Зимний гастрольный тур

Глава 20

Через трое суток торговая делегация из четырех человек прибыла в славный портовый город Гамбург. Немецкие представители отметили про себя, что глава делегации — человек известный в деловых кругах (именно он присутствовал при подписании многочисленных контрактов), самого старшего по возрасту представили как инженера (ранее никто из немцев его и в глаза не видел), третий, намного младше, был, по всему видать, на подхвате, он же, как немедленно выяснилось, выполнял работу переводчика. Четвертый походил на торговца, как гвоздь на панихиду. Очень уж у него были специфические повадки, да и взгляды на окружающий мир он бросал весьма особенные. При первом же контакте с отправителями груза выяснилось, что не все идет в соответствии с планом. Система управления станом была в почти полностью разобранном состоянии. Это грозило отсрочкой пуска стана в эксплуатацию, и такое подпадало под частичное нарушение условий контракта со всеми отсюда вытекающими последствиями.

Не стоит удивляться, что поставщики пришли в состояние с повышенным энергетическим уровнем.

— Господа, вас эта задержка волновать не должна. Мы делегируем троих инженеров и пятерых техников, которые оперативно доведут монтаж системы управления.

При этих словах насторожился уже Рославлев.

— Господа, — со всей вежливостью осведомился он, — не хотите ли вы этим сказать, что недоделки будут устраняться в пути?

— Если только на вашем пароходе найдутся каюты, то мы готовы именно исправлять в пути.

— Но шторм…

— Мы уже уточнили у метеорологов. Послезавтра он должен стихнуть. И погода станет вполне пригодной для работы в трюме.

— Господа, если б то зависело лишь от меня, тогда, считайте, мы достигли соглашения. Но в данном случае я должен получить надлежащие полномочия. В Гамбурге есть советское консульство, не так ли? Нам нужно туда попасть.

В консульстве имелся аппарат защищенной связи. Этот канал был предусмотрен на самый крайний случай.

Несмотря на то, что связь числилась защищенной (и была такой, поскольку происхождение свое вела отнюдь не с середины двадцатого века), Странник всеми силами старался говорить обиняками.

— Говорит Александров. Товарища Михайлова к аппарату, будьте добры. Спасибо.

Сталин вышел на связь через десять минут.

— Товарищ Михайлов, говорит Александров. Группа немецких специалистов просится идти в Ленинград на борту "Красного Донбасса". Им, по их словам, нужно закончить сборку. Три инженера и пять техников.

— Что случится в случае нашего отказа?

— Это будет нарушением условий контракта со стороны контрагентов — срыв сроков. Они не хотят платить за это неустойку.

Будучи прекрасно осведомленным о всей мощи сталинской памяти, Рославлев все же решился напомнить:

— Наша делегация и я лично не уполномочены разрешить им идти на этом рейсе, предполагая… сопутствующие обстоятельства.

Собеседник на другом конце провода выдержал паузу. Рославлеву почудилось, что она длилась с минуту, хотя на самом деле она была намного короче. А еще он мельком подумал, что в кабинете как раз присутствовал Берия.

— По мнению авторитетных товарищей, контракт должен быть выполнен — или же наши контрагенты выплатят предусмотренный большой штраф. Пусть инженеры и техники плывут на нашем пароходе, если наш партнер по контракту хочет выполнить обязательства полностью.

Говорить было больше не о чем.

— Я доложу главе делегации о том, что разрешение получено.

Рославлев положил трубку на рычаги. Та была как раз того сорта, которые уже не вешали, хотя само выражение еще долго держалось в русском языке.

А еще Рославлев с непонятным ему самому чувством подумал, что с таким отношением к человеческой жизни никогда не станет политиком, даже если бы захотел и имел возможность. Не то, чтобы советский экипаж и немецкие специалисты были обречены — нет, наиболее вероятным развитием ситуации Странник полагал арест парохода и груза — но расстрел судна виделся возможным. С этим поделать уже ничего нельзя.

Однако надо было обойти порядочный кусок причала, где уже толпились, образуя нечто, смахивающее на очередь, тяжеленные ящики и громадные детали конструкции, которые просто не поместились бы ни в какую упаковку. В руках Рославлев держал стопку бумаг порядочной толщины и карандаш, коим отмечал отдельные позиции. Не видимый никому "склад" пополнялся новыми предметами.

