Зимний салат

Глава 5, рассказывающая о необычайной дерзости похитителей и их необычном виде

Всё самое страшное начинается очень буднично — и то, что его снова похитили, Матюша понял не сразу. В палату вошли два санитара с марлевыми повязками на лицах, переложили мальчика на каталку и повезли по коридору. Никто и слова не сказал. Широкие больничные коридоры были выкрашены в голубой цвет: за прошедшие сорок лет они не раз перекрашивались, и каждый раз слой краски ложился поверх предыдущего. Санитары были крупными и двигались как-то странно, если не сказать неуклюже. В белых халатах на фоне голубых стен они казались облаками, которые ветер рывками гонит по небу. Матюша спросил, куда его везут, но облака не ответили. В просторном лифте они опустились на первый этаж и через вестибюль центрального выхода выкатились на улицу. Только тут Матюша забеспокоился. Через минуту к пандусу у входа подъехала «неотложка», задняя дверь её распахнулась и каталку с мальчиком запихнули вовнутрь. Беспокойство мальчика сменил испуг и он громко закричал, но большая рука в перчатке зажала ему рот. Он поднял глаза и сжался от страха: из-под марлевой повязки на него смотрели два больших глаза. Эти глаза не принадлежали человеку. «Неотложка» двинулась с места, но вскоре остановилась — у шлагбаума при выезде с территории больницы. Мальчик рванулся, вывернулся из-под руки (или лапы?), зажимавшей ему рот, и что есть силы заорал:

— По-мо-ги-те!

Голос сорвался на фальцет, так что вышел даже не крик, а визг. Заткнуть соскользнувшего на пол мальчишку оказалось совсем не простым делом: он крутился, лягался, толкался и одновременно отчаянно визжал. Потому не слышал, как дежурный у шлагбаума спросил водителя:

— Кто там у вас?

— Буйного в психушку везём, — просипел тот.

Громко скрипя, шлагбаум медленно пополз вверх, и машина выехала с территории больницы. Выдохшегося Матюшу взвалили обратно на каталку, привязали ремнями и засунули в рот первый попавшийся кляп — грязную полиэтиленовую бахилу. Сверху кинули приготовленный полушубок. Ехали долго. Иногда водитель включал сирену, пробиваясь сквозь пробки. Затем гул машин почти стих, и вскоре «неотложка» свернула с хорошей дороги и стала раскачиваться, словно катилась по батуту. Началась грунтовая дорога. Наконец, машина остановилась, распахнулись двери и солнечный свет на мгновение ослепил Матюшу, он машинально зажмурился. А когда открыл глаза, то замер от удивления: на улице стоял оживший снеговик. Морковка, служившая ему носом, подрагивала, сжимаясь и разжимаясь, словно он принюхивался. От испуга Матюша разревелся: существо на улице было тем самым Коркодилом, что лепили они с отцом. Картофелины на его морде моргали — тонкая бурая шкурка, словно веки настоящих глаз, опускалась и поднималась, обнажая бледно-жёлтые зрачки.

— С НАСТУПАЮЩИМ! — рявкнул Коркодил.

— С НАСТУПАЮЩИМ! — дружно ответили «санитары», стягивая с себя халаты. Вышло вроде приветствия, только не праздничного, а зловещего. Как будто вовсе не приближающийся Новый год подразумевали говорящие, а нечто совершенно иное. Было невероятно трудно вместить в сознание ожившие снежные фигуры. Их выросшие по бокам, словно у пупсов, ноги и руки. Неуклюжие с виду, но стремительные движения. Мир перевернулся, став грозной сказкой — из тех страшилок, которых ребёнок боялся дошкольником. Но те прятались под картонной обложкой книжек, что читал ему по вечерам отец. А теперь сказка была вокруг, и всё ощущалось иначе. Машина привезла Матюшу в еловый лес, тёмный и недобрый. Массивные кедры, насаженные на толстый ствол или худые длинные сосны с голым телом и широкой кроной-шляпой, любят солнечный свет. Их хвоя вверху и порой до первой ветки приходится высоко забираться. Не то — ель, дерево злое, оно держит самые большие свои ветви внизу, и солнце пропадает в их густых лапах.

Матюша слышал об этом месте — заброшенном санатории к югу от города, и слышал нехорошее. Летом в детском лагере, куда отправил его отец, мальчишки рассказывали друг другу по вечерам страшилки. И самые зловещие из них были о корпусах санатория в еловом лесу. Говорили, что стоит зайти в любое из них — и человек пропадал навсегда. Мол, в давние времена, когда русские ещё не пришли в Сибирь, здесь обитали, воюя друг с другом, низкорослые лесные народцы. И были они настолько дурные, что в годы, когда зверь уходил к югу и наступал голод, поедали людей. Вскоре он увидел эти корпуса: нежилые, с пустыми глазницами выбитых окон, они стояли друг напротив друга. А между ними…. Всё пространство между ними было забито слепленными снеговиками. Каких только уродцев не было здесь! Маленькие и большие, толстые и худые, из одного снежного шара и из целого десятка. Сотни морковок торчали в разные стороны и сотни глаз-пуговиц, глаз-картофелин, глаз-углей пугающе смотрели по сторонам, но живыми оказались только трое, слепленных старшим и младшим Ёлкиными — Хоккеист, Гонщик и Коркодил. Четвёртый оказался ростом с самого Матюшу. Он стоял с капризным и злым лицом, а глаза его были сделаны из двух старых пятикопеечных монет. Одна смотрела на мир орлом, а другая — решкой. Мальчик не знал, что этого снеговика тоже сделал его отец и назвал про себя капризного коротышку Худоросликом.

