Зловещее светило

Цель и мечта писателей, получающих «грош за слово», — вырваться на оперативный простор глянцевых журналов с высокими гонорарами, издавать полнообъемные книги, а пуще всего — застолбить межу в Голливуде. Немногим это удавалось, а из самых удачливых мало кто смог превзойти Стива Фишера (1912–1980), писателя чрезвычайно плодовитого (почти 200 рассказов с 1935 по 1938 год), ставшего маститым сценаристом.

Из двух десятков книг, сочиненных им как под собственным именем, так и под псевдонимами Стивен Гульд и Грант Лэйн, наиболее знаменит роман «Я просыпаюсь с воплем», основа сценария классического фильма ужасов с Виктором Мэтьюром в главной роли.

Среди известных работ Фишера в кино — сценарии фильмов «На берегах Триполи», «Место назначения — Токио» и «Берлинский корреспондент». Из детективных фильмов выделяются «Леди в озере» и «Песня тонкого человека». Фишер является автором и более 200 сценариев таких популярных телефильмов, как «Старски и Хатч», «Макмиллан и Уайф» и «Барнаби Джонс».

Публикуемый рассказ не назовешь блестящим, этого от макулатурного чтива никто и не ждет, но тема его и через полвека остается злободневной. Как поступать с юными убийцами, еще не доросшими до судебной ответственности? Уильям Марч успешно развил эту тему в пьесе «Дурное семя», впоследствии экранизированной.

Рассказ «Ты запомнишь меня навсегда» впервые напечатан в мартовском выпуске «Черной маски» за 1938 год.

Ты запомнишь меня навсегда Стив Фишер переводчик — Юрий Балаян

Пуштон задудел в свою дуду, и я вывалился из койки вместе с постельным бельем. Подскочил к двери, распахнул и заорал:

— Заткнись! Заткнись! Заткнись!

Грохнув дверью, я зашагал вдоль коек и с воплем стал стягивать одеяла с тех, кто уже проснулся или еще спал:

— Подъем! Подъем! Не слыхали, что ли, Пуштон уже разгорланился!

Я вообще ненавижу горны да фанфары, но гаже, чем Пуштон дает побудку, и представить себе ничего нельзя. Конечно, я не выспался, всю ночь думал о том, что узнаю сегодня утром, чуть заснул — и на тебе…

Вернувшись к койке, я сгреб башмаки и обмотки, швырнул их перед собой на пол и принялся расстегивать пижаму. Спрашивать парней в моей казарме о том, что мне не терпелось узнать, бесполезно. Если они видели газету, то замечали в ней только комиксы. Я понимал, конечно, что академия Кларка — одна из лучших военных академий Запада, что отец тратил на меня кучу денег, но все же много у них здесь идиотских прибамбасов. Среди них и размещение по возрасту. Дураку ясно, что надо группировать по классам. О чем мне толковать с 14-летним недоумком?

Вздохнув, я молча закончил одеваться и рванул в ротный строй. Батальон равнялся на подъем флага. Вот еще одна кретинская затея. Стой тут, мерзни на пустое брюхо, пока они натягивают на длинную палку полосатую тряпицу, а Пуштон надувает щеки, снова дудит, старается. Я утешал себя тем, что мог бы попасть и в гораздо худшую дыру, чем Военная академия Кларка, не будь у моего предка кучи денег и столько же влияния. Торчал бы в какой-нибудь гигантской школе-муравейнике, где тебя суют куда ни попадя, вообще ни о чем не задумываясь. Попал я в такую разок… Так что стой и не булькай.

Наконец, я дорвался до старших, хватая каждого то за ворот, то за рукав и вопрошая:

— Был вчера дома? Газету видел? Что с Томми Смитом?

Вот что я хотел узнать — что с Томми Смитом.

— Завернули, — проронил, наконец, один из старших.

— Губернатор отказал?

— Да. В пятницу вздернут.

Меня как молотом по затылку огрело. Слова застряли в горле. В животе как будто все перевернулось. Почему-то я уверен был, что смертную казнь ему заменят пожизненным. Ведь у них явно не хватало доказательств, чтобы его повесить.

Конечно, какое мне до этого дело, но он жил через улицу. Его забрали за то, что он воткнул нож в спину своего родителя, — в этом его обвиняли. И две его сестры остались теперь без отца и без брата. А это уже задевало и меня. Я втрескался в младшую, Мэри. Ей 15, на год больше, чем мне. Ну я ж говорил, я не какой-то недоумок из средней школы, меня и вундеркиндом можно обозвать.

