Зловещее наследство

Глава 1

Раннее утро. Инспектор Берден видел на своем веку больше утренних зорь, чем кто бы то ни было, но никогда не испытывал досады по этому поводу, особенно летом. Глубокий синий свет, по оттенку такой же, как при закате, но без сумеречной меланхолии. Он любил тишину и покой маленького провинциального городка, хотя и здесь случались разного рода происшествия.

Четверть часа назад двое мужчин, которых допрашивали об обстоятельствах последней драки в одном из кафе Кингсмаркхема, независимо друг от друга и почти одновременно сделали признания. Сейчас они были заперты в двух совершенно белых камерах первого этажа по-современному нелепого полицейского участка. Берден стоял у окна кабинета Уэксфорда, глядя в небо характерного аквамариново-зеленоватого оттенка. Плотная стая птиц пересекла небо и напомнила Вердену детство, когда на рассвете все казалось крупнее, яснее и значительнее, чем сейчас. До тошноты уставший, он открыл окно, чтобы выветрить сигаретный дым и запах пота от молодых нарушителей, в зените лета одетых в кожаные куртки.

Он услышал, как в коридоре Уэксфорд пожелал не то доброй ночи, не то доброго утра полковнику Грисуолду, старшему констеблю. Интересно, догадался ли Грисуолд, который появился почти в десять с длинными разглагольствованиями о необходимости борьбы с хулиганством, что именно этому было посвящено ночное расследование? Вечно суют нос не в свое дело, раздраженно подумал он.

Лязгнула тяжелая входная дверь, потом завелся автомобиль Грисуолда. Верден наблюдал за тем, как машина из внутреннего двора мимо больших каменных ваз с розовыми геранями выехала в направлении Кингсмаркхем-Хай-стрит. Старший констебль управлял машиной сам. Верден с одобрением и завистью наблюдал, как Грисуолд, доведя машину со скоростью около двадцати восьми миль до черно-белого знака отмены ограничений, набрал скорость и быстро исчез из виду на пустынной загородной дороге, ведущей к Помфрету.

Он услышал, как входит Уэксфорд, и обернулся. Тяжелое серое лицо старшего инспектора выглядело немного более серым, чем обычно, но других признаков усталости не было видно, зато темные и твердые, как базальт, глаза светились торжеством. Старший инспектор — внушительных размеров мужчина с крупными чертами лица и пугающе громким голосом. Его серый костюм с двубортным пиджаком сегодня казался более мятым и поношенным, чем обычно, но он шел Уэксфорду и служил как бы продолжением его дубленой шкуры.

— Еще одно дело сделано, — произнес он, — как сказала одна старуха, выбив глаз старику.

Подобные шуточки Верден переносил стоически. Он понимал, что остроты Уэксфорда направлены на то, чтобы лишний раз шокировать его. И все же шутки эти всегда достигали цели. Губы Вердена сложились в натянутую улыбку. Уэксфорд, довольный тем, что можно отвлечься от предстоящего не очень приятного дела, протянул ему голубой конверт.

— Грисуолд только что передал мне его, — сказал Уэксфорд. — В пять утра. Ничего срочного.

Верден взглянул на почтовый штемпель Эссекса.

— Это не тот человек, который был здесь недавно, сэр?

— Ну, как правило, я не получаю писем от поклонниц из прекрасного старинного Трингфорда, верно, Майк? Это, разумеется, тот самый преподобный мистер Арчери.

Он опустился в одно из довольно хрупких кресел, привычно издавшее протестующий скрип. Как говорили его подчиненные, Уэксфорд по отношению к этим креслам, как и ко всей агрессивно-современной обстановке свое го кабинета, находился где-то посередине между любовью и ненавистью. Блестящий пол — квадрат нейлонового покрытия, кресла с их хромированными ножками, бледно-желтые жалюзи — все эти, но словам Уэксфорда, «уловители пыли» выглядели нарочито экстравагантно. В то же время Уэксфорд втайне очень гордился этими вещами. Они по-своему служили ему. Например, помогали производить впечатление на посторонних посетителей, вроде сочинителя этого письма, которое сейчас Уэксфорд доставал из конверта.

