Злые компаньоны

Глава пятая Мама, можно?

После этого доза увеличилась. Энн продолжала задирать юбку, чтобы показать мне какую-нибудь новую часть этого мира. Космограф пришел бы в восторг от ее бедер, покрытых симпатичными волосиками, которые я завивал языком, прижимая к ее коже, и затем приникал к ним ухом. Каждая завитушка пела, снова приглашая меня пройтись по канату над пропастью к наслаждению. Энн не собиралась извиняться передо мной за сцену с Тиной, но я знал, что в душе она стыдится проявленной тогда жестокости. Тину я больше не видел.

Я не разговаривал с Энн много дней после той ночи, и она оставила меня в покое. Я слушал радио, вращая ручкой почти каждый час, чтобы поймать новый звук, и старался делать так, чтобы он звучал громко. Не то чтобы я сердился на Энн; я просто смаковал пережитое.

Спустя три или четыре дня, когда мне надоели женские запахи в этой квартире и неиссякающий поток наркоманов «на заработках», торговцев героином и гомосексуалистов, шествующих через дверь, кошки, настроение Энн, в лучшем случае хранившей угрюмость на физиономии, я отправился глотнуть свежего воздуха.

Воздух был столь едким, что в моих глазах запрыгали влажные звездочки.

Я потягивал джин с тоником в баре на авеню В, болтая с маляром по имени Тони, у которого раньше брал деньги в долг, когда вошла Полетт. Полетт зашла позвонить, и я наблюдал, как она ищет монету, набирает номер и пять минут орет на кого-то. Я заказал еще выпить и отошел от Тони, который собирался рассказать мне все о возникших у него неприятностях с подружкой. Я скользнул в соседнюю с телефоном кабинку.

— Эй, Полетт, — сказал я, когда та повесила трубку. Она оглянулась, словно не веря, что кто-то может вот так запросто заговорить с ней. Испугавшись, готовая бежать или плясать, она подошла и встала рядом с кабинкой, пытаясь рассмотреть меня через свои выписанные по рецепту солнцезащитные очки, вызывающе выставив одну ногу, что могло означать и приглашение и угрозу.

Полетт решила разыграть эту сцену до конца.

— Ты как раз тот, кого я хотела видеть. Я разговаривала…

— Прекрати, Полетт.

Это прозвучало как оплеуха, и пробежавшая по ее телу дрожь подтвердила это. Никто другой не заметил бы этого, но я уже раз терпел Полетт три месяца и знал каждую точку, мышцу и окончание нерва на ее теле с тонкой костью.

— Ты не изменилась. Ты похожа на ту же помешанную на сексе уродину, какой я тебя подобрал.

Я невольно ухмыльнулся. Мне в голову пришла мысль отвести ее к Энн в качестве трофея. Я схватил ее за руку, притянул к себе и толчком усадил напротив.

— Полетт, ты отличное угощение для члена, но если не будешь говорить потише, я оторву тебе титьку.

Мне показалось, что это достаточно театрально и может встряхнуть ее, но она встала, собираясь уходить. Захватив ногами ее лодыжки, я снова вынудил ее сесть.

— Отпусти меня. У мня встреча.

— С тем парнем, на которого ты орала по телефону?

— Не твое дело.

Я протянул руку под столом, ухватился за ее бедро и повернул его. Полетт сделала вид, будто собирается заорать, но для этого она была слишком фригидна.

— Ты будешь сидеть здесь со мной, пока я не допью свою рюмку. Потом мы куда-нибудь сходим вместе.

После трех рюмок мой голос достаточно охрип, чтобы справиться с этим, но она читала «Историю О», и моя угроза, как и боль, вынудила ее заткнуться. В ее глазах пробудилось любопытство.

— Терпение иссякло? — были ее последние слова, прежде чем я скрутил ее бедро, как это с ней никто не делал. Мои пальцы поползли по деревянному столу к ее платью и по дороге опрокинули рюмку. Я разорвал ей платье до пояса. Лицо Полетт стало белым, как ее лифчик. Спиртное капало ей на колени, а она сидела неподвижно, впитывая холодную жидкость, как статуя. Я превратился в голубя и улетел.

