Земной круг

Самовольство Шумахера

Так Михайло Ломоносов в 1746 году воспевал дела «дщери Петровой», чья рука уже «досязала Америки».

Правда, Европа не ожидала, а действовала, как могла.

В 1746 году лорд Джон Гинфорд, чрезвычайный и полномочный посол британской короны в Петербурге, писал в Лондон Ф. Дормер Стентону Честерфильду, тоже лорду, занимавшемуся делами Севера, что послу удалось достать карту Беринга и списать его журнал. Гинфорд боялся лишь одного, что об этом может узнать российский посол в Лондоне. Тогда, уверял лорд Гинфорд, виновные в покраже закончат свои дни в «той стране». Он, по-видимому, имел в виду Охотский острог или Камчатку.

Российская Адмиралтейств-коллегия принимала все меры к тому, чтобы не давать в руки иноземцам карт Ледовитого моря, Восточного океана, Алеутских островов.

Адмиралы не доверяли ни Миллеру, ни Шумахеру. Миллер ходил в Кабинет императрицы Елизаветы, жаловался на адмиралов.

В 1746 году начальник Кабинета барон И. А. Черкасов возбудил дело о краже карт из Географического департамента. Когда Миллера запросили, что он обо всем этом думает, тот стал указывать на Шумахера.

Миллер писал, что в Географический департамент от Шумахера всякие люди «привождаемы бывают»; им и мог Шумахер передать ландкарты. Кроме того, однажды Шумахер самовольно забрал себе карту, где дополнительно были показаны «новые изобретения» на Северо-Востоке.

Миллер уверял, что он немедленно приказал Трускотту «от советника назад выручить» эту карту и что она вскоре вернулась на свое место. Но, разумеется, ее успели скопировать, как сумели перерисовать и отправить в Париж копию Генеральной карты Морской академии 1742 года[250].

Алексей Чириков был в 1746 году вызван в Петербург. До этого, тяжко больной, он трудился в глухом Енисейске, заканчивая дела упразднения Великой Северной экспедиции.

Этот труженик не только открыл Северную Америку. Он радел о русских выгодах на Восточном океане.

Капитан-командор А. Чириков написал предложения для Адмиралтейств-коллегий. В своих мечтах он видел город в устье Амура, корабельные пристани в Пенжинском море, морские промыслы к востоку от камчатских берегов, пашни близ Верхне-Камчатского острога, крепость на скалах Тихого океана…

О собственных заслугах он ничего не говорил, но с гордостью писал, что трудами морских офицеров «открылось на малой части земноводного глобуса много земель и островов, о которых до упомянутого времени не было известно»[251].

Чириков составлял общие карты великих русских открытий на Северо-Востоке, основанные на трудах Гвоздева, Лаптева, Хитрово, Вакселя и еще многих беззаветно отважных и упорных людей. Эти чертежи Чирикова 1746 года были разысканы лишь советскими исследователями.

Дмитрий Павлуцкий в Чукотской землице

Мы давно ничего не говорили о капитане, а теперь майоре Дмитрии Павлуцком, от которого «слышалось об Америке».

Однажды в Охотске, на веселом свадебном пиру, когда он отдавал свою племянницу за Степана Крашенинникова, захмелевший Павлуцкий позволил себе какие-то дерзкие отзывы о Святейшем Синоде. Но эта история обошлась сравнительно благополучно.

Павлуцкий совершил несколько походов по Чукотской земле, пересекая ее от Анадырского острога до Ледовитого моря. Он ходил сушей, плавал по рекам, переходил горные хребты.

Расскажем о его жизни и делах в 1742–1746 годах.

В 1742 году был написан указ о вторичном назначении Павлуцкого в Анадырский острог. При этом майору было приказано «всячески изведаться», учинить карту и журнал своих путешествий и все это немедленно прислать в Иркутскую провинциальную канцелярию вице-губернатору Лоренцу Лангу.

Через два года Дмитрий Павлуцкий вышел из Нижне-Колымска в Анадырский острог, а оттуда двинулся в Чукотскую землицу.

Уже в марте 1745 года Лоренц Ланг донес Сенату, что анадырский майор прислал в Иркутск «при репорте чертеж» не только своего похода к Колымскому морю, но и местоположения островов против Чукотской землицы. При этом упоминались «зубатые народы».

Ланг отправил эту карту в Сенат. Но чертеж как в воду канул, его не уберегла даже Секретная экспедиция Сената.

В 1746 году Дмитрий Павлуцкий «в пополнение» к чертежу 1744 года прислал новую карту, впоследствии отысканную в деле № 1558 Секретной экспедиции. В сопроводительной бумаге исследователь писал, что он со своей командой в 1746 году шел маршем из Анадырска, через хребты и каменья, по верховьям Анадыря и Сухого Анюя, — «даже до Ковымского моря, до реки, называемая Чауну».

Весь путь туда обозначен желтой краской, на чертеже был «сделан меридиян».

Это свидетельство больших трудов анадырских землепроходцев, подробно заснявших побережье Чукотского полуострова.

Исследователи шли по берегу залива Святого Креста, видели Сердце-Камень, губу Мечигмен и губу Теняха (залив Святого Лаврентия), поселение на теперешнем мысе Дежнева, Колючинскую губу, названную Белым морем. Ими были сосчитаны и названы прибрежные «камни», впервые обозначена река Чаун с ее притоками и чукотские жилища на ней.

Против Чукотки показан, правда не полностью, пролив, а в нем — два острова, принятые за один и названные «островом Пеек».

«…Делал сей чертеж партии из служилых за подпрапорщика Тимофей Перевалов 1746 году июня… дня» — гласит надпись, помещенная в верхнем углу, справа.

Чертеж выполнен в несколько красок.

С Тимофеем Переваловым читатель скоро снова встретится.

Четырнадцатого марта 1747 года воевода и майор Дмитрий Павлуцкий пал в неравном бою с чукчами у подножия Юкагирской сопки. Обязанности главного командира Анадырского острога временно исполнял Якутского полка поручик Семен Кекеров. В помощники ему был дан прапорщик Петр Ковалев.

Двадцать лет прожил Павлуцкий в Анадырско-Чукотском крае. Сколько раз в жизни он проходил по берегам, лежащим напротив Большой земли!

Корабль «Перкуп и Зант»

Через год после гибели Павлуцкого на Анадыре, выше Анадырского острога, было построено судно.

Участник мореходной компании Афанасий Бахов нарек этот корабль «Перкупом и Зантом». Неизвестно почему Бахов вспомнил древнелитовского Перкупа — бога грозы, снега и бурь. Сам Афанасий Бахов был родом из Великого Устюга и состоял в купеческом сословии. По другим же сведениям, он ссыльный морской офицер, что менее вероятно.

Тридцатого мая 1748 года корабль «Перкуп и Зант» вышел «для описи и проведывания морем нового пути» из устья Анадыря к Камчатке. На корабле находились Бахов, Семен Новиков и Тимофей Перевалов. Последнему было поручено составить описи и чертежи «всему пути».

Где побывали Перевалов и Бахов, куда они заходили в пути — в точности неизвестно. Почти через полтора месяца — 13 июля — они увидели «часть Америки с около ея лежащими островами». Внезапный густой туман помешал мореходам направить бег их корабля к Большой земле. На Командорах исследователи зазимовали. Корабль их был разбит в щепы, и они построили новое судно из остатков беринговского «Святого Петра» и выкидного леса, возможно вынесенного в море Юконом.

Четырнадцатого августа 1749 года Бахов и Перевалов пришли на Камчатку.

Тимофей Перевалов составил «Карту уезду города Якутска, Чукотской землицы, земли Камчатки с около лежащими местами и часть Америки с около ее лежащими островами».

На карте пометка Перевалова: «Сочинял по малому смыслу последней от человек казачей подпрапорной…»

Перевалов не преминул на своем чертеже показать острова, населенные «зубатыми чукчами» (острова Диомида). К слову сказать, анадырский казак знал, что Сахалин остров, и таковым положил его на карту.

Но особенно знаменательно, что анадырский «подпрапорной» обозначил пунктиром былое плавание Чирикова. Если Перевалов имел сведения об этом походе, то он должен был в первую очередь знать, что до Северной Америки можно доплыть за шесть недель.

В качестве заметки на полях надо на всякий случай запомнить, что в мае 1748 года селенгинский купец Андреян Толстых, зимовавший на Командорах, настоял, чтобы шитик «Иоанн» был отправлен к югу и юго-востоку от Командорских островов. Это были запоздалые поиски Земли Жуана да Гамы. Сюда надо еще прибавить рассказ Томиака о загадочной земле Салаш. Рассказ этот Толстых должен был слышать. А ведь Томиак не уточнял, в какой стороне лежит великая земля. Нет, воздержимся от поспешных выводов о «бесцельности» поисков Толстых в 1748 году. Лучше еще раз пересмотреть и сравнить источники и выяснить, не связаны ли между собой плавания Бахова и Толстых.

В 1750 году А. Толстых отправился уже на остров Атту, где провел две зимовки. Одновременно с ним Наквашин высадился на острове Атха, уже в третьем, если считать с запада, созвездье островов Алеутской гряды. Наквашин взял там «иноземца» Халюнасана — для обучения русской речи.

Условно под 1750 годом мы упомянем о нескольких картах и рукописях в «Портфелях Миллера». Время их составления не определено, однако все они написаны не ранее этого года.

Тщетно мы искали в самых разных источниках данные о лоцмане Часовщикове — когда и с кем он плавал.

Но он составил или перерисовал «Карту устья Калыма, Шалацкого носа и Камчатки с Новонайденными островами». Далее идет «Карта Чукотского носа и Американских берегов» с описанием на русском и голландском языках. (Не голландца ли С. Гардебола, «пробирного мастера», спутника Шестакова, Павлуцкого, Гвоздева и Федорова?)

Есть и «Карта Пенжинского залива, нижней части Камчатки и учиненных около Америки открытий». Под № 391 значится «Описание Камчатской торговли».

Все эти карты и рукописи перекликаются с данными о Китае, отложившимися в миллеровской сокровищнице тоже после 1750 года.

прозвучали слова Ломоносова в 1752 году.

Эти «Колумбы Российские» водили с Камчатки и из Охотска корабли «Борис и Глеб», «Иеремия», «Симеон и Анна», «Петр», «Иоанн» и другие. Перечислить их всех невозможно.

В Иркутске и Нерчинске были открыты навигацкие школы. Они готовили подштурманов для плавания в Восточном море.

Петровский адмирал Федор Соймонов

Виделись ли Беринг, Чириков и другие открыватели с Соймоновым в Сибири?

Об этом нет никаких свидетельств.

В 1740–1742 годах любимец Петра Великого, ученейший муж и недавний сановник Адмиралтейств-коллегий, писавший предначертания для трудов Чирикова и Беринга, влачил жизнь каторжника на Охотском салотопенном заводе. Соймонов был оклеветан Бироном. Витязя Каспийского моря, героя Дербента и Куры били кнутом. Живя в Сибири, ссыльный Соймонов не имел даже права называться по имени.

В 1742 году ему была возвращена славная петровская шпага, но седой Соймонов остался в Сибири. Где он был и что делал до 1753 года — осталось загадкой.

И вот в 1753 году учреждается Нерчинская экспедиция. Главой ее считался сибирский губернатор В. А. Мятлев, но душою всего дела был ученый петровский адмирал. Бывший «ссыльный, живущий на пропитании», Ф. Соймонов снова принялся за свое любимое дело. Тридцать один год назад Соймонов говорил на синем Каспийском море с Петром Великим о пути по холодной Шилке и Амуру к Восточному морю, и все это, как пророчество, сбылось. Только и Китаю и Индии прибавились еще «берега Американские».

Снова намечается треугольник: Север — Китай — Америка. Соймонов исследует Шилку, посылает в Китай Ивана Якобия и начинает обучение мореходов для плаваний из Охотска на Алеутские острова, Курилы и Камчатку.

О петровском адмирале, поднявшем свой флаг на Шилке, прослышали охотские, анадырские, камчатские, колымские и якутские мореходы. Вскоре Афанасий Бахов и Никита Шалауров запросились, чтобы их отпустили в Индию через Ледовитое море и Восточный океан.

В то время господин Делиль распространил печатные карты открытий на Тихом океане. Делилго помогал Филипп Бюаш (он был тоже каким-то Делилем, по только побочным, как и блаженной памяти Делиль де ла Кройер. Но дело не в путаных родственных степенях Делилей).

К 1753 году Ф. Бюаш и Ж. -Н. Делиль выпустили в свет — и не в одном издании — карты, на которых обозначили мнимые открытия Бартоломео де Фонте и его спутников — Пенелоссы и Бернардо. (Об истории этих ложных обретений мы упоминали под 1640 годом). Были снова вытащены на свет божий Земля Жуана да Гамы, архипелаг Святого Лазаря, озера Бернардо и де Фонте.

Сначала Делили назвали свою работу «Картой новых открытий на севере Южного моря» (1752)[252]. Потом эти бесстыдные лжецы стали называть карту по имени адмирала де Фонте, ставя его на первое место и лишь упоминая об остальных мореплавателях, причем о русских говорилось только в конце.

Делиль уверял, что Делиль де ла Кройер, показывая верный путь Чирикову, усмотрел вместе с ним Америку. «Путь из Америки в Камчатку, проделанный Чириковым и г-ном Делилем» — гласила надпись на карте. Имя Делиля де ла Кройера красовалось на огромном острове, расположенном на месте Алеутской гряды. Оба Делиля ставили под сомнение то, что в 1741 году Беринг достиг Северной Америки. Выходило так, что дальше Командоров он не ходил. Пролив между Азией и Америкой не был назван, хотя азиатский берег был представлен по работам первой Камчатской экспедиции. Делили знали о трудах Беринга, Чирикова, Шпанберга и даже Дежнева. Уместно вспомнить, что в 1736 году Делиль де ла Кройер в Якутске — возможно, в трезвом виде, — имел «рассуждение» о только что найденных в архиве отписках и челобитных Семена Дежнева. Разумеется, петербургский Делиль немедленно узнал об этой новости, безусловно ранее 1742 года, когда Миллер впервые печатно оповестил ученый мир о якутской находке. И после всего этого Ж. -Н. Делиль в 1752–1753 годах дает отдельную карту Аниана, «открытого» де Фонте! Делиль забыл, что в 1733 году он сам говорил насчет Аииана: «Токмо я того утверждать не могу, есть ли такой пролив или нет, ибо может быть, что токмо думают, что есть». Он отверг беринговский пролив, но как лазейку оставил для себя Аниан старинных лжецов. И Делиль, вопреки здравому смыслу, в 1753 году упорно держался за Землю Жуана да Гамы. Выходка Делиля и Бюаша возмутила русское общество.

В том же 1753 году была написана отповедь Делилю в виде «Письма офицера Российского флота», изданная тогда же в Берлине. Автором этого письма считался Г. Ф. Миллер.

В 1753 году в руках российского адмирала Федора Соймонова были все сокровища Великой Северной экспедиции — судовые журналы, донесения и карты. Чертежники Морского шляхетного корпуса были заняты срочной перерисовкой карт. Копии оставались в Петербурге, а подлинники и вторые копии были приготовлены к отправке в Сибирь. Вскоре Нерчинская экспедиция получила подлинники пятидесяти трех карт Северо-Востока. На многих из них были показаны Северная Америка, Алеутские острова и движение кораблей двух Камчатских экспедиций.

Федор Соймонов надеялся сыскать через Шилку и Амур путь в «Северо-Восточное море до Японии и берегов Американских». В Пекин направился в 1756 году Василий Братищев, бывший представитель России в Персии, впоследствии написавший толковую книжку о «печальных приключениях» — заговоре шахского сына Геза-Кули-Мирзы против отца.

Как не вспомнить, что в «Портфелях Миллера», под №№ 530 и 349 хранятся бумаги о поездке В. Братищева и И. Россохина в Пекин. В этих бумагах могут быть данные о русских делах на Тихом океане, о мехах с Алеутских островов. Любопытно, что Братищев и Россохин тогда же составили «Поверку примечаний г-на Вольтера о Китае». Записка эта находится тоже в миллеровских «Портфелях».

Поход Соймонова Амур — Аляска не состоялся.

Зато в 1756 году в Охотске на деньги богатого иркутского купца Ивана Бичевина построили бот «Гавриил», который должен был идти к Большой земле. Хозяин корабля стал хлопотать перед Ф. Соймоновым о позволении плыть на восток от Авачинской губы — «по коему пути шла Камчатская экспедиция на американский берег».

Чукотский пленник Борис Кузнецкий

В том же 1756 году были получены новые сведения о Большой земле.

Казак Борис Кузнецкий, полоненный чукчами, два года прожил у «ихнего лучшего мужика» Мего. Чукчи сами привезли Кузнецкого в Анадырский острог, и казак рассказал начальнику острога о своем плене. Оказалось, что Мего брал Кузнецкого в свои путешествия. Во время одного из таких походов русский пленник встретил у «сидячих носовых чукчей» людей с Большой земли. Они тоже были пленниками. У женщин с Аляски Кузнецкий увидел пришитыми к одежде две золотые пластины с «незнаемыми» узорами или надписями. Чукотская полонянка объяснила Борису Кузнецкому, что золотые пластинки она привезла с Большой земли, а туда эти украшения были доставлены из теплой страны, где живут «дальние люди». У этих людей — белые избы из камня и светлая посуда и утварь. Жители Нового Света ездят в эту теплую страну.

В то время начальником Анадырского острога был Иван Шмалёв, отец известных исследователей Северо-Востока. Он собирал известия об Америке и составлял карты.

Он принял Бориса Кузнецкого, а чукчей обласкал и отправил с ними четырех служилых для проведывания Чукотской земли.

В 1757 году сибирским губернатором был назначен Федор Соймонов. Он занимал эту должность до 1763 года.

