Земля русская

ОБЩИЙ АБРИС

Великолукский район — это двести тысяч гектаров весьма скудной даже по нашим нечерноземным меркам земли — суглинков Валдайских отрогов, обезлесенных земледелием почти полностью. Земли района расположены вокруг ранее уездного, а ныне крупного промышленного центра — города Великие Луки. За много веков (городу восемьсот лет) лесные суглинки и подзолы были окультурены, но размеры полей-лоскутков остались неизменными — в среднем 1,8 га. А это в наш машинный век обстоятельство весьма существенное.

Неизменным же остается и хозяйственное направление. Район, как и тридцать, и сто лет назад, производит зерно, картошку, овощи, лен, мясо, молоко, шерсть. Нельзя сказать, что очень уж сильно выросли объемы продукции, но что касается средств производства, технологии, форм и методов ведения хозяйства, то изменения тут не просто большие, а к о р е н н ы е. Не полезем далеко в историю, возьмем последние два десятилетия. Можно сказать, что к началу 60-х годов разрушения, причиненные войной (почти два года шли тут ожесточенные бои), были ликвидированы: отстроены заново город и деревни, заново же был создан машинный парк, молочное и мясное стадо, распаханы запущенные земли. Конечно, отдаленные последствия войны еще сказываются и будут сказываться, но это фактор общий, и ссылаться на него не станем.

В шестидесятые годы произошли очень важные экономические изменения: колхозы стали владельцами техники, перешли на денежную гарантированную оплату труда, начали осваивать хозрасчетные методы ведения производства. Технический прогресс вел к разделению труда не только внутри хозяйства, на поле и на ферме, но и между хозяйствами. Возникают первые специализированные межколхозные, а затем и смешанные объединения. Капитальное строительство отдали «межколхозстрою», эксплуатацию лесов — колхозно-совхозным лесхозам, строительство и ремонт дорог — межхозяйственным дорожным организациям. Далее пошли объединения по выращиванию племенного скота, по откорму на мясо, по производству семян, по приготовлению гранулированных кормов и т. д. Возникают и непроизводственные межхозяйственные службы: юридический отдел, архитектурная служба и др. Государство тоже берет на себя ряд производственных функций: ремонт техники, улучшение сельхозугодий, добычу торфа, внесение удобрений, наладку и обслуживание сложного технологического оборудования… Процесс специализации шел весьма бурно, и к началу 80-х годов картина в районе сложилась такая: производством сельскохозяйственной продукции заняты 18 колхозов и совхозов и более 40 специализированных предприятий и организаций.

Более сорока!.. В два раза больше, чем основных производителей. Совершенно неожиданная ситуация: столько обслуги у земледельца! О таком даже и не мечталось. Перечислять подрядчиков поименно нет надобности: названия у них очень длинные, замысловатые, читателю они ничего не скажут. Легче перечислить то, что осталось земледельцу. А ему осталось вот что: вспахать поле, засеять, сжать, накосить сена и силоса, кормить скотину, доить, убрать навоз. Все! По крайней мере так задумано, на деле немножко не так, но коль задумано, то рано или поздно исполнится.

Сопоставим хозяев и подрядчиков в некоторых цифровых выражениях. По производственным фондам: первые имеют на 73 миллиона рублей, вторые на 50. По числу работающих: в колхозах и совхозах — 6800 трудоспособных, в подрядных организациях — 3500. По фондам заработной платы: у первых — 11 миллионов, у вторых — 6. В колхозах и совхозах численность административно-управленческого аппарата 800 человек, специалистов-технологов — 450, в подрядных организациях — соответственно 300 и 420. И последняя цифра: на производство валовой продукции района затрачивается колхозами и совхозами 30—32 миллиона рублей, в том числе подрядчиками 12—15 миллионов.

Теперь можно делать выводы. Первый и главный: сегодня, говоря о сельскохозяйственном производстве, нельзя иметь в виду т о л ь к о колхозы и совхозы, то есть владельцев земли. Сложился к о м п л е к с с довольно четким функциональным назначением каждого хозяйственного подразделения.

Второй — подрядчики располагают рабочей силой, специалистами, производственными мощностями настолько, что это позволяет им брать на себя солидную долю земледельческого труда. Она, эта доля, достигает уже не менее сорока процентов.

Третий — ссылки на нехватку рабочей силы и техники, ставшие в последнее время распространенными, оказываются несостоятельными, если учесть, что на продукцию поля и фермы непосредственно работают не только 6800 крестьян, но и 3500 рабочих. В районе в целом (а не в каком-либо подразделении) рабочих рук и техники вполне достаточно для выполнения планов.

Это, как говорится, позитивные факторы. Теперь о негативных.

Начнем с того, что все, абсолютно все, как межхозяйственные, так и государственные специализированные, организации — партнеры земледельца экономически н е з а в и с и м ы от конечного результата производственной деятельности всего к о м п л е к с а. Они могут выполнять и даже перевыполнять с в о и п л а н ы, а урожаи будут снижаться, молока и мяса будет производиться меньше, что в последние три-четыре года и происходит. В этом весь корень!

Созданные с благой целью — взять на себя определенную земледельческую функцию, облегчить крестьянину его нелегкий, все усложняющийся труд на земле, — они очень скоро обнаруживают стремление к независимости от последнего. Хозяйственный расчет, ни какой цифрой не опирающийся на урожай, а основанный целиком на промежуточных, операционных показателях, способствует развитию центробежных сил: подрядчик стремится найти подряд там, где легче и выгоднее, иногда вовсе не связанный с земледелием. Разрастается в е д о м с т в е н н о с т ь. Ни одно из специализированных ведомств не числит себя о т в е т с т в е н н ы м за урожай. Оно жмет, как говорится, н а с в о и п е д а л и. Интересы урожая, на который трудились в с е, требуют, например, сосредоточения в месяцы пик людских и машинных сил на поле, а у подрядчиков с в о и планы, с которых они живут, и вот попробуйте уломать какую-нибудь контору, чтобы она бросила свои силы на спасение хлеба.

В районе нет такого хозяйственного или административного органа, который вправе распорядиться любым подрядчиком в интересах конечного продукта. Сельское хозяйство — дело сезонное, оно нуждалось и нуждается во временной концентрации сил. Да чего проще, вспомним недавнее прошлое: наступала пора сенокоса или жатвы — и правление колхоза снимало плотницкие бригады, закрывало подсобные цеха, все трудовые ресурсы бросало на поле. Теперь этого не сделаешь, потому что обслуживание стало самостоятельной отраслью, в колхозе остались только пахарь и только животновод. Но дело все-таки делать надо, и тогда вступает в действие райком партии. Этому органу подчиняются все.

Я привел для примера жатву, но ситуаций, когда необходима концентрация сил или согласованное направление их в решающее русло, множество. Этого требуют интересы районного хозяйственного комплекса, но они постоянно сталкиваются с интересами ведомственными. Именно это обстоятельство породило в последние годы такую форму управления, как районные штабы. Штаб создается на кампанию: посевную, сенокосную, уборочную, а кампании следуют без перерыва, и штаб превращается в постоянно действующий распорядительный орган. Органом, пожалуй, его не назовешь, ибо он не отдел райисполкома, не отдел райкома, никакими конституционными правами не облечен, тем не менее это, прямо скажем, всевластный хозяин кампании. За ним стоит авторитет партийного комитета, он и создается бюро райкома, и возглавляет его первый секретарь.

Оперативный штаб кампании — одно из проявлений, получившее организационную форму, возросшей х о з я й с т в е н н о й власти райкома. В ходе анализа коснемся и других, а пока отметим как факт, как объективную данность наших дней то, что сельский райком партии получил сильный крен в сторону хозяйственного органа.

Функции партии, как руководящей силы в государстве, всеобъемлющи, но в каждый момент исторического развития общества на первый план выступает, становится доминирующей какая-то одна: военная, воспитательная, хозяйственная и т. д. Ныне сельские партийные комитеты главное внимание сосредоточивают на развитии производства, и это закономерно, ибо сегодняшняя деревня находится на таком переломе, какого она за свою историю, пожалуй, и не знала. Сельское хозяйство становится вторым индустриальным цехом страны. Меняется буквально все: техника, технология, формы организации труда, методы ведения хозяйства, быт и культура, психология крестьянина, весь уклад деревенской жизни. А основа всех этих изменений — производство, его индустриализация. Идет огромный по масштабам и значению поиск, и, естественно, руководит поиском партия. Именно в шестидесятые годы начался процесс выдвижения в партийные комитеты специалистов сельского хозяйства: агрономов, инженеров, зоотехников, экономистов. Сейчас редко встретишь работника райкома, секретаря парторганизации, не имеющего сельскохозяйственного образования и опыта работы на производстве. Для парторганизатора знание производства важнее других качеств.

Да, важнее, но, как говорится, до поры до времени. В процессе развития экономики меняется и человек. Меняя дело, меняешься сам. Наступает срок, и мы, увлеченные хозяйственными делами, вдруг как бы приостанавливаемся и задумываемся: а почему это, несмотря на все наши технически и экономически идеальные расчеты, не получается расчетного результата? И тогда замечаем: человек-то не тот! Не учли в расчетах н о в у ю п с и х о л о г и ю. Значит, умаление воспитательной функции затянулось, момент, когда следовало бы поставить ее наравне с хозяйственной, упустили, и теперь она неизбежно потребует к себе главного внимания.

Сейчас, в начале 80-х годов, так и получается: человек снова выходит на первый план. Но каков он сегодня? Как отразились на нем двадцать лет бурного технического развития деревни? Знать это чрезвычайно важно. Райком партии, делая крен в сторону воспитательной функции, тщательно пересматривает арсенал форм и методов воздействия на человека, отбирает наиболее действенные в данных условиях, находит новые, соответствующие задачам сегодняшним.

Так что же представляет собою нынешний земледелец? В общих чертах можно сказать так: во-первых, это работник, не знавший или почти не знавший ручного труда, он сразу вступил в машинное производство. Те, кто руками растил хлеб, доил корову, то есть поколение военного и послевоенного времени, ушли на пенсию. Быстрый технический переворот, происшедший всего за смену поколений, не мог не сказаться на разности психологии. Она, эта разность, гораздо больше и острее, чем у предыдущей смены. Само собой понятно, работник машинного производства образованнее, культурнее, прошел специальную профессиональную подготовку. Короче говоря, это к а ч е с т в е н н о новый работник.

Во-вторых, широта мышления. Если в пору мелких колхозов о крестьянине правомерно было сказать «дальше своей деревни не видит», то сейчас, когда производственные связи вышли далеко за рамки хозяйства, земледелец видит, осмысливает и понимает уже проблемы р а й о н н о г о, а то и областного масштаба. Он знает положение в районе, понимает, что решение таких задач, как строительство крупных ферм, дорог, электролиний, аэродромов, мелиорация земель, создание агрохимической, ремонтной и прочих служб, ведется по единому плану, что все это в конечном счете делается и для его хозяйства (хотя и не в его деревне). Иначе сказать, он мыслит уже масштабами районного хозяйственного комплекса. И все средства массовой информации, все массовые воспитательные мероприятия направляют его разум именно в это русло. Таково следствие и таково веление крупного машинного производства.

Наконец, в-третьих… А в-третьих — парадокс. По логике должно бы так: коль человек мысленным взором охватывает и умом понимает взаимосвязи своего и общего, то должен он заботиться об общем так же, как о своем. На деле же наблюдается рост безучастности. Он знает, видит, понимает, но не воздействует. Не оттого ли, что с ростом масштабности, когда решения выносятся не бригадой, не правлением, а районной или областной конторой, которая лично его мнения не спрашивает (вероятно, и нужды в том нет), у него появляется убеждение, что он и хотел бы, да не в силах что-либо изменить? Так ведь это неизбежное следствие того же крупного машинного производства, его концентрации и специализации! Значит, надо искать пути развития инициативы, высокой заинтересованности и активного участия каждого работника на данной ступени развития производства. А эта задача целиком и в первую очередь ложится на райком партии.

Таким образом, сегодня роль сельского райкома партии возрастает, усложняется, становится решающей по обоим направлениям: хозяйственному и воспитательному.

СОТВОРЦЫ ХЛЕБА ИЛИ ПРОСТО ПОДРЯДЧИКИ?

Всего каких-то три года не касался я сферы производственного обслуживания колхозов и совхозов. Слышать слышал, что там происходит бурное дробление, но в подробности не вникал. Первый секретарь Великолукского райкома партии Борис Алексеевич Прокошенко, когда мы заговорили на эту тему, произнес такую фразу: «Пришло время райкому овладевать стихией». Полез я в проблему и в первый же день убедился в правоте секретаря: действительно — стихия!

Начать надо с того, что понадобилось три дня, чтобы установить число и названия подрядных организаций. Никто в районе точно не знает, сколько их и какие. В райсельхозуправлении сказали, что им они не подведомственны, перед ними не отчитываются, если и дают какие цифры, то по просьбе райкома или райисполкома. Районные еще более или менее покладисты, а вот межрайонные и знать никого не хотят.

Попробовал зайти в райфинотдел, думал, что финансисты-то наверняка контролируют все и вся. Ничего подобного, они имеют дело с «бюджетниками», хозрасчетных мало касаются. Оставался статистический отдел (теперь он называется ГИВС — государственная информационно-вычислительная станция). Там, правда, нашел список, названия и два показателя: численность работающих и фонд зарплаты. Однако о назначении многих подрядчиков сотрудники ГИВС ничего вразумительного сказать не могли. «У них так часто меняются названия, что не успеваешь запомнить, кто чем занимается».

Кое-какие данные сообщили мне в комитете народного контроля. Вот, говорят, было раньше отделение «Сельхозтехники» и был в ней автотранспортный отряд, руководили которым два человека. Теперь отряд преобразован в специализированную автоколонну, а в колонне — контора, 32 человека. Или такой пример: дорожники специализируются, свою стройжилконтору завели — двое работяг чего-то там ковыряют. А где их наберешь больше? Переманивают друг у друга…

В общем, хождение по районным кабинетам ничего не дало, сколько-нибудь ясной картины не складывалось. Однако это вовсе не значило, что в тех же кабинетах не чувствуют нарастающего влияния «неуловимых подрядчиков», скорее наоборот — только о них и разговоров. Мы с секретарем райкома попросили двух председателей колхозов сделать фотографию своей рабочей недели на предмет, так сказать, самостоятельности решений. Оказалось, что каждое второе хозяйственное решение председателя тем или иным концом упиралось в службу подряда. Только половину вопросов текущей хозяйственной жизни можно решить своими внутренними силами. А что уж говорить о перспективных, там вообще без помощи со стороны не обойдешься. Недаром председатели шутку придумали, что становятся они местными министрами иностранных дел.

Увязками и согласованиями разного рода хозяйственных вопросов заполнен рабочий день и первого секретаря райкома. В колхозе «Авангард» наладчики «Сельхозтехники» сняли на ферме охладитель молока, увезли в ремонт и не возвращают — председатель звонит в райком, просит воздействовать. Из другого хозяйства жалуются, что полгода не могут получить из ремонта трактор, из третьего — жалоба на монтажников, из четвертого — на снабженцев. И так — без конца.

Повседневные хозяйственные дела врываются в кабинет первого секретаря потому, что ни райисполком, ни его сельхозуправление не обладают достаточной властью, чтобы разрешать подобные конфликты. Я убедился в этом на простом факте. Дело было перед майскими праздниками. По календарю выходило чуть не подряд семь нерабочих дней. Все конторы будут закрыты. И вот в последний день апреля в кабинете секретаря раздается звонок: помогите, возможен падеж скота! Оказывается, мелькомбинат не хочет выдать комбикорма на неделю вперед, а зимовка на фермах была крайне тяжелой, скот истощен, травы на пастбищах нет — не только удои снизятся, грозит падеж. Все попытки убедить в этом работников мелькомбината ничего не дали. Вся надежда на райком. И Борис Алексеевич Прокошенко понимает, что просьбу не переадресуешь. Но у секретаря нет права приказать, он не администратор, не хозяйственник. Зато у него есть авторитет имени и должности. И секретарь звонит в Псков, в, областное управление, и просит, а точнее — упрашивает, чтобы оттуда распорядились выдать корма наперед, а том еще капризничают, ломаются, выставляют какие-то причины, и он должен слушать и во второй, в третий, в пятый раз повторять одно и то же: нельзя оставлять скотину некормленой. Вот ведь ч т о доказывать-то надо, а!

Власть секретаря райкома зиждется на авторитете имени и должности. А абсолютное большинство конфликтов, которые он вынужден разрешать, порождается все тем же обстоятельством — материальной независимостью всесильной сферы обслуживания. И чем больше она дробится, чем больше усложняется, тем острее необходимость «овладеть этой стихией». Чрезвычайно важно понять, что за явление перед нами? Ведь объективные процессы всегда имеют субъективную окраску.

Специализация сельского хозяйства — это процесс, притом длительный. Двадцать лет назад мы видели ее зачатки, первые шаги, которые все убыстрялись и убыстрялись, — и наступил перелом, количественные изменения переросли в качественные. Переросли или перерастают? Наступило новое качество или только приближается? В жизни это не так просто замечается, нет резкой, четкой грани: вчера было старое, сегодня — новое. Надо учесть еще и привычку, инерцию. Людям, занятым повседневным трудом, нескончаемой организацией дела, трудно вот так, разом, вдруг, остановиться, оглядеться, поразмыслить и решить: подходим к перевалу или прошли, надо перестраиваться или можно по-старому. Это может сказать райком, он держит руку на пульсе жизни, он анализирует экономические и социальные процессы. И когда перед секретарем райкома легли цифры: доля подрядчиков в производственной деятельности колхозов и совхозов приблизилась к половине всего объема, служба подряда владеет фондами чуть ли не равными с владельцами земли, а председатель каждый второй вопрос не может решить без партнера, — вот тогда Борис Алексеевич Прокошенко и делает вывод: да, н о в о е к а ч е с т в о н а с т у п и л о. Теперь он видит, что руководить сельским хозяйством района — не равнозначно руководить колхозами и совхозами. А это в первую очередь означает, что надо отнести к категории «земледельцы» и более чем трехтысячный коллектив рабочих подряда, что, следовательно, райком должен распространить на них весь свой полувековой опыт «деревенской» работы, считать воспитание любви к земле у каменщика, слесаря, экскаваторщика, наладчика, монтажника столь же необходимым и обязательным, как и у пахаря, надо повернуть сознание целых коллективов в направлении: мы — сотворцы хлеба.

