Зеркало души

3

— Вы пришли, — увидев Радмилу, констатировала Леночка, затушив длинную сигарету, и поднялась из глубокого кресла. — Признаюсь, у меня были сомнения на этот счет.

У Радмилы тоже были сомнения. Но их успешно разрешил Феликс. Он приехал в конце рабочего дня и, не слушая никаких возражений, практически за шкирку поволок к «Мерседесу».

За локоток проводил до самых дверей имидж-студии «Гранд-персона», находившейся в том же здании, что и агентство, тремя этажами ниже, и директором которой являлась рыжая женщина-кошка. Проклятый Ипатов бдительно проследил, чтобы Радмила зашла в студию и прикрыла за собой дверь.

У девушки имелось подозрение, что он еще стоит в коридоре, опасаясь, как бы клиентка не выскочила обратно.

Сегодня Леночка походила на черную кошку, одетая в облегающие черные брючки и маечку. Пламенные волосы были тщательно убраны под черную же бандану. Глаза жирно обведенные антрацитовыми тенями, казались еще более раскосыми.

Имидж-студия представляла собой просторное помещение, разделенное всевозможными ширмочками, шторками и легкими перегородками. Повсюду висели зеркала разных размеров и модификаций. На потолке тоже поблескивало зеркальное стекло, в обрамлении гипсовых лилий.

На диванах и креслах, всех без исключения (а их было здесь немало), что-нибудь лежало или висело: блестящие ткани, какие-то многометровые ленты, загадочные коробки, еще нечто воздушное и невесомое, усеянное стразами. Стены наравне с постерами и плакатами украшали развешанные на крючках парики и шиньоны — скальпы несбывшихся надежд.

А посредине этого дивного декоративного хаоса стояла необъятная кадка с пальмой такого размера, что невольно думалось, что эту пальму привезли прямо из Африки, где она росла лет сорок, не зная горя и печали.

Преобладающими тонами в студии были персиковый и розовый. Здесь приятно пахло смесью косметики, парфюма и еще бог знает чего.

Радмила с удивлением поняла, что ей тут нравится. Она всегда тянулась к искрометному хаосу и всегда старательно бежала от него прочь, видимо, подсознательно подозревая, что хаос может сделать ее жизнь ярче и… опаснее.

— Надеюсь, вы сова, Радмила? — Леночка плавно скользила между ширмочек и зеркал.

— То есть?

— Боюсь, раньше двух ночи вы из этого здания не выйдете. — Женщина-кошка мягко кивнула на кресло, предлагая Радмиле сесть. — В моей студии вы пробудете не меньше трех часов, а затем очутитесь в руках Феликса. — Пурпурных губ Леночки коснулась мечтательная улыбка. — А он вас так просто не выпустит. В своем деле он просто одержимый. До смерти может уходить, но добьется идеального снимка. Боже мой, какие он делает фотографии! А коллажи! Лучше любого живописного шедевра.

Ноги у Радмилы подогнулись, и она плюхнулась в кресло, чувствуя, как что-то изнутри скомкало внутренности: то ли страх, то ли нечто иное, сладкое, с капелькой горчинки…

— Для начала побеседуем. Сколько вам лет?

— Двадцать шесть.

— Двадцать шесть? М-м, я думала, вы несколько младше. Это к лучшему…

…Зачем она идет к нему? Может, сейчас сбежать? И плевать на подстриженные волосы, перекрашенные из мышиного в светло-золотистый тон; выщипанные изящной дугой брови. Плевать на сложнейший макияж, заставивший ее глаза сверкать подобно драгоценным камням. Плевать на пудру, тональный крем, скрывшие веснушки, мелкие морщинки и прочие недостатки, которые она привыкла без дрожи лицезреть каждый день в зеркале. И на белую полупрозрачную тунику, в которую Леночка вырядила ее практически насильно.

На все плевать!

