Зимний гастрольный тур

Глава 11

Любой человек, планирующий сложные операции — не обязательно офицер, даже шахматист, затевающий комбинацию — знает, что в задуманный порядок действий может встрять нечто неожиданное. Если подумать о шахматах, то это ход, который в здравом уме и трезвой памяти представить невозможно. Если же речь о военной операции… ну, тут поле для неожиданностей и подлянок со стороны Фортуны совсем уж немеряное. Но эта дама не всегда действует быстрыми темпами; иной раз неожиданность может стрястись хоть и внезапно, однако не сразу.

В качестве иллюстрации к данному тезису мы вполне можем описать рейд трех советских стратегических бомбардировщиков.

Голованов воспользовался служебных положением в личных целях: назначил себе в экипаж лучшего штурмана. И тот не подвел. Легкими коррекциями курса он вывел машину точно к цели.

Командир и штурман обменялись несколькими краткими фразами. Бомболюк открылся. Из него в направлении к лежащей ниже облачности нырнула управляемая бомба.

Разумеется, цель была захвачена. Разумеется, бомба пошла в задуманном направлении. Голованов плавно развернул машину и лег на обратный курс. Дальнейшее от него уже не зависело.

Смотритель лесных угодий при поместье Геринга объезжал их на коне. Иначе действовать было никак нельзя: в некоторых местах подлесок был столь густ, что использование мотоцикла исключалось, ну а применять свои две ноги — это значило бы тратить слишком много времени.

Лошадь услыхала непонятный звук первой и нервно двинула ушами. Очень скоро и лесничий его услышал. Он воевал на Западном фронте в Великую войну, а потому догадался мгновенно: так мог завывать гаубичный снаряд. Лесничий только-только дал шенкеля, как услышал отдаленный хлопок и увидел, что именно его вызвало: огромная бомба спускалась на парашюте, испуская хвост ярчайшего оранжевого дыма. Ветеран, само собой, тут же подумал о газах, а не о простом фугасе. И лесничий помчался в поместье к телефону. Оглянувшись на скаку, он успел увидеть, как эта штуковина плавно приземляется на большой луг, да так, что ее наверняка должно быть видно из северных окон. Ворота были уже недалеко, когда послышался еще один хлопок. Что-то вроде взрыва, но уж очень слабого, не дотягивающего по мощности даже до "милльса" [10].

Бывший фельдфебель отнюдь не горел желанием лично ковыряться в бомбе. Он сделал то, что и должен был: срочно вызвал дежурного начальника охраны рейхсмаршала. Тот точно так же соблюл инструкцию: вызвал специалиста по обезвреживанию бомб. И тут же поставил в известность хозяина поместья.

Через час приехали одновременно Геринг и сапер. Второй разом установил, что никакой взрывчатки в бомбе не было. Зато в ней имелись гигантский букет незабудок и письмо, адресованное лично рейхсмаршалу.

Геринг уже читал доставленное столь необычным способом послание, когда прибежал адъютант.

— Чрезвычайное сообщение, герр рейхсмаршал!

— Что там? — поднял глаза Геринг.

— Только что по радио передали: на стадион, где праздновалась годовщина выступления партии в Мюнхене, сброшена бомба!

— Как фюрер?

— Не пострадал. Его увела охрана, но, к счастью, бомба не сработала. Жертв нет.

Геринг дочитал письмо, подумал и повернулся к адъютанту.

— Райнер, мне срочно нужно в Берлин! — тут рейхсмаршал отвлекся, взял листы бумаги и принялся быстро писать. — Срочно свяжитесь с гросс-адмиралом Редером и передайте ему это сообщение. Также вот приказ для генерал-лейтенанта Штудента[11].

Формально говоря, Эрих Штудент был подчиненным рейхсмаршала. На самом деле эти двое знали друг друга еще с Первой мировой войны. Их отношения не ограничивались чисто воинской субординацией. Толстый Герман знал, что на Штудента он может положиться.

