Злато-серебро

— Эй, палач, у тебя гостья!

Стражник у ворот замка подмигнул скабрезно. Молодой мужчина невозмутимо кивнул, но даже не подумал ускорить шаг. Наверное, прачка принесла выстиранные рубахи и хочет немедленно получить плату. Он одинок, не пьяница, не мот, так что расплатится скорей, чем любой из солдат замкового гарнизона, вмиг спускающий монеты в кабаке или на веселых красоток. На красотку и он бы потратил с радостью, и после уже не пришлось прибегать к услугам измотанной бабы с изъеденными щелоком руками. Стоило б вывесить рубаху за окно, кликнуть дождь с ветром…

Чёрен мрак, вот о какой ерунде уже мечтается! Да если б хоть одна свеженькая красотка снизошла до палача, пусть и за немалые деньги, он к утру расстался б с проклятым ошейником, и после не было б трудностей с восстановлением силы. Но как раз из-за ошейника ни одна девица к нему и близко не подойдет. Так все и крутится, будто по кожаному обручу, уже, кажется, мозоли набившему на шее.

Мужчина поднялся по каменной лестнице, толкнул дверь в свою комнатушку, которая пряталась в западной стене замка, и застыл на пороге. Лучи заходящего солнца, проникая в небольшое оконце, почти бойницу, падали на гладко причесанную девичью головку, золотили толстые косы цвета… Ему показалось, цвета желтого иволгина пера. Он моргнул, решив, что сосущая пустота внутри довела до того, что вместо немолодой прачки мерещится хорошенькая девчонка, потом сообразил, что у замужней женщины голова должна быть покрыта платком или хоть косынкой.

Девушка при виде хозяина вскочила на ноги и теперь стояла, краснея и не зная, с чего начать.

Он притворил дверь, подошел к аккуратно застеленной лежанке, что притулилась у правой стены, сел и уставился на незнакомку. Гостья под его взглядом еще больше покраснела, опустила глаза долу, комкая в руках узелок.

— Садись, не топчись, — кивнул на единственный стул, с которого девушка только что поднялась. — Говори, зачем пришла.

— Я хочу умереть, господин, — вымолвила гостья неожиданно твердо, оставшись стоять.

— Мог бы догадаться, — пробормотал он вполголоса. — Ни за чем другим тебя б не пропустили. Что ж, я исполню твое желание за десять золотых.

— Десять! — ужаснулась девица и села. — У меня всего три и еще пять серебряков… Меди немного… — смущаясь, достала из-за ворота рубахи тряпичный комочек, положила на стол. Внутри звякнуло. — И больше совсем ничего ценного, — огорченно взглянула на узелок на коленях.

Он с трудом подавил улыбку. Девчонка пришла умереть и так забавно удивляется дороговизне услуг палача. Еще и все свои жалкие пожитки притащила. Ох ты, кажется, сообразила, что выглядит глупо. Торопливо сунула узелок под стул, подпихнула пяткой подальше. Простенькое личико, серые глаза, худенькая, но свежая, а косы — заглядение. Когда-то ему даже нравились такие чистенькие скромницы, пока с настоящими красотками не познакомился. Чёрен мрак, она вполне сгодилась бы… А почему не попробовать?

— Тебе так сильно хочется умереть?

— Я… Понимаете, господин… — она замялась, теребя в пальцах кончик плетеного из тонких полос кожи пояса. Выделка, наверное, не ахти, но получше, чем на его треклятом ошейнике. — Я нищая сирота, служанка в трактире, что у северных ворот…

— «Медвежья шкура», да? — Кивнула, не смея поднять глаза. — Хм, местечко еще то. Не похожа ты на тамошних девиц.

— Я потому и… — мучительно покраснела. — Хозяин намедни сказал, я уже совсем взрослая, должна теперь не готовить-убирать, а гостям всяческие услуги оказывать. Он, мол, сам меня обучит… — вскинула на мужчину полные слез глаза. — А я не могу. Навидалась, как с другими девушками… Лучше смерть… — закусила губу, видно, чтоб не разреветься.

— Ну так уйди от хозяина. Ты ему не принадлежишь, — он чуть не треснул себя кулаком по лбу. Это еще что за приступы человеколюбия?

— Куда ж я пойду? В городе он меня найдет и назад притащит. У меня ни родни, ни друзей, никто не вступится. А из города уходить — деньги нужно иметь, иначе дорогой всякое может случиться. Говорят, если разбойникам попадешься… — не удержалась и шмыгнула носом.

— Ну, мои услуги тоже, как видишь, денег стоят, — палач напустил на себя скучающий вид.

— Почему так дорого? — еле слышно спросила девушка.

— Да именно потому, из-за чего ты к моей помощи прибегнуть хочешь. Неужто не знаешь? Самоубийство твою душу запятнает так, что в посмертии не очистишься. Придется в следующих жизнях искупать. Может, еще хуже, чем сейчас, прижмет. А если тебя убью я, тьма на мою душу ляжет. Ты не лиходейка, которая смерть заслужила. Кто же свои будущие воплощения даром на несчастья обречет?

— Никто, — она начала подниматься. — Тогда я пойду…

— Погоди, — от волнения слова давались с трудом. — Если согласишься, сможешь расплатиться по-другому.

— Как? — прошептала, глянула пристально, он едва не отвел взгляда.

— Натурой, — чёрен мрак, откажется, и ладно. Чего пытаться прикрыть грубую правду кружевами изящных словес? Девица должна сама захотеть или хоть не противиться. Иначе силы ему не достанется, проку будет, как от близости с немолодой шлюхой, успевшей разучиться получать радость от соития.

— Вы, господин, и вправду меня хотите? — взглянула прямо, теребит уже не пояс, а кончик косы, в глазах сомнение и еще что-то непонятное.

— Нет, желаю урвать хоть малость за свою работу! — разозлился он. Надо бы прогнать глупую девку, но пустота внутри ноет все сильнее. В висках стучит: сила рядом, рядом, рядом, не упусти, хватай! Он провел ладонью по лбу, чувствуя, что рука противно дрожит.

Посмотрел на девчонку: солнце уже ушло из комнатушки, волосы гостьи перестали золотиться иволгиным пером, стали тускло-белесыми. Мордашка бледная, под глазами круги. Не очень-то и свеженькая, изможденная работой, как большинство трактирных служанок. Молоденькая, да. Непорочная, это ясно. Измученная страхом…

— Ты хорошенькая. Да, хочу, — и прикидываться не нужно, голос стал хриплым от волнения. Лишь бы кастелян не узнал о гостье. Непременно придет проверить, как палач выполняет свою работу, почему тянет с передачей тела страже. Сколько времени он уже треплется с девчонкой?..

Пока его мысли метались беспорядочно, девушка подошла к кровати, несмело присела рядом.

— Я согласна, — склонила голову, принялась развязывать пояс.

Он не мог больше сдерживаться, пустота внутри уже не ныла, а вопила, требовала хоть капли, хоть одной золотистой капли. И, если все пойдет как нужно, он быстро получит желаемое. Создаст морок, вон, из того мешка с репой, отнесет к воротам «мертвое тело», выиграет время, пусть бы час, больше и не требуется, а там прости-прощай Залесный, проклятущий городишко, где он уже шестой год сидит на позорной должности. Жаль, не удастся сразу избавиться от ошейника — здешний главный чародей почует, что скобка сломалась. Придется потерпеть, пока не получится убраться подальше.

Мужчина мягко взял руки девушки в свои, она так и не успела развязать пояс. Не удивительно, пальчики ледяные, дрожат и, верно, плохо слушаются. Дышит прерывисто, кажется, вот-вот станет слышно, как колотится сердечко — часто-часто, будто у малой птахи, попавшей в руки мальчишке. Так не годится, нужно настроить ее на верный лад.

— Успокойся, — уткнулся горячим лбом в ее лоб. — Я сделаю все, чтобы тебе было хорошо сейчас. Раздумаешь умирать — не брошу. Доставлю в другой город, пожелаешь — в другую страну. Наверное, и денег смогу дать на первое время. Только успокойся, прошу. Я вовсе не страшный и ничего твоей душе не грозит. Свою тьму держу при себе.

— Что уж душе моей грозить может, если я решилась отпустить ее на свободу, — девушка чуть отстранилась, подняла голову, посмотрела прямо в лицо мужчине. — Видно, у меня своей тьмы хватает, — медленно подняла руку, нерешительно провела кончиками пальцев по длинным темным прядям, потом по щеке, шершавой от короткой щетины. А после подвинулась ближе, едва ли не прижалась, коснулась мягкими устами его губ.

Он быстро оправился от удивления, обнял служаночку, стараясь сдерживаться, действовать мягче, нежнее. Ладони заскользили по спине, ощущая, как тает от бережных прикосновений ее напряжение.

Губы ласкали девичьи уста, ловили дыхание. Пустота затихла, замерла в предвкушении, зато разгорелся плотский огонь, и мужчина обнял девушку крепче, прижал сильнее. Она стала мягкой, податливой, сама прильнула к нему. Внезапно на дно черной ямы, что в последние годы изводила его душу, словно пустой желудок — тело, брызнула не одна, не две капли, настоящий ливень силы.

У палача перехватило дыхание, пришлось на миг отстраниться от девушки, но этого хватило, чтобы заметить, как на ее губах, щеках, шее взблескивают, словно роса, крошечные золотистые капельки. Взблескивают и, кажется, набухают, растут. С трудом подавил желание тут же пройтись языком. Нельзя — вдруг девчонке станет неприятно, или она напугается. Не зря, не зря болтают, что девственница может подарить чародею огромную мощь. Если правильно обращаться, конечно. А в правильном обращении он толк знает.

— Вам не нравится? — девушка забеспокоилась, озадаченная тем, что мужчина перестал ее целовать и принялся разглядывать. Золотистое сияние на коже тут же померкло.

— Нет-нет, что ты, — поспешил успокоить. — Я просто залюбовался. — (Она облегченно вздохнула, румянец стал ярче, кожа вновь замерцала.) — Давай-ка, помогу раздеться.

Не успела девушка вернуться к сражению с поясом, как палач ткнул ее большим пальцем в лоб. Глаза служанки тут же закрылись, она обмякла. Мужчина бережно уложил ее на кровать, быстро развязал пояс, выдернул из-под спины. Потом встал, провел в воздухе над телом ладонью, и оно исчезло из вида. После перевязал плетеным из кожи шнурком стоявший в углу мешок с репой, щелкнул пальцами, и тот принял вид гостьи.

Подхватив «труп» на руки, мужчина вышел из комнаты.

Оказалось, очень вовремя. К его жилищу направлялся кастелян. Лицо встревоженное, шагает быстро.

— А, закончил, — проворчал недовольно, увидев палача с ношей. — Что-то долго возился. Я вот проверить решил.

— Не столько закончил, сколько прикончил, — неприятно усмехнулся палач. — Будешь проверять, не надругался ли я над ней?

— Ни к чему, — кастелян брезгливо скривился. — Коли б ты получил то, в чем нуждаешься, сейчас бы со мной не трепался. Покойница нищая, ничейная, что ты с ней делал, мраково отродье, меня не касается.

Мужчина молча направился к караулке. Оттуда труп заберет могильщик, отвезет на кладбище, закопает поспешно где-нибудь с краю, у канавы. А следующей весной на «могилке» безымянной служанки расцветет пышный султан золотой сурепки.

Палач вернулся к себе и прежде всего тщательно запер дверь, укрепив ее для верности стулом. После вставил в оконце выпиленную по размеру доску, служившую ставней, и зажег свечу.

Времени терять было нельзя — мало ли что. Вдруг тот же Саликс, главный чародей Залесного, решит проверить опального собрата, потянется мысленно к тесной каморке. Да, сейчас палач сумеет поставить защиту, но это будет все равно что выйти на середину замкового двора и покричать о своей удаче. Хорошо, что волшба со служанкой и мешком репы вышла легкой и едва потревожила полотно сил. Усыпить добровольно покорившуюся ему девчонку — много труда не нужно, а мешок охотно принял требуемый облик, получив пояс истинной хозяйки внешности.

Мужчина подошел к кровати, рассеял невидимость, быстро расшнуровал девичью рубашку, потом свой ворот, и только после этого пробудил гостью от сна.

— Все-таки боишься, — улыбнулся с легким укором, стоило ее глазам распахнуться в удивлении. — Так боишься, что памяти лишилась.

— Я не боюсь, — пролепетала она, пытаясь сесть. — Правда не боюсь. Я…

— Ну и хорошо, — прервал ее, стянул рубаху и принялся помогать девушке освобождаться от одежды.

Гостья, вопреки его ожиданиям, оказалась вовсе не такой тщедушной, как виделось. Да, именно виделось, ведь когда он обнимал ее, тело не было костлявым, наоборот, ощущалось мягким и приятным. Мужчина сглотнул, разглядывая девичьи груди, белые, с нежно-розовыми, начинавшими твердеть сосками, не торчащие остро, не отвисшие, а притягательно-округлые, так и просившиеся в ладони. Ну и чего он ждет?

Рука накрыла теплый упругий холмик, рот вновь завладел податливыми устами. Пальцы осторожно мяли плоть, ощущая, как все сильнее твердеет сосок. Ливень силы мерцающими ручьями сбегал в темную яму. А когда мужские губы, приласкав уютно пахнущую кожу шеи, миновали ключицу, яремную ямку и обхватили сосок, ручьи слились в бурливую горную речку, падавшую уже не в черноту, а в искрящееся озеро, откуда взлетали сияющие брызги.

Чёрен мрак, можно было б убраться отсюда прямо сейчас, сил хватит, но девчонка пьянит не только чародея золотистыми токами силы, но и мужчину, который уже не помнит, когда на его ласки отвечали столь охотно и страстно. И если чародей мог бы, пожалуй, расчетливо оторваться от потока, чтобы тем вернее напиться из него в безопасности, то мужчина не в силах был совладать с желанием завершить начатое, насладиться желающей его женщиной сполна.

Она, уже полностью нагая, прижималась к нему, подставляла для поцелуев то уста, то грудь. Руки в первом горячечном порыве метнулись к низу его живота, наткнулись на ткань штанов и тут же отпрянули в смущении, заскользили по спине, замедлившись, будто исследуя, прошлись по плечам, чуть сжали твердые мышцы.

Потом, когда он уложил ее на спину и, почти не отнимая губ от девичьего тела, принялся освобождаться от штанов, ее руки скользнули в волосы на его затылке, задев по пути проклятый палаческий ошейник. Мужчина замер на миг, ожидая, что сверкающий поток оскудеет, а тело под ним бессознательно попытается отстраниться, но ничего не произошло, девушка будто не почувствовала кожаной полосы. Развела бедра, позволяя полностью обнажившемуся мужчине устроиться между ними, потянулась к его устам, ожидя поцелуя.