Пусть не удался амурско-тихоокеанский поход, но оставалось исследование рек Северо-Востока, пограничных с Китаем мест, постройка маяка и устройство гаваней на Байкале, работа над новыми картами. К Соймонову взывали Охотск, Камчатка и дальний Анадырский острог. И семидесятипятилетний адмирал трудился так же, как в молодости.

В первый год сибирского правления Соймонова начали свой поход в сторону Индии Бахов и Шалауров. Они с командой в семьдесят пять человек сплыли вниз по Лене на корабле «Вера, Надежда, Любовь» и зазимовали в устье Вилюя.

А что было на пути к Большой земле?

Петр Башмаков на корабле «Петр и Павел», побывав у острова Кыска, высадился на остров Танага, чтобы провести там целый год. Мореход взял к себе мальчика-алеута и назвал его Иваном Черепановым.

В том же 1757 году на острове Атту промышлял Родион Дурнев, замечательный тем, что был одним из первых русских знатоков алеутского языка. Дурнев возвратился с богатой добычей: привез свыше трех тысяч морских бобров и одиннадцать «китовых усов».

Федор Соймонов в 1760 году послал в Сенат ходатайство, чтобы частным промышленным людям дозволили искать, исследовать и осваивать новые острова на Северо-Востоке.

Тем временем в Анадырский острог прибыл главный командир края — полковник Федор Плениснер. Ему было поручено управление Чукоткой и Камчаткой. Считалось, что он честного поведения, довольно учен и может снисходительно и ласково поступать с «дикими народами». Но у Плениснера было еще одно достоинство: он видел берега Северной Америки, участвуя в плавании Беринга, и, как рисовальщик, умел составлять карты.

Анадырскому полковнику Федор Соймонов и поручил исследования островов против Чукотского носа и сбор сведений о Большой земле.

Плениснер взялся за это увлекательное дело. На первых порах он опросил чукотского пленника Бориса Кузнецкого и записал его рассказ. Воспитанник Дмитрия Павлуцкого, крещеный чукча Николай Дауркин также оказался весьма полезным для ученых занятий «рисовального полковника».

Михайло Ломоносов снова в 1760 году пел о льдах, отверстых для храбрых мореплавателей:

В поэме «Петр Великий» поэт устами самого Петра вещал о выгодах ледовых походов по сравнению с плаваниями в тропических странах.

Почти то же самое говорил когда-то и Федор Салтыков в своих знаменитых «Пропозициях».

«День ярости и гнева»

31 июля 1760 года корабль «Гавриил» Ивана Бичевина вышел из устья реки Большой на Камчатке.

Незадолго до этого судно было отобрано в казну, а все имущество Бичевина описано.

В чем дело?

Раньше мне приходилось лишь догадываться о том, кто такой был Иван Бичевин. Догадывался я правильно, когда в «Летописи Аляски» писал: «Бичевин — глава мореходной компании и жертва произвола знаменитого коллежского асессора Крылова, — по-видимому, одно и то же лицо…» Но догадка ничем не подтверждалась. Теперь есть все данные для того, чтобы рассказать более подробно печальную историю Бичевина, поскольку его имя связано с таким событием, как достижение Аляски.

Иван Бичевин, самый богатый купец в Иркутске, набожный строитель большой каменной Тихвинской церкви, в 1758–1760 годах попал в лапы к чиновнику Крылову, производившему «следствие» над купцами, курившими и продававшими водку. Крылов обвинял откупщиков в утайке денег от казны. Следователь заковал в кандалы весь иркутский магистрат, описал и опечатал дома купцов. Затем он устроил застенок и начал там свои допросы. В день «ярости и гнева» его пыточная канцелярия извела много китайской туши.

Как повествует «Летопись о Крылове», особенное внимание он уделил Ивану Бичевину, о богатствах которого ходили сказки; говорили, что Бичевин хранит в своих подвалах бочки золота и серебра. Пушную рухлядь с Восточного моря Бичевин сбывал русским купцам, а закупленные у них сукна отвозил для продажи китайцам в Кяхту. Бичевинские приказчики жили в Охотске и на Камчатке.

Асессор П. Н. Крылов, встряхивая Ивана Бичевина на дыбе и вымогая от него признания об утайке денег по винному откупу, дознал и о том, что Бичевин вложил средства в постройку корабля «Гавриил» для похода в Америку. Сенат, по докладу Ф. Соймонова, разрешил Бичевину плавать к «полуденным и северным странам».

Денег на корабль Бичевин не пожалел: «Гавриил» имел в длину одиннадцать саженей по килю. Таких больших кораблей еще не было на Восточном море.

Длинная рука Крылова настигла корабль на западном берегу Камчатки, где «Гавриил» зимовал в устье реки Белоголовой[253].

Тринадцатого декабря 1759 года Иван Бичевин умер от нестерпимых истязаний и был похоронен в Иркутске в Тихвинской церкви, где в честь его зажгли неугасимую свечу. Имущество Бичевина было отобрано Крыловым. На Камчатку пришел указ сдать корабль «Гавриил» в казну. Бичевинским приказчикам пришлось выполнить это приказание.

Летом 1760 года «Гавриил» отправился с Камчатки, прошел второй пролив в Курильской гряде и в сентябре достиг острова Атха.

Крылов продолжал свои зверства. Он разорил в Иркутске всех купцов, подорвал кяхтинский торг и мореходное дело на Восточном океане, которым занимались иркутские «компанионы». Равновесие Кяхты и «Бобрового моря» было нарушено.

Истребив множество «черепков» китайской туши, измочалив окровавленные кнуты о спины купцов, совершив еще несколько убийств, Крылов в сентябре 1760 года совершил свой самый отчаянный поступок. При помощи канцеляристов и солдат из Селенгинска, составлявших его личную гвардию, асессор прибил к государственному гербу, прямо на грудь двуглавого орла, доску с начертанием собственного имени, увенчанного дворянской короной и окруженного лаврами. Эта викториальная надпись красовалась на башне городового магистрата до тех пор, пока Крылов не был увезен в кандалах в столицу[254].

Гаврила Пушкарев в Америке

Тем временем Гаврила Пушкарев, «умный казак», бывший когда-то с Берингом в Америке и на Командорах, вел бичевинский корабль к востоку. Он добрался до Умнака в Лисьих островах Алеутской гряды. Там Пушкарев встретил корабль Степана Глотова, успевшего к тому времени открыть Лисьи острова.

В 1761 году, перейдя Исанахский (Исанотский) пролив, Пушкарев достиг полуострова Аляски. Он остался для зимовки на американской стороне пролива, против Унимака с его знаменитыми вулканами.

Только в конце мая 1762 года Гаврила Пушкарев пошел в обратный путь. Осенью «Гавриил» попал в морскую непогоду и очутился в одном заливе севернее Шипунского мыса на восточном берегу Камчатки. Но Пушкарев доставил свыше девятисот бобров, четыреста лисьих шкур и восемнадцать выдр.

Есть сведения, что Пушкарев посчитал полуостров Аляску за остров. Но это не меняет сути дела. Он жил на берегу Северной Америки, и люди бичевинского «Гавриила» в 1762 году, как говорят, побывали даже на Шумагинских островах.

Гаврила Пушкарев сам по себе человек весьма любопытный. Иноземные историки называли его «офицером Охотского порта», вероятно путая Пушкарева с однофамильцем, геодезистом, исследовавшим несколько позже Ледовитый океан и Байкал.

Зимуя с Берингом, Пушкарев был убежден в существовании земли или островов к югу от Командор. Об этом говорил и Г. В. Стеллер. Вспомните, как в 1748 году Андреян Толстых рыскал на своем шитике в поисках призрачной юго-восточной земли.

Пушкарев в 1758 году подбил на поиски Дмитрия Пайкова, подштурмана бота «Владимир». Пайков действительно спускался «в южную сторону» от острова Беринга. Через год Пушкарев и Пайков снова только время потеряли в напрасном плавании к «Стеллеровой земле». Дважды ходил далеко к югу в 1758 и 1759 годах и Башмаков на «Петре и Павле» и оба раза остался в сильном разочаровании.

В 1762 году к острову Кадьяк, где до этого провел зиму Дмитрий Пайков на «Владимире», приходил галиот «Тотьма». Сведений об этом походе не сохранилось. Но какой-то Молев из Великого Устюга вывез к себе на родину бумаги с описанием этого путешествия.

Однажды я нашел в Великом Устюге печатный «Новгородский летописец», изданный в 1781 году, с надписью: «Федор Молев писал своеручно». Вслед за этим, фамилия Молева встречалась мне в «Вологодском архиве» Г. И. Шелехова под 1791 годом, когда А. Баранов писал о том, что катмакцы одолели отряд Молева около Кадьяка.

О Молеве, как об одном из первооткрывателей Кадьяка, сообщал в 1801 году устюжский штаб-лекарь Яков Фриз, Академии наук корреспондент.

Бумаги Фриза с описанием деяний Бахова и Шалаурова мне довелось видеть в том же Великом Устюге.

В 1761 году Шалауров успел дойти до устья Колымы.

Афанасий Бахов, плававший в свое время на «Перкупе и Занте», видевший западный кран Америки, отстал от Шалаурова еще на Яне и ушел в Якутск. Штаб-лекарь Яков Фриз в своей рукописной истории Устюга Великого говорит, что в 1762 году, когда Шалауров ходил к Шелагскому мысу, с мореходом следовал устюжанин из пригородного Спас-Щекинского прихода Максим Старков.

Когда Шалауров был вынужден вернуться на Колыму, Максим Старков, «отойдя от сотоварищества» с Шалауровым, побрел в Анадырский острог, а оттуда на Камчатку.

В 1793 году Яков Фриз разыскал в Великом Устюге Максима Старкова — слепого и ветхого днями старца. Максим Старков рассказал о тяжелых днях у Шедагского носа, когда мореходы шестнадцать суток тянули корабль бечевой по морскому льду.

Никита Шалауров, вернувшись в 1762 году в колымское устье, поспешил увидеться с Пленжснером, чтобы просить средств для продолжения похода. Мореход показывал карту, на которую был нанесен путь от Лены до Чаунской губы и обратная дорога к Колыме. Но это вовсе не карта Филиппа Вертлюгова.

Лесной остров Алахшак

Возвратимся на Алеутские острова.

Яренский посадский Степан Глотов, один из знаменитейших мореходов, в 1758–1762, годах сделал немало для того, чтобы приблизить Новый Свет к русским владениям. Товарищами его странствий были казак С. Т. Пономарев и тотемские выходцы Петр Шишкин и М. Холодилов.

Глотов первым побывал в области Лисьих островов Алеутской гряды. Он бродил по острову Умнак, находил приют в жилищах алеутов. Глотов окрестил сына тойона, назвав его Иваном Глотовым. Узнав о том, что неподалеку от Умнака лежит большой остров Уналашка (Аналяска), Глотов не преминул отправиться туда.

Алеуты Уналашки сначала встретили Глотова очень недружелюбно. Глотову пришлось испытать на себе действие метательных досок; при помощи их туземцы очень искусно кидали стрелы с остриями из кости и камня. Пономарев и Глотов были ранены. Но потом алеуты сами пришли к глотовскому кораблю, принесли русским мяса и сушеной трески. Установились вполне мирные отношения с островными старшинами; некоторых из них Глотов привел в российское подданство.

Здесь русские и узнали о восьми островах, лежащих к востоку от Уналашки.

«На тех же всех островах обитает незнаемой же народ», — рассказывал казак Пономарев. Говорил он также и о том, что жители Умнака и Уналашки ходят войной на этот незнаемый народ, берут пленных, обращая их в рабов. Пономарев упоминал и об острове Алахшак, где есть много лесу стоячего, где водятся олени, лисицы, медведи. На этом острове туземцы добывают железо. Конечно, это была Аляска, та же Большая земля старых сказаний — Аль-ак-шак.

Глотов также поведал об «острове» Шугачь Таны, где и леса, и медведи, и олени, «а мужики платье носят, рубашки портяные, а при них палаши и копья, зеркала и чернильницы». Но это еще не все. Тотемский посадский М. Холодилов с Глотовым видели на Уналашке некоего «мужика Кашмака», «…который на остров в Налашке с дальних островов Налашкина острова мужиками в прежних годах взят». Этот Кашмак «между разговорами объявлял, что по граду (градусу. — С. М.), лежащему под полунощником, имеются острова, на которых жительствуют люди об однех руках и ногах, а рты у тех людей имеются на грудях; а тот мужик Кашмак самолично видал ли тех людей и на тех островах бывал ли… знать не можно…» — так потом по простоте своей рассказывал в нижне-камчатской приказной избе М. Холодилов[255].

А остров Шугачь Таны? Вероятнее всего, это искаженное название Чугацкого залива на Аляске («Чугач») и название племени индейцев «тиннэ» («тана»). Глотов узнал и об острове Кадьяк, что лежит «в боку с полдни», населенном эскимосами — «конягами».

На Умнаке или на Уналашке выросла первая русская могила; Глотов похоронил там своего спутника Петра Строганова из Соли Вычегодской. Обратно в Нижне-Камчатск возвращался Глотов с великой нуждой, люди ели собственную обувь. Промышленники привезли более полутора тысяч бобровых шкур.

В августе 1762 года компания Постникова, Красильникова и Кулькова послала морехода Петра Дружинина зимовать на Уналашку. Мореход выстроил казарму на берегу речки, которую потом назвали Убиенной. Здесь произошла какая-то ссора с туземцами. Алеуты напали на зимовье, разломали казарму, разбили дружининский корабль, а припасы и товары выбросили в море.

Почти все русские были перебиты. Дружинин с небольшим отрядом ушел в то время на остров Сиданак, где построил небольшую крепость. Это была первая русская крепость в островной Америке.

Однажды Петр Дружинин вышел зачем-то к алеутам. Его сбили с ног ударом костяной дубины и прирезали. Русским удалось выбраться из осажденной крепости и глухими горами добраться до речки Убиенной на Уналашке. Ночью они ходили к остаткам разбитого судна, подбирали случайно уцелевшие припасы. Девять месяцев прожили поселенцы в лесном шалаше, ели коренья. У зимовщиков нашелся друг — алеут Иван Шадуров. Он тайком от своих соплеменников приносил русским рыбу.

Шадуров рассказал о битве в Исанахском проливе — между материком Аляски и Унимаком — последним восточным островом Алеутской гряды.

Там произошли печальные события. Толмач и какая-то «девка с Атхи» оклеветали островитян Унимака, сказав, что они хотят перебить русских. Произошла стычка, а вслед за ней началась кровопролитная война русских с унимакцами. Много русских пало в битвах у берега Большой земли, остальные умерли от цинги. Брошенное судно чернело на льду пролива. На корабле был порох. Алеуты подожгли его. Раздался взрыв, и неистовое пламя осветило скалы Аляски. Друг русских — алеут Иван Шадуров — сообщил им также о гибели всех людей с корабля Якова Медведева. Сам Медведев — видимо, очень сильный человек, — пронзенный насквозь копьями, еще нашел силы добежать с копьями в теле до своего корабля, но упал бездыханным.

Все эти печальные события произошли в 1762 году. Чтобы быть правдивым, нельзя умалчивать о жестокостях Ивана Соловья, отомстившего алеутам за эти убийства. Но такие крайности не были присущи всем русским людям в их отношениях с туземцами. Ведь того же Ивана Соловья осуждали остальные мореходы!

После Пономарева и Глотова ценные сведения об островах Алеутской гряды дали селенгинский купец Андреян Толстых и казаки М. Лазарев и П. Васютинский. Дневники похода их погибли 17 сентября 1764 года, когда отважные мореходы попали в шторм близ берега Камчатки при возвращении из плавания. Описание шести Андреяновских островов они составляли в Большерецке по памяти. Из их отчета видно, что мореходы открыли вулкан на острове Канага, нашли горючую серу. Им доводилось варить пищу в воде горячих ключей, обнаруженных на другом острове. Толстых, Лазарев и Васютинский описали нравы и обычаи алеутов, хотя и не имели никакого представления об этнографии. Это описание сделалось значительным вкладом в русскую науку.

Казак-чукча Николай Дауркин

Полковнику Федору Плениснеру не сиделось за бревенчатыми стенами полярного острога с тех пор, как он услышал рассказ о Большой земле от казака Бориса Кузнецкого.

Главный анадырский начальник стал усиленно изучать все свидетельства связей чукчей с Аляской. Он пошел сам в низовья Анадыря и близ устья реки Красной разыскал «лучшего человека из сидячих чукчей» — Хехгигиша. Тот через толкового толмача — сотника Никиту Куркина — поведал Федору Плениснеру, что люди Большой земли действительно часто воюют с чукчами береговыми и «зубатыми людьми» на островах против Чукотского носа. Людей с Большой земли зовут кыхманцами; они носят боевые топоры из яшмы и добывают медь.

Кыхманцы шьют одежду из оленьих шкур и меха красных лисиц и куниц, рассказывал Хехгигиш анадырскому начальнику в 1763 году. Большая земля богата лесом. В ней много зверя — лисиц, песцов и бобров. Есть куницы, похожие на соболей. Люди Большой земли бьют зверей и обороняются от врагов стрелами с наконечниками из горного хрусталя.

Потом полковник Федор Плениснер у себя в Анадырске в крепости, едва не разоренной немирными чукчами, с увлечением вел допрос «чукотской девки» Иттени. Иттень он, видимо, нашел случайно, узнав о выгодной покупке казака Шипунова. В 1761 году Шипунов был в низовьях Анадыря, где и отыскал Иттень, которой в то время шел четырнадцатый год. Когда девочке было десять лет, она попала в плен к островным «зубатым людям». Эскимосы держали Иттень у себя два года, а потом решили ее продать на Азиатском материке оленным чукчам. Выручили эскимосы за Иттень два пыжика и два железных котла. Через год появился Шипунов. Он дал чукчам сказочное богатство — медный котел, и Иттень перешла к казаку. Анадырский священник окрестил ее и нарек Татьяной.

