Зловещее наследство

Глава 16

Когда нечистый дух выйдет из человека, он пройдет через сухие места, ища отдыха, и не найдет ничего. Скажет он, я вернусь в мой дом, из которого я вышел.

Евангелие на четвертое воскресенье Великого поста

Она рассказывала от второго лица: «Ты сделала это. Ты сделала это». Арчери осознал, что он слышит то, чего ни родители, ни психиатры не слышали, и изумился. Странное употребление местоимения захватило его собственное воображение настолько, что он, казалось, видел ее глазами и чувствовал ее затаенный ужас.

Она, теперь совершенно неподвижная, сидела во влажном сумраке на том месте, где это все для нее началось. Иногда, в самых мучительных местах рассказа, она закрывала глаза, потом открывала их снова с медленным выдохом. Он не бывал на спиритических сеансах — они не одобрялись, как теологически ненадежные, — но читал о них. Ровным, монотонным голосом Элизабет Крайлинг вела свое повествование об ужасных событиях, и это напоминало, подумал он, откровения медиума. Ее рассказ уже подходил к концу, усталое облегчение появилось на ее лице, как будто она сбросила груз с души.

— …Ты надела платье, свое лучшее платье, потому что это было твое самое лучшее платье, побежала через дорогу, по подъездной дороге и мимо теплицы, Ты никого не видела, потому что никого не было. Или был? Уверена только, что задняя дверь тихонько закрылась. Ты тихонько обошла вокруг дома, а потом увидела только дядю Берта, который вышел из дома в сад.

«Дядя Берт, дядя Берт! На мне мое самое лучшее платье. Можно я пойду и покажу его Тэсс?»

Вдруг ты испугалась, больше испугалась, чем когда-либо в своей жизни, потому что дядя Берт дышал, задыхался и кашлял так же странно, как папочка, когда у него случался приступ. Потом он повернулся, и на нем все было красное, на руках и по всей одежде.

«Я порезался, — сказал он. — Не смотри, Лиззи. Я просто порезался».

«Я хочу Тэсси! Я хочу Тэсси!»

«Не ходи туда!»

«Не трогайте меня. У меня новое платье. Я мамочке скажу».

Он просто стоял там весь в красной дряни, и его лицо было похоже на лицо льва с той картинки в книжке, про которую мамочка сказала, что тебе нельзя смотреть…

Красная дрянь забрызгала все его лицо и стекала струйкой из угла рта. Он сунулся к тебе страшным лицом и прокричал прямо в твое лицо:

«Ты скажешь ей, Лиззи Крайлинг, ты маленький самодовольный сноб? А ты знаешь, что я сделаю? Где бы я ни был — где бы ни был, слышишь? — я найду тебя и устрою тебе то же, что устроил старой девочке».

Рассказ закончился. Арчери сказал бы, между прочим, что она выходит из транса, потому что выпрямилась и издала что-то вроде стона.

— Но вы вернулись, — пробормотал викарий. — Вы вернулись с вашей мамой?

— Моя мать? — Слезы не удивили бы его. Но этот вымученный горький смех… На высоком резком раскате она внезапно смолкла и бросилась в атаку. — Мне исполнилось всего пять. Ребенок! Меня больше пугало, что она узнает, что я там была.

Он отметил это «она» и интуитивно понял, что Лиз не хочет называть мать по имени.

— Видите ли, я даже не знаю, была ли это кровь, и, скорее всего, думала, что это краска. Потом мы вернулись. Я не боялась дома и не понимала, что он подразумевал под старой девочкой. Когда он говорил о том, что устроил старой девочке, я думала, что он имеет в виду свою жену, миссис Пейнтер. Он знал, что я видела, как он ударил ее. Я нашла тело. Вы это знаете? Господи, это было ужасно! Видите ли, я не поняла. Знаете, что я подумала сначала? Я подумала, что она как будто бы взорвалась.

— Не представляю, — сказал Арчери.

— Если вы и сейчас не можете себе этого представить, что бы вы подумали на моем месте? Мне было пять. Пять, мой бог! Меня уложили в постель, и я проболела неделю. Конечно, они арестовали Пейнтера, но я этого не знала. Детям не рассказывают о такого рода делах. Я вообще не знала, что случилось, только что бабуся Роза взорвалась и что это он заставил ее взорваться, а если я скажу, что видела его, то он сделает со мной то же самое.

— А впоследствии? Вы потом рассказывали кому-нибудь?

Она рассказала о том, как нашла тело и как это было ужасно, но потом в ее голосе появилась аффектация. Ребенок, нашедший убитую женщину, подумал он. Да, все были потрясены этим. Сейчас, спросив ее о дальнейших событиях, он увидел, что транс опять начал туманить ее лицо, словно призрак Пейнтера тут же возник перед ней.

