Землепроходец Ерофей Павлович Хабаров

НА ВЕЛИКОЙ РЕКЕ ЛЕНЕ

По вопросу о времени приезда Ерофея Павловича Хабарова на Лену существуют разные мнения. Согласно одному из них, он прибыл на Лену не позже 1632 г., по другому — в 1638 г. Однако скорее всего это все-таки произошло в 1632 г. Вместе с Ерофеем туда пришли брат Никифор и племянник Артемий Петриловский. Можно вполне согласиться с мнением Ф. Г. Сафронова о том, что в первые несколько лет пребывания в Якутии Хабаров не имел постоянного места жительства. Занимаясь соболиным промыслом, он переходил с места на место в поисках богатых соболиных урочищ.

Охотился Хабаров с артелью — ватагой. Такое объединение обусловливалось необыкновенными трудностями быта, организации общих зимовок, а также необходимостью совместных усилий на охоте. Став к этому времени опытным и бывалым охотником, Ерофей Павлович был в артели «передовщиком».

Год промысловики делили на два сезона. Промысел начинался в октябре-ноябре и заканчивался в марте. Зимой мех соболя был наиболее красивым, пушистым и дорогим. В летнее время зверек линял, становился более светлым, качество меха ухудшалось. Непромысловый период охотники не теряли даром. Они подыскивали новые участки охоты, строили там зимовья, шили и чинили одежду и обувь, плели сети, охотились на сохатого, рыбачили, вялили, сушили рыбу и мясо, заготовляя их впрок. С начала промыслового сезона артель делилась на мелкие партии, которые разбредались по соболиным урочищам.

Орудиями лова в артели Хабарова, как и в подобных ей, были кулемы (ловушки давящего действия), в которых закреплялась приманка из мяса или рыбы. Использовались обметы — большие сети. В них соболь загонялся с помощью специально натасканных собак — сибирских лаек. Умели Хабаров и его товарищи, по примеру местных жителей, охотиться на соболя с луком и стрелами. В этом случае важно было не промахнуться, попасть зверьку в глаз, иначе можно было испортить ценную шкурку.

П. Н. Павлов, специально исследовавший пушной промысел Сибири, подсчитал, что для такого уезда, как Якутский, добыча одного охотника в обычный год могла составить до 60, а в наиболее благоприятный для промысла год — до 260 шкурок. Шкурка лучшего соболя, про которую говорили «мех живого соболя по земле волочится», оценивалась даже в Сибири в 20–30 руб. за штуку. Московская оценка была еще выше. Но обычная стоимость соболя в Якутии во время промысловой деятельности Хабарова составляла 1–2 руб. Доход рядового охотника, подряжавшегося в артель, лишь в 1,5–2 раза превышал его затраты на промысел. Доходы организаторов артелей — передовщиков, которым рядовые охотники отдавали половину или две трети добычи, был выше примерно в 2–3 раза.

Ерофей Хабаров хорошо знал собольи урочища, повадки зверька, учил охотничьему искусству товарищей и ежегодно заканчивал сезон с большой выручкой. Удачная охота приносила большие доходы. Сначала Ерофей продавал пушнину приезжим купцам. Затем, накопив средств, к добытому соболю стал добавлять перекупной и все чаще совершать «отъезжие торги», поручая в свое отсутствие артель брату Никифору и племяннику Артемию. Сочетая промысел с торгом, он вывозил собольи шкурки подальше от места добычи, где они были дороже, а «русские товары» дешевле. Закупая эти товары на вырученные от промысла деньги, Хабаров продавал их в более восточных районах, где соболиный промысел был в разгаре. Такие торгово-промысловые циклы Ерофей Павлович совершал неоднократно, приумножая свое добро. Он все чаще стал себя называть не промышленным, а торговым человеком.

