Землепроходец Ерофей Павлович Хабаров

ПОЕЗДКА ХАБАРОВА В МОСКВУ

Уезжая с Зиновьевым в Москву, Ерофей Павлович никак не думал, что больше никогда не вернется на Амур. После возвращения он мечтал заняться здесь земледелием и организацией за счет амурской пашни снабжения хлебом всей Якутии. Поэтому он не повез дальше Тугирского волока сельскохозяйственные орудия, купленные им в свое время в казне. Весной 1654 г., покидая волок, он с большим трудом убедил Зиновьева не везти с собой пороховую и свинцовую казну, а спрятать ее в надежном месте, там, где уже лежали косы и серпы.

Когда вскрылись реки, Зиновьев двинулся в дорогу. Поездка до Москвы была для Хабарова тяжелой. Зиновьев продолжал над ним издеваться, «вымучивая у него то шубу, то шапку, то собольи пластины».

Опасаясь, что Хабаров бросит его по дороге и вернется на Амур, Зиновьев отдал распоряжение в наиболее подходящих для побега местах изолировать землепроходца и одевать на него смыки, т. е. кандалы.

Зиновьев грабил не только Хабарова. Еще на Амуре, чинив «суд и расправу», он отобрал в свою пользу у служилых казаков Матвея Пинежанина и Федора Вагина кафтан, 40 пластин собольих и шубу соболью, у охочего казака Федора Иванова Важенина — 20 соболей и шубу лисью стоимостью в 45 рублей. На Тугирском волоке посягал на имущество служилых людей десятников и рядовых Якуны Никитина «с товарищи», «бил их на правеже день, а правил… 600 рублев… сборы неведомо какие». Здесь же Зиновьев «бил и мучил разными муками, огнем жег» даурского казака Якова Мелентьева, который, «убоясь его муки», отдал ему два озяма[59].

Произвол Зиновьева распространился и на вчерашних его сторонников, которые еще несколько месяцев назад под его диктовку писали челобитные на Хабарова и грозились выступить его обвинителями в Москве. Среди них были даже такие враги Хабарова, как Степан Поляков, Константин и Степан Ивановы. Теперь они горько каялись перед Ерофеем Павловичем и вместе с ним написали и отдали в Енисейском остроге воеводе Пашкову челобитные на Зиновьева «во многих его обидах, насильствах, грабеже». Пашков челобитные принял. Конфисковал у Зиновьева отнятое им у служилых людей имущество (вероятнее, его часть), опечатал его «в коробье» и препроводил из Енисейска до Москвы с приказным человеком Федором Сидоровым «с товарищи». Последним он настрого наказал отдать коробью и челобитные для подлинного розыска в Сибирском приказе. Енисейцы поручение выполнили. Казну и документы довезли до Сибирского приказа и спасли таким образом хоть часть имущества, отнятого Зиновьевым у Хабарова и его товарищей.

По пути в Москву Ерофей Хабаров видел, что его поход на Амур всколыхнул, заинтересовал и поднял в дорогу десятки и сотни людей. Переселенческая волна захватила Якутский, Илимский, Енисейский, Красноярский и другие уезды. Люди шли на Амур на свой страх и риск, не спрашивая на то разрешения у местных властей. Царская администрация, испытывая постоянный недостаток в людях, препятствовала стихийному переселению, старалась вернуть беглецов назад. Но люди уходили и мелкими группами, и объединяясь в большие отряды.

