ласково произнесъ Вольскій, здороваясь съ Луниной. — Сережа, не находишь?

— Да… Я бы сразу не узналъ.

Пригласивъ Вольскихъ внутрь, Наташа повела ихъ въ верхній этажъ, на веранду, гдѣ находился ея отецъ. Это былъ почтенный старикъ, съ красивымъ лицомъ, съ холеной сѣдой бородой, придававшей ему благообразный, но нѣсколько старомодный видъ.

Замѣтивъ гостей, Лунинъ всталъ, сдѣлалъ нѣсколько шаговъ навстрѣчу и серьезно, безъ улыбки, протянулъ Вольскому руку.

— Очень радъ видѣть васъ, — сказалъ онъ. — Хорошо, что навѣстили сосѣдей. А вы, Сережа, выросли… Садитесь, господа. Угодно чаю?

— Нѣтъ, нѣтъ, не безпокойтесь, пожалуйста, — отвѣтилъ Павелъ Андреевичъ, садясь въ кресло. — Я получилъ вашъ отвѣтъ, и хотѣлъ въ тотъ же день заѣхать, но, къ сожалѣнію, помѣшали дожди. Сказать по правдѣ, мнѣ было бы очень цѣнно возобновить съ вами прежнія добрыя отношенія.

— Да, хорошо было бы, — съ многозначительной улыбкой произнесъ Лунинъ. — Жаль только, теперь годы не тѣ. Старѣть я началъ. И непріятныя событія послѣднихъ лѣтъ сильно пошатнули здоровье.

— Ничего, Богъ дастъ, все устроится. Теперь дѣла какъ будто идутъ на улучшеніе. Наташа, можетъ быть, вы покажете вашъ садъ Сергѣю?

Когда молодые люди ушли, Вольскій придвинулъ свое кресло поближе къ профессору, положилъ ему на колѣно руку и дружески проговорилъ:

— Дорогой мой… Даю вамъ слово, я не виноватъ. Я бы никогда не началъ противъ васъ процесса.

— Не будемъ говорить объ этомъ, Павелъ Андреевичъ. Что было, то было.

— Нѣтъ, я именно хочу поговорить объ этомъ, чтобы вы не думали, будто я не цѣнилъ нашихъ добрыхъ отношеній. Какъ вамъ извѣстно, я весь прошлый годъ провелъ въ Америкѣ, и дѣла велъ мой адвокатъ. Пріѣхавъ въ Лондонъ, я уже былъ поставленъ передъ совершившимся фактомъ.

— Но, я думаю васъ запрашивали, какъ поступить… — съ иронической улыбкой пробормоталъ Лунинъ, нс глядя на Вольскаго.

— Да, адвокатъ хотѣлъ написать мнѣ объ этомъ. Но, къ сожалѣнію, моя кузина, которая тогда гостила у меня въ Лондонѣ и не была хорошо освѣдомлена о нашей дружбѣ, посовѣтовала ему меня не запрашивать. Во всякомъ случаѣ знайте, дорогой мой: когда ваши дѣла поправятся, а я увѣренъ, что они поправятся, я охотно уступлю вамъ замокъ обратно за тѣ же семьсотъ тысячъ. Я собирался уже тогда сообщить вамъ объ этомъ рѣшеніи, но вы прислали такое непріятное письмо, что я поневолѣ ничего не написалъ…

— Семьсотъ тысячъ! Интересно знать, буду ли и когда-нибудь имѣть хотя бы семьдесятъ тысячъ франковъ.

— А развѣ ваша лабораторія въ Парижѣ совсѣмъ ликвидирована? Вѣдь, одно ваше средство противъ ревматизма, я помню, принесло вамъ около милліона.

— Да, это было. Но лѣкарства, какъ платья, быстро выходятъ изъ моды. Конечно, я и сейчасъ не отчаяваюсь. У меня есть кое-какія идеи. Но пока… Вы знаете, что у меня сейчасъ здѣсь аптека?

— Да. Слышалъ.

— До чего дошелъ! Открылъ простую аптеку. Сижу въ ней поочередно съ дочерью или съ приказчикомъ. И на это живу.

— Въ такомъ случаѣ, вотъ что, — растроганно произнесъ Вольскій. — Если вамъ для новыхъ вашихъ идей понадобится компаньонъ, чтобы такъ сказать, финансировать… Конечно, не въ грандіозныхъ размѣрахъ… Я къ вашимъ услугамъ. Вы меня какъ-нибудь посвятите въ дѣла, и мы съ вами обсудимъ.

— Нѣтъ, благодарю васъ. Мнѣ, вѣдь, не въ первый разъ приходится терпѣть разореніе. Какъ вы знаете, революція лишила меня всего. Вотъ только замокъ и оставался, который, къ счастью, жена купила задолго до переворота. Богъ дастъ, какъ-нибудь обойдусь и теперь.

— Но все-таки…

— Не сердитесь на меня, Павелъ Андреевичъ, но въ новыя предпріятія намъ, право, лучше нс вступать вмѣстѣ. У васъ, естественно, будетъ боязнь, что я снова прогорю. А закладывать мнѣ больше нечего. Ну, какъ вамъ живется здѣсь? Довольны вы Савойей?

Вольскій понялъ, что возвращаться къ затронутой темѣ безполезно, и сталъ разсказывать о первыхъ своихъ впечатлѣніяхъ. Лунинъ любезно слушалъ, вставлялъ свои замѣчанія о климатѣ, о живописности мѣстности. А когда Павелъ Андреевичъ случайно вспомнилъ о таинственныхъ звукахъ, которые онъ слышалъ въ первыя ночи послѣ пріѣзда, лицо профессора выразило явное неудовольствіе.

— Да, раньше при мнѣ, это тоже бывало, — пренебрежительно проговорилъ онъ. — Но все это пустяки. Не придавайте значенія.

Пока старики бесѣдовали на верандѣ, Наташа и Сергѣй прошлись по саду, полюбовались видомъ, открывавшимся изъ бесѣдки на горы, и сѣли на скамью возлѣ клумбы съ цвѣтами.

Разговоръ не клеился. Какъ-то странно было теперь говорить другъ другу «вы». Кромѣ того, Наташа, несмотря на все старанье, не могла достаточно искусно скрыть обиды, которая у нея накопилась противъ семьи Вольскихъ. Сергѣй же, чувствуя это, не касался вопроса о замкѣ. Вспоминалъ совмѣстныя прогулки на Ривьерѣ, общія дѣтскія шалости… И, исчерпавъ всѣ темы, смущенно молчалъ, не зная, о чемъ говорить дальше.

— Посмотрите, какъ красиво, — сказалъ наконецъ онъ, показывая на горы. — Что дѣлается съ облаками…

— Да, это бываетъ послѣ дождя, — задумчиво проговорила Наташа.

Они молча стали смотрѣть на протянувшуюся передъ ними горную цѣпь. Точно встревоженныя кѣмъ-то, молочно-бѣлыя тучи ползли по синимъ склонамъ, грузно сваливались на бокъ, къ мглистымъ поперечнымъ ущельямъ, поднимались къ скалистымъ пикамъ, и, поглотивъ ихъ, перекатывались въ другую долину. А на смѣну имъ снизу спѣшили отдѣльные обрывки облаковъ, неслись въ видѣ призраковъ по лѣсу, цѣплялись за ели, соединялись, расходились и, взметнувшись вдругъ вверхъ, сливались съ гигантскими бѣлыми чудовищами возлѣ вершинъ.

— Ну, а вы кончили лицей, въ которомъ учились тогда? — возобновилъ разговоръ Сергѣй.

— Да.

— А въ университетъ не поступали?

— Нѣтъ. Была въ электротехническомъ институтѣ одинъ годъ.

— А къ чему вамъ электротехническій институтъ? Развѣ интересно?

— Думала, что будетъ интересно. Но бросила. Послѣдніе два года занималась альпинизмомъ, взбиралась на вершину Монблана, переходила пѣшкомъ черезъ малый Сенъ-Бернаръ. Вообще, если бы была возможность, я бы только и дѣлала, что путешествовала. По дикимъ неизслѣдованнымъ мѣстамъ.

— И, въ концѣ концовъ, васъ дикари гдѣ-нибудь убили бы и съѣли.

— Что жъ. И съѣли бы. Бѣда не велика.

— Да, я знаю, вы смѣлая женщина. До сихъ поръ помню, напримѣръ, вашъ спускъ къ рѣкѣ по скаламъ около «Горжъ дю Лу». Ну, а что вы думаете дѣлать этой зимой? Остаетесь здѣсь?

— Еще не знаю. Отецъ, должно быть, передастъ кому-нибудь аптеку и переѣдетъ со мной въ Парижъ. А я, навѣрно, дамъ согласіе мистеру Джонсу. Выйду замужъ.

— Джонсу? А кто этотъ Джонсъ, если не секретъ?

Сергѣй съ любопытствомъ взглянулъ на Наташу.

— Мистеръ Джонсъ американецъ, милліардеръ. Занятіе у него не особенно романтическое, правда. Онъ свиной король. Но зато всѣ свиньи въ Соединенныхъ Штатахъ принадлежатъ только ему.

— Въ самомъ дѣлѣ? Всѣ?

— Всѣ.

— Абсолютно?

— Абсолютно. Что: не вѣрите?

— Нѣтъ, отчего же… Но это оригинально… Ни одной свиньи, принадлежащей другому хозяину! А я, вотъ, въ будущемъ году думаю кончить университетъ и всецѣло займусь литературой и философіей. Работа писателя, по-моему, самое высшее изъ всѣхъ занятій, какія встрѣчаются въ человѣчествѣ.