— Я пошел в сортир. Когда вернусь, ты у меня отсосешь.

Заперев дверь в сортире, я вытащил иголку, самую обычную швейную иголку, какую стащил у матери и носил с собой многие годы. Я потянул свой член рукой, писая то на пол, то в раковину. Покончив с этим, я оттянул до конца коричневую крайнюю плоть, окаймлявшую кончик, и проткнул ее иголкой подальше от отверстия. Кровь не появилась. Я надавил, но ничего не было. Когда я вернулся, Полетт скрепила платье двумя английскими булавками, к тому же она заказала себе выпить. Кровавую Мэри. Она хотела что-то сказать, но ее голос нельзя было расслышать.

— Накрась губы. Твой рот высох, как фаршированная рыба.

Получился шикарный разговор. Мне стало стыдно.

Полетт ничего не сказала, пока красила губы. Ее губы стали блестящими и довольно влажными. Затем она взглянула на меня. На мгновение, глядя в ее глаза, мне показалось, что Полетт отпустит какую-нибудь остроту, но я опередил ее.

— Здесь этого нельзя делать. Лезь под стол.

Полетт с тревогой огляделась, видно, изголодавшись по этому, но фригидность все же давала о себе знать. Однако она скользнула вниз и исчезла под столом. Над баром работал телевизор, играла команда «Джайентс».

Упершись локтями в колени, я допил ее напиток и ждал. Полетт расстегнула молнию так, будто подобной ерундой она занимается каждый вечер, и забралась в мои трусы. Я вообразил ее сидящей на корточках и вынудил свою проклятую штуку выпрыгнуть ей навстречу, наблюдая, как польские эмигранты у бара стреляют сквозь зубы друг в друга струйками пива.

Полетт задержалась у иголки, как я и ожидал, но ненадолго. Она не из тех. Она подула на иголку и затем подняла ее языком всю целиком. Полетт тут же стала грызть ее зубами. Чтобы не подпрыгнуть, я прикусил кубик льда. Словно пилой она отрезала мой член. Мои глаза подергивались, вопреки охлаждающему воздействию кубика льда. Возможно, именно поэтому ко мне подошел крупный поляк и сел рядом.

— Мне надо поговорить с тобой.

— А что такое?

— Разве ты не подмигивал мне?

Поляк действовал без обиняков. Я засунул пальцы в уши Полетт и стал управлять ее головой, ибо почувствовал что-то в своем позвоночнике.

— Ты не подмигивал?

Поляк не отвязывался, оскорбляя слух своим акцентом и обоняние своим вонючим дыханием. Мне захотелось блевать, и я еще глубже воткнул пальцы в уши Полетт.

— Нет! Ты толстопузый педераст! — крикнул я, кончая в этом липком рту с неровными краями, который застрял между моих ног. Под давлением иголка вылезла наружу, и боль стала невыносимой.

Поляк сильно ударил меня по лицу в тот момент, когда увидел, что у меня глаза вылезают на лоб. Удар рассек мне губу, но я был готов сказать ему спасибо за то, что он отвлек мои мысли от головки члена.

— Ты назвал меня педерастом? Я убью тебя, — пробормотал он, но я не обращал на него внимания, ожидая нового появления моей Венеры. Полетт ждала, пока поляк не убрался в свой рай, и выплыла из-под стола с растрепавшимися по лицу волосами. Она посмотрела на себя в зеркало пудреницы, новым взглядом оценивая потери. Полетт взяла мой не очень чистый носовой платок, стерла кровь и начала причесываться. Никто у бара не обращал на нас никакого внимания. Игра все еще продолжалась.

— Пей это дерьмо, — велел я ей. Она пила красную жидкость, не останавливаясь и облизывала губы, пока те не засверкали.

— Тебе ведь нравился вкус крови, — сказал я.

— Я бы не отказалась пройтись по тебе лезвием бритвы.

Это было сказано без всякого чувства, будто она знала, что я не обижусь. Мы просто обсуждали вопрос об удовольствии.

— Мне хотелось бы воткнуть язык тебе в задницу, а затем откусить у тебя одно яйцо.

