ЗК-5

22

От «офиса» вниз шла тропинка — к пустой беседке, оплетенной вьюнком.

Еще ниже звенела вода, плыли низкие облака. Левый берег в сосняке, круто возвышался над рекой, а уже в полуверсте южнее начинались бревенчатые домики небольшого села, видны были коровы, выщипывающие каменистый лужок. Во всем чувствовался объявленный на всю страну Год Тургенева.

Так подумал Салтыков.

Да, Тургенев. Не просто писатель, определяющий величие того или иного отрезка времени, но фигура, признанная всеми и на все времена. Даже большевиками.

Хотя что знаем мы о том, как делается история?

Вот убрал Овсяников Льва Толстого из истории литературы, и — никакой пока катастрофы. Дело ведь не в содержании хрестоматий, хотя, конечно, акценты смещаются. Никакого больше Платона Каратаева, раздумчивого солдата русского Апшеронского полка; никакой Катюши Масловой, жившей при матери-скотнице полугорничной-полувоспитанницей, наконец, никакой Анны Аркадьевны, — зачем ей бросаться под паровоз? Из паровозного отработанного белого пара пусть поднимается под небо гигантская фигура нигилиста Базарова. Тургенев не признавал никаких авторитетов, не обращал внимания на правила приличия, он бы и в Зонах культуры себя нашел, к нему бы прислушались. Обязательно бы прислушались. Вот пришел бы, скажем, в семнадцатом году к власти Керенский, ну сменил бы его Ленин, а Ленина — Колчак или Деникин, все равно писали бы о Тургеневе, помнили его вклад в дело освобождения русских крестьян. И на личность просто так ничего не свалишь, люди есть люди. Тургенев дочери Белинского обещал дружески подарить деревеньку с сотнею крепостных. «Как? — ужаснулся Белинский. — Деревеньку? С людьми? С человеческими душами?» Тургенев учтиво уточнил: «С крепостными». Вот какая лежала бы сегодня Россия — с Украиной, Финляндией, Средней Азией — обширная, тихая, дымы над трубами, и клинья в Европу — остерегись. Хотя как знать? Все мешается. Пришел бы к власти Чернов, лидер самой «пишущей» партии, или Мартов, — что строили бы они? Социализм с человеческим лицом? Возможно. Но Тургенев был бы уместен и при кадете Милюкове, и при конституционных монархистах Маркова-второго…

Низкие облака плыли на север.

Огромные, долгие, неуловимо зыбкие.

Невесомой тенью покрывали гигантские пространства.

Ни одна сосна не дрогнула, они только вдруг освещались, попадая под редкие лучи неожиданного солнца, да несколько зеленых березок пытались сбежать к воде, которая ярилась между камней, заглушая шум недалекого стойбища. Из прошлого всплывали все эти облака, и такими они и запомнятся. По крайней мере мне запомнятся, подумал Салтыков. И в то же время кто-то сейчас, вот в эту же самую минуту, переживает другой, солнечный, день. Все плывет, ничего остановить нельзя. Должно ли прошлое затемнять наши горизонты? Может, пусть растаскивают Овсяниковы (несть им числа) древние ледяные мумии, перелицовывают поступки давно известных героев, струсивших или совершивших подвиги, это не столь важно. Разве Чернов построил бы все иначе? Ну, лежала бы сейчас Россия с юго-восточной Украиной, с восточной Белоруссией, работали бы успешно не в США, а у нас известные деятели кибернетики, генетики, физики, и в Зонах культуры ни одна муха дрозофила не стала бы символом реакционного мракобесия. Ну, опять же, информационные технологии, высокая наука, транснациональные корпорации. А если бы там, в прошлом, скажем, Юденич вошел в Петроград? Военная диктатура? Возвращение Романовых на престол? Или все же формирование некоего пула национально-ориентированного, православного, а потом все равно раздача крестьянам всей земли, и умеренная индустриализация — без страшных человеческих потерь? Конечно, о Тургеневе никакой Юденич и не вспомнил бы, но вот Розанов… Этот да… Этот бы повторял и повторял про то, как хороши были розы, как они были свежи, и Ермолая с мельничихой бы вспомнил, и фигуру Базарова восставил на монумент. Унитарная Российская империя — по линии Керзона на западе. Вот уж поистине, кто владеет прошлым, тот владеет будущим.