Отдайте обратно лягушачью шкурку! В ней удобно и привычно. Нигде не давит, не жмет и не натирает. А Василисой Прекрасной пусть кто-нибудь другой побудет. Мало, что ли, желающих!

Но лифт уже распахнул свои двери на 13-м этаже…

Офис-1113 а.

Арт-мастерская. Царство Кощея гениального.

Феликса Ипатова.

— Я немного задержусь, — улыбнулась сопровождавшая Радмилу Леночка. — Не могу себе отказать в желании увидеть лицо Феликса, когда вы войдете…

— Девушка! Выйдете немедленно! Модельное агентство этажом выше. И оно давно закрыто.

Радмила недоуменно похлопала накрашенными ресницами, привыкая к царившему в мастерской сумраку. Затем коварно усмехнулась. Глаза у нее вспыхнули.

Возившийся с аппаратурой Феликс чем-то раздраженно громыхнул.

— Как странно, а я думала, что вы ждете меня, — проговорила она, делая решительный шаг в мягкий сумрак. — Именно меня.

На звук ее голоса Феликс резко распрямился.

Она стояла перед ним — светлая, сияющая. Незнакомая и загадочная. Близкая и далекая.

Звезда.

С лицом Феликса произошла поразительная метаморфоза. Глаза увеличились раза в три, брови взлетели под челку, удлиненное лицо стало совсем вытянутым.

— Корвалол у меня с собой, Феликс, — послышался смеющийся голос Леночки. — Капель тридцать хватит?

— Лучше весь флакон, — пробормотал Ипатов-младший, шумно выдохнув.

Он пятерней взлохматил волосы и потрясенно улыбнулся:

— Черт возьми!

Прошла целая минута. Он продолжал стоять, не смея приблизиться к Радмиле, не отрывая агатовых глаз от светящейся фигуры.

На нее еще никто так не смотрел. Такие взгляды легко вывернут сердце наизнанку и лишат здравомыслия. Такие взгляды — как чрезмерная доза ультрафиолета, могут привести к тяжелому ожогу и тепловому удару.

У Радмилы под этим демоническим взглядом начала кружиться голова, а в голове — мысль, что она сейчас упадет в обморок.

Вдруг улыбка стерлась с губ Феликса, на лицо легли тени, и Ипатов, резко отвернувшись, жестко приказал:

— Садитесь на этот стул, что освещен прожектором. Начнем работать.

И после она целую вечность общалась с совершенно незнакомым человеком. Одержимым маньяком, который не знал жалости, не слышал мольбы и стонов, не видел страдальческих взглядов. Который делал все, что считал нужным.

У нее заломило уши от бесконечных щелчков объектива, затекла спина, рот растянулся в загадочную улыбку и был не в состоянии вернуться на исходные позиции.

Болело все.

И сильнее всего — сердце.

— Думаю, пока достаточно, — произнес Феликс обычным голосом и закрыл объектив фотоаппарата. — «ОптикЛайф» дрогнет обязательно.

Он как будто не устал и не выдохся. Лицо оставалось таким же сумрачным, и в глазах ничего не отражалось. Он преспокойно отвернулся и принялся неторопливо убирать аппаратуру.

Радмила поднялась, проклиная все на свете. И особенно Ипатова-младшего, худшего из людей! Маньяк и садист! А сразу и не скажешь. На первый взгляд Феликс Ипатов — приличный молодой человек.

И о-очень интересный…

Радмила никогда так не уставала. Ее конечности почти не гнулись. Она доковыляла до маленькой комнатки-прихожей и упала на стул, вытянув ноги. Интересно, который час? Ночь давно вступила в свои права. Тишина царила на всех этажах огромного здания.

Спать не хотелось, но Радмила прикрыла глаза. Она полулежала и прислушивалась к себе. Внутри рушился мир. Весь ее прежний мир. Его острые обломки кололи и ранили сердце. Какое у нее чувствительное сердце, оказывается.