В момент прихода Хабарова на Лену Якутский край был обжит промысловиками еще очень слабо. Районы интенсивного соболиного промысла находились сравнительно недалеко. Поэтому Хабаров с артелью охотился на верхних притоках Лены: Куте, Киренге, Чечуе, Вилюе. Но богатая ленская сторона привлекала все больше и больше промышленных людей. Край обживался. «От стука топора, и от огня, и от дыма» соболь отходил в глубь тайги. Хабарову приходилось ходить на промысел все дальше и дальше, вниз по Лене и, возможно, на ее правые притоки Олекму и даже Алдан. Добывать пушнину становилось труднее. И Ерофей Павлович стал все чаще задумываться об изменении направления своей хозяйственной деятельности. Сметливый ум крестьянского сына подсказывал ему, что будущее края связано не столько с пушниной, сколько с хлебопашеством и разработкой его недр.

Странствуя по рекам и по тайге, Хабаров невольно приглядывался к земле. Он знал, что в районе Якутска «хлебной пашни не чаять», что земля там «и среди лета вся не растаивает». Зато южнее Якутска вверх по Лене, по Киренге и Куте, где климат был более теплым, лежали свободные от леса, освещенные солнцем земли — елани, как бы самой природой приготовленные для трудолюбивых крестьянских рук. Эти-то земли и приглянулись Хабарову.

Во время охоты любознательный помор попутно разведывал естественные богатства края. Делал это он не по государеву указу, а по своей инициативе. На родине Хабарова среди предприимчивых крестьян был широко развит соляной промысел. Многие крестьяне имели свои варницы и вели бойкую торговлю солью. Администрация Енисейска и Якутска еще ничего не знала о местах залегания соли на Лене и ее притоках, но принимала всяческие меры к их «подлинному высмотру». Ранее других удалось обнаружить соляные месторождения в устье Куты и в районе реки Вилюя Ерофею Хабарову. В будущем эти месторождения, наряду с Иркутским Усольем, станут обеспечивать солью всю Восточную Сибирь.

А пока в 1637 г. Ерофей Хабаров срочно отправился в Енисейск. Он вез с собой солидную партию мягкой рухляди для продажи и заветный туесок, в который насыпал для «опыту» и воеводского досмотра первую горсть вываренной им соли.

Поездка оказалась на редкость удачной. Меха удалось выгодно продать. Вырученных денег хватило на покупку товаров, привезенных: «с Руси», и хлеба «енисейской пахоты». Но самым радостным было дозволение енисейского воеводы ему, промышленному и торговому человеку Ерофею Хабарову, в устье реки Куты «в угожем порозжем месте пашню завесть» да на Усть-Куты построить варницу, «в которой соль варить безпереводно», «чтоб тамочным жителям в хлебе и в соли недостатка не было». Оговорили стороны и казенный интерес: каждый десятый сноп хлеба и каждый пятый пуд соли торговый человек Ерофей Хабаров должен был отдавать в казну на государя.

25 мая 1638 г. по первой полой воде Хабаров вышел из Енисейска. В проезжей памяти, выданной на его имя из Енисейской приказной избы и заверенной по всем правилам «печатью Земли Сибирския Енисейского острогу», указывалось, что с ним из Енисейска пошло 27 человек. Это были гулящие люди, нанятые Хабаровым на соболиный и рыбный промыслы, а также для работы на пашне. Каждый из них, согласно заведенному порядку, заплатил перед отъездом «гулящий оброк на нынешней 146 (1638) год по осми алтын по две денги с человека». С Ерофеем пошел товар: 2 тыс. пудов хлеба, 300 саженей сетей неводных, 2 пуда меди в слитках, 100 аршин сукон сермяжных, 27 кафтанов бархатных. Весь товар оценивался в 1504 руб. За товар Ерофей Павлович обещал заплатить «десятую отъезжую пошлину мягкой рухлядью сполна… когда будет промысел». А пока внес в енисейскую казну «печатные… по деньге с рубля». Самую весомую часть поклажи Ерофея Павловича составил хлеб. Его везли на Лену для продажи, снабжения промысловой артели, а главное — в посев на новой земле. Хабаров задумал создать многоотраслевое хозяйство, в котором бы промыслы сочетались с хлебопашеством.

