Знак кота

Глава двадцать вторая

Меня окутала кромешная тьма, настолько густая, что пришлось нащупывать путь посохом, постукивая по стенам и полу, чтобы не свалиться в какую-нибудь расщелину. Темнота настолько удушала, что я стянул маску. К счастью, оказалось, что воняет здесь не так сильно, и чем дальше я шёл, тем слабее становилась вонь.

Я настороженно прислушивался к каждому звуку — здесь вполне могли прятаться крысы, — но до меня доносился только приглушённый стук моих сапог да шорох посоха.

До сих пор не знаю, насколько глубоко уходит этот коридор в скалы острова. Сначала я пробовал считать шаги, но вскоре сбился, и даже теперь он кажется мне бесконечным.

Неожиданно охватившая меня тьма так же неожиданно и расступилась, и со всех сторон хлынул свет.

Я стоял в круглом зале, и его каменные стены были не похожи ни на что, виденное мною прежде. Их пронизывали сияющие ручейки — золотистые, серебряные, медно-красные. Эти ручейки двигались, сплетались, извивались, то медленно, то быстро, освещая всё вокруг ярким светом.

В самом центре зала возвышался пьедестал, шириной с рабочий стол Равинги, а на нём покоился большой шар, прозрачный, как стекло.

И внутри него порхали яркие огненные мотыльки. Они казались легче воздуха и постоянно двигались, на мгновение слетаясь вместе и снова рассыпаясь спиралями и искрами. Стоило лишь взглянуть на этот танец, и он очаровывал, притягивал, и уже нельзя было отвести от него глаз.

Пока позади шара что-то не пошевелилось… То был леопард — и его тень накрыла и шар, и мотыльков. Не голубой леопард, символ империи, а чёрный, как тьма в коридоре, приведшем меня сюда. И он был больше любого леопарда, что я видел в своей жизни, и даже больше песчаного кота.

Гигантская лапа с выпущенными когтями легла на вершину шара. Уши прижались к голове, в угрожающем оскале обнажились клыки, блестевшие сами по себе, словно покрытые алмазной пылью.

— Ворррр!

Это рычание прозвучало для меня понятным словом, я понял его так же, как понимал язык песчаных котов.

— Это не так! — я пытался произнести фразу правильно, но не приспособленные для таких звуков язык и губы с трудом повиновались мне.

Я положил посох наземь, как сделал бы это, говоря с незнакомым соплеменником, и протянул руки перед собой, пустыми ладонями вверх — знак мира. Рукава соскользнули к локтям, и обнажился шрам, знак моего кровного родства с песчаными котами.

Леопард оглядел меня с головы до ног и обратно.

— Гладкокожий… что… что тебе здесь нужно?

— Я ищу власти… чтобы вести мой народ…

— Ты не нашей крови… но ты говоришь… — его уши снова поднялись, но лапа по-прежнему покоилась на шаре.

Я сунул руку за пазуху и вынул то, что скрывал на теле от глаз людей, приведших меня к этому святилищу, — медальон с кошачьей головой. Он сразу же засиял, так же ярко, как и разноцветные прожилки в стенах.

Большие глаза леопарда остановились на нём.

— Я танцевал с мохнатым народом, — медленно начал я. — Я ношу это и… вот.

Я вытянул вперёд руку так, чтобы ясно был виден след зубов на запястье.

— Я не подниму руку на брата, — горловые, рычащие слова с трудом удавалось выговаривать, и я не знал, всё ли поймёт хранитель.

Он всё ещё смотрел на меня, но, казалось, уже не так, как на возможную добычу. А затем отступил, сняв лапу с шара. Мне не дали никаких указаний касательно того, что сделать в этом тайном храме, и как доказать свою «достойность», но в тот миг, по-видимому, меня вёл сам Дух.

Я переступил через посох и шагнул к пьедесталу. Мои руки сами собой протянулись вперёд и легли по бокам на поверхность шара.

Цветные искорки внутри завертелись в лихорадочной пляске. Стайки огненных мотыльков слетелись вместе, повторив форму моих ладоней, — теперь руки словно отбрасывали внутрь шара тень. Прохладная поверхность шара стала медленно нагреваться, и чем ярче разгорались цветные пятна, тем горячее становился шар.

Сначала мне казалось, что мои руки лежат на поверхности камня, накалённого полуденным солнцем, затем — что их обжигает огонь. Сама кожа стала прозрачной, и я видел сквозь неё кости.