— Сергей Васильевич, перерыв делать не пора ли?

— Я не устал, Николай Федорович, да и работы осталось не так, чтобы очень много. Через, — короткий взгляд на часы, — пятьдесят пять минут назначен обеденный перерыв. И еще работы после него, самое большее, на полтора часа, а скорее даже на час.

— Не забудьте, нам еще побеседовать с капитаном. И хорошо бы вам самому присутствовать.

— Понимаю вашу мысль, Николай Федорович. Согласен полностью: мне надо обязательно быть при этом разговоре.

Странник не лгал и не преувеличивал: работа с прокатным станом и в самом деле оказалась (как и предвиделось) легкой. Подойти к ящику или металлической громадине, возвышавшейся над пирсом, можно было хоть на расстояние в два метра. Уж на пять метров так точно. Осталось лишь договориться с капитаном.

И Рославлев вместе с охранником пошли в сторону "Красного Донбасса" — тот стоял у пирса, поскольку погрузку предполагалось начать через считанные часы. При Страннике была его обычная громадная клетчатая сумка.

Афанасий Софронович Михеев не был новичком на мостике. Девять лет стажа — это вам не пуночка[23] чихнула. Вот почему почти с самого начала разговора некая часть тела сообщила капитану, что рейс ожидается с тухлятиной, а по мере развития беседы ощущение становилось все сильнее. Да еще нагрянул с неожиданной проверкой инспектор и заявил со всей категоричностью, что в Кильский канал судно при таком состоянии корпуса допустить никак нельзя. Капитан прекрасно знал, что "Красный Донбасс" мог пройти канал без малейшего риска для гидротехнических сооружений и для судоходства вообще. Но доказать неправоту придиры можно было лишь через суд — а на такое пароходство никогда бы не пошло.

Но на этом неожиданности не закончились. Поскольку дело касалось судового хозяйства, вызвали первого помощника. Тот подтвердил, что да, есть крохотная выгородка для установки там рации. Туда же можно подвести электропитание. И радиолюбитель среди экипажа нашелся. Им оказался один из корабельных электриков.

— Но оттуда надо провести антенный провод к грот-мачте. У нас лишнего нет.

Сухопутные пришельцы переглянулись.

— Мы предполагали, что с этим будет затруднение и приготовили… вот, в этой бухте двести метров. Хватит?

— Наверное, — осторожно ответил помощник, хотя был уверен, что такого количества будет более чем достаточно. А еще мелькнула мысль, что такая бухта и весить должна преизрядно, а ведь пожилой инженер вовсе не казался силачом.

Точно то же самое подумал старший из посетителей, заявивший со всей уверенностью:

— Излишек, если останется, ваш.

Такая щедрость порадовала помощника, а капитан окончательно уверился, что рейс будет не просто опасным, а хуже того.

— А это инструкции для вашего радиолюбителя, — и в руки капитана перешел лист бумаги.

Тот из пришельцев, от которого за кабельтов ыхразило принадлежностью к органам, вежливо, но настойчиво добавил:

— Этот документ изучить, запомнить и уничтожить.

Приказ был насквозь понятен.

Торговая делегация СССР уехала из Гамбурга на поезде. Рославлев чуть не на каждой станции посылал за газетами; советских в киосках, понятно, не было, но заголовки немецких газет неукоснительно переводились. И ровно ничего тревожного о судьбе "Красного Донбасса" не сообщалось.

Полознев, отдать ему справедливость, рассуждал здраво:

— Сергей Васильевич, если ваша задумка и сработает, то об этом немецкие власти — ну и в ленинградском пароходстве тоже — узнают в лучшем случае через трое суток. Если вообще узнают. Ведь может так быть, что никто не прознает о случившемся? Да запросто. Да сами судите: если встреча через сутки после выхода и если наши дадут знать, то это сообщение до пароходства только-только через сутки дойдет, а до газетной редакции — еще столько же. Так что ждите, пока до Москвы доберемся. Да и то молвить… кхм… еще не факт, что наши сразу опубликуют. Да и немцы тоже. Сами знаете, что за политика тут вокруг.