У него мелькнула мысль, что гостья отнюдь не невинна. Уж очень правильно все делает, будто хорошо знает, что именно происходит между мужчиной и женщиной, когда обоих сжигает желание. Подозрение исчезло, стоило возбужденной плоти проникнуть в узкое лоно. Девушка коротко болезненно застонала, но, когда он полностью вошел в нее, вздохнула едва ли не восхищенно.

Он начал медленно двигаться внутри, и искрящаяся горная речка быстро превратилась в бушующий поток, который в считанные мгновения заполнил то, что оставалось от канючившей столько лет ямы, и теперь растекался по жилам, напитывал мышцы, ударял в голову, в конечности, в напряженную плоть.

Превращение девственницы в женщину оказалось наслаждением, умноженным многократно. Чародею казалось, что он захлебывается в золотистых струях вожделенной силы. Он снова был самим собой, а не жалким неполноценным куском плоти, пьяницей, который пьет и не может захмелеть, а значит, унять сводящую с ума жажду. К восхитительному ощущению обладания силой, знакомому лишь одаренным, добавлялось мужское удовлетворение от обладания молодой женщиной, неравнодушной к плотским радостям. Это удовольствие стало полным, когда поток извергся уже из него, вполне материальный, предназначенный для заполнения другой, тесной женской пустоты, для зачатия новой жизни, что вызреет в ней.

По телу девушки пробежала затухающая судорога наслаждения. Мужчина перевел дыхание и привычно отправил сверкающую каплю силы в лоно нечаянной подруги. Все, теперь его семя не приживется, даже если женщина готова была зачать. Хотя, видит мрак, беспокоиться об этой служаночке ему не следует. Э, нет! Она же хотела умереть, тогда, возможно, пришлось бы прерывать две жизни, а ему и так много чего придется расхлебывать в будущих воплощениях.

Палач улегся на бок, прижимая к себе обмякшее теплое тело. Страх и нервное напряжение делали свое дело, да и он добавил малую толику сонных чар. Пусть служаночка уснет быстро и крепко, заслужила.

Девушка что-то пробормотала, уткнулась ему в грудь, задышала ровно. Нужно подождать еще чуть-чуть, после выполнить ее желание, собраться без помех и уйти.

Через пару мгновений он ощутил, что если не выберется из постели сейчас, придется сделать еще один заход. Силы у него теперь с верхом, но мужское желание разыгралось не на шутку. А он-то думал, что не отказывал себе в его удовлетворении. Да, потасканые немолодые шлюхи, не особенно скрывавшие при виде палаческого ошейника страх и отвращение, или вусмерть пьяные, ничего не соображавшие и не чувствовавшие девки помоложе ни в какое сравнение не идут с возжелавшей мужчину юной девственницей. Видно, в этом все и дело. Девчонка прильнула так доверчиво, тело у нее нежное, молодое, горячее… Нужно выбираться из этих пут!

Чародей осторожно уложил спящую, встал, оделся и быстро, сноровисто собрал нужные вещи. Смену одежды, кус копченого мяса, головку сыра, полтора каравая хлеба, флягу с водой, жалкие сбережения — горсть мелочи да семь золотых. А с девчонки десять требовал. С другой стороны, вряд ли она нашла б кого-то, согласного убить ее за меньшие деньги. Разве какого-нибудь подонка в «Шкуре», так тот бы ее сначала непременно взял силой.

Палач, теперь уже почитавший себя бывшим, присел на край кровати и задумчиво взглянул на спящую. Что ж с ней делать? Убить, как она и просила? А вдруг она передумала умирать? Он обещал… Да мало ли что он обещал!

Проще всего оставить служаночку здесь и уйти. Пусть крутится, как знает. Плотские утехи ей по нраву, она теперь и сама поняла. Может, проснется и сообразит, что в требовании хозяина нет ничего страшного. М-да? Захочет обслуживать выродков-наемников и прочую грязную пьяную шваль, что толпится в «Медвежьей шкуре»? Насколько он разбирается в людях, вряд ли. А почему нет? Легла же она под палача. Ну, положим, легла, но ошейник ее ничуть не возбуждал. Кабы так, она б то и дело на него руками натыкалась, а не прошлась один раз, будто не заметив или не сообразив, что это такое. Поток ее наслаждения ничуть не увеличился, когда она задела мракову кожаную полосу. И не уменьшился. Значит, его занятие для нее ничего не значит, совсем ничего. Странно… Жители и в особенности жительницы Пиролы с детства учатся держаться подальше от тех, общение с кем может запятнать душу. От палачей в том числе.

Чёрен мрак, не туда понеслись его мысли! Нужно что-то делать с девчонкой и уходить. Прикончить все же? Она за смертью к нему и пришла, расплатилась сполна.

Чародей протянул руку, дотронулся до нежной девичьей шейки. Задушить? Сломать? Безболезненней всего применить силу, которую она же ему и подарила. Что ж, не так уж редко случается, что мы сами вкладываем в недобрые руки оружие, способное нас уничтожить. Мужчина еле ощутимо касался нежной теплой кожи, под которой мерно пульсировала жилка. Сжать посильнее, перекрывая воздух, и все.

Пальцы напряглись, дыхание девушки стало затрудненным, но она не проснулась, сказывалось действие сонных чар. Только личико приняло по-детски недоуменно-обиженное выражение. Брови поползли вверх, губки надулись. Палач, глухо выругавшись, отдернул руку. Точно так же выглядела Синичка, когда он много лет назад дергал ее за косу или намеренно сильно толкал плечом, проходя мимо.

Служаночка глубоко вздохнула и повернулась на бок, подложив руки под щеку. От нее пахнуло теплым, приятным. Чародей вспомнил, как совсем недавно ощущал уютный (иначе не назовешь) запах на девичьей шейке. Как раз тогда, когда целовал ее вот здесь, пониже уха, где сейчас краснеет след его губ. Чёрен мрак, да что ж за бессмыслица в голову лезет! Давно пора отсюда сматываться!

Бежать и бросить либо уничтожить великолепный источник силы? Да, девственность он уже забрал, золотой поток не будет в следующий раз столь же мощным. Но даже если он ослабеет вдвое, все равно быстро восполнит изрядно оскудевший запас.

Обретение прежних возможностей произошло неожиданно, он не знает толком, куда направится, чем займется. Разумней всего отсидеться где-то в лесу или горах, попутно собирая сведения. И неизбежно растрачивая силу… Прибегать к чарам придется, не только по необходимости, но и по ерунде, не сумеет он сдержаться. После пятилетней пытки бессилием не сможет, как бы ни хотел. А израсходовав обретенное сегодня, он попросту свихнется, коли не получится без промедления вернуть мощь.

Теперь-то он отлично понимает, почему люди, едва не погибшие от голода, забивают кладовки припасами и таскают в карманах куски хлеба. Пусть служаночка станет его запасом, этаким яблочком на черный день. Вряд ли откажет ему в близости, ей было хорошо в первый раз. Если и упрется из-за каких-то дурных бабских причуд, всегда можно заплатить, не деньгами, так услугами. Помочь найти новое, хорошее место или надежного мужчину. А может, у нее есть какая-то пустячная девичья мечта, которую ему будет нетрудно исполнить.

Да, решено, он возьмет ее с собой, а там видно будет.

Чародей встал, быстро собрал одежду девчонки, свернул, увязал в ее узелок вместе с прочими жалким пожитками, не забыв сунуть туда оставленные на столе невеликие сбережения. После положил маленький тугой сверток в свой мешок, щелкнул пальцами, и тот уменьшился до размера поясного кошеля. Потом быстро провел рукой по лицу девушки, наклонился к уху и прошептал что-то. Над постелью закружился видимый лишь ему золотистый вихрь, девичье тело исчезло, покрывало опало, обозначив маленький комочек.

Мужчина сунул руку в постель и быстро извлек на свет рыжую белочку. Зверек вытаращил со страху черные блестящие глазенки, дернулся было, но чародей поднес его к лицу, осторожно дунул в мордочку.

— Не бойся. Как только окажемся в безопасности, я верну тебе человеческий облик. Или он сам вернется, если меня убьют, — криво усмехнулся. — Посиди пока у меня за пазухой. Не рыпайся и не пытайся удрать. Поняла?

Зверушка дернула головкой, будто пытаясь кивнуть, после еще и заморгала, видно, не уверенная, что ее поняли.

— Ну и умница, — чародей удовлетворенно хмыкнул, сунул белочку за пазуху и затянул у ворота рубаху.

На выходе из замка его никто не остановил. Палач, как и всякий мужчина, время от времени ходит в кабак, выпить, а может, и с бабой поразвлечься. За развлечения платить наверняка приходится втридорога, ну, не стражникам ему сочувствовать. И работа больно грязная, и сам, болтают, прежде на чародейской стезе подвизался, да что-то незаладилось. А чародеи, вестимо, душевными людьми не бывают.

Мужчина в ошейнике только усмехнулся, когда сзади раздался звук прочищаемых глоток. Караульные вознамерились плюнуть ему вслед, чтобы отогнать тьму, которая, как известно, клубится липким маревом вокруг тех, кто пытает лиходеев и лишает их жизни. И стремится прянуть в душу всякому неосторожно приблизившемуся. Давайте, вояки, посылайте плевки пожирнее. Отрежьте напрочь обратную дорогу в Залесненский замок.

Свернув в первую же улицу с площади, что раскинулась перед входом в крепость, палач замедлил шаг. Из города выбраться будет потруднее, ворота уже закрыты, а разрешения градоправителя или кастеляна покинуть Залесный у него нет. Можно, конечно, прибегнуть к волшбе: замутить сознание стражникам или перенестись прямо через стену. Хм, у вояк имеются защитные амулеты, на стену наложены легкие чары… Все это преодолимо, с его-то умениями, но значительное колебание полотна сил не останется незамеченным. Чаровать против городской защиты — все равно что дергать за нитку сигнального колокольчика. Это не слабенькая волшба, проделанная над никому неизвестной служанкой и собственными вещами. Она вызвала лишь легкое колыхание полотна, надо надеяться, незаметное среди усилий тех же городских целителей и мелкой шушары вроде гадалок да прорицателей. Вряд ли Саликс сегодня нарочно следит за палачом. Коли так, он бы почуял. Раньше всегда чуял.

Да, вмешательство в чужую волшбу знатно потреплет полотно. Оно еще долго будет колебаться, глядишь, и след удастся взять. Кабы не ошейник с чародейской скрепкой, можно было б самому обратиться в птицу, филина, к примеру, и перелететь через стену, зажав в когтях белочку и пожитки. К счастью, есть еще один способ, надо только дождаться восхода луны. Благо, ночь ясная, а бледноликая Госпожа сегодня должна быть в прибытке.

Зверушка за пазухой чихнула, ворохнулась раз-другой, дернулась, силясь высунуть мордочку через ворот. Он ослабил шнуровку.

— Чего возишься? Да, купался я не вчера, но трактирная служанка ко всяким запахам должна быть привычна.

Зверушка еще раз чихнула, высунула нос из распущенной горловины и замерла, успокоившись.

— Вот жадный болван, — проворчал он. — Сам себе устроил. Давай-ка я тебе человечий облик верну. И ступай на все четыре…

Белочка испуганно цокнула и нырнула вниз, мужчина усмехнулся, но шнуровку затягивать не стал. Пушистая шубка и хвост приятно щекотали, неожиданно захотелось поскорей оказаться подальше отсюда, где-нибудь у речки. Искупаться, вернуть девчонке естественный вид…

Чёрен мрак, не о том он мечтает! Сил под завязку, на путешествие по лунным лугам их уйдет не так уж много. А плоть его и вовсе не должна быть голодна. Еще кабы служаночка была раскрасавицей-искусницей из тех, что тешили его, когда… Стоп, только воспоминаний не хватало. О побеге надо думать! Вон, кажется, показался над городской стеной краешек светлого лика.

Теперь ждать недолго. Луна всплывает все выше, ее лучи, наоборот, скользят вниз, с крыш по стенам, стекают на брусчатку мостовой. Вот и подходящее по размеру пятно.

Шаг, и он будто очутился на росном лугу, трава выше колена, прохладная, унизанная бусинами капель. Влажный холодок ощущается сквозь ткань, ноги обвивают не то травяные пряди, не то упругие струи. Мостовая, стены домов с темными окнами, черепичные крыши истаяли, видятся словно сквозь толщу воды. В ушах шум, как бывает, когда нырнешь в волну или глубкий омут, а двигаться легко, все равно что плыть по течению — малое усилие переносит далеко вперед.

И чародей, набрав полную грудь прохладного, пахнущего терпкой лунной пылью воздуха, шагнул за городскую стену.

Сегодня ночью луна осияла не только окрестности Залесного, она царила над всей Пиролой. По бескрайним лунным лугам беглец за каких-нибудь полчаса добрался до предгорий Кряжистого хребта, а ведь туда от места его ссылки не меньше двух недель конного пути.

Чародей наслаждался путешествием в лунном свете. Все эти годы он тосковал по силе, мучался от заунывного воя черной пустоты где-то внутри и совсем забыл, как это чудесно — скользить над ночной землей в лучах Бледной Госпожи. Хозяйка оказалась милостивой, позволила бессильному слуге не помнить, чего он лишился. Созерцание ее лика будило лишь смутную тоску, которая в полнолуние утрачивала горечь, превращалась в предчувствие чудесного, оставшееся, как он полагал, в давно минувшем детстве. При взгляде на мягко сияющий белый диск, плывущий в синевато-черной высоте небес, внутри становилось пусто и легко, вот-вот взлетишь.

И теперь он то ли шагал, то ли плыл, то ли летел над спящей землей, наслаждаясь свободой и простором. Проскочил нужное место и забрел бы далеко к северу, но чуть не споткнулся об одну из вершин Кряжистого. Ругнулся, повернул назад, внимательнее вглядываясь в залитую лунным светом землю внизу. Скалы, пропасти, острые камни вскоре сменились поросшими травой склонами. Потом на них появились высокие стройные пихты, с одной стороны залитые серебром, с другой стекавшие на землю угольной полосой.

Домишко стоял, как и много лет назад, на поляне, укутанный тенью скалистого обрыва. На крыльцо с лунного луга не ступишь, в окно не скользнешь. Оно и к лучшему. Мало ли, какие ловушки приготовил Кверкус, его прежний наставник, для незваных гостей?

