Зеркало души

8

— Мне кажется, это называется порнографией.

— А мне кажется, искусством. Хотя почему кажется? Это и есть искусство! С большой буквы.

— Это порнография с большой буквы. Обнаженная Радмила Туманова, поедающая эскимо — это явная порнография.

Радмила слизывала языком сладкие капли тающего эскимо. Она взглянула на голого Ипатова с фотоаппаратом наперевес. Он смотрел на нее через объектив. Взорвалась очередная вспышка, и розовый язык, касавшийся шоколада, вошел навеки в историю.

— Девушка, у которой совсем недавно стоял диагноз «абсолютная невинность», не может разбираться в тонкостях порнографии. — Феликс отложил фотоаппарат и растянулся рядом на смятом покрывале.

— Зато я разбираюсь в искусстве.

— Если бы ты разбиралась в искусстве, то отметила бы интересную позу, в которой сидела, отметила бы свет, который столь изощренно падал на твою спину и лицо, обязательно бы восхитилась изящным наклоном шеи и волосами, столь живописно разметавшимися по плечам.

— Ну-у-у…

— Так что молчи, драгоценная.

— Не буду. Мне запрещено молчать природой. Кстати, звонил твой папочка, настойчиво приглашал меня в ресторан.

— М-м, как загадочно.

Феликс наморщил нос и блеснул глазами, в которых взвилось золотое пламя.

— Мне следует пойти?

— Обязательно.

— А ты?

— А меня он не приглашал. Он меня никогда в рестораны не приглашает. И сам не пойму почему.

— Отчего ты так спокоен?

— А есть повод волноваться?

Радмила ответила не сразу, прежде отправив в рот последний кусочек эскимо и облизав пальцы. Она встряхнула волосами, покосилась на себя в зеркало и лишь потом медленно произнесла:

— Твой расчудесный папа ставит девушкам точные диагнозы и дивно целует им ручки… в плечо.

— Мой папа вообще творит с девушками всякие «чудеса». Это его стиль жизни.

Радмила почувствовала, как тонкая игла вошла в сердце. Очень болезненный укол! Феликс задумчиво созерцал потолок и не собирался страдать. Ноль эмоций!

— Кажется, сейчас волноваться начну я, — пробормотала она, вглядываясь в безмятежное лицо Феликса.

Господи, ну хоть бы что-то в нем дрогнуло, в этом лице! Хотя бы нос!

— По поводу?

— По поводу твоего возмутительного спокойствия.

— Какое славное сочетание — возмутительное спокойствие!

— Не увиливай от темы, схоласт несчастный! Я тебе говорю, что другой мужчина, пусть даже и твой отец, приглашает меня в ресторан, а ты согласно киваешь, и ни слова против.

— Ты хочешь, чтобы я начал ревновать? — Феликс приподнялся на локте и заглянул ей в глаза. — Снова разбудил своего беса? Ты действительно этого хочешь?

Шутливый вопрос, произнесенный напряженным голосом. Радмила вздрогнула от неожиданности. Похоже, она устроила «сцену».

— Я хочу… — громко начала она, но осеклась и продолжить не сумела.

Она не знала, чего она хочет. От нынешней жизни вообще и от Феликса в частности. Нужна ли ей его ревность? Они ведь никогда не говорили с ним о любви. Это понятие по-прежнему оставалось для них мертвым словом из чужих книг. Никто не приносил никаких клятв и не требовал верности. Они просто были вместе.

Не жили вместе, а именно были.

Это одновременно и легко и тяжело. Балансировка над пропастью без страховки. Слишком много противоречий. Каждый день нес неизвестность, а ночи превращались в тщательно оберегаемые воспоминания.

Все казалось таким несерьезным, но на самом деле было ужасно нешуточно, ибо жизнь перекраивалась заново. Одно неосторожное движение, и уже ничего исправить нельзя.

— Я хочу, — повторила она уже тише, после неуклюжей заминки, внутренне звеня от напряжения и комкая в замерзших пальцах покрывало, — …пойти в ресторан. С твоим папой.