— Да, пожалуй. — Наташа задумалась. — Къ сожалѣнію, у меня такого таланта совсѣмъ нѣтъ. Пробовала какъ-то написать разсказъ, но ничего нс вышло. Для писателя прежде всего необходимо вдохновеніе, а если его нѣтъ, лучше не браться. Вы, напримѣръ, часто испытываете вдохновеніе?

— Нерѣдко. Безъ вдохновенія я вообще никогда не приступаю къ творчеству.

Сергѣй смущенно отвелъ въ сторону взглядъ. Нахмурился.

— А когда у васъ чаще бываетъ вдохновеніе? По утрамъ? Или по вечерамъ?

— У меня? Смотря по обстоятельствамъ. Иногда утромъ. Иногда вечеромъ.

— Да… — вздохнувъ, проговорила Наташа, вертя въ рукѣ сорванную съ клумбы розу. — Я хотѣла бы обладать такой способностью. А сейчасъ вы что-нибудь пишете? Стихи, можетъ быть?

— Да. Но не просто стихи, а философскую поэму. Думаю къ концу лѣта окончить. Сорокъ восемь главъ.

Сказавъ это, Сергѣй самъ испугался: къ чему подобная ложь? Но, вспомнивъ о свиномъ королѣ, подавилъ въ себѣ угрызенія совѣсти, пріободрился и даже попытался вкратцѣ изложить фабулу. Къ сожалѣнію, однако, послѣ первой изъ сорока восьми главъ фантазія предательски измѣнила ему. Онъ запутался, сталъ бормотать что-то невнятное… И искренно обрадовался, когда услышалъ, наконецъ, со стороны дома голосъ отца:

— Сережа! Пора домой!

Вернулся Сергѣй въ замокъ въ скверномъ настроеніи — раздражительный, хмурый. Встрѣча съ Наташей оставила странный осадокъ. Съ одной стороны, конечно, любовь къ Кэтъ нѣчто неизмѣнное, вѣчное; чувство, которое не можетъ поколебать и измѣнить ничто въ мірѣ, даже сама смерть. Но, съ другой стороны, къ чему было мстить за выдумку о свиномъ королѣ и беззастѣнчиво хвастаться вдохновеніемъ? Не все ли равно — есть король, или нѣтъ короля? И свиной онъ или не свиной? Наташа, чего добраго, вообразитъ, будто вызвала ревность. А что въ ней особеннаго? Этого недостаточно, что глаза красивѣе, чѣмъ у Кэтъ. Мало ли какіе бываютъ глаза! Зато у нея безобразно густые волосы, которые она не стрижетъ, а собираетъ сзади, на затылкѣ… Богъ знаетъ что: клубокъ черныхъ змѣй. И остроумна не такъ, какъ Кэтъ. Кромѣ того, взглядъ слишкомъ самоувѣренный. Рѣсницами нарочно кокетничаетъ, опускаетъ медленно, чтобы было замѣтно, какія онѣ длинныя. Глупая дѣвченка!

Въ результатѣ визита къ Лунинымъ Сергѣю захотѣлось бросить замокъ и немедленно уѣхать въ Лондонъ. Уже больше мѣсяца прошло, какъ онъ находится здѣсь, и тоска по Кэтъ, временно утихшая, теперь возобновилась съ прежней силой. Однако, какъ уѣхать, если отецъ на все лѣто до октября далъ на личные расходы всего восемь фунтовъ и предупредилъ, что не прибавитъ ни одного пенса, такъ какъ въ горахъ нужно дышать свѣжимъ воздухомъ, а не думать о городскихъ развлеченіяхъ.

Въ моментъ возвращенія Вольскихъ въ замокъ, Шорина не было дома. Переодѣвшись, взявъ съ собой альпійскую палку съ желѣзнымъ концомъ, Сергѣй рѣшилъ оставшееся до обѣда время посвятить прогулкѣ въ горы. Хотѣлось побыть одному, предаться поэтической грусти среди природы.

Обойдя служебныя постройки замка, онъ двинулся вверхъ по тропинкѣ къ ближайшему холму. Но въ это время внизу, возлѣ изгороди фруктоваго сада, послышались шаги, и показалась долговязая фигура Виктора.

— Сережа, ты?

— Какъ видишь.

— Вернулся? Отлично, братъ. Замѣчательное открытіе! Пока тебя не было, я тутъ раскопалъ кое-что… Вотъ удивишься!

— Кладъ нашелъ?

— Кладъ не кладъ, а кое-что не хуже клада. Идемъ, покажу.

Сергѣй съ грустной улыбкой пошелъ вслѣдъ за пріятелемъ, который велъ его черезъ фруктовый садъ къ глухой сторонѣ замка. Хотя было жаль, что прогулка въ уединеніи окончательно разстроилась, однако, развлечься тоже недурно: легче отогнать отъ себя тоскливыя мысли.

— Смотри-ка, — остановившись возлѣ окруженной кустарниками и поросшей мхомъ каменной лѣстницы, торжественно сказалъ Шоринъ. — Видишь: три ступеньки впередъ, три ступеньки влѣво — и углубленіе въ стѣнѣ. Спускайся за мной.

— А дальше что?

— Иди, иди, боишься, что ли? Теперь, вотъ, дверь. Очевидно, давно никто сюда не входилъ. ясно по кустамъ ежевики. Мнѣ здѣсь пришлось даже кое-что вырубить.

Викторъ налегъ плечомъ на небольшую желѣзную дверь и исчезъ въ темнотѣ.

— Ну, что же ты?

— Но здѣсь ничего не видно.

— А, вотъ, сейчасъ. У меня съ собой фонарикъ. Осторожнѣе. Сначала пять ступенекъ, затѣмъ ровно.

Нерѣшительными шагами, съ любопытствомъ оглядывая освѣщенный разсѣяннымъ свѣтомъ фонарика низкій сводчатый потолокъ и полукруглыя сѣрыя стѣны, Сергѣй шелъ вслѣдъ за пріятелемъ по узкому коридору, напоминавшему гигантскую каменную трубу. Шаговъ черезъ тридцать коридоръ кончился, стѣны раздвинулись, и впереди обозначились проблески дневного свѣта.

— Вотъ первая комната, — гордо заявилъ Шоринъ, потушивъ фонарикъ, чтобы не тратить даромъ заряда. — Здѣсь раньше что-то было. Въ углу подъ окномъ какой-то желѣзный хламъ… Проволока… А дальше, увидишь, — уже совсѣмъ хорошее помѣщеніе.

Молодые люди прошли въ конецъ комнаты и поднялись по каменнымъ ступенькамъ къ небольшой дубовой двери.

— Входи. Тутъ совсѣмъ свѣтло, — тономъ хозяина проговорилъ Викторъ, открывая дверь. — Ну, какъ? Нравится?

Сергѣй удивился, войдя внутрь. Комната, была, дѣйствительно уютная, свѣтлая, съ широкимъ окномъ, за которымъ колыхались вѣтви кустарника, придававшаго освѣщенію эффектный зеленоватый оттѣнокъ. Стѣны были побѣлены, деревянный полъ еще хорошо сохранился; и что особенно казалось страннымъ — это жилая обстановка комнаты. У стѣны, возлѣ окна, небольшой старый письменный столъ; съ другой стороны — обитый бархатомъ выцвѣвшій диванъ съ двумя креслами; у третьей стѣны — длинный крашеный столъ; у четвертой — до самаго потолка лакированыя деревянныя полки, на которыхъ лежали разобранныя части какихъ-то приборовъ.

— Скажи, пожалуйста, — радостно воскликнулъ Викторъ, подходя къ стѣнѣ возлѣ стола. — Даже выключатель есть. Ну-ка? Дѣйствуетъ?

Онъ щелкнулъ выключателемъ, и комната озарилась сверху мягкимъ электрическимъ свѣтомъ.

— Значитъ, здѣсь кто-нибудь жилъ, когда владѣльцами были Лунины, — замѣтилъ заинтересованный Сергѣй. — Посмотри, и вода даже проведена. Кранъ въ углу… Только странно: къ чему эта комната въ такомъ мѣстѣ, къ которому нельзя пройти обычнымъ путемъ? Можетъ быть, кто-нибудь здѣсь скрывался?

— Весьма вѣроятно. А все-таки недурную штучку я откопалъ? А? Между прочимъ, знаешь, мнѣ почему-то кажется, что они фальшивомонетчики. Ей-Богу.

— Кто фальшивомонетчики?

— Да эти Лунины. Которые жили до насъ.

— Какія глупости!

Сергѣй сначала возмутился предположеніемъ друга. Но затѣмъ вспомнилъ Наташу… Ея глаза. Увѣренность въ своей красотѣ. И пренебрежительно добавилъ:

— Впрочемъ, кто ихъ знаетъ. Все можетъ быть. Стой… Это что?

Онъ прыгнулъ въ сторону. Мимо него, выскочивъ изъ-подъ дивана, пробѣжала къ полкамъ огромная крыса.

— Ну, вотъ. Крысъ боишься. А знаешь что?… Намъ не нужно никому ничего говорить объ открытіи. Вѣрно? Пусть это будетъ у насъ секретнымъ убѣжищемъ.