Оно тоже было написано на довольно плотной голубой бумаге. С нарочито правильным выговором старший инспектор передразнил:

— «Мой дорогой, можно также добраться до начальника полиции Мид-Сассекса. Мы были вместе в Оксфорде, вы не знали?» — Он выдавил кривую ухмылку. — Ненавижу дела такого сорта.

— А они были?

— Что «они были»?

— Вместе в Оксфорде?

— Не знаю. Что-то в этом роде. Это могли быть и тренировочные площадки Итона. Грисуолд сказал только, что «теперь, когда мы всех этих негодяев упаковали, мне хотелось бы, чтобы вы взглянули на письмо от моего лучшего друга но имени Арчери. Отличный парень, один из лучших. Это вложение для вас. Хотелось бы, чтобы вы оказали всю возможную помощь. У меня подозрение, что здесь есть кое-что общее с этим негодяем Пейнтером».

— Кто это — Пейнтер?

— Мерзавец, которого казнили лет пятнадцать — шестнадцать назад, — лаконично ответил Уэксфорд. — Посмотрим, о чем пишет пастор?

Берден заглянул через его плечо. Письмо пришло из прихода Святого Колумба, Трингфорд, Эссекс. Непонятно почему Берден испытал некоторую неприязнь. Уэксфорд между тем читал вслух:

— «Дорогой сэр, надеюсь, вы простите меня за то, что я отнимаю ваше драгоценное время, но мне кажется, что в данном случае нужна определенная безотлагательность. Полковник Грисуолд, начальник полиции…» так, так, так и так далее… «очень любезно сообщил мне, что вы являетесь тем джентльменом, который может помочь мне в решении этой проблемы, и потому я, предварительно проконсультировавшись с ним, взял на себя смелость написать вам». — Уэксфорд прочистил глотку и ослабил узел мятого серого галстука. — Должен сказать, тратит чертовски много времени, прежде чем перейти к делу. О, наконец-то добрались! «Вы должны припомнить дело Герберта Артура Пейнтера…» Я должен! «…Как я понимаю, вы были связаны с ним. Поэтому я предположил, что должен заехать к вам, прежде чем сделать некоторые запросы, которые, против собственного желания, я вынужден сделать».

— Вынужден?

— Так он говорит. Но не говорит почему. Дальше воз и маленькая тележка комплиментов и сообщение о том, что он может зайти повидаться со мною завтра… о нет, сегодня. Он намерен позвонить мне утром, но уже «предчувствует мое желание встретиться с ним». — Уэксфорд взглянул в окно и, как всегда передергивая, сказал: — Полагаю, сейчас он спит райским сном в Элизиуме, напичканный многострадальной холодной бараниной или с чем там ложатся в постель священники.

— К чему это все?

— О господи, Майк, это же очевидно, нет? Не стоит обращать внимания на эти «должен признаться» и «против желания». Не думаю, что у него достаточно высокое жалованье, стало быть, между ранним причастием и встречей со святой Марией он описывает реальные криминальные истории. Но, должно быть, доведен до отчаяния, если рассчитывает пощекотать аппетит масс воскрешением Пейнтера.

Берден задумчиво произнес:

— Я, кажется, помню это дело. Я только что окончил школу…

— И это вдохновило вас на выбор карьеры, да? — Уэксфорд усмехнулся. — «Кем же ты хочешь стать, сын? — Я хочу стать детективом, папа!»

В течение тех пяти лет, что он был правой рукой Уэксфорда, Берден выработал иммунитет к его шпилькам. Он знал, что служил своего рода клапаном или рыжим клоуном, позволявшим Уэксфорду дать выход своему грубому, иногда шокирующему чувству юмора. К каждому поголовно жителю этого небольшого городка Уэксфорд относился как к «нашему клиенту», всего лишь пока неподозреваемому в совершении уголовного преступления. Предназначением Вердена было принимать на себя бьющие через край потоки ярости, насмешек и шпилек шефа. Сейчас его использовали как губку, чтобы впитать презрение, которое вызывал у босса Грисуолд и друзья Грисуолда.

Он проницательно взглянул на Уэксфорда. После целого дня и ночи допросов и крушения надежд это письмо было последней соломинкой. Попадись какой-нибудь дурак под руку Уэксфорду, когда его кожа становится еще более, чем обычно, морщинистой, а тело скрючивается от напряженного гнева, мало не покажется. Такое напряжение требует разрядки.