Весьма примечательно, что отъезд Хабарова с артелью на Лену в 1638 г. совпал с отправкой туда же одного из опытнейших землепроходцев Максима Перфильева, о котором шла речь выше. Он шел в район Лены и ее правого притока Витима «для проведывания новых землиц». Можно предположить, что путь до Ленского волока и Лены Хабаров и Перфильев проделали вместе. Заинтересованный в численном увеличении своего отряда, состоявшего из 36 служилых людей, Перфильев вполне мог взять в попутчики бывалых промышленных людей.

Остаток лета и зиму 1639 г. Хабаров был занят налаживанием своего хозяйства. Согласно установленному в Сибири порядку, каждый крестьянин-новопоселенец получал из казны участок земли, на котором заводил «собинную» (свою) пашню. За пользование этим участком он был обязан обрабатывать «на государя» казенную десятинную пашню. Эта работа была не чем иным, как барщиной. Только, в отличие от европейской части страны, в Сибири в роли помещика выступало не частное лицо, а государство. Для становления впервые заводимого хозяйства крестьянин-новопоселенец получал из казны безвозмездную помощь («подмогу»), состоящую из небольшой денежной суммы, семенного хлеба, сельскохозяйственного инвентаря и скота. Хозяйство на несколько лет освобождалось от податей в пользу государства.

Хабаров пришел в Сибирь как промышленный человек. Торгуя пушниной, в конце 30-х и 40-х гг. XVII в. он стал торговым человеком. В условиях острой нехватки хлеба в Сибири было широко распространено обращение к хлебопашеству некрестьянского населения: служилых, торговых, промышленных и гулящих людей. Получая участки земли, они могли рассчитывать на беспроцентную ссуду, которая по истечении определенного срока подлежала обязательному возвращению в казну.

Ерофей Павлович был уже человеком состоятельным. Он не использовал своего права на получение казенной ссуды. И вспоминая спустя 10 лет об этом периоде своей жизни, он писал в челобитной на имя царя: «Устроил я (пашню. — Г. Л.) своими пожитками, а не твоею, государь, казною». Пашня, распаханная и засеянная в 1640 г. в устье реки Куты по инициативе и на средства Ерофея Хабарова, положила начало земледелию в Ангаро-Илимско-Ленском районе. Здесь же дала первую соль основанная Хабаровым соляная варница. Подчеркивая через 3 года свой приоритет в развитии местного земледельческого очага и добычи соли, он с нескрываемой гордостью писал: «А опричь меня… никто заводу пашенного и варнишного (здесь. — Г. Л.) не заваживал».

Земледелие в устье реки Куты Ерофей Хабаров начал с опытного сева сразу нескольких культур: ржи, овса, ячменя, гороха. В неизвестных для русских людей погодно-климатических условиях ему, пашенному опытовщику, необходимо было выяснить урожайность и возможность вызревания каждой из культур. Опыт удался. Для Ленского района Хабаровым была установлена прибыльность ржи по сравнению с другими видами злаков. С изумлением смотрел местный приказчик на ржаные десятины Хабарова. Он сметил, что урожай с них составил не менее 1300 пудов ржи. В голодном и пока еще малохлебном Ленско-Илимском районе это было целым богатством. Поскольку для Хабарова как торгового человека земледелие не являлось, с точки зрения администрации, главным занятием, его обязали вносить десятый сноп с урожая, взяв в казну «по опыту его десятой — сто тридцать пуд»[14]. К весне 1641 г. Ерофей Павлович поднял «наемными работники» около 30 десятин.