Капитан Михеев прилагал все мыслимые усилия, дабы избежать нежелательной встречи. Ему надо было пройти всего-ничего до входа в Скагеррак — меньше суток — но и того хватило для английского крейсера.

Полпути до пролива было пройдено, когда помощник подал голос:

— Гляньте, Афанасий Софронович, "купец" идет. Шведский флаг.

— Вот именно, шведский, — буркнул капитан на справедливое замечание помощника. — да только по надстройкам он типичный англичанин.

Помощник, хотя был умен, лишь в тот момент догадался, почему капитан был столь мрачен с самого момента отхода.

— За нами идет охота? — брякнул он открытым текстом. Ответом был красноречивый взгляд.

— Правей на румб к весту.

Подобное вмешательство капитана в действия вахтенного помощника могло вызвать, по меньшей мере, удивление, но сказано ничего не было.

Чужой "купец" разошелся с "Красным Донбассом" на дистанции в милю с небольшим. Через полчаса уже никого видно не было, и тогда последовала команда:

— Румб к осту. Полный вперед!

Это было насквозь понятно. Капитан создавал впечатление, что берет мористее, надеясь, что соглядатай именно об этом и сообщит.

Через два часа стало ясно, что попытка скрыться не удалась.

— Крейсер, идет почти полным. Британец.

Голос помощника звучал спокойно, хотя ему было очень не по себе.

Капитан отвлекся, нацарапал записку и велел отнести ее в боцманскую выгородку — ту самую, в которой расположился радиолюбитель Кольцов вместе с любительской станцией. Надобно заметить, что ее подключили к довольно мощному усилителю, так что на выходе получился как бы не киловатт мощности.

Содержание радиограмм поначалу было вполне невинным, с какой бы точки зрения их не рассматривать. В эфир летели позывные UXM3F. Довольно скоро пришел ответ. В переводе с радиолюбительского жаргона на человеческий язык разговор получился примерно таким:

— Меня зовут Турстейн. Я живу в Дверберге, Норвегия, — пришел ответ. — Как тебя зовут и где ты проживаешь?

Кольцов назвался, объяснил, что он вышел в эфир там-то, находясь на борту советского торгового судна. Разумеется, Турстейн, будучи истинным радиолюбителем, не преминул спросить о типе радиоаппаратуры. Следуя неписаной этике поклонников волн в эфире, Кольцов дал исчерпывающий ответ.

Пока шел сеанс связи, быстроходный крейсер Его Величества нагнал "Красный Донбасс" с его парадным ходом в пятнадцать узлов. На фалы фок-мачты крейсера взлетели сигнальные флажки, продублированные ратьером. Послание было недвусмысленным: "Застопорить ход! Принять досмотровую партию". Но дальше последовало еще более грозное: "Отключить судовую радиостанцию! При попытке выйти в эфир открываю огонь без предупреждения".

Приказ чуть-чуть опоздал. Как только "Бервик" сблизился на дистанцию, с которой можно было прочитать название, в эфир полетела радиограмма о сближении на расстояние двух миль английского крейсера "Бервик" с явно враждебными намерениями. Ее передала судовая рация. А в трюм понесся матрос с запиской электрику Кольцову. Тот отреагировал радиограммой: "Здесь UXM3F! Нас нагоняет английский крейсер "Бервик"."

Капитан Михеев все еще не потерял надежду на более-менее мирный исход. Машины были застопорены. Судовая радиостанция молчала. Заговорили орудия.

Дистанция одиннадцать кабельтовых считалась очень близкой еще тридцать лет тому назад. Сейчас же, с централизованным управлением артиллерийским огнем и при волнении не более четырех баллов условия стрельбы можно было смело назвать полигонными. Да что там: даже в тридцатые годы подобные дистанции на артиллерийских учениях не устанавливали.

Ничего плохого не было в мыслях немецкой команды специалистов. Они делали свое дело, пребывая в твердой уверенности, что успеют закончить работу к моменту прибытия в Ленинград. Расчет оказался неверным.