— С НАСТУПАЮЩИМ! — тонким и визгливым голоском приветствовал Худорослик Матюшиных конвоиров.

— С НАСТУПАЮЩИМ! — громко, но вразнобой откликнулись те.

— Привезли?

Говорил коротышка вовсе не про Матюшу, а про переносной контейнер, обтянутый искуственной кожей с несколькими замками-молниями и двумя широкими ремнями.

— В машине ещё десять, — сообщил Гонщик, расстёгивая молнию и открывая контейнер, оказавшийся миниатюрным холодильником. Внутри него обнаружились множество стеклянных колб с красной жидкостью. — Из детей-то много не выкачаешь. А нам надо много крови, чем больше, тем лучше.

— Мороженщик так трясся от страха, что чуть в обморок не упал, — похвастался Хоккеист. — Всё нам выложил! Теперь существуют такие станции, где у людей берут кровь из вены и хранят в специальных ёмкостях. Там мы и новую машину угнали. А ещё у них есть это… как его…

— Радио, — подсказал Гонщик.

— Точно! Радива. Это такая штука, в которой живут болтливые духи. Мороженщик включил его, и духи рассказали, что у городской стражи есть темница. Когда стали пропадать дети, — тут снеговик гадливо хихикнул, — они туда посадили всех Дедов Морозов. Духи сказали, что не меньше пятидесяти!

— Думаешь, там может быть жезл? — спросил Коркодил, моргая глазами-картофелинами. Он явно был главарём этой необычной шайки.

— А где ж ему быть? Дети заперты?

Главарь кивнул:

— В бывшей столовой нашлись большие котлы. Я приказал мальчишкам оттащить их в подвал, а девчонкам надраить до блеска. Нужен только жезл, и предсказанное свершится.

— Нас мало, мы можем не успеть.

— Скоро нас будет больше, — пообещал главный снеговик, кивнув на Матюшу, и от его слов сердце мальчишки ушло в пятки. — Вы двое, — он указал на Худорослика и Гонщика, — отправляйтесь в город и привезите мне жезл!

Когда машина неотложной помощи уехала, Коркодил вытащил из рта Матюши кляп. Взгляд снеговика не выражал никаких эмоций, он был холоден и пуст, словно чёрная дыра в космосе. Безжалостный, жестокий, опасный, нещадный, ужасающий — сколько ни подбирай синонимов, лучше передать впечатление от этого ледяного взора невозможно. Он словно приковал мальчишку к земле и лишил его воли.

— В тебе течёт древняя кровь, — сообщил снеговик. — Жидкая как ещё незамёрзшая водица, но она в тебе есть. С НАСТУПАЮЩИМ!

Он замолчал, ожидая ответа.

— Ты должен повторить то же самое, — подсказал Коркодил.

— С Наступающим, — с трудом разлепив губы, тихо произнёс Матюша.

Снеговик обошёл его кругом, продолжая внимательно разглядывать. Так разглядывают букашку, прежде чем проколоть её иголкой и поместить в коллекцию мёртвых бабочек.

— Когда-то здесь жили сильные люди, их делал такими холод. Тепло делает людей мягкими и никуда не годными, запомни это. Те люди умели прикосновением рук превращать мёртвую воду в живую. Ты же знаешь, что снег — это замёрзшая вода? Зимой они создавали ледяные отряды и отправляли их за добычей на юг, туда, где другие люди — слабые, как тающий снег — пахали землю и выращивали скот. Мы убивали взрослых, а детей забирали с собой и привозили на пир.

— На пир? — Матюша осмелился поднять голову и взглянуть в глаза снеговика.

— Да, — ответил тот. — Их варили в огромных котлах и ели. О, какое это волшебство — зимний салат из тёплых маленьких тел! Оно позволяло оставаться миру холодным. Стоит кого-нибудь пожалеть, Матвей, и мир становится чуточку теплее. Если так и дальше будет продолжаться, скоро весь лёд на Земле растает. Но довольно. Теперь ты узнал всё, что нужно. Принимайся за дело: никто из этих поганых детишек не смог слепить живого снеговика. Но ты сможешь. Создай мне живую снежную армию, Матвей, и тебя не съедят. Жизнь за жизнь, разве несправедливо, мой мальчик?

И Коркодил неожиданно захохотал. Жутко звучал его безжизненный хохот среди армии кособоких мёртвых снеговиков. Матюша невольно отшатнулся и бросился бежать, но в наступившей тишине его тут же настиг повелительный оклик:

— Стой!

И такой силой обладал этот окрик, что мальчик не мог не повиноваться. Словно кукла, подвешенная на нитках, он повернулся и направился обратно. До глубокой ночи он, выбиваясь из сил, слабый и насквозь промёрзший, «переделывал» снеговиков. Он даже не удивлялся, что их фигуры оживают под его руками, словно игрушки, в которые вставлены новые батарейки. Хрипят, учась говорить, ворочают глазами-пуговицами, в которых ещё некоторое время видны дырочки для ниток, шевелят носами-морковками… Казалось, он утратил способность чувствовать, но это впечатление было ошибочным. Через несколько часов, когда он совсем выбился из сил, Хоккеист оттащил Матюшу в подвал. Открылась дверь, и он увидел несколько десятков детей в грязных куртках, шубах и пальто, в страхе отпрянувших от котлов.

— Продолжаёте чистить! — рявкнул на них Хоккеист.