Мужчина сделал последний шаг по росной траве нездешнего луга и спустился на залитый бледным светом берег ручья, что бежал откуда-то с гористого склона. Поток звонко журчал в ночи, тускло поблескивал на перекатах. Идти в дом не стоит. Чародейское присутствие не ощущается, но это ни о чем не говорит. Кверкус всегда осторожничал сверх меры. Сверх меры? В должной мере! Вряд ли старому чародею доводилось маяться годами без силы, и палаческий ошейник он наверняка видел только издали.

Летняя ночь тепла, кругом все почти так, как ему недавно мечталось. Не речка, правда, а ручей, горный, ледяной, но когда сил под завязку, не то что простудиться, продрогнуть не грозит.

Чародей вытащил белочку из-за пазухи, пустил на высветленный лунными лучами, поросший лишайником валун.

— Потерпи еще чуть-чуть.

Прежде всего нужно разделаться с палаческим обручем. Слежка до сих пор не ощущалась, но Саликс в любую минуту может мысленно пощупать скрепку на ошейнике. Пощупать, узнать про побег и, если напряжется, про то, где именно находится сейчас опальный чародей. Укрыться в другом месте будет нетрудно, но избушка Кверкуса предпочтительнее, по многим причинам.

Мужчина отошел от валуна, на ходу раздеваясь. Проклятую железку нужно уничтожить полностью, чтоб и пыли не осталось. Всплеск силы не навредит телу чародея, а одежду разорвет или испепелит. Он сейчас, увы, не в том положении, чтобы разбрасываться вещами. Оценив иронию, бывший палач улыбнулся, отшвырнул подальше штаны, встал прямо и принялся поворачиваться вокруг себя, очерчивая защитный круг. Ни к чему выжигать поляну и будить Кверкуса, если тот все-таки в избушке.

— Эй, не смотри, ослепнешь! — в последний момент вспомнил о белочке.

Зверушка, не сводившая с него бусинок глаз, быстро юркнула за камень.

Мужчина, нагой, если не считать темной полосы на шее, поднял лицо к луне, расправил плечи. Закрыл глаза и сосредоточился на одном: уничтожить скрепку. Это оказалось непросто, чужая волшба противилась, никак не желала поддаваться, испускала мириады разноцветных искр, пытаясь оповестить своего творца о гнусном посягательстве. Ни одна из них не смогла преодолеть защитного круга, стоило коснуться невидимого контура, мушки-доносчицы гасли, осавляя хвостик дыма да запах гари. Но и у палача никак не получалось преуспеть.

В необычно ярком лунном свете чуть высунувшейся из-за камня любопытной белочке было видно, как напряглось тело чародея, закаменело, стало похожим на статую. Вздулись жилы, под кожей ясно обозначились мускулы, вздыбилась мужская плоть. Внезапно на шее разгорелось белое свечение, вмиг ставшее ослепительным. Зверушка испуганно нырнула в траву, присела на задние лапки и совершенно человеческим жестом прикрыла передними глаза. Она слышала громкий треск, но не видела, как сияние стремительно охватило всю фигуру, и силуэт человека полыхнул бледно-голубым огнем.

— Все, — выдохнул мужчина с облегчением, обмяк, потер шею. — И мозолей нет, надо же.

Он двинулся к ручью, выбрал место пошире и поспокойнее, зашел в поток и принялся плескать на себя воду. Особенно тщательно вымыл шею. После выбрался на берег, отряхнулся и направился к валуну, где оставил белочку и котомку.

— Эй, вылезай, где ты там прячешься? — из травы показалась глазастая головенка, ушки торчат, кисточки топорщатся. — Теперь твоя очередь. Сиди смирно.

Чародей провел над зверушкой рукой, невнятно бормоча вполголоса. Облачко золотистого тумана окутало пушистую фигурку, быстро разрослось и рассеялось, открыв взору обнаженную девушку. Она сидела, скорчившись, но, заметив, что вновь стала собой, поспешила изменить позу, распрямляя конечности. Тут же склонилась на бок, борясь с рвотными спазмами.

— Тошнота пройдет, — успокоил бывший палач. — Нужно поесть.

Подобрал брошенный на траву поясной кошель, положил на камень и щелкнул пальцами. Дорожный мешок тут же вырос до нормальных размеров. Мужчина достал оттуда краюху хлеба и кусок сыра, протянул девушке. Та не обратила на еду никакого внимания, на четвереньках подползла к ручью и принялась жадно пить, черпая воду горстью.

Мужчина покачал головой, достал из мешка кус копченого мяса и с наслаждением впился зубами. Потом выбрал местечко, где трава помягче, и уселся, нимало не смущаясь своей наготы.

Служаночка тем временем напилась, немного пришла в себя, медленно поднялась на ноги и сделала несколько шагов к камню. Разглядела обнаженного мужчину, который жевал мясо и задумчиво взирал на нее, сообразила, что и сама нагая, быстро села, согнув ноги и прижав колени к груди.

— Так ты не палач, а чарун! — голосок прозвенел возмущенно.

— Не чарун, а чародей, невежа.

Девушка неожиданно издала утробный звук, ее снова замутило.

— Ты должна поесть, — палач с видимой неохотой поднялся, взял с камня все ту же краюху и подал страдалице. — Иначе так и будешь мучиться. И портить мне аппетит. Я сегодня не обедал, а вместо ужина тебя ублажал.

Служаночка, пересилив себя, откусила кусочек, проглотила, почти не жуя. Дальше дело пошло быстрее, и скоро она доедала с ворчанием переброшенный сыр.

Мужчина, слегка утолив голод, все же подобрел и снизошел до объяснений.

— Тебе дурно из-за перемены облика. В первый раз всегда так бывает. Меня тоже, помнится, тошнило, хотя я сам оборачивался. Зато теперь ничего такого быть не должно. Хочешь, проверим? В кого тебя превратить?

— Ни в кого, — девушка испуганно втянула голову в плечи. — Мне бы одеться…

— Вон твое тряпье, на камне, — указал чародей. — Одевайся. — Она не тронулась с места, только смотреть стала еще жалобней. — Брось дичиться. Стесняться тебе нечего, не уродина. И я уже все видел. Да и не только видел.

Служаночка покраснела (Госпожа Луна делала зрение чародея столь же острым, сколь и днем), поспешно и неловко поднялась на ноги, добежала до камня, схватила одежду и присела позади глыбы.

— Дикая ты девица. А я-то надеялся, мы с тобой…

— Ты похабный чарун, да? — донеслось из-за камня.

— Чародей, убогая! Ча-ро-дей! И когда я с тобой похабничал? Был предельно честен и ласков. Тебе понравилось, уж это-то я знаю точно.

— Я хотела сказать, — девушка поднялась на ноги, оправляя юбку, — что для обретения силы тебе нужны женщины. В «Медвежьей шкуре» таких чару… чародеев… называли похабными.

— Ну, в таком случае да, похабный. Похабнее не бывает.

Мужчина, покончив с мясом, сунул в рот кусок сыра и, довольный, растянулся во весь рост, заложив руки за голову, наслаждаясь, словно большой кот. От ошейника избавился, сыт, запас силы почти полон, бледные лучи светлой Госпожи приятно ласкают обнаженное тело.

— Значит, вот почему ты такую плату потребовал…

— Угу. Но ты в самом деле мне понравилась. Я и не ожидал. Зря оделась. Пойдем-ка под пихту, в тенек.

— Нет, — она сделала шаг назад, отдаляясь от камня. — Ты меня в старуху превратишь!

— Ох, чёрен мрак! И чем твоя светлая лишь волосом головенка забита! — Он перевернулся на бок, приподнялся на локте, чтобы лучше видеть собеседницу. — Ты ж ко мне за смертью пришла.

— Я хотела быстрой смерти, — смутилась она. — А стариться, немощной становиться, болеть… Нет…

— Мне не нужна твоя жизнь. Не нужна твоя смерть. И молодость ни к чему. Вернее, нужно, чтобы она при тебе оставалась. Бывает, и старухи падки на телесные наслаждения, но я изюму предпочитаю сочный виноград.

— А откуда же сила?..

— Силу такие как я черпают из наслаждения, а не из молодости. Поэтому, чтобы восполнить чардейский запас, приходится потрудиться. Если б я взял тебя против воли, ты б не почувствовала ничего, кроме боли, страха и отвращения. С ними легко было бы забрать годы жизни. Да только мне с них никакого проку. Такими материями лассы да упыри кормятся.

— Правда? — голосок звучал недоверчиво, но девушка подошла ближе и осторожно села, не сводя глаз с мужчины.

— Правда! — заверил тот. — Жаль, ты в лунном свете ничего не разглядишь. Увидела б свое отражение в ручье и успокоилась. Ты сейчас много свежее, чем когда ко мне пришла. Умирать, как я погляжу, раздумала, мужчину к собственному удовольствию познала. Поспала, недолго, зато глубоко. Все это на женской внешности сказывается лучшим образом.

Девушка снова вспыхнула и потупилась. Бывший палач, и не думавший хоть чуть-чуть прикрыться, так и притягивал взгляд. Она то и дело тайком поглядывала на него, сначала белочкой в траве, теперь и в привычном облике.

Луна ясно высвечивала широкоплечую фигуру. В отличие от не раз виденных в «Медвежьей шкуре» заматеревших воинов и жирных торговцев, чародей был поджар и гибок. Под кожей прорисовывались мышцы, но не буграми плоти, а, скорее, тугими веревками. Отлично развитая грудная клетка переходит в стройную талию, длинные ноги, узкие бедра, ни намека на женственные округлости пониже спины. Он смотрелся бы не успевшим загрубеть сильным юношей, если б не густые черные волосы, покрывавшие конечности, грудь, сбегавшие ручейком от пупка в пах, в курчавившиеся там заросли.

Светлое Солнце, она порочная, падшая женщина! Думала, лучше смерть, чем омерзительная работа в «Медвежьей шкуре», а теперь глаз не может оторвать от обнаженного мужчины. И что там глаз! Тело горит от желания снова оказаться в его объятиях, прижаться, слиться… Не удивительно, что ее не испугало его занятие, ее собственная душа измарана мраком дочерна!

Мужчина с удовольствием наблюдал, как девичий румянец становится ярче, растекается по груди. Наверное, добрался уже до кончиков сосков… Эх, жаль, из-за рубахи не разглядеть! Дернуло же ее одеться!

— И не думай терзаться, — заговорил он, привычно успокаивая очередную дуреху. Зависимость от женщин приучила в обращении с ними сдерживать раздражение. С пугливой лошадкой тоже проще лаской сладить. — Искреннее желание — дар. Научись им пользоваться. Я, пожалуй, рад, что не стал сразу выполнять твою просьбу.

— Да, умирать мне уже не хочется… — пробормотала девушка.

— Жить гораздо приятнее. Даже палачом, — усмехнулся он. — Раз уж пришлось продолжить знакомство, позволь представиться. Меня зовут Серп.

— Серп?

— Ну да. Пять лет служил Хладной Жнице, так что имя подходящее. А тебя как величать?

— Иволга.

— Иволга? — хмыкнул, подумав, что девчонке больше подошло бы зваться какой-нибудь Гаичкой невзрачной.

— Меня все больше Иви кликали… — та, видно, прекрасно сознавала, насколько неподходящим именем ее нарекли.

— Ну, Иви — так Иви, — он встал. — Вот я и обсох. Пошли, устроимся на ночлег под деревом. Или останешься на лугу, одна?

Девчонка безропотно встала и пошла за ним. Видно, сочла, что ночевать под пихтовыми лапами уютней. Вот и хорошо, не придется объяснять, почему ночной чародей стремится спрятаться от ока своей госпожи.

Серп быстро соорудил из наброшенного на нижние ветви плаща полог, растянув ткань с помощью чар. На землю, пружинившую из-за опавших мягких игл, постелил плащ Иви, сел, поманил служаночку.

— Иди сюда.

Та колебалась краткий миг, потом забралась в импровизированный шатер, молча стянула одежду.

— Вот умница, — мужчина обнял девушку.

Пихтовые ветви с легким скрипом опустились, полог коснулся травы, полностью отгораживая пару от бледного света и ночной прохлады.

В этот раз после близости заснули оба, едва ли не одновременно. Но если Серп спал крепко, сыто, без сновидений, то глаза Иви то и дело метались под веками. Ей снился конец прошлого лета, когда девушка впервые на своей памяти оказалась в лесу за городскими стенами.

Иволга выросла прислугой в трактире с лихой славой, из развлечений знала лишь рассказы поздно вечером у потухающего очага в кухне. Большую часть она даже не дослушала, засыпала, утомившись за день. Наверное, это было к лучшему. Прислуга и гости в «Медвежьей шкуре» не отличались ни образованностью, ни добронравием, их побасенки не предназначались для ушей маленьких девочек и юных девушек. Но начало повествования нередко оказывалось вполне безобидным, сказочным, а к тому времени, как приходил черед постельных приключений, Иви уже спала, и во сне история продолжалась, направляясь в совсем иное русло, расцветая невероятными, яркими и чистыми образами, что посылала бедной сиротке Госпожа Радуга, хозяйка сказителей и песенников.

У Иволги почти не было времени задумываться об окружающем мире, о том, что лежит за каменными стенами Залесного. Она знала тесные, закопченные свечным чадом, со спертым воздухом помещения «Медвежьей шкуры», узкие городские улочки, грязную брусчатку под ногами. Лишь иногда, на площади у замка, где неба над головой было невообразимо много, в воздухе с веселым свиристением проносились ласточки. Как-то ей довелось увидеть на рынке золотую птицу с угольно-черными крыльями. Та сидела в сплетенной из лозы клетке, грустно нахохлившись.

— Это иволга, — неохотно пояснил торговец невзрачной девчушке, одетой в латаные-перелатаные обноски с чужого плеча. — Могу дешевле уступить, уж больно квелая стала в последние дни. Хозяину твоему не надобна?

— У ее хозяина одна уже имеется, — хохотнула Клуша, толстая неопрятная повариха, за которой Иви тащила корзину с покупками. — Такая же квелая, но далеко не такая раскрасавица.

— Ну так и у этой скоро перья повылезут, — подосадовал торговец, не поняв, что речь идет вовсе не о птице.

