Змеиный камень

8. Молодая, красивая, мертвая…

За недолгую еще жизнь варвару редко приходилось баловать свое тело на мягких ложах. В родной Киммерии постелью ему служили волчьи и медвежьи шкуры, которыми пользовались и в качестве плащей, и как подстилками во время еды. Гладиаторские казармы Халоги, где Конан, плененный гиперборейцами, провел некоторое время, оставили в памяти могильный холод и вонь гнилых соломенных тюфяков. Случалось ему леживать и на жестких немедийских культерах, и на бритунских матрасах, набитых прелыми листьями, но все это, конечно, не шло ни в какое сравнение с мягкими диванами и атласными подушками в доме Шейха Чилли.

Напитки тоже выгодно отличались от кислой браги и сомнительного пойла, которое в шадизарских духанах выдавали за вино. Золотистое пуантенское в тонких серебряных сосудах, приготовленное трудолюбивыми селянами виноградной аквилонской провинции, аргосский хайрес в стеклянных зеленых бутылках, запечатанных пробками с гербами винодельческих гильдий, шемский аррак в керамических амфорах, вендийское пальмовое вино в кувшинах с длинными изогнутыми носиками, пиво в кружках из красной меди, прикрытых изящны и крышками с драконьими головами…

Возлежа на широком диване возле низкого круглого стола на львиных лапах, киммериец наслаждался жизнью в одиночестве. Шейх Чилли с утра отправился по делам во дворец наместника Шадизара (какие уж то были дела, можно было только догадываться), Ловкач Ши побежал в свою лавку, готовиться к закупкам товара: он собирался возобновить торговлю посудой и утварью.

Пожалуй, теперь коротышка мог купить не только блюда, подносы, тазы и кальяны, но и пол Заморы в придачу. В подвалах дома на набережной лежала в крепких сундуках его доля богатств, отданных сыновьями Козлиного судьи согласно посмертной воле отца, оглашенной с погребального алтаря не без участия самого Ловкача. Чтобы вывезти все деньги пришлось прикупить у какого-то Кабира верблюдов – по завышенной цене, конечно.

Доля Конана хранилась в тех же подвалах, но была несколько больше: Шейх Чилли рассудил, что добыча шуххрийских воров взята киммерийцам по всем правилам воинского искусства и полностью принадлежит северянину.

Только одну вещицу он попросил себе: шкатулку из атлайского ореха с небольшим серым камешком внутри, которая оказалась в узле, брошенном краснорожим туранцем.

Чилли был весьма опечален, когда братья не смогли найти шкатулку в опустошенных ворами кладовых своего дома. Казалось, даже звон золотых монет, ссыпаемых в мешки, не мог рассеять его мрачных мыслей. Аюм заикнулся было повременить с долгом, ссылаясь на убытки, нанесенные ночными татями, и Чилли только грустно и рассеянно кивнул головой, однако Бехмет тут засуетился, наорал на младшего брата и настоял на том, чтобы отдать всю сумму.

– Мы должны исполнить волю отца, – сказал он. – Сейчас, когда тело его с первыми утренними лучами обратилось в прах на погребальном алтаре, а душа отправилась на Серые Равнины, наш долг свято соблюдать его последнюю волю. Выполнение данных обещаний отличает человека почтенного от безродных прохвостов, кои столь многочисленны, увы, в государстве нашем. Не так ли, уважаемый Дарбар?

– Это так, – согласился Чилли, – я тоже исполню то, что обещал и пришлю тебе… мн-ээ… лекарство. Жаль, конечно, что шкатулка пропала, камень был дорог нашей семье как память, но, видно, ничего тут не поделаешь.

Когда «память» обнаружилась среди трофеев Конана, киммериец поинтересовался, чем на самом деле столь дорог Чилли невзрачный с виду камешек. Шейх объяснил, что это редкий минерал, который станет украшением его коллекции. Варвар слышал, конечно, что существуют чудаки, собирающие разную чепуху – птичьи перья, окаменевший помет, оловянные пуговицы или черепки битой посуды – но подобные страсти были выше его разумения, поэтому Конан не стал вдаваться в расспросы. Чилли спрятал шкатулку в свою сумку, где ежали плащ, корона, жезл с кисточкой и желтая накладная борода, а, вернувшись домой, отнес покрытый лаком орех с камнем внутри на ледник. Он так настаивал, что минерал должен храниться непременно на холоде, что варвар даже заподозрил в камешке простой кусок засохшего дерьма, которое в тепле может не слишком приятно пахнуть.