Один из таких отрядов Хабаров встретил на Тугирском волоке зимой 1653–1654 гг. Через несколько месяцев этот отряд был уже у Онуфрия Степанова и в дальнейшем вместе с ним оборонял Кумарский городок. Здесь же, в Тугирском острожке, Хабаров был свидетелем допроса беглеца, назвавшегося Давыдком Кайгородцем. Оказалось, что он пробирался на Амур с ватагой, но отстал от своих и был пойман. Кайгородец рассказал, что о Даурской земле он услышал в Верхоленске от полчан Хабарова, провожавших в Москву ясачную казну. Из Верхоленска с Кайгородцем пошли в Дауры «без отпуска» 4 служилых человека. По пути на реке Киренге к ним присоединились промышленные и служилые люди, ленские и илимские пашенные крестьяне. Оружие они добыли, разграбив государев казенный амбар. Затем отобрали у приказчика ленских крестьян Василия Скобликова пищаль и пистоли, а у торгового человека Ивана Тюрина — пищаль. Средство передвижения — «дощаник с запасами и товарами» захватили у промышленного и торгового человека Матвея Ворыпаева[60].

Проезжая через Илимск, Хабаров слышал, как воевода Богдан Оладьин жаловался Зиновьеву, что теперь все узнали о путях на Амур. Один из путей — по Олекме, тот, которым ходил Хабаров, а другой через Верхоленский острог, Забайкалье и Шилку, который осваивал Бекетов. «Теми дорогами в прошлом 1653 г., — сокрушался воевода, — из Верхоленского и Илимского острогов и уездов без отпуска сворами служилые с охочими и промышленные люди с пашенными крестьянами побежали в Дауры… И впредь в Даурскую землю с Лены воровских побещиков от побегу не уберечь». Оладьин ссылался на аналогичные жалобы и якутского воеводы Ладыженского, который писал к нему, что в Якутском уезде резко сократилось число пашенных крестьян. Общим выводом воевод было то, что «в Якутском и Илимском острогах и уездах нет вольных и охочих людей, которых можно было бы посадить на пашню, потому что они все вышли воровством в Дауры»[61]. Чтобы как-то приостановить отток русского населения в Даурию, грозивший обезлюдить уже обжитые восточносибирские уезды, воеводы вознамерились в ближайшем будущем учредить в устье Олекмы заставу и на ней ловить всех беглецов.

Во время следования Хабарова через западносибирские уезды к нему неоднократно обращались жители с просьбой рассказать им об Амуре. Он делал это охотно и многих заинтересовал перспективами амурского земледелия, пушного и рыбного промыслов, торговли. Когда через год после поездки в Москву Хабарова в Сибири объявили о наборе добровольцев в даурский полк Пашкова, их много нашлось в Верхотурье, Тобольске, Тюмени, Енисейске. Можно предполагать, что среди добровольцев были и те, кто слышал рассказы Хабарова о Даурии.

Какую-то часть пути Хабаров проделал без Зиновьева. Опасаясь обвинения в неоправданной потере времени на Тугирском волоке, он поспешил вперед Хабарова и прибыл в Москву в начале декабря 1654 г. Поэтому от Томска Хабарова сопровождал служилый человек Милослав Кольцов. Из Устюга Великого до Москвы с ним ехал устюжский пристав Иван Кузьмин с казаками. В середине февраля 1655 г. Хабаров был в Москве.

Московский Кремль. С гравюры XVII в.

К этому времени Зиновьев уже отчитался о поездке в Даурию перед главой Сибирского приказа А. Н. Трубецким и его помощником дьяком Григорием Протопоповым. Зиновьев подтвердил факт присоединения Приамурья к России и отметил его положительное значение. Но деятельность Хабарова московский дворянин охарактеризовал только отрицательно. Зиновьев сознательно умолчал о всем полезном, что сделал землепроходец для государства, и лишь подчеркнул его «вины», выясненные из жалоб полчан.

Был расспрошен в Сибирском приказе и Хабаров. Трубецкой и Протопопов признавали его заслугу в присоединении Приамурья, справедливо решив, что большое дело, сделанное им, не может идти ни в какое сравнение с теми мелочами, к которым Зиновьев сознательно пытался привлечь их внимание.