В ту ночь девочке приснилось, что она выпустила грустную золотую иволгу из клетки, а та вдруг выросла до немыслимых размеров, подхватила тезку клювом, закинула себе на спину и унесла прочь из города, в чудесную страну, всю заросшую цветами. Ничего прекраснее Иви представить не могла, ни разу не бывав за стенами Залесного, не видев ни леса, ни гор, ни моря, ни простора степей. Цветы же продавали на рынке, да еще некоторые горожанки выращивали их в горшках и ящиках на подоконниках вторых этажей и мансард, чтоб не обрывали. Девочка иной раз находила полуувядшие стебли с потрепанными лепестками, но они все равно казались сказочно красивыми, как бедная иволга в клетке. Иви подбирала выброшенные цветы и ставила в наполненную водой щербатую глиняную кружку с отбитой ручкой. Иногда странные нежные создания поднимали головки и радовали ее ненадолго вернувшимися яркими красками.

Когда Иви впервые отправилась с другими служанками из «Шкуры», взрослыми девицами, на гуляние за городскими стенами, это оказалось для нее потрясением. Клуша-повариха не хотела отпускать помощницу, но хозяин, уже тогда смекнувший, что худосочная белобрысая девчонка успела в последнее время округлиться, где положено, а значит, скоро будет полезнее в зале, чем на кухне, милостиво позволил Иволге пойти. Пусть послушает разговоры взрослых девок, ума-разума наберется.

Разговоров девушка не слушала, она отлично знала суть ремесла товарок, но никак не могла подумать, что окажется пригодной для того же. Она худа, некрасива, плохо одета. Повариха не устает чуть не каждый день напоминать, что на такое чучело и калека не позарится. Думает, что задевает этим помощницу, на самом деле — успокаивает. Вид посетителей «Медвежьей шкуры» никогда не вызывал у Иви ничего, кроме омерзения и страха, а на мужчин, встреченных на улицах города, она не смотрела. Благородных, как известно, можно оскорбить даже взглядом и получить плетью по спине либо по бесстыжим глазам. Ну, а коли станешь пялиться на чародея, так и вовсе неизвестно, уйдешь ли живой. Значит, разумнее всегда держать глаза долу.

За городскими воротами Иволга почти сразу отошла от толпы гуляющих и направилась к стене деревьев. Видно, это был тот самый лес, откуда возят на рынок дрова и хворост. Выглядел он величественно и внушал не страх, а восхищение, да еще будил любопытство.

Стоило ступить под сень ветвей, стало как будто тише. Людской говор, пение, смех отдалились, зато стал слышен шум листвы, которую лениво перебирал теплый ветерок, зазвенели где-то наверху птичьи голоса. Говорят, иволга поет красиво — заслушаешься, но даже если вдруг раздастся ее трель, откуда узнать, что это именно золотая птица?

Иви тихонько брела по тропинке, думая, что было б здорово сойти с нее в траву, поискать цветов, удерживала лишь боязнь заблудиться. Неожиданно за поворотом дорожку пересек узкий говорливый ручей. Если немного прогуляться вдоль него, то нетрудно будет тем же путем вернуться обратно. И девушка, не в силах противиться желанию, шагнула с проторенного пути в заросли папоротника.

Она отошла совсем недалеко, как вдруг услыхала голоса, мужской и женский. Мужчина что-то тихо говорил, казалось, убеждая, женщина жеманно хихикала. Иви стала ступать осторожнее, а когда голоса приблизились, и стали различимы отдельные слова, слегка раздвинула ветви кустарника.

На противоположном берегу ручья, который здесь был немного шире, лежало поваленное дерево. На замшелом стволе сидела красивая пышнотелая селянка (девушка видела женщин, одетых в такие же расшитые незамысловатыми узорами рубахи и юбки, на рынке, где они продавали плоды своих трудов, а осенью — еще грибы да лесные ягоды), рядом стоял молодой мужчина-горожанин, высокий, стройный, темноволосый.

— И чего на шею навертел? — хихикнула молодка, запуская пальцы ему в волосы.

— Да комарье покоя не дает, за шиворот лезет, — усмехнулся он. — Пришлось платок повязать, — поймал ее руки, поцеловал запястья.

Женщине такая ласка, видно, была внове, она сдалась и прильнула к устам мужчины.

Иволга застыла, очарованная. Близость она видела неоднократно, причем чаще всего старалась поскорее отвести глаза и уйти подальше. Но происходящее перед ней сейчас неожиданно притягивало взор. Этот мужчина не вел себя как животное, не стремился быстро и грубо утолить нахлынувшую похоть. Он целовал женщину долго, страстно, в губы, в глаза, в шею, в грудь, его руки не пытались сорвать одежду, они раздевали осторожно, одновременно оглаживая, лаская, нежа все откровеннее льнувшее к нему тело. Служаночке вдруг стало жарко, жарко и, кажется, завидно. Впервые ей захотелось ощутить мужские руки, почувствовать себя столь же желанной.

Селянка тем временем распалялась все больше. Ее пылкость ни в какое сравнение не шла с ленивыми, неохотными движениями продажных девиц. Молодка с удовольствием возвращала мужчине его ласки, ее руки гладили его спину, плечи, снова скользнули в густые черные волосы, помедлили там, перебирая пряди, прошлись по шее…

…И тут же все кончилось. Селянка с силой оттолкнула ухажера, принялась с остервенением плеваться, будто касалась губами нечистот. Потом разразилась визгливой руганью и, наверное, еще долго поносила бы «убивца убивцев, мракова обманщика», но мужчина сделал в ее сторону странный жест рукой. Вовсе не угрожающий, и тем не менее, молодка умолкла на полуслове, взгляд стал пустым. Женщина, будто позабыв об обидчике, развернулась и пошла прочь.

«Убивец убивцев», попросту палач. Это все объясняло. И платок, повязанный вовсе не для защиты от комаров, а чтобы скрыть ошейник, непременный знак нечистого занятия. И гнев пополам с омерзением, обуявшие обманутую женщину.

Иви и сама ощутила что-то вроде страха, глядя на рванувшего в ярости сначала ставший ненужным платок, а потом и темный ошейник мужчину. Страх улетучился, стоило палачу отбросить легко поддавшуюся тряпицу (кожаный обруч, конечно же, остался цел) и сесть у поваленного дерева, привалившись спиной к стволу, упершись лбом в сложенные на подтянутых к груди коленях руки. Он не ругался, вообще не издал ни звука (а сколько звериного неудовлетворенного рыка и грязной ругани пришлось слышать служаночке в «Медвежьей шкуре»!), только поза выражала тупое отчаяние.

Отвергнутый палач неожиданно напомнил томящуюся в клетке иволгу. До чего странно, не может ведь мужчина так страдать из-за неудовлетворенного желания. Селянку он наверняка видел впервые, иначе не обманул бы ее платком, так что вряд ли тут замешана любовь. И плотский голод в Залесном утолить нетрудно любому, даже палачу, были бы деньги… Так в чем же дело?

Иволга вздрогнула и проснулась. Мужчина, который только что снился ей, глубоко вздохнул и перевернулся на спину, убрав руку с груди девушки. Теперь-то понятно, ему нужна была не столько женщина, сколько сила. Видно, те, что отдаются за деньги, не годятся.

Служаночка попыталась снова уснуть, но ничего не вышло. Лежать спокойно тоже не получалось, все время тянуло ворочаться с боку на бок, пытаясь найти хоть сколько-нибудь удобное положение. Но Иви меньше всего хотелось потревожить своей возней чародея, уж очень странные чувства он у нее теперь вызывал. Медленно и осторожно она выбралась из укрытия, не забыв прихватить что-то из своей одежи, не то юбку, не то рубаху, да так и застыла, пораженная красотой лунной ночи.

До этого момента потрясение от случившегося с ней не давало разглядеть окружающий мир, а теперь он обрушился на освеженную недолгим сном девушку. Обрушился лунным сиянием, журчанием ручья, запахами трав, хвои, воды, медовым ароматом каких-то цветов. Иви втянула прохладный горный воздух и блаженно улыбнулась. Как хорошо, что она решилась пойти к палачу!

Решение оказалось не столь уж трудным. После того, как она увидела его в лесу, Иволга не могла перестать думать о необычном мужчине. Как ни странно, он не вызывал у нее ни страха, ни омерзения. Наверное, не в последнюю очередь потому, что в «Медвежьей шкуре» служанке чуть ли не каждый день приходилось видеть подонков, чьи души были запятнаны мраком ничуть не меньше, чем душа заплечных дел мастера. Эти привычные мерзавцы выглядели и вели себя соответственно. Любая грязь липла к ним, как к чистому полотну, въедалась накрепко и была отлично заметна. Что до палача, которого Иви встречала после пару раз на улице, да единожды в трактире, где работала, тот оставлял впечатление светлой стали, которую грязь пятнает с трудом и, подсохнув, сама отваливается.

Служаночка не позволяла себе много думать об этом мужчине и вовсе не из-за страха навредить своей душе. Будь она хоть чуть-чуть покрасивей, наверно, решилась бы и пришла к нему, даром предложила б то, за что таким, как он, приходится платить втридорога. Пришла бы не из-за развращенности, а потому что он ей нравился, будил жалость и, в чем она сама боялась себе признаться, желание испытать те же страстные ласки, которыми он осыпал тогда в лесу глупую селянку. Глупую, возможно, но, бесспорно, гораздо более привлекательную, чем тощая замарашка Иви.

А потом, одним ясным днем в начале лета, хозяин прижал ее к стене в тесном темном коридорчике, долго, со вкусом ощупывал, остался доволен, наградил дурно пахнущим слюнявым поцелуем и сообщил, что пора ей переходить с кухни в зал для гостей да в постели тех, кто пожелает. Первым из которых станет он сам, чем она должна быть польщена.

Иволга едва чувств не лишилась от омерзения, но вырываться не стала, вытерпела все неподвижно, молча. Не столько из боязни быть избитой, сколько из страха оказаться запертой, лишиться надежды избежать гнусной участи. Стоило довольному хозяину, напевая что-то под нос, отправиться по своим делам, кинулась к себе, в каморку на чердаке. Проверила сбережения в тайничке под половицей, сложила немногочисленные пожитки в узелок и пошла на кухню. Сообщила Клуше о воле хозяина да потребовала горячей воды, искупаться. Мол, опять же, сам велел. Повариху услышанное не обрадовало, но и не удивило. Ворча, она повесила над очагом большой котел.

— Воду сама таскай, раскрасавица!

Иволга на другое и не рассчитывала. Быстро наносила воды, дождалась, пока та нагреется, привычно вымылась тут же, за занавеской. Оделась в чистое, пошла к себе, забрала деньги, узелок, через запасной выход, коих в «Медвежьей шкуре» было более двух, выбралась на улицу и отправилась в замок, к палачу. Лучше умереть от его руки, чем жить, каждые день и ночь ощущая касания постылого хозяина и прочего отребья из «Шкуры».

Стража пропустила ее без вопросов и почти без шуточек. Людям, бывает, жизнь опротивеет настолько, что они готовы заплатить за свою смерть. Для многих это самое верное решение. Они отдают последнее в надежде, что следующее воплощение окажется счастливее. Небось, и эта невзрачная оборванка жаждет родиться если не принцессой, так хоть красавицей. Ну, Светлое Солнце в помощь, глядишь, хватит денег, чтоб с Серпом расплатиться. Возьмет девчонкин мрак на душу, чернее она от этого не станет.

Неожиданное предложение палача о плате за его услуги не отвратило, а, к собственному ужасу, едва ли не обрадовало. Впрочем, ужас от осознания своей испорченности ощущался очень отстраненно, будто и не ею, а кем-то другим. А как еще может чувствовать человек, мысленно уже умерший?..

Иволга очнулась от навеянных сном воспоминаний и увидела, что стоит на берегу ручья. Присела, зачерпнула воды, напилась. Зубы заломило, свежая, чистая влага побежала вниз, холодя горло, желудок. Светлое Солнце, как же хорошо жить!

Девушка поежилась от ночной прохлады, надела рубаху, расплела косы и, не в силах сдержать переполняющую душу радость бытия, закружилась по поляне, раскинув руки, в неумелом, но искреннем танце. Оступилась на кочке, со смехом упала в траву и подумала, что хорошо бы оказаться в шатре под пихтовыми лапами, прижаться к желанному мужчине.

Нет, не нужно привыкать к нему, потом будет больно отрываться. Нужно лишь сохранить в сердце благодарность за ласку, за страсть, за спасение. Забавно: она подарила ему свободу, дав силу, он, как когда-то иволга в ее сне, забрал ее из постылого города, принес в чудесные края. Одна лишь возможность любоваться бескрайним ночным небом, что усыпано мерцающими звездами, будто накидка городской щеголихи — речным жемчугом, дороже любых денег. К чему ей были бы серебряные и даже золотые монеты, что водились у девиц из «Медвежьей шкуры»? Покупать наряды да украшения? Зачем? Чтобы прельщать звероподобных мужчин?

Иволга сладко потянулась в душистой траве, еще немного полюбовалась на темные небеса, мерцающую крупу звезд и ясный лик Госпожи Луны, потом повернулась на бок, положила ладони под щеку, свернулась калачиком и крепко уснула.

— Просыпайся, птаха, — кто-то осторожно потряс девушку за плечо.

Иволга с трудом выбиралась из сна, будто из теплого одеяла, не соображая, кто это может так ласково будить ее. Клуша обычно поднимала зычным криком, а то и тумаком али пинком.

— Я полагал, служанки не приучены дрыхнуть до полудня, — ее снова тронули за плечо.

Иволга села, отводя с лица длинные пряди, которые ночью позабыла заплести в косу. Подняла голову и оказалась нос к носу с хмурым чародеем. Он тоже был встрепанным со сна, темные, нет, кажется, совсем черные глаза смотрели недовольно.

— Прибирай волосы, приводи в порядок одежду и пойдем.

— Куда? — девушка привычно потупилась и поспешно принялась плести косу.

— Тут хижина неподалеку. Хорошо бы пустая. Но и с хозяином я теперь договорюсь без труда. Силищи хоть отбавляй, — улыбнулся, оскалившись едва ли не хищно, скользнул взглядом по распущенному вороту Иволги.

Серп, пока спутница приводила себя в порядок и ополаскивала лицо, собрал их пожитки, снова уменьшил дорожный мешок и повесил на пояс.

— А он легким становится или вес прежним остается? — Иволга, приблизившись, указала на узелок.

— Легким. Иначе прок от чар невелик.

— Хорошо, наверное, быть чару… чародеем.

— У нас тоже, как видишь, трудности бывают, — он двинулся прочь от места ночевки, вверх по склону.

— Ты не по своей воле стал палачом?

— Птаха, будешь любопытничать, быстро отправишься сама себе пропитание искать.

Иволга сжала губы и уставилась в землю. Так и шла, скользя взглядом по траве и ногам шагавшего впереди мужчины, пока не заметила, как стоптанный сапог примял красивый цветок, ярко-красный, на мясистом стебле с широким листом.