Попивая изысканные вина под сенью двух опахал, которыми усердно помахивали хорошенькие служанки, киммериец наслаждался жизнью. Пожалуй, теперь он сможет купить дом не хуже, чем у Шейха. Где-нибудь в Аренджуне, а еще лучше в Хоарезме, на берегу теплого моря Вилайет, по которому скользят разноцветные паруса лодок и кораблей. Он станет посиживать в мягких креслах, а прекрасные наложницы будут танцевать перед ним в своих полупрозрачных одеждах. Много наложниц, много вина, хорошей еды и преданных слуг…

Кстати о слугах: куда девался этот пройдоха Ахбес? Или все еще воображает себя отцом почтенного семейства и курит кальян в хозяйской спальне?

Ахбес явился на зов с большим блюдом корме-сабзи и чистыми утиральниками. Аппетитные кусочки мяса утопали в листьях всевозможной зелени, искрясь янтарным соком и распространяя изумительные запахи. Рот Конана тут же наполнился слюной, он запустил пальцы в скворчащую гору и ублажил желудок доброй пригоршню бараньей плоти.

– Садись, плут, – сказал киммериец, прожевав мясо, – закуси, выпей… Развлечешь меня.

Участие в недавнем совместном предприятии примерило Ахбеса с варваром. Хромой уже не вспоминал о своем головокружительном полете, окончившемся весьма болезненным приземлением среди осколков разбитой вазы. Кроме того, он справедливо полагал, что хорошие отношения со столь храбрым воителем могут пригодиться впоследствии, поэтому не заставил себя уговаривать, присел на подушки и принялся за еду.

– Ходил на рынок? – спросил Конан.

Ахбес кивнул.

– Что слышно в городе?

Ахбес запил мясо кислым молоком из деревянной чашки (варвар при сем поморщился, он не любил кислое молоко) и сказал, вытирая пальцы:

– Все только и болтают о предстоящей женитьбе сына светлейшего Хеир-Аги. Молодой Агбей прибыл вчера из Хоршемиша, где постигал премудрости науки. И случилось при сем странное событие…

Приказчик помолчал, ожидая вопроса, не дождался и продолжил:

– Когда лодка с сыном наместника двигалась по Большому Каналу, к ней подплыл утлый челнок. В нем сидела юная девушка, прекрасная, как майская роза. Она пересела в лодку молодого Агбея, а потом последовала за ним во дворец.

– Что же тут странного, – не понял Конан, – может быть, он купил себе невольницу…

– Посреди Большого Канала? – хитро прищурился хромой. – Да и продавцов что-то не замечалось.

– Тогда это подарок родителей, – предположил варвар, – наместник решил сделать сыну приятное и послал к нему девицу.

– Ага! – радостно воскликнул Ахбес. – Все так думали, да и Агбей тоже. А встречавшие решили, что он привез наложницу из Кофа и ни о чем не стали спрашивать. То-то было смеху, когда девица, проведя ночь с сыном наместника, на утро исчезла вместе с его драгоценностями!

– Ты откуда узнал?

– Знаком с поваром светлейшего. Да об этом уже весь Шадизар судачит!

Киммериец отправил в рот очередную порцию мяса, задумчиво пожевал, потом глотнул хайреса и спросил:

– Не по этой ли причине отправился Шейх во дворец Хеир-Аги?

– Именно, – отвечал Ахбес, заговорщицки оглядываясь, как бы не замечая служанок и отыскивая соглядатаев посерьезней, – скажу тебе по секрету, хозяину не в первой оказывать подобные услуги важным персонам. Всем известно, что мой господин отыскал украденных коней почтенного Кашальбека и вернул перстень с печаткой сотнику Буруку. Найдет и драгоценности, помяни мое слово.

И приказчик важно надул щеки, гордясь тем, что служит у столь знаменитого человека.

Конан не стал спорить – найдет так найдет. Ему дела не было до драгоценностей молодого Агбея, там более, что своих было навалом. Только дождаться, когда Чилли отсчитает его долю, и можно двигать на все четыре стороны: богатый везде дома. Чтобы скоротать время в ожидании хозяина, киммериец предложил покидать кости.

Они играли до вечера, опустошая сосуды с напитками и погреб с продуктами. Когда кончилось жаркое, принялись за соленую свинину с бобами, вяленую индюшатину и копченые языки. Ахбес не отходил от стола, гоняя за съестным служанок: ему везло.