Первый же восьмидюймовый снаряд попал в надстройку и разорвал в мелкие куски то место, где полагалось быть судовой радиостанции. Разумеется, антенна, выходившая на фок-мачту, была перебита. Второй снаряд был выпущен из четырехдюймового орудия. Он ударил почти точно по миделю чуть выше ватерлинии, пробил обшивку и разорвался среди принайтовленного груза. Произведи кто-то дознание, можно было бы с чистой совестью констатировать в протоколе смерть семи человек из немецкой команды, восьмой же был контужен настолько сильно, что шансы на выживание у него были минимальные. Третий и четвертый снаряды привели к появлению пробоин уже ниже ватерлинии. Если до этого у "Красного Донбасса" еще сохранялись шансы, то сейчас разве что военные моряки, обученные и тренированные по части водяных тревог, могли бы спасти судно. Но таковых на борту не было.

Из выгородки Кольцов не видел взрыва снаряда в надстройке, но слышал его грохот. Предупреждения и инструкции особиста он помнил хорошо и потому сразу же застучал ключом: "SOS нас обстреливают". Следующие взрывы прозвучали глуше. Лампы передатчика уцелели и тускло светились. Радист продолжал передачу. Он знал, что радиограмма ушла в эфир. Кольцов зло усмехнулся. Больше он ничего не успел сделать: английские артиллеристы, методично дырявившие пароход, дошли до кормы. Осколки четырёхдюймового снаряда легко пробили тонкий металл обшивки и изрешетили ахтерпик и всех, кто там находился…

Осколки от фугасных снарядов обратили все шлюпки в щепу. Те из команды, кто прыгнули или вывалились за борт, не имели никаких шансов продержаться долго в холодных водах зимнего Немецкого моря.

Опыт не подвел. Едва ступив на перрон Белорусского вокзала, Рославлев помчался раздобывать свежие газеты. Правда, не на первой, а на третьей полосе "Правды" выискалась заметка о пропаже в Немецком море советского парохода такого-то, везущего металлургическое оборудование, заказанное в Германии. На борту было столько-то человек экипажа, а также восемь немецких специалистов. И многозначительная фраза: "Есть основания предполагать, что судно подверглось нападению военного корабля иностранной державы". Все.

В Германии ситуация были иной.

На немецком берегу канонада была отчетливо слышна. Береговая охрана получила приказ: "Выяснить и доложить." Ни первое, ни второе не составили труда: после недолгих поисков отыскали плавающие на воде обломки и ни одного выжившего. Среди мертвецов немецких граждан не нашли. Уже потом пришло объяснение: все они в момент атаки находились в трюме, где занимались служебными делами (налаживали оборудование).

Реакция немецкой прессы оказалась куда более эмоциональной. Даже солидные издания вроде "Нидерзаксен цайтунг" с плохо скрытой яростью отмечали, что пароход был полностью гражданский и, понятное дело, оружия на борту не имел. Судно было советским, то есть принадлежало нейтральной стране. И даже в военной контрабанде обвинить его было нельзя, так как шел он не в немецкий порт, а из него. И, что в глазах немцев было хуже всего, погибли полностью гражданские немцы — инженеры и наладчики, сопровождавшие заказанное и оплаченное оборудование, то есть некомбатанты. Приводилось название корабля Королевского флота: тяжелый крейсер "Бервик". Именно этот корабль обвинялся в гибели торгового судна. Газеты ссылались на сообщение с погибающего корабля, которое было принято даже не одним, а тремя радиолюбителями: в Норвегии, Испании и, что уж вовсе не ожидалось, в Бразилии. Принятые радиограммы текстуально совпадали. Так что у немецкой прессы имелись веские основания для обвинений.

Эпизод не остался без последствий и в других странах.

Посол Великобритании Хью Далтон получил вызов в наркоминдел. Принимал его сам Молотов. От Великобритании потребовали объяснений. Британский тяжелый крейсер "Бервик" неспровоцированно напал на советское торговое судно и потопил его, что привело к гибели всех находившихся на борту. Особо отмечалось, что "Красный Донбасс" никоим образом не мог быть причастен к военной контрабанде, поскольку направлялся в порт нейтральной страны (СССР), а не Германии.