Илья Мазурук и его штурман Вадим Падалко получили самую легкую (в навигационном смысле) задачу. Их самолет мог использовать УКВ-наведение. Но имелись дополнительные условия: штурман, руководствуясь данными от разведывательных полетов, должен был елико возможно избегать обнаружения радарами. Вот почему бомбардировщик заходил на цель с юго-запада, а не с востока.

Диалог при подходе к цели звучал по-деловому:

— Есть сигнал от УКВ, отклонение… четыре градуса к северу.

— Даю коррекцию курса.

— Идем на цель, отклонение в пределах точности.

— По времени?

— Через десять минут.

Насчет радарного облучения командир не спрашивал: если бы штурман его заметил, то непременно доложил.

— Коррекция курса: градус к западу.

— Даю.

И, наконец, сакраментальное:

— Сброс!!!

И через считанную минуту долгожданное:

— Цель захвачена!

Само собой, после такого сообщения Мазурук с чистой совестью мог посчитать задание выполненным. Но в полученном приказе также значилось: "Принять все меры для соблюдения скрытности". Вот почему штурман проложил обратный маршрут с учетом местонахождения немецких радаров. Но ни он, ни командир не могли знать, что их скоростная машина все же была обнаружена.

Совсем иначе сложилось дело у Каманина. Нет слов, на Вильгельмсхафен вышли прямо идеально. Мало того: каким-то непостижимым образом удалось избежать облучения радарами. И та цель, на которую изначально предполагалось опустить посылку, тоже была на месте: устаревший учебный линкор "Шлезвиг-Гольштейн", сохранявший некоторую артиллерийскую ценность, но лишь как средство поддержки своих войск. В морском бою полезность этого антиквариата была более чем сомнительна.

Командир и штурман были твердо убеждены, что все идет по плану. К сожалению, сам план не учитывал некоторые тонкости, связанные с погодой. Тот день был не только пасмурным, но и ветренным. В результате бомба, точно нацеленная на палубу, ушла в сторону. После раскрытия парашюта порыв почти штормовой силы дунул… и бомба приводнилась на расстоянии метров десять от борта.

Легко понять, что видеть этого никто из советского экипажа не мог. Самолет уходил почти по прямой от берега в Немецкое море. Радары на берегу молчали. Вот почему в момент, когда индикатор радарного облучения замигал, штурман посчитал, что эта неприятность — первая по счету.

— Нас может поймать радар, на пределе, — спокойным голосом возгласил Николай Жуков. — Англичане. Уходить надо на норд-ост. Азимут тридцать три.

— Это почему? У немцев тоже имеются, — Каманин не то, чтоб был настроен на спор, просто напряжение боевого вылета требовало хоть какого-то выхода. Однако штурвал слегка довернул.

Штурман отлично усвоил теорию:

— На нашем радаре три надводные цели, идут на норд. Немцам там делать нечего. Если верить разведданнным, они пока что побаиваются открыто схестнуться с британским флотом. Кстати, по прогнозу внизу вполне себе шторм, так что авианосец (если он там есть) поднять палубную авиацию не сможет.

— Палубную авиацию? Не смешно. Даже на четырехстах пятидесяти они нас не то, что не догонят — даже не увидят.

Жуков был почти прав. Ту-95 могли заметить — в теории. В этом случае дежурный оператор линкора "Родни" обязан был бы доложить непосредственному начальнику. Но не сделал этого, поскольку существовали препятствующие тому объективные причины.

Несовершенный английский радар не мог поймать цель на высоте одиннадцать километров. Также он не мог засечь объект на расстоянии девятнадцать миль. А тот факт, что само излучение радара экипаж советского бомбардировщика зарегистрировал, отнюдь не означал того, что и английские моряки заметили воздушную цель.

После этого никаких поводов для волнения у экипажа бомбардировщика не осталось. То, что бомба легла мимо корабля, ни командир, ни штурман, разумеется, не видели.

Вахтенные немецкого линкора весьма бурно отреагировали на спускающийся предмет.