Вскоре возле приказчика выросла кучка палисандровых зубочисток – каждая стоимостью в десять золотых согласно уговору. Ахбес дрожащими руками сгребал зубочистки себе в пояс, предвкушая, как варвар обменяет их на звонкие монеты. Конана проигрыш особо не трогал: стоит ли печалиться толстосуму – сотней монет больше, сотней меньше… Сколько именно причитается ему денег, варвар до сих пор не знал. Он попытался вычислить четверть от двухсот тысяч и разделить остаток на три, но столь сложные расчеты оказал сь ему не по плечу, и он успокаивал себя тем, что кучка зубочисток, даже помноженная на десять монет каждая, все же гораздо меньшей горы золота, ожидающей в подвале.

Однако, когда при его десятке Ахбес выкинул одиннадцать очков, киммериец понял, что боги сегодня сидят в своих небесных чертогах к нему спиной и заявил, что игра окончена.

– Ты и так слишком богат для простого приказчика, – сказал он, – обладание же излишними ценностями, по словам твоего хозяина, является основой всех пороков. Именно потому Шейх так усердствует, изымая сии ценности у их владельцев. Он противник пороков. Так что отправляйся-ка лучше в лавку и предайся безгрешной жизни…

Ахбес не стал спорить и ушел, а Конан всецело отдался томной грусти, вызванной обильными возлияниями и сытной пищей. Не хватало только тепла: камины в заморских домах не делают, для обогрева служат горелки, называемые «корси» – низкий столик, под ним жаровня с горячими углями. Его сверху накрывают одеялом, сидят вокруг, подсовывая ноги под одеяло и отогреваются. Ничего подобного в комнате не было, по полу тянуло осенними сквозняками, приносившими запах яблок и сжигаемых листьев.

Вспомнив о тепле, киммериец вернулся мысленно на берег ласкового моря Вилайет, в дом, который он купит, и где прекрасные наложницы станут ублажать его взор изысканными танцами. Картина была столь отчетливой, что Конану захотелось ее немедленно осуществить.

Так захотелось, что боги в небесных чертогах услышали эту немую мольбу.

Конан уже намеревался приказать служанкам скинуть длинные бурнусы и изобразить что-нибудь зажигательное, на что девицы вряд ли были способны, как появился Ахбар в роли посланника небожителей. За ним следовала высокая старуха в черном и некое воздушное существо в расшитой золотой нитью синей накидке. Лицо существа скрывала густая кисея, но по плавным движениям и тонкому благоуханию, заполнившему комнату, Конан понял, что это молодая девушка.

– Я говорил им, что хозяина нет дома, – с порога принялся оправдываться хромой приказчик.

– А это кто? – спросила старуха, бесцеремонно указывая костлявым пальцем на киммерийца.

– А это? – передразнил ее Конан, махнув в сторону девушки.

– Я должна плату почтенному Чилли за некоторые услуги, – сердито сказала старуха, – вот, привела ему падчерицу Она знает восемьдесят три способа любви и умеет танцевать.

– Ай да Шейх! – хохотнул варвар. – А еще прикидывается, что не любит женщин. Подозреваю, он посадить красотку в чулан и станет извлекать ее оттуда только ночью, да и то раз в седьмицу. Восемьдесят три способа? Не знаю, что ты имеешь ввиду, но Чилли как-то прочел мне из своей сафьяновой книжки: «Любовь – это пламя, пожирающее тело и иссушающее ум». Или что-то в этом роде. Так что, думаю, он охотно уступит мне твою падчерицу, конечно, если ты не врешь насчет танцев.

Старуха обиженно пожевала сухими губами.

– Зачем мне врать, – сказала она, – если достопочтенный Шейх Чилли захочет ее продать, мне все равно. Но учти, юноша, она стоит больших денег.

– Я богат, – небрежно бросил варвар, подкидывая и ловя ртом сливу, – пусть покажет, на что способна.

– Хорошо, – кивнула старуха, – я оставлю ее здесь. У меня много дел, а уж вы сами разбирайтесь, кому она достанется.

И с этими словами она удалилась, даже не поклонившись.

Конан поманил рукой девушку, и та приблизилась мелкими шажками.

– Как тебя зовут?

– Нана.

– Покажи лицо.

– Нет, господин. Я принадлежу почтенному Шейху Чилии, и только он может на меня смотреть. Если меня увидит кто-нибудь другой, я умру.

– Почему это?

– Таков закон народа харубеев.