— Зачем же ты?.. — девушка присела, приподняла яркую головку и увидела, что стебель сломан у основания.

— Чёрен мрак, да ты не убогая, а блаженная! — Серп, успевший пройти вперед, обернулся, остановившись. — Хм, пламенник, а я и не заметил. Поздно вылез, весна давно миновала, — подошел, наклонился, сорвал цветок. — Верно, здесь снег долго лежал. Вот так, — бросил в траву лист, венчик заправил девушке за ухо.

Иви осторожно потрогала украшение, неуверенно улыбнулась.

— Спасибо. Жалко, завянет быстро.

— Теперь подольше подержится, — мужчина слегка прищелкнул пальцами около алых лепестков. Как он и предполагал, удерживаться от пользования даром по пустякам не было никаких сил. Продлил жизнь цветочку, серп Хладной Жницы, так тебя растак.

— А ты не мог бы сделать, чтобы он снова смог расти? — девчонка опять прикоснулась к пламеннику. — Жалко такую красоту…

— Жалко, жалко! — передразнил он. — Ты что, не знаешь, как эти цветы растут? — Она замотала головой. — Там под землей луковица. Пока она жива, будут цветы. — Серые глазищи уставились недоверчиво и непонимающе. — Ох, госпожа моя Луна, дай мне терпения, — пробормотал мужчина. — Если у тебя косу отрезать, со временем новая вырастет, так?

— Да, — девчонка безотчетно вцепилась в перекинутую на грудь косу.

— А из луковицы, пока она жива, каждую весну цветок вырастает. Ясно?

— Да, теперь ясно. Ты очень понятно объяснил. И… — вдруг заволновалась. — Я ведь ни о чем не спрашивала… Ты сам спросил, знаю ли, а я сказала…

— Успокойся, я помню, с чего все началось, — усмехнулся он. Девчонка, несмотря на свою бестолковость, почему-то почти не раздражала. Да понятно, почему. Он мужчина, она — очень подходящая для его нужд женщина. Пусть щебечет поблизости, пока не подвернется другая, вроде его прежних.

Домишко показался совсем скоро. Приютился под скалой, как гриб, не молоденький крепкий боровичок, но и не трухлявая развалина. Серп слегка удивился про себя — впервые он попал сюда больше десяти лет назад, мальчишкой-сопляком, а избушка ничуть не обветшала, не вросла в землю, как случалось это с хижинами селян.

Да чему тут удивляться? Хозяин-то чародей. Ему не трудно поддерживать и дом, и себя в должном состоянии, была бы сила. А с силой у Кверкуса никогда сложностей не возникает, он черпает ее из света Госпожи Луны и умеет запасать в полупрозрачных, молочно-голубоватых кристаллах.

Очи полнолуния, так их называли посвященные, непосвященные именовали лунными камнями и вправляли в кольца, ожерелья и прочие украшения. Богатые залежи мерцающих сокровищ находились на севере Кряжистого хребта, не так уж далеко отсюда.

Серп помнил, как завидовал наставнику, у которого под рукой всегда был запас чародейской мощи. Кверкусу не страшны были ни черные ночи, когда Госпожа Луна слишком слаба, чтобы показывать свой лик, ни ненастная погода. Одно-единственное ясное полнолуние позволяло напитать силой сколько угодно кристаллов, их хватало на много месяцев, а то и на год. Ему же приходилось зависеть от своего ненадежного, капризного, хотя, нельзя не признать, необычайно приятного источника.

Наставник только посмеивался на сетования ученика.

— Ты совсем не умнеешь, юноша, как я над тобой ни бьюсь. Мои камешки мало чего стоят, их слишком легко отнять.

— Но у меня и их нет!

Старый пень снова хихикал, а на вопросы о причине веселости отвечал:

— Сам, юноша. Хоть до чего-то попытайся дойти сам. И так чересчур много в руки плывет, стоит дурной силищей разжиться.

За прошедшие годы Серп так и не поумнел.

Иначе разве топал бы в гору, потея и ни на шаг не приближаясь к порогу хижины? Когда б еще сам сообразил: неспроста дорога так длинна! Спасибо птахе, снова полезла с вопросом, на сей раз весьма своевременным.

— Серп, мы уже долго идем, а домик ничуть не ближе. Почему так?

— Потому что я болван, — процедил чуть слышно сквозь зубы и остановился.

Высвободил немного силы, она тонким золотистым слоем растеклась по невидимой стене прямо перед ними и тут же исчезла, словно просочилась внутрь. Чародей подождал немного. Если хозяин дома, теперь-то он точно знает о приходе гостей. Коли захочет, может открыть невидимые ворота.

Не захотел. Или Кверкуса попросту здесь нет, а прозрачную стену поддерживает напитанное мощью око полнолуния.

Серп сосредоточился, вскинул руку и послал сгусток силы на невидимую преграду. Золотое сияние расплескалось по молочно-белому, в стене образовалась дыра, ее края расширялись, разъедаемые ярким желтым свечением, будто жаркая искра попала на натянутый шелк.

— Пошли, — чародей подтолкнул спутницу и шагнул вслед за ней в раздавшееся до вполне подходящих размеров отверстие.

Стоило миновать невидимую преграду, и домик угрожающе придвинулся, оказалось, они стояли у самой двери. Серые доски содрогнулись под ударом крепкого кулака бывшего палача.

Ждать пришлось недолго — створка распахнулась, за ней обнаружился старичок. Невысокий, коренастый, волосы, аккуратно подстриженные усы и борода белоснежные, одет на городской манер, добротно.

Девушка хотела было потупиться, но не успела, поймала взгляд ярко-синих, вовсе не старческих глаз. К ее облегчению, смотрели они не сердито, а весело. Вот чудеса! Хозяин-то наверняка тоже чародей, не зря к его домику не подойти было. Выходит, совсем не обязательно в присутствии чарунов смотреть в землю, как твердила Клуша. Серп, конечно, ей ничего плохого не сделал, не наказал за дерзкие взгляды, но он в ней нуждался, а этому старичку с чего глядеть так любезно?

— Я уж и ждать тебя перестал, Серпилус, — дедок перевел добродушный взгляд на мужчину. — А ты, оказывается, не промах, — задумчиво посмотрел на заправленный за ухо девушки цветок. — Неужели поумнел?

— Нет, не поумнел, — бессмысленно пытаться выглядет лучше. Старикашка все равно выудит правду. — С ней мне просто повезло.

— Да, везение налицо. Чтобы юная девица снизошла до палача…

— О чем ты, Кверкус? — опальному чародею стало смешно. — Она пришла ко мне за смертью, а заплатить было нечем.

— А-а-а, вот как, — протянул старичок и снова посмотрел на девушку, на сей раз более внимательно. Той стало не по себе. Показалось, будто в самую душу сунулась, вынюхивая, острая крысиная мордочка. Носик вздрагивает, усики трепещут, щекочут. — В таком случае, с сожалением приходится признать, что ты ничуть не поумнел. Ловкости, пожалуй, набрался.

— Было от кого, — не стал спорить Серп. — Иных из воров, грабителей и убийц, что прошли через мои руки, ловили годами.

— И ты решил попытать счастья? В бега ударился? А что же ее просьбу не выполнил?

— Я раздумала умирать, — пискнула Иви, на всякий случай почти полностью прячась за спину спутника.

Старичок усмехнулся и отступил вглубь дома.

— Ну что ж, заходите. Не просто же поздороваться пришли.

— Спасибо, что не гонишь, Кверкус, — Серп переступил порог, Иволга следом. — Я не собирался встречаться с тобой. Надеялся, дом пустует.

— Ты что же, хотел здесь поселиться?

Хозяин провел гостей в просторную кухню с низким потолком, перечерченным закопченными деревянными балками. Дальнюю стену занимал внушительных размеров очаг, рядом на подставке стоял закрытый крышкой котелок. Видно, его недавно сняли с огня, потому что в воздухе витал сытный дух сваренной на молоке гречневой каши.

Старичок устроился во главе длинного, чисто выскобленного стола, гостям указал на лавку у стены, мол, садитесь.

Иволга примостилась на самом краешке, на всякий случай подальше от старого чародея. Серп уселся, развалившись вальяжно, явно не испытывая неловкости.

— Я хотел здесь спрятаться. На время. Чтобы собрать кой-какие сведения, подумать, как быть дальше.

— Пяти лет тебе не хватило?

— Я был лишен возможности собирать сведения!

— А как, по-твоему, живут люди, не имеющие чародейского дара? Мозги-то у тебя вместе с силой не забрали.

Иволга, с любопытством переводившая взгляд с одного мужчины на другого, заметила, как заходили у Серпа на скулах желваки, а кулаки сжались.

— Тебе не понять, Кверкус. Ты не жил годами без силы, не слушал постоянный вой пустоты, которая требует, чтобы ее заполнили. Заполнили немедленно, доверху, из первого же попавшегося источника. И…

При последних словах девушка поежилась. Это не укрылось от взгляда Кверкуса, он нахмурился.

— Прекрати нытье, Серпилус, — оборвал бывшего ученика. — Ты сам виноват в том, что так долго жил опустошенным.

— Я виноват? Я сам? — Серп подался вперед. — Я даже не знаю, за что меня лишили силы! Может, ты расскажешь, наставник, почему меня сослали в Залесный? Почему именно палачом, объяснять не надо, это я понял, — он привычным злым движением потер шею, не нащупал кожаного обруча и немного успокоился.

— Тебе ничего не объяснили? — недоверчиво спросил старый чародей.

— Нет. Меня схватили, как раз когда я собирался пополнить изрядно растраченную мощь. Перед этим неделю ворочал камни на строительстве моста через Льдистую. С короткими перерывами на еду и сон. Работа тупая, сил съедает много, но ты же понимаешь, королевская повинность. Уже после я решил, что это нарочно было подстроено. Чтобы я как можно сильнее вымотался. В застенок меня отправили из моего дома в Регисе. Пытался отбиться, но силы оказались неравные. Двое свежих чародеев враз меня вырубили, еле шевелился, как пристукнутая морозом муха. Уже в темнице спрашивал, за что, почему. Молчали. Приковали в подземелье к стене и напустили лассу. Чёрен мрак, до чего отвратная тварь…

Он многое бы отдал, чтобы забыть, но воспоминание время от времени навещало в снах, душных, разжигающих похоть видениях. Он висит, прикованный к каменной стене. Каземат просторный, освещен несколькими факелами. Слышится лязганье ключа, дверь открывается, но вместо человека, который объяснил бы, наконец, почему все это происходит, или хоть начал бы задавать какие-то вопросы, внутрь просачивается фигура, укутанная в серое покрывало. Оно падает на каменный пол и взгляду чародея предстает прекрасная обнаженная женщина. В первый момент он вздрагивает от сумасшедшей надежды. Может, это чья-то глупая шутка? Абис и Седрус, радужные братцы, иной раз такое откалывают! Неужели осмелились и за его счет повеселиться? Если так, ему просто позволят сейчас с помощью этой красотки вернуть силу и освободиться. Или это изощренная пытка?..

Красавица быстро рассеивает все сомнения, придвигается стремительно, и ее рот вдруг меняет очертания. Зовущие сочные губы размыкаются, округляясь, превращаются в пульсирующую ярко-розовую влажную присоску, похожую на рот рыбы миноги, но не с шипами, а с нежными сосочками. Между ног, сразу под притягательным женским холмиком без малейшего намека на ложбинку посередине, показываются блестящие от слизи розовато-коричневые щупальца. Извиваются, тянутся к его паху. Пленника передергивает от отвращения. Никакая это не женщина, это ласса. Нечистая тварь, что питается жизненной силой людей. Не высасывает ее вместе с кровью, как упырь, а поглощает заодно с плотским наслаждением. А уж чародейская сила для нее — изысканное лакомство. С нее ласса и начнет, добывая все тем же немудрящим способом.

Он попытался, пока был способен, прибегнуть к чарам, оттолкнуть, а если повезет, обездвижить мерзкую тварь, но не успел — ласса оказалась проворнее. Ее гибкие пальцы заскользили по груди и плечам чародея, освобождая его от одежды, а тошнотворный рот присосался к устам. Серп думал, что содержимое желудка тут же вылетит наружу, но ничего подобного не случилось. Стоило теплой мягкой присоске накрыть его губы, и тело охватила сильнейшая, доселе неизведанная похоть.

Сколько времени кормилась ласса, он не знал. Очнулся, когда тварь оттащили, накинув на шею укрепленную на шесте петлю. Должно быть, кто-то внимательно следил за насыщением нечисти и позволил выпить до капли лишь чародейскую силу, оставив жертве жизненную. Перестав чувствовать помрачающие рассудок прикосновения, Серп остро ощутил и свирепый вой образовавшейся в душе пустоты, и неуемное плотское желание.

— Теперь я хорошо понимаю, почему не имеющие дара так часто становятся их жертвами, — вполголоса закончил он. — Я чуть голос не сорвал, умоляя не уводить тварюку. Просил искренне. Правда, когда действие ее яда закончилось… — замолчал, не договорив.

— Кто надевал тебе палаческий ошейник? — спросил Кверкус.

— Не знаю. Он прятался, как это принято у Нетопырей. Капюшон полностью скрывал лицо, на руках перчатки. Почуять ничего я уже не мог, заклинания он бормотал почти неслышно. Это я к тому, что по голосу опознать не сумею. Роста, кажется, был среднего, может, чуть выше. Сложение обычное, ни горба, ни хромоты. Он ли переправлял меня в Залесный или другой, сказать не могу. Мракова тварь совсем меня одурманила… — Серп поежился. Видно, воспоминания о лассе дались ему нелегко. — Смутно помню, что чародей, прежде чем открыть переход, предъявил мне знак ордена Нетопырей. Серебряный перстень с изображением летучей мыши, все как положено. А тебе разве ничего не рассказали?

— Нет, — задумчиво покачал головой Кверкус. — Нетопыри, конечно, не обязаны отчитываться в своих делах перед теми, кто в орден не входит. Но у меня есть пара хороших знакомых из их числа. Ни один не упоминал ни о тебе, ни о твоем аресте. Хотя, как я потом прикинул, виделся я с ними уже после твоей высылки из Региса.

— Откуда же ты узнал? От столичных сплетников?

