Земля безводная

Часть IV

Рейс отложили на два часа из-за сильного снегопада. Если бы не это, я бы опоздал на самолет, потому что машина, в которой я направлялся в аэропорт, несколько раз застревала в гигантских пробках, в последний раз — где-то в районе Химок, километра за два до каких-то дорожных работ.

Сразу за входом в самолет на металлической стойке лежали газеты — какие на английском, какие на нидерландском, какие на русском; я взял на русском. Раздевшись, закинув пальто в ящик над головой, усевшись рядом с подмерзшим иллюминатором, я принялся перелистывать ее, просматривая заголовки, пробегая некоторые из статей. Так прочитал я коротенькую заметку из криминальной хроники. Оказывается, позапрошлой ночью на перекрестке двух центральных московских улиц был сбит человек. Машина не остановилась, свидетелей за поздним временем не было. Столкновение было настолько сильное, что ударом у человека оторвало руку.

Мне отчего-то представилось, что говорится в этой статье о том, кто посетил меня ночью в гостиничном номере, что именно его и сбила машина, что именно ему и оторвало ударом руку. Хотя какие у меня основания думать так? Ровным счетом никаких.

Перед тем как отбуксировать самолет к взлетной полосе, с него счищали не то снег, не то лед, обливая из шлангов какой-то жидкостью, которой обливают самолеты в подобных случаях. Увидев в проходе стюардессу, запомнившуюся еще в прошлый раз своим искренним участием в моем постыдном горе, я даже не удивился, а если и удивился, то не слишком. Под аккомпанемент магнитофонной записи на разных языках она показывала, как вести себя в случае, если самолет, скажем, упадет в воду, но не пойдет на дно, а примется плавать по ее поверхности, и мы побежим, соблюдая порядок и учтиво уступая друг другу дорогу, к аварийным выходам, на ходу натягивая на свои дорогие тела желтые спасательные жилеты.

Меня она не узнала. Лучше сказать иначе: меня стюардесса не заметила. Поэтому и не узнала. Если бы заметила, обязательно узнала бы. Потому что не узнать меня было невозможно.

Кстати, где газета? Какую руку оторвало, правую или левую? Не сказано.

А вот вам истинное, совершенно правдивое описание окончания нашей с ним встречи.

Завершив повествование о подземном мире и населяющих его существах, а также о причинах, заставивших Виктора сесть в тюрьму, мой ночной гость достал из нагрудного кармана фотографическую карточку (возможно, достал он ее из другого кармана или из бумажника, блокнота — сейчас точно не помню), протянул мне. «Ее ищете?» — спросил, имея в виду не карточку, а девушку, запечатленую на ней. И оказался прав — я действительно искал ее.

«Ей никто не угрожал. Она никуда не исчезала. Вы ошиблись».

Она стояла на знакомой мне лестнице с широкими, стоптанными высокими темно-серыми ступенями, прислонившись к декоративному заборчику из витого чугуна, окрашенному черным; справа была дверь, вход в помещение (в котором, как мы знаем, не по себе было символической Несправедливости), а слева, в изломе стены, сгущалась тень. Она смотрела на меня сухо, без улыбки.

Перед тем как показать фотографию, он прикрыл пальцем лицо ее спутника, стоявшего чуть позади нее, приобняв ее за тонкую талию.

Ноготь на указательном пальце моего собеседника был желтоват и, для воспитанного человека, в каком-то смысле длинноват. Опустил руку, убрал снимок, вернув его в карман (в бумажник, в блокнот и так далее).

Здесь я и сказал, что разговаривал сегодня с человеком, у которого видел точно такую же булавку, как в галстуке стоящего на фотографии рядом с девушкой.

Он спросил: что значит «точно такую же»? Я ответил: «Золотую саламандру с зеленым камнем в голове». В остальном, как я уже говорил, завершение нашей беседы (вопросы, ответы) в общих чертах соответствует изложенному выше, за исключением того, что, выслушав мое описание украшенного драгоценными камнями человека, случайно подсевшего в кафе за мой столик, он, поколебавшись, снова достал из кармана и показал мне фотографию, на этот раз не закрывая лица того, кто стоял рядом с девушкой. Да, это был он. Я не мог ошибиться — как бы того ни хотелось моему собеседнику. «Кто это?» — спросил я и тут же подумал: «Бог мой, как глупо, как безгранично глупо! Она замужем, как мог я ни разу не подумать об этом?!»

