II. СТОЯЩИЙ И РЫДАЮЩИЙ СРЕДИ БЕГУЩИХ ВОД

Роман о любви в гражданскую войну


…Потом придут огонь и вода.

В долинах будет вода несметная над селеньями

и городами греха.

Останутся лишь чабаны в высоких нетронутых

горах с безвинными стадами своими.

Потому все пророки были пастухами…

Потому с детских лет я возлюбил пастухов…

Глава I МЕСТЬ

Пророк Мухаммад сказал перед смертью: «О мусульмане, если я ударил кого-нибудь из вас — вот спина моя, пусть и он ударит меня…

Если кто-нибудь обижен мною, пусть он воздаст мне обидой за обиду…

Если я похитил чье-нибудь добро — пусть он отнимет его у меня обратно…

Не бойтесь навлечь на себя мой гнев, зло не в моей природе…

…Я в X веке спустил послал алчную мстительную кровопийцу сарматскую стрелу в моего врага

И она доселе до XX века летит лиется вьется ищет тянется струится в моего врага

И пока летит поет трепещет ищет она

Я мертвый я убитый я а не тайный дальний враг

Стрела когда упадешь умрешь споткнешься рухнешь не найдя врага

Тогда оживу восстану из мертвых из убитых я…


Айя!

Глава II НЕНАВИСТЬ

Дервиш сказал:

— Некогда в кишлаке Кондара жили Мирзо-бек Байкара и Тура-бек-луна.

И они смертно враждовали и ненавидели друг друга от люль-ки-гахвары до погребальных носилок-тобут…


Однажды Мирзо-бек брел в фан-ягнобских горах и час молитвы-намаза застал его на горе над пропастью реки Фан-Яг-ноб а та пропасть была велика темна без дна…

Мирзо-бек как покорный мусульманин глас Аллаха услыхал и распростерся над бездной на молитвенные колени над пропастью яростно отуманенно свято пав…

А Тура-бек следил вился за ним как травяная змея и он тяжко бесшумно бросился сзади на молящегося, чтобы столкнуть его навек в кипящую реку Фан-дарья…


Но весна была в горах и прошли травяные изумрудные обильноводяные дожди и трава и глина были мокры и скользкие оползни были и Тура-бек неистово проклято поскользнулся и проехал по рваной неверной траве мимо Мирзо-бека и вместо него в пропасть съехал упал…


Но так велика ненависть его была что он остался жив и на дне пропасти среди хладных камней и шелковых начальных трав он был живуч словно талая вешняя змея гюрза

А Мирзо-бек вослед ему хищно улыбался и душа его была полна зла как весеннее ущелье очнувшихся змеиных влюбленных свадебных переплетенных перепутанных паутинных стай


И жила далее в кишлаке Кондара их звериная охота вражда смерть гульба…


…И однажды скитаясь чабаном в горах над рекой Сиема Тура-бек-луна на молитву на горе обрывистой свято слепо встал услыхав Аллаха глас, словно вкопанная овца услыхав рев снежного ирбиса барса отца…

Тогда сзади подкрался Мирзо-бек как травяная эфа-змея и принес свой неистовый переспелый перегоревший яд

И косо метнулся бросился сзади на молящегося чтоб свергнуть его с горы в реку…


Но так велика его ненависть была и жажда мести была жгла что он не удержался и сбив столкнув в смертную пропасть врага он не устоял на горе мокрой весенней и пополз неотвратимо яро за ним вослед полетел насмерть навсегда навека


И одна ненависть породила две смерти как двух трех четырех змей порождает одна змея а любовь как ночь порождает мириады плеяд…


Тогда дервиш сказал…

Нет! дервиш ничего не сказал


…Тогда началась гражданская война…

Глава III ГРАЖДАНСКАЯ ВОЙНА В ТАДЖИКИСТАНЕ

ПЛАЧ

…Дервиш и что же ты ушел бежал от народа своего,

объятого гражданской войной?

И я удалился от народа моего, чтобы рыдать о нем…

…Родина моя! ты лежишь на золотисто сухих осенних холмах горах

И я пришел к тебе осенью чтобы вкусить взять от сладчайших медовых медовобредовых виноградников рохатинских твоих

Чтобы испить из хрустальнотелых сребротекучих родников арыков твоих


Но этой осенью не уродили виноградники лозы твои и висят квело муторные неурожайные гроздья кисти как усохшие соскы старых святых жен


Родина но велик урожай рдяных алоогнистых гранатов и вся ты осыпана гранатовыми живогранатовыми зернами


Ой как много зерен этих текучих млявых


А осенние медовые рамитские памирские гиссарские куляб-ские арыки раньше едва жили едва дышали едва текли от палой златой листвы

А нынче в арыках лежат убитые отроки и яробородые мужи и щедро осыпаны гранатовыми зернами они

И текут рубиновые зерна в курчавосмоляных власах безвольных их и бродят трупные изумрудноатласные мухи — родина моя! вот где атласы твои…


Родина откуда гранатовые зерна в садах яблонь чинар тополей туранг и в пустынных хлопковых полях полях полях.


Поля поля белопенные где сборщики твои иль тоже осыпаны гранатовыми зернами они убитые лежат молят в арыках тесных и не дают течь бежать арыкам


Аллах помоги


И я гляжу в лица моих расстрелянных убитых забытых родных

И тут забыто лежат молят уповают самые прекрасные отроки и курчавобрадатые мои сыны братья мои родные таджикские мужи


…Родина моя ты лежишь на золотистых пыльных чудовых холмах а в арыках убитые улыбчивые лежат уповают нежно беспомощно твои мужи

И мне их за год не похоронить


Эй кто поможет мне? но в ближних и дальних святых кишлаках родимые мои саманные кибитки мазанки журавлиные или пустынны иль пугливы иль мертвы


…Родина моя! ты лежишь на безвинных золотисто мреющих вековых холмах горах лежишь томишь таишь

А я слепец пришел отведать взять от рохатинских виноградников твоих


Но не уродился виноград а уродился адов урожай гранатовых убитых расстрелянных изрезанных измученных отроков и ярых курчавых прекрасных и в смерти мужей погибельных твоих


И я один в холмах златых средь урожая мужей убиенных гранатовых обсыпанных гранатовыми зернами ранами пулями рдяными и я один сборщик могильщик адовых непохороненных забытых урожаев твоих

Один я в золотых пустынных пугливых холмах среди гранатовых родимых братьев сыновей отцов дедов покошенных расстрелянных моих моих моих


Аллах помоги чтоб гранатовые тяжкие застывшие загустевшие арыки обернулись в курчавые былые текучие веселые хрустали


Аллах! я шел в холмы виноградные а забрел в холмы войны

Глава IV ТАЙНА БОЛЬШИХ ВОЙН

…Каждый народ имеет свой предел… КОРАН (гл. Иона)

Дервиш сказал:

— Только четыре народа на земле знали священную тайну больших войн — древние римляне с их легионами, монголы с их пенными волчьими конницами, немцы с их дивизиями геометрическими журавлиными железными и русские с их необъятной жертвенной пехотой


Древние римляне и монголы костьми полегли смирились ушли в небытие истории, немцы нынче утонули в рыхлой животной сытости, русские зачахли в пьянстве и нищете слепоте

Никто на земле нынче не знает священной тайны великих войн…


Господь! Только ты!..


Но всякий народ — увы! — знает тайну гражданской войны…


Таджики!..

И вот русские — а они наши братья по расе — уже столетье стояли, как святые стены бухарской крепости Арка, между нашими пещерно враждующими родами и не давали им убивать друг друга

Но вот мы изгнали избили столетних русских и вместо них кровавые пули встали между нами

Ибо народ-хозяин извергающий изгоняющий инородца-гостя обречен на братоубийство


Брат где ты видел в блаженных долинах и горах Таджикистана чтобы хозяин изгонял улыбчивого работящего гостя?..


…И вот в фан-ягнобских хрустальных древнесогдийских гнездах был кишлак Ситораи Ер и там веками водилась клубилась змеилась чума — странница крысиная лисья тарбаганья бубонная повальная, но пришли русские врачи и солдаты — и чума ушла как скорпион от барана под камень

Но вот мы изгнали врачей и солдат-чумоохранников — и чума бессонная вышла из-под камня и грядет к нам по больным арыкам и козьим тропам


Чума братоубийства пришла к нам, братья!..

Глава V СТОЯЩИЙ И РЫДАЮЩИЙ СРЕДИ БЕГУЩИХ ВОД И ЛЮДЕЙ

Господь! Охрани огради меня средь многобегущих многошумящих вод уже у горла моего…

И только когда ты умрешь — ты простишься навек с родным городом с родным гнездом колыбельным и саваном кафаном блаженным своим


…Но вот в город твой Душанбе пришла смерть!..

Пришла война братская! война гражданская и люди умирают и живые бегут из домов объятых огнем…

И ты стоишь средь бегущих и ты не умер не убит но город твой при жизни твоей навек прощается с тобой

И ты заживо навек прощаешься с родным городом Душанбе и людьми возлюбленными твоими

И что видишь при жизни то что должно увидеть только после смерти


Господь мой! чтo на земле печальней разрушенного гнезда

…Однажды в голодном детстве моем я камнем разрушил сбил воробьиное высокое гнездо на белотелом тополе-араре пирамидальном чтобы съесть млечных млявых пуховых птенцов…

И гнездо упало на голову мне обвило окружило слепую голову мою…

И птичий кроткий помет и перья и пух и птичья сокровенная ветошь объяли голову и власы мои и птичьи рухлые беззащитные яйца текли по лицу убийцы моему


И досель текут они…


А теперь людские родные гнезда горят у глаз моих…


И текут со всех гиссарских гор хребтов и регарских холмов весенние ручьи…

И арыки неистово курчаво глиняные бредут у ног моих…


Стоящий и рыдающий среди текущих вод… и бегущих людей и горящих гнезд…


А здесь было детство мое…

Глава VI ЯБЛОКО ИЗ РЕКИ

Дервиш сказал:

— В детстве в голодные годы немецкой войны мы жили в нищем кишлаке в горном блаженном ущелье у реки Кондары-дарьи


И летом я уходил в горы в верховья ущелья где живо рождалась пенно росла дымилась творилась река из безвинного млечного ледника


И там росли дикие яблони и алордяные алотугие плоды их были несметно сладки и крепки

И там я ел яблоки до оскомины и потом тряс обильные алые от плодов ветви избыточные и сыпались яблоки в пеннорож-денные свежерожденные волны реки Кондары…

И яблоки по реке весело плыли текли по всему ущелью и доходили в волнах прозрачных до исхода до устья до кишлака где их стерегли и ловили жители моего кишлака где их ловили старики и дети, которые не могли добраться до девственных истоков ущелья и реки


И это был праздник алых речных яблок диких в нищем кишлаке


…И однажды летом я взошел по хладному ущелью к истокам реки к саду диких яблонь но не было алых плодов на пустынных ветвях, ведь яблони рождают плоды через год а я был юн и не знал этого

И оказался в бесплодном безвинном нагом притихшем саду…

И только одно несметно алое рдяное яблоко уродилось во всем неурожайном саду как один праведник всегда рождается во всяком кишлаке и оно висело над самой новорожденной новокипящей рекой


И я был голоден как все дети и старцы в военные дни…

И я хотел яблоко съесть и истек обильной пенной алчной слюной как ледник истекает рекой но потом вспомнил о тех кто в голодном кишлаке яблоки ждет и тряхнул яблоню и яблоко в волнах ушло

И оно одно в реке кануло ушло


Это яблоко было рдяно ало несметно словно взяло в себя сок и крепость всех нерожденных плодов…

И оно не размокло не раскисло средь бушующих альпийских хрустальных вод вод вод

…Потом я виновато задумчиво пришел в кишлак где в глиняной кибитке матушка молчная Людмила Мулло-Муаллима меня ждала и нынче ждет


Аллах пусть подольше пожарче пылают витают хрустальные очи ее!..


…Мама я наелся диких яблок и даже оскомина зубы мои ярые жжет

Мама так много уродилось яблок в далеком блаженном саду…


Она глядит и словно альпийский снег под молодым весенним горным солнцем улыбается мне

А на столе на льняной скатерти лежит то ярордяное алое речное яблоко

…Сынок те яблоки что ты съел были кислые и родили оскомину

А это яблоко сладкое — я поймала нашла его в волнах Кон-дары-дарьи

Съешь его сынок и оскомина пройдет как проходит жажда от ледяной снежной воды…


И она улыбается мне потому что знает что яблони рождают через год


…Ало рдяно одиноко яблоко плывет бредет грядет в жемчужной новорожденной реке…

Глава VII МАТЬ

— Дервиш что нежнее всего на свете?

Переспелый исфаринский персик?

Дитя новорожденное молочно дремлющее в снежной безвинной гахваре люльке колыбели?

Губы и груди возлюбленной в дремной утренней постели?

Крылья пыльцовых живожемчужных живомучнистых бабочек очнувшихся в апреле?


Дервиш сказал:

— Персты матери бродящие по сыновнему темени…

…А речная дальняя яблоневая матушка Людмила чародейная лучезарная улыбается мне:

— Cынок! то яблоко ушло утекло по реке! а ты уже не мальчик а отрок уже! уже! уже…

Глава VIII СОН ТРОКА

Сон отрока! сон святого блаженного слепого!..

Когда спящие ленные зыбкие губы исходят медовою слюною

А ствол зебб ранний ярый кровомутный исходит снежною безумною жемчужной живицей человеков божией слепой тун-ной смолою

О сон отрока


Два ручья текут тянутся тайные в ночи на простынях смятенных…


…Сынок… отрок…

А яблоко ушло по реке…


Сынок а отроки чище вольготней веселей крапчатых ханских колосисто златистых форелей в лонах в златопесчаных ложах родников водопадов ручьев…

ГЛАВА IX ТАДЖИКСКИЕ ОТРОКИ

Акмаль-джон и Акбар-джон были блаженные отроки-талаба из душанбинского медресе-школы духовной

И были они благородны бедны и чисты как белоснежные вершины варзобских гор зимой как белопенные пятничные чалмы бухарских шейхов во дни пятничных заоблачных молитв


И вот однажды встретились они на узком деревянном дряхлом опасном шатком шалом мосту через Варзоб-дарью

А весна была и река полна была волн ледяных пенных

А была весна а была пора когда река до моста волной избыточной достает плеснет


И вот встретились два прозрачных мусульманских отрока в бедных полотняных заштопанных чекменях на мосту деревянном и поклонились друг другу и приставили руки к сердцам своим молодым пенным как весенняя волна но кротким как валун со дна


Акмаль-джон сказал поклонившись:

— Проходите дорогой божий Акбар-джон…


Акбар-джон сказал поклонившись:

— Проходите дорогой божий новоявленный брат Акмаль-джон..


И так уступая друг другу шаткий чахлый малый мост простояли они в почтительном поклоне до сизого горного речного вечера


Проходите милый нежный брат встречный путник род

ной Акбар-джон

Проходите милый нечаянный брат ангел странник пут

ник родной Акмаль-джон


…И так они стояли на мосту над рекой


Тогда сизый вечер над рекой пришел…

И пришел хлад от снежных гор…

И пришел опасный хлад речной от ледовых волн…


И стал кашлять и дрожать от речного промозглого хлада Акмаль-джон в бедном полотняном святом чекмене своем

И так же стал дрожать от хлада Акбар-джон


Но с их сизых дрожащих уст святых кротких слетало лишь нежное облако

— Проходите брат Акмаль-джон

— Проходите брат Акбар-джон


Тут дервиш Ходжа Зульфикар на мост взошел.

И он увидел двух отроков и понял что не уйдут они с моста и замерзнут тут в ночи ледяных волн в ночи варзобских яростных как иглы дикобраза ледовых плеяд звезд

Дервиш знал что кротость порождает чахотку как смиренный арык зимой покрывается первольдом…


Тогда дервиш вздохнул помолился Аллаху снял свой дряхлый халат и бросился с моста в реку ледовых волн

Тогда отроки мгновенно молча бросились в реку за ним и спасли его из пенных волн и вынесли на брег остывающих нежных губастых телячьих ягнячьих невинных глазастых текучих песков песков песков


Тогда дервиш дрожа от былых волн улыбнулся и сказал:

— Пусть возлюбит тебя Аллах — ты спас меня от смерти речной брат мой Акмаль-джон!

Тогда дрожа от ушедших волн сказал Акмаль-джон:

— Учитель мулло Зульфикар это Акбар-джон спас вас от гибельных волн а я лишь плыл рядом…


Тогда дервиш сказал:

— Пусть возлюбит тебя Аллах мой речной спаситель Акбар-джон!


Тогда Акбар-джон сказал кротко:

— Учитель мулло Зульфикар это Акмаль-джон спас вас от

пенных алчущих волн а я лишь рядом шел


Тогда дервиш улыбнулся и от радости от первозданного купанья в ледяной святой купели от счастья зарыдал:

— О Аллах! Блаженна и вечна Азья родина таджикская моя

пока такие полотняные хрустальные прозрачные отроки стоят

на твоих древних мостах! пока такие сыны матерь Азья родятся

роятся у тебя

Айя!


…И это было за день до начала гражданской войны когда и родные братья стали друг друга убивать…

Не дай Аллах!..


Но наказал!..

Но дал!..

Глава X БРАТЬЯ

…Салом аллейкум! Хасан ака! мой старший брат…

Так давно мы не виделись с тобой родной брат…

С того дня как началась гражданская война — мы не виделись с тобой мой старший брат…


И вот стоим у родимого дувала у родимой кибитки мазанки в хиссарском родном первобытном родниковом допотопном поле поле поле…

Где нас понесла Зайнаб Кампир Модар наша мать — вначале тебя Хасан а потом Хусейна близнеца меня…


И вот стоим у дувала где сохнут веют свежие кизяки которые слепила сотворила как некогда нас наша безмолвная бессонная Зайнаб Модар мать…


…Здравствуй Хасан здравствуй родной старший брат…

Целую войну я не видел тебя…


…Ваалейкум ассалом Хусейн мой младший возлюбленный брат…


Хасан но я вначале воин Аллаха раб а потом уже родной твой младший брат…

Хасан я моложе я проворней тебя…

Хасан у тебя на курчавых каракулевых сизых волосах красная повязка кафира неверного а у меня зеленая в таких же неистово курчавых веселых братских кудрях волосах…

Хасан но я моложе проворней быстрей метче тебя…

Хасан родной брат я раньше тебя вскинул автомат и три пули наверняка в упор вмиг туго сгинули ушли уперлись канули в тебя…


Так близка так открыта твоя курчавая грудь дехканина — я даже слышу запах твоего знакомого родного пота мой прощальный возлюбленный навзничь брат наповал…


…Хусейн стреляй быстрей мальчик быстрей глуше ближе чтоб не услышала Зайнаб Модар чуткоухая наша мать — всю войну она стоит за дувалом и ждет нас…

Повязки-то разные у нас на головах но мать-то одна мать-то одну дает человеку Аллах…

Хусейн мальчик ты младший а младшим всегда надо уступать…

И я всегда отдавал тебе свою бухарскую халву а теперь моя

жизнь твоя стреляй стреляй пока не пришла наша мать пока я бросил в пыль свой автомат…

…А вокруг колыбели мазанки кибитки Хасана и Хусейна бе-лопенно безвинно неоглядно стоят хлопковые поля…


Ай какой урожай созрел в гражданскую войну а его некому убирать собирать…

Ай сколько тут белоснежных саванов кафанов уродилось плещется томится на кустах…

…Яблоко ушло в реке

Форель златокрапчатая притихла в рассыпчатом серебре ручья


…А за дувалом кротко ждет улыбчивая мать


Мальчики вы где?..

Хасан и Хусейн …


Я один тут…

Я Хусейн…

Глава XI БРАТЬЯ

Безвинная кишлачная косая глиняная полузабытая полуразрушенная мечеть Ханакаи-Хазрат…

И одинокий лазоревый путник на вечереющей хиссарской дороге дороге дороге…


Кто ты дервиш?..

Кто ты путник в ласковой лазоревой кочующей пыли пыли пыли?..

Друг! давай зайдем в вечереющую мреющую в неоглядном слезном поле кишлачную богову убогую мечеть мечеть мечеть

И там помолимся бездонному Аллаху

И хоть на миг друг друга кровно пожалеем да полюбим примем словно братья братья братья

А потом выйдем разойдемся в поле сонном ворожащем под ледовыми нечеловечьими Плеядами

И вновь чужие дальние прощальные немые безоглядные…

…А в поле дальнем Чингисхана стрелы реяли

А в поле нынешнем лютуют веют пули


В бессмертном поле смертны скоры пули убивают смертных человеков…


И!..

Глава ХII СТРЕЛА. ПУЛЯ

И!


Стрела летела и пела вольная в вешнем веселом небе небе

небе

Человек шел и пел в вешних травах младенческих

колыбельных лепетных

А потом они встретились

А теперь оба лежат недвижно в травах безвинно втуне

веющих веющих веющих

Господь зачем была эта встреча? стрелы и человека?

пули и человека?..

Господь кому теперь травы веют?..

Невеселые…


…А в поле дальнем добром птичьи стрелы реяли певуче А стрела чаще ранила чем убивала

А стрела добрее пули…

Глава XIII СТРЕЛА ЧИНГИСХАНА

Дервиш сказал:

— В детстве я часто восходил на высокую гору Кондару с кишлачными друзьями своими — там росла на самой вершине тысячелетняя святая чинара под которой покоилось древлее кладбище мазар давнозабытых шейхов варзобских


Этих давнопочивших смиренных шейхов высокогорных высокобожественных живые люди уже забыли и они одиноко тлели в каменистой земле высокогорья…

И от дождей и оползней их святые кости иногда выходили из земли и я вновь предавал их земле вместе с ржавыми землистыми наконечниками ветхих истлевших стрел…


…О Аллах! откуда тут стрелы?..

Из каких веков?..