На истошный крик "Аlarm!" оперативно откликнулись ревуны боевой тревоги. Экипаж кинулся занимать места по расписанию — правда, как уже говорилось, он был далеко не полным. Однако именно расчеты зенитчиков на корабле были укомплектованы полностью. Все же Рейх находился в состоянии войны, и возможность воздушных налетов никому не казалась призрачной. Тем не менее ПВО опоздало.

Воющая бомба хлопнула парашютом. Одновременно за ней потянулся оранжевый дымный хвост. Он был отлично виден, хотя сильный ветер старался разметать оранжевые клубы.

К счастью для почтового отправления, у командира ПВО оказалась хорошая реакция. Он успел увидеть, как спускающийся предмет относит порывом ветра в сторону, успел подумать, что для простой бомбы этакое поведение смысла не имеет, и успел выкрикнуть:

— Без команды не стрелять!

Тут же раздался приглушенный хлопок. Что-то тюкнуло по ботинку палубного матроса. Нагнувшись, он увидел маленький стеклянный осколок, торчащий из добротной немецкой кожи.

Матрос снял ботинок и дохромал до ближайшего офицера.

— Осмелюсь доложить, господин лейтенант, в меня попал осколок.

У лейтенанта цур зее сообразительность имелась.

— В лазарет! Пусть доктор извлечет осколок пинцетом и сохранит. Руками не трогать!

— Слушаюсь, господин лейтенант!

Само собой, доктор достал стекляшку без особого труда. Героический моряк клялся, что его не задело, но врач проявил непреклонность: он осмотрел матроса и, натурально, никаких повреждений в организме не увидел. Осколок же был сохранен.

Таинственный предмет — похоже, не бомба — мирно качался на волнах. Судя по глубине погружения корпуса, вес его был невелик, то есть вряд ли эта штука вообще могла содержать значимое количество взрывчатки. Вахтенный командир принял решение: достать ее и обезвредить. Желающих подцепить "это" якорем-кошкой не нашлось. Все, в том числе офицеры, прекрасно понимали: если тюкнуть металлическим предметом несработавший один раз взрыватель, можно все же устроить взрыв.

В конце концов, спустили катер. В нем разместились минер и боцман. Взрывателя не нашли. Минер лично поднял находку. К его удивлению, оказалось, что весит она не более тридцати килограммов. Уверенность в том, что предмет вообще бомбой не является, подкрепилась сходу замеченным фактом: под сорванным корпусом оказались незабудки в большом количестве.

Вахтенный командир был настоящим моряком. Он не упустил случая высказать свое просвещенное флотское мнение о шутнике, присылающем цветочки настолько необычным образом. Наиболее деликатным из использованных выражений было: "свиноголовый павиан с мозгами, зажаренными в сухарях."

Но поток изысканных словообразований очень быстро иссяк. Между цветиками нашлось письмо, адресованное адмиралу Редеру.

При виде конверта один романтически настроенный (или начитавшийся детективов) обер-лейтенант цур зее предположил, что письмо может оказаться отравленным.

Но германские моряки не зря славились находчивостью. От вахтенного командира последовал целый ряд команд:

— Раздобыть резиновые перчатки! Связаться с гросс-адмиралом по телефону. Организовать доставку письма и перчаток с курьером!

Через какой-нибудь час Эрих Йоганн Альберт Редер, облекши руки в прозрачные хирургические перчатки, читал послание. Он потратил на размышление едва ли полторы минуты. Привычка военного моряка, что вы хотите: в бою долго думать не приходится. Гросс-адмирал принялся быстро набрасывать сообщения и приказы.

— Гюнтер, это сообщение передать рейхсмаршалу Герингу. Всем силам Кригсмарине — повышенная боевая готовность. Отменяются все отпуска! Далее: вот этот приказ размножить, запечатать в конверты и разослать под роспись всем командирам кораблей по списку. Вскрыть по получении сигнала "Альбатрос". Мне же самому срочно ехать в Берлин. Подготовьте машину и охрану.

Гросс-адмирал как раз садился в свой "опель-адмирал", когда примчался взмыленный порученец:

— Герр гросс-адмирал! Вам срочное сообщение от герра рейхсмаршала!