С чего начинать? Ведь для райкома все эти сорок подрядных организаций — не «белое пятно» на карте района, не вновь открытый континент. Они, собственно, никогда и не выпадали из поля его зрения и воздействия. Они, если так можно сказать, и росли под рукой райкома. Простой факт: ни один руководитель не назначен без ведома бюро или секретарей. Туда направлены коммунисты.

Все так. И тем не менее приходится начинать с изучения, ибо теперь это — новое качество. А на новое и взглянуть надо по-новому.

Для начала Прокошенко приглашает в кабинет руководителей наиболее крупных подрядных организаций. Вопрос секретаря несколько озадачил собравшихся. Они привыкли приходить сюда с отчетами «по поводу», и вдруг предложение: «Давайте подумаем, как в настоящих условиях материально заинтересовать ваши коллективы в конечном продукте земли. Можно ли сегодня найти такие формы организации труда, которые ставили бы подрядчика в зависимость от хозяйственной деятельности колхоза и совхоза?» Ответом было длительное молчание. Похоже, они не были готовы ответить. Из дальнейшего разговора, который все-таки завязался и пошел со всей откровенностью, выходило, что руководители, понимая ситуацию в целом, конкретных возможностей изменить что-либо не видят.

— Давай станем на их место, — рассуждал Прокошенко после встречи. — В самом деле, почему их должно волновать, скажем, снижение удойности коров? Они практические работники, у каждого своя задача, свой план, свои заботы и трудности, где уж думать о надоях и привесах. Не звучит ли наш вопрос… э, утопически? Но, с другой стороны, как же так получается, что средств вкладываем уйму, старания и заботы — больше, а отдачи нет: урожаи снизились, надои тоже? Где корень? Давай так рассуждать: сельскохозяйственное производство стало специализированным, на хлеб и молоко работает не один десяток партнеров, если между ними не будет ладу, что получится? Агрономы любят приводить в пример бочку с разновысокими клепками, когда говорят о наличии в почве питательных веществ. Урожай будет на уровне низшей клепки. Так вот и с подрядчиками. Тридцать девять сработают отлично, а сороковой скверно — и усилия тысяч людей не оправдаются. Помнишь случай с комбикормами? Не дай мелькомбинат концентратов — и колоссальные усилия в зимовку пошли бы насмарку. К чему я веду разговор? К тому, что при специализации у хозяйственных руководителей должно быть качественно новое мышление: делая наилучшим образом свое дело, думать и отвечать за соседа.

Свое и общее… Проблема не новая, но всякий раз встающая по-своему. Это как на восходящей спирали: вроде и то, а не то, вроде и знакомое, а познавать приходится заново. Секретарь райкома приходит к выводу: хозяйственнику необходимо качественно новое мышление. Развитие производства подвело его к этому заключению. Налицо единый районный комплекс, все тесно переплетено, все взаимосвязано, и желательно, чтобы «клепки» были, как говорится, обрезаны по шнуру. Конечно, разновысокость их объясняется прежде всего материальными возможностями — одни службы сильнее, другие слабее, и это, очевидно, неизбежно, но если в чем и не должно быть разновысокости, так это в уровне руководителей, их сознательности и ответственности.

В воспитании этого качества сельским райкомам приходилось и приходится сталкиваться с таким нежелательным явлением, как ведомственность. Странный утвердился порядок предложения услуг. К примеру, «Сельхозтехника» берет на техническое обслуживание доильные установки на колхозных фермах. Не знаю, садятся ли за один стол представители двух ведомств в какой-нибудь высокой конторе, но в низах, на производстве, там, где «делается» продукт, никаких встреч не бывает. Колхозу просто диктуются условия. Они в нашем примере таковы: оплатите услуги за год вперед под наше честное слово. Попробуйте в случае недобросовестности подрядчика (а он, получив сполна, особого старания и не проявляет) воздействовать на него экономически, то есть не оплатить счета, — не сможете, для нарсуда честное слово — не аргумент, ну а райком приструнит, и то слава богу. На этом вот принципе, то есть неравенстве в выработке условий подряда, а точнее — на односторонности, и построено все обслуживание.

Райкому приходится смягчать последствия только убеждением, ибо, повторяю, у него нет права приказа, власти изменить хозяйственный порядок. Он может добиться изменения силою анализа и убеждения через советские или хозяйственные органы. Так вот, если станем в положение руководителя подрядной организации, то испытаем на себе «двойное давление»: с одной стороны — своего ведомства, своих интересов, определенных хозрасчетом, с другой — райкома, который выражает интересы района, интересы всего хозяйственного комплекса. Тесно общаясь с хозяйственниками многие годы, я заметил в них некую раздвоенность: и свое начальство «давит», и районное, а «давление», увы, не всегда в одном направлении, и приходится тогда «выкручиваться», изобретать что-нибудь компромиссное, порой не весьма привлекательное. Помню, лет десять назад в одном районе попросили меня, как журналиста, вмешаться в «историю». А «история» была такая: совхозу понадобилось заменить на ферме навозоудаляющие транспортеры, обратились, как положено, в «сантехмонтаж», там, как положено, заказ приняли, но сказали: «Не скоро. Людей нет». Совхоз обращается в район: воздействуйте! Из района нажали. В самом деле, не тонуть же коровам в навозе. Ситуация, можно сказать, аварийная. Тогда монтажники говорят: хорошо, берите оборудование, сами монтируйте, а нам заплатите по полному счету. Так и сделали: совхозные слесари установили новые транспортеры, а контора оплатила работу дважды, своим и чужим, хотя чужих и в глаза не видели. После вмешательства газеты зарплату «отпроцентовали», то есть вернули, но накладные расходы, что-то около двадцати процентов от суммы подряда, присвоили, и, как оказалось, на «законном» основании. Основание такое: монтажники являются фондодержателями, они не могут продать оборудование, они обязаны его смонтировать. Вот за право владеть фондами и стригут дивиденды, то бишь накладные, не ударив при этом палец о палец. Совхоз вынужден платить сию дань, ибо условиями подряда, пунктом о фондах, поставлен в неравное положение. Повторяю, это было десять лет назад, когда такие случаи были единичны. Ныне они стали обычным явлением: число подрядчиков множится, людей везде не хватает, а фондовым оборудованием торговать нельзя, вот и изобретают всякие там «отпроцентовки». В райкоме отдают себе отчет, что подобная практика разлагающе действует и на руководителей и на рабочих, и в силу своих возможностей смягчают, нейтрализуют, прижимают, но в корне изменить не в силах.

Отчасти поэтому руководители службы подряда не спешат с поисками таких форм обслуживания, которые связывали бы их с конечным результатом. Чего, казалось бы, проще поставить наладчиков доильных установок в зависимость от надоев на обслуживаемой ферме. Ныне на фермах не одни доярки работают, труд там разделен на операции, и все операционники зарплатой «привязаны» к молоку. Почему же приезжие наладчики стоят наособицу? Или агрохимиков взять: могут же они в полном содружестве с колхозной бригадой отвечать за урожай. И те могут, и другие могут, и третьи. Всякие там организационные неурядицы, ведомственные неувязки — не такая уж непреодолимая преграда. Но для этого необходимо то самое качественно новое мышление хозяйственников, о котором говорил Борис Алексеевич Прокошенко: хорошо исполняя свое дело, думай и отвечай за соседа.

СЛУЖБЫ ПОДРЯДА

Вскоре после описанной встречи в райкоме Прокошенко распорядился назначить комиссию для изучения положения в службах подряда. Пока комиссия готовилась, я решил с целью общего знакомства объехать всю «сельскую индустрию».

Пожалуй, не следует это определение заключать в кавычки. То, что создано и создается для обслуживания колхозов и совхозов, не в переносном, а в самом прямом смысле есть сельская индустрия. Более того, уже допустимо сказать: не для обслуживания, а для р а б о т ы н а з е м л е.

Вся сельская индустрия, включающая в себя на сегодня сорок три подрядные организации, расположена в пяти зонах либо на окраине города, либо за городской чертой. «Старые», такие, как «Сельхозтехника», сейчас разделившаяся на несколько самостоятельных служб, некогда выдвинутые на окраину, оказались в городской черте, город охватил их кольцом и вытесняет. На положении «нежелательного объекта» оказалось, в частности, все хозяйство «Сельхозхимии». Склады минеральных удобрений, построенные в свое время «Сельхозтехникой» у Сеньковского переезда, очутились в зоне промышленной и жилой застройки. Масса туков, аммиачной воды, ядохимикатов возрастает год от года, и, конечно же, в черте города переваливать их из вагонов в склады, из складов в машины просто немыслимо.

«Молодые» предприятия, то есть те, что созданы в последние десять лет, в город уже не пустили, им отведены пригородные земли — неудобица. К таким относятся автохозяйства, мелиоративная колонна со всем шлейфом собственных субподрядчиков, некоторые строительные и дорожные организации.

Ходячим стало выражение: ПМК растут как грибы. Подразумевается быстрота и многочисленность. Я бы добавил: и бессистемность. Гриб вырастает там, где ему удобно, а не н а м. Нечто похожее происходит и с передвижными механизированными колоннами, участками, филиалами и прочими подразделениями. Понадобилось какому-нибудь ведомству организовать, реорганизовать, отпочковать, разделить, выделить, оно ищет подходящее место — и возникает… гриб. Да не один, а с семейством. «Семейство» состоит из конторы, мастерской, котельной, жилых домов, столовой, детсада и т. д.

В «зоне мелиораторов» высятся трубы шести котельных, корпуса пяти мастерских, столько же контор, множество складов — у каждого все собственное. ПМК-11, автохозяйство, полигон железобетонных изделий, строительная ПМК, участок по ремонту тракторов, участок торфопредприятия, участок по эксплуатации и ремонту осушительных систем — все огородились заборами, каждый пускает свой дым в небо, каждый спускает в канавы свой мазут. В других зонах картина такая же.

По уровню проектирования и исполнения все тут — вчерашний день. Сельская индустрия не только территориально, но и по уровню застройки своих «гнезд» находится между городом и деревней. В сравнении с сегодняшней великолукской деревней поселок мелиораторов — будущее, в сравнении с городом — прошлое. Можно предположить, что скоро обгонит его и деревня, как обогнало, например, село Переслегино, центр колхоза «Россия», хотя и оно считается уже устаревшим.

Город не пускает сельскую индустрию к своим благам. Не берусь судить, насколько это правильно в отношении производства, но что касается жилья, то тут и слепому видно — неправильно. Редко удается «привязать» в городе один-два дома. Говорят, городские коммуникации перегружены. Странно: для городской автоколонны не перегружены, для сельской — перегружены. Будто за разными «баранками» сидят шоферы: одному нужна горячая вода в квартире, другому — не обязательно, пускай на колодец бегает. Самостоятельно же каждому ведомству ни одного объекта на современном уровне не поднять. Вот и ставят двухэтажные (от силы!) из железобетонных глыб домишки с устаревшей планировкой квартир, крохотные детсадики, столовые-времянки, какой-нибудь гибрид конторы с клубом, маломощные котельные, от которых ни жару ни пару. Из шести котельных в зоне мелиораторов половина не подпадает под регистрацию Минтоплива, следовательно, в плановом порядке углем не снабжается, живет «побирушничеством». Главный инженер ПМК-21 С. П. Федоров-Семенов говорит о своей кочегарке: «Дают нам по наряду всего шестьдесят четыре тонны угля, это один вагон, а котельная сжигает восемь тонн в сутки — крутись, как знаешь». О горячей воде в квартирах при таких котельных и мечтать забудешь.

Мелиораторы, надо сказать, относительно еще богаты, свою строительную ПМК имеют, а вот автоколонна-7 облсельхозуправления в течение трех лет так и не «влезла» в план, чтобы поставить два домика: проекты устарели, надо опять просить лимиты на проектирование, умолять какого-нибудь подрядчика включить в план.

Выход видится в кооперации. И тут приходится сказать, что сельская индустрия безнадежно отстала, плетется в хвосте прогресса. Колхозы и совхозы встали на путь кооперирования, имеют уже опыт, а сферу обслуживания разъедает ведомственность. О, эта проклятая проказа нашего хозяйствования! Прямо-таки знать друг дружку не хотят, не то чтобы за один стол сесть.

Помню, лет десять назад писал я о поселке Погорелое-Городище (есть такой в Калининской области) — там льнозавод, совхоз, местный Совет никак не могли договориться, чтобы ставить дома на общей улице, налепили всяк своих скворечен — ни виду, ни удобств, ни экономии. А несколько позже проехал верхней Волгой под Ржевом, и такая удельщина открылась взору — волосы на голове поднимаются: на тридцати километрах десяток поселков! Даже песчаные карьеры прямо на обрывах ставили свои дома с котельными. И — ничего, пиши не пиши — как с гуся вода. Призывы к разуму, к трезвому расчету, доводы в защиту общенародного интереса — ничего не помогает.

И вот на очереди сельская индустрия. Почему она повторяет жизнью отвергнутый, всеми решениями осужденный метод? Ведь у всей этой ударной силы, у этого мощного индустриального отряда строителей, мелиораторов, агрохимиков, монтажников одна-единственная цель — преобразование деревни, подъем сельского хозяйства, они становятся главными работниками на земле! Неужели так и будем действовать растопыренными пальцами, распыляя и деньги, и материалы, и людскую силу, разум, энтузиазм?

Не станем заниматься предсказаниями, в каком направлении пойдет нечерноземная деревня, куда приведет ее концентрация производства, однако нельзя не прислушаться к мнению многих практиков о будущем чисто сельскохозяйственных райцентров. В нашем крае много поселков и городков, бывших торговых сел и уездных центров, которые стали центрами районов. Все промышленное будущее их — переработка сельхозпродукции. Развиваются они медленно и трудно. Долго не видеть им ни центрального отопления, ни водопровода, ни канализации. Но в последние годы наметился обнадеживающий просвет — сельская индустрия.

Сошлюсь на пример моего родного Бежаницкого района. Торговое село Бежаницы выросло на старинном Петербургском тракте и пребывало таковым, наверно, не одну сотню лет. Ничего не изменила в судьбе Бежаниц и пролегшая в двух километрах железная дорога, разве только соединилось оно улицей рубленых изб со станцией Сущево и получило статус рабочего поселка. Разбитый дочиста войной поселок только к середине семидесятых годов получил административные здания, среднюю школу, магазины, десяток двухэтажных домов. И вот, приехав в Бежаницы, увидел я на месте чистого поля новый городок: высокие трубы, блочные дома, бетонные заборы и несметные «стада» машин за ними — то было «поселение» сельской индустрии: мелиораторов, строителей, дорожников, монтажников… Словом, картина та же, что и под Великими Луками, с той лишь разницей, что для Великих Лук такое поселение напоминает пуговицу к пальто, для Бежаниц — все пальто. И вполне может статься, что нынешний райцентр разовьется в центральное аграрное поселение: нивы здесь сравнительно просторные, магистральные дороги есть, а 50—60 тысяч га для будущего аграрного объединения — норма вполне подходящая. Если хотите, то прообраз его здесь уже есть — совхоз «Ударник», вобравший шестьдесят семь почти обезлюдевших деревень. А расположен совхозный поселок в райцентре, только с другого боку.

В общем, растущие как грибы «зоны» сельской индустрии пришло время делать на вырост. Но данной проблемы, по всему видно, не коснулся ни один исследовательский институт. Нужны прежде всего исследования, научный прогноз, ответ на вопрос, что за сила поднимается на границе города и деревни, какова ее грядущая роль в сельском производстве, куда отнести коллективы квалифицированных рабочих с небывалой для деревни насыщенностью инженерами — к городу или к селу, и соответственно прогнозу возводить сельские индустриальные центры.

На научные изыскания потребуется время, а оно не терпит, в какой-то мере оно уже упущено, потому что основа уже заложена. Для практиков сейчас важнее остановить ведомственность, урезать ее властью местных Советов. От нее уже страдают и сами коллективы подрядных организаций и общее дело.

Специализация пошла вглубь, службы дробятся на более мелкие узкопрофильные. Образно говоря, сельская индустрия переживает период размножения. «Дети» отделяются от «родителей»: и сами еще слабы, маломощны, им надо время, чтобы набраться сил, и родители от раздела страдают: «детеныши» изрядно «общипывают» их. И опять встает вопрос теории. Где тот критерий, где нормативы, которыми руководствуются высокие инстанции, принимая решение выделить ту или иную функцию в самостоятельную службу? Как представляется руководителям низовых подразделений, непосредственным исполнителям, людям трезвым и практичным, исходящим только из интересов общего дела, специализировать следует при созревании двух условий: достаточно прочном техническом и экономическом состоянии обслуживающего и при известной готовности к этому обслуживаемого. Для примера сошлемся на попытку племобъединений централизовать искусственное осеменение коров. Было решено, что объединение заведет свой штат осеменаторов, которые будут выезжать на фермы по вызовам. По схеме выглядело идеально, на деле — нет дорог, нет кадров, и все вернулось на круги своя. То же происходит сейчас в автотранспорте: специальный автомобиль потребовал точного графика, четкой организации загрузки, а какая в деревне четкость, если и свободных рук нет, а там, где есть, их еще собрать надо из тридцати деревень.

Вот и подумаешь, какой должна быть готовность сторон, чтобы без ущерба делу начать специализацию. При знакомстве со службами спецподряда здесь, в низовом производственном звене, а не в высоких конторах, ясно видишь торопливость и поспешность. Производственные условия оказываются сплошь и рядом не готовыми, не созревшими для узкопрофильной специализации, а решение принято, служба создана, и тогда остается подгонять жизнь под схему, выдавать с помощью подкрашенных отчетов желаемое за действительное.

СВЯЗЬ С ЗЕМЛЕЙ

В беседах с руководителями сельской индустрии, иногда обстоятельных, иногда быстротечных, я старался уловить волну, которую для краткости назвал с в я з ь с з е м л е й. Если сказать подробнее, то хотелось уяснить, достаточно ли глубоко проникнуты люди в делах своих и помыслах той высокой ответственностью за состояние сельского хозяйства, которая на них возложена.

Желание мое станет понятным, если сопоставить такие цифры: капитальные вложения колхозов и совхозов и валовую продукцию в десятой пятилетке (по годам, в миллионах рублей): 1976 — 9 и 20, 1977 — 9 и 16, 1978 — 8,6 и 15,5, 1979 — 7,5 и 17.