— А мне бы хотелось до боли колотить твои титьки.

Мы продолжали в таком духе, пока не устали от этой игры. После чего дружно расхохотались. Я не думал, что мы оба станем вместе смеяться над чем-то — мои отношения с ней были серьезны, как на панихиде, и столь же непроницаемы, как склеп. Любые шутки отпускались в мой адрес.

Уходя из бара, мы держались за руки и улыбались всем, после того как вместе испытали нечто бурное, так, что казались близнецами.

В квартире я познакомил Полетт с Энн и пошел за пивом. Я наблюдал, как обе, словно суки, принюхиваются друг к дружке.

— Где этот сводник нашел тебя? — ласково спросила Энн, выпуская когти.

— О, мы ведь давние друзья, правда? — ответила Полетт, взглядом ища у меня поддержки, но я проигнорировал ее. Это не расстроило ее. Полетт редко теряет голову, особенно когда имеет дело с женщиной.

— Зачем он привел тебя?

— Он хотел показать мне свою шлюху.

— Что ты говоришь? Это правда?

Энн адресовала этот вопрос мне, но она лишь фехтовала, ожидая момента, когда сможет нанести укол. Я схватил кота Уайно и начал гладить его против шерсти. Кот зашипел, укусил меня и спрыгнул на пол. Я пошел в спальню прилечь и закрыл лицо подушкой. Подушка пахла Энн — вчера мы подложили эту подушку ей под бедра, чтобы мне легче было добраться до ее зада, — я засунул ее себе между ног, прижал к исстрадавшемуся члену и уснул.

Было уже темно, когда я проснулся. Я вспотел, как обычно, когда мне снится плохой сон. По моей шее полз таракан; я схватил его, сел в постели и поджег его, закурив первую за тот вечер сигарету. Мне не хотелось курить, ибо это убивало запах и во рту всегда появлялось ощущение пепельницы, но я не мог бросить это занятие. Если и у меня когда-то была сила воли, то она испарилась вместе с претензиями стать актером и с большей частью моего тщеславия. Я наслаждался пробуждением, ибо чувство пустоты и незначительности надо было заполнять ощущением, чтобы жить.

Когда я вышел из спальни, Энн и Полетт вместе мыли посуду на кухне. Они убрали всю квартиру. Уайно выгнали на пожарную лестницу, откуда кот царапался в окно.

Я попросил кофе, но обе не обратили на меня никакого внимания. Стало очевидно, что девицы вошли в союз, в котором для меня места не нашлось.

— Что стряслось с вами обеими? — спросил я.

— Стряслось, приятель? Ничего не стряслось. Совсем ничего, приятель, — наконец откликнулась Энн.

— Так я вам и поверил.

— Да. Твоя малышка сосет, как ангел, — сказала Полетт.

— Настоящая любовь?

Только двух лесбиянок мне еще не хватало. Покончив с посудой, обе, похожие на настоящих домохозяек, отправились в спальню и оставили меня сидеть в одиночестве. Я дал им достаточно времени на разминку и увлажнение и пошел следом за ними.

— Вам кажется, что это ваше частное дело? — спросил я.

Полетт устроилась на коленях между расставленных ног Энн и то сосала, то лизала.

— Не вмешивайся, — предостерегла Энн.

Но я выключил свет, который обе оставили гореть, и расстегнул ширинку. Я двинулся вперед в темной прохладе, мой член шевелился, словно дирижерская палочка, и вел меня в сторону всасывающих животных звуков, издаваемых обеими девушками. Я встал на колени перед ними, массируя член одной рукой и ощупывая их тела другой. На Энн ничего не было, кроме блузки, ее маленькие груди казались прохладными и твердыми. Я нежно ущипнул за соски и сильно потянул их. Энн кончила, обвив ногами мотавшуюся из стороны в сторону голову Полетт.

— Ну остановись… остановись… остановись!