Огонь, меня охватил огонь, но я всё равно не мог оторвать своих рук от шара. И я уже не осознавал ничего вокруг, не видел ничего, кроме своих прозрачных рук и танцующих огней в глубине шара.

Это походило на пытку, которой я подвергся, когда Марайя нанесла мне рану, связавшую меня с её родом. А что принесёт мне это испытание?

У меня уже совсем не оставалось сил, чтобы противостоять пронизывающей всё тело боли. И всё же я держался.

Прошло некоторое время, прежде чем я понял, что боль уменьшается, отступает. Кости больше не проступали сквозь кожу. Мотыльки внутри рассыпали свои стройные ряды и снова начинали кружиться в танце, сплетаясь странными закорючками и кружочками, напоминающими письмена на каком-то древнем языке. Казалось, если я приложу ещё хоть чуть-чуть сил, то смогу даже прочесть, что там написано.

Но боль вытянула из моего тела все силы до последней капли. Я повалился на колени, руки мои соскользнули с поверхности шара и бессильно повисли по бокам. Я дышал тяжело, словно человек, долго мчавшийся изо всех сил или взобравшийся на вершину высокой скалы.

Игра огоньков внутри шара всё ещё приковывала мой взгляд, но они теперь лишь слабо мерцали, словно и им была знакома усталость. Я не знал, что означало это испытание. Я даже не знал, выдержал ли его.

С усилием оторвав глаза от шара, я поискал взглядом его хранителя. Но леопарда нигде не было. Я немного испуганно покрутил головой по сторонам в поисках зверя. Но чёрная фигура куда-то исчезла из зала. Можно было подумать, что он привиделся мне, не будь я непоколебимо уверен в обратном.

Присев на пятки, я поднял руки к глазам. Если судить по тому, что я перенёс, они должны были превратиться в обугленные, почерневшие обрубки. Ан нет, руки остались невредимыми. Я повернул их ладонями вверх. В центре каждой из ладоней чернело пятно. Голова всё ещё кружилась от боли, и я с трудом сфокусировал на них взгляд.

Кожа вовсе не обуглилась — как можно было бы подумать по цвету. Скорее это напоминало печать — голова леопарда, очень похожая на стража этого места.

Я нерешительно потрогал печать на правой ладони пальцами левой руки. Боли не последовало; кожа просто отвердела, словно толстая мозоль, заработанная тяжким трудом.

Мотыльки внутри шара сложились в линию, спиралью опускавшуюся сверху вниз. Теперь они больше не двигались.

Я поднялся на ноги. Прожилки в стенах зала тоже прямо на глазах тускнели. Мне подумалось, что то, за чем я пришёл сюда, — теперь часть меня, которая всегда будет со мной. Почему-то я был совершенно уверен в этом.

Наклонясь за посохом, я вдруг ощутил себя таким усталым, словно прошёл долгий пеший ночной переход и без остановок.

Спрятав медальон, я опять шагнул в темноту коридора, ведущего во внешний мир. Несмотря на всю усталость, внутри теплилась искорка уверенности, может быть, даже гордости. Я выдержал испытание моей родной земли и вышел из него целым и невредимым. Одно испытание осталось позади.

Когда я вышел наружу между лап кота, на небе уже появились первые вестники рассвета. В более ярком свете передо мною ещё полнее открылась ужасная картина запустения. Теперь мне хотелось только одного — убраться прочь от этой вони, от угрозы яда.

Тем не менее усталость не покидала меня. Даже с помощью верёвки было очень непросто подняться на гребень над отравленным озером. Один из камней зашевелился, превратившись в Мурри, — по цвету его шерсть настолько не отличалась от окружавших нас скал, что он был совсем не видим, пока не задвигался. Одним прыжком он подлетел ко мне, лизнул протянутые навстречу руки. Его язык коснулся и ладоней, отмеченных печатью, которую теперь — я был уверен в этом — я буду носить до тех пор, пока меня не поглотит Последний Дух.

— Хорошо… — сказал он. — Кровный брат — великий воин?

— Ещё нет… — я сел рядом со своим тюком. — Впереди ещё многое…

— Кровный брат сможет легко, как убить орикса, — убеждённо отозвался он.

Я был слишком утомлён, чтобы возразить. Ликование куда-то улетучилось. Всё, чего мне сейчас хотелось — это отдохнуть. Я вполз в тень скалы и почти мгновенно заснул.