Сразу скажу, чувство заботы есть, оно уловимо и в словах и в делах, но, как бы тут поточнее выразиться, — каждый через свое окошко на мир смотрит. Представляя в общем и целом положение в сельском хозяйстве района и сознавая свою причастность ко всему, что там делается, работники служб подряда озабочены прежде всего заработком. Естественно, коль на подряде сидишь, о подряде и думай. А подряд весь спланирован, значит, план и «выбивай». Конечно, хорошо бы рядом с показателями выполнения своего плана видеть бюллетени, сводки, отчеты о положении дел в колхозах и совхозах, это позволяло бы каждому работнику соотносить свой труд, свою долю с общими усилиями, создавало бы атмосферу, так сказать, критического размышления, и это, вероятно, когда-нибудь будет, а пока — свой план, свои заботы, свои неурядицы.

Настораживает не это, а тенденция к самоцели, расхождение хозрасчета с хозяйственной необходимостью. Вот автоколонна 7-го производственно-транспортного объединения «Псковское». Коснемся немного ее истории. Десять лет назад в области было решено концентрировать автомобили, выделенные сельскому хозяйству, в специальные колонны и возложить на них транспортное обслуживание колхозов и совхозов. Результаты не замедлили сказаться. Я помню тогдашнюю свою командировку в Великие Луки. Сидели мы с начальником райсельхозуправления в его кабинете, вдруг звонок из колхоза: помогите машинами. Начальник отвечает, что помочь можно, но придется снимать самосвалы с вывозки торфа. На другом конце провода помолчали, вздохнули и сказали: нет, с торфа ни в коем случае. Около четырех десятков самосвалов, собранных в одну колонну, вывозили в год до 100 тысяч тонн подстилочного торфа, который пропускался через фермы и в виде компоста шел на поля. Район в целом достиг небывалой урожайности — 20 центнеров с гектара. И как ни раскладывай заслуги, придется признать — львиная доля их принадлежала автоколонне.

Ныне автомобилисты начинают удаляться от сельского хозяйства, от своего законного хозяина и повелителя. И оказывается, виноват тут автомобиль. Да, да, машина. Люди ни при чем. Ни Юрий Павлович Соколов, начальник колонны, ни 85 его шоферов. Они хотят обслуживать только колхозы и совхозы, а автомобиль тянет их на автомагистраль — в Одессу, Ригу, Ленинград. И вот уже около 30 процентов объема перевозок колонна выполняет за счет промышленности.

Изменилась структура автопарка — вот в чем гвоздь. Сельскохозяйственному предприятию дают такие машины, которые не находят применения в деревне, — большегрузные МАЗы, КамАЗы, «колхиды», «шкоды». Двадцатитонному грузовику просто нечего в колхозе перевозить, а суточный план на такую махину — до 5 тысяч тонно-километров. Вот он-то и уводит колонну с сельского проселка на междугородную магистраль.

Естественный вопрос: зачем же такие брать? Юрий Павлович на это ответил: «Мы руками и ногами отбиваемся, а нас и не спрашивают». Налицо действие по принципу: не возьмешь то, что дают, — ничего не получишь. Не нужны еще нашим хозяйствам большегрузы, ну и отказались бы, передадут их степным районам или городским автохозяйствам, но позвольте, как это отказаться от своих фондов, да нам же потом так урежут, что лазаря запоешь. А чтобы как-то сдержать сползание автоколонны в сторону промышленности, записывают в план «ограничитель» — несельскохозяйственные перевозки — не более 15 процентов, превысишь — лишаешься прогрессивки. Два года руководители колонны не получали премиальных. И опять «но». От количества машин зависит, в каком ранге будешь, то есть категория хозяйства. Цель такая: больше машин — выше категория — больше штат, зарплата и прочие блага. Так что бог с ними, премиальными, если «светит» высшая категория! Об этом прямо, не прячась за обтекаемые фразы, говорят и руководители «Транссельхозтехники», и других автоколонн. Вот так и отступает постепенно на второй план главная обязанность — обслуживание сельского хозяйства района, — отступает под давлением собственной выгоды.

Знаю, многие на это возразят (и не без оснований) — нельзя смотреть узко: с точки зрения района или того у́же — исходя из задач сегодняшнего дня. Сельскую индустрию надо, мол, видеть в перспективе и в объеме, по меньшей мере, области, а то и региона. Согласен, это взгляд, так сказать, стратегический. Ну а как быть с тактикой? Тактика — забота дня. Не упуская из виду стратегической цели, надо грамотно, разумно действовать каждый день. Куда как хорошо иметь просторные, осушенные закрытым дренажем массивы полей! Какой хозяин возразит против стратегии, преследующей эту цель? Но хозяин знает, что цель далека, а хлеб надо растить сегодня. Поэтому он стремится поднять родящую силу старой пашни. Для этого ему надо провести так называемые культуртехнические работы: убрать кусты и камень, раздвинуть контуры поля, вбухать побольше органики. Своих машин нет, он обращается к мелиораторам. А у ПМК-11 «Псковмелиорация» свои резоны, продиктованные собственным хозрасчетом. У нее план — освоить 1200 тысяч рублей в год. За счет каких гектаров можно скорее «набрать» план? «Дренированный» стоит 1200 рублей, «культуртехнический» — от 100 до 200. К тому же дренаж — это массив, не надо распыляться, а культур-техника — мелочь, орехи, сковыривание бородавок, перегонов больше, чем работы. И ПМК стремится набрать дорогостоящих объектов, поскорее наращивать объемы в суммарном выражении, потому что от «освоенных сумм» зависит ее ранг, то есть категория и все, что из этого вытекает. Так хозрасчет ПМК и хозяйственная необходимость колхоза сталкиваются в противоречии, и верх берет первый.

Отношения между службами подряда и основным производством — вещь очень тонкая и подвижная. Они, эти отношения, не могут быть раз и навсегда данными, нуждаются в постоянном изучении и совершенствовании. Они, как компас, должны быть постоянно сориентированы на сплочение сторон, а не на разъединение. Разъединения надо бояться как огня, едва наметилось — гаси немедленно.

Выслушаем взаимные претензии автомобилистов и колхозников. В колхозах о шоферах спецавтоколонны говорят без обиняков: рвачи и вымогатели. Пиши ему полную загрузку, добавляй километраж, иначе газу даст — и поминай как звали. Автоколонна доказывает свою правоту цифрами: пятитонный грузовик (бензин, зарплата, амортизация) стоит 20 рублей в день, если послать его в колхоз ка условиях почасовой оплаты, он «привезет» только половину (1,20 руб×8 час) — колонна в убытке, шофер заработал всего два рубля.

Райисполком усаживает стороны за один стол: ищите решение. Находят. Пример: на заготовке силоса прикомандированных водителей включать в состав кормозаготовительных бригад и выплачивать им по 50 копеек за тонну силоса. Обе стороны решение устраивает. Но приходит время расчета, и некий директор совхоза говорит своему бухгалтеру: они не наши, черта ли им платить, и так себестоимость молока высокая, премиальных не видим который год, а они не прогорят, кого-нибудь другого обдерут. К этому директору шоферы уже не едут, а поедут, так отыграются. И все потому, что дележка: эти — наши, те — не наши.

Я опять вспоминаю слова Бориса Алексеевича Прокошенко о качественно новом мышлении хозяйственников: делая свое дело наилучшим образом, думать и отвечать за соседа. Оно вызревает, это новое качество, и довольно заметно, но есть одно сдерживающее обстоятельство чисто ведомственного изобретения. Это обстоятельство — фонды. Кого сделать фондодержателем? Мне представляется, что именно по этому вопросу разгораются (во всяком случае должны разгораться) в высоких конторах словесные баталии, ибо фонды — это дыхание, это мускулы, это — жизнь всякого вновь рожденного детища специализации. Без фондов оно не выдержит соревнования на лучшую постановку дела: на быстроту, на качество, на дешевизну исполнения подряда. А именно такая постановка дела определяет, жизнеспособна или нежизнеспособна та или иная служба.

Двадцать лет не кончаются конфликты между колхозами, совхозами и «Сельхозтехникой» из-за ремонта и запасных частей. Вторая сторона — и ремонтер и владелец запчастей, хочешь не хочешь, а погонишь трактор в ее мастерскую, хотя ремонт обойдется в три-пять раз дороже, чем в своем хозяйстве. К старым конфликтам прибавились новые, так сказать, внутренние — между службами подряда и внутри служб. Пример: мелиораторы. Еще недавно ПМК-11 владела и автотранспортом, и реммастерской, и фондами запчастей и материалов. Сейчас все это отделили и сделали самостоятельными хозрасчетными производственными единицами. Центральные ремонтные механические мастерские (ЦРММ) специализировали на ремонте тяжелых тракторов, и все фонды запасных частей отдали только им. У ПМК-11 остановились, скажем, два Т-100, и надо-то пяток деталей да два-три дня работы, раньше бы в своих мастерских свои трактористы и сделали бы — это ведь текущий ремонт. Теперь так нельзя, теперь у ПМК-11 нет на складе запчастей (не положено!), следовательно, гони тракторы в ЦРММ, а там детали не заменяют, там заменяют сразу узлы и берут за это не десятку и даже не сотню рублей, а тысячу, да еще с гаком. Текущий ремонт оборачивается капитальным, в результате ПМК-11 годовые амортизационные отчисления «съела» за полгода и оказалась в трудном финансовом положении, а ее субподрядчик ЦРММ, только что созданный, еще на ноги как следует не вставший, процветает. А кто процветает, к тому и кадры бегут — и начинается перебег специалистов.

Возьмем второго субподрядчика ПМК-11 — полигон железобетонных изделий (ЖБИ). Трубы, кольца, плиты поставляют — хорошо, но мелиораторам нужен и раствор (на откосы каналов и прочие мелочи), а раствор ЖБИ по плану не обязан давать (не записан в номенклатуру), — как быть? Руководители ЖБИ говорят руководителю ПМК-11: выписывай плиты, а бери раствор. Тот отвечает: «Так это же дороже в пять раз!» — «Как хочешь, дорогой, — отвечает первый, — раствором не торгуем, плитами — пожалуйста». — «Дармовые деньги гребешь», — возмущается второй. «Нам тоже жить надо, — ответствует первый. — Не хочешь переплачивать, заводи свой растворный узел». И ПМК-11 собирается заводить свой. Вот так.

Не отрегулированные вовремя взаимоотношения службы подряда и основного производства переносятся и на самих подрядчиков и порождают те же отрицательные последствия — незаработанные деньги перекачиваются из кассы в кассу, создавая фондодержателям легкую жизнь. Слабые, плохо организованные предприятия продолжают существовать — и безбедно, — особого стремления укреплять свою конкурентоспособность не проявляют, ибо они вообще вне конкуренции, потому что фонды-то в их руках! И главное тут вот что: все эти «хитрые» операции, практика «отпроцентовок» видны только в низах, и то лишь в разговорах, а не в бумагах (в бухгалтериях полный ажур), а наверх, в областные и республиканские конторы, идут красивые отчеты о нарастании объемов подряда, и там, наверху, удовлетворенно потирают руки: вот она, выгода специализации, цифры — бесстрастные свидетели! Так создается ложное представление о результативности и вообще о нужности той или иной подрядной службы.

— Давайте представим себе такую картину, — говорил мне однажды опытный, хозяйственный председатель колхоза. — Появилась вдруг необычная контора под названием «снаб». С какой-нибудь там приставкой, например «сельхоз». Единая на район, понимаешь. Не признающая ни своих, ни чужих. И в конторе той — цемент, кирпич, тес, трубы, уголок, запчасти, кабель и прочее, прочее, прочее. Заходи — покупай. Не так, конечно, чтобы кто хват, тот и хвать, а по разнарядке, по нормативам или по другому какому правилу. Но главное — равенство. Нет такого, что тебе — все, мне — ничего. Тут у меня дело и заиграло бы. Я бы с «Сельхозтехникой» честно соревновался: у кого дешевле, у кого качественнее, у кого быстрее. Только так можно честно соперничать и двигать дело вперед. А то ведь все, ну буквально все, наловчились нашего брата околпачивать. На что уж мелиораторы уважаемые люди, а и те, если у них нехватка трактористов, сдают нам машины в аренду и говорят: вы кусты корчуйте, камни убирайте, а в план нам пойдет. Видал? Ничем, кроме трактора, не владея, выполняют план и денежку гребут. Общипывают нас, брат, со всех сторон. А мы выводим цифры себестоимости продукции и руками разводим: никаких внутренних резервов не хватит, чтобы хоть баш на баш свести.

Да, положение тревожное. С точки зрения экономики ненормальное. Особенно по использованию рабочей силы. Обилие контор — это простор для летунов и рвачей. Поэтому текучесть кадров сверх всяких норм, до половины, до трех четвертей «списочного состава» составляет доля «кочевников». Качества работы и не спрашивай!

Еще одну сторону, на первый взгляд несущественную — ей сейчас и внимания не уделяют, — надо отметить. Это — уровень чисто конторской работы. Тут край непочатый! Диспетчеры, технические секретари, операторы, счетоводы и прочие «канцслужащие» и понятия не имеют о научной организации труда. Ни в одной конторе не получите по телефону исчерпывающей справки. Все клиенты ищут только начальника, никто другой не утешит их в нужде. Всего лишь один штрих приведу. Главный инженер колхоза имени Куйбышева Трубников приехал в мастерские «Сельхозтехники» с намерением добыть вал для косилки. Зашел в контору, просит секретаря вызвать по селектору инженера. Секретарь отвечает: «Много вас тут ходит, если для каждого инженера вызывать, ему работать некогда будет». Так и не повидал инженер инженера, уехал без вала, трава стоит, косилка стоит, секретарь у селектора отбивается от посетителей. Комментарии излишни.

«НЕОДОЛИМАЯ» СИЛА

Производство основных видов продукции за последние пятнадцать лет в районе выросло примерно в полтора раза, но в десятой пятилетке, начавшейся рекордным урожаем — двадцать центнеров с гектара вкруговую, — район отступил назад. Валовые сборы зерна сократились в два раза, и как следствие — упало производство животноводческой продукции. Три года подряд были неудачными по погоде, но причина, конечно, не только в дождях, а и в уровне хозяйствования.

Современное сельское хозяйство, да позволено будет такое сравнение, — это сложный оркестр, в котором недопустима неверная нота любого инструмента. Чуть отстали мелиораторы с разработкой новых торфяников, чуть снизили перевозки автомобилисты — и внесение органики резко снизилось. Увлеклись закрытым дренажем, меньше стали заниматься окультуриванием старых угодий — пошел в наступление лес, сократил и без того малые кормовые площади. Дало о себе знать и умаление роли личных подсобных хозяйств, и поспешное сокращение малых форм, и многие другие просчеты. И хотя капитальные вложения нарастали, они, ясное дело, не могли тотчас обернуться тоннами мяса и молока.

В одиннадцатой пятилетке капиталовложения по всему хозяйственному комплексу возрастут в 1,7 раза и составят 77,3 миллиона рублей. Сумма неслыханная! Пленум райкома партии, обсуждая вопрос ускоренного экономического и социального развития района, детально проанализировал причины замедления и выработал конкретную программу: за что и как браться в первую очередь, как расставить силы, какие звенья подтянуть. В числе намеченных мер есть и такая: поскорее выровнять хозяйства, пора уже всем шагать в ногу.

В самом деле, в условиях отчетливо сложившегося единого хозяйственного комплекса отстающие колхозы и совхозы кажутся анахронизмом. Но они есть, отставание их затягивается, новые передовики не появляются не только на карте района, но и на карте области, а ведь история нашего времени знает периоды, когда «лежачие» хозяйства поднимались и крепли буквально в считанные годы.

Задавшись этим вопросом, я проехал по району, по местам, которые давно знаю, чтобы встретиться с председателями и спросить, что они-то думают на сей счет. В селе Поречье — центр колхоза имени XVIII партсъезда. В памяти у меня поездка сюда. Было это летом 1957 года. Редакция областной газеты поручила мне написать очерк о председателе колхоза Давыдове. Александр Макарович Давыдов, инструктор обкома партии, после сентябрьского (1953 г.) Пленума ЦК партии добровольно пошел в отстающий колхоз и к моменту нашей встречи, то есть за три года, вывел хозяйство в передовые. Говорить сейчас о том времени, с чего и как он начинал, нет необходимости, — иные были условия, иные масштабы, хотя т а к т и к а тех времен во многом приемлема и сегодня, это — организация масс на п р е о д о л е н и е. Колхоз имени XVIII партсъезда доныне хозяйство крепкое, руководит им Сергей Егорович Чупров, обаятельный, интеллигентный человек, умный хозяин. С ним и пошел у нас разговор о том, можно ли нынче так же скоро поднять ослабевшие хозяйства.

— Так, как раньше, не получится, — сказал он. — У слабых не хватит своих сил. Им нужна помощь, общая наша поддержка. А вот как эту поддержку организовать, тут надо думать. Перед нами встала задача наиболее разумного, не шаблонного использования крупных вложений. Наш колхоз считается крепким, относительно, конечно. Думаете, нам ничего не надо? Ого! Все надо: и строить, и осушать, и удобрять, и механизировать. И каждому так. В том-то вся и особенность: надо всем и все, а не разорваться. Лет семь назад нам сказали: товарищи, потерпите, продержитесь на своих харчах, будем ставить одно, крупное, крепкое, показательное хозяйство — колхоз «Россия». Это наш эталон на многие годы. Он возьмет на себя часть вашей ноши, вы потом сделаете рывок вперед. Разумно? Тогда казалось, да. А что вышло? Мы не только свою ношу несем, но, пожалуй, и часть ноши передовика, по крайней мере с наших плеч ровным счетом ничего не свалилось. Построили-то, оказывается, не сельскохозяйственное производство, а некое подобие промышленного. Встает вопрос: правильно ли вот так, поочередно, поодиночно, двигаться в будущее? Или все же лучше всем строем? Я не отвечу категорически: да или нет. Повторяю, надо думать. Семь раз отмерь, прежде чем резать.

Двумя днями позже я попросил экономистов райсельхозуправления сопоставить передовой колхоз «Россия» с отстающим «Красный пахарь» и средним «Ленинская искра». Оказалось, что передовик вовсе не передовик. Произведено валовой продукции в 1979 году на одного работающего в «России» на 3,63 тысячи рублей, в «Ленинской искре» — на 3,75. Рентабельность мяса в первом — 15,1 процента, во втором — 35,6. Рентабельность молока в «России» — минус 9,2 процента, в «Ленинской искре» — плюс 25,4, в «Красном пахаре» — плюс 14,4 процента. По производству животноводческой продукции на сто га сельхозугодий разница между хозяйствами невелика. Правда, «Россия» специализируется на выращивании овощей, но и в этой отрасли пока что больших достижений нет. Все богатство этого колхоза держится на подсобных промыслах, они приносят более миллиона рублей прибыли в год.