Местное хлебопашество, возможность которого для данного района была доказана Хабаровым, со временем снимало необходимость трудных поставок хлеба в Якутию из более обжитых районов Сибири. С момента заведения пашни промышленный и торговый человек Ерофей Хабаров стал называться «старый опытовщик». Первый сев Хабарова явился лишь началом «беспрерывного опыта» крестьян Илимского воеводства, из которого, как писал исследователь илимской пашни В. Н. Шерстобоев, «выросли основы местной агротехники».

Здесь же в своем хозяйстве, недалеко от соляной варницы и пашни, Хабаров построил мельницу, где обмолачивал свой урожай. Теперь любой приезжавший в Якутию промысловик или купец мог заглянуть на заимку Хабарова и купить там зерно, муку и соль. Торговля хлебом и солью приносила немалый доход. Соболиный и рыбный промыслы умножали добро Ерофея Павловича.

До 1639 г. земли, расположенные по Илиму и Лене, считались частью Енисейского уезда. В 1639 г. они выделились в отдельное Якутское воеводство, управление которым поручалось воеводе Петру Головину «с товарищи».

В обязанность Головина входило не только проведывание новых, не обложенных ясаком земель, что он и делал, но и заведение государевой десятинной пашни, способной обеспечить казенные нужды нового уезда. В наказе, выданном Головину, на этот счет говорилось: «Велено высмотреть того накрепко, мочно ли на Лене-реке… пашня завесть и пашенных крестьян устроить, чтоб на ленских служилых людей… хлеба напахать ленскими крестьяны, а ис Тобольска… хлеба не посылать. Да будет по их (воеводскому. — Г. Л.) высмотру на Лене-реке в каких местах пашня устроить мочно, угожие места есть, и им велено в пашню строити охочих людей и о том отписати к государю к Москве»[15].

Воевода прибыл в Якутск в 1641 г. По пути к месту службы он имел возможность осмотреть пашни, заведенные Хабаровым. От зоркого воеводского глаза не укрылись крепкие амбары, доверху набитые хлебом, из которых воевода на казенные нужды занял 3000 пудов зерна, а ехавший с ним торговый человек Иван Сверчков —600 пудов ржаной муки. Следуя к Якутску и по прибытии туда, Головин организовал поиск свободных от леса, пригодных под пашню мест, разослав с этой целью отряды служилых людей. Он лично «досматривал и смечал елани между Усть-Кутой и Олекмой». Но пока шла разведка новых мест и продолжалась казенная переписка о присылке для их заселения пашенных крестьян, время шло, занятый у Хабарова хлеб был съеден, а дело с заведением казенной пашни не продвинулось вперед. Тогда Головин, к чему-то придравшись, отписал у Хабарова «на государя» его пашню в устье реки Куты, Усолье с двором и варницей, причинив ему тем самым убыток в 500 руб.

На конфискованной у Хабарова распаханной земле воевода стал внедрять государеву казенную пашню. Так как крестьян-охотников для работы на ней не нашлось, Головин, в виде временной меры, посадил на пашню «из найма» служилых людей из якутского гарнизона М. Максимова, М. Константинова, С. Родионова, М. Никитина, А. Кириллова. Каждый из них обязывался пахать по 3 десятины и получил в «подмогу» по 2 лошади, 2 сошника, 2 серпа, 2 косы, 2 хомута, а для сева «государевы семена». Пашня давала хороший урожай. Не ошибся в выборе земли «старый опытовщик» Хабаров! В 1645 г. с каждой из ее 15 десятин было собрано по 148 пудов. В 1650 г. все 5 человек служилых людей распоряжением Сибирского приказа были оставлены на пашне навсегда, т. е. превратились в государевых пашенных крестьян. Так взятые в казну посевы Хабарова послужили началом казенной пашни на реке Лене.

