Зелёные дьяволы

— Слушаю.

Черезъ полчаса сыщикъ вытащилъ изъ своей комнаты одинъ изъ большихъ чемодановъ, самъ снесъ его въ автомобиль и сказалъ Сурикову, что завтра рано утромъ вернется.

Проводивъ Рато въ городъ, гдѣ сыщикъ снялъ для себя комнату въ отелѣ «Босежуръ», недалеко отъ виллы Лунина, Викторъ печально побрелъ назадъ къ замку. Все пережитое сегодня такъ подавило его, что онъ чувствовалъ себя совершенно разбитымъ. Насколько было бы легче, если бы Сергѣй умеръ просто такъ, безъ всей этой исторіи! А то къ тяжести потери друга примѣшивались еще — отвращеніе къ самому себѣ, ощущеніе раскаянія, боязнь подозрѣній относительно денегъ…

На минуту показалось заманчивымъ, приходившее уже раньше въ голову рѣшеніе — завтра же бросить все и уѣхать въ Лондонъ. Пусть не совсѣмъ благородно… Пусть малодушіе. Все равно. Но какъ уѣхать? Тогда-то подозрѣнія и окажутся наиболѣе вѣскими. Если бѣжалъ, значитъ, совѣсть нечиста. Очевидно, онъ и убилъ. Поѣздъ идетъ… А вдогонку телеграмма: «задержать» Въ вагонъ входятъ жандармы: «Вашъ документъ. Викторъ Шоринъ? Отлично. Васъ-то намъ и надо. Эй, надѣвайте на него наручники! Ну, бродяга, выходи! Поторапливайся!»

— Наташа?

Викторъ увидѣлъ вдали изящную фигуру дочери профессора. Наташа, очевидно, шла изъ аптеки, несла съ собой какой-то громоздкій пакетъ.

— Добрый день, Наталья Дмитріевна.

— Здравствуйте.

Несмотря на все умѣнье владѣть собой, Наташа казалась сильно разстроенной. Увидѣвъ Шорина, она нахмурилась, взглянула на него съ плохо скрываемой непріязнью.

— Я уже знаю о несчастьѣ, — холодно проговорила она. — Мнѣ только что сообщили, что Сергѣй умеръ.

— Да… А кто сообщилъ?

— Въ аптекѣ былъ докторъ Роже. Онъ недавно вернулся изъ замка.

Лунина говорила это какъ будто съ сожалѣніемъ. Но въ ея голосѣ чувствовалась какая-то сухость, отсутствіе искренняго участія.

— Въ такихъ случаяхъ я стѣсняюсь быть краснорѣчивымъ… Но вы представляете, что долженъ испытывать я, какъ другъ Сергѣя…

— Разумѣется. Всего хорошаго…

Шоринъ пошелъ дальше. Выйдя изъ города, онъ сѣлъ на берегу рѣки, печально посмотрѣлъ въ сторону замка. Вотъ, тропинка, по которой они вдвоемъ съ Сергѣемъ обычно ходили… Вотъ высокій утесъ вдали, съ котораго Наташа соскользнула на выступъ, перепугавъ своихъ спутниковъ. Какъ хо рошо, беззаботно было тогда, и какъ отвратительно, мрачно на душѣ теперь!

Часто останавливаясь въ пути, Викторъ, наконецъ, вернулся домой. Распоряженіе Николая Ивановича о переносѣ тѣла покойнаго въ замокъ уже было исполнено. Сергѣй лежалъ въ большой угловой комнатѣ, въ которой и раньше было мрачно отъ узкихъ оконъ, задѣланныхъ желѣзной рѣшеткой и отъ сводчатаго каменнаго потолка. Теперь же здѣсь было особенно жутко. Суриковъ по телефону заказалъ въ городѣ гробъ, который за время отсутствія Шорина уже успѣли доставить, и этотъ гробъ съ тѣломъ Сергѣя стоялъ на возвышеніи, покрытомъ чернымъ сукномъ. Вокругъ свѣшивались длинныя вѣтви вьющихся розъ, срѣзанныхъ Ольгой Петровной при помощи Бетси. На полу лежалъ огромный коверъ. Возлѣ гроба горѣли въ старинныхъ канделябрахъ свѣчи, которыя Николай Ивановичъ приказалъ принести сюда для большей торжественности.

До десяти часовъ вечера среди обитателей замка продолжалась мрачная суета. Горева трогательно украшала комнату; Бетси, на глазахъ которой не высыхали слезы, бѣгала взадъ и впередъ, исполняя приказанія госпожи; поваръ Томъ помогалъ Бетси, и даже старикъ Роберъ проявлялъ участіе въ бѣдѣ.

— Можетъ быть, завтра утромъ намъ все-таки протелефонировать въ Женеву? — спросила Сурикова Ольга Петровна, собираясь уже идти къ себѣ въ спальню.

— Право, не знаю. Положеніе такое, что не представляю, какъ поступить… Думаю поѣхать самъ… Мсье Рато говоритъ…

— А кто такой мсье Рато? Какое отношеніе имѣетъ этотъ господинъ къ нашимъ семейнымъ дѣламъ?

— Да… Конечно… Но онъ… Во всякомъ случаѣ, вотъ что. Подождемъ, пока пріѣдетъ вашъ сынъ. Тогда рѣшимъ окончательно.

— Какъ хотите. А теперь еще одинъ вопросъ. По-моему, на ночь нужно кого-нибудь попросить остаться здѣсь, возлѣ гроба.

— Вы думаете?

— Я считаю, что это будетъ приличнѣе по отношенію къ покойному. Мы и такъ не имѣемъ здѣсь никого изъ духовныхъ лицъ. Завтра я обязательно пошлю телеграмму въ Парижъ священнику.

— Да, да, вы правы. — Суриковъ смутился, чувствуя, что Горева проявила больше чутья, нежели онъ. — Нужно кого-нибудь попросить. Если хотите, я самъ буду дежурить.

— Нѣтъ, зачѣмъ вы…

— Я тоже могу, — предложилъ стоявшій вблизи Викторъ. — Я считаю, что было бы лучше…

Онъ покраснѣлъ и смолкъ. Суриковъ демонстративно отвернулся отъ него, давая понять, что не желаетъ съ нимъ разговаривать.

— Нѣтъ, — недружелюбно взглянувъ на Шорина, произнесла Ольга Петровна. — Постороннему человѣку провести ночь съ покойникомъ гораздо легче, чѣмъ намъ. Я бы совѣтовала попроситъ кого-нибудь изъ прислуги. Бетси, конечно, исключается. Она слишкомъ болѣзненно переноситъ это несчастье. Кромѣ того, ей завтра днемъ будетъ достаточно хлопотъ. Вотъ, развѣ, Томъ? Или еще лучше Роберъ. За все время онъ въ первый разъ соблаговолилъ проявить къ намъ интересъ.

Когда Суриковъ, обратился къ Роберу съ просьбой продежурить ночь возлѣ гроба, старикъ не сразу понялъ, что отъ него требуется. Но затѣмъ, догадавшись, радостно закивалъ головой и отвѣтилъ, что охотно сдѣлаетъ это. Единственно, что онъ попросилъ, это разрѣшить ему принести сюда свою подушку, чтобы подложить подъ голову, если сонъ одолѣетъ.

Около одиннадцати часовъ замокъ погрузился, наконецъ, въ тишину. Ночь наступила темная, душная. Небо было обложено тучами. За горами играли зарницы.

Горева уже спала, Суриковъ тоже. Прислуга разошлась по своимъ комнатамъ. Шоринъ ушелъ послѣднимъ, дружески пожавъ на прощанье руку Роберу, который сѣлъ въ углу комнаты на коверъ и заложилъ за спину свою грязную сѣрую подушку.

Около полуночи Викторъ окончилъ писать письма друзьямъ въ Лондонъ съ извѣщеніемъ о смерти Сергѣя, подошелъ къ кровати, снялъ костюмъ, надѣлъ пижаму, но затѣмъ раздумалъ ложиться, потушилъ свѣтъ и въ уныніи сѣлъ около открытаго окна.

Изъ-за горъ, съ той стороны долины, надвигалась гроза. Яркія молніи, внезапно разгонявшія тьму, точно изъ небытія создавали знакомыя глазу окрестности. Внезапно появлялась долина, рѣзкія очертанія вершинъ, зубцы сверкающихъ скалъ. Все казалось въ этотъ мигъ фантастическимъ, призрачнымъ — и деревья, и строенія, и безцвѣтные густые лѣса, покрывавшіе склоны. А затѣмъ — гаснулъ ослѣпительный свѣтъ, исчезали видѣнія, била въ глаза черная зіяющая пустота. И только спустя нѣкоторое время, до новой вспышки на небѣ, глазъ начиналъ улавливать мутную даль, легкое зарево за холмомъ, скрывавшимъ Женеву, лучи автомобильныхъ фаръ, нащупывавшихъ путь въ извивахъ горныхъ дорогъ.

Вотъ заворчалъ первый громъ. Вслѣдъ за участившимися разрядами свѣта, сталъ настойчивѣе, увѣреннѣе… Покатился, наконецъ, надъ долиной, торжествующій, грозный, требуя покорнаго отклика отъ каждаго притаившагося во тьмѣ утеса. А затѣмъ, сопровождаемый гуломъ далекаго лѣса, свалился съ горъ яростный вѣтеръ. Застонали деревья, безпомощно отмахиваясь отъ него густыми вѣтвями; жалобно зашумѣла листва; дождь сбросилъ наудачу нѣсколько капель, застучалъ, перешелъ въ ливень, спустивъ внизъ густую рѣшетку, по которой вѣтеръ гналъ облака водяной пыли. И все перемѣшалось вокругъ — земля, небо, свѣтъ, мракъ, взрывы грома, причитанія воды.

Викторъ закрылъ окно, зажегъ свѣтъ, въ хмуромъ раздумьи остановился посреди комнаты. Ему представлялось, какъ тамъ, внизу, лежитъ Сергѣй. Хорошо-ли оставлять у гроба посторонняго человѣка вмѣсто того, чтобы отдать послѣднюю дань другу и пробыть возлѣ него ночь? Вотъ этотъ ужасъ въ природѣ, грохотъ, бѣшеный свѣтъ, — не являются ли они протестомъ противъ подобной измѣны? Пожалуй, лучше пойти туда, отпустить старика, а самому остаться…

Онъ вздохнулъ. Сталъ одѣваться.

Было около часа ночи, когда въ дверь комнаты Сурикова раздался тревожный стукъ.

— Кто тамъ?

Николай Ивановичъ испуганно поднялся съ постели, зажегъ свѣтъ.

— Отворите… — послышался голосъ Виктора. Суриковъ накинулъ шелковый халатъ, открылъ дверь въ коридоръ.

— Что случилось? Вы еще не спите?

— Николай Ивановичъ… Я ничего не понимаю…. Идемте внизъ.

Голосъ Шорина прерывался. Лицо выражало полную растерянность.

— Что такое?

— Тѣла Сергѣя нѣтъ, понимаете… Гробъ перевернутъ… Старикъ Роберъ мертвъ…

— Какъ? Нѣтъ тѣла?

— Кто-то похитилъ… А старика задушилъ. Идемте, Николай Ивановичъ. Я не осматривалъ… Сейчасъ же побѣжалъ къ вамъ.

Комната, въ которой лежалъ Сергѣй, дѣйствительно, представляла жуткую картину. Свѣчи въ канделябрахъ но прежнему торжественно мерцали. Воздухъ былъ наполненъ ароматомъ цвѣтовъ. Гробъ лежалъ на полу и, очевидно, при паденіи увлекъ за собой столъ, который безпомощно свалился на бокъ и обнажилъ ножки, прикрытыя раньше черной матеріей. Старикъ Роберъ лежалъ тутъ же, подлѣ гроба. Грязная цвѣтная рубаха на тѣлѣ почему-то была растегнута. Рядомъ лежала подушка, въ которую передъ смертью старикъ судорожно вцѣпился рукой.

— Дверь въ садъ была незаперта, когда вы пришли сюда? — растерянно спросилъ Суриковъ.

— Да. Кажется.

Николай Ивановичъ подошелъ ко второй двери, выходившей въ садъ, выглянулъ наружу. Тамъ было совсѣмъ темно. Гроза уже прекратилась, но моросилъ дождь.

— Можетъ быть, дать знать Рато? — нерѣшительно предложилъ Викторъ.

— А что можно предпринять въ такую ночь?

— По-моему, чѣмъ раньше принятъ мѣры, тѣмъ легче обнаружить, кто похитилъ… Можетъ быть, позвонить въ отель «Босежуръ»?

— Нѣтъ, я положительно теряю голову… Недоставало смерти, а тутъ еще похищеніе… Этотъ старикъ… Господи, за что такое наказаніе!

Суриковъ добивался соединенія съ отелемъ около получаса. Наконецъ, сонная телефонистка, которую но ночамъ рѣдко кто тревожилъ, дала требуемый номеръ. Прошло еще немало времени, пока къ телефону подошелъ швейцаръ и грубо спросилъ, какой дьяволъ вздумалъ по ночамъ развлекаться звонками.

— Послушайте… Разбудите немедленно господина Рато, который сегодня пріѣхалъ къ вамъ. Скажите, что спѣшно просятъ къ телефону.

Спросивъ, откуда звонятъ и узнавъ, что изъ замка, швейцаръ согласился пойти постучать новому жильцу и, не прошло пяти минутъ, какъ Рато уже подошелъ къ телефону.

— Николай Ивановичъ?

— Да. Я. Простите, что безпокою… Но у насъ новое несчастье.

— А что?

Сыщикъ звучно зѣвнулъ въ телефонъ.

— Тѣло Сергѣя похитили. Кромѣ того, дежурившій возлѣ него старикъ Роберъ неожиданно оказался мертвымъ.

— Въ самомъ дѣлѣ? Отлично. Въ такомъ случаѣ, не предпринимайте пока ничего. Заприте двери этой комнаты, чтобы никто не могъ проникнуть въ нее, и ждите меня. Въ пять часовъ утра буду въ замкѣ, обсудимъ.

Еще не было пяти часовъ, когда Рато явился въ замокъ. Увидѣвъ въ окно его ковыляющую фигуру, не спавшій всю ночь Викторъ быстро спустился къ главному входу.

— Суриковъ спить еще?

— Да.

— А Ольга Петровна?

— Навѣрно, тоже.

— Прислугѣ ничего неизвѣстно?

— Ничего. Мы заперли комнату, какъ вы посовѣтовали. Ключъ у меня.

— Прекрасно. Идемте.

Небрежнымъ взглядомъ окинувъ комнату, и къ удивленію Шорина не осмотрѣвъ даже пола, на которомъ могли оказаться какіе-либо слѣды, Рато склонился надъ трупомъ старика. Удостовѣрившись въ томъ, что тотъ дѣйствительно мертвъ, онъ грустно покачалъ головой, затѣмъ осторожно освободилъ изъ застывшихъ пальцевъ Робера подушку и началъ ее разсматривать со всѣхъ сторонъ.

— Вамъ не кажется страннымъ, что онъ такъ вцѣпился въ подушку? — спросилъ Викторъ.

— Сейчасъ все узнаемъ. — Рато поднялся съ пола. — Во всякомъ случаѣ, старикъ дорожилъ ею.

— А что по-вашему… Его задушили?

— Нѣтъ.

— А почему рубашка разстегнута?

— Мало ли отчего. Ага! Кое-что есть. Ну-ка, отпоремъ одинъ край.

Рато досталъ изъ кармана перочинный ножичекъ, сдѣлалъ надрѣзъ въ швѣ подушки и въ образовавшееся отверстіе всунулъ руку.

— Тысяча франковъ, — вытянувъ изнутри бумажку, удовлетворенно проговорилъ онъ. — А вотъ еще… Эге! Цѣлыхъ четыре… Теперь мелочь… Сто… сто… Пятьдесятъ…

— Значитъ… Значитъ, это тѣ самыя! — радостно воскликнулъ Шоринъ. — Очевидно, онъ укралъ!

— Все можетъ быть, — засовывая деньги обратно въ подушку, задумчиво произнесъ Рато. — Хотя въ Савойѣ всѣ богаты, особенно нищіе. Ну, а теперь идите, разбудите Николая Ивановича.

Заперевъ обѣ двери и отдавъ ключи Шорину, Рато вытащилъ на площадку замка сухое кресло, сѣлъ, закурилъ и сталъ ждать, пока секретарь Вольскаго встанетъ.

— Ну, что? Вы уже видѣли? — подойдя къ Рато, тревожно спросилъ Суриковъ. Лицо его отъ плохо проведенной ночи было желтымъ. Многочисленныя морщины выступали особенно четко.

— Да.

— И что же произошло, по-вашему?

— Я бы радъ былъ спадать. Но, къ сожалѣнію, не знаю.

Рато помолчалъ, внимательно посмотрѣлъ въ сторону замка и продолжалъ:

— Во всякомъ случаѣ, господа, для облегченія розыска намъ нужно принять кое-какія мѣры. Прежде всего, никто изъ обитателей дамка не долженъ знать о томъ, что произошло ночью. Я предупрежу, когда можно будетъ объявить о случившемся.

— Насчетъ прислуги это выполнить легко, разумѣется, — пробормоталъ Николай Ивановичъ. — Но какъ относительно Ольги Петровны?

— Простите… Что вы сказали?

— Я говорю: какъ быть съ мадамъ Горевой?

— Съ мадамъ? Нѣтъ. Лучше пока ничего ей не говорить.

— А если она захочетъ войти внутрь?