Да, Сергей Егорович Чупров прав: облегчения соседям от богатой казны передовика нет. А вложено в это хозяйство четыре с половиной миллиона рублей. Построено 15 тысяч квадратных метров жилья (255 благоустроенных квартир), поселковая котельная, водопроводные и канализационные сети, очистные сооружения, баня-прачечная, торговый центр, детский комбинат на 90 мест, средняя школа с интернатом, Дворец культуры — словом, совершенно новый поселок. И длилось это строительство ровно две пятилетки. По уровню жизни население поселка кое в чем и город перегнало, а по уровню производства — на одной линии с обычными хозяйствами. В самом деле, не ради же мочалок, рукавиц, тарных ящиков ставилось среди полей новое Переслегино. И коль район снижает производство хлеба, мяса, молока, то можно признать, что массированные вложения в единичные хозяйства не оправдывают всех надежд.

Значит, — строим… Но тут другая опасность, которую мы только что рассмотрели на примере сельской индустрии, — распыление сил и средств. Приходится признать, что ни тот, ни другой вариант в чистом виде для великолукской деревни не подходит. Вероятно, единого и всеобщего решения и искать не надо, его не существует, оно — чисто местное, индивидуальное. А вот что едино и обязательно, так это широкая инициатива низов, глубокий анализ и точный выбор местного варианта. И еще: во главу угла ставить интересы дела, первейшую заботу о конечном результате, подчинение делу всех и всяких ведомственных и личных соображений.

С этой точки зрения стоит посмотреть на практику в ы р а в н и в а н и я. Она не раз подвергалась критике в печати. Недовольны ею руководители крепких хозяйств. О чем речь? О неписаных правилах местного планирования. Так заведено, что спущенный району план разверстывают с учетом возможностей хозяйств, или, как принято говорить, от достигнутого уровня. Всякие дополнительные задания по продаже хлеба, мяса, по размещению посевов тоже распределяют по принципу «выдюжит — не выдюжит». С другой стороны, когда приходится распределять добавочные ссуды, материальные средства и прочее, то крепким выпадает поменьше, слабым побольше. Происходит выравнивание, некая нивелировка, что ли: одному «не дают» слишком разбогатеть, другому — слишком обеднеть. Помимо моральных соображений (нельзя бедного по миру пустить) действует тут и объективный экономический закон: разность природных условий и разность направленных капиталовложений, то есть интуитивное, в какой-то мере волевое, поскольку научных критериев район пока не имеет, выравнивание ренты. Предполагать, что эта практика кончится, едва ли можно, потому что в условиях уже сложившегося единого комплекса (хотя организационно и не оформленного) нельзя допустить, чтобы какое-нибудь подразделение слишком отстало, ибо это тотчас отразится на общем результате. Собственно, это и происходит сейчас, когда затягивается отставание ряда колхозов и совхозов, оно сдерживает процесс специализации и кооперирования (слабые не вытягивают своей доли), и как результат — снижение уровня производства в целом по району. Значит, проблема отстающего хозяйства из частной переросла в общую. Вывести слабого из прорыва — задача не одного лишь коллектива, но всего района. Достижение слабыми хозяйствами среднего уровня даст не только быструю прибавку продукции, но и позволит всему району ускоренно идти к высшему рубежу.

После встречи с Чупровым поехал я в колхоз «Красный пахарь», к Ивану Петровичу Букашкину. Я думал, что если кто и может ответить на вопрос, как скоро можно преодолеть отставание, то именно Букашкин.

Ивана Петровича я знаю не так давно, года четыре. Был он председателем хорошего, перспективного колхоза, потом взяли его в район, начальником райсельхозуправления, но не та натура оказалась у человека — не любит кабинетной работы. Попросился он в «Красный пахарь». Полгода уже председательствует.

Несколько слов о колхозе. Всего земли. 12 тысяч га, из них сельхозугодий ровно половина, а пашни менее одной четверти — 2800 гектаров. В натуре, похоже, и того не будет, в будущем году пройдет ревизия угодий, и можно с уверенностью сказать, что нескольких сотен пахотных гектаров ревизоры недосчитаются: лес пожрал. Средний размер поля — менее гектара, урожайность зерновых — 7 центнеров. Колхоз объединяет 30 деревень, в которых 350 трудоспособных. Долгов по ссудам около трех миллионов рублей.

Не увидев этого хозяйства в натуре, по одним лишь отчетам судить, насколько оно отстало, едва ли можно. На бумагах запущенность не видна, оценить ее можно только собственными глазами. К сожалению, таких хозяйств на северо-западе региона — не десятки, а сотни, и говорить бы об этом надо во всеуслышанье. Но в местной печати, на собраниях и заседаниях чувствуется налет некоторой успокоенности, дескать, коль программа преобразования Нечерноземья вступила в действие, то и проблема отстающих хозяйств сама собой решится. На мой взгляд, «отставание» во всех наших заботах должно быть передним планом, лейтмотивом, звучать тревогой. Нельзя, нельзя далее мириться с убогостью!

Передо мной цифры по Калининской области, характеризующие обеспеченность животноводства кормами (а корма, как известно, есть показатель состояния полеводства и основа ферм и лучше всяких слов говорят о положении в хозяйстве). Так вот на зимовку 1979—1980 гг. имели запасы в пересчете на условную голову: 132 хозяйства менее шести центнеров кормовых единиц, 204 — от шести до восьми, 186 — от восьми до десяти, и только 11 хозяйств — более восемнадцати центнеров. Колхозы и совхозы Ржевского района скормили за зиму восемь тысяч тонн древесных веток, срубив для этого несколько десятков тысяч елок и берез. На три пуда сена пуд древесины — таков тут кормовой рацион. Стоит ли удивляться, что область за полгода снизила производство молока на 73 тысячи тонн. Да и Великолукский район в последние годы начинает зимовки, имея своих кормов 60—70 процентов к потребности. Благодушествовать, как видим, не приходится.

Вернемся в «Красный пахарь». Уверен ли Иван Петрович Букашкин, что в скором времени поставит хозяйство на твердые ноги?

— Поставить можно. Верю. Хотя и не так скоро, как хотелось бы. И от этого «не так скоро» иногда схватывает вот тут. — Он показывает на сердце. — Но сомнения минутные, а вера живет постоянная. С чего начинать? Прежде всего с самих себя. Это — как закон. Если самим не подтянуться, не засучить рукава, на дядю не надейся. Мы тут конкретно все рассчитали, перечислять не буду, поедем по хозяйству — увидите, но все же скажу: без того дяди, на которого не следует надеяться, нам не обойтись. Первое: режет бездорожье, все перевозки только на гусеничниках. Пятнадцать километров гравийки — как воздух, без них не вздохнем.

Я напоминаю Ивану Петровичу, что в прежнем своем колхозе он построил своими силами кольцевую дорогу, добыл, по его же выражению, воздух для дыхания.

— Э, там иное дело! Там были деньги. Любая автоколонна найдет возможность помочь, если платишь не векселями, а рублевками. Тут — касса пустая. За здорово живешь никто не едет. А на плановый подряд лет пятнадцать и не надейся. Второй вопрос, а по неотложности, пожалуй, и первый, — сила земли. С семи центнеров подняться до двенадцати — задача на первый год. Родить их земля может. Для этого вывезли скопившийся за много лет навоз, строим склад минеральных удобрений — вносить по-хозяйски до последнего грамма. Это осилим сами. А вот «культуртехника», увы, не под силу. Есть у нас Белые Нивы, деревня так называлась, из-за бездорожья все оттуда уехали. Луга там хорошие, двести тридцать гектаров. С них можно взять сена на все стадо. Надо снять кусты и хорошо бы полив устроить. Без подряда не обойтись. Понимаете, мы должны сейчас поднять до возможного максимума плодородие таких вот клочков, как Белые Нивы. Они — наш плацдарм. Опереться на клочок, который еще не совсем запущен, при минимуме затрат получать с него устойчивый максимум и — поднимать все поле. Такова тактика.

Тактика Букашкина — тактика всех разумных хозяев. За нее высказываются руководители хозяйств и района. Браться за малое, чтобы вытащить большое, — это относится в первую очередь к окультуриванию земель, то есть сначала поднять силу старой пашни, старых лугов, потом уж заниматься коренным улучшением больших массивов. Но тут вступает в действие уже известное нам противоречие. Для колхоза (и для района тоже) малые угодья — хозяйственная необходимость, а для подрядчиков — пустяк, не окупающий затрат, не приносящий ни рубля, ни славы.

…Заливной луг на речке Кунье. Гектаров пять скошено косилкой, двое конных грабель сгребают тощие валки, шесть женщин пенсионного возраста складывают копны. Дальше, за кустами, махают косами шефы — работники «Сельхозтехники» и преподаватели института физкультуры. Начальник производственного участка Павел Степанович Трунилов говорит, что на его памяти луг кормил пять деревень, сто дворов, это примерно три сотни коров, а сейчас едва полста тонн осотистого сена дает. Луг надо возрождать: убрать расплодившиеся кусты, распахать или продисковать, засеять травами. И всего-навсего пятьдесят гектаров! Захотят ли мелиораторы связываться с такой мелочью? Нет. Не погонят они сюда свои стосильные махины. Невыгодно. Для плана — копейки. Послать их туда можно только силой. Силы две: рубль и приказ. А рубля опять же два. Есть прямой: сделал — заплати. Он совсем мизерный. Есть кружной и большой: луг — ферма — колхоз — район. Этот сулит выгоду всем, но не сегодня и не кому-либо лично. Вторая сила — приказ. Она в руках объединения «Псковмелиорация» и вот как действует. Начальник ПМК-11 докладывает пленуму райкома, что на одиннадцатую пятилетку колонне было запланировано шесть тысяч га «культуртехники», но буквально вчера позвонили из объединения и сказали: урезаем на тысячу двести га. Как видим, хозяйственная необходимость колхоза «Красный пахарь» из плана вычеркнута минимум на пять лет.

Вопрос малых вложений, сулящих большую выгоду, для отстающих хозяйств весьма важен. В «Ленинской искре» на две тысячи га пашни всего 178 колхозников. Тракторы стоят без трактористов. Выпускники Пореченской средней школы пошли в колхоз всем классом. Район выделил для ребят пять щитовых домиков, их в спешном порядке поставили. На первое время проблема кадров была решена. Всего пять домиков… Мизерные вложения. Строительные ПМК от таких подрядов отмахиваются, для колхоза же — выход из положения, острая хозяйственная необходимость.

Начальник ПМК «Псковсельхозмонтаж» Олег Дмитриевич Котляров объясняет ситуацию с точки зрения подрядчика:

— Просит меня Букашкин провести двадцать метров водопровода, дом без этого заселить не может. Двадцать метров! А совхоз «Пореченский» дает заказ на полтора километра. Говорю Букашкину: «Иван Петрович, дорогой, вот тебе двадцать метров труб, бесплатно даю, но сделай сам, на такие мелочи у нас — ни времени, ни людей». Осуждайте нас как хотите, но поймите: нам же тоже жить надо. В «Дружбе» смонтировали транспортеры, а денег нет, раз пять в райком ходил, пока не надоел: да заплатите ему наконец!

Срочная помощь слабым превращается в проблему еще и потому, что слишком много развелось контор, а производительность труда рабочих подряда низкая. Котляров говорит:

— Задача нашей ПМК — монтаж оборудования в основном на производственных объектах, но делаем и в домах: водопровод, сантехнику и прочие мелочи. «Бытовкой» занимается и СПМК-9. Но оно другого ведомства — межколхозстройобъединения. Так вот, выработка нашего рабочего — 1300 рублей, а их — 700. К чему это дублирование? Их объемы мы могли бы легко выполнять, но… каждому хочется иметь свое.

Да, молимся мы на ведомственную инструкцию, как на икону, приносим ей в жертву интересы дела. Вот еще любопытный пример. В селе Поречье есть строительно-ремонтный участок управления бытового обслуживания населения. Рубят там срубы, могут и ставить их по заказу. Начальник участка Николай Андреевич Мартыненков говорит, что они поставили примерно одну треть всех домов в районе, могли бы и больше, спрос велик, но надо расширить мастерскую. Прибыли есть, и немалые, но управление изымает, чтобы поддержать слабые участки в других районах. Я спрашиваю: «Нельзя ли вам кооперироваться с колхозами, которым нужны дома, и поставить мастерскую?» Он говорит: «Нельзя. Запрещено. Деньги разные: участок обслуживает население, а колхоз — это совсем другое». Видите, не стремление скорее застроить деревню нами руководит, а поклонение инструкции.

Неужто в самом деле столкнулись мы с неодолимой силой? Что нее тогда делает ее неодолимой? Может быть, мы сами и делаем? А каким образом?

ОРГАНИЗАТОРСКИЙ КОРПУС СЕЛА

Экономика — сфера деятельности человека, и только в человеке надо искать причины успехов и неудач.

Снижение уровня производства при нарастании капвложений — явление аномальное. Можно, конечно, сослаться на то, что вложения запоздали и отдачу от них надо какое-то время ждать. Но запаздывание экономических мер — фактор субъективный. Объективна природа, но она вечна, и посему ссылка на погоду — та же попытка самооправдания. Так что, с какой стороны ни заходи — придешь к человеку. И прежде всего — к организатору дела.

Каков он сегодня, организатор сельского производства? Как отразились на его психологии двадцать лет бурного технического прогресса в деревне? Наконец, кого мы числим нынче по разряду организаторов?

В хозяйстве их стало много, в районе — еще больше. И численно и удельно. В среднем на хозяйство более двух десятков специалистов-технологов, а удельно — десять процентов от числа работающих. Когда такое было в деревне? И всего-навсего — за двадцать лет!

Деревня еще привыкает к этому явлению, еще «переваривает» новый для себя «структурный элемент». Складывается опыт, отрабатываются взаимоотношения, ощупью находятся место, роль, поведение, круг обязанностей. Совсем недавно, например, специалистов двинули на среднее командное звено — поддаются туго. Немало сельских технологов в деревню лишь на службу ездят, живут в городе — тоже непривычно и не совсем удобно. Отношения председателя и директора со специалистами все еще определяются личностными качествами. Не снижается текучесть. Остается проблемой подбор специалистов для слабых хозяйств. Десятки подобных вопросов встают перед районными властями, в первую очередь перед райкомом партии. Не случайно поэтому раз в два-три года райкомы на своих пленумах обсуждают вопрос подбора, расстановки и воспитания специалистов, усиления их роли в производстве и жизни села. Рассматривали этот вопрос и в Великих Луках.

Если к отряду сельских технологов, как особенности сегодняшней деревни, можно сказать, привыкли, худо ли, хорошо ли научились направлять их организующую силу, то второй, столь же многочисленный, отряд специалистов сельской индустрии мы пока не относим в полной мере к организаторам сельского производства. Он где-то в стороне, он пока что «привлеченная сила», только подрядчик. Спрос с них, конечно, есть, и немалый, но, как бы тут сказать, узкопрофильный, что ли. И — исключительно со стороны районной власти. Колхоз или совхоз не в силах спросить, например, с инженерной службы «Сельхозтехники» так же, как со своих инженеров, за механизацию трудоемких процессов, это делают райисполком и райком. Таково положение вещей. Поэтому хозяйства и не числят специалистов сельской индустрии организаторами колхозного и совхозного производства. А между тем уже ясно, что на этот отряд пришла пора смотреть как на н е п о с р е д с т в е н н ы х организаторов дела не только в масштабе районного аграрного комплекса, но и в каждом конкретном хозяйстве.

Возьмем для примера «Сельхозхимию». Агрономы отстающего колхоза «Красный пахарь» правильно определили себе как самую неотложную задачу — удобрение полей. Но у колхоза маловато сил, придется обращаться к «Сельхозхимии». Спрашиваю у агрономов, как представляют они свою новую роль, отдавая подрядчику главную земледельческую функцию — удобрение земли. Агрономы говорят: будем тщательно контролировать. Многого ли добьешься только контролем? Сил и времени не хватит обежать все поля и стоять у каждого агрегата, рассеивающего удобрения. Остается надежда на сознательность механизатора-подрядчика и на грамотность и ответственность агрономов «Сельхозхимии». Вот и получается, что отныне агроном колхоза и агроном подрядной организации в о д и н а к о в о й мере становятся прямыми организаторами урожая. А урожай — основа всего хозяйства, значит, агроном «Сельхозхимии» отвечает за в с е хозяйство, следовательно, и спрашивать с него должен в первую очередь колхоз.

Безусловно, правовая и организационная стороны взаимных отношений здесь очень важны, но не менее важна и психологическая перестройка. Руководителям хозяйств предстоит настроить себя на новую, так сказать, волну — считать в числе непосредственных организаторов с в о е г о производства и специалистов п о д р я д а.

Первым среди организаторов был и остается председатель колхоза, директор совхоза. Особенность последних лет в том, что они возложили на него помимо производства и всю социальную жизнь села. Председатель колхоза имени Куйбышева Михаил Михайлович Васильев важнейшим «показателем» будущего деревни считает рождаемость, Иван Петрович Букашкин в «Красном пахаре» первым делом строит детский сад, Василий Васильевич Юшин в «Красном знамени» беспокоится о бытовых удобствах интеллигенции села, Владимир Григорьевич Шапиро в «Ленинской искре» принимает целые отряды выпускников школ, ставит их на жизненный путь. Когда вникаешь в повседневные заботы руководителя хозяйства, диву даешься, сколько их и как они многообразны! Директору завода легче, у того под рукой целые специальные службы, вплоть до социологов и дизайнеров, да и город-то ведь директор не строит, а председатель деревню строит, и хотя районные службы ему помогают, конечное решение за ним и ответственность целиком на нем. Я думаю, во всей нашей экономике должность председателя колхоза уникальная.

Таков нынче состав организаторов сельского производства. Велики и качественные изменения. Прежде всего в уровне образования и профессиональной подготовки. Теперь, скажем, для бригадира-полевода или заведующего фермами недостаточно одной лишь жизненной школы, нужен еще и вуз. Выросла и социальная зрелость сельских руководителей. Это особенно заметно, если не нового и старого сравнивать, а вглядеться в одного и того же, скажем, председателя, которого знаешь лет двадцать — двадцать пять, таких, как Иван Семенович Васягин и Сергей Егорович Чупров, председатели колхозов «Россия» и имени XVIII партсъезда. Сегодня это — люди с качествами государственных деятелей. Высокое сознание долга, широта мышления, разносторонние знания, великолепный организаторский опыт, наконец, большая культура личности — все это выработано ими, воспитано в них в процессе многолетнего руководства деревней.