А тысячелетняя чинара — надгробный памятник зеленый мавзолей стояла над усопшими шейхами и веяла нежно и печально как матерь над свежей могилой сыновей своих убитых в гражданской родовой резне войне…

А тысячелетняя чинара росла на самой вершине горы Кон-дара над бездонной пропастью…


И мои друзья отроки страшились влезать на вершину ее но я влезал на самую высокую ломкую свежую ветку…

И оттуда со сладким замираньем содроганьем глядел на необъятные переливчатые хребты нагорья гиссарские рамитские и дальные иные грезились струились перед моими младыми орлиными глазами…


…Однажды в декабре выпал богатый горный снег но я хватаясь за кусты вечнозеленой арчи (ничего нет в мире свежей и прекрасней запаха высокогорной арчи в свежевыпавшем альпийском снегу!) поднялся на вершину горы Кондары и увидел родную свою тысячелетнюю чинару — мавзолей усопших горестно забытых шейхов варзобских…


Тогда я по мраморным ледяным ветвям снежной чинары скользя цепкими ногами и руками забрался на самую высокую ветвь чинары и тут замер от неизъяснимой дивности открывшейся моим тленным очам очам очам…


…Было раннее утро было раннее горное слепящее юное солнце был первый жемчужный алмазный альпийский горный снег на горах и бесконечные дальние хребты ущелья нагорья струились курились дымились от необъятных снегов снегов снегов

Словно кипень первоснежья лежала переливалась алмазной белизной необъятная страна гор гор гор…


Регарские гиссарские близкие нагорья нестерпимо сияли ослепляли снежной парчой переходили в дальные зеркальные вершины заилийского Ала-тоо и далее стояли алмазы неслыханные кристаллы нерукотворные пирамиды Памира и Тянь-Шаня — бриллиантовые неоглядные хранилища снежных алмазов…


Господь! неслыханны невиданны алмазные россыпи Твои!..

Ййиии…


Да!..

И я ясно увидел как в дальнем потаенном ущелье дымчато чёрная горная волчица облизывала новорожденных сизых слизистых волчат а волк гнал по тянь-шаньскому леднику стадо винторогих скалистых козлов-нахчиров…

Да!..


Была лилась сияла утренняя хрустальная чистота и тут я явственно, словно на соседней горе, объятой алмазными снегами, увидел за необъятно бездонно дальными плывущими горами молодую изумрудную монгольскую синьцзянскую что ли такла-маканскую что ли гобийскую что ли степь молодых только что явившихся трав…

И в травах немо недвижно мучительно стояли монгольские тюмени необозримые низкие конницы…


А у кочевого шатра ханского на снежной алмазной словно обсыпанной этими свежими снегами чуткоухой кобылице ахалтекинской узколикой дивноглазой сидит недвижно Хакан в алом халате-дэле с рубиновыми травяными пуговицами…

И рысьи роящиеся его волчьи янтарные очи очи лисьи близкие! близкие! — я даже слышу дыханье их и вижу два узких костра в зрачках их! — глядят на меня через все снега всех нагорий свежеалмазных горящих от раннего родного утомчивого солнца…


Глядят на меня очи Хакана Чингисхана!..

Они молят меня:

— Мальчик! позови кликни меня с тысячелетней чинары!..


И я сразу тронусь содвинусь к тебе вместе с нетерпеливыми роящимися тюменями моими и два святых костра от зрачков моих перекинутся на грешные селенья града на земли твои и станут тысячами костров!


Айххххх! Урря! Орря! Урррангх!..

Иль не видишь как заждались заблудились застоялись кровяные гонные конницы мои?..

Дай мне знак! зрак! и сотронутся как водопады! как камнепады! как сели ползучие! святые конницы освободительницы хмельные мои…

Мальчик позови меня!..Рукой только с чинары мне махни!..

А иначе я пущу ореховую тугую безумную молниеносную огненную стрелу мою..

И она впадет влетит в тебя спалит тебя и ты с горящей чинары в пропасть бездонную полетишь а ты не орел беркут холзан а ты человек а ты падешь в пропасть а не в облака воспаришь…


…И Хакан не отрывая от меня рысьих глаз берет в руки лук и налагает на тетиву ярую бешеную кишащую нетерпеливую стрелу…

И вот уже стрела дрожа глядит на меня и вот уже стрела мне в горло юное арбузное глядит алчет молит ее спустить!..

Аййййййи-ииииих! йййи!..


Нет ничего в мире нетерпеливее неспущенной стрелы!..

Айдыххх!..

И зебба насмерть схваченного девьими коленями перстами у самой девьей пелены ограды плевы!..

Ойдыхх!..


Мальчик ты слышишь тысячное ржанье кумысных текучих кобылиц?..

Если им не гнать не бежать не кусать — то разорвутся бирюзовые гонные сосцы их!

То кипящие кишащие семена разорвут лона их! гнезда! чрева их! сосуды их!..

Если моим чагатаям нукерам не дать убивать чужих мужей — то они станут кривыми ножами и прямыми мечами отворять косо рубить слепо туго крушить своих родных!..


Айх! как страшны перезрелые перестоялые мечи ножи мужи! (ой вот где истоки всякой войны — и гражданской тоже!)

Айх мальчик родной сын мой никому тюменей раскосых разгонных гортанных смертных победных не унять не остановить!

Айх сынок! дай развернуться распахнуться раскидаться веселым блаженным знаменам хвостатым родимой войны!..


Мальчик! Только рукой махни позови помани тюмени кро-вомутные кроволиющие мои!..

Иль стрелу последнюю кровопийцу мстительную прими! впусти! возьми!..

Но я не поднимаю руки но я бешено срываюсь по скользким снежным ветвям стволам тесячелетней чинары скольжу схожу бегу теку на землю слетаю задыхаюсь маюсь упасаюсь падаю в снег девственный алмазный хрустящий забыв о дивных курящихся бездонных необъятных нагорьях плоскогорьях зазвезд-ных памирских тянь-шаньских неистовых ликующих кристаллах…


…Через пятьдесят лет я уже снежным старцем пришел в родной мой кишлак и поднялся на вершину горы Кондары и там стояла тысячелетняя чинара под собой таящая кладбище древлезабытых шейхов варзобских…


Только молния срезала небесную верхушку чинары…

И я дрожащими руками и ногами забрался на чинару но уже не увидел необъятных нагорий курящихся от первого снега алмазного потому что чинара потеряла высоту свою — молния срезала высокие ветви — и я увидел лишь близкие нагорья…


Потом я тихо слез с чинары и тут увидел истлевшую от пятидесятилетних дождей и снегов стрелу со ржавым гиблым наконечником и почерневшим изгнившим как ветошь опереньем…

Она беспомощно и мертво лежала у вздувшихся как больные чумные вены могутных корней тысячелетнего дерева живого мавзолея


Это была она.

Стрела Хакана Святого Чингисхана…


Все-таки он спустил метнул изверг стрелу


Но я был молод и жгуч тогда и успел скатиться сорваться со скользкой снежной атласной чинары и стрела не настигла меня…


Только теперь я понял, кто убил древлезабытых варзобских блаженных шейхов похороненных под тысячелетней чинарой

Никто из них не позвал Хакана и его погромные конницы пенные смертоносные Тюмени


Но неблагодарные слепые потомки забыли своих древних спасителей


…И потому сегодня на полях таджикских мглистых и в ущельях невиновных и в святых нагорьях пули по-хозяйски бродят кровомутной малярийной лихорадкою бредовой…


Бродят пули — и находят и хоронят…

Глава XIV ПУЛИ ГРАЖДАНСКОЙ ВОЙНЫ

— Дервиш и что же скоротечные пули гражданской таджикской войны влетели и в твою тысячелетнюю, как заповедная арчовая роще на горе, недвижную сонномедвяную поэзию, где дотоле летали лишь пыльные стрелы и тупые ножи?.. И редкие вымирающие кроткие птицы арчовые дубоносы?..

Да, пули гражданской войны влетели и в мою поэзию и в жизнь хрупкую мою…


И одна из этих пуль влетела в жизнь мою и убила меня но я не заметил не узнал потому что мертв нездешен стал


Но доктор Рошковецкий спас от смертной пули меня и я остался на земле вожделенно новорожденно…


И еще дервиш сказал:

— Нож стрела меч летят в человека но дают надежду ему в

смерти его…

Пуля бешеная несовместима с плотью с жизнью человека — она несет в себе сотни смертей… она разрывает жизнь… она в сотни раз более жизни…

Пуля унижает жизнь…

Сатана сотворил пулю…


А на горизонте воздымается атомная бомба — вершина дьявола…

Эверест шайтана…

…Когда все ярые мужи ушли на войну на битву на древнюю сечу стрел и ножей, в безвестном селенье вместе с детьми женами и стариками остался хромой незрелый урод…

И он сотворил из зависти и тоски безбожную слепую пулю, которая уравняла всех…

Когда грех объял целые народы — другой завистливый урод сотворил атомную бомбу… ибо пули стало мало чтоб наказать всех грешных…

Да?..


Дервиш улыбнулся: мужи воители когда идете на битву — не оставляйте хромцов слепцов завистников за спиною!

Ойхха!..

Глава XV ДЕРВИШ И ГРАЖДАНСКАЯ ВОЙНА

Дервиш сказал:

— И мне дали автомат и послали меня в войну гражданскую

чтоб я убивал неизвестных мне братьев родных моих…


Но я не убил ни одного…

Я стрелял не в людей а в камни хотя мне было слезно хлестко жаль и камни безвинные древние дикорастущие…


Потому Господь оставил меня еще пожить подышать на земле?..


А те что сладостно убивали других людей — были потом убиты с тем же кровомутным сладострастием слепым упоеньем убийства…


Потом судьи судили меня и едва не убили не расстреляли меня за то что я не убивал братьев своих…


О Аллах!..

Если бы все стреляли как я — то что бы стало со святыми и несвятыми войнами?..

Да?


Аллаху Акбар!..

Аллах велик а человек муравей нище ничтожно мал мал мал…

Но!..

Но пули бродят далеко а моя родина мала..


А моя родина мала — тогда одна из пуль моя…

Глава XVI ВЕЧЕРНИЙ ПУТНИК В ГРАЖДАНСКУЮ ВОЙНУ

…Куда ты пойдешь?

Уже сумерки смолистые бальзамические дымчатые скорбные горестные бархатистые охватили родной наш Душанбе..

Куда ты пойдешь?..

Скоро нощь нощь нощь…

А ночная пуля крива слепа…

Оставайся спать…


…Возлюбленная Лейли-Латофат-Зеббо былая моя но ты же уже не любишь меня…


Лучше рдяная живая пуля чем хладная постель былых змеиных святых хмельных чудотворных ласк

Когда я нежно мял тебя как виноград «козьи сосцы» для вина а ты нежно рвала меня ногтями когтями рук и ног…

И мешаясь текло святое древнее багряное вино соитья из девьей крови и мраморножемчужного живого каймака семян

Ай возлюбленная моя и что тогда мы не сотворили лакомое курчавое дитя а нынче одиноки мы а нынче любовь прошла ушла…

Как вешняя река оставив глину дна песок да мертвых глиняных безвинных рыб на нагих брегах


…Возлюбленный мой а ты хочешь чтоб наше дитя было как рыба на забытых глиняных брегах

Скоро нощь а ночная пуля слепа а город уже затаился забылся обкурился опалился заснул в глухом вине иль анаше и только смерть бродит в лазоревых аллеях одна одна одна…

Дервиш зачем тебе она…

Оставайся у меня…


…Возлюбленная моя лучше рдяная пуля чем любовь которая ушла как вешняя разгульная раздольная Варзоб-дарья родимая река…

Айххха!..


Я выхожу от возлюбленной моей и бреду по городу где пустынно на улицах дымчатых где сыплется витает лишь златопарчовый тяжкий душанбинский листопад серебристых мраморноствольных чинар чинар чинар…

Я один путник я тихо забывчиво зачарованно бреду средь златосыплющихся чинар…


Я иду через весь город к окраинной сокровенной кибитке мазанке своей я иду плыву через весь листопад…


Как много золотых палых листьев у родных кровных древних чинар…

А ночная пуля слепа…

А ты уже не любишь меня возлюбленная моя…


А вот и моя кибитка мазанка чудит плывет в дымных сумерках в хиссарских ночных облаках…

Как медленно сладко я бреду чрез золотой листопад…

А чем ближе нощь нощь нощь тем гуще гуще неистовый листопад листопад листопад…


А если я бы шел быстрей а если б не златоплещущий листопад она бы не встретила меня…

Если бы не золотой листопад мы бы разошлись разбрелись с ней как с тобой возлюбленная моя

У самой кибитки у самой кибитки она встретила она ждала что ли она нашла что ли меня…


…Тогда я ватно покойно согбенно покорно сел у арыка…

Арык весь забит золотыми листьями и течет бредет шепчет едва…

Едва слышна его змеиная неумолимая вода…


Ночная пуля слепа сладка не больна я совсем не чую ее но она тут в животе что ли и кровь едва струится чрез меня как в золотистом арыке вода едва едва едва…


Ай сладко дремно сонно заживо в золотистый арык уходить исходить истекать алу жизнь неслышно ронять…


Я гляжу на свои ноги…

Они уже не мои…

Они чужие…

Пуля что ли разбила расстроила нерв-хозяин который ими владел…

Ноги напоследок дрожат….

Так долго и далеко они носили по земле меня

А теперь им навек стоять лежать…


Мне их жаль Господь!.. но у самой кибитки у самого родного гнезда…


Ах если бы не твой листопад златолиственный златошепчу-щий златолепечущий словно любимая моя…


Там в кибитке рядом рядом матушка Людмила Кампир ждет уповает с чайником зеленого жгучего чая завернув укутав его в свою древнюю бухарскую колыбельную шаль…

Нынче чай навек остынет без меня…


Ночная пуля совсем не слепа если нашла одного в пустынном городе путника меня


…Куда ты идешь оставайся спать…


…Возлюбленная моя но ты же не любишь меня…


О Господь!..

Одну пулю я взял и она уже не полетит в другого вечернего путника..

Да…


…Но бродят пули по земле моей и их множество и они находят иных — не только меня…

Глава XVII СМЕРТЬ ПОЭТА

Дервиш сказал:

— Поэт Тимур Акбар Давлат Абдураззак Азья Уаль всю

жизнь ходил со свежей ширазской розой в руках.

Никто не знал откуда от доставал ширазские розы зимой.


Когда пришли к нему шесть ночных палачей автоматчиков чтобы убить его он поднял розу высоко в руках и сказал:

— Стреляйте в меня но не попадите не разбейте не развейте розу…

Чтобы как я не осыпалась не расплескалась до срока своего…


Дервиш сказал:

— Так должны жить и умирать поэты…

Если они должны умирать…

…А поэт под розою подъятой перед смертию внезапной вдруг вспомнил Тунис полуденный…

И Карфаген осиротевших сов…

Глава XVIII ТУНИС. ЭЛЬ-ДЖЕМ

…Одинокий поэт в развалинах Колизея зачарованно сладко слышит древние рукоплесканья…

Как будто ему рукоплещет давноусопшая толпа…


…А поэт под розою расстрелянной ширазской то ли дремал,

то ль умирал…

Глава XIX ШИРАЗСКИЕ БЕЛЫЕ ЧАШЕОБРАЗНЫЕ НЕИСТОВЫЕ РОЗЫ

Дервиш развел возвел в своем бедном дворике-хавли ширазские белые розы что стоят до снежного декабря и снег декабря ложится и смешивается со снегом божественных лепестков…


И дервиш до декабря бродил средь роз и забывал средь них прошлые дни свои и возлюбленных прошлых дней своих а их

было больше чем ширазских роз и больше чем хладных снежных декабрьских лепестков…


И дервиш шептал средь младых чистотелых роз:

— Зачем я ушел из родного убогого кишлака Чептура своего

в дальние пыльные дороги и города?..

И больно горячо полюбил возлюбил многих людей…

И многие возлюбили меня и почти всех потерял навек насмерть но ни одного не забыл…


И зачем на одном дереве уродился урожай всего бесплодного сада и деревце рухнуло от непомерного урожая и подломилось как бедная малая кишлачная душа моя?..

Зачем в одно чахлое гнездо птицы горлицы снесла яйца несметная стая голубей-вяхирей веселых мимолетных?..


…Но потом по соседству с кибиткой дервиша поселился мясник Кассоб-Иргаш Хан…

И через утлый дувал стало днем и ночью пахнуть тянуть смертной голой скотьей бараньей кровью и лежалым нетронутым сеном и испуганной мочой предчувствующих смерть животных…


И эти три алчных запаха вместе с запахом чадного дымного шашлыка стали день и ночь обволакивать кибитку дервиша и ноздри его и белопенные атласные ширазские розы его…


И дервиш бродил как прежде средь роз и хотел услышать вдохнуть запах их родниковый жасминный но слышал удушливый дух излитой терпкой крови и сена и мочи и шашлыка…


И розы стали неистребимо неудержимо победно пахнуть свежим шашлыком и устали быть розами и повяли погорели обвяли истлели и стали розовомясистым вялым вареньем висячим…


Тогда дервиш сказал печально:

— Розы мои устали быть розами а я устал быть мудрецом…


И пошел к гостеприимному мяснику который давно нежно

и хищно ждал его и накормил свежим шашлыком:

— Гляди дервиш — еще мой мудрый кормилец нож едва коснулся горла барана — а ты уже вкусил горящего мяса его…


О первый нежнейший удар треск вход ножа по горбатому напоенному горлу — о, этот первый всхлип еще живого животного — о ради него и живет мясник на земле!..

О!..


А мудрость разве не нож которым мы черпаем из живой жизни дервиш?..

И что сонная мертвая царственная ширазская роза равнодушная рядом с несметно курдючным глазастым бараном чуящим мой возлюбленный крадущийся нож?..

Что?..


Но в гражданскую войну чад пожарищ и пепелищ затуманил забрал безвинную родину мою — страну роз…

И уже не осталось ни одной розы что не отдавала бы тошным духом этим…

И палачей мясников стало больше чем роз ширазских…

И от всякого мужа несло мясником палачом…

И забыли о мудрости на земле мудрой древней моей…


Но дервиш не забыл…

Глава XX ЗОЛОТО МУДРОСТИ

Дервиш сказал:

— Осенью всякий неприметный кустик становится золотым…

Так и всякий Божий человек в зрелости изрекает золотые

слова мудрости…


Дервиш внемли всякому человеку на земле этой блаженной веселой…

Глава XXI МОЛОДОСТЬ ЗРЕЛОСТЬ СТАРОСТЬ

Дервиш сказал:

— Молодость — это горячечный бег по пыльной дороге кривой пьяной и пыль вдали за тобой вьется отстает остается…

Пыль курчавая веселая!..


Зрелость — это бег по пыльной дороге и пыль догоняет тебя…

Пыль задумчивая…

Старость — это когда ты по пыльной дороге бредешь и пыль окружает объемлет тебя…

И сам ты становишься святой пылью…

Пыль слепая…

Пыль святая…


И где плоть твоя и где пыль твоя — ты уже не разделяешь не разлучаешь не различаешь не знаешь…

Блаже!..


И еще сказал:

— В молодости я сочинял стихи, в зрелости — романы, а старость — это притча… это афоризм… это эпитафия краткая…

Глава XXII ВЕЛИКИЙ ЧЕЛОВЕК

Дервиш сказал:

— Великий человек родившийся в маленьком безвестном богозабытом селенье подобен золотому шмелю среди смоляных муравьев…

Они найдут к нему дорогу, но лишь когда он падет златоусопший сойдет с небес на их землю и они будут поедать золотое былое неприступно певучее тело его…


…И вспомнил дервиш средь кровавых ивовых плакучих дней вечносолнечного вечноулыбчивого златоуста Ходжу Насред-дина о котором тоже все забыли в гражданскую войну…

Глава XXIII ОТРОЧЕСТВО ХОДЖИ НАСРЕДДИНА

— Дервиш ты говоришь, что великий человек, родившийся в безвестном кишлаке убогом, тоскует и он похож на золотого летучего шмеля среди смоляных низких муравьев…

И они найдут к нему дорогу и съедят отведают его лишь тогда когда он смертно уснет и падет на землю!..

Тут они липко облепят его и отомстят ему — уже мертвому — за небеса высокие его…


…И Ходжа Насреддин вырос в малом кишлаке Ходжа-Ильгар и тянуло его на Великий Шелковый Путь где ждала его великая шелковая судьба его?..

Да?..

Чуя великий зов судьбы, ушел он, покинул убогий богоза-бытый кишлак свой?

Да?..


Дервиш улыбнулся и сказал шепнул:

— Нет у Аллаха богозабытых убогих кишлаков и человеков!

Всякий кишлак и человек свят и позван на землю для великой судьбы!..


…Когда Насреддин стал ярым гонным отроком, стали мучить его спелые сны…

И в ночах зебб карагач его слепой воздымал поднимал над ним одеяла ночные, и холодно было спать ему без одеял…

И однажды десять одеял набросил он на спящее тело свое — но проснулся от сквозистого холода, потому что одеяла взошли в потолок низкой кибитки от зебба древовидного стреловидного его

А потом по ночам и дням во все стены нищей кибитки упирался устремлялся натыкался бедный отрок зеббоносец своим непокорным необузданным стволом…


И мудрец сказал ему:

— Не даст тебе, Насреддин, спать зебб горизонтальный бамбук твой, что шатает колеблет кривые стены кибитки утлой твоей…

Тебе нужны, Насреддин, большие домы, дворцы, чтоб не душили не тушили они вольный слепой карагач неистовый твой, а в нашем кишлаке нет таких…

Иль ты видел чтобы могутный карагач иль белый тополь иль благородный балхский тут-шелковица выросли поднялись в мазанке-кибитке?..


…Тогда ушел Ходжа Насреддин на Великий Шелковый Путь в большие города где есть большие дома и дворцы для необузданного святого дерева…


Мудрец сказал вослед жизни Ходжи Насреддина:

— Есть поверье-легенда о великом златоусте Азии Ходже Насреддине…

И он познал всех вольных дев и жен кишлака своего и пошел в соседние селенья и там познал всех а потом совершил такие же деянья неистового зебба своего во всех встречных городах…


В последние дни земной жизни своей он бродил с астрономами звездознатцами унылыми как яйца старца обвислые и глядел на Плеяды алмазнотекучие…


И вздыхал и шептал смущенным мужам ученым, которые никогда не знали, что значит живой карагач меж младых ног:

— Есть! есть! там! жизнь на несметных плеядах звездах пла-

нетах лунах!..

Есть! я чую! есть есть там жены и девы недоступно

непочатые!..

Ай горе мне! Айх! Аи! — до них мне уже уж не доб-

раться!..

Только там они остались!..

Потому что нет меня там!

Айхххх!..


И рыдал и улыбался святой шейх мулло Ходжа Насреддин всеземной зебболов зеббостранник!..

А ведь в отрочестве я мог бы по ночному необъятному зеб-бу древу своему на ближайшую звезду взойти взобраться!..