— На этотъ случай вы, Шоринъ, возьмете съ собой ключи и скроетесь съ ними куда-нибудь. Хотя бы въ сторожку у огорода. А мы скажемъ, что вы ушли въ городъ и скоро вернетесь. Когда понадобится, я васъ вызову.

— Слушаю.

— Затѣмъ, Николай Ивановичъ… Нужно предпринять еще одну мѣру, которая быть можетъ вамъ покажется странной, но которую нужно осуществить, пока въ замкѣ всѣ спятъ. Мы немедленно уберемъ отсюда съ площадки и съ терасы всѣ лонгшезы и садовыя кресла.

— То-есть какъ это?

— Очень просто. Ночью кто-то могъ ихъ украсть. Оставимъ на площадкѣ только двѣ тяжелыя скамейки, и эту, стоящую возлѣ клумбы. Все остальное отнесемъ сейчасъ же въ ту комнату, гдѣ лежитъ Роберъ.

— Объясненій никакихъ не полагается? — Суриковъ криво усмѣхнулся. Диктаторскій тонъ сыщика начиналъ его раздражать.

— Всѣ объясненія я представлю впослѣдствіи, дорогой мой. Ну, мсье Шоринъ, не будемъ терять времени. Принимайтесь за дѣло.

Въ нѣсколько минутъ всѣ лонгшезы и кресла были унесены въ комнату. Покончивъ съ ними, Рато заперъ двери и вмѣстѣ съ Суриковымъ и Викторомъ отправился на черный дворъ.

— Здѣсь мы тоже произведемъ кое-какую реформу, — сказалъ сыщикъ, выйдя изъ кухни на дворъ, гдѣ Томъ и Бетси уже хлопотали возлѣ кладовой съ продуктами. — Только я не могу открыто хозяйничать. Распоряжайтесь вы, Николай Ивановичъ.

— А что нужно дѣлать?

— Скажите имъ, что ночью украли съ площадки лонгшезы, и что вы поэтому забираете у нихъ желѣзные стулья. Пусть, когда захотятъ отдохнуть, садятся на эту длинную скамью, возлѣ домика. А затѣмъ попрошу васъ, Шоринъ: возьмите, пожалуйста, топоръ, срубите вотъ ту елку и положите ее у забора. Кстати, Николай Ивановичъ: когда вы думаете ѣхать на станцію встрѣчать сына Ольги Петровны?

— Мы выѣдемъ безъ четверти девять.

— Значитъ, я могу еще поспать. Что-то плохо себя чувствую. Ревматизмъ даетъ о себѣ знать послѣ дождя.

Суриковъ вернулся на площадку передъ замкомъ. Устремивъ хмурый взглядъ на долину, онъ пытался привести въ порядокъ мысли, распутать клубокъ всѣхъ этихъ ужасныхъ событій, но ничего не добился, кромѣ тяжести въ вискахъ и признаковъ наступающей мигрени. Несмотря на свой добродушный характеръ, онъ былъ сейчасъ крайне раздраженъ. Въ самомъ дѣлѣ: вмѣсто того, чтобы посвятить его въ свои планы, Рато только распоряжался, ничего не объяснялъ; теперь же, вдобавокъ, отправился спать. Не будь этого сыщика, для котораго сонъ, очевидно, самое любимое занятіе въ жизни, Николай Ивановичъ отлично могъ бы самъ взяться за дѣло и вызвать полицію.

Черезъ нѣкоторое время на площадкѣ возлѣ каштановъ появилась Ольга Петровна.

— Николай Ивановичъ, вы уже заказали автомобиль?

— Да. Но у насъ до прихода поѣзда въ распоряженіи еще два часа.

— Это я знаю. Какой чудесный воздухъ послѣ грозы! Какъ грустно, что Жоржъ вмѣсто отдыха принужденъ будетъ переживать съ нами потерю Сергѣя. Кстати, до завтрака я успѣю нарѣзать немного свѣжихъ розъ для гроба.

— Къ сожалѣнію, дверь заперта, Ольга Петровна. Викторъ по разсѣянности взялъ ключи и ушелъ въ городъ.

— А онъ скоро вернется?

— Не знаю. Черезъ часъ, черезъ два.

— Странный субъектъ. Конечно, я не вполнѣ посвящена въ детали всего происшедшаго. Очевидно, мой слабый женскій умъ для васъ не имѣетъ цѣны. Мистеръ Рато въ этомъ смыслѣ гораздо надежнѣе. Но, все-таки, я бы вамъ совѣтовала обратить вниманіе на поведеніе Шорина.

— А въ какомъ именно смыслѣ?

— Во всѣхъ смыслахъ. Хотя бы въ отношеніи того, почему Сергѣй вдругъ очутился въ подземельѣ. Во всякомъ случаѣ, когда Жоржъ пріѣдетъ, я съ нимъ посовѣтуюсь, что намъ предпринять независимо отъ вашихъ собственныхъ плановъ.

— Ахъ, Боже мой! — Николай Ивановичъ застоналъ. — Я въ концѣ концовъ сойду съ ума! Мало мнѣ огорченій, теперь и вы еще противъ меня! Поймите: что я могу вамъ разсказать, когда самъ сбитъ окончательно съ толку?

Сынъ Ольги Петровны — Жоржъ былъ красивымъ элегантнымъ молодымъ человѣкомъ, казавшимся, однако, нѣсколько старше своихъ лѣтъ въ силу излишней склонности къ парижскимъ ночнымъ развлеченіямъ, которыя трудно было совмѣстить съ дневной службой въ банкѣ безъ ущерба для здоровья.

Сойдя съ поѣзда, онъ радостно направился къ ожидавшей его на перронѣ матери, поцѣловалъ ее, привѣтливо поздоровался съ Суриковымъ, оглянулся по сторонамъ, думая, что Сергѣй тоже выѣхалъ встрѣчать… Но мать сразу измѣнила настроеніе сына, сообщивъ ему страшную новость.

— Неужели? — изумленно воскликнулъ онъ. — Покончилъ съ собой?

— Ты представляешь, какъ я была потрясена. А что это самоубійство, ясно. Найдено письмо, въ которомъ онъ написалъ, что хочетъ умереть.

— Бѣдный мальчикъ! — вздохнувъ, произнесъ Жоржъ. — Онъ всегда былъ слишкомъ большимъ романтикомъ. А какъ же дядя? Воображаю, что дѣлается со старикомъ! Павелъ Андреевичъ сейчасъ въ Женевѣ и пока ничего объ этомъ не знаетъ.

Когда автомобиль остановился на площадкѣ замка, Томъ взялъ чемоданы и понесъ ихъ внутрь. Ольга Петровна, Жоржъ и Суриковъ остановились у крыла замка, гдѣ находился гробъ Сергѣя.

— Онъ здѣсь лежитъ? — со страхомъ спросилъ Жоржъ.

— Да.

— Мама, ты пройдешь туда вмѣстѣ со мной?

Горева вопросительно посмотрѣла на секретаря.

— А ключъ уже есть, Николай Ивановичъ?

— Сейчасъ узнаю. Будьте добры, посидите минутку, я пойду справлюсь, вернулся ли Викторъ.

Въ ожиданіи ключа Жоржъ сѣлъ на скамью возлѣ обрыва рядомъ съ матерью. Суриковъ, бросая негодующіе взгляды на окно Рато, которое было задернуто занавѣской, направился къ главному входу. Чтобы придать какой-нибудь смыслъ своимъ дѣйствіямъ, онъ рѣшилъ отправиться на кухню и спросить прислугу, гдѣ Шоринъ.

— Смотрите же, Бетси. Если вы выдадите, я найду способъ съ вами расправиться, — услышалъ Суриковъ мрачный голосъ Тома.

— Это мы еще увидимъ, — презрительно отвѣчала Бетси.

Николай Ивановичъ кашлянулъ и вошелъ въ кухню. На лицѣ Бетси выразилось смущеніе. Томъ мрачно опустилъ голову, продолжалъ чистить овощи.

— Бетси, мистеръ Шоринъ еще не вернулся?

— Не знаю, сэръ.

— А для сына миссисъ Горевой приготовили завтракъ?

— Столъ уже накрытъ. Когда прикажете, подамъ.

Чтобы дать Ольгѣ Петровнѣ возможность поговорить наединѣ съ сыномъ, Суриковъ рѣшилъ не сразу возвращаться на площадку. Сначала зашелъ въ столовую, затѣмъ медленно поднялся къ себѣ, набилъ портсигаръ новымъ запасомъ папиросъ, сѣлъ въ кресло и сталъ обдумывать: о чемъ могли говорить передъ его приходомъ Бетси и Томъ? Она, очевидно, что-то знаетъ. Но что? Касается ли это смерти Сергѣя или чего-нибудь другого? Томъ вообще подозрительный субъектъ. Его давно слѣдовало прогнать за грубость и за недобросовѣстные счета. Но Павелъ Андреевичъ почему-то его жалѣетъ. Можетъ быть, вызвать Бетси и спросить? Но это тоже не совсѣмъ удобно: выйдетъ, будто онъ подслушивалъ. Лучше разсказать Рато, а тотъ пусть самъ выводитъ изъ этого свои заключенія.

Посидѣвъ у себя минутъ десять, Суриковъ со вздохомъ поднялся съ кресла и вышелъ въ коридоръ съ намѣреніемъ постучать въ дверь къ Рато.

— Это, въ концѣ концовъ, издѣвательство, — раздраженно думалъ онъ. — Всѣ въ замкѣ ждутъ, какія-то мѣры нужно предпринимать, а негодный хрономожка продолжаетъ спать какъ младенецъ!

Онъ подошелъ къ двери, прислушался: есть ли какое-нибудь движеніе въ комнатѣ. И, вдругъ, дверь отворилась, и на порогѣ появился Рато.

— Это вы, Николай Ивановичъ? Слава Богу, немного отоспался, могу приняться за работу. Впрочемъ, прежде чѣмъ приступить къ дѣлу, я хотѣлъ бы кое-что перекусить.

— Въ столовой все готово, — сухо проговорилъ Суриковъ.

— Да… Если бы не существовало сна, то, конечно, высшимъ счастьемъ въ мірѣ была бы ѣда, — весело продолжалъ сыщикъ. — А вы почему не въ духѣ? Нервы разстроены?

— Насчетъ нервовъ не буду говорить, мсье Рато. Но, сознаюсь, вашъ планъ съ ключемъ поставилъ меня въ идіотское положеніе. Ольга Петровна хочетъ показать сыну, гдѣ лежитъ или, вѣрнѣе, гдѣ лежалъ Сергѣй, а я не могу исполнить ея желанія.

— Ну, что же. Дѣло поправимое. Сейчасъ вызовемъ Виктора. А, между прочимъ, знаете что? Я видѣлъ сонъ, который мнѣ выяснилъ все, что нужно для раскрытія преступленія.

— Сонъ?

Суриковъ нахмурился.

— Да, сонъ. Не вѣрите? Ну, хорошо. Вечеромъ я вамъ и Вольскому сдѣлаю полный докладъ. А теперь подождите минутку, поднимусь на чердакъ. Мы съ Шоринымъ сговорились, что я ему дамъ сигналъ.

Рато заковылялъ по коридору, поднялся по лѣстницѣ. Черезъ минуту наверху послышался рѣзкій троекратный свистъ.

— Первый разъ встрѣчаюсь съ сыщиками… — въ ожиданіи возвращенія Рато съ негодованіемъ бормоталъ про себя Николай Ивановичъ. — И дай Богъ, никогда больше не имѣть съ ними дѣла. Во снѣ увидалъ! Каково? А имъ еще деньги за работу платятъ. Мошенники!

— Шоринъ сейчасъ поднимается на площадку, идите туда, — сказалъ Рато, вернувшись съ чердака въ коридоръ. — А я закончу у себя въ комнатѣ кое-какія дѣла, затѣмъ вызову автомобиль, временно испорчу телефонъ, чтобы никто не могъ звонить, пока меня нѣтъ, позавтракаю и поѣду. Время дорого.

— Какъ? Опять уѣзжаете? А что же буду дѣлать я?

— Что хотите.

— Какъ это — что хотите? Вѣдь, Ольга Петровна будетъ настаивать, чтобы я вызвалъ полицію.

— Нѣтъ, нѣтъ. До пріѣзда Вольскаго не надо.

Рато мило улыбнулся и исчезъ за дверью своей комнаты.

Спустившись въ нижній этажъ, раздосадованный Суриковъ вышелъ на площадку, направился къ Горевой и увидѣлъ поднимавшагося со стороны воротъ Виктора.

— Наконецъ-то явились! — съ негодованіемъ воскликнулъ онъ. — Гдѣ ключъ отъ комнаты? У васъ?

— Да. У меня.

— Зачѣмъ вы его взяли?

Секретарь умышленно говорилъ слишкомъ громко и рѣзко, чтобы Горева могла слышать его слова. Однако, раздраженіе въ голосѣ Сурикова было вполнѣ естественнымъ.

— Простите… По разсѣянности. А вамъ нужно было?

— Я думаю. Будьте добры отпереть дверь.

Викторъ поздоровался съ Жоржемъ, съ которымъ познакомился уже раньше, въ Парижѣ, смущенно проговорилъ въ свое оправданіе нѣсколько словъ и протянулъ ключъ Николаю Ивановичу.

— Можетъ быть, отопрете?

— Я? — Суриковъ окончательно пришелъ въ ярость, но сдержался и только покраснѣлъ. — Хорошо. Все равно. Только не уходите, будьте добры.

— Слушаю.

Подойдя къ двери, Николай Ивановичъ съ отвращеніемъ отперъ ее и пропустилъ впередъ Горевыхъ. Чтобы не разыгрывать глупой комедіи, когда обнаружится, что тѣла Сергѣя нѣтъ, онъ остался у входа, дѣлая видъ, что хочетъ оставить родственниковъ однихъ возлѣ покойнаго. И съ негодованіемъ смотрѣлъ на Виктора, который, замѣтивъ этотъ маневръ, рѣшилъ поступить точно такъ же.

Николай Ивановичъ! — раздался изнутри истерическій крикъ Ольги Петровны.

— Я… — нерѣшительно отвѣтилъ секретарь, не двигаясь съ мѣста.

— Подите сюда! Его нѣтъ!

— Мама, успокойся, — слышался голосъ Жоржа.

— Вы посмотрите… — появившись возлѣ двери, продолжала восклицать Горева. — Сергѣя нѣтъ! Гробъ перевернутъ! На полу старикъ!

Суриковъ и Викторъ вошли внутрь. Викторъ молчалъ. Николай Ивановичъ, чувствуя, что безсовѣстно слишкомъ активно выражать изумленіе, съ мнимымъ удивленіемъ оглядывалъ комнату и, пробираясь мимо лонгшезовъ и стульевъ, смущенно качалъ головой.

— Что же случилось? — схвативъ за руку секретаря, испуганно спросила Ольга Петровна. — Въ чемъ дѣло?

— Я тоже… Не понимаю… Очевидно, похитили.

— Но дверь же была заперта? Вы когда ее заперли, Шоринъ? Я васъ спрашиваю, слышите?

Викторъ смутился. Онъ не предвидѣлъ такого вопроса.

— Я? Я рано утромъ вошелъ… Увидѣлъ, что все благополучно… То-есть, гробъ стоитъ на мѣстѣ… Старикъ спалъ… И заперъ…

— А зачѣмъ было запирать? — спросилъ Жоржъ.

— Зачѣмъ? Но, вѣдь, я заперъ только отсюда. А для старика оставалась вторая дверь.

Викторъ облегченно вздохнулъ, чувствуя, что выпутался изъ труднаго положенія. Подошелъ къ внутренней двери, ведшей въ садъ, и показалъ на торчавшій въ замочной скважинѣ ключъ.

— Роберъ могъ выйти, если ему было нужно. А такъ какъ онъ слалъ, то я боялся оставить такъ…

— А почему здѣсь все это? Лонгшезы… Стулья…

— Это тоже я. Когда былъ дождь, внесъ. Чтобы не промокло.

— Дѣйствительно! — хмуро замѣтилъ Суриковъ. — Нашли куда вносить стулья. Чортъ знаетъ что.

— Николай Ивановичъ, — придя въ себя и переставъ уже волноваться, рѣзко проговорила Горева. — Вы можете дѣлать, что хотите. Предпринимать что угодно. Но я считаю все происшедшее настолько подозрительнымъ, что немедленне позвоню Павлу Андреевичу. Кромѣ того, Жоржъ сейчасъ же отправится за полиціей. Жоржъ! Мы съ тобой наиболѣе близкіе къ Сергѣю люди, и потому теперь займемся этимъ дѣломъ сами.

— Хорошо, мама.

Между тѣмъ, окончивъ въ своей комнатѣ какія-то приготовленія, Рато спустился внизъ, вызвалъ по телефону автомобиль, развинтилъ телефонную трубку, быстро позавтракалъ, вышелъ изъ воротъ на Дорогу, чтобы не терять времени, и остановилъ въ пути направлявшуюся къ замку машину.

— Въ Женеву! — захлопнувъ за собой дверцу, крикнулъ онъ шофферу.

— А у васъ пропускъ есть, мсье?

— У меня есть даже пропускъ въ адъ. Впередъ!

Старика Вольскаго не было въ отелѣ, когда къ нему въ Женеву прибылъ Рато.

— А куда же онъ уѣхалъ? — съ досадой спросилъ сыщикъ швейцара.

— Мсье совершаетъ въ автомобилѣ прогулку.

— А скоро вернется?

— Не знаю. По всей вѣроятности скоро, такъ какъ сейчасъ время завтрака.

Рато вышелъ на террасу ресторана, выбралъ мѣсто поближе къ подъѣзду, чтобы можно было видѣть всѣхъ входящихъ въ отель, заказалъ кофе и сталъ ждать.