И в них-то, в этих людях, составляющих организаторский корпус современного села, надо искать причины производственных неудач? Да, в них. Да, надо. Им поручено дело. Прямо и непосредственно. Лично каждому. Они за него о т в е ч а ю т. Но искать — не значит в и н и т ь. Наш брат, писатель-деревенщик, что-то поспешен стал в поиске причин и выдаче решений. То вдруг объявим противником технического прогресса деревенский уклад жизни, то объясним уход молодежи из села отсутствием условий для развития способностей личности, то посоветуем, как реки в иные моря, перебросить кадры из одного региона в другой. На последнем придется остановиться, поскольку касается он вопроса, о котором у нас речь.

Вот как рекомендует поступить с моими земляками-псковичами писатель Юрий Куранов в очерках «Глубокое на Глубоком»: «…Необходимо, так сказать, переливание крови. Я убежден, что тех решительных и смелых руководителей с целины, людей с размахом и принципиальностью, следует призывать и направлять к нам, на Псковщину, Новгородчину, на ярославские и ивановские земли. Совхозам и колхозам нужны высокопрофессиональные инженеры и механики из города. Пусть это будут не случайные люди, а добросовестные и отменные партийные и хозяйственные работники. Совхозы ждут профсоюзных организаторов с заводов и фабрик, с широким опытом работы с людьми. Это как раз в духе нашей общественной системы, наших государственных возможностей, в духе нашей эпохи, и мы это обязаны претворить в жизнь. В клубы, в отделы культуры, в отделы пропаганды должны прийти люди с поиском, с талантом, с пониманием, люди, вооруженные не устоявшимися, закоснелыми приемами работы, а высокой идейной и общественной принципиальностью, без которой ни за что не возжечь в простом человеке, в рядовом труженике огонь энтузиазма. Именно эти новые люди смогут поддержать и развить в поселках, селах и деревнях Нечерноземья все лучшее, что здесь сохранилось и продолжает действовать…»[10]

Читать такое мне больно. Видите, мы уже не можем «поддержать и развить… все лучшее, что здесь сохранилось». На своей родной земле. Свое кровное, с чем родились и выросли, чем живем, что не поменяли ни на какие блага и удобства. Нам даже отказано в заслуге сохранения: не мы «все лучшее» сохранили, а оно в силу непонятной живучести, даже вопреки нам, сохранилось! И вот, чтобы все это «поддержать и развить», надобно всех поменять: председателей и директоров прислать с целины, инженеров и механиков — из городов, партийных, профсоюзных, клубных работников — с заводов и фабрик. Только они могут «возжечь в простом человеке, в рядовом труженике огонь энтузиазма». Без них «ни за что не возжечь»! Вот как закоснели, обленились, покрылись панцирем равнодушия мои земляки, что только привозным огнем их и расшевелишь.

Сия, с позволения сказать, рекомендация, выдаваемая вдобавок «в духе эпохи», на мой пристрастный взгляд, есть не что иное, как отголосок древнего «приходите и володейте нами, у нас порядка нету» и не столь давнего «Россия не созрела для социальной революции». Название этой песни — интеллигентское хныканье, произрастающее на почве неверия в силы народные. Чем же иным можно объяснить это «одним махом всех побивахом»? Что иное могло внушить автору мысль о тлении («не возжечь!») «простого человека, рядового труженика»?

Не хочется повторять общеизвестных истин, но коль задеты чувства, придется напомнить, что именно псковский, новгородский, ярославский, тверской мужик, став петроградским пролетарием, совершил революцию, что на псковской земле родилась Красная Армия, что на псковской земле в годы Отечественной войны существовали два партизанских края — Дедовичский и Себежский, — насчитывавшие более двадцати партизанских бригад, что после войны десятки тысяч сельских парней и девчат пополнили ленинградский рабочий класс, что тысячи псковичей осваивали целину… Хватит, все это известно любому школьнику из курса истории! Разберемся без запальчивости не в способностях псковичей (тут сомнениям подвергать нечего), а в необходимости «переливания крови» целому краю.

Древнейший метод обучения «послать на выучку» в наше индустриальное время распространен повсеместно. Заводы, колхозы, фирмы посылают своих людей в школу жизни — на большие стройки, на освоение новых регионов, на современные предприятия, в смежные отрасли. Они возвращаются с новыми знаниями и опытом, с умением организовывать большие дела. Были и будут места, участки, являющиеся как бы большой жизненной школой. В ней учились и будут учиться. Партийные комитеты в практике подготовки и воспитания кадров широко применяют этот метод. В том же Великолукском районе есть председатели, агрономы, директора, прошедшие школу хозяйствования в Белоруссии, Прибалтике, Ленинградской области, есть инженеры и механики из городов, есть начальники передвижных механизированных колонн, проработавшие годы на стройках Дальнего Востока и Сибири, есть механизаторы, поднимавшие целину, есть секретари партийных организаций с заводским опытом работы, есть учителя, культработники, медики, пришедшие в деревню из города. Так называемое «переливание» идет постоянно, оно неизбежно, оно — сама жизнь. Что касается массовой замены руководящих кадров, то колхозная деревня уже знала их, исторический опыт нельзя копировать, механически переносить из тридцатых и пятидесятых годов в восьмидесятые.

Мне кажется, беда нашей «деревенской» публицистики в поверхностности изучения жизненных явлений и прямолинейности предлагаемых решений. Потакая нетерпеливому читателю, жаждущему от писателя ответа, что же делать, мы торопимся, схватываем лежащие на поверхности факты и, не шибко владея диалектическим методом исследования, рождаем скороспелки, вроде только что рассмотренного «переливания крови». Между тем жизнь все усложняется и «прямых» решений становится все меньше, пожалуй, их уж и не осталось.

В самом деле, ну как решать эту проблему: капиталовложения нарастают, а уровень производства снижается; дельные люди руководят хозяйством, а успехов нет, и надо спрашивать с них со всей строгостью. Где лежит ответ и как его найти? В предыдущих очерках мы рассмотрели некоторые сложности современного сельского производства. Хозяйственные кадры и руководители района отлично их видят, понимают и правильно оценивают. Они говорят об этом прямо и принципиально, вносят предложения, но, как мы убедились, не все в их власти решить. Возьмем вопрос о направлении мелиоративных работ. Какое из двух признать сегодня главным: осушать отдельные массивы или остановить наступление леса? Закрытый дренаж или культуртехника? Это ведь коренной вопрос хозяйствования. Практики настаивают на неотложности, возрождения старопахотных земель, теоретически доказывают необходимость капитального переустройства. Жизнь отвечает фактами: в Локнянском районе за последние годы капитально переустроено, то есть осушено закрытым дренажем, шесть тысяч га, за это же время выпало из оборота десять тысяч га старопахотных земель.

Повторяю, спор идет о первоочередности, о задаче сегодняшней. Причем обе стороны руководствуются расчетом: вложения направлять туда, где скорее получим отдачу. Есть ли единственный ответ? Нет. В одном месте нужен первый вариант, в другом — второй. «Красный пахарь», о котором говорилось выше, не может рассчитывать на коренное улучшение своих угодий по меньшей мере в течение десяти лет. За это время он окончательно «сядет», земли его зарастут лесом, нечем будет кормить скот. Таких хозяйств, нуждающихся в экстренном восстановлении старой пашни, абсолютное большинство. Значит, правы практики: сегодня для великолукской земли эта задача — наиглавнейшая. Но высокие мелиоративные конторы (я уже называл цифры) урезают району план культуртехнических работ, то есть не признают правоты хозяйственников.

Другой пример: строительство хозяйственным способом. Потребность нашей деревни в жилищном, социально-культурном, производственном строительстве так велика, что подрядные организации не справляются и с половиной заказов, и приходится строить собственными силами, то есть хозспособом. Но этот «способ» упорно не признается планирующими органами и не обеспечивается материалами. Хозяйственники вынуждены ловчить, выкручиваться, потому что их, что называется, поджимает, и они менее всего заботятся о моральных последствиях своих производственных мер. А задача-то двуединая: и производство подыми, и душу человеческую не искриви.

Подобных столкновений сферы хозяйственного руководства и сферы управленческой в условиях усложняющегося производства становится все больше. В среде практиков уже появился термин «непробиваемость». Чрезвычайно много усилий приходится прилагать руководителям хозяйств и района, чтобы убедить то или иное ведомство в жизненной правоте своих предложений. И будь ты самым стойким и упорным, но приходит время — опускаются руки, появляется апатия и нет-нет да возникнет мыслишка: «А что, мне больше всех надо?» И тогда — вроде и руководит человек делом, а на поверку только присутствует при деле. Не волнует оно его, не тревожит. А то и того хуже: возьмется приукрашивать, создавать видимость благополучия. Так появляются недойные коровы ради поголовья, засеянные «для плана», но ничего не родившие гектары, смонтированное методом «отпроцентовки» оборудование и т. д., и т. д.

Если в чем и винить руководителей-хозяйственников, то в скорой сдаче позиций, в некоем смирении перед обстоятельствами. И очень часто причиной тому служит нежелание «портить отношения». Принципиальность уступает место приятельству. По-приятельски можно получить любой «дефицит», влезть в план подряда, обойти финансовые рогатки. Вступает в действие принцип «ты — мне, я — тебе». Махровым цветом расцвел обычай подношений, угощений и всяческого ублажения. Короче говоря, утрата принципиальности порождает атмосферу делячества вместо деловитости. И происходит это потому, что постоянно нарастающие потребности практики, противоречия между жизнью и разного рода уложениями (а законодательные акты всегда фиксируют уже прошлое) вовремя не улавливаются, изучаются и разрешаются с большим опозданием, а практика не ждет, она ищет обходные пути. Экономика воздействует на психологию, и — обратно: психология на экономику. Сегодня мы видим такие, ставшие обычными, «проявления», которые лет двадцать назад расценивались не только как противные партийной этике, но и как правонарушения (те же подношения, отпроцентовки, завышение потребности, приукрашивание отчетов и прочее). Привыкание к уродливому явлению — симптом опасный. Человек делается р о б к и м. На первый план выступают личные соображения, интересы общего дела приносятся в жертву сиюминутной собственной выгоде.

Расскажу случай, бывший со мной в Калининской области. Захожу к редактору районной газеты, он прямо-таки кипит возмущением: «Ты посмотри, что делается! Целые рощи сводят! Пни в рост человека, березы валяются, словно засеки. Этак всю землю оголим. Выступи против этого безобразия». Спрашиваю: «А сам-то что же? Или пером перестал владеть? В твоих руках газета». — «Ну да, — говорит редактор, — а потом мне — по шапке. Мне, знаешь ли, дорог партийный билет». А суть в том, что в области два года подряд в сенокосную пору занимались заготовкой веников для скота на зиму. Были брошены на «сеноповал» школы, заводы, учреждения. В азарте аврала уже не ветки ломали, как испокон веков делалось, а спиливали деревья — сводили подчистую целые рощи. Написал я маленькую заметочку в областную газету. Сотрудник отдела отвечает точь-в-точь как районный редактор: «Не рискую. По шапке дадут». Понадобилось выступление двух центральных газет, чтобы эти коммунисты «осмелели»: ну, слава богу, остановили! Что мешало им самим выступить? Робость. Сами себя запугали, нагнали страху: партбилета лишат. А по существу уже перестали быть коммунистами, если видят безобразие и пальцем не шевельнут! Маленький пример, но, по-моему, красноречивый. Слишком часто в устах коммунистов стала звучать фраза: «Не высовывайся, не то по шапке дадут».

Робкий боится критической мысли, он сам не станет подвергать сомнению «руководящее указание» или спущенную сверху схему и подчиненному не позволит, а если подчиненный, непосредственный организатор дела, видит, что по предписанному не получается и пытается поставить по-своему, вот тут уж робкий вовсю проявит власть. Он робок перед вышестоящим, но тверд и смел перед нижестоящим. Робость обеспечивает ему покой, а он очень обожает спокойную жизнь, без волнений и риска. О кресло, в котором сидит такой деятель, как о каменную стену, разбивается идущая снизу деловая инициатива.

Не надо думать, что робкий — это тихий. Скорее наоборот, он любит шумные компании, он изобретателен по части «мероприятий» и «починов», он деятелен в речах, энергичен в указаниях. И — абсолютно глух к тому, что происходит «внизу», что предлагают практики, что диктует непокорное производство. Его робость особого свойства, ее исток материален — личное благополучие, не зависимое от результатов производства, она — чиновничьего происхождения.

Трения между «организаторами» и «управленцами», то есть между теми, кто непосредственно ставит дело, и теми, кто руководит им, особенно ярко ощущают в райкоме партии, ибо он фактически есть первая инстанция, которая в меру возможностей снимает их. Хозяйственник, столкнувшийся с непробиваемой позицией ведомства, идет в райком, и секретари райкома в зависимости от ситуации либо вмешиваются сами, либо «подключают» специалистов. Если посидеть день-два в кабинете первого секретаря и вслушаться в дела, которые приходится ему решать, честное слово, покажется, что сидишь в диспетчерской — столь много разного рода «увязок»! На мой взгляд, именно потому, что хозяйственника на пути самостоятельности поджимают те самые многочисленные трения, он, прежде чем начать что-то, идет посоветоваться в райком. С налету может показаться: вот какие нерешительные работники, каждую мелочь согласовывают, а вдумаешься — э, нет, иная подоплека, они просто хотят заручиться «пробивной поддержкой» райкома, без которой, право же, не всегда ожидает их успех.

Райком партии есть своего рода аккумулятор, вбирающий в себя «заряды» инициативы «низов» и посылающий их «наверх». Когда этих «зарядов» набирается достаточно и они обнаруживают какую-то закономерность, явно обозначают явление, тогда райком, изучив и обобщив, облекает выводы в документ (докладную записку, план-предложение, ходатайство) и направляет в областные органы. Увы, не всегда и не так скоро там, в области, вслушиваются в деловые предложения райкома.

Так что же в итоге: винить или не винить председателя, директора, агронома, инженера — всех тех, кто каждодневно руководит хозяйством, в том, что уровень производства падает, что капитальные вложения не дают скорой отдачи, в том, что нечерноземная деревня все еще не двинулась в гору? Зная людей многие годы, работая с ними бок о бок, я не решусь сказать: виноваты. Это будет противно совести. Я готов поклониться таким хозяевам, как Васягин, Васильев, Чупров, Букашкин. И в то же время хочу повторить: есть и их доля вины. Она — в некотором успокоении, в умалении принципиальности, в недостаточной напористости, в соглашении с мыслью, что обстоятельства сильнее нас. Да, сложная проблема стоит перед древним псковским краем, но разве знал он легкие? Были и посложнее, и все на нашей памяти, на наших плечах. Посильна и эта.

ВЫПУСКНЫЕ ЭКЗАМЕНЫ

В районе проходил слет выпускников сельских школ, четвертый по счету. Все было, как заведено в таких случаях: доклад, речи, приветствия пионеров, вручение путевок под оркестр… Речи, написанные, похоже, под присмотром учителей, читали по бумажкам, звучали они излишне возвышенно, но ребятам было простительно: событие все-таки большое, не переход из класса в класс, а вступление в жизнь. Настораживала не заданность мероприятия — так, наверно, и должно быть, — а то обстоятельство, что доклад и речи звучали на один мотив: оставайтесь в деревне р а б о т а т ь. Звали на работу. И лозунг со сцены трубил: «Хвала рукам, что пахнут хлебом!»

В перерыве слета зашел у нас с Прокошенко разговор.

— Неужели нужда т о л ь к о в руках?

Он понял с полуслова.

— Думал об этом. Поворот надо делать, да. Необходимость назрела. Но… Не готовы мы сейчас, на этом слете, сказать ребятам: становитесь бойцами! В общих словах, конечно, можно, но лучше — конкретно. Чего хотим от ребят? В каком направлении править их энергию? А главное — учить борьбе…

В Великолукском районе работа по так называемой профориентации поставлена великолепно. Достаточно сказать, что за последние четыре года пошли работать в сельское хозяйство 1850 выпускников школ, что 37 процентов сельских тружеников составляет молодежь. Великолукская деревня не только «омолодилась», но и численно выросла по населению на 5 процентов. Тут забыто слово «отток». Это результат длительной, почти двадцатилетней, целеустремленной и интересной работы по воспитанию у молодежи любви к своему краю, к своей деревне. Я рассказывал об этом в статьях и очерках, повторяться нет надобности. Но жизнь не стоит на месте, и того, что на протяжении двадцати лет было хорошо и всех удовлетворяло, сегодня уже недостаточно.

Стараясь удержать молодые силы в деревне, не допустить миграцию до опасного рубежа, за которым неизбежно последует падение производства, мы принимали меры к улучшению одной стороны жизни — производственной; машинами облегчали труд. Потом обратились к бытовой стороне, поняв, что работнику нужен и дом хороший, и заработок, и харч, и наряд. Потом — к социально-культурной: стали строить детсады, столовые, клубы, дороги, школы. Но все еще оставалась в некотором забвении сторона д у х о в н а я. Считалось, что с ней можно повременить, особого беспокойства она не причиняла, нравственные устои деревни казались крепкими, веками деревня стояла на добросовестности, трудолюбии, дружности, терпеливости… Да в конце концов, и не бездействовали ведь, работа общественных организаций тому материальному уровню соответствовала.

За душу идет незримый, нескончаемый и бескомпромиссный поединок двух миров, в котором благодушие нам категорически противопоказано.

Вспоминаю не очень давний случай. Поехали мы с товарищем в командировку от газеты под Калязин на Волге. И вот входим в деревню, разыскиваем бригадира, садимся на лавочку и начинаем расспрашивать. А лавочка как раз напротив церкви, а в церкви служба идет. Бригадир, воевавший в артиллерии, и, как все бывшие артиллеристы, немного глуховатый, чего-то не расслышал и говорит невпопад:

— Поп у нас новый, отец Валентин. Молодой, а ушлый. Доярку от нас отвоевал. Ребенка окрестила — из партии исключили. Не желаете взглянуть?

Мы сказали: желаем. Вошли в церковь. И правда: поп молодой, старательный. Прихожан — семеро старушек, а он службу ведет прямо-таки вдохновенно. Послушали и просим бригадира:

— Нельзя ли побеседовать?

Бригадир смеется:

— Счас устрою… вудиенцию.