— Это дело Пейнтера, — коварный Берден плавно перешел на роль терапевта, — несколько заурядно, нет? Я следил за ним по прессе, потому что это было местной сенсацией. Во всяком случае, не помню ничего примечательного.

Уэксфорд спрятал письмо обратно в конверт и убрал в ящик письменного стола. Движения его были точны, он контролировал себя. Одно неловкое слово, подумал Берден, и он разорвал бы меня в клочья, которые остались бы потом на совести уборщицы. Слова Уэксфорда являлись, по-видимому, чрезвычайно правдивыми в создавшихся для него обстоятельствах, когда он холодно и жестко ответил:

— Оно было примечательно для меня.

— Потому что вы расследовали его?

— Потому что оно было первым убийством, которое довелось мне вести. Оно стало примечательным и для Пейнтера, хотя бы потому, что его повесили, и, полагаю, для его вдовы — думаю, это событие потрясло ее несколько больше, чем какое-либо другое в жизни девушки.

Верден довольно нервно следил за тем, как старший инспектор рассматривал прожженную сигаретой одного из недавно допрашивавшихся мужчин желтую кожу сиденья кресла. Он ждал взрыва. Но вместо этого Уэксфорд почти индифферентно спросил:

— Вам не нужно домой?

— Уже слишком поздно, — ответил Верден, подавляя зевок, — да и жена уехала на побережье.

Очень любивший жену, он находил свое бунгало похожим на морг, когда в нем отсутствовали Джин и дети. Именно эта черта его натуры предоставляла Уэксфорду массу возможностей для острот и особо ценных советов, что еще усугублялось сравнительной молодостью Вердена, погрязшей во флегме натурой и некоторой чопорностью взглядов. Но Уэксфорд сказал только:

— Я забыл.

Верден был очень хорош в работе. Крупный задиристый мужчина уважал его за это, как бы ни насмехался, ни высмеивал. Уэксфорд ценил то преимущество, которое давало наличие помощника, чья серьезная симпатичная внешность так привлекала женщин. Сидя против аскетического лица, согретого состраданием, которое Уэксфорд именовал «дряблостью», они были более склонны открыть свои сердца скорее ему, чем пятидесятипятилетнему тяжеловесу. Но характер Вердена, однако, не являлся достаточно сильным, и начальник затмевал его.

— Я надеюсь получить надежные факты для мистера Проклятого Арчери. Но, знаете ли, здесь нет никакой тайны, ничего, что ввело бы следствие в заблуждение. Пейнтер все делал правильно. — Уэксфорд указал на восток за окном. Широкое небо Сассекса покрывалось розовыми, золотыми, светло-кремовыми полосами, словно акварельными мазками. — Сейчас будет восход солнца, — сказал старший инспектор. — Вот уж в чем никогда не было сомнения. Герберт Артур Пейнтер убил свою девяностолетнюю нанимательницу топором, нанеся ей пару сотен ударов по голове. Дикий, жестокий безумец. На следующий день я прочел в газете, что русские называют таких людей бесчеловечными, что как раз ему подходит. Странно, что священник защищает такого.

— Если он его защищает.

— Посмотрим, — ответил Уэксфорд.

Они стояли перед картой, укрепленной на желтых обоях с рисунком «Треснувший лед».

— Она была убита в собственном доме, да? — спросил Верден. — В одном из тех домов, но дороге в Стоуэртон?

На карте был изображен весь этот довольно сонный округ. В центре — Кингсмаркхем, торговый центр примерно с двенадцатью тысячами обитателей, его улицы закрашены желтым и белым, его пасторальные окрестности — зеленым с пятнами более глубокого цвета, обозначавшего лесные массивы. Дороги разбегались, словно из центра паутины: одна на юг к Помфрету, другая на северо-восток к Суинбери. Разбросанные деревеньки Флэгфорд, Кластервелл и Форби казались крошечными мухами на этой паутине.

— Особняк называется «Дом мира», — сказал Уэксфорд. — Забавное название. Один генерал построил его после англо-ашантийских войн.

— И это как раз здесь. — Берден ткнул пальцем в вертикальную линию паутины, ведущую от Кингсмаркхема на север к Стоуэртону. Он слегка улыбнулся. — Мне кажется, я его знаю, — сказал инспектор, — отвратительная свалка из множества зеленых деревянных строений. До прошлого года там был дом престарелых. Думаю, его скоро снесут.