Терраса выходила на набережную. Весь бульваръ, простиравшійся въ обѣ стороны, утопалъ въ цвѣтахъ. День былъ прохладный, небо ясное. Озеро, кончавшееся здѣсь узкой полосой, казалось темносиней рѣкой, за которой шелъ сначала низменный берегъ, а затѣмъ поднимались савойскія горы, среди которыхъ дѣвственной бѣлизной выдѣлялся Монбланъ.

Въ бюро раздался рѣзкій телефонный звонокъ. Рато вскочилъ, направился въ вестибюль и сталъ возлѣ швейцара. Тотъ снялъ трубку, произнесъ названіе отеля и затѣмъ, выслушавъ то, что ему говорили, отвѣтилъ:

— Сейчасъ его нѣтъ. Изъ савойскаго замка? Хорошо, передамъ.

— Послушайте, другъ мой, — сказалъ сыщикъ. — Кого сейчасъ вызывали изъ Савойи? Вольскаго?

— Да, мсье.

Швейцаръ окинулъ Рато удивленнымъ взглядомъ, въ которомъ ясно чувствовалось нѣкоторое пренебреженіе.

— А кто говорилъ? Мужчина или женщина?

— Кто говорилъ? — Швейцаръ презрительно улыбнулся. — Говорило лицо, о которомъ я немедленно сообщу мсье Вольскому, когда тотъ вернется.

— Очень жаль, старина, что вы навсегда потеряли десять швейцарскихъ франковъ. Если бы это лицо знало, что здѣсь нахожусь я, оно отъ радости обязательно попросило бы меня дать вамъ щедро на чай.

Довольный впечатлѣніемъ, которое это заявленіе произвело на швейцара, Рато вышелъ на террасу ресторана и принялся за свое кофе. Однако, не успѣлъ онъ сдѣлать нѣсколько глотковъ, какъ къ отелю подкатилъ знакомый автомобиль.

— Мсье Вольскій пріѣхалъ, — подобострастно доложилъ сыщику швейцаръ, входя на террасу.

— Это я самъ вижу, мой другъ, — сухо отвѣтилъ тотъ.

Павелъ Андреевичъ обрадовался, увидѣвъ вышедшаго къ нему навстрѣчу Рато. Отсутствіе свѣдѣній о Сергѣѣ, что съ нимъ, вернулся ли, — сильно мучило старика. Но онъ выдерживалъ характеръ и ни разу не позвонилъ въ замокъ. Теперь тоже: на мгновеніе проявивъ въ лицѣ нѣкоторую радость, сразу овладѣлъ собой, нахмурился, холодно протянулъ сыщику руку.

— Вы ко мнѣ?

— Да, Павелъ Андреевичъ.

— Что-нибудь спѣшное?

— Да.

— Хорошо. Я переодѣнусь и спущусь. Вмѣстѣ позавтракаемъ.

— Мсье, — заискивающе проговорилъ швейцаръ, подходя къ Вольскому. — Разрѣшите сообщить, что только что звонили изъ вашего замка. Просили васъ немедленно вернуться домой.

— Меня?

Старикъ удивленно посмотрѣлъ на Рато.

— Это уже запоздалый вызовъ, Павелъ Андреевичъ. Я вамъ сейчасъ доложу всѣ подробности дѣла. Послушайте, — строго обратился онъ по французски къ швейцару. — А кто, все-таки, звонилъ: мужчина или женщина?

— Мужской голосъ былъ, мсье. Совершенно мужской, — съ торопливой любезностью отвѣтилъ швейцаръ.

— Ну, то-то же. — Рато величественно опустилъ руку въ карманъ жилета. — Вотъ вамъ десять франковъ, но уже не швейцарскихъ, а французскихъ. Это — за поздній отвѣтъ.

Не поинтересовавшись тѣмъ, что происходитъ въ замкѣ и вернулся ли Сергѣй, Павелъ Андреевичъ поднялся по лифту къ себѣ, переодѣлся, черезъ четверть часа спустился на террасу, молча сѣлъ за столъ, заказалъ завтракъ, спросилъ сыщика, какое вино онъ предпочитаетъ, и въ ожиданіи, пока гарсонъ принесетъ первое блюдо, спокойно спросилъ:

— Вы раньше бывали въ Женевѣ?

— Да, конечно.

— Что же? Нравится?

— Какъ сказать. Не очень. Слишкомъ тихо, по-моему. И слишкомъ празднично. Когда смотришь на озеро, кажется, будто здѣсь никто ничего не долженъ дѣлать, а обязанъ только сидѣть на берегу и любоваться природой.

— Такъ. Все это, разумѣется, относительно. Ну, а теперь… Перейдемъ къ дѣлу. Разсказывайте.

Послѣ непріятнаго разговора съ Суриковымъ, Ольга Петровна накормила завтракомъ сына и демонстративно ушла съ нимъ въ горы, заявивъ, что снимаетъ съ себя всякую отвѣтственность за все происходящее въ замкѣ.

Викторъ во избѣжаніе разговоровъ съ Жоржемъ тоже исчезъ куда-то. А Николай Ивановичъ, оставшись одинъ, рѣшилъ вызвать доктора Роже для констатированія смерти Робера. Однако, телефонъ не дѣйствовалъ. Пришлось отправить въ городъ Бетси.

— Какъ? Опять покойникъ? — удивленно спросилъ прибывшій въ замокъ врачъ. — Двѣ смерти подрядъ?

— Къ сожалѣнію.

Суриковъ съ Роже прошли въ оранжерею, куда утромъ перенесли тѣло старика.

— Ну, здѣсь дѣло ясное, — осмотрѣвъ Робера, весело произнесъ Роже. — Простой разрывъ сердца. Ему, навѣрно, лѣтъ подъ восемьдесятъ было?

— Должно быть.

— Такая смерть, по-моему, лучшій подарокъ, который природа можетъ сдѣлать человѣку. Смерть наступаетъ быстрѣе, чѣмъ опускается занавѣсъ въ театрѣ. А гдѣ тотъ, другой… покойникъ? Вы его перенесли изъ подземелья?

— Да.

— Вскрытія рѣшили не производить?

— Пока нѣтъ. Ждемъ пріѣзда отца.

— А хоронить когда будете? Завтра?

— Не знаю, мсье.

Николай Ивановичъ задумался: разсказать доктору все или нѣтъ? Можетъ быть лучше было бы не разсказывать, пока не вернется Рато? Но, съ другой стороны, — а вдругъ докторъ пожелаетъ пройти къ гробу?

— Похоронить было бы не трудно, — рѣшивъ не скрывать похищенія тѣла, хмуро добавилъ онъ.

— Но какъ хоронить, если тѣло исчезло?

— То-есть какъ? Куда исчезло?

Роже изумленно взглянулъ на секретаря.

— Я бы самъ много далъ тому, кто объяснилъ бы мнѣ эту загадку. Мы уже рѣшили обратиться къ полиціи. Кромѣ того, выписали одного знаменитаго сыщика…

— Такъ, такъ, — задумчиво крутя усъ, пробормоталъ докторъ. — Странно, кому въ Савойѣ могло придти въ голову красть мертвеца. Ну, вотъ вамъ свидѣтельство о смерти старика. Всего хорошаго.

Прощаясь съ докторомъ, Суриковъ ясно чувствовалъ, что тотъ не оставитъ этого дѣла безъ вниманія, и рѣшилъ подождать до чая возвращенія Рато, а затѣмъ, если тотъ не пріѣдетъ, лично отправиться въ полицію и заявить о происшедшемъ.

За чаемъ Жоржъ началъ разспрашивать всѣхъ о послѣднихъ дняхъ Сергѣя. Правда, онъ уже зналъ, какъ тотъ ушелъ въ горы, какъ исчезъ, какъ трупъ его нашли въ подземельѣ; однако, почему въ потайной комнатѣ, которую онъ уже успѣлъ осмотрѣть, находились запасы консервовъ, подушка, письменныя принадлежности и даже безопасная бритва?

Суриковъ понялъ, что версія о бандитахъ, дѣйствительно, оказывается шаткой, и снова въ душѣ вознегодовалъ на Рато, котораго теперь обвинялъ уже во всѣхъ случаяхъ, даже тогда, когда тотъ былъ невиновенъ. Однако, изъ неловкаго положенія его вывела съ испуганнымъ видомъ вошедшая Бетси.

— Мистеръ Суриковъ… — со страхомъ произнесла она. — Пришли изъ полиціи. Комиссаръ и жандармы.

— Комиссаръ? Хорошо. Попросите подождать въ холлѣ. Ольга Петровна, можетъ быть, вмѣсто хозяина дома вы пожелали бы переговорить съ ними?

— Нѣтъ, избавьте. Если до сихъ поръ я оставалась въ сторонѣ отъ всѣхъ вашихъ дѣйствій, то продолжайте въ томъ же духѣ и теперь. Здѣсь я — чужая.

— Ольга Петровна… — въ голосѣ Сурикова послышалось отчаяніе. — Вы, право, несправедливы ко мнѣ.

— Оставьте.

— Вѣдь, вы же должны понять, въ какомъ положеніи нахожусь я самъ…

— Я ничего въ этомъ не понимаю…

На глазахъ Горевой показались слезы. Доставъ платокъ, она приложила его къ лицу. И вдругъ зарыдала.

— Жоржъ… Проводи меня…

Она съ трудомъ встала и, опираясь на плечо сына, направилась въ свою комнату.

Окончательно подавленный разыгравшейся сценой, Суриковъ отправился въ холлъ для бесѣды съ комиссаромъ. Тотъ оказался сравнительно молодымъ человѣкомъ, скромнымъ, даже немного застѣнчивымъ. Ему, видимо, сильно импонировала обстановка богатаго замка.

— Имѣю честь видѣть мсье Вольскаго?

— Нѣтъ, я его секретарь. Мой шефъ сейчасъ въ Женевѣ. Садитесь, пожалуйста.

— Я бы не тревожилъ васъ, господинъ секретарь, — нерѣшительно началъ комиссаръ, — но нѣкоторыя обстоятельства сегодняшняго дня заставили меня сдѣлать это. Докторъ Роже говорилъ, что у васъ въ замкѣ за эти сутки умерло два человѣка.

— Да, мсье. Докторъ Роже выдалъ намъ удостовѣренія, и такъ какъ онъ является офиціальнымъ лицомъ отъ меріи, то я не спѣшилъ дѣлать соотвѣтственныхъ заявленій въ полицію.

— Да, да, это не такъ важно, мсье. Меня интересуетъ другая сторона дѣла. Докторъ передалъ намъ, будто тѣло покончившаго съ собой сына Вольскаго сегодня ночью исчезло при непонятныхъ для васъ обстоятельствахъ. Вы можете подтвердить это?

— Да. Рано утромъ мы обнаружили исчезновеніе тѣла. Но у насъ въ замкѣ имѣется свой сыщикъ. Онъ обѣщалъ сегодня же снестись съ вами и взялъ на себя розыски.

— Вы можете назвать фамилію этого сыщика?

— Пожалуйста. Это — Мишель Рато. Выписанный мсье Вольскимъ изъ Парижа.

На лицѣ комиссара выразилось почтительное удивленіе.

— О, Рато одинъ изъ лучшихъ сыщиковъ во всей Франціи. Онъ иногда разрѣшаетъ самыя запутанныя дѣла, отъ которыхъ отказываются другіе детективы. А, между прочимъ, простите за нескромность: почему мсье Вольскій его выписывалъ? У него были заранѣе какія-нибудь подозрѣнія?

— Это, видите-ли, дѣло семейное… — Суриковъ смутился. — Къ смерти молодого человѣка совсѣмъ не относится. Впрочемъ, если вы потребуете офиціально, я могу вкратцѣ сказать.

— Нѣтъ, нѣтъ, если мсье Рато былъ выписанъ но другому дѣлу, не безпокойтесь, пожалуйста. Ну, а теперь другой вопросъ: вы подозрѣваете, что похищеніе тѣла покойнаго произведено кѣмъ-либо изъ обитателей вашего замка?

Не думаю. Какой смыслъ? И кто могъ бы? Нѣтъ, я увѣренъ, что обитатели замка тутъ непричемъ.

— Отлично. — Комиссаръ досталъ изъ кармана записную книжку и раскрылъ ее. — Въ такомъ случаѣ, разрѣшите узнать: среди вашей прислуги имѣется такой служащій… Томъ Бредли?

— Томъ? Да. Это нашъ поваръ.

Николай Ивановичъ удивленно посмотрѣлъ на комиссара.

— Я былъ бы очень благодаренъ, мсье, если бы вы вызвали его сюда. Мнѣ желательно задать ему нѣсколько вопросовъ.

Суриковъ съ грустной улыбкой развелъ руками, но покорно всталъ и отправился на кухню. Черезъ нѣсколько минутъ онъ явился въ холлъ въ сопровожденіи повара.

— Это вы Томъ Бредли? — спросилъ комиссаръ, когда поваръ остановился въ дверяхъ и испуганно сталъ оглядывать полицейскихъ.

— Я не понимаю по-французски… Можетъ быть вы, мистеръ Суриковъ, будете за меня отвѣчать?

— Хорошо. Но этотъ вопросъ вы все-таки поняли? Онъ спрашиваетъ, вы ли Томъ Бредли.

— Въ такомъ случаѣ, — обратился комиссаръ къ Сурикову, когда тотъ передалъ отвѣтъ Тома, — спросите его, гдѣ онъ проводилъ сегодняшнюю ночь.

Томъ смутился, когда Николай Ивановичъ перевелъ ему этотъ вопросъ. Оглянулся на дверь, ведшую изъ холла въ коридоръ, нѣкоторое время помолчалъ и затѣмъ рѣшительно произнесъ:

— Это мое личное дѣло.

— Мсье Бредли, — офиціальнымъ тономъ сказалъ комиссаръ, узнавъ отвѣтъ Тома. — Я васъ спрашиваю потому, что сегодня ночью передъ наступленіемъ грозы васъ видѣли возлѣ старой мельницы въ обществѣ женщины, находящейся у насъ на подозрѣніи въ кое-какихъ преступленіяхъ. Вы несли большой тяжелый мѣшокъ на плечѣ. Этотъ мѣшокъ вы тащили, очевидно, отсюда, такъ какъ есть другой свидѣтель, видѣвшій васъ на десять минутъ раньше спускавшимся идъ воротъ замка. Будьте добры, объясните: что находилось въ мѣшкѣ?

Изумленный этимъ вопросомъ Николай Ивановичъ перевелъ сказанное Тому. И удивленіе его перешло въ явное подозрѣніе, когда тотъ, покраснѣвъ, сталъ растерянно переминаться съ ноги на ногу и послѣ вторичнаго томительнаго молчанія, вдругъ, рѣдко отвѣтилъ:

— Скажите ему, что это тоже мое частное дѣло.

— Въ такомъ случаѣ, мсье, — обратился комиссаръ къ Сурикову, — простите меня, но я принужденъ буду до разъясненія дѣла арестовать вашего служащаго. Дѣло въ томъ, что сегодня утромъ въ оврагѣ возлѣ заброшенной старой мельницы обнаруженъ трупъ какого-то молодого человѣка. Слѣдствіе, разумѣется, установитъ, причастенъ ли Томъ Бредли къ этому преступленію. Но его запирательство, вы сами понимаете, наводитъ на печальныя мысли. А затѣмъ, мсье, у меня просьба къ вамъ. Не откажите въ любезности вы или кто-нибудь идъ близкихъ къ семьѣ Вольскаго отправиться на мельницу, гдѣ мы до пріѣзда слѣдователя помѣстили найденный трупъ, и установить: не принадлежитъ ли онъ умершему сыну уважаемаго владѣльца дамка.

Узнавъ у комиссара, гдѣ находится мельница, взволнованный Суриковъ обѣщалъ вмѣстѣ съ кѣмъ-нибудь идъ обитателей дамка немедленно отправиться туда. Что же касается Тома, то, увидѣвъ себя окруженнымъ жандармами, тотъ сталъ просить секретаря поручиться да него и уговорить комиссара оставить его здѣсь.

— Но почему вы не хотѣли отвѣтить ему? — гнѣвно спросилъ Николай Ивановичъ.

— Я не могъ навлекать позора на одну женщину.

— Но вы не желаете сказать и того, что у васъ было въ мѣшкѣ!

— Это тоже секретъ.

— Въ такомъ случаѣ, пусть полиція разбирается въ вашихъ секретахъ!

Жандармы увели Тома. Суриковъ отыскалъ Ольгу Петровну, ея сына, вызвалъ Виктора и передалъ имъ содержаніе своей бесѣды съ комиссаромъ.

— Значитъ, это тѣло Сергѣя? — въ ужасѣ прошептала Горева. — Но кому понадобилось совершать такое преступленіе?

— Неужели, дѣйствительно, Томъ? — со страхомъ добавилъ Жоржъ.

— Я знаю, гдѣ находится мельница, — взволнованно сказалъ въ свою очередь Викторъ. — Отсюда недалеко. Пойдемте сейчасъ же.

Спустившись изъ воротъ на шоссе, Шоринъ повелъ Жоржа и Сурикова по сокращенной дорогѣ черезъ лѣсъ. Жоржъ шелъ легко и свободно. Что же касается Николая Ивановича, то онъ все время просилъ своихъ спутниковъ идти медленнѣе, ссылаясь на одышку.

— Смотрите, господа, — сказалъ Жоржъ, останавливаясь на полянѣ, съ которой тропинка круто сворачивала къ рѣкѣ. Недалеко, какъ будто, пожаръ.

— Въ самомъ дѣлѣ, что-то горитъ, — подтвердилъ Николай Ивановичъ, у котораго не выходило изъ головы ужасное сообщеніе комиссара.