Ай мне!.. ой мне!..

А я по сладкой земле дев и жен скитался метался словно муравей ползучий необъятный сладкожалящий!..


Мудрец сказал:

— Велик не язык а зебб бессмертного Ходжи Насреддина…

Но потом мудрец Ходжа Зульфикар усомнился и опечалился…

И вспомнил свою дальную скороспелую жену Анор-Султан и Ходжу Насреддина…

Глава XXIV ХОДЖА НАСРЕДДИН И ХОДЖА ЗУЛЬФИКАР

…Некогда дервиш Ходжа Зульфикар женился на спелой юной деве жене Анор-Султан и ушел с ней в дальний кишлак Семи-ганч…

И там в одинокой кибитке мазанке окраинной саманной уединился угнездился блаженно с ней…

И хотя ночи даны для любви а дни для размышлений и трудов, дервиш и во днях неистово воздыхая воздымался над сахарной ленностонущей женой своей…

А на его калям-перо и на китайскую синьцзянскую рисовую бумагу не ложились уже слова божьей мудрости а ложилась дорожная квелая жирная пыль из открытого забытого окна…


А тут в кишлаке гостил бродил Ходжа Насреддин.

И он всякий день являлся к кибитке Ходжи Зульфикара и всякий раз глядел чрез оконный бычий пузырь и видел там

вздымающуюся спину и трепещущие как жаворонки в весеннем семиганчском небе радостные ликующие ягодицы дервиша…

И утопающую бушующую змеино под ним алавастровую сахарную нагоногую спелогрудую персиковую Анор-Султан…

О!.. А!..


…И много дней приходил Ходжа Насреддин к кибитке Ходжи Зульфикара и глядел завистливо на бездонное соитье, но дервиш молча криво мычал, ибо любви мешают трезвые слова и лишь иногда дервиш стонал как плодовый малиновый вешний осел:

— Иа, иа, иа…


Это дервиш чуял в себе осла и ликовал…

И от осла ликовала разъяренно удоволенно Анор-Султан!..


Аллах создал ночь для бездонной бессонной любви до утра!

Аллах создал день для отдохновенного сна! сна! сна!..

Чтобы опустошенный за ночь зебб наполнялся соком для новой ночи любви, как ночное ведро для дождя, до утра! до утра! до утра!..

Айя!


И потому истинные подлунные мужи любви никогда не видели не знали солнца! не видели скучного слепого дня!..


Наконец Ходжа Насреддин не удержался и сказал у бычьего открытого окна:

— Эй, собрат Ходжа Зульфикар!..

Аллах разделил зебб и калям!..

Кто много грешит зеббом — того лишает божьего дара муд-

рости Аллах!..

И у того Он отнимает калям-перо что утопает в

глухой равнодушной пыли!..

Ийи!

Печально глядеть как мудрец дервиш превращается в хара-яра-осла!..

Иа… иа… иа…

Ты стал рабом своей блаженной жемчужной перламутровой струи, Ходжа Зульфикар!..

Ты стал рабом своей блаженной жемчужной перламутровой струйки-змейки выходящей из твоего зебба в ненасытное роящееся медовое лоно твоей младой жены, Ходжа Зульфикар!..

Айя!..

Иль отныне зебб лишь твой калям?..

Айя!..

…Тогда Ходжа Зульфикар услыхал стал и опечалился внял но не сошел с шелковых телес разъяренно покорной сладимой Анор-Султан своей ибо слепо бушующий как горная река осел не усмирился в нем.


На следующий день Ходжа Насреддин вновь встал у лазоревого пылкого безумного ослиного окна Ходжи Зульфикара:

— Мой брат Ходжа Зульфикар!..

Ты внял тому что Аллах разделил зебб и перо-калям?..

Иль к вратам смерти влечет тебя твой неистовый бешеный зебб?..

Иль вслед за зеббом — а он всегда в аду — туда вступила и твоя ослепшая нога?..

И голова?.. И жизнь?.. И бессмертная душа?..

Айя!..


— О Ходжа Насреддин!..

Я соединил то что веками разделял каменным слепым дувалом Аллах!..

Я соединил зебб что ведет в ад и калям что ведет в рай!..

Гляди! взирай! уповай!..


И тут через окно Ходжа Насреддин увидел, что халвотелая нагая пышущая как златая хлебная печь-танур Анор-Султан распласталась раскидалась разметалась лебедиными перламутровыми спелыми ягодицами на белопенной кунградской кошме словно змеиный молящийся бездонно припадающий к земле лбом мусульманин…

А Ходжа Зульфикар медово припадал упадал к телесным сластям сахарам живым ее воздымающимся до потолка а в руках он держал дрожащее перо кисть калям…

А на атласной лоснящейся долгой шелковой спине Анор-Султан лежала рисовая лоснящаяся синьцзянская атласная бумага…

И Ходжа Зульфикар одновременно сладостно часто припадая прилипая к жене писал калямом тихие вдохновенные безумные слова на бумаге но из-за бушующей спины Ходжи Зульфикара Ходжа Насреддин не мог разглядеть эти слова…


А шейх забвенно воспаленно вознесенно шептал:

— Ходжа Насреддин, я соединил то что веками каменным

дувалом разъединял Аллах!

Я соединил зебб и калям…

О моя жена — мой письменный сладостный стол!..

И кто на земле? какой мудрец о таком столе не мечтал?

Айя!

Айя!

Но!..

Возлюбленная моя!..

Я лишь чадящая горчащая обуглившаяся забытая лепешка в ночной златопышущей хлебной печи-тануре твоей…


…Тогда Ходжа Насреддин отошел от шепчущей сладостной кибитки и опечалился и в пыли изошел пропал:

— О Аллах, я бы еще заставил младую жену одновременно

писать стихи вместо себя!..

Да!..


О Аллах но что за письмена начертал на спине жены ленный Ходжа Зульфикар?..

Может в них соль смысл разгадка бытия?..

О Аллах!..

Что начертал Ходжа Зульфикар?..

…Ходжа Насреддин в тысячелетней пыли блуждал витал плыл пропал…


Но недавно дервиш встретил великого бродягу…

Глава XXV ПОСЛЕДНЯЯ ВСТРЕЧА С ХОДЖОЙ НАСРЕДДИНОМ

Дервиш сказал:

— Я летел в самолете в сизой глыбе глуби небес где-то над

умирающим по воле бесов безбожников Аралом (я боялся взгля-

нуть на земле в глаза недоуменно безвинно усыхающих донных рыб) оставив в зыбком мареве позади внизу голодную Азию родную матерь мою, где прошла гражданская война…


А впереди была ждала голодная родная матерь Русь моя, куда шла гражданская война чума на лапах крыс и тарбаганов и в трактатах лжепророков-фарисеев душою дряхлых…


Самолет брел на высоте бессмысленных для двуногого бескрылого человека десяти километров а в воздухе за окнами был плыл лютый заоблачный мороз…

И люди в самолете дремали бредово похотливо перебирая в сонном мозгу нагих давнопрошедших вожделенных жен и адовы горящие крылья гибнущих самолетов…


Не дай Господь!..

Пусть смерть в небесах пребудет не со мной!

О!


…И тут вошел явился в самолет нищий старец с немой протянутой рукой…

Он был в дряхлом белом полотняном чекмене таджикском и бухарской истертой белопенной чалме…

И на босых абрикосовых исхоженных подкошенных ногах плескались скитались древние пыльные от тысячелетних дорог дорог дорог кауши сапоги…

А седая борода его была в ледяных кружевах инея… ведь он с мороза пришел…


Я подивился, что от нищего как от всех нищих всех дорог не пахло пряным кочевым потом и кислым тряпьем — одежды его были ветхи но выстираны и чисты а сам он был вымыт и ноги его нагие были чисты свежи как альпийский нетронутый снег

Словно он омыл себя перед смертью словно он был уже при жизни в саван-кафан одет…


Потом он гордо и высоко остановился с подъятой просящей рукой близ меня и улыбнулся мне детской снежнозубой невинной улыбкой — странной на древлем лице…

И тут я узнал тысячелетнего брата своего спутника дервиш-ских бездонных моих дорог и многих миллионов прошедших и живущих человеков…

И я узнал его — надежду печальных поникших человеков а таких плакучее множество ивовое нынче в народе моем…

И он печально и улыбчиво узнал меня…


…Дервиш нынче в Азии Азье моей голод и мор и война и брат-слепец убивает брата-слепца…

И уже никому не нужны мои песни и веселые притчи…

И зачем хрустальные кроткие родники когда бегут ярятся кровяные ручьи?..

И какая песня блеянье у каракулевого агнца в руках мясника?..

Ай Азья овца курчавая моя иль ты ныне не в руках палача мясника!..

Айххха!..


Необъятная пришла на Русь и на Азью беда как весной в горах глиняный повальный удушливый всеползучий сель тать чума вода…

Дервиш я стал нищим впервые за тысячелетнюю жизнь мою на земле…

Но если брата убивает брат — то и нищий топчет нищего в голодной стране…


И на земных дорогах уже никто не давал даже куска лепешки мне…


Тогда от голода и страданий за слепых человеков моих я стал худ до кости и летуч как птица…

Теперь ветер стал носить меня как песок усыхающего Святого Арала над голодной землей…

И я стал нищим на небесных ветрах путях среди перелетных птичьих стай…

Всю жизнь я мечтал потрогать погладить по голове летящую птицу — и вот погладил стаи летящих голов…


А в самолетах человеки добрей щедрей и тут наполняется милостынью моя удивленная пустынная нищая рука…

На земле люди забыли Аллаха и не дают нищим а в небесах их внезапно настигает рука протянутая моя…


Иль здесь на небесных путях ближе слышней всемилостивый Аллах?..


Но скоро голод придет и в небеса и я уйду к звездам…


Дервиш Ходжа Зульфикар брат я устал от земли от человеков…

И вот брожу по небесным путям и собираю милостыню чтоб уйти навек к аллаховым звездам…

И он засмеялся лучезарно молодо.


…Гляди дервиш как устали люди жить на земле — и вот нежданно входит нищий в самолет на высоте десяти километров и в белом звездистом льду борода его — а никто не дивится его явленью…


А я обнял его и зарыдал:

— Мой блаженный великий тысячелетний брат Ходжа На-среддин!..

Ужель ужель ужель я вижу тебя в последний раз?..

Ужель на земле нет места гнезда даже нищим нам?..

Ужель уходишь к невозвратным ледяным неприступным звездам?..


Не дай Аллах!


Лед в бороде небесного нищего Ходжи Насреддина талой слезой водой что ли стал?..

Иль слеза великого бродяги напоследок пала на меня?..


…Иль в войну в душе моей выпал вечный альпийский снег и лед ледников памирских стал?..

Иль окрест одинокой согбенной сиротской варзобской кибитки моей зима навек пришла?..

И уже никогда не будет талого веселого снега текучего курчавого льда которого более всего алчет солончаковая гортань моя?..


А?..

Глава XXVI МОРОЗ

…А ночью декабрьской внезапно навзничь вкопанно намертво пришел мороз…

И утром варзобское ущелье все было в косматом блескучем трескучем инее и нагорные курчавые ручьи и потоки застыли…

И река Варзоб-дарья у брегов дымчато дико люто удивленно застыла и сизые наледи дымчатые по всему ущелью стыли слизи пелены ледяные…

И малые потоки насквозь до дна серебряно игольчато застыли и стали льдом…

И река не текла плыла а до дна застыла…

И река была водой, а стала льдом…


И малые потоки до дна застыли а большие сильные потоки живой испуганной водою едва на дне ледовом ложе теплились струились шевелились…

И там остаточно дышали жили рыбы…


Тогда дервиш вышел из кибитки с ведром и топором чтоб нарубить речного свежего целебного льда и вырубил топором кусок лазоревой ледяной реки…

И нежно целомудренно положил лед в ведро и принес в кибитку…

И поставил ведро с куском дымчатого лазоревого сизого льда на печь чтоб острый лед стал доброй круглой водой для чая…


…И тут дервиш увидел что во льду дымчатом замерзли замерли соломинки травы и корешки и листья дерев…

И тут дервиш вздрогнул потому что в сиреневой глубине льда смиренно покоилась не шевелилась застыла застряла маленькая жемчужная рыбка-маринка…


И беспробудно погруженная в лед она светло светила жемчужной лучистой живой переливчатой перламутровой чешуей чрез толщу дымчатую льда который медленно млея тлея таял полз рушился оседал в ведре претворяясь в воду…


Аллах Аллах Господь Господь мой!..

Ты всемогущ!..

Застуди навек мою древнюю всеми забытую никому не нужную траченую мученую жизнь в моей чахлой рухлой никому не нужной кибитке среди льдов необъятных дымчатых!..

Только обогрей облелей растопи одыши верни эту безвинную во льду текучем рыбку…

Пусть я умру — но оживёт рыбка…

А?..

…А пришла зима

Первая зима войны

Первые нетронутые целебные снега войны…


Воитель!..

В снегах руки кровяные навек окуни остуди!..


Так тоскливо одиноко зимой в горах…


Но по первым снегам грядут первые гости…


Блажен и свят в горах первогость в первоснегах!..


Жду гостя я — и вот приходит сын мой Касымджон что забыл меня но в войну вспомнил меня…

И на первых снегах близка и самая дальная гора…

И вот мы пьем зеленый чай но я чую что первогости грядут к кибитке моей по первоснегам…


Да!..

Глава XXVII ГОСТИ ПЕРВОГО СНЕГА

Выпал вышел первый целебный девственный первоиспечен-ный ягнячий снег окрест нашей одинокой кибитки…

Нетронуто девственно бело бело бело стало от пуха снежного…

Но кто-то стучит в дверь хотя уже близок горный пустынный первоснежный вечер…



— Отец кто-то стучит в одинокую нашу дверь…

Кто-то пришел по первому снегу кто-то заблудился в снежном нашем варзобском ущелье…

— Касымджон сын открой им…


…И два путника в косматых чапанах чабанов входят в нашу утлую кибитку…

И сразу тесно душно стало в нищей кибитке нашей…


И путники улыбаются и говорят «Ассалом Алейкум» и другие слова на ином непонятном языке…


Локайцы или ургуты или карлуки что ли?…

А их язык гортанный не знаем мы…

А они не знают таджикского но улыбки нежные на скуластых лицах их — слова их…


…Тогда дервиш Ходжа Зульфикар и сын его Касымджон расстилают праздничный дастархан…

И все фрукты каймак и горячий плов закутанный в одеяло на завтра и сладости бухарские — все что есть в кибитке ставят пред гостями заснеженными нечаянными…

И винятся маются хозяева что мал дастархан в войну гражданскую…

И последнюю бутылку бухарского вина сокровенного припрятанного разливают в пиалы…


И гости пьют едят и улыбаются…


…Ах в первый свежий нежный январский снег так сладко плещется клубится старинное алое бухарское вино в пиалах!..

Ах по древнему бухарскому обычаю надо выпить пиалу алого огненного вина…

А потом заесть запить его первым талым снегом!.. чтоб в горле что ли было свежо бело ледово огненно ало ало ало!..


А гости были голодны как все люди в гражданскую войну…

И ели алчно и руки их дрожали от глада…

И они благодарили хозяев глазами а не словами ибо язык их был глух и непонятен…


А потом дервиш и сын его постелили для гостей самые нетронутые девственные расписные одеяла приготовленные для

грядущей свадьбы Касымджона хотя одеял было мало…


Но гости помолились после обильной еды и вина и чая и попрощались потому что дорога их кочевая дальняя и извилистая шла дальше…

И в кибитке дорога эта не останавливалась не сворачивалась как змея целебная на зиму под камнем…


Тогда дервиш и сын его завернули гостям в два больших платка на дорогу два новых чапана-халата и два свадебных одеяла и халву с последними конфетами самаркандскими…

Всё что было у них отдали они гостям…


…И уже была ночь за дверью кибитки…

И метель первых снегов стала утихла уже не билась как хвост-обрубок собаки волкодава при виде долгостранствующего возлюбленного хозяина…

А метель первая смущенно лежала на горах…


Окрест одинокой кибитки бело было от девственных снегов и нежно было и хрустально струился колебался дивными волнами холодами кружевами воздух гор.

И Касымджон проводил немых улыбчивых локайцев и вернулся в кибитку где дервиш уже улыбчиво удоволенно спал на дряхлом одеяле…

Тот кто отдал всё людям — тот блаженно пустынно счастлив…

И тот говорит с Аллахом…

И тот готов к Великому Странствию не отягощённый земными дарами…


…Сынок теперь мы отдали твои блаженные свадебные одея-ла-курпачи — теперь отложим твою свадьбу…

Но Аллах даст новые одеяла — раз он дал тебе спелый зебб-фаллос!..

Айхха!..


— Отец, отец! там на свежем нетронутом снегу нет следов от наших гостей!..

Они ушли не оставив следов на снегу!..

Они не позволили мне проводить их…

Но я тайно вышел вслед за ними из кибитки — и вот на нетронутых снегах свадебных невестиных снежных одеялах простынях нет следов от ног гостей наших!..

Словно от невесты которая не девственница!..

Ейхха!..

Они приехали на машине? но нет следов машины…

Они на конях? но нет следов коней на снегу…

Отец кто они?..


— Сын никому не говори! тут божья тайна!..

Иль тут вино ало старинное ало бухарское ало дурманное наши головы расплескало затуманило?..

Иль мы блаженно терпко пианы?..


— Отец я не пил вина!..

Моя пиала нетронута как снега окрест кибитки!..

Но я видел! видел! видел — когда один из локайцев ел

плов — он неосторожно распахнул несметный власатый чапан чабана и я увидел белоснежное смятое тугое крыло…

И по крылу полз смоляной муравей тля что ли…

И локаец быстро смахнул рукой кусачего жалящего муравья тлю и мгновенно сокрыл крыло тайное но я видел…


— Сын! ты остроглаз как всеголодный всепогодный гриф бо-

родач иль ягнятник орел!..

Сын значит тут не тленное бухарское кровомутное мимолетное вино а древняя извечная божья тайна!..


Это ангелы смерти Мункир и Некир…

Они приходили за мной…

Да пожалели?.. отлетели? да следов на первоснежье девьем нежном не оставили?..


Но ты видел как они алчно ели как руки их дрожали?..

В войну гражданскую голодны и ангелы…


Но чт’о нечаянные наши гости ангелы!..

Я знаю — в кишлаке Зидды к нищему старцу Ходже Муфаззалу явилась тайно сама смерть-хозяйка человеков цыганка — последняя земная гостья в кашмирском платке глухом яроцветастом но с босыми побитыми беззащитными ступнями…

Ходжа Муфаззал не узнал ее но поставил на дастархан всю нищую еду что была в доме — до последней крошки лепешки заветной…

И до слез пожалел цыганские кочевые дрожащие босые ноги гостьи и отдал ей свои последние сапоги-чарохи…

А сам остался голодным и босым хотя была зима и лютый снег стоял окрест его забытой заброшенной кибитки…


Тогда хозяйка-смерть подивилась щедрости нищего Ходжи Муфаззала…

А уж она-то знала тучное неоглядное гостеприимство царей и владык мира!..


А тут смирилась отступила и поникла и увяла…

И кашмирским платом слезу сиротскую с неуловимого лица лика утирала утоляла…

И ела алчно нищий хлеб старца Муфаззала и грызла его дряхлый каменный сыр-панир и сосала беззубо самаркандскую халву и улыбалась благодарная…

И не взяла его с собой и тихая очарованная ушла в его чаро-хах на ледяных босых ногах своих дрожащих…

Сама Смерть перед Добром смиряется…

Сама Смерть перед Любовью умирает как мартовский снег под солнцем…

Да!.. Айхха!..


А таких щедрых нищих человеков и кибиток много на бедной родине моей…


Все!..

Глава XXVIII ГОСТЕПРИИМСТВО ТАДЖИКОВ В ГРАЖДАНСКУЮ ВОЙНУ

Дервиш сказал:

— Однажды меня и сына моего Касымджона позвали на свадьбу в далекий кишлак Хушьери…


Зачем на яростной сладостной здешней земной свадьбе Дервиш и хладная небесная мудрость его?..

Тут нужны певцы плясуньи масхарабозы цыгане со змеиными дурманными струнами своими.

Мудрость и жизнь всегда были врагами…

Айхха!..


Но пошли мы с сыном на свадьбу по весеннему варзобс-кому ущелью…

А в кишлаке нас встретили праздничные люди с бьющимися дойрами-барабанами в руках и дойры заглушали шум белопенной вешней реки Вазроб-дарьи…


И усадили нас на ковры где сидели самые дорогие древние родные гости…

И поили вином отборным и ублажали пловом пахучим…

И дарили нам свежестеганые одеяла и подушки и халаты расписные…

О великая щедрость горцев превышающая самые высокие горы!..


Хотя видел я пустынные голодные глаза детей…

Потому что гражданская война на родине моей…

А война и голод вместе ходят…

Но!..


…Ах как летуча медова свадьба у реки в кишлаке Хушьери где впервые ноги наши ступили на приречную курчавую многоголосую хрустальную траву…

Среди родных незнакомых курчавых зеленых кишлачных людей что кротки и улыбчивы…


Ах Аллах нет ничего слаще на земле чем ласка чужих людей что стали родными внезапно!..

Айххха!..

А может и нет на земле чужих людей а все родные?..

Да не все это чуют знают…


Господь Ты знаешь и улыбаешься в небесах…


Потом вечер тучный сизый богатый пришел у реки…

И мы веселые отягченные плотью и ликующие душой пошли прочь от кишлака…


И дервиш сказал обнявши одного из пьяных жителей Гуль-мамада-мулло:

— Брат! Как сладок материнский молочный безвинный со-

сок — кишлак твой Хушьери!..

Как необъятно гостеприимство таджиков!..

Истинно говорит Великая Книга Китоб Уль Умма:

«И не забывай о странноприимстве ибо под видом странников

могут прийти ангелы божьи! Ангелы Аллаха!»


Тогда Гульмамад-мулло сказал свесив курчавую веселую голову виновато:

— Наш кишлак Кондара… Хушьери намного дальше…

Там в тумане миндальном у зиддинского перевала!..


…Айхх!..

Так мы забрели в чужой кишлак!.. Но никто не сказал нам…

Такова щедрость и кротость народа моего…


…И это было в гражданскую войну когда пуль из автоматов летящих было больше чем лепешек из тануров горячих…


А таких кишлаков и человеков на родине моей в Таджикистане много.


Все!..

…Но!..