И вот они вздернут Томми, а Мэри будет рыдать у меня на плече полгода, если не всю жизнь. Может быть, стоило бы от нее отделаться. Только женских слез мне не хватало!

Я стоял правофланговым сержантом в роте двенадцатилеток. Пошел марш с равнением на знамя. Настроение — хоть удавись.

Пуштон снова дудел. Я жег его взглядом. Ненавижу горнистов, а Пуштона и без горна трудно полюбить, очкарика толстомордого. Задница как воздушный шар, а башка словно прыщ. Физиономия как вчерашняя овсянка. А воображала-то! Велика шишка — горнист. А вышагивал как архангел Гавриил. Грудь выпятил, зад оттопырил…

Я глядел на Пуштона, но все мысли были о Томми Смите. В вечер убийства я наведался к Мэри, слышал часть спора Томми с папашей. Оба несли чушь собачью. Но папаша Томми так не считал, как и девица, на которой Томми собирался жениться. Я б сказал, что папаша этот на свете зажился, ему давно на тот свет было пора, старому придурку. Он и за мной со своей клюкой гонялся. Мэри говорила, что он по ночам бродил по дому да палкой своей стучал.

Главный аргумент защиты Томми — что старый хрен, мол, замахнулся на сына палкой. Адвокат хотел представить дело таким образом, чтобы Томми признал вину, и можно было бы давить на оправдание. Но Томми уперся и все отрицал. Утверждал, что отца не убивал. Ну, прокурор представил его вруном-алкоголиком, и присяжные подпели обвинителю.

Вообще-то Томми нормальный парень. Играл в футбол в университете. Высокий блондин, кровь с молоком, глаза голубые. Улыбка как с рекламы зубной пасты. Но насчет девицы той папаша, похоже, прав оказался. Едва Томми взяли — только ее и видели. Смылась в Нью-Йорк к мамочке с папочкой.

Я продолжал думать о Томми, когда нас снова погнали маршем, а затем, перед завтраком, начали еще одну идиотскую забаву под названием физподготовка. Мало нас без этого гоняли целыми днями, так тут еще и какие-то кретинские упражнения.

Наконец, завтрак.

Я колупал вареное яйцо и смотрел на парня напротив. Он давился уже шестым. Смех, да и только. Народишко воображает, что большие частные школы — верх шика и их сынишки вращаются в высшем обществе. Ха! Есть, конечно, пара-другая парней с фамилиями, которые видишь на вывесках, есть и дети кинозвезд, но большинство из нас — серая публика, не справляющаяся с обычной учебной программой и никому не нужная дома. Преподавателям мы тоже ни к черту не нужны. И вот мы здесь. Кларк возьмет любого, за кого платят. И напялит на него свою престижную форму. Во всем штате не найдется другой школы, частной или общественной, которая бы меня приняла, ознакомившись с моими характеристиками. Но старику Кларку главное — какая пачка баксов зажата в ладони, и плевал он на характеристики и отметки.

Итак, я любовался этим боровом, который впихивал в себя яйца, не боясь несварения и колик, когда парень справа вдруг ляпнул:

— Томми Смита-то вздернут.

— Да, — согласился я. — Жаль мужика.

— Жаль? — удивился он. — Туда ему и дорога! Получит что заслужил.

— Заткнись, — бросил я ему. — Или вздую.

— Неужто?

— Если хочешь — выйдем, и вздую прямо сейчас.

Старший стола заорал:

— Эй, вы, двое, кончайте базар! О чем вы, кстати?

— Томми Смита собираются вздернуть. А он невиннее младенца.

— Ха-ха… Ты поешь под дудку Мэри Смит.

— Юбочник! — заорал обжора, брызнув полупережеванной яичной смесью пополам со слюной.

Я выплеснул ему в морду воду из стакана и встал:

— Слушайте, Томми Смит не виноват. Я был у них в доме как раз перед убийством. И после этого был. И с детективами разговаривал. А вы только и знаете, что в газетах напечатано.

Зол я был, как собака, но пришлось усесться за стол, потому что в столовку вошел дежурный офицер. Все стали паиньками и замолкли. Дежурный вышел, и старший стола ухмыльнулся:

— Поганка твой Томми Смит. Отца убить, а! В спину, сзади, подло!