Одержав победу в главном вопросе, Хабаров подал на Зиновьева жалобу, обвиняя его в издевательстве и «мучительстве», вымогательстве взяток и присвоении его имущества. К челобитной Хабаров приложил «роспись животов» на сумму в 1500 руб., пограбленных у него Зиновьевым. Следствие было поручено боярину кн. Григорию Семеновичу Куракину, а оценка мягкой рухляди — купцу гостиной сотни Афанасию Гусельникову и целовальнику суконной сотни Нестору Парфенову Шапошникову.

Большой выдержки стоило Хабарову, «став перед судьями, искати, отвечати вежливо и смирно, и не шумно и невежливых слов не говорити», когда Зиновьев начал отрицать на суде неоспоримые факты издевательства над ним с целью вымогательства имущества. Правда, Зиновьев сознался, что не один раз бил землепроходца, заметив, что имел на это «основание»: Хабаров хотел против него бунтовать и подбивал на это других. Что касается взяток, то, по словам Зиновьева, Хабаров ему их давал «добровольно», откупаясь от поездки в Москву.

Жалоба Хабарова и вина Зиновьева были настолько очевидны, что суд довольно скоро разобрался в сути дела и уже 13 июня 1655 г. вынес приговор: в действиях Зиновьева по отношению к Хабарову усмотреть злоупотребление служебным положением и намерение обобрать и оклеветать землепроходца. Но поскольку в служебной карьере Зиновьева такой случай произошел впервые, суд ограничился вынесением в его адрес предупреждения, что «если он, Дмитрий, и впредь, будучи у государева дела, учнет делать также, то ему быть в смертной казни»[62].

Что касается имущества, отнятого у Хабарова, то Зиновьев его должен был вернуть. В опечатанной в Енисейске и привезенной в Москву «коробье», по оценке Афанасия Гусельникова «с товарыщи», оказалось мехов на сумму в 2416 руб. 15 алтын 2 деньги. Из них меха, отнятые у Хабарова, со слов последнего, оценивались в 1500 руб. При разборе меховой казны Хабаров опознал своей рухляди только на 964 руб. Остальную Зиновьев успел куда-то «разметать», еще не доезжая до Енисейска. Однако Зиновьев признал право Хабарова только на поношенные вещи. Стоимость мехов и меховых изделий, возвращенных им Хабарову по суду, составила всего 562 руб. Некоторые из них Зиновьев возвращал Хабарову уже не в том виде, в каком он их взял: из одеяла лисьего он успел сшить шубу, а из собольих хвостов — ферези (мужское длинное платье с длинными рукавами без воротника и пояса). Полученные по суду меха Ерофей Павлович в тот же день отнес окольничему Соковнину, должником которого он был.

В составе опечатанной казны имелась и спорная рухлядь, на которую одновременно претендовали и Хабаров, и Зиновьев. Она оценивалась в 402 руб. Право на ее владение решалось «по вере», или крестному целованию. Клятва на кресте в ходе судебного разбирательства рассматривалась в то время как доказательство правоты. Трижды поцеловав крест, «Дмитрий веру взял себе на душу» и получил спорные меха. Хабаров мог также трижды поклясться на кресте и продолжить спор дальше. Но он не пошел на это. Будучи разоренным Зиновьевым и оставаясь должником Соковнина, он испытывал такие материальные лишения и нужду, что больше не решился искать правды. Дальнейшая судебная волокита стоила бы ему новых материальных издержек, а главное — физических увечий. Ведь по Соборному Уложению 1649 г., если стороны не приходили к соглашению после клятвы, истина устанавливалась путем пытки. Пытали истца и ответчика. Зиновьев, как дворянин, мог поставить вместо себя на пытку крепостного человека, а Хабаров этого сделать не мог и подвергся бы пытке лично. Чтобы не быть еще и изувеченным, он не стал настаивать на продолжении процесса и 3 сентября 1655 г. сообщил судье Куракину о своем примирении с Зиновьевым и отказе от каких-либо претензий на спорные меха.

5 июня 1655 г., по совету дьяка Протопопова, который сочувственно относился к землепроходцу, или, как писал Зиновьев, «дружил ему», Ерофей Павлович Хабаров обратился к царю Алексею Михайловичу с челобитной об официальной поверстке (зачислении) его в службу «в тот чин, в какой он пригодится» (т. е. в какой сочтут нужным).