— Я вообще ничего не боюсь, — сконфуженно бормоталъ Сергѣй, оглядывая углы комнаты. — Но, вотъ, крысы… Бывали даже великіе полководцы, которые боялись крысъ. Такъ что ты сказалъ? Не говорить? Конечно, говорить не надо. Воображаю, какъ Николай Ивановичъ сконфузился бы, если бы узналъ, что мы открыли это подземелье. Онъ воображаетъ, что знаетъ замокъ лучше всѣхъ.

— Для какихъ-нибудь тайныхъ совѣщаній или заговоровъ это замѣчательно удобное мѣсто, — садясь въ кресло и съ видомъ завоевателя оглядывая комнату, началъ разсуждать Шоринъ. — Слава Богу, я уже взрослый человѣкъ, двадцать одинъ годъ… А и то, знаешь, меня подмываетъ теперь затѣять какую-нибудь таинственную исторію. Похитить кого-нибудь. Совершить преступленіе. Вотъ, между прочимъ, отличное мѣсто для твоего творчества, а? Стихи, напримѣръ, писать.

— Пожалуй, — снисходительно согласился Сергѣй, косясь на полки, подъ которыми скрылась крыса. — Если бы не эти твари, которыхъ я не переношу, я бы, дѣйствительно, съ удовольствіемъ сюда удалялся.

— Ты про что? Про крысъ? Ну, крысъ, братъ, легко вывести. Купить крысинаго яда, стрихнина, что-ли, и всѣ онѣ чередъ нѣсколько дней пропадутъ. А, между прочимъ, вотъ что чудесно писать здѣсь, это детективные романы. Честное слово. Замѣчательная обстановка! Входъ таинственный, коридоръ тоже… Темы, должно быть, сами такъ и начнутъ лѣзть въ голову, сиди только и записывай. Я вообще удивляюсь… Если у тебя есть литературныя способности, къ чему ты пишешь стихи? Кому нужны стихи? А, вотъ, уголовный романъ, въ которомъ никому ничего не извѣстно, кто убилъ, кто убитъ, это — я понимаю. И заработать хорошо можно, и славу пріобрѣсти.

— Ну, что ты… Уголовный романъ! Развѣ это настоящая литература? Въ уголовномъ романѣ не бываетъ ни вдохновенія, ни высокихъ порывовъ. Критики даже не станутъ писать отзыва.

Сергѣй, однако, задумался. Ему не хотѣлось сознаваться, что практически Викторъ, дѣйствительно, правъ. Вѣдь, написать хорошій детективный романъ это — сразу стать самостоятельнымъ, освободиться отъ обидной зависимости отъ отца. Можно даже жениться на Кэтъ. Поѣхать куда-угодно, не повинуясь отцовскому капризу.

— Опять?

Сергѣй вздрогнулъ. Изъ-подъ дивана выскочила другая крыса, побѣжала по направленію къ полкамъ.

— Идемъ домой, — съ отвращеніемъ произнесъ онъ, направляясь къ двери. — Извини, но я не могу оставаться здѣсь.

Друзья пробрались къ выходу, прикрыли желѣзную дверь, забросали ее вѣтками. И по дорогѣ сговорились:

Никому ничего не говорить, пріобрѣсти крысинаго яда и привести въ порядокъ подземелье.

На слѣдующій день утромъ Сергѣй всталъ раньше обыкновеннаго и въ ожиданіи завтрака сѣлъ у окна своей комнаты, сталъ любоваться видомъ на разстилавшуюся внизу долину.

Утро было чудесное, ясное. Надъ полями еще стоялъ легкій туманъ, но склоны горъ на той сторонѣ уже совершенно очистились отъ тучъ и вырисовывались удивительно четко. Казалось, будто они совсѣмъ здѣсь, рядомъ — ясно видна была каждая складка скалы, каждое дерево. А какъ нѣжно утреннее дыханіе воздуха со смѣшаннымъ ароматомъ цвѣтовъ, влажныхъ листьевъ и смолистой ели. Вотъ когда, дѣйствительно, можно писать стихи, возвышенные, проникновенные, звучные!

— Да, да… Нужно обязательно приняться за что-нибудь… — мечтательно подумалъ Сергѣй. — Напримѣръ, начать поэму какую-нибудь. Мистерію въ стихахъ, какъ у Байрона. Нужно, кстати, оправдаться передъ Наташей за свою вчерашнюю ложь. Впрочемъ, кто пишетъ мистеріи? Лучше, пожалуй, какую-нибудь фантастическую поэму на основахъ техническаго прогресса. Изобразить далекую будущую жизнь… Въ 2150 году. Зданія у людей странныя: въ родѣ дредноутовъ. Внизу — жилое помѣщеніе, гаражъ… Наверху нѣчто вродѣ капитанскаго мостика, обсерваторія, палуба для прогулокъ, площадки для аэроплановъ…

— Вамъ письмо, постучавъ въ дверь, сказала Бетси.

Письмо было изъ Лондона отъ одного студента, пріятеля Сергѣя. Тотъ сообщалъ новости о себѣ, объ общихъ университетскихъ друзьяхъ и между прочимъ писалъ, что Кэтъ вмѣстѣ съ матерью уѣхала въ Парижъ, гдѣ пробудетъ около мѣсяца.

Извѣстіе это взволновало Сергѣя чрезвычайно. Вотъ когда было бы хорошо съѣздить въ Парижъ, осмотрѣть его вмѣстѣ съ Кэтъ, провести тамъ хотя бы недѣльку. Но увы! Восемь фунтовъ, данныхъ отцомъ, составляютъ всего около восьмисотъ франковъ. Сейчасъ же у Сергѣя нѣтъ и шестисотъ, такъ какъ болѣе двухсотъ уже истрачены на всякія мелочи. А помимо того, — и это, конечно, самое главное — Кэтъ сама ничего не написала о поѣздкѣ, хотя обѣщала извѣстить въ случаѣ пріѣзда во Францію.

— Ну, дорогой мой, а какъ насчетъ крысъ? — спросилъ послѣ завтрака Викторъ. — Не пойти ли въ городъ, купить отравы?

— Крысы! — угрюмо отвѣтилъ Сергѣй. — Я бы не только для крысъ, но и для себя лично купилъ яду. Впрочемъ, все равно. Пойдемъ, если хочешь.

До города, гдѣ находилась аптека Луниныхъ, было около трехъ километровъ. Дорога шла по живописному берегу небольшой горной рѣки, и Сергѣй надѣялся, что прогулка разсѣетъ его тоскливое настроеніе.

— Ты что-то мраченъ сегодня, — осторожно замѣтилъ Шоринъ, зная, что другъ его получилъ письмо изъ Лондона. — Брось глупыя мысли, несчастный поэтъ. Посмотри, какъ хороша природа!

— Причемъ тутъ природа! Скажи лучше: какъ мнѣ раздобыть хотя бы тысячу франковъ?

— А тебѣ на что?

— Нужно поѣхать въ Парижъ. Есть спѣшное дѣло.

Шоринъ зналъ, какое это было дѣло. Но, какъ истинный джентльменъ, никогда нс вмѣшивался въ чужую интимную жизнь.

— По-моему, очень просто достать, сказалъ онъ съ напускной наивностью, — попроси у отца.

— Не говори глупостей.

— Какъ сказать. Если бы я предложилъ тебѣ попросить вотъ у того туриста, который ѣдетъ на велосипедѣ, то былъ бы, дѣйствительно, глупъ. Но у родного отца… У меня, вотъ, родителей нѣтъ, одинъ только дядя. Однако, и тотъ не отказываетъ, когда я какъ слѣдуетъ беру его на абордажъ.

— Кажется, ты достаточно знаешь моего отца. Онъ до сихъ поръ считаетъ, будто я младенецъ, котораго нужно отъ всего оберегать и за каждымъ такомъ слѣдить. А при его упрямствѣ… Если онъ сказалъ — ни пенса, это дѣйствительно значитъ — ни пенса.

— Придумай тогда какую-нибудь неожиданную причину… Скажи, что тебѣ скучно, и что ты хочешь купить радіо-аппаратъ.

— Отецъ знаетъ, что я терпѣть не могу радіо.

— Въ такомъ случаѣ, — дѣло дрянь. Жаль, вотъ, что мы съ тобой не занимаемся изобрѣтеніями. А то быстро можно было бы разбогатѣть. Напримѣръ, одинъ мой знакомый придумалъ новый способъ цвѣтной фотографіи при помощи особой камеры обскуры. Получилъ сразу… знаешь сколько? 250 тысячъ фунтовъ! Какой-нибудь бухгалтеръ, профессоръ или чиновникъ всю жизнь долженъ сидѣть на стулѣ, чтобы выручить такую сумму. А изобрѣтатель присядетъ на минуту, набросаетъ чертежъ, отдѣлитъ красные лучи отъ зеленыхъ, зеленые отъ синихъ, вспомнитъ, что уголъ паденія равенъ углу отраженія, — и готово. 250 тысячъ въ карманѣ.

— Эхъ, что тамъ говорить объ изобрѣтателяхъ! — недовольно пробурчалъ Сергѣй. — Праздные разговоры.

— Ну, нѣтъ. Отчего праздные? Я не предлагаю тебѣ гнаться за великими изобрѣтеніями. Они, въ сущности, никогда не оплачиваются. Кто, напримѣръ, помнитъ изобрѣтателя утюга? Весь міръ гладитъ а онъ, ты думаешь, заработалъ что-нибудь? Ровно ничего. А вотъ обратить вниманіе на мелкія усовершенствованія, которыя такъ сказать на прогрессъ не вліяютъ, а въ жизни самого изобрѣтателя производятъ полный переворотъ, это заманчиво. Хочешь, напримѣръ, придумаемъ съ тобой приспособленіе для курящихъ: мундштукъ, собирающій пепелъ? Чтобы не нужно было искать пепельницы?

