Зимняя коллекция смерти

Metropol, резиденция Dolce & Gabbana

На подступках к резиденции Dolce & Gabbana с двух строн виале Пьяве от перекрестка с виа Карло Гольдони до отеля «Диана Маджестик» скопились черные «Мерседесы» и разномастные такси. Вечеринка Dolce & Gabbana на миланской неделе моды была по-голливудски пафосным и одновременно самым безбашенным событием, на которое стремились попасть все веселые, молодые и сексуальные люди, наводнявшие город во время показов. Без сомнения, этого события ждали целый год.

Пару лет назад Стефано Габбана и Доменико Дольче купили старейший миланский кинотеатр «Метрополь» и приспособили его под организацию своих шоу и вечеринок. Просторное здание обслуживало самые амбициозные театральные фантазии дизайнеров. А на показах позволяло усадить в первом ряду всех главных редакторов глянца, именитых журналистов и прочих нужных и уважаемых людей. Прежний импровизированный зал-шатер во дворе дизайнерского офиса на виа Сан-Дамиано с трудом вмещал мировую ярмарку тщеславия. В битвы, которые велись за почетные места, давно были втянуты все: и сотрудники пиар-офиса марки, и сами дизайнеры.

Однажды в компании поняли, что единственное условие успешного показа — вовсе не гениальная коллекция, и даже не спецэффекты, а обширный первый ряд. Потому что место во front row на культовом шоу делает медийного человека счастливым скорее, чем множественный оргазм, сын-отличник или ежегодный бонус. И напротив: самый верный способ испортить отношения с журналом или какой-то тусовкой — посадить человека к «лохам», то есть в любой ряд, кроме первого. На протяжении всего показа взгляд неудачника будет прикован не к подиуму, а к зарвавшимся конкурентам и прочим «бездарностям», которые — естественно, совершенно безосновательно — сидят в первом ряду, в то время как он — «ОН, который столько сделал для марки», — «ютится в жопе, словно нищенка».

С покупкой «Метрополя» «нищенок» на показах Dolce & Gabbana не стало. Но счастье никогда не бывает полным. Те персонажи, которые и так сидели в первом ряду, теперь обнаружили рядом «лохов» и принялись рассуждать о том, что марка выдохлась и окончательно стала мейнстримом.

Несмотря на внушительную вместимость здания, случайным людям попасть и на показ, и на вечеринку было непросто. Филипп Романов — директор моды известного глянцевого журнала «Джентльмен» — случайным человеком не был. Dolce & Gabbana являлись крупным клиентом «Джентльмена» и ежегодно размещали рекламу примерно на 250 тысяч долларов. Щедрость дизайнеров легко объяснялась: компания с оборотом в миллиард долларов львиную долю продаж делала в России, а ее вещи уже давно стали пропуском в самые закрытые ночные заведения Москвы. И все же Филипп нервничал. Во-первых, потому что новый знакомый — ладный блондинистый парень в иссиня-черных очках Ray-Ban — ему дико нравился. А во-вторых, приглашение у него было только на одно лицо.

Друзья погрузились в скопившуюся у входа толпу атлетичных мужчин в распахнутых на груди рубашках и полуодетых женщин с упругими вздернутыми бюстами. Несмотря на то что стоял январь, все было молодо, телесно, загорело и горячо. «Слава Богу!» — воскликнул Филипп и бросился к невысокому лысому человеку в строгих очках, явно подражавшему Доменико Дольче. Это был один из пиарщиков марки, симпатизировавший России и даже выучившийся говорить по-русски. Теперь можно было не волноваться. Под взглядом красивых, с поволокой, глаз Филиппа псевдодольчик размяк и пропустил его спутника внутрь.

Холл с покатой мраморной лестницей вел в гламурно-черное чрево «кинотеатра». Над зеркальной сценой мерцали гигантские серебристые буквы D и G, за ними в модном дыму угадывался диджейский пульт, а на подиуме, разрезавшем зал пополам, был сооружен бар, окруженный мясистыми мужчинами и взъерошенными восторженными женщинами с лоснящимися плечами. У шестов, установленных в самом центре подиума, извивались грудасто-задастые девицы в бикини, призванные зажигать и без того горячую толпу молодых тел. Над бесконечным месивом голов разносился хит Мадонны «Hung up». Со стороны казалось, что незримая плеть хлещет шеи, плечи и спины молодых людей, дыбившиеся в такт рубленому ритму песни.

Филипп знал, что с ним происходит. Именно этого он и ждал от сегодняшего трудного дня. Директору моды давно не удавалось расслабиться. Его мучала интрига, которая могла стоить журналу репутации. Но разговор с главным редактором «Джентльмена» все-таки состоялся, и на душе сразу стало спокойней. Теперь Филипп не мог оторвать глаз от ладной фигуры своего нового знакомого. Туго посаженные голубые джинсы, маленькая темно-синяя татуировка на полуобнаженном животе, редкого болотного цвета крест, аккуратно лежавший в ямочке на груди, — от всего этого, а также от выпитого кружилась голова.

Филипп уже вовсю танцевал, когда черная машина главного редактора «Джентльмена» Иннокентия Алехина намертво встала на запруженных автомобилями подступах к «Метрополю». «Пробка, конечно», — констатировал Кен, закуривая третью сигарету и устраиваясь поудобнее на белом кожаном сиденье Mersedes 550, на каких ездили главные редакторы во время недели моды. Алехин являл собой нередкий для новой России пример стремительной и парадоксальной карьеры — из медиевиста и кандидата исторических наук Кен за семь лет стал профи глянцевой журналистики. Для сегодняшней вечеринки он выбрал черный смокинг Dolce & Gabbana с атласным кантом по лацканам, рубашку цвета русского снега и лакированные туфли. К петлице была приколота брошка в форме императорской короны, сплошь усыпанная стразами, а на запястье поблескивали уже не стразы, а трехкаратные бриллианты, обрамлявшие циферблат часов. По идеологическим соображениям Алехин надел брюки вместо джинсов: он считал, что придуманный Dolce & Gabbana образ — черный пиджак + рваные голубые джинсы — окончательно осточертел даже самим Дольче с Габбаной, став уделом «консьержек и ложкомоек», как именовала «лохов» одна из его светских знакомых. Игра на понижение пафоса путем комбинации роскошных вещей с одеждой дальнобойщиков сменилась игрой на повышение пафоса. Только и всего. Поэтому рваные джинсы Алехин не выкидывал, а просто сослал их в дальний угол своей гардеробной.

От скуки Кен позвонил своей подруге Алисе и осведомился, когда ее ждать. Она только что закончила укладку волос и поднялась в номер. «Это надолго», — не без удовольствия сказал себе Алехин. В эту минуту машина, наконец, тронулась и медленно поползла к освещенному софитами подъезду «Метрополя». Кен вышел в толпу, расправил плечи и уже собирался пройти в здание, как его окликнули:

— Иннокентий, привет! Скажешь пару слов для «Сегодня»? — к Алехину подлетел корреспондент НТВ по гламуру Егор Колыванов в кокетливом кепи.

— Егор! И ты здесь! Не вопрос… Давай как-нибудь выпьем. Ты где остановился?

— В «Диане». Вот, вставай здесь, — корреспондет НТВ указал на свободный островок в толпе, откуда открывался вид на ярко освещенный вестибюль «Метрополя» с фирменной барочной люстрой из черного хрусталя.

Пока Кен, выхваченный светом переносной камеры, бодро говорил о новом типе мужчины, о симбиозе сицилийской чувственности Дольче и миланского гламура Габбаны, рамка металлоискателя «Метрополя» без устали заглатывала постоянно прибывавших гостей: актрису Пенелопу Крус под руку с режиссером Родригесом, Андрея Малахова с сочной блондой, Пафа Дэдди с продуманно растрепанной девушкой в леопардовом платье, вечно грустного и потерянного актера Руперта Эверетта в компании с Викторией Бекхэм и чернокожим редактором американского Vogue.

Филипп спрашивал себя, почему он разглядел молодого человека только сейчас. Директор моды просунул руку под короткую черную куртку, обнял влажную гладкую спину и шепнул в раскрасневшееся ухо: «Пойдем». «С тобой — куда угодно», — несмотря на гром очередного прилива «Hung up», Филипп расслышал эти слова, и они стали пробираться к выходу. «Зайдем в туалет», — предложил Романов. Они оказались одни. Директор моды втянул нового знакомого в кабинку, задвижка щелкнула. «Подожди!» — сердито сказал парень. От резкого движения очки Ray-Ban с треском выпали из его нагрудного кармана на несвежий пол. Филипп нетерпеливо потянул нагнувшегося приятеля вверх. «Закрой глаза, они мне мешают», — сказал тот, резко расстегнув зиппер на джинсах Романова, но продолжая возиться где-то внизу. Филипп блаженно зажмурился и вдруг ощутил дикую режущую боль в шее. Последнее, что он увидел, — черный сосредоточенный зрачок, буравивший его сквозь пряди слегка взмокших выбеленных волос. Кровь брызнула из рассеченной сонной артерии директора моды журнала «Джентльмен», его сильные руки еще какое-то мгновение оставались на бедрах стоявшего перед ним убийцы, потом упали; тело дрогнуло и съехало по стене. Голова легла набок, на белой майке-алкоголичке наливалось красное пятно, ноги напряглись, потом обмякли и застыли. «Вот и все, зай», — сказал человек в черной куртке, отрывая кусок туалетной бумаги и протирая орудие смерти.