Редер принял бланк радиограммы, прочитал, движением бровей велел подшить документ в надлежащую папку и удовлетворенно кивнул. Геринг когда-то был летчиком-истребителем. И тоже умел думать быстро.

Наиболее интересной была судьба послания, адресованного фюреру.

Надо заметить, что с самого раннего утра все обещало нехороший день, поскольку у Гитлера сразу по пробуждении заболела голова. Таблетка аспирина не помогла. Но твердая воля привела рейхсканцлера к завтраку, каковой был съеден без особого аппетита.

Поскольку головная боль не проходила, фюрер принял таблетку первитина [12]. Через сорок минут ему предстояла речь на стадионе.

Лекарство подействовало. Головная боль не то, чтобы исчезла — просто отступила на задний план.

Полный стадион встретил вождя Третьего рейха восторженным ревом. Гитлера не просто любили — его обожали. Даже привычка к подобной реакции слушателей не воспрепятствовала подъему духа фюрера. И единственным неприятным обстоятельством была все та же головная боль, которая притаилась, но не исчезла совсем.

Речь длилась уже целых полчаса. Для Гитлера это было очень мало; ему частенько случалось говорить и два часа, и больше того, но тут вмешалось внешнее обстоятельство.

Экипаж советского бомбардировщика пребывал в твердом убеждении, что их машину в данных погодных условиях нельзя заметить визуально — и был правы. Штурман готов был поклясться, что радар их не засек — и тоже был совершенно прав. И все же полет чужого самолета оказался замеченным.

Звукометристы, задача которых как раз и состояла в обнаружении чужой авиации, сработали… ну, не сказать "превосходно", скорее подошел бы эпитет "настолько хорошо, насколько это вообще было возможно". Две установки зарегистрировали звук авиадвигателей. По правде сказать, звук был странным, но реакция ПВО была стандартной. Последовало сообщение оперативному дежурному. Одновременно операторы продолжали отслеживать перемещение сигнала от чужака (или чужаков). Определили углы места (он же углы к горизонту) и азимуты. Простейшие расчеты дали координаты. Высота полета нарушителя воздушного пространства составила около одиннадцати тысяч метров.

И все это оказалось ни к чему.

Чужой самолет начал разворачиваться еще до того, как в воздух подняли дежурную четверку истребителей. И сначала звукометрические посты, а потом и оперативный дежурный поняли, что по высоте чужой самолет, какого бы он ни был назначения, недосягаем. Стоявшие тогда на вооружении "мессершмитты" серии Е имели потолок лишь восемь тысяч метров. И тогда последовал приказ: используя те данные, что удалось получить, восстановить маршрут нарушителя, а заодно прикинуть его скорость. И обер-лейтенант, носивший простецкое имя Йоганн и столь же незамысловатую фамилию Мюллер, взялся за дело. Само собой, он не знал, что этот инцидент получит неожиданное и крайне неприятное продолжение.

Первым вой бомбы услышал унтершарфюрер СС Герман Лёйтнер. Он сделал то, что и должен был сделать охранник:

— Бомба! Уводите фюрера!

Охранники свое дело знали туго: Гитлера подхватили и чуть ли не на руках утащили в направлении подвального помещения на стадионе, которое и служило бомбоубежищем. Группа охранников только-только успела скрыться за тяжеленными металлическими дверями, когда вой бомбы оборвался хлопком парашюта.

Нельзя сказать, что власти вообще ничего не сделали ради спасения зрителей. Диктор объявил, что по причине воздушного налета зрелище откладывается, а добрых граждан просят покинуть стадион.

Закон больших чисел — объективная реальность. Отменить его ни один человек не может. Конечно же, нашелся зритель, обладавший биноклем, которому не светило выбраться на улицу и за десять минут, и который решился глянуть на бомбу вооруженным взором, даже не двинувшись в сторону выхода.