— Брось, брось, — Сергѣй грустно улыбнулся, почувствовавъ, что пріятель думаетъ своими шутками отвлечь его отъ непріятныхъ мыслей. — Изобрѣтать я ничего не собираюсь, это не моя область. Но, вотъ, детективный романъ, кажется, дѣйствительно, начну писать, чтобы стать на ноги. Это безобразіе, въ концѣ концовъ: быть взрослымъ человѣкомъ, имѣть свои взгляды, потребности — и всецѣло зависѣть отъ отца!

— А я что говорилъ? Разумѣется, пиши. Во-первыхъ, у тебя отличная фантазія. Въ твоихъ стихахъ часто бываетъ кое-какое содержаніе, что въ нынѣшней поэзіи рѣдко встрѣчается. А, во-вторыхъ, у твоего отца есть связи съ издательствами. Это — по-моему, уже половина таланта.

— Да, но бѣда въ томъ, что деньги мнѣ нужны сейчасъ, до романа.

— А что тебѣ стоитъ написать романъ спѣшно, въ недѣлю? Слава Богу, теперь не времена Тургенева или Толстого. Сегодня сѣлъ, завтра отдохнулъ, а во вторникъ — смотришь, романъ и готовъ. Въ самомъ дѣлѣ, валяй, честное слово! Если понадобится, я тебѣ помогу. Ты пиши, а я буду разставлять знаки препинанія и слѣдить, чтобы фамиліи не были перепутаны.

— Ну… а изъ какой же жизни взять сюжетъ? Изъ нашей? Или изъ американской?

— Если писать поярче, то лучше, конечно, изъ американской. Чтобы и гангстеры были, и негры, и судъ Линча, и всякія штучки, въ родѣ ограбленія съ аэроплана. Я бы, напримѣръ, сразу началъ такъ, съ первыхъ строкъ: «Джекъ Рѣзаный Носъ вышелъ изъ подъѣзда шикарнаго дома на Пятомъ авеню съ чемоданомъ въ рукѣ… Въ чемоданѣ постукивала одинокая человѣческая голова, лишенная своего родного туловища». Увѣренъ, что вниманіе читателя сразу будетъ приковано къ темѣ!

— Ты напрасно все превращаешь въ шутку, Витя, — обидчиво произнесъ Сергѣй. — Я вполнѣ серьезно съ тобой говорю. Нѣтъ, американскія темы навѣрно всѣмъ надоѣли. Лучше взять какой-нибудь новый фонъ. Эту самую Савойю, что ли? Или французскую Котъ-д-Аэюръ.

— А что же? Если серьезно рѣшилъ, то бери, конечно, Савойю. Присмотрись къ жизни и пиши.

— А преступленія здѣсь развѣ происходятъ?

— Странный вопросъ! Въ какомъ государствѣ не происходитъ преступленій? А кромѣ того: развѣ не отъ самого автора зависитъ произвести на свѣтъ всякихъ разбойниковъ?

— Да, ты правъ, нужно подумать. Набросать планъ. А, вотъ, въ чемъ еще затрудненіе. Я не знаю всѣхъ этихъ офиціальностей… Напримѣръ: кто во Франціи долженъ явиться, когда человѣка убили? Кто ведетъ слѣдствіе? Кто арестуетъ убійцу?

— Ерунда. Все можно узнать изъ разспросовъ. Справься у кого хочешь изъ мѣстныхъ жителей, каждый тебѣ охотно разскажетъ. А если стѣсняешься, я помогу. Ну, вотъ, мы уже въ городѣ. Идемъ направо, къ площади. Такъ будетъ ближе.

За нѣсколько домовъ до аптеки Сергѣй, вдругъ, остановился и нахмурился, будто вспомнилъ что-то непріятное.

— Витя, — слегка покраснѣвъ, проговорилъ онъ. — Зайди, голубчикъ, одинъ. Я подожду тебя тутъ, за столикомъ, возлѣ кафе.

— А почему нс вдвоемъ?

— Да такъ. Мнѣ не хочется встрѣчаться со старикомъ. Да и съ этой самой… Наташей тоже.

Шоринъ пытливо посмотрѣлъ на друга, ничего не сказалъ и отправился въ аптеку одинъ. Войдя внутрь, онъ увидѣлъ за стойкой хорошенькую молодую брюнетку, догадался, что это Наташа, и тутъ же про себя рѣшилъ, что Сергѣй не очень уменъ. Неужели можно добровольно отказываться отъ встрѣчи съ такой обаятельной дѣвушкой?

— Вамъ что угодно? — любезно спросила по-французски Наташа, прекращая растирать въ стеклянной посудѣ какой-то порошекъ.

— Мнѣ, мадемуазель? — съ лукавой улыбкой отвѣчалъ по-русски Викторъ. Мнѣ бы хотѣлось, прежде всего, чтобы вы говорили со мною на нашемъ могучемъ русскомъ языкѣ.

Шоринъ, считавшій себя знатокомъ женщинъ, зналъ, что всѣ онѣ, особенно русскія, очень цѣнятъ въ собесѣдникѣ загадочность характера, изысканность мысли. И потому рѣшилъ показать весь блескъ своей многогранной натуры. Произнеся послѣднія слова, онъ для таинственности многозначительно крякнулъ и придалъ лицу дьявольски — насмѣшливое выраженіе.

— А откуда вы знаете, что я говорю по-русски? — переходя на русскій языкъ, спросила Наташа.

— О, это сразу чувствуется. Человѣкъ, совершенный во всѣхъ отношеніяхъ, какъ вы, обязательно долженъ быть русскимъ. Ну, а что касается перехода къ интересующему меня дѣлу, какъ говаривалъ у Диккенса Самуэль Уеллеръ, или вѣрнѣе, не Самуэль, а палачъ, берясь за топоръ, то позвольте узнать: есть ли у васъ крысиный ядъ?

— Крысиный ядъ? — Наташа съ изумленіемъ взглянула на развязнаго молодого человѣка, у котораго на головѣ неожиданно выросъ серьезныхъ размѣровъ вихоръ и придалъ лицу угрожающе-агрессивный видъ. — Думаю, что есть. Сейчасъ узнаю.

Дѣвушка скрылась за внутренней дверью аптеки, и Шоринъ слышалъ, какъ она начала тихо переговариваться съ кѣмъ-то. Затѣмъ изнутри вышелъ почтенный старикъ съ сѣдой бородой, очевидно, отецъ, и со строгимъ видомъ обратился къ Виктору по-русски:

— Какого вамъ яда нужно, молодой человѣкъ?

— Не болѣе не менѣе какъ крысинаго, мсье.

— А что вы съ нимъ будете дѣлать?

— Я? — Шоринъ покраснѣлъ, чувствуя, что старикъ не особенно ему довѣряетъ. — Я буду дѣлать съ нимъ то, что въ такихъ случаяхъ полагается. травить крысъ.

— А вы гдѣ живете?

— Въ замкѣ у Вольскихъ. Въ качествѣ почетнаго гостя.

— А! У Вольскаго… Такъ. А развѣ тамъ много крысъ?

— Увы! По ночамъ, повѣрите ли, иногда собирается цѣлая палата общинъ.

— Странно. При мнѣ ихъ почти не было.

Старикъ подошелъ къ стѣнѣ, выдвинулъ одинъ изъ ящиковъ.

— Хорошо, я предложу вамъ средство… Имъ нужно посыпать хлѣбъ или какую-нибудь ѣду и класть возлѣ норы. Только время отъ времени возобновляйте.

— Слушаю.

— А сколько же дать? — Лунинъ поставилъ на стойку ящичекъ съ бѣлымъ порошкомъ и задумчиво посмотрѣлъ на покупателя. — Наташа! — крикнулъ онъ оборачиваясь къ двери.

— Сколько дать? По-моему, дайте на двѣ, на три сотни. Хотя точно не знаю. Я ихъ не считалъ, сказать по правдѣ.

Шоринъ произнесъ послѣднюю остроумную фразу исключительно для того, чтобы ее слышала входившая Наташа. Но Лунинъ въ отвѣтъ на эти слова нахмурился и отвернулся.

— Отвѣсь, пожалуйста, полъ-фунта порошка этому господину, — угрюмо сказалъ дочери старикъ, уходя во внутреннее помѣщеніе аптеки.

Наташа начала осторожно пересыпать бѣлый порошекъ въ мѣшочекъ.

— Вы, кажется, знакомы съ моимъ другомъ Сергѣемъ Вольскимъ, — снова игриво заговорилъ Викторъ, съ нескрываемымъ удовольствіемъ разглядывая тонкіе пальчики дѣвушки. — Онъ мнѣ про васъ много разсказывалъ.

— Очень возможно.

— Онъ въ восторгѣ отъ васъ. Я рѣдко встрѣчалъ мужчину, который такъ бы основательно терялъ голову отъ женской красоты, какъ Сережа.

Наташа пожала плечами, молча стала перевязывать пакетъ.

— Да. Говоря между нами, Сергѣй вообще очень влюбчивъ и непостояненъ, — продолжалъ Викторъ.