— Не совсем. Известие дошло до меня далеко не сразу, причем едва ли не случайно. Я думал взять ученика, наведался в Ручейную Падь, там у девочки дар проснулся. Но она оказалась дневной, радужной и мне, как ты понимаешь, не подходила. О твоих злоключениях мне поведал Ульмус. Он же везде первым объявляется и все про всех знает. Мол, об учениках, Кверкус, забудь. Твоего последнего Нетопыри силы лишили и сослали в какой-то жабий угол, палачом. На самом деле он, конечно, знал, в какой именно.

— Может, он знал и за что?

— Нет, этого не знал, ручаюсь. Меня подобное неведение сразу насторожило. Я с ним две бутыли «Слез радуги» распил, но так ничего и не выяснил. Ульмус не страдает скрытностью, это всем известно. Но о тебе бубнил одно: лишили, сослали, за что, неведомо.

— Значит, ты мне ничем не поможешь.

— Ну, если приют и совет за помощь не считаешь, то да. Ничем не помогу, — развел руками Кверкус.

— Приют я бы предпочел такой, где сам себе хозяин. Совет… Много ли ты мне прежде советовал? Ни на один по-настоящему интересовавший вопрос не ответил.

— Я не давал тебе лишь тех ответов, которые ты не в состоянии был воспринять.

— Что за чушь?

— Это не чушь, Серпилус. Скажи я тебе, что удовлетворенность жизнью приносят не богатство, слава и благородное происхождение, ты б расхохотался мне в лицо.

— Я и сейчас расхохочусь. Нетопыри поостереглись бы трогать благородного, даже если б на то была веская причина.

— Вот видишь. Не в моих правилах говорить с теми, кто не желает слушать.

— Мне не нужно, чтобы ты советовал, как жить. А вот твои соображения о том, что мне теперь делать, я бы выслушал со вниманием.

— Хорошо, послушаешь. Пока ответь-ка ты мне. Что собираешься делать с девочкой? — взглянул на Иволгу.

— Может, ты ее приютишь? — Серп неуверенно покосился на девчонку, та еще сильней скукожилась.

— Может быть, — задумчиво покачал головой старичок. — А ты, птичка-невеличка, согласна у меня остаться?

— Я… я не знаю, — Иви бросила отчаянный взгляд на Серпа, но тот на нее не смотрел, задумавшись, тер шею.

— Что ж, подумай, — вздохнул Кверкус. — Зовут-то тебя как?

— Иволга ее зовут, — очнулся от раздумий молодой чародей. — Она может тебе по хозяйству помогать. Прислуживала в трактире.

Участь Иви решилась очень скоро, сразу после завтрака. Кверкус потчевал гостей, сам ел мало, все больше прихлебывал что-то из большой глиняной кружки. Серп выскреб остатки второй порции каши из миски, отвалился от стола, опершись спиной о стену.

— Спасибо, Кверкус. Давно я не ел с таким удовольствием. Вот уж не думал, что мраков ошейник настолько отравлял мне жизнь.

— Трудно было снять?

— Непросто.

— Обожгло, пока возился?

— Нет. Полыхало, конечно. Даже сквозь веки глазам было больно. А телу ничего не сделалось, — на всякий случай провел рукой по шее, настороженный пристальным взглядом старика. — Что-то не так?

— Сходи умойся, — проронил Кверкус.

— Я вымылся в ручье. Ночью, сразу как отделался от ошейника.

Старый чародей со вздохом протянул молодому неожиданно возникшее в руке небольшое зеркало. В кованой рамке, на удобной ручке, украшенное сзади узором из цветных каменьев.

Иви невольно залюбовалась изящной вещицей, одновременно гадая, что такого разглядел хозяин. Сама она ничего необычного во внешности бывшего палача не увидела. Много ли разберешь в лунном свете? Утром она по привычке старалась не смотреть спутнику выше колен, теперь он сидел к ней боком. С лицом все было в порядке, а шею мешали рассмотреть падавшие почти до плеч темные пряди.

Серп чуть ли не выхватил зеркало из рук бывшего наставника, отбросил волосы назад, взглянул на себя и зарычал. Шею перечерчивала серая полоса в два пальца шириной, то ли копоть, то ли блеклая татуировка.

— Чёрен мрак! — швырнул ни в чем не повинное стекло на стол, то исчезло, не успев стукнуться о выскобленное дерево. — Знать бы, кому обязан!

— Коли и узнаешь, вряд ли так просто с ним сладишь, — спокойно заметил Кверкус. — Зато шею не трет.

— Издеваешься?

— Нет, пытаюсь напомнить, что в любой неприятности следует искать и хорошее.

— Что тут хорошего?! Я не смогу вернуться к чародейским занятиям! И не желаю пожизненно быть палачом!

— Эту работу тоже должен кто-то выполнять. У тебя есть умения и, не обессудь, определенная склонность. Чаровать в свое удовольствие тебе никто не запретит. Денег, конечно, на этом не заработаешь. И учеников не возьмешь. Зато королевскую повинность отбывать не придется. Что до тьмы, ты не невежественный селянин. Прекрасно знаешь, что она может запятнать душу лишь тому, кто сам позволит. Значит, ничего ужасного в твоем положении нет. В чем же причина отчаяния?

— Чаровать не запретят, да. А как я стану… — начал было Серп, но взглянул на Иви и осекся. — Хм, пополнять силу, пожалуй, получится. Останешься со мной, птаха? Обижать не буду.

— Останусь, — чуть слышно прошептала девушка, потупившись и заливаясь краской.

Кверкус спрятал улыбку в бороду.

Старый чародей посоветовал бывшему ученику отправляться в Мелгу. Это был большой город, занимавший причудливой формы полуостров, что трезубцем вдавался в Тихое море.

Мелга не принадлежала ни Дэре, с которой граничила в основании полуострова, ни Пироле, что лежала восточнее, за нешироким проливом. Управлял городом совет старейшин, основной доход в казну шел от местных ремесленников да купцов с дальних островов и из заморских стран. Те предпочитали сбывать товары в свободном городе, ибо пошлины там запрашивали куда меньшие, чем в портах материковых королевств. Торговцы Дэры, Пиролы да и других стран ворчали на неправильные порядки, но изменить их не могли, поэтому вынуждены были частенько наведываться в Мелгу по делам, купить-продать. Многие обосновались в вольном городе, который радушно принимал жителей любых стран, лишь бы те не нарушали законы и готовы были платить подати.

— Тебе доподлинно известно, что торгашам-рыбоедам требуется палач?

Серп не скрывал недовольства, и Иви забеспокоилась. О Мелге и ее жителях она не слыхала ничего предосудительного. Кое-кто из посетителей «Медвежьей шкуры» там бывал, сказывали, город большой, окружен морем, корабли из чужедальних земель каждый день приходят. Не может ведь там быть тоскливее, чем в Залесном?

— Серпилус, Серпилус, — покачал головой старичок. — Зря я в свое время поддался на твои уговоры и порекомендовал тебя в Регис. Жил бы сейчас в Пирморских Холмах, уважаемым чародеем, и горя не знал. Может быть, и на стезю мудрости успел ступить. А столица наша, как ты туда ни рвался, на пользу тебе не пошла.

— В кои-то веки вынужден с тобой согласиться, — молодой чародей потянулся было привычным жестом потереть шею, но сдержался, сжал руку в кулак.

— Нет, вряд ли ты со мной согласишься. Я ведь не ошейник имею в виду. Торгаши-рыбоеды… Сумел-таки забыть, откуда сам родом?

— Был бы счастлив, если б сумел, — огрызнулся Серп. — До сих пор временами рыбный запах мерещится.

— А я вот до сих пор вспоминаю чистенькую деревушку в уютной приморской долине. И удивляюсь, как в таком чудесном, солнечном месте мог вырасти мальчишка со столь дурным норовом. Которого до меня двое чародеев отказались взять в ученики.

— Напыщенные болваны! Один кичился положением ублюдка какого-то благородного, другой морщил нос, стоило мне подойти ближе, чем на два шага! Я сам с детства рыбный запах терпеть не могу. И всегда мылся, после того, как отцу помогал. А мать просил мою одежду стирать в отваре полыни и пижмы.

Иви, на которую мужчины не обращали внимания, поначалу округлила глаза и даже рот приоткрыла от удивления. Она не задумывалась, какого рода залесненский палач. И заплечных дел мастера, и уж тем более чародеи стояли вне сословий. Но ей и в голову не приходило, что надменный Серп в детстве отличался от нее лишь тем, что жил в родительском доме, рыбацкой хижине в каком-то неизвестном селении. А теперь, гляди-ка, обзывает других рыбоедами и болванами! И глядит возмущенно, будто сам королевских кровей.

Девушка, исподтишка посматривая на нахмуренные брови и зло сжатые губы, вдруг живо представила, каким зверенышем зыркал черноволосый сынишка рыбака на заносчивых чародеев, и, не сдержавшись, тихонько фыркнула в ладошку. Серп подпрыгнул, будто ужаленный.

— Чего смешного, пигалица? Сама…

— Цыц!

Кверкус прищелкнул пальцами и бывший ученик застыл с приоткрытым ртом. Молодой чародей быстро оправился, тряхнул головой, ломая чужие чары.

— Иди, погуляй, птаха.

Испуганная и смущенная девушка вскочила, но хозяин махнул рукой, мол, сиди. Иволга замерла, не зная, кого слушаться.

— Что ты ее гонишь? Пусть остается.

— Зачем? Она совсем дикая. Сейчас будет прыскать невпопад, а после может сболтнуть где-то, чего не следует.

— Прыскала она очень даже впопад, — хмыкнул Кверкус. — Ты не представляешь, насколько нелепо выглядишь, когда начинаешь заноситься. Может, ее присутствие хоть как-то будет тебя сдерживать. Что до дикости, от нее нетрудно избавиться, попав в общество людей образованных, — взглянул на бывшего ученика с ехидцей. — А болтать она не станет. Да, Иволга?

— Да, господин, — закивала та. — Никогда никому ничего не расскажу. Я ведь Серпу жизнью обязана…

— Блаженная… — пробормотал молодой чародей, мельком глянув на едва ли не светящееся преданностью личико. — Ладно, оставайся. Но чтоб сидела тихо, как мышь.

Иви закивала и снова устроилась на лавке.

— Мелга, конечно, не худшее место, — нехотя признал Серп. — В Пироле мне оставаться нельзя. Но почему бы не обосноваться в Дэре или Оксисе? Мне же придется зарабатывать на жизнь, и хоть в каком-то городе да найдется место палача. Ты так и не ответил, в Мелге-то оно свободно?

— Насколько мне известно, занято. Но тамошнему палачу всегда пригодится умелый помощник, который способен быстро вытянуть у допрашиваемого все, что нужно. Мелга — богатый город, находится на перекрестье торговых путей, не подчиняется никому из королей. Есть много охотников до такого жирного куска, а мелжане не желают потерять свою свободу. Кротам, местной тайной службе, приходится держать ухо востро, они то и дело ловят лазутчиков. Так что ты без работы не останешься. Но я тебе Мелгу советую прежде всего из-за Нетопырей. Ты попал в какую-то темную историю. Орден, раз уж он имел отношение к ссылке, не оставит без внимания твой побег. От Нетопырей, насколько мне известно, можно надежно укрыться в краях, что лежат вдали от королевств и герцогств Меддины. В лесах северных Дебрей, к примеру, или на дальнем западе, у кочевников Равнин. Последние, кстати сказать, страдают от недостатка женщин. Сходятся с ними лишь для продолжения рода, а живут друг с другом. Понравится ли тебе…

— Нет, не понравится! Снова издеваешься, наставник? Всегда любил меня дразнить!

— Ты до сих пор уморительно злишься, совсем по-детски, — примирительно улыбнулся Кверкус. — Научись относиться к себе менее серьезно, и жить станет проще. Да, так вот, в Мелге Нетопыри тебя не тронут. Их в городе не жалуют, стараются не допускать. А если и нарвешься на какого-то особо шустрого, закон будет на твоей стороне. К тому же, насколько я тебя знаю, ты непременно захочешь разобраться, кому обязан своими невзгодами. — Бывший палач кивнул. — А из Дебрей или Равнин распутывать такие клубки невозможно. В Мелге же постоянно бывает самый разный народ. Рано или поздно ты встретишь того, кто обладает нужными сведениями.

Серп, к некоторому сожалению Иволги, задержался в горной избушке всего на два дня. Девушке понравилось бродить в окрестностях домика старого чародея. Ее восхищали покрытые травой и цветами склоны, высокие стройные пихты, певучие родники, серые скалы причудливых очертаний. И небо, голубое, бескрайнее, раскинувшееся над головой насколько хватало глаз. Небо летнего дня с белыми облаками, которые сами напоминали горные гряды. Закатное небо, раскрашенное в невообразимое разноцветье — названий многих оттенков Иви и не знала. Темно-синий ночной шатер, украшенный бессчетными звездами и светлым ликом Госпожи Луны.

В первый день девушка, смущаясь, предложила было Кверкусу помощь по хозяйству, но тот, улыбнувшись, покачал головой.

— Я много лет живу один, привык пользоваться чарами. Иди, погуляй, птичка-невеличка. За свой короткий век успела уже наработаться, ведь так?

И Иволга гуляла целый день, собирала цветы, вплетала их в косы, сидела на склонах, любуясь небом и раскинувшейся внизу равниной, от края до края покрытой лесом. Пила холодную воду из ручьев, а когда устала, прилегла в разогретую солнцем, пряно пахнущую траву. Голод почувствовала только к вечеру и тут же спохватилась, как же одна, без помощи Серпа, преодолеет невидимую преграду. Оказалось, все волнения напрасны, ничто не помешало ей подойти к домику.

Девушка чуть помедлила у двери, прислушиваясь. Стояла тишина. Иволга робко постучала, дверь тут же распахнулась сама собой. Стоило перешагнуть порог, и створка медленно закрылась за спиной.

В кухне за столом сидел Серп и пристально смотрел в большой овальный медный поднос, кажется, наполненный водой. На лице чародея играли блики, будто от ручья в солнечный день. Кверкуса нигде не было.

— А-а, вернулась, — палач поднял голову, и Иволга заметила, что шея у мужчины красная, будто ее долго терли чем-то жестким. Наверное, так и было, но избавиться от темной полосы не удалось. — Еда в очаге. Лопай и отправляйся в купальню, — указал на невысокую дверцу в глубине кухни. — Отмойся как следует. Ненавижу трактирный дух.

Девушка не стала ничего говорить, только кивнула. А про себя подумала, что для сына рыбака у Серпа чересчур чувствительный нос. Хотя, может быть, это чародейский дар нюх обостряет? Она, став белочкой, была оглушена целым валом новых запахов, уловить которые могло лишь звериное чутье. Валом новых и непривычной силой знакомых. За пазухой у мужчины едва получалось дышать, хотя в человеческом обличье слабый дух его пота ничуть не раздражал.