— Он нашел тебя, — бормотала она, — он находил тебя, где бы ты ни была, где бы он ни был. Ты хотела рассказать ей, но она не слушала. «Не думай об этом, детка, выкинь из головы», но это не выходило… — Черты ее лица исказились, пустые глаза мерцали.

— Мисс Крайлинг, позвольте, я отвезу вас домой.

Теперь она встала и механически двинулась к стене дома — робот, программа которого дала сбой. Когда ее руки коснулись кирпичей, она остановилась и опять заговорила, скорее с самой собой, чем с ним:

— Это не выходило. Это появлялось снова и снова, будто вращалось маленькое черное колесо и проигрывались одни и те же, те самые, события, опять и опять.

Сознавала ли она, что говорила метафорами? Он не думал об изречениях медиума, но сейчас Арчери знал, что это больше напоминало испорченную пластинку, которая запускала тот же ужас каждый раз, когда на нее опускалась граммофонная игла ассоциаций.

Он коснулся ее руки и был удивлен тем, как покорно она последовала за ним и безвольно села в кресло. Несколько минут они сидели в тишине. Лиз заговорила первой и была в почти нормальном состоянии:

— Вы знаете Тэсси, да? Она собирается выйти замуж за вашего сына?

Он вздрогнул.

— Я думаю, она была единственным моим настоящим другом, — спокойно сказала она. — На следующей неделе должен был быть ее день рождения. Ей исполнялось пять, и я думала, что подарю ей одно из моих старых платьев. Стащу его, когда она будет со старой девочкой. Великодушная маленькая скотина, не так ли? Я ее больше никогда не видела.

Арчери мягко поправил:

— Вы видели ее сегодня утром в аптеке. Ее новое спокойствие было очень точно сбалансировано.

— В белой блузке? — спросила она мертвенно-ровным голосом, так медленно, что он наклонился, чтобы уловить ее слова.

Генри кивнул.

— Та девушка, у которой не было мелочи?

— Да.

— Она стояла рядом со мной, а я ничего не знала. — Последовало долгое молчание. Слышен был только шелест мокрой и блестящей листвы кустарника у стены каретного сарая. Потом она тряхнула головой. — Я не часто обращаю внимание на женщин, — сказала Лиз. — Я заметила только вас и молодого человека, что был с вами. Помню, я подумала, что это дарование хорошо смотрится на этой свалке.

— Это дарование, — сказал Арчери, — мой сын.

— Ее дружок? Я никогда не рассказала бы нам! — вскрикнула она с досадой. — И, господи, никогда не сказала бы ей, — никогда, если б вы не подловили меня подобным образом.

— Это было случайно, совпадение. Возможно, даже лучше, что я знаю.

— Вы! — вскричала она. — Все, о чем вы думаете, — это вы и ваш драгоценный сыночек. А что со мной? — Лиз встала, посмотрела на него и двинулась к дверям с разбитым оконцем.

Это правда, подумал Арчери, пристыженный. Он готов был принести всех этих людей — Крайлингов, Примьеро, даже Имоджин — в жертву, лишь бы спасти Чарльза, но его поиски были обречены с самого начала, потому что историю нельзя изменить.

— Что сделают со мной? — Она говорила тихо, отвернувшись от него. Но в коротких словах ее был такой страх и настойчивость, будто девушка кричала.

— Сделают с вами? — Он ничего больше не мог, как только подняться и беспомощно топтаться возле нее. — Почему с вами что-то должны сделать? — Арчери вспомнил о мертвом человеке на перекрестке, но сказал только: — Вы не столько грешница, сколько жертва греха.

— О! Библия! — вскричала она. — Не цитируйте мне Библию!

Он ничего не ответил, потому что не цитировал.

— Я сейчас поднимусь наверх, — как-то странно сказала она. — Когда вы увидите Тэсс, передайте ей, что я ее люблю. Я хотела бы подарить ей что-нибудь ко дню рождения.

К тому времени, когда он нашел дом врача, он чувствовал только руку, ничего, кроме руки, пульсирующей так, словно билось второе сердце. Он сразу узнал доктора Крокера и увидел, что тот тоже его вспомнил.

— Вам следовало бы наслаждаться отпуском, — сказал Крокер. Он зашил палец и наполнил шприц противостолбнячной сывороткой. — Сначала тот погибший мальчик, а теперь это. Извините, может быть больно. У вас тонкая кожа.

Кивнув, Арчери собрался уходить.