— Не то что я. А почему, позвольте спросить? Потому, что поэтъ. Поэты, сами знаете, какъ вѣтеръ. Сегодня дуютъ въ одну сторону, завтра въ другую. Между прочимъ, сейчасъ Сережа подъ моимъ наблюденіемъ пишетъ романъ въ стихахъ о несчастномъ рыцарѣ, которому всю жизнь не везло въ любви. Недурная вещица. А, кстати, мадемуазель… Разрѣшите узнать… Когда у васъ здѣсь, въ Савойѣ, происходитъ преступленіе, кто является первымъ для констатированія убійства? Мэръ или полиція?

— Убійство? — Наташа удивленно взглянула на Шорина. — А какое именно убійство?

— Какъ вамъ сказать… Все равно какое. Напримѣръ. кто-нибудь кого-нибудь застрѣлилъ. Или отравилъ. Или изрѣзалъ на куски и отправилъ по почтѣ. Вотъ, предположимъ, у васъ въ домѣ нашли трупъ при загадочныхъ обстоятельствахъ. Кого приходится звать въ первую очередь?

— Простите, но подобными вопросами я никогда не интересовалась. Вотъ пакетъ. Съ васъ десять франковъ.

— Жаль, очень жаль. Благодарю васъ. — Шоринъ взялъ мѣшочекъ съ ядомъ и уплатилъ деньги. — Между прочимъ… Еще одно порученіе. Послѣднее. Сергѣй просилъ у васъ справиться: сели мы на-дняхъ соберемся на автомобилѣ ѣхать въ Шамони, вы не откажетесь принять участіе въ поѣздкѣ?

— Передайте Сергѣю… Павловичу, что это предложеніе я рада буду выслушать отъ него лично. Досвиданья.

— До-свиданья. Ахъ, какъ вы мнѣ напоминаете Діану!

— Прощайте.

— Прощайте, мадемуазель… Всего хорошаго.

Молодые люди вернулись въ замокъ только къ чаю. Шли по тропинкѣ надъ обрывистымъ берегомъ горной рѣки, часто останавливаясь и любуясь вздувшимся потокомъ, бурлившимъ среди покрытыхъ мхомъ камней и обдававшимъ брызгами мутной воды встрѣчныя скалы.

— Вы гдѣ были? — спросилъ сына Павелъ Андреевичъ. — Въ горахъ?

— Нѣтъ, въ городѣ. Крысиный ядъ покупали.

Сергѣй вдругъ смутился. Онъ почувствовалъ, какъ Викторъ, сидѣвшій за столомъ рядомъ, неодобрительно толкнулъ его ногой.

— Крысиный ядъ? — заинтересовался Вольскій. — А къ чему?

— У насъ наверху много крысъ. Спать не даютъ. Главнымъ образомъ, не у меня, а, вотъ, у Вити.

— Да, вѣрно, — непринужденно подтвердилъ Шоринъ. — До сихъ поръ еще, знаете, терпимо было. Но вчера, представьте, одна крыса взобралась ко мнѣ на кровать и рѣшила прогуляться по моему липу. Воображаю, какая карьера ждала бы меня, если бы я послѣ университета вступилъ въ общественную жизнь безъ носа!

— Съ носомъ или безъ носа, но вы оба, по моему, особенной карьеры не сдѣлаете, — недовольно пробормоталъ Вольскій. — Во всякомъ случаѣ, прошу васъ, господа, осторожно обращаться съ ядомъ.

— О, не безпокойтесь, Павелъ Андреевичъ, ядъ у меня тутъ. — Шоринъ весело похлопалъ себя по карману. — Если нужно, мы даже можемъ подѣлиться съ кѣмъ-нибудь. У насъ цѣлыхъ полфунта, ровно на 1450 крысъ. Николай Ивановичъ, вамъ, кстати, не нужно?

— Что же, я бы взялъ немного. У меня вчера, дѣйствительно, что-то скреблось въ углу.

— А вамъ, Ольга Петровна?

— Да. Дайте. Оставьте, кстати, немного для Бетси и Тома. Они тоже жалуются.

— Съ большимъ удовольствіемъ. Хватитъ на всѣхъ. А вы не хотите посмотрѣть, Николай Ивановичъ? Любопытный порошенъ. Одного грамма достаточно, чтобы отправить человѣка на свиданіе съ его предками.

— Викторъ, спрячьте сейчасъ же въ карманъ! — съ отвращеніемъ глядя на появившійся на столѣ пакетъ, произнесъ Павелъ Андреевичъ. — Не думайте, пожалуйста, что вашъ порошекъ необходимая приправа къ чаю.

— Слушаю-съ.

На слѣдующій день Шоринъ разсыпалъ порошекъ въ отдѣльные пакетики, одинъ далъ Николаю Ивановичу, другой Горевой, третій Бетси, а остатокъ отнесъ въ подземелье. Посыпавъ ядомъ нѣсколько кусочковъ хлѣба, молодые люди разбросали ихъ по разнымъ угламъ комнаты, а оставшійся въ мѣшочкѣ запасъ положили здѣсь же на полку.

— Запомни только, братъ, что это не для удовлетворенія аппетита, — обращаясь къ Сергѣю, наставительно сказалъ Викторъ. И затѣмъ, дѣловито оглядѣвъ комнату, добавилъ:

— Ну, а теперь не будемъ мѣшать крысамъ. Пусть въ послѣдній разъ повеселятся на чужой счетъ. Можетъ быть, поѣдемъ въ гости къ Наташѣ?

— Куда?

— Къ Наташѣ. Я, между прочимъ, забылъ тебѣ вчера сказать, что она приглашала насъ къ себѣ. Сговориться насчетъ поѣздки въ Шамони.

— Глупости. Никуда я не поѣду и никакой Наташи знать не хочу.

— Дѣло твое. Хотя странно, почему ты такъ жестоко относишься къ дѣвушкѣ, которая по уши въ тебя влюблена.

— Она? — Сергѣй неестественно разсмѣялся. — Не говори ерунды. Вѣдь, ты это сейчасъ экстренно выдумалъ.

— Ничуть не бывало. Я, братъ, слава Богу, хорошій психологъ. Ты бы посмотрѣлъ на нее, когда она вчера раэспрашивала про тебя: голосъ у несчастной такъ и дрожалъ.

— Чего не хватало: дрожалъ. Впрочемъ, если хочешь, отправляйся къ ней одинъ и сговаривайся. А у меня важное дѣло. Я сегодня буду имѣть рѣшительный разговоръ съ отцомъ.

— Въ самомъ дѣлѣ? Насчетъ денегъ?

— Да. И вообще. Я ему, въ концѣ концовъ, не мальчишка.

— Это вѣрно. Пора тебѣ сдѣлаться взрослымъ человѣкомъ. А то не успѣешь оглянуться, какъ стукнетъ сначала тридцать лѣтъ, за тридцатью — сорокъ, а тамъ, смотришь — и пятьдесятъ. Знаешь, что? Скажи отцу, что ты сейчасъ пишешь романъ и просишь подъ это произведеніе авансъ. Когда получишь гонораръ, тогда и отдашь.

— Ты находишь? Что-жъ… Можетъ быть… Хотя я предполагалъ говорить о своемъ положеніи вообще. Принципіально.

— И принципіально тоже не плохо. Ну, идемъ. Надѣюсь, съ сегодняшняго дня крысы перестанутъ считать это мѣсто самымъ уютнымъ изъ всѣхъ, которыя встрѣчали въ своей жизни. А когда ты будешь говорить съ отцомъ?

— Послѣ обѣда.

— Разскажешь о результатахъ?

— Обязательно. Встрѣтимся съ тобой на скамьѣ за гаражемъ. Жду тебя тамъ.

— Отлично. Желаю успѣха.

Павелъ Андреевичъ сидѣлъ вечеромъ послѣ обѣда на площадкѣ замка и наблюдалъ, какъ въ долинѣ постепенно загорались огоньки. Вотъ, точно вытянувшись въ нить, задрожали одновременно фонари далекаго городка. Очевидно, вдоль улицы. Выше, по склонамъ, гдѣ ютились одинокія виллы, загорались причудливыя созвѣздія, среди нихъ отдѣльно семь огней — что-то вродѣ Большой Медвѣдицы. А выше — свѣтъ все рѣже и рѣже. Одинъ огонекъ взобрался куда-то высоко, подъ самыя скалы, вглубь каменной складки. Что тамъ? Горный отель? Санаторія? Или живетъ въ хижинѣ какой-нибудь лѣсникъ, сторожъ?

Постепенно изъ синихъ горы сдѣлались неясными, мглистыми. Ночное небо прикрыло вершины темнымъ бархатомъ съ серебрянымъ звѣзднымъ шитьемъ. Вечеръ наступалъ тихій, теплый. Со всѣхъ сторонъ несся торжественно однозвучный звонъ неугомонныхъ цикадъ.

Услышавъ чьи-то приближающіеся шаги, Павелъ Андреевичъ обернулся и увидѣлъ передъ собой фигуру сына.

— Это ты, Сергѣй?

— Я. Папа… Мнѣ хотѣлось бы поговорить съ тобой…

— Очень буду радъ. А въ чемъ дѣло? Садись.

Сынъ сѣлъ возлѣ отца на плетеный стулъ и смущенно сталъ теребить пуговицы своего пиджака.

— Это очень серьезное дѣло, папа, — послѣ нѣкоторой паузы произнесъ, наконецъ, онъ.

— Тѣмъ лучше, другъ мой. Я люблю наблюдать серьезность въ молодыхъ людяхъ.

— Только я хотѣлъ бы… Я просилъ бы… Чтобы ты все это не обращалъ въ шутку. Обѣщаешь?

Старикъ снисходительно улыбнулся.