— Полагаю. К нему есть еще пара акров земли.

Берден передвинул свое кресло к окну. Было что-то успокоительное и в то же время юношеское в любовании зрелищем начала того, что обещало стать прекрасным днем. На земле лежали длинные темно-синие тени от деревьев, и народившийся яркий свет сиял на шифере крыш старых домов. Жаль, что он не смог уехать вместе с Джин. Солнечный свет и пьянящий свежий воздух направили его мысли в сторону отпуска и отвлекли от воспоминаний о деталях того дела, которое в свое время потрясло Кингсмаркхем. Он покопался в своей памяти и к стыду своему признал, что не в состоянии вспомнить даже имя убитой женщины.

— Как ее звали? — спросил он Уэксфорда. — Какое-то иностранное имя, не так ли? Что-то вроде Порто или Примо?

— Примьеро. Роза Изабель Примьеро. Это было ее имя в замужестве. Совсем не иностранка — воспитывалась в Форби-Холл. Ее родственники были в некотором роде владельцами Форби.

Берден хорошо знал Форби. Когда туристы заезжали в этот сельский край, где не существовало ни пляжей, ни дворцов, ни соборов, был смысл посетить Форби. Путеводители указывали на нее как на одну из пяти самых прекрасных деревень Англии. В каждом местном справочном агентстве имелись открытки с видом ее церкви. Берден и сам относился к Форби с определенной любовью за то, что местные жители проявили себя людьми, почти не склонными к преступным деяниям.

— Этот Арчери мог быть родственником, — предположил он. — Может, ему нужна какая-то информация для семейного архива?

— Сомневаюсь, — отозвался Уэксфорд, большим серым котом нежившийся на солнце, — единственными ее родственниками были три внука. Один из них, Роджер Примьеро, до сих пор живет в Форби-Холл. Он его не унаследовал и вынужден был купить. Деталей я не знаю.

— В Форби-Холл жила семья Кинестон, во всяком случае, так говорит мать Джин. Не забывайте, что это было годы и годы назад.

— Верно, — в грохочущем голосе Уэксфорда слышались нотки нетерпения, — миссис Примьеро родилась у Кинестонов и носила это имя сорок лет, пока не вышла замуж за доктора Ральфа Примьеро. Можно себе представить, как неодобрительно отнеслась к этому родня — напомню, дело происходило на смене столетий.

— А кем он был, практикующим врачом?

— Думаю, в некотором роде специалистом. Они приехали на жительство в «Дом мира», когда доктор вышел в отставку. Знаете, они были не такими уж обеспеченными людьми. Когда в тридцатых годах доктор умер, у миссис Примьеро на жизнь оставалось десять тысяч фунтов. Брак принес им единственного ребенка, который умер вскоре после смерти своего отца.

— Вы хотите сказать, что она жила в этой большой усадьбе одна? В ее-то возрасте?

Уэксфорд поджал губы, вспоминая. Вердену была известна феноменальная память шефа. Если ему что-нибудь казалось интересным, он стремился вспомнить об этом все.

— У нее была одна служанка, — сказал он, — ее звали, точнее, ее зовут, она еще жива — Алиса Флауэр. Поступая на работу, она была много моложе своей семидесятилетней хозяйки и служила при миссис Примьеро примерно до семидесяти лет. Настоящая старая служанка прежней школы. Как вы можете догадаться, при такой жизни они стали скорее подругами, чем хозяйкой и служанкой, но Алиса знала свое место, так что обращения «мадам» и «Алиса» сохранялись до последнего дня миссис Примьеро. Я знаю Алису только в лицо. Она приходила в город за покупками и была чуть ли не местным символом, особенно когда Пейнтер стал доставлять ее в «даймлере» миссис Примьеро. Вы помните, как выглядели няньки? Хотя вряд ли, слишком молоды. Ну, на Алисе всегда было темно-синее пальто и, что называется, «скромная» фетровая синяя шляпка. Они оба с Пейнтером являлись слугами, но Алиса — рангом выше его и держала себя соответственно, то есть она отдавала ему приказания, будто сама миссис Примьеро. Для своей жены и закадычных друзей он был Бертом, но Алиса называла его «скотиной». За глаза, как вы понимаете. В лицо она на такое не отважилась бы.