Кен очень быстро нахлебался ледяного шампанского и вскоре, сбросив пиджак, уже извивался на вип-сцене вместе со Стефано Габбаной, редактором американской версии «Джентльмен», парой атлетичных мужчин-моделей, находившихся в фаворе у дизайнеров, Пенелопой Крус и леопардовой девицей Пафа Дэдди. Зеркальные подмостки были окружены плотным кольцом шкафообразных мужчин в черных костюмах, в обязанности которых входило не только отшивать случайных людей, но и поднимать падавших сверху сильных мира сего. Захмелевшие друзья уже вовсю передавали из рук в руки косячок. Охранники продолжали хладнокровно перемалывать челюстями жвачку, переодически подхватывая очередного властителя дум под спину, сначала предлагая ему отдохнуть, но затем покорно водружая обратно. Все и так отдыхали.

Алехин затянулся косячком, передал его леопардовой девице, попытался собрать ноздрями воздух — в зале стало невыносимо душно — и почувствовал, что теряет равновесие. Падение привычно смягчили могучие руки охраны. «Все, надо сваливать», — решил Кен. Оправив рубашку, он нашел свой пиджак, оставленный на креслах в вип-ложе, и стал продираться к выходу. На улице, в надежде проникнуть в здание, толпились нарядные подростки обоего пола. Кен осоловелыми и оттого абсолютно блядскими глазами раздел наиболее понравившихся ему персонажей, глубоко вдохнул холодный ночной воздух, убрал взмокшие длинные волосы назад, достал сигарету и блаженно затянулся.

Сознание стало потихоньку возвращаться. Кен позвонил Алисе. Оказалось, что она только что вышла на улицу подышать. Через пару минут они уже садились в «Мерседес»: «Эл, прости, я не в состоянии продолжать, поедем где-нибудь тихо посидим и спать». В помпезном баре гостиницы «Принчипе ди Савойя», где жил Алехин, было уже немноголюдно. Кен заказал водку с томатным соком и большим количеством табаско — эта ядреная смесь всегда возвращала его к жизни, — а Алиса взяла травяной чай. Примерно через полчаса к ним подошли несколько людей в сопровождении портье в красной ливрее. «Сэр, здесь полиция, они хотели бы переговорить с вами», — испуганно сообщил портье.

— Господин Алехин? Добрый вечер. Вы знакомы с господином Филиппом Романовым?

— Да, конечно, добрый вечер, это мой сотрудник. Что он натворил?

— Его только что нашли мертвым в «Метрополе». Вы ведь тоже там были?

— Простите, я не расслышал… Мертвым?!

— Точнее — господин Романов убит.

Отель Principe di Savoja

Этот день — 17 января — в жизни Кена начался как обычно.

Главный редактор, заспанный и опухший, потянулся к трубке настойчиво дребежащего телефона.

— Pronto.

— Господин Алехин, доброе утро, сэр, — проговорил восторженный и полный неуместного оптимизма женский голос. — Сейчас 6.30 утра. Вы просили разбудить вас.

— Grazie.

— Прекрасного вам дня, господин Алехин.

Через мгновение раздался звонок в дверь. Выбравшись из постели, главный редактор облачился в пушистый белый халат с золотым гербом отеля и, прижав неуемный пенис поясом к животу, пошатываясь, направился к двери.

— Доброе утро, сэр, ваш завтрак, — сказал, улыбаясь, чернявый парнишка. — Овсяная каша, шампанское, эспрессо, Herald Tribune. Могу я сделать что-нибудь еще для вас, сэр?

— Снять штаны и встать раком, что за вопрос?! — улыбнулся Алехин и продолжил по-итальянски: — No, Grazie mille.

— Можно вас попросить расписаться здесь, сэр? — Двухъевровая монетка скользнула в кожаную книжицу. — О, огромное вам спасибо, сэр.

Овсянку Алехин требовал только с одной целью — чтобы потом, рассказывая об этом, произвести на всех впечатление своей неординарностью. Есть ее он не стал, а, жадно отхлебнув ледяной Ruinart, поплелся к столику из красного дерева, на котором стоял лэптоп фирмы Apple. В тот самый момент, когда Алехин отыскал в браузере адрес своего ЖЖ, зазвонил мобильный.

— Fuck, это Алиса. — Под сапфировым стеклом Vertu *Signature пульсировали две буквы: «ЭЛ».

Известная телеведущая Алиса — она же Светка Бобылева, о чем знали друзья детства и бухгалтерия канала MTV, — была давней любовью Алехина. Любовью он называл ее только потому, что не умел иначе охарактеризовать отношения, тянувшиеся почти четыре года с того самого момента, как в гостинице города Самары они от скуки занялись сексом. Их все устраивало — в особенности завистливые и восторженные взгляды московской тусовки, когда они сквозь объятия и поцелуи продирались к своему столику в ресторане «Недальний Восток».

— Привет, Кен. Как здорово, что ты уже не спишь!

— Теперь уже не сплю. И это совсем не здорово.

— Я тебя разбудила?! Прости. Слушай, я сейчас в «Шарль де Голль», запись только послезавтра, и я поняла, что у меня есть сутки, которые мы можем провести вместе в Милане. У тебя будет для меня вечер?

— Элис, сегодня не получится. Я подцепил сисястую модель из Хорватии и, право, не знаю, как вас друг другу представить.

— Кен, я серьезно.

— Просто Стефано хочет, чтобы я зашел к нему на party после показа, а потом мы собирались…

— Ты про Габбану?

— Да, так вот потом мы собирались еще посидеть узкой компанией. Стефано обещал привезти Наоми. То есть тихого семейного вечера при свечах, как мы с тобой мечтали, точно не получится.

— Кен, ну пожалуйста… потом, у тебя ведь 30 % в Gucci, а если ты улыбнешься той пидовке-продавцу, он приплюсует еще сейловые 50 %. Распродажи ведь начинаются послезавтра? Ты же помнишь, я хотела меховую накидку.

— Я-то, дурак, думал, что ты хочешь меня. Хотя бы изредка. Хорошо, я предупрежу на ресепшен, что ты не воровка на доверии, а звезда MTV, и тебя проведут в мой сьют. Кстати, в номере имеется огромная кровать, правда, я сомневаюсь, что мы до нее сегодня доберемся.

Интуиция Алехина не подвела. Ночевать в номере ему действительно было не суждено. Но этот свой разговор с Алисой он вспомнил только под утро, на опознании в морге, когда смотрел на перерезанное горло Филиппа и ему страшно хотелось спать.

А пока, за 16 часов до убийства Филиппа Романова, высокоскоростной гостиничный интернет уже загрузил его последний пост. Алехин всегда перечитывал любой написанный им текст по многу раз.

Алехин бессовестно лгал. Одиночества в его жизни было предостаточно. В свои 35 лет он не имел ни детей, ни жены, он вообще никого не любил искренне, как когда-то умел в юности. С родителями Алехин общался урывками, потому что давно потерял с ними эмоциональный контакт. Теплый ужин, а точнее, пустой борщ, — он безвылазно сидел на диете, — готовила ему домработница Антонина Петровна. Как и полагается домработнице, Антонина Петровна была кандидатом биологических наук и считала кандидата исторических наук Иннокентия Александровича интеллигентным человеком, несмотря на тот факт, что регулярно выгребала из-под его кровати юзанные презервативы.

Горячих тел у него было несколько, но жить в свою трехкомнатную квартиру на Смоленской набережной он никого не приглашал, всякий раз повторяя: «Я мрачный мизантроп, привык пукать, когда заблагорассудится, и к тому же громко храплю». Все это тоже было неправдой, но правды в его глянцевой жизни вообще было немного. Да, в шкафу, точнее, в гардеробной Алехина имелся ассортимент черных приталенных костюмов из отборной тонкой шерсти, десятка два белоснежных рубашек под запонки, и много чего еще, купленного с огромными скидками, подаренного рекламодателями или непосредственно дизайнерами.

На его рабочем столе действительно всегда лежала стопка приглашений на разного рода мероприятия, которые Алехин неизменно посещал и так же неизменно сетовал на их пустоту и бессмысленность: «Ну кому, скажите, интересно появление в бутике Hermes новой коллекции коробочек из кожи ската для хранения лошадиного корма по тысяче евро штука? И зачем при этом устраивать световое шоу?» На второй вопрос ответ и вправду было трудно найти. Зато коробочку Алехин купил первым в Москве, потому что всерьез увлекался верховой ездой. «Всерьез» значило для него — не считаться ни с какими расходами.

Кроме того, главный редактор захаживал на балы цветов, огней, легенд и, конечно, бесконечные церемонии награждения. Каждые две недели в Москве награждали в основном одних и тех же людей титуалами разной степени идиотизма. В число лауреатов часто входил и Алехин, бывший одновременно одним из бриллиантов России, кумиров, ста самых красивых, сексуальных, современных, галантных, стильных и модных мужчин Москвы наряду с Басковым и Биланом. Естественно, от всего этого иногда хотелось побыть одному, что Алехин и делал без всякого труда: просто отправлял все приглашения в мусорное ведро или отдавал секретарше. В такие минуты он писал лирические посты в Livejournal или флудил с одним из трех тысяч френдов.