— Ну, голубчикъ, послѣ такого предисловія не жди, чтобы я былъ слишкомъ серьезенъ. Во всякомъ случаѣ, мой милый, мнѣ отлично извѣстно, когда шутки умѣстны.

— Да, да, конечно. Я не въ этомъ смыслѣ… Но я хотѣлъ бы, папа, чтобы ты отнесся ко мнѣ какъ къ взрослому человѣку, которому становится невыносимо оставаться на положеніи ребенка. Папа, я долженъ… То-есть не долженъ, а… какъ тебѣ сказать… Ну, словомъ дай мнѣ, пожалуйста, три тысячи франковъ.

— Вотъ оно что! — Вольскій съ любопытствомъ посмотрѣлъ въ сторону сына, который, несмотря на окружающую темноту, отвелъ глаза, чтобы не выдать своего смущенія. — Хорошая идея, сынокъ. Не могу отрицать. А на что тебѣ три тысячи франковъ?

— Я хочу на нѣсколько дней поѣхать въ Парижъ.

Сергѣй сдѣлалъ усиліе, смѣло взглянулъ на отца, лицо котораго ясно освѣщалось огнями изъ замка.

— Такъ. Въ Парижъ. Очень хорошо. Но, все-таки, не понимаю: къ чему тебѣ Парижъ? Лѣтомъ тамъ духота, жара, воздухъ насыщенъ бензиномъ. По-моему, для здоровья послѣ плеврита гораздо лучше эти горы.

— Да. Но у меня тамъ серьезныя дѣла. Если бы это нс было важнымъ вопросомъ, я бы не сталъ тебя безпокоить. Тѣмъ болѣе, что ты мнѣ впередъ заявилъ, чтобы я до октября на тебя не разсчитывалъ.

— Да, да. У тебя отличная память, Сергѣй. И, по-моему, она гораздо лучше твоей логики. Вѣдь, если я тебя предупредилъ, то къ чему весь этотъ разговоръ? Понимаю, у тебя могутъ быть неожиданныя желанія. Это вѣрно. Если бы, напримѣръ, тебѣ понадобился для прогулокъ костюмъ, новый велосипедъ, вообще что-нибудь вродѣ этого, я бы, конечно, не отказалъ. Но для поѣздки въ Парижъ… Охъ, дорогой мой. Я самъ былъ въ свое время молодымъ человѣкомъ и знаю, почему можетъ тебѣ понадобиться такая поѣздка.

— Нѣтъ, ты ничего не знаешь, папа. Ты, вѣдь, не можешь упрекнуть меня въ плохомъ поведеніи.

— Да. Не могу. Ты хорошій мальчикъ, вѣрно. Но почему? Только потому, что я тебя ограничиваю во всемъ. А потакай я тебѣ во всѣхъ твоихъ фантазіяхъ, вышелъ бы изъ тебя такой же субъектъ, какъ всѣ эти экземпляры изъ нынѣшней распущеной молодежи.

— По-моему, было бы хуже, папа, если бы я тебѣ солгалъ и не сказалъ, на что мнѣ эти деньги. Ну, хорошо. Если не хочешь давать просто, я предлагаю комбинацію: одолжи мнѣ три тысячи въ видѣ аванса. Я осенью получу съ одного издательства гонораръ за свою книгу и уплачу тебѣ.

— Вотъ это уже лучше, — усмѣхнувшись, согласился Павелъ Андреевичъ. — Меня радуетъ, что ты, наконецъ, начинаешь самостоятельную жизнь. А гдѣ твоя книга? Ты мнѣ что-то о ней ничего не говорилъ. Она написана?

— Не написана, но будетъ написана. Черезъ мѣсяцъ.

— Ну, вотъ. Не написана. Въ такомъ случаѣ, ты можешь смѣло попросить у меня авансъ и подъ будущее жалованье, которое начнешь получать въ качествѣ профессора Бэмбриджскаго университета. Нѣтъ, брось, Сережа. Оставь глупыя мысли о Парижѣ и сиди тутъ. Вотъ, хочешь, возьмите съ Викторомъ автомобиль, сговоритесь съ Джекомъ и поѣзжайте куда-нибудь. Предложи, напримѣръ, Наташѣ покататься съ вами. Наташа очень приличная дѣвушка. Кстати, я ожидаю на-дняхъ Лунина, можетъ быть, и она пріѣдетъ съ нимъ.

— Значитъ, ты отказываешь?

Сергѣй со зловѣщимъ видомъ всталъ со стула.

— Да, дорогой мой. Не то, что отказываю, но не согласенъ дать. Хотя это, въ концѣ концовъ, одно и то же.

— Что жъ. Очень жаль. Прости, въ такомъ случаѣ, за безпокойство.

Сергѣй взволнованный, раздосадованный, круто повернулся и отправился къ своему другу, поджидавшему его за гаражемъ возлѣ старыхъ каштановъ. Кратко сообщивъ Шорину о неудачномъ результатѣ бесѣды, онъ сѣлъ на скамью и съ мрачнымъ видомъ сталъ смотрѣть на сверкавшую огнями долину.

— Что же ты теперь будешь дѣлать? — участливо спросилъ послѣ нѣкоторой паузы Викторъ.

— Не знаю. Навѣрно, брошу отца и буду самъ зарабатывать. Рабочимъ куда-нибудь поступлю.

— А университетъ?

— Многіе извѣстные люди нс кончали никакого университета.

— Да, правда. Впрочемъ… многіе неизвѣстные тоже не кончали. Нѣтъ. Сережа, на старика надо все-таки какъ-нибудь воздѣйствовать.

— Что же дѣлать? Не ограбить же его, въ самомъ дѣлѣ.

— Зачѣмъ грабить. Это старо. А что-нибудь придумать нужно. Знаешь что? Ты можешь исчезнуть.

— Я это именно и предполагалъ. Уйду куда-нибудь бродить въ горы. На цѣлую недѣлю. Пусть безпокоится.

— Нѣтъ, зачѣмъ бродить. Гораздо лучше не бродить, а, знаешь, устроиться тамъ, въ нашей потайной комнатѣ. Честное слово. Не даромъ мы ее открыли. Ты накупишь себѣ запасъ консервовъ, бисквитовъ, сгущеннаго молока, всякой всячины; а горячую пищу будешь готовить на спиртовкѣ, которую купимъ. Нѣтъ, ей-Богу, это шикарно! Ты можешь тамъ, дѣйствительно, написать отличный романъ!

— Можетъ быть, такъ и придется сдѣлать. Только… какой все-таки результатъ, въ концѣ концовъ? Посижу день, два, недѣлю… А потомъ?

— Потомъ еще посиди.

— А развѣ онъ дастъ денегъ, когда я вылѣзу?

— Гм… Денегъ? Денегъ, пожалуй, не дастъ. Вѣрно. Ну, а если ты ему пришлешь письмо, что не вернешься домой, пока онъ не согласится на предлагаемыя условія?

— Все равно. Онъ чертовски упрямъ.

— Въ такомъ случаѣ… Въ такомъ случаѣ, погоди… Идея! Пусть тебя похитятъ савойскіе разбойники и потребуютъ выкупа!

Сергѣй задумался. Какъ человѣкъ, видѣвшій въ кинематографахъ не мало поучительныхъ фильмовъ, онъ сразу понялъ, къ чему клонитъ его другъ.

— Что же… — съ горькой улыбкой произнесъ, наконецъ, онъ. — Это, можетъ быть, самое лучшее. Только такую исторію трудно обставить какъ слѣдуетъ. Развѣ здѣсь въ окрестностяхъ существуютъ бандиты?

— До сихъ поръ не было. Но они всегда могутъ, вдругъ, появиться. Не забудь, что теперь кризисъ, много безработныхъ. Погоди. Что это? Кто-то подслушиваетъ?

Шоринъ вскочилъ, осмотрѣлся. Вокругъ было совсѣмъ темно, но при свѣтѣ, шедшемъ изъ замка, ему показалось, будто высокая черная фигура быстро вышла изъ-за кустовъ и скрылась за стѣною гаража.

— Кто-то, дѣйствительно, былъ недалеко, — садясь, проговорилъ Викторъ. — Возможно, что Джекъ. Или Томъ. Пустяки. Ну, что-жъ, братъ? Рѣшаемъ? Только имѣй въ виду, нужно все заранѣе обсудить до мельчайшихъ подробностей. Иначе и ты самъ ничего не достигнешь, и мнѣ со скандаломъ придется уѣзжать отсюда, какъ соучастнику.

Прошло нѣсколько дней. Однажды рано утромъ, встрѣтивъ на террасѣ отца, Сергѣй объявилъ ему, что послѣ завтрака уходитъ съ Викторомъ въ далекую экскурсію и не вернется ночевать, такъ какъ будетъ встрѣчать на вершинѣ одной изъ ближайшихъ горъ восходъ солнца.

Павелъ Андреевичъ сначала встревожился: не думаетъ ли сынъ уѣхать въ Парижъ? Однако, увидѣвъ молодыхъ людей въ костюмахъ туристовъ и узнавъ отъ Ольги Петровны, что Бетси готовитъ имъ въ дорогу провизію, успокоился.

— Сережа, — заботливо спросилъ онъ сына, — а вы возьмете съ собой что-нибудь теплое? На вершинѣ горы ночью должно быть холодно.

— Да. Мы беремъ пальто и плэды.

— Въ этомъ отношеніи вы не безпокойтесь за него, — вмѣшался въ разговоръ Шоринъ. — Я даже удивился, когда увидѣлъ, что Сергѣй въ свой походный мѣшокъ положилъ подушку.