«Она замужем? — спросил я, и он кивнул. — Это ее муж?» Вопрос этот, конечно же, ничего не менял, но отчего-то казался мне важен. «Нет». — «Тогда кто это?» — задал я новый вопрос, но ответа мне не было: глядя в пол, он повернулся и пошел к двери, будто меня не слышал. Я двинулся за ним, но нагнать его, как известно, не успел.

Через минуту я стоял у окна, смотрел на улицу, следил за человеком, который бежал от гостиницы к перекрестку, затем — через перекресток, а потом — по тротуару, пока не скрылся в темноте. Только едва ли бегущий был мой недавний собеседник: не мог он глубокой ночью прийти ко мне пешком, наверняка приехал в гостиницу на машине. Ведь так? А если так, то и отправился бы он по своим спешным делам не бегом, а на машине. Хотя какое мне дело?

Волновало меня только одно: она обманула меня. Она меня обманула.

Если вы жили в то время — приблизительно через две-три недели после моего возвращения из Москвы — и не были отвлечены какими-то другими, более важными делами, вы помните, где и как нашли ее. Средства массовой информации, охочие до драматических подробностей, в этом случае хранили достойную уважения сдержанность. Рассказав нам, в каком месте какой реки обнаружено ее тело, они обошли молчанием тот факт, что у нее отрезаны все пальцы, уши, выколоты глаза, с груди снята кожа. Мне пришлось узнать об этом стороной, от знакомого, чья жена имеет отношение к юстиции. В моем понимании, это могло означать только одно: ей все-таки не были известны нужные слова, которые хотелось услышать мучившим ее подонкам, — ну и, само собой разумеется, в те последние, горькие часы ее жизни рядом с ней не оказалось людей, испытывающих к ней хотя бы долю самых обычных, примитивных человеческих чувств, таких как сожаление, жалость, сочувствие. Могу предположить, что известно ей было не более моего, — а искали они вовсе не голову, якобы отрубленную и якобы подброшенную неизвестно кем и непонятно для чего.

Несмотря на то что мужа ее не нашли до сих пор (а она была-таки замужем за каким-то работником сферы народного здравоохранения), его обязательно разыщут, у здравомыслящего западноевропейского человека это не вызывает сомнения. Найдут в каком-нибудь живописном поле среди романтических незабудок и обыкновенных ромашек (любит, не любит, бросит, забудет), на дне какой-нибудь реки, среди бархатных водорослей, с булыжником, привязанным к ноге, в пещере или гроте, в озере или в пруду, а то и в каком-нибудь нежилом доме или заброшенном подвале; найдут, если нужно, по частям, соберут, как пузель — детский вариант настоящей, взрослой, профессиональной мозаики, опознают, если потребуется, по ДНК: что-что, а уж фундаментальные науки не стоят на месте. Обязательно найдут, сомнений нет.

Пару слов о Викторе. Как мне представляется — хоть я и должен оговориться, что далеко не убежден в истинности моих предположений, — ему посчастливилось угодить между двумя (тремя, четырьмя?) жерновами двух (трех, четырех?) бандитских мирков, воспользовавшихся им, дабы скрыть друг от дружки свои операции и свалить на него вину за недостойное похищение частички обшей добычи (сколько сотен миллионов насчитывающей?), — деяние и опасное, и неприглядное, особенно по подземным нормам. Почти не вызывает у меня сомнений, что в один из мирков входил бывший бельгийский работодатель Виктора, пославший его в Москву на некие, скорее всего, не относящиеся к делу переговоры. К другому мирку наверняка принадлежала Лиза. А вот к какому мирку или миру относился Андрей, неудачливый бегун по заснеженным, скользким улицам, — надземному или подземному (по его же собственной классификации), — я не знаю.