Кен пробежал глазами бесконечную ленту комментов на свой текст почти трехнедельной давности с единственной целью. Уже месяц он ждал только его.

— Ну наконец-то, — почти вскрикнул Алехин, возбужденно затягиваясь Davidoff light. — Мой sphinx!

Опять зазвонил телефон. Алехин с досадой гаркнул в трубку:

— Pronto!

— Кеша, что с твоим голосом? — вкрадчиво спросил директор моды журнала «Джентльмен» Филипп Романов.

С некоторых пор Алехин считал, что «Кен» звучит подростково и пошло, предпочитая трогательное «Кеша». Филипп знал об этом.

— Блин, с утра разрывается телефон, подрочить не дают, — сказал Алехин с досадой, еще не зная, что это будет последний звонок Филиппа на его мобильный.

— Перезвонить?

— Да нет, я уже кончил. Уп-пс. Это был смокинг Dolce & Gabbana на вечер. Так о чем мы говорили?

— Ты на показ Dsquared² пойдешь?

— По-моему, пацаны сдулись уже год назад. Опять смотреть на ковбойские шляпы?

— Кеша, надо бы кое-что обсудить. По твоему голосу я было решил, что тебе уже кто-то сказал… В общем, ты будешь завтракать?

— Я в номер заказал, заходи через полчаса. Попрошу, чтобы принесли кофе. Да, а кто и что должен был мне сказать?

— Не по телефону, Кеша.

Алехин впился взглядом в лэптоп. Sphinx был немногословен:

— Хочешь я убью соседей?

Земфира? К чему бы он это? Кен быстро забарабанил по клавиатуре:

Захлопнув крышку, Кен рванул в душ и уже через пару минут, слегка влажный, опрыскивал свое смуглое подтянутое тело любимым том-фордовским Gucci. Принимать подчиненных в халате Алехин считал самым дурным проявлением новорусского барства, а потому натянул белые трусы, смачно хлопнув широкой резинкой по талии, надел черные брюки, белую рубашку, втиснул слегка стертые ноги в пару черных ботинок, закапал визин в некогда ярко-голубые, а теперь скорее серые глаза и подпрыгнул к лэптопу.

Под его комментом уже маячил знакомый юзерпик — старая египетская марка с изображением сфинкса:

Алехин не верил своим глазам. Сфинкс ли это? Уже целый год человек, скрывавшийся под ником sphinx, радовал Кена умными и ироничными комментариями. «Откуда вдруг взялась эта гаденькая интонация, — рассуждал Алехин, — и бред про меня с Филиппом? Ах да, фотография». Кен открыл почту. «Стоп. Как он узнал мой адрес? Хотя… Проще простого — он есть в колонке редактора в каждом номере журнала», — ответил сам себе Алехин. Последнее письмо с аттачментом пришло с адреса sol_99@mail.ru. В сабже было написано заглавными буквами: «Наслаждайся». Фото явно сделали на какой-то домашней вечеринке. Филипп Романов был в одних трусах и шапке Санта-Клауса. В танце он кружил улыбчивого блондина, уже без трусов, зато с намотанной на бедра новогодней гирляндой. Вероятно, его и звали Петей. Алехину стало мерзко. Он удалил фото, а затем и сам пакостный коммент Сфинкса.

В дверь позвонили. Принесли заказанный кофе на две персоны. Пока Алехин расписывался, в дневнике всплыло:

Эту фразу Алехин уже не увидел. В комнату вошел Филипп, его карие, с поволокой, глаза поблескивали, но лицо было сосредоточенным, отчего он казался не таким смазливым, как обычно.

Париж, аэропорт Шарля де Голля

Алиса щелкнула мышью, и окно браузера съежилось в иконку. Поскучав с минуту, девушка перебралась в обширное кожаное кресло, какие обычно стояли во всех бизнес-лаунжах от Токио до Сан-Франциско.

— Привет, Кристи, ты где? — пропела Алиса в титановую Nokia Sirocco.

— Лежу в ванне «Ритца», — сообщила Кристи, отойдя от лэптопа Apple к окну своего скромного номера.

— Так… Рассказывай, — в голосе звезды MTV звучали нотки досады.

— Один знакомый из Лондона — помнишь, я говорила, что у него замок и какие-то удобрения, — отыскал меня в толпе на Трокадеро и теперь мирно посапывает за стенкой. А ты?

— Жду самолета в Милан, — воодушевилась совсем было потерявшая интерес к жизни Алиса.

— Все-таки летишь к своему блистательному Кену?

— Да, ты знаешь, он позвонил и хочет, чтобы я была с ним на вечеринке Dolce & Gabbana. Запись у меня все равно послезавтра, так что я сдала билет в Москву и собираюсь прошвырнуться по магазинам. У Кена нереальные скидки в Милане.

— Будешь смеяться, Эл, но мы, возможно, увидимся на DG.

— Ты тоже летишь? — жизнь вновь утратила всякий смысл для Алисы.

— Да, появились дела в Милане.

— Где и во сколько пьем кофе? — Алиса сосредоточенно закурила сигарету Vogue с ментолом.

— Как тебе «Нобу»? В час? Там курить можно и у бармена Жан-Луки отличная попка.

— Кен обожает «Нобу». И по той же причине. Ну, то есть, потому что там курить можно. Я постараюсь его вытянуть.

Досаду Алисы скрашивало лишь то обстоятельство, что можно будет вдоволь нахвалиться Кеном, который умел и любил нравиться красивым женщинам. А Кристина была красивой женщиной. Пока же следовало предупредить Алехина о своих планах на ланч:

— Кен, привет еще раз.

— Слушай, Эл, у меня сейчас важный разговор, — ответил он каким-то не своим голосом. Обычно от него можно было ожидать «Эл, я сейчас кончаю с той сисястой из Хорватии, мне еще нужно пять минут».

— Только один вопрос. Ты сможешь в час встретиться со мной в «Нобу»?

— Дай подумать. — Пауза. — Да, у меня окно после показа Valentino. Записал. — В трубке тотчас раздались короткие гудки, но Алиса не расстроилась. Просияв, она убрала телефон в сумку Birkin и отправилась на посадку.

Самолет Москва — Милан, эконом-класс

Резким движением головы Сергей отбросил длиную выбеленную челку со лба, снял черные очки Ray-Ban, аккуратно сложил их в кожаный футляр, после чего брезгливо изучил лоток с сухой курицей, обложенной склизкой лапшой. Он отхлебнул дешевого красного вина из пластикового стаканчика, открыл последний номер «Джентльмена», пролистал многочисленные рекламные развороты и наконец дошел до страницы письма редактора.

— Я его сегодня увижу, — прошептал он.

Алехин не выходил у него из головы. Сергей покупал его журнал, разглядывал свежие фотографии на письме редактора, старался не пропускать «Апокриф», «Культурную революцию» и «Пусть говорят», в которых Кен имел обыкновение появляться, добывал приглашения на тусовки, куда звали и главного редактора «Джентльмена». Всякий раз он надеялся, что Кен скажет: «Серега, привет, какие планы на «после»?» Но Кен, широко улыбаясь, говорил «Come stai?» и тотчас поворачивался к какой-нибудь тривиальной московской соске с выражением такого восторга на лице, будто бы искал ее всю жизнь по делу огромной государственной важности. В лучшем случае Сергею доставалось «Прости, после переговорим».

Он бесился от того, что Кена окружали, как он считал, «одни пидовки» вроде Филиппа Романова и силиконовые резервуары разной вместимости — «всякие Алисы». Справедливости ради надо отметить, что никакого силикона в Алисе не было, только пара инъекций ботокса. Просто Сергею было приятнее думать о ней самое ужасное. Иногда он писал Алехину письма, получая в ответ сухое «спасибо» или «прости, сейчас занят». Единственную радость ему доставлял живой журнал Кена. Вот и сегодня, сидя в аэропорту Шереметьево и благославляя технологию wi-fi, Сергей зашел с лэптопа на свою любимую страницу.

— Вечером я наконец разделаюсь с этим наваждением. Я расставлю все точки над «i», — пообещал себе Сергей.

Самолет Москва — Милан, бизнес-класс

В пятнадцати рядах впереди от Сергея заканчивал свой киршлорен — в просторечии яичницу с шампиньонами — новый главный редактор журнала «Мачо» и бывший директор моды «Джентльмена» Василий Липкович.

— Еще шампанского? — спросила его с любезнейшей улыбкой вполне потасканная стюардесса в синем костюме из дешевой шерсти.

— Обязательно, и еще булочек, пожалуйста.

— Конечно.

Липковичу все нравилось в его нынешней жизни: и просторные кожаные кресла бизнес-класса, и шампанское Piper-Heidensieck, и правильная яичница, и горячие булочки с кунжутом. Не устраивало только одно: что он главный редактор журнала «Мачо». Липкович долго ждал, надеясь, что этого нарцисса Кена наконец выкинут на улицу за неуравновешенный характер, пристрастие к алкоголю и бездарность. Но когда влачивший стабильно жалкое существование журнал вдруг сделался одним из самых влиятельных и доходных на рынке, а канал СТС назвал Алехина «апостолом гламура», Липкович не выдержал и ушел сам. Тут-то Кен вдруг заговорил о том, что устал, что хотел бы отойти от рутины и заняться общей стратегией издательского бизнеса. Потом откуда-то взялся этот Филипп, которого Кен прочил в свои преемники. «Пидорас в самом плохом смысле этого слова, впрочем и в хорошем — тоже, — с обидой думал Липкович. — Интересно, он с ним спит?»