В незашторенное окно проникал густо-желтый свет фонарей, смешанный с лимонным лунным. Этот фантастический свет стекал по обессиленной женской фигуре, застывшей на стуле, причудливо высвечивая ее. Лунные отблески осторожно касались лица, превращая его в античную камею.

Сухой щелчок фотоаппарата заставил Радмилу вздрогнуть и открыть глаза, и ее тут же ослепила вспышка.

Она с возмущением и удивлением раскрыла рот, но Феликс уже скрылся в мастерской.

— И что это было? — крикнула она вдогонку.

В ответ — тишина.

Тут внезапно открылась входная дверь, и в проеме возник темный мужской силуэт.

— Я отличаюсь от других отцов тем, что всегда знаю, где могу по ночам обнаружить своего единственного сыночка, — ехидно произнес силуэт голосом Ипатова-старшего. — И каждый раз в новой компании.

Над головой вспыхнул свет люстры. Пока Радмила, чертыхаясь про себя, моргала ресницами, Виталий Викторович ее рассматривал самым внимательным образом. И взгляд это был совсем не отеческим.

— Какими судьбами, папа? — Феликс вновь объявился в прихожей. — Как всегда, просто мимо проходил? В половине второго ночи?

— Именно, сынуля, именно, — ухмыльнулся Ипатов-старший, по-прежнему бесцеремонно изучая загадочную особу. — Я, знаешь ли, постоянно ночью гуляю возле своей работы. И частенько меня поджидают чудные открытия.

Феликс засунул руки в карманы джинсов и склонил голову набок. Выражение его лица стало чрезвычайно заинтересованным.

— Сын, ты бы меня познакомил со своей прелестной дамой. — Голос Виталия Викторовича наполнился соблазнительной бархатистой мягкостью. — Очень жажду.

«Прелестная дама» мечтала провалиться сквозь все тринадцать этажей. В преисподнюю. Там гораздо спокойнее, чем в офисе 1113а.

— Сам знакомься, — каверзно ухмыльнулся Ипатов-младший.

— И познакомлюсь. Девушка, позвольте представиться — Ипатов Виталий Викторович — генеральный директор рекламного агентства «Триколор».

Радмила искоса посмотрела на наблюдающего за сценой Феликса. Мерзавец, стоит и потешается. Ну ладно же!

— Радмила Туманова, — произнесла она, вскидывая голову и улыбаясь директору по-акульи — чересчур широко.

— Радмила… — Виталий Викторович прикрыл глаза. — Как странно, имя редкое, но я его слышал совсем недавно. Оно принадлежало…

Тут Ипатов-старший внезапно осекся и с дичайшим выражением уставился на Радмилу. Она по-прежнему улыбалась. Но уже как ведьма.

— Вы? — просипел директор.

— Я!

Виталий Викторович буквально отпрыгнул от нее. Издевательский смешок единственного сыночка ожег уши Ипатова-старшего.

— Что, папочка, познакомился?

— Ну, знаете ли, — пробормотал Виталий Викторович, глубоко выдохнул и внезапно расхохотался, запрокинув голову. — Бог ты мой, Радмила. Что стало с вашим носом?

— Он на месте.

— Это не ваш нос.

— Мой.

— Не верю.

— И напрасно.

Тут директор склонился над девушкой, и та испуганно вжалась в спинку кресла, потому что выражение у директора было такое, будто он собирался отвинтить ее нос и проверить его подлинность.

Феликс тоже подошел к стулу. Радмила немедленно вспыхнула. И почему на нее этот каверзный Ипатов-младший действует, как зажженный трут на смолу?

Виталий Викторович нарочито медленно распрямился и посмотрел на них внимательно и придирчиво, а после неожиданно произнес:

— Феликс, сынуля, ты, наверное, безумно устал. У тебя совершенно ненормированный рабочий день. Поезжай-ка ты, родимый, спать-отдыхать, а Радмилочку я сам до ее дома подброшу.

— Да что ты, папа? — Ипатов-младший иронично и заинтересованно изогнул приподнятую бровь. — С каких это пор ты стал таким заботливым?