— Хотите сказать, что она его боялась?

— Некоторым образом. Она ненавидела его и возмущалась тем, что он там находился. Сомнительно, чтобы эта вырезка сохранилась.

Уэксфорд подошел к письменному столу и выдвинул нижний ящик, в котором хранил личные и полуофициальные вещи и всякие нелепицы, интересующие только его. Он не слишком надеялся найти то, что его интересовало на этот раз. Прежде, во времена убийства миссис Примьеро, полиция Кингсмаркхема размещалась в старом кирпичном желтом здании в центре города. Оно было снесено лет пять назад, и вместо него на окраине города появилась эта пугающая модернизмом глыба. Вырезка вполне могла затеряться при перетаскивании бумаг из высокого соснового письменного стола в нынешний лакированный из палисандрового дерева. Уэксфорд перебирал записки, письма, сувенирчики и наконец просиял от радости.

— Вот он, «бесчеловечный» собственной персоной. Хорош, если вам нравятся люди такого склада. Герберт Артур Пейнтер, бывшая четырнадцатая армия в Бирме. Двадцать пять лет, нанят миссис Примьеро в качестве шофера, садовника и разнорабочего.

Вырезка из «Санди планет». Обрамленная столбцами текста четкая фотография, на которой глаза Пейнтера смотрят прямо в объектив.

— Забавно, — сказал Уэксфорд, — что он всегда смотрел вам прямо в глаза. Предполагается, что это должно означать честность, если вы когда-либо слышали о таком вздоре.

Берден должен был когда-то видеть этот снимок, но напрочь его запамятовал. С фотографии смотрело крупное, добротно сделанное лицо с прямым, хотя и несколько мясистым носом, расширяющимся к ноздрям. Пейнтер обладал толстыми, в виде «лука амура» изогнутыми губами, которые на мужском лице являли собой этакую пародию на женский рот. Высокий спокойный лоб и короткие, круто вьющиеся волосы. Волны волос так плотно завивались, что казалось, будто они до боли натягивают кожу черепа.

— Он был высок и хорошо сложен, — продолжал Уэксфорд, — лицо как у породистого перезревшего мопса. Согласны? Во время войны он служил на Востоке, но зной и лишения не оставили на нем заметного следа. У него оказалось такое же блестящее здоровье, как у графской лошади. Простите за использование всех этих животных метафор, но Пейнтер и был подобен животному.

— Как же миссис Примьеро решилась взять его?

Уэксфорд взял у него из рук вырезку, мгновение смотрел на нее, потом сложил.

— С того времени, как умер доктор, сказал он, — до 1947-го миссис Примьеро и Алиса старались поддерживать участок в порядке, тут и там выдирая сорняки, позволяя появление мужчины в доме, только когда требовалось укрепить полку. Можете себе представить вещи такого рода. У них была целая вереница женщин из Кингсмаркхема для помощи по хозяйству, но все они рано или поздно уходили работать на фактории. Участок начал приходить в упадок и разрушаться. Неудивительно, если учесть, что к концу войны миссис Примьеро было почти восемьдесят пять, а Алисе около семидесяти. К тому же, даже не принимая во внимание возраст, миссис Примьеро никогда не занималась хозяйством сама — ее к этому не готовили. Да она не отличила бы пылесос от салфетки.

— Немного мегера, да?

— Она была такой, какой Бог и окружение ее сделали, — печально, но с намеком на иронию ответил Уэксфорд. — Я до смерти ее не видел. Она была упрямой, немного, как сейчас говорят, реакционной, склонной к самовластию и абсолютным монархом по отношению ко всему, что находилось под ее присмотром. Приведу пару примеров. Когда умер ее сын, его жене и детям пришлось очень туго. Миссис Примьеро решила помогать им финансами, однако только на своих условиях. Семья вынуждена была переехать к ней, ну и так далее. Все же нужно признать, что вести два хозяйства она себе позволить не могла. Еще одно дело — она оказалась очень ревностной богомолкой. Когда миссис слишком состарилась, чтобы посещать церковь, то настояла, чтобы ее место заняла Алиса. Своего рода «мальчик для битья». Но были у нее и свои привязанности. Она обожала внука Роджера. И у нее был близкий друг, но об этом позже. Как вы знаете, после войны наблюдалась острая нехватка жилья и масса проблем с прислугой. Миссис Примьеро была умной старой женщиной, и она думала о том, как можно использовать одно для решения другого. На территории «Дома мира» стоял каретный сарай, и под крышей его было что-то вроде сеновала. Вместо кареты сарай приютил вышеупомянутый «даймлер». После смерти доктора ездить на нем было некому: нет нужды говорить, что миссис Примьеро за руль не села бы, Алиса тоже не умела водить машину. Имелось немного драгоценного бензина, но его хватило бы только на то, чтобы съездить за покупками да раз в неделю прокатить парочку своих «дорогих» но окрестным дорогам.