Липкович прекрасно знал, что в мире гламура этот вопрос имел мало смысла. Даже если бы Кен по ночам предавался только самобичеванию и псалмопению, молва все равно уложила бы его в постель к группе «ВИА Гра», дуэту «Непара», Баскову или Прекрасной няне. Что уж говорить о прочих обитателях нашего глянцевого городка: моделях обоего пола, томных стилистах, манерных визажистах и девушках неопределенных занятий, которых журналы сначала именовали «спутницами», потом «дизайнерами», а после первой пластики — «светскими дамами». Все они, по мнению сплетников, были глубоко и безнадежно бездарны, а от нищей жизни на Казанском вокзале их спасала только связь с какой-нибудь известной личностью.

В свою очередь «личности», если верить всему, что о них рассказывали, должны были метаться от визажистов к «спутницам», успевая в трафике перепихнуться со стилистом. Дома же их ждала заплаканная Прекрасная няня, дуэт «Непара» с фаллоимитатором, Басков в строгом ошейнике или группа «ВИА Гра» с ультиматумом «Лучшие друзья девушек — это бриллианты».

Как бы там ни было, Липкович верил, что, если бы не Филипп, у него имелись бы шансы вернуться и стать наследником Алехина. Кен ему всегда благоволил. Вот и сейчас, проверяя почту в бизнес-лаунже Шереметьева, он наткнулся на вчерашнее письмо от Алехина: «Нажрался в Dei Clerici. Начал, как мы с тобой любим, с «негрони», потом литр «Лонг-Айленда». Эх, Вася, где мои семнадцать лет… Может, выберешься в Милан?»

Если бы утром того дня Алехин уделил проверке почтового ящика чуть больше времени, то отыскал бы ответный мейл от Липковича:

«Кен, не получается, голова кругом идет. Ты же знаешь, что такое поднимать макулатуру с нуля. Так что сижу в Москве безвылазно. Но на летних показах я тебе обещаю. Надеюсь, ты не угробишь все запасы алкоголя в округе. Насколько я помню, «Эвиан» у тебя никогда особенно не шел».

Показ Dsquared²

Последний раз Алехин видел Филиппа живым на показе Dsquared². Они вместе спустились к помпезному пандусу гостиницы «Принчипе ди Савойя», где их уже ожидал «Мерседес» Алехина. Кен был в больших черных очках, приталенном черном пальто, черных брюках и белоснежном кашемировом шарфе. Алехин носил его не по-милански. Здесь шарфы повязывали поверх пальто, имитируя хватку питона, кольцами обвивающего шею. У Кена, напротив, шарф был убран внутрь и завязан на простой узел, напоминая галстук, какой носили денди XIX века. В руках главный редактор держал компактный портфель Prada, естественно, черный, и свежий номер Herald Tribune.

Филипп выглядел чуть бодрее — серые широкие брюки, простроченные красной ниткой, и синяя аляска с рыжим меховым воротником, кроссовки кислотно-персикового цвета с двухслойной черно-оранжевой подошвой, огромные черные очки-капли в белой оправе и серебряная сумка-баул, на которую были наклеены портреты Владимира Ленина, Зигмунда Фрейда и принцессы Дианы.

— Bon Giorno, Danielle, — поздороволся Кен с улыбчивым пареньком-водителем, придерживавшем дверцу. — Dsquared show, per favore.

Алехин поначалу не собирался на показ Dsquared², но в последнюю минуту передумал. Канадские братья-геи Дин и Ден Кейтены уже больше десяти лет паразитировали на одной и той же эротической фантазии: заводные жеребцы в ковбойских шляпах устраивают родео на сеновале. Будет потно, жестко и с запахом луговых трав. Международная пресса давно с прохладцей относилась к этим полевым работам, но по инерции таскалась на показ. У Алехина была своя теория по поводу феноменальной непотопляемости бренда.

Представьте, что у вас изящный маникюр, до блеска отполированные ногти, ваши аккуратные кутикулы смягчает сыворотка из морских водорослей, кожу ладоней увлажняет крем с запахом кокоса, на лицо вы наложили освежающую маску с экстрактом жожоба, а под глаза — средство от отеков с добавлением кристалликов витамина С. Конечно, после всего этого хочется оказаться на сеновале под потным ковбоем в казаках и с запахом «Будвайзера» из сиплой глотки. Почему-то именно такая сцена рисовалась перед глазами Алехина всякий раз, когда он видел Звереву, точнее, Сергея Зверева, известного московского парикмахера и преданного клиента Dsquared². В гламурной тусовке его было принято именовать исключительно в женском роде за пристрастие к пластике, тональным кремам и кэблам.

За последние годы на международную сцену вышла целая плеяда людей, изнеженных и — э-э-э — метросексуальных, обитающих в стерильных городских условиях и переживающих появление прыщика на носу как гуманитарную катастрофу масштаба засухи в Судане. Чем дальше люди уходили от первобытности, тем больше она превращалась в эротический фантом, в фетиш. На сеновале, конечно, колется, но зато это животная страсть, которую на современных всегда прохладных простынях из смеси шелка и хлопка уже не встретишь.

— Мода похожа на вечно ностальгирующую бабку, у которой все в прошлом, — сообщил Алехин Филиппу. — И зубы, и волосы, и секс, и наркотики, и мартини с оливкой. Вчера — это круто, сегодня — полный отстой, завтра — это то, что сегодня полный отстой, но теперь круто, потому что было вчера.

— Круто — это отстой, отстой — это круто, — Филипп процитировал актуальную в их среде «Гламораму» Брета Истона Эллиса.

— Нет, следи за мной. Сегодня — отстой, завтра — постотстой, и это круто. Для кого-то сеновал — золотой век. Тебя вот, положим, ковбои не заводят. О'кей, а как насчет гитлерюгенда — короткие шорты, мощные ляжки и пионерский галстук? То-то же. А есть ведь, Филипп, еще и такие, кто кончает, когда видит, как Катрин Денев — нет, не нынешняя старая опухшая тетка, а та, правильная Катрин Денев в мужской рубашке на голое тело, — прикуривает сигарету, втягивает щеки и смотрит вдаль. Ее почти прозрачные глаза становятся влажными, и в штанах у тебя тоже становится влажно. Сорри, не у тебя, Филипп, а у тех немногих чудаков, которые еще спят с женщинами. Одним словом, мода никогда не движется вперед, она всегда стремится назад, в ушедшее вчера, в ушедшее навсегда. Это постоянное влечение к культурной мертвечине. Мы все здесь некрофилы.

— Успокойся, ты не интервью даешь, — сказал Филипп. — Старые пердуны вспоминают свои лучшие годы. Вот и вся мода.

— Не совсем. Дизайнеры вспоминают своих отцов или дедов, которые казались им в детстве крутыми, рекламу сигарет Marlboro, порножурнал, обнаруженный в спальне взрослых, старые фильмы, на которые ходили по десять раз, чтобы опять и опять увидеть Одри Хепберн или Джеймса Дина, Алена Делона или Роми Шнайдер. Дизайнер — некрофил-вуайерист. Он пожирает мертвое глазами и кончает очередной коллекцией.

— Тогда все остальные — некрофилы-эксгибиционисты.

— Точно. Круто быть не нынешней Эльзой Пупкиной — она отстой, а Эльзой Пупкиной как Одри Хепберн. А завтра круто быть вчерашней Эльзой Пупкиной, которая как позавчерашняя Одри Хепберн. И так до бесконечности.

— В этом сезоне достаньте из бабушкиного сундука деревянные бусы и смело носите их поверх блузки из шифона, — противно просюсюкал Филипп, пародируя Наталью Козлову — уютную тетю, комментирующую на Первом канале новости моды.

Затем он переключился в другой регистр и запел: «А Гуччи как люди, но Гуччи не так одиноки… дай на небе Гуччи, Гуччи, Гуччи. — Филипп самозабвенно прикрыл глаза, ритмично откидывая красивую голову назад и отбивая такт руками. — Друг твой не пришел, — голос его достиг глубин трагизма. — И не сделал ски-и-идку… Гуччи… Гуччи… Гуччи… Но все-таки Гуччи не так жесто-о-о-ки. Дай на небе Гуччи, Гуччи, Гуччи», — тело Филиппа дергалось, словно в оргазме.

Алехин придерживался теории, что черный квадрат Малевича — это такая жирная точка, которую художник поставил в истории мировой живописи. Арт умер, поскольку стал либо прикладным искусством под цвет обоев, либо самовыражением очередного психопата, утратившим всякую конвенциональность. Положим, наглотавшись таблеток, художник решит, что если насрать на холст под музыку для занятий хатха-йогой, снять об этом фильм и назвать его «Спазм гармонии», то так он выразит свой протест против консьюмеризма и бездуховности. Зрителю, чтобы проникнуться протестом мастера, тоже нужно наглотаться таблеток. Правда, это не гарантирует, что образность творца покажется ему убедительной. Не исключено, что он решит нассать на кипу глянцевых журналов под композицию «Love me tender, love me sweet», снять об этом фильм и назвать его «Конвульсия смысла». Это Алехин и называл утратой конвенциональности. Проще сказать, никто ни хера не понимает. Искусство больше не существует для общения, оно существует только для самовыражения. А выражать, как правило, нечего, потому что все уже сказано.