Это был расчетливый выпад, который должен был болезненно задеть, хотя она не хотела ссориться. Она боялась ссор.

— Отлично. — Агатовые глаза Феликса скрылись под опустившимися ресницами. Он вытянулся на постели, заложив руки за спину. — Разведка боем — самая лучшая тактика в отношениях с моим ушлым родителем.

Радмила невесело кивнула. Наверное, она никогда не узнает, любит ли ее Феликс Ипатов. Точнее, любил ли он ее вообще когда-нибудь. И что за его интересом к ее скучной персоне на самом деле кроется.

Иногда казалось, что Феликс в ней нуждается, стремится сердцем, видя в ней чудесное создание. И в такие минуты она себе казалась чудесным созданием. У которого в глазах — целый мир.

Иногда она была уверена, что Феликс ее любит или, по крайней мере, сильно увлечен ею. А иногда она умирала от страха, подозревая, что живет, окруженная иллюзиями, и главная среди них — Феликс Ипатов…

Загадочный, коварный, молчаливый и исчезающий.

А в ресторан с Виталием Викторовичем ей действительно сходить стоит. Хоть она и клялась не оставаться наедине с опасным пиратом.

Виталия Викторовича на самом деле ей ужасно не хватало.

— Устриц, Радмилочка, надо понимать.

— Они пищат от ужаса.

— Они — деликатес.

— Они так не считают.

— Вы — не гурман, Радмила. — Виталий Викторович сложил салфетку. У него был вид судьи, вынесшего суровый, но справедливый приговор.

— Абсолютно.

Радмила улыбнулась. В этом ресторане, «самом-самом», она казалась, бесспорно, лишней в своем открытом платье, купленном на распродаже по втрое сниженной цене, со своими просто распущенными волосами и макияжем, сделанным дешевой косметикой.

Но за столиком, наедине с Ипатовым-старшим, она себя лишней не чувствовала: Виталий Викторович делал все, чтобы она веселилась. Он оплетал ее невидимой паутинкой милых комплиментов, тонких шуток и легких приятных двусмысленностей; он проникал ей в душу пониженными вкрадчивыми тонами голоса; он на нее смотрел… так смотрел …

Ипатов-младший остался дома. Он сосредоточенно разбирал слайды, когда она лихорадочно собиралась на свидание с его отцом. Напоследок лишь бросил придирчивый взгляд профессионала-фотографа, коротко оборонил, что «она похожа на капризную фею из кельтских мифов», и снова уткнулся в бесценные слайды. Радмила мысленно ответила ему: «Благословил, и черт с тобой» — и выпорхнула навстречу сомнительным приключениям.

Вечер был в самом разгаре. Но она еще не поняла, для чего Ипатов-старший пригласил ее в ресторан. А причина имелась. Радмила остро чувствовала, но пока не улавливала сути и тяготилась неизвестностью. Ей уже хотелось спросить о причине напрямик.

«Чего же вам все-таки от меня надо, Виталий Викторович? — Она улыбалась коварному Ипатову-старшему самой лучшей своей улыбкой, понимая, что еще чуть-чуть и начнет скалиться. — Вы ведь ничего просто так не делаете. От девушек, и красивых, и некрасивых, вам всегда чего-нибудь надо. От красивых — одно, от некрасивых — другое. Ну а я зачем понадобилась?»

И тем не менее ей нравилось наблюдать, как рука Виталия Викторовича периодически подбиралась к ее руке, касалась и замирала, будто бы в нерешительности. Помня, какими опасными могут быть руки Ипатова-старшего, Радмила замирала в предвкушении.

Она совсем испортилась.

От прежней Радмилы Тумановой не осталась ничего.

— Пойдемте-ка потанцуем, Радмилочка. — Виталий Викторович не приглашал — он требовал… контрибуцию победителя.

Радмила мысленно вздрогнула. Если Ипатов-старший будет танцевать в крохотном помещении ресторана так же, как танцевал на презентации «Оптик-Лайф», то они разнесут все помещение на отдельные атомы.