— Враки! — крикнул я.

— Да ты-то откуда знаешь?

— Знаю, и все.

— Нет, вы на него только гляньте! Знающий какой. Курам на смех.

— Знаешь, так нам скажи. Кто тогда, если не он?

— А почему не я? Что ты на это скажешь?

— Ты! — вылупил глаза старший. — Нос не дорос, салага четырнадцатилетняя.

— Иди ты к черту! — послал я его.

— Четырнадцатилетний прыщик кого-то убил! — крикнул старший стола и зашелся приступом смеха, схватившись за бока.

Весь понедельник я безрадостно размышлял о Томми, о том, какой он хороший парень, всегда готовый рассмеяться, ободряюще похлопать по спине. А теперь он заперт в камере в Сан-Квентине, считает часы, может, слышит, как сколачивают для него эшафот.

Я представил, каково человеку ожидать этого, шагая по камере, дымя сигаретами, пытаясь понять, что это значит — умереть. Читал я о таких вещах. О Краули Два Ствола, так, кажется, его звали. Он вроде прошествовал к электростулу как на праздник, гордо задрав подбородок. Но, думаю, что-то было и под этой маской, и Краули знал, что его ждет. В реальной жизни это происходит не так, как описывают в газетах.

К Мэри я не пошел, хотя запросто мог сбегать к ним домой, она живет совсем рядом с лагерем. Но она и ее старшая сестра Рут, а также молодой детектив Дафф Райан, арестовавший Томми — как он сказал, это был его служебный долг, — рассчитывали на изменение меры пресечения. Они надеялись, что суд прояснит сомнительные моменты, которыми дело пестрело. Представляю, что меня ожидало, если бы я заявился к Мэри! Она вряд ли благосклонно приняла бы мои утешения и заливалась бы слезами всякий раз при упоминании Томми. Нет уж, спасибо.

Полпонедельника я просидел в комнате для занятий, раздумывая над судьбой Томми. На небе уже появились звезды. Несмотря на тепло, сохранившееся в помещении, меня бил озноб. В 8.30 мы промаршировали в спальню. Симмонс, старший стола, все донимал меня насчет моей наивности.

— Слушай, — сказал я ему. — Получишь.

— Ладно-ладно, молчу. У тебя головка бо-бо.

— У тебя сейчас морда будет бо-бо, если не заткнешься.

Лежа в постели, я корчился от звуков насилуемого Пуштоном горна и радовался, что завтра очередь дудеть Майерсу.

Заснуть не удавалось. Все те же мысли. Сколько можно! Если б мы с Богом не разошлись разными путями, я б Ему вознес какую-нибудь молитву. Однако, поворочавшись с полтора часа, примерно в 10 я уснул.

Во вторник вечером я тоже не пошел к Мэри. Но после шамовки, то есть ужина, в комнату для занятий прибежал дневальный и вызвал меня в главное здание к телефону. Звонил Дафф Райан, тот самый молодой детектив.

— Ты взвалил на меня непосильную ношу, парень, — начал Райан.

— Что-что? Нельзя без загадок? — Таким тоном лучше с детективами не разговаривать, но очень уж меня взвинтили события.

Казалось, что я физически ощутил на себе взгляд Райана, как его серые глаза сверлят меня сквозь разделяющие нас стены и расстояния.

— Рут чувствует себя сам представляешь как, — продолжил Райан спокойно. — Я ее утешаю как могу. Но Мэри тоже не лучше. И мне не разорваться.

— Ну и что? — упрямо «не понимал» я.

— Она твоя девушка, Мартин.

— У нас в школе положено называть парней по фамилии. Мартин — звучит несолидно. Моя фамилия Торп.

— Извини, что я тебя беспокою, Мартин, — как будто не расслышал Райан. — Если не хочешь сотрудничать…

Этого еще не хватало!

— Хочу, хочу. Сейчас. То есть, если отпустят.

— Уже отпустили, — заверил Дафф. — Иди, не заходя ни в какие канцелярии.

— Уже иду, — сказал я, повесил трубку и посидел с минуту. Чего ему от меня надо? Черт разберет этих детективов!

Что ж, я затрусил к дому Смитов. Мать их умерла уже давно, а теперь… Отец покойник, брат тоже скоро… Останутся две сиротинушки.