Так коротка в горах таджикских блаженная талотекучая зима!..

И вот уже чадит чудит ворожит куст первоминдаля у нагорного кишащего курчавоглиняного ручья!..

Февраль! Все двести сорок восемь моих залежавшихся сирых костей болят молят хрустят…

А я и в этом смертном хрусте тленной плоти не устал жить! не устал уповать… Как кеклик-куропатка в клетке весенней…

Ах февраль! мой дряхлый а сладкий а лакомый дочеловечий допотопный первобрат!..

Ты на вечность дряхлей мудрей меня а зажег у ручья куст жемчужного младоминдаля!..

И!..

Глава XXIX ПЕСНЯ

И дева вешняя с пчелою на плече грядет грядет грядет грядет

И дева вешняя с пчелою на плече грядет грядет

И древо вешнее с пчелою на пчеле цветет цветет цветет цветет

И древо вешнее миндальное цветет

И дева со очами талыми подснежников февральских у очей

моих грядет грядет грядет

И я персты смиряю средь текучих льдов новорожденных

средь ручьев потоков родников

И я уста смиряю в волнах родников


Уходит дева со смиренною февральской ранней пробужден—

ою златой златой пчелой

Уходит дева со смиренною февральскою пчелой златопчелой

Лейли!.. Ты!..

Лишь древо хладное миндальное над головой моей цветет

цветет живет

Лишь древо со пчелою на пчеле у уст моих поет поет поет


Но! но! но!..

Глава XXX ГОСТЕПРИИМСТВО ТАДЖИКОВ В ГРАЖДАНСКУЮ ВОЙНУ

Но!..

Снег февральский выпал в родном ущелье варзобском моем…

Окрест одинокой кибитки моей снежно светло светло…

Но ранний вечер горный грядет…

И вечерняя неизбывная печаль объемлет житие сиротское мое…

Возлюбленные давнопрошедшие святопрошедшие прежде медовые а нынче ядовитые друзья и жены мои


Навек ушедшие бродить по разрушенной русской империи и сгинувшие бесследно горячо болезненно рыдалисто

Приходят к ночи в бедное мое жилье в ссохшееся сердце мое в снежную уже не вмещающую душу мою

И нет! нет! нет! снега и нет сели и нет камнепада чтоб их навек насмерть завалило застудило залило занесло…


Они стоят и немо разрываюше рыдают окрест снежной кибитки моей…

Они окружили обложили рухлую кибитку и в ней жизнь нищую мою как волки обреченное стадо архаров

И я боюсь выйти к ним но еще больше боюсь их утратить забыть…


…Но кто-то стучится в дверь мою — какой-то вечерний снежный гость входит в кибитку мою:


— Ассалом Аллейкум дервиш Ходжа Зульфикар!..

Я Зиерат-Шо… Я пришел с Памира… А ты из Гиссара…

А между Памиром и Гиссаром огонь смерть резня бойня война…

Между Памиром и Гиссаром древние мосты овринги горят и кровяные ручьи текут…

А скоро будут реки…


Дервиш я принес тебе памирские бадахшанские лалы дары гостинцы…


…У него в цепких младых жгучих землистых извилистых руках узелок с горными дарами…

Но младые его руки дрожат…

И он долго долго развязывает узелок…

И я уже знаю что в его узелке потому что руки его дрожат…


…Зиерат-Шо дальный родной мой брат!..

Я люблю тебя хотя никогда на земле мы не виделись с тобой…

Не торопись…


И он вначале вынимает расписные памирские джурабы-носки…

А потом выдирает из платка автомат…


И ствол с раструбом бутоном тюльпана в трех шагах глядит сверлит упершись в меня потому что кибитка моя мала и тут промахнуться нельзя…

И я радостно чую что сейчас я умру…

И возлюбленные прошлых дней и лет перестанут враз мучить меня… Хотя живые тоже могут мучить мёртвых…

И тут — в загробных и земных страданьях — связь Двух Миров…

Аллах я счастлив что иду к Тебе!..

Айхха!..


— Зиерат-Шо родной брат!..

Как жаль что мы в первый и в последний раз повидались с тобой брат…

Я сразу узнал по твоим глазам и рукам какой дар томится таится в твоем узелке…

Я мог бы порвать унять тебя моим двуострым каратагским ножом пока ты долго развязывал платок…


Но ты ведь в моей кибитке гость…

И потому первая очередь за тобой родной брат…

Ты гость и первая очередь твоя…

А первая тут и последняя брат…


…Тогда он рыдает он совсем мальчик отрок молочный агнец в майских травах…

Тогда он бросает на глиняный пол моей мазанки глухой автомат

— Зиерат-Шо возлюбленный брат… сынок…

Садись… будем пить зеленый самаркандский чай…

А потом пойдем по первому снегу к Варзоб-дарье…

Там от воды тепло…

Там от речного тепла струистого первобытного расцвел первый куст миндаля…

Пойдём любоваться жемчужным кустом миндаля!.. Он мудрей нас!..


Дервиш сказал:

— Но печалит меня то, что теперь убийц палачей множество

в народе моем…

И руки их возлюбили лелеять автомат а не кетмень-лопату…

И нескоро они бросят о землю автоматы и придут к мин-

дальному кусту у реки…


Но есть и иные блаженные мужи в народе моем.

Они как златые форели в алмазно вспыльчивом ручье!..


Вот Ахмаджон-декханин-крестьянин божий святой раб!..


Вечен народ в котором творит таких мужей всевидящий Аллах!..

Аллаху Акбар!..

Аллах велик а человек мал!.. Аллах как Вселенная велик а человек как земля мал…

Глава XXXI АХМАДЖОН-ДЕХКАНИН

Ахмаджон-дехканин ранним сизым утром один вышел в хлопковое поле где несметный белопенный урожай хлопка плыл снежным избыточным облаком…

Один он собирал в поле гиссарском родимом колыбельном урожай неслыханный…

И быстро наполнил мешок-канар…

И понес его улыбчиво на пустынный голый хирман — хранилище покоище хлопка…


…Тут пуля кочевая рдяная среди альпийского снежного поля хлестнула неслышно словно слепень сочно мясисто загробно рванула его в правую руку которой он проворно тяжкий канар перезревшим летучим хлопком набил набрал…


И вначале от нежданного удара пули он покорно вожделенно упал на свой мягкий канар как в постель взбитую родной дальней матерью Зайнаб-биби и подумал: «Вот умру усну истеку алой кровью в снежный мягкий мой канар. И станет мой канар мой саван кафан как у бухарских шейхов белопенная чалма…»


Но потом Ахмаджон сметливый дехканин раб земли увидел что тронута пулей лишь его кровотекучая рдяная рука а тело невредимо не течет…

И тогда он улыбчиво с канара встал оставив на канаре еще начальный небогатый след ал…

И пошел к родному городу Душанбе который был недалеко и который он кормил укропом луком редисом морковью яблоками с чахлого но радушного своего хавли-надела-сада…


И он пришел на окраину Душанбе и постучал в первый встречный дом чтобы люди помогли ране его и перевязали ее жгутом потому что сам он не мог ее перевязать и остановить кровь что становилась все обильней и щедрей и теплей и слаще и веселей…

Кровь ласково уносила его с земли… как весенний ручей…


Но из первого дома не ответили ему хотя он видел в окнах лица утренних глазастых розовых людей…

Тогда он пошел к другому дому….

И в грушевую дверь тихо постучал…

Но и там не открыли ему…

Только собаки лаяли с цепей визжащих судорожных…


Тогда он пошел к другим домам но нигде не открыли ему…

И он вначале звал на помощь а потом шептал потому что иссякла кровь его а за ней и голос его вослед и жизнь сама ме-лела…


И на всех дверях и калитках он рдяный кроткий покорный кровавый след подбитой руки оставлял…

…Ай Аллах ай щедрый Хозяин мой!..

Как же много крови ты одному человеку дал что Ахмаджон полгорода обошел и оставил рдяный возлюбленный молочный стыдливый след на многих дверях и вратах…


И иные чистоплотные хозяйки вослед ему обиженно смывали арычной водой алый след живой жизни его с дверей и врат…


Ахмаджон уже не мог шептать слова но мог улыбаться…

И он улыбался и думал:

— Как прекрасен мой утренний росный родной Душанбе!..

Слава Тебе Аллах что столько крови ты одному человеку дал, что полгорода я обошел…

На весь не хватило…

Велик мой родной город…

А кровь моя уже коротка мала…

Да жаль только мой канар с хлопком что сиротой остался в поле — дождь пойдет блаженный смоет мою долгую кровь на чужих дверях да вратах чтоб людям не напоминать… но намочит мой канар а там на три одеяла ваты и на одну бутыль хлопкового масла семян…


О Аллах не дай дождя пока пули в таджикском невинном поле летят и дехкане кормильцы боятся выйти в поля и забрать мой канар мой урожай…

О Аллах не хочется умирать уходить солнечным утром ведь для смерти есть сумеречный вечер и утробная блаженная ночь…

Да…

Ах хватило бы крови сладимой моей до ночных Плеяд!..


Но!..

Аллаху Акбар!

Аллах велик а человек мал как в поле забытый сиротский дождливый хлопковый мешок канар…


Дервиш сказал:

— Великих блаженных мужей порождает война…

И тем кому не помогают человеки — помогает сам Аллах!..

Аллаху Акбар!..


..Вот Эшниез-хан…

Глава XXXII ЭШНИЕЗ-АЛЛАУДДИН ЛАЗОРЕВЫЙ БИРЮЗОВЫЙ ВИНОГРАДАРЬ

Эшниез-Аллауддин блаженный виноградарь…

Вот уже лазоревый вечер сумерки в родном сиротском нашем убитом военном Душанбе грядут плывут густеют…

И скоро убийцы с автоматами пойдут по улицам пустынным чтобы убивать тех кто не спит и бродит по улицам очарованным сапфирным сиреневым лазоревым…


…О мой вечерний родной былой город где люди торопятся в глухие норы щели пещеры дома и не узнают друг друга на улицах опасных таящихся…


Эшниез-Аллауддин!..

Самый лучший виноградарь в моей махалле ты — истинный устод-мастер лозы…

И нынешней осенью ни у кого не уродился виноград не отяжелела не обвисла блаженная лазоревая рубиновая кисть «тайфи» иль «козьих сосцов»…

А пришел урожай гранатовых убитых отроков и мужей на родину на землю мою…


…О Аллах! О Господь!..

Где?.. в каком кишлаке? на какой козьей тропе провинился мой народ?…

За что кровавую кару несет?..

Может тут и моя вина?… что не всех людей любил? что не всем нищим странникам подавал?..

И потому брата сладостно убивает брат а недозрелый сын слепо восстает на отца?..

И потому нищ не уродился не налился мой виноград?..

О Аллах…


Но у тебя Эшниез-Аллауддин виноградник родил избыточные гроздья тучные…

И твой виноградник высоко витает над бедным домом твоим и он оплетает высоко крышу дома твоего…


…И всякий вечер ты словно витаешь летаешь в темно-лазурном уже бирюзовом небе по высокому винограднику своему…

И обрезаешь медовые тесные гроздья и даруешь их многим соседским детям что уже днем ждут виноградного бронзовомедового вечера твоего и твоих щедрых улыбчивых медовых ягод…


Вот и сегодня я иду мимо виноградника твоего и ты витаешь в небе над домом твоим…

И в руках у тебя нож для обрезанья тучных бирюзовых ягод твоих…

А под виноградником твоим томится стая чужих детей хотя не бывает чужих голодных детей…


И ты улыбаешься мне виноградарь:

— Дервиш! брат!.. ака Ходжа Зульфикар!..

Я хотел подавить потомить текучий яхонт янтарь виноград для вина и угостить тебя но не уродился виноград в махалле и во всей родине моей…

А детям нельзя пить вино а нужен виноград яр спел ал рдян…


Дервиш! возьми лови кисть «тайфи» вместо пиалы вина!..

Да она уже переспела перебродила и ты будешь золотисто пиан — ведь ты стар серебряный дервиш а старцу уже нужно не вино а нужен его предшественник скоротечный предтеча безмолвный первоапостол виноград…

Серебряным старцам нужен золотой виноград!.. да!


И Эшниез-Аллауддин виновато дивно улыбается мне:

— Сейчас я срежу сниму тебе самую тучную лучистую кисть-гроздь ака брат…


…Тут он ложится опускается на виноградник ласково умело спело и тянется ножом к сокровенной далекой курчавой грозди моей…

— Гляди брат кисть гроздь уже перезрела уже каплет течет рдяными каплями она кисть твоя…


Эй брат открой рот как в детстве и закрой глаза…

И медовые капли упадут в твои сухие уже беззубые уста уста уста…


…И я закрываю глаза и открываю рот и отворяю уста навстречу медовым каплям.

И капли от перезрелой томящейся грозди летят мне в уста…

И вначале они медовы медовы медовы тягучи как горные пчелиные соты Рамита…

А потом потом потом солоны как пастушечий сыр-панир как аральский солончак…


Тогда я радостно отворяю глаза и замыкаю уста:

— Эшниез как ты сумел взрастить виноград где смешались мед и соль?..

Рай и ад?..

Многоводный Рамит и иссохший Арал?..


…Эшниез-Аллауддин я радостно гляжу на тебя…

Ты уже уж лежишь спишь раскидавшись споткнувшись наповал по всему винограднику весь виноградник сонно руками объяв…

Уже ты уже ушел отошел споткнулся замкнулся навек Эшниез мой возлюбленный брат…

Эшниез откуда такая высокая кривая небесная пуля пришла и убила тебя?..


И вначале была кровь лозы а потом соляная кровь твоя…

Иль того кто по вечерам бродит в лазоревых небесах — того однажды навек забирает оставляет в небесах Аллах?..

Айя!..

Да?..


Кто теперь вскормит вспоит взлелеет твой виноградник виноградарь божий брат?..

Чьи две цепкие мудрые кисти сотворят повесят над махаллей притихшей моей тысячи кистей гроздей «тайфи» и «козьих сосцов»?..


И уже с высокого лазурного виноградника свисает блаженная лазоревая кисть рубиновая гроздь несрезанная моя…

И две палые кисти бездыханные глубоковспаханные морщинистые кисти твоих родных рук тяжко полощутся надо мной…


…И уже сумерки стали ночью и уже лазурь виноградника стала агатом…


Блажен вечереющий виноградарь напоследок насмерть как девственник ночную пылкую подушку обнявший разметавшись виноградник свой…


Но!..

Аллах!..


Лазурь сумерек перешла в ночи агат…

Господь!..

И я явно увидел как блаженный усопший Эшниез с родного виноградника встал неслышно…

И переметнулся перешел на соседний виноградник а от него как горлица метнулся перелетел на другие лозы…

А от них ушел высоко на Твои виноградники

вечные Аллах!..


Вот он шествует с виноградника на виноградник в небесах!..


Аллах!..

Пусть святой виноградарь идет по виноградникам блаженным в рай в рай в рай…

По несметным лозам…

Кишлачные самодельные мудрецы говорят что рай — это бесконечный виноградник с которого в уста капает бесконечное вино…

Айххх!..


А я в пыли муравьиной остаюсь…


Аллах!..

А где мой лазоревый вечереющий высокий виноградник уходящий в небеса?..

А где пуля блаженная долгожданная моя?..

Доколь ждать…

Устал ждать…


…Эшниез брат отчего? с собой? не взял? меня?…

…Дервиш склонился опечалился и сказал:

— Любовь на земле — это рыба мечущаяся средь бешеной кривой вешней реки — и кто знает пути ее?..

Только Аллах…

Но Он молчит потому что в душе у Него всех пустынь песок!.. И всех океанов вода!.. И всех виноградников виноград!.. И всех человеков рай!..

Да!..


Но вот пришла весна…

И гора сошла талая в реку…

И река стала смолисто-глиняной…

И рыба в реке задыхается мается и жабры ее полны исполнены глины вязкой удушающей…


А что любовь средь войны?..

Рыба в глине с задыхающимися жабрами?..

Но!..


Есть есть истинно влюбленные святые блаженные человеки и средь пуль всевидящих последних…


Вот Вика и Джава!..

Глава ХХХIII ВИКА И ДЖАВА

Дервиш сказал:

— Моя матушка Людмила — русская, мой отец Касым — таджик…


Семьдесят лет на Руси шла гражданская война и русские избивали смертно люто друг друга…

И рыдает необъятно новгородская матушка моя Людмила о Руси своей о и народе своем…


А теперь после разрушенья русской имперьи таджики избивают друг друга в гражданской семейной лютой слепой войне бойне резне…

И рыдает необъятно давно убитый отец мой Касым о народе своем…


А потом будет и уже есть война между русскими и таджиками…

И что же моя мать и отец будут убивать друг друга?..


А народ изгоняющий избивающий безвинных инородцев гостей живущих под кровом его изгнав чужеликих обречен убивать травить сам себя творить самоубийство…


И вот я обречен пережить три лютых самоедских войны за одну мою ломкую хрупкую жизнь?..


Господь не много ль?..

Иль не Ты сказал что всякий человек обречен перенести столько страданий сколько может вынести душа его?..


И вешняя глиняная слепая разъяренная река не может поместиться в чахлом кишлачном арыке…


…А мудрец говорит равнодушно: «Мусульманские ночные многоплодные матери породили изобилие избыточных сыновей и земля не может прокормить удержать их и война возвращает их назад в землю через убийства… И они удобряют землю из которой произрастают… Прах растёт из праха… И мужи растут из мужей а жены из жен…»


Но я не равнодушный мудрец не от мира сего а суетный бренный страдалец мира сего…


И вот во дворе моем вечер осенний златопадный…

И по златопаду идет грядет отроковица моя соседка немка Виктория-Вика…

И веет первозданной первосвежестью девственного тела ее в белом невестином платье…


Всегда от нее веет прохладой девственной кожи и тела…

И она идет в облаке свежести…

И в летнюю исступленную душанбинскую жару прохладно и свежо отрадно в облаке девьего нетронутого тела ее…

И я спасался в жару в облаке этом прохожем…


…И вот вечер гражданской войны семейной братской резни в родном пустынном городе моем Душанбе

И я вышел с мусорным ведром на помойку забытую заметенную златым обильным опадным неистовым листом…


И тут услышал запах девственной кожи и увидел белое облако белого невестиного платья и Вику отроковицу в альпийском облаке первозданного первоснежного тела ее…

И в облаке ее стоял курчавый отрок Джавохир-Джава в изумрудном чапане-халате созревшего жениха


И они тесно переплелись перемешались перепутались руками и ногами и сладостно томительно мяли терзали друг друга перстами губами зубами…

И ее веселый арбузный алый язычок похожий на афганский узкий безумный стручок перца с его ярким языком похожим на мгновенный нож во рту его переплетался и полоскался…

И сладил… И пьяно бередил… до кости…


Женщина в любви всегда забывчиво слепа темна…

Но муж чует опасность даже пребывая в гонной пенной страсти…


И Джава муча полоща во рту алый язычок бешеноалый стручок перца Вики слышал как танк загрохотал по улочке узкой а потом зловеще вкопанно встал у нашего замершего двора…


Тогда Джава боясь спугнуть лепесток язычок островок Вики сладчайший осторожно содвинул возлюбленную Вику и прикрыл ее от танка изумрудной спиной жениха…


…А я стоял блаженно с мусорным ведром куда златые листья тихо упадали и златом лиственным палым сырым ведро покрывали…

А я стоял и не чуял ничего кроме запаха златопалой листвы и родникового запаха девственного тела Вики…


Тогда сыпануло метнуло плеснуло пулеметной слепой очередью с танка…

И стая пуль прошла над моей головой и задела златопадную мою чинару…

И тогда стайка довременных еще не золотых листьев опала осыпалась на мое ведро и на голову…


Тут по двору неслышно в палых листьях просквозил метнулся мусульманский вкрадчивый неслышный кошачий автоматчик с белой повязкой правоверного на голове…

И он встал за чинару мою и дал очередь по танку…

А потом неслышно по скользкой утлой листве скользя перелез через дувал моего двора и скрылся затерялся бесследно в листопаде…


Но Вика и Джава переплетясь перепутавшись руками ногами языками не слышали ни танка ни автоматчика…

Но Джава прикрывал изумрудной безвинной спиной Вику от танка…

Как будто спиной можно уберечься от танка…


Тогда опять коротко но обильно метнуло сыпануло огнями рдяными летучими углями от танка…

И танк восстал загрохотал потащил по узкой улочке тело рептилии свое…

И долго долго его водопадный чужеродный замогильный ползучий зубчатый рев отдавался в мертвенных переулках и домах сотрясая испуганные насмерть жизни и души спящих детей и старцев…


…Вика и Джава лежали рядом на златоопадной мягкой усыпляющей листве голова к голове бережно неразлучно неотделимо неотвратимо неудержимо…


Джава заграждал Вику спиной поэтому его первого нашли пули…

Одна метнулась и встала в его сердце другая — в печень третья — в горло — три пули три смерти сразу вошли в него в одного…

И он сразу упал наповал навзничь насмерть на спину а не на грудь и потому Вика лишилась ограды охраны и тоже открылась пулям…

И тогда она радостно необъятно упоенно закричала:

— И меня! и меня! и меня!.. Умоляю вас!.. рядышком с ним!..

и меня!..


И счастливая наповал подрубленно рядом с Джавой покорно полегла отколыхалась улыбалась…

— Джава! Джава!..

Последняя счастливая пуля и мне!..

И мне! под нетронутый сосок под неистово восставшую на прощанье пирамиду грудь досталась!..

Джава… вместе… Ты упал ушел убитый но я тебя сразу! вмиг! убитая догнала…


…Любовь — это когда убитого убитая вмиг догоняет…

Ни на миг не оставляет одного в ином царстве…


…В гражданскую войну некому убирать палую тучную листву…

Дворники боятся шальных пуль…

И золотой глухой листопад намертво бесследно наглухо засыпает землю бездомных дервишей и дряхлые кривые окраинные кибитки и арыки в которых томятся убитые и не похороненные в ночных боях…


Пусть златой листопад будет им саваном до первого снега…


Равнодушный мудрец сказал:

— В ночных боях и в жизни мира сего побеждают те кто первые нападают…

Равнодушный мудрец сказал:

— О девственница!..

И раньше чем пылкий внезапный алый фаллос жениха тебя познала уронила уложила рдяная пуля…


Жених стыдливый и что ж ты не опрокинул возлюбленную свою раньше пули…


Но не видел я в городе моем объятом войной более счастливых лиц чем эти два задумчивых улыбчивых нездешних лежащих отходящих свято чела…

Аллаху Акбар!..