Но Виталий Викторович снова удивил. На самом деле он чудесно танцевал, тонко чувствуя ритм и обладая природной фацией. Радмила куда-то летела в его руках, подчинясь каждому движению.

— Что такое случилось с вами на презентации? — поинтересовалась она, ошеломленная танцем, пытаясь не утонуть в агатовом омуте дьявольских глаз. — Вы были не в себе?

Ипатов-старший издал понимающий смешок и теснее прижался к ней всем телом.

— Я просто очень не люблю презентации, — шепнул он ей в ухо и лизнул мочку.

У Радмилы прервалось дыхание. Еще чуть-чуть, и Феликс Ипатов может остаться за пределами ее смятенного сознания. Виталий Викторович ощутил дрожь, прокатившуюся по телу, и продолжил знакомство с ее кожей.

— Вы, кажется, пытаетесь меня совратить, милостивый государь, — пробормотала она тихо, осеняя себя мысленными крестными знамениями («Свят! Свят! Свят! Чур меня! Чур меня!»). — На глазах у всех.

— Именно. В который раз уж…

— Но как же Феликс…

— Ах, Феликс. — Виталий Викторович неожиданно отстранился от нее, и ей сразу сделалось холодно. Пиратский нос навис над ней. — Я готов поговорить о нем, а вы?

Ой-ой.

Виталий Викторович поменялся в одно мгновение. Сладкий соблазнитель исчез и вместо него появился хладнокровный безжалостный иезуит. Отцы — они все такие.

Радмилу неожиданно озарило. Вот она — причина, по которой Ипатов-старший готов разориться на дорогой ресторан в обществе девушки, подобной ей.

Феликс.

Виталий Викторович не из тех отцов, кто остается в стороне, если его что-то задевает. А наличие некой Радмилы Тумановой возле его знаменитого сына, несомненно, задело. На презентации Ипатов-старший, наблюдая за ними, сделал определенные выводы.

Очаровательный вечер, в который она с удовольствием окунулась, превратился в ловушку. Хитроумный силок, из которого не выбраться.

Волшебство растаяло, пламя соблазна потухло. Стала проясняться картинка, где соблазну места не было, а лишь расчет и холодный цинизм. Как она могла поверить, что распрекрасный, прихотливый, пресыщенный и чересчур разборчивый Виталий Викторович возжелает ее? Радмилу Туманову? Идиотка! Ипатов-старший был честен только в первые мгновения их встречи, когда побледнел от ужаса при виде ее.

А после… После решил, что она — отменное развлечение и просто издевался над ней, кружа голову медовыми комплиментами. До нее не было идиоток-библиотекарш. Сто процентов не было. А вот когда «беда» коснулась сыночка, он прикидываться перестал. Одно дело веселиться, другое — дела семейные.

Радмила кивнула. Виталий Викторович вернул ее за столик и плеснул вина. Руки у нее подрагивали.

— Вы так не хотите, чтобы я встречалась с Феликсом? — Она в упор глянула на Виталия Викторовича. Тот бесстыжих глаз не отвел. — Не хотите настолько, что готовы даже переспать со мной, чтобы только оторвать от ненаглядного сыночка?

— У меня имеется свое мнение на этот счет, но я вам его не открою. — Виталий Викторович выразительно приподнял брови.

Похоже, он наслаждался ситуацией. В отличие от нее.

— Что вы хотите сказать мне о Феликсе? — произнесла она, глотая алкоголь, казавшийся приторным и обжигающим.

— Лично я ничего говорить не хочу. Я хочу, чтобы о нем говорили вы, — покачал головой Ипатов-старший.

Он откинулся на стуле и скрестил руки на груди.

— А мне нечего сказать, — вскинулась Радмила, которая вдруг стала получать мазохистское удовольствие от разговора. — Разве только, что в результате курса интенсивной терапии, болезнь моя излечилась и диагноз «абсолютная невинность» вычеркнут из больничной карты. Лечащим врачом был Феликс Витальевич Ипатов. На данный момент я прохожу курс реабилитации после затяжной болезни.