Викторъ бросилъ взглядъ туда, куда показывалъ Жоржъ, и началъ торопливо спускаться.

— Сейчасъ будетъ ручей, — нервно сказалъ онъ. — Дойдя до него, мы свернемъ вправо. Въ двухстахъ метрахъ оттуда находится мельница.

Онъ двинулся впередъ, дошелъ до ручья, посмотрѣлъ вправо и испуганно закричалъ:

— Господа! Это горитъ мельница!

Черезъ десять минутъ всѣ трое подошли къ мѣсту пожара. Огонь пылалъ, превративъ ветхое деревянное зданіе въ костеръ. Невдалекѣ отъ пожарища виднѣлась фигура полицейскаго. Суриковъ подошелъ къ нему, приподнялъ шляпу:

— Скажите, мсье… Здѣсь хранится трупъ, найденный сегодня утромъ?

— А вамъ какое дѣло?

Полицейскій высокомѣрно взглянулъ на незнакомаго ему господина.

— Имѣйте въ виду, что мы пришли сюда не сами, а по просьбѣ комиссара. — Николай Ивановичъ покраснѣлъ. — Можетъ быть, этотъ убитый — изъ нашей семьи. Вы понимаете это?

— Мой помощникъ уже пошелъ въ городъ, — измѣнивъ тонъ, миролюбиво произнесъ полицейскій. — Комиссаръ сейчасъ, навѣрно, придетъ.

Затѣмъ, сообразивъ, что явившіеся сюда иностранцы могутъ оказаться людьми вліятельными, онъ уже жалобнымъ тономъ продолжалъ:

— Главное, кто могъ предположить, что мельница такъ скоро разгорится? Всего одинъ часъ, а какъ пылаетъ! Вѣдь, мы тоже люди. Пошли обѣдать. Въ двѣнадцать часовъ всѣ приличные люди обѣдаютъ. Черезъ часъ вернулись — и все въ огнѣ. Хотѣлъ бы я знать, какая каналья подожгла эту развалину!

— А что же съ трупомъ? — спросилъ Жоржъ, когда полицейскій окончилъ свои изліянія. — Онъ оставался внутри?

— Внутри, мсье.

— Значитъ, теперь не удастся опознать его. Очевидно, преступники рѣшили замести слѣды.

— Должно быть, мсье.

Суриковъ подошелъ поближе къ горѣвшей постройкѣ и хмуро сталъ смотрѣть на огонь. Негодованіе противъ полицейскаго уже прошло; но настроеніе было попрежнему мрачное. — Неужели, въ самомъ дѣлѣ здѣсь Сергѣй? — съ содроганіемъ думалъ онъ, глядя на пламя и дымъ, окутавшіе груду уже рухнувшихъ деревянныхъ частей постройки. — Несчастный юноша… За что это? Какъ ужасно кончилась дѣтская затѣя… А что будетъ съ Павломъ Андреевичемъ!

Шоринъ стоялъ невдалекѣ отъ Сурикова и тоже наблюдалъ за пожаромъ. Видъ у него былъ убитый. Онъ весь какъ-то сгорбился, руки безпомощно повисли. На лицѣ застыло выраженіе страха и жалости.

Минутъ черезъ десять со стороны шоссе послышалось гудѣніе автомобиля, и на тропинкѣ, ведущей къ мельницѣ, появилась фигура комиссара въ сопровожденіи чиновъ полиціи и нѣсколькихъ пожарныхъ, тащившихъ шланги.

Комиссаръ сейчасъ производилъ впечатлѣніе совсѣмъ не того скромнаго застѣнчиваго человѣка, какимъ показался Николаю Ивановичу во время посѣщенія замка.

— Годфруа! — гнѣвно крикнулъ онъ, подбѣгая къ находившемуся возлѣ пожара полицейскому. — Вы понимаете, что васъ нужно отдать подъ судъ?

— Понимаю, господинъ комиссаръ.

— Вы думаете, что дежурство въ нарядѣ простыя шутки?

— Ни въ коемъ случаѣ, господинъ комиссаръ.

— Почему же вы съ Жакомино самовольно пошли обѣдать, когда вамъ нужно было находиться на посту?

— Мы не обѣдали, господинъ комиссаръ. Мы только пошли въ кафе перекусить сыра.

— Вы увидите, во что вамъ обойдется этотъ сыръ! Господа! — съ досадой въ голосѣ обратился комиссаръ къ Сурикову и его спутникамъ. — Простите, но какъ вы понимаете сами, я уже не могу воспользоваться вашими услугами. Рикэ! Принимайтесь за дѣло! Спускайте шланги въ ручей!

— Я боюсь, господинъ комиссаръ, что до ручья шланга не хватитъ, — нерѣшительно замѣтилъ старшій пожарный. — Впрочемъ, попробуемъ. Ри-бо! Разворачивай шлангъ!

— Сію минуту, господинъ шефъ, — отвѣтилъ второй пожарный. — Эй, Жакъ! Тащи шлангъ!

— Слушаю. Эй, Морисъ! Давай сюда шлангъ!

— Жанъ! Шлангъ подай! Живо! — въ свою очередь крикнулъ Морисъ,

Тонкая струя брызнула, наконецъ, въ огонь, Громадные языки пламени пожирали остатки досокъ и балокъ. Комиссаръ время отъ времени давалъ краткіе совѣты своимъ подчиненнымъ, обходилъ мельницу со всѣхъ сторонъ, накидывался на Годфруа, который для искупленія своей вины старался выказать максимумъ энергіи и покрикивалъ на полицейскихъ, помогавшихъ пожарнымъ тушить огонь.

— Очевидно, даже костей не останется, — съ искренней досадой пробормоталъ комиссаръ, остановившись, наконецъ, возлѣ Сурикова и вытирая платкомъ мокрый лобъ. — Вы понимаете, какъ это осложнитъ слѣдствіе!

— Да. Конечно. — Николай Ивановичъ вздохнулъ. — А, между прочимъ, господинъ комиссаръ…. Когда вы были у насъ, мы забыли переговорить съ вами относительно погребенія умершаго сторожа. Какъ вы посовѣтуете намъ поступить?

— Это вы про Робера? Да… Я забылъ. А вамъ неизвѣстно, остались послѣ него какія-нибудь средства?

— Безъ заявленія въ полицію мы не могли осматривать его вещей. Однако, у меня есть основанія думать. что деньги у него были.

— Хорошо, черезъ часъ я пришлю одного изъ нашихъ чиновниковъ. Ну, и денекъ выдался сегодня! Уже пять лѣтъ ничего подобнаго не случалось въ нашихъ краяхъ!

Черезъ часъ въ замокъ явилось два полицейскихъ чиновника. Они вызвали Сурикова и отправились вмѣстѣ съ нимъ осматривать помѣщеніе, въ которомъ жилъ Роберъ.

— Скажите… А что пожаръ? Кончился? — спросилъ по дорогѣ Николай Ивановичъ.

— Уже все сгорѣло, мсье. Начисто, — весело отвѣтилъ старшій чиновникъ.

— Значитъ, установить личность убитаго не удастся?

— Это не бѣда, мсье. Мы уже напали на слѣдъ убійцы.

— Въ самомъ дѣлѣ? А кто же убитый?

— Пока трудно сказать.

— Но все-таки… Это сынъ владѣльца замка?

— Не знаю, мсье.

— А арестованный поваръ нашъ замѣшанъ въ дѣло?

— Вашъ поваръ? Относительно него еще не все выяснено. Но скоро, навѣрно, будетъ извѣстно, какое отношеніе онъ имѣлъ къ преступленію. Между прочимъ, мсье… Вы говорили господину комиссару, что у старика Робера обнаружены большія деньги?

— Нѣтъ. Про большія деньги я не говорилъ. Но что касается нѣкоторой суммы…

Суриковъ разсказалъ про исторію съ подушкой. Затѣмъ передалъ о томъ случаѣ, когда онъ съ

Рато вошелъ въ жилище Робера и увидѣлъ, какъ старикъ прячетъ что-то въ ящикъ своего стола.

— Посмотримъ, посмотримъ, — удовлетворенно произнесъ чиновникъ. — Этотъ Роберъ былъ намъ извѣстенъ, какъ подозрительный типъ. Впрочемъ, не изъ опасныхъ.

— А у него есть здѣсь какіе-нибудь родственники?

— Насколько намъ извѣстно, никого. А друзья, конечно, были. Собственно, не друзья, а просто собутыльники. Старикъ любилъ пить. Это его помѣщеніе?

— Да.

Представители полиціи вмѣстѣ съ Николаемъ Ивановичемъ вошли внутрь. При видѣ лежавшаго на кровати Робера всѣ сняли шляпы.

— Это та самая подушка, мсье?

Старшій чиновникъ подошелъ къ столу, снялъ съ него подушку.

— Да. Мы ее перенесли сюда.

— Посмотримъ.

Чиновникъ быстро распоролъ ту сторону, въ которой Рато раньше сдѣлалъ небольшое отверстіе, и сталъ вытаскивать изнутри содержимое.

— Четыре тысячи франковъ отдѣльными бумажками и шесть по сто, — проговорилъ онъ, перетряхнувъ грязную сбившуюся шерсть. — Старикъ, какъ видно, умѣлъ не только пить, но и копить денежки. Паво, берите деньги и запишите сколько, — обратился онъ къ безмолвно стоявшему помощнику.

Слушаю, господинъ шефъ.

— А теперь посмотримъ, что въ столѣ, — продолжалъ чиновникъ, выдвигая ящикъ. — Ага! — Онъ весело разсмѣялся и вытащилъ груду отдѣльныхъ частей часовыхъ механизмовъ. — Теперь понимаю, откуда деньги. Паво, посмотрите.

— Контрабандистъ, — дѣловито замѣтилъ помощникъ.

— Контрабандистъ, — согласился шефъ. — Этимъ дѣломъ занимаются у насъ нѣкоторые савояры, мсье, — обратился онъ къ Сурикову. — Выдѣлываютъ великолѣпныя стрѣлки или колесики и контрабанднымъ путемъ сплавляютъ въ Женеву. Всѣ эти знаменитые женевскіе часы наполовину приготовляются у насъ. Ну, а гдѣ станокъ? Паво, посмотрите въ углу, за шкапчикомъ.

— Вотъ, господинъ шефъ, — безучастно отвѣтилъ помощникъ, вытаскивая изъ угла инструменты.

— Отлично, отлично. Старикъ не отставалъ отъ другихъ. Впрочемъ, мсье, вы не подумайте, что это преступленіе противъ нашего государства. Намъ, въ сущности, нѣтъ никакого дѣла, куда идутъ подобныя вещицы. Пусть сами швейцарцы получше осматриваютъ контрабандистовъ. Ну, а что касается денегъ, я думаю, у покойнаго Робера могли бы найтись и еще, если поискать основательно. Паво! Помогите снять старика съ кровати.

— Слушаю, господинъ шефъ.

Они подняли Робера за плечи, за ноги, и осторожно положило тѣло на полъ возлѣ стѣны.

— Лежи спокойно, старикъ, лежи, — одобрительно проговорилъ старшій чиновникъ, дружески похлопывая покойника по плечу. — Пожилъ, голубчикъ, достаточно. Ну, а теперь, Паво, распорите тюфякъ. Въ Савойѣ, мсье, половина капиталовъ обыкновенно находится въ тюфякахъ, четверть въ подушкахъ и только четверть показывается иногда на свѣтъ Божій, да и то не надолго.

— Сто, — безучастно проговорилъ Паво, вытаскивая изъ тюфяка бумажку и передавая ее шефу.

— Дальше.

— Сто.

Паво передавалъ другую бумажку.

— Есть. Ну, ну, распорите шире, Паво. Иначе мы пробудемъ тутъ до слѣдующаго понедѣльника.

— Пятьдесятъ, — продолжалъ Паво. — Еще пятьдесятъ. Десять. Двадцать, вышедшихъ изъ употребленія.

— А золота нѣтъ?

— Сейчасъ, господинъ шефъ. Пока идетъ только мягкое. Вотъ. Золотой.

— Давайте сюда.

— Еще золотой. Третій. Четвертый. А это? Жетонъ за стрѣльбу.

— Кладите на полъ.

— Пуговица. Позолоченная. Дамская перчатка. Еще пуговица. Двадцать су.

Николай Ивановичъ, раскрывъ ротъ отъ удивленія, смотрѣлъ сквозь очки то на таинственный тюфякъ, то на образовавшуюся на полу груду денегъ и различныхъ мелкихъ вещей. Его удивляли, главнымъ образомъ, конечно, не деньги, а пуговицы и многіе другіе предметы, совершенно не подходящіе для набивки обычныхъ тюфяковъ.

— Все, Паво?

— Все.

Помощникъ всталъ и началъ отряхивать пиджакъ отъ приставшей къ нему шерсти.

— Пересчитайте и составьте опись.

— Слушаю.

Чиновникъ закурилъ и въ ожиданіи, пока Паво кончить свое дѣло, началъ говорить о мѣстныхъ правахъ.

— Я самъ понимаю, мсье, что деньги нужно копить для обезпеченія старости. Каждый благоразумный человѣкъ тридцати лѣтъ отъ роду долженъ сознавать, что часть заработанныхъ денегъ онъ обязанъ ассигновать на благотворительность самому себѣ, когда ему черезъ тридцать лѣтъ стукнетъ шестьдесятъ. Но такую скупость, какую проявляютъ нѣкоторые наши савояры, я уже не одобряю. Возьмите, напримѣръ, сыровара Коннара. У человѣка состояніе въ двадцать милліоновъ, а живетъ, какъ нищій, въ старомъ сараѣ. А старуха Карро? Имѣетъ около пяти милліоновъ въ банкѣ, въ тюфякѣ и въ подушкахъ. А вы посмотрите, въ какихъ лохмотьяхъ ходитъ. На этой жадности одинъ лавочникъ ловко поддѣлъ нашихъ скрягъ. Впрочемъ, можетъ быть, я васъ утомляю, мсье?

— Нѣтъ, нѣтъ. Что вы.

— Такъ вотъ, извольте видѣть… Этотъ лавочникъ придумалъ такую комбинацію: за каждую покупку въ двадцать франковъ выдаетъ покупателю по простой чашкѣ съ блюдцемъ. Казалось бы, что такое чашка и блюдце? Но такъ какъ считается, что они даровыя, то весь нашъ округъ изъ-за нихъ буквально съ ума сошелъ. Отовсюду идутъ: съ горъ, изъ долины. Покупаютъ консервы, сахаръ, кофе, всякую всячину и, получивъ даромъ двѣ-три чашки, со счастливыми лицами возвращаются домой. Старуха Карро, напримѣръ, на это тоже попалась. Прежде даже въ мысляхъ у нея не было положить лишній кусокъ сахара въ кофе или съѣсть шоколаду. А теперь не узнать старой вѣдьмы: масло ѣстъ, вино пьетъ, шоколадъ глотаетъ по три плитки въ день. Недавно для даровыхъ чашекъ особый шкапъ даже купила. Жаль глупой старухи, конечно. Недолго проживетъ при такомъ внезапномъ обжорствѣ. Пропадетъ изъ-за чашекъ, помяните мое слово. Но что дѣлать… Ну, что, Паво, готово?

— Готово, господинъ шефъ.

— Дайте подписать. Мсье, вотъ стило. Погодите только, я прочту вамъ, а вы пересчитайте деньги, все ли правильно.

— Я и такъ вѣрю, мсье. Разрѣшите подписать.

— Нѣтъ, нѣтъ. Сначала послушайте. Вотъ: «При осмотрѣ вещей… и такъ далѣе… это все по формѣ… зашитыми въ подушки и тюфякъ оказались: девять тысячъ 465 франковъ въ бумажкахъ и золотомъ; восемь пуговицъ — три мѣдныя, четыре костяныя» одна позолоченная; ручка отъ зонтика; женская перчатка съ лѣвой руки; старая деревянная табакерка; семь карандашей; серебряная ложка съ монограммой; металлическій черенокъ отъ оловяннаго ножа; двадцать восемь женскихъ батистовыхъ платковъ и десять обломковъ предметовъ неизвѣстнаго типа и происхожденія.

Предметы домашней обстановки: кровать, два табурета, столъ, шкапчикъ, двѣ кастрюли, одна ложка, одна вилка, одна тарелка, шляпа, пальто. Въ столѣ и въ углу найдены: станокъ для мелкихъ работъ, 50 пружинъ для часовъ, 122 стрѣлки, 63 колесика».

— Такъ, — Суриковъ облегченно кивнулъ головой, когда чиновникъ окончилъ чтеніе. — Теперь можно подписать?

— Извольте. А за тѣломъ пришлемъ автомобиль. Паво, положимъ старика на кровать. Вотъ такъ.

Всѣ вышли наружу. Чиновникъ заперъ дверь на ключъ, и съ хитрой улыбкой спросилъ Николая Ивановича:

— А вы, мсье, знаете дочь русскаго профессора Лунина?

— Да. Видѣлъ.

— Она очень любила Робера и, навѣрно, будетъ жалѣть, узнавъ о его смерти. Какъ-то разъ при мнѣ мадемуазель Лунина вспоминала, что старикъ часто забавлялъ ее, когда она была еще дѣвочкой. Бралъ у нея платки, монеты, всякія вещи и показывалъ фокусы. Вотъ, оказывается, какого рода были эти фокусы! До-свиданья, мсье.

Между тѣмъ, въ Женевѣ, на террасѣ ресторана, Рато подробно разсказывалъ Вольскому о событіяхъ послѣдняго дня.