Конфискация воеводой земли и хозяйства не прошла для Хабарова бесследно. Как он писал позже, «… от воеводы Петра Головина налоги разорился и одолжал великими долги». Но Хабаров решил не бросать начатого им перспективного пашенного дела. Он приискал новые «угожие» земли, которые лежали на Киренге. Чтобы поднять большой массив, требовались рабочие руки. Как и в 1638 г., он набрал работных людей в Енисейске. 10 февраля 1641 г. Хабаров послал туда своего поверенного Семена Максимова сына Подболоцкого «для промышленных людей на реку Лену»[16]. Руками промышленников Ерофей Павлович планировал распахать пашню, произвести весенний сев, осенью собрать урожай, а зимой отправить их на соболиный промысел в тайгу с братом Никифором.

В 1641 г. в устье Киренги зазеленела новая нива. Свое владение землей Хабаров оформил специальным документом — «да-ной» или «отводной». В ней писалось о выделении Хабарову «на Великой реке Лене, на Усть-Киренги земель под двор, и под гумно, и под огород и под пашню. И пашню ему пахать. И под скотинные выпуски отгородить ему на тех землях непахотные места, смотря по своей мочи и скоту».

Вручая Хабарову «даную за своею рукою» (подписью), воевода Головин очень хотел, чтобы Хабаров взял на себя обработку одной десятины «государевой пашни». Казенная барщина сковала бы промысловую инициативу Хабарова, поставила его в большую зависимость от воеводской администрации. Воевода предложил ему, как бы из добрых побуждений, «ссуду против промышленного человека Пантелейка Плотника — тридцать Рублев на лошадь и на сошники, и на серпы, и на косу не в отдачу… а также льготу на год». Хабаров понял уловку и с достоинством ответил: «Так пахать не уметь!» (т. е. не умею, не хочу)[17].

Как промысловику и торговому человеку ему было важно сохранить за собой право владения землей не за выполнение казенной барщины, а за внесение хлебного оброка. Он снова поднял пашню только на свои средства, так и не прибегнув к казенной помощи: «пахал… тою пашню, наймуючи… своими крошишками (крохами. — Г. Л.), для заводу, и распахал шестьдесят десятин… И кляченка и наймитов наймовал самою дорогою ценою», — писал он в дальнейшем. Согласно сибирским окладным нормам, которые для отдаленной Лены были еще льготными, с каждой десятины распаханной земли Ерофей Павлович ежегодно должен был отдавать в казну десятый сноп.

Тогда же по Хабарову была взята поручная запись. Она писалась от лица поручителей и приведена в доносе на Хабарова его недругом дьяком П. Стеншиным. В ней, в частности, говорилось: «И никуда ему (Хабарову. — Г. Л.) ис той пашни не сотти и не збежать, и той пашни впусте не покинуть, и того тягла не оставить, и зернью (азартная игра в кости. — Г. Л.), и карты не играть, и никаким воровством не воровать, и не пить, и не бражничать». В случае самовольного ухода Хабарова с пашни с его поручителей в пользу казны бралась пеня, или штраф, «что государь укажет».

Пашенное хозяйство Ерофея Павловича на Киренге по тому времени было богатым. Оно снабжало хлебом не только промысловиков, но и казну. Чуть ли не на второй год существования киренгской пашни Хабаров смог одолжить якутской казне 900 четвертей ржаной муки. Снова была построена мельница. Там обмолачивалось зерно «про свой обиход и для сторонних людей». Продолжал Ерофей Павлович заниматься соболиным промыслом. Отправлял в тайгу артели покрученников. В фонде Якутской приказной избы сохранилось несколько документов, доказывающих, что Хабаров в этот период практиковал выдачу продовольствия и денежных ссуд промысловикам и торговцам, попадавшим в затруднительное материальное положение.