Разумеется, посол знал о случившемся. Более того, он лично полагал подобный способ действий глупостью, не имеющей оправдания. Правда, Далтон не знал о некоторых контактах дипломатов (или то были разведчики?) с деятелями от скрытой оппозиции Рудольфу Гессу. А такие существовали и обладали немалыми возможностями.

Как бы то ни было, дипломат ответил именно то, что и должен был по инструкциям из своего министерства: он, дескать, глубоко сожалеет о гибели гражданских лиц, однако уверен, что данный несчастливый эпизод на море требует глубокого и всестороннего расследования.

,

Стоит заметить, что Великобритания совершенно не нуждалась в данный момент в конфликте с Советским Союзом. Точнее сказать, она стала бы в нем нуждаться, но лишь после того, как против СССР выступит Германия. Немцы же не отличались избытком энтузиазма в этом вопросе. Их не убеждали уверения переговорщиков от Британии в том, что пара сильных полков еще не делает всю Красную Армию сильной, а пример Финляндии в этой части не являлся убедительным в глазах британским дипломатов. Все же театр военных действий в Финляндии был крошечным в сравнении с тем, который должен был появиться в Восточной Европе. Кроме того, немцы напоминали, что Советский Союз добросовестно поставлял и поставляет в Германию как продукты нефтехимической переработки (в первую очередь авиационный бензин), так и полуфабрикаты из углеродистой и легированной стали, а также из алюминиевых сплавов. Англичане вежливо напоминали, что по неким конъюнктурным соображениям русские способны в любой момент сократить или вовсе обрезать этот поток ("Вы же понимаете, что потребности Советов в бензине могут резко возрасти"). Немецкий представитель выразил улыбкой недоверие к подобным утверждениям, но намек насчет нефтехимической продукции запомнил. В результате сближение позиций сторон шло вяло. А доверие сторон друг к другу и вовсе не росло.

Куда более келейными были события в самой Германии. Следует признать: все происходившее было сугубо внутренним делом этой страны.

На доклад к рейхсканцлеру был вызван Генрих Мюллер, то есть лицо, совершенно не причастное к событиям в Немецком море — по крайней мере, впрямую. Однако имевшиеся в его распоряжении данные были с этими делами непосредственно связаны и давали повод к серьезным размышлениям.

Также в кабинете присутствовал глава военной разведки.

— …следовательно, представляется наиболее вероятным вывод: военная разведка знала о выходе данного крейсера в море, догадывалась о его цели и ничего не предприняла в части извещения как Люфтваффе, так и Кригсмарине с целью предотвращения атаки, хотя такая возможность существовала.

Гесс был хорошим учеником Гитлера в части политических интриг. В частности, он прекрасно умел сталкивать лбами соперников. Но в данный момент это оказалось затруднительно. Вильгельм Канарис проявил отменную изворотливость.

— Осмелюсь доложить, герр рейхсканцлер, надлежащие распоряжения пошли в соответствующие штабы через гросс-адмирала Редера и через рейхсминистра Геринга. Копии имею с собой.

В допрос при полном попустительстве хозяина кабинета вмешался Мюллер. Опытная полицейская ищейка не дала сбить себя со следа:

— Были ли получены ответы? Я не имею в виду подтверждения самого факта получения сообщения.

— Мне тоже это интересно, — активно поддержал тему Гесс.

— Частично, господа. Штаб гросс-адмирала сообщил, что не имеет на данный момент валентных военно-морских сил, способных эффективно перехватить английский тяжелый крейсер.

Мюллер чуть заметно кивнул. У него была копия ответа. Он выглядел вполне обоснованным. Скомандовать линкорам Редер мог своей властью. Но это грозило политическими неприятностями. Гесс был полностью солидарен с Гитлером, который очень боялся потерять линкоры от глупой атаки одинокой подводной лодки. Крейсера же не успевали.

Канарис продолжал:

— Связаться непосредственно с рейхминистром авиации не удалось…

Будь на месте посланца Канариса не особо опытный русский, он, основываясь на зрительном впечатлении, выразился бы так: "В тот момент господин Геринг был мертвецки пьян." И оказался бы при этом неправ. Рейхсминистр пребывал в морфинной нирване.

— …и по этой причине сообщение было передано в штаб.