— Я всегда был заботливым, — нежно мурлыкнул Виталий Викторович. — Ночей не сплю, все о твоем благополучии пекусь.

— Ну, то, что ты ночей не спишь, мне известно, — невзначай оборонил Феликс. — И мне даже известно, с кем именно ты ночами не спишь…

— Сын-о-ок…

— Па-а-па-а…

— А может, я на такси поеду? — подала робкий голос Радмила.

— Ни в коем случае! — одновременно рявкнули Ипатовы, старший и младший.

Радмила мгновенно онемела, мудро рассудив, что отец с сыном все же как-нибудь договорятся. Видимо, не впервой им. Вопрос только, до чего они договорятся. А она пока посидит, подождет. Торопиться ей все равно незачем. Да и некуда.

Она снова вытянула ноги и скрестила руки на груди.

Над ее головой пролетали колющие и режущие фразы, выплескивались шипящие едкие словечки, сыпались разные многозначительные «гм», «м-да» и «ну-ну».

Ипатов-старший то улыбался, то оскаливался, голос его то взвивался, то понижался. Ипатов-младший занял ехидно-жесткую позицию и ее не сдавал. Голос его звучал ровно и прохладно.

В голове у Радмилы скакала, как мячик от пинг-понга, единственная мысль, что ей не могло и присниться, что она будет сидеть ночью, на тринадцатом этаже в пустом здании, в невообразимой полупрозрачной тунике, завитая и раскрашенная, и выслушивать, как два длинноносых, абсолютно сумасшедших типа сражаются за право отвезти ее домой.

В жизни честных библиотекарш подобного не может приключиться. Их жизнь подчиняется законам логики и порядка. А этот дурдом уже из другой оперы.

— Пойдемте, — рука Феликса решительно потрясла ее за плечо.

Радмила с трудом очнулась, мотнула головой и поняла, что в комнате наступила тишина, полная статического электричества. Она осторожно из-под крашеных ресниц-опахал глянула на Ипатова-старшего. Тот улыбался. И это настораживало. Мурашки толпами бежали по коже от директорской усмешки.

— Папа вспомнил, что он забыл выключить телевизор, когда выходил прогуляться возле работы в половине второго ночи, поэтому он торопится домой. — Феликс тоже посмотрел на отца. — Так ведь, папа?

Папа зловеще кивнул. В эти секунды Ипатов-старший напоминал пирата. Он и был пиратом: возьмет на абордаж, и глазом моргнуть не успеешь.

— Ой, а что, я так и пойду вот в этом? — Радмила вдруг вспомнила про театральную декорацию, в которую была обернута.

И сразу пожалела, что обмолвилось про сие интересное обстоятельство. Агатовые глаза Ипатовых немедленно уставились на нее с совершенно одинаковым выражением.

Плотоядным.

Радмила поспешно села на стул. Господи, спаси и сохрани ее от подобных взглядов! Так ведь можно и заживо сожрать человека.

— Лена оставила мне ключ от студии. Вы сможете переодеться в свою одежду, — успокоил ее Феликс с подозрительной ухмылочкой.

— А по мне, вам не стоит переодеваться, — вынес вердикт Виталий Викторович. — Раздеться — даже желательно, а вот переодеваться — глупость несусветная!

— Папа…

— Что, сынок? — Ипатов-старший невинно подморгнул.

— У тебя, папа, скоро телевизор сгорит от перегрева.

— Ах да, телевизор. — Виталий Викторович сокрушенно всплеснул руками. — Бегу, бегу. — Директор устремился к двери, а затем круто затормозил и обернулся: — Да, Феликс, софа в этой студии — ужасно неудобная. Проверено. Опытным путем.

Ипатов-старший умел делать контрольный выстрел.

Когда за ним закрылась дверь, Радмила отчетливо поняла, что осталась с Феликсом один на один. Ипатова-младшего оказалось сразу слишком много. Он был везде. И она не знала, куда девать глаза, руки, ноги и всю себя целиком.