Но если у Ерофея Хабарова пашня ладилась, то у воеводы Петра Головина дела с ней обстояли более чем скромно. И воевода снова решил пополнить казенный доход за счет хозяйства «старого опытовщика». По указанию воеводы сразу же, без льготного года, с первого урожая, полученного Хабаровым на Киренге, была взята не десятая, а пятая часть урожая, или, как выразился в челобитье Хабаров: «воевода Петр Головин взял с тое моей распашной пашнишке пятую лутчую десятину». Протест Хабарова повлек за собой конфискацию в пользу казны его пашни и заселение ее крестьянскими семьями.

Поступки Головина историки нередко объясняют дурным характером и личной неприязнью воеводы к Хабарову. С одной стороны, это так. Сибирские воеводы обладали полномочиями более широкими, чем их коллеги из европейской части страны. Не случайно им рекомендовалось управлять уездами не только по «наказу», но и «по своему высмотру» и даже «как бог вразумит». Вдали от центра они чувствовали себя полновластными государями своих уездов. Тот же Головин цинично заявлял окружающим: «Правда моя в Сибири как солнце на небесах сияет».

Однако расправу с Хабаровым можно связывать не только с личными качествами воеводы-самодура. Хабаров вносил с пашни десятый сноп, т. е. натуральный налог. Он был переселенцем с Русского Севера, где десятинной государевой пашни не существовало, и стремился сохранить и утвердить на новом месте традиции родины — продуктовую ренту. Сибирская же администрация считала, что «десятинная пашня оброка прибыльнее», и препятствовала распространению оброка. Поступок Головина можно рассматривать как борьбу администрации с более прогрессивной формой налогового обложения, за принудительное насаждение казенной барщины.

Действуя по своей «воеводской правде», уже после конфискации пашни, Головин потребовал, чтобы Хабаров помог своими деньгами пустой якутской казне. Хабаров это сделать отказался. На этой почве в Якутске произошло его столкновение с Головиным. За дерзость и «невежливые слова» в адрес воеводы Хабаров был брошен в тюрьму. Находясь там, он написал обстоятельную жалобу на воеводу, которую закончил горькими словами: «Впредь… тое пашнишки заводить нечем. Воевода Петр Головин… разорил до конца».

Казалось бы, незаслуженно обиженного и потерпевшего материальные убытки Хабарова не было основания держать в тюрьме. Но у Головина вскоре нашелся повод задержать там Хабарова на два с половиной года. Попытка Головина повысить налоговое обложение нерусского населения вызвала крупное восстание якутов. Они осадили Якутский острог, где находились воевода и его администрация. Восстание было жестоко подавлено. Головин обвинил в подстрекательстве к нему не только русских промышленников, но даже и своих ближайших помощников — воеводу М. Глебова, письменного голову Е. Бахтеярова и дьяка В. Филатьева. Взаимные обвинения администрации разожгли обычную в Сибири воеводскую смуту. В обострившейся обстановке более 100 русских людей было брошено в тюрьму. В причастности к «изменному делу» обвинили и Хабарова. Из тюрьмы он вторично написал челобитную, в которой рассказал о «мучительствах» и разорении его Головиным: о дважды конфискованной пашне, отнятой соляной варнице, о несправедливой замене десятого снопа пятым, об аресте и заточении в тюрьму. В заключение он просил отпустить его в Соль Вычегодскую к семье, «чтоб женишко свое и детишка с правежу освободить… и в государевых податях и долгах расплатиться». «В свое место» на время отъезда «у пашнишки» он просил оставить «братишку своего родного Микифорку Хабарова».

Челобитная Хабарова, как доказательство одной из «вин» Головина, была привезена и передана в Сибирский приказ сторонниками противостоящей воеводе группировки. Их же старанием она попала в руки дьяка Сибирского приказа Григория Протопопова, а затем доложена судье приказа боярину Никите Ивановичу Одоевскому. Из Москвы в Якутск пришел ответ. Поскольку Головина сместили, ответ был адресован сменившим его воеводам Василию Пушкину и Кириллу Супоневу. Им предлагалось выяснить «допряма» и отписать в Москву «не замотчав», «… сколь давно и при котором воеводе ему, Ерофейку, та земля… дана из десятого ль или пятого снопа, и на сколько лет, и что у него с тое земли и иных каких оброков велено имать, и будет ему, Ерофейку, та земля дана из десятова снопа, и для чево Петр Головин у него, Ерофейка, с тое земли взял пятой сноп, а не десятой, и для чево у него те землю и варницу взял… и его, Ерофейка, в Якуцком остроге держал и к Руси не отпускал?»