Мне открыл Дафф. Ну и видок у него был! Физиономия серая, под глазами синяки… не боевые честно заработанные синяки, а те, которые выскакивают от бессонницы или от большой заботы. Здоровенный лось, плечи широкие, стрижка — как поле скошено. А вот смотрел он на меня… Терпеть не могу таких взглядов. Как будто допрашивал.

Но на настоящего детектива он не тянул. Я предпочитаю бойцов, которые палят напропалую и кладут гангстеров пачками направо и налево. А у Райана я и пушки-то ни разу не видал!

— Рад, что ты пришел, Мартин.

— Торп я.

Он не ответил, отступил в сторону, и я увидел Мэри. Она сидела на диване, поджав ноги, спрятав лицо. В руке сжат платок. Мэри девушка стройная, но в то же время фигуристая, из-за чего меня все время доставали в школе. Как и Томми, Мэри блондинка, но волосы, разумеется, до плеч, а не короткий ежик. Она подняла красное заплаканное — и все равно красивое — лицо. Мне она в любом виде нравилась. Мне все женщины нравятся, начиная с девяти лет.

У Мэри широко посаженные зеленые глаза, розовая кожа, большой рот. Только вот недотрога она. И с другими парнями, кроме меня, даже не разговаривала. Может, думаете, я против этого возражал? Однажды я увидел, как она выходила из воскресной школы. После этого всякий раз поджидал ее, спрятавшись, и четыре воскресенья подряд тащился вместе с ней до самого ее дома. А она со мной не разговаривала, даже на вопросы не отвечала. Наконец, я пропустил одно воскресенье, и она спросила, где я был. Так все у нас и началось.

— Торп, — сказала она. Это еще одна особенность. Она всегда называла меня по фамилии, потому что я так ей представился. — Рада тебя видеть. Сядь здесь, рядом.

Я подошел, сел. Она подтянулась, как будто стыдясь своей слабости, довольно удачно изобразила улыбку.

— Как дела? — спросила она.

— Да ничего. Латынь да алгебра… У меня все тип-топ, я в первых рядах.

— Умный ты, Торп.

— Жаль Томми, — вздохнул я. — Но еще не все потеряно.

— Боюсь, что все. — Глаза ее снова затуманились. — Разве что, конечно, вдруг что-нибудь новое выяснится. Адвокат говорит… — и она заплакала.

Я обнял ее за плечи — она несколько напряглась.

— Перестань, перестань. Томми не хотел бы видеть твои слезы.

Минут через пять она успокоилась.

Дафф Райан все это время сидел в уголке, поглядывая в окно.

— Я сыграю, — предложила она.

— Что-нибудь новенькое?

— Новенькое?

— Ну, что-нибудь модное.

— Нет, — ужаснулась она. — Я хотела…

— Гимны? — вскинулся я. — Только не это!

— Но почему, Торп?

— Слышать их не могу, к дьяволу. Сколько раз уже тебе твердил. Не хочешь играть ничего приличного, не подходи к пианино.

Я лихорадочно растирал ладони пальцами. Она не настаивала. Единственно о чем мы спорили — это ее гимны. Меня бесили все эти «Да приидет свет» и подобная бодяга.

— Хорошо-хорошо, — уступила она. — Только прошу тебя не ругаться в нашем доме.

— Извини. Больше не услышишь моей ругани в вашем доме.

— И вообще прекрати ругаться.

— Согласен и на это. Постараюсь.

Что ж, этот маленький спор отвлек ее от тяжких мыслей хотя бы на минуту. Но тут сверху спустилась Рут.

Рут не выше ростом, чем Мэри, даже, пожалуй, чуть пониже, хотя ей уже 19. Волосы ее темнее, а бледное лицо, смело можно сказать, поражало красотой. А какие у нее глаза! Кроме темно-синего халата, на Рут, похоже, ничего не было надето, но халат доставал до пят и плотно обтягивал ее тело.

— Мэри, тебе, пожалуй, лучше прилечь, — сказала Рут. — Привет, Торп.

— Привет, — отозвался я.

Мэри встала, пожала мою руку, снова улыбнулась и вышла. Рут задержалась в двери, как будто подавая сигнал Даффу Райану, — подозреваю, что так оно и было. Дафф поднялся.

— Пожалуй, нам пора, Мартин.

Я невнятно пробурчал нечто невразумительное.

Он кисло глянул на меня:

— У нас есть работка. Мы должны убить котенка. Бедного маленького котенка.