Губы Виталия Викторовича надломились в волчьей усмешке. В темных глазах блеснули вражьи огоньки. Он обожал принимать вызовы. И, приняв, делался сущим дьяволом.

— Вы мне, Радмила, очень нравитесь, — ласково начал он. — Хорошая вы девушка. И только… А Феликс — это особая часть моей жизни и меня самого. Я ему даю возможность поступать так, как хочется, однако не позволю совершить роковую ошибку.

Вот он — настоящий Ипатов. Тот, кто сумеет перешагнуть через все и всех. Радмила смотрела на него другими глазами.

— Роковая ошибка — это, надо полагать, я? Вы мне льстите, Виталий Викторович!

— Роковая ошибка — это упущенные возможности, — отрезал Ипатов. — Вы — просто библиотекарь, а он — известный фотограф, очень талантливый, шаг за шагом приближающийся к вершине успеха. У него скоро откроется персональная выставка…

— Это вы к тому, что мы с ним не пара? Точнее, что я ему не пара? — Радмила окаменела, но дерзкая улыбка по-прежнему цвела на затвердевших губах.

— Это я к тому, что возможны великие фатальные разочарования с обеих сторон. — Виталий Викторович покачал головой. — Я просто хочу вас предупредить…

— Спасибо, вы такой «добросердечный» …

— А как же. Добрый пастырь мое второе имя. И я считаю себя обязанным наставить заблудшие души на путь истинный.

— Заблудшие — это от слова «блуд»? — прищурилась Радмила. Губы у нее устали улыбаться.

Виталий Викторович не сдержался и сделал несколько медленных хлопков-аплодисментов.

— Вы — достойный противник, Радмила. И я не буду вас недооценивать.

— А я — вас.

Они посмотрели друг другу в глаза. Видя опасный блеск в пиратских очах Ипатова-старшего, Радмила снова ощутила стеснение в груди. Все-таки Виталий Викторович — личность потрясающая, хоть и мерзавец — первостатейный.

— Вы с Феликсом говорили обо мне? — спросила она некоторое время спустя.

— Пока нет.

— А будете?

— Может статься.

Ипатов-старший играл по своим правилам. Выудить из него хоть что-то без его желания не предоставлялось возможным.

— И что вы ему скажете обо мне? — Радмила сдержала тяжкий вздох.

— Лишь то, что может изменить ход его мыслей.

— Неправду то есть?

— Наоборот.

Радмила допила вино. Теперь оно невозможно горчило, или это во рту у нее? Она обвела печальными глазами затемненный элегантный интерьер ресторана. Красиво. Да, она тут совсем не к месту. Ее место за библиотекарской стойкой. «Дом Периньон», устрицы, консоме и французские десерты — это для тех, кто не родился Радмилой Тумановой.

Пора прощаться. С этим миром, иллюзиями и мечтами. Но не с Феликсом!

— Мы останемся с вами друзьями, Радмила? — Голос Виталия Викторовича неожиданно наполнился вкрадчивыми бархатистыми тонами.

Вот ведь какой! Только что угрожал, глумился, и вот уже о дружбе поет. Радмила мысленно вскипела.

— Если только расстанемся навсегда, — процедила она сквозь зубы.

— Навсегда не получится. По крайней мере, пока вы спите с Феликсом. — Ипатов-старший понимающе усмехнулся. — На вашем пути я, конечно, стоять не буду. Но я буду маячить за спиной…

— Тогда я не стану оборачиваться.

— Это правильно. Потому что если вы обернетесь — можете сделать неверный шаг, а я промахом обязательно воспользуюсь.

Радмила кивнула. Да уж, Ипатов-старший своего не упустит. Очень проницательный и умный враг. А она даже воевать толком не умеет.

От Феликса она не ждала вопросов. Она его самого не ждала в этот вечер. Он должен был уйти на запланированные съемки и вернуться лишь на следующий день.