В Анадырском остроге выяснилось, что Татьяна вовсе не чукчанка, а жительница Нового Света. Шипунову и полковнику Плениснеру она рассказала, что на Аляске у ней остались отец Какуляк и маленький брат Ахаин; мать же у Иттени умерла давно. Иттень показала, что она родилась в верховьях «реки Куки». По мнению исследователей нашего времени, это река Коюк, впадающая в залив Нортон. Верховья реки лежат в бассейне Юкона, более чем за двести верст от Берингова пролива.

Очень важным в показаниях Иттени было то, что люди Нового Света уже знали о русских людях. Аляскинцы слышали о Сибири и ее обитателях от чукчей, постоянно поддерживавших связи с Новым Светом.

Татьяна рассказала в Анадырском остроге все, что могла, о своей родине: о нартах на полозьях из мамонтовой кости, об эскимосских каменных топорах, об украшениях женщин Аляски.

Вскоре об Аляске узнали и из рассказов чукчи Дауркина. Дауркин, числившийся в гарнизоне Анадырского острога, пошел к Чукотскому носу, чтобы проведать своих родичей.

В октябре 1763 года мороз уже сковал море против мыса Дежнева. Островитяне, повстречавшиеся с Дауркиным, были одеты в шкуры оленей и называли себя «ахяхалютами».

Они просили у Дауркина табаку и за курево не жалели мехов — куньих и соболиных. Николай Дауркин узнал, что островитяне живут в шатрах из оленьих шкур, пищу варят на больших каменных светильнях, наполненных ворванью. Дауркин привез в Анадырский острог сведения об Аляске.

Пробыл Дауркин в стране чукчей до августа 1764 года. Он даже хотел идти на матерую Большую землю, но побоялся, так как не имел на то разрешения главного начальника в Анадырском остроге. Возможно, что именно в 1763–1764 годах Николай Дауркин составил «Словарь российской с чукотским языком», который впоследствии был найден в анадырских архивах[256].

А вскоре за заиндевелым частоколом Анадырска, у окна, затянутого тусклым пузырем, можно было увидеть казака-чукчу Николая Дауркина, разглядывавшего на свежем чертеже очертания морского пролива и суши. На суше той «люди живут, носят платье соболье, лисье и рысье». В том месте, где мы сейчас привыкли видеть мыс Принца Уэльского, Дауркин поместил полуостров и написал: «Земля, называемая Кыгмын». Близ нее значилось устье реки Хевуврен.

Исследователи, которые изучали карту казака-чукчи, составленную в 1765 году, говорят, что он имел представление и об остальной части материка Аляски[257]. Николай Дауркин принес в глухой сибирский острог первое известие о Хевуврене.

Карта Дауркина была обработана Плениснером. Разные копии ее носят отдельные названия.

В рукописном отделе библиотеки Академии наук в Ленинграде дауркинский чертеж известен под названием «Карты Северо-Восточной Азии и Северной Америки» № 3562/123.

В. А. Перевалов отыскал в последние годы в архиве древних актов, в фонде Миллера, также «Карту Николая Дауркина с кратким перечнем его путешествий»[258].

Русская крепость на Хевуврене

Однажды Г. П. Чиж (1876–1951), настойчивый и трудолюбивый собиратель, написавший большое повествование об Аляске «Земля Российского владения», рассматривал карту Дауркина.

Георгий Чиж обратил внимание на неожиданную подробность. В сведениях о Большой земле казак-чукча сообщал, что там есть укрепления. На карте Дауркина против «мыса Чукоцкой землицы» была помещена, как уже говорилось, «земля Кыгман», а к югу от нее — устье реки Хевуврен. На правом берегу Хевуврена изображена крепость. Ее охранял дозор из семи человек с копьями в руках. Четверо из них стояли на какой-то вышке, похоже даже — на байдаре, поставленной на высокие подпорки. Два человека находились на кровле или стене, а еще один выглядывал из-за угла крепости.

Раскрашивая копию карты Дауркина, Плениснер показал, что пять защитников фортеции — те, что стоят на вышке, и тот, что выглядывает из-за стены, — «белые люди». Два остальных человека были изображены темнолицыми. Тела «белых» были окрашены в светло-розовый цвет.

Когда карта Дауркина воспроизводилась в печати, розовая окраска, разумеется, не могла быть передана. В рукописном же чертеже она хорошо сохранилась. На карточке библиотечного каталога была короткая пометка, касающаяся чертежа Дауркина: «Русская крепость».

Г. П. Чиж рассказал об этом в отделении Географического общества СССР в Москве.

Но что такое Хевуврен? Можно было думать, что речь шла о Юконе. Но нет, не на месте Юкона следует искать загадочный Хевуврен. Устье Юкона лежит гораздо южнее. Дауркин изображал Хевуврен прямо против «Чукоцкой землицы». Тогда место хевувренского устья и «Русской крепости» — на полуострове Сьюард, между заливами Коцебу и Нортон.

Мы еще вернемся к Хевуврену, когда будем говорить о Сарычеве, встречавшемся с казаком-чукчей Николаем Дауркиным. Заметим только, что насчет крепости на Большой земле говорил еще Иван Львов («…и острог у них», — обмолвился он).

Выполняя приказ Ф. Соймонова, полковник Плениснер проявлял и собственную похвальную любознательность. Допросив Иттень, Кузнецкого и Хехгигиша, анадырский начальник разыскал участников былых походов Дмитрия Павлуцкого в 1744 и 1746 годах.

Плениснер исписал немало гусиных перьев, сочиняя записки и объяснения к тем данным, которые скопились у него в Анадырском остроге[259].

«Америка от Азии токмо двумя лежащими островами, которые расстоянием друг от друга одного дня на байдарках переезда разделились», — писал Плениснер.

Он мечтал об исследовании Большой земли и утверждал, что тогда новые, никому еще не ведомые пространства «от самой Калифорнии даже до последних краев Северныя Америки под Российскую державу приведены быть могут…».

Геодезии сержант Степан Андреев

Не одна пудовая свеча сгорела с тех пор перед прахом Ивана Бичевина.

Бывший узник бироновской каторги Федор Соймонов стал сенатором и в 1763 году покинул Сибирь.

Над бурным Байкалом пылал огонь маяка, построенного Соймоновым на пути в Китай. Оправившись от крыловского разорения, иркутские торговые люди везли морских бобров в Кяхту.

Работы Нерчинской экспедиции продолжал сын Соймонова, артиллерии майор Михаил Соймонов. При нем разведывался путь с Лены к Охотскому морю и велись съемки сухопутных границ России с Китаем.

Уезжая из Сибири, Федор Соймонов полнил о письме Михаилы Ломоносова: еще в 1761 году российский академик просил бывшего каторжника не жалеть бумаги для писем о северо-восточных путешествиях. Таким образом, вести из Сибири попадали не только в руки Г. Ф. Миллера.

Преемник Ф. Соймонова Денис Чичерин продолжал его дело. Федор Плениснер извещал нового губернатора об исследованиях на Северо-Востоке.

В 1763 году Плениснер послал геодезии сержанта Степана Андреева, обретавшегося при Анадырской команде, в устье Колымы. С Андреевым были четыре казака и юкагир-новокрещен Ефим Коновалов. Они проникли на Медвежьи острова и в мае возвратились на матерую землю.

В том же году перед Плениснером лежала новая цветная карта с подписью Степана Андреева. Это был плод тяжких заблуждений! Андреев придвинул окраину Северо-Западной Америки к Медвежьим островам, но замечательно, что обозначил крепость на Хевуврене, с той же вышкой и с теми же людьми, держащими копья. Только этих дозорных стало не семь, а гораздо больше. На кровле крепости стояли уже не два, а четыре человека[260].

Андреев искал Большую землю к северу от Колымы! Он считал, что берег Северной Америки идет от Хевуврена сначала прямо на норд, а затем плавно поворачивает к западу, образуя большой мыс. Далее в море выдавались еще мысы: самый большой из них устремлялся к Медвежьим островам.

Если бы все это было так, как нарисовано Андреевым, в Северную Америку открывался бы путь из устья Колымы. «Чукоцкий нос» тогда и обходить было бы незачем!

Дауркин был еще на Чукотке, когда сержант Андреев чертил свою карту. Но и на карте Дауркина, составленной позднее, американское побережье тоже притянуто к Медвежьим островам. Все это происходило оттого, что Большую землю — Америку — объединяли с будущей Землей Врангеля. Как говорится, нет дыма без огня. У чукчей было предание о том, что когда-то старшина племени онкилонов, Крехай, ушел на морскую землю, которую иногда видели с мыса Якан. Земля эта — остров Врангеля. Вот откуда на тогдашних анадырских картах появилось местожительство загадочных «хрохаев» в стране Тикеген напротив Медвежьих островов.

Что было заманчивого в этом сказании?

Одно из племен «хрохаев» действительно состояло из бородатых людей, обличьем похожих на русских.

Нет ли здесь связи с Хевуврен-рекою, обиталищем белолицых копьеносцев?

На Медвежьих островах Степан Андреев нашел крепость, сооруженную на подпорках из огромных лиственничных бревен. Матерой лиственницы на островах, конечно, не росло. Ее могло принести только с Большой земли.

На материке, возле речки Чукочьей, отряд Степана Андреева встретился с Никитой Шалауровым. Отважный устюжанин с тремя спутниками шел из Нижне-Колымска в Якутск, волоча на себе нарту. На Чукочьей путники скоблили ножами тушу кита, вмерзшую в лед, ели китовое мясо и тем сыты были.

По поводу встречи с Андреевым Никита Шалауров потом вспоминал, что он сам не раз ходил на судне и нартах возле Медвежьих островов. Четыре из них он положил на карту раньше Степана Андреева.

Тащить нарту на лямках — занятие нелегкое. Шалаурову пришлось снимать с нее все лишние грузы. На реке Крестовке он закопал в мерзлую землю даже деньги — двадцать один рубль медной мелочью.

На берегах Шкулевки путников настигла страшная снежная буря. Шалауров двое суток лежал, засыпанный снегом, познобил руки и ноги. Но люди добрели до Алазеи, где нашли свежую оленину в охотничьей юрте. Это их и спасло.

Ведомость Никиты Шалаурова

Возле устья речки Вшивой Шалауров встретил людей, ехавших на собачьих нартах в Русское Устье. С этими попутчиками он прибыл на Индигирку, откуда перешел на Яну, а потом в Якутск.

Там Шалауров безуспешно хлопотал о выдаче муки, соли, вина и масла и неводной пряжи «для окончания экспедиции вокруг Чукотского носу неизвестного морского пути».

Ничего не добившись, он распродал все, что мог, и двинулся в Тобольск, где еще застал Федора Соймонова.

Но в тобольской губернской канцелярии денег было мало, и морехода отпустили в Москву для хлопот перед Сенатской конторой. В Москву отправился и Федор Соймонов.

На счастье Шалаурова, петровский адмирал был назначен для присутствия в Сенатской конторе по всем делам Сибирской губернии. «Тобольская секретная и о заграничных обращениях комиссия», в которой легко узнать былую Нерчинскую экспедицию, — детище Федора Соймонова — немедленно отправила в Москву извлечения из «дела» Шалаурова и «сказки» анадырских служилых о Чукотке и Большой земле. К тому времени была готова и карта шалауровского похода 1761–1762 годов.

В Москве Шалаурову пришлось потрудиться, чтобы доказать всю пользу дела, предпринятого отважным мореходом. Он засел за сочинение «ведомости» о Чукотке и чукотском народе[261]. Никита Павлович кратко описал и Анадырский острог, где в последний раз он побывал в 1761 году.

Шалауров отыскивал анадырских служилых, ходивших еще с Павлуцким в землю сидячих чукчей, чтобы установить связь со «сказками» этих анадырских солдат и казаков, поведавших в 1762 году о Большой земле, о «зубатых людях» на островах против Чукотского носа.

Возможно, что их, благодаря хлопотам Шалаурова, и вызывали в Охотск для записи показаний о Большой земле.

Когда Шалауров был на Анадыре в 1761 году, там видели «зубатых людей», живших в качестве невольников-военнопленных у чукотского князьца Хергепиня, в урочище при устье реки Красной. Старослужилый солдат Леонтий Вершинин, сопровождавший поручика Кекерова в походе на Красную, собрал в стойбище Хергепиня сведения об Аляске как материковой земле[262].

Все эти данные были приобщены к бумагам Шалаурова, изучением которых и занялись сенаторы. Федор Соймонов горячо хлопотал за мореплавателя. Осенью 1763 года в Сенате был написан указ о выдаче Шалаурову хлеба, соли и других припасов из якутских амбаров.

Федор Соймонов написал от имени Сената наставление путешественнику, предлагая плыть из Нижне-Колымска «в определенный путь к Шелагскому мысу». Шалауров должен был также провести к Чаунской губе с полдесятка шитиков со зверобоями для начала охоты на китов и моржей.

На пути к Большой земле надлежало построить небольшую крепость в Чаунской губе, где и основать стоянку зверобойных судов.

На участке от Шелагского мыса до Чукотского носа исследователи были обязаны приискивать пресную воду, описывать побережье, измерять глубину, изучать донный грунт, осмотреть низовья рек, впадающих в море. С особливым прилежанием Шалауров должен был исследовать острова «зубатых людей» и от них склониться к Большой земле, чтобы ее «обстоятельно осмотреть».

Оттуда корабль Шалаурова «Вера, Надежда, Любовь» возьмет направление «до параллели ширины устья Анадыря реки», поднимется к северу и, обходя Чукотку, возвратится в колымское устье.

Сенат предлагал Шалаурову после завершения плавания двигаться в Москву для отчета перед Сенатской конторой.

Федор Соймонов отчетливо указал мореходу цель его похода — достижение Северной Америки и закрепление подступов к ней со стороны Колымы.

Все это считалось настолько важным, что из Москвы вместе с Шалауровым поехал особый гонец — прапорщик Анадырской партии Заев. Ему было поручено доставить в Москву донесение Шалаурова после того, как «Вера, Надежда, Любовь» распустит паруса, поднимет якорь и двинется на северо-восток для обхода мысов, лежащих на трудной дороге к берегам Северной Америки.

Чертеж Петра Шишкина

В 1763 году Степан Глотов достиг острова Кадьяк, лежащего «в боку с полдни».

Петр Шишкин, что был «правителем бота» при Степане Глотове, отделился от него в Большерецке и пошел на корабле «Николай» в сторону «большого острова» на восток от Алеутской гряды.

Хрустальная алеутская стрела уложила его на подступах к Большой земле. Могила тотемского «работника» затерялась на острове Унимак. Оттуда было рукой подать до земли, которую Шишкин называл «Алахшак».

Он изобразил эту землю на карте, оставленной год назад в Большерецком остроге, где карту рассматривали поручик Недозрелов, писарь Иван Рюмин и другие сведущие лица.

«Алахшак. Людей весьма много ту[т] зимовало судно купца Бечевина…» — написал Шишкин на изображении большого острова восточнее Унимака. Край же Северной Америки, обращенный к азиатскому побережью, а на юге касающийся широты Командорских островов, был нарисован им в виде длинного острова. «Сия земля якуцкого дворянина», — уверял тотемский посадский Петр Шишкин. Он где-то видел, очевидно, копию карты «якутского дворянина» Ивана Львова с его Большой землей, выгнутой как сабельный клинок. Только у Шишкина лезвие этого клинка почему-то стало волнистым.

Так Шишкин показал Северную Америку дважды на одном и том же чертеже.

В Большерецком остроге Степан Глотов и Петр Шишкин оставили не только шишкинскую карту, но и записанный Иваном Рюминым «Реэстр дальних островов».

Кроме того, Глотов, Соловьев, Лисенков, Дружинин и Панков растолковали какому-то большерецкому составителю, какие сопки и заливы есть на Уналашке и Умнаке. «Всегда огонь горит», — надписал на изображении огнедышащей горы этот неизвестный создатель одного из первых чертежей Алеутских островов. Карты и записи рассказов Глотова было решено отправить с оказией в Тобольск. Как раз на Камчатке в это время оказались «господа компанионы» Илья Снигирев, Иван Буренин и Семен Шергин. Последний был земляком Шишкина. Карту тотемского посадского «компанионы» свернули в трубку, и изображение «земли якуцкого дворянина» начало свое путешествие в Тобольск — к Денису Чичерину.

В год гибели Шишкина у островов Алеутской гряды побывали Петр Башмаков, Коровин и другие мореходы.

Алая книга Ломоносова

В то время, когда гонцы везли в Северную Пальмиру вести из Анадырского острога и Большерецка и новые карты, на которых была изображена Северная Америка, Михайло Ломоносов завершал свой исполинский труд.

В 1763 году было создано «Краткое описание разных путешествий по северным морям и показание возможного проходу Сибирским океаном в Восточную Индию».

Путь на восток через льды прокладывается неутомимыми трудами народа, говорил он.

Ломоносов вспоминал Ермака и Семена Дежнева, Атласова и Афанасия Шестакова. Он не сомневался, что Дежнев «доказал проход морской из Ледовитого океана в Тихой». Подвиг Михаилы Гвоздева вселял в Ломоносова надежду, что против Чукотского носа лежат острова или матерая земля. «Неоспоримо, что все оное принадлежит Америке!» — восклицал былой мореход с галиота «Чайка».

Листая рукопись в алом сафьяновом переплете, он перечитывал места, которые особенно привлекали его внимание и требовали дополнений в близком будущем.

Об Америке в «Кратком описании» говорилось немало. Ломоносов пророчески указывал, что против низменного, тундрового берега Сибири находится крутой и приглубый американский берег. Предвидение русского гения предвосхитило открытие великих рек Аляски; он указал на огромный источник пресной воды «в северо-западном углу Америки». Это были воды Юкона.

Не был забыт и тот сосновый и еловый плавник, который пригоняло волнами к камчатским берегам. Ломоносов повествовал и о том, как и какой лед родится у американских берегов.

Кола или Архангельск — Новая Земля — Чукотский нос — Камчатка — вот намеченная Ломоносовым морская дорога. Он считал самым лучшим «уповательным» проходом в Индию и Америку путь мимо Чукотского носа.