— Прежде всего, мсье, — началъ онъ, — долженъ вамъ сообщить, что сынъ вашъ живъ, здоровъ и находится сейчасъ недалеко отъ замка въ городѣ, въ отелѣ «Босежуръ». Правда, я заставилъ его лечь въ постель въ ожиданіи вашего пріѣзда и свиданія съ нимъ, такъ какъ онъ чувствуетъ небольшую слабость. Но это пустяки и не должно вась ничуть безпокоить.

— Не понимаю… — хмуро прервалъ сыщика Вольскій. — Почему вы думаете, что я поѣду къ нему на свиданіе? Вы не можете знать моихъ плановъ относительно сына.

— Совершенно вѣрно. Не могу. Если бы дѣло обстояло такъ, какъ оно сейчасъ вамъ представляется, я бы вообще не осмѣлился думать, что вы навѣстите его. Но будьте любезны выслушать до конца. Вы убѣдитесь, что сынъ вашъ перенесъ не мало тяжелаго изъ-за своей нелѣпой выдумки.

— Хорошо. Продолжайте.

Рато сообщилъ Павлу Андреевичу все: гдѣ Сергѣй скрывался, какъ Викторъ съ деньгами отправился въ подземелье, какъ засталъ своего друга безъ признаковъ жизни, прибѣжалъ въ замокъ къ Сурикову, сознался во всемъ, и какъ, наконецъ, они — Суриковъ и Рато, рѣшивъ, что Сергѣй отравился, вызвали врача, который констатировалъ смерть.

— Что же… И вы меня даже не вызвали… по телефону?.. — дрожащимъ голосомъ проговорилъ Вольскій. — Вы все рѣшили дѣлать помимо меня?

— Да, мсье. Мы хотѣли предварительно выяснить все сами, такъ какъ знали, что у васъ не вполнѣ здоровое сердце. Какъ видите, поступили мы благоразумно. Не желая до поры до времени вмѣшивать въ дѣло полицію, я немедленно приступилъ къ осмотру подземелья и, между прочимъ, нашелъ на полу одну незначительную вещицу: дамскую шпильку. Шпилька была новая, безъ слѣда ржавчины, очевидно, попала туда недавно. Ну, а вы знаете, что сейчасъ, когда женщины шпильками почти не пользуются, эти предметы могутъ оріентировать гораздо больше, нежели показанія любыхъ очевидцевъ. Изъ разговора съ Викторомъ я выяснилъ, что дочь Лунина какъ разъ носитъ длинные волосы, и пришелъ къ заключенію, что это она, должно быть, недавно находилась здѣсь. Бромѣ того, въ подземельѣ обнаружилъ я провода и кое-какія негодныя части радіоаппарата. Старые трансформаторы, конденсаторъ…. Мое предположеніе, что эта самая Наташа пугала васъ при помощи микрофона, вполнѣ подтвердилось осмотромъ.

Рато налилъ въ стаканъ минеральной воды, сдѣлалъ глотокъ, продолжалъ:

— Ну, вотъ… А теперь перейдемъ къ дальнѣйшему. Послѣ ухода врача ваша кузина распорядилась перенести Сергѣя наверхъ, выбравъ для него ту комнату въ крылѣ замка, которая имѣетъ второй выходъ въ садъ. На ночь оставили возлѣ Сергѣя старика Робера. Я же немедленно поѣхалъ въ городъ и снялъ комнату въ отелѣ. Долженъ признаться, что прямая цѣль этого переѣзда въ городъ не оправдалась. Я хотѣлъ при помощи одного своего метода произвести кое-какія наблюденія, но они въ данномъ случаѣ не удались. Однако, въ концѣ концовъ, оказалось, что этотъ методъ не стоило и примѣнять. Думая, что профессоръ въ аптекѣ, я отправился туда, желая переговорить съ нимъ относительно дѣйствія яда, который онъ продалъ Шорину. Но профессора не было въ аптекѣ, дочери тоже. Пришлось пойти къ нимъ на виллу. Отецъ, какъ оказалось, уѣхалъ на весь день въ Эвіанъ. Наташа приняла меня, заявила, что знаетъ уже отъ доктора о происшедшемъ въ замкѣ, и была очень разстроена. Когда же я сказалъ, что сомнѣваюсь въ дѣйствительной смерти Сергѣя, настроеніе ея сразу перемѣнилось. Дѣвушка точно воскресла. Мы сговорились съ нею встрѣтить ея отца на станціи около одиннадцати часовъ вечера, и когда тотъ пріѣхалъ, предположенія мои получили полное подтвержденіе. Лунинъ объяснилъ мнѣ, что крысиный ядъ, который, по нашимъ предположеніямъ, принялъ Сергѣй, смертеленъ только для мелкихъ организмовъ; человѣка же онъ не убиваетъ, а вызываетъ въ немъ только нѣчто вродѣ летаргіи, причемъ продолжительность дѣйствія зависитъ отъ принятой дозы. Изобрѣтено это средство самимъ Лунинымъ во время войны для общаго наркоза, на случай длительныхъ операцій или для полной анестезіи тяжело раненыхъ, чтобы избавить ихъ отъ мучительныхъ болей во время длительныхъ эвакуацій въ тылъ. Профессоръ сказалъ, что послѣ войны это средство, къ сожалѣнію, не получило широкаго распространенія, такъ какъ имѣло свои неудобства, и онъ пустилъ его въ продажу просто въ качествѣ крысинаго яда. Вы представляете, мсье, какъ я обрадовался, получивъ эти свѣдѣнія! Однако, въ замокъ я не поѣхалъ, такъ какъ у меня были на то кое-какія свои соображенія. Что же касается Наташи, то съ ней опять произошла перемѣна. Узнавъ, что жизни Сергѣя не угрожаетъ опасность, она заговорила о немъ равнодушно, пренебрежительно сказала, что ее этотъ вопросъ больше не интересуетъ, и сейчасъ же отправилась домой.

— Такъ, такъ… Только вы ужъ слишкомъ долго говорите о Наташѣ. Что же Сергѣй? Что было съ нимъ послѣ?

— Итакъ, какъ я уже сказалъ, сына вашего перенесли въ крайнюю комнату. На ночь при немъ оставался Роберъ. И, вотъ, часовъ въ двѣнадцать разразилась сильная гроза. Сергѣй разсказываетъ, что пришелъ въ себя отъ страшнаго удара грома. Онъ приподнялся… Оглянулся кругомъ…

Рато почувствовалъ, что отцу будетъ тяжело слышать о гробѣ, и рѣшилъ о немъ не упоминать.

— И увидѣлъ передъ собой вскочившаго Робера, — продолжалъ онъ. — Лицо сторожа было искажено страхомъ. Сергѣй соскочилъ съ этой самой… кровати, хотѣлъ успокоить старика, но тотъ вскрикнулъ и рухнулъ на полъ. Сергѣй бросился къ нему, разстегнулъ рубашку, думалъ привести въ чувство, но тщетно. Роберъ былъ мертвъ. Вашъ сынъ не зналъ, что дѣлать дальше. Уйти? Но куда? Я спрашивалъ его, почему онъ не пошелъ прямо въ замокъ. Но онъ отвѣтилъ, что ему было совѣстно. Кромѣ того, онъ не зналъ, что вы уѣхали. Боялся своимъ появленіемъ испугать васъ.

— Не нужно было придумывать всей этой мерзости. Тогда не пришлось бы и пугать.

— Да. Конечно. И вотъ, Сергѣй рѣшилъ пробраться обратно въ подземелье, побыть тамъ до разсвѣта и затѣмъ уйти въ городъ. Планъ у него, какъ онъ говоритъ, былъ таковъ: написать вамъ письмо, сознаться въ неблаговидности своего поведенія и объявить, что будетъ теперь жить отдѣльно и самостоятельно зарабатывать себѣ на пропитаніе. Между тѣмъ, пока онъ сидѣлъ въ подземельѣ и ждалъ разсвѣта, Шоринъ послѣ грозы спустился къ своему другу, увидѣлъ, что это самое… кровать пуста, а старикъ мертвъ, разбудилъ Сурикова, и они сейчасъ же протелефонировали мнѣ въ гостиницу о похищеніи Сергѣя. Я понялъ, конечно, что похищенія никакого нѣтъ, что молодой человѣкъ, очевидно, пришелъ въ себя… И, не ложась спать, рѣшилъ съ разсвѣтомъ ѣхать въ замокъ. Въ четыре часа утра я заперъ комнату, спустился внизъ и у входа въ гостиницу, вдругъ, увидѣлъ вашего сына. Онъ спрашивалъ швейцара, нѣтъ ли въ отелѣ свободной комнаты.

— Такъ, такъ. Очень хорошо. Все?

— Пока все.

Вольскій вздохнулъ, горько улыбнулся.

— Прекрасно. Отлично. Благодарю васъ за милый разсказъ. Пріятное развлеченіе, все-таки, придумалъ для меня мой драгоцѣнный сынокъ. Въ качествѣ лѣтняго отдыха для старика отца ничего лучшаго изобрѣсти нельзя.

Онъ опустилъ голову. Задумался.

— Ну, и что же? Значитъ, Сергѣй сейчасъ тамъ… Въ отелѣ?

— Да.

— Вы сообщили въ замокъ о томъ, что онъ живъ?

— Нѣтъ. По нѣкоторымъ соображеніямъ, я пока держу это въ секретѣ.

— Почему же?

— Я долженъ вамъ кое-что еще сказать. Дѣло въ томъ, что вашъ сынъ совсѣмъ не думалъ кончать самоубійствомъ. Онъ никакого яда не принималъ. Очевидно, кто-то хотѣлъ его отравить.

На центральной площади, недалеко отъ отеля «Босежуръ», остановился автомобиль, изъ котораго вышли Вольскій и Рато. Такъ какъ старикъ не желалъ ѣхать въ гостиницу, а предпочиталъ встрѣтиться съ сыномъ на нейтральной почвѣ, сыщикъ предложилъ ему подождать здѣсь, въ кафе, а самъ отправился въ отель сообщить Сергѣю о пріѣздѣ отца.

Оставшись одинъ, Павелъ Андреевичъ приказалъ шофферу отъѣхать въ сторону, чтобы тотъ не былъ свидѣтелемъ встрѣчи, и погрузился въ размышленія. Въ душѣ онъ уже простилъ сына. Разсказъ Рато о всѣхъ злоключеніяхъ Сергѣя, а главное — о покушеніи на его жизнь, такъ взволновалъ старика, что все накопившееся за эти дни раздраженіе исчезло. Конечно, для формы распечь сына нужно. Но главный вопросъ не въ этомъ. Главное — кто могъ дать ему яду?

Павелъ Андреевичъ вздохнулъ, чувствуя, что у него слишкомъ мало данныхъ для того, чтобы опредѣленно остановиться на комъ-нибудь въ своихъ предположеніяхъ. Но эти тревожныя мысли немедленно смѣнились радостнымъ сознаніемъ, что все скверное уже миновало, и что Сергѣй, слава Богу, внѣ опасности.

Старикъ посмотрѣлъ въ сторону отеля «Босежуръ», усмѣхнулся. — Дрянной мальчишка! Сколько безпокойства причинилъ себѣ и другимъ!

Небольшая площадь, окруженная магазинами и жилыми домами, казалась пустынной, несмотря на спадавшую жару. Посреди, подъ деревьями съ толстыми вѣковыми стволами съ низко срѣзанными верхушками, стояло нѣсколько скамеекъ, на одной изъ которыхъ спалъ какой-то старикъ, безмятежно разбросавъ руки и ноги; среди деревьевъ внизу неустанно журчала въ каменномъ бассейнѣ вода, тонкой струей выбѣгавшая изъ сѣрой плиты, напоминавшей скромный надгробный памятникъ. На узкомъ троттуарѣ главной улицы въ прохладной тѣни домовъ изрѣдка встрѣчалась какая-нибудь одинокая фигура — парикмахеръ, стоявшій у дверей своего заведенія съ заспаннымъ лицомъ, въ рабочемъ ха-лагѣ подозрительной бѣлизны; зубной врачъ, тоже въ бѣломъ, вышедшій разсѣять тоску и посмотрѣть, не идетъ ли случайно кто-нибудь изъ паціентовъ. И только изрѣдка съ тревожнымъ кряканьемъ проносился мимо автомобиль, направлявшійся въ сторону Шамони; или вдругъ пересѣкала улицу неунывающая группа туристовъ съ сѣрыми мѣшками на спинахъ, въ дымчатыхъ очкахъ, съ огромными палками, скрежетавшими желѣзными наконечниками о камень мостовой, въ тяжелыхъ башмакахъ, подбитыхъ гвоздями, производившихъ грозный шумъ, будто надвигались на мирный городъ несчетныя колонны вражеской пѣхоты.

А изъ домовъ выглядывали любопытныя лица. Застыли въ оконныхъ рамахъ бюсты старухъ, покорно ожидавшихъ какихъ — либо событій на улицѣ; передъ ними, вытянувшись на подоконникахъ, дремали коты. А въ одномъ изъ верхнихъ оконъ трехэтажнаго дома виднѣлась фигура молодой женщины, склонившейся надъ рукодѣльемъ и время отъ времени посматривавшей на прикрѣпленное передъ ней зеркало. Зеркало играло роль перископа и давало возможность слѣдить за всѣмъ тѣмъ интереснымъ и выдающимся, что могло произойти на троттуарѣ, внизу.

Наконецъ, вдали, на другой сторонѣ площади, показалась фигура Сергѣя. Увидѣвъ сына, Вольскій радостно улыбнулся, затѣмъ быстро овладѣлъ собой и придалъ лицу холодное выраженіе.

— Здравствуй, папа. Сергѣй остановился возлѣ отца въ нерѣшительности. — Рато сказалъ мнѣ, что ты здѣсь.

— Какъ видишь, Рато недалекъ отъ истины. Садись. Мнѣ нужно съ тобой поговорить.

— Мнѣ тоже нужно… — Сергѣй покраснѣлъ отъ обиды: отецъ даже не захотѣлъ протянуть ему руки.

— Я очень сожалѣю, папа, о происшедшемъ. Но думаю, что въ будущемъ тебѣ не придется больше терпѣть непріятностей изъ-за меня.

— Я бы очень хотѣлъ, чтобы это осуществилось, другъ мой. Ты достаточно выросъ для того, чтобы понимать, какіе поступки доставляютъ людямъ радость, а какіе вызываютъ отвращеніе. Ты хочешь закусить? Или выпить чего нибудь?

— Нѣтъ, спасибо. Чтобы не безпокоить тебя слишкомъ долго своимъ присутствіемъ, я перейду прямо къ дѣлу. Прежде всего, разрѣши передать тебѣ пять тысячъ франковъ. Бандиты просили вручить тебѣ эту сумму за ненадобностью.

Сергѣй вынулъ изъ кармана деньги, положилъ ихъ на столъ.

— Вотъ какъ? — Вольскій усмѣхнулся. — Славные люди эти бандиты. Очевидно, у нихъ совѣсть не окончательно заглохла?

— Да, очевидно.

— Эти деньги, какъ разсказывалъ мнѣ Рато, Викторъ положилъ на твой столъ, и онѣ куда-то исчезли?

— Да. Но я случайно обнаружилъ ихъ впослѣдствіи въ карманѣ своего пиджака. Ну, а теперь мнѣ нужно сказать кое-что уже не о бандитахъ, а о своихъ собственныхъ планахъ. Послѣ всей этой исторіи, папа, я не считаю возможнымъ оставаться въ твоемъ домѣ и ухожу отъ тебя навсегда.

— Въ самомъ дѣлѣ? А куда же, дорогой мой, ты… уходишь?

Я поступлю въ качествѣ служащаго въ аптеку Лунина. Прежній ихъ помощникъ уѣзжаетъ на-дняхъ, и я займу его мѣсто. Надѣюсь, тебѣ это должно быть пріятно. Во-первыхъ, я стану независимымъ человѣкомъ, что ты очень цѣнишь; а во-вторыхъ, тебѣ не придется испытывать изъ-за меня огорченій.

— Что-жъ… Твое дѣло.

У Вольскаго отъ одной мысли, что сынъ его будетъ жить здѣсь же, около замка, и работать въ качествѣ мелкаго аптекарскаго служащаго, потемнѣло въ глазахъ.

— Всякій трудъ, мой дорогой, заслуживаетъ уваженія… Это вѣрно. Только какъ же тогда съ университетомъ? Ты такъ и не окончишь его?

— Университетъ? Это пустяки. Мало ли людей не кончаетъ университета изъ-за недостатка средствъ.

— Да, вѣрно. Но жаль. Тебѣ остался только годъ. А студентомъ ты былъ хорошимъ, нужно сказать правду.

— Ничего не подѣлаешь. У кого есть возможность, тотъ учится. У кого нѣтъ, тотъ долженъ примириться со своей участью.

— И ты это твердо рѣшилъ?

Павелъ Андреевичъ пристально посмотрѣлъ въ глаза сыну.

— Да. Твердо.

Сергѣй стойко выдержалъ взглядъ отца. Старикъ почувствовалъ, что сынъ дѣйствительно не притворяется, и въ душѣ его шевельнулось нѣчто въ родѣ удовлетворенной гордости. — Молодчина, сынокъ! — подумалъ онъ. — Совсѣмъ какъ я. Крѣпкій характеръ.

— Ну, хорошо, — слегка повеселѣвъ и смягчивъ тонъ, заговорилъ онъ. — Разъ ты рѣшилъ, противорѣчить не буду. А теперь все-таки поѣшь чего-нибудь… Ты уже завтракалъ?

— Мнѣ ѣсть не хочется. Благодарю.

— По-моему, поѣсть не мѣшаетъ. Посмотри, какое у тебя блѣдное лицо. Эй, гарсонъ!