Я разинул рот… По позвоночнику потянуло ледком. Райан открыл дверь и пригласил меня выйти. Конечно, какое-то иносказание, подумал я, обычные фокусы этих хитроумных ищеек. Однако в коробке под ступеньками крыльца действительно лежал котенок. Райан поднял его и погладил:

— Попал под машину. Страшная боль и никакого шанса на выживание. Я ему вколол обезболивающее, но боль вернется. Его нужно убить.

Я хотел спросить, не слабо ли ему самому это было сделать сразу же, как только кота переехал автомобиль, но промолчал.

Мы зашагали к лагерю академии Кларка. В кромешной тьме пересекли футбольное поле.

— Хочу задать тебе еще ряд вопросов о ночи убийства, Мартин. Надо что-то делать, чтобы спасти Томми. Я сам его арестовал, но уверен, что парень невиновен. И хочу его спасти, пока еще не поздно. Похоже, мы что-то проморгали. Что-то важное.

— Уверен, что невиновен, или просто втрескался в Рут? — подколол я детектива.

— Уверен, что он невиновен, — спокойно повторил Райан. — Ты согласен помочь, Мартин? Ты же не хочешь, чтобы Томми умер?

— Хватит глупые вопросы задавать. Конечно, помогу. Только чем?

— Отлично. Итак, что ты делал в тот вечер?

— Да я уж двадцать раз отвечал. И в суде тоже. Пришел в гости к Мэри.

— Мистер Смит, ее отец, выгнал тебя?

— Он предложил мне покинуть дом.

— Не предложил, Мартин. Приказал в грубой форме. И запретил появляться в доме снова.

Я резко остановился:

— Откуда это известно?

— Мэри сказала. Она боялась, что Рут тоже запретит тебе приходить. И, к сожалению, считала, что это не оказывает влияния на судебное разбирательство.

— А что, оказывает?

— Не знаю. Итак, он тебя выгнал. Палкой угрожал?

— Не скажу.

— Что ж, ты не обязан. Но я хотел бы слышать от тебя только правду.

— Вы думаете, что я его убил? — Я повернулся к нему, затаив дыхание.

— Нет, не думаю, но…

— Что — но?

— Мартин, тебя вышибали чуть ли не из каждой школы штата.

— Ну не каждой…

— Но не из одной.

— Ну… было.

— Вот я и посмотрел твои документы. Надо было раньше этим заняться.

— Слышь…

— Не волнуйся. Это могло бы дать новую нить, только и всего. Против тебя ничего нет, но в школе в Хэддене ты затащил козленка, классного любимца, на второй этаж и спустил с лестницы, переломал ему все четыре ноги.

— Он поскользнулся.

— Возможно. — Дафф закурил, зажав коробку с искалеченным котенком под мышкой. — А ты стоял на верхней площадке и наблюдал за страданиями козленка, пока кто-то не прибежал на его вопли.

— Я так испугался, что не мог двигаться.

— В другой школе ты столкнул одноклассника в цистерну с мазутом и топил его, не давая вылезти, пока тебя не остановили.

— Он отвратный тип. А я просто пошутил.

— Из следующей школы тебя выгнали, когда ты связал теленка, заволок его на крышу, проткнул чем-то острым и наблюдал, как он истекает кровью.

— Не колол я его! Он напоролся на острый кусок жести. Не говорите это Мэри.

— Не скажу.

— А то, что я там вытворял, любой мог на моем месте сделать. Вы просто хотите спасти Томми и готовы навесить все на кого угодно, хоть на меня.

— Возможно, — мягко согласился Райан. Мы вошли в капеллу, он выплюнул изо рта сигарету, растоптал ее, погладил котенка. Через мутные окна в капеллу проникал неверный лунный свет, отражался в кошачьих глазах. — Ты еще и в колонии оказывался.

— Два раза, — признался я.

— И однажды в психлечебнице штата.

— Месяц. Один псих меня туда запаковал. Спасибо, папаша выручил.

— Угу. Псих запаковал, потому что ты отравил двух его псов, датских догов. Отец твой должен был дать кому-то на лапу, чтобы тебя выручить, а теперь он платит Кларку в двойном размере.

Все это я, конечно, знал, но слушать подобное от детектива малоприятно.

— Ну и что? Вы могли все это узнать и раньше.

— Нам не дали эти материалы. Мне пришлось подкупить персонал, чтобы их получить.