В будущем плавании, говорил Ломоносов, следует дать особо ценную награду тому, кто первым увидит Чукотский нос. Если корабли минуют его и войдут в новое море, тогда надо будет отпускать легкие суда «в левую руку на восток» на сто — двести верст для отыскания островов или твердой земли Северо-Западной Америки.

«Российское могущество прирастать будет Сибирью и Северным океаном и достигнет до главных поселений Европейских в Азии и в Америке», — говорила алая ломоносовская книга. В ней были изложены до мельчайших подробностей условия будущего похода во льдах.

Сурового дыхания новых стран Ломоносов не страшился. «Россиянам тамошний климат сноснее», — написал он в 1763 году.

Эта великолепная деловая проза перекликалась со стихами, которые писал Ломоносов в те годы: что «Хины, Инды и Японны» скоро увидят русских людей.

Сам Борей, отец густых снегов, шумя мерзлыми крылами, отворяет бесстрашным мореходам путь меж льдами!

Тобольский ямщик

Двадцать четвертого ноября 1763 года Александр Сумароков читал перед императрицей свою оду:

«Росский американ» Сумарокова тоже не страшился «бури, скорби и глада» и по воле поэта уже воздвигал город и поднимал андреевский флаг над когда-то угрюмым островом Командора.

А камчатские «компанионы» достигли Тобольска, и вскорости Денис Чичерин принял их в губернаторском доме.

Чичерин, окруженный своими гусарами, скороходами, драгунами и гайдуками, подробно расспросил купцов и составил донесение в Петербург. Карту Петра Шишкина губернатор передал для исправления тобольским геодезистам.

Губернатору карта настолько понравилась, что он написал в донесении: «…сей до ныне скрытой талант подданных… выходит на театр чрез самых простых и неученых людей…»[263].

За примерами недалеко было ходить. В самом Тобольске тогда жил и трудился самородок, необыкновенный ямщик Иван Черепанов. Он сетовал, что писатели его времени скупы на сведения «в рассуждении границ, которыми Азия взаимно отделяется от Америки; одни пишут, что между ними есть канал, который соединяет Льдяное море с Тихим; другие говорят, что никакого пролива морского нет, но из Азии перейти можно в Америку твердой землею».

Ямщик-летописец следил за всеми трудами о Камчатке, Алеутских островах, включая и журнальные статьи Миллера, в том числе за «Описанием морс сих путешествий по Ледовитому и Восточному морю с Российской стороны учиненных» (1758).

Черепанов знал о деятельности Владимира Атласова. Тобольский ямщик писал о походах сына боярского Тимофея Кобелева по Камчатке в 1700 году, приводил списки начальников камчатских острогов. Знал он о буйном проведывателе Японского царства И. Козыревском и о трудах экспедиции Чирикова и Беринга. Иван Черепанов в своей «Летописи Сибирской» упоминал о былых посольствах Ф. Байкова и Ф. Головина в Китай[264].

Камчатские «компанионы» в тобольской ямской избе нашли увлекательного собеседника в лице ученого ямщика, столь любопытствовавшего насчет границ между Азией и Америкой.

Чичерин дал купцам подорожную, провожатого из числа своих бравых драгун. Снигирев, Буренин и Шергин покатили в Петербург, куда прибыли в первые дни марта 1764 года.

Под знаком Юпитера

К приезду купцов в столицу «Морская российских флотов и Адмиралтейского правления Комиссия» уже опросила вызванных в Петербург бывалых поморов, плававших на Грумант и Новую Землю.

Из Архангельска приехал старый Амос Кондратьев Корнилов, заслуженный груманлан. Он десять раз ходил на Шпицберген из Архангельска и Мезени, был на Медведе-острове и на острове Пятигоре.

Когда-то Амос Корнилов спас и вывез со Шпицбергена зверобоев из отряда Алексея Химкова, проживших там шесть лет, и теперь, сидя за дубовым столом в доме Ломоносова, рассказывал ему все, что знал о природе морских льдов, ветров и северных сияний. Старый мореход некогда сам измерял высоту плавучих ледяных гор, наблюдал за направлением морских течений. Он посоветовал Ломоносову разузнать о десяти храбрейших и самых способных мореплавателях, шесть из которых жили в двух мезенских слободах.

После бесед с поморами за столом, уставленным блюдами с треской, олениной и янтарной морошкой, Ломоносов написал «Прибавление первое. О северном мореплавании на восток по Сибирскому океану»[265].

Идти от Груманта «в запад несколько к северу» до берега Северной Америки, исследовать его в пути и плыть дальше, не упуская берега из вида, в правую руку, перенимая мысы. И этот путь вдоль побережья должен привести к «восточно-северному Сибирскому мысу» или в Тихое море, если оконечность Северо-Западной Америки, лежащая против Чукотки, состоит из островов.

У берегов Груманта находят стволы лиственницы, принесенной из Сибири. Оттуда движется и лед. Сама природа указывает на путь к американским берегам на северо-запад от древнего Груманта.

Весной 1764 года Ломоносову стали известны новости, привезенные камчатскими «компанионами». Открытия Степана Глотова овладели воображением великого ученого. Он нетерпеливо искал встречи с людьми, знавшими Глотова и Петра Шишкина. Ломоносов стал жить мыслями о далеком острове Умнак.

Ему открылся удивительный первоисточник карты Шишкина. Оказалось, что алеуты «простым, однако весьма понятным образом» показывали русским расположение островов в Восточном море. На ровном прибрежном песке раскладывались камни разной величины. Самый большой из них — Унимак, поменьше — Уналашка, круглый голыш — Акутан, длинный кремневый осколок — заветный Умнак. При этом соблюдались условные расстояния.

Вот почему Ломоносов более верил начальной карте Шишкина, а не чертежу, разработанному в Тобольске по приказу Чичерина.

Великий мыслитель, вооруженный всеми достижениями науки своего времени, не пренебрегал ни творчеством гиперборейского народа, ни трудом полуграмотного тотемского «работника».

Волны смыли с берега Уналашки пестрые камни, стерли очертания берегов, обозначенных хрустальной стрелой или концом каменного копья на влажном песке. Но зато под рукой М. Ломоносова расцвела карта северных стран с островом Умнак и «лесным Алахшаком», с берегами Чирикова и Беринга.

После Чирикова и Беринга русские люди снова коснулись «видимой земли Американской». И Ломоносов точно указывает, где это произошло.

Вспомните плавание Бахова и Перевалова 1748 года. Ломоносов знал об этом походе к Северной Америке. «Земля найдена в 1748 году», — надписал он прямо на шпроте 60°. На этой широте на Аляске находится северная часть залива Кускоквим, пролив Нортон и южный край острова Нунивок. Вот где побывал «Перкуп и Зант»!

Остров Умнак и «лесной остров Алахшак» находятся, безусловно, в Северной Америке. Около Умнака видели незнаемые красные деревья, занесенные с полуденной части Тихого океана. С севера же туда пригоняло мелкий лед «мятик» от берегов Сибири. Из этого было видно, что к югу и северу от Алахшака и Умнака простирается открытое море.

«Лесной остров (или, быть может, мыс) по берегу Северной Америки лежит по географической мере на половине дороги предприемлемой от Шпицбергена на Камчатку», — писал Ломоносов[266].

Он уверился в том, что климат новых стран гораздо мягче, чем на побережьях Сибири. Его привлекали леса Алахшака с их великими соснами, годными ко всякому строению.

По рассказам Снигирева и Шергина можно было понять, что Умнак и Алахшак лежат за Полярным кругом. Поэтому Михайло Ломоносов и поместил Новообретенные острова много севернее, чем это есть на самом деле. Умнак, полагал Ломоносов, «лежит около 65 градусов северной широты». Ведь это мы теперь знаем, где находится область Клондайка, а тогда она была белым пятном. Умнак ломоносовской карты угодил именно туда благодаря тому, что ни Глотов, ни Шергин не могли добыть точных сведений об истинном положении Умнака и Аляски.

Получилось так, что от Кадьяка было рукой подать до Гудзонова залива или до реки Нельсон. Новообретенные острова Ломоносов приблизил к острову Великого Счастья — Баффиновой Земле, Гудзонову проливу и, следовательно, к Гренландии.

Рассказы груманланов вселяли в Ломоносова надежду на успех похода в водах к северо-западу от Шпицбергена. А раз Умная и Алахшак подходили так близко к Гренландской земле и условия плавания вокруг них были тоже благоприятны, достижение Новообретенных островов со стороны Груманта казалось вполне возможным.

Надо спешить, пока Юпитер не уклонился за экватор, пока эта планета еще видна за Полярным кругом! Юпитер будет нужен мореходам для исчисления долготы, объяснял Ломоносов.

В мае 1764 года был подписан указ о снаряжении экспедиции для исследования островов, открытых людьми, «морского знания и науки не имеющими».

Морские офицеры Петр Креницын и Михаил Левашев должны были пройти с Камчатки на острова, объявленные на карте Петра Шишкина, и искать Большую землю вблизи Умнака, обрести западный ее край против Чукотского мыса и Камчатки, выяснить, что такое «Земля якутского дворянина». Такие задачи стояли перед исследователями. Все это положено было держать в глубокой тайне. Что указано еще в наставлениях мореплавателям?

Когда Креницын и Левашев подружатся с жителями острова Шугачь Таны, исследователи расспросят своих новых друзей о материке Северной Америки.

Они узнают, не влились ли в ту матерую землю большие заливы со стороны Шугачь Таны, не проходят ли сквозь материк также проливы «другого моря». А если такие проливы существуют, то не было ли видно на них больших парусных кораблей.

Ломоносов думал, что зеркала, палаши, копья и чернильницы, о которых объявлял Степан Глотов, попадали на Новообретенные острова из Нового Йорка. Оттуда английские корабельщики могли плавать, огибая Лабрадор, в «море Гудзонское».

Креницыну и Левашеву вручили два пакета. Первый из них следовало вскрыть в Тобольске, у Дениса Чичерина, а второй — только на борту кораблей, перед отправлением с Камчатки.

Вскоре чичеринские скороходы донесли губернатору сибирскому, что к нему прибыли морские офицеры из Петербурга.

Но почему в то же время в Архангельск летели курьеры с приказаниями Петру Чаплину, главному командиру над Архангельским портом? Для чего бывший беринговец стал закупать лук и чеснок и держать совет с корабельными мастерами?

На верфи срочно строили корабли. Кроме того, Чаплин нанял беломорские гукоры.

В июле 1764 года гукоры пошли вслед за пинком «Слон» к Шпицбергену. Они высадили на берегах Старостинской гавани (что звалась также Клокбаем) людей и выгрузили припасы.

Федор Сонмонов в 1764 году все еще продвигал свои предложения об исследовании Тихого океана со стороны Камчатки и Охотска.

Вероятно, именно эти хлопоты и вызвали путешествие лейтенанта Ивана Синдта. Гардемарин у Витуса Беринга, плававший с ним в Северную Америку и зимовавший на Командорах, в год отправления в поход Иван Синдт был офицером при Охотской адмиралтейской конторе.

Сведений о трудах Синдта сохранилось мало. В 1764 году он вышел из Охотска на галиоте «Святая Екатерина» и зазимовал около Тигиля на Камчатке. Синдт тоже хотел достичь Большой земли.

Смерть Шалаурова

«Невозможность проезда водным путем от Шелагского до Чукотского носа в последний раз испытана бывшим прежде вятским, а потом в Устюге записавшимся купцом Никитой Шалагуровым», — повествует штаб-лекарь Яков Фриз в своей летописи, которую я нашел в Великом Устюге.

Как выяснилось впоследствии, Никита Шалауров погиб в 1764 году[267] в устье реки Верконь, в хижине, обтянутой парусными полотнами. Вместе с ним погибли все его спутники.

С именем Шалаурова связана до сих пор не разъясненная история возникновения карты «морского служителя» Филиппа Вертлюгова[268].

Как же дошла до нас эта карта?

Вертлюгов служил у Шалаурова и плавал с ним. Это доказывает пометка на карте: «Устье Колымы обсервировано Шалаурова судна морским служителем Филиппом Вертлюговым в 70°10′».

«Морской служитель» начертил на карте путь Гвоздева и Федорова, причем оговорил, что делает это согласно описанию.

Трудно сказать, какой источник имеет Вертлюгов в виду. Но вот что стоит вспомнить: когда Бахов и Перевалов ходили в 1748 году на проведыванье новых морских путей, а чуть позже составляли карту, они тоже показывали на ней былой поход Чирикова и Беринга. Бахов был тесно связан с Шалауровым. Случайны ли обозначения плаваний к Северной Америке на этих картах? Конечно нет. Для чего-то были нужны эти пунктиры, связывающие былые походы с собственными плаваниями мореходов.

На чертеже Филиппа Вертлюгова Ледовитый океан дан от Оленека до Чукотского мыса, а на юге показаны просторы до камчатского мыса Лопатка. На карте Вертлюгова извиваются Лена, Колыма и Анадырь с их притоками, явственно виден край Северной Америки.

А вот что говорил сам Вертлюгов в описании карты:

«Новосысканные многолюдные лежащие в море от Камчатки к Чукотскому носу острова написаны по скаскам бывших на тех островах промышленников, а те острова, в какой ширине и длине состоят, за неимением тех промышленников во описании уверится до учинения на тех островах обсервации исправно не можно».

Походы бичевинца Пушкарева, Бахова, Шалаурова — не отдельные предприятия частных людей. Экспедиции эти вдохновлялись Федором Соймоновым и были все связаны между собою.

Ломоносов сжимает кулаки

Федор Соймонов в 1764 году получил записку от Екатерины Второй. Императрица извещала старого адмирала о том, что получила составленную им карту «об Американских островах».

«Я знаю, что сии острова вашим радением найдены. Так вашим добром да вам же челом», — писала Екатерина.

За две недели до этого она издала тайный указ, в составлении которого принимал участие Михаиле Ломоносов. Для поиска морского прохода Северным океаном в Камчатку повелевалось идти из Архангельска на Шпицберген, а затем «в вест, склоняясь к норду» до гренландского побережья, откуда — «простираться подле оного на правую руку к западно-северному мысу Северной Америки».

Поход от Груманта к Америке надлежало хранить в тайне. Но уже осенью 1764 года в парижской печати было сообщено об этом замечательном предприятии.

Ломоносов в гневе сжимал свои пудовые кулаки. И было от чего. Он набросал тогда горькие строки, найденные потом в его архиве:

«Беречь нечево. Все открыто Шлецеру сумасбродному. В российской библиотеке есть больше секретов. Вверили такому человеку, у коего нет ни ума ни совести», — записал Ломоносов на обороте рисунка, изображающего рукава Северной Двины.

Он говорил о «шумахерщине», о том, что он, Ломоносов, за то терпит, что старается «защитить труд» Петра Великого, с тем чтобы русские показали свое достоинство всему миру.

«Я не тужу о смерти: пожил, потерпел и знаю, что обо мне дети отечества пожалеют», — писал он дальше. «И места нет…» «Multa tacui, multa pertuli, multa concessi»[269].

Много горечи накопилось у него к тому времени. Он знал, что еще не так давно Иоганн Даниил Шумахер тайно переправил за границу карту славных походов Чирикова и Беринга. В это же самое время Жозеф-Николя Делиль скрипел пером, заполняя наблюдательные листы, которые он завел на каждого русского геодезиста.

Ломоносов негодовал на «злобныя поведения господина Миллера», которого обвиняли в разглашении сведений о походах русских на Северо-Восток.

Кто-то сумел переправить за границу тоже не подлежащую оглашению «Генеральную карту Северного моря». Ее отпечатали в 1749 году в Берлине, указав, что она составлена по последним исследованиям путешественников из Западной Европы.

А чем объяснить такой случай. К осени 1754 года было закончено гравирование «Карты новых открытий в Восточном море». Ее изготовлял И. Ф. Трускотт «под смотрением» Миллера, резал русский мастер И. Кувакин. Но печатной этой карты, кроме одного, якобы пробного ее оттиска, в русских хранилищах не найдено до сих пор.

Тот же Трускотт закончил в 1755 году «Карту земли Камчатки». За ней «смотрел» Миллер.

Делиль, несмотря на резкую отповедь Ломоносова и других русских ученых, однажды пригласил в Сибирь своего соотечественника Жана Шаппа д’Отроша. Повод для этого был: 5 июля 1761 года ожидалось прохождение Венеры перед диском Солнца.

Вскоре самонадеянный Шапп появился в Петербурге, откуда поспешил в Тобольск. В то время тогдашний комиссар книжной лавки Академии наук был вынужден донести, что лавка осаждается иностранцами, требующими «Большой Российский Атлас». Эти настойчивые любители русской географии проявляли особую любознательность в отношении карт о русских открытиях в Америке.

Шапп, наблюдая Венеру, не оставил без внимания и такие вопросы, как исследование Камчатки или состояние торговли Китая с Сибирью.

Миллеру наблюдатель Венеры прислал около десятка писем, содержание которых до сих пор неизвестно. Эти послания Миллер хранил в особом разделе своего архива.

Возвратившись во Францию, Шапп д’Отрош написал «Путешествие в Сибирь», полное оголтелой клеветы на нравы сибирских жителей. Сочинение это вышло уже после смерти Ломоносова.

К книге Шаппа были приложены перевод знаменитого труда Степана Крашенинникова «Описание земли Камчатки» и карты Северо-Востока — несомненно, русского происхождения. Более того, неизвестное лицо, давшее предисловие к переводу, обнаруживало прекрасное знакомство с содержанием посмертных рукописей героя исследования Камчатки. Трудно сказать, кто был этот скромный, пожелавший остаться неизвестным, знаток архива Крашенинникова.

Во всяком случае, достоверно известно, что Миллер имел доступ к трем камчатским картам, связанным с трудами Степана Крашенинникова.