— Значит, Алиса все-таки была больше подругой? — вставил Верден.

Уэксфорд с важностью произнес:

— Служанка может сопровождать леди, если та собирается выехать. Как бы то ни было, миссис Примьеро поместила в «Кроникл» Кингсмаркхема объявление о молодом крепком мужчине, желающем работать в саду, следить за автомобилем, водить его и исполнять другие поручения за квартиру и три фунта в неделю.

— Три фунта? — Верден не курил, не был прожигателем жизни, но по опыту еженедельных покупок своей жены знал, сколь короток путь трех фунтов.

— Ну, в те дни фунт стоил несколько дороже, Майк, — заступился Уэксфорд. — У миссис Примьеро был крашеный чердак, поделенный на три комнаты и снабжавшийся водой. Не «Долфин-сквер», но, боже мой, Майк, в сорок седьмом люди были рады и комнате! Она получила много откликов на свое приглашение, но по какой-то причине — бог знает по какой — взяла Пейнтера. На суде Алиса сказала, что, по ее соображениям, этой причиной стало наличие у него жены и маленькой дочери, которые должны были держать его в узде. Конечно, все зависит от того, что под этим подразумевать, не так ли?

Верден отодвинул кресло от солнечных лучей.

— Миссис Примьеро пользовалась и услугами его жены?

— Нет, только Пейнтера. Понимаете, у нее был маленький ребенок. Когда они въехали, младенцу исполнилось только два годика. Если бы ей привелось работать в доме, то пришлось бы брать малышку с собой, а на это миссис Примьеро никогда не пошла бы. Что же касается отношений между ней и Пейнтерами, то тут лежала огромная пропасть; мне кажется, что за все время их пребывания там едва ли миссис Примьеро перекинулась с миссис Пейнтер хотя бы несколькими словами, а маленькую девочку — ее звали Терезой — и в глаза не видела.

— Она кажется не очень приятной женщиной, — задумчиво сказал Верден.

— Она была типичной для своего возраста и класса, — терпеливо поправил Уэксфорд. — Не забывайте, что она была дочерью владельца поместья в те времена, когда владельцы поместий еще кое-что значили. Для нее миссис Пейнтер являлась только женой арендатора. При этом не сомневаюсь, если бы миссис Пейнтер заболела, то она послала бы ей миску супа и одеяла. К тому же миссис Пейнтер держалась очень замкнуто. Она была очень хорошенькой, очень тихой, но требовала к себе в некотором роде чрезвычайного уважения. Она немного боялась Пейнтера, что нетрудно понять: она — такая маленькая, а он — такое громоздкое неповоротливое животное. Когда я после убийства разговаривал с ней, то заметил синяки на руке, слишком много синяков для обычных хозяйственных несчастий. Об заклад побился бы, что он занимался рукоприкладством.

— Значит, фактически, — сказал Берден, — они жили совершенно отдельными союзами: миссис Примьеро со служанкой в «Доме мира», семья Пейнтер — в домике в конце сада.

— Не знаю насчет «конца сада», каретный сарай находится примерно в ста футах от задней двери большого дома. Пейнтер заходил в дом, только чтобы принести уголь и получить распоряжения.

— А-а! Насколько я помню, — сказал Берден, — там были какие-то сложности с углем. Не было ли это более или менее сутью всего дела?