Именно от этого дурака (или храбреца) последовал вопль:

— Vergiss mein nicht![13]

Сосед этого отважного зрителя всерьез заподозрил, что тот слегка тронулся умом, призывая непонятно кого помнить его скромную особу. Это мнение прозвучало вслух. Но обладатель бинокля продолжал выкрикивать нечто совсем уж не лезущее ни в какие ворота:

— Это не бомба! Там цветы, в бинокль видно! Любимые цветы фюрера!

Вся Германия знала, что Гитлер и вправду обожает незабудки. А биноклевладелец в порыве неслыханной щедрости протянул прибор соседу со словами:

— Да смотрите сами!

Результаты наблюдения с легким гулом волной прокатились по стадиону. Зрители тут же разделились на две категории. Законопослушное большинство продолжало медленно продвигаться к выходам. Меньшинство напрягало глаза, вглядываясь в мирно лежащую "бомбу". Надо отметить, что относительно происхождения предмета мнения также разделились. Большинство зрителей предположило, что это чья-то шутка. Не было единства и среди этой группы: одни полагали, что шутка дурацкая, другие считали ее идиотской, третьи обзывали кретинской. Впрочем, нашлись граждане, которые подумали, что это кто-то из Люфтваффе решил таким образом выразить почтение фюреру. Решительно все очевидцы сошлись во мнении, что адресату этой экзотической посылки наверняка не понравился способ доставки. И были правы.

Тем временем охрана со всей осторожностью вывела шефа через запасной выход, посадила в подкативший личный "хорьх" и направилась в рейхсканцелярию. Правда, голова у Гитлера разболелась еще пуще, но он держался на силе воли и даже распорядился, чтобы расследование началось немедленно. Впрочем, за эту работу подчиненные и так принялись, не дожидаясь команды.

Обследование приземлившегося предмета очень скоро выявило полное отсутствие взрывчатки. Точнее сказать, она там была в небольшом количестве, сработала (это установили по запаху) и, по всей видимости, использовалась для уничтожения некоей важной детали. Небольшую порцию цветов отправили в Берлинский университет для тамошних экспертов. Но посередине гигантского букета покоилось письмо, адресованное лично фюреру.

В похвалу личной охране германского вождя будь сказано: она подошла к своему делу куда ответственней, чем телохранители гросс-адмирала Редера. Никто и не подумал предложить фюреру воспользоваться резиновыми перчатками — нет, письмо немедленно отправилось к экспертам по ядам.

Пока те трудились, ведомство доктора Геббельса, рассудив, что такое событие скрыть никак не удастся, выпустила короткое радиосообщение: мол, на стадион была сброшена бомба, она не взорвалась, никто, в том числе фюрер, не пострадал. Сообщение основывалось на личном распоряжении министра пропаганды, который, в общем, видел то же, что и Гитлер, поскольку его охрана потащила в бомбоубежище практически сразу же вслед за фюрером.

А трудяга Йоганн Мюллер, отличившийся и настойчивостью, и прилежанием, закончил то, что вполне можно было бы назвать протоколом. Обер-лейтенант скрупулезно обработал данные звукометрии. Он учел скорость распространия звука в атмосфере и даже то, что она меняется в зависимости от высоты. Он трудолюбиво отметил возможную погрешность измерений. И все равно результат получился поганого (для германского ПВО) свойства. Почти аверное искомый объект был одиночным самолетом, поскольку ни один из операторов не смог выделить хоть какой-то признак того, что таковых было несколько. Высоту полета определить удалось лишь приблизительно: от десяти до двенадцати тысяч метров. Точно так же заметный разброс наличествовал в оценке скорости: от восьмисот семидесяти до тысячи ста километров в час. Слегка утешительным моментом было то, что скорость неизвестного объекта была явно меньше скорости звука. Неизвестный вторгся в охраняемое воздушное пространство с юго-юго-запада, пробыл там не более пятнадцати минут и ушел на восток.

Любой понимающий офицер Люфтваффе из этих данных сделал бы вывод: перехват подобного нарушителя есть вещь сомнительная, если вообще возможная. К такому же умозаключению пришел и обер-лейтенант ПВО. Поскольку он отличался помимо трудолюбия также умом и сообразительностью, то этот вывод он оставил при себе.