— Кому именно? — последовал мгновенный вопрос главы гестапо.

— Письмоводителю, натурально, — попытался выкрутиться глава абвера.

— Я не об этом спрашиваю…

В тот момент Канарис готов был поклясться, что Мюллер нарочно утрировал баварский акцент. И, отдать справеддливость, это производило впечатление не из приятных.

— …имелось в виду: кто подписал ответ?

— Генерал Штумпф.

В глазах любого понимающего человека (а иных в этом кабинете не было) имя отправителя ответного послания выглядело странным. Генерал Штумпф не был на тот момент начальником штаба Лютваффе — он был начальником ПВО Германии. Штабом же командовал генерал Ешоннек. Так почему же послание не дошло до того, кто должен был его получить?

Именно это вопрос и прозвучал.

— Не могу знать, — честнейшим образом ответил Канарис. Это казалось правдой. Управление военно-воздушными силами Германии никаким образом не входило в сферу деятельности военной разведки.

Однако обстоятельства выглядели так, что крайним вполне можно было сделать адмирала. Гесс возможность не упустил.

— Адмирал, ваша небрежность, если не сказать сильнее, принесла не только потерю ценных технических кадров. И не только потерю промышленного оборудования: за него заплатит страховая компания. Главное, что мы в результате потеряли: часть доверия нашего стратегического партнера…

Слова были сильными, но Гесс использовал их без колебаний. Это тоже был урок от покойного фюрера: тот с легкостью приобретал стратегических партнеров и без усилий избавлялся от них.

— …посему готовьтесь к передаче поста главы абвера вашему преемнику полковнику Пикенброку.

На этом месте рейхсканцлер поставил точку.

Вильгельм Канарис потерял работу. А шеф гестапо, разумеется, не упустил возможности почистить военную разведку Рейха от, как он выразился, "английских отпечатков пальцев". Таковые, разумеется, нашлись. У Мюллера появились новые следы, ведущие к бывшему главе абвера.

Но внутренние разборки начались и в люфтваффе. Рейхсмаршал, очнувшись, развил бурную деятельность по чистке рядов от тех, кто мог быть чрезмерно лоялен к Великобритании за счет потери верности к обновленной национал-социалистической идеологии. Генерал Штумпф (между прочим, ярый приверженец идеи национальной исключительности германской расы) был обвинен в преступной халатности, смещен с должности и понижен в звании. За ним последовала еще чуть ли не сотня офицеров в немалых чинах. Были и перемещения. Также появились новые приоритеты.

Эрнст Удет, известный, в частиости, высоким мнением о русских летчиках и конструкторах, получил устное распоряжение рейхсмаршала максимально использовать личные связи и попытаться наладить выгодное взаимодействие с авиапромышленностью СССР.

— Сейчас мы впереди наших потенциальных противников по уровню самолетостроения…

Этот пассаж Геринга, сказать мягко, не вполне соответствовал истине. Истребители США и Великобритании приближались по уровню к немецким. Про сверхскоростные советские, которые разносили в мелкие кусочки финскую авиацию, и говорить не приходилось. Правда, раньше Геринг недвусмысленно дал понять, что не считает Советскую Россию стратегическим противником. Однако сравнение ТТХ бомбардировщиков Англии, США и Германии выдавало уже не столь радужную картину. А стратегического военно-воздушного флота в Германии, можно сказать, и вовсе не было, что выглядело немалым упущением со стороны Технического управления Люфтваффе и его руководителя — а им как раз и был генерал Удет. Тем не менее господин рейхсминистр авиации выказал благожелательность к подчиненному.

— …но нам надо смотреть дальше. Перевод авиации на реактивные двигатели — вот наша цель завтрашнего дня. Особенно это относится к стратегическим бомбардировщикам. У Советов такие уже есть. Да, их мало. Да, они явно не дешевы. Но они нам нужны даже больше, чем русским. И еще, дорогой Эрнст. Знаю, что это не совсем ваш профиль, но все же… Ни одна страна не имеет успешного опыта отражения массовых налетов бомбардировщиков, в том числе СССР. Однако я уверен, что у Советов уже есть какие-то наработки в этой области. Попробуйте прощупать почву.