Злые компаньоны

Глава пятнадцатая Постижение мира крови

«Пора сматываться отсюда», — обратился я к своим ногам. Я поднялся, держась за свой серединный корень и направился к двери, но тут появились санитары. Они смеялись. Над тем, что у меня нет головы? Или над тем, что я пренебрегаю правилами этого нового мира? Как бы то ни было, вскоре я сидел в машине, мчавшейся к югу, жучки бились о ветровое стекло, и раздался еще более хриплый смех, источником которого на сей раз был тот же почтальон, который занимался отбором и поставкой.

Вечером мы проскользнули в город. Машина остановилась, и дверь открылась.

— Брат, можешь идти, — сказал один из них, и меня вытолкали на улицу. Мое левое колено сделало первое движение, и я начал продвигаться вперед, ведомый своим членом, словно волшебной палочкой. Полагаю, большинству людей я казался совершенно нормальным, пока тащился вперед, хотя находился в пятом измерении — на ходулях. Но как же я узнал, кто они, раз теперь исчезли правила? Чем темнее становилось, тем лучше я себя чувствовал, поэтому я погулял некоторое время, а когда мой живот стал требовать свое, пошел в ресторан на Второй авеню. Я прошелся по ресторану — одни наркоманы клевали носами, другие наркоманы танцевали степ. Наконец я сел за свободный столик и заказал себе поесть. Играла космическая музыка, от звуковых волн Бака Роджерса у меня навострились уши, а волосы на затылке встали и завивались в кудряшки. Я недолго успел проковыряться в своем проклятом гамбургере, когда ко мне подсели.

— Почему ты ковыряешься в еде? Никогда не встречала тебя в таком скверном виде.

Это была Полетт.

— Ты вернулась из туалета? — спросил я с раздражением.

— Где Энн?

— Откуда мне знать?

Мне не хотелось говорить об Энн.

— Ладно, не будем об этом. Это не имеет значения. У меня появились новые друзья — познакомься с Гиги.

Это было приглашение высокой девчонке-хиппи, стоявшей в проходе, сесть с нами и показать мне свои огромные груди. Гиги вряд ли было больше семнадцати, она впервые очутилась в городе и была так напугана, что не понимала, где находится. Но рядом с Полетт, которая выглядела очумевшей от наркотиков и постаревшей за десять лет дурных связей, она напоминала рожок фисташкового мороженого.

Я почувствовал слабый щелчок в голове, и мой желудок произнес «уф»… неприятные бесстыдные звуки, которые призывали проткнуть Гиги.

— Полетт, я не хочу разговаривать с ней.

— Кто сказал, что ты должен разговаривать с ней? Тебе надо лишь возбудить ее, и она начнет сосать и трахаться, как заводная игрушка.

— Возбудить, — сказал я и полез рукой под стол к ее бедру. Оно было тощее, и я провел пальцами вдоль кости, ущипнул белое мясо, но Гиги на это никак не отреагировала. Она оказалась без трусиков, а там было сухо. Я взял со стола бутылку с кетчупом и впрыснул немного этой жидкости в нее. Выражение ее лица — каменное, глаза полузакрыты — не изменилось. Я пальцами запихал кетчуп так глубоко, как мог, затем взял ее руку и опустил на свою ширинку. Подобно роботу, она пальцами скользнула внутрь и довела мой член до состояния дирижерской палочки. Я оглянулся и заметил, что некоторые посетители устремили на нас свои взгляды.

— Здесь должен быть туалет. Давайте пойдем туда.

Мне пришлось поднять ее и с помощью Полетт отвести в маленький грязный туалет в глубине ресторана. Гиги тут же села на унитаз и начала писать. Между ее ног я увидел взбитый кетчуп, который стекал в раковину.

— Полетт, подержи дверь, — сказал я, выталкивая ее. В темноте я почувствовал еще один щелчок. Девушка крепко зажмурила глаза. Я вытащил свой член, двинулся вперед и ткнул им ей в глаз. Должно быть, ей стало больно, ибо она начала бормотать.

— Ну ты, Тупица. Не надо. Ты меня перепачкаешь. Мне надо покакать.

Голос был слабым детским, он доносился из другой галактики.