Арт умер, ибо сначала умер Бог, потом нация, потом буржуазный либерализм, и коммунизм тоже умер. Осталась только индивидуальность, ранимая и одинокая, поэтому она все время хочет нравиться, соблазнять и отдаваться. Так что вместо арта теперь fashion с ассортиментом перьев для соблазнения. Каждый сам себе художник. Твоя жизнь — твое искусство, твои дни — твои сонеты — говорили интеллектуалы от fashion-индустрии.

Кен закурил и, помолчав, вернулся к теме утренней беседы в отеле:

— Ты считаешь, что я должен теперь поговорить с генеральным? Она здесь, в Милане, — голос его стал серьезным и сосредоточенным.

— Кеша, ты же понимаешь, это уголовщина…

— Here we are, — перебил его водитель, указывая на длинную пробку из черных «Мерседесов», подобных алехинскому, и шаттл-басов, перевозивших мелкую журналисткую братию.

Между неуклюже застывшими машинами протискивались модели на мопедах Vespa, моментально узнаваемые по накачанным бедрам, хищным тяжелым подбородкам, персиковому цвету лица и модным очкам. Для них, — работавших на трех-четырех показах в день, — мопед был единственным разумным средством передвижения. Во время показов, разбросанных по разным частям города, движение в Милане напоминало московское — то есть отсутствовало вовсе.

— Ок, we go by foot, — сказал Алехин и энергично вышел из «Мерседеса».

Толпа машин и людей сгущалась по мере приближения к павильону, обтянутому черной тканью. Многие поступили так же, как главный редактор «Джентльмена», и выбрались из своих машин. Люди в черном — главные редакторы, сопровождаемые редакторами моды, одетыми подобно Филиппу, то есть более креативно и вычурно, — теперь уворачивались от «Весп» и автомобилей, пытавшихся сдвинуться-таки с места. На подступах к шатру дежурили фотографы, зеваки, fashion-фрики, подростки, раздававшие бесплатные газеты про моду и «модемы» — книжицы с графиком показов, презентаций и адресами шоу-румов.

Филипп зацепился за знакомого паренька — по виду начинающую модель — и принялся с ним обсуждать какого-то общего знакомого. Алехин уловил фразу Филиппа «His dick is like your leg». В эту секунду до рукава Кена осторожно дотронулась миниатюрная улыбчивая японка, попросив попозировать для какого-то издания об уличной моде. Фотограф — маленький толстый японец — сделал особый акцент на белых керамических часах Chanel и логотипе Prada, скромно поблескивашем на портфеле Кена. Затем Алехин протерся сквозь плотную группу крепких юношей, сплошь одетых в вещи из прошлогодней коллекции Dsquared², которые столпились у контрольно-пропускного пункта в волшебный мир моды. Это был так называемый «стэндинг» — фанатично преданные марке люди, скупавшие весь неликвид на сейлах, но в силу своей социальной незначительности сумевшие добыть только приглашения без места. Теперь они ждали, когда пройдут «сидячие».

Сунув скуластой горилле-охраннику черный прямоугольник пригласительного, Алехин наконец оказался на менее многолюдной площадке перед входом в павильон. К нему тотчас подплыл фэшн-критик из Vogue Hommes, с которым они обсудили гибель мировой моды — излюбленный сюжет для разговоров всех fashion-профи, осатаневших от своей индустрии. Потом нарисовался байер московского Podium, желавший знать мнение Алехина о показе Александра Маккуина, затем в губы Кена впилась поджарая бойкая негритянка из журнала «Британских авиалиний» — с ней он трахался на прошлой неделе моды и теперь больше всего опасался продолжения отношений.

Толпа меж тем прибывала. Появилась местночтимая звезда — ведущая прогноза погоды с сиськами как две дыни-«колхозницы». Ее сопровождал маленький кривоногий футболист «Интера» с мясистым задом в форме все тех же дынь-«колхозниц». На заду красовалась табличка Dsquared². Пару мигом окружили камеры телеканалов и рой светских фотографов. «Sibi, Sibi, per favore!!! Gianni, Gianni», — выкрикивали папарацци. Алехин, пользуясь гвалтом, показал негритянке жестами, что разговаривать решительно невозможно, чмокнул губами воздух и ретировался в полумрак шатра.

Внутри было так темно, что Алехин, споткнувшись о край подиума, больно ушиб голень и чуть не упал. «Блядь, развели тут Гуччи», — ругнулся он, имея в виду пристрастие почтенного Дома к роковому черному, на который еще Том Форд подсадил весь мир большого гламура. Звучала приглушенная музыка, точнее, тревожное «бум-бум», которому надлежало нагнетать атмосферу торжественности. Огромный зал был заполнен лишь наполовину. По традиции показ Dsquared² стоял в расписании на девять утра, но поскольку модная общественность в большинстве своем проводила ночи за алкоголем, танцами и сексом, то люди подтягивались крайне медленно.

«Получасом дело не обойдется», — пробурчал себе под нос Алехин, имея в виду обычное 30-минутное опоздание, с которым начинался любой миланский показ. Он опустился на свое место в первом ряду и ощутил внезапную боль в ягодицах от соприкосновения с чем-то твердым и массивным. «Подарочек, блин!» С брезгливым выражением лица Кен извлек из-под себя халявный ремень с огромной пряжкой Dsquared² — такие безнадежно вышли из моды еще два сезона назад. Отправив ремень под лавку, Алехин стал оглядывать первый ряд сидений, находящихся с противоположной стороны от подиума.

За стенкой из постоянно щелкавших затворами фотографов он заметил кучерявую голову наследника «Фиата», миллиардера Лапо Элкана. Еще недавно молодого человека третировала вся Италия за то, что он в состоянии наркотического опьянения был найден в женском платье в обществе местного траснвестита. Теперь история забылась, и все пребывали в фазе жаркой любви к этому, в сущности, веселому и безбашенному парню. Рядом с Лапо на неудобной лавке ерзала хорошенькая Азия Ардженто с какой-то подружкой — девицей с лошадиным лицом. «Еще одна телеведущая», — заключил Алехин, потому как именно в этот момент фонарь телекамеры осветил физиономию девушки и она, безобразно кокетничая, стала давать то, что принято называть «интервью». Алехин, которого Азия нешуточно интересовала, поднялся с места, пересек подиум и остановился напротив. Итальянская оторва мигом заметила его белый шарф и горящие глаза, вскочила и завопила:

— Innozenz!!! The most beautiful man! — они обнялись, как старые любовники. Алехин дурел от ее свежего запаха и упругого тела, а потому не сразу заметил, что рука модели, актрисы и диджея пробралась под его расстегнутое пальто и сжала левую ягодицу. Всполох страсти прервал Лапо, поднявшийся поздороваться и заявить, что Москва — самый крутой город. Камера мигом забыла соседку с лошадиным лицом и ярко осветила группу друзей. Алехин проник губами под черные глянцевые волосы — тут защелкали набежавшие фотографы — и стал шептать в аккуратное ушко Азии, что она ослепительная, имея в виду, конечно, же, что она охуительная.

Кен не заметил, как за его спиной образовались Руперт Эверетт, Виктория Бекхэм и негр-редактор американского Vogue. От вспышек рябило в глазах, Азия страстно переключилась на Руперта, Лапо — на Викторию Бекхэм, Алехину достался американец. Они бегло обсудили гибель мировой моды, а в тот момент, когда оба были готовы заснуть от скуки, появились обладатели дынь-«колхозниц», к которым успела примкнуть группа других задастых футболистов и сисястых телеведущих. Пресса заходилась в экстазе, и Алехин счел, что ему лучше вернуться восвояси.

Филипп уже сидел на своем месте, во втором ряду прямо за Алехиным — так было принято, — и болтал с ассистентом редактора моды из итальянского L’Uomo Vogue. Кен застал его на фразе «His dick is like your leg». Заметив Кена, Филипп торжествующе сообщил:

— Представляешь, меня опять снимал style.com! — иными словами, фотограф главного мирового сайта о моде счел, что образ Филиппа может быть интересен для рубрики street style. Это было равносильно звезде Героя соцтруда, даже круче — орден Шанели Первой степени.

— Детсад! — констатировал Алехин, которого, впрочем, style.com ни разу не удостоил своим вниманием.

Он поднялся, чтобы приветствовать пробиравшуюся к своему месту в первом ряду Сьюзи Менкес — редактора моды Herald Tribune. Пожилая тетушка с невообразимой халой на голове и ногами-тумбочками была самым авторитетным в мире критиком моды. За ней ковыляла редактор итальянского Vogue и многолетняя подруга Лагерфельда Анна Пьяджи — бабка с выбеленным лицом, напоминавшим маску клоуна, и нарисованными яркой помадой губами. Ее куцую голову венчала безумная миниатюрная шляпка с перьями, надетая набекрень. Алехин счел нужным развлечь дам беседой о гибели мировой моды. Излив друг другу душу, они опустились на свои места. Сьюзи и Анна, как чуть раньше Алехин, с недоумением покрутили подарочные ремни в руках и отправили их под лавку. Кен вспомнил знаменитый анекдот про Сьюзи — получая многочисленные и щедрые подарки от дизайнеров, она неизменно отправляла их назад с запиской: «Честные девушки принимают только цветы и конфеты». Сьюзи достала из своего старушечьего ридикюля миниатюрный лэптоп и продолжила писать очередную заметку о миланской неделе моды для Herald Tribune. Ее статьи — проницательные и остроумные — выходили каждый день и были абсолютным must для всего мира гламура.