— Пейнтеру полагалось, — продолжал Уэксфорд, — наколоть дрова и натаскать уголь. После Алиса уносила его. Ему полагалось принести ведро угля в полдень — они никогда не разводили огонь до этого — и еще раз в шесть тридцать вечера. И еще, он никогда не возражал против работ по саду и автомобилю. Он ими занимался, — хотя и с частыми промашками, — но всегда жаловался на то, что полуденная возня с углем выпадает на его обеденное время, а в зимнее время он не любил выходить по вечерам. Нельзя ли приносить сразу два ведра в одиннадцать утра? Но миссис Примьеро возражала. Она говорила, что не намерена превращать свою гостиную в привокзальный двор.

Берден улыбнулся. Его усталость почти рассосалась, позавтракав, побрившись и приняв внизу душ, он станет новым человеком. Он взглянул на свои часы, потом на Хай-стрит, где в кафе «Карусель» уже поднимали жалюзи.

— Я, пожалуй, справился бы с чашечкой кофе.

— Две головы сошлись на одной мысли. Откопайте кого-нибудь и пошлите.

Уэксфорд встал, потянулся, поправил галстук и пригладил волосы, слишком редкие, чтобы прийти в беспорядок. Принесли кофе в озокеритовых чашках с пластмассовыми ложечками и маленькими пакетиками сахара.

— Так-то лучше, — сказал Уэксфорд. — Хотите, чтобы я продолжил?

Берден кивнул.

— К сентябрю пятидесятого Пейнтер работал у миссис Примьеро уже три года. Договор о работе выполнялся прекрасно, за исключением жалоб Пейнтера на сложности с углем и его постоянных просьб о прибавке.

— Полагаю, он считал, что она купается в деньгах?

— Конечно, он не мог знать, сколько у нее на счете в банке, сколько у нее акций или тому подобное. С другой стороны, ни для кого не было секретом, что она держит деньги в доме.

— Имеете в виду, в сейфе?

— Ни за что в жизни. Вы же знаете этих старых дев. Часть денег, набитых в бумажные мешки, хранилась в ящиках стола, часть — в старых дамских сумках.

Проявив чудеса памяти, Верден вдруг сказал:

— И в одной их этих сумок было целых двести фунтов?

— Да, — угрюмо признал Уэксфорд. — Однако что бы миссис Примьеро ни была в состоянии себе позволить, она отказалась поднять зарплату Пейнтеру. Если ему не нравится договор, он может уходить, но это означает, что он лишается квартиры. Очень старая женщина, миссис Примьеро была весьма чувствительна к холоду, поэтому топить начинали в сентябре. Пейнтер считал, что в этом нет необходимости, и раздраженно ворчал по этому поводу…

Зазвонил телефон, и Уэксфорд замолк. Он сам взял трубку:

— Да… да… хорошо…

Верден не понял, кто это мог быть. Он допил кофе с некоторым отвращением, потому что ободок озокеритовой чашки слегка отсырел. Уэксфорд положил трубку.

— Жена, — пояснил он. — Я умер? Или забыл, что у меня есть собственный дом? Она замотана домашней работой и не может найти чековую книжку. — Он поискал в кармане и хмыкнул: — Неудивительно. Придется вернуть уворованное. — И неожиданно мягко добавил: — Пойду домой, вздремну. Почему бы и вам не сделать того же?

— Не люблю оставаться в подвешенном состоянии, — проворчал Верден. — Теперь понятно, что чувствуют мои дети, когда я прерываю вечернюю сказку на середине.

Уэксфорд стал собирать вещи в кейс.

— Если оставить в стороне подробности, — добавил он, — осталось немногое. Я говорил вам, что все было просто. Это случилось в воскресенье, 24 сентября, холодным, сырым вечером. Миссис Примьеро послала Алису в церковь. Она ушла примерно в четверть седьмого, а Пейнтер должен был принести уголь в половине седьмого вечера. Все прошло прекрасно, и он отбыл с двумя сотнями фунтов прибытка.

— Хотелось бы услышать подробности, — настаивал Верден.

Уэксфорд был уже у дверей.

— Продолжение в следующий раз, — ухмыльнулся он. — Вы не можете сказать, что я оставил вас в неопределенности. — Ухмылка его погасла, и лицо посуровело. — Миссис Примьеро была найдена в семь вечера. Она лежала в гостиной на полу у камина в большой луже крови. Кровь была на стенах, на ее кресле, а в сердце воткнут окровавленный колун.