Конан никогда не слышал о народе харубеев, но знал, что на Востоке женщины часто прячут лица от чужих взглядов. Суть этого обычая была ему не понятна, варвар полагал, что красивая мордашка – лучшее, что может быть у девушки. Ну, если не считать того, что под одеждой.

– Хорошо, Нана, – сказал он, – когда твой новый господин продаст тебя мне, я загляну под твои покровы. Но, думаю, они не помешают тебе станцевать?

Девушка не ответила. Бедра ее стали медленно покачиваться, она двинулась по кругу, притопывая босыми ногами, позванивая крошечными колокольчиками на щиколотках, делая змеевидные движения своим гибким телом под тонкой накидкой. Движения все убыстрялись, ткань закружилась вокруг ее ног, высоко взлетая и обнажая стройные бедра, и киммериец понял, что девушка нагая под своим темно-синим, расшитым золотой нитью одеянием. Когда она поднимала руки, ткань натягивалась на груди, и легко было заметить ее боль ие соски, окрашенные хной в ярко-красный цвет.

Это был танец «гедра», который часто исполняли танцовщицы в духанах. Но, боги, как же отличались грациозные, исполненные влекущего очарования движения этой девушки, от грубо-откровенных подергиваний продажных плясуней!

Ее черные волосы выбились из-под головного убора, кисея взлетала, открывая на миг тонкое бледное лицо с огромными глазами, и вновь опускалась, скрывая черты, бусы описывали кольцо вокруг стройной шеи. Девушка вращалась так быстро, что ее одежда стала подниматься подобно бусам, и вскоре два диска – пестрый, вокруг шеи, и синий на уровне груди – окружили танцунью. Призывно мелькали плоский живот и белые ягодицы…

Потом она, должно быть, потянула за невидимый шнурок, ее одежда сорвалась, подобно синекрылой птице, и мягко опустилась на ковер возле дивана. Девушка застыла обнаженная, на ней был лишь головной убор с покровом, прикрывавшим лицо, бусы и колокольчики на щиколотках, сопровождавшие ее стремительный танец тонким манящим перезвоном. Грудь танцорки часто вздымалась, алели большие соски, живот был втянут, словно для того, чтобы подчеркнуть темный треугольник в том месте, где сходились ее трепещущие бедра.

Она была – сама женственность, сама чувственность, само вечное желание…

Ахбар вскрикнул и закрыл лицо руками.

– Пошел вон! – рявкнул Конан, и приказчик тут же испарился, словно и вправду был бесплотным посланцем богов.

Миг – и, подхватив легкое горячее тело, варвар оказался с девушкой на диване.

– Свет, – услышал он прерывающийся шепот, – погаси лампу…

Конан приподнялся на локте и дунул в сторону светильников. Огонь затрепетал и погас, комнату окутал полумрак. Рыча и постанывая, киммериец срывал с себя халат…

Варвар действительно не понял, что подразумевала старуха, поминая восемьдесят три способа любви. Он использовал один, проверенный, зато был в нем неутомим, как молодой тигр. Луна уже высоко висела над крышами Шадизара, когда он наконец почувствовал приятную истому и погрузился в блаженный сон.

И все же ни вино, ни любовные игры, ни мягкое ложе не смогли погасить в нем природную чуткость ко всякой опасности. Легкое прикосновение чего-то холодного к руке заставило варвара вскочить и схватить лежавший на столе кинжал.

В тот же миг он услышал испуганный женский крик, увидел, как Нана приподнялась на локте и тут же упала обратно на подушки. Тонкая серебристая струйка соскользнула с ее обнаженной шеи – Конану показалось, что упали бусы. Но струйка потекла по ковру, поблескивая в лунном свете, он понял, что это змея и точным ударом отсек ей голову. Потом склонился над девушкой.

Луна была яркой, киммериец увидел широко распахнутые, застывшие глаза Наны и маленькое темное пятно чуть повыше ее ключицы. Он припал губами к ранке и постарался отсосать кровь.

– Поздно, – услышал он едва различимый шепот, – шаккуза… Мое лицо… ты увидел… боги наказали…

Тело девушки вздрогнуло и вытянулось.

Варвар опустил ей веки и зажег лампу. Он спокойно относился к смерти. Сам бывал на волосок, да и убивал не мало. И все же в груди его что-то дрогнуло, когда он увидел лицо девушки при свете – такое знакомое, такое милое, такое мертвое…

Кликнув Ахбеса и еще одного слугу, он приказал им обернуть тело покрывалом и отнести на ледник. Потом осушил кувшин самого крепкого вина и уснул без сновидений.