Чародейская купальня поразила девушку: не нужно было ни носить воду, ни греть, ни вычерпывать после омовения. Огромный чан оказался наполнен теплой водой, а стоило выбраться из него, вволю накупавшись, и он опустел, даже стенки стали сухими.

Иви вытерлась и запоздало пожалела, что не взяла с собой чистую одежду — у нее была в запасе смена, правда, совсем уж ветхая. А тут еще оказалось, что рубашка и юбка исчезли. Девушка стала неловко заворачиваться в кусок полотна, которым вытиралась, чтобы выйди в кухню и попросить у Серпа свой узелок. А вдруг он ушел куда-нибудь, а хозяин, наоборот, появился?..

Иволга, чуть не плача от смущения, еще раз огляделась в поисках юбки и рубахи. Тряпья, как обозвал ночью палач ее вещи. Ну и пусть тряпья, больше-то у нее все равно ничего нет! Неожиданно взгляд наткнулся на аккуратно сложенную на лавке стопку одежды, поверх которой лежал красивый костяной гребень. Внизу стояли небольшие сапожки, вышитые, никак не годящиеся мужчине.

Когда девушка вышла из купальни, Серп поднял глаза от мерцающего подноса и присвистнул.

— А ты и правда недурна. Только… — встал, подошел к ней, принялся поправлять вырез на груди и плечах, подтянул шнуровку. — Никогда платья не носила, что ли?

— Нет… — прошептала Иви смущенно. — Только рубаху и юбку…

— Вот так, — мужчина закончил и, чуть отступив, глянул с удовлетворением. — Вырез пониже, шнуровку потуже. Тогда с первого взгляда понятно, что грудь есть. А со второго появляется желание ее пощупать. И не надо рубашку наружу вытягивать, прикрываться. Только кружева должны выглядывать. Чуть-чуть, чтобы подразнить.

— Кого?

— Тебе — никого, — нахмурился. — Это хорошо, что ты скромница. Мне лишнее внимание ни к чему. Но и насмешек из-за спутницы-неряхи я не потерплю.

Иволга хотела сказать, что она вовсе не неряха, что в «Медвежьей шкуре» старалась мыться и стирать одежду как можно чаще. Потом чуть подумала и промолчала. Неинтересно это Серпу. Ему, похоже, интересен только он сам. А она не в том положении, чтобы обижаться. И, в конце концов, ей с ним просто сказочно повезло. Чародей даже раздобыл для нее новую, красивую одежду и сапожки.

— Спасибо тебе за платье… — пробормотала, краснея.

— Кверкуса благодари. Это он расстарался.

— Обязательно поблагодарю, — она неожиданно смело посмотрела прямо в черные глаза, будто в осенний омут заглянула. — Твой наставник очень хороший.

— Ты ему тоже пришлась по душе. Жаль, нельзя тебя тут оставить, — скривился Серп.

— Почему ж нельзя? Хозяин не против, да и я согласна! — запальчиво заявила девушка. Пренебрежение палача неожиданно задело за живое.

— Чёрен мрак, только капризов мне не хватало! — пробурчал чародей. — Не дуйся ты. Сказал же, не обижу. И давай-ка сразу начистоту, птаха, — он постарался говорить как можно мягче. — Я должен найти того, кто наградил меня вот этим, — провел по шее, где виднелась темная полоса, кажется, ставшая немного ярче. — Найти, выяснить, почему это случилось, и избавиться, наконец, от мракова клейма. Ты мне нужна, чтобы силу восполнять. Некогда женщин уламывать, да и трудно будет. Придется ведь палачом оставаться.

— А если прикрыть шею одеждой? Тогда можно чарами промышлять, — изменившийся тон мужчины произвел нужное действие. Иви тут же преисполнилась сочувствием и постаралась придумать, как помочь Серпу. — Чародей с девушками всегда поладит.

— Всех чародеев тщательно проверяют, — палач прилагал героические усилия, чтобы не скрипеть зубами и по-прежнему говорить мягко. — Ошейник сразу обнаружат. За попытку скрыть могут еще и железный сверху надеть. Или просто объявят на площади. Кто ж станет пользоваться моими услугами, подвергая душу опасности замараться? Разве что сущие выродки, но этим я помогать не стану. А когда верну себе доброе имя, тебя щедро награжу. На произвол судьбы не брошу, непременно пристрою в хорошее место. Захочешь — и сюда, к Кверкусу верну. У него слабость — об убогих заботиться.

— Я согласна. Только…

— Только раз согласилась, избавь меня от женских штучек. Надутых губок, мокрых глазок, пустой болтовни и любопытства. Тогда будет у тебя крыша над головой, сытная еда, хорошая одежда, мягкая постель и мужчина, умеющий и готовый каждую ночь доставить удовольствие, — улыбнулся, провел рукой по ее влажным распущенным волосам. — Надо же, кажется, они в самом деле золотистые. Поглядим, когда еще раза два помоешь.

— Может, и твоя полоса сойдет, если шею неделю-другую каждый день утром и вечером мыть?

Неизвестно, что сказал бы Серп, не ожидавший такого ответа от забитой служаночки, если бы в кухню не вошел Кверкус.

Старый чародей не поскупился, снаряжая в дорогу бывшего ученика и его спутницу. Серп получил тяжелый кошель, Иволга — смену добротной одежды к той, что она носила теперь, и дорожный плащ.

— Не стесняйся напоминать Серпилусу, чтобы он обновлял в дождь чары непромокаемости, — улыбнулся старичок, вручая девушке обновки. — Да и вообще не стесняйся напоминать ему о себе.

— Не порти мне девчонку, Кверкус, — проворчал Серп. — Иначе придется тебе самому о ней заботиться.

Вечером второго дня, стоило Госпоже Луне залить светом траву на склоне перед хижиной, молодой чародей попрощался с наставником, сунул вновь превращенную в белочку Иви за пазуху и шагнул на лунный луг.

Кверкус посоветовал ученику войти в Мелгу как все, через границу со стороны Дэры. Ответив у ворот на вопросы стражи, он не должен возбудить подозрения городских властей. В его положении это выгодно, ведь в случае вмешательства Нетопырей мелжане охотнее помогут честному пришельцу, чем подозрительному чародею с палаческим ошейником, неизвестно как проникшему в город.

Иви не хотелось снова превращаться в зверушку, тогда палач сказал, что она — обычный человек и не сможет даже ступить на лунный луг, не то что идти по нему. Кверкус хмыкнул, услышав слова бывшего ученика, но поймал хмурый взгляд Серпа и промолчал. Пришлось девушке опять ненадолго стать белочкой.

В этот раз, как и обещал Серп, возвращение в человеческий облик прошло без неприятных ощущений, только пить очень хотелось. Чародей в ответ на просьбу протянул полную флягу и, не теряя времени, извлек из уменьшенного дорожного мешка одежду Иволги, которая выросла до прежних размеров прямо у него в руках.

Девушка принялась одеваться, настороженно поглядывая на темную громаду леса. Серп, не желая столкнуться с людьми, сошел с лунного луга на небольшую полянку в чаще. Было тихо, лишь ночной ветерок легко касался тонких веток в кронах, да из-за деревьев доносились какие-то шорохи и потрескивания.

Палач прикрыл глаза и замер, будто прислушиваясь, на самом же деле он обследовал окрестности чародейским чутьем, проверяя, нет ли где опасности.

— Чёрен мрак! — выругался сквозь зубы и быстро направился к освещенным луной зарослям кипрея на краю полянки. — А ну, выходи!

Высокие стебли заколыхались, послышалось шуршание. Над гущей травы в паре шагов от чародея поднялись голова, плечи и грудь обнаженного человека. Насколько сумела разглядеть встревоженная Иволга, мужчины.

— Я не причиню вам зла! — да, голос был мужским, низким.

— Это я уже понял, — хмыкнул Серп, который отлично разглядел в свете Бледной Госпожи, что незнакомец лишен одежды выше пояса. А судя по скованной позе, скорее всего, наг целиком. Дар же подсказывал: чародеем голый бедолага не был. — Что стряслось?

— Разбойники… — вздохнул человек. — Не бойтесь, они уже…

— Далеко, я догадался, — кивнул палач. На самом деле он не столько догадался, сколько знал благодаря чутью. Кругом на несколько лиг не было ни единого человека, кроме них троих. — Ну, и кто пойдет искать другое место для ночлега?

Иволга, закончив одеваться, несмело приблизилась к спутнику и теперь настороженно разглядывала незнакомца. В лунном свете было видно, что тот молод и выглядит растерянным.

— Ты что же, не поможешь мне?

— А как я тебе помогу? Я сам нищий. Старые штаны разве отдать? Но сдается мне, они будут тесноваты. Уж больно крепко ты сбит.

Иви мысленно согласилась с чародеем. Фигура парня полностью соответствовала его густому, низкому голосу. Высокий, с мощным телосложением воина, незнакомец смотрелся настоящим великаном.

— Чего-о? — возмутилась жертва разбойников. — Нищий? Ты ж чародей! Не беспокойся, я в долгу не…

— С чего ты взял, что я чародей? — Серп зло прищурился. В планы палача не входило, чтобы каждый встречный-поперечный с первого взгляда узнавал его подноготную.

— Ну, знаешь, я не слепой, — парень, хмыкнув, пустился в объяснения. — Попробуй тут уснуть нагишом! Комарье, холодно, трава эта мракова колется, — покосился на кипрей, видно, изрядно помятый, а потому остро благоухающий. — Вот я и лежал, на луну пялился. Ждал, когда она уберется, уступит место солнышку. А тут с неба ты этак небрежно спускаешься. Один. Я тихонько к краю зарослей перебрался и стал наблюдать. А ты, пока я полз, уже девчонкой обзавестись успел. Кому еще такое по силам?

— И как ты собираешься со мной расплачиваться? — Чародей решил повременить с затуманиванием памяти нагого великана. События последних дней научили хорошенько думать, прежде чем совершать непоправимые поступки. Хорош бы он был со своим неистребимым ошейником, если б прикончил девчонку в Залесном! Чем мрак не шутит, вдруг этот чудак тоже пригодится?

— Ну, денег у меня теперь нет, — развел руками парень. — Разбойники все хапнули, даже штанов не оставили. Но я скажу, где меня найти. Зайдешь через месяц-другой и получишь щедрое вознаграждение.

— И куда явиться? — Серп отлично чуял, что чудила не врет, искренне намерен расплатиться.

— В Мелгу, в дом Боровика. Это на Среднем зубце, там всякий знает.

— Купчишка? — чародей и не подумал скрыть презрение.

— Дом построил купец Боровик, отец моей бабки. Весьма почтенный человек, — на удивление заносчиво ответил парень. — Из потомков у него только я остался. Отец мой из Пиролы, и я там родился. Теперь вот решил мир повидать. Дэру посмотрел, сейчас в Мелгу добираюсь. Там задержусь, благо жить есть где. Прадедовы покои давно пустуют.

— Большой дом?

— В три окна. Два этажа и просторный чердак. А что?

— Я тоже в Мелгу направляюсь. Думаю там осесть.

— Хочешь, поживи у меня, пока на ноги не встанешь. Места хватит.

— Что ж, спасибо, — криво усмехнулся Серп, и Иви поняла, что именно этого предложения он и ждал. — В таком случае, мы в расчете за мою помощь.

— Да ты пока ничем не помог.

— Вот, держи, — чародей извлек из уменьшенного дорожного мешка, что висел у него на поясе, сменные штаны и рубаху, произвел над ними некие действия и протянул парню.

Тот расправил, намереваясь надеть, и выругался.

— Я, по-твоему, такой жирный? — потряс необъятными полотнищами.

— Целиком я тебя не вижу, — голос Серпа звучал подозрительно бесстрастно. — А торговцы, насколько мне известно, не отличаются стройностью.

— Это один из моих прадедов был торговцем, — парень, сопя, натянул штаны и вышел из зарослей. — Или уменьшай, или давай пояс.

Чародей с нарочитым вздохом прищелкнул пальцами, и мешковатая одежда ладно облекла мощные, но вполне стройные ноги и бедра.

Иволга смотрела на путавшегося в здоровенной рубахе незнакомца едва ли не со страхом. Никакого жира на его теле не было. Если обнаженный чародей напоминал поджарого ловкого кота, то молодой великан — коня-тяжеловоза, под лоснящейся шкурой которого перекатываются сильные мышцы.

— Прадед был купчишкой, а ты в стражники выбился? — Серп окинул взглядом могучий торс парня и слегка уменьшил рубаху, подгоняя по размеру.

— Считай, что так. Чародея, понятно, не спрашиваю, из каковских. А она? — повернулся к Иволге. — Подружка твоя? Или сестрица?

Иви вспыхнула, только сейчас задумавшись, как объяснять встречным их с Серпом отношения.

— Служанка, — не моргнув глазом, ответил чародей. — Моя служанка, — первое слово произнес так, чтобы у любого тут же отпало желание даже смотреть на чужую собственность.

— Зачем чародею служанка? — простодушно удивился парень. — Хотя не мое это дело, — пробормотал, заметив холодный взгляд мужчины.

Остаток ночи они провели у костра. Серп поделился с оголодавшим бедолагой хлебом и сыром, сам сжевал кусок копченого мяса, к которому явно был неравнодушен. Предложил поесть Иволге, но той не хотелось. Пока мужчины подкреплялись, она, завернувшись в плащ, прилегла у огня и стала любоваться взлетавшими над пламенем искрами. Приятно пахло дымком, лесом, с края поляны ветерок доносил запах примятого молодым великаном кипрея. Девушке стало тепло и покойно, глаза быстро начали слипаться.

Разговор у чародея и стражника не клеился. Иви сквозь накатывающую дрему подумала, что мужчины, не очень-то таясь, присматриваются друг к другу, и, судя по всему, увиденное не вызывает приязни.

— Ты сам-то откуда будешь? — спросил парень у чародея. — Дэрский?

— Нет, тоже из Пиролы, — признался Серп. Проку во лжи он не видел, все равно завтра вместе ворота проходить.

— А служанка твоя немая?

— Нет. Но с тобой ей разговаривать не о чем. Равно как и тебе — с ней.

— Слыхал я, что чародеи — народ угрюмый, но не верил, — вздохнул молодой великан. — Мне прежде все какие-то неправильные весельчаки попадались.

— Среди дневных весельчаки не редкость, — Серп потянулся и зевнул. — Знавал я парочку радужных, вот уж были любители посмеяться.

— А ты, выходит, ночной?