Господь поселяет влюблённых в раю…

Господь сразу отворяет им Врата Рая…

Господь назначает и знает…

А мы не знаем…

Да!..


…Но равнодушный мудрец возрыдал как простой чабан пастух потерявший в горах всю отару…иль как кишлачная неумелая плакальщица на похоронах своей матери…


Но ночной листопад сокрыл и землю и равнодушного мудреца с его золотым ведром… и убиенных влюблённых…

…Дервиш дервиш в чем древняя тайна любви?..

И рыба вьется живет струится ликуя алмазной переливчатой чешуей в глиняной густой маслянистой реке реке реке…

И река ломает крушит крошит донные валуны а нежную рыбу смять не может…


…Дервиш в чем древняя тайна любви?..

Глава XXXIV ДРЕВНЯЯ ТАЙНА ЛЮБВИ ХАКАНА ЧИНГИСХАНА

…В гражданскую войну люди иль убивают иль умирают иль бездонно пьют вино от страха умереть быть убитым иль курят анашу и мак чтоб уйти от земли где убивают где кишат убийцы…

А любовь в гражданскую войну в братскую бойню а кто любит в резню средь избыточных пуль вспыльчивых?…


А на осенних улицах моего родного Душанбе пустынно — все спрятались от смерти а смерть одна ходит по улицам…


Но! вот! вдруг!

Одинокая в черных смоляных чулках ты бредешь по городу и Фалльфья-Флора-Флюра-Орда-Орря-Урря древнее ковыльное степное татарское имя твое спадает слетает с твоих испуганных губ когда я настигаю тебя…

Фалльфья-Флора-Флюра-Орда-Орря-Урря жарко еще томно потно на пустынных улицах Душанбе а ты надела глухие черные чулки на тугие нагие яблоневые крутые ноги свои…

И на улицах мертво пустынно а ты одна в черных чулках и не боишься пуль…


Дервиш Ходжа Зульфикар я бежала из дома своего потому что снайпер занял дом мой…

А когда я вернулась — нашла в хладной постели своей три хладные пули — снайпер стрелял из дома моего а другие стреляли в него но он остался жив и три хладные пули лежали в постели моей где ранее лежали со мной жародышащие нетронутые испуганные женихи мои — до свадьбы я пытала мучила их нагим бездонным телом своим но не отворяла великих врат услад…

Фалльфья но зачем ты надела глухие черные чулки на яркие пылкие перламутровые рыбьи бездонные ноги твои?..

Я чую что они таковы я чую что они не послушны тебе что они не твои…что они алчут обвить спелого ярого мужа…

Дервиш я одна на земле знаю тайны древлей степной кумысной гонной пенной татарской любви…

Я с ними приходила приползала в Чингисхана блаженные ночные тюмени заставы шатры…

И великий Хакан ждал и чуял меня и никто не мог Его объять обуздать победить взять а я побеждала брала…


Я знаю любовь — скачку!..

Любовь — сорванную кровяную болячку-горячку!..

Любовь — спячку!..

Любовь — гон раскоряченных растраченных тварей святую болячку…

Я знаю древнюю пахучую тайну татарской любви на распластанных конях на скачущих конях где кобылица кумысная кусающаяся у которой течь резь дурь медовая опухоль бутон расцвел меж пенных ног я я я я

Фалльфья но почему ты в смоляных глухих стенах чулках что таят ноги твои?..

Дервиш тот снайпер слепец а снайпер мясник убивец чело-веков потому что он не вольный воин стрелок а стреляет наверняка…

И он на моей девичьей постели изнасиловал разрушил разъял меня..

И с того дня я из дома ушла…

И с того дня на ногах моих несметная поросль волос курчавых непобедимых поднялась взъярилась взялась…

И ничем не убить не убрать этих яростных влас на моих безвинных ногах…

Беломлечные ноги мои смоляной волос дикий хищный взял обуял…

У меня стали ноги власатой рыси и мохнатой гиссарской овцы иль варзобской козы…

А еще во мне проснулась очнулась тысячелетья спящая ядобойная змея гюрза и нежнотелая вьющаяся монгольская пустынная ящерица изумрудная рептилия агама…


…С того дня как снайпер убийца палач мясник человеков измучил меня я ушла бежала из родного дома…

И в дальную степь к шатрам Чингисхана Хакана понесли мохнатые древлие дочеловечьи ноги меня меня меня мя…


Дервиш ты боишься меня!..

Ты боишься моих мохнатых звериных ног…

Ты боишься моей древней тайны болячки любви лихорадки малярийного бреда жара морока меж ног моих власатых и твоих нагих…

Дервиш ты боишься что от древнего тайного жара огня мой неистовый волос сгорит и тебя попалит!..


Фалльфья я не боюсь пуль гражданской войны…

Я не боюсь жара чада горящих волос…

Я не боюсь я алчу твоих рысьих твоих овечьих козьих твоих змеиных твоих агамы лазоревой бешеных бушующих неуловимых лап лап ног ног ног…

Фалльфья-Аффья я хочу лизать кусать тебя там в мрамор нагих колен где власатые лапы зверей переходят в шелковые нагие лядвеи дев дев дев…


Фалльфья Орря Урря у всех жен на земле глаза текут живут вдоль лица…

А твои рысьи волчьи текучие изумруды очи стоят горят поперек лица как у ночных хищных зверей глаза малахитовые алчно вспыльчивые твои…

Как у волчицы как у рыси в гоне в любви в соитьи изумленные восставшие очи воздетые кипящие твои…

Дервиш глаза мои вольные долгие восстали и замерли после того как меня разрушил убил измял насильник снайпер палач мясник людей…

Дервиш ты видел как весной темный несметный сель грязевой с гор плывет и камень недвижный распластанный валун ввысь поднимается восстает — так восстали застыли мои глаза поперек лица…

Фалльфья Орря я не боюсь пуль братской бойни…

Я не боюсь твоих изумленных застывших глаз…

Я люблю твои тугие круглые безумные ноги в смоляных стенах глухих чулках где власатые лапы зверей переходят в гладкие ноги лядвеи дев…

Фалльфья мохноногая пойдем в глухую кибитку окраинную мою…

Там никто не найдет там никто не убьет нас…

…Дервиш жди меня когда ночь придет как паутина смерти на город падет…

А я люблю ходить вместе со смертью… а я люблю ходить в смертных паутинах сетях когда убийцы на зов паутины разрушенной пауками ко вьющейся мухе жертве скользят

Я!.. Фалльфья Орря!..

…И пришла ночь…

И пришла паутина смерти окутала опутала мой родной Душанбе…

И я потушил огни в кибитке моей чтобы пули словно мотыльки светляки не пришли сюда… чтобы огонь не пришёл на огонь…

Но потом я зажег огонь чтобы Фалльфья Орря во тьме увидела огонь и пришла…чтобы огонь пришёл на огонь…


Ай Господь!..

Дай чтоб Фалльфья раньше чем пуля пришла…

Фалльфья Флора а ночью ты тоже бродишь в смоляных ночных чулках?..

А? Айх! Айфф!..


Фалльфья я так алчно так погибельно так бедно так слезно так тяжко спело переспело томительно жду тебя что все одежды ветхие дервишские мои враз истлели изорвались змеиной кожей сошли слетели с меня и стал наг иль я сам их сорвал…

Не знаю я почему я стал наг как Адам…


…Тогда ты входишь улыбчивая тихая смирная покладистая в кибитку мою Фалльфья…

Айх!..

У тебя в руках десять белопенных чашеобразных ширазских зимних роз на длинных изумрудных стеблях…

А стебли все в яростных шипах словно в рысьих рваных змеиных хищных когтях…


Айф!..

И она снимает с себя кокандский шафрановый чекмень и она как и я остается нага…

И она как Ева нага а я как Адам наг…

А две наготы как две близкие реки сливаются в одну…

Да!..


Но она вся нага белым-бела как аральский солончак который лижут верблюды…

Но она в смоляных несметных ярых чулках но я готов как безводный верблюд солончак ее лизать рвать кусать…


Айхх!

И росной свежестью веет от её роз и розовой свежестью веет от Фалльфьи Орри Урри от атласного ханского тела альпийского снежного ея от верблюжьего алчного белотелого солончака… и

Айхха!..

Айххх!

Дервиш иль забыл что я знаю тайну колодезь древней степной татарской ковыльной солончаковой любви…

И с этой фисташковой тайной я входила я вползала в шатер Хакана Чингисхана и одна одна одна побеждала смиряла его!.. чего не смогла сделать ни одна рать на земле…

Айх! ай! айя!..

Фалльфья но я всего лишь дервиш а не Хакан и моя нищая сирая глиняная кибитка далека от его бездонных конниц от его златого шатра…


Дервиш!..

О как печален любовный гон зов кобылиц в смертных сомкнутых конницах Чингисхана Хакана!..

Как печальна любовь в дни гражданской войны когда пули и в постелях витают…

Дервиш зачем мы в такие дни повстречались?..


Тогда она бросает на глиняный пол кибитки моей все десять длинных белых роз и ложится нага навзничь на них на адовы шипы когти их мраморной спиной своей…

Дервиш я кидаюсь наго ложусь на розы на шипы а ты ложись на меня…


Фалльфья Фья и это тайна степной ковыльной любви которую возлюбил Чингисхан Хакан?..

Дервиш это начало тайны…

Дервиш ложись на меня…

А я лежу вьюсь горю теку на розах на неистовых шипах и их вбирает сдирает спина сладчайшая моя…

Айххх!.. Айффф!..

Фалльфья Орда Орря!..

И я ложусь на нее покорно извилисто перезрело…

И тогда она безумно блеет как покорливая хиссарская овца как власатоногая коза…

И мечется мучится ходит вздымается огненно изливается извивается подо мной в снежных розах и в кровяных плывущих шипах когтях…


…Дервиш я твоя овца коза…

И это начало древней тайны а ты хочешь узнать всю тайну Чингисхана Хакана…

И ты видишь как белые овечьи розы становятся бледноалыми а шипы по моей спине сметанной разрывчиво кроваво скользят…

Айх! Хйа!

Иль дервиш не хочешь продолжения древней тайны?..

Иль не хочешь чтоб овца коза в змею а змея в рысь перешла?..

Айф! Фйа!..

Иль не хочешь чтоб я чулки смоляные с ног разбуженных ликующих смела сняла сорвала?..

Я хочу Фалльфья овца!..

Айх!


Тогда она обвивает опутывает тесно смертно душно наго наго наго власатыми смоляными звериными ногами меня…

Тогда она змеей вьется восстает воздымается с роз алых уже с шипов кровяных уже текущих ало…

Тогда она уходит из-под меня и алым проворным язычком жалом неслыханной змеи гюрзы эфы обволакивает окутывает опутывает сладит мучит мой зебб мой фаллос…

И она уже вьется ходит лепится между ног моих а я уже лежу вьюсь бьюсь мечусь на розах и шипы сладко блаженно входят впиваются в меня…


И многие шипы я сдираю алчной спиной со стеблей и стебли становятся нагими и ровными…

Но много шипов остается еще на стеблях…

Айх! айх! айя!..


И на спине моей под левой лопаткой старинная родинка живет но я сдираю ее шипом и она щедро и жгуче кровоточит…

Айхя!..


Дервиш ты посреди тайны древней татарской кочевой любви посреди пути! иль хочешь назад? иль ты в любви не Хакан Чингисхан?..

Иль хочешь чтоб из змеи восстала явилась пенная рысь иль не боишься отведать рысьих власатых ног и жгучих лап лап лап?..

Айххх! Хххйа!.. Фйа!..


Фалльфья рысь я алчу тебя…


Тогда она рычит кусается мается и раздирает меня плещет разрывает разбирает расширяет нежданными ногтями когтями…

И я вьюсь в розах и еще многие шипы сдираю снимаю с долгих стеблей…

И уже всё в счастливой блаженной крови тело пенное мое…

И все снежные розы уже стали розами гранатовыми…

И я счастлив и все тело мое течет как арык на полу кровяной крутой родной…

Любовь и смерть?..

Любовь и смерть!..

Я хочу сладко умереть…


И тело мое было как белый валун а стало как ручей кочевой кровяной…


И уже! Уже!..


Фалльфья овца коза Фалльфья змея Фалльфья рысь гляди уже все шипы со стеблей — таких сладких таких долгих — я содрал сорвал и недвижный снег лепестков обратил в текучий мокрый безвинный гранат…

Фалльфья иль древняя тайна Чингисхана изшла вся?

Фйааа!..

Я лежу на гранатовых текучих розах на длинных нагих стеблях без шипов…

И тогда нагая Фалльфья опять лежит ворожит недвижно на мне и склоняется родимая жаркая ко мне и рыдает стенает страждет она …

Хйяяяааа!..


Дервиш гляди я омою грудным парным кумысом тонских кобылиц твои раны…

Айх!

И ты блаженно радостно омытый уснешь…

И будешь спать три дня и проснешься счастливым и не будет на теле твоем рдяных сладких ран…


Но! Я! Уже! Буду! Далека!..


А пока я омою материнским родильным кормильным молозивом молоком степным кумысом тонских скуластых иссык-кульских кобылиц святых твое свежевспаханное шипами радостное тело…

Айхха! Айфффа!


И она прижимается приближается ко мне нагая с набухшими миндальными уже материнскими сосками…

И обдает обливает омочает омывает меня теплыми молочными струями обильными…

И молоко нерождённых младенцев течет по телу моему и по рдяным ранам…

Айя!..


Дервиш тот снайпер убийца нарушил меня и я стала чреватая плодовая и сосцы мои исполнились изготовились к материнству…

Но от убийцы родится только убийца и я сделала аборт и я убила потравила горчичным семенем нерожденного сына моего…

Но соски не знали о детоубийстве но соски слепо яро наполнились млеком…

И вот я изливаю его на тебя на твои сладкие раны сразу заживающие…


Айффф!..

Хакан я люблю тебя тебя тебя…

Я Орда Орря кобылица гонная твоя и твоего коня…

Айфф!..

В степи есть только любовь коней!..

Ай!..


…Фалльфья какой-то древний маковый бездонный сон колодезный сон шанакура опиекурильщика находит на меня…

И я не могу встать с хладного глиняного пола и заживо замертво засыпаю засыпаю засыпаю…

А она на меня молоко из сосков бескрайних изливает извергает…

Улыбается…

Хакан!..

Я люблю тебя!..Я твоя кобылица млекороняющая млекоизливающая…

О тоска гонной кобылицы без коня…

А конь военных конниц алчет не на меня восстать…

А алчет под воина бахадура насмерть в сече в резне встать пасть…

А в войне смерть выше и слаще любви…

Да?..

Нет!..

Фалльфья останься со мною навек…

Куда идти тебе — на родине нашей везде война везде пули братские витают…

Фалльфья Орря а тайна открылась явилась иссякла на голых стеблях на розах гранатовых на струях молозива текущих врачующих раны…

Дервиш еще тайна не иссякла…

И пришел час исхода час царской неслышной отшественницы Агамы…

Дервиш была Фалльфья овца коза была Фалльфья змея была Фалльфья рысь…

И теперь ты спи мертво три дня и усмирятся

раны…


…А Фалльфья бесшумно нежно навек уходит древней святой буддийской храмовой ящерицей агамой уползает…

Тут вязкий утробный бред мак кукнор анаша блажь дым сон находит на меня…

И я лечу бадьей в колодезь сна без дна как сосунок новорожденный верблюд летит с огромного кызылкумского сыпучего кипучего падучего бархана!..


Фалльфья Урря останься со мной навек!..

Я проснусь через три дня и мы никогда не расстанемся до саванов кафанов мусульманских прекрасных вместе! разом разом разом…

Фалльфья и мы полетим вместе спеленуто в замогильных коконах-саванах!..

И мы полетим в иные вечные миры…

И мы полетим в иные вечные сады…

И мы полетим в иные вечные страны…

Дервиш возлюбленный мой!..

Теперь и ты знаешь древлюю тайну степной любви овцы змеи рыси агамы…

Дервиш и пока ты алчно мертво спишь я сорву десять молодых ширазских белых роз с кровавыми шипами и уйду навек к шатрам тюменям блаженного Хакана Чингисхана…


Прощай возлюбленный блаженный дервиш…

Земной Хакан мой…

А я ухожу к Небесному…


Прощай Фалльфья овца коза змея гюрза рысь агама…

А я остаюсь на земле а потом уйду за тобой к Хакану…


Айхххффйайя!.. Фййа!..

…И тогда вспомнил опустошенный сиротский дервиш свою кроткую возлюбленную Лейли…

Которая (и слава Аллаху!) не знала великой тайны любви и потому не уходила вспять к шатрам бессмертного Хакана Чингисхана…


…Лейли!..

Где ты?..

Глава XXXV ПЕСНЯ

…Возлюбленная моя!

Ранней весной

Когда цветет в пустыне саксаул — розовый сосок песков

Когда цветет живет колеблется сыплется летучими

жемчугами лепестками от ветра у реки снежнокудрая

блаженная первоалыча

Ранней весной

Пойдем пешком босиком из Хивы в Бухару

Возлюбленная моя…

Айя… Айи…

И я понесу поберегу полелею в руках узорчатые

сафьяновые изумрудные тихие тихие

кауши — башмаки твои

Теплые еще от твоей чародейной вольной веселой ноги…

Айи…

Лейли!.. Лейли!.. Лейли!..

А однажды…

Глава XXXVI ПОГОНЯ В ГРАЖДАНСКУЮ ВОЙНУ

…А однажды на душанбинском хмельном вешнем базаре где люди алчут плодов земли тучной…

Дервиш взалкал мимошедшую курчавую каракулевую деву Лейли — Хатшепсут-Неферт…

И гнал искал ее как бухарский олень спелоосенний…


Дева у которой груди пирамидально неизбывно воздымали хрупкое сквозистое платье сказала томясь задыхаясь от плотя-ной блудной бешеной алчбы:

Зачем гонишь меня?..

Уйди олень трубящий осенний…

А окрест весна на базаре!..

Рано! олень! рано…

Далеко еще до осени гонных урожайных златозеббов златофаллосов…

— Если бы отец твой не гнал не мял твою мать в одеялах разрывающихся задыхающихся…

Если бы отец твой не был ревущий пенный олень в одеялах — тебя бы не было на земле на базаре…

И твои пирамиды неслышно яровосставшие одежд безвинных не разрушали бы не воздымали……

Но опечалился и отстал…


И она с ненавистью за кротость его унесла навек неслыханные неизбывные дынные блудные пирамиды свои неутоленные с многоплодного базара который вдруг почудился одинокому дервишу неистово многогрудым…


..А Лейли с коралловой повязкой на голове и свежим гиацинтом в смоляных власах показалась дервишу девой рая…

О которой сказано в Коране что если хоть одна дева рая явилась бы на землю — то одна повязка ее стоила бы всех красавиц мира…

Дева рая!.. дева рая по какой земле ступаешь дева рая?..


Дева рая ты не суждена мне…

Да и рай не увидать мне за грехи мои?..

Но уповаю…

Господь мой, уповаю…


И…

Глава XXXVII ЗЕМЛИ РАЯ

…И однажды весной дервиш Ходжа Зульфикар брел одиноко по варзобскому родному ущелью куда тоже залетали забредали слепые пули гражданской войны…

Была блаженная пора курчавых неистовых бегущих с сырых гор ручьев…

Бегущие ручьи с бегущих гор!..О!..

Свежо в текущих новорожденных глинах!.. О!..

О как тут чует человек из каких текучих ползучих сладких глин он сотворён рождён!..

О как тут среди глин явен первозамысел перволепка Гончара Творца!..


Но тут с горы Кондара пошёл тучный грязевой сель…

И тяжкий обильный камнепад с горы сойдя опасливо скакал…

И дервиш едва успел спрятаться за базальтовую близкую скалу и из-за скалы восторженно глядел на сель ползучий и камнепад готовый радостно и сразу умереть в клокочущих родных камнях!.. и раствориться глиной в глине!..


О Аллах!..

Где мой камнепад?..

Где мой последний камень?.. Где моя первоглина-мать?..

Я жить устал и смерть от камня кочевого и от глины первобытной так сладка!..


Аллах! Сколько в весеннем твоем ущелье вислых камней — ужель один не унесет не заберет с собой меня?..

Аллах в твои края?..

Давно я брожу в ущелье варзобском родном колыбельном моем и тайно вожделенно жду камня того…


…И тут с селем часть горы сползла и как алая свежая рана открывается когда сорвешь неосторожно сырой кровяной бинт…

Так явился потрясенному дервишу алый дикий свежий сад из потаенной утробы глубины горы…


Там цвели алые алые и сиреневые невиданные дерева которых дервиш не знал которых не видел в дальних скитаньях своих по земле…

Были они похожи на цветущие миндали урюки персики но не они…

Там в алых алых паутинных одеждах на изумрудных речных молодых травах сидели улыбчивые мужи и девы что ли…

И в руках у них были пиалы с алыми пенными винами что ли…

Откуда-то взялся речной туман и неясно было но сладко как в детском сне сне сне…

И дервиш из-за скалы глядел на призрачных как рыбы в воде мужей и жен боясь что они увидят его… и он спугнёт их…

И тонкое девичье дивнохрустальное пенье слышалось налетало из алого сада…

И река Варзоб не могла заглушить пенье это…

О Боже…


Еще дервиш увидел нескольких туманных плясуний с нагими благодатными пирамидальными избыточными грудями и в одних алых изорах туманах шароварах ханатласных…

И они скользили вились как водоросли вокруг пьющих из алых чаш…

И сами пили из чаш наклоняясь к мужам и окуная соски бирюзовые бредовые блаженные в чаши…

И иные мужи туманно нежно пили из чаш и из сосков…

И дервиш подумал что он тоже пил бы из чаш и из сосков…


И свежесть свежесть алая идущая от алого сада превосходила свежесть от весенней Варзоб-дарьи и душу дервиша неслыханно прошла просквозила… истомила очаровала земную душу его…

Тут веяло иным Неземным Миром… и дервиш был заживо в Двух Мирах…


Ах редко кому Всевышний показывает рай при жизни!..


…И дервиш стал осторожно всматриваться в людей с чашами…

И ему показалось что одного из них он узнал — это был давно усопший возлюбленный друг юных дней его блаженный иудей Ян Эбнер Бен Эйр чья неожиданная смерть надолго опечалила согнула его…


И дервиш вспомнил слова древнего суфия: «В последние времена появятся на земле давноусопшие люди и те что еще не родились и сроки сместятся… И это будут одни и те же люди — упавшие в прошлых веках и восставшие в грядущих…

Творец не очень щедр…И повторяет человеков…»

Да!..