Шутник был старый артиллерист, испросил-таки нам аудиенцию. Священник пригласил нас к себе. Жил он в избе, в которой все было старое: и прокопченные стены, и источенная жучком мебель, и темные потрескавшиеся иконы, и церковная сторожиха, присматривавшая за хозяйством. Глядя на эту ветхость, я думал: «Ну чем он берет? Чем завоевывает души? Это же мертвый, отживший свое мир: и материя и дух!» Признаюсь, с острым любопытством слушал я рассуждения «отца Валентина», не философские, нет, тут для меня ничего нового не было, а чисто житейские. И, если хотите, тактические. Одно из них я должен был признать мудрым. И — опасным. В нем, как в приманке, таился крючок.

Я сказал, что служителю церкви, очевидно, скоро предстоит остаться без работы: семь старушек осталось, умрут — кто к нему пойдет?

— Старость вечна, — ответил он. — Умрут эти, состарятся другие. На молодежь особенно не рассчитываем. Молодость полна жизни, для нее мир светел, ни горестей, ни печалей. Но поживут, познают горе и несправедливости, состарятся — и душа попросит бога.

Мы вышли на улицу, поглядели на солнечный мир вокруг, и стало нам не по себе. В старой избе, в окружении поверженных разумом, но не умирающих идолов сидел молодой человек — ловец душ, наш опасный враг. Бригадир хмурился, шутить ему уже не хотелось.

— У бабы-то шестеро… Мужик пьяница, а тут еще сено отобрали, как незаконно накошенное. Как ребятам без молока? А он с утешением… Вот оно как: люди обидели — попу добыча. Эх! — И бывший артиллерист припечатал крепким солдатским словцом…

За душу человеческую идет нескончаемый бой.

Председатель великолукского колхоза имени Куйбышева Михаил Михайлович Васильев, когда мы в разговоре коснулись этой темы, рассказал, как он нечаянно «наткнулся на проблему».

— Приходят ко мне школьники, просят старые фотографии поискать, чего-то они там затевали, в школе. Ну, стал я рыться в архивах, нахожу портреты передовиков производства. Снимали их лет 12—15 назад. Держу, понимаешь, в руках, а сам думаю: нельзя ребятам давать. Этот спился, этот на грани того же… А какие люди были — безотказные! По одному зову «надо» горы ворочали. И вот — стыдно внукам показать! Начал я тогда приглядываться да размышлять. Какого, извиняюсь, «алкаша» ни возьму — обеспечен, нужды ни в хлебе, ни в деньгах не имеет, детей вырастил, выучил, пенсия идет, хозяйство держит. Нет у человека заботы, такой, чтобы душу заполняла! Ну, работал он всю жизнь, руки были делом заняты, голова — думой, а вот когда это отпало, не заполненная высоким стремлением душа и заявила о себе. Стало человеку некуда девать себя, нету в нем благородного интереса, весь интерес — выпить.

Вот и второй ловец душ, на этот раз в образе «зеленого змия». И опять признаем: чего-то недоглядели, что-то упустили. Вышли люди на пенсию — и вроде бы из жизни выключились, из общества, из привычного окружения. Она, эта жизнь, со всеми ее заботами, страстями, преодолениями, покатилась по рельсам дальше, а человек сошел на полустанке и не знает, куда идти, присел, задумался, а тут — «утешитель»: брось думать, твое все позади, выпей… Оставили мы их наедине, человека и «утешителя», недосуг нам возиться с единицами, увлечены мы массой.

Надо признать, с массой работать умеем, отличные мероприятия закатываем, на современном уровне. Изобретательны мы по части мероприятий. Вероятно, увлечение это уходит корнями в давние годы, когда митинг и собрание были главными формами воздействия на сознание, способами организации на коллективные действия, когда необходимы были энтузиазм и порыв.

Сегодня в деревне нет однородной массы, для которой приемлемо единое мероприятие, и мы дифференцируем: молодежный вечер, слет доярок, собрание механизаторов, диспут интеллигенции… Но и этого, оказывается, мало, все настойчивее заявляет о себе личность, индивидуум, и партийные коллективы нацеливают свои идеологические кадры на работу п е р с о н а л ь н о с каждым. Разговоров об этом много, мало пока… искусства. Искусства воздействия на душу.

О потребности такого рода и говорили мы с Прокошенко на слете школьников. Остается молодежь на селе, растет ее число, скоро уж половину населения составит, и это хорошо. Но что д у х о в н о г о несет она в деревенский уклад? Что противопоставит и готова ли противостоять тем «враждебным социализму уродливым пережиткам прошлого», которые беспокоят нас сегодня? Достаточно ли активными борцами вступают молодые люди в жизнь? И тут надо признать правоту секретаря райкома, что с ходу на эти вопросы не ответишь, следовательно, прежде чем з в а т ь, надо з н а т ь.

В районе есть традиция: на первый выпускной экзамен в школы едут все районные руководители. Борис Алексеевич пригласил меня в Переслегино — центр колхоза «Россия». Здешняя средняя школа, лучшая в районе, в новом здании нового поселка. Удивительная все-таки штука — жизнь! Как быстро все в ней меняется! Давно ли восторгались новым Переслегином: дома городские, асфальт, Дом культуры, торговый центр, до города четверть часа на автобусе… И вот уже глядим критически: не то, не то. Сельское поселение должно быть все-таки сельским. Борис Алексеевич накануне возвратился с областного семинара, возили их в совхоз «Вязье», показывали, как строят там, и теперь он говорит, что Переслегино устарело.

— Нельзя, видимо, расстаться с деревней одним махом. Опыт предков не скинешь с плеч, как некий груз, в одно мгновение. Тоже тема для размышлений.

Что тревожит секретаря? А безучастность, иждивенчество. Проглядывают эти качества в жителях сельского городка: им дали — они пользуются, деревца не посадят, угол отвалился — не починят, сегодня тут — завтра куда рубль потянет. Забежали мы в переделке деревни, факт. Отрываемся от земли.

Но о селе сейчас разговор попутный, главный — о школе. Восьмые классы экзаменуются по математике, десятые — по литературе. Мы идем в восьмой. Секретарь знает многих ребят в лицо, расспрашивает о родителях. Это ведь тоже надо уметь, говорить с ребятами. В своей жизни многих я знал секретарей, были среди них и такие, что приедут на поле, председателя в сторону отзовут, накачку дадут, а с народом — ни-ни, слова не вымолвят, где уж такому снизойти до беседы со школьниками! И храню я в памяти случай сорокалетней давности: ко мне, зеленому тогда учителю, пришел на урок первый секретарь райкома. Отсидел все сорок пять минут, никакого замечания не сделал, пожал руку и уехал. Через полгода — директором выдвинули. В семнадцать лет! И вот гляжу теперь на Прокошенко: сидит за столиком, решает экзаменационную задачку, поглядывает на ребят, — и заработало мое воображение: сосредоточенный паренек на первой парте, как орехи щелкающий задачи, годков через пять войдет в кабинет секретаря, приложит по-армейски руку к фуражке: прибыл в ваше распоряжение! И не надо будет секретарю расспрашивать, кто такой, откуда, на что годишься, куда бы тебя пристроить, — рос парень на глазах. Что ни говорите, а полезно секретарю райкома почаще ходить в школу: тут наше будущее. А будущее, елико возможно, надо предвидеть.

Вышли из класса, стоим у раскрытого окна. За окном — зеленый мир. Задержавшаяся весна наверстывает упущенное: деревья оделись в полный лист, пошли в рост яровые, трава поднялась — свалились на время заботы о скотине. Думы, настроение, здоровье секретаря — от этой земли, от ее состояния, от ее судьбы. Она, родимая, делает нас раньше срока седыми. Сколько отдано тебе, земля, и как же скупа ты на отдачу, как медленно поднимаешься!..

Подошла Тамара Николаевна, директор школы, смущенно говорит, что из десятиклассников никто не пишет сочинение на третью тему. А третья — как раз о земле: «Человек растит хлеб, земля растит человека». Прокошенко задумчиво кивает:

— Да, да. Тема трудная… А скажите-ка, Тамара Николаевна, готовы ли наши ребята к жизни? Как они ее представляют?

Тамара Николаевна понимает, что секретарю нужен не перечень того, что делает школа, это он знает, секретарь хочет слышать ее думы.

— Я вам так скажу, Борис Алексеевич. Заходят иногда в школу бывшие ученики, ребята, конечно, у них расспрашивают, что да как. Так вот они и говорят: в жизни все не так, как учили в школе.

— Что именно?

— Слишком правильно. Ровно да гладко.

— А в жизни случается и гадко?

— К сожалению, да.

— Как быть?

— Вы же знаете, общеобразовательная школа все еще ориентирована на усвоение суммы знаний. Начали поворот в сторону профориентации, кое-чего добились, но в идеале-то школа должна готовить к жизни. Я имею в виду социальную зрелость выпускников. Это сложно. Предстоит научать оценке жизненного явления и поступку, ведь сущность человека, его зрелость проявляются в поступке, в действии.

— Все правильно, умение оценить и самостоятельно поступить — это грани социальной зрелости. А что, если давать ребятам… ну, скажем, задачки на поступок. К примеру, такую. Мы все еще немалый урон несем от бесхозяйственности, от недобросовестности в работе. Учитель условно ставит мальчиков в конкретную ситуацию: кончили вы СПТУ, пришли в бригаду, поехали пахать и видите, что трактористы в погоне за выработкой бракодельничают: пашут мелко, большие огрехи оставляют, края не заделывают. Как вы поступите и какие вас ждут последствия? Понимаете, молодой человек поставлен в конфликтную ситуацию, перед выбором: промолчать и быть «хорошим» парнем или вступить в борьбу. Я, конечно, понимаю, что в своей школьной жизни они сталкиваются с чем-то похожим, и вы учите их поступку. Ну, а если на «взрослой» жизни учить? Или «словесное» обучение тут не годится, а?

— Не пробовали, Борис Алексеевич. Но, думается мне, «взрослой жизни» учителями должны стать партийные работники, председатели. Одним нам не под силу.

— Да, конечно, только совместно: школа, семья, общественность. Кстати, о семье. Если школу и общественность мы направляем, и, полагаю, правильно направляем, то семья пока что часто оказывается вне поля нашего воздействия. Нам нужна общественно активная семья.

— Безусловно, первая среда, формирующая человека, — семья. Но пути воздействия на ребенка многочисленны, особенны в наше время. Раньше мы не знали такого воспитателя, как телевизор. Сегодня он есть, а как воздействует на ребят, точно не знаем. А главное — помимо нас. Телевизор и педагог действуют не всегда на одной волне. А сама молодежь? Вы знаете, у иных взрослых представление о воспитании похоже на прямую между двумя точками: учитель — ученик. Взрослые не всегда берут в расчет, что ребята сами вырабатывают свой идеал, свои жизненные нормы. Воздействие своего, так сказать, молодежного идеала бывает сильнее нашего. Сложная это вещь — воздействие на душу.

— Оно никогда не было простым, Тамара Николаевна. Но сегодня, вы правы, чрезвычайно сложно. Следовательно, быть довольными нам с вами не приходится.

Разговор был долгий. Слушая секретаря и директора, я вспомнил одно судебное дело.

…В городе Ржеве, в общежитии сельскохозяйственного техникума, случилось чрезвычайное происшествие: студент ударил ножом городского парня. Студента судили, дали несколько лет заключения. И вот тогда на защиту осужденного поднялась вся комсомольская организация техникума. Написали в редакцию молодежной газеты. Газета письмо опубликовала — в ответ сотни новых писем от читателей. Происшествие в техникуме, представлявшееся поначалу частным случаем, оказалось явлением социально значительным.

Удар ножом был ответом на вымогательства. Среди городских парней распространилась мода — вымогать у школьников, у студентов-первокурсников, у учащихся профтехучилищ, особенно у деревенских, деньги. Угрожая, требуют двугривенные, полтинники, рубли. Повадилась группа оболтусов ходить и в сельхозтехникум, обирала при общей покорности новичков, пока не наскочила на стойкого парня, который дал сдачи, но при этом превысил, как говорят юристы, допустимый предел обороны, то есть, прижатый вымогателями, пустил в ход подвернувшийся под руку кухонный нож. После вмешательства комсомольцев, увы, запоздалого, суд пересмотрел приговор, студент был освобожден.

Приведу несколько писем-откликов, вскрывающих суть явления.

Несопротивляемость злу — так именуется это явление. Тут не робость, не трусость, не какая-нибудь врожденная слабость характера, тут — внушенная родителями мораль: не вмешивайся. «Отдай, не связывайся, лучше убеги» — не совестясь, а с вызывающей откровенностью пишет о своей жизненной позиции мать, которую она, надо думать, уже привила, как норму поведения, сыну. Она хочет жить в чистенькой атмосфере, но «мусор» пусть выгребает кто-то, только не она и не ее сыночек.

У детей воспитывается размягченность душевных мускулов, нечувствительность к оскорблению, к унижению достоинства, к попранию чести. Можно поступиться высокими и благородными чувствами, лишь бы не прикасаться ко злу. Да кого же мы растим?! Людей с рыбьей кровью, начисто лишенных понятий гражданственности, этаких сытеньких чистоплюев? Неужто всерьез считают такие родители, что наш большой дом уже настолько чист и светел, что необходимость в борьбе за идеалы отпала? Нет, не считают они так, перед нами обыкновенное мещанство с моралью «премудрых пескарей».

Об устойчивости молодежи против мещанства, о готовности и умении бороться с его проявлениями и вели разговор у школьного окна секретарь райкома и директор школы.

РУСАНОВСКИЕ ЖЕНЩИНЫ

На слете выпускников школ председатель колхоза имени Куйбышева Васильев сказал, что Русаново в семьдесят девятом году вышло на первое место по рождаемости. На колхоз приходится двадцать процентов всей родившихся в районе детей.

Меня удивили и число младенцев и то, каким тоном было сделано сообщение. Глава колхоза, сугубо деловой человек, привыкший говорить о гектарах, тоннах, литрах, вдруг возвышенным стилем докладывает о новорожденных. Не припомню, чтобы когда-нибудь приходилось такое слышать. И главное — в Русанове! Четыре года назад я там был, и как раз о детях шел тогда разговор. В центральном селе колхоза действовал крохотный цех — филиал радиозавода. Шестнадцать молодых женщин собирали реле, катушки и прочую мелочь. Поинтересовался, между прочим, семейными делами. Оказалось, женщины по 5—7 лет замужем, а имеют по одному ребенку. «Вот еще, нарожать и обабиться? Нет уж, в пеленках погрязнуть желания не испытываем», — сказали они в ответ.

Что же произошло за четыре года? Молодоженов прибавилось или все-таки пересмотрели женщины свою позицию? Поехал в Русаново.

Михаил Михайлович Васильев в списки не заглядывал, стал считать по памяти. Насчитал в сорока двух молодых семьях ровно сто дошколят и младенцев. Говорит: «Хорошо, что в свое время воспротивились. Школу у нас хотели закрыть. Как неперспективную. Теперь надо думать о расширении».

Наука считает, что для нормального воспроизводства населения необходимо на десять семей иметь, как минимум, двадцать шесть детей. Выходит, в Русанове в этом отношении благополучно. А то ведь начали было тревожиться: русская деревня — без детей! Впрочем, и успокаиваться рано: такие деревни, как Русаново, еще редкость. Сельское население российского Северо-Запада продолжает численно убывать. Тем более стоит поинтересоваться, что же произошло в Русанове?

Само собой понятно, первый вопрос — экономика. Если хозяйство крепкое, значит, есть деньги, на деньги строят, покупают, а где строят, туда и люди идут, ну, и так далее — цепь зависимостей известная. Колхоз имени Куйбышева — богатое, упорядоченное хозяйство. Богатое, конечно, относительно, в масштабах района, особенного тут ничего пока нет: ни ферм-комплексов, ни благоустроенных домов, ни асфальтовых тротуаров. Деревни обыкновенные, разбросаны, дороги-проселки да тропинки, избы рублены после войны, фермы поставлены лет 15—20 назад. Дело в том, что во все это старое, обыкновенное сумели внести новое. Прежде всего — механизацию и организацию труда. Главное направление в животноводстве — откорм крупного рогатого скота. Дворы реконструировали, поставили механизмы, организация труда — звеньевая. В полеводстве — производственные участки. Обезличенной земли нет. Конечный результат — урожай, привесы ощутимо отражаются на заработке.

Отлично поставлена инженерная служба. Муки бездорожья еще не совсем ликвидированы, но заметно уменьшены тем, что своими силами провели окружную гравийку. Жилищный голод утоляют деревянными, рублеными и щитовыми, домиками на одну-две семьи. В таких же постройках устроили столовую и детский сад. Еще одну проблему — невест — удачно решили тем, что по договоренности и с помощью радиозавода в старом клубе открыли цех. Молодые женщины, жены трактористов, шоферов, механиков, получили городскую работу. Это немаловажно, потому что большинство невест взято из города.

Конечно, если говорить о перспективе, то надо признать: все эти меры не на вырост. Они уже сейчас «тесноваты», жмут то в плечах, то в талии. Но тут главное — д е й с т в и е. Люди не ждут, когда дойдет их очередь на колоссальное и современное, а действуют по мере сил и возможностей. Тем и привлекают, ибо человека влечет не ожидание, а созидание, и тогда он сам включается в действие. Словом, утверждается стиль деятельный, ритм напряженный, атмосфера уверенная. Жизнь становится устойчивой. А коль она устойчива, непременно нужны дети.

Но ведь все это было и четыре года назад, однако молодые матери придерживались моды «айнкиндер» — одного ребенка. Значит, второй вопрос — психология. Что-то изменилось в сознании, в представлениях о семье, о счастье, вообще — о жизни. Что именно?

В тот день местный фельдшер проводила учебу сандружинниц — удобный случай побеседовать. Молодых матерей пригласили в кабинет председателя. Очень интересная вышла беседа.

Да, женщины вполне сознательно отказались от перенятой в городе моды «айнкиндер». Усвоили, говорят, по молодости представление, что дети — обуза, мешают родителям жить наполненно: учиться, развлекаться, расти культурно, а стали матерями и поняли, что один ребенок — это беда: эгоистом растет. Все внимание ему, меры в потребностях не знает, капризен, избалован… Родили по второму, по третьему. Атмосфера в семье стала другая. Маленький, но — коллектив, у каждого свои обязанности, дружнее стали, заботливее. И о хозяйстве заботиться надо, и о младших, и о матери… Женским чутьем угадали, что мужьям нужна «полная семейная нагрузка». При наших, говорят, заработках одного ребенка растить — никаких материальных затруднений нет. А двоих-троих — надо и работать постарательней и свое хозяйство заводить. На компании, которые обязательно выпивками сопровождаются, времени не остается.