Мне приснился сон — и это был сон без забот и без Равинги. Я просто шёл, куда глаза глядят, не отягощенный ничем. Мурри прыгал вокруг меня, и казалось, что перед нами лежит весь мир, что он наш, и что так будет всегда. Блаженное чувство благополучия не покидало меня, даже когда я проснулся.

Солнце уже светило с запада. Внутри что-то зудело, и спросонок я долго моргал, пока не сообразил, что это голод. Сушёные лепешки из водорослей не доставили никакого удовольствия, но я неторопливо сжевал несколько, поделившись и с Мурри. Возвращаться в лагерь, к моим стражникам, не хотелось, но чувство долга всё-таки взяло своё.

Они ожидали меня. Мурри благоразумно исчез ещё до того, как часовой окликнул меня. У огня меня встретила Канцлер Каулаве. В её приветствии не промелькнуло и искры поддержки, и старые раны человека, сочтённого обузой для Дома, вновь напомнили о себе.

Не сказав ни слова в ответ, я воткнул посох в песок и протянул руки так, чтобы и она, и суровые стражники за её спиной увидели знак, который я теперь носил.

— Быть по сему, — в её голосе вновь не прозвучало одобрения. Остальные тихо зашептались. Я подумал, сперва с усталым равнодушием, но потом со всё возрастающей злостью: «Неужели они так желали мне неудачи, что даже успех сородича встречают теперь сквозь зубы?»

Быть по сему, ответил я сам себе. Только теперь во мне родилась решимость — теперь я не желал быть просто невольным участником, втянутым в испытания по воле обычаев. Нет, настанет день — и я протяну свои руки к короне и овладею ей! И вот тогда, тогда все они, считающие меня ничтожеством, — они ещё увидят!

Мы были в пяти ночах пути от границы земли, где меня ожидало следующее испытание, но лишь однажды мы останавливались лагерем под открытым небом. В прочие же дни мы пользовались гостеприимством различных Домов-кланов, а в последнюю ночь вышли к острову, которым владела моя родственница, сестра моего отца.

Она была старше его и ещё в детстве казалась мне древней старухой; я старался держаться от неё подальше. В её резких замечаниях, пронзительных взглядах читалось лишь одно — разочарование мною. По крайней мере, так мне казалось. Но когда на рассвете мы вошли в её дом, одна из служанок уже ожидала меня с приглашением немедленно посетить её.

У меня не было парадного платья, да и одет я был куда хуже, чем её слуги. И всё же испытываемое к ней уважение было достаточно велико, чтобы я явился на зов сразу, как только отчистил от дорожной пыли лицо и руки.

Женщина, которую я помнил величественной, как сама Королева, теперь сидела в кресле, обложенная подушками. У ног её сидела серая котти — такого же цвета, как хозяйка дома, ибо не только её волосы выцвели, но и кожа побледнела. Но в глазах, устремлённых на меня, по-прежнему играли искорки жизни.

— Итак, Хинккель, после стольких лет… ты приходишь, как незнакомец. И как человек, дерзающий достичь многого.

Эти слова требовали ответа. Прежде чем она вновь заговорила, я успел только пробормотать положенные слова приветствия. Она немного подалась вперёд среди своих подушек. Из сумрака из-за спины главы Дома проворно выскользнула служанка, протягивая хозяйке чашу. Тётушка обхватила её своими скрюченными, похожими на когти пальцами, а потом, к моему полнейшему изумлению, протянула её мне, жестом, означающим, что я должен принять её.

Ни разу в жизни мне ещё не предлагали чашу гостя, которой равный приветствует равного. Чтобы она сделала такое сейчас…

Часть меня хотела спрятать руки за спину, отказавшись принять то, чего я никогда не удостаивался ранее. Вторая, и более сильная — приняла кубок.

— За Дом, за клан, за правительницу этого Дома, да пребудет с ними всегда добрая удача! И да пребудет с ней Дух… — произнёс я.

Потом сделал ритуальный глоток и вернул чашу хозяйке; она приняла её одной рукой, а второй быстрым движением поймала меня за запястье. Скрюченные пальцы охватили мою руку, повернув ладонь так, чтобы стал виден знак, оставленный шаром.

— За того, на ком благоволение Духа, — не отпуская моей руки, она отпила, и служанка приняла кубок. Потом тетя ещё раз пристально посмотрела на меня.