Но когда она, войдя в квартиру, включила свет, Феликс лежал на софе. Не спал. Лежал в темноте с раскрытыми глазами, как будто дожидаясь ее.

Лицо у нее все еще было искажено горечью от общения с Виталием Викторовичем, она мечтала разрыдаться в подушку и не сразу с собой справилась. Феликс обязательно должен был заметить эти гримасы, увлажнившиеся глаза и подрагивающие губы. Он ведь фотограф! Гениальный…

Сердце у нее сжалось. А может быть, Виталий Викторович прав? Может, ей действительно не следует встречаться с человеком, который мыслями в другой Вселенной?

Что его держит около нее? Возможно, какой-нибудь циничный расчет? Или чувство вины за «попорченную» невинность? Или он выжидает время, чтобы изящно распрощаться?

От подобных мыслей сделалось тошно.

— Почему ты здесь? — спросила она, потянувшись к застежке платья.

— На улице дождь. — Феликс умел объясняться по-инопланетянски, как и его отец.

— Съемки отменились?

— Можно и так сказать.

Она вздохнула. Стянула с себя платье, отшвырнула его как ненужную тряпку (а так оно и было) и присела на софу.

— Я тебе нравлюсь? — Этот вопрос легко слетел с ее напряженных побледневших губ.

На самом деле хотела спросить: «Любишь ли ты меня?» — но побоялась острого пронзающего вопроса. Этим вопросом можно убить.

Ресницы Феликса дрогнули. А у нее дрогнуло сердце от возникшей заминки. Она жадно всматривалась в лицо Ипатова-младшего, пытаясь уловить правду (отвратительную правду), прочитать ее в глазах, разгадать по едва заметной мимике лицевых мышц.

— В твоих глазах звезды. Очень близко. А звезды — это именно то, что мне нужно. Звезды меня вдохновляют, — наконец, проговорил Феликс ровным голосом.

Радмила стиснула влажные пальцы. Правду! Она хотела услышать правду! Что ей красивые, сложнопереплетенные, пропитанные розовой карамелью фразы! Да или нет — вот что она хотела услышать.

— Так да или нет?

Феликс тихо улыбнулся. Он привычно притянул ее к себе. Движением, которое выдавало в нем неистового любовника.

— Да — это слишком короткий ответ; нет — слишком неправильный. — Его дыхание согревало. — Должно быть еще какое-то слово, которое бы оказалось самым точным. Верным.

— Ты его знаешь?

— Подозреваю, что знаю.

— Ты мне его скажешь?

— Дай мне время.

Радмила смирилась. Она связалась с Феликсом, а потому не должна ждать банальных объяснений. Ее удел — намеки и полуправда. Это в лучшем случае. И месть ее будет такой же.

— Твой папа был сегодня со мной честен, как никогда, — коротко обмолвилась она, распластываясь по софе.

— Заболел, наверное. — Феликс усмехнулся и прижался к ней.

В его лице ничего не поменялось. Он по-прежнему не жаждал узнать подробности. Изгрызенную сомнениями Радмилу это явное равнодушие все больше бесило.

— Он сказал все, что обо мне думает, — продолжала она с садомазохистским блаженством в голосе.

— Не может такого быть. Если бы отец решился сказать все, что он думает, то ему бы одного вчера не хватило. Он у меня слишком много думает. А ты вернулась чересчур скоро. Пары часов ему вряд ли хватило бы для всех мыслеизлияний.

— Ну-у, тогда он сделал выборку. Очень яркую. Я тронута.

— В смысле, умом тронулась от папочкиных мыслей вслух? Понимаю.

Ипатов-младший тоже стервец! Издевается без зазрения совести! Там, где нужно быть серьезным, он становится шутом. В отличие от своего папули, который шут везде, но только не там, где все серьезно. Там — он дьявол.

— Ничего ты не понимаешь! — в сердцах воскликнула она и замолчала.

Надолго.

До утра.