Как видно из документа, вопросов у Сибирского приказа возникло много. Новые воеводы исполнили поручение. Допросили Ерофея Павловича, свидетелей и отправили в Москву подробную отписку. Через 2 года пришел ответ. Сибирский приказ признал действия Головина неправильными и предложил воеводам Супоневу и Пушкину выдать Хабарову из казны 500 руб. в счет тех убытков, которые он имел при конфискации усть-куцкой пашни, варницы и мельницы. Но казна в Якутске была пуста. И, сославшись на это, воеводы денег Хабарову за понесенные убытки так и не выплатили.

Пока челобитная Хабарова и воеводские отписки шли в Москву, а царские грамоты — из Москвы, прошло несколько лет. За это время Хабаров вышел из тюрьмы, вернулся на Киренгу и снова начал кипучую деятельность.

Натура Ерофея Хабарова была такова, что куда бы он ни пришел и за какое бы дело ни взялся, он всегда и во всем был пионером. Он первым из местных жителей распахал пашню и доказал перспективность земледелия на Лене, первым нашел соль и организовал ее добычу. Теперь он решил принести в Восточную Сибирь практику, широко распространенную в родном Поморье, — самому организовать сельское поселение и стать слободчиком. В середине XVII в. такие сельские поселения — слободы уже имелись в Западной Сибири. А в целом по Сибири их насчитывалось около 20. Государство было вынуждено мириться с созданием слобод на частные средства, поскольку само не могло обеспечить всех переселенцев.

Слободу Хабаров наметил создать на реке Киренге, подальше от административного надзора, где якутские воеводы «пашенных мест не дозирали». Как слободчик он брал на себя инициативу «кликать» всех желающих, обеспечивать их за свой счет ссудой и подмогой — деньгами, скотом, инвентарем. Поскольку слободы организовывались не на государственные, а на частные средства, господствующей рентой в них был оброк, натуральный и даже денежный. Вероятно, создаваемая Хабаровым слобода привлекла много желающих. Люди шли в надежде облегчить свое положение. Да и сам слободчик Хабаров, в прошлом крестьянский сын, был ближе к крестьянам, нежели представитель воеводской администрации — приказчик, обычно управляющий ими на государевой десятинной пашне.

В исторической литературе отмечено, что «деятельность слободчиков была одним из проявлений вольной народной колонизации», а сибирские воеводы пытались сковать и ослабить их инициативу. Такие действия администрации предпринимались и против Ерофея Хабарова. В одном из документов рассказывается о том, как воеводы Пушкин и Супонев попытались поселить на землю Хабарова 3 ссыльных людей. Из этой затеи ничего не вышло. Теперь Хабаров уже не был таким простаком, как раньше. Он оградил себя от посягательств администрации царской грамотой, дающей ему право лично набирать людей в слободу. Ссылаясь на этот документ, Ерофей «учинился силен» и решительно выпроводил с заимки посланного к нему с наказной памятью от воевод служилого человека. Воеводы Пушкин и Су-понев вместе с дьяком Стеншиным затаили злобу на независимого слободчика и стали затевать против него «дело». Служилому человеку, с которым повздорил Хабаров, посоветовали подать жалобу. В приказную избу вызвали промышленников, бывших свидетелями столкновения, подробно допросили их и составили протокол допроса. Дело могло бы принять нежелательный для Хабарова оборот. Но, очевидно, он мог предъявить грамоту и оправдаться, в противном случае мы бы снова увидели его в тюрьме, а не на заимке. После этого случая Хабаров стал себя вести более осмотрительно, не давая администрации повода для каких-либо нежелательных действий против себя: с киренгской пашни регулярно шел хлебный оброк, а с добытого в тайге соболя — десятая таможенная пошлина.