— Ночной. Тебе повезло, что я не имею права пристукнуть человека без предупреждения пред ликом моей Госпожи, — чародей невольно взглянул на луну, успевшую уплыть далеко по небу.

— Да уж, повезло, — хмыкнул парень. — Пожалуй, повезло бы больше, окажись ты радужным.

— Мой наставник — лунный, а уж как любил надо мной шутки шутить. Может, и во мне когда-нибудь веселость проснется, — Серп снова зевнул. — Ты как хочешь, Боровик, а я — спать.

— А караулить кто будет? — удивился парень.

— Никто к этой полянке незаметно для меня не подкрадется. Но разве я могу запретить стражнику караулить? — Серп завернулся в плащ и лег спиной к спине Иволги, которая уже сладко посапывала.

Утром девушка проснулась первой. Осторожно выбралась из-под откинутой в сторону руки чародея, который спал на спине, вольготно раскинувшись. Видно, ночная прохлада ничуть его не тревожила, равно как и комары. Если это были чары, они накрыли и Иволгу. А вот новый знакомец спал, свернувшись чуть ли не в клубок, одна рука закрывала голову.

Когда великан продрал глаза, оказалось, что мелкие нудящие кровопийцы его не пощадили: на лбу хватало следов укусов.

При свете дня Иволга разглядела, что неожиданный попутчик помимо великанских статей обладает приятным, мужественным и открытым лицом. Из-под темных густых бровей смотрели серо-синие глаза, светло-русые волосы сильно курчавились. Иви доводилось видеть немало торговцев, стражников и даже воинов-наемников, но новый знакомец неуловимо отличался от любого из них. Возможно, это объяснялось его молодостью, он вряд ли был старше Серпа. Чародей, впрочем, несмотря на не столь уж великий век, на первый взгляд казался зрелым мужчиной. Видимо, из-за хмурого выражения лица.

Боровик почувствовал изучающий взгляд и весело подмигнул девушке. Иволга покраснела и встревоженно посмотрела на чародея — по-прежнему ли он спит?

— Умеет, как я погляжу, твой хозяин страху нагнать, — пробурчал парень, встал и направился за ближайший древесный ствол.

К удивлению Иви, Серп, не открывая глаз, неожиданно расплылся в довольной улыбке. Похоже, сомкнутые веки не мешали ему следить за происходящим.

К цели своего путешествия троица подошла еще до полудня.

Дорога сбегала к морю с небольшой возвышенности, так что Иволга и ее спутники смогли вволю налюбоваться открывшейся картиной. Погода стояла солнечная, и у девушки от восхищения перехватило дыхание, стоило увидеть раскинувшийся впереди яркий бирюзово-синий простор.

— Это море? — выдохнула восторженно.

— Море, — кивнул Серп. — Вон там, справа, Пирола. Видишь?

Иволга кивнула, разглядев вдали, за широким синим лоскутом пролива темно-зеленую полосу со светло-желтой окантовкой.

— Буковый полуостров? — спросил Боровик.

— Он самый, — подтвердил чародей. — В географии, я вижу, разбираешься. От предков-купцов досталось? Воины-то в науках не сильны.

— Куда уж нам до чародеев, — добродушно усмехнулся парень.

Иви не слушала, она разглядывала лежащий перед ними большой полуостров в форме трезубца. С берегом его соединяла узкая перемычка, пересеченная мощной белокаменной стеной с воротами посередине. Почти сразу за стеной, на пологом холме стоял белый замок, на башнях полоскались синие стяги. Дальше суша переставала быть цельной, разделялась на три широкие, неровные в очертаниях полосы, далеко вдававшиеся в море. Они были плотно застроены домами, хотя, как ни странно, там и тут виднелись зеленые пятна деревьев.

В море неподалеку от берегов Мелги виднелись несколько кораблей под белыми парусами. Один из них находился аккурат посередине пролива, отделявшего вольный город от Пиролы.

— Красиво как… — тихо проговорила девушка, ощутила на лице дуновение теплого ветра, который нес какой-то незнакомый, будоражащий запах, и рассмеялась.

— Не обращай внимания. Она блаженная, — неохотно пояснил Серп спутнику, который с любопытством посмотрел на Иволгу.

— А по мне так и правда красиво, — серьезно заявил великан.

— Значит, полюбовались, и хватит! Пошли, вон какая толпа у ворот. Пока пройдем, смеркаться начнет.

Серп двинулся вниз по склону, стараясь обогнать обоз из четырех груженых повозок. Это ему удалось, поскольку возницы старательно придерживали мулов на крутом спуске.

Ворчал чародей напрасно. Ворота Мелги были широки, с одной их стороны стояли стражники, пропускающие в город повозки и всадников, с другой — выпускающие. Дело было организовано с толком, и очередь двигалась быстро. А пешие странники, не обремененные имуществом, проходили через небольшую калитку в стене, слева от ворот. Таких оказалось немного, и не успела троица оглянуться, как уже стояла перед мелжским стражником в синем плаще с белым трезубцем, символом вольного города.

Серп с неожиданной вежливостью чуть поклонился и жестом предложил новому знакомцу первому ответить на вопросы. Великан ступил вперед.

— Имя? — привычно спросил страж.

— Кайт Крестэль.

Чародей аж дернулся, глаза запылали, ноздри раздулись. Иви с удивлением покосилась на него. Вылитый кот, который при виде большого страшного пса выгнул спину и распушил хвост. Ей же имя спутника ничего не сказало, но понравилось: красивое, пусть и непривычное. Таких звучных прозваний девушке раньше слыхать не доводилось. Даже у чародеев они состояли из одного слова, правда, весьма вычурного.

— Крестэль? — переспросил слегка оживившийся стражник. — Из пирольских Крестэлей?

— Да, — кивнул Кайт, искоса поглядывая на чародея и явно наслаждаясь его выражением лица. — Что, батюшка отрядил с десяток людей по мою голову?

— Если и отрядил, сюда они пока не добрались, — ответил стражник. — Господин может в полной мере рассчитывать на мелжское гостеприимство.

— Благодарю. Господин, увы, на мели и был бы не прочь пойти в стражу.

— Такие здоровяки нам завсегда сгодятся, — служивый окинул уважительным взглядом заморского гостя. — Говорить, понятно, нужно с капитаном. Спросишь его в замке. А теперь плати подать и проходи.

— Я ж сказал, на мели. В дне пути отсюда повезло на разбойников нарваться, — развел руками Кайт. — Пусть из будущего жалования вычитают.

— Лады, — согласился стражник, чуть подумав. — Смекаешь ведь, господин Крестэль, что запомнить, а, значит, и найти тебя нетрудно.

— Неужели я похож на жулика? — искренне удивился великан.

— Не похож. Потому и пропускаю.

— Спасибо. Я земляков подожду, — Кайт кивнул на чародея с девушкой и привалился к стене. Видно, желал послушать, что новый знакомец станет говорить караульному.

— Имя? — служивый окинул благосклонным взглядом Иволгу и уставился на чародея, ожидая ответа.

— Серпилус, — палач перестал наконец сверлить глазами Крестэля и холодно посмотрел на стражника. — Иду из Пиролы. Девчонка со мной. Зовут Иволга.

— Серпилус… — солдат внимательно рассматривал мужчину. — Чародей, что ли?

— Сейчас не столько чародей, сколько палач, — неприятно усмехнулся Серп, распахивая ворот рубахи.

Кайт, до этого следивший за случайным попутчиком с ленивым любопытством, вмиг отлепился от стены, сжал кулаки и даже покраснел от гнева. Вся его фигура выражала негодование. Иви показалось, что парень сейчас плюнет палачу под ноги и уйдет, но, если такое намерение и возникло, Крестэль с ним успешно справился.

Стражник не обращал внимания на переживания возможного сослуживца. Он внимательно рассмотрел полосу на шее чародея, провел по ней пальцем, глянул на подушечку.

— Все бы чародеям выдрючиваться! — проворчал вполголоса. — Что, кожаный обруч шею трет? Татуировкой обзавелся?

— Угадал, — кивнул Серп, злорадно глянув на пышущего злостью Кайта. — Не заладилось у меня с чародейством, вот и подыскал себе другое ремесло. Мелга — город большой. Глядишь, будет и для меня работа.

— Пожалуй, — стражник нашел в себе силы не выказывать чересчур явную неприязнь. — Если Вермею помощник не надобен, Кротам наверняка пригодишься. На такой заработок желающих немного.

— Вот и славно, — Серп оскалился в подобии улыбки. — На, держи подать. За меня, девчонку и за господина Крестэля. Земляки, как-никак, вместе в Мелгу пришли, — протянул на раскрытой ладони деньги, чтобы можно было пересчитать.

Стражник, не прикасаясь, рассмотрел монеты, кивнул на кружку для сбора подати, что висела на стене на крепкой железной цепи. Чародей опустил туда деньги и двинулся к калитке, подтолкнув Иволгу вперед. Солдат, дождавшись, когда палач повернется спиной, плюнул тому вслед.

Кайт оказался в городе раньше спутников. Не выдержал издевательского тона Серпа, к тому же заплатившего за него входную подать, и поспешно скрылся в калитке. Иви чуть не подпрыгнула от неожиданности, когда вышла из низкого темного прохода и едва не столкнулась с выросшим над ней великаном. Тот на девушку внимания не обратил, дожидался коварного чародея.

— Ах ты, мраково отродье! — зарычал, вцепляясь в ворот Серпа и оттаскивая того вдоль стены, подальше от стражи и толпящихся у ворот людей, желающих покинуть город. — Ловко на постой напросился!

— Потише, благородие, — палач с легкостью отцепил от одежды мускулистую руку и оттолкнул парня. Тот явно не ожидал от худосочного чародея такой силы и на всякий случай отступил еще на шаг. — Напрашивался я к купчишке. А у Крестеля из Приморского Предела жить не больно-то охота. Хотя о встрече нашей не жалею. Теперь, как увижу ваши надменные морды, непременно вспомню торговца Боровика и его развеселую дочку.

Кайт без предупреждения, молча, кинулся на наглеца. Серп не пожелал ввязываться в драку, быстро поднял перед собой руку ладонью вперед, и парень будто увяз в тягучем меду. Двигался с трудом, багровея от ярости и ругаясь, пытался высвободиться из чародейской ловушки.

— Тебе ж нельзя чаровать в ошейнике, ты, тварь мракова!

— Донеси на меня капитану, — палач и не думал освобождать нападающего.

— Серп, не нужно, пожалуйста! — голосок Иви дрожал, злость мужчин пугала ее все сильнее. — И вы, господин, успокойтесь. Мы не станем у вас жить, коли не хотите.

— Языка лишу! — рявкнул Серп, с досады чуть ослабив сдерживающие чары.

Этого хватило, чтобы Кайт преодолел сопротивление сгустившегося под действием волшбы воздуха и попытался заехать обидчику в ухо. Драка обещала получиться знатной, но девушка, внезапно вспомнив, как порой разнимали разбушевавшихся задир в «Медвежьей шкуре», бросилась между противниками.

Бедняжка слабо пискнула, оказавшись зажатой между рассвирепевшими мужчинами. Те какое-то время сверлили друг друга горящими глазами, но трепещущее девичье тело оказало нужное действие. Крестэль поспешил отстраниться, да и чародей взял себя в руки.

— Ну что, благородие? Отказываешь палачу от дома?

Говоря, Серп быстро задвинул Иволгу себе за спину. Перепуганная девушка слабо удивилась, что хватка его оказалась на удивление мягкой. Ее б ничуть не удивило, если б чародей отвесил затрещину.

— Нет, мраков сын, не отказываю. Я словами не разбрасываюсь, — вскинув голову, заявил Кайт. — К тому же мне как стражнику следует приглядывать за подозрительными чароплетами в ошейниках. Да только ты ж вроде сам раздумал пользоваться гостеприимством Крестэля.

— С одной стороны, оно, конечно, неприятно еще и дома себя грязью ощущать. А с другой — почему б не напачкать в палатах благородия? К тому же я давно привык, что мне вслед плюют и иногда на сапоги попадают.

— Не похоже, — проворчал Кайт. — Ты с самого начала нос дерешь выше звезд. Я решил — бастард знатного рода, не меньше. Среди чистокровных-то в Пироле нынче чародеев нет.

— А мне и в голову не пришло, что ты Крестэль, — нагло заявил Серп. — Боровик Боровиком. Зачем прикидывался?

— Был у моей сестрицы котяра, — невозмутимо начал Кайт. — Важный, будто лев. Ходил, задрав хвост, и на окружающих поглядывал, этак презрительно щурясь. Но стоило его за какой-то пакостью застать… Ну, там, еду со стола утянуть пытался или нагадил, где не положено. Прохвост он был изрядный. Так вот, стоило его за предосудительным занятием застукать и прикрикнуть или ногой топнуть, спесь мигом слетала. Скукоживался весь, хвост между задних лап пропускал и старался юркнуть куда-нибудь в темный уголок. Ты мне ночью этого кошака напомнил. Я мог бы сразу по всем правилам представиться. Да уж больно хотелось твою рожу хорошенько разглядеть, когда имя услышишь. А ночью это, сам понимаешь, затруднительно.

— О-о, благородие знает толк в веселой шутке!

— Да ты, я вижу, тоже ответить умеешь, — хмыкнул Кайт. — Я хочу, не откладывая, зайти в замок, с капитаном поговорить. Может, ссудит денег в счет будущего жалования. Тошно мне еще больше у тебя одалживаться. Так что, коли не передумал, ступайте в дом Боровика, он на…

— Среднем зубце, — закончил Серп. — Помню, не дурак. Пошли, птаха, — взял Иволгу за руку и быстро зашагал к замку.

Кайт только головой покачал. Он несколько лет обучался книжной премудрости и понимал, что никакой тьмой палач его душу не замарает. Но уж больно вздорным норовом обладал подвернувшийся на пути в Мелгу угрюмый чародей. Впрочем, долг стражника есть долг стражника: такого подозрительного типа и правда не худо бы держать на виду. Особенно учитывая, что он тоже из Пиролы, а на родине сейчас неспокойно.

— Серп, а ты разве не пойдешь в замок о работе спрашивать? — спросила Иволга, когда они миновали привратную площадь и двинулись вдоль стены крепости.

— Пойду. Завтра.

— Не хочешь вместе с Кайтом?

— Да чихал я на него! Не хочу вместе с тобой. Одну-то такую блаженную за воротами не оставишь. А с собой тащить — на насмешки напрашиваться. К тому же в мои планы не входит, чтобы кто-то пронюхал, откуда я черпаю силу.