— Папа, не безпокойся, пожалуйста. Если захочу, самъ потребую.

— Послушай… Ты съ кѣмъ такъ разговариваешь? Вольскій вспылилъ. — Прошу тебя оставить этотъ тонъ! Гарсонъ! Дайте карточку.

— Въ такомъ случаѣ… — Сергѣй всталъ. — Если мой тонъ не нравится, я могу сейчасъ же уйти.

Старикъ изумленно посмотрѣлъ на сына. Передъ нимъ стоялъ совершенно взрослый человѣкъ, съ надменнымъ выраженіемъ лица, съ холоднымъ блескомъ въ глазахъ.

— Чортъ возьми… — пробормоталъ онъ, почувствовавъ, что почва уходитъ изъ-подъ его ногъ. — Еще службы не получилъ, а уже такъ разговариваешь? Ну, хорошо. Не хочешь ѣсть, не надо. Садись и отвѣть на нѣсколько вопросовъ, которые меня интересуютъ. Ты тоже, какъ Рато, думаешь, что тебя отравили?

— Да.

Сергѣй сѣлъ.

— Какже это могло быть? Ты, вѣдь, все время находился въ подземельѣ. Къ тебѣ кто-нибудь туда приходилъ?

— Никто.

— Ну, положимъ, я знаю отъ Рато, что туда приходила Наташа. Но ты, вѣдь, Наташу не подозрѣваешь?

Сергѣй отвелъ взглядъ въ сторону.

— Нѣтъ. Наташа тутъ непричемъ.

— А кто тебѣ приносилъ ѣду? Шоринъ?

— Да. Онъ клалъ ее въ условленное мѣсто въ коробку, а я ночью бралъ. Рато предполагаетъ, что кто-то прослѣдилъ за Викторомъ и положилъ въ жестянку отравленную ѣду.

— Рато кажется знаетъ, кто это, но не хочетъ говорить. — Вольскій задумался. — Посмотримъ, на кого онъ укажетъ. Можетъ быть, въ концѣ концовъ окажется, что это былъ Роберъ. Недаромъ, тотъ со страху умеръ, когда ты пришелъ въ себя.

— Нѣтъ, не думаю, чтобы Роберъ былъ причастенъ. А что касается его испуга, то это естественно. Не легко было перенести такую картину: гроза, громъ, молнія… И, вдругъ, среди всей этой обстановки, я поднимаюсь изъ гроба.

Вольскій поблѣднѣлъ. Со страхомъ взглянулъ на сына.

— Какъ изъ гроба? Развѣ ты… лежалъ въ гробу?

— Да, въ гробу. Мало того. Когда я приподнялся, оглянулся и рѣшилъ выскочить, гробъ пошатнулся, и я вмѣстѣ съ нимъ упалъ на полъ. Такого зрѣлища слабое сердце старика, понятно, не могло выдержать. Онъ вскрикнулъ. И затѣмъ…

Сергѣй внезапно смолкъ. Увидѣлъ, какъ отецъ качнулся на стулѣ и дрожащей рукой потянулся къ стакану съ водой.

— Что съ тобой, папа?

— Ничего… — Павелъ Андреевичъ съ усиліемъ старался поднести къ губамъ стаканъ. — Сейчасъ… пройдетъ…

— Папа… Милый… Я… Помогу…

Сергѣй торопливо придвинулся, взялъ изъ руки отца стаканъ и далъ ему сдѣлать нѣсколько глотковъ.

— Что? Сердце? — съ нѣжнымъ участіемъ спросилъ онъ, сообразивъ, что не нужно было говорить про гробъ. — Теперь лучше?

— Проходитъ.

Старикъ откинулся на спинку стула.

— Вызвать доктора? Да?

— Нѣтъ… Отошло. Только слабость… Я за эти дни… очень усталъ.

— Это я виноватъ, — тономъ искренняго раскаянія проговорилъ Сергѣй. — Я понимаю, какъ все это подло. Прости меня, папа.

— Ты… негодяй, Сережа. — Вольскій опустилъ голову. — Ты меня самого могъ вогнать въ гробъ. Дрянной мальчишка.

— Да, негодяй. Ты правъ. Что? Легче? Ну, слава Богу. Вотъ еще. Выпей.

— Спасибо. — Старикъ почувствовалъ, что силы постепенно возвращаются къ нему. — Значитъ, ты все-таки… любишь отца?

Онъ улыбнулся странной растерянной улыбкой. Сергѣй никогда не видѣлъ у него такого жалкаго выраженія лица.

— Я всегда тебя любилъ, папа, — положивъ свою руку на руку отца и гладя ее, проговорилъ Сергѣй. — Я такъ раскаиваюсь…

— И ты… не уйдешь отъ меня? Не забывай… я одинъ…

— Никогда! Будемъ жить вмѣстѣ.

— Хорошо… А теперь вызови Рато. Нужно обсудить, какъ быть дальше. Кстати… Черезъ нѣсколько дней поѣзжай туда… Въ Парижъ. Я знаю, у тебя есть кто-то, кого ты хотѣлъ повидать. Не стѣсняйся.

— Нѣтъ, папа. — Сергѣй смутился. — Теперь мнѣ не хочется ѣхать.

Павелъ Андреевичъ хотя и зналъ отъ Рато о содержаніи письма Кэтъ, однако, сдѣлалъ видъ, что ему ничего неизвѣстно.

— Что же… Значитъ, напрасно задумалъ всю эту исторію? А можетъ быть у тебя новые планы? Я охотно помогу, если хочешь.

— Планы?

Сергѣй смутился еще больше. Планы у него, въ самомъ дѣлѣ, были, и планы довольно серьезные. Онъ рѣшилъ ихъ осуществить независимо отъ отца, когда предполагалъ порвать съ нимъ и поступить на службу къ Лунинымъ. Но теперь обстоятельства измѣнились. Онъ помирился съ отцомъ. Отецъ сейчасъ въ такомъ хорошемъ настроеніи, такой милый, покорный.

— Да, есть планы. — Сергѣй опустилъ глаза. — Но только… Это неважно.

Отправивъ сына въ отель, Вольскій остался одинъ и сталъ обдумывать: что теперь предпринять?

Пока Рато не выяснитъ окончательно, кто покушался на жизнь Сергѣя, ѣхать въ замокъ опасно. А, вдругъ, опять будетъ попытка отравить его? Или погубить мальчика другимъ способомъ? Пожалуй, лучше всего гдѣ-нибудь переждать. Пусть сыщикъ ѣдетъ въ замокъ одинъ, закончитъ разслѣдованіе, и тогда можно вернуться. А, можетъ быть, поселиться здѣсь, въ отелѣ?

Павелъ Андреевичъ вздохнулъ. Имѣть замокъ въ тридцать комнатъ и нанимать номеръ по сосѣдству въ отелѣ… Какое безобразіе! А, можетъ быть, сегодня же все выяснится? Не лучше ли, въ такомъ случаѣ, поѣхать куда-нибудь на автомобилѣ или отправиться, напримѣръ, въ гости къ Лунину? Вольскій вспомнилъ, какъ Сергѣй во время бесѣды покраснѣлъ, когда разговоръ коснулся Наташи. Можетъ быть въ связи съ нею находится новый планъ, о которомъ сынъ не хотѣлъ говорить до конца?

Не даромъ сыщикъ указывалъ, когда они ѣхали сюда изъ Женевы, что, по его мнѣнію, дочь профессора нѣсколько разъ была въ подземельѣ и приходила туда даже вчера, когда Сергѣй уже лежалъ безъ сознанія. Рато намекнулъ, что молодые люди, должно быть, влюблены другъ въ друга. Кромѣ того, онъ твердо увѣренъ, что къ исторіи съ отравленіемъ Лунины нисколько не причастны. Да и дѣйствительно: старикъ, вѣдь, самъ объяснилъ, что проданный имъ для истребленія крысъ ядъ для людей несмертеленъ.

Сергѣй вернулся вмѣстѣ съ Рато.

— Ну, что же мы теперь предпримемъ? — спросилъ сыщика Вольскій. — У васъ есть какая-нибудь программа дѣйствій?

— Да, мсье. Я сейчасъ же долженъ отправиться въ замокъ.

— А какъ поступить намъ? Тоже поѣхать?

— По-моему, да. Вѣдь, какъ никакъ это вашъ замокъ.

— Спасибо за утѣшительное свѣдѣніе. Но, можетъ быть, намъ благоразумнѣе все-таки переждать пока гдѣ-нибудь въ другомъ мѣстѣ?

— Изъ предосторожности? Что же. Это тоже недурно. Тѣмъ болѣе, что къ вечеру я думаю все окончательно выяснить. Можетъ быть вы на это время отправитесь въ гости къ Лунинымъ?

— А почему вы находите нужнымъ давать мнѣ подобный совѣтъ?

— Я? Просто такъ. Если не нравится, выберите другое мѣсто.

— Да. Я вообще не люблю совѣтовъ, касающихся моей личной жизни. Тѣмъ болѣе, что у меня самого была именно эта мысль: сдѣлать визитъ Лунину.

— А за Луниныхъ я вполнѣ могу поручиться. И думаю, молодой человѣкъ въ этомъ отношеніи согласенъ со мной.

Сыщикъ съ лукавой улыбкой взглянулъ на Сергѣя. Тотъ отвернулся.

— Въ такомъ случаѣ, — весело сказалъ Вольскій, стараясь не показывать вида, что понимаетъ причину смущенія сына, — вы, мсье Рато, отправляйтесь въ замокъ, мы же заѣдемъ къ профессору. Спасибо за совѣтъ. Сережа, вызови Джека, онъ тамъ за угломъ. А когда намъ вернуться домой? Вы мнѣ позвоните?

— Простите… Что? Не разслышалъ.

— Я говорю: вы протелефонируете мнѣ?

— Хорошо. Хотя я и сейчасъ уже могу сказать, когда все будетъ готово. Полъ-часа мнѣ нужно для переѣзда изъ гостиницы въ замокъ. Часъ на то, чтобы подготовить фильмъ. Полъ-часа на провѣрку. И полъ-часа на прочія мелочи. Слѣдовательно, черезъ два съ половиной часа вы уже можете пріѣхать.

— Какъ вы сказали? Фильмъ?

Павелъ Андреевичъ удивленно посмотрѣлъ на сыщика.

— Да, мсье.

— Какой фильмъ?

— Разрѣшите объяснить позже. Когда будетъ больше свободнаго времени.

Рато, ковыляя, направился къ себѣ въ гостиницу. Джекъ подалъ машину и повезъ Вольскаго съ сыномъ къ аптекѣ.

— Профессоръ здѣсь, папа, — сказалъ Сергѣй, заглянувъ въ аптеку и вернувшись къ автомобилю. — Говоритъ, что радъ будетъ тебя видѣть.

— А Наташа?

— Наташи нѣтъ. Она у себя дома.

— Въ такомъ случаѣ, вотъ что. Я выйду, посижу у отца, а ты отправляйся на автомобилѣ на виллу и со своей стороны сдѣлай Наташѣ визитъ.

— Визитъ? Почему?

Сергѣй подозрительно посмотрѣлъ на отца.

— Очень жаль, что тебя нужно учить такимъ простымъ вещамъ. Благодаря Лунину ты остался въ живыхъ, а теперь спрашиваешь: почему. Не спорь, пожалуйста. Затѣмъ возвращайся сюда.

Въ аптекѣ было нѣсколько посѣтителей. Увидѣвъ Павла Андреевича, профессоръ попросилъ помощника заняться кліентами и пригласилъ гостя въ сосѣднюю комнату, гдѣ находилась лабораторія.

— Ну, что? — дружелюбно спросилъ онъ, притворивъ за собой дверь. — Вашъ сынъ, какъ я вижу, вполнѣ здоровъ. Садитесь.

— Да, слава Богу, дорогой мой. Но да э^то я, конечно, долженъ благодарить васъ. Если бы вы продали дряннымъ мальчишкамъ настоящаго яда, Сергѣй, навѣрно, погибъ бы.

— Очень радъ, что моя осторожность предотвратила несчастье. Вообще у меня правило — не продавать безъ рецепта ядовитыхъ препаратовъ людямъ, которыхъ хорошо не знаю… А этотъ другъ вашего сына, простите, производитъ вообще странное впечатлѣніе.

— Кто? Шоринъ? Разумѣется. Между нами говоря, этотъ зеленый дьяволъ навѣрняка когда-нибудь будетъ сидѣть въ тюрьмѣ.

Вольскій только теперь вспомнилъ, что ему давно слѣдовало вознегодовать на Виктора за гнусное участіе въ предпріятіяхъ Сергѣя. И потому, упоминая о тюрьмѣ, былъ вполнѣ искрененъ.

— А самоубійствъ сейчасъ столько, особенно среди молодежи! — продолжалъ Лунинъ. — Поневолѣ приходится прибѣгать къ мѣрамъ предосторожности. Впрочемъ, что касается Сергѣя, я никакъ не могъ ожидать, что онъ изъ такихъ, которые рѣшаются на подобное безразсудство. Мальчикъ серьезный, уравновѣшенный, — и вдругъ такой шагъ.

Павелъ Андреевичъ нерѣшительно посмотрѣлъ на профессора. Говорить ему правду или не говорить? Хотя почему не сказать? Вѣдь, Рато вполнѣ ему довѣряетъ.

— Да, вы были бы правы, Дмитрій Антоновичъ, — съ грустной улыбкой заговорилъ онъ, — если бы сынъ мой, дѣйствительно, пытался покончить съ собой. Но дѣло-то въ томъ, что этого не было. Ему кто-то положилъ яда въ ѣду.

— Что? Въ ѣду? А дочь мнѣ говорила…

— Ваша дочь не видѣла Сергѣя послѣ того, какъ онъ очнулся, и очевидно сама сдѣлала это предположеніе. А сынъ утверждаетъ, что яда не принималъ. Между прочимъ… Можетъ быть, со стороны это и покажется смѣшнымъ, но сейчасъ мы съ нимъ не въ состояніи даже вернуться домой. Если кто-то тамъ могъ одинъ разъ покуситься на его жизнь, вполнѣ возможно, что покушеніе будетъ произведено и во второй разъ, но уже съ болѣе вѣрными средствами. Впрочемъ, сыщикъ, посланный мною въ замокъ, обѣщалъ, что къ вечеру окончательно разслѣдуетъ, кто виновникъ отравленія.

— Такъ, такъ. Вотъ оно что. — Лунинъ сочувственно взглянулъ на Вольскаго. — Въ такомъ случаѣ, я васъ понимаю. А знаете что? Отправимся ко мнѣ на виллу обѣдать. Аптека черезъ часъ уже закрывается. я оставлю ее на попеченіе помощника. А Сергѣй гдѣ? Въ автомобилѣ?

— Нѣтъ. Онъ поѣхалъ къ вамъ. Сдѣлать визитъ Наташѣ.

— Прекрасно. Въ такомъ случаѣ, пойдемъ потихоньку пѣшкомъ. Отсюда недалеко, никакихъ подъемовъ, вамъ пройтись только полезно. Вмѣстѣ проведемъ вечеръ.

Наташа была въ мрачномъ настроеніи. Рано утромъ, пока ей еще не было окончательно извѣстно, пришелъ ли въ себя Сергѣй, въ ея душѣ боролись два чувства: съ одной стороны, страхъ — а вдругъ доза яда была слишкомъ велика? Съ другой же стороны — ревность. Вѣдь, въ самомъ дѣлѣ: въ тотъ вечеръ, когда они послѣдній разъ встрѣтились надъ обрывомъ возлѣ шоссе, Сергѣй съ такой искренностью предложилъ ей заключить съ нимъ дружескій союзъ на всю жизнь! Такъ трогательно говорилъ, что одинокъ, что отецъ не понимаетъ его духовныхъ запросовъ, что въ жизни ему не везетъ. Кромѣ того, прощаясь съ ней, онъ такъ долго не выпускалъ ея руки изъ своей… А потомъ? Потомъ, вдругъ, на столѣ оказалось ужасное письмо.

Конечно, при нормальныхъ обстоятельствахъ она никогда бы не прочла чужого письма. Но вчера днемъ, когда пришла въ подземелье съ обѣщанной книгой о центральной Африкѣ и увидѣла, что Сергѣй безъ чувствъ, глупо было быть черезчуръ щепетильной. Со стороны же Сергѣя, это, конечно, предательство: заключить союзъ дружбы на всю жизнь и въ то же время, получивъ отказъ отъ какой-то возлюбленной, дѣлать приписку: «Ну, что же… Все кончено. Теперь остается только отравиться…»

Часовъ въ девять утра на виллу пришла прачка — мадамъ Бово и съ изумленіемъ разсказала, что видѣла молодого Вольскаго въ городѣ, хотя ей и говорили, что тотъ умеръ. Мадамъ Бово утверждала, что не ошиблась. Готова даже поклясться. Она отлично знаетъ въ лицо всѣхъ обитателей замка, такъ какъ каждую недѣлю ходитъ туда стирать бѣлье.

Это сообщеніе мадамъ Бово въ первый моментъ обрадовало Наташу. Теперь безпокоиться нечего: Сергѣй живъ. Но зато остается другое: нужно отнестись къ нему съ полнымъ презрѣніемъ, постараться поскорѣе забыть.

Переговоривъ за завтракомъ съ отцомъ по одному вопросу, имѣвшему большое значеніе для ея будущей жизни, Наташа сказала, что не пойдетъ въ аптеку, такъ какъ чувствуетъ себя не вполнѣ хорошо. И до шести часовъ въ одиночествѣ просидѣла на террасѣ, пока къ ней не явился, наконецъ, докторъ Роже.