— Я хотел бы осмотреть ваш палец еще раз, — сказал доктор, — или пусть это сделает ваш врач. Вам нужна еще пара инъекций. Проверитесь, когда вернетесь домой, хорошо?

Домой… да, он должен быть дома завтра. Его пребывание в Кингсмаркхеме можно назвать как угодно, только не отпуском, а еще у него было странное ощущение, когда в конце отпуска курорт становится более родным, чем дом.

Он каждый день ходил по Хай-стрит, чаще даже, чем топтал главную улицу Трингфорда. Расположение магазинов, аптеки, бакалейной и мануфактурной лавок были так же хорошо знакомы ему, как домашним хозяйкам Кингсмаркхема. И местечко, несомненно, красивое. Вдруг ему стало грустно оттого, что он едва смог заметить эту красоту, — может быть, большую, чем существовала на самом деле, чем та, что объясняется пейзажами и архитектурой, — но для него связанную навсегда с потерянной любовью и неудавшимися поисками.

Уличные фонари, некоторые из них довольно древние, кованые, освещали улочки и переулки, каменные стены и цветы в палисадниках. Слабый желтый свет доводил эти цветы до полной бледности. Еще полчаса назад света было вполне достаточно для чтения; сейчас опустились сумерки, и перед окнами вдоль улицы зажглись фонари. Небо было дождливое, и звезды появлялись только в разрывах пухлых облаков. Никакой луны.

«Олива и голубка» ярко освещены, около отеля полно машин. Стеклянные двери отделяли холл от коктейль-бара, и он видел группы людей, собравшихся вокруг небольших черных дубовых столов, и юные пары, сидящие на высоких табуретах. Арчери подумал, что отдал бы все, чем владеет, лишь бы видеть Чарльза среди них закидывающим в смехе голову, с рукой, положенной на плечо хорошенькой девушки. Не прекрасной, не интеллектуальной, не высоконравственной девушки — просто хорошенькой, глупенькой и без лишних комплексов. Но Чарльза здесь не было. Он нашел его на террасе в одиночестве пишущим письмо. Всего несколько часов прошло с момента прощания с Тэсс, а он уже писал письмо…

— Ну и что хорошего ты сделал, где был?

— Пробивался в далекое прошлое.

— Не говори загадками, тебе это не идет.

Его тон был резким и сердитым. Арчери удивился, почему говорят, что страдание улучшает характер, почему, в самом деле, и сам он иногда говорил то же своим прихожанам. Он вслушивался в голос сына, придирчивый, ворчливый, капризный.

— В течение последних двух часов я пытаюсь надписать этот конверт и не могу, потому что не знаю, где живет тетя Тэсс. — Чарльз подарил ему кислый, укоризненный взгляд. — Ты его записал. Не говори, что ты потерял его.

— Вот. — Арчери достал открытку из кармана и бросил на стол. — Я собирался позвонить маме, сказать ей, что утром будем дома.

— Я поеду с тобой. Это местечко к вечеру вымирает.

Вымирает? А в баре толпятся люди, некоторые из которых были, конечно, столь же суровы, как Чарльз. Если бы Тэсс находилась с ним, местечко не выглядело бы вымирающим. Совершенно неожиданно Арчери пришло в голову, что Чарльз должен стать счастливым, и, если счастье для него подразумевает Тэсс, — у него должна быть Тэсс. Следовательно, теория, которую он формулировал, должна быть разработана так, чтобы возыметь действие.

Он остановился на пороге своей спальни, поднял руку к выключателю и не нажал на него. Там в темноте с Чарльзом за спиной в его воображении возникла картина первого визита в полицейский участок к Уэксфорду. Как он был тверд в тот день. «Категорически, категорически против этого брака», — сказал он тогда старшему инспектору. И к какому, совершенно противоположному, решению он пришел! Но тогда он не знал, что такое потребность в голосе и улыбке. Чтобы понять это, нужно не просто простить все, нужно совершенное слияние духа и плоти. Чарльз за его плечом сказал:

— Не можешь найти выключатель? — Он протянул руку и натолкнулся на руку отца на сухой холодной стене. Комнату залил свет. — С тобой все в порядке? Ты выглядишь утомленным.

Возможно, повлияла непривычная ласка в голосе сына. Арчери знал, как легко быть добрым, когда ты счастлив, как почти невозможно заботиться о ком-то, когда страдаешь сам. Его вдруг переполнила любовь, безотчетная любовь, которая впервые за эти дни не имела в виду никого персонально, но включала его сына… и его жену. Почему-то надеясь, что ее голос будет и мягок и добр, он двинулся к телефону.