Но почему Крашенинников так привлек внимание Шаппа? В год, когда д’Отрош приветствовал явление Венеры, заслоняющей Солнце, его соотечественник Жозеф де Гинь в книге по истории гуннов, тюрок и монголов заявил, что еще в V веке нашей эры Камчатка и Алеутские острова были мостом для сообщения Китая с Америкой. После этого иноземцы и осадили книжную лавку Академии наук, а Шапп д’Отрош стал разузнавать о драгоценном наследстве Крашенинникова, умершего в бедности на чердаке дома на Васильевском острове.

Так пристально следили иностранцы за каждым шагом русских людей в сторону Тихого океана. Слишком много знал об этом Ломоносов. Ему портили кровь и Шумахер, и Делиль, и Шапп, и Тауберт и высокоумный и злобный Франц-Ульрих-Теодор Эпинус.

«Если не пресечете, великая буря восстанет», — писал Ломоносов за своим дубовым столом.

В 1764 году, когда Ломоносов уже претворял в жизнь мечту об охвате материка Америки с двух сторон — от Груманта и от Камчатки, ученые шершни особенно старались лишить его покоя.

В парусной бараборе

Тем временем в Петербург была впервые привезена дорогая пушнина с Лисьих островов, добытая промышленными людьми на судне Бичевина под начальством Гаврилы Пушкарева. Знатоки были поражены добротностью черных и черно-бурых лис и лисиц-крестовок.

Сенат издал указ о том, что казна прощает звероловам шесть тысяч рублей долга и не будет взыскивать с них обычной десятинной доли. Мореходов наградили медалями с изображением Екатерины Второй.

Одновременно льготы были даны Компании Н. Трапезникова и Е. Югова; их освободили от рекрутчины, а дома — от воинского постоя, но «десятину» платить все же заставили. «Господам-компанионам» предложили собирать ясак в казну.

Весной 1764 года корабль трапезниковской компании «Живоначальная Троица» с передовщиком Иваном Коровиным был выкинут на берег острова Умнак. При этом утонул Харитон Ощепков, выходец из Лальска. Вскоре умер вологодский посадский Михайло Мизгирев.

Промышленные построили барабору из корабельных парусов. В ней поселились девятнадцать человек. Но им не пришлось провести спокойно первую ночь. «Тамошние народы» нежданно нагрянули на парусное убежище Коровина и стали осыпать барабору стрелами. Все русские были переранены. Тогда Коровин взял устюжан Ивана Коковина и Данилу Мусорина, тотемцев Степана Корелина и Дмитрия Брагипа и сделал отчаянную вылазку. Эти пять храбрецов с копьями в руках бросились на толпу нападавших и отогнали их от полотняной хижины.

Между тем выкидной корабль било морским буруном. Погибли судовые дневники, ясачная книга, указ о приведении в подданство «новых народов». Умнакцы, отогнанные от бараборы, пришли к судну и окончательно все разорили. Через несколько дней они вновь напали на барабору, но трапезниковцы держались стойко и отбили приступ.

Израненные и больные люди Ивана Коровина кое-как построили четырехсаженную кожаную байдару и на ней перешли вдоль берега Умнака на новое место. Там виднелись печальные следы истребления корабля Протасова. Возле обломков судна стояли русская юрта и баня. В этой бане лежали скелеты двадцати мореходов и промышленных. Среди них был и штурманский ученик Медведев.

Молча рыли могилы люди с «Живоначальной Троицы», чтобы опустить в них останки своих товарищей.

Потом к Ивану Коровину пришел Степан Глотов пригласить его к себе в «особливую гавань» на том же Умнаке.

В 1764 году Ивану Коровину довелось обойти на байдаре берега Умнака и Уналашки. Он выдержал бой с уналашкинцами, устремившимися на него на ста байдарках.

Печальны были находки Коровина — лоскутья русских рубах, обрывки сапожной кожи, ножи без черенков, два топора и котел из красной меди. Они принадлежали людям из отряда тоболяка Кузьмы Барнашева, промышлявшего на двух байдарах в водах Уналашки. Позднее Коровин разыскал еще часть пожитков отряда.

Степан Глотов поручил Коровину устроить зимовку на «западном носу» Уналашки. Люди, живя там, голодали, кормились лишь морской капустой и раковинами. Иван Коровин удивлялся, как они, его товарищи, не перемерли и дотянули до весны. Голодая и холодая, зимовщики не оставляли своих дел. Они ходили на промысла, осматривали побережья острова.

Донесение Ивана Коровина пестрит именами умерших от голода и недугов, утонувших, убитых, пропавших без вести его спутников.

Но мореход и передовщик, дворцовый крестьянин Верховажской четверти, Иван Коровин никогда не терял присутствия духа. Любознательность тоже не покидала его в дни тяжелых испытаний. Он исследовал новые острова.

Ивану Коровину помогал тот самый «дальних островов мужик» Кашмак, что был взят когда-то в плен уналашкинцами и отличался рассказами о диковинных людях. Кашмак вместе с алеутом Алексеем, тоже говорившим по-русски, толмачил и вел переговоры с островитянами.

Так постепенно были собраны сведения об Уналашке и Умнаке.

Впоследствии эти данные были переданы Коровиным прапорщику Тимофею Шмалеву, одному из неустанных собирателей «репортов» подобного рода.

Иван Коровин вычислил примерное протяжение морского хода от Нижне-Камчатска до новых островов — тысяча семнадцать верст. Он определил площадь северной части Уналашки, описал огромные юрты островитян, отмечая отменную чистоту внутри этих «хоромных строений», рассказал о пище и одежде уналашкинцев и умнакцев, похоронных обрядах и других обычаях. Иван Коровин сокрушался о том, что новые народы не имеют никакого попечения о своей душе и не памятуют будущего жития. Со знанием дела храбрый передовщик рассказал о каменных стрелах и метательных досках, обоюдоострых ножах и костяных копьях.

Иван Коровин сыскал шесть речек и шесть озер на обоих островах. Длину, ширину и глубину речек он даже измерял, как определил и окружность озер. Но руд, жемчуга и других диковинных и курьезных вещей, несмотря на все старания, он не отыскал.

На Лисьих островах

В том же 1764 году из устья реки Камчатки на корабле компании Якова Уледникова «Петр и Павел» к дальним островам вышел Иван Соловьев (Соловей). В сентябре он был на «Лисишном острове Умнаке», но не нашел якорного места и отправился к Уналашке, к ее северному берегу. Здесь он сразу увидел «российские признаки»: в пустой юрте лежала рукопись жития Николы Чудотворца и сломанная ружейная ложа.

Здесь, на речке Озерной, к Соловью, как чаще всего называли Соловьева, пришел не кто иной, как уже знакомый нам мужик Кашмак вместе с Агюяком, тоже не раз состоявшим при русских. Они рассказали Соловью о всех последних несчастьях — гибели кораблей и людей, бедствиях Ивана Коровина.

Поэтому Иван Соловей стал, как он выражался, жить весьма осторожно. И все же он вышел к западному носу «для осмотра и свидетельства» Уналашки.

Он нашел место, где погибла часть спутников Кузьмы Барнашева, отыскал их бренные останки в острожке Умшалак близ небольших озер, собрал по юртам оружие и имущество погибших. Соловей встретился с Иваном Коровиным. Они сообща стали разыскивать следы остальных людей, бывших с Барнашевым.

Соловей поднялся к Полунощному носу Уналашки, пришел в Макушинский острожек, осмотрел горячий источник в его окрестностях. Местный тойон по имени Когумага добровольно последовал за Соловьем в качестве провожатого в пути к другим острожкам.

Иван Соловей вернулся на Камчатку лишь в 1766 году. Его помощник Григорий Коренев сделал много для исследования острова Уналашка. Он плавал по озерам, перенося вместе со своими спутниками на себе байдары через волоки.

Плавал он также к Полунощному носу, к носу Западному и многим другим острожкам Уналашки. Спутники Соловья побывали и на Умнаке.

Мужик Кашмак верой и правдой служил людям с «Петра и Павла». Соловей принарядил Кашмака и наградил его медным котлом, ножом и алеутским топором. Ему было вручено «письменное одобрение», в котором было написано, что толмач Кашмак честен и верен.

Честный Кашмак не побоялся рассказать Соловью о себе всю правду. Однажды, когда Иван Коровин бился в ночной тьме с умнакцами, толмач, увидев убитых русских, так испугался, что убежал куда глаза глядят. Но Соловей и сам Иван Коровин простили Кашмаку эту провинность и не сочли ее за прямую измену.

Кынызык, сын тойона Кыгиныка, пришел к Соловью и стал просить, чтобы ему дали русское имя и взяли на Камчатку. Кынызыка в тот же день назвали Алексеем и вскоре увезли в Нижне-Камчатск.

Потери Соловья были ужасны. От цинги и лишений у него умерло около тридцати человек; их имена он упомянул в своем донесении Тимофею Шмалеву. Много русских крестов, сколоченных из плавника, выросло на берегу дальнего острова Уналашка.

Иван Максимов Соловьев, как и многие другие мореходы и передовщики, был по природе своей исследователем.

Мы должны быть благодарны ему за толковое описание Уналашки и ее жителей.

Прибыв на Камчатку, он выложил на стол Тимофея Шмалева два ножа и корабельные гвозди. Ножи эти были взяты как образцы кузнечного мастерства уналашкинцев, ковавших железо на камнях. О гвоздях Соловей рассказал, что они вынуты из выкинутой в 1763 году морем судовой кокоры. Гвозди были нерусского происхождения, и Соловьев пытался установить, какое иноземное судно погибло около Алеутских островов. Но уналашкинцы не смогли ничего рассказать об этом.

Вспомним Ивана Реткина

В 1763–1764 годах казак-чукча Николай Дауркин из Анадырского острога совершил значительную поездку по азиатскому побережью Берингова моря.

Поход 1763–1764 годов отражен в «Экспликации», сочиненной Дауркиным в 1774 году.

Проследим путь Дауркина.

От устья Анадыря он двинулся к северу и достиг «большой губы Ночан». Это залив Святого Креста, справа от которого лежит «остров Метчхин» (Мискаван). Этим островом Дауркин проследовал к урочищу Реткино, стоявшему на берегу глубокого пролива. Переплыв пролив, Дауркин очутился у Сердца-Камня или горы Линглингай, что высится близ восточного берега залива Святого Креста. Сердце-Камень Дауркин и нарисовал потом на своей карте в виде остроконечной горы. Оттуда казак-чукча ездил «во все стороны» по чукотским жилищам. Потом он продвинулся еще к северу до «камня Изспукуля» на полуострове между мысом Сердце-Камень и Мечигменской губой. Два мыса этого полуострова, глубоко вдавшись в море Беринга, как бы указывали дорогу к самому большому острову. Туда и переправился в 1764 году Николай Дауркин.

Это был остров Святого Лаврентия, названный Дауркиным Иивугиеном. Восточный его край был обращен в сторону Юкона. За проливом лежала Большая земля.

С острова Николай Дауркин вернулся на материк, вероятно на мыс Чаплина, и через Сердце-Камень, Реткино и залив Святого Креста возвратился в устье Анадыря, откуда прошел в Анадырский острог. Мы помним, что Дауркин всего за год до этого узнавал о Большой земле. Он снова пойдет искать ее.

Но что это за урочище Реткино, расположенное на восточном берегу острова Мискаван, напротив Сердца-Камня?

Пусть читатель вспомнит Ивана Реткина.

В 1647 году беглец из Якутского острога, направив свой коч на восток от Яны, пропал без вести.

И вот в XVIII веке за проливом Беринга, у западного края Чукотского полуострова, отыскивается название, данное в честь Реткина. Связано ли оно именно с Иваном Реткиным? Когда оно возникло?

Любопытно, что в XVIII столетии название это звучало так же, как и за сто лет до этого писалось в сибирских бумагах: «Реткин», «Реткино».

На советских картах Реткина нет. Но на восточном крае острова, в заливе Святого Креста, указан населенный пункт Редькин, а напротив него на Чукотском полуострове — второй поселок с таким же названием.

Над всем этим, право, стоит подумать историку морских открытий, а пожалуй, и археологу.

Ведь есть и примеры. После того, как исчез Федот Алексеев Попов (1648), на Камчатке появилось название реки — Федотовщина. Так могло быть и с урочищем Реткино.

А если оно названо в честь беглеца 1647 года, то это означает, что Иван Реткин тоже прошел Берингов пролив или достиг залива Святого Креста сушей со стороны Ледовитого океана.

Плениснер, начальник Николая Дауркина, нанес Реткино на свою карту, назвав так не урочище, а весь остров у залива Святого Креста.

Анадырский командир Плениснер не забывал М. В. Ломоносова. Осенью 1764 года Ломоносов писал И. Г. Чернышеву:

«…Команда подполковника Плениснера, или купеческие промышленные люди, обращавшиеся около Чукоцкого носу, много объяснить в состоянии дело наше. В 1763 году открыл он близ северных берегов Чукоцкого носу пять островов новых, Медвежьими названные, и сверх того матерую землю с лесом стоячим; и послать хотел вторично изыскивать далее. Уповательно, что, конечно, есть много новостей, кои еще до весны получить кажется можно…»[270].

Здесь и открывается слаженность трудов анадырских исследователей.

Медвежьи острова — острова Диомида — мыс Чаплина — остров Святого Лаврентия — Сердце-Камень и Реткино — Анадырь — вот цепь исследований Андреева и Дауркина, в которой, правда, сомкнуты еще не все звенья.

Большую землю не переставали искать из двух основных исходных мест — Нижне-Камчатска и Анадырского острога.

Солнце Умнака

Настал 1765 год. Сенат издал указ об упразднении Нерчинской или Тобольской Секретной экспедиции, столь потрудившейся и на Шилке и на севере Тихого океана. Есть все основания предполагать, что экспедиция имела свое постоянное отделение в Анадырском остроге. Но и он был упразднен почти одновременно с Нерчинской экспедицией.

С берегов Анадыря в Петербург поступили новые вести. Чертежники Адмиралтейств-коллегий перерисовывали «Карту реки Анадыри с окололежащими местами, также Чукотской землицы и части Северной Америки». Составители этого чертежа старались тщательно показать Чукотский полуостров, пролив с двумя островами и за ним — волнистый край, но уже не Большой земли, а Северной Америки.

На широте Опукинского носа, за изогнутой короткой чертой, было написано, что эта земля была усмотрена в июле 1748 года Новиковым и Баховым. Все это восходит к карте плавания Бахова и Новикова, составленной «казачьим подпрапорным» Тимофеем Переваловым, видевшим берег Америки. На своем чертеже он показывал «тракт майора Павлуцкого» в 1745 году, морской путь от Камчатки до Охотска, великую дорогу, по которой прошли корабли Чирикова и Беринга[271].

Видимо, на карту Тимофея Перевалова постепенно наносились данные новых открытий.

К 1765 году на ней появились и Медвежьи острова. «Видно было с Медвежьих островов подобно земли как бы синеет». Об этом мог сказать только Степан Андреев. Здесь есть и указание на крепость на Медвежьих островах.

Такие анадырские карты не составлялись одним человеком. Т. Перевалов, А. Андреев, Н. Дауркин, Ф. Плениснер — все они приложили руку к картам, одна из которых в 1765 году и оказалась в Адмиралтейств-коллегий.

Туда же поступила и карта Степана Андреева, присылки которой нетерпеливо ждал Ломоносов. На ней были нарисованы «американцы» из знаменитой крепости на Хевуврене и обозначены, как мы уже говорили, немыслимые мысы материка Северной Америки напротив Медвежьих островов. Андреевскую карту тоже перерисовали с тем, чтобы вручить ее В. Чичагову.

Ломоносов не сомневался в том, что Новиков, Бахов и Перевалов достигли Америки.

Василий Красильников, переделывая в 1765 году круглую полярную карту Ломоносова, показал землю на широте Опукинского носа с пометкой, что она открыта в 1748 году. Он начертил также берега Чирикова и Беринга и край земли, обретенный Гвоздевым и Федоровым. Чертежник закрасил коричневым цветом Алеутские острова, а Новоприобретенные острова — желтым. Алахшак — Аляска все еще считалась большим островом.

М. Ломоносов мучился мыслью о том, что не мог добиться от мореходов точных сведений о местоположении Умнака. Если бы там наблюдали «незахождение солнца», этот остров можно было бы придвинуть верст на четыреста ближе к Чукотскому носу. Илья Снигирев насчет солнца над Умнаком ничего сказать не мог. Вот почему М. Ломоносов так условно поместил Новоприобретенные острова на своей карте. Надо было доставать более толкового человека, к тому же такого, который сам был на Умнаке.

Поэтому уже в 1764 году, загоняя ямских лошадей, через всю Сибирь промчался курьер с предписанием найти людей, наблюдавших умнакское солнце.

Искали прежде всего Степана Глотова. Но он и в 1765 году еще не вернулся с Умнака. В ту пору на Камчатке жили два алеута, вывезенные с Умнака и Шельмага на корабле Бичевина. Гаврила Пушкарев приохотил их к русским обычаям, и алеуты даже крестились. В 1765 году они говорили по-русски уже настолько хорошо, что могли связно рассказывать «о состоянии жития их народов».

Указ о сборе сведений насчет Умнака и других дальних островов надо было выполнять.

Живший на Камчатке устюжанин Василий Шилов в тот же год отправил на боте «Святой Павел» штурманского ученика Афанасия Очередина к Умнаку и Атхе.

Затем Шилов пошел к камчатским алеутам-новокрещенам и стал их опрашивать насчет Лисьих островов и Аляски, которую устюжский купец уже знал именно под таким названием. Но и для Шилова Аляска все еще была большим островом. Разговоры с пушкаревскими алеутами были лишь началом трудов Шилова. Вскоре он отправил этих новокрещенов на их родину на собственном судне, а сам взялся за сочинение будущих «Изъяснений» и составление карты.

Василий Шилов, благодаря каким-то запоздалым представлениям, не опровергал убеждений знаменитого морехода Андреяна Толстых. А тот упорно верил в существование «Дегамовой земли», лежащей на юг от Камчатки. Когда Андреян разорился, разбив собственный корабль, он явился к Шилову и Ивану Лапину и стал уговаривать их послать корабль к… Земле Жуана да Гамы.