Зал меж тем заполнился до отказа хлынувшим внутрь стэндингом. Присутствующие являли собой всю иерархию мировой моды. Первые ряды были зарезервированы за людьми в черном, то есть главными редакторами и — очень избирательно — директорами моды крупнейших изданий. Цветом одежды и кислым выражением лица им подражали сидевшие здесь же закупщики крупных магазинов из Парижа, Лондона, Нью-Йорка — все они в полумраке сливались с фоном. Их непроницаемую массу то и дело разбавляли колоритные fashion-фрики — за исключением Анны Пьяджи сплошь мужчины, представлявшие самые жирные мировые рынки роскоши: Японию, Тайвань, Гонконг, Корею и Китай. Тут было все: и выбеленные волосы, и кители с эполетами, и серебристые колготы в цветочек, и пышные шубы, и веера, и сумки, кричащие сотнями лого: «Я Louis Vuitton», «Я Gucci», такие же панамы, кепи, шарфы и ремни.

На этом фоне звезды выглядели заурядно. Надо сказать, что знаменитости международной величины крайне редко выбирались на мужскую неделю моды. Вот и теперь Руперт Эверетт и Виктория Бекхэм, одетые как на барбекю, тихо сидели на скамейке, словно старенькие интеллигентные родители, заглянувшие на вечеринку своего сына-рэппера, а рядом расположились подлинные хозяева миланской сцены: бесчисленные телки-телеведущие, слэш-модели, слэш-актрисы, выставившие свое шарообразное достаяние на полметра вперед, и футболисты — Тотти, Вьери, Матерацци, множество других, имена которых Алехин никак не мог упомнить.

Все они вальяжно развалились в креслах, широко раздвинув здоровые ноги в одинаковых голубых джинсах и демонстрируя одинаково массивное достоинство; волосы блестели бриолином, мощные челюсти мерно пережевывали жвачки. Из состояния полного довольства собой этих лосей выводила только женская попа или грудь гипертрофированных размеров. Футболисты провожали очередной организм сосредоточенным взглядом, рты переставали жевать и замирали в полуоткрытом состоянии, потом они одобрительно кивали друг другу, почесывали достоинство и цедили сквозь зубы смачные мужские комментарии.

Второй и третий ряды обычно предназначались для байеров не слишком крупных магазинов, директоров и редакторов моды, их ассистентов, многочисленных fashion-райтеров, которые были теперь у всех изданий от The Economist до ежеквартальника глухонемых ветеранов Техаса. Тут красок и вкуса было значительно больше. Это были люди, которые, собственно, делали моду массовой. Любопытно, что как только тот или иной директор моды перемещался в первый ряд, он, подобно бабочке, стряхивал с себя разноцветный окрас и превращался в невзрачную гусеницу, конечно же, черного цвета. Ибо этот цвет выражал презрение к суете трендов — а именно такие чувства надлежало испытывать сидящим в первом ряду.

Выше следовали места, заполненные страстными поклонниками марки — теми из них, кто удостоился сидений, — а также мелкими байерами, начинающими моделями, визажистами, стилистами, мерчандайзерами, продавцами, диджеями, фотографами и просто красивыми геями — чьими-то бой-френдами. Все они в массе образовывали гумусный слой мировой индустрии моды. Тут красок было еще больше, но вкуса и чувства меры уже меньше. Зато в глазах пылал искренний огонь неофитов, который давно угас в первом ряду и заметно ослаб в последующих двух. Гумусу все было интересно: и какая шляпка на великой Анне Пьядже, и кто тот мужчина в белом шарфе, которого тискает за ягодицы сама Азия Ардженто. За их спинами восторженно замер на цыпочках стэндинг. Чем многочисленней стэндинг — тем больший ажиотаж вызывает марка. «Там еще вполне много народу», — поцокал языком Алехин.

Между тем по залу пронеслась волна суеты. Крепкие юноши в черных костюмах и с микрофонами в ушах заняли свои места у проходов к подиуму, девочки из пресс-офиса побежали усаживать неугомонный первый ряд, прогонять светских фотографов и телекамеры, группа работников сцены стала сворачивать в рулон огромное полотнище полиэтилена, покрывавшее зеркальную поверхность подиума. «Бум-бум» нарастал, а шум голосов начал смолкать. В зале стало совсем темно и неожиданно тихо. Раздался вопль десятков фотографов, расположившихся на специальных лесах с торца подиума: «Legi!!! Legi!!! Legs!!! Legs!!!» — так они призывали первый ряд усесться поскромнее, чтобы ноги не попадали в кадр.

Грянул речетатив. Витиеватое послание от имени «их королевских величеств» Дина и Дена, в котором выражалась «высочайшая благодарность» различным изданиям за неизменную поддержку. Алехин с удовлетворением услышал название своего журнала. Потом загремела музыка, и сцену у истока подиума осветили десятки ярких прожекторов. На сцене стояли атлетичные юноши — один в белых облегающих боксерах и с полотенцем, наброшенным поверх мускулистых плеч, другой в белых лосинах, сапогах для верховой езды и красном коротком кителе с двумя рядами золотых пуговиц, на голове у него был шлем, а в руках, обтянутых белыми перчатками, толстый плетеный хлыст. Третий был полуголым, в низко сидящих джинсах, едва прикрывавших растительность на лобке, его жилистые предплечья стягивали широкие кожаные браслеты с серебряными заклепками. Следующий сидел на стуле в белых бриджах, коричневых литых сапожках, салатовом свитере с V-образным вырезом и вышитым гербом на груди. В руках у него была коричневая плетка.

Взорвалась ритмичная музыка — смесь Бриттена и поп-рока — и на подиум выступил парень в боксерах. Его мощное натертое маслом тело приковало к себе сотни взглядов, увесистое хозяйство нагло переваливалось слева-направо, пух, покрывавший атлетичные ноги, искрился в свете мощных софитов, движения были четкими и уверенными. Кен, вновь нацепивший черные очки, чтобы спрятаться от слепящего света, равнодушно проводил взглядом грузный круп, обтянутый белым хлопком, и в очередной раз констатировал, что в эру постфеминизма самые популярные мышцы находятся у мужчины сзади.

Алехин только что снимал этого парня для журнала, а потому знал, что его зовут Джейсон и он мечтает стать пожарным. Главному редактору «Джентльмена» было приятно, поскольку он в очередной раз поставил на модель, которая открывала показ в Милане, — а это в мире моды значило многое. Дойдя до конца подиума, будущий пожарный замер в кокетливой позе перед фотографами. Щелчки и шипение вспышек прорывались сквозь грохот музыки. Джейсон вильнул массивными ягодицами и отправился, откуда пришел. По подиуму зашагала шеренга прочих «lоок’ов», то есть моделей в разных образах. Стало ясно, что главная тема коллекции — британский дендизм с примесью садо-мазо. «Слава Богу, не ковбои», — буркнул Кен и ошибся. Денди медленно, но верно мимикрировали сначала в студентов колледжа, потом в сельских жителей, и наконец появились кожа, клетчатые рубашки, аляски и шляпы. Кену понравился только один look — парень нагловато посасывал пухлыми губами травинку, на нем была синяя дутая жилетка с красной подкладкой, а из кармана полуспущенных джинсов торчал красный шейный платок.

Затем на подиум выступила шеренга голых моделей в узких белых трусах с широкими резинками. От набычившихся вен, дутых квадрицепсов, полу-эрегированных членов — Кен знал, что мальчиков перед выходом заставляют немного поиграть с их «арматурой», — рябило в глазах. У нескольких моделей на шее болтались узкие черные галстуки — «голые и в галстуках, как в анекдоте про Василия Ивановича», — мысленно улыбнулся Алехин. Впрочем, это был известный стилистический прием, основанный на элементарном знании человеческой психики. Сами по себе трусы едва ли представляли какой-то интерес для мировой общественности: ну, трусы и трусы, — а в сочетании с галстуком этот банальный клочок материи имел шанс попасть в прессу. Необычно, останавливает на себе взгляд, — а значит, дизайнер не столько с дуба рухнул, сколько хотел донести до публики важный мессидж. Галстук — всего лишь восклицательный знак. Вы думаете, это трусы? Плюньте в глаза тому, кто так считает. Это не трусы, это ТРУСЫ — модный аксессуар, ножны и ковчег мужественности, лампа Аладдина и священный Грааль эпохи постфеминизма.

Между тем музыка набирала обороты, ожидалось крещендо. Самцы, сверкая маслянистыми телами, по очереди скрывались за кулисами. Свет на мгновение погас. Потом где-то вдалеке заиграл вальс, вновь вспыхнули софиты и на подиум вышел все тот же Джейсон, теперь в приталенном коротком смокинге и шоферских перчатках. Вальс пульсировал во всю мощь. Вечерняя одежда была предвестником того, что шоу подошло к финалу. Look’и иронично обыгрывали элементы фрака и смокинга, у одного из мужчин — популярной модели из России, Пети Рыкова, — штанины с лампасами были заправлены в тяжелые черные ботники на шнуровке. Глаза его были ледяными и жестокими. Алехин знал, что модели должны смотреть только так — холодно, сурово и неприступно. Считалась, что это сообщает моде шарм роковой страсти.