— Втыкай! Втыкай! — крикнул я ей на ухо. Она заплакала, и большой палец машинально исчез у нее во рту. Меня что-то ударило в голову. Летучие мыши, с нами в помещении были сотни летучих мышей. А на полу — пауки. Те пытались забраться вверх по моей ноге. Мне надо было торопиться, если я не хотел, чтобы они добрались до меня. Гиги сопротивлялась, превратившись в резину. Я вытащил перочинный ножик и, лишь на мгновение заколебавшись, воткнул острый кончик ей в глазную впадину, затем толкнул нож дальше и вырезал ей глаз, словно сердцевину яблока. Когда нож вышел, я положил ее глаз в рот, чтобы он оставался влажным и теплым, воткнул свой член в пустую глазницу и проник им глубокой в ее мозг. Гиги немного заскулила, голос звучал издалека, будто в действительности я не причинил ей сильной боли. Глазная впадина вмещала лишь около трети моего набухшего члена, однако кончик совершил набег на мягкое зернистое вещество, которое явно питало его. Гиги протянула руку, сдавила мои яички, после чего я начал двигаться как поршень и окунался в эту нежную мякоть под воздействием электризующего шока. На лице подростка-хиппи появилась улыбка, словно я впервые одарил ее возможностью видеть, но мне было некогда стоять и наблюдать за этой метаморфозой. Когда я открыл дверь, Гиги начала чуть мерцать, в ее волосах появилось что-то вроде ярко-голубого света. Полетт просунула голову и взглянула на Гиги в тот момент, когда я протискивался мимо нее.

— Черт! Что ты с ней сделал?

Я не мог ответить, потому что у меня во рту остался глаз Гиги; я зашипел на нее и пошел дальше. Люди в ресторане окостенели. Когда я проходил через дверь, к моей лодыжке прицепился паук; я снял его с ноги — это был скорпион — и, не замедляя шаг, швырнул им в туристку.

Та завопила — невыразительное лицо с морковно-красными волосами, — я засмеялся и исчез из виду. Мой член продолжал торчать, возбудившись, как никогда, и жаждавший проникнуть в другие отверстия. Мои брюки слишком сильно стесняли его, поэтому я расстегнул молнию, дал ему поторчать на ветерке и шел ведомый им по 2-й авеню.

Я смылся, думая, что полицейские Кистоуна идут по моим следам, но оказалось, что никто за мной не гонится. Я выглядел слишком нормальным. Забежав в узкий переулок, я стоял там, тяжело дыша, прислонившись к мусорному ящику, а мой член раздулся хуже некуда. Похоже, помочь ему могла только моя рука, судорожно дергавшая его…

Пока я стоял там, быстро гладя монстра рукой вверх и вниз, появилась добыча: старый пьяница с красным носом и большим кадыком. Он поплелся ко мне, напоминая крысу, которая отбилась от стаи.

— Убирайся, парень, ты прислонился к моей бутылке.

Затем он увидел, чем заняты мои руки, и его налитые кровью глаза округлились от пленительного зрелища.

— Эй, они арестуют тебя за мастурбацию, — закудахтал он.

Я ударил его со всего маху, словно экспресс, бросился на него среди стекла и остатков еды и уже направил торчавшую дубину к его ноге.

— Эй, ты можешь сделать мне больно. Я старый человек.

Мне пришлось улыбнуться, хотя он этого не видел, и отключить его навсегда. Несколькими проворными движениями я спустил ему штаны и обнажил дряхлое отверстие. Толчок — и я оказался внутри, а через минуту наступила разрядка. Глаз все еще был у меня во рту, я хранил его за щекой, как белка хранит орех. Глаз начал таять, будто это была конфета.