«Господа компанионы» согласились, и Андреян Толстых бросился набирать людей на бот «Святой Петр».

Осенью 1765 года он вышел в плавание и зазимовал в устье реки Большой.

Через год пенный бурун у Шипунского мыса поглотил тела шестидесяти мореплавателей. В числе их погиб и сам Андреян.

«Единого Отечества дети»

На самом закате своей жизни великий Михайло Ломоносов сделал все, что было в его силах, для подготовки исполинского предприятия.

За месяц до смерти (15 апреля 1765 г.) он подписал «Примерную инструкцию морским командующим офицерам, отправляющимся к приисканию пути на восток Северным океаном». Он провел по карте земного шара линию, пересекавшую меридианы под одинаковым углом, — локсодромию. Она вела к острову Умнак. Эта кривая намечала самый прямой путь кораблям: избрав его, уже не нужно было менять курса.

Ломоносов изобрел научные приборы, в том числе «ночезрительную трубу» для наблюдений в полярных сумерках.

Он хотел, чтобы льды Гренландии и Северной Америки озарились звездами сигнальных фейерверков, «громом и сиянием», обозначающими положение кораблей среди морских торосов. Для этого мореплавателям были даны мортиры и ракеты.

В марте 1765 года Петр Креницын двигался через сибирские снега в сторону Большой земли.

Лишь на Камчатке, при посадке на корабли, он должен был вскрыть пакет с «Секретным прибавлением» к инструкции.

Креницын встретился с Михаилом Левашевым на Лене, на пути к Якутску.

Еще в Енисейске Креницын отыскал и взял с собою «знающего малороссийского мещанина» Прокопия Лисенкова (Лисенко?), побывавшего на дальних островах около Уналашки. Лисенко участвовал в плаваниях Степана Глотова и помогал в составлении карты Алеутских островов.

Креницын сплыл по Лене в Якутск, а оттуда путешественники стали перебираться по верховым тропам в Охотск, перевозя грузы на вьюках.

В октябре 1765 года П. К. Креницын достиг Охотска и принялся за постройку кораблей для похода.

В мае 1765 года, менее чем через месяц после смерти М. Ломоносова, были подняты флаги на построенных в Архангельске кораблях «Чичагов», «Панов» и «Бабаев». Ими командовал Василий Чичагов, этот первый русский адмирал Гренландского моря.

Василий Бабаев и Никифор Панов находились на судах, названных в их честь. В экспедиции принимали участие двадцать самых бывалых и отважных холмогорских, мезенских и архангелогородских поморов.

Когда показался остров Кильдин, три двухмачтовых корабля, похожие на бригантины, легли в дрейф. Все офицеры были созваны на головной корабль. Из каюты вынесли три больших пакета с красными печатями. Сургуч был разломан.

В глубокой тишине прозвучали слова наставления мореплавателям. Это была знаменитая «Примерная инструкция…», составленная Ломоносовым.

Когда цепь исканий будет сомкнута и люди Чичагова встретятся с отрядом Креницына и Левашева возле Умнака, мореплаватели должны устроить великое торжество.

Вновь найденной земле будет присвоено имя того офицера, который или увидит ее, или сделает первый шаг по тверди Северной Америки.

При этом надо выбрать приметное место над морем, где следует сложить высокий каменный гурий, а на вершине башни утвердить огромный крест. На кресте будет начертана надпись в честь кораблей и их командиров с указанием, когда именно российские мореплаватели сыскали это место.

После встречи с креницынскими кораблями Василий Чичагов должен обменяться с камчатским отрядом научными данными.

Кроме того, Чичагову надлежало взять у Креницына двух-трех человек, а у него оставить столько же своих спутников, чтобы последние отправились на родину через Камчатку, креницынцы прибыли с Чичаговым в Колу и Петербург. Так было замышлено кругосветное путешествие в высоких широтах.

Ломоносов напоминал мореплавателям, что они, «единого Отечества дети», должны помнить примеры доблести морских героев, что предела для мужества не существует.

Он взывал к их осторожной смелости и благородной непоколебимости сердец[272].

Великий ученый призывал морских офицеров не только к обычному заполнению корабельных журналов; мореплаватели должны были описывать «нравы, поступки, платье» обитателей Севера, причем Ломоносов считал это наиболее важной научной работой. Надо было измерять морские глубины, исследовать течения, зарисовывать виды берегов и островов, брать образцы морской воды; не оставлять без внимания птиц, зверей и рыб; наблюдать склонение компаса и записывать время помрачнения Солнца и Луны.

«Повеленный путь» кораблей пролегал от Колы к Груманту вдоль берегов Гренландии и Северной Америки — к 66° северной широты.

Еще на подступах к Шпицбергену бригантины попали в сильный шторм, но справились с ним и благополучно дошли до Колокольной гавани.

Вскоре после выхода оттуда суда были окружены тяжелыми и напористыми льдами. Льдины пришлось отводить шестами и крючьями. Но вот неожиданно открылась большая чистая вода.

Ободренный В. Чичагов уверенно пошел по открытому морю на запад. Но девятого июля 1765 года крепкие льды стали вновь смыкаться вокруг кораблей адмирала Гренландского моря.

В ледяных просторах слышались звон колоколов, пушечный гул и барабанная дробь. Так корабли переговаривались друг с другом, чтобы не столкнуться в густом тумане.

Двадцать второго июля с борта «Чичагова» была усмотрена западная оконечность Шпицбергена. Но впереди высилась сплошная гряда голубых льдов.

Василию Чичагову удалось пробиться до 80°21′ северной широты. Пройти дальше он не смог. Ледяные оковы не дали ему приблизиться к берегам Гренландии.

Двадцать девятого июля флотилия повернула в сторону Архангельска.

Удлинение границ

Ученые Западной Европы оживленно обсуждали возможности достижения Индии северным морским путем и гадали об истинном положении Северо-Западной Америки.

Швейцарец Самуил Энгель в 1765 году отпечатал весьма несовершенную карту Северо-Востока с Камчаткой, Беринговым проливом и твердой землей на месте Алеутской гряды. Проплыть в Индию можно, утверждал Энгель, сидя в своем Бернском кантоне. Он, кстати сказать, позднее обвинил Миллера, что тот сознательно… удлиняет, где только может, границы Российской империи, запугивая этим европейских политиков и ученых.

Границы России на Северо-Востоке удлинялись без всякого участия Миллера.

В 1766 году Афанасий Очередин и Вологжанинов плавали у Лисьих островов и заходили на Атху и Умнак. Очередин собирал данные для карты, которую он впоследствии составил. Степан Гаврилов Глотов с Умнака и Уналашки перешел на Кадьяк. (Под этим годом упоминается впервые, как мореход на корабле Пановых, столь известный впоследствии «македонский грек» Евстрат Иванов Деларов. В 1766 году он плавал к Алеутским островам.)

Иван Синдт, флота лейтенант, командир «Святой Екатерины» и один из самых непонятных путешественников того времени, в маршрутах которого правда переплелась с фантастикой, в 1766 году перезимовал на устье реки Уки на севере Камчатки. Оттуда он ходил «до северо-восточных берегов». Вполне возможно, что это Аляска. Даже Г. И. Шелехов впоследствии называл Америку Северо-Восточной, а не Северо-Западной, считая, что так будет правильнее, раз Аляска лежит к востоку от сибирских берегов.

Ф. Гельвальд, например, не сомневается в том, что Синдт — правда, годом позже — кружил в проливе между Азией и Америкой, плавал от островов Диомида до острова Святого Лаврентия. «Синдт действительно коснулся Американского берега», — пишет Ф. Гельвальд[273].

Он, вероятно, правильно подметил, что плавания Синдта, Чичагова и Креницына совпадают по времени. Что ж, здесь вполне возможна увязка их работ.

О Синдте надо искать новые данные, и только тогда можно будет установить важную для нас истину — достиг ли он берегов Большой земли.

В августе 1766 года отряд Петра Креницына отпраздновал в Охотске спуск новых кораблей на воду. Это были бригантина «Святая Екатерина» длиною в шестьдесят футов и гукор «Святой Павел», бывший по килю лишь на пять футов короче.

Но оба они по своим размерам уступали кораблю Бичевина, на котором Гаврила Пушкарев свободно входил в глубокие заливы Аляски и без опаски в них отстаивался. Кроме «Святой Екатерины» и «Святого Павла» Креницыну были переданы суда старой постройки — галиот «Святой Павел» и бот «Гавриил». Ими командовали штурманы А. Дудин-меньшой и А. Дудин-большой. Обоих звали Афанасиями, но кем они доводились друг другу — мы не знаем. Взяты они были в экспедицию в Петербурге, вместе со штурманами Яковом Шебановым и Михаилом Крашенинниковым. Всего на четырех кораблях ко времени выхода их из Охотска находилось сто восемьдесят восемь человек.

Федор Плениснер, недавний главный командир в Анадырском остроге, находился в Охотске. Там же служил участник Великой Северной экспедиции Василий Ртищев. В Охотске была и Адмиралтейская контора, при которой числился Иван Синдт.

Здесь и «удлиняли» границы России на Восточном океане. Находясь в Охотске, П. Креницын и М. Левашев должны были знать о новом предприятии Ф. Плениснера. В 1766 году он послал на Курилы сотника Ивана Черного и курильских тойонов Никиту Чикина и Чупрова.

Об этом походе потом писали японские историки.

Трехкратный возглас «Агай»

В пору октябрьских морских бурь Креницын и Левашев с обоими Дудиными отправились из Охотска.

Искателям Новоприобретенных островов не везло. Петр Креницын никак не мог подойти к берегу Камчатки: трюмы бригантины заполнялись водой. Кое-как корабль добрался до устья реки Большой. Но Креницыну не удалось войти в реку. «Святую Екатерину» выбросило волнами на мель.

Мокрый снег, дождь, ветер и «великое волнение» моря не дали возможности и М. Левашеву укрыться в заливах Камчатки. Гукор оказался на мели — тоже невдалеке от большерецкого устья.

Дудин-большой было изловчился и прошел на «Гаврииле» в реку Большую, но налетел шторм, и бот выскочил на берег. Меньшого Дудина унесло бог весть куда, и о судьбе его галиота не было слышно до августа следующего года.

Собрав пожитки, разбросанные на месте кораблекрушения, для перевозки их в Большерецк, поставив караул возле судов, Креницын и Левашев стали устраивать зимовку на Камчатке.

Еще на месте гибели судов они вскрыли пакет с «Секретным прибавлением» и только тогда узнали, что должны встретиться с тремя кораблями, видом своим схожими с бригантинами.

В пакете нашли и шесть рисунков этих двухмачтовых кораблей. При встрече те и другие обязаны были подать знаки особым движением парусов, а в шторме и тумане — пушечными и ружейными выстрелами, как было расписано в условии.

При сближении кораблей люди Креницына и Левашева троекратно прокричат «Агай». Если в ответ, как эхо, донесется то же слово, то камчатский отряд трижды выкрикнет: «Боже, помоги!» И если услышит в ответ: «Да поможет и нам!», Креницын и Левашев должны кричать: «Остров Умнак» — и ждать ответа с чичаговских кораблей: «Остров Оннекотан!»

Совсем по-другому Креницын и Леващев должны вести себя, когда им встретятся корабли какой-либо иной державы.

В этом случае надо держать язык за зубами. Но если противник будет силен и опасен, то ему нужно объяснить, что российский корабль, шедший от Камчатки к Анадырю, отхвачен от камчатских берегов западным ветром. Только и всего!

Слово «Агай», если читатель помнит, раздавалось в июле 1741 года, когда после исчезновения спутников Алексея Чирикова с корабля «Святой Павел» были усмотрены индейские челны, вышедшие из залива, куда были посланы Абрам Дементьев и Сидор Савельев. Об этом призывном крике вспомнили при сборах камчатского и шпицбергенского отрядов удивительной по замыслу экспедиции.

Понятен и возглас «Остров Умнак». Но почему чичаговцы должны были кричать «Остров Оннекотан»? (Оннекотан лежит за пятым проливом Курильской гряды, над этим островом возвышается пик Креницына.)

Оннекотан «Секретного прибавления» причудливо вторгается в географию Аляски. Но ведь возглас должен иметь свой смысл! Ломоносовская символика была на чем-то основана.

Возможно, это указание на направление остальных русских исканий в Восточном океане, одновременных с великой попыткой охвата Северной Америки со стороны Колы и от Камчатки.

Во всяком случае, Иван Черный, пройдя в 1766 году Оннекотан и другие Курильские острова, неустанно исследуя их, помнил наставление, данное ему в Большерецкой канцелярии. В предписании вполне научно были изложены цели похода.

Имеют под собой почву и предупреждения по поводу возможной встречи русских с кораблями, при виде которых никак нельзя кричать ни «Агай», ни «Остров Оннекотан».

В начале 1766 года в Сибирь был отправлен указ Екатерины Второй. Она возводила в чин сибирских дворян казаков-мореходов М. Лазарева и Б. Васютинского, прощала меховую «десятину» Андреяну Толстых. Вместе с тем царица желала им удачи в новом походе к Андреяновским островам. В заключение Екатерина осведомлялась, не встречали ли русские мореходы европейцев у новых остров и не видели ли там остатков какого-нибудь разбитого корабля.

Может быть, это имело какую-то связь с вестью о судовой кокоре, найденной в 1763 году? Помните, как тревожился Ломоносов, думая, что Умнак и Уналашка находятся не в очень дальнем расстоянии от Нью-Йорка!

Старец Савин Пономарев

В ноябре 1766 года Петр Креницын сидел в избе Большерецкой канцелярии, напряженно слушая рассказ дряхлого и полуслепого казака Савина Пономарева. Ведь это он четыре года назад здесь же давал сведения для знаменитого «репо́рта» о плавании к Умнаку и Уналашке и тот же «пищик из казаков», Иван Рюмин, записывал рассказ Глотова и Пономарева.

Но тогда все было много толковее, теперь же старик Пономарев показался Креницыну и Левашеву «малоумным». Он, очевидно, боялся, что столичные офицеры обвинят его в нерадении при сборе ясака. Поэтому Пономарев заладил одно: умнакский ясачный сбор записан в книге Большерецкой канцелярии. Печать и шнур на книге целы, в ней и надо справляться обо всем.

Ему растолковали, что дело совсем не в ясаке. Начался разговор о «Лесном острове»: сколько там живет народа и есть ли у него в обиходе палаши, зеркала и чернильницы; ходят ли тамошние мужики в портяных рубахах и как они между собою обращаются; почему Петр Шишкин показал на своей карте «Землю якуцкого дворянина»; когда, где и кем впервые обыскана эта Земля.

На все эти вопросы С. Т. Пономарев не ответил.

Оставили бы лучше его в покое! Никто не знает, как перед непогодой болит у него правое плечо, изувеченное когда-то каменной стрелой уналашкинского воина. И он безразлично отвечал, что по старости уже ничего содержать в памяти не может, не знает ни морского счисления, ни компаса мореплавания. Если бы его даже взяли и привезли к «означенным островам», он их все равно не смог бы теперь опознать.

Старик добавил, что Степан Глотов и Иван Соловей лучше его смогут всё «всегда в тонкость доказать». Вот еще Петр Шишкин… Но ведь он убит на шестом от Уналашки острове!

Креницын был совсем сбит с толку, допросив и самого Ивана Рюмина, составлявшего когда-то «репорт» Глотова и его спутников.

Большерецкий «пищик» вдруг заявил, что ему никто никогда не говорил о дальних островах за Умнаком и Уналашкой, Унимаке, Алахшаке, Кадьяке, Шугачь Тане, Чихмиле-острове. Да, «репо́рт» записывал он при поручике Недозрелове и казаке Салманове, но ни о каких чернильницах и зеркалах он, Рюмин, не знает. Может быть, обо всем этом потом вписали в донесение Салманов и Недозрелов?

Так говорил морским офицерам «шельмованный казак» Иван Рюмин. Своими ответами он ошеломил Креницына и Левашева.

Креницын стал искать Степана Глотова и Ивана Соловьева. Они находились в то время в Нижне-Камчатске, куда был немедленно послан нарочный с «ордером» для привоза их в Большерецк. А в Нижне-Камчатске еще не успели высохнуть чернила, которыми были написаны «репо́рты» Ивана Коровина и Ивана Соловьева, поданные ими Тимофею Шмалеву.

Что же было с кораблями Чичагова, Панова и Бабаева?

В 1766 году адмирал Гренландского моря возобновил попытку плавания на Северо-Запад. Бот «Лебедь», разрезая гладь Екатерининской гавани, поспешил с донесениями о выходе «Чичагова», «Панова» и «Бабаева» в «повеленный путь». Это было 19 мая.

Чичаговская флотилия, распустив паруса, шла к острову Кильдин.

После того, как суда стали лавировать во льдах, опять раздались пушечные выстрелы и колокольный звон. Покружив в Гренландском море, Чичагов зашел в Колокольную гавань на Шпицбергене. Там мореплаватели провели одиннадцать дней и лишь в начале июля вышли в путь. Но снова крепкие льды закрыли дорогу на Северо-Запад. Корабли шли с обледеневшими мачтами и снастями.

Василий Чичагов достиг крайнего предела — 80°30′ северной широты, побывал на подступах к Гренландии. Но ему не суждено было увидеть в «ночезрительную трубу» скалы Умнака и крикнуть: «Остров Оннекотан!»

Корабли возвратились в Архангельск. Юпитер должен был вскоре уклониться за экватор. Благоприятное время было упущено.

Дом на Вшивой горке

В 1766 году в Амстердаме вышла книга Герарда Фридриха Миллера «Путешествия и открытия, сделанные русскими вдоль берегов Полярного моря, на Восточном океане, в Японии и Америке».