К чести мужей надо сказать, что выпивками они не балуются, интересы у них и производственные и культурные довольно глубокие. Во многих отношениях это уже другие сельские мужики, не похожие на своих отцов. Образованны — вузы, техникумы или училища все окончили, — активны в общественной жизни, ответственны и изобретательны на производстве. Но в смысле семейного, житейского опыта, надо признать, беспомощны. В семейно-хозяйственной науке они самоучки, а наука-то непроста. Молодой агроном, начальник производственного участка, с завидным знанием дела рассказывал мне о своей работе, А когда я спросил о семье, он развел руками: «Дурень дурнем, почти ничего не умею. Видите ли, рос я в маленькой семье, по хозяйству отец сам справлялся, мое дело было учиться, потом уехал в институт — так и не научился топора в руках держать, загородку для поросенка и то сделать не знаю как. Теперь вот постигаю…»

Сельская семья при любом уровне бытового устройства отличалась и будет отличаться от городской. На селе не замкнешься в своих четырех стенах. Не поросенка, так куренка заведешь — надо уметь ухаживать. Не засадить грядку — это уж великий грех. Дерево под окном, на улице обязательно посадишь. Снег за тебя никто расчищать не будет. Короче говоря, селянин живет на природе и в природе, и нити, связывающие их, никакой цивилизацией окончательно не порвешь, следовательно, без определенных, сугубо деревенских навыков не обойдешься. Не научился ребенком — будешь постигать взрослым, а не постигнешь — не приживешься. И научиться хозяйственности заставляет семья; чем она многочисленней, тем скорее опытным хозяином становится глава семьи.

Очевидно, на «семейную нагрузку» надо смотреть не с одной лишь точки зрения занятости рук, как это делают социологи в своих исследованиях. Вот, дескать, хозяйка занята домашней работой столько-то часов, а хозяин столько-то, это, знаете ли, по сравнению с городской семьей очень много и надо думать о сокращении. Для чего сокращать? Для того, чтобы иметь больше свободного времени на саморазвитие. Все так. Саморазвитие требует времени. Ну, а посмотрим на проблему «нагрузки» с точки зрения воспитания детей. Вот их уже двое и трое. С чего начинать воспитание? С приучения к труду. С научения д е л а т ь. А это самое «делать» в сельской семье сильно отличается от городской. В городе труд в основном «комнатный», «игровой», в селе — «хозяйственный», «всамделишный». Отец учит сына затесать кол, прибить доску, пилить дрова, косить траву, вскопать грядку, править инструмент… Ребенок видит зачин дела, видит, как оно делается, и — результат. Он участвует в деле, исполняет хозяйственную необходимость, постигает целесообразность и расчет. Для этого надо настоящее дело. Если такового нет, то на чем же тогда учить ребенка? Как его воспитывать? Словесно? Это противно цели, содержанию и методу крестьянского учения. Значит, для того чтобы семейное воспитание детей было в первую очередь и главным образом трудовое (иным оно и быть не должно), надо родителям иметь «полную семейную нагрузку». Только при этом условии в семье устанавливается трудовой, нравственно здоровый лад, на котором веками держалась крестьянская семья.

Свободное время, к которому мы стремимся, высвобождая себя от домашнего труда, в большей части уходило и будет уходить на воспитание детей. Весь вопрос в том, что именно вкладывают родители в это понятие и каковы их возможности. Отсюда — доля «трудового фактора».

В той, четырехлетней давности, беседе в Русанове молодые женщины выказали весьма ограниченные представления о воспитании: накормить, одеть, обуть, проверить тетрадки. Нынче меня приятно удивили рассуждения тех же матерей. Они говорят о необходимости детского труда, о дружности семьи, о взаимном уважении, вообще о семейной атмосфере, то есть о народных критериях порядочности.

Молодые женщины почувствовали необходимость оглянуться назад, мысленно возвратиться в свое детство, внимательно вглядеться в опыт матерей и зрелым умом постичь его. Что же они там увидели и что желают перенять?

— Меня поражает терпеливость матери. Жизнь была трудная, но мама никогда не отчаивалась. Нам сейчас чуть что не так — раскричимся на весь дом, распсихуемся, готовы винить всех подряд. Матери наши воспринимали все спокойнее. У них много жизненной стойкости.

— Моя свекровь очень умная женщина. Она говорит: «Не кричи ты на мужа, когда он выпивши. Проспится — скажи спокойно. Он сам будет казниться». Правда, несдержанны мы в семье.

— Не только в семье — и на людях. Мужчины есть мужчины, у них самолюбие. Заставляем вот белье полоскать, пеленки менять, а того не думаем, что унижаем мужей. Они же к этому просто не приспособлены, не умеют, стыдятся своей неловкости. И начинают раздражаться, глядишь, и грубость в ответ схлопочешь. Или вот соберемся женской компанией и начинаем обсуждать своих мужей. Очень это некрасиво и как-то неприятно со стороны. Живешь, любишь — и в то же время срамишь перед людьми.

— Много мы себе воли взяли, вот что. Хотим, чтобы все было по нашему хотению, а получается-то — сами себе аттестацию выдаем. Не мужа винят, если разлад, а жену.

— Вот еще такое дело — мужнина компания. Помню, к отцу любили собираться соседи. Мать никогда не ворчала, что есть — на стол выставит. И сама присядет. За приветливость маму все уважали. А мы, если и приведет муж друзей, дальше кухни не пускаем: наследили тут, убирай за вами! Поэтому мужики и пьют то в сарае, то под кустом. От женщины зависит, бывают в доме гости или не бывают…

Прошлое… Жизнь отцов и матерей, дедушек и бабушек… Опыт предыдущих поколений… Что оно такое для нас, людей, живущих в совершенно новом обществе? Груз привычек, от которых надо бы избавиться? Тогда почему же так часто обращаем мысленные взоры назад? Что мы там ищем, в прошлой жизни?

Эти вопросы встали передо мной, когда я слушал русановских женщин. Как внимательно разбирают они житейский опыт матерей и как критично соотносят со своим! Значит, что-то не устраивает их в собственной жизни, от чего-то чувствуют неловкость, неудобство, неустроенность. Наверно, то же делали и их матери, и бабушки, и прабабушки. Они тоже, делая свою жизнь, оглядывались туда, в глубины народной жизни. И так — поколение за поколением — создавался нравственный опыт народа, ни с чем не сравнимое, уникальнейшее национальное богатство. В нем нет ничего ненужного, вредного, в нем все для своего времени целесообразно, полезно, необходимо, ибо перенято и выработано с простой и ясной целью — ж и т ь. Все, что мешало, что было неудобно или вредно, отбрасывалось, оставалось только полезное. Опыт поколений — это сумма целесообразностей. Одна из них — семья. «На что и клад, коли в семье лад». И когда ладу нет, начинаем искать. А искать надо там, где оставлено.

Иногда мы восхищаемся «современностью». Местная журналистка рассказывает, что ей нравится в сегодняшней сельской молодежи:

— Парни в фирменных джинсах садятся на трактор и едут на поле. А что, говорят, молиться на тряпки, что ли? Или вот пожилая доярка упрекает свою дочь, агронома: «Неужели тебе лень сорочку починить? Бретелька оторвалась — новую вещь выкидываешь». А дочка — ей: «Это вы ходили в чиненом, мы в другое время живем».

Не склонен я восхищаться подобным небрежением. Допускаю, что оно в какой-то мере есть протест против одуряющего «вещизма», но протестовать полным отрицанием — это от анархизма. Деревенскому жителю не была свойственна погоня за вещью ради «у вас нет, у меня есть», а вот бережливость, заботливость у него в крови, потому что всякая вещь для него олицетворение труда.

Бережливость… Как нужна она нам сегодня! Рассказывал мне старый крестьянин, как ячменное поле за его деревней химики «пололи». Теперь ведь сорняки химикатами убивают, так вот, приехал трактор с опрыскивателем на поле, а ячмень по колено, выколосился уже. Тракторист спрашивает: как быть? Агроном отвечает: «Валяй! План по обработке спущен — надо выполнять». Сурепку ядом убили, ячмень — колесами.

Боюсь, не из тех ли «нигилистов» эти земледельцы! Нет уважения к «своему», не будет заботы о «нашем». Такие, не задумываясь, бросят в поле сеялку, свалят в канаву удобрения, не станут горевать над полегшим хлебом, над гниющим под дождем сеном. Небрежение становится привычкой, а привычка — вторая натура.

Был я однажды в богатейшем на Смоленщине колхозе имени Радищева. Сопровождавший меня инженер, показывая целые улицы облицованных кирпичом домиков, не без хвастовства сказал, что у них уже 70 процентов жилья — коммунальное и что плата совсем мизерная, что-то около трех рублей в месяц. Мне, приезжему, бросилась в глаза странность: одни дома в садах, в палисадниках, чистые, ухоженные, другие всем ветрам открытые, запущенные, неприютные. Оказалось, вторые-то и есть коммунальные. Квартиросъемщики в них живут, а не хозяева. Какой еще заботы от них ждать?

Михаил Михайлович Васильев, русановский председатель, не скрывает своего возмущения «небрежителями»:

— Приходит в правление здоровый мужик и требует: дайте мне корову, поставьте хлев, я корову хочу держать. Второй — с заявлением: пошли ему плотников крышу починить. А то еще хлеще — выгребную яму колхоз ему вычисти, сам рукой не шевельнет.

Когда мы с Иваном Петровичем Букашкиным ездили по колхозу, в одной деревне женщины пришли с жалобой: воды в деревне нет. Брали раньше с родника, но родник заилился. «Скажите, своим мужикам, пусть возьмут лопаты и очистят», — ответил председатель. Бывшие тут же мужики возопили: «Вот еще, там на целый метр копать надо!» Так и маются без воды.

Как все это называется? Обыкновенной ленью? Нет, это уже психология иждивенца. И вы думаете, они старательные работники в общественном хозяйстве? Нет, такие же, как у себя дома.

Хвала русановским женщинам, обратившимся к опыту своих родителей и понявшим, что дома должна быть «полная семейная нагрузка», тогда и мужья становятся хозяевами и дети вырастают заботливыми.

В судьбе поколения бывают периоды, когда оно не стихийно, а сознательно обращается к прошлому. Так было с нами в годы войны. Мы обратились к великим своим предкам, чтобы укрепиться духом. Мы не хотели быть какими-то особенными, невесть откуда взявшимися, мы с гордостью считали себя преемниками и продолжателями их мужества, отваги, любви к Отчизне. Это придавало нам крепости, душевной уравновешенности, и наше поколение не посрамило чести русской земли.

Наши дети подвергаются другому испытанию — испытанию достатком, свободным временем, облегченным трудом. Часть молодых людей не выдерживает этого испытания. Тянет их к праздности и потребительству. Не эту ли опасность узрели русановские женщины, понявшие, что один ребенок в семье растет эгоистом, и родившие второго и третьего. Именно эту. И, уберегая детей от эгоизма, обращаются к опыту своих матерей, и жизнь родителей открывается им во всей красе нравственной стойкости.

И опять подумал я о том, как прав секретарь райкома Прокошенко, говоря о внимании к семье. Мы еще не задумались как следует над таким вопросом: как отразилось затянувшееся отставание экономики края на семейных устоях? А связь тут несомненная. Коснемся лишь одной стороны — рождаемости. Деревня без детей — явление ненормальное, тут и доказывать нечего. Молодежь уходила, особенно девчата, молодых семей все меньше, а в тех, что есть, не хотят иметь много детей. Конечно, негативное это явление надо рассматривать прежде всего экономически. И как следствие, и как причину. Материальная необеспеченность, отсутствие устойчивой перспективы породили малую семью, а малая семья влечет за собой, в конечном счете, ослабление экономики. Семья — очень чуткий общественный барометр, и отставание нашего края больнее всего ударило по этому чуткому прибору. Стали ослабевать нравственные устои. Беспокоит нас нарастающая бесхозяйственность. А где ее зародыш, как не в семье. Ни бригадир, ни правление, ни товарищеский суд не сделают тракториста добросовестным работником, если не сделала этого семья. Экономику можно быстро поправить, получил деньги — и строй, корчуй, удобряй, механизируй. На человека, на зарядку его души усилий надо больше. А без человека и экономику не двинешь. Вот почему с таким обостренным вниманием оборотился райком партии в сторону семейных проблем.

Легких успехов тут не ожидается. По возвращении с экзаменов в Переслегинской школе мы с Прокошенко попросили некоторых, наиболее опытных, секретарей партийных организаций изложить свои наблюдения и мнения о современной сельской семье. И что же? А то, что — ничего нового. Какие-то заученные суждения, перенятые из газет и речей. Чувствуется, что над этой проблемой секретари особенно и не задумывались. А в наше время ах как много надо думать! Так вот, с этого и придется начинать — с научения думать с а м о с т о я т е л ь н о.

КТО ЕДЕТ В ДЕРЕВНЮ И ЗАЧЕМ?

На улице Плаксина появилась группа бледнолицых, с бородками «а ля русская интеллигенция» молодых людей. Это предвестники того, что в научно-исследовательских институтах, в конструкторских бюро, в отделах заводоуправлений начинается пора летних отпусков, и городские инженеры едут в деревню. Что собираются делать в Плаксине, центральной деревне колхоза «Красный пахарь», десять инженеров из Пскова?

— Строить склад минеральных удобрений.

— Может, руководить монтажом оборудования? Внедрять научную идею или рацпредложение?

— Да нет же! Просто строить. Собирать по межам валуны, возводить стены, пилить бревна, ставить опалубку… Что тут объяснять: стройка есть стройка.

— Гм… Но все-таки инженеры! Сподручнее бы головой…

— Головой много не заработаешь, тем более в отпуске. А руками… Тысчонку за месяц надо взять. Иначе горшки не стоят глины.

— Полноте, что такое для инженера тысчонка? Одно хорошее рацпредложение. В конце концов, и оклады, поди, приличные.

— Вот вам мой бюджет — судите. Я начальник отдела, оклад сто тридцать. Жена год не работает, с ребенком сидит. Денежных «предков» у нас нет. Рассчитываем на свои. А надо: стиральную машину, холодильник, телевизор, кровать… Четыре предмета — полторы тысячи выкладывай.

— М-да… Значит, нужда. А говорят: с ума посходили из-за личных автомашин, инженеры в заработки бросились.

— Кто-то, может, и посходил, а нам автомашина и не грезится!

Такой примерно разговор состоялся у нас на строительной площадке. Председатель колхоза рад инженерам: «Народ порядочный, не то что местная шарага». Местная братия у него подрядилась, фундамент заложила, куш сорвала и подалась искать, где похлебнее. А эти до дела доведут. Он им премиальные пообещал, если в срок уложатся.

Оставим все прочие аспекты проблемы «инженер-каменщик» в стороне, остановимся лишь на одной: кто сегодня едет в деревню и зачем? И каковы для деревни следствия этого нашествия?

Нашествие не нашествие, но разного люда в нашу деревню хлынуло много. Прежде всего строители. Люди очень нужные, спрос на них растет. Деньги платим хорошие. Это влечет сюда наряду с мастерами и жадных на деньгу неумех и явных халтурщиков. И — разного рода предпринимателей.

Вот един из примеров, рассказанный колхозным механиком. Надо было обустроить машинный двор: поставить ограждение, положить асфальт, осветить и т. д. Подрядился некий Жора, залетевший с солнечного юга. Спрашивает механик у Жоры: «Где твоя бригада? Ты не на пушку нас берешь?» — «Не волнуйся, дорогой, — отвечает Жора, — там моя бригада». И показывает на шоссе. О, на шоссе можно найти что угодно и кого угодно! Из того, что в кузовах катится по шоссе, можно построить любой «объект». Часам к десяти, когда грузовой поток входил в силу, Жора выезжал на дорогу, ставил «Жигули» на обочине и, взяв на прицел нужный грузовик, останавливал жестом «нуждаюсь». «Дорогой, — говорил Жора водителю, — у тебя дети, у меня дети — помоги. Вот тебе червонец, скинь две телеги гравию во-он там, где оранжевые, как спелые апельсины, машинки стоят». Тем же способом добывал Жора железобетонные пасынки, асфальт, каток, нанимал рабочих. За неделю машинный двор был готов, «чистая» тысчонка у Жоры в кармане, и покатил дальше искать простаков.

Но такие ли уж они простаки, наниматели Жоры? Честно говоря, не знаю. Можно сколько угодно морализовать по поводу последствий таких сделок, дело от этого не изменится и нужда не исчезнет. В конце концов, до каких же пор механизаторам месить грязь на машинных дворах? Ведь всякие там «спецсубчики» и ухом не ведут, не дождаться их деревне. Есть контора на субподряде у межколхозных строительных колонн, которая обязана благоустраивать… Но опять же — что? Плановые новостройки. А поскольку новостроек не так уж много, то «субчики» попросту берут подряды в коммунальном хозяйстве городов, так легче и проще «выгнать объем». Жоре только того и надо.

Жора крайне опасен. Он возбудитель и переносчик микроба под названием «хапар» — хапнуть народный рубль. Вручая за уворованное добро червонец, он возбуждает растлевающую душу бациллу, он переносит ее, как муха на лапках, от человека к человеку, и потому общественно опасен.

Так вот, весь хлынувший в деревню на заработки люд в той или иной мере несет с собой сию бациллу. И строители, и монтажники-шаражники, и ремонтники, и коробейники от культуры и прочие, и прочие. Появились кочующие ремонтники — красят водонапорные башни (двести рублей за штуку), белят известкой фермы (гривенник за метр), красят фасады, меняют полы в коровниках… Появились, тоже кочующие, художественные маляры, рисующие «наглядную агитацию» (две тысячи за десяток щитов), воздвигающие мемориалы в честь павших (три тысячи за кирпичную стенку), оформляющие по «последнему слову дизайна» интерьеры… И так далее и так далее.

Наша деревня жадно рванулась наверстывать упущенное. Ей сейчас надо буквально все: приличное жилье, школы, детсады, столовые, фермы, машины, дороги, сухие тротуары, спектакли, книги, фильмы, репродукции — нет такого, в чем бы не нуждалась деревня» Она — колоссальный заказчик и необъятный рынок. Она жадно и, увы, неразборчиво начинает потреблять. И вместе с благородным энтузиазмом студенческих отрядов, вместе с искренним желанием творческой интеллигенции просвещать, вместе с дорожащими профессиональной честью мастерами летят, как мухи на патоку, всех мастей «жорики».