— Грязный трюк! — вырвалось у меня.

Он как-то странно улыбнулся, будто бы отодвинувшись от меня далеко-далеко. Еще раз погладил котенка. Меня трясло от страха.

— Жаль тебя убивать, милый, — сказал Райан котенку и тут же как будто сошел с ума.

Он размахнулся и с силой ударил животное головой о церковную колонну. Видно было, как окрасилась кровью голова котенка. Райан ударил еще и еще. Сердце у меня в груди бухало, как кузнечный молот. Мне захотелось ему помочь, схватить котенка и выдавить из него кишки, разметать мозг по всей капелле. Голова кружилась. Рука сама потянулась к зверьку.

Но я не дурак. Не зря я первый в классе. Я понял, что Райан меня проверял. Он призывал меня помочь. Хотел надуть. Не выйдет! Я отдернул руку, обе сунул за спину, сцепил их крепко-накрепко и отвернулся.

Звук падения. Котенок растянулся на бетонном полу. Я с трудом переводил дыхание. Дафф Райан спокойно посмотрел на меня, отвернулся и вышел. Долго я восстанавливал дыхание…

Зато спал отлично. Томми меня больше не интересовал. Скорей бы его вздернули. Проснулся я за 10 минут до подъема, помня, что черед дудеть Пуштона. Почувствовав в себе боевой задор, я сунул ноги в шлепанцы и прошел в крыло одиннадцатилеток. Пуштон сидел на краю кровати, тянулся и зевал. Этот пузан выглядел стариканом. Морда важная, что твой генерал.

— Чего тебе, Торп? — спросил он.

— Давай сюда свой дурацкий горн. Я его в куски разнесу.

— Ты от моего горна отстань. Мои родители люди небогатые, я на свой горн потратил всю свою копилку.

Все так. Школа выдавала горны, но весьма дерьмового качества, а Пуштон серьезно относился к музыке. Он накопил денег и купил собственный инструмент.

— Знаю-знаю. Еще лучше. Не привлекут за порчу школьного имущества. Где он? Куда ты его сунул? — Я заглянул под кровать, под подушку, схватил Пуштона за нос: — Где горн, Хейни?

— Отстань! — заорал он во все горло.

Народ стал поднимать головы, послышалось недовольное ворчание.

— Ладно, придурок, иди дуди. Чтоб тебе кишки выдуть.

Я вернулся в постель и зажал уши.

Пуштон продудел от души. Куда он прятал горн, я так и не узнал.

Оделся я бодро, настроение улучшилось. Еще два дня — и Томми повесят. Скорей бы. Может, Мэри скоро отнюнится, потому что больше ничего уже нельзя будет сделать. А потом и забудет. Для планеты один человек — величина несущественная, независимо от того, хороший это был парень или плохой.

В среду все шло путем. Завтрак, церковь, классы. Случайно наткнулся на Пуштона, он зажимал горн под мышкой.

— Торп, будешь приставать, я доложу по команде.

— Топай-топай, придурок. Погоди, я до тебя доберусь.

Зол я на него был — не передать.

Я все так же злился на Пуштона, когда представился счастливый случай. Счастливый для меня, не для Пуштона.

Ближе к вечеру нас отпустили из классов на двухчасовой отдых. Я заскочил в главное здание, точнее, прокрался туда, чтобы взять из-под подушки книжку. И услышал какой-то стук. Доносился стук из крыла одиннадцатилеток. Дойдя дотуда, я глазам своим не поверил.

Пуштон! Дело в том, что дежурному горнисту поручается обход здания, но я-то об этом забыл. Чуть было в Бога не поверил снова. Пуштон возился с новым переносным радиоприемником с наушниками, очевидно общим с соседом, потому что провода тянулись и к соседней койке.

Пуштон, высунувшись из окна, приколачивал наружную антенну.

Чего еще желать? Шесть этажей, внизу бетонная отмостка. Никто не знает, что я в здании. В виски ударила кровь, в глотке пересохло. Кошачьим шагом, затаив дыхание, я двинулся вперед.

Подойдя поближе, рванулся и толкнул его. Он успел обернуться — его пухлое лицо позеленело и выразило неописуемый панический ужас. В жизни не испытывал такого наслаждения!

Еще толчок — и, не издав ни звука, Пуштон сорвался вниз.

