Зимняя коллекция смерти

Эпилог Москва, май 2008 года

Белый «Мазерати» отъехал от бара «Тинькофф» в Проточном переулке и, миновав английское посольство, вырулил на набережную. Движение было перекрыто, но прямо перед автомобилем Алехина, мерно вращая синей вертушкой, двигался милицейский «Мерседес». По опустевшей мостовой небольшими группами шествовали обрюзгшие краснорожие мужчины в бесформенной одежде и шортах — кто в красно-желтом, кто в бело-голубом. Они горланили, пели, оле-люкали, фотографировались, кричали что-то на английском худосочным прыщавым защитникам отечества, стоявшим вдоль тротуаров.

Оцепление из тысяч милиционеров и солдат начиналось издалека. Рядом с мощными англичанами военнослужащие казались жалкими семиклассниками. Тем не менее потомки Суворова и Багратиона глядели на вероятного противника сурово, сплевывали и бормотали особо распоясавшимся: «Пошел ты на хуй!»

Город затаился и ждал, когда два легендарных английских клуба столкнутся за кубок Лиги Чемпионов на главной московской арене.

Алехин ничего не ждал. Он болел всего лишь однажды, когда Матерацци взял пассионарностью Зидана. Тогда главный редактор «Джентльмена» сидел у телевизора только потому, что знал — независимо от исхода матча надо будет послать эсэмэску Стефано Габбане.

На игру «Челси» с «Манчестер Юнайтед» Алехина затащил президент клуба российских болельщиков «Челси» Сережа Колушев. Штаб бело-голубых располагался в «Тинькоффе», где пили уже с утра. Пол был липким и усеянным осколками, за столами в русской зоне сидели сплошь узнаваемые лица — князья мира сего. Колушев вручил Кену сначала ушанку с кокардой «Челси», потом синюю «бейсболку», рубашку-поло и, наконец, пинту пива. В загаженном сортире Алехин облачился в фаната бога РАА — Романа Аркадьевича Абрамовича — и в таком виде отправился в Лужники. К утру в блоге Алехина появился следующий текст:

В блоге Алехин, естественно, не упомянул о том, что на трибуне он встретил человека с нормальным лицом, на которое была надвинута синяя бейсболка. К немалому удивлению собравшихся, оба тепло поздоровались и обнялись, а в перерыве уединились в вестибюле ложи.

— Иннокентий Александрович, я как раз собирался вам звонить. Дело тут попалось по гламурной части.

— Гламур умер, — отрезал Алехин. — Вы что, не знали?

— Умер или убили? — загадочно улыбнулся полковник. — Давайте пообедаем.

— С удовольствием, — в свою очередь улыбнулся главный редактор.

— Да, кстати, давно хотел вас спросить, — продолжил Севостьянов. — А что там стряслось, в Санкт-Галлене?

Алехин вкратце рассказал о том, как однажды бесцельно разглядывал кодексы в библиотеке монастыря, прикованные к полке тяжелыми чугунными цепями. Предосторожность не лишняя. В Средние века на изготовление одной книги могло уйти до тысячи телячьих шкур, не говоря уже о многомесячных трудах переписчиков, иллюстраторов и переплетчиков. В результате книга стоила как «Бентли». 200 книг — по нашим меркам скромненький шкафчик — это уже гигантская для Средних веков библиотека.

Стоя в небольшой сводчатой комнате, Кен взял с полки монументальный кодекс с «Гомилиями» и другими сочинениями Григория Великого. Отличная работа XII века. Он и не заметил, что увесистая цепь потихоньку пополза вниз, а потом ухнула и всей своей тяжестью рванула книгу за собой. «Гомилии» выскользнули из рук Алехина, и лишь в последнюю секунду он успел схватить пару пергаментных страниц. Но зря. Рассохшийся кожаный переплет оторвался и хлопнулся об пол, а обнаженный кодекс повис в руках историка. Сначала Кен испугался, но потом обо всем забыл. Вместе с трухой на пол спикировал небольшой продолговатый листок пергамента.

Кодикологи называют такие листки «защитными». Они были призваны оберегать сгибы тетрадок от трения о переплет. Нередко для этих целей использовали фрагменты ненужных рукописей. Кен сразу же заметил, что почерневший пергамент плотно исписан округлыми аккуратными буковками. Сомнений не было. В одно мгновение Алехин определил стиль письма и время: каролингский минускул, X век.