Вскоре он засел за новый труд — «Известия о новейших кораблеплаваниях по Ледовитому и Камчатскому морю». Перед Миллером лежала оправдательная записка Василия Чичагова, в которой тот жаловался на отрывочность и неясность наставлений Ломоносова. Из-за этого, как думал Чичагов, он и не мог пробиться сквозь льды Гренландского моря. Оправдания свои Чичагов написал в начале 1767 года, и они очень быстро попали к Миллеру, который сочувственно встретил жалобы Чичагова.

К тому времени Миллер был назначен управляющим Московским архивом Коллегии иностранных дел и поселился за Яузой, в приходе Симеона Столпника на большой улице, ведущей к Таганке. В доме на Вшивой (Швивой) горке среди множества бумаг лежали драгоценные карты Северо-Востока, донесения и отчеты о русских подвигах на Тихом океане.

Вот дважды перечерченная «Карта Якуцкого уезда, мест при реке Анадыре, земли Камчатки, Чукоцкой земли, части Северной Америки и Японии», сочиненная, Тимофеем Переволошовым (!). Ведь это карта Перевалова с краем Американской земли. О ней мы уже не раз говорили.

Мы не знаем, кто такой Лазарь Човельщиков (Говельщиков?), составивший карту просторов от Колымы и Шалацкого носу до Камчатки, Алеутских и «Новонайденных» островов, но карта эта тоже оказалась в морщинистых руках Миллера.

Острова, лежащие между Камчаткой и Америкой, перечень учиненных около Америки открытий, письма из Сибири… Чего только не было в сокровищнице Миллера на Вшивой горке!

Находились здесь и такие бумаги, которые жгли руки. О них можно было вспоминать только во время старческой бессонницы. В доме на Вшивой горке хранилось дело по обвинению Миллера и Делиля в «нарушении контрактов, измене России путем установления опубликования за границей важных для России документов»[274].

В том самом году, когда Миллер, подобно скупому рыцарю, осматривал свои архивные богатства, свезенные в приход Симеона Столпника, Креницын и Левашев на Камчатке начали свои первые научные работы. Их труды тоже не миновали рук Миллера.

«Объяснения» Василия Шилова

Долгожданные Степан Глотов и Иван Соловьев наконец предстали перед Креницыным. Это случилось двадцать шестого января 1767 года.

Оказалось, Глотову не было и сорока лет от роду.

Иван же Соловьев более походил на старовояжного морехода. Он водил корабли «глубником на обедник», шел под парусами «меж западом и шалонником», примечал «ветры с межника».

С их прибытием «шельмованный казак» Иван Рюмин был посрамлен.

Глотов и Соловьев в беседе с Креницыным подтвердили все то, о чем писалось в «репо́рте» 1764 года, и рассказали о своих последних скитаниях. Степан Глотов сообщил об острове Кадьяк, который он теперь видел собственными глазами. Что же касается Соловьева, то он кроме живого рассказа передал Креницыну и Левашеву копию своего пространного донесения Тимофею Шмалеву от 28 июля 1766 года[275].

Вслед за ними на Камчатке отыскался и Гаврила Пушкарев, славный участник беринговского похода и былой командир бичевинского корабля, первый русский зимовщик Аляски. Креницын решил его взять с собой для показания пути к Аляске и Унимаку.

Креницын и Левашев еще в Охотске и на Камчатке должны были узнать о сведениях, собранных Василием Шиловым. Этот камчатский «компанион» уже в самом начале 1767 года находился в Петербурге. Адмиралтейств-коллегия опрашивала его.

Ученые моряки сравнили карту Шилова с другими, в частности с картой Чирикова. Василий Шилов или кто-то из его мореходов показал на бумаге пространство от острова Беринга до Аляски. Можно думать, что к этой работе приложил руку и Андреян Толстых, так как Шилов упоминал о недавнем походе к острову Амля, где как раз в 1761–1764 годах побывал Андреян, после чего он и перешел на службу к Шилову[276].

Из счисления расстояний, сделанных Шиловым, ясно, что Чириков проник по побережью Северной Америки «далее нежели как остров Аляска обстоит». Это был очень важный вывод. По карте Шилова, от острова Беринга до «конца Аляски» было три тысячи двести девяносто одна верста.

Острова, протянувшиеся до Умнака, Шилов называл Алеутскими. «Остров» Аляска в его представлении превосходил остальные острова своей величиной и многолюдством. На Аляске много лиственного леса, заливов, озер и рек. Воды острова богаты морскими бобрами, а суша изобилует красными и черными лисицами, речными бобрами, лесными медведями и оленями.

Василий Шилов полагал, что «остров» Аляска протянулся с востока на северо-запад. Длина его — одна тысяча девятьсот верст. Камчатский «компанион» на своем чертеже так и повернул Аляску к востоку.

Аляску надо заселять — явствовало из «Объяснений» Василия Шилова. Там можно найти много выгод. Ходить туда следует на больших кораблях, ибо на Аляске есть просторные и закрытые заливы. При этом Шилов ссылался на плавание бичевинского корабля, этого Левиафана среди камчатской судовой мелкоты.

Шилов сообщал, что за последние годы многие из алеутов уже овладели русским языком. Это облегчало мореходам исследование островов. Поэтому-то на шиловской карте и появились более точные, как он уверял, названия, если сравнить их с надписями хотя бы на пономаревской карте, то есть карте Шишкина.

Удовлетворяя настойчивую любознательность членов Адмиралтейств-коллегий, Шилов рассказал им «о свойстве жителей» Алеутских островов.

Нет у этих людей никакого богослужения, праздничных и брачных собраний, как нет и понятия о других народах. О собственности они тоже ничего не знают, а произведениями естества довольствуются сообща — ловят зверей и рыбу, роют земляные коренья, собирают морошку и ягоду сикшу, что видом похожа на голубику.

Живут островитяне в общих, многосемейных юртах, имеющих сходство с жилищами лопарей и камчадалов. Люди Алеутских островов долговечны, нередко доживают до ста и даже более лет. Нравы у них изрядные, а сердца добрые. Стрелы, кидаемые алеутами с метательных дощечек, не так уж и страшны: их можно всегда палкой от себя отбить.

Из мусикийских орудий у алеутов есть только бубны, обтянутые звериной шкурой.

Так рассказывал Василий Шилов петербургским адмиралам.

Карта его исполнена очень аккуратно. На ней тщательно вырисованы даже дымы огнедышащих гор.

Вот Умнак с величайшим из всех алеутских вулканов — Шишалдином, только показанным почему-то без дыма. Зато у Шилова курится Макушинский вулкан на Уналашке. Совершенно точно обозначена огнедышащая гора на северном конце острова. Канага с самыми большими клубами дыма над ней. Серое облако встает и над соседним островом. Два последних вулкана первым увидел Андреян Толстых.

Сама Екатерина Вторая смотрела карту Василия Шилова. На императрицу нашли сомнения: не слишком ли далеко к северу поместил он Новообретенные острова, раз там так тепло от вулканов, но все же она наградила его золотой медалью на голубой ленте.

Русские адмиралы продолжали сопоставлять шиловские рассказы с отчетами Чирикова и Беринга. Алексей Нагаев уже в апреле 1767 года вычертил первую сводную карту всего севера Тихого океана. Он свел воедино данные Глотова, Пономарева, Шишкина и Василия Шилова. Российские адмиралы сочинили также записку об огнедышащих горах Алеутских островов и их «подземной теплоте».

Глотов и Шишкин оказали большую услугу науке, заявили адмиралы. Не будь чертежей этих неученых людей, положение Умиака в 1764 году не было бы определено, даже и приближенно. Решающее слово сказал вслед за ними Василий Шилов.

О Василии Шилове из книг я знал давно, но никогда не думал, что судьба приведет меня к стенам его дома.

…Осенний ветер проносил желтые и алые листья по улицам Устюга Великого. Во Второй части города высился белокаменный дворец, необычайный дом-красавец. Его строили с выдумкой: возвели сначала трехэтажное здание, а потом в него как бы вставили еще один дом о двух этажах. Дворец этот был единственным в своем роде для всей бывшей русской провинции.

Историк Великого Устюга, престарелый Вениамин Шляпин, ходивший летом в подшитых валенках и в картузе с выцветшим бархатным околышем, рассказал мне, что этот удивительный дом построил после 1772 года сам Василий Иванович Шилов.

Кладовые с шестью затворами и тремя железными дверями, одиннадцать теплых покоев, два флигеля и почему-то две бани… За трижды защищенными железом входами хранились сокровища Аляски и Прибыловых островов, шелка Китая и ревень из Малой Бухарии.

В 1790 году Василий Шилов был еще жив. Затем, после смерти, его имя, как владельца этого дворца и крепости, постепенно забылось. В 1936 году особняк назывался «домом Азова». Даже такой знаток северной архитектуры, как Иван Евдокимов, описывал дворец под этим названием.

Мне довелось писать о Шилове и о его доме в Устюге Великом[277]. Фотокорреспондент «Наших достижений» Олег Кнорринг щелкал аппаратом, снимая шиловский дом и самого В. Шляпина, составлявшего тогда списки устюжских мореходов на Восточном океане. Но труды Вениамина Шляпина не были введены в научный оборот нашими историками географических открытий.

О Василии Шилове почти ничего тогда не говорили.

Лишь в 1948 году я наконец, увидел первое печатное издание карты В. И. Шилова[278].

Кстати, шиловские «Объяснения» тоже не миновали дома Миллера на Вшивой горке. Там, среди груд бумаг, лежала и записка об огнедышащих горных исполинах Восточного океана.

Приключения Дудина-меньшого

Афанасия Дудина-меньшого уже считали погибшим. И вдруг в августе 1767 года он предстал перед Креницыным и Левашевым. Вот что рассказал о своих приключениях Дудин-меньшой.

Его галиот «Святой Павел» потащило через первый Курильский пролив в Восточный океан. В пасмурный ноябрьский день показались берега Авачинской губы. Но вновь налетел жестокий шторм и унес корабль в открытое море. Одна за другой рухнули мачты, в клочья превратились паруса.

В начале января 1767 года бедствующие мореплаватели увидели землю, закрытую туманом. Темные утесы вставали, из кипящей воды. Галиот несло на буруны. Страшные удары о камни разбили корабль. Дудину-меньшому и двенадцати его товарищам удалось спастись, а тридцать человек нашли себе могилу в курильской пучине. Тринадцать спасшихся бродили по угрюмому берегу седьмого Курильского острова Сия-Кута — Сияскотана, севернее которого находился Оннекотан. Дудин-меньшой искал прибежище и нашел его в юртах добрых людей — курильцев, зимовавших на острове. Они кормили русских китовым жиром, морской капустой и дягильным кореньем.

Летом А. Дудин попросил курильцев, чтобы они отвезли русских к устью реки Большой. Курильцы приготовили байдары, и люди со «Святого Павла» благополучно доплыли до Большерецка. Там к тому времени были починены корабли «Святой Павел» и «Святой Гавриил». 6 сентября 1767 года оба этих корабля зашли в устье реки Камчатки.

Той же осенью там бросил якорь галиот «Святая Екатерина», и Иван Синдт, встретившись с Креницыным и Левашевым, рассказал им о своем походе. Возможно, он передал экспедиции даже письменные свидетельства. В наше время считается доказанным, что Синдт открыл, во всяком случае, остров Святого Матфея в Беринговом море. Остров этот впоследствии был Джемсом Куком назван в честь англичанина Гора. Этот клочок суши, затерянный в море за 60° северной широты, был покрыт унылыми растениями тундры.

Имея под рукой святцы, легко установить, что Синдт усмотрел остров Святого Матфея 9 августа. На тот же месяц приходятся дни в память святых Стефана и Далматия; их именами Синдт назвал другие, но, увы, мнимые острова. Считают, что это был плод зрительного обмана, и Синдт принимал туман за берега новых островов.

Калюмет — жезл мира

Осенью 1767 года креницынский штурман Михаил Крашенинников, выполняя приказ своего начальника, составил карту течения рек Камчатки от Нижне-Камчатского острога до Ключевской.

Это было крупным вкладом в дело освоения Камчатки.

Незадолго до этого Крашенинников начертил и карту Охотского побережья. В обоих случаях он подробно показывал остроги и поселения, устья рек, отдельные высоты и горные цепи.

Первая карта вскоре попала к Миллеру. Есть еще одна креницынская карта того времени, и вероятно, тоже работы Крашенинникова. Но она почему-то легла не на полки Архива иностранных дел в Москве, и даже не в миллеровские «Портфели» в доме, что на Вшивой горке, а очутилась в библиотеке Геттингенского университета.

Подобно тому, как Ломоносов когда-то держал совет с бывалыми груманланами, Креницын и Левашев совещались с камчатскими мореходами, лучшими знатоками Алеутских островов.

К экспедиции был причислен старый беринговец и открыватель Ближних островов Михайло Неводчиков. Он даже успел послужить подштурманом у Дудина-большого на боте «Гавриил» и вместе с ним приплыть в Большерецк. Неводчиков стал недомогать, и мореплаватели лишились ценного спутника. Но старый подштурман вместе с Тимофеем Шмалевым в 1767 году еще трудился над составлением карты Камчатки.

В числе промышленных людей, нанятых Креницыным, были Михайло Авдеев, Петр Анфилатов, Алексей Безруков, Степан Глотов, Леонтий Дружинин, Алексей Дружинин, Михайло Лебедев, Никифор Новоселов, Дмитрий Панков, Алексей Удачин, Алексей Хомяков, Василий Штинкиков, Иван Шеин.

С Креницыным и Левашевым отправлялись четверо толмачей — молодых алеутов. Принятые ими имена и фамилии указывали на то, кто именно вывез их на Камчатку. Алеутов звали Иван Степанов Глотов, Алексей Иванов Соловьев, Алексей Иванов Попов, Андрей Яковлев Шарапов. Все они в Нижне-Камчатске овладели русским языком и письмом, обучив в свою очередь русских алеутской речи.

Весна 1768 года прошла в подготовке кораблей к плаванию. Креницын взял у Ивана Синдта его галиот «Святая Екатерина», а открывателю острова Святого Матфея отдал «Святого Гавриила». На нем Синдт вскорости и отплыл в Охотск.

Корабельные мастера починили тупоносый гукор «Святой Павел». Сто тридцать шесть участников плавания стали грузить на суда муку и медные единороги, связки сушеной рыбы и мушкетоны, сухари и дрова, фальконеты и ячневую крупу. Бывалые камчатские мореходы крепили на палубах байдары; их было по одной на каждом корабле.

В июле галиот и гукор вышли из устья реки Камчатки, и волны Восточного океана понесли корабли к Командорским островам.

Вскоре Креницын и Левашев увидели остров Беринга — могилу командора. В этом печальном месте им удалось запастись живительной и чистой водой.

У острова Медного они встретились с кораблем, начальником которого был штурманский ученик В. Софьин. Он провел на Командорах две зимы, охотясь на морского зверя и делая съемку островов.

Одиннадцатого августа на море было очень пасмурно и ветрено. Напрасно Креницын с борта «Святой Екатерины» вглядывался в сумеречную даль — левашевского гукора нигде не было видно.

Через три дня показались острова Сигуам и Амухут, а двадцатого августа галиот входил в Умнакский пролив, где из воды выступал скалистый остров, издали похожий на трехмачтовый корабль. Флаг «Святой Екатерины» развевался на ветру; его клонило то в сторону Умнака, то к Уналашке.

Неизвестный алеут, — возможно, ученик мужика Кашмака, — подъехав на байдарке к галиоту, явственно произнес русское «Здорово». Но дальнейший разговор он все же вел только через толмача. Алеут осведомился, зачем приплыли русские и не станут ли они обижать здешних жителей. Петр Креницын заверил, что обид не будет: русские любят мир и ценят дружбу.

Тогда островитяне вручили гостям калюмет — длинный жезл, увенчанный крыльями совы. Креницын принял этот скипетр мира.

На третьи сутки у входа в пролив показался гукор Левашева. Он, видимо, миновал восточное звено Андреяновских островов, Акутан и зашел в пролив его северными воротами.

Оба корабля двинулись к Упалашке и, облюбовав одни из ее заливов, стали на якорь, чтобы набрать воды.

Двадцать третьего августа пришлый алеут сообщил тревожную весть о событиях на Кугалге и Акутане. Там убиты пятнадцать русских, что зимовали на Умпаке, а потом поехали для промысла к Акутану. Все это вскоре подтвердилось.

В тот же день корабли вышли искать заветный «остров» Аляску. Квартирмейстер Гаврила Пушкарев, находившийся на гукоре Левашева, первооткрыватель полуострова Аляски и менее удачливый искатель «Стеллеровой земли», горел нетерпением увидеть места, знакомые ему по плаванию на бичевинском корабле.

Уже 25 августа показался северный берег Унимака. Корабли вошли в Исанотский пролив и последовали вдоль побережья острова — мимо песчаных кос зловещего черного цвета, устьев рек, где воды проносились, гремя, по скалистому ложу, а лава вулканов местами подходила к самому морю. Началась опись Унимака, на что ушло пять дней.

Исанотский пролив был коварен. 30 августа гукор, на которым плыли Левашев и Пушкарев, затрещал по всем швам, очутившись на мели посредине пролива. «Святого Павла» удалось стащить лишь на следующие сутки.

Аляскинский пустой берег

Первого сентября Левашев и Креницын подошли к берегу Аляски. Две байдары устремились к нему. Осматривая «аляскинский пустой берег», исследователи на всякий случай выставляли вооруженный караул. Думая зимовать на вновь открытой земле, которую они все еще принимали за остров, мореплаватели искали пристойное для этого место. Они провели вместе еще три дня, идя на северо-восток от Унимака вдоль «острова со стоячим лесом».

Но морская буря вновь разлучила корабли храбрых открывателей. Креницын очутился снова в Исанотском проливе, против самого конца рога полуострова Аляски, который Иван Соловей по старинке мог бы назвать аляскинской Лопаткой.

Посоветовавшись со спутниками, Креницын решил зимовать на восточном краю острова Унимак. «Святая Екатерина» вошла в бухту, расположенную к югу от острого мыса, вдавшегося в пролив. В этих местах до берега Америки было рукой подать, иногда менее версты, как у мыса Исанотского.