И в руке у Яна Эбнера плескалась пенная чаша и он улыбался…

И дервишу почудилось что он почуял чей-то взгляд и повернулся и стал глядеть на скалу под которой стоял дервиш…

И дервиш спрятался чтобы не увидели его…

И дервишу стало тревожно и страшно…


Но тут дервиш увидел что рука незнакомца с чашей дрогнула и чаша накренилась и пролилась…

И улыбка ушла с лица Яна Эбнера…


И дервиш зашептал спрятавшись за скалой:

— О Господь!..

Ты караешь иль награждаешь?..

Как говорят древние раввины: Не знаю… не знаю… не знаю…

И я не знаю — рыдаю ли я или радуюсь?..


Тогда сель словно несметная улитка пополз далее и со-

крыл занёс залил алый внезапный сад во глубине горы и жителей его..


Только пенье только девье дуновенье пенье еще еще еще долго слышалось дервишу хотя река Варзоб-дарья металась и донные камни валуны воздымала сокрушала содвигала у ног его…


Тогда дервиш уже не опасаясь вышел из-за скалы…


И нежданно безумно по горе горбато поехал мимо него неизвестно откуда взявшийся слепой странник на осле…

Тут странник открыл дряхлые глаза и дервиш увидел что он не слепой а спящий…


— Дервиш я едва вытянулся выбрался из этого пагубного селя — видишь ноги моего осла все в текучей глине и мои ноги тоже грязью задеты объяты…

Я всегда глухо сплю когда бушуют горные вешние ручьи и камненосные камнетяжкие сели…

Но мой осел знает тут все тропы… — и он тяжко сомкнул веки опухшие от бессоницы и сна — но мой осел берет мои глаза, мой дервиш Ходжа Зульфикар…

И тут дервиш Ходжа Зульфикар вздрогнул увидев что у осла человечьи текучие долгие глаза странника…

Словно они ушли с лица Спящего на лик осла и перекинулись переметнулись переселились прижились просияли там.


— О Аллах!.. Откуда странник знает мое дальнее имя которое я сам уже от старости вспоминаю едва?..

Ангел Азраил что ли?…


Святой покровитель странников тысячелетний Хызр-Ходжа что ли плывет течет грядет передо мною?..


И осел его весь виясь ярясь трясясь плывет в текучей глине…

И задеты святой весенней грязью Хызра узкие ноги у которых стали камнем ступни и подошвы…


— Дервиш иль забыл что земли рая превышают в тысячи раз землю людей?..

Ейхххххххх!..


Дервиш тут выглянули явились алые сокровенные девственные окраины райских несметных неоглядных садов…

Иногда Аллах открывает являет их на миг чистым иль заблудшим душам…

Но только на миг!..

Чтобы тленный мимоскоробегущий вечноскорбящий человек не разглядел не успел не узнал вечных блаженных незабвенно ушедших неизъяснимо родимых лиц!..

И не успел разрыдаться увидев вечное прошлое своё!..


— Старец!.. Но я узнал успел разглядеть одного!..

— Тссс!.. Ейххх!.. Молчи! храни! берегись! таись!..

Ты увидел при жизни Иной Мир!..


Ййййиххх!..


И весь в горных гонных алмазных ручьях дервиш блаженно бездонно рыдая на селе ползучем текучем стоит уповает молит…


А блаженный усопший возлюбленный Ян Эбнер улыбчиво чрез сель на дервиша глядит глядит и по-земному машет машет рукою прощальной…

И машет а не манит…

Ибо знает что если усопший манит живого — живой умирает…


…Дервиш дервиш родной земной и загробный друг мой…

А ты на ручьях серебристых стоишь…

А мы уходим уходим уходим от этой печальной земли в вечноцветущие Сады…

Глава XXXVIII БУХАРСКИЕ ЕВРЕИ И КОРАБЛЬ СПАСЕНИЯ

…И вот мы уходим от этой печальной земли…


И вот уже доктор Рошковецкий говорит дервишу которого спас от пули смертной:

— Я живу у душанбинского аэропорта…

И вот в день самых кровопролитных кровопийственных кровоплещущих боев самолет улетал в Израиль…

И толпа мужей жен старцев детей с мешками и чемоданами молча ринулась к спасительному самолету хотя окрест аэродрома шел бой и пули алчно избыточно летали над головами и в головы тоже влетали и там кровеобильно малиново метались останавливались…


И некоторые из евреев были повержены подбиты на пути к самолету но их никто не спасал…

И они молчные кровавые отползали послушно к кустам белых осенних ширазских роз чтобы не мешать живым идти к самолету чтоб не мешать исходу…

И я глядел на кочевой народ мой…


…Но потом отлет самолета отменили и беглая толпа пошла побежала вспять к далеким домам своим от самолета…

И пули близкого боя опять сбили с ног порушили несколько моих собратьев…

И они так же покорно молчно ползли умирать к кустам пыльных равнодушных роз чтоб не мешать исходу…

Кровавые кроткие иудеи мои в белых хладных чужих последних розах…

И я глядел на народ мой мечущийся под пулями и думал что уже несколько тысячелетий народ мой мучится мечется под пулями ножами стрелами бомбами…

И теряет живых среди чужих народов…


И вот бухарские евреи две тысячи лет жили в Таджикистане…

И вот впервые за две тысячи лет они бегут навек из народа объятого кровной семейной резней…


Сказано Христом: «Враги человеку домашние его…»

А тут враг человеку родной народ его?..

Как тяжко протяжно кроваво как неизбывно несметно тоскливо бежать из тысячелетнего гнезда!..

А?..


И вот старцы ученики мудрецов талмедей — хахамимы учили нас копить добро серебро золото — и что я приду к Стене Плача с убогим добром моим? с тяжкими мешками и чемоданами моими?..

И зачем кочевому народу мешки утлого скарба?..

И я не видел ни разу летящую птицу с мешками с ветошью на крыльях…


И я всего лишь тихий кочевой бухарский еврей эпохи исхода евреев из распада Русской необъятной империи…

И вот мой народ кочевой бредет под пулями к небесному кораблю спасенья что унесет его на землю предков его…

Но воздушный корабль не летит и в народе моем бредущем вспять под пулями я вижу много голубоглазых доброликих людей русских…


Два великих народа кочевали по земле — китайский народ кочевал и встал у святой своей Великой Китайской Стены и смирился в гнезде своем…

«Надо слышать пенье петуха у соседа но никогда не ходить друг к другу в гости…»

А иначе будет зависть ненависть война резня…

Так говорит мудрец Китая…


Иудейский народ печальник странник мой кочевал веками и встал у святой Стены Плача и обрел божью тишь…


…Или, Или лама савахвани?..

Боже мой! Боже мой!.. для чего Ты меня оставил?..


И только этот только этот клич все носится над русскими заброшенными деревнями городами головами…


Ай Русская империя необъятна безбрежна…

Но нынче и русский Народ мечется мучится под пулями в поисках брега…

И нет у Него Великой Китайской Стены?..

И нет у Него Стены Плача?..

И нет у Него тысячелетнего гнезда храма в Империи кровавой?..

Иль Церковь мать двухтысячелетняя не зовёт Его?..

О Боже! Что говорю я в страхе живота моего?..

Но!..


…Но сплоченные ярые народы которые раньше называли себя Твоими сынами — нынче рвут расхищают Тебя как пенные тли тати аки одинокого заблудшего волка грызут волкодавы…

А заблудшая овца становится волком…

И вот овцы пожирают пастуха своего удивленного смиренного…


Ах доктор Рошковецкий ах заблудший брат иудей мой!..

И что не идешь ты к Стене Плача своей из империи Русской где словно горностай в клетке вьется мечется русский народ?..

Потому что в клетке нельзя жить а можно только умирать…


Ай дервиш Ходжа Зульфикар!..

Мусульманский брат мой!.. нынче осень златопадная виноградная царит в Душанбе…

Нынче гражданская война резня бой убийц автоматчиков в Душанбе…

Но я не хочу держать в руках автомат…

Я хочу держать в руках книгу…

Мой народ — Народ Книги…

И я забрёл средь пуль в городскую пустынную Библиотеку…


И я один средь древних святых забытых книг сижу брожу в пустынной огромной Библиотеке Душанбе словно мумия фараона ожившая во чреве пустынной хладной пирамиды…

Один я блаженно читаю брожу витаю средь тысяч забытых книг средь кладбища усопших мудрецов и поэтов с которыми в войну никто не говорит…


И если я уйду к Стене Плача моей то совсем одиноки останутся тысячи книг в пустынной заметенной холодной золотой златопадной листвой Библиотеке…

И одиноки будут древние мудрецы и поэты заметенные золотым погребальным неистовым душанбинским листопадом…


…Ах доктор Рошковецкий хранитель тысяч забытых книг…

И ты их трогаешь тишайшими влюбленными перстами и бездонными очами…

Ты ль последний читатель в Библиотеке чрез широкие разбитые пулями окна заметенной неистовым златотканым злато-летучим листопадом листопадом листопадом…


Элохим! О Господь! VHWH! Адонай!..

Пусть одного блаженного листопадного иудея пусть одной душанбинской далекой слезы не досчитаются у возлюбленной Стены Плача!..

…И я плачу хотя я далек от Стены Плача…

Но из слез моих таджикских матерей жен детей и мужей можно сотворить поставить неоглядные текучие Стены — водопады прозрачные…


…Аллах! а стены из слез более вечны чем стены из камня?..

О Боже!..


И в стенах текучих я вспомнил моего дальнего усопшего древнекитайского поэта-брата Ду Фу который тоже рыдал у Великой Китайской Стены…

…Когда я ем — оставляю еду мышам

Я не жгу лучину в ночи чтоб не обжечь слепых мотыльков…

…Брат мой Ду Фу…

Ты утонченно страждешь о мотыльках и мышах…

А я грубо рыдаю о человеках…

…Брат мой ты уже два тысячелетия плачешь у Стены а в моем городе Душанбе опять ночной бой…

О бой…

Глава XXXIX НОЧНОЙ БОЙ

О ночной бой автоматчиков у стен ветхого сонного дома моего!..

Матушка моя Людмила читает «Войну и мир» Толстого и говорит туманно улыбчиво: «Сынок послушай как великий писатель описал бородинский бой…»


Матушка моя глухая от старости и многих земных замираний упований страданий…

И не слышит она ночного боя у дома нашего…

Там автоматные обильные тугие очереди…

Там крики дрожь всхлипы стоны…

Там захлебываются смертной слюной ненавистью и кровью…

Там падают в осенние арыки где золотая палая листва грядет и убитые и раненые…

И раненых никто не спасает в ночи а к утру они становятся убитыми…


В ночном бою нет раненых — есть только забытые убитые…

Матушка милая!.. потуши свет — тут у нас под окнами Бородино…

Как хорошо что ты не слышишь!..

Весь город темный стоит таится хотя не спит но боится что пули прилетят на свет — они летят на свет словно слепые обреченные мотыльки…


…Я тебя слышу сынок! — она покорно тушит свет и спит глухая блаженная моя…

Помнишь у древнего китайского поэта: «Не жгу я лучину в ночи чтобы не обжечь слепых мотыльков»?..

Я лежу во тьме за стенами дома и огненно близкие пули не попадают в меня не знают томящегося меня

Но!..

О Боже!..

О!..


Но ведь они попадают влетают в других людей но они разрывают разбивают разрезают расширяют раздвигают такую же плоть персть как моя…


Аллах! Господь!..

Но Ты ведь всех нас из одной глины из одного теста лепил любил мял?..

И что пули бьют вьются не задевая меня но они в моих братьев человеков летят…


И я лежу и накрылся толстым бухарским одеялом с головой…

Но одеяло словно пропускает пули и я не сплю…

Душа моя полна пуль летящих…

От пуль летящих бессонница моя…


И пули за стенами над одеялом моим бедным близко летят и не трогают меня…

Но они в других людей летят и разрывают такую же плоть как моя…


…Ай Аллах!..

Да как же тут спать лежать дышать когда пули в людей летят…


Тогда я вырываюсь из-под дряхлого одеяла…

Тогда я зажигаю все огни в доме моем и они яро горят среди вавилонской аспидной сатанинской тьмы города где пули кипят летят кишат…


И тогда я полуголый выбегаю на балкон и кричу во тьму:

— Эй! хватит стрелять! Хватит убивать…

Идите спать!.. Идите любить ваших жен и детей!..

Иль стреляйте в меня!.. в меня…

Пусть все пули летят сюда…


…Я стою в белой ночной бухарской рубахе средь тьмы на балконе облитый ярым одиноким светом из трех окон моих…


Сейчас мои пули прилетят…


…Господь!.. Как хорошо что матушка моя спит и не слышит меня — блаженна и глуха!..


«…Не жгу я лучину в ночи чтоб не обжечь доверчивых мотыльков…»

А я жду пулю свою как огня мотылёк…

О!..


…Но тут вместо пули приходит несметный непроходимый весенний многодневный дождь дождь дождь… ливень… ливень…

И он забвенно невинно смоет уберет с убитых забытых кровь (как вековой безымянный омывальщик усопших)…

И унесет хрупкую медовую пряжу пыльцу святую с крыльев лепечущих мотыльков…


Дождь похорон… Ливень омывальщик убитых человеков…

Ливень мокрых лысых мотыльков…

О!..

Глава XL НОЧНАЯ ЛАДЬЯ

О!..

…В весеннем городе моем ночь и дождь несметный…

А крыша кибитки моей мазанки глиняной робкая кривая дряхлая…

И вот вот не устоит потечет поплывет она и пропустит ливень на бедные утлые постели мои где спим мы с матушкой моей Кампир Людмилой…

…Сынок сынок ты слышишь река у кибитки нашей вспухла разрослась восстала река река…

И ливень промывает проламывает крышу которую давно мы забыли поправить починить к весне…

И она худая как древняя плоть персть моя…

А река раздулась и она лижет грабит берега и дома и кибитку нашу одинокую окраинную…

А в городе родном нашем Душанбе царит гражданская война братская бойня резня…

И пули близкие чрез дождь летят и находят обреченных человеков…

…Матушка спите…

Матушка ливень не победит не промоет крышу…

Матушка так сладко дально колыбельно утробно в облом-ный ливень спится мнится ворожится…

В ливень душа человеческая по струям восходит к небесам вечным


…Сынок сынок ты слышишь — там голоса…

Там на ночной глиняной несметной курчавой безумной реке голоса слышатся глухие…

Но их язык — древний первобытный забытый доарамей-ский…

Сынок это за мной!..

Это ночная ладья ночная святая златая галера на реке глиняной томится воздымается там где несутся стремнины хляби хребты горы водяные рассыпчатые бездонно глиняные первобытные…

Сынок ты слышишь как бьют весла по водам густым смоляным глиняным…

Такая вешняя река сносит потопляет кишлаки прибрежные…

И спящие в жарких одеялах становятся утопленниками глиняными ледяными…

И такая река забивает душной смертной глиной жабры и рты форелей…

И они выбрасываются умирать на берег где рыбарей насмерть унесло смыло…


Сынок такая река приносит однажды ночную золотую ладью…

Сынок слышишь — весла плещутся бьются о волны безысходные…

Это за мной…


Господь но я уже давно готова а твоя злата ладья пришла только сегодня…


Сынок вот видишь я приготовила смертное последнее свое белье богоугодное богомольное заупокойное загробное…

Господь!..

Сынок!.. Смертное саванное гробное белье мое уже давно тайком от тебя приготовлено…

И она вынимает из-под подушки старенькую белоснежную долгую рубаху…


Сынок!.. Рубаха гробная ветхая как плоть моя!..

Господь!..

Сынок пойдем из кибитки к золотой ладье! скорей! а то она уйдет по реке…

А то река уйдет в берега и обмелеет и галера схлынет сбежит по реке обмелевшей…

Сынок возьми мой золотой нательный крестик а я простой оловянный взамен надену…

Там в тех краях золото не ходит и не ценится…

И она снимает с шеи золотой крестик и протягивает его мне…

И надевает вместо него припрятанный оловянный крестик последний…


Сынок бежим спешим из кибитки а не то уйдет моя ладья золотая святая милая загробная заупокойная галера…

Сынок слышишь как нетерпеливо бьют весла у нашей текущей в глиняных волнах струях бедной грушевой кривой двери…


Она забыла вставные зубы свои в стакане с родниковой водой и потому шепчет пустынным нищим ртом…

И я рыдаю но в ливень не слышно слез…


…Матушка родимая спите…

Сон это… от ливня… от реки глиняной…

Этот сон вам ливень и река глиняная бушующая сон сон навевают нашептывают…

Нет никакой на реке ночной ладьи галеры…

Наденьте матушка вспять ваш золотой крестик…

Похороните до поры далекой под подушкой ваше белье тщетно смертное…

…Сын быстрей… отвори дверь… Проводи меня к ладье пока река не обмелела не вернулась в тошные бреги бреги бреги…


Я улыбаюсь и отворяю дверь…

И речная сырая глиняная свежесть из ночи из реки близкой близкой разъяренной веет веет веет…


Ай как свежо! как хорошо!..

Как пахнет травами и деревами заповедными и чашковым боярышником в ливне пряно пьяно духмяно расцветшем!..


Почему-то я вспоминаю древнее изреченье: «В назначенный час высыхает и дерево растущее в воде…»

А моя кибитка вся в ливне и вся в близкой бушующей реке…

…Сын пусти меня к реке к ладье…


Прямо у кибитки на неистовой реке во тьме стоит золотится колеблется древняя ладья многовесельная галера трирема.

И двадцать гребцов яро туго бьют вспять всласть хлещут веслами по реке чтоб галеру держать у кибитки…

И не дать ей навек сползти уйти по реке…

…Сын пусти меня…


Она тщится пройти за мной но я не пускаю ее из кибитки к реке к ладье…


Какой-то темный гортанный Муж в ливне в длинном мокром блестящем хитоне плаще что ли стоит на высокой шаткой корме…

И гортанно кричит на древлем нечеловеческом птичьем языке…

Оййййххххо!.. О!..


Харон что ли перевозчик мертвых с золотой ветвью персе-фонских рощ…

Но Харон течет лишь в подземных реках а не в земных да и Харон стар а этот яро млад…


Анубис что ли загробный повелитель шакал древних египтян но где его ознобный оскал…


Но он хозяин ладьи…


…Сынок пусти меня к реке к ладье…


Но я не пускаю ее…


Тогда хозяин Харон Анубис пряча от меня лицо в хитон нежданно гортанно хрипло от речного ветра устало кричит на русском языке:

— Пусти ее… Срок ладьи пришел…

Когда еще случится такой ливень?.. и так вздуется вознесется эта малая река чтоб пропустить ладью мою дальнюю?..

Уйююююю!..

Ай дервиш если бы ты знал из каких мы гребем течем земель и вод!..

Уйеёооо!..

А сегодня мы подбираем и живых кому суждено стать усопшими и мертвых которых из давних мелких могил водою восставшей вынесло понесло…


…Сын пусти меня сынок…

Оооо…


…Дервиш пусти ее…

Видишь — ливень стихает… волна падает… нам надо уходить…

Слышишь — весла наши уже бьют по камням а не по волнам!..


Ай самое печальное в мире сем — это когда весла бьют по камням по речным валунам…

Когда пришел срок а человек не хочет умирать!..

Дервиш отдай нам ее…

Когда теперь будет такой дождь?..

Когда будет на реке ладья?..

И она мать будет маяться каяться и ждать?..

Матушка! я знаю про срок про ладью!..

Но!..

Ай Господь… бери взамен меня!..

Матушка я не отдам тебя тебя тебя тебя не отдам не отдам…

Так страшно мне вернуться в пустынную кибитку и увидеть пустынную твою опустелую еще тепло хранящую измятую неубранную постель где никогда! уже!.. не будет!.. нет!.. родимая!.. тебя!..


Господь! Владыка всех миров!..

Не может быть чтобы любовь земная скоротечной матери и мимолетного сына не имела продолженья звездновечного веселья в небесах в иных мирах!..

Господь! не можешь Ты таить такую казнь!.

Мы же Твои чада…

А какой Отец гнетёт чадо своё?..

Да? Да?.. Да!..


…Река опала

Река вернулась в берега

Ладья златистая ушла и по волнам и по камням


Матушка в гробной жемчужной рубахе!..

Так хладно сыро смертно!..

Так свежо на брегу стоять…

Так блаженно… так сладко…


И я обнимаю ее за рыдающие блаженные опавшие дивные плечи…


Гляди — ливень иссяк…

И река опала…

И ладья ушла…


Пойдем спать…


…В туманном ливне машина «Скорой помощи» пришла и ушла…

Я не отдал свою мать…

…И вот ливень ушел и пришла варзобская летняя ночь…

Глава ХLI ВАРЗОБСКАЯ ЛЕТНЯЯ ГОРНАЯ НОЧЬ ДУШНАЯ ДАЖЕ У РЕКИ

…И в такую душную ночь я поставил кувшин с речной мудрой курчавой водой у бирюзовой мглистой горестной одинокой кибитки мазанки моей уходящей в бездонную горную ночь ночь ночь…

От ночных звезд вода к утру холодней и чище…


Ночью от реки шел снежный ветер и я блаженно уснул и даже оделся павлиньим дряхлым бухарским одеялом…

Ай Господь! Одно дряхлое одеяло спит на другом плотяном одеяле


А ранним утром я увидел что вода в кувшине немного тронута немного тишайшая сладчайшая убыла…


Звезда приходила светить и воду ночную хладить

Змея приходила из кувшина пить

Не захотела она пить из реки а захотела пить из моего кувшина

Ты тоже одинока ты тоже любишь звездную серебряную воду из кувшина змея сестра жена дщерь подруга тихая моя


Ах блаженно одиночество из-за которого мы любим даже змей!..