— Что же, очень разумно. А когда вы вернетесь? Утромъ? Во всякомъ случаѣ, я бы хотѣлъ, чтобы завтра къ полдню вы пришли. Ко мнѣ пріѣдетъ съ визитомъ Лунинъ.

— Хорошо, папа. Постараемся.

Накинувъ па плечи мѣшки и вооружившись альпенштоками, молодые люди ушли. Павелъ Андреевичъ любовно посмотрѣлъ вслѣдъ сыну, затѣмъ взглянулъ на небо — нѣтъ ли тучъ; и, увидѣвъ ясную синеву, удовлетворенно сѣлъ въ кресло, принялся за чтеніе.

— Все-таки у мальчика слабый характеръ, — подумалъ онъ, разворачивая только что полученный номеръ газеты. — Я въ его годы былъ болѣе своеволенъ. Я бы, навѣрно, сбѣжалъ.

Молодые люди, между тѣмъ, отправились въ горы странной дорогой, которую не одобрилъ бы ни одинъ здравомыслящій туристъ. Выйдя изъ воротъ, они спустились на шоссе, прошли до ближайшаго перекрестка, затѣмъ углубились въ лѣсъ, тамъ круто повернули въ сторону, вышли изъ лѣса на дорогу и поднялись въ заброшенный фруктовый садъ, подходившій къ глухой стѣнѣ замка.

Проникнувъ въ потайную комнату подземелья, оба друга сбросили съ себя мѣшки, вытащили изъ нихъ плэды, подушку, всякую мелочь, свалили все это на диванъ, на которомъ во время своего исчезновенія долженъ былъ спать Сергѣй, и, взявъ пустые мѣшки, осторожно вышли изъ подземелья, держа путь на сосѣдній городокъ.

— А на сколько же дней покупать консервовъ? — спросилъ по дорогѣ Сергѣй.

— Какъ тебѣ сказать. На недѣлю, пожалуй. Я разсчитываю такимъ образомъ: въ первый день ты исчезаешь. Во второй — о тебѣ ни слуху, ни духу. На третій — отецъ получаетъ письмо отъ бандитовъ. Этотъ третій день и четвертый онъ колеблется. На пятый несетъ деньги въ пещеру, которую бандиты ему указали. На шестой разбойники свою добычу берутъ. А на седьмой ты возвращаешься худой, блѣдный, измученный.

— Но, все-таки сидѣть на однихъ консервахъ и сухаряхъ довольно противно. Можетъ быть, ты будешь приносить мнѣ иногда кое-что отъ обѣда? И свѣжій хлѣбъ?

— Чего захотѣлъ: свѣжаго хлѣба! Нѣтъ, братъ, изъ тебя, очевидно, никогда нс выйдетъ ни Ливингстона, ни Стэнли. Ну, какъ я тебѣ буду носить хлѣбъ? Ты забываешь, что кругомъ начнется слѣжка за всѣми. Глупо изъ-за такой ерунды вляпаться.

— Да, приносить опасно, это вѣрно. Но ты можешь класть хлѣбъ и другую ѣду гдѣ-нибудь около замка. Въ условленномъ мѣстѣ. А я буду ночью незамѣтно выходить изъ подземелья и брать.

— Ну, если такимъ способомъ, тогда дѣло другое. Между прочимъ, знаешь гдѣ можно? Въ кустахъ ежевики возлѣ шоссе, гдѣ кончается старый садъ. Я помню одно мѣстечко. Очень удобное.

— Хорошо… А вотъ еще что. Отецъ, предположимъ, получитъ письмо. Ему, конечно, сначала придетъ въ голову, что это наша шутка, и онъ прежде всего обратится къ тебѣ. Ты увѣренъ, что прилично сыграешь свою роль?

— Разумѣется.

— А, вдругъ, улыбнешься? Или фыркнешь?

— Не говори глупостей. Развѣ я не настолько уменъ, чтобы, какъ слѣдуетъ, валять дурака?

— Ну, а затѣмъ вотъ еще что. Предположимъ, отецъ повѣритъ, рѣшитъ дать деньги и въ то же время вызоветъ полицію, чтобы захватить бандитовъ. Въ такомъ случаѣ, когда ты будешь брать деньги, тебя неожиданно могутъ накрыть. Получится страшный скандалъ.

— Объ этомъ я уже думалъ. Но, въ концѣ концовъ, что тутъ опаснаго? Вѣдь, я всегда могу узнать, есть полиція около пещеры или нѣтъ, и не стану брать денегъ до тѣхъ поръ, пока она не прекратитъ наблюденія.

— А если это будетъ тянуться не меньше мѣсяца?

— Что-жъ такого? Сиди и кончай романъ. Нужно только купить побольше консервовъ. Кромѣ того, я увѣренъ, что отецъ твой испугается приписки: «въ случаѣ, если вы дадите знать полиціи, вашъ сынъ будетъ убитъ». Со стороны соображеніе это, конечно, глупо. Но для отцовскаго сердца, когда всего одинъ сынъ… Самъ сообрази: зачѣмъ ему рисковать твоей жизнью изъ-за какихъ-то несчастныхъ пяти тысячъ?

Придя въ городъ, пріятели отправились по магазинамъ, закупая все, что значилось въ заранѣе заготовленномъ спискѣ. Когда продукты были пріобрѣтены, и оба мѣшка нагружены, Сергѣй предложилъ, во избѣжаніе нежелательныхъ встрѣчъ съ обитателями замка, пройти въ гору и тамъ въ лѣсу ожидать наступленія вечера.

Однако, Шоринъ, которому хотѣлось повидать Наташу, предложилъ на нѣсколько минутъ зайти въ аптеку.

— А что намъ нужно въ аптекѣ?

— Хинину не мѣшало бы. Іода. Пусть будутъ у тебя въ комнатѣ на всякій случай. А до вечера все равно масса времени. Къ чему спѣшить въ лѣсъ?

— Хорошо. Если хочешь, иди одинъ. Я подожду.

Сергѣй сѣлъ за столикъ кафе возлѣ городской площади, заказалъ бокалъ пива. Викторъ отправился покупать лѣкарства.

— Добрый день, мадемуазель Лунина, — весело сказалъ онъ, войдя въ аптеку и увидѣвъ за стойкой Наташу. — Могу я васъ потревожить кое чѣмъ?

— Пожалуйста. Подождите только минуту. Я сейчасъ освобожусь.

Она иронически улыбнулась и передала пакетъ съ лѣкарствами стоявшему возлѣ кассы кліенту.

— Ну, что вамъ угодно?

— Прежде всего, — изысканно началъ Шоринъ, — не откажите въ любезности дать мнѣ іоду. Небольшой пузырекъ. На случай кроваваго столкновенія съ людьми или съ неодушевленными предметами, вродѣ гвоздя. Затѣмъ, если можно, я бы взялъ еще и хинина. Нѣсколько таблетокъ. Мы сегодня идемъ съ Сергѣемъ на вершину горы встрѣчать восходъ солнца, и все это можетъ, такъ сказать, пригодиться.

— Пожалуйста. — Наташа достала съ полки іодъ, перелила его въ небольшую склянку. — А хининъ вы тоже берете на прогулку?

— Хининъ тоже. Конечно, это не для меня, а для Сергѣя. Онъ, вѣдь, у насъ болѣзненный малый, недавно перенесъ плевритъ, безъ хинина никуда не выходитъ. А вы завтра съ вашимъ батюшкой собираетесь, кажется, навѣстить Вольскихъ?

— Не знаю. Можетъ быть. Вамъ сколько таблетокъ? Десять довольно?

— Что вы! Двухъ хватитъ. А вы бывали когда нибудь на вершинѣ вотъ этой горы?

Викторъ тряхнулъ головой въ сторону витрины.

— Да.

— Навѣрно, оттуда великолѣпный видъ?

— Да.

— Я вообще люблю природу. Особенно, знаете, когда безнадежно влюбленъ… А вы обыкновенно совершаете экскурсіи въ компаніи или одна?

— Какъ когда. Во всякомъ случаѣ, я не люблю болтливыхъ людей, въ особенности на прогулкахъ.

Шоринъ смущенно улыбнулся, взялъ свертокъ, который протянула ему Наташа, повертѣлъ его въ рукѣ и задумался. Чего бы еще купить, чтобы не уходить сразу?

— Ахъ, простите, — заговорилъ онъ, будто бы неожиданно вспомнивъ. — Чуть не забылъ. Дайте еще очищенной соды.

— Соды? Сколько?

— Ну… Полфунта, что ли. Или четверть.

— Тоже для прогулки?

Едва сдерживая смѣхъ, Наташа нагнулась къ большой стеклянной банкѣ и стала пересыпать оттуда соду въ мѣшечекъ.

— Да… Тоже для прогулки, — не смущаясь, бодро отвѣтилъ Викторъ. — У насъ есть одинъ крѣпкій напитокъ, такъ мы его будемъ разбавлять. На подобіе сода-виски…

— Надѣюсь, больше вамъ ничего не надо? — передавая пакетъ, со снисходительной улыбкой спросила Наташа.

— Кажется, ничего. Разрѣшите уплатить.

— Два франка пятьдесятъ сантимовъ сдачи. Вотъ. — Наташа протянула Шорину деньги. — Кстати… Когда начнете экскурсію, скажите Сергѣю, чтобы онъ принялъ одну таблетку хинина передъ подъемомъ на гору, а другую, когда взберется. А что касается іода, то, къ сожалѣнію, іодъ едва ли предохранитъ васъ отъ бандитовъ, которыхъ въ этомъ году много развелось въ нашихъ горахъ.