Я рискнул выглянуть, чтобы увидеть, как он грохнется. Потом понесся вниз. Никого не встретив, добежал до второго этажа, где выскочил в окно, приземлившись четко на ноги.

Через минуту я был на спортплощадке. И только через десять минут от главного здания раздался чей-то вопль.

Мы рванули туда.

Стоя в толпе, я рассматривал то, что осталось от Пуштона. Отдуделся Пуштон. Труп валялся, как лопнувший мешок, с брызгами и потеками крови по сторонам. Мы постояли, поглазели, потом дежурный офицер прогнал нас оттуда. Больше я Пуштона не видел.

Ужин прошел без задержки, как обычно. Разговоры сводились к тому, что этот идиот чересчур высунулся из окна со своей антенной и рухнул.

Такое и вправду могло случиться, и поскольку я со страшной силой Пуштона ненавидел, то угрызениями совести не терзался. Как и тем, что Томми Смит скоро умрет. Но Томми мне нравился. Хотя сестра его — еще больше…

Нас погнали в конференц-зал, как я полагал, на расследование случая.

Майор Кларк выступил перед нами, проявил трогательную заботу о нервной системе наших родителей, порекомендовал не тревожить их попусту сообщением о трагическом происшествии. Надутый старый козел беспокоился, разумеется, о своем кармане, не хотел лишиться учеников.

К концу этой проповеди появился Дафф Райан, уселся так, чтобы видеть всех, включая и Кларка, но чаще и дольше всего сверлил взглядом меня. Этот шпик меня психом сделает!

В пятницу я проснулся и лежал, ожидая сигнала побудки, но не дождался. Так приятно лежать на простынях, под одеялом — и так неприятно слышать под окнами вопль дурацкой медяшки! Не дождавшись горна, я, наконец, различил плеск дождя. В дождь мы спали лишних полчаса. Подъем флага и утренняя зарядка отменялись.

Я устроился поудобнее и принялся размышлять. Все складывалось наилучшим образом. После казни Томми Смита для Райана терялся смысл его реабилитации. Он бы выглядел круглым дураком. Дождь — приятная штука. И к Мэри можно не ходить, пока Томми еще жив.

Так я думал, лежа в постели утром. Так нет ведь! В полвосьмого вечера приперся Дафф в дождевике и снова получил для меня освобождение.

— Мы с Рут собираемся к адвокату, посидишь с Мэри, — сообщил он мне, не интересуясь, насколько мне это приятно.

— Черт, — заикнулся было я. Но разве с ним поспоришь!

Рут уже ждала на крыльце переднего входа, тоже в дождевике. Лицо у нее похудело, осунулось. Она потрепала меня по плечу и пробормотала сквозь слезы:

— Ты добрый парень, Торп. Побудь с Мэри, она тебя любит.

— Во сколько казнь? — спросил я.

— В 10.30,— ответил Райан.

Я кивнул:

— Ладно.

Они уселись в машину Райана и уехали, а я направился к Мэри. Выглядела она ужасно, румянец исчез, физиономия как у призрака.

— Ох, Торп, сегодня его казнят, — ноющим голосом начала она.

— Теперь уж ничего не поделаешь, — развел я руками.

Она припала к моему плечу и заплакала. Я воспользовался случаем, обнял ее за талию, поцеловал в шею и уши. Она подняла на меня взгляд и сказала неожиданно твердо:

— Не надо.

Я еще никогда ее не целовал, но грех было не воспользоваться таким случаем. Она все плакала и плакала. Наконец, я не выдержал:

— Слушай, давай лучше чем-нибудь займись. Сделай сэндвич, давай сыграем во что-нибудь, послушаем радио. Что-нибудь! Я больше не могу.

Мы отправились в кухню. Дождь лил и лил, перешел в грозу. Опять меня знобило, хотя в комнате было тепло. Часы показывали десять минут девятого. Только десять минут девятого! Томми еще жить и жить, сколько можно!

— Торп, ты всегда будешь со мной? — плаксиво спросила Мэри.

— Конечно! — горячо заверил я, хотя в тот момент я бы с удовольствием вмазал ей по физиономии. Такого я к ней еще не ощущал и не понимал, что со мной творилось. Я полностью преобразился. Исчез юмор, исчез добрый настрой. С трудом заставлял я себя отрывать взгляд от циферблата настенных часов. Должно быть, так же в своей камере гипнотизирует часы и Томми. Я вспомнил отмененную из-за дождя зарядку и подумал, не вызовет ли дождь отсрочку казни.