Хотелось протиснуться под плинтус, и не ощущать загадочно-мрачных взглядов Ипатова-младшего-победителя, от которых судорогой сводило нутро.

Однако, когда он сказал: «Идите за мной», она пошла. И ни единого возражения с ее прикушенных губ не слетело.

А между тем Феликс даже не уточнил, куда конкретно ее звал…

Ночь была темна, чернильно-густа и насквозь пропитана прохладой. Все нормальные люди уже спали, а ненормальные…

Она кинула взор на Феликса. Он отпер машину, но сесть не спешил. Стоял, прислонившись к капоту, и смотрел, как ночной ветерок играет завитыми локонами преображенной Радмилы. Та переминалась с ноги на ногу.

Ее одеяние не соответствовало внешности. Оно было старым, а внешность — новой. Но утром, когда локоны разовьются, краска смоется с лица, ничего от флера ночной богини, которую он фотографировал полчаса назад, не останется.

Только глаза.

И это — самое главное.

— Хотите увидеть звезды? — вдруг спросил он.

От неожиданности Радмила наступила себе на ногу, моментально скривившись. И гримаска у новорожденной «богини» получилась далеко не божественной. Но Ипатов не улыбнулся.

Ночные тени сделали его лицо картинным, четким, острым. Он казался порождением сумрака. С ним было опасно, но тянуло как магнитом.

— Вы что, собираетесь стукнуть меня по голове? — осведомилась Радмила нервно.

Нервы у нее и в самом деле вибрировали.

Сжатые губы Феликса изменили свое положение: наверное, он улыбнулся.

— Если я вас стукну по голове, то вы увидите искры, а не звезды. Звезды — они на небе.

Радмила невольно вскинула голову: город своими мертвыми огнями стер звезды с ночного полотна.

— Там нет звезд, — отозвалась она с сожалением. — Их украли.

— Ошибаетесь. — Ипатов сделал движение, и ее рука очутилась в его ладони. — Они по-прежнему там.

— Откуда вы знаете?

Одного его прикосновения хватило, чтобы она начала плавиться, как восковая свечка. Какое странное ощущение, однако. Всегда думала, что состоит из плоти и крови, а оказалось — из мягкого воска.

— Знаю.

Она ему поверила. Ипатов, как никто другой, должен был знать о звездах все.

— Почему вы хотите показать мне звезды?

— Потому что ваши глаза должны как можно чаще смотреть на них.

И сердце у нее тоже восковое, уже почти расплавилось и растеклось по груди приятным живым теплом.

— Зачем?

— Чтобы звезды отражались в них.

— А что в них сейчас?

— Лед.

Больше они не говорили. Сели в машину, и «Мерседес» помчался по ночному шоссе. Звезды нашлись за городом: целая россыпь, бледно-голубая, мерцающая.

— Как их много, — проговорила Радмила, стоя с запрокинутой головой. — И как они далеко.

А вот Ипатов был близко. Стоял за ее спиной. Смотрел ли на небо, не знала, а обернуться назад — боялась.

Она впервые боялась… себя…

…Когда вернулась домой, часы показывали половину пятого утра. Со времен школьного выпускного, это была вторая в ее жизни бессонная ночь.

Не разуваясь, Радмила подошла к зеркалу и принялась изучать отражение. Свое? Не похоже. Она не похожа на себя. Это кто-то другой смотрел на нее из зеркального мира сияющими драгоценными аквамаринами.

Но новая внешность — не в счет.

Что с ней сделалось за каких-то пару часов? Кто изнутри перекроил Радмилу Туманову? И что конкретно из нее вылепили? Может быть, она теперь — голем?

Ей стало смешно, и она отправилась на кухню, открыла шкафчик и извлекла початую бутылку дешевого портвейна.

Надо было помянуть безвременно почившую прежнюю Радмилу Туманову…

Бедняжка это заслужила.