Как раз этот протокол доставили к стадиону (именно там оставалось большинство следователей и экспертов) первым. По идее, его должны были изучить и передать фюреру. Кто-то из догадливых велел сделать одну копию для Геринга.

Вторым пришел протокол от экспертов-ботаников. Вывод в нем был однозначен и единодушен: представленный материал представляет собой растение Myosotis arventis, сиречь "незабудка полевая", каковое широко распространено по всей Европе. Представляется достойным внимания, что во всем ареале произрастания незабудки не цветут в зимние месяцы, так что представленные экземпляры, вероятно, имеют оранжерейное происхождение. Точно установить регион произрастания возможно лишь по тщательном изучении почвы, каковое исследование требует значимого времени — не менее трех суток, а скорее даже недели.

Иначе говоря, стало ясно, что ничего не стало ясно.

И тут на сцене появился шеф гестапо Генрих Мюллер. Первое, что он сделал: окинул окружающих своим знаменитым колючим взглядом, от которого очень многим становилось не по себе. Засим последовал вопрос, заданный на ужасном баварском диалекте, от которого главный гестаповец не мог или не хотел избавиться:

— Итак, господа, что тут произошло?

На объяснения понадобились двадцать минут. Обычно после доклада следуют вопросы. Так случилось и на этот раз — если не считать того обстоятельства, что первым был вызван обер-лейтенант Йоганн Мюллер. Разумеется, не родственник.

Звукометрист чувствовал себя до последней степени дискомфортно. Он прекрасно понимал, что может оказаться крайним, хотя именно его заслугой было обнаружение самолета-нарушителя. К его потрясению, грозный гестаповец заговорил совершенно добродушным голосом, в котором почти отсутствовала истинно баварская грубость:

— Йоганн, я здесь не для того, чтобы арестовывать. Мне нужно знать обстоятельства дела. Так что можете звать меня просто "герр Мюллер". Итак: в каких странах существует самолет, способный летать так, как вы описали?

Обер лейтенант чуть приободрился:

— Ни в каких, герр Мюллер. Нам по роду службы положено знать характеристики всех самолетов из всех стран, даже Японии. По крайней мере, нас о таких скоростных никто не извещал.

— Да что вы говорите, Йоганн! Как это "ни в каких", когда он все же был. Тогда спрошу другое: в каких странах он МОГ быть построен?

— Точных данных нет, герр Мюллер. Ходили разговоры, что реактивными двигателями — а у него почти наверняка такие — занимались британцы. И, по слухам, русские что-то такое демонстрировали в ходе их конфликта с Финляндией, но точно не знаю. И потом: у них там действовали, если не ошибаюсь, истребители, но не бомбардировщики. А такую штуковину вряд ли можно… — тут речь обер-лейтенанта замедлилась, — …ну, разве что подвеска на истребителе… да, это мог быть русский самолет.

— Приятно встретить подобную эрудицию в молодом офицере. Тогда вот еще вопрос…

Но тут могущественного руководителя тайной политической полиции прервали самым неделикатным образом.

— Прошу прощения, господа, — встрял малозаметный следователь и, понизив голос почти что до интимного шепота, продолжил, — осмелюсь доложить, новые факты…

Генрих Мюллер отошел в сторону, выслушал то, что ему сказали на ухо, и кивнул.

— Мне придется отвлечься, Йоганн, — все тем же благодушным голосом обратился шеф гестапо к однофамильцу. — Вас, возможно, еще будут допрашивать, выясняя мелкие подробности. Но я благодарю вас за те сведения, что вы уже доставили. Не тянитесь, не на плацу.

Сведения и в самом деле были важными, хотя и предвиденными. Письмо не содержало яда. Следовательно, его надлежало немедленно доставить фюреру.

Что до шефа гестапо, то у него имелось чутье. При явно нехватке фактов оно все же твердо говорило: ни Англия, ни Франция тут ни при чем. Самолет доставил личное послание от Сталина.