Наконец, вечерние костюмы иссякли, в зале вновь стало темно и тихо. Только пощелкивали затворы камер. Мощно грянула композиция «I love to hate you», сцену залил яркий свет. На ней стояли десятки мужчин в прихотливых позах — все знаковые lоок’и коллекции. Внезапно они ожили и зашагали по подиуму. Зал, начиная с третьего ряда, стал неистово аплодировать, в первом ряду хлопали представители азиатской, итальянской прессы и звезды, другие скорее вяло складывали ручки для приличия. Это был финальный проход моделей. Возвращаясь на сцену, они застывали в своих прежних позах.

Из-под потолка медленно спустилась люлька, в которой стояли щуплые, прожареннные на солнце Дин и Ден — в голубых джинсах и белых рубашках. Головы обоих венчали бутафорские короны. Зал вновь взорвался аплодисментами. Приземлившись, братья ступили на подиум и прошли его весь целиком, помахивая руками и посылая в темноту воздушные поцелуи. Кен вспомнил миланскую примету: чем хуже дизайнер, тем дальше он проходит по подиуму. Впрочем, коллекция ему понравилась. Она была мужественной и местами совершенно непредсказуемой, о чем Кен и сообщил Филиппу, когда показ закончился.

— Ну, не знаю, — отозвался директор моды «Джентльмен». — По мне, так чем меньше одежды у Dsquared², тем лучше. Парни были такие сочные! Видел, кто открывал показ? Джейсон! Круто, что мы его сняли.

— Круто, что успели до того, как он зверски перекачал бедра. Теперь Джейсон смотрится жирным слоненком, — для журнала напрочь не подходили перекачанные ноги и торсы, одежда на них сидела плохо.

— А знаешь, сколько все это стоило? Мне тут насплетничал ассистент режиссера — 350 тысяч евро за пятнадцать минут.

— Это самая дорогая гей-вечеринка, которую я видел, — заявил Алехин, и друзья отправились за кулисы, чтобы в соответствии с этикетом поздороваться с дизайнерами и засвидетельствовать свое «неизменное восхищение». Когда, отдав долг вежливости, они выходили во двор, залитый ярким миланским солнцем, Филипп спросил:

— Кстати, кто из них Дин, а кто Ден?

— Какая на хуй разница, — бросил Алехин. — Все! А теперь бегом! — Кен заметил негритянку из «Британских авиалиний», которая явно высматривала его. Они нырнули в прореху между группами журналистов из Officielle Hommes и Details, обсуждавшими, надо полагать, гибель мировой моды. И вылетели на улицу, густо заставленную черными «Мерседесами».

— Уф… Успели. Сла-а-ва Богу, — протянул Алехин, опускаясь на сиденье авто, которое водитель оперативно подал к выходу.

— Ты что, злостный алиментщик? — удивленно спросил Филипп.

— Нет, просто затрахался.

— Э-э, как у вас, у натуралов, все запущено. Я вот, например, никак не могу затрахаться.

— His dick is like your leg, — хмыкнул Алехин. — Что у нас там дальше? Dirk Bikkembergs? Коренастых футболистов оставляю тебе, — Дирк испытывал страстное влечение к футболистам брутальной комплекции. Кен протянул приглашение на его показ Филиппу: — Посиди в моем ряду… Ах, вот еще МММ — Missoni, Moschino, Missori… И Valentino. В печку, Зиночка, в печку. Держи, — он вручил конверты Филиппу.

— На Valentino я бы на твоем месте сходил, в конце концов, одна из последних легенд моды, — заметил Филипп. — Он еще твою Одри Хепберн обшивал.

— Не получится… Надо успеть на пару встреч и поговорить с генеральным, а потом у меня гребаный ланч с Алисой.

— Вот, значит, почему ты так улепетывал от той шоколадки. Звезда MTV в городе. Прячьтесь, низменные страсти!

— Да… — задумчиво протянул главный редактор. — Значит, ты считаешь, что это уголовщина?

Ресторан Nobu, здание Armani

— Grazie, Daniele, — сказал Алехин водителю, почтительно придержавшему дверь «Мерседеса». Искорки в красивых глазах Даниэле, обычно радовавшие Кена, на этот раз оставили его равнодушным. Утренний разговор с Филиппом чем дальше, тем больше портил настроение. Телефон генерального, Анастасии Порываевой, был выключен, а тут еще очередной бессмысленный ланч с Алисой. В такие минуты Алехин предпочитал действовать нахрапом, все суетное и случайное вызывало у него раздражение, а мозг болезненно пульсировал вокруг одной, главной на этот момент мысли. Алехин тогда еще не догадывался, что предстоящий ланч окажется совсем не «случайным».

— Надо покончить с этим как можно скорее, — пробурчал он себе под нос, скидывая легкое кашемировое пальто гардеробщику и входя в зал для курящих. Не успел он оглядеться, как столкнулся с Джорджо Армани — хозяином «Нобу» и всего шестиэтажного здания, которое занимал флагманский магазин именитого дизайнера.

— Джорджо, bon giorno, caro. — Озабоченная складка на переносице главного редактора мгновенно разгладилась, злые глаза стали приветливыми, а широкий рот раздвинулся в самую обаятельную улыбку.

— Innozenz, bon giorno, come stai? — Насупленное выражение на смуглом лице с высоким гладким лбом сменила столь же обаятельная и столь же тщательно отработанная улыбка, обнажившая два ровных ряда белоснежных искусственных зубов, и мужчины приступили к ритуальному обмену поцелуями и похлопываниями по накачанным плечам, которыми гордились и 35-летний Кен, и 73-летний Армани.

— Ты в очень хорошей форме, Джорджо, — почти не лукавя сказал Кен, с удовольствием обнаруживший под темно-синей майкой Armani отлично проработанные дельтовидные мышцы. — Видел тебя во французском Vogue без рубашки. Complimenti!

На страницах Vogue Армани демонстрировал то, что уже давно назвали «открытием мужского тела». Алехин отчетливо помнил, как еще его дедушка — полковник авиации, — листая альбом по искусству Возрождения, объяснял маленькому Кеше, что прекрасно только женское тело. Мужское же скорее безобразно, лишено плавности и гибкости, покрыто волосами и снабжено непонятным сморщенным отростком, а потому не может быть предметом искусства. Теперь все это казалось полным вздором.

Лет 20–25 назад мужское тело вышло из тени женского, обнажилось и дерзко заиграло влажными мускулами сначала в рекламных кампаниях Кельвина Кляйна, а потом и всех остальных. Том Форд обрушил последний бастион традиционной культуры, поместив волосатого мужчину с полуэрегированным членом на рекламу аромата М7 для Yves Saint Laurent. Меж тем всего лишь в начале прошлого века открыть мужскую шею было намного неприличнее, чем сегодня устроить эксгибиционистский спекталь перед ночными прохожими.

Еще совсем недавно мужской костюм являлся скорее вместительным шкафом для тела. Гипертрофированный размах плеч визуализировал силу и власть, а точнее, их симулировал. С тех пор немало ваты утекло. Джорджо Армани называл это «деконструкцией костюма»: живая плоть в нем главное, все остальное — лишнее. Мужское тело стали раздевать, в крайнем случае обтягивать. Приталенный силуэт, короткий пиджак, рубашка, распахнутая на груди, полуспущенные джинсы, спереди открывающие вид на «блядскую дорожку» от лобка к пупку, а сзади на ягодицы, — таков актуальный образ поколения, которое с пепси незаметно для себя перешло на энергетические напитки и морковный сок. Миллеровский «Тропик Рака» больше не был учебником жизни: он рухнул с пьедестала, оставив в воздухе неприятный запах перегара. Теперь на этом пьедестале — глянцевый мужской журнал со свежими коллекциями и обзором масок для волос, попахивающий последним ароматом Chanel pour Homme.

Разглядывая нарядную мужскую толпу на тусовках, Кен часто думал о том, что случилось с помятым и обрюзгшим мужчиной прошлого, который носил бесформенную одежду, бесконечно пил виски с содовой и менял «цыпочек» как перчатки. Где он теперь? Социологи утверждали, что мужчина эры постфеминизма из субъекта превратился в объект — прямо как на школьной дискотеке во времена застенчивой юности Кена, когда он с отрешенным видом жался к колонне и мучительно ждал белого танца. Психологи говорили, что фаллос в наши дни сделался пенисом — из органа власти стал частью тела под узенькие плавки Dolce & Gabbana. А самые отчаянные гендерные революционеры заявляли, будто бы мужчина, сформировавшийся в эпоху кризиса брака и неполных семей, открыл в себе женщину и сразу же в нее влюбился. Ни одну из этих теорий Кен не принимал полностью, он просто чувствовал, что, устранив неравенство мужчин и женщин, мир постепенно отказался и от их традиционных гендерных ролей. Могуч, вонюч, ебуч — это уже не обязательно мужчина, а, как правило, буч, то есть лесбиянка-актив. Чего Кен терпеть не мог, так это слово «метросексуал», которое придумал американский журналист Марк Симсон в 1994 году. На вопрос наивных девочек-журналисток, метросексуал ли он, Кен отвечал банальностью, которая казалась ему невероятно удачной: дескать, обычно он не занимается сексом в метро, но с ней конкретно готов попробовать.