Дело в том, что назначение Хабарова в свое время Францбековым на должность приказного не было равноценным его зачислению в какой-нибудь служебный чин. Отставленный от должности приказного, он вновь возвращался в свой первоначальный статус — становился земледельцем и промышленником.

К челобитной Хабаров приложил подробный послужной список, начав его с указания на поиск пашенной земли и соляных залежей на Лене и Вилюе, организации им земледелия и соледобычи. Рассказал он о подъеме на свои деньги людей, «которыми для прибыли государевой проведал новую Даурскую землю». Главный итог своей предшествующей жизни он выразил словами: «…ясак собрал с дауров, дючеров, наток и гиляков. И тех земель моего взятья аманаты от меня в тех землях… остались под государевою высокою рукою и впредь с них на государя ясак ежегод пойдет!»

В этой же челобитной Хабаров писал, что казна не расплатилась с ним за нанесенные ему в свое время убытки. Ему так и не вернули 500 руб. денег в зачет незаконно отнятых Головиным пашни и соляной варницы, хотя положительное решение Сибирского приказа об этом имелось. Ничего не получил Хабаров и за 3 тыс. пудов хлеба, занятого у него Головиным на якутские нужды в неурожайном 1641 г. Вместе с тем, не расплатившись с Хабаровым, казна требовала от него возвращения более чем 4 тыс. руб. денег, которыми оценивалось снаряжение экспедиции, взятое им в долг.

Сибирский приказ удовлетворил челобитную Хабарова лишь частично. Он признал служебные заслуги Ерофея Павловича и поверстал его в дети боярские, установив ему годовой оклад в размере 10 руб. денег, 10 четвертей ржи, 10 четвертей овса и 1,5 пуда соли.

Чин сына боярского был низшим в иерархии чинов феодалов, или, как их тогда называли, служилых людей по отечеству. Прослойка детей боярских в составе феодального класса в XVII в. была довольно заметной. Чин переходил от отца к сыну или ближайшему родственнику. Но в Сибири, особенно Восточной, служилых людей по отечеству в середине XVII в. было еще мало. Видя в их лице свою опору, правительство практиковало здесь зачисление в чин детей боярских лиц, занимающих командные стрелецкие или казачьи должности. Такая политика осуществлялась до конца XVII в., несмотря на то, что уже к середине XVII в. в более обжитых районах Сибири появилась тенденция наследственного замещения этих чинов. Случай зачисления Хабарова в дети боярские минуя казачью или стрелецкую службу был большой редкостью даже для Сибири.

Что же касается второй просьбы Хабарова, то Сибирский приказ ее игнорировал. Он даже не счел возможным уменьшить долг землепроходца казне.

В Москве Хабаров, очевидно, находился до осени 1655 г. Как раз 20 августа 1655 г. в Сибирском приказе был решен вопрос об организации Амурского воеводства и назначении туда первым воеводой Афанасия Пашкова, занимавшего до того воеводскую должность в Енисейске. Несомненно, что в процессе подготовки этого вопроса Сибирский приказ получал кое-какие советы и у Хабарова. Доказательство тому — упоминание его имени в наказной памяти, составленной для Пашкова.

Однако самого Хабарова на Амур больше не отпустили. Он должен был ехать в Илимск, в гарнизон которого был зачислен. В столице считали, что Ерофей Павлович закончил свою миссию на Амуре и теперь управление присоединенным им краем должно быть передано царскому воеводе, перевод которого из Енисейска в Даурию намечался на весну 1656 г.

По пути из Москвы в Сибирь Ерофей Павлович заехал в Устюг Великий, где он оставил часть своего товара. Какое-то время он занимался там своими торговыми делами, расплатился с окольничим Соковниным и другими заимодавцами, а затем, затосковав по сибирским просторам, вновь вернулся на Лену.