— Вы просили меня навѣстить васъ, мадемуазель? — съ приторной улыбкой спросилъ онъ, здороваясь. — Какъ видите, я сейчасъ же, лишь только узналъ объ этомъ, примчался къ вамъ на крыльяхъ счастья.

Наташа молча указала гостю на стулъ. Тотъ сѣлъ, вынулъ носовой платокъ, вытеръ мокрую лысую голову и, аккуратно сложивъ платокъ вчетверо, спряталъ обратно въ карманъ.

— Ухъ… Жарко сегодня. Ну, вотъ. Если вы не прогоните меня раньше, я могу пробыть у васъ цѣлыхъ восемнадцать минутъ, — весело продолжалъ онъ, взглянувъ на часы. — Въ шесть двадцать я долженъ уже быть въ меріи. Значитъ, у васъ есть ко мнѣ какое-то дѣло, насколько я понимаю?

— Да.

Лунина холодно посмотрѣла на доктора. Его маленькіе заплывшіе глазки, двойной подбородокъ, обильно смазанные помадой усы, торчавшіе вверхъ двумя черными иглами, и толстый затылокъ, напоминавшій складки аккордеона, — внушали ей искреннее отвращеніе.

— Къ сожалѣнію, по одному слову «да» я не могу уловить, въ чемъ заключается тема нашего разговора, — не дождавшись дальнѣйшихъ объясненій, игриво замѣтилъ Роже. — Конечно, если бы вы меня полюбили, дѣло другое. Тогда бы слово «да» обозначало для меня все, что есть лучшаго въ мірѣ. Но увы! Уже второй годъ я тщетно пытаюсь… И въ общемъ… Ну, ну, не сердитесь. Больше не буду.

— Отчего же. Вы можете. — Наташа продолжала холодно смотрѣть на Роже. — На этотъ разъ, если хотите, мое «да» можетъ для васъ имѣть, дѣйствительно, то значеніе, о которомъ вы говорите.

— Какъ?

Докторъ въ волненіи снова вынулъ платокъ, развернулъ, вытеръ лобъ, опять сложилъ вчетверо и сунулъ въ карманъ.

— Вы шутите? — удивленно пробормоталъ онъ. — Или я не такъ понимаю?

— Нѣтъ, вы вѣрно понимаете. Я согласна выйти за васъ замужъ.

— Вы? Наташа!

Роже вскочилъ. На лбу выступили капельки пота. Въ черныхъ глазкахъ забѣгали радостные огоньки.

— Наташа… И это… Это правда?

— Правда. Только…

— О, моя дорогая! — Докторъ взглянулъ на полъ террасы и опустился на колѣни послѣ того, какъ выяснилось, что полъ достаточно чистъ. — Наконецъ-то! Сколько времени! Сколько мученій! Дайте ручку… Вашу божественную ручку, лучшую въ мірѣ!

— Встаньте, Роже. Встаньте. Это неприлично.

Онъ приподнялся. Протеръ колѣни рукавомъ пиджака, посмотрѣлъ, не осталось ли слѣдовъ, и недовольно проговорилъ:

— Не понимаю, почему неприлично, если согласны быть женой? Впрочемъ, какъ хотите. Значитъ… Вы все-таки любите?

— Нѣтъ, Роже. Не люблю.

— Меня?

— Именно васъ. Но выйти замужъ согласна. Если хотите, свадьба можетъ быть даже чередъ нѣсколько дней. Когда угодно. Чѣмъ скорѣе, тѣмъ лучше.

— Не любите, но согласны? — Онъ вздохнулъ, почесалъ лысину. — Чѣмъ скорѣе, тѣмъ лучше… Такъ. Ничего не понимаю. Очевидно, это что-то славянское. Ну, а цѣловать васъ я могу, все-таки?

— Когда позволю.

— Изрѣдка? Ну, что же. Вообще, если вы позволите мнѣ только находиться вблизи, я и то буду это самое… счастливъ. Значитъ — вы позволите сидѣть возлѣ васъ? Да? Вотъ такъ, напримѣръ… А?

Онъ поставилъ стулъ возлѣ Наташи. Придвинулся, жадно взялъ ея руку.

— Оставьте!

— Да, да. Я нечаянно. Ну, а какъ же мы будемъ жить? Ахъ, какъ я объ этомъ мечталъ! А что вы не любите, ничего. Пройдетъ лѣтъ пять, шесть, десять, ваши вкусы измѣнятся, и вы сразу полюбите. Такіе случаи бываютъ. Возьмите, напримѣръ, хотя бы мсье и мадамъ Коклико. Или можно будетъ прибѣгнуть къ гипнотизму… Я васъ вылечу.

— Вылечите? Отъ чего?

Она пренебрежительно посмотрѣла на доктора. По разсѣянному виду легко было замѣтить, что слова собесѣдника не вполнѣ доходятъ до ея сознанія.

— Отъ чего вылечу? Ясно отъ чего: отъ равнодушія ко мнѣ. Я недурно лечу гипнотизмомъ, вы это, вѣдь, знаете. У меня большія способности. Развѣ мадамъ Рубо не разсказывала, какъ я ее поставилъ на ноги послѣ трехъ сеансовъ внушенія? Правда, до сихъ поръ эта скряга не уплатила мнѣ ни сантима, но какой результатъ! Раньше была худа, ничего не хотѣла ѣсть, а теперь съ аппетитомъ пожираетъ все, какъ новобранецъ. Прибавила восемь кило.

— Глупости вы говорите. — Наташа грустно улыбнулась. — Я знаю, какой вы докторъ. Даже живого человѣка отъ мертваго отличить не можете.

— Ну, вообще можетъ быть я и не выдающійся врачъ. Но что касается моей силы внушенія, я ей придаю большое значеніе. Знаете что? — Роже таинственно понизилъ голосъ, придвинулъ стулъ ближе. Глаза пріобрѣли странный блескъ. — Какъ-нибудь ночью, когда моя любимая крошка будетъ спать, я незамѣтно подкрадусь къ ней… Положу руку на чудесный лобикъ… И начну шептать «Наташа… Моя Наташа… Ты его любишь. Любишь страстно. Своего Франсуа…» И вы увидите — все перемѣнится. Не вѣрите? Напрасно. Не такъ давно я при помощи подобнаго сеанса, хе-хе… измѣнилъ даже судьбу одного человѣка. Честное слово. Это, конечно, не преступленіе. Будьте спокойны. Роже честный человѣкъ. Но если бы Роже захотѣлъ…

— Ну, довольно. Отодвиньтесь. Вы дышите мнѣ въ лицо.

— Я? А да, вѣрно. Простите. — Докторъ отодвинулся. — Я сегодня, знаете, за завтракомъ съѣлъ немного чесноку. Чеснокъ полезная вещь. Конечно, если одинъ его ѣстъ, а другой не ѣстъ, получается какофонія. Нѣчто въ родѣ нераздѣленной любви. Но вы, навѣрно, полюбите и чеснокъ. Между прочимъ, мы сейчасъ же отыщемъ себѣ квартиру. Просторную, свѣтлую. Отдѣлаемъ ее по своему вкусу. Въ спальнѣ будутъ обои съ красными розами — символъ любви. Хорошо? Для столовой я уже знаю, что взять. Въ магазинѣ возлѣ комиссаріата въ витринѣ есть образецъ: желтый фонъ, на желтомъ фонѣ столъ, а за столомъ мужъ, жена и ребеночекъ.

Вы ничего не имѣете противъ ребеночка, а? Хе-хе. Такого маленькаго, толстенькаго. Ручки розовыя и болтаются… Болтаются… Въ воздухѣ…

— Довольно, Роже. Мнѣ объ этомъ неинтересно слушать.

— Какъ неинтересно? — Докторъ снова придвинулся. — Но вѣдь у насъ будетъ ребенокъ? Развѣ вы не хотите?

Наташа молчала. Роже опустилъ голову и потянулъ внизъ жилетъ, который за это время успѣлъ подняться высоко наверхъ и стоялъ пузыремъ.

— Конечно, это потребуетъ лишнихъ расходовъ, — задумчиво проговорилъ, наконецъ, онъ. — На содержаніе ребенка нужно считать не меньше двадцати процентовъ бюджета. Но, вѣдь, профессоръ, какъ мнѣ извѣстно, даетъ въ приданое двадцать тысячъ. У него отложена эта сумма для васъ на случай замужества.

— Да. Двадцать тысячъ есть. — Наташа презрительно посмотрѣла на доктора. — Только относительно этихъ денегъ у меня планы другіе. Я на нихъ отправлюсь въ путешествіе. Сейчасъ же, въ первый день послѣ свадьбы.

— Со мной?

— Нѣтъ, одна.

— Какъ одна? А я?

— Вы останетесь здѣсь. Впрочемъ, знаете что. Вы мнѣ уже надоѣли. Идите по своимъ дѣламъ, уже восемнадцать минутъ прошло. До-свиданья.

Онъ посмотрѣлъ на часы.

— Нѣтъ, еще двѣ минуты осталось. Хотя, дѣйствительно, пока дойду… Ну, а вечеромъ? Послѣ обѣда? Могу снова придти, чтобы переговорить о подробностяхъ?

— Вечеромъ? Приходите. Маргарита, кто тамъ звонилъ?

Вышедшая къ воротамъ прислуга поднялась на террасу.

— Васъ спрашиваетъ молодой человѣкъ изъ замка. Этотъ самый… Который былъ у васъ одинъ разъ.

Лунина смутилась.

— Хорошо. Пригласите сюда. Между прочимъ, это вашъ покойникъ, Роже, — иронически обратилась она къ доктору, на лицѣ котораго выразилось изумленіе. — Тотъ самый, котораго вы признали мертвымъ.

— Въ самомъ дѣлѣ? Но развѣ онъ… опять живъ?

Роже со страхомъ взглянулъ на аллею, по которой шелъ Сергѣй.

— Странно… Не понимаю…. — забормоталъ онъ. — Это, дѣйствительно, тотъ… Но какъ же такъ? Его уже сегодня надо было похоронить!

Сергѣй поднялся на террасу, смущенно поздоровался съ Наташей. Она любезно протянула руку, но любезность была подчеркнуто — офиціальной.

— Слава Богу, что все такъ удачно окончилось, — стараясь придать голосу тонъ покровительственнаго участія, проговорила она по-французски. — Пока отецъ мой не разъяснилъ, что дѣйствіе яда не смертельно, мы всѣ васъ очень жалѣли. А вы незнакомы? Роже, позвольте вамъ представить Вольскаго младшаго. Между прочимъ, Сергѣй, я давно хотѣла васъ познакомить другъ съ другомъ. Мсье Роже — мой женихъ.

Сергѣй съ недоумѣніемъ взглянулъ на нее.

— Очень пріятно, — произнесъ онъ, кланяясь доктору, на лицѣ котораго заиграла самодовольная улыбка при словѣ «женихъ». — Я только на одну минуту къ вамъ, Наташа. Не буду мѣшать.

— Отчего же? Вы не помѣшаете. Мсье Роже все равно сейчасъ уходитъ по дѣлу. Вы уже уходите, Франсуа? — обратилась она къ доктору. — Смотрите только, приходите вечеромъ. Я буду ждать.

Роже покраснѣлъ отъ радости. Она назвала его «Франсуа!» По имени! Еще двѣ, три такихъ встрѣчи, и она безусловно полюбитъ! Франсуа! Какъ это чудесно звучитъ! Нѣтъ, она не уѣдетъ въ путешествіе. Безусловно у нихъ будетъ ребенокъ.

— О, моя дорогая! — Докторъ взялъ Лунину за руку. — Конечно. Непремѣнно. У насъ столько вопросовъ. Но скажите, мсье… — съ нѣкоторымъ недовольствомъ обратился онъ къ Сергѣю. — Почему вы все-таки живы?

— Не знаю.

— Удивительно. Вѣдь, я же васъ внимательно осмотрѣлъ. Все говорило за то, что вы трупъ. И вдругъ… Однако, отравленіе было?

— Очевидно, было.

— Я, понятно, не Богъ. Все бываетъ на свѣтѣ… Но, конечно, если бы мнѣ позволили сдѣлать вскрытіе, у меня въ рукахъ было бы гораздо больше данныхъ для заключенія. Что-жъ, поздравляю, мсье, Очень радъ. Ну, я иду. До вечера, Наташа! До свиданья, мсье.

Сергѣй посмотрѣлъ вслѣдъ удалявшемуся Роже и, когда тотъ скрылся за поворотомъ аллеи, иронически взглянулъ на Наташу.

— Это тотъ самый докторъ, о которомъ вы мнѣ говорили?

— Онъ самый.

— Кажется, вы его тогда называли, простите за рѣзкое слово… идіотомъ?

— Да. Но съ тѣхъ поръ я перемѣнила мнѣніе. Въ общемъ, онъ прекрасный человѣкъ. Преданный. Вѣрный.

Наташа говорила это серьезно, съ подчеркнутой твердостью въ голосѣ. Сергѣй слушалъ и ничего не понималъ. Откуда такая перемѣна? Что случилось за это время?

— Что жъ. Очень радъ, что вы наконецъ нашли такого… друга. — Сергѣй рѣшилъ тоже перейти на офиціальный тонъ. — Мнѣ немного совѣстно, что я нарушилъ вашъ тетъ-а-тетъ. Но зайти къ вамъ съ визитомъ посовѣтовалъ мой отецъ. Онъ считаетъ, что мсье Лунинъ спасъ меня. Между прочимъ, вы вчера днемъ заходили ко мнѣ, когда я уже лишился чувствъ?

— Можетъ быть.

— Странно. — Сергѣй горько усмѣхнулся. — Не понимаю, почему вы такъ отвѣчаете. Вѣдь, что бы то ни было, но мы все-таки друзья.

— Конечно. Но бѣда въ томъ, что я не умѣю кривить душой. Если у меня почему-нибудь измѣнилось настроеніе, я не могу дѣлать вида, что во мнѣ не произошло перемѣны. Впрочемъ, если хотите, скажу: да, была вчера. Я принесла вамъ книгу, какъ обѣщала, увидѣла, что вы безъ чувствъ, хотѣла помочь, но ничего нельзя было сдѣлать. Вы меня такъ напугали… А когда вы очнулись? Ночью?

— Да. Ну, я, пожалуй, пойду. Послѣ всей этой исторіи у меня до сихъ поръ слабость. И головокруженіе.

Наташа замѣтно встревожилась.

— Можетъ быть, вамъ слѣдовало бы что-нибудь принять? Хотите чернаго кофе? Я прикажу приготовить.

— Нѣтъ, спасибо. Отецъ ждетъ меня въ аптекѣ. А, кромѣ того, я хочу поскорѣе повидать Виктора.

Воображаю, какъ обрадуется, увидѣвъ меня! До-свиданья.

— Что-жъ дѣлать… — Она встала со стула. — Между прочимъ, скажите: пять тысячъ франковъ вы нашли въ своемъ пиджакѣ? Не знаю почему, но я такъ растерялась, когда увидѣла васъ безъ чувствъ, что начала приводить комнату въ порядокъ. Заперла выходную дверь. Переложила лежавшія на столѣ деньги въ карманъ висѣвшаго на стулѣ пиджака. Хотѣла идти въ замокъ, чтобы позвать на помощь… Но услышала около входа голосъ Виктора, еще чьи-то голоса… Стукъ въ дверь… Рѣшила, что Викторъ самъ приметъ мѣры… И скрылась въ люкъ.

Они спустились съ террасы, медленно пошли по аллеѣ къ воротамъ.

— Жаль, что вы торопитесь и не можете мнѣ разсказать, что произошло ночью и сегодня утромъ, — заговорила она. — Вотъ, между прочимъ, мой отецъ интересовался: много ли яда вы приняли, чтобы покончить съ собой?

— Я?

Сергѣй быстро повернулся къ Наташѣ. Пытливо посмотрѣлъ ей въ лицо.

— Я? — повторилъ онъ, останавливаясь. — Господь съ вами. Я не думалъ ничего принимать.

— Какъ?

Она широко раскрыла глаза.

— Не думали? Но вы же… Вы хотѣли отравиться?

— Совсѣмъ не хотѣлъ. Наоборотъ: меня кто-то отравилъ. Конечно, я знаю, что всѣ считаютъ меня самоубійцей. Рато говорилъ, будто поводомъ послужило письмо. Но, вѣдь, я сдѣлалъ на письмѣ просто ироническую приписку. Въ насмѣшку, чтобы подчеркнуть безразличное отношеніе. Наташа… Что съ вами?

— Погодите…

— Дайте руку.

— Пойдемъ… Сядемъ… Въ бесѣдку…

— Но неужели вы тоже… Могли подумать?

— Сережа… Почему-же… Вы сразу… Не сказали… Впрочемъ, нѣтъ. Что я говорю! Какая глупая! Садитесь. Только не подумайте ничего. Слышите? Вы не смѣете воображать! Со мной бываетъ… Иногда. Вдругъ руки или ноги… Дрожатъ. Значитъ, я ошиблась?.. Значитъ…

— Наташа…. Любимая…

— Я такъ волновалась. Такъ страдала! Вчера весь день не находила себѣ мѣста. Не знала, что дѣлать… Какъ я счастлива!

— Наташа… Теперь я все понимаю…

Вечеръ спускался на долину беззвучный, торжественный. Внизу надъ полями уже распростерлась сѣрая мгла. Складки горъ охватили синія тѣни. Зелень лѣсовъ потемнѣла, готовясь послѣ знойнаго дня къ ночному покою. И только скалистыя вершины еще ярко горѣли, провожая солнце розовымъ сіяніемъ отвѣтныхъ лучей.