— Что? Бандиты? У васъ есть бандиты? Ура!

Наташа испуганно взглянула на Шорина. — Чему радуется этотъ типъ? — подумала она, замѣтивъ неподдѣльный восторгъ на физіономіи молодого человѣка.

— И что же они? Просто нападаютъ? — нервно спросилъ Викторъ. — Или похищаютъ людей съ требованіемъ выкупа?

— Не знаю. Иногда просто убиваютъ. Иногда похищаютъ. Всего хорошаго, до-свиданья.

— Всего хорошаго… Вотъ пріятная новость! Спасибо вамъ!

— Сережа, — весело сказалъ Шоринъ, подходя къ столику кафе, гдѣ сидѣлъ его другъ. Представь: планъ нашъ пріобрѣтаетъ вполнѣ солидное основаніе. Здѣсь, понимаешь, дѣйствительно, есть бандиты! Убиваютъ. И даже похищаютъ, съ цѣлью выкупа!

— Въ самомъ дѣлѣ? Чудесно, если такъ.

Сергѣй опустилъ голову къ бокалу, сдѣлалъ глотокъ и недовѣрчиво добавилъ:

— А это тебѣ кто сказалъ?

— Наташа.

— А она не выдумываетъ?

— Зачѣмъ ей выдумывать? У насъ завязались такія хорошія дружескія отношенія… Между прочимъ, скажу тебѣ откровенно: большая кокетка эта твоя подруга дѣтства. Стрѣляла сейчасъ въ меня глазами, ужасъ. Въ общемъ, я бы не прочь за ней серьезно поухаживать. Очень остроумна, образована… А кругомъ, очевидно, нѣтъ интересныхъ мужчинъ. Поневолѣ душа довѣрчиво потянулась ко мнѣ.

— Очень радъ за тебя. Надѣюсь только, вы въ вашей бесѣдѣ не касались меня?

— Конечно, нѣтъ. Такъ увлеклись флиртомъ, что не до тебя было. Впрочемъ, погоди, вру. Когда я покупалъ у!нея всю эту дрянь — соду, хининъ, іодъ, она спросила, для чего мнѣ хининъ, а я отвѣтилъ, что для тебя. Будто ты хочешь принять его передъ подъемомъ на гору, чтобы не заболѣть.

— Зачѣмъ же ты это сказалъ?

— Что-жъ такого? Тебѣ она не нравится, даже противна. Ну, а намъ обоимъ было очень забавно.

— Прости меня, Витя… Но откровенно скажу, что ты свинья. Нравится или не нравится, все равно. Это не по-джентльменски. Идемъ.

Пробывъ въ лѣсу до наступленія темноты, оба пріятеля окольными путями, избѣгая людныхъ мѣстъ, стали пробираться къ замку. Благополучно продѣлавъ весь путь, они углубились, наконецъ, въ чащу сада и спустились въ подземелье, осторожно освѣщая коридоръ электрическимъ фонаремъ.

— А какъ-же со свѣтомъ? — спросилъ Сергѣй, входя въ потайную комнату. — Вѣдь, если зажечь лампочку, окно будетъ свѣтиться.

— Когда горитъ свѣтъ, окно нужно чѣмъ-нибудь прикрывать. Вотъ, возьми плэдъ.

Нацѣпивъ на оконную раму плэдъ, молодые люди зажгли свѣтъ и начали устраиваться. Викторъ аккуратно разставилъ на полкахъ все только что купленное въ городѣ, Сергѣй же занялся приведеніемъ письменнаго стола въ порядокъ.

Окончивъ приготовленія, друзья рѣшили закусить, распить на новосельи бутылку вина, и затѣмъ лечь спать.

— А знаешь, братъ, — благодушно заговорилъ Викторъ, наливая вино себѣ и Сергѣю. — Я почему то увѣренъ, что романъ тебѣ удастся на славу. Вотъ, въ газетахъ я читалъ, будто въ Нью-Іоркѣ какой то преступникъ, сидя въ тюрьмѣ, изобрѣлъ особую гидравлическую машину, дающую огромный процентъ экономіи. Въ наше время, когда жизнь черезчуръ безпокойна, и всѣ другъ другу мѣшаютъ, изобрѣтать или творить можно только въ тюрьмѣ или вотъ въ такихъ уютныхъ мѣстахъ, какъ это.

— Пожалуй, ты правъ, — согласился Сергѣй, осушая стаканъ. — Недаромъ, средневѣковые монахи были самыми образованными людьми своего времени. Кругомъ рыцари сражаются, бьются, а тѣ сидятъ спокойно взаперти и занимаются Аристотелемъ или Платономъ.

— По-моему, — продолжалъ Викторъ, снова наливая себѣ вина, — въ концѣ концовъ, только тюрьма и спасетъ міръ отъ полнаго исчезновенія писателей и ученыхъ. Отравитъ какая-нибудь женщина своего мужа изъ ревности, посадятъ ее, а смотришь — черезъ годъ, черезъ два, вдругъ, получилась Жоржъ Зандъ. Или убьетъ кто-нибудь прохожаго, ограбитъ… А въ тюрьмѣ возьметъ и напишетъ «Войну и миръ».

— Ну, что же, — зѣвая, проговорилъ Сергѣй. — Не пора ли и спать?

— Давай. Ты располагайся на диванѣ, а я, вотъ, на томъ столѣ у стѣны. Будетъ отлично.

— Нѣтъ, извини. Ты будешь спать на диванѣ.

— Не спорь, несчастный. Какъ опытный спортсмэнъ, я легче тебя приспособляюсь къ походной ЖИЗНИ. Мѣшокъ подъ голову, плэдъ снизу…. Чѣмъ не постель? А ты знаешь: крысъ совсѣмъ не слышно.

— Прекрасно. Какъ будто вывели всѣхъ.

Викторъ подождалъ, пока Сергѣй уляжется, потушилъ свѣтъ, взобрался на столъ.

— Тебѣ удобно? — спросилъ съ дивана Сергѣй.

— Очень. А тебѣ?

— Великолѣпно.

— Ну, спи.

Они помолчали.

— Сережа!

— Ну?

— А ты не будешь здѣсь бояться ночевать одинъ?

— Глупости.

— Я тоже думаю, что глупости. Но все-таки въ мірѣ бываютъ иногда странныя вещи. Ты, между прочимъ, вѣришь въ астрологію?

— Нѣтъ. Спи.

— Я тоже не вѣрю. А вотъ, представь, мой дядя Володя, хотя и профессоръ математики, а вѣритъ. Онъ говоритъ, что нынѣшняя физика ведетъ къ мистикѣ, а потому средневѣковая алхимія и астрологія совсѣмъ не такая чепуха. Когда я спросилъ дядю, неужели какой-нибудь Сиріусъ можетъ вліять на его судьбу, онъ, знаешь, что отвѣтилъ? Онъ отвѣтилъ: не только Сиріусъ, даже ты, Викторъ, и то иногда вліяешь.

— Что-жъ… Можетъ быть, дядя и правъ. Спокойной ночи.

— Спокойной ночи.

Они помолчали.

— Сережа, — снова заговорилъ Шоринъ. — А намъ нужно не забыть еще одного: какъ составить письмо отъ бандитовъ. Ты думаешь, по-французски или по-русски?

— Разумѣется, по-французски. Гдѣ же савойскіе бандиты научатся русскому языку?

— Это вѣрно. Хотя… Современные бандиты, знаешь, бываютъ иногда гораздо образованнѣе насъ съ тобой. Это тебѣ не прежніе нечесанные свирѣпые люди.

Сергѣй ничего не отвѣтилъ.

— Вотъ, въ газетныхъ иллюстраціяхъ, — продолжалъ Викторъ, — только прочтя надпись, можно узнать, кто передъ тобой: общественный дѣятель или разбойникъ. Правда, въ Старомъ Свѣтѣ разбойники еще не достигли особенно высокаго культурнаго уровня, но зато въ Америкѣ… Шикъ! Ты что? Храпишь уже?

— Гм… — промычалъ во снѣ Сергѣй.

— Ну, Богъ съ тобой, не просыпайся. Видно, усталъ за день.

Черезъ нѣкоторое время уснулъ и Шоринъ. Отъ выпитаго-ли вина или отъ разыгравшагося желанія пофилософствовать, но различныя назойливыя мысли не сразу оставили его сознаніе. Лѣзли въ голову и астрологія, и завоеванія техники, и спиритизмъ, и алхимія. А передъ самымъ погруженіемъ въ сонъ, ему даже показалось, будто гдѣ-то недалеко ходитъ женщина, постукивая каблучками, и протяжно вздыхаетъ.

Но это, навѣрно, только такъ показалось.

Денъ былъ жаркій. Долина покрылась знойной мглой, очертанія далекихъ горъ тонули въ раскаленномъ туманѣ. Воздухъ застылъ на мѣстѣ подъ взглядомъ неистоваго солнца. И гигантскіе каштаны, обычно ведущіе надъ площадкой замка нескончаемыя бесѣды мирнымъ шелестомъ листьевъ, теперь беззвучно насторожились. Покорно замерли вѣтви, не осмѣливаясь нарушить покоя. И только цвѣты, яркимъ покровомъ устлавшіе ближайшія клумбы, сильнѣе благоухали. Ярче былъ ароматъ розъ.