Но самое, самое, самое главное: что думать мне о прекрасной девушке с темным оттенком кожи, русским именем и индийскими чертами тонкого, запредельно красивого лица (простите, если кому-то покажется, что я злоупотребляю превосходными степенями)? Что означали слова следователя о том, что ей «никто не угрожал» и она «никуда не исчезала»? То, что и она состояла в подземном братстве? Или же, как смертельно хочется мне верить, что в точности повторила незавидную судьбу своего самого первого, русского, бесплатного подзащитного, о котором заботилась ради Бога? Если да, то как мне убедиться в этом наверняка? И второй вопрос: если да, то как мне добраться до мрази, проведшей рядом с ней последние часы ее несчастливой жизни? Действия, которые с такой поразительной легкостью удаются героям современных кинокартин, преследующим и непременно настигающим подонков, невозможны в обычной, настоящей жизни. Как ни печально это признавать.

Могу сказать только одно: всеми силами своей души, каждой клеткой своего организма, каждым атомом того, что составляет мое существо, я ненавижу этот гадостный мир, презираю населяющих его зверей, — и если вы думаете, что говорю я лишь о подвиде непосредственных исполнителей, тупоголовых и примитивных, хрестоматийных кровопийц-бандитов, вы ошибаетесь.

Так, например, я убежден, что носитель драгоценной саламандры (не имеющей, к слову, никакого символического значения — я проверял по каталогам, энциклопедиям и справочникам) самолично никому не выкалывает глаз, не отрезает ушей и не снимает с живых людей кожи — а, напротив, принадлежит к слою влиятельного, сильного, привлекательного народа, наделенного всеми признаками легитимности, чистоплотности и правильности, во всяком государстве составляющего так называемый костяк нации, формирующего его становой хребет, принимающего «судьбоносные» решения, влияющего на развитие событий как в собственной стране, так и в масштабах всей нашей родной, круглой планеты; входящего в правительственные и оппозиционные партии, наполняющего парламенты, сенаты, советы министров, правительства', организаций объединенных наций, объединенные комитеты штабов всевозможных оборонительных союзов; заседающего в кожаных (дерматиновых, ротанговых, холстинковых, стальных, мраморных, деревянных, железобетонных) креслах судов, масонских лож, редакций газет, популярных журналов, обществ защиты окружающей среды, международных корпораций, обществ, клубов и т. д. и т. п.

В правом — по большей части — кармане моего пальто (хорошо, что еще сезон и можно носить пальто) — нож, хороший, дельный нож в кожаных ножнах, со стальным, плавно изгибающимся к рукояти эфесом — чтобы при ударе в твердое не соскользнула на лезвие рука. Я не прячусь, хоть первое время серьезно обдумывал возможности сменить адрес, обратиться за защитой к полиции, позорно бежать в какую-нибудь чужую, экзотическую и малонаселенную страну, благо места на нашей обширной планете более чем достаточно. Что меня остановило? Наверное, мысль о том, что куда бы я ни бежал, под моими ногами будет все тот же подземный мир со всей населяющей его мразью; гадкий мир, о существовании, а точнее, о вездесущности, повсеместном распространении которого еще несколько недель назад я и думать не думал. Не скажу, что эта мысль пугает меня; скорее я испытываю отвращение, со временем не уменьшающееся, но только растущее. Скажите мне, где уверенность, что в Америке, Азии, Африке, Австралии, Канаде и т. д. это чувство будет менее тошнотворно, чем в постылой Европе или насквозь криминализованной России?

Ну и еще: если я им понадоблюсь (а пока на сей счет сложно прийти к какому-то заключению), я постараюсь сделать все от меня зависящее, чтобы они не взяли меня просто так, без усилий, голыми руками, как берут нас всех, домашних, мягких, добрых, не только не ожидающих встречи с подземным мерзостным миром в его многообразных проявлениях, но и не знающих о том, что он существует. Не взяли — хотя бы благодаря тому же хорошему, дельному ножу со стальным эфесом. В кожаных ножнах.

А когда станет теплей и придется снять и пальто, и куртку, я переложу нож в джинсы.

Не беда.

Москва, Антверпен, 1996, 2001