Въ саду было тихо. Вдоль узкихъ дорожекъ подъ сводчатымъ сплетеніемъ вьющихся розъ сгущался сумракъ. Благоухали на клумбахъ цвѣты. Красный отсвѣтъ скалъ игралъ на пескѣ, покрывавшемъ площадку.

Большая золотистая кошка съ бѣлыми пятнами, пушистая, выхоленная, лѣниво спустилась съ террасы, подошла къ бесѣдкѣ, остановилась, съ любопытствомъ заглянула внутрь. И, на мгновеніе застывъ въ удивленіи, махнула хвостомъ, недовольно мяукнула… И задумчиво направилась назадъ къ дому.

Дойдя пѣшкомъ вмѣстѣ съ Вольскимъ до своей виллы, Лунинъ открылъ калитку, пропустилъ гостя впередъ, направился вмѣстѣ съ нимъ внутрь дома.

— А гдѣ моя дочь? — спросилъ онъ прислугу.

— Мадемуазель въ саду.

— Одна?

— Нѣтъ. Тамъ еще одинъ молодой человѣкъ.

— Это Сергѣй, — лукаво произнесъ Павелъ Андреевичъ. — Пусть молодые люди бесѣдуютъ. Не будемъ мѣшать.

Профессоръ распорядился накрыть столъ на четыре прибора, далъ прислугѣ кое-какія указанія относительно обѣда и повелъ Вольскаго въ кабинетъ. Здѣсь, сидя въ мягкихъ креслахъ, оба старика дружески стали бесѣдовать на разныя темы. Сначала говорили о Сергѣѣ, о послѣднихъ событіяхъ въ замкѣ. Затѣмъ вспомнили прошлое: совмѣстныя поѣздки на Ривьеру, когда ихъ жены были еще живы; прежнюю уютную жизнь въ Парижѣ, до войны, безъ автомобилей, безъ радіо, когда люди были лучше, веселѣе, деликатнѣе; перешли, наконецъ, на тему о кризисѣ, объ угрожающемъ положеніи міровой промышленности; и Лунинъ разсказалъ подробно о всѣхъ неудачахъ, которыя его преслѣдовали въ послѣднее время.

— Да, дорогой мой, во всѣхъ областяхъ сейчасъ такъ, — сочувственно сказалъ Павелъ Андреевичъ. — Въ нашемъ дѣлѣ тоже положеніе тяжелое. Ну, хорошо: а не хотѣли-ли бы вы возобновить прежній разговоръ о совмѣстной работѣ? Помните, когда я въ первый разъ былъ у васъ, я предлагалъ одну комбинацію. Только теперь думаю поставить вопросъ шире: полностью возобновить ваше прежнее дѣло, если вы на это согласны. Я вложу необходимый капиталъ, вы — свой опытъ, и начнемъ работать на половинныхъ началахъ.

Лунинъ грустно улыбнулся.

— Возстановить дѣло? — нерѣшительно произнесъ онъ. — Какъ вамъ сказать. Я очень благодаренъ, конечно. Но, очевидно, все это вы говорите только подъ вліяніемъ добраго чувства. Я совсѣмъ не хочу, чтобы случайность, спасшая Сергѣя, могла повліять на ваши дѣловыя соображенія.

— Дмитрій Антоновичъ… — Вольскій дружески положилъ руку на колѣно старика. — Повѣрьте, что эту мысль я сообщаю вамъ вполнѣ обдуманно и безъ всякаго намѣренія отблагодарить васъ. Я знаю вашъ талантъ, вашу извѣстность въ ученомъ мірѣ. А, кромѣ того… Кромѣ того, у меня есть еще одна идея…

Павелъ Андреевичъ оглянулся, откашлялся и съ таинственной улыбкой добавилъ:

— Дѣло въ томъ, что сынъ мой и ваша дочь, какъ м!нѣ кажется, не вполнѣ, такъ сказать, равнодушны другъ къ другу. А вы понимаете, какъ это обстоятельство можетъ упростить наши отношенія? Вѣдь и я старъ и вы. Жить намъ недолго. А свои дѣла мы передадимъ дѣтямъ. Кстати, замокъ опять вернется къ вашей семьѣ.

Лунинъ съ растроганнымъ видомъ выслушалъ Вольскаго. Но на лицѣ его выразилось смущеніе.

— Вы что-нибудь имѣете противъ этого плана?

Павелъ Андреевичъ, удивленно посмотрѣлъ на профессора.

— Для меня, дорогой мой, это было бы большой радостью. Вашъ Сергѣй мнѣ очень нравится. Во всѣхъ отношеніяхъ прекрасный порядочный юноша.

— Ну, вотъ. А, кромѣ того, онъ безусловно остепенится. Женитьба заставитъ его выкинуть изъ головы всякія дѣтскія бредни.

— Да, конечно. Но дѣло въ томъ, что… — Лунинъ замялся. — Дѣло въ томъ, что тутъ, навѣрно, какая-нибудь путаница. Сегодня Наташа говорила мнѣ о своихъ планахъ. И заявила, что… выйдетъ замужъ за доктора Роже.

— Какъ? — Вольскій приподнялся въ креслѣ. — За доктора?

— За доктора.

— А Сергѣй какъ же?

— Не знаю. Но вы видите…. Обстоятельства складываются, къ сожалѣнію, иначе.

— Что жъ это такое? — Павелъ Андреевичъ вспылилъ. — Значитъ, Рато выдумалъ? И я тоже не такъ понялъ настроеніе Сергѣя? Погодите. Гдѣ этотъ мальчишка? Господи, сколько мнѣ хлопотъ съ этимъ бездѣльникомъ! Ну, все равно. Черезъ годъ, черезъ два я все-таки его женю. Даю слово! Не могу больше терпѣть. А что касается дѣла, то во всякомъ случаѣ мое предложеніе остается въ силѣ. Можетъ быть, вы дадите мнѣ стаканъ воды?

Лунинъ всталъ, торопливо направился въ столовую. Однако, не успѣлъ онъ взяться за графинъ, чтобы налить воды, какъ въ комнату вошли молодые люди. Прическа у Наташи была, противъ обыкновенія, въ сильномъ безпорядкѣ. Лицо странное: излишній румянецъ, особый блескъ въ глазахъ. Что же касается Сергѣя, то тотъ сконфуженно шелъ сзади, осторожно переступая съ ноги на ногу, будто карманный воръ, пойманный съ поличнымъ во время своей неблаговидной работы.

— Наташа… — Профессоръ пытливо посмотрѣлъ на дочь. — Павелъ Андреевичъ у насъ. Въ кабинетѣ.

— Да? Я пойду поздороваться.

— Сережа, идите и вы туда. Я сію минуту вернусь.

Молодые люди вошли въ кабинетъ. Увидя сына, Вольскій протяжно вздохнулъ, устало протянулъ руку его спутницѣ.

— Здравствуйте, дитя мое. Очень радъ васъ видѣть. Сережа, знаешь, я кажется на-дняхъ поѣду домой въ Лондонъ.

— Ну, что ты, папа? Къ чему? Здѣсь такъ чудесно.

Сергѣй бросилъ тревожный взглядъ на Наташу.

— Теперь въ Савойѣ очень хорошо, Павелъ Андреевичъ, — краснѣя подтвердила она. — Конецъ августа и сентябрь лучшее время для отдыха.

— Нѣтъ, ужъ, извините. Хватитъ съ меня этого отдыха. Конечно, я радъ былъ бы побывать на вашей свадьбѣ, но что дѣлать. Очень ужъ утомился отъ лѣтнихъ удовольствій.

— Папа… — Сергѣй взволнованно посмотрѣлъ на отца. — А вы… откуда знаете? Вѣдь я…

— Что ты? — Вольскій съ досадой взглянулъ на сына. — Что ты? Причемъ тутъ ты, скажи пожалуйста?

Вошелъ Лунинъ со стаканомъ, подалъ его Павлу Андреевичу.

— Благодарю васъ. — Старикъ сдѣлалъ глотокъ, поставилъ стаканъ на столъ. — Вотъ, погоди. Наташа выйдетъ замужъ за доктора, а я тебя, какъ только окончишь университетъ, тоже женю на комъ нибудь. Увидишь.

— Я? За доктора? — Наташа разсмѣялась. — Простите… А кто вамъ говорилъ, что я выхожу за доктора?

— Какъ кто говорилъ? — вмѣшался Лунинъ. — Я говорилъ. Съ твоихъ словъ.

— Ну, нѣтъ, извините. Я совсѣмъ не желаю губить своей жизни. Конечно, можетъ быть, я и выйду замужъ. Но не за Роже, будьте покойны.

Вольскій безпомощно взглянулъ на профессора и уронилъ голову на грудь. — Что же это такое въ самомъ дѣлѣ? — съ отчаяніемъ подумалъ онъ. — Очевидно, они рѣшили меня окончательно доканать!

— Въ такомъ случаѣ, я ничего Не понимаю, — сурово замѣтилъ профессоръ. — Ты, моя милая, мѣняешь свои рѣшенія два раза въ день. Утромъ говоришь одно, вечеромъ другое.

— Докторъ сегодня придетъ къ намъ, и я ему скажу всю правду. А что касается моего дѣйствительнаго рѣшенія, то…

Наташа посмотрѣла на отца, на Вольскаго. Повернулась къ Сергѣю, спрашивая его многозначительнымъ взглядомъ: говорить ли? И когда тотъ осторожно кивнулъ головой, торжественно произнесла:

— Если вы, Павелъ Андреевичъ, и ты, папа, ничего не имѣете противъ, я выйду замужъ за Сергѣя.

Когда на виллѣ Лунина уже собирались сѣсть за столъ, и растроганный хозяинъ по случаю полнаго примиренія съ семьею Вольскихъ отправилъ прислугу за шампанскимъ, а Наташа въ качествѣ хозяйки весело хлопотала на кухнѣ, на шоссе, ведущемъ изъ замка, можно было наблюдать странное зрѣлище.

Какой-то долговязый молодой человѣкъ, безъ шапки, въ сѣтчатой рубашкѣ безъ рукавовъ, съ разстегнутымъ поясомъ, который равномѣрно позвякивалъ металлической пряжкой, бѣжалъ по направленію къ городу, прижавъ къ груди руки и выбрасывая назадъ длинныя Ноги. Волосы скорохода буйно растрепались. Нѣсколько прядей безпомощно свалилось на лобъ; нѣсколько вихровъ, наоборотъ, вздыбилось у темени, покачиваясь во время бѣга отъ встрѣчнаго вѣтра. Лицо молодого человѣка было красно и влажно. Широко раскрытые глаза выражали радостное изумленіе, нижняя челюсть отъ нервнаго напряженія отвисла, мясистыя толстыя губы широко раскрылись, обнаруживъ два барьера крупныхъ желтыхъ зубовъ.

Проѣзжіе автомобилисты, мчавшіеся отъ Шамони по направленію къ Женевскому озеру, настойчиво гудѣли, завидѣвъ издали человѣка, бѣжавшаго посреди дороги и не обращавшаго никакого вниманія на все окружающее. Встрѣчные пѣшеходы съ удивленіемъ останавливались, глядѣли вслѣдъ незнакомцу и, принявъ его за чемпіона бѣга на дальность разстоянія, переводили любопытный взглядъ назадъ: не покажется ли изъ-за поворота фигура второго кандидата на призъ, а за нею цѣлая группа отставшихъ.

Но молодой человѣкъ, какъ легко показывало дальнѣйшее наблюденіе, бѣжалъ одинъ, безъ конкурентовъ, и очевидно безъ всякаго намѣренія получить премію. Поравнявшись съ небольшимъ рестораномъ, одиноко стоявшимъ возлѣ дороги, онъ слегка замедлилъ бѣгъ, соблазнившись мыслью утолить жажду; но затѣмъ, пренебрежительно махнувъ рукой, побѣжалъ дальше, приведя въ смущеніе стоявшаго у дверей жандарма.

— Ты какъ думаешь, Шарль? — спросилъ жандармъ хозяина ресторана, вынимая изъ кармана свистокъ. — Не лучше ли свистнуть, чтобы онъ остановился?

— Пусть бѣжитъ, — лѣниво отвѣтилъ хозяинъ. — А, вдругъ, у него умираетъ бабушка?

Между тѣмъ, молодой человѣкъ, добѣжавъ до города, рысью пронесся по главной улицѣ, домчался до аптеки, дикимъ взглядомъ окинулъ помѣщеніе, перепугалъ продавца и кліентовъ, выскочилъ назадъ, помчался дальше, завернулъ направо, миновалъ рядъ поперечныхъ переулковъ и, тяжело дыша, вытирая струившійся со лба потъ широкой ладонью, остановился, наконецъ, возлѣ виллы профессора Лунина.

— Джекъ, это вы? — увидѣвъ знакомаго шоффера, радостно воскликнулъ онъ. — Значитъ, Вольскій здѣсь?

— Здѣсь, мистеръ Шоринъ.

— И сынъ его тоже?

— Да.

— Ура!

Викторъ позвонилъ, но, не ожидая, пока кто-нибудь выйдетъ, налегъ на калитку и, сдѣлавъ нѣсколько прыжковъ, очутился у главнаго входа.

— Сергѣй! — крикнулъ онъ, пріоткрывая дверь. — Сережа! Ты здѣсь?

Наверху послышались тревожные голоса.

— Сережа! Ау! Это я! Пойди сюда!

Наверху раздались торопливые шаги. На лѣстницѣ показалась Наташа. За нею Сергѣй.

— Витя! Дорогой мой!

Сергѣй сбѣжалъ по ступенькамъ, бросился въ объятія друга. Шоринъ охватилъ его за плечи огромными руками, притянулъ къ себѣ, сталъ трясти.

— Ради Бога… Не такъ сильно.

— Все равно! Теперь ты живъ! Ну, что? Видишь? Хорошо, что я такой ядъ купилъ? Я, братъ, знаю, что покупать! Эхъ, несчастный мертвецъ! А какъ я извелся! Чутъ не покончилъ съ собой. Что, Наталья Дмитріевна? Я не правъ? Я говорилъ, что это ерунда, что никакой смерти быть не можетъ! Подумай, Сережа: тебя всѣ приняли за крысу! Каково?

Было уже около девяти часовъ вечера, когда Вольскій вмѣстѣ съ сыномъ и его другомъ отправился на автомобилѣ домой. По настоянію Наташи, Шоринъ тоже обѣдалъ на виллѣ и держалъ себя за столомъ довольно непринужденно, давая понять присутствующимъ, что истинный спаситель Сергѣя не кто иной, какъ онъ, такъ какъ не будь его, Шорина, профессоръ могъ бы продать настоящій, сильно дѣйствующій ядъ, и все было бы кончено. Однако, сидя въ автомобилѣ, молодой человѣкъ присмирѣлъ. Старикъ молчалъ, тревожно обдумывая, что его ожидаетъ въ замкѣ; Сергѣй мечтательно смотрѣлъ въ открытое окно машины; а Викторъ сидѣлъ на выдвижномъ креслѣ, подобравъ подъ себя длинныя ноги, и время отъ времени бросалъ нерѣшительные взгляды на Павла Андреевича: въ какой формѣ попросить у него извиненія за причиненную непріятность?

— Скажите, Викторъ, — заговорилъ, наконецъ, Вольскій. — Рато уже разсказалъ въ замкѣ, что Сергѣй… здоровъ?

— Не знаю, Павелъ Андреевичъ. — Викторъ почтительно склонилъ голову и глубже подобралъ подъ себя ноги. — Рато случайно встрѣтилъ меня у воротъ, когда поднимался въ замокъ, и сообщилъ эту счастливую новость. А что было дальше, не знаю. Я сейчасъ же побѣжалъ въ городъ.

— А Ольга Петровна была очень огорчена эти дни?

— О, да, разумѣется.

— А Николай Ивановичъ?

— О, Николай Ивановичъ былъ совсѣмъ убитъ. Воображаю, какъ онъ обрадуется. А тутъ еще смерть

Робера, арестъ Тома. Впрочемъ, передъ моимъ уходомъ изъ замка, Томъ вернулся домой.

— Да, вы за столомъ уже говорили, что Тома задержали по недоразумѣнію. А кто же оказался убійцей того несчастнаго, трупъ котораго сгорѣлъ?

— Это какая-то любовная исторія… месть. Подробностей Томъ не знаетъ. На почвѣ ревности, очевидно.

Шоринъ смолкъ. Вольскій снова погрузился въ размышленія.

— А я хотѣлъ кое-что сказать вамъ относительно себя, — набравшись наконецъ храбрости, снова заговорилъ Викторъ. — Я бы началъ объ этомъ раньше, но не хотѣлъ говорить при постороннихъ. Вы мною, навѣрно, очень недовольны, Павелъ Андреевичъ.

— Да, нельзя сказать, чтобы я былъ въ восторгѣ отъ вашего поведенія, — горько усмѣхнувшись, согласился Вольскій.

— Конечно. Признаю. И поэтому думаю, что мнѣ лучше всего завтра же уѣхать въ Лондонъ. Только передъ отъѣздомъ, все-таки, я хочу попросить у васъ прощенія. Не сердитесь на меня, Павелъ Андреевичъ.

— Вообще я удивляюсь, какъ вамъ, взрослымъ людямъ, могла придти въ голову такая отвратительная выдумка.

— Это вѣрно. Я теперь тоже самъ удивляюсь. И Сергѣй… Сережа, вѣдь, ты удивляешься? Но въ данномъ случаѣ, все-таки, не такъ виноваты мы, какъ подземелье вашего замка. Это оно навело насъ на такія мысли. Если бы вы проникли туда, вы бы тоже, можетъ бытъ… То-есть я хочу сказать, что оно, это подземелье, черезчуръ романтично.