— Ну, ты совсем пропал. — В первых же словах он услышал острую обиду. — Я уж начала беспокоиться, что с тобой что-то случилось. Думала, что ты, должно быть, сбежал.

— Я бы этого не сделал, дорогая, — ответил он с болью в сердце. А потом, словно в подтверждение того, что возвращается на путь верности, он издевательским эхом услышал собственные слова. — Кингсмаркхем не блещет талантами. Я соскучился по тебе. — Это не соответствовало истине, и то, что он собирался еще сказать, тоже будет ложью. — Я с удовольствием буду снова дома с тобой. — Эту ложь следует превратить в истину. Викарий стиснул трубку так, что поврежденный палец обожгло болью, но, говоря это, Арчери надеялся, что время и он сам могли бы сделать это истиной…

— Ты употреблял совершенно необычные выражения, — сказал Чарльз, когда отец повесил трубку. — Кстати, о талантах… Очень вульгарно. — Он все еще держал в руке открытку и не мог от нее оторваться. Неделю назад Арчери удивился бы тому, что адрес женщины и женский почерк могут иметь такое очарование. — Ты спросил меня в субботу, не видел ли я это прежде. Ты спросил меня, не слышал ли я это. Так вот, очень удачно, что я увидел ее сейчас. Это — часть длинной службы в стихах. Часть ее в прозе, но в ней есть песни (настоящие гимны), и это — последний стих одного из них.

— Где ты видел его? В Оксфорде? В библиотеке?

Но Чарльз уже не слушал его. Он сказал так, словно говорил на эту тему последние полчаса:

— Где ты был сегодня вечером? Это имеет отношение ко мне и… и Тэсс?

Нужно ли говорить ему? Обязан ли он вырвать с корнем остатки его надежды, прежде чем получил что-нибудь реальное и доказанное, чтобы все расставить но местам?

— Просто бросил последний взгляд на «Дом мира».

Чарльз кивнул. Он, оказывается, воспринимает это как довольно естественное.

— Элизабет Крайлинг была там, пряталась. — Он рассказал ему о наркотиках, неудачных попытках получить больше таблеток. Но всего он ему не сообщил.

Реакция Чарльза была неожиданной.

— Пряталась? От кого?

— От полиции, полагаю, или от матери.

— Ты просто оставил ее там? — негодующе спросил Чарльз. — Такого безумного ребенка, как она? Бог знает, что она может сделать. Ты не знаешь, сколько таких таблеток отравили бы ее. Она может умышленно принять их с этой целью. Ты об этом подумал?

Лиз обвинила его в том, что он не понимает ее, но даже эта дерзость не пробудила в нем никаких опасений. Ему просто не пришло в голову, что он поступает безответственно, оставляя молодую девушку в одиночестве в пустом доме.

— Я думаю, мы должны поехать в «Дом мира» и попытаться доставить ее домой, — заявил Чарльз.

Наблюдая неожиданное оживление на лице сына, Арчери задавался вопросом, насколько тот сейчас искренен и сколько в этом всплеске энергии было от желания делать что-то, хоть что-нибудь, потому что все равно не уснул бы, даже если бы пошел в постель. Чарльз убрал открытку обратно в карман.

— Я знаю, что тебе это не понравится, — сказал он, — но думаю, что мы должны взять с собой ее мать.

— Она поссорилась с матерью. Она ведет себя так, будто ненавидит ее.

— Это ничего. Ты когда-нибудь видел их вместе?

Только мельком в суде, отражение проскользнувшей непонятной страсти. Он никогда не видел их вместе. Он знал только, что, если бы Чарльз был один где-то, несчастный и, возможно, на грани расчетов с собственной жизнью, он, Арчери, не хотел бы, чтобы ему на помощь пришли незнакомые люди.

— Можешь сесть за руль, — сказал он и бросил сыну ключи.

Часы на церкви пробили одиннадцать. Арчери удивился бы, если бы миссис Крайлинг не была еще в постели. Потом ему пришло на ум, впервые, что она может беспокоиться о дочери. Он никогда не задумывался, что у Крайлингов могли быть обычные, простые чувства. Они были у них разными: у сумасшедшей матери, у преступной дочери. Не потому ли он, будучи по природе милосердным, просто использовал их? Когда они повернули на Глиб-роуд, он почувствовал, как незнакомое тепло возникло в его душе. Было еще не поздно — именно сейчас, когда она нашла некоторое облегчение, — возвратить Элизабет обратно, чтобы залечить ту старую рану, чтобы восстановить что-то из хаоса.