Мы вернулись в гостиную, расселись по разным углам дивана. Мэри смотрела в никуда, я следил за дождем, страдал от него, ненавидел его, слушал тиканье часов.

Вдруг Мэри поднялась и решительным шагом направилась к пианино. Я раскрыл было рот, но промолчал. В конце концов, ее брата казнят. Имеет она право сделать хоть что-то по этому поводу?

И началось. Чертов свет с Божьих небес, «Вперед, Христово воинство!», а потом засюсюкала «Малая церковка в темном лесу». Уши у меня завяли, скрутились в трубочку, пальцы судорожно извивались. Наконец, я не выдержал, вскочил и заорал:

— Хватит! Хватит! Я с ума сойду!

Но она, похоже, вошла в транс. Лицо заледенело, руки автоматически шевелили пальцами. Я схватил ее за плечи, но — откуда у нее сила взялась! Я отступил и уставился в ее чуть согнутую над клавиатурой спину. Принялся грызть ногти. Что угодно, только не эти тупые, идиотские гимны! Звуки пианино и шум дождя сосали кровь мою.

Я принялся мерить шагами комнату, быстрей и быстрей. Схватил фарфоровую вазу, швырнул ее на пол:

— Хватит! Прекрати!!!

Она не обратила внимания на мой дикий вопль. Я снова уставился на ее спину, шею, затылок. Снова молотом колотилось сердце, кровь приливала к моему лицу…

Я пытался заставить себя подойти к ней, но не мог двинуться. Да и не нужно. Прокрался в сторону кухни, нашел нож, которым убил ее отца. Во всяком случае, такой же. С ножом вернулся в комнату. Снова заорал, приказал прекратить это безобразие. Никакой реакции. Я крыл ее матом. Она и этого не услышала. Что ж, преподам этой сучке последний урок. Замахнулся на нее ножом…

Откуда взялся Райан, я не понял. Видать, за диваном прятался, подонок. А я, полный лопух, не заметил. Да у меня и в мыслях не было, что Райан может быть здесь, ведь они же уехали к адвокату. Снова ловушка, но на этот раз я в нее угодил. И Мэри была с ним в сговоре, двуличная дрянь!

Он с легкостью вывернул у меня нож. Что может четырнадцатилетка против такого битюга!

— Почему ты убил отца Мэри?

— Потому что старый пес меня ненавидел. Он, видишь ли, считал, что Мэри слишком молода. Он ударил меня своей палкой! — тараторил я, тщетно пытаясь вывернуться. — Потому что мне это нравится. Ну и что? А что вы со мной сделаете? Я несовершеннолетний, меня вешать нельзя, меня надо воспитывать. И я убил Пуштона, выкинул его из окна. Нравится? — Я начал задыхаться. В сторонке Рут названивала в Сан-Квентин.

Мэри сидела на диване, закрыв лицо руками. Можно было подумать, что ей меня жаль. Восстановив дыхание, я продолжил хвастливым тоном:

— Я вернулся, когда Томми был в задней комнате. Старый хрен стоял ничего не слыша, глухой пень, и я воткнул в него простой кухонный нож, во как! Я сразу удрал. Но Пуштон, о, это совсем другое дело!

— Заткнись! — Райан грубо толкнул меня к пианино. — Хвастун паршивый. Но старика ты убил, это мы и хотели узнать.

Хвастун! Наглость какая!.. И вот я в колонии за убийство старика, папаши соседского семейства. А с Пуштоном — вы себе можете это представить? — никто мне не хочет верить. Потому что я еще слишком молод, что ли? Они дурные, эти взрослые. Полагают четырнадцатилетних пацанов ангелочками. Х-ха! Мне не верят даже товарищи по заключению, и это самое обидное. Гордость моя страдает.

В остальном все нормально. Жизнь здесь не слишком отличается от кларковского графика. Врачи донимают. Они полагают, что я пришил старого Смита в припадке неконтролируемого гнева. Да и пусть их. Даже лучше. Такой случай не считается слишком уж тяжелым. И поскольку ребенок не отвечает за то, что творит, в 21 меня выпустят. Может, и раньше папаша провернет как-нибудь.

Но вы-то обо мне всегда помнить будете, так? Потому что я выйду и подыщу себе кого-нибудь на новенького.