Описанные события по времени совпали с возвращением экспедиции Пояркова и поиском промысловиками более удобных подступов к Даурии. Слухи о богатстве нового края, несомненно, дошли и до Хабарова. Он был осведомлен об экспедициях Перфильева, Бахтеярова и Пояркова и о путях, которыми они добирались на Амур. Но сам попытать удачи на Амуре до поры до времени не решался. На это были свои причины. Ему три раза пришлось поправлять свое разоренное хозяйство, и наличных денег у него было недостаточно. Чтобы снарядить в отдаленные и малоизвестные места большую экспедицию, Хабарову был нужен денежный кредит и возможность получения из казны снаряжения. Но у Хабарова не сложились отношения с администрацией, которая притесняла его как слободчика. Особенно возненавидел его дьяк Стеншин за независимый нрав, удачливость и прямоту. В сложившейся ситуации всякую мысль об экспедиции приходилось откладывать до более подходящего момента.

И вот в 1648 г., по указанию Сибирского приказа, на смену воеводам Пушкину и Супоневу был послан в Якутск на воеводство Дмитрий Андреевич Францбеков. Дьяка Стеншина заменил дьяк Осип Степанов.

Францбеков был по происхождению ливонским немцем (Фаренсбах). Он крестился в православие и до поездки в Якутию лет 20 служил на российской службе. Не имея влиятельных родственников и капитала, Дмитрий Андреевич надеялся разбогатеть в Сибири, а затем, вернувшись в Москву, получить продвижение по службе.

Согласно заведенному порядку, воевода перед отправкой на службу знакомился с делами своего уезда. В Сибирском приказе Францбеков внимательно изучил документы своих предшественников, в том числе и отписки воеводы Петра Головина об экспедициях на Амур. Там же Францбекову был вручен воеводский наказ, содержащий подробный перечень его обязанностей по месту службы, одной из которых являлось обследование и присоединение новых земель. Одновременно новый воевода был предупрежден, что особых ассигнований на организацию экспедиций выделено не будет. Сибирский приказ ссылался на остроту финансового положения в стране и оскудение государственной казны. Эти заявления были отнюдь не голословными.

Главные прямые налоги, за счет которых должен был пополняться государственный бюджет — ямские и стрелецкие деньги, — ежегодно не добирались. Недоимки росли катастрофически. Тогда правительство прибегло к иному средству. В 1646 г., отменив сбор ямских и стрелецких денег, оно ввело налог на соль в размере 2 гривен (20 коп.) с пуда соли. Правительство полагало, что население не сможет отказаться от одного из продуктов первой необходимости — соли и купит ее по любой цене. Однако введение соляного налога не дало желаемого эффекта. Народ был теперь не в состоянии покупать соль. Потребление её резко сократилось. Это имело плачевные последствия. Горы рыбы и икры гнили на промыслах. Материальное положение горожан и крестьян ухудшалось. Правительство было вынуждено отказаться от соляного налога, вернуться к ямским и стрелецким деньгам, потребовав их уплаты за 1646, 1647 и 1648 гг. Возмущенный народ в 1648 г. поднялся на восстание в Москве и других городах.

Финансовые трудности усугубились и вследствие обострения внешнеполитической обстановки. В 1648 г. началась освободительная борьба украинского и белорусского народов. Богдан Хмельницкий обратился к Москве с просьбой о помощи. Россия стала готовиться к войне с Речью Посполитой. Нужда в деньгах возросла еще больше.

В такой обстановке уезжал Дмитрий Францбеков из Москвы воеводой в самый отдаленный в то время Якутский уезд.