Итак, я оказался внутри. Кровь хлынула из моего сердца к ушам и члену — все пульсировало и прыгало, а моя дубина опять стала каменной. Размашистым шагом я прошел несколько кварталов до метро и спустился в шумное подземелье. Никто из занятого серого люда, поднимавшегося мне навстречу, не заметил мой торчащий член. Я перескочил через турникет и влез в переполненный поезд, вонзаясь прямо в плоскую задницу леди средних лет. Та радостно крякнула, думая, скорее всего, что ее приятно щекочут зонтиком; я отстал от нее и продрался к секретарше брачного возраста. Прицелившись по возможности ниже, я заставил ее дернуться так, словно к ней прикоснулись раскаленным железом для нанесения клейма. Она пыталась увернуться своим миниатюрным задом, но я летел следом, как почтовый голубь, и терся о ее нежную плоть через шерстяную юбку. Я перешел на бег, протиснулся в следующий вагон и случайно наскочил на девочку-хиппи, одетую в узкие брюки клеш. Ее надо было брать спереди; девочка была столь крохотной, что мой член застрял у нее между грудей, и, пока она смотрела, не веря своим глазам, я удовлетворил себя тем, что терся о чашечки ее бюстгальтера. Рот девочки вытянулся в идеальный красный овал невинности, как у Ширли Темпл. Я надеялся, что липкое вещество, которое я оставил на ее пуловере, откроет новые возможности.

Мне удалось протиснуться только через три вагона, как все начали орать и тянуть свои руки ко мне; поэтому на следующей остановке я выскочил, избежав когтей возмущенных и оскопленных мужских особей, и взбежал вверх по лестнице к парку.

Где же мне захоронить эту бомбу, торчавшую у меня между ног? Если бы мне на улице повстречалась Дева Мария, я бы спрятал свою дубину где-нибудь в ее теле, а если такого места не нашлось бы, я откопал бы его…

Случилось так, что подвернулась отличная возможность: по тропинке парка шествовала щебечущая стайка монашек, напоминавших черных гусей. У них было приподнятое настроение, как перед воскресной прогулкой. Солнце как раз всходило. Я устремился прямо к ним, наклонился и, взяв свой стержень в руку, обежал вокруг них, залаял, приближаясь и тесня их. Монашки стояли парализованные, когда я совершал круг, а одна из них — вероятно, игуменья, — начала возиться со своими четками. Я выбрал самую старшую, выгнал ее из стада и теснил в сторону ближайших кустов.

— Помоги, о Господи, помоги мне! — молила она и начала бормотать по-латыни, посылая свои зрелые, отчаянные слова в небо, словно дымовые сигналы. Одной рукой я сорвал с нее одеяние, а другой дал затрещину, стараясь заставить ее умолкнуть. Все это время я сосал приторные остатки глаза. Вдруг монашка стала умолять совсем другим голосом:

— Пожалуйста, не рвите мою одежду. Я не стану сопротивляться.

Под черным одеянием у нее было черное кружевное нижнее белье и черные чулки в сетку. Пальцы монашки проворно задвигались, и через минуту она обнажила свои худые чресла. Сюрприз: у нее было тело модели; стало очевидно, что Христу в Саду Услад нечего жаловаться на недостаток женской компании.

Монашка сказала мне лишь одно:

— Вы животное, правда?

— Будь овечкой, — ответил я. Она тут же поняла, что я имею в виду, и встала на четвереньки, предлагая мне свою костлявую задницу. Протаранив ее, я обозревал окружавшие нас деревья, насекомых, ползавших по траве, и позавидовал им. Монашка встретила мою первую атаку, не издав ни звука, несмотря на то, что я обошелся с ней грубо. Когда мы отдыхали, я рассказал монашке о глазе и простым поцелуем переместил его ей в рот. Я снял с себя остатки одежды и, после того как мы отдохнули, катался с ней по траве.

Я рассказал ей об Энн и той операции, и, похоже, она не удивилась, будто знала кое-что из произошедшего. Остальную часть дня мы лежали на солнце, лаская друг друга и заботясь о моем страдальце-члене, когда у того возникала новая потребность. Мне не надо было делать ей больно, ибо она все понимала, и в ее понимании заключалась разгадка. Мы были животными-партнерами. Монашка была готова обращаться с моим членом как с частью собственного тела — услаждать его было все равно, что услаждать себя.

К вечеру, когда солнце садилось, у нее выросли волосы… Ее зубы стали длинными, а ногти — жесткими и острыми. Когда ее живот зарос лесом жестких волос, я потрогал его, и она зарычала: секс ей надоел. Настало время охоты.

Я посмотрел на себя и увидел, что со мной происходит то же самое. Мой член отдыхал в норе из волос, обмякший от пресыщенности. Я был в своем уме, и когда взошла кроваво-красная луна, луна охотника, мы углубились в парк и резвились вместе. А высокие пирамиды, окружавшие нас, ничего не подозревали.