Седой старик и невысокий длинноволосый брюнет привлекали всеобщее, хотя и осторожное внимание. Посетители снобского «Нобу», естественно, считали дурным тоном проявлять интерес к жизни знаменитостей, но, как и все люди, не могли себе в этом отказать.

— Is it Tom Cruise? — прошептала худенькая брюнетка, толкая тупым носком шелковой туфельки своего спутника, изображавшего презрительное равнодушие.

«Это не Том, это наш Кен, — мысленно ответила сидевшая за соседним столиком блондинка с колючими озорными глазами. — Впрочем, они действительно похожи».

В этот момент портье распахнул прозрачную дверь зала для курящих, чтобы впустить стройную девушку в платке Hermès, огромных черных очках Gucci, короткой куртке из дубленой кожи, отороченной лисой, и джинсах Dolce & Gabbana. Ее гибкое тело страдало под тяжестью сумки Birkin и трех огромных пакетов с логотипом Armani. Девушка на секунду замялась, увидев Джорджо Армани прямо перед собой, но тотчас собралась, решительно приблизилась и обняла разговаривавшего с дизайнером мужчину:

— Кен, извини, я как всегда…

— Oh, Alice… Giorgio, let me introduce you to my girl friend.

— Hi Mr. Armani, I am Alice. — Обнажив ровные жемчужно-белые зубы, Алиса протянула Джорджо гибкую изящную руку, на которой сверкнул густо усыпанный бриллиантами Rolex.

Блондинка, сумевшая отличить Кена от Тома Круза, затушила тонкую папироску Vogue с ментолом и подумала: «Господи, какая же ты лохушка, Эл!»

Через пару минут Кристина говорила Алисе, что ее платок Hermès с кашей из конской упряжи, ромашек и стрекоз чудо как хорош, и вообще Алисе давно пора запустить программу о стиле на канале MTV.

— Эл, а то многие думают, будто стиль — это всего лишь нацепить на себя «Гуччи-шмуччи-тамагуччи».

— Гуччи-лебеди, — задумчиво произнес Кен. — Мы раньше встречались?

— Прости, Кен, это моя подруга Кристина. Кристина, это Кен.

— Вот это номер, Иннокентий Александрович! Мы с вами работаем в одной компании, и вы меня не узнаете. Ну конечно, куда нам, простым смертным.

— В одной компании?!

— Да, я ваш юрист, сижу на седьмом этаже, куда вы, естественно, не заходите. Вы все больше в облаках…

С Кеном такое случалось часто. «Мы уже десятый раз знакомимся», — слышал он то и дело на тусовках от абсолютно неизвестных мужчин и женщин. Чем выше он забирался, тем больше окружающие сливались для него в единую невыразительную массу. Конечно, в ней попадались знакомые носы, глаза, овалы и квадраты лиц, лысины и косички, попы и груди, но идентифицировать их и соотнести с конкретным именем или родом деятельности он был не в состоянии. Впрочем, с самими именами было не лучше. Если даже комбинация носа, глаз и бородавок казалась Алехину хорошо знакомой, она никак не хотела соединяться с Ленами, Наташами, Анями, Андреями, Алексеями, Сережами, Вадимами и Сашами в нечто уникальное и неповторимое.

Обладая нетривиальным именем, Кен ни разу об этом не пожалел и считал, что оно с самого начала вознесло его над обычными людьми. Кена действительно запоминали сразу и в детском саду, и в школе, и во дворе, так же как и он моментально фиксировал в памяти Даниилов, Тимофеев, Феликсов, Филиппов, Аглай и Божен. По мнению Кена, оригинальное имя свидетельствовало о неординарности родителей, соответственно, его обладатель имел богатое генетическое наследство и яркое воспитание. Кен считал себя избранным и нередко повторял тиньковский слоган: «Людей вообще слишком много, а я такой один».

Алехин понимал, что светское общество и модная тусовка сплошь состоят из клонов, а его журнал — наряду с другим влиятельным глянцем — как раз и был той медицинской лабораторией, в которой этих клонов вынашивали, высиживали, выделяли почкованием или распылением. Тренды и модные look’и катком проходили по человеческой массе, сглаживая индивидуальность и оставляя после себя типовые прически, типовые фигуры, типовые выражения лиц, типовые привычки и хобби, типовую одежду на вечер, в офис и булочную.

Кен часто говорил, что модная тусовка — идеальная среда для убийцы, здесь отсутствуют индивидуальные приметы и все являются зеркальным отражением друг друга. В детективах Агаты Кристи убийца часто переодевается слугой, поскольку форменная одежда и поднос в руке — лучший способ остаться незамеченным даже в самом оживленном месте. «Современный убийца наденет диоровские кроссовки, голубые джинсы с низкой талией, ремень с крупной пряжкой Dsquared², белую маечку-алкоголичку, высветлит волосы до пепельной белизны, сделает пирсинг на пупке и татуировку на копчике, — словом, полностью растворится в толпе». Тогда, в «Нобу», Алехин еще не знал, что такие мысли посещали не только его, безусловно, очень светлую, голову.

— Кристина, тысячу раз извините. Ума не приложу, как я мог не заметить вас! Эл, не слушай, я просто пытаюсь выпутаться из безнадежного положения.

— Проехали. Ну и что сказала вам эта сушеная мумия?

— Джорджо? Что у меня классный журнал.

— И вы еще больше раздулись от важности.

Кену было неловко не потому, что он не узнал своего сотрудника, и вовсе не потому, что этот сотрудник иронично относился к его известности. Кристина ему понравилась: сначала умный слегка хрипловатый голос, потом одежда — ни одной вычурной вещи, все очень уместно на ее спортивной упругой фигуре. Затем мальчишеский задор в глазах и движениях. И, наконец, нескрываемое презрение ко всему, чем была Элис. За ланчем Алехин почти не шутил, а стал рассказывать о том, как строился Миланский Duomo и чем апеннинская готика отличается от французской и немецкой. Обычно мгновенная метаморфоза «апостола гламура» в историка-медиевиста действовала на окружающих девушек безотказно. Сейчас, глядя в лукавые глаза Кристины, Кен был в этом не уверен и начал нервничать.

— По-моему, у тебя что-то случилось, — заметила Эл.

— Да, проблемы с Филиппом и вообще.

— Вы с ним спите? — огорошила его Кристина.

После ланча, выйдя из ресторана, Кен с облегчением сел в машину, оставив девушек на виа Монте-наполеоне. Телефон генерального директора упорно не отвечал. Кен набрал номер ее гостиницы и осведомился, у себя ли г-жа Порываева. Получив утвердительный ответ, он решил поехать в отель немедленно.

— Diana Majestic, per favore, — сказал он водителю.

Отель Diana Majestic

Мужчина в крупных иссиня-черных очках Ray-Ban осторожно выглянул из-за двери красного дерева в коридор и, убедившись, что там никого нет, направился к лифту. «Главное — ни с кем не столкнуться», — пульсировало у него в голове. Страх этот был вполне оправдан. Старейший отель Милана являлся излюбленным местом fashion-тусовки во время миланской недели моды. Пол-отеля арендовал офис Gucci-group, а в бальной зале традиционно проходил показ Gucci. Просторный бар всегда был полон азиатских редакторов, русских байеров и прочей игривой публики, которая тянулась к моде, но в особенности к красивым мужчинам. «Кажется, пронесло», — сказал себе обладатель черных очков.

Однако «пронесло» его не совсем — когда он садился в такси, к отелю как раз пришвартовался «Мерседес» Иннокентия Алехина. Пока водитель обегал машину, чтобы открыть своему клиенту дверцу, Кен заметил мужчину в очках Ray-Ban и подумал: «Странно, все fashion-люди действительно на одно лицо».

Алехин в десятый раз набрал телефон своего генерального директора, но в ответ опять услышал усталый женский голос, сообщивший по-итальянски, что номер не отвечает. Порывисто преодолев вертлявую дверь, Кен попросил на ресепшен соединить его с номером г-жи Порываевой.

— Не отвечает? Она точно в номере?

— Не могу сказать вам наверняка, сэр. Хотите, я попробую еще раз?..

— Good afternoon, Miss Porvi… vae… vava. Sorry, Mam. Sorry for disturbing you, but I have a gentleman here who would like to talk to you. Just a moment.

У Кена вырвался вздох облегчения:

— Ну слава богу, — сказал он по-русски, выхватывая трубку у итальянца.

Говоря по телефону, Кен не мог видеть сидевшего в лобби на широком черном пуфе молодого человека в голубых джинсах и диоровских кроссовках. Откинув выбеленную челку, закрывавшую пол-лица, юноша мысленно сообщил себе: «Все здесь».

Когда через полчаса Кен вышел, молодого человека уже не было. Алехин в нерешительности помялся в лобби, как будто что-то соображая, а потом уверенно направился к выходу. Погрузившись в машину, он сообщил Даниэле: «В гостиницу, пожалуйста, а в 10 забери меня на вечеринку Dolce & Gabbana».