Внешне он выглядел спокойным. Арчери не надел пальто, а вечер был прохладный. Ожидал, что только зимним вечером можно озябнуть, подумал он. Было что-то давящее и скверное в холоде летнего вечера. Ноябрь с цветами, ноябрьский ветер, который треплет летние листья. Он не должен искать предзнаменования в характере природы.

— Как это называется, — спросил он Чарльза, — когда свои эмоции приписывают силам природы? Какое выражение?

— Антропоморфизм, — ответил Чарльз.

Арчери трясло.

— Вот этот дом, — указал он.

Они вышли. Номер двадцать четвертый был темен сверху донизу.

— Наверное, она в постели.

— Значит, поднимем, — сказал Чарльз и позвонил. Он звонил и звонил. — Бессмысленно. Может, обойти сзади?

— Сюда, — сказал Арчери и повел его под арку. Как в пещере, подумал он, нащупывая стену. Генри ожидал, что стены будут холодными и влажными, но они были сухими и шершавыми.

Отец и сын вышли в темную заводь среди пятен света, падавшего из французских окон но всем задним фасадам домов; желтые квадраты на черном фоне, лежавшие на каждом затененном саду, но ни одно из окон миссис Крайлинг не светилось.

— Должно быть, она вышла, — сказал Арчери, когда они открыли небольшую калитку в проволочном ограждении. — Мы так мало о них знаем. Не знаем, куда она ходит или кто ее друзья.

В ближнее кухонное окно они увидели темноту и пустоту, то же было и в холле. Чтобы добраться до французского окна, им пришлось пробираться через мокрую крапиву, обжигавшую руки.

— Жаль, что мы не взяли фонарик.

— Что у нас нет фонарика, — уточнил Арчери. Он вглядывался внутрь. — У меня есть спички.

Первая зажжённая спичка осветила комнату в том же виде, какой он ее уже видел: разбросанная одежда и груда газет. Спичка погасла, и он бросил ее на влажный бетон. В следующей вспышке он увидел остатки еды на столе, нарезанный хлеб все еще в бумажной упаковке, чашку с блюдцем, банку с джемом, тарелку с чем-то желтым и замороженным.

— Мы тоже можем идти, — сказал он. — Ее нет.

— Дверь не закрыта, — сказал Чарльз. Он поднял щеколду и спокойно открыл дверь. В лицо им сразу ударил специфический и неописуемый запах фруктов и алкоголя.

— Ты не можешь входить. Такой взлом оправдать совершенно нечем.

— Я ничего не сломал. — Нога Чарльза была уже за порогом, но он остановился и сказал через плечо отцу: — Тебе не кажется, что здесь что-то странное? Не чувствуешь?

Арчери пожал плечами. Они оба уже были в комнате. Запах стоял сильный, но они ничего не видели, кроме неясных очертаний разбросанной мебели.

— Выключатель слева от двери, — сказал Арчери, — я найду его. В этом темном, дурно пахнущем месте они были только родителем и ребенком. Он не должен поступать так же, как поступила миссис Крайлинг, позволив ребенку идти первому. — Подожди там, — сказал он. Викарий пошел вдоль стола, оттолкнул с дороги небольшое кресло, протиснулся позади дивана и нащупал выключатель. — Жди там! — крикнул он еще раз, но гораздо резче, в приступе настоящего страха. Еще пока викарий пробирался по комнате, его ноги наступали на какие-то обломки, на башмак, как ему показалось, на книгу. Теперь преграда была крупнее и более твердая. У него зашевелились волосы на голове. Одежда, да, но в пределах одежды нечто тяжелое и неподвижное. Он опустился на колени, протянул руки, чтобы пощупать, и нащупал. — Господи боже!..

— Что это? Что за черт! Не можешь отыскать свет?

Говорить Арчери не мог. Он отдернул руки, и они были влажными и липкими. Чарльз пошел через комнату. Свет, заливший все и изгнавший темноту, причинял физическую боль. Арчери закрыл глаза. Над ним Чарльз издал нечто нечленораздельное.

Он открыл глаза, и первое, что увидел, были его красные руки. Чарльз сказал:

— Не смотри! — и Арчери знал, что его собственные губы пытались сказать то же самое. Они не были полисменами, не привыкли к зрелищам, подобным этому, и каждый старался спасти от него другого.

И каждый видел. Миссис Крайлинг распростерлась на полу между диваном и стеной, и она была совершенно мертвой. Холод ее тела дошел до рук Арчери сквозь розовые оборки, покрывавшие ее от шеи до лодыжек. Он увидел эту шею и сразу отвел конец чулка, обвившегося вокруг шеи.

— Но она же вся в крови, — сказал Чарльз. — Господи! Как будто ее кто-то обрызгал ею.