И я пью из кувшина вослед за тобой и чую твои нежные родимые уста…


На следующую ночь я вновь поставил кувшин с водой у кибитки моей…

Приходи сестра моя…


Звезда приходила светить и воду ночную хладить

Змея приходила пить

Лейли приходила любить


Лейли…

Глава ХLII СОБЛАЗН

Моему дальнему брату Марциалу

Душный лепет полуденного июльского тополя у окна моего Лейли Лейли

А ты сокровенно неистово нежно младенчески нага нага на

исфаганском ковре мреешь таишь полуспишь Лейли

А мой зебб фаллос меж лядвей шелковистых атласных о лоно

твое забывчиво веет бредет бродит наливаясь чует

шелестит

А мой тополь меж лядвей твоих вначале розов розов словно

летучий фламинго

А потом как белая тяжкая цапля как белый аист как

журавль стерх

Меж лядвей твоих во гнездо необъятно

сладчайшее перламутром сладимым сорит чадит пылит

палит журчит Лейли Лейли Лйи Лйи Йи И


И древней человеков семя вино соитья сливаясь свиваясь

бездонно сладит и пьянит


Но соитье стихает и крылья недужно слагают фламинго и

цапля и аист и стерх в бездыханных пустынных

перламутровых заводях лядвеях устьях гнездах лонах

Лейли Лейли


И опять душный лепет стеклянное марево морок июльского

полуденного тополя наплывает чрез сирые окна мои


Ай бес! шайтан! как быстры сладки как мимолетны плотяные

игрища твои


А божий тополь ветвью нежной липкой мускусной

словно матерь дланью через окна о

власы ласкается мои

И о твои чудовые неслыханные кудри непролазные моя

Лейли Лейли Лейли

И твои сахарные ханатласные лядвеи и твои беломраморные снегосонные неразбуженные колени полушария

окатыши чудовые хладит студит стыдит…

Глава ХLIII САМОЕ ДРЕВНЕЕ САМОЕ КРЕПКОЕ САМОЕ ХМЕЛЬНОЕ ВИНО

— Дервиш какое вино самое древнее крепкое хмельное?

Но которое нельзя пить?


— Это вино соитья — святое первотесто первобытия! Семя человеков…

Оно самое древнее вино — оно древнее человеков…

Ибо оно было прежде человеков…

И Господь лепил из него первочеловеков и ныне лепит…


Оно самое крепкое и хмельное — ибо наповал сметает с ног сразу двух человеков…

И они бьются друг о друга на земле опьяненно бездонно неразлученно…


О древнейшее сладчайшее бессмертное вино!

О!


Лейли из каких пиал пьют его?…

Лейли а все началось весной…


И пошло полилось это древлее вино…

Глава XLIV ОЛЕНЬ-ХАНГУЛ

Весной когда впервые отринув отбросив откинув постылые ку-лябские атласные взволнованные одежды и древний кишлачный

мусульманский стыд и девью гранатовую завязь младость…

Неистово курчаво младая Лейли-Ветер-Султан-Халва-Ханиффа пришла в тайную окраинную кибитку дервиша Ходжи Зульфикара…


Весной когда они остались одни в кибитке и дервиш съел много грецких орехов и кураги…

И выпил три пиалы змеиного самаркандского кишащего вина чтоб забыть что он стар…

Чтобы зебб его внезапный был тополем стреловидным был китайским карагачом неистовым мясистым а не ивой расплескавшейся зыбко опавшей забывшейся…


А Лейли выпила четыре пиалы вина…

Чтобы забыть что она млада…

Чтобы забыть про одежды про девий стыд…

Чтобы забыть про девью гранатовую кишащую роящуюся завязь плода…


Весной когда одни в кибитке пианые нагие они телами переплелись перепутались перемешались…

И выпили столько вина что не могли понять различить где тело его где тело ее где его солончак а где ее река…

И так кричали кусались грызли рвали стонали рыдали хохотали и мычали терзались трубили словно бухарские олени-хангулы в гоне любовном пенном осенью заметенные забрызганные гонными святыми безумными водопадными несметными журчащими кипящими семенами семенами летящими…


Весной в окраинной кибитке впервые сойдясь они так кричали пенно стонали стенали разрывались…

Что нежданно увидели в окне кибитки чьи-то зыбкие ночные очи бархатные и лик благородный с мшистыми алмазными рогами


— Гляди Лейли, — сказал дервиш от разрушенной гранато-

вой завязи не отлепляясь не отставая не отпадая не останавливаясь…

Это олень трубач хангул бухарский царь олень его летучего стада…

Это он пришел из цветущих душмяных горных чащ на наши стенанья…

Это он глядит на нас удивленно изумленно бархатными тихими до осени очами…

— Дервиш у вас у человеков гон стон весной…

А у нас у оленей гон осенью вослед за вами…

Аллах вначале сотворил человека а потом в рабы вдогонку ему зверя на земле воздвиг пустил поставил…

И олень-хангул по-царски высоко уносит из окна моей кибитки голову с алмазно звездными рогами…

Айя!


А за оленем пришел орёл…


О!..

Глава LV ОРЕЛ

Когда возлюбленная моя Лейли-Султан-Хаммураппи-Хат-шепссут-Бегумма бредет у возлюбленной моей реки Варзоб-да-рьи…

То всегда вдоль берега текучего хрустального за ней идет в ледяных иссиня прозрачных водах царь самец форель…

Он влюблен в возлюбленную мою…


Когда возлюбленная моя Лейли-Султан-Камыш-Арча-Гор-лица-Куница бредет по возлюбленной моей горной козьей тропе по родимой моей горе Кондара…

То всегда в сиреневой лазоревой надгорной тысячелетней девственной небесной синеве царит парит грядет следит за ней несметный малахитовый орел царь варзобских орлов…

Он влюблен в возлюбленную мою…


Когда Лейли впервые пришла в мою кибитку и забыла все имена и все одежды…

И стала наедине со мной яро доступно покорно бездонно безумно пиано нага…

Самец царь форель видел из вод ночных когда она к моей кибитке слепо упоенно горячечно шла шла шла…

И царь форелей как в пенный гибельный нерест выбросился на скалу где ночной дремал уповал рыбарь…


Когда Лейли впервые пришла в мою кибитку и стала нага нага нага …

Тогда моя кривая утлая кибитка затряслась как от землетрясенья…

И я услышал как валун камень глухо тяжко с горы Кондара на крышу плеснул упал…


И мы в страхе наги сцепившись связавшись сойдясь сплетясь с Лейли выбежали из кибитки в ночь…

И тут из-за горы пришла китайская красная кровеносная кровососная луна…


И мы увидели на глиняной крыше где я сажал афганский лазоревый мак текун и иссык-кульскую дурманную святую медовую коноплю…

Мы увидели груду горсть горку дивных словно порубленных избитых божественных кровавых перьев еще колышущихся еще дышащих еще воздымающихся дивно дивно прекрасно…

И из них птичьи ли очи?.. человечьи ли очи?.. очи мужа? орла? дивнодальнозоркие уже уже уже высыхающие умирающие белым бельмом смерти зарастающие…


Но влюбленные!

Но завороженные!

Но но но уповающие свято!..


Аллах зачем дал орлам такие очи и в ночи необъятные?..

Лейли это твой орел увидел как ты воровато проскользнула к моей кибитке ночной тайной…

Лейли это он пал плеснул крылами о крышу уже нашу живым камнем…

Лейли что рыдаешь…

Или не знаешь что от несчастной любви и орлы погибают?..


Ах дервиш!..

Я словно дерево боюсь осенних листопадов…

Я страшусь слепых равнодушных пуль войны (стрела не равнодушна нож — не равнодушен а пуля равнодушна) гражданской окаянной…

Я боюсь умереть я боюсь потерять тебя как влюбленного орла мой дервиш в пору осенних листопадов звездопадов месяца августа серпеня густаря мурдада…


Но!..

Глава XLVI ЛИСТОПАД В БОТАНИЧЕСКОМ ЗАБРОШЕННОМ САДУ

…Но Лейли Лейли выйдем в аллеи забытого заброшенного ботанического сада где лишь мы одни бродим в аллеях необъятных…

Лейли Лейли еще ранняя осень еще не начался большой глухой золотой листопад…

Но первый золотой росный лист уже летит на твои курчавые смоляные власы возлюбленная моя…

Первый золотой хладный росистый сквозистый лист листопада в аллеях забытых пустынных летит Лейли на тебя…

Дай я оботру его хладом лицо мое горящее всегда когда я вижу тебя возлюбленная моя…


И вдруг нежданно сорвавшись стая золотых палых листьев летит осыпает тебя возлюбленная моя…

Иль уже пришел начался явился большой златой листопад и в забытых аллеях засыплет заметет заворожит нас нас нас…

Дервиш так смерть летуча легка и близка…

Дервиш это стайка пуль над головами нашими с замираньем пронеслась и задела ветви плещущих золотою листвою чинар…

Вот и пал недозрелый осыпался случился стал довременный незолотой листопад…


Дервиш а сколько надо пуль чтоб осеннюю листопадную чинару до срока раздеть расстрелять обнажить догола чтоб чинара на землю до весны опала пролилась?..

Дервиш а человеку всего одна пуля нужна чтобы на землю навек упасть…


Аллах! что человек так текуч так плакуч так горюч так хрупок блажен среди вечных златых златоплещущих листопадных родимых чинар чинар чинар…


Ай…

Глава XLVII ЗОЛОТОЙ АБРИКОСОВЫЙ КОТ-ЛИСТОПАДНИК

…Ай Лейли Лейли возлюбленная моя…

Выйдем в родной осенний сумеречный печальный наш город Душанбе…

Где в шафрановых родимых исконных первобытных чреватых сумерках чревах гуляют лишь мусульманские тысячелетние стрелы пули…

Выйдем в шафрановые пустынные сумерки сумерки где бродят лишь внезапные пули и рыжие жирные ярые коты…

В городе некому убирать златые листопады…

В городе палое великое изобилье опадных мокрых затхлых листьев…

Но некому убирать их и они завалили заполонили заглушили город…


Дворники боятся шальных пуль.

И некому убирать городские помойки…

И они стали выше домов и там расплодились неслыханные коты…

Там коты жируют и растут неодолимо от обилья еды брошенной…

И уже коты городские вернулись вспять в диких камышовых котов и они стали опасны для человеков одиноких…


А иные коты от тучных остатков еды одичали и стали как снежные барсы и алчут человеков…


И вот они бродят по пустынному затаившемуся смертному городу и алчут человеков словно каннибалы и нападают на детей…


Лейли Лейли но я не боюсь камышовых алчных снежных змеиных котов…

Но я не боюсь сумерек родных смертельных…

Но я не боюсь пуль летящих древлих мусульманских стрел ножей потому что пуля уже убивала меня…


Всегда в Азьи летели царили стрелы и вспыхивали ножи тайные неслышные а теперь царят пули…

Но я не боюсь их…

…Возлюбленный мой дервиш Ходжа Зульфикар и я не страшусь родных гибельных сумерек златоосенних…

И не страшусь пуль мусульманских…

И я не боюсь снежных шафрановых барсообразных котов что стелются по ночному моему Душанбе и алчут крови человеков…

И вот огромный апельсиновый персиковый переспелый шафрановый айвовый то ли барс то ли кот вьется ластится у моих ног когда я иду к тебе в сумерках дымчатых облачных бегущих…

И переспелый кот бродит в моих переспелых ногах девственницы когда я иду к вам дервиш…

Лейли Лейли у тебя вспыхивающие глаза кочевых переливчатых волчьих живых изумрудов…

Лейли ты дева рысь на вольных тугих кошачьих ногах…

А за рысью всегда бродит камышовый кот…


И вот кот бьется вьется ходит в твоих ногах…

И я завидую ему ведь он снизу с земли видит чует сокровенные млечные верховья истоки твоих лядвей ног а я не вижу их…

…Дервиш я не боюсь змеиного стелющегося кота что алчет текучей горячей каплющей крапчатой рыси и глядит с земли в девичьи верховья ног моих…

Но я страшусь бегу паутины осенней незримой что ложится с сумерками на город и опутывает пеленает его…

Паутины что ткут в мечетях безбожные муллы которые не знают Корана и всепрощающих слов Пророка о милости…


И мы выходим в паутину и она незримо трепещет от тел и дыханья нашего…

И убийцы автоматчики где-то уже чуют шелест безбожный паутины этой древней…

И уже бегут к нам чтобы убить нас и остановить колебанье древлей паутины…

Ведь мы одни влюбленные бродим в затаившемся городе…


И мы как рыбы бьющиеся в сети как поздние изумрудные мухи в паутине…

Но все города и империи мира погибли не от того что не стало в них воды а от того что не стало в них любви…


И вечерний купол сеть паутина смерти стоит полощется над городом над рано спящими домами и кибитками и над нами…

И нет из него исхода…


Но я люблю вас дервиш…

Но все города и империи погибли от того что не стало в них любви…

И наш город не погибнет в гражданской войне потому что мы любим друг друга и не боимся пуль…


…И вот мы бредем по аллеям заброшенного ботанического сада на окраине Душанбе.

Может, сюда не придут убийцы и паутина их безбожных вождей…


А золотые неслышные листопады стоят метут в аллеях…

И одинокий старик сторож сада Гульмамад-Балтассар накурился анаши и задымился забылся вымер до утра…

И спит ворожит в сарае соломенном саманном своем…

….Лейли Лейли так дивно так чисто слезно полноводно в златых листопадных струйчатых дымчатых матерчатых сумерках аллей ботанического дальнего сада сада сада…

Аллеи аллеи… как люблю я ваши прохладные божественные тени…

И…

И чудится мне что нынче в забывчивых смутных таджикских аллеях мы встретим задумчивого курчавого лицеиста Александра Пушкина…иль в белопенной чалме Омара Хайяма… иль печального царя Соломона в милоти пророка багряного…

И это аллеи рая?..

И это аллеи ада?..

Вот они! вот их Святые тени кочующие…

И они не боятся пуль а святой лицеист уже получил свою обрывистую густую безбожную пулю…


Но вот они бредут нежно дымчато к нам в аллеях заметенных заброшенных в златящихся сумерках…


И я вспоминаю два своих давних изреченья: «В раю шел снег, в аду была весна…»

И: «Ад — это облетевший рай…»


Но!..

Лейли Лейли кто отыщет нас в бредовых листопадных аллеях ботанического сада?..

Дервиш дервиш но паутина над городом трепещет и грядут бредут сюда пауки убийцы с автоматами…

Дервиш ты же еще не получил своей последней пули как лицеист блаженный поэт Александр и я своей пули еще не узнала…

И вот по аллее уже грядут не вечные призраки а три тленных автоматчика с белыми снежными иль алыми повязками на головах — не понять в ночи…

И это уже не аллеи рая а аллеи ада…


Тогда один из них шепчет как падающий лист золотой чинары:

— Вы что бродите по городу?..

Иль не знаете что запрещено бродить по улицам после девяти часов а сейчас уже десять часов?..


Тогда Лейли шепчет:

— Тут в аллеях листопадных время бежит быстрей золотоголиющегося листа с облетающей чинары…


Тогда дервиш говорит:

— Сын мой сынок если б отец твой с твоей матерью не бродили по ночным блаженным тропам иль аллеям — тебя бы не было на свете…

Блаженны бродящие в ночных тропах дорогах аллеях постелях!..


Тогда они опечалились вспомнив отца и мать свою и померкли даже в сумрачных златосыплющихся аллеях…

И отошли от дервиша и возлюбленной его…

И стали растворяться призрачно небывало томно тонко в аллеях дымчатых…

Дервиш полюбил пожалел ты убийц своих в аллеях святых златоосыпающихся…

Да…


…Но тут шафрановый барсообразный кот бросился вослед за автоматчиками и зашелестел по палой листве…

И тогда один из них чутко хищно обернулся и вскинул дрожко автомат навстречь огромному небывалому барсу камышовому коту…

И тогда Лейли бесшумно метнулась бросилась спасать заграждать кота и залепетала запричитала слепо забывчиво туманно:

— Не надо!.. Не трогайте!.. Это мирный домашний кот…

В гражданскую войну коты избыточно растут…

Камышовый кот ходит за мной как за рысью…


Но уже было поздно…

И огненная судорожная истеричная дрожкая очередь прошла просквозила пронеслась через кота…

И хоть трудно убить умертвить измять насмерть кота но тут он сразу стих и лег в золотые парчовые ласковые опадные листья…

И пал явив кошачий игривый посмертный оскал…


Пули пули пронеслись через легкое извилистое тело кота и унеслись не успев стать рдяными…

Но убили навылет настежь его…

Лейли Лейли не мучься возлюбленная моя

Давай сядем на рухлую сырую мглистую полусгнившую поникшую от осенних дождей скамью…

А потом возьмем лопату у Гульмамада-Балтассара и зароем похороним в землю золотого палого листопадного кота…


Но плачет она потому что жалеет кота…

Дервиш посидим почудим поворожим на рухлой скамье ладье листопада…А потом похороним кота…


И плачет она и ей жаль кота и не чует не знает она ничего про себя…


…Дервиш посидим на скамье поплывем на ладье дервиш средь необъятного золотого ботанического сада средь необъятного блаженного всхлипывающего листопада…

А потом похороним золотого кота…

Дервиш прости меня что я рыдаю что мне жаль кота что рыси жаль кота…


И мы садимся на скамью на утлый корабль ковчег средь золотого обильного листопада…

И она клонится ко мне но не как дерево от ветра а как дерево от топора…

Айя!..

Ты!..

Аллах!.. Только Ты мне поможешь утешишь меня…


Дервиш прости меня но я не хочу тебе говорить…

Но одна пуля тут… у меня… случайно…

Он не хотел… он неповинен… он не убийца…

Это пуля для кота а вошла в меня…

И чрез кота пули унеслись а чрез меня одна не прошла…

Она там…

Она тут в сокровенных верховьях моих в истоках ног куда глядел с земли кот куда не пришла твоя целомудренная нежная внезапная долгожданная рука…

Там течет неслышный курчавый кровяной ручеек меж девьих моих брегов ног…

Дервиш мне сонно томно…

И от ручья в ногах тепло тепло тепло…

Дервиш дервиш ты берег меня а пуля не сберегла…


И она улыбается:

— Дервиш посидим на золотой скамье ладье в море золотых листьев опадных…

А потом похороним золотого кота…

А потом похороним заметем в золотом листопаде меня…

Только ни в каких глухих золотых листопадах грядущих меня не забывай…


Аллаху Акбар!..

Велик Аллах!.. А человек мал… меньше пули… да?..


И во всем этом мире златопадном мне уже не на кого боле уже уповать…


…В раю шел снег — в аду была весна…

Ад — это облетевший рай…

Глава XLVIII ВСТРЕЧА В АДУ

Дряхлый дервиш сказал:

— В аду я встретил свою возлюбленную жену Лейли Джилликулль Маструббу Кок Султан Анн.

И у нее на голове была коралловая повязка а в смоляных волосах цветок гиацинт…


И она бросилась ко мне рыдая смиряясь упадая: «Муж мой здесь мы будем вдвоем неудержимо нерасторжимо навек! Никто не разлучит нас — тут нет смерти и разлуки ее…»


И она говорила словно мы были в раю а не в аду…

Но у нее было три зебба — один запретный меж ягодиц другой божий назначенный — в лоне в божьем гнезде а третий запретный в устах…


И она в аду три зебба несла как три жгучие вечножалящие живоогненные стрелы в теле своем…

И это были грешные чужие зеббы иных мужей а я думал на земле что Маструбба была верна мне и одному зеббу моему…


Но она рыдала в аду…


И я простил ее и сказал:

— Жена моя неутешная грешная пойдем со мной…


Но тут ядоносный чадный атомный что ли чернобыльский что ли туман нездешний нашел от долин и болот мглистых повальных и сокрыл ее и голос ее и зеббы тайные на земле а явные в аду…


Тогда я закричал в туман:

— Жена моя! я грешен во сто крат более тебя возлюбленная Лейли Джилликулль Маструбба Кок Султан Анн моя моя моя!..

И мне ли не простить тебя…

Я прощаю тебя…


И тут я услышал навек на прощанье напоследок ее голос который повеял как тот миндальный алычовый персиковый лепесток…

Невинный голосок когда она безвинной невестой нетронутой была:

— Мой муж возлюбленный вечный жених Ходжа Зульфикар!..

Я вечная невеста чистшая твоя…

Ты в тумане не узнал — все три зебба твои…

Я никогда не изменяла тебе мой возлюбленный вечный муж…

Я всегда была верна тебе на земле…

И на миг пришла к тебе из родниковых райских садов…

Чтоб увидеть на миг тебя возлюбленный мой…

И три зебба как грешница адова понесла чтоб ангелы впустили меня в ад и чтоб увидеть тебя мой муж мой родной неистовый Ходжа Зульфикар…


Без тебя мне и рай — ад…

Я была одна кто бежала из рая в ад…

Из-за тебя…

И я не хочу назад!..


…И она рыдала стенала в тумане ада пока не стал непролазной кромешной ночью туман туман туман…


И она ушла…

И она все еще хромала от той страшной затаенной раны…

И немо протягивала мне дивносветящуюся ладонь на которой тускло чадила мерцала та пуля что убила ее неповинную на земле…


И она ушла навек в туман…

И она стала туман…


Господь Господь зачем зачем я пережил тебя?..

Ужель встреча не суждена?..


Я хочу умереть чтоб увидеть тебя…

Глава ХLIХ СМЕРТЬ

— Дервиш что ты так исхудал исчах в старости своей ведь

нет хвори смертной в теле чутком твоем и все двести сорок во-

семь костей твоих еще крепки и неслышны…


Печально улыбнулся:

— Я хочу чтоб легко было нести меня в саване-кафане моем близком на кладбище-мазар забытый моим дряхлым сокровенным родимым вечнохмельным от вина иль анаши останним редким возлюбленным друзьям моим…

А только такие святые бражные грешные остались у меня в исходе моем…


Ай друзья земные мои!..

Согбенные милые родимые шаткие от вина? от анаши? от смерти моей?..

Вам не тяжко? не слезно? не тяжело?..

А мне в кафане так хорошо!..

Наконец-то я нашел вольную неслышную вечную одежду для тленного тела моего…

Хорошо!

И!

…Лейли я иду к тебе…

Война окончилась но я хочу умереть…

Но перед смертью я скажу о нынешнем мимотекучем безбожном чадном дне который похож на ночь без огней…

Я скажу шепну об Империи которую я ненавидел и думал что умру а она переживет меня и моих детей…


Но вот я пережил Ее но остался в Ней…

И вот Она умирает и я с Ней как и народ мой удивленный и беспомощный…

Как дитя в люльке-гахваре которую смыло весенней рекой…

И дитя слепо спит и не чует что оно в гиблых гибких волнах грядет грядет грядет…


Империи — это великие Люльки для невинных младенческих народов…

И кто убивает Их — убивает Народы…


Да!..