— Иногда суждения бывают чересчур поспешны, — заметила она. — Ты оказался куда большим, чем когда-то о тебе думали, сын брата. Да преуспеешь ты в делах грядущих.

Её взгляд упал с моего лица на знак на ладони, а потом она провела пальцами по шраму, опоясывающему запястье.

Несколько долгих мгновений она изумлённо смотрела на него. Котти у её ног неожиданно встала на задние лапы, словно её поманили лакомым кусочком. Она даже облизнулась.

— Ты танцевал, ты пел, — в её голосе прозвучала благоговейная нота. — Такого не случалось вот уже десять поколений и никогда — в нашем Доме. Воистину, странный путь предначертан тебе.

Услышав это, я спросил:

— А другие знали Великих Котов?

Она кивнула.

— Есть такие сказания. Но кто отделит зерно от столь древних легенд? Ступай, сын моего брата, ступай навстречу своей судьбе, и пусть будет она похожа на судьбы Старейших, что жили задолго до тебя.

Она откинулась на подушки, и служанка торопливо бросилась вперёд, взмахом руки, столь же властным, как у её хозяйки, отсылая меня прочь.

Что ж, мне было над чем поразмыслить. Итак, один из моих родичей знал о песчаных котах и добавил ещё, что в прошлом другие тоже танцевали под звёздами и видели, как эти могучие звери взмывают в воздух, и слышали, как сплетаются в песне их голоса. Снова вспомнились уклончивые намёки Равинги, никогда не заходившие слишком далеко. И сё вера в то, что я — часть предначертанного… А мне больше всего хотелось свободы, как в том сне.

На следующий вечер мне уже не терпелось выступить в путь, отправиться к дальнейшим испытаниям. Теперь мне казалось — чем больше я углублюсь в лежащий передо мной лабиринт, тем быстрее узнаю — для чего это всё.

На границе мы встретились с другой группой. Это была стража из Сноссиса и с ними один из кандидатов, родом из этой страны. Мы не разговаривали друг с другом, но сама наша встреча служила доказательством того, что он выполнил свою задачу и был готов взяться за следующую.

Сноссис представлял собой землю необузданных сил, по крайней мере, таким он показался мне после покоя нашей песчаной пустыни и каменных островков. Здесь тоже кругом торчали скалы, но скалы смятые, с причудливыми очертаниями, а кое-где на вершинах перед нами курились дымки. Эта земля не знала покоя. В недрах этого мира всё ещё полыхал огонь, иногда вырывавшийся наружу, и тогда по склонам гор тяжело ползли вниз потоки расплавленного камня. Небо здесь почти всегда затянуто тучами, сквозь которые тускло теплится солнце. Воздух же, которым приходилось дышать, нёс с собой едкий запах, от которого сразу же хотелось закашлять.

Народ Сноссиса с давних пор овладел искусством подчинять себе как этот негасимый огонь, так и металлы, добываемые в горах, под которыми этот огонь пылает. И столь искусно было их ремесло, что ни один народ не мог равняться с ними. Именно здесь был сделал мой посох с его умело откованными смертоносными лезвиями. Слитки золота, серебра и меди, без которых Кура не смогла бы изготовить изящные украшения, отливались там же, среди гор, лежащих перед нами.

Воистину то была суровая земля, как и жившие в ней люди — решительные и скорые на руку, куда воинственней моих соплеменников. Церемонные ритуалы среди них не в чести, и о человеке здесь судят прежде всего по силе и по отваге.

Три дня мы двигались к подножию гор. Мне с трудом удавалось отлучаться из лагеря с едой для Мурри, он даже похудел, такая дорога нелегко даётся. Теперь мы шли по камням, и их острые грани запросто рассекали мои сапоги — а каково же доставалось лапам Мурри? Однако когда я предложил коту остаться и подождать, он наотрез отказался — словно и перед ним тоже стояло испытание, которое он должен выдержать.

Наконец мы встали лагерем на предгорье, у склонов одной из гор, выдыхавшей клубы дыма. Здесь нас ждал Канцлер этой страны и его личная гвардия. Он был суров лицом, и ничто в нём не говорило, что он желает мне хоть малой толики удачи.