От «жориков» отбиться недолго, если бы… Если бы не стояла на той же в сущности позиции вся громадная сфера обслуживания. Ведомственные подрядчики весьма ощутимо «общипывают» колхозы и совхозы, не отвечая при этом, по существу, ни за что. Судите сами: гектар осушенной земли вогнали в полторы тысячи рублей, рубленую избу на четыре стены — в двадцать тысяч рублей, кубометр второсортного теса — в сто рублей, капитальный ремонт трактора — в два раза выше стоимости нового, замену глубинного насоса — в тысячу с гаком… Деньги… Только они интересуют подрядчиков. Ни хлеб, ни молоко, ни себестоимость, ни рентабельность… Деньги на бочку — и дело с концом! А кто их делает, эти деньги? Механизатор и животновод. Разве они перестали считать рубли в колхозной кассе, разве им все равно, сколько и кому, за что и как выложит кассир?

НОВЫЕ ОБСТОЯТЕЛЬСТВА

Наша деревня всего лишь пятнадцать лет знает деньги как форму оплаты за труд. Пятнадцать! С тех пор, как перешла на денежную гарантированную оплату труда. Это столь малый срок, что еще не успели стать работниками дети, не помнящие трудодня. Но вот уже слышны порою голоса — «деревня ошалела от денег». Ведь если подумать, она, деревня, никогда не знала трехсот рублей, принесенных семьей в конце месяца, не привыкла их тратить и кладет поскорее на сберкнижку, а то и в чулок. Не выявились как следует запросы, да, по совести сказать, и не густо в деревне возможностей потратить деньги.

И все-таки не стоит спешить с выводами, основываясь на беглых наблюдениях и поспешных суждениях. Я внимательно изучал бюджет семьи механизатора Анатолия Илюшенкова из колхоза «Прожектор». Подробно рассказал о том, что узнал и увидел, в одном из очерков. Здесь приведу только вывод: с в о б о д н ы х денег у него нет. И ему тем более не безразлично, к а к и е деньги утекают из колхоза на сторону, кто и как приловчился «общипывать» его, коренного сельского труженика.

При безденежье вставала наша деревня на ноги после войны, со скудными деньгами поднималась в 50-е годы… А ныне растет при деньгах. И столкнулись в противоборстве карман и душа, расчет и чувство: кто кого? А им не положено противоборствовать! Они должны составлять единый движитель человеческих устремлений, ибо они — материя и дух.

На новое явление, о котором мы ведем речь, хозяйственники и партийные организации отреагировали вроде бы правильно — поощряют старание рублем. Поначалу это действовало, стимулировало. Но чем дальше упирали на рубль, тем больше проявлялась его опасность. Трактористы небрежно начинают обрабатывать почву — придумываем в качестве стимула дополнительную плату за качество. Укореняется неписаное правило: за плохую работу — тариф, за хорошую — до 25 процентов надбавки. То же и на фермах: за грязное молоко — твердая расценка, за чистое — доплата. На вывозке удобрений, на севе, на жатве, на сенокосе — везде надбавки, премии, поощрения. Десятки тысяч рублей всевозможных поощрений выплачивает за год колхозная касса! И происходит обесценивание добросовестной работы. Работник стремится получить высшую плату, а поскольку она не связана с конечным результатом, поскольку она начисляется не за д е л о ц е л и к о м, а за часть дела, за операцию, то и не старается он делать наилучшим образом, в его сознании затухает прямая связь частного и целого. Выплаты, поощряющие не производство продукта, а поступок, действие, стали модными. Остался сын колхозника в деревне — платим, вернулся после армии на трактор — платим, переехал из города в деревню — платим. Наблюдал я в одном совхозе переселенцев. По оргнабору приехали. Им сразу — дом бесплатно, корову бесплатно, от налогов освобождение, питание по себестоимости… Тысячи дарили за то, что соблаговолили поселиться в деревне. Года не прошло — подъемные съели, дома бросили и подались восвояси.

Малолюдье в деревне принуждает нас заманивать рублем, поощрять поступок. Но ведь ясно же: не за дело выплаченный рубль разлагающе действует и на того, кто никуда не бежал из деревни, не покидал поля и фермы. Коренной житель чувствует себя обделенным, и у него тоже является желание «сорвать». Установление справедливой оплаты за дело, только за дело, за произведенный продукт, — это первейшая и главная мера противодействия разлагающей силе дарового рубля, мера установления того самого единства «кармана и души», которое отвевает зерна от плевел. Поэтому внимание партийных организаций к совершенствованию оплаты труда в деревне должно быть постоянным, неослабевающим.

Эти новые проблемы поставили идеологических работников перед необходимостью искать более глубокие и тонкие пути воздействия на сознание и чувства земледельца. Можно сказать, что все эти пятнадцать лет поиск шел относительно успешно. Партийными организациями Великолукского района немало найдено действенных приемов и форм воспитательной работы, особенно среди молодежи. Можно назвать, например, молодежный клуб «Дружба». Каждый месяц юноши и девушки со всего района съезжаются в какое-нибудь село, хозяева которого устраивают своеобразный прием, и тут уж широкий простор для творческой выдумки, возможность показать все свои таланты. Устанавливается тесная хорошая дружба молодых земледельцев. Не часто встретишь, чтобы районные газеты, занятые освещением хозяйственных кампаний, находили место на своих страницах для разговора со школьниками. Орган Великолукского райкома, газета «Путь Октября» не только рассказывает о школьной жизни, но, что очень важно, предоставляет свои страницы самим ребятам. Проводятся конкурсы на лучшее сочинение, письмо, заметку о родителях, о родной деревне, об отчем крае.

Воспитательная работа дифференцирована, для каждой возрастной или профессиональной группы населения организуются свои мероприятия. И все-таки по-прежнему чувствуется сильный крен в сторону массовости, медленно осваиваются методы индивидуального воздействия. Вот семья. Образно говоря, это — кухня, в которой варится настроение человека, где закладываются основы нравственности. Часто ли заходит домой к земледельцу партийный работник? Увы, редко. Реже, чем в былые времена. Отпала непосредственная необходимость: не надо наряжать на работу, не надо упрашивать «подсобить», не надо справляться о нуждах. И хозяйственник, и культработник, и распространитель печати, и страхагент, и медик, и учитель — все предпочитают «провести свою работу» на производственном участке, на собрании, на нарядах и летучках. Заходить в каждую избу, сидеть там и вести разговоры никому не хочется, все торопятся, спешат, а душа-то человеческая, хоть и живет в век скоростей, торопливости не терпит. Не трудно понять, что в общественном месте тонус разговора один, в избе — другой. Внимательного, доверительного, спокойного, вдумчивого разговора хочет душа, только в нем она раскроется и способна будет воспринимать убеждение. А каково убеждение, такова и работа. Так что, выходит, сидеть в избе и вести разговоры есть прямая производственная необходимость.

И вот что еще заметно утрачивается идеологическими работниками — умение спорить. Только в споре, в диспуте можно переубедить. Спор — это состязание умов, а не столкновение лба со столбом. Беда, если коммунист избегает острых вопросов, остерегается высказать критическое мнение, изображает «истину в последней инстанции». К сожалению, часто приходится видеть, как «начальствующее лицо» снисходительно выслушивает критическую запальчивость, но не утрудит себя спором. Всем своим видом оно дает понять, что оппонент заблуждается, но фигура — не слово, фигура не убеждает, а раздражает. В овладении страстным, эмоциональным словом, продиктованным идейной убежденностью и горячим чувством, нуждается сегодня каждый, кто имеет дело с человеком. Хочу сказать в похвалу первому секретарю райкома Прокошенко, что этой способностью он обладает в полной мере. Чувствуется натура бойца, сознающего всю силу убедительного слова. А слово, как известно, — от ума и сердца.

Идеологические работники на селе остро нуждаются в помощниках. Такими помощниками в наш просвещенный век являются кино, газета, радио, телевизор, спектакль, книга — все, что называется средствами массовой культуры. Поразительно, до чего быстро исчезла из деревни книга! Не ищите ее на прилавках сельмагов, ее туда под ширмой специализации торговой сети совсем перестали завозить. Теперь райпотребобщества торгуют книгами в каком-нибудь городском ларьке, и то больше для того, чтобы проводить выручку от продажи со склада, да, продают на складе друзьям и приятелям. Так же втихомолку проводят подписку на подписные издания, на селе о них и не знают. Повышенный, ажиотажный спрос на книгу в городе породил закрытое распределение. Не понятно только, почему парторганизации выпустили из своих рук это сильнейшее средство идейного воспитания, почему не возьмут под свой контроль «распределительскую моду».

Крайне бедны телевизионные передачи на село. Многие не рассчитаны на тружеников села по времени, а те, как правило, вечерние часы, когда он садится к телевизору, отданы развлекательным программам. Развлекательность — беда многих теле- и радиопередач. Местные же газеты грешат другой крайностью — сплошь заполнены деловыми материалами: производственными репортажами, сводками, призывами «больше и скорее», написанными скучным, безликим языком. А человек жаждет откровенного разговора, горячего, страстного, зовущего и убеждающего слова.

Высокой похвалы заслуживают передачи Всесоюзного радио «Писатели у микрофона». Действительно острый и заинтересованный разговор ведут литераторы. Но спросите себя: многих ли вы слышали? Время для передач выбрано крайне неудачное — 9.15 утра, когда у репродукторов остаются пенсионеры. Я получил не одну сотню писем от радиослушателей, и каждое из них начиналось настоятельной просьбой изменить время вещания этой передачи. Но все остается по-прежнему. А во время обеденного перерыва и в вечерние часы нас продолжают неумолимо развлекать. Разумеется, было бы нелепо впадать в иную крайность и уподоблять радио- и телеэфир тем районным газетам, о которых шла речь выше. Имеется в виду, конечно, бездумное, пустое, ремесленническое развлекательство, не требующее и особых способностей от тех его «творцов», которые забывают о высоком призвании советской культуры.

ДОХОДЫ И РАСХОДЫ

Итак, в деревню пришли деньги. Немалые. И вот уже настало время говорить не о том, как их заработать, а о том, куда расходовать. Это ведь дело, как говорится, кольцевое, копейка должна вертеться, приходить и уходить, иначе и стремления иметь ее не будет. А копейка зарабатывается трудом. Следовательно, во многом потеря интереса к деньгам есть потеря интереса к труду.

Первые симптомы «неуважительного» отношения к рублю начали проявляться в нашей деревне примерно в середине семидесятых годов. Помню, приехал я к Михаилу Ефимовичу Голубеву, председателю колхоза на верхней Волге, он на мужиков ворчит — надо было устранить какие-то пустяковые недоделки на ферме, а мужики с него по пятерке на нос запросили. «Ну, погляди ты на них, ей-богу, всякую совесть потеряли: пятерку на нос! На пропой ведь вымогают». Потом успокоился и рассуждает: «Понимаешь, какое дело — не нужны им деньги в хозяйстве, в достатке живут. А раз не нужны, то и на дело наплевать, просидят, а не пойдут рублевую работу делать. Единственный, видишь ли, стимул — бутылка, голову задурить».

Вот тогда бы нам спохватиться да подумать, как ускорить «оборачиваемость копейки». Тем более, что к этому времени начал спадать один, очень важный, спрос — на электроприборы. Ведь не зря же электрификация деревни была проведена в рекордно короткий срок: каждая изба, «получив розетку», стремилась «обставиться» холодильником, стиральной машиной, радиоприемником, телевизором, пылесосом, электроутюгом и т. д. А ну-ка, не будь в избе розетки, какой огромный рынок потеряла бы промышленность, а «неработающие» деньги уже тогда бы обнаружили свою негативную сторону. Тут «подоспели» автомобиль, полированная мебель, ковры, паласы, посуда — пошли деньги по этой статье расходов. А дальше что? Какие у мужика дальше потребности? О, дальше — самая великая потребность — дом. Собственные хоромы, усадьба, которые требуют и разовых немалых расходов и постоянных трат. Но…

Тысячи деревень объявили неперспективными. Многие отрицательные последствия этого забегания вперед уже названы, но то, о чем у нас речь, по-моему, еще не учтено как следует. Это — резкое сокращение рынка и отсюда — оседание, накопление денег на сберкнижках и в кубышках. Вот уже восемь лет я живу непосредственно в деревне, и как раз в такой, которая предназначена к сносу, а в радиусе пяти километров таких деревень десяток, это дворов восемьдесят, а то и все сто. Так вот, хозяева их живут-отживают, ничего дорогого не покупают, на избы и дворы не тратятся, а деньги в каждый дом текут исправно: и из колхозной кассы, и из государственной, и со своего двора-усадьбы, и от детей-горожан, словом, не по одному, а по десятку каналов поступают рубли в дом, а из дома — только в лавку на хлеб-соль, да и в ту ходить далеко, да и в той купить нечего. Когда мы с Иваном Петровичем Букашкиным ездили по его колхозу «Красный пахарь», к нему с претензиями обратились продавцы сельмага: почему, дескать, в посевную запретили продавать водку, мы план товарооборота на двадцать процентов выполнили и ничего не заработали. Вот как получается: водки нет — торговать нечем.

Потребительская кооперация, без преувеличения сказать, начисто сбросила со счета неперспективную деревню. Если местные Советы и парткомы и журят торговых работников, то всего лишь из моральных соображений: негоже, товарищи, лишать людей товаров первой необходимости, а экономическую сторону не считают своей столь же обязательной заботой.

Взятый было курс на сселение деревень, казалось бы, должен быть немедленно учтен промышленностью строительных материалов и потребкооперацией. Ведь требовались многие и многие тысячи индивидуальных домов, требовался лес, кирпич, стекло, цемент, печное литье, электрошнур и еще сотни мелочей, без коих дома не построишь. Промышленность и торговля ничего этого в н у ж н о м к о л и ч е с т в е не предложили, построиться стало немыслимо трудно, и люди оставили надежду иметь свой дом, переориентировались на «казенный». А денежки-то остались неизрасходованными, они продолжают накапливаться — и… отбивают охоту х о р о ш о трудиться.

Однако жизнь не остановишь, и жить надо. А жить-то хочется получше, деньги, как говорится, позволяют, и «казенное» жилье не всякого уже удовлетворяет. И начинают строиться. С трудом, но ставят с в о й дом, притом «на уровне». Каков нынче «уровень» жилья в нашей деревне? Вопрос немаловажный, ибо касается он ж е л а н и я п о т р а т и т ь с я, то есть удовлетворить потребность, «овеществив» деньги.

Вот Борки, главное село птицесовхоза «Пореченский», здесь несколько таких новостроек. Одни заказывают ремонтно-строительному участку, и деревянный дом — четыре стены размером семь на девять, с верандой, без всяких надворных построек — обходится в восемь тысяч рублей. Чтобы дом стал усадьбой, к нему потребуются немалые «приложения», которые потребуют почти такую же сумму. Другие ставят сами, по своим проектам. Тут уж кто на что мудрец. Кто — рубленый, кто — кирпичный, в двух уровнях, в одном, с мансардой, с бетонированным подвалом, с гаражом, с ванной, с водопроводом, с локальной канализацией, с отопительной системой и т. д. Короче говоря, если человек решил иметь свой дом, то желает построить его с максимально возможными удобствами.

Учтено ли это желание торговлей? Пока еще нет. Купить в магазинах можно крохи из того, что требуется, и то в городских, а не в своем сельмаге. Причем «крохи» эти завозят эпизодически, «захватить» нужный товар можно случайно, заказы-заявки не принимают, ни сроков, ни количества никто не гарантирует. Острейшим дефицитом стал красный кирпич, древесноволокнистая плита, тес, печные плиты, электрошнур, дверные навесы, стекло, гвоздь и прочее. В розничной продаже вовсе нет уголкового железа, асбоцементных труб, различных утеплителей. Но ведь все это н а д о! И остается два пути: первый — идти в контору колхоза или совхоза, второй — искать «левака». Первый выручит кое-чем, второй — чем угодно.

«Левак» заслуживает самого серьезного внимания. Тут своя механика. Помните Жору, подрядившегося благоустроить машинный двор? Жора — посредник. Не в пример неповоротливой потребкооперации, он удивительно чутко улавливает спрос и своим предложением способствует появлению новых потребностей. Эти-то «жорики» и перехватывают у торговли деньги. Трудовые рубли селянина, минуя банк, текут в карманы предприимчивых ловкачей, и возникает нерегулируемое перераспределение. «Левая» копейка оказывается куда более весомей трудовой, она — самый опасный враг производительного труда, она — родительница таких уродливых явлений, как воровство, взяточничество, пьянство, спекуляция.

Вникая в работу низовых идеологических и хозяйственных работников, я прихожу к выводу, что они мало осведомлены об экономических корнях этих негативных явлений, отсюда и некоторая их как бы беспомощность: мы, дескать, не в силах изменить положение. А между тем в их руках сильнейшее средство и возможность изжить ловкачество, это — о р г а н и з а ц и я д е л а. Организуй строительство так, чтобы не было нужды искать материалы на стороне, — вот вам и удар по «левакам», по хищениям и спекуляции. Или такое дело, как ярмарки. Основная масса сельских жителей знает дорогу только в с в о и магазины, а каждый сельский магазин не сделаешь универсальным. Многие товары не находят сбыта, становятся неходовыми только потому, что нет рекламы, что лежат они там, где нет на них спроса. Надо признать, что потребкооперация в этом отношении слишком неповоротлива, и ее воздействие на промышленность слабовато.

Изучение экономики деревни позволяет сделать вывод, что наибольшую «неподвижность» проявляют деньги именно в малой деревне — их у нас абсолютное большинство, — и причина в том, что громадный рынок этот торговлей не осваивается и н т е н с и в н о. Торговля тут пассивная: нужен товар — ищи сам. В центральных же селах, где и предложение пошире и сообщение с городом поудобнее, деньги не залеживаются, «вертятся» быстрее.

Так что забота о тратах, о возможности расходовать деньги, о расширении сферы приложения их — прямая задача хозяйственников, ибо потраченный личный рубль стимулирует интенсификацию общественного производства. К сожалению, далеко не все хозяйственники эту зависимость понимают. Они считают неким даже шиком побольше строить коммунальных домов. Иногда в разговорах слышишь, как выдают они нарастание личных сбережений за заботу о человеке, за показатель возросшего благосостояния, а падение трудовой активности, сопровождающее накопление денег, объясняют всего лишь издержками воспитательной работы. И тут, как видим, новые экономические условия требуют от хозяйственников к а ч е с т в е н н о и н о г о м ы ш л е н и я, без которого теперь не обойтись.

Развитие экономики — процесс диалектический. Со временем форма организации производства вступает в противоречие с изменившимся содержанием, и тогда их необходимо привести в соответствие. Решения майского Пленума (1982 г.) ЦК КПСС направлены на устранение несоответствия формы и содержания сельскохозяйственного производства, на правильное сочетание принципов отраслевого и регионального управления хозяйством.