Глава L ВАВИЛОНСКАЯ БЕЗБОЖНАЯ БАШНЯ-ИМПЕРИЯ

…Но более всего пекитесь о том, чтобы пророчествовать…

Aпостол Павел

В Кремле смута — на окраинах война…

Котел кипит с краев…

Дервиш сказал о нынешних национальных вавилонских смутах-бунтах имперских событиях-распрях:

— Древний мудрец говорил: «Кто ожесточает сердце — тот попадает в беду»…

Сколько ныне ожесточенных! Это люди соли и кипятка. И перца…

Человек просит у тебя утешенья а ты сыплешь роняешь соль на рану начальную…

И она алая ползет ширится рвется…


Человек просит у тебя стакан родниковой воды а ты со страстью протягиваешь ему стакан кипятка…

И бросаешь перец в ноздри жаждущие духа снежных русских прекрасных равнин…


Где священники пасторы муллы раввины — отцы учители народов истинные?..

Почему они молчат?..

Иль когда народы безумствуют тогда мудрые безмолвствуют?..

Иль старцы любят молодую пенную постороннюю кровь?..

Но нет чужой посторонней крови… Вся кровь твоя


…И вот зло отдается дико и криво — бушуют кричат пенные гиены-вожди а убивают старух в домашних штопаных халатах безвинных в Баку и в Ереване и в Душанбе…

И в иных градах и селах Вавилонской безбожной Империи…

Иль народилось много мужей ярых а войны нет и они ищут войны резни?…


Но молчат старцы аксакалы мудрецы а блудные слепые властолюбцы вожди сеют ветер…


Потом людей будут сбрасывать с крыш (и уже сбрасывают) а потом буря снесет и сами крыши…

Потом придут огонь и вода.

Останутся лишь чабаны с овцами в высоких горах…

А в долинах будет вода несметная над селами и градами греха.

Потому с детских лет я люблю чабанов…

Потому все пророки были пастухами…


Земля стоит пустая сиротская.

Одичавшие без труда на земле человеки готовы убивать друг друга тощими тоскующими своими ожесточенными руками осиротевшими зачахшими без орудий пахотных и урожайных…


Труд на собственной потной земле…

Молитва в тихом храме…

Уход исход на родную землю из опухолевидных больных мегаполисов…

Вот что может спасти страну нашу от человеческого кровоядного мясного хаоса и Божьего потопа…

Да будет ли?..

Хмелеют от крови тучные слепые мятущиеся безбожные народы и алчут смерти…


Но!

Побегут побегут люди из грешных городов голодных к земле кормилице сиротской и сметут безбожников на пути своем…


И еще дервиш сказал:

— На Руси правит Царь иль тиран. И нет иного…

И вот царелюбивый тысячелетний народ убил Царя и пришел тиран и хочет убить извести народ свой и отомстить ему за смерть Царя!..

Тиран — народоубийца и велики ярые палачи его…

И тиран убивает народ и на его месте строит глухую имперью как надмогильный камень мавзолей…

И еще дервиш сказал:

— Чем имперья злей и голодней и тупей — тем острей ножи пули бомбы в руках ее палачей!.. А палачей тайных и явных тут тьма несметная… И всякий тут палач иль алчет стать им…


И еще дервиш сказал на улицах мегаполиса:

— Чем имперья злей и голодней — тем неистовей доступней прозрачней нищие взволнованные блудные одежды ее жен и дочерей!..

Да жаль мне неповинных сих…

Жаль…


И еще дервиш сказал:

— Хочу чтоб вожди нынешние провели несколько ночей не в златозвонном Кремле а в сирых избах псковских хмельных пахарей кормильцев Руси моей…

И в саманных тощих кибитках хиссарских пастухов Азии моей…

И чтоб набрались они там забытой земной пахучей мудрости и святых вшей…

Быть может от этих изб и кибиток забытые слезы милосердия изойдут горюче из хладных их очей?..

Ей! ей!..


Дервиш сказал:

— Вера выше народов и племен и языков.

Пророк Иисус сказал: «Несть ни эллина ни иудея»…

Апостол Павел сказал: «Я был иудей из иудеев но рядом с Христом все стало прах»…


Когда убивают веру — тогда выступают нагие народы нации и племена как острые скользкие камни со дна осенней обмелевшей реки горной…

И они режут ноги — и их нечем смирить во дни вавилонских смут…

И человеки ужасаются разнообразию ликов и убивают друг друга в поисках однообразия себеподобных ликов…

Только Вера — вода святая утолит укроет камни донные пагубные и напоит человеков…

И верующий поплыл в блаженной реке Веры…

И забыл кто он какого роду племени языка народа как забыл о донных камнях губительных…

Дервиш сказал о лжепророках лжехудожниках лжепоэтах лжеучителях толп а не о пророках народов…

Дервиш сказал:

— Есть лжепророки толп и пророки народов.

Лжеучителя — это одеяло под которым скелет а кажется извилистое жгучее тело девы…

Это ложь граней извивов бухарского павлиньего пустынного одеяла под которым нет спящего….

Ложь бесследных безымянных толп…

— Дервиш для кого ты пишешь творишь душистые притчи твои ведь слепые животолюбивые словообильные современники твои не знают тебя и притч твоих?..


Сказал:

— Я пишу для тех кто давно умер и для тех кто еще не скоро не скоро родится…

А это одни и те же люди…

Ибо умершие в прошлых веках восстают в грядущих!..

Господь не очень щедр…


Но опечалился и шепнул:

— Жемчуг живет и светится когда его носят на благоуханной трепетливой шее…

Увы мне — жемчугу без шеи!..

Аллах помоги одиноким словам жемчугам моим…


Лейли я иду к тебе…


Хотя пришел святой день окончания войны…


…Лейли ты шея для жемчуга моего…

О…

Глава LI ДЕНЬ ОКОНЧАНИЯ ГРАЖДАНСКОЙ ВОЙНЫ

Гражданская братская семейная соседская война на родине моей окончилась притихла что ли…

А может ли окончиться гражданская война? Сто тысяч убитых убиенных…

Десятки тысяч пропавших без вести…

Сто пятьдесят тысяч разрушенных домов…


А в маленькой горной стране моей всего семь процентов земли а остальное горы горы горы

Так мало благодатной благословенной родильной кормиль-ной земли для хлопка для садов для виноградников для огородов для хавли для кишлаков

А так много земли нынче нужно для свежих слезных могил


Я пойду умирать в горы в камни в скалы в дальные бесследные камнепады

Я отдам свою могилу на кладбище убитым убиенным непохороненным неоплаканным

Война окончилась что ли?..

Не слышно выстрелов на родине моей что ли?..

Или уши мои не вмещают боле?..


И вот пришел первый день когда можно не озираться не опасаться случайных внезапных пуль пуль пуль

И вот пришла первая ночь когда можно спать бездонно как дитя в утробе матери


Ночь всетихая всечистшая на родине моей

Только слышно как локайская уцелевшая дивно лошадь на гиссарском холме щиплет молочно хмельную младую вешнюю покорную курчавую траву

Да бродят в очарованной ночи тиши в поисках могил мертвые братья сестры отцы сыны мужи

Неоплаканные непохороненные в боях ночных неподобранные


И вот непохороненные ищут свои могилы а похороненные вспоминают свои земные миндальные кибитки

И вот мертвые пропавшие без вести безымянные ищут в ночи ищут свои сгоревшие дотла разрушенные кибитки мазанки домы


И вот сто тысяч убитых убиенных мертвых ищут в ночи сто пятьдесят тысяч мертвых домов своих

И не находят…

А я живой…

А ты Лейли убитая…

Лейли Лейли…

И я заживо иду к тебе…


Но на прощанье я сойду на миг на вздох на всхлип к родной Варзоб-дарье…

Глава LII РЕКА ВАРЗОБ-ДАРЬЯ ПОДРУГА ВРАЧЕВАТЕЛЬНИЦА ТАИННИЦА

…Дервиш что так часто сходишь ты к реке…И там сидишь покоишься задумчиво дальне на траве приречной курчавой приветливой веющей сквозящей нежно?..


…Там в близком шуме пенных жгучеалмазных вечноноворожденных волн не слышно рыданий моих…

А слезы на лице моем усыхающем кажутся брызгами текучими бриллиантами от волн рассыпчатых разлетающихся распадающихся о брег травяных свежих изумрудов…


Река подруга река заступница река врачевательница моя!

Я неслышно рыдаю и полноводно блаженно плачу на брегах твоих текучих…

От счастья! от счастья! от счастья…


Господь мой!..

Даритель творитель счастливых слез моих…


Река моя!..

Заступница омывающая утешающая убирающая их…


И…

Глава LIII ДОМ У РЕКИ ВАРЗОБ-ДАРЬИ

…И хотел я хоть на миг оказаться задремать зачудить забыться в глиняном саманном доме у реки…

А в доме блаженно дышали бы мои отец мать жены дети возлюбленные други улыбчивые и хмельные мои давнопрошедших дивнопрошедших дней и лет моих моих моих…

Да многие уже уже уже не дождавшись дома этого глиняного навек с земли ушли…

А многие далече бесследно бесслезно бессонно разлучились разбрелись затерялись словно рыбы в океане — далеко ли?.. надолго ли?.. навсегда ли?..


Да нет такого дома на земле у реки Варзоб-дарьи…

Только в иных вечных селеньях у других рек…

Ужели на необъятной земле нет этого маленького дома?..

Иль я не знаю где он?..


Да Господь?..

Да ведь дом тот несбыточный совсем небольшой…


Господь!..

Я ухожу…

Я слаб…

Я слеп…

Ужель хоть на прощанье мне награды нет земной?..


И!..

Глава LIV НАГРАДА

…И дервиш Ходжа Зульфикар взмолился в день душевного смятенья иль в ночь частых нагих полнолунных бессонниц…


— О Аллах где награда за труды иссушающие тайные за притчи вечные мои?..

Иль не на них я потратил живые дни и душистые ночи свои?..

И вот я ухожу и где награда?..

Где золото? слава? юные жены курчавых ночей?..

Где хотя бы крутой четвероногий осел для кривых горных троп дорог? вместо двух моих ветхих дрожащих постылых ног?..

Только бессонница в убогой саманной кибитке награда кара моя?..


Так дервиш возроптал…


Тут чей-то голос в ночи пустынной шепнул сказал:

— Дервиш встань ранним утром и иди по дороге варзобской к городу родному твоему Душанбе…

И в первой же кишлачной кибитке ждет тебя награда твоя…


…Утром дервиш встал омылся в ледяном пресветлом родимом новорожденном ручье…

И совершив молитву намаз пошел по дороге предвкушая награду…


Слава? золото? юная жена? крутой осел вместо двух надоевших ног под костлявым моим кочующим задом?


Тут увидел дервиш одинокую кибитку.

Над ней утренний сиреневый каракулевый дымок томился толпился вился — кто-то там ждал дервиша…

И дервиш уповая поспешил поторопился…

Сердце его вожделенно билось металось как река в камнях…


О Господь!..

Ужель меня ждёт милость Твоя?..


…И когда подходил к кибитке с ее дивным кизяковым родным задумчивым дымком — с горы сорвался пошел нежданно камнепад…

И один камень упал на голову дервиша…

И он упал на родную колыбельную землю и от боли забылся и дум лишился…

А когда очнулся — был уже вечер…

И над кибиткой не было дыма и кибитка была пустынной…


Тогда дервиш пал на приречную траву и помолился Аллаху:

— О Аллах высокий камень с горы это кара за грехи мои

низкие.

И этого мало мне…

Я заслужил камнепад за многие грехи мои…

И все камни этой горы должны были пасть на меня за грехи многие мои а упал лишь один…

Господь как я рад что сохранил Ты мне жизнь… чтоб я дальше грешил?..

…Прошло много лет или дней но дервиш уже не просил награды за труды свои малые и унылые и постылые…


Но однажды ночью чей-то голос шепот похожий на материнский разбудил разбередил его:

— Сынок иди к той кибитке — там ждет тебя награда за труды твои!..


И дервиш встал покорно утром и в ручье снеговом лепет-ном омылся и помолился и пошел к кибитке.

И когда шел к кибитке уже не думал ни о золоте ни о славе ни о младой жене ни о крутом осле.

А думал о том чтобы камнепад не убил его за грехи его.


И тут он увидел лазоревую утреннюю одинокую нагорную кибитку и лазоревый дымок стял над нею и манил…

Дервиш подошел к кибитке.


И тогда вышел из нее чернобровый младой Муж в огромном черном власатом чапане чабана и белопенной чалме бухарских шейхов.

И Он немо дивно улыбнулся дервишу улыбкой альпийских снегов зубов…

И подал дервишу нежно горячую — словно только

что из рдяной печи-танура — кунжутную огнедышащую лепешку и пиалу ледяной сладкой ручьевой родниковой воды.


И сказал:

— Дервиш Ходжа Зульфикар блаженный! вот блаженная награда твоя…


И дервиш пал на колени в пыль утреннюю росяную святую сладимую пал и блаженно зарыдал:

— О Аллах! несметна награда Твоя…

И еще сказал:

— Ангел Азраил посланник! Я узнал тебя…

Иль мой срок пришел?..

Давай напоследок разделим эту златую лепешку и эту

серебряну воду пополам!..


Но Ангел улыбнулся и в кибитку ушел.

И дымок над кибиткой истаял пропал…


И тогда дервиш радостно понял почуял что ему еще в этом мире жить…

И дорожной жемчужною пылью дышать…

И серебряну воду пить и златую лепешку жевать…


Аллах!..

А что ещё нужно мудрецу на земле?..

Вот она — нетленная мудрость — серебряная вода и золотая лепёшка…

Да ещё молитва к Аллаху…

Да ещё жена в ночных одеялах?..


Но это уже много Господь мой…

Но не отнимай Многощедрый…


Но близок исход мой…

Ах…

Глава LV ИСХОД

Ах!..

…В 605 году блаженные корейшиты перестроили храм Каабы.

Когда строительные работы были окончены, надо было водрузить на высокое место Черный Камень.

Тут начались между корейшитами пререкания: кому из Четырех Колен Святого Племени водружать Камень Каабы.


Мужи двух колен опустивши руки в сосуд, наполненный кровью, поклялись скорее умереть чем уступить.

Ввиду неминуемой гражданской войны было созвано собрание внутри храма


Но тут в храм вошел Пророк

Он приказал разостлать на земле плащ, выбрал четырех наиболее уважаемых лиц из Четырех главных Колен Племени и каждому велел взяться за край плаща, на который положили Священный Камень…

Как только плащ был приподнят Пророк взял своими руками Святыню…

Святыня была поднята с земли.

Гражданская резня не вспыхнула.

Руки воинственных корейшитов кротко покинули сосуд наполненный кровью.

Дервиш Ходжа Зульфикар сказал:

— Я родился в Таджикистане в блаженной стране трех тысяч землетрясений в год…

А где еще Аллах так часто напоминает человекам о бренности и хрупкости мира сего?..

И вот помимо землетрясений оползней наводнений гражданская война беда пришла на тихую покорную землю мою…

И многие братья таджики мои опускают слепые руки свои жаждущие убийства в сосуд наполненный кровью…


Аллах а разве человек — не сосуд с кровью?

И вот мы алчем разбить его словно мы вылепили его…

О…


О мои родные кровные братья кулябцы бадахшанцы ход-жентцы гиссарцы гармцы!

Давайте расстелем в курящемся весеннем поле старинный бухарский ковер…

И поставим на него нашу маленькую Родину Таджикистан со всеми его горами реками арыками ущельями кишлаками городами долинами хлопковыми полями садами мазанками мазарами базарами и люльками-гахварами…

И осторожно улыбчиво возьмемся все вместе за концы ковра…

И тихо блаженно понесем повлечем нашу утреннюю солнечную землю святыню таджикскую матерь словно Каабу Каабу Каабу…


Велик необъятен Аллах и наша утренняя Родина — лишь слеза слеза слеза Его блаженная хрустальная алмазная…

…Лейли а я иду к тебе

И на прощанье схожу к Варзоб-дарье…


…То ало рдяно яблоко матушки далекой моей плывет кочует в притихшей чуящей реке…

…Та златокрапчатая златопесчаная форель вздымается в серебряном ручье…


Господь! дай напоследок посидеть поворожить дремливо на прибрежном солнечном мускулистом валуне…

Тут веет бальзамический целебный речной ветер и слаще его ничего нет на земле…


Господь! Ужель и там Ты приготовил этот ветер…

Не мне?..

А мне?..


А я схожу к родной Варзоб-дарье

А там травы свежеизумрудные обильные речные волнисто пригибаются от ветра

Смеркается уже в травах в валунах приречных веющих…

И травы воздымаются колышутся и кажутся мне согбенными дальными друзьями хмельными моими

Что идут к ночной спящей кибитке моей тихо вкрадчиво чтобы не разбудить меня не потревожить…


Господь мой! сон что ли травяной вешний дурной находит на меня?


Но адово пахнет перегоревшим хлопковым маслом чадным в травах речных веющих согбенных!..


…А в травах стоит огромный раскаленный алый котел-казан а под казаном костер забытый пылает…

Уже?..


Господь!..

Уже казан алый кипящий за грехи мои?..

Уже?.. здесь?.. на земле?.. у родной реки?..


А в котле масло хлопковое клубится вьется кипит горит дымится горчит…

А нет никого вокруг костра чадящего…


Сон что ли?..

Окрест алого казана только травы рьяно изумрудные ходят извиваются?..


Но тут я вижу что в травах лежат разметавшись распластавшись те! те! те! ночные автоматчики из ботанического сада!

Те! те! которые убили золотого абрикосового кота-листопадника и возлюбленную Лейли мою…

А теперь они пришли убивать меня…


Иль сами они убитые?..

И костер напрасно горит?..

И масло втуне горит?..


Лейли Лейли я иду к тебе…

Теперь уже скоро…

Скоро!..

…Тогда они просыпаются в травах волнующихся и встают на ногах пианых хищных волчьих алчных шатких…

Не убитые они…

Айхх!..

…Дервиш дервиш мы устали от крови! от вина! от анаши!..

И уснули увяли заживо замертво в свежих полноводных травах как апостолы в ночных деревьях гефсиманских!..

Айх!..


Дервиш!..

Мы хотели сварить сотворить плов но уснули…

А масло чадит одинокое сиротское…

А мы ушли в беспробудные травы как двухтысячелетние апостолы под деревьями Гефсиманскими…

Мы приготовили лук мясо морковь для плова и уснули в травах…

Дервиш дервиш!..

Нас убивали уморяли жарили в кипящих казанах…

Нас зарывали в тайных братских полуживых могилах…

А нашим женам сестрам матерям беременным чреватым отворяли до времени животы кровообильными ножами…

И младенцы сокровенные слизистые до срока Божьего на свет! на миг! являлись!..


Айх!..


Дервиш ты чуешь?..

Чуешь чувства?… оскал?.. улыбку? недозрелого младенца утробного когда он до срока извлечен из недр разъятых стен оград безвинной матери?…

И глядит на Божий мир млечными миндальными неготовыми глазами?..

Айх!..

Дервиш вот мы и убито уснули в травах…

И масло в казане забыто сиротливо кипит и становится душнотворной сажей и витает в изумрудных травах…


Дервиш дервиш!..

А ты говоришь чтобы мы прощали живодышащим врагам нашим и забывали жен наших с разъятыми животами в необъятных тайных могилах братских наших доселе кишащих!..


Дервиш! учитель! мудрец!..

Пророка Иисуса Христа насмерть навек насквозь распяли…

А мы лишь окунем тебя в веселое бредовое медовое масло!..

Айххха! Чтобы ты испытал то, что и мы мспытали…


…Сон что ли в травах речных плещущих маковых?..


Но они цепко душно хватают меня за руки хотя я не бегу от них в травах смутных не ускользаю…


…Да я сам иду в казан…

Отпустите мои руки! ночные безвинные слепые автоматчики братья…

Может народ мой ослепший воспомнит меня и содрогнется очнется…

И бросит опустит уронит вослед за мной ночные автоматы в кишащее масло?


О Господь!..

А взамен моя смерть у родной реки — какая малость!..

Тогда они покорно опускают мои руки и отходят в травы и там смиряются смеркаются спят у корней трав провидя близкую могилу…

…Мы отпускаем тебя мудрец…Зачем мудрецу казан с кипящим маслом… Ты же не огненный герой а тихий мудрец…Прощай отец наш… Прости нас слепцов…

А я люблю их и прощаю…

Они дети мои…

Откуда они — из Бадахшана? Из Куляба? Гарма? Ходжен-та? Гиссара?..

Не понять в ночи — но я люблю их напоследок блаженно! горячо! слезно!..

Ведь они все мои кровные братья и чада…


Я снимаю чапан и белую ветхую сасанидскую мою рубаху…

Зачем им чадить в масле?..

И кто бросает в котёл барана в шкуре?..


Дервиш дервиш ты наг худ сух неистово костляв как съеденной рыбы первоостов…


Тогда дервиш улыбается:

— Смерть беззубая старица и ей не справиться со мной с костями моими…

И она отойдет от меня как от крепкого грецкого мя-систомраморного каменного варзобского ореха….

И тогда Господь пошлет ко мне младую деву-смерть с жемчужными пенными зубами!..

Пусть грызет крушит крошит меня младая алчная дева! как в многогрешной молодости моей!..

Да Господь мой!..


Лейли возлюбленная моя! ты простишь меня?..

Лейли я иду к тебе…

Я иду нагой улыбчивый к чадящему казану…

Я иду хотя никто меня не заставляет…

Я одинок и волен волнующихся травах…


Казан алый алый в травах изумрудных дымных…


А из него я взойду к небесам…

К Лейли…

А путь мой дальний дальний дальний…


Господь… возьми спали меня…

Но помилуй помири слепой народ мой…


Когда меня опаляешь ослепляешь…


1993–1994


ТЕЛЕГРАМ

Канал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками

Книжный Вестник

Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)

Поиск книг

Свежие любовные романы в удобных форматах

Любовные романы

О психологии, саморазвитии и личностном росте

Саморазвитие

Детективы и триллеры, все новинки

Детективы

Фантастика и фэнтези, все новинки

Фантастика

Отборные классические книги

Классика
ВКОНТАКТЕ

Цитаты, афоризмы, стихи, книжные подборки, обсуждения и многое другое

Книжный Вестник
БИБЛИОТЕКИ

Библиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории

Любовные романы

Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров

Фантастика

Самые популярные книги в формате фб2

Топ фб2 книги