Байдарщики отвозили людей на побережье Северной Америки, возвращались оттуда на корабль, с тем чтобы после передышки снова плыть к черным пескам Унимака.

Каменный пояс шел поперек острова. Один за другим к небу вздымались грозные огнедышащие великаны, над которыми царил Шишалдин в своем снежном шлеме.

На Унимаке пели двуручные пилы и стучали топоры. Из аляксинского леса и унимакского плавника люди строили себе зимние убежища.

Вскоре к зимовщикам прибыли на байдарах воины-аляскинцы. Русские пытались дарить «американцам» рукавицы, бисер, шапки. Аляскинцы в ответ пускали стрелы.

Что было делать в таких случаях?

призывал в те годы Сумароков, воспевая мирные стремления российских мореплавателей.

Залп из двух медных полуфунтовых пушек и фальконетов, произведенный с таким расчетом, чтобы ядра пролетели над головами нападающих и упали в море, — лишь к этому смог, как к крайней мере, прибегнуть Креницын.

Но поневоле пришлось усилить караулы, особенно когда люди «Святой Екатерины» отправлялись на американский берег, где проводили недели по две. Они голодали и холодали, но, несмотря на это, никогда не обижали «американцев».

Когда русские находили в пустых юртах связки сушеной рыбы, голодные люди брали ее, но взамен оставляли красное сукно, цветной бисер и иглы.

Бродя по Аляске, исследователи убеждались в правильности сведений, сообщенных об этой стране лет пять назад. Они своими глазами видели ее богатства — морского зверя в водах, а на суше — диких баранов, оленей, лисиц, горностаев, медведей.

Полной истории всех этих исследований нет до нашего времени. Такие люди, как штурман М. Крашенинников, вели дневники. Его «Журнальная записка» значится в описях Московского архива Министерства иностранных дел.

С Креницыным был даже неизвестный художник. Выполненные им аляскинские рисунки хранились в бумагах 1768 года, под № 598, в секции X, в Военно-ученом архиве Главного штаба[279].

«Святая Екатерина», с покрытыми инеем и льдом бортами, стояла на берегу бухты у Исанотского пролива. Жерла корабельных пушек смотрели в сторону моря. А в холодных юртах со щелями шириною в палец лежали цинготные люди.

В гавани Святого Павла

Что же делал Михаил Левашев, которого Креницын потерял из виду 5 сентября 1768 года?

Около недели гукор «Святой Павел» бродил в море, отыскивая новые острова на западе от Аляски и Унимака. Потом корабль с круглой кормой добывал в водах Унимака, после чего поспешил к Уналашке. Но из Макушинской гавани Левашев снова повернул к Унимаку и, не найдя Креницына, решил зимовать в одном из больших уналашкинских заливов. В вершине его находилась гавань, названная Левашевым в честь корабля «Святой Павел».

Место зимовки Левашева легко перепутать. В самом деле, попробуйте разобраться, что такое Капитанский залив, Капитанская гавань, Капитанская бухта, залив Левашева и порт Левашева.

Но по картам атласа Г. А. Сарычева можно совершенно точно указать, где стоял гукор «Святой Павел».

Представим себе морскую губу, глубоко врезавшуюся в северный берег Уналашки. Это и есть собственно Капитанский залив. Во времена Левашева туземцы называли его Игуноком. Это отчетливо указано на карте, составленной штурманом прапорщичья ранга Яковом Шебановым[280].

Ближе к восточному берегу залива был расположен остров Амахнак с направленными на восток мысами, один из которых похож на коготь огромного орла. От этого когтя начинался узкий проход, ведущий из собственно Капитанского залива во второй, более южный залив. Второй, широкий проход туда лежал на западную сторону острова Амахнак. Впоследствии Гавриил Сарычев назвал эти проливы «предместьями». За ними был виден внутренний залив, простиравшийся на три с четвертью мили к югу. Это и был залив Левашева.

У самого конца его со скал западного берега низвергалась речка, в устьях которой скапливались гранитные зерна. Неподалеку от нее в заливе высились пять небольших островков. Под их прикрытием и стоял гукор «Святой Павел». Это место было впоследствии названо портом Левашева. Сам же Левашев, как уже сказано, дал ему название «гавань Святого Павла».

Мореплаватели бродили по берегам залива, разыскивая выкидной аляскинский лес. Из него наскоро сколотили юрту на невысоком прибрежном холме. Справа от зимовья протягивался неширокий перешеек; за ним светился самый большой уналашкинский залив — Бобровый, закованный в скалистые берега. Там слышался шум и звон водопадов.

Если пойти налево от холма, можно было увидеть Натыкинский залив, а севернее его — залив Широкий. Отсюда начиналась долина, по которой проходил путь к Айагын-горе или вулкану Макушину, где текли окутанные паром горячие ключи.

Здесь Левашев застал камчатских промышленных людей, вероятно Вторушина, Смолина, Полутова и других.

В начале октября 1768 года в юрте зимовщиков сидел Афанасий Очередин. Он приплыл с острова Умнак, где стоял лапинский корабль «Святой Павел». Очередин рассказал, что дела у него неважные, если не сказать — прямо гибельные. Люди пухнут от голода, пятеро уже умерло во время зимовки.

Бродя по Умнаку, он разыскал обугленные остатки протасовского корабля. От Очередина левашевцы узнали и о гибели людей с кораблей П. Трапезникова и И. Кулькова.

Людям Левашева тоже было нелегко. Недоедание скоро перешло в голодовку. Началась цинга. Китовое мясо русскому человеку впрок не идет. Мореходы утверждают, что от китовины даже открывались раны. Но людям Левашева пришлось есть мясо кита, выкинутого мертвым на берег залива.

Зимовщики жили на корабле и в юрте. Однажды с моря налетел такой ветер, что кровля юрты поднялась. Ее обитатели так перемерзли, что почти потеряли рассудок.

Михаил Левашев, сидя в тесной каюте корабля, у светильника с китовым жиром, писал заметки.

«О жителях того острова», «Описание острова Уналашки», «О промысле российских людей на острове Уналашке разного рода лисиц» — так назывались эти научные труды, начатые русским человеком в Западном полушарии. В них приводилось множество сведений о быте алеутов, об их одежде, жилищах, стремительных байдарках, об алеутских «веселостях», когда алеуты пляшут под стук бубнов, обтянутых китовой кожей.

Труды М. Левашева полностью не напечатаны до сих пор…

Бедствуя, холодая и голодая, зимовщики Капитанского залива исследовали Уналашку. Судя по карте Якова Шебанова, о которой мы уже упоминали, была произведена опись всего залива.

Исследователи видели у мыса Калехта, при входе в главный пролив, огромную скалу, прозванную Монахом, похожую на человека со склоненной головой.

На западной стороне входа высился мыс, известный впоследствии под названием мыса Веселовского. Еще западнее к небу вздымались высочайшие утесы Уналашки и клубились водопады, пена которых смешивалась с волнами моря.

Могилы на Новой Земле

Перенесемся теперь на другую зимовку, далеко от Уналашки. У восточного устья пролива Маточкин Шар, что делит Новую Землю, стоят две заиндевелых избы. Одна из них находится в бухте Тюленьей, другая — на мысу Дровяном.

Пол первой избы покрыт еще свежими стружками. Здесь в ноябре 1768 года несколько обессилевших от цинги людей сколотили сосновую домовину. В нее было положено тело Якова Чиракина, помора и бесстрашного морехода, десять раз зимовавшего на Новой Земле.

За год до своей гибели Яков Яковлев Чиракин пришел к архангельскому губернатору и объявил о своем открытии. Он, Чиракин, будучи кормщиком на судне купца Антона Бармина, пошел на Новую Землю еще в 1766 году. Летом 1767 года Чиракин, правя малым извозным карбасом, дважды «проходил поперек насквозь» Новую Землю, проникал в Карское море и возвращался обратно. Кормщик развернул перед губернатором план пролива, который он своеручно снял.

Губернатор Е. А. Головцын помнил сборы кораблей Чичагова. В Архангельском порту тогда еще трудился былой беринговец капитан-командор Петр Чаплин. Из губернаторского дома кормщик пошел к Чаплину и повторил ему свой рассказ.

После этого из Архангельска в Петербург помчался курьер с рапортом Чаплина. Российские адмиралы, собравшись в своей Коллегии, обсудили открытие новоземельского кормщика и одобрили почин капитан-командора — послать экспедицию Шара.

Член Адмиралтейств-коллегий Алексей Нагаев, о котором мы уже упоминали, в свое время имел высокую честь обрабатывать данные Великой Северной экспедиции, сотрудничал с Ломоносовым при сборах Чичагова, Креницына и Левашева и рассматривал карты П. Шишкина, В. Шилова и других камчатских мореходов.

А. Нагаев принял самое горячее участие в деле Якова Чиракина.

Получив согласие из Петербурга, Петр Чаплин стал собирать экспедицию. Начальником ее был назначен Федор Розмыслов, «штурман порутческого ранга», четыре раза плававший от Кронштадта до Архангельска. С ним шло тринадцать человек — Яков Чиракин, подштурман Матвей Губин, матросы Иван Казимиров, Александр Кустов и девять поморов. Имена этих скромных героев нам неизвестны.

Антон Бармин дал Розмыслову и Чиракину десятитонную кочмару о трех мачтах. Исследователи получили письменное наставление. Оно обязывало их осмотреть в тонкости, нет ли на Новой Земле ценных руд, хрусталя, жемчужных раковин, отменных трав, какие звери и птицы водятся на острове, есть ли там соляные озера.

На все эти вопросы Розмыслов и Чиракин должны были ответить.

Осенью 1768 года мореплаватели были у восточного устья Маточкина Шара. Федор Розмыслов взошел на гору, и сердце его захолонуло от волнения: Карское море, насколько его можно было окинуть взором, было свободным от льда. По такой чистой воде можно было без боязни плыть в сторону обского устья.

Но барминская кочмара начала течь еще в Белом море. Бывалые поморы предложили ее чинить — вырубать гнилые гнезда в корабельном дереве и замазывать их тестом из ржаных отрубей и глины. Но для этого надо было время. Поэтому Розмыслов и решил остаться на зимовку.

Исследователи успели осмотреть сланцевые горы у Маточкина Шара, оглядеть новоземельские озера и пройти по проливу на гребном судне.

Началась полярная ночь. За десять дней до ее наступления умер Яков Чиракин.

Зимовщиков Новой Земли сближала с зимовщиками Уналашки не только бедственность судеб, но и беспримерная стойкость.

Федор Розмыслов твердо помнил одно место из наставления.

Вот оно:

«Как не безызвестно вам, что со стороны Российской империи об открытии пути в Северную Америку многие опыты с великим казенным иждивением чинены и предприемлемы были, но оные и поныне остались еще без желаемого успеху, то егда вы за пролив с Новой Земли в Карское море прибудете, то не оставьте, — по широте места, соображая положение по карте моря, — примечания своего сделать: не будет ли способов с того места восприять путь в Северную Америку, — чтоб льды тому не воспрепятствовали…»[281].

Вот почему был так настойчив доблестный Федор Розмыслов. Не его вина, что он не смог продвинуться в сторону Северной Америки далее чем на шестьдесят верст.

Наступил 1769 год. Летом Розмыслов закончил съемку Маточкина Шара. Вслед за Чиракиным цинга унесла еще несколько человек. Со штурманом остались лишь Матвей Губин, один матрос и три помора. С трудом шагая по земле, покрытой алыми камнеломками, они носили к кочмара смесь из глины и отрубей, замазывали дыры, конопатили щели. В августе уже больной Розмыслов двинулся к востоку и смело вошел в Карское море. Но на следующий день дозорный крикнул с вершины мачты, что «водяного проспекта» не видно, а впереди встали сплошные льды.

Льдины уже били о борта кочмары. Глиняные заплаты разлезались на глазах. Откачивая, как могли, воду из судна, шестеро храбрецов, дождавшись попутного ветра, поворотили обратно к Маточкину Шару.

Снова началась починка кочмары. Ее опять замазывали глиной, обшивали досками, забивали щели мхом. Но все было тщетно. Гнилое судно текло. В это время в пролив зашло промысловое судно Водохлебова. Корабельщики поглядели на кочмару и ужаснулись — как мог только ходить на ней Розмыслов в карских льдах!

Они уговорили бесстрашного штурмана вернуться в Архангельск, а облепленную отрубями кочмару бросить на устье речки Маточки. Восемь спутников Розмыслова окончили жизненный путь на Новой Земле, откуда начиналось сведыванье пути к Северной Америке.

Кресты на Унимаке

Над прибрежным холмом, где стояла юрта Левашова, поднялся деревянный крест с надписью: «Съ 1768 на 1769 г. зимовалъ здесь съ судномъ флота капитанъ — лейтенантъ Левашевъ».

В мае 1769 года у Левашева было двадцать семь больных цингой. Судьба была еще милостива к людям «Святого Павла». От этого недуга во время зимовки умерло лишь три человека. Были и другие потери. Казак Салманов — тот, что когда-то записывал рассказы Глотова, — вместе с квартирмейстером Шараповым пошли однажды на охоту да так и не вернулись. Никто не мог узнать, где они сложили свои головы.

Один алеутский начальник — тойон, сблизившись во время «веселостей» с русскими, согласился пойти на поиски Петра Креницына. Алеутский начальник собрал сто байдар и двинулся в сторону Аляски. В пути его люди бились с враждебными воинами, осыпавшими стрелами флотилию мужественного уналашкинца. Но тойон свято хранил письмо, данное ему Левашевым для передачи Креницыну.

Петр Креницын в то время тоже составлял скорбный список жертв зимовки на Унимаке. У него умерло тридцать шесть человек. Смерть унесла Степана Глотова, Афанасия Дудина-большого, подштурмана Конона Ларионова, двух штурманов — С. Чиненого и М. Крашенинникова, промышленных А. Дружинина, М. Лебедева и Н. Новоселова[282].

Оставшиеся в живых, отдавая последние почести погибшим героям, обтесывали лиственничные бревна и сколачивали из них высокие и грубые кресты. Креницын приказал построить еще один «особливый большой крест», водрузить на нем крест из меди, а в углубление в нем вложить записку о пребывании «Святой Екатерины» у берегов Аляски и Унимака.

Петр Креницын во время зимовки тоже писал научные заметки о трех землетрясениях 1769 года. Люди «Святой Екатерины» за время пребывания на Унимаке сделали много для исследования «Лесного острова» — Аляски[283].

Горсть унимакских зимовщиков, изнемогавших от цинги, в мае 1769 года неожиданно увидела две байдары, вошедшие в пролив. Над одной из них развевался белый флаг, как потом оказалось — холщовый платок на шесте. Алеуты, сидевшие в байдаре, громко выкрикивали имя капитана Левашева.

Люди Креницына обезумели от радости, встречая посланцев Левашева. Отважный тойон с Уналашки рассказал, что он потерял девяносто восемь байдар, а все же пробился к Унимаку. Он вручил Креницыну письмо из залива Игунок.

Начальник экспедиции, прочитав это послание, покачал головой: Левашев звал «Святую Екатерину» к себе на Уналашку, не зная, что Креницын и его зимовщики сами едва держались на ногах.

Тойон уналашкинских алеутов вытирал обильный пот холщовым платком, снятым с древка. Он и два его приближенных пили в юрте Креницына кяхтинский чай с китайскими леденцами. Перед тойоном лежали богатые русские подарки — сукно, ножи, цветной бисер.

Алеутский старшина, свершив свой подвиг, бесстрашно пустился в обратный поход с письмом к Левашеву.

В первых числах июня 1769 года Левашев поднял паруса, вывел гукор в большой залив, миновал угрюмую скалу Монах и уже уверенно, по пути, разведанному тойоном, двинулся к зимовке Петра Креницына.

Вскоре оба корабля покинули Северную Америку и пошли к устью реки Камчатки. Изнуренные мореплаватели еле справлялись с парусами.

Первые русские поселенцы Аляски зазимовали в теплых избах Нижне-Камчатского острога.

Господа геодезисты

Наш старый знакомый, казак из чукчей Николай Дауркин, в 1769 году снова искал «Большую Американскую землю» против Медвежьих островов. Все еще была жива мысль Плениснера о близости Америки к устью Колымы.

Дауркин вел с собой трех господ геодезистов — И. Леонтьева, И. Лысова и А. Пушкарева.

Эти прапорщики, вооруженные квадрантами, треножниками и подзорными трубами, тоже надеялись узреть американский берег. «Земля Андреева» но давала им покоя.

Представление о походе казака-чукчи и геодезистов дают карта[284] и «Экспликация» Дауркина 1774 года, особенно последняя.

Они отправились из устья Колымы на запад по берегу моря к речке Убиенной и увидели у озера Хомучева Лаптевский маяк. От устья речки Якутской сошли к морю и шли льдами, оставляя влево высокие береговые утесы, до устья Крестовки. От нее начался переход на первый Медвежий остров.

Николай Дауркин, конечно, был одержим. На Медвежьих островах он прежде всего кидался на осмотр древних строений, так прочно сидела в нем мысль о русской крепости на Хевуврене, что в Северной Америке. На третьем Медвежьем острове он осмотрел укрепление, построенное незнаемыми людьми из дикого серого камня. И на пятом острове казак-чукча снова стоял у полуразвалившихся крепостных стен, сложенных из плавника.

С пятого острова пошли на север. Дауркину и господам геодезистам удалось подняться до 70°58′ северной широты. Но морской лед был так тонок, что люди слышали, как колышется и дышит холодная пучина под их ногами, Искатели «Большой Американской земли» были вынуждены вернуться обратно в Нижне-Колымский острог.

Неотвязная мысль снова овладевает Николаем Дауркиным. Он составляет карту 1774 года и помещает на ней крепость с надписью: «Деревянная крепость той Большой земли…»[285].

Дерзания Федора Розмыслова и походы Дауркина вместе с господами геодезистами были тесно связаны с теми трудами, что совершали сподвижники Креницына и Левашева под небом Северной Америки.