Мы некоторое время сидели в темноте, пока не привыкли к ней. Девицы не убрали спальню, а в темноте та казалась большой камерой. Это некоторое время не давало мне покоя: я оказался в одной ловушке с этими тигрицами. Мне пришло в голову, что я мог бы укротить их, но у меня не было такого желания. Такие вопросы меня больше не занимали; господство служило лишь для достижения удовольствия, а мазохизм стал другой стороной монеты, которой я расплачивался каждый день. В сексе не так важно, кто окажется наверху.

— Знаешь, — сказала мне Энн, — нам эта девушка пригодится. Работать ты не хочешь, мне этого не надо, но она умеет трудиться. Мы пристроим ее.

— Пристроим ее? Ты спятила.

Полетт не участвовала в этом разговоре. Энн ногтями исцарапала бы ей лицо, если бы она посмела. Мы больше не говорили об этом, но вопрос был решен — у нас появилась новая возможность заработать себе на пропитание. Конечно, иногда ей придется дать хорошего пинка, но остроносыми туфлями, которые я мог бы купить за ее серьги, мне это сделать будет нетрудно.

— Пойдите обе почистить зубы, — сказал я.

Мы собирались играть в «Мама, можно?». По неизвестной причине мне захотелось, чтобы у обеих были чистые зубы.

В ванной обе наклонились над раковиной, словно девушки из общежития, и одновременно чистили зубы. Я был внимателен к ним, зная, что послушание этих девиц зависит от их хорошего настроения. Пока обе чистили зубы, я рылся в просторном шкафчике Энн с лекарствами. Я впервые заглянул туда, и это оказалось интересным делом. Там лежал целый ряд новых лекарств, только что прибывших из аптеки, — зубная паста, ржавые лезвия окрашивали стеклянные полки, ополаскиватель для рта. «Энн, у тебя неплохие запасы».

Мне пришло в голову заставить девиц отведать понемногу от всего этого запаса, но они согласились только с условием, что я сделаю то же. В конце концов я пошел им навстречу просто, чтобы увидеть, каких новых высот мы можем достичь.

— Сначала вазелин, — сказала Энн. Я разделся, и мы извели две банки вазелина, чтобы полностью намазать тела друг друга. Затем, вооружившись стаканами с водой, мы начали открывать бутылочки и без разбору проглатывали по одной пилюле из каждой. Зеленые, розовые, синие, особенно белые, все они без размышлений отправлялись в рот. Когда с этим было покончено и наши желудки надулись от воды, которой запивались пилюли, мы отправились в спальню полежать. Почему-то пол показался самым удобным местом. Мы легли и немного покатались, но вскоре нам стало столь неприятно, что хотелось лишь лежать на спине.

Я положил руку на бедро Полетт и вяло провел вверх и вниз по намазанной вазелином поверхности. Энн взяла в руку мои яички, но это скорее всего была машинальная реакция, нежели что-то другое. Вдруг она сдавила их, и я подпрыгнул. Энн выворачивала свои внутренности, порождая ужасные звуки. В желудке у меня горело, и тут моя голова начала биться о пол. Я не мог удержать ее, несмотря на боль. На нас всех набегали волны тошноты: я видел, как они надвигаются через мрак. Я так представлял себе приступ эпилепсии — вскоре мое тело неудержимо задергалось, как у человека, которого пытают электричеством. Полетт была единственной из нас, на ком все это, похоже, никак не сказалось.

Случился самый острый, до сих пор неиспытанный оргазм, бледно-розовое возбуждение охватывало все мое тело, но кульминация не наступала. Несмотря на дергавшееся тело, блуждающие мысли, мне отчаянно хотелось освободиться от спермы.

— Полетт… трахни меня…

Полетт впоследствии скажет, что внутри у нее тоже все горело, но она тут же оседлала меня и зависла на мне, пока я дергал бедрами с такой силой, что не сомневался — мой член пронзит ее до самых легких. Я кончил в считанные секунды, мое тело содрогалось с такой силой, что Полетт слетела с меня прямо в слизь, которую извергла Энн. В то же мгновение выстрелило мое заднее отверстие, мой сфинктер взбесился, и я перепачкал дерьмом весь пол.

Мы лежали так до рассвета, а проснулись окоченевшие и с ног до головы перепачканные в дерьме. Однако нам удалось улыбнуться.