Мой путь лежал прямо на гору впереди, где почти у вершины громоздились ветхие развалины — всё, что осталось от древнего святилища духа огня. Дважды потоки лавы чуть не поглотили его, и дорогу туда во множестве прорезали расселины, выплёвывавшие удушающие пары, и огненные провалы. Мне позволили взять с собой снаряжение здешних горных разведчиков, тех, кто ищет новые рудные жилы или залежи самоцветов. Я надел толстые и очень прочные сапоги, натянул плотный плащ с капюшоном, который, если опустить его на голову, защитит от ядовитых паров, источаемых землёй. Один из горных мастеров коротко объяснил, как проходить самые опасные участки пути. И наконец я узнал, что должен сделать: в разрушенном святилище хранились несколько кошачьих фигурок, вырезанных из большого цельного рубина каждая. Я должен был добыть и принести одну из них.

Хотя я был теперь оснащён не хуже, чем любой, кто отважился бы на такой подъём, о Мурри сказать этого было нельзя. Когда я оставил лагерь, он за первым же отрогом присоединился ко мне, и тут я ещё раз повторил, что подъём не для него.

— Не так, — проворчал он в ответ. — Родичи ходить в Сноссис. Огненные ящерицы… вкусно есть… — и его язык скользнул по усам.

Взрослые и опытные песчаные коты, может быть, и отважились бы охотиться здесь, но у Мурри-то подобного опыта не было, и я обеспокоился, хотя и понимал, что мне никак не сбить его с выбранного пути.

Итак, мы отправились по указанной мне тропе. Под ногами хрустели не только острые, но и хрупкие камни. Однажды я оказался на волосок от смерти, когда из расщелины совсем рядом со мной вырвался огромный клуб жёлтого дыма. Я еле успел опустить капюшон.

Мурри! Я поискал его взглядом сквозь отверстия в капюшоне, в полной уверенности, что он лишился чувств. Но кот уже бежал далеко впереди. Теперь он не шёл, а летел вперёд, длинными и высокими прыжками, почти как в танце. По-видимому, у него обнаружилось безошибочное чутьё на каждую опасную расщелину или огнедышащую яму.

Мне пришлось дважды обходить такие. Внутри костюма стало жарко; казалось, я иду под полуденным пустынным солнцем. Временами приходилось останавливаться, чтоб перевести дух и справиться с головокружением. Меня поташнивало, и я стал опасаться, уж не проникли ли сквозь защиту ядовитые пары.

Подумать только, а ведь для людей Сноссиса такие вылазки — повседневная жизнь. Тропу передо мной перерезала широченная трещина, над которой клубились смертоносные испарения. Но эти клубы не скрыли от меня Мурри, который взлетел в воздух в могучем прыжке, пронёсшем его сквозь этот смертельный туман. Так что, хоть мой защитный костюм и отягощал меня, мне не оставалось ничего другого, как прыгнуть вслед за котом.

Я попятился, не отрывая глаз с места, откуда оттолкнулся Мурри, а затем разогнался и прыгнул, не смея даже думать о том, что лежит внизу. И растянулся по ту сторону, проехавшись по камням, словно скользкий ком водорослей.

Мурри повернул ко мне голову, и тут я увидел, чем наградила его природа, чтобы защитить в этой стране негаснущих огней. Большие глаза сузились, превратившись в настоящие щёлки, а широкий нос встопорщился складками кожи, прикрывшими ноздри. Похоже, что Мурри и его сородичи действительно вполне приспособились охотиться здесь.

А кот уже снова бежал к вершине. Я решил двигаться след в след за ним. Прыгать через провалы больше не пришлось, и в конце концов сквозь туман раздирающих горло паров я увидел то, что было нашей целью.

Приземистое здание, один край которого висел над самым краем провала, над широкой рекой медленно текущей лавы. Рано или поздно лава поглотит его, а пока — часть входа ещё уцелела.

Вход… скорее дыра, предназначенная для ящериц, о которых говорил Мурри. Чтобы войти внутрь, придётся ползти на четвереньках, но других дверей не было видно… И что, если я застряну внутри, когда здание погрузится в расплавленные камни?

Мурри припал к земле и медленно пополз вперёд ко входу, словно на охоте. Я тоже опустился на все четыре, с неохотой, но что поделаешь.

Так, на четвереньках, я и протиснулся внутрь. Там было совсем темно, ни один отблеск подземного огня не проникал сюда. Я ощутил мягкое прикосновение Мурри, протянул руку на ощупь и больно ударился ей о стену.

Я поспешил включить маленький фонарик на своём капюшоне, и только тогда стал хоть немного видеть. Под ногами лежал камень и какое-то вещество, напоминавшее разбитое стекло, но блестевшее ярче, чем может блестеть любое стекло.