Уже потом он, как одержимый, стал перерывать сотни санкт-галленских рукописей, и в самом аббатстве, и по всей Европе: в Оксфорде, Штуттгарте, Мюнхене, Париже, — исследовать палимпсесты — страницы, на которых старый текст был стерт, а поверх него нанесен новый. Прочесть их можно было только в инфракрасном свете, но дело того стоило. Три года работы, и картина несостоявшегося убийства была полностью восстановлена. Правда, первая находка, которую Алехин назвал «Исповедью одного клирика», оказалась самой ценной. В ней содержалась разгадка.

Начинается исповедь одного клирика, запятнавшего себя многочисленными грехами. Словно пес, который всегда возвращается на блевотину свою, так и тот клирик от малого греха переходил к более тяжкому. Случилось, что сначала нарушил он обеты святого призвания, осквернив себя похотью. Ведь женщина воистину есть сосуд нечистот, которого надлежит сторониться, прикрыв глаза и зажав нос. В темной норе ее плоти свил себе гнездо разбойничье древний змий, алкающий нашего падения. Ибо что может быть радостнее для дьявола, чем погибшая душа праведника.

Тот же клирик видел себя в объятиях златокудрого ангела. Не мог по слабости своей человеческой различить за ним оскал злобесной ехидны, по гнилым клыкам которой стекали ядовитые слюни. Сказано ведь в Писании, что он есть отец всякой лжи и растлитель.

Распаляя того клирика пустыми словами, древний враг сумел заставить его от помыслов мерзких перейти к деяниям еще более предосудительным. Грех был тем тяжелее, что женщина эта принадлежала господину нашему. Сказано ведь в Писании, не прелюбодействуй и не желай жены ближнего своего. Умеренной карой клирику была бы казнь, мирским законом предписанная. Ибо, отсекая плоть малую, которая увлекла его к падению, помогли бы очистить душу.

На этом текст с лицевой, или волосяной, стороны пергамента обрывался. Переплетчики его попросту обрезали. На обороте, то есть мясной стороне, Алехин прочел:

Звали ее Ругисдунда. Происходила она из племени фризов, которое во все времена отличалось неверностью в помыслах и свирепостью в поступках. Нрава же означенная Ругисдунда была надменного и никак не могла примириться с браком господина нашего с достопочтенной Адельгейдой, королевой лангобардов, которую Беренгар бесчестно держал в темнице, словно горлицу в клети, а цезарь освободил и сделал своей женой. Тогда-то и замыслила означенная Ругисдунда отомстить господину нашему.

Пособником своего коварства избрала она того несчастного клирика, ибо сказано в Писании: Воздают мне за добро злом, за любовь мою — ненавистью. И так добавил к грехам своим тот клирик предательство помазанника Божьего. Дьявол же, желая довершить падение сего ничтожного грешника, умертвил руками означенной Ругисдунды двух братьев святого образа жизни, ибо братья эти могли предотвратить готовящееся зло. Но рано радовался отец лжи и клятвопреступник своему коварству.

Воистину: «Враг преследует душу мою, втоптал в землю душу мою, принудил меня жить во тьме, как давно умерших», но победить не смог. Клирик вышеозначенный остановил злодеяние, хоть и ценой собственного спасения. Ибо по злобе своей не дал ему древний враг другого выбора. Совершив молитву, опустил клирик умерщвленное тело бесчестной Ругисдунды в могилу, приготовленную для невинно убиенных братьев святого образа жизни…

Текст снова обрывался, теперь уже навсегда.

— То есть эта… — Севостьянов замялся, — ну, одним словом, Дунда хотела убить Оттона, но отец Николай ей помешал?

— Как именно, мы, конечно, не знаем, но, судя по тексту, Николай ее убил и тайно закопал в санкт-галленском саду. Позднее аббат предствил дело как божественное чудо. Правда, совесть его ныла, в результате он решил исповедоваться письменно, чтоб уж наверняка.

Только сейчас мужчины заметили, что вестибюль ложи опустел.

Начался второй тайм. Из чрева гигантского амфитеатра до них долетал квакающий вой свистулек и раскатистое «Davaj-Davaj». Трибуны «Манчестера» отвечали врагу куплетами:

Roman stole his fucking money from the poor[1]

And policemen will be knocking at his door KGB has got his number

And his «Chelsea»?

Going under!

Cause he stole his fucking money from the poor

When the Russian goes to prison

When the Russian goes to prison

You’ll be fucked!

— Что скажет «ка джи би»? — спросил